Институт археологии им. А.Х. МаргуланаКомитета науки

Министерства образования и науки Республики Казахстан

Г.С. Джумабекова, Г.А. Базарбаева

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

Алматы 2013

УДК 902/904ББК 63.4Д 42

Издание осуществляется в рамках междисциплинарной программы Комитета науки Министерства образования и науки Республики Казахстан «Ғылыми қазына»

Джумабекова Г.С., Базарбаева Г.А. Художественные бронзы Жетысу. – Алматы, 2013. – 120 с.

ISBN 978-601-7312-35-0

В предлагаемой монографии рассматриваются случайные находки, «клады» металлических из-делий Жетысу периода поздней бронзы и ранних кочевников. В работе предпринята попытка изучения их как специфического вида археологических источников на широком территориальном фоне, охваты-вающем население культур скифо-сакского круга.

Монография снабжена многочисленными иллюстрациями, таблицами и рассчитана на специали-стов в области археологии, истории, культурологии, студентов, а также всех кому интересны вопросы художественной культуры саков.

Ответственный редактор – А.З. Бейсенов

Рецензенты:доктор исторических наук, профессор С.Ж. Жолдасбаев,доктор исторических наук, профессор В.В. Евдокимов

Рекомендовано к печати Ученым советом Института археологии им. А.Х. Маргулана Комитета науки Министерства образования и науки Республики Казахстан

ISBN 978-601-7312-35-0

© Институт археологии им. А.Х. Маргулана, 2013© Джумабекова Г.С., Базарбаева Г.А., 2013

© Автор идеи логотипа – Аяган Б.Г. д.и.н., профессор© Дизайн логотипа – Бекенова М.С., Нургожина Ж.Е.

5

Редактордан

Жетісу – көптеген ағынды өзендер мен тәкаппар таулардың таңғажайып өлкесі. Бұл жердің қолайлы табиғи-климаттық алғы-шарттары ықылым замандардан бері адамдарды өзіне баурап отырған. Зерттеушілер мұнда тас, қола, ерте темір және ортағасырлар дәуірінен сақталған көптеген ескерткіштердің бар екенін анықтады. Қазақстан археологиясында айрықша орынды Жетісу сақтарының жәдігерлері алады.

Біздің ата-бабаларымыз б. д. д. II мыңжылдықтың соңы мен I мыңжылдықтың басында қалдырған тарихи-мәдени мұра үлкен әрі бай мазмұнға ие. Көне металлургтар, ұсталар мен зергерлердің жарқын мәдени жетістіктерін көрсететін табылымдар обалардан мен қоныстардан, көмбелерден алынып отыр.

Әдемі поэзиялық айшықпен Жетісу деп аталған осы өлкеден соңғы қола мен сақ дәуірлерінің түрлі кешендерінен алынған метал бұйымдарының үлкен шоғыры жетіп отыр.

Жетісу – мыңдаған обалар өлкесі. Биік террасаларда, тау беткейлерінде, тура бір Тәңірінің өзі орнатқандай ең әдемі жерлерде көне обалар сән-салтанатымен орналасқан. Айнала қоршаған ландшафтымен таңғажайып түрде сәйкесе орын тепкен обалар қайталанбас әсемдікті, табиғатпен үйлесімдікті паш етеді.

Арасында қола қазандар ерекше орын алатын метал бұйымдар көмбелері Жетісу археологиясының айрықша бір қырын көрсетеді. Зерттеушілер мұндай көмбелердің ғұрыптық, астарлы мәнін айтып өткен болатын.

Жалпы көмбелер, оның ішінде қазандар небір тылсым жайттарға меңзейтін қызықты құбылыс. Археологиялық материалдардың сараптамасы мұндай қазандар мен құрбандық үстелдер әлдебір ғұрыптық іс-қимылдар барысында қалдырылып отырғаны туралы болжауға мүмкіндік береді. Қазақ этнографиясының кейбір мысалдары да осындай ғұрыптардың мәнінен хабардар ететін секілді. Айталық, әлдебір жанұяда, қауымда мұрагер тумай қойса, адамдар бұл жерден көшеді екен де, жұртта төңкерілген қазан тастап кетеді екен. Бір қазаннан ас ішеміз деген ұғымды әлі естіп келеміз, ал бұның тамыры сонау Геродот жазып кеткен «бауырласу» дәстүріне барады – Тарихтың атасы өз еңбегінде бүкіл скифтердің бірігуінің нышанын, яғни, мыңдаған жебелердің металынан құйылатын қазанды жасау көрінісін айтады. Скифтердің және сондай-ақ, соқа, семсер, ыдыс сияқты метал бұйымдардың аспаннан жерге түскенін, оларды кім, қалай бөліп алғанын суреттейтін аңызын да еске түсіре аламыз...

Сіздің назарыңызға ұсынылып отырған кітапта авторлардың осы тақырып бойынша атқарған ізденістерінің алғашқы нәтижелері беріледі. Бұл бағыттағы жұмыстар өзінің арықарайғы заңды жалғасын таба береді деп сенеміз. Кітап архивтер мен кітапханалардан, музейлерден жинақталған және археологиялық экспедициялар барысында алынған деректер негізінде жазылған. Монографияны дайындау барысында археология ғылымының әдістерімен қатар, геология, өнертану, семиотика сынды төңіректес пәндердің де тәсілдері қолданылды.

Суреттеліп отырған археологиялық табылымдар – түрлі дәуірлер мен буындардың қазіргі зерттеушілер қолында жаңа мазмұнға ие болып отырған үнсіз куәгерлері. Сіз қолыңызға алған осы кітап сырт қарағанда қарапайым, бірақ, сонысымен қатар, ерекше бұйымдардың бойында жасырылған құпияларды тануға ынталы оқырманды бей-жай қалдыра қоймас деп ойлаймыз.

Арман Бейсенов

6

От редактора

Жетысу – удивительный край многочисленных рек и величественных гор. Мягкие природно-климатические условия этого региона издавна притягивали к себе людей. Здесь исследователями фиксируются многочисленные памятники эпохи камня, бронзы, раннего железного века, средневековья. Особое место в археологии Казахстана занимают древности саков Жетысу.

Многогранно историко-культурное наследие, оставленное нашими предками в конце II – I тысячелетиях до нашей эры. О богатой культуре древних металлургов, кузнецов, ювелиров свидетельствуют находки в курганах, клады и случайные находки.

Отсюда, из местности с поэтическим названием Страна семи рек, происходит большое количество металлических предметов, выявленных в составе различных комплексов как эпохи поздней бронзы, так и сакского времени.

Жетысу – край тысячи курганов. На высоких террасах, у подножия гор, в самых красивых местах – словно по божественному определению – возвышаются их громады. Находясь в удивительном сочетании с окружающим ландшафтом, древние курганы передают неповторимую красоту и гармонию с природой.

Важной составляющей в археологии саков Жетысу являются клады металлических изделий, особое место среди которых составляют котлы. Исследователи отмечали ритуальный, сакральный характер таких кладов.

Анализ археологического материала свидетельствует о том, что несколько котлов и жертвенный стол могли оставляться в определенном месте для совершения каких-либо ритуальных церемоний. Об этом свидетельствуют и примеры из казахской этнографии. Говорят, что если в семье, общине долго не появлялся наследник, то народ откочевывал с этого места и оставлял в стойбище перевернутый котел. До сих пор время от времени удается быть свидетелем такой фразы – будем вкушать из одного казана, что сродни некоему ритуалу побратимства, истоки которого можно узреть в описаниях Отца истории – Геродота, где иллюстрируется акт создания атрибута единения скифов – котла, отлитого из металла не одной тысячи наконечников стрел. Вспомним скифскую легенду о том, как на землю упали металлические предметы – плуг с ярмом, секира и чаша и кому удалось завладеть ими…

В книге, предлагаемой Вашему вниманию, приводятся первые результаты комплексного изучения материалов, предпринятого авторами по данной тематике. Надо полагать, работа в этом направлении будет иметь свое достойное продолжение. Книга написана на основе данных, собранных в архивах, библиотеках, музеях, археологических экспедициях. При подготовке монографии применялись методы, как, собственно археологической науки, так и других дисциплин – геологии, искусствоведения, семиотики и других.

Думается, что настоящая книга, которую Вы держите в руках, не оставит равнодушным того, кто хочет проникнуться таинствами, скрытыми в обыденных, но, в то же время, непростых предметах, – молчаливых свидетелях эпох и поколений, которые в трудах исследователей обретают новую жизнь.

А.З. Бейсенов

7

Предисловие

Мы – кочевники в Космосе Мироздания(Бахыт Каирбеков, «Части целого»)

Жетысу – удивительный регион, в котором сосредоточены памятники исторического культурного наследия. Многие поколения ученых, специалистов посвятили свою жизнь изучению этого края, заложив интеллектуальный фундамент для дальнейших исследований.

В книге, предлагаемой Вашему вниманию, собраны материалы, представляющие собой клады и случайные находки, датируемые концом эпохи бронзы и ранним железным веком. В основном, это металлические изделия, представляющие собой котлы, орудия труда, предметы вооружения, культа и ритуала.

В исследовании предпринята первая попытка комплексного междисциплинарного анализа полученных данных. Учитывая возможности современной археологической науки, книгу бесконечно можно расширять, дополнять, выявлять новые грани объекта исследования – извлекать максимально возможное количество информации. В настоящей работе пока сделан первый шаг – к предварительному анализу, обобщению.

Мы старались организовать логическую подачу материала, чтобы постепенно перед читателем разворачивалась картина того, сколько смысла вложено в, казалось бы, обыденные предметы, которые окружали действительность человека сотни лет назад.

С особым чувством в книге говорится о котлах – сосудах, являвшимся объединяющим началом, о чём неоднократно указывалось в различных литературных данных. Котел – казан – очаг – один из символов жизни. Или смерти, если казан опрокинут, а очаг погашен. И если котлы сокрыты в определенном месте, вложены друг в друга, почему-то вспоминаются сюжеты известных сказок о казане, наполненном золотом, о душе Шоин-Кулака, заключенной в виде восьми птенцов в сундуке в животе черной козы, о секрете бессмертия Кощея, или об обретении молодости и красоты с помощью содержимого котла главными эпическими героями произведений.

В описании котлов используются такие простые на слух и знакомые всем термины, как ручки, ножки, тулово, носик, что определенно ассоциируется с частями тела человека. В декорировании этих предметов непременно используется «нить», опоясывающая сосуд. Ножки достаточно часто имеют зооморфное окончание в виде копыт, а в одном случае – мы наблюдаем сюжет с заглатыванием фантастическим персонажем копытного, что перекликается с сутью котла, поглощающего в своей емкости порой целые туши животных.

Пользуясь случаем, хотели бы поблагодарить всех, кто оказывал всяческое содействие на различных этапах подготовки книги – друзей, коллег, сотрудников архивов, музеев, библиотек.

Особая благодарность Арману Бейсенову – вдохновителю и нашему талантливому руководителю, всячески способствовавшему выходу монографии.

Слова искренней признательности хотелось бы сказать коллегам-археологам и скромным работникам музеев, всем, кто делит с нами экспедиционные будни, помогает в поиске необходимых материалов, с кем горячо спорили, обсуждая отдельные вопросы и положения данной книги – Юрию Мотову, Ольге Мякишевой, Наиле Чулаковой, Светлане Дорминой, Ольге Кузнецовой, Антонине Ермолаевой, Галине Кущ, Федору Григорьеву, Рамилю Исмагилу, Крыму Алтынбекову, Саиде Нигматовой, Асану Торгоеву, Юрию Полидовичу, Ирине Швец, Марине Бедельбаевой, Айдосу Чотбаеву, Ахану Онгару, Татьяне Лошаковой, Бахыт Хасеновой, Галие Файзуллиной, Айбару Касеналину, Олегу Белялову, Меруерт Киясбек, Зарине Жахановой и многим другим.

Отдельно хотелось бы поблагодарить Бекмуханбета Нурмуханбетова, Зайноллу Самашева, Карла Байпакова, Жолдасбека Курманкулова, Марал Хабдулину, Алишера Акишева, Валерия Ольховского (рано ушедшего), Николая Боковенко, Анатолия Наглера, Константина Чугунова за поддержку и научные консультации.

Извините, если кого-то не назвали. Мы всех помним и ценим …

С уважением, авторы

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

8

В предлагаемой работе рассматриваются слу-чайные находки, «клады» металлических предметов от конца эпохи бронзы, включая период ранних кочев-ников, до последней трети I тыс. до н. э.

Случайные находки, «клады» металлических (бронзовых/медных) предметов эпохи поздней бронзы и раннего железного века представляют собой значи-мый источник по культуре населения. Это обусловле-но тем, что на территории Жетысу бронзовые/медные предметы встречаются по большей части в виде слу-чайных находок, в меньшей степени – в погребениях и на поселениях, что и послужило причиной имено-вания их «кладами». «Клад» в традиционном понима-нии это «зарытые, спрятанные где-нибудь ценности» [Ожегов С.И., 1984, с. 237]. В археологическом кон-тексте под термином «клад» подразумевают находки, обнаруженные при случайных обстоятельствах, не при проведении раскопок, чаще визуально не свя-занные с конкретным археологическим памятником. Обычно подразумевается группа артефактов, в отли-чие от единичных предметов, называемых случайны-ми находками. Кладами также именуют действитель-но спрятанные в древности предметы, в том числе в пределах археологического объекта, когда архео-логи уверены в том, что они преднамеренно собраны в один комплекс и сокрыты. В представленной работе термин «клад» употребляется именно в этом контек-сте – составлен в древности и специально оставлен в определенном месте.

Заметим, что наиболее древние в Казахстане, археологически зафиксированные клады датируются каменным веком [Логвин В.Н., 1991].

Состав так называемых кладов эпохи поздней бронзы достаточно многообразен. Они содержат, как правило, орудия труда, предметы многофункциональ-ного использования (тесла, долота, ножи, топоры, зеркала, бритвы, крючки, кельты и др.). В этот период клады с подобным набором изделий встречаются до-вольно широко на огромной территории Евразии. При-чину массового появления кладов одновременно на об-ширной территории объясняют по-разному. В целом, видимо, этот факт связан с глобальными изменениями в Степи, произошедшими в конце II – начале I тыс. до н. э., обусловленными экологическими факторами и коренными социально-экономическими изменениями.

Другим видом случайных находок являются ком-плексы, содержащие предметы вооружения и конского снаряжения раннескифского времени. Они встреча-ются в обширном ареале формирования евразийского культурного континуума скифской эпохи.

Особой категорией изделий эпохи ранних кочев-ников являются металлические (медные) котлы, ку-рильницы и жертвенные столы. Котел – один из непре-менных атрибутов, входящих в предметный комплекс, маркирующий культуру ранних кочевников. Метал-лические курильницы и жертвенные столики Жетысу относятся к особой категории предметов, встречаю-щихся, кроме того, на территории Восточного Турке-

стана. В связи с этим, их изучение приобретает особое значение для понимания культуры ранних кочевников этой части Евразии, их сложного мифо-ритуального комплекса.

В работе используются термины, значение кото-рых следует оговорить отдельно. Прежде всего, это термин «святилище», вызывающий справедливые воз-ражения относительно его частого необоснованного употребления в археологии. В данном случае авторы придерживаются определения Вл.А. Семенова: «В роли святилища может выступать любой изолирован-ный участок, расположенный в условном центре Мира, вокруг которого разворачивается организованное про-странство» [2000, с. 183]. На территории Жетысу этот термин применим, вероятно, к тем объектам, на кото-рых отмечены остатки архитектурных сооружений, следы совершения ритуалов и т. п. (РУРТ, Ерменсай, Чильпек). Остальные места находок котлов можно на-звать святилищами условно, в частности те из них, на которых зафиксированы комплексы с курильницами и жертвенными столами (Иссыкский клад (1953 г.), п. Алатау). Еще с большей долей условности к ним можно отнести случайные находки металлических котлов, в том числе с предметами вооружения. Воз-можно, к ним более приемлем термин «культовое ме-сто», который не предполагает материальных призна-ков намеренного изменения или разметки структуры пространства, полифункциональности использования пространства или создания строений [Бурыкин А.А., 2000, с. 181].

Источниковедческую базу исследования состави-ла коллекция кладов эпохи поздней бронзы из опубли-кованных ранее и малоизвестных в количестве 14 шт. (Турксиб, Новоалексеевка, Каменское плато, Шамши, Сукулук I, II, Садовое, Туюк, Борохудзир, Андреев-ский, Тюп, Каракол, Преображенский). Следует ого-вориться, что в данной работе используются названия комплексов, известные по первопубликациям в ар-хеологической литературе. Из комплексов начального этапа эпохи ранних кочевников также использовались опубликованные данные и новый материал (Чемолган/Шамалган, Кызылтоган, Иссык-Куль, Каракол II, Кичи-Ача, Барскоон I, Ново-Павловка, Тюп), всего 9. Кол-лекция котлов образована фондами ЦГМ РК, МАРГП «Гылым ордасы», ЦГМ Кыргызстана, Кыргызско-Российского Славянского университета, Государствен-ного Эрмитажа РФ, а также экземплярами из частных коллекций, в том числе ныне утерянными. Применялся широкий круг археологических источников по наход-кам котлов и «кладов» из других регионов, известных по публикациям. Источником информации послужило также обследование Г.С. Джумабековой мест находок котлов. Общее количество котлов составило 85 экз. (в иллюстративном приложении помещены отрисов-ки лишь части коллекции). Особое место занимают «клады», включающие котлы и предметы вооруже-ния (Иссык (1958), Каменка (Иссык-Куль), Песочное, Дархан (Чуйская/Шуйская долина), предоставляющие

ВВЕДЕНИЕ

9

широкие возможности хронологической и культурной атрибуции. «Кладам» явно ритуального характера, со-державшим котлы с курильницами и жертвенными столами (Иссык (1953), у с. Семеновка, Чильпек, РУРТ, Ерменсай), уделено наибольшее внимание. Это обу-словлено, в первую очередь, специфическим характе-ром данного вида археологических артефактов. В дан-ную работу не включен так называемый Жалаулинский клад, который представляет собой набор предметов из золота и этнографического серебра, являющихся, судя по всему, разновременными по составу. Предметы, со-бранные в нем, по всей видимости, происходят из кур-ганов, разграбленных относительно недавно.

Так как предметом данного исследования явля-ются клады металлических изделий, которые были обнаружены в основном на территории Жетысу, то по-ясним, что Жетысу в предложенной работе употребля-ется в широком значении слова, что обусловлено двумя причинами: 1. Отсутствием единого мнения среди спе-циалистов по содержанию данного термина; 2. Терри-торией распространения типологически и хронологи-чески единых памятников этого вида – кладов метал-лических изделий. В физико-географическом смысле под термином Жетысу подразумевается юго-восточная часть Казахстана, ограниченная озером Балхаш на се-вере, озерами Сасыкколь и Алаколь на северо-востоке, хребтом Джунгарский Алатау на юго-востоке, хребта-ми северного Тянь-Шаня на юге, т. е. территория юж-ного водосбора озера Балхаш. Авторы рассматривают ее до реки Чу/Шу на юге, а также включают Иссык-Кульскую котловину. В целом, Жетысу здесь близко той территории, которую включала Семиреченская область в дореволюционные годы. Возможно, этимология сло-ва как «речной край», «многоводный», точнее отражает целесообразность его расширительного употребления при исследовании памятников древней культуры [Кой-чубаев Е., 1974, с. 78-79]. Находки с этой территории известны как по отдельным публикациям комплексов, так и по обобщающим монографиям. В них разраба-тывались как вопросы типологической классификации предметов, их датировки, так и интерпретации.

На территории Жетысу и Кыргызстана известны многочисленные «клады» XII – VIII вв. до н. э., в со-став которых входят орудия труда: серпы, ножи, долота, тесла, зеркала, крючки, а также вислообушные топоры, бритвы, черешковые наконечники копий – Турксиб-ский, Алексеевский, с Каменского плато и др. в Алма-тинской области; с. Садовое (бывш. Фрунзенская обл.), Сукулук, Каракол [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 107-109; Кибиров А., Кожемяко П.Н., 1950, с. 37-56]. Известны клады из д. Преображенское (Иссык-Куль); Иссык-Кульский; Сукулук II; Шамши; Туюк [Кузьми-на Е.Е., 1994, рис. 43 а, б; Аванесова Н.А., 1991, с. 15; Кузьмина Е.Е., 1961, с. 103-110; Зимма Б., 1948, с. 113-127]. Нередки клады на сопредельных территориях: в Синьцзяне; у с. Предгорное (Усть-Каменогорск); Ба-ландинский и др. [Кузьмина Е.Е., 1994, с. 241, рис. 54; Кузьмина Е.Е., 1967, с. 214-216; Мошинская В.И., 1957, с. 144-146].

Анализ кладов эпохи поздней бронзы региона сделан в работах Е.Е. Кузьминой, которая на основе сравнительно-типологического анализа, взаимовстре-чаемости предметов в кладах Жетысу, определила их относительную хронологию – конец II – начало I тыс. до н. э.; выделила специфические семиреченские формы бронзовых орудий и пришла к выводу о суще-ствовании в эпоху поздней бронзы самостоятельного очага бронзолитейного производства в Жетысу, выска-зала предположение о причинах их появления [Кузь-мина Е.Е., 1965; 1994; 1999]. Подтверждение тезиса

о существовании в Жетысу самостоятельного очага металлообработки нашло в химико-технологическом анализе находок из Шамшинского клада эпохи поздней бронзы [Рындина Н.В., Дегтярева А.Д., Рузанов В.Д., 1980, с. 171].

Полный свод металлических изделий эпохи брон-зы Средней Азии, Казахстана, Сибири, Урала был со-ставлен Н.А. Аванесовой [1991]. В монографии пред-ставлены металлические изделия из могильников, по-селений, кладов; дана их типологическая классифика-ция, хронология.

Отдельно клады металлических изделий эпохи поздней бронзы с территории Жетысу и Кыргызстана издавались с определением относительной хроноло-гии на основе сравнительно-типологического анали-за с погребальными и поселенческими комплекса-ми. Среди публикаций можно назвать А. Кибирова и П.Н. Кожемяко [1950], А. Джусупова [1956]. Hа основе сравнительно-типологического анализа предметов из клада с реки Сукулук (Северный Кыргызстан) с дру-гими кладами и хронологически точнее привязанными комплексами, Б. Зимма выделил на территории Север-ного Кыргызстана очаг андроновской культуры [1948]. Рассматривая состав клада из с. Предгорное близ г. Усть-Каменогорска, Е.Е. Кузьмина выявила типоло-гические аналогии предметам с широким территори-альным охватом и подтвердила вывод о существовании в конце эпохи бронзы особой металлургической про-винции, объединяющей Жетысу, Восточный Казахстан и некоторые примыкающие районы Южной Сибири [1967]. На местном сырье в пределах этого района ра-ботает несколько самостоятельных металлургических очагов, в том числе в Жетысу.

Комплексы случайных находок, содержащие ме-таллические (медные) котлы, издавались в публикаци-ях информационного характера. С различной степенью подробности описания обстоятельств находок дава-лась информация о составе комплексов, сравнитель-ная характеристика отдельных предметов, датировка. Наиболее полный на сегодняшний день свод брон-зовых котлов Семиречья и Кыргызстана составлен Е.Ю. Спасской. Этой теме посвящены две ее статьи. В первой из них: «Бронзовые котлы в Казахстане» – ав-тором рассмотрено несколько вопросов: особенности находок металлических котлов скифского времени на территории Казахстана; типы котлов; состав сплава, из которого они изготовлены; назначение и роль котлов в жизни ранних кочевников; к тексту приложен подроб-ный список находок котлов на территории Казахстана с указанием года находки и цитированием первоисточ-ников [Спасская Е.Ю., 1949]. Список котлов является наиболее подробным на период 1948 г. – в нем собра-ны сведения о находках котлов за 1829 – 1948 годы. В статье поставлена цель – свести воедино известные сведения о котлах с территории Казахстана и опреде-лить их особенности. Е.Ю. Спасская выделила четыре типа котлов на территории Казахстана: на конусовид-ной подставке; на трех ножках; без ножек и подставки; без подставки с носиком. Она определила особенно-сти находок металлических котлов скифского време-ни на указанной территории: их случайный характер; отсутствие сопровождающего инвентаря; сочетание двух-трех и более котлов в одной находке, присутствие светильников и жертвенников в комплексе с котлами; выделила типы и формы, характерные для Семиречья. Относительно использования металлических котлов, Е.Ю. Спасская высказала мнение о том, что они упо-треблялись и в быту, и в ритуальных целях. Исследо-вания по этой теме продолжены ею в статье «Алма-Атинские медные котлы (К 100-летию основания укре-

ВВЕДЕНИЕ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

10

пления Верного 1854 г. – 1954 г.)» [Спасская Е.Ю., 1955]. Эта статья посвящена определенному типу се-миреченских металлических котлов – треногих. Евге-ния Юрьевна Спасская выделила Семиречье – район г. Алма-Аты и Прииссыккулье – как территорию, где обнаружено наибольшее количество котлов. Назва-ны особенности находок котлов региона: случайный характер; отсутствие сопровождающих датирующих предметов; находки котлов в комплексе по несколько штук, с курильницами и жертвенными столами, тща-тельно спрятанными. Исследователем предложена ти-пология скифских котлов: на конусовидной подставке; без подставки; на трех ножках; определен состав спла-ва – медь. Сделана попытка реконструкции техноло-гии отливки котлов. Появление литых медных котлов Е.Ю. Спасская связывала с переходом населения к ко-чевому скотоводству и освоением обработки металла для изготовления крупных предметов. Существование котлов на трех отдельных ножках объясняется видом топлива, применявшегося для их нагрева – деревом, следовательно, эта форма могла возникнуть в предгор-ной зоне. Автор высказала предположение о том, что треногие котлы могли использоваться в ритуальных целях, а также предположила и более оседлый уклад вождей племен и возможность более позднего времени изготовления треногих котлов. Е.Ю. Спасская выска-зала предположение о бытовании на территории Ка-захстана в скифо-сакский период кочевого и оседлого укладов хозяйства; выделении кочевой аристократии саков, сосредоточившей светскую и духовную власть в своих руках, занимавшую наиболее благоприятные в природно-климатическом отношении участки – под-ножия гор. По мнению исследовательницы, треногие семиреченские котлы – усуньского времени, местного изготовления, их назначение – пиршественные атри-буты. Очень ценным является приложение к данной статье – описание находок восьми треногих котлов в г. Алма-Ате. Без собранной Е.Ю. Спасской информа-ции, действительно ценной и необходимой, сведения об условиях и месте находок котлов Жетысу были бы совсем скудными.

Попытки типологии металлических котлов скифо-сакского времени предпринимались неоднократно. Ис-следователи рассматривали котлы скифов Северного Причерноморья, сарматов, ранних кочевников ази-атской части Евразии. Один из вариантов типологии котлов скифов предложил Н.А. Боковенко При попыт-ке классификации котлов из степной зоны азиатской части Евразии исследователь применил метод выбора морфологических признаков, отбора металлических котлов с достоверными полными данными. В итоге было выделено четыре типа котлов, состоящих, в свою очередь, из подтипов и вариантов [Боковенко Н.А., 1981]. Выделенные типы котлов в основном соответ-ствуют культурным ареалам. При классификации кот-лов скифов, Н.А. Боковенко рассматривал котлы из по-гребений, учитывая морфологические признаки сосу-дов и элементы орнамента. Важным является принцип, который он применил – подбор признаков определялся пониманием целостности котла как функционирую-щей единицы, состоящей из функционально взаимос-вязанных компонентов [Боковенко Н.А., 1991]. В ре-зультате было выделено четыре типа скифских котлов. «Правильность» типов (соответствие реальным типам) подтвердилось их районированием (соответствием различным ареалам Северного Причерноморья), соот-ветствием территориям культурных групп.

Н.А. Боковенко разработал также общую клас-сификацию литых бронзовых котлов сарматского вре-мени из Восточной Европы на основе статистических методов обработки морфологических признаков этой категории сосудов [1977].

Н.Л. Членова, характеризуя тагарскую культуру Сибири, рассматривает один из непременных атрибу-тов ее – бронзовые котлы. Автор делит их на две боль-шие группы в зависимости от подставки: тип А – на коническом поддоне, тип В – без поддона или на трех ножках [Членова Н.Л., 1967, с. 92-109]. На основании сопоставления выделенных типов сибирских котлов с известными сосудами других территорий, Н.Л. Чле-нова пришла к выводу о том, что прародиной скифских котлов являлись районы северного Ирана, южного Прикаспия, частично Закавказья и Малой Азии. Оттуда они распространились через Среднюю Азию, далее – через северный и восточный Казахстан на территорию Минусинской котловины.

Тот же принцип – типологическая классифика-ция на основе выделенных морфологических призна-ков – применен исследователями при попытке решить вопрос истоков формирования европейских котлов «гуннского типа» и их взаимосвязи с котлами восточ-ных областей гуннского времени. Существенным здесь является постановка вопроса – типологическая класси-фикация как способ решения конкретной, более широ-кой проблемы. Попутно авторами приводится обзор гипотез о функциональном назначении котлов, семан-тики декора. Большинство из них сводится к выводам о связи этой категории предметов с культовыми дей-ствиями, одна из основ такого предположения – гри-бовидные выступы на ручках котлов [Боковенко Н.А., Засецкая И.П., 1993].

Позже вопросы типологии металлических котлов на новом уровне, с применением методов математиче-ской статистики, разработал С.В. Демиденко [1997]. В диссертационной работе автор гораздо шире иссле-дует бронзовые котлы, рассматривая их как источник по истории и культуре древнего населения [Демиден-ко С.В., 2000]. Наиболее полной работой, отражающей результаты комплексного исследования бронзовых кот-лов племен Нижнего Поволжья и Южного Приуралья, является моногафия С.В. Демиденко [2008]. Неоспо-римым достижением данной работы является тот факт, что в ней рассматриваются не только вопросы типо-логии и технологии изготовления котлов, но и место в культуре ранних кочевников региона, происхождение этой категории предметов.

Вопрос назначения металлических котлов эпохи ранних кочевников неоднократно затрагивался в раз-личных публикациях. Издавая клад из восьми бронзо-вых/медных предметов, обнаруженных в районе с. Ка-менка (северный берег оз. Иссык-Куль), Л.Р. Кызласов датирует его V в. до н. э. Кроме датировки, автор публи-кации затрагивает вопрос их назначения: это не клады и не собрание бронзовых предметов, предназначенных для переплавки и зарытых в землю до поры до вре-мени; вероятно, это сакские жертвенно-поминальные комплексы [Кызласов Л.Р., 1972]. Комплекс, в составе которого находился бронзовый котел (пять наверший, «крючок», небольшой котел), найденный случайно в Иркутской области, интерпретируют авторы публи-кации: это предметы сакрально-культового назначения [Зуев В.Ю., Исмагилов Р.Б., 1995, с. 69].

Анализируя некоторые обстоятельства находок бронзовых котелков с двумя ручками в могильнике Аймырлыг, А.М. Мандельштам отмечает присутствие в них камней с отчетливыми признаками воздействия высокой температуры. Исходя из этого факта, он де-лает предположение об использовании котелков для сжигания трав, дым которых обладал наркотическими свойствами [Мандельштам А.М., 1983].

Об определенной семантической нагрузке скиф-ских котлов косвенно высказались авторы обобщающей

11

публикации материалов кургана Чертомлык. Этот вы-вод следует из соответствия фризов котла из Раскопан-ной могилы с тернарным строением скифской модели Космоса по вертикали [Алексеев А.Ю., Мурзин В.Ю., Ролле Р., 1991, с. 119]. В высокой степени сакрализо-ванности и тесной связи котлов с культами однозначно уверен Н.А. Боковенко [1991, с. 258]. Он основывает-ся в своих суждениях на условиях находок скифских котлов, структурном анализе произведений искусства богатых комплексов, сообщений Геродота о скифах. На основе того факта, что котлы в памятниках сарматской культуры сопровождают погребальные комплексы родо-племенной знати и имеют следы неоднократно-го ремонта, Н.А. Боковенко делает заключение об их определенной ценности. Исследователь предполагает, что они связаны с отправлением культовых действий. Важно, что автор признает необходимость исследова-ния и котлов и комплексов, в которых они были об-наружены, по его мнению, типология металлических котлов – это только этап в изучении данных артефактов [Боковенко Н.А., 1977, с. 234-235].

Вопрос об использовании котлов скифского вре-мени затрагивали в своих работах многие исследовате-ли, часто не посвящая этой теме специальные разработ-ки. Так, Г.Н. Курочкин, сравнивая социальные модели скифов и тагарцев, приходит к выводу о теократизиро-ванном характере тагарского общества. В пользу этого он приводит, в частности, мнение о культовом назначе-нии тагарских котлов, их принадлежности обществен-ным святилищам [Курочкин Г.Н., 1989]. Наблюдения о распространении металлических котлов в погребе-ниях саргатской культуры в контексте выявления соци-альной стратификации этих племен, привели к выявле-нию закономерности: котлы встречаются в комплексах с украшениями из драгоценных металлов, оружием (копьями, мечами, большими колчанными наборами). Погребения этих подгрупп на основе корреляции со-става и количества погребального инвентаря с параме-трами погребального сооружения характеризуются как погребения знати [Матвеева Н.П., 1989].

Вопрос назначения котлов – в связи с опреде-лением социального статуса человека, погребенного в Сидоровском кургане (саргатская культура), - бег-ло рассматривался авторами публикации материалов раскопок кургана В.И. Матющенко и Л.В. Татауровой [1997, с. 88]. Соглашаясь с мнением Н.А. Боковенко о ритуальном назначении котлов скифского времени, они связывают их символику как организующего на-чала с ролью военного вождя, катафрактария. В этом случае семантика котла и сама вещь тесно увязывает-ся с остальными предметами погребального инвента-ря и с их семантикой, с размерами сооружения; сосуд занимал соответствующее место в комплексе, указы-вающем на высокий социальный статус погребенного. Вопрос назначения котлов в контексте использования посуды как социодиагностирующего признака, рас-смотрен Л.В. Татауровой применительно к территории Западной Сибири [1997].

Вопрос назначения бронзовых (медных) котлов скифского времени так или иначе затрагивался иссле-дователями в связи с общей проблематикой изучаемых культур, как компонента этих культур. Увязка этих компонентов внутри отдельных культур предполагает интерпретацию назначения котлов в контексте куль-туры; однако зачастую отсутствует широкий подход, увязывающий эту категорию предметов с остальными составляющими предметного комплекса, их место в различных археологических культурах ареала «скиф-ского мира». Так, Н.Л. Членова, характеризуя культуру плиточных могил Восточной Сибири и Монголии, от-

несла котлы к бытовым предметам [1992, с. 252]. Она же предполагает культовый характер бронзовых котлов тагарской культуры [Членова Н.Л., 1992, с. 216]. Куль-товое назначение бронзовых толстостенных котелков из памятников Тывы отмечает А.М. Мандельштам [1992, с. 192-193]. В.А. Могильников считает, что бронзовые котлы могли применяться в культовых и бытовых це-лях; крупные котлы – в культовых целях (VII – IV вв. до н. э.); меньшие по величине – в бытовых (IV – I вв. до н. э.) [1992, с. 302; 1997, с. 91].

В интерпретации сюжета наскальных рисунков – Боярских писаниц – М.А. Дэвлет приходит к выводу о том, что в больших котлах, возможно, готовили пищу для участников празднества, а из маленьких пили ку-мыс [1976, с. 11]. Перекликается с этим мнением и гипотеза, высказанная Л.Н. Ермоленко на основе ана-лиза формы сосудов и сюжетов наскальных рисунков с котлами (Большая Боярская писаница, Кизил-Кайя): металлические сосуды служили для приготовления галлюциногенного напитка наподобие сомы древних индоиранцев; котлы меньших размеров могли приме-няться для питья дурманящего напитка. В то же время они могли использоваться в обычных целях (хранение молока, приготовление мяса) [Ермоленко Л.Н., 1989]. Эти же выводы Л.Н. Ермоленко подтверждает в другой своей статье [1998]. Исследователь приходит к выводу о том, что скифские котлы и другие сосуды на поддоне могли использоваться для варки мяса, а также в каче-стве вместилища для сакральных пьянящих напитков (кумыса, араки): мелкие – как кубки, крупные – как ем-кости [Ермоленко Л.Н., 1998].

Вопроса назначения бронзовых котлов скифо-сарматского времени касались разные исследователи, публиковавшие находки таких котлов или пытавшиеся их классифицировать. Так, известный исследователь сарматской культуры А.С. Скрипкин, опубликовав-ший сарматские котлы из фондов Волгоградского об-ластного краеведческого музея, заметил, что большая часть их встречается в богатых погребениях и, следо-вательно, они обладают значительной ценностью; до-пускает культовое назначение некоторых из них [1970, с. 208-209]. Многие исследователи сарматских котлов придерживаются гипотезы К.М. Скалона о том, что зооморфные ручки на сарматской керамике выступали в качестве оберегов содержимого сосудов. Основыва-ясь на этом, они высказывают мнение, что котлы с зоо-морфными ручками использовались «для выполнения каких-то религиозно-магических обрядов» [Скрип-кин А.С., 1970, с. 209; Косяненко В.М., Флеров В.С., 1978, с. 203].

В последние годы в литературе наметился боль-ший интерес к случайным находкам предметов воору-жения и бронзовых котлов. Отталкиваясь от находки июсского кинжала на севере Хакасии, проанализи-ровав аналогии с находками других зооморфно деко-рированных кинжалов и котлов, авторы публикации этого кинжала приходят к выводу о назначении кладов Причулымья как комплектов ритуальных атрибутов во второй половине I тыс. до н. э. [Бородовский А.П., Ла-ричев В.Е., 2001]. Рассматривая археологические ком-плексы с предметами конского снаряжения (удила, пса-лии, детали тягловой упряжи) предскифского времени на территории Юго-Восточной Европы, С.Б. Вальчак приходит к выводу о неправомерности именования их «кладами» и определяет последние как части погре-бального комплекса. В основе они имеют как ритуаль-ную, так и материальную функции, подчеркивающую социальное положение умершего [Вальчак С.Б., 1997]. Вместе с тем, обозначив проблему хронологической и культурной атрибуции случайных находок на террито-

ВВЕДЕНИЕ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

12

рии Южной Сибири, их интерпретации, А.М. Кулем-зин предлагает свое решение обозначенной проблемы. Суть его состоит в том, что эти предметы оставило иное население, вероятно, представители другого этноса, со специфическим обрядом погребения: на поверхности земли, с сожжением погребального сооружения с по-следующим возведением курганной насыпи. Любо-пытно, что автор гипотезы предполагает исходную тер-риторию для этого пришлого населения на юго-западе от южно-сибирских степей [Кулемзин А.М., 2005].

Вопрос о назначении семиреченских комплек-сов – котлов, курильниц, жертвенных столов – одним из первых поднял известный исследователь А.Н. Берн-штам. Анализируя предметы из семиреченских «кла-дов» (в том числе киргизских), ученый принимает во внимание «обстановку» находок котлов, жертвенни-ков и светильников, аналоги, сюжеты и стилистиче-ские особенности изображения животных в оформ-лении этих предметов. А.Н. Бернштам пришел к вы-воду о культовом характере комплексов, связи их с шаманско-зороастрийским культом; о том, что они косвенно выявляют культ огня у древних кочевников региона [1949, с. 46; 1952]. Котлы он считал сакраль-ными предметами, позднее такой тип сосудов служил, по мнению исследователя, для узко бытовых целей. Да-тирует исследователь комплексы скифским (сакским) периодом: V – III вв. до н. э.

Одним из наиболее глубоких и полных анали-зов назначения и символики культовых атрибутов са-ков Жетысу, в том числе металлических предметов из случайных находок, является работа А.К. Акишева «Искусство и мифология саков» [1984]. Эти вопросы затрагиваются в рамках разработки более широкой и сложной проблемы – реконструкции мировоззре-ния и идеологии саков. Один из выводов заключается в том, что триподы (треногие котлы), жертвенные сто-лы и курильницы – это ритуальный инструментарий саков, атрибуты капищ огня; а в целом территория Же-тысу – местонахождение царского рода саков и их свя-тилищ. Выводы сделаны на основе выяснения семан-тики декора одежды иссыкского воина и других архео-логических предметов саков региона с привлечением огромного количества письменных и иных источников индо-иранского мира.

Специальную статью посвятил семиреченским жертвенникам Б.А. Литвинский [1991]. Жертвенни-ками Б.А. Литвинский называет несколько категорий предметов из Жетысу: ритуальные котлы, жертвенные столы, курильницы. На основе анализа индоиранско-го культа огня и предположения, что у саков региона существовала своеобразная форма древнеиранской дозороастрийской религии, им было предложено воз-можным использование перечисленных выше предме-тов (в том числе в комплекте) в ритуальных действиях культа огня.

Наиболее развернутое и отличное от привычных мнение высказано Р.Б. Исмагилом и Ф.П. Григорье-вым в последних публикациях. Они возражают про-тив предположения о культовом характере «кладов» (медные котлы, жертвенники, светильники) и опреде-ления мест их расположения как святилищ. Исследо-ватели подкрепляют свой вывод рядом аргументов: значительной концентрацией кладов на ограниченной площади; местонахождением многих комплексов в не-посредственной близости от поселений или на поселе-ниях; отсутствием системы в локализации кладов; раз-личием в составе, количестве и размерах предметов; присутствием котлов со следами ремонта и др. Авторы публикации приходят к выводу, что бо́льшая часть кла-дов является бытовыми, хозяйственными предметами,

спрятанными недалеко от сезонных поселений ранних кочевников Семиречья, могли быть собственностью вождей и племенной знати, отдельных богатых членов скотоводческих коллективов. Но они не исключают использования части «кладов» как ритуальной утвари [Григорьев Ф.П., Исмагил Р.Б., 1999].

О культовом характере триады семиреченских ху-дожественных бронз (светильник, котел, жертвенный стол) говорит К.М. Байпаков [2001; 2006, с. 113-124].

Металлические котлы являются той категори-ей предметов культуры ранних кочевников, которая встречается практически на всей территории скифо-сибирской культурно-исторической общности. Тради-ционно в качестве критерия скифской археологической культуры и в целом надкультурной общности степей Евразии I тыс. до н. э. выступает набор, выявляющий культуры скифского круга – триада (оружие, конский убор, звериный стиль). Но она оказалась недостаточ-ной для характеристики или выявления предметного содержания скифской археологической культуры. Ин-формационные возможности скифской триады оказы-ваются весьма ограниченными. В настоящее время, как отметил В.С. Ольховский, наблюдается «стихий-ное реформирование» этого понятия в сторону его рас-ширения, а также отказа от этнического определения [1997]. Многие исследователи расширяют состав триа-ды, в том числе в качестве дополнения предлагаются литые бронзовые котлы: М.Г. Мошкова, Н.Л. Члено-ва, В.А. Ильинская, А.И. Мартынов и В.П. Алексеев. Н.Л. Членова включает, например, в скифскую триаду оружие, конский убор, звериный стиль, бронзовые кот-лы и зеркала с петелькой на обороте [Ольховский В.С., 1997, с. 86-87; Дискуссионные проблемы…, 1980]. Она вводит в 10 сходных компонентов культур, распро-страненных на территории скифоидных культур, такие предметы, как наконечники стрел с лавролистной го-ловкой; стремечковидные удила; зеркала с бортиком и петелькой на обороте; шлемы «кубанского типа»; ли-тые котлы на поддонах с кольцевыми и полукольцевы-ми ручками [Членова Н.Л., 1993, с. 72].

Таким образом, исследование места и функцио-нального назначения металлических котлов в культуре ранних кочевников Великого Пояса степей на сегод-няшний день представляется весьма актуальным. Ре-зультаты изучения металлических котлов в контексте погребального обряда, учет условий их находок, типо-логии, технологии изготовления и др. дают блок инфор-мации, который позволит прояснить некоторые вопро-сы религиозно-мифологических воззрений, обрядовой практики; миграции и культурные взаимовлияния ран-некочевнических племен различных регионов.

В целом, вопрос о таком виде археологических памятников как случайные находки и клады далек от решения, он имеет различные аспекты – назначение, использование, культурно-хронологическая атрибу-ция, клады как этнодиагностирующий признак и др. Несмотря на высокую информативность кладов, их научный потенциал не использован полностью. Ин-терес представляет эволюция смысла и назначения кладов, взглядов и представлений, с ними связанных, от эпохи неолита до средневековья. Именно изучение их на фоне исторических процессов, происходящих в Степи на протяжении тысячелетий, во взаимосвязи с ними, а не изолированно, позволит приблизиться к по-ниманию кладов.

13

Клады эпохи поздней и финальной бронзы (XII –VIII вв. до н. э.) состоят из орудий труда: сер-пов, ножей, долот, тесел, зеркал, крючков, а также вис-лообушных топоров, бритв, черешковых наконечников копий (Турксибский, Новоалексеевский, с Каменско-го плато и др. в Алматинской области; из с. Садовое (бывш. Фрунзенская обл.), Сукулук, Каракол, д. Преоб-раженское (Иссык-Куль); Иссык-Кульский; Сукулук II; Шамши; Туюк.

В первопубликациях этих комплексов дана их культурная и хронологическая атрибуция. Более пол-ный анализ комплексов в целом и предметов в отдель-ности, касающийся вопросов ареала, места и време-ни происхождения каждого типа орудия, технологии, функционального назначения, сути феномена кладов эпохи бронзы и т. д., выполнен ранее специалистами (Кузьмина Е.Е., Членова Н.Л., Аванесова Н.А., Бочка-рев В.С. и др.). Поэтому, во избежание дублирования, характеристика предметов из кладов Жетысу в настоя-щей работе дана кратко.

Из малоизвестных кладов эпохи поздней бронзы можно назвать комплекс Борохудзир (в районе с. Кай-тынь) в Жетысу (Приложение 1).

Клад состоит из 19 бронзовых (медных) предме-тов. Публикация этого комплекса осуществлена недав-но Ф.П. Григорьевым и К. Чанг [2006].

1. Серп. Спинка орудия выгнута, лезвие утоньше-но и отковано, оно зазубрено, скрошено. Кончик чуть загнут вверх, прямая пятка снабжена отверстием. Се-чение серпа – клиновидное, он откован таким образом, что чуть вогнут; откованное с одной стороны лезвие усиливает эту вогнутость. Длина = 23,5 см, ширина = 5 см, толщина = 0,6 см.

2. Серп. Обух серпа скруглен, вогнут, утонченное лезвие слегка вогнуто, округлая пятка имеет отверстие; кончик приострен. Откованное орудие имеет легкую вогнутость с одной стороны. Длина = 25,8 см, ширина = 7 см, толщина = 0,6 см.

Из кладов Кыргызстана и Жетысу подобные из-вестны в комплексах Шамши, Новоалексеевка, из са-натория «Турксиб». По типологии Е.Е. Кузьминой сер-пы из Борохудзир можно отнести ко II типу – «серпы-косари». Они были распространены на огромной тер-ритории Евразии от Волги на восток. Хронологически определяются XII – VIII вв. до н. э. и получили широ-кое распространение в эпоху поздней бронзы [Кузьми-на Е.Е., 1966, с. 54-56]. По типологии Н.А. Аванесовой они относятся к серпам типа Г – «секачи-косари» и также датируются финальной бронзой [1991, рис. 17-Г, с. 19, 21].

3-9. Крючки. Шесть крючков длиной от 8 см до 10,3 см представляют собой прямоугольные или ква-дратные в сечении стержни. Рабочий конец их окру-глый в сечении, заострен и загнут. Полупетля раско-ванная и уплощенная, загнута в той же плоскости, что и рабочий конец в 5 случаях – вперед в одном случае – назад (в противоположную сторону). Один из крючков

– крупный, длиной 13,2 см; выкован из подквадратного в сечении стержня, рабочий конец его слабо загнут и заострен. Противоположный конец – расплющен, он прямой, не загнут.

Е.Е. Кузьмина относит их к типу I – безбородко-вые, подтип 1а. Кроме Средней Азии, они известны в Поволжье, Приуралье и др. (абашевские, алакульские памятники). Н.А. Аванесова относит подобные крючки ко II типу: стержневые с петлей [1991, рис. 36, 26-28]. Известны они в памятниках петровской и алакульской культур (мог. Синташта, пос. Мирный-III).

10. Нож пластинчатый, рукоять отделена от лезвия плавным уступом. Спинка его прямая (чуть выгнута), лезвие на конце приострено, зазубрено, рукоять прямая. Сечение ножа клиновидное, лезвие отковано и заточе-но. Длина = 20,5 см, ширина = 3,4 см, толщина = 0,4 см. Типологически он близок отделу Б – нож однолезвий-ный, тип IV – ножи пластинчатые с обособленной ру-коятью, хотя не идентичен [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 47]. Датируется концом II – началом I тыс. до н. э. Тип Б – черенковые, вариант Б 2 – с уступом – по Н.А. Аване-совой – включает ножи, подобные описываемому. Они известны в федоровских комплексах [Аванесова Н.А., 1991, с. 27]. Однолезвийные ножи с выгнутой спинкой и прямым лезвием, выделенной рукоятью, в том числе с кольцевым навершием, датируемые поздней бронзой (XIII – IХ вв. до н. э.), выявлены на поселении Атасу, поздний этап [Кадырбаев М.К., Курманкулов Ж., 1992, рис. 20.4, с. 232]. Они также характерны для памятни-ков бегазы-дандыбаевской культуры.

11. Фрагмент ножа в виде обоюдоострого лезвия с широким округлым острием. Длина сохр. = 7,8 см, толщина = 0,1 см, ширина = 2,2-2,9 см. Такой тип орудий был широко распространен в эпоху поздней бронзы (XI–IX вв. до н. э.) на территории Приуралья и Поволжья. Подобные двулезвийные кинжалы с вы-деленным черенком опубликованы Ф.Х. Арслановой с территории Восточного Казахстана и продатированы VIII – VII вв. до н. э. [1980, с. 88-93].

12. Обломок инструмента в виде раскованного (?) пластинчатого изделия, рабочий конец которого рас-ширяется, лезвие чуть выгнуто. Сохранившаяся длина его составляет 4 см, ширина рабочего конца = 1,5 см.

В виду плохой сохранности точно определить тип и назначение орудия невозможно. Предположительно, его можно отнести к теслам, подобных тем, что выяв-лены на поселениях Кулевчи III, Семиозерное II [Ава-несова Н.А., 1991, рис. 36, 37, 39], либо к узким ста-мескам, рабочий конец которых может быть прямым или желобчатым. Они доживают до позднего бронзо-вого века [Черных Е.Н., Кузьминых С.В, 1989, с. 128, рис. 71, 9-11]. Возможно также, что это окончание ру-кояти обоюдоострого ножа или кинжала.

13. Кольцо бронзовое, на внешней поверхности одной из сторон имеется незначительный выступ. Д = 3,3 см, Д стержня = 0,5 см.

СОСТАВ клАДОВ мЕТАллИчЕСкИХ ИЗДЕлИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

14

Подобные кольца известны в кладах у с. Садовое, с. Шамши (по 2 кольца) диаметром 3-3,2 см.

14. Сердоликовая бусина уплощенно-цилиндрической формы. Диаметр=0,9 см, высота = 0,6 см, диаметр отверстия = 0,2-0,3 см.

15. Зеркало плоское, подквадратное, с округлыми выступами по углам и петлей на одной стороне, в цен-тре. Его размеры 12 х 12,5 см.

Подобное изделие найдено в кладе у с. Суку-лук, датирующимся эпохой поздней бронзы. Отне-сено Е.Е. Кузьминой ко II типу «зеркала с ручкой-петелькой», подтип II Б – прямоугольные [1966, с. 68]. Зеркала аналогичного типа обнаружены на территории Западной Сибири в могильнике еловской культуры (XII – IX вв. до н. э.) [Косарев М.Ф., 1981, рис. 59, 27, с. 162]. По М.Ф. Косареву это ирменская культура (IX – VIII до н. э.). Такой же предмет из к. 11 могильника Еловка I Н.Л. Членова относит к ирменской культуре и находит аналогии в карасукских памятниках Минусин-ской котловины (IX – VII вв. до н. э.), клады датируют-ся ею XII – VIII вв. до н. э. [1994, рис. 4, 16].

16. Зеркало плоское, гладкое, круглое с боковой ручкой. Рукоять обломана, в ней сохранилось одно отверстие, возможно, их было еще два. Диаметр = 12,5 см. Аналогичные зеркала входят в состав кладов Сукулук I, у с. Садовое, Шамши. По Е.Е. Кузьминой это тип III «зеркала круглые плоские с выступающей ручкой», имевшие широкое распространение не толь-ко в Средней Азии, но и вообще на Древнем Востоке (Иран, Индия). В Средней Азии их производство фик-сируется с конца II тыс. до н. э. [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 68-69].

Этот тип зеркал, чуть трансформируясь, продол-жил свое существование в период ранних кочевни-ков, например, в памятниках тасмолинской культуры [Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Ораз-баев А.М., 1966, рис. 54, 55, 66; 64, табл. 57, с. 59-60; Могильников В.А., 1997, с. 80-86, рис. 58]. Эти зеркала не аналогичны, ручка часто утолщена либо расширя-ется к концу, с отверстием на конце для подвешива-ния. Б.А. Литвинский считает, что зеркала этого типа «стали принадлежностью быта скифов и савроматов» и солидарен с мнением К.Ф. Смирнова в том, что они «являются непосредственным продолжением среднеа-зиатских зеркал эпохи поздней бронзы» [1978, с. 75-80, табл. 17, 18].

17. Тесло со скругленным, резко расширяющим-ся лезвием. В сечении – клиновидное, с поперечным уступом чуть выше середины с одной стороны. Длина = 15 см, ширина лезвия = 4,5 см, наибольшая толщи-на = 1,5 см, ширина обушка = 1,5 см. Из кладов они известны в комплексах из окрестностей г. Алматы и в Кыргызстане: на Каменском плато, у с. Новоалек-сеевка, Каракол I, Сукулук I, Садовое, Шамши.

Орудия этого типа относятся Е.Е. Кузьминой к V типу – с уступом, они широко распространены на территории Кыргызстана, Казахстана, Жетысу, «от Средней Волги до Урала». Наибольшее распростра-нение получают в эпоху поздней бронзы [1966, с. 18-20]. Н.А. Аванесова относит их ко 2 типу, XII – IX вв. до н. э. Район распространения – степные культуры Средней Азии, Алтая, Восточного Казахстана, а также отдельные экземпляры встречаются на Средней Волге, Южном Урале, в Западной Сибири [Аванесова Н.А., 1991, с. 33].

18. Инструмент в виде полого цилиндра трапе-циевидной формы. По краю цилиндра – втулке – про-

ходит литой валик. Дно цилиндра – рабочая ударная часть – овальная в плане, выпуклая. На нем хорошо со-хранились вмятины – следы ударов. Вмятины заметны и на стенках орудия, но меньше. Кроме того, на стенке имеется литой, чуть выступающий знак в виде непра-вильной буквы «N». Размеры: длина = 5,3 см, ширина втулки = 4,6 см, рабочая часть = 5,5 х 3,5 см.

По определению Е.Е. Кузьминой, это орудие – кельтообразный молоток [1966]. Ближайшие аналогии ему известны в кладах – Шамши, Садовое. Инструмен-ты с территории Кыргызстана имеют на стенках орна-мент в виде косой сетки, кроме того, на Шамшинском молотке есть и орнамент – зигзаг.

19. Бритва. Изделие представляет собой подпря-моугольный уплощенный черешок с сердцевидной, раздвоенной на конце пластиной-лезвием. У основа-ния рабочей части на черенке с одной стороны имеется выступ-упор. Инструмент слегка изогнут. Края лезвия бритвы скрошены. Длина = 13 см, длина черешка = 43 см; наибольшая ширина = 5,6 см.

По Н.А. Аванесовой наш инструмент можно от-нести к III типу и синхронизировать с эпохой поздней бронзы, т. к. встречаются бритвы этого типа в комплек-сах с валиковой керамикой с XIII/XII – XI/IX вв. до н. э.). Известны они и в памятниках поздней бронзы на ази-атской (восточной) части Евразии, в том числе в Шам-шинском кладе [Аванесова Н.А., 1991, с. 31, рис. 35, 11-14]. Общепризнанным считается, что подобный тип бритв более характерен для культур сабатиновского этапа на территории Украины, Северного Причерно-морья, а также для памятников Западной и Централь-ной Европы, в том числе в составе кладов [Аванесо-ва Н.А., 1991, с. 30-31; Березанская С.С., Отрощенко В.В., Чередниченко Н.Н., Шарафутдинова И.Н., 1986, с. 140]. Но бритвы из восточной части Евразии «пред-ставляют другую линию развития, чем бритвы из за-падных комплексов [Кожомбердиев И., Кузьмина Е.Е., 1980, с. 146-147; Мокрынин В.П., Плоских В.М., 1992, с. 32]. В азиатской части известны несколько экземпля-ров этого типа бритв и литейных форм в могильнике Саргары, на прииске Степанова в Усть-Каменогорске, на Алтае.

Таким образом, клад с берега реки Борохудзир представляет собой, предположительно, комплекс XII – IX вв. до н. э. Набор инструментов в нем очень близок составу других кладов Жетысу и Кыргызстана.

Один из малоизвестных комплексов – Андреев-ский клад (ныне п. Кабанбай Алматинской обл.). Све-дения о нем и атрибуция представлены в монографии К.М. Карабаспаковой [2011, табл. 57, 58] (Приложение 2). Прорисовки предметов клада взяты из фондов архи-ва ИА МОН РК.

Описание1. Топор вислообушный с гребнем. Имеет длин-

ный клинок, чуть загнутый книзу, шестигранный в се-чении. Втулка овальной формы. С обеих сторон обуха проходит валик-утолщение, который в верхней части образует гребень. Втулка с обеих сторон (?) украше-на литым елочным орнаментом в 3 ряда. Длина топора составляет 22 см, наибольшая ширина втулки–обуха = 7,5 см.

2. Кельт. Орудие подпрямоугольной формы с рез-ким расширением к скругленному лезвию, с арочной фаской. Втулка, оформленная валиком-манжетой, име-ет сечение, близкое к треугольному со скругленными углами: тыльная стенка уплощена, лицевая – выпуклая. В верхней части расположено лобное ушко. Рабочая

15

часть клиновидная, скошена к лезвию с обеих сторон, причем с лицевой – сильнее. Размеры: длина = 7,7 см, ширина втулки = 3,8 х 2,5 см, ширина лезвия = 4,9 см.

3. Тесло. Втулка коническая, округлая в сече-нии, с утолщением-манжетой по краю. Рабочая часть клиновидной формы, лезвие расширяется, вероятно, было округлым, но сточено. Сохранился боковой шов по втулке. На лицевой части нанесено изображение из пяти знаков. Размеры: длина = 16,9 см, ширина втулки = 3,8 см; ширина лезвия = 4,2 см.

4. Тесло с клиновидной втулкой, овальной в се-чении. Лицевая часть орудия уплощена, образуя грань. Лезвие широкое, чуть скруглено. Размеры: длина =13,3 см, ширина втулки = 2,6 х 2,2 см, ширина лезвия = 3 см.

5. Зубило, клиновидное в профиль, цилиндриче-ский обушок с кольцевым утолщением для удара, де-формирован, отделен от нижней части кольцевым утол-щением – узким валиком. Боковой шов продолжается по обушку. Боковая грань в средней части расширяет-ся. Лезвие срезано прямо. Размеры: длина = 11,0 см, ширина втулки = 2,3 см, ширина лезвия = 1,8 см.

6. Долото желобчатое, конусовидное, втулка утолщена валиком, в сечении округлая. Рабочая часть оформлена желобком, лезвие скруглено. Над желобком нанесены четыре знака. Размеры: длина = 13,4 см, ши-рина втулки = 3,2 х 3 см, ширина лезвия = 2,2 см.

7. Долото желобчатое с конической втулкой, округлой в плане. Рабочая сторона оформлена узким желобком, лезвие скруглено. Размеры: длина = 14,6 см, ширина втулки = 2,5 х 2,4 см.

8. Стамеска втульчатая, округлая в сечении втул-ка утолщена широкой манжетой с четырьмя желобка-ми по краю. Рабочая часть уплощена, скошена с 4-х сторон, образуя подпрямоугольный четырехгранник. Рабочая часть клиновидная, лезвие чуть скруглено по краям. По втулке выступает один боковой шов. По обе-им сторонам шва нанесены восемь насечек. Размеры: длина = 13,8 см, ширина втулки = 2,7 х 2,7 см, ширина лезвия = 1,3 см.

9. Пробойник. Коническая втулка утолщена узким валиком по краю. Рабочая часть четырехгранная, ско-шенная с четырех сторон. Острие заточено (?). На втул-ке нанесены семь знаков. Размеры: длина = 13 см, ши-рина втулки = 2,5 см.

10. Тесло с параллельными гранями, прямой пят-кой и слабоизогнутым лезвием. Размеры: длина = 9,5 см, ширина лезвия = 3,3 см; ширина пятки = 1,3 см; толщина = 0,33 см.

11. Сосуд медный (бронзовый?) клепаный. Форма сосуда близка к керамическим горшкам эпохи бронзы со стенками, плавно расширяющимся к скругленному плечику, выделена короткая выгнутая горловина. Со-суд проклепан рядом клепок вертикально (край сосуда неровный) и по низу – закреплено донце. Размеры: вы-сота сосуда = 21,3 см, диаметр устья = 21 см.

12. Кольцо (?) или бляшка с щитком близко к ка-плевидной формы, выпуклая, с литой петлей на обо-роте. Размеры: диаметр = 3,1 см, длина общая = 5,8 см. У края щитка – процарапанный знак.

13. Бронзовое литое кольцо в виде округлого в сечении стержня диаметром 0,4 см. Диаметр кольца = 3,2 см.

14. Сферическая бляшка выпуклая, края ее ото-гнуты вниз и наружу под прямым углом, т. е. оконтуре-на бордюром. Шпенек изогнут. Диаметр = 3,1 см.

15. Бляшка округлой формы, выпуклая; централь-ная часть уплощена, края загнуты вниз; шпенек бико-нический. Диаметр = 5 см.

16. Фрагмент медного (?) сосуда, чуть выпуклые стенки резко расширяются кверху. Горловина ворон-ковидная короткая, отделена от тулова резким плечи-ком. Донная часть утрачена. Ручка цельнолитая (?) со стенкой, плавно отогнута в сторону, вверх от устья; она представляет собой пластину, конец которой отломан (скрошен). На горловине нанесены два крестовидных знака, на внешней поверхности рукояти также нанесе-ны насечки. Размеры: диаметр = 10,5 см, высота сохра-нившаяся 6,2 см, высота с ручкой = 7,5 см.

Попытаемся атрибутировать предметы из этого комплекса.

1. Топор относится к типу вислообушных с греб-нем (тип V по Е.Е. Кузьминой) [1966, с. 11-14]. Этот тип широко представлен в кладах Кыргызстана и Жетысу: Иссык-Кульском, Сукулукском, Новоалексеевском; Турксибском; Шамши, а также на территории Синьцзя-на [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 107-109; Кузь-мина Е.Е., 1961; Зимма Б., 1948; Кузьмина Е.Е., 1994, рис. 43а, 54, 1; Кожомбердиев И., Кузьмина Е.Е., 1980, с. 140-153; Бернштам А.Н., 1941, с. 103-110].

У топоров этого типа часто встречается литой елочный или в виде косой сетки орнамент на втулке (Агершень; Сукулук, Новоалексеевский и др.), как у нашего экземпляра, и иные литые детали орнамен-та (с. Кок-Су бывш. Талды-Курганская обл.; Урлапово, Алтай и др.). В фондах ЦГМ РК хранится случайная находка подобного топора (п. Ащибулак, Копальский р-н, Алматинской обл. Длина - 21,7 см).

Е.Е. Кузьмина указывает на существование боль-шой серии вислообушных топоров с гребнем из райо-нов Восточного Казахстана и Алтая и подтверждает вывод, сделанный В.А. Городцовым и А.М. Талльгре-ном о том, что эта форма топоров характерна для па-мятников Казахстана, северо-востока Средней Азии, Алтая. Хронологически этот тип топоров Е.Е. Кузь-мина определяет от середины II тыс. до н. э. до эпохи поздней бронзы. Топоры из кладов отнесены к числу поздних (последняя четверть II – начало I тыс. до н. э.) [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 12-13].

Ю.Ф. Кирюшин и Г.Е. Иванов, упоминая наход-ки таких топоров на территории Алтая и Восточного Казахстана, связывают их распространение с расселе-нием андроновских племен на территории Восточного Казахстана, Алтая и юга Западной Сибири. Датируют их андроновскими памятниками и считают, что топоры этого типа существуют также в позднеандроновское и постандроновское время [Кирюшин Ю.Ф., Иванов Г.Е., 1966]. По типологии Н.А. Аванесовой вислообушный топор с гребнем относится к типу В, вариант В 2, да-тируется XII – IX вв. до н. э. Они служили рабочим орудием (при весе 1700-1000 г) или оружием (при весе – 900-350 г). Ареал топоров типа В – в целом в гра-ницах бытования андроновской культурной общности [Аванесова Н.А., 1991, с. 14-16].

2. Кельт. При определении типа кельта, его на-значения важны такие детали, как количество и рас-положение ушек, сечение рабочей части, скошенность лезвия. Существует мнение, что кельты, использовав-шиеся в качестве топоров, имеют слегка скошенное в сторону рукояти лезвие. У тесел и мотыг лезвие пря-мое [Патрушев В.С., 1971, с. 40].

Кельт из Жетысу имеет скругленное, раскован-ное лезвие, скошенное с обеих сторон, но больше со

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

16

стороны лобового ушка, противоположная сторона – уплощенная. Можно предположить, что наш кельт ис-пользовался в качестве топора. В пользу такого пред-положения говорит и состав комплекса, состоящий в основе из орудий труда близкого назначения – тесел, долот. Асимметричность, профильное сечение, упло-щенность одной из сторон свидетельствует, скорее всего, по мнению А.И. Соловьева, об использовании кельта в качестве тесла [1983].

Кельты, рассмотренные Е.Е. Кузьминой, от-личаются от нашего формой, сечением (отсутстви-ем валика-манжеты на втулке, наличием плечиков на втулке – переходе к рабочей части, или воронковидной – расширяющейся втулкой). В памятниках ирменской культуры встречены кельты, отличающиеся наличием орнамента, оформлением рабочей части. Объединя-ет их с изделием из Жетысу наличие валика по краю втулки, одного лобного ушка, оформление лицевой части (арковидный рельеф на плоскости), уплощен-ность тыльной стороны. Эти сходные черты имеют принципиальное значение, позволяющие сопоставить орудия [Членова Н.Л., 1994, рис. 4, 18, 19]. Здесь же известны копьевидные долота из Старшего Осинкин-ского могильника [Членова Н.Л., 1994, рис. 4, 14; 7, 6]. Асимметричные – кельты-тесла с лобным ушком, с арочной фаской на одной из сторон, но без валика по краю втулки, известны в Зауралье. Они отличаются от нашего также наличием орнамента на обратной сторо-не, датируются концом эпохи бронзы [Сальников К.В., 1965, рис. 1, 7, 8, 9, с. 160-164]. В целом кельты с лоб-ным ушком в эпоху поздней бронзы были широко рас-пространены на территории Евразии – от Восточной Европы до Восточной Сибири.

3. Тесло втульчатое. По типологии Е.Е. Кузь-миной, это орудие относится к I типу – с округлой втулкой, обычно с валиком, с углубленным желобком и закругленным лезвием. Помещенный в таблице III. 6 экземпляр из Кыргызстана, г. Фрунзе, типологически наиболее близок нашему. Автором он определен как ли-тейный брак, где желобок слабо углублен, часть лезвия обломана. Возможно, два экземпляра, из которых один (рассматриваемый) не является следствием литейного брака, свидетельствуют в пользу бытования отдельно-го типа или варианта: он характеризуется отсутствием желобка. Н.А. Аванесова определяет это орудие как тесло: тип III – втульчатые. В качестве аналогов автор привлекает орудия с пос. Степняк, Новоалексеевского, клада у с. Садовое (с валиком). Дата – XII – X вв. до н. э. [1991, с. 33].

4. Тесло втульчатое. Аналогов этому типу ору-дия у Е.Е. Кузьминой нет. В общих чертах оно близко к предыдущему, отличается лишь отсутствием валика по краю втулки и меньшими размерами.

По классификации Н.А. Аванесовой можно отнес ти к типу III – втульчатые тесла, но без валика по краю втулки (XII – X вв. до н. э.).

5. Зубило. По форме близко к таким формам, как клиновидное долото и плоское тесло. Отличительной чертой его является обушок или пятка, предназначен-ная для ударов, отделенная от остальной части вали-ком, и скошенный рабочий край.

6. Желобчатое долото. Долото, которое может быть отнесено к 1 типу по Е.Е. Кузьминой – желобча-тое [1966]. Е.Е. Кузьмина устанавливает их нахожде-ние в составе Новоалексеевского, Баландинского, Дер-беневского, Сосново-Мазинского кладов, у с. Садовое, Сукулукского, Каменского кладов, а также в восточных

районах Казахстана, на Алтае, в Сибири, в Приара-лье, в кладах Северного Причерноморья, на Кавказе и в Средней Азии [1966]. Датируется эпохой поздней бронзы [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 108-109; Кузьмина Е.Е., 1966, с. 26-27]. По типологии Н.А. Ава-несовой тип II – долота литые втульчатые, вариант II 2 – с валиковым утолщением.

7. Желобчатое долото. По типологии Н.А. Ава-несовой тип II – долота литые втульчатые, вариант II 1 – гладковтульчатое. Определяется тем же типом, что и предыдущий экземпляр, отличается он только отсутствием валика на втулке. Вариант II 1 бытовал еще в федоровский этап эпохи бронзы (XIV – XII вв. до н. э.) и существовал в более позднее время (XII – IX вв. до н. э.)

Вариант II 2 – один из наиболее характерных ти-пов орудий эпохи поздней бронзы, распространенный на всей территории Евразии. Валик по краю втулки яв-ляется хронологическим индикатором эпохи поздней бронзы (XIII (XII) – IX вв. до н. э.) [Аванесова Н.А., 1991, с. 34-35].

8. Стамеска втульчатая. Близка к копьевидным до-лотам, известным в кладах у с. Садовое, Турксибском, Баландинском, Брагинском (Кыргызстан, Жетысу); в комплексах на территории Казахстана и Западной Сибири, в Средней Азии (Фергана), Западной Европе, датируемым эпохой поздней бронзы [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 27-28]; или к клиновидным втульчатым доло-там по Н.А. Аванесовой [1991, с. 35]. Но отличается от них характером рабочей части, что, видимо, свидетель-ствует об их ином использовании.

9. Пробойник. Близок к клиновидным или копье-видным втульчатым долотам, применяемым для обра-ботки дерева, первичной ручной обработки почвы, ме-ханического дробления горных пород. Форма рабочего конца предполагает также использование его в каче-стве пробойника для отверстий.

10. Плоское тесло. Относится к формам, широ-ко распространенным на территории Евразии в эпоху бронзы. Линия развития идет от узкого лезвия к его расширению. По Е.Е. Кузьминой – тип II: тесло с па-раллельными гранями, прямой пяткой и слабоизогну-тым лезвием [1966, табл. III, 12]. По находкам в сруб-ных, андроновских и сейминско-турбинских погре-бениях определяется с середины – третьей четверти II тыс. до н. э.

11. Фрагмент медного (?) сосуда – цедилка (?) с обломанной ручкой. Так как донце сосуда утрачено, говорить определенно о том, каков тип этого сосуда невозможно. В комплексах финальной бронзы на тер-ритории Евразии подобные предметы известны. Среди них бронзовый сосуд, найденный в районе Новоалек-сеевского клада: «Шаровидной формы, имеет слив, расположенный в тулове под прямым углом к длинной «витой» ручке». Высота сосуда = 11 см, диаметр тулова = 13 см, диаметр венчика = 9 см, длина ручки = 10 см [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 108, 109].

Цедилка известна среди инвентаря могильни-ка Измайловка (ограда 25). Инвентарь камеры-сруба представлен интересными предметами: керамичес-кими сосудами, бронзовым копьевидным долотом, бронзовой цедилкой с ручкой; остатками берестяного такого же сосуда, украшением из золота в виде рас-тения, золотой оковкой сосуда, бронзовой бляшкой-зажимом, гвоздями или пуговицами [Ермолаева А.С., 1987, с. 81-94; 2012, рис. 60, цв. вклейка – фото 9, с. 61]. Форма этой цедилки очень близка форме ков-шика из Андреевского клада. Размеры цедилки: диа-

17

метр составляет 11,8–13,2 см; длина с ручкой = 24 см, высота = 7,1 см (данные А.С. Ермолаевой).

О том, что сосуд, найденный в комплексе ограды №25 Измайловки являлся цедилкой, говорит то, что из-нутри он был выложен берестой, края которой на руч-ке были соединены бронзовыми гвоздиками с обтяну-тыми золотой фольгой шлепками. Отверстие в донце, оформленное небольшим цилиндрическим выступом, было закрыто кусочком коры-бересты круглой формы с дырочками. Датировка комплекса – IX – VII вв. до н. э. [Ермолаева А.С., 1987, с. 94].

12. Медный (?) клепаный сосуд. Форма металли-ческого клепаного сосуда из Андреевского клада по-вторяет форму некоторых типов керамических сосудов из погребений эпохи поздней бронзы из памятников Жетысу (Каргалы, Тамгалы (XIV – XII вв. до н. э.), Та-лапты (XII – X вв. до н. э.) и др. [Марьяшев А.Н., Горя-чев А.А., 1993, рис. 4, 3, с. 10, рис. 9, 6, с. 16]. Для всех этих сосудов характерны отогнутые наружу венчики, короткая горловина, плавнопрофилированное плечико, выделенный поддон. Значительное количество кле-паных котлов известно на территории степного юга Европейской части. По мнению А.И. Тереножкина, киммерийские клепаные котлы можно датировать «бе-лозерской ступенью срубной культуры» - XII – IX вв. до н. э. [1976, с. 163]. На днепровское правобережье клепаные бронзовые ситулы проникают в раннежабо-тинское время чернолесской культуры с Кавказа [Ме-люкова А.И., 1989, табл. 8, 13, с. 27]. С.В. Демиденко в своих исследованиях пришел к выводу об отсутствии какой-либо связи между клепаными котлами Северно-го Причерноморья и сосудами срубной культуры. Он выделяет несколько типов, среди которых тип 1 – без поддона – наиболее древний (XVI – XIV вв. до н. э.). Бросается в глаза явное технологическое отличие – там котлы склепаны из несколько фрагментов, содержат много швов [Демиденко С.В., 2005]. Сосуд из Жетысу сделан из одного листа металла, склепаного с одного бока, донная часть приклепана отдельно. Бронзовые ситулообразные котлы входят в инвентарь памятников раннескифского времени на территории Кабардино-Балкарии у с. Нартан. Могильник принадлежал при-вилегированной прослойке общества – всадническому сословию. Курган №20, где найден клепаный котел, принадлежал, вероятно, захоронению племенного вож дя второй половины VII – рубежа VII/VI вв. до н. э. [Петренко В.Г., 1989, с. 218-219, табл. 86, 17].

Бронзовые клепаные, кованые сосуды – ситулы и удлиненные котлы, известны в большом количестве на территории Северного Кавказа, Закавказья, Придне-провья в эпоху поздней бронзы, в том числе в составе кладов [Козенкова В.И., 1996, с. 47, рис. 19; Крупнов Е.И., 1952, с. 22-27]. На территории Жетысу эта наход-ка является чрезвычайно редкой.

13. На территории Казахстана подобный предмет обнаружен на поселении Кент в комплексе начала XII – X вв. до н. э. [Евдокимов В.В., Варфоломеев В.В., 2002, рис. 28, 14]. Вероятно, это изделие выполняло роль бляшки или подвески в конском снаряжении. Просле-живается трансформация в налобную бляху типа эле-мента в кургане 1 Ак-Алаха-3 [Полосьмак Н.В., 2001, рис. 55].

Изделие по своей форме напоминает также брон-зовые наперстки, предназначенные для предохранения большого пальца правой руки от травмирования при стрельбе из лука. Они известны в памятниках тагар-ской культуры. Скифы применяли «монгольский» спо-

соб стрельбы из лука, при котором требовалась защи-та пальцев руки от травмирования после VI в. до н. э. [Черненко Е.В., 1981, с. 119, 122, рис. 90; Боковенко Н.А., 1977, с. 65, табл. 15, 9-14]. В памятниках тагар-ской культуры наперстки без выступа, ложечковидные. Кольца или наперстки из кости и нефрита для надева-ния на большой палец правой руки для лучшего натя-гивания тетивы известны в погребениях эпохи Чжоу [Комиссаров С.А., 1988, с. 76]. Позже, в гуннский пе-риод, подобные предметы известны как «ложечковид-ные пряжки».

14. Кольцо. Подобные изделия были выявлены в составе кладов из с. Садовое, Шамши с территории Кыргызстана. Назначение их может быть различным, в том числе в качестве элемента конского снаряжения, детали пояса и т. д.

15, 16. Н.А. Аванесова определяет как выпуклые бляшки – нашивки, тип II Б; вариант II Б4 – литые бляшки–пуговицы. Встречаются также в памятниках федоровского этапа [1991, с. 65]. В целом бляшки круг-лые, выпуклые с петлей на обороте были распростра-нены на огромной территории Евразии в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке.

Видимо, весь комплекс можно датировать эпохой финальной бронзы X – VIII вв. до н. э.

Анализ состава кладов эпохи поздней и финаль-ной бронзы с территории Жетысу и Кыргызстана обна-руживает их различное количественное и качественное содержание. Так, дополнив сводную таблицу Е.Е. Кузь-миной [Кожомбердиев И., Кузьмина Е.Е., 1980, с. 151], можем увидеть, что количество варьирует от 2 предме-тов в комплексе (Каракол) до 27 (Шамши). Большин-ство из этих предметов представляют собой орудия труда. К ним можно без сомнений отнести долота, тес-ла, серпы, ножи, крючки. В отношении топоров можно предположить их использование как орудия (например, при анализе состава металла вислообушного топора с гребнем из Шамшинского клада и обследовании рабо-чей поверхности было сделано предположение об его использовании «в качестве отбойного инструмента при раздроблении горной породы или каменистой почвы») [Рындина Н.В., Дегтярева А.Д., Рузанов В.Д., 1980, с. 160], так и в качестве предмета вооружения [Горе-лик М.В., 1993, с. 48-49, табл. XXII, 68, 69].

К иной категории кладов относятся комплексы, содержащие предметы конского снаряжения и воору-жения. Одним из наиболее известных таких кладов является набор бронзовых предметов, найденных на левом берегу реки Биже (Быжы) в бывшей Талды-Курганской области (клх Алгабас, отд. Кзылтоган Кировского района). Этот клад привязывается к двум группам курганов [Акишев К.А., Акишев А.К., 1978]. На аэрофотоснимке район находки просматривается как долина реки, зажатая между двумя рядами хребтов – на севере гряда Сартау, на юге – горное плато Шак-пакты. Южнее на полях читаются распаханные кур-ганы. Клад был обнаружен случайно, во время строи-тельства животноводческой фермы, на глубине 0,7 м, в 90 м восточнее кургана №1. Курганная группа Биже 1 состояла из трех курганов, два из которых достаточно крупные. По описанию авторов раскопок, они выявили три курганные группы, насчитывающие по 5-10 соору-жений. Несколько из исследованных курганов, видимо, сочетали особенности как погребений эпохи поздней бронзы (каменные плиты, образующие ящик, опреде-ленное качество теста и обжига сосуда), так и времени

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

18

ранних кочевников (курган 2, группа 1; курган 4, груп-па 2, курган 5, группа 2) [Акишев К.А.,1965].

Клад «Биже» состоит из удил двух типов (по две пары) и двух типов псалиев (1 пара + 3 пары), зооморф-ных наверший, обойм в виде колечек (174 экз.), рас-пределителей ременной узды (10), петельчатой бляхи, двух подвесок. По определению авторов публикации, комплекс включает четыре неполных набора конской узды. На основе типологического анализа предметов Биже, исследователи пришли к выводу о датировке комплекса второй половиной VIII – началом VII вв. до н. э., тождественности уздечного набора наборам ран-несакского времени Приаралья, близости ранним эле-ментам тасмолинской культуры.

В Жетысу известны и другие клады раннесакского времени с предметами конского снаряжения и вооруже-ния. Один из них обнаружен недалеко от г. Алматы, на юго-восточной окраине станции Чемолган/Шамалган, недалеко от берега р. Шамалган. Ранее в окрестностях ст. Чемолган были выявлены курганы [Археологичес-кая карта Казахстана, 1966, №4279, 4318, 4319, 4419]. Вполне вероятно, что этот комплекс мог быть связан с одним из могильников, чьи остатки зафиксировала САЭ-1956. Клад был обнаружен при земельных рабо-тах на так называемой «Пашкиной горке». Горка нахо-дится на левом берегу р. Шамалган. Многочисленные курганы, когда-то находящиеся в окрестностях, также тянулись вдоль левого берега реки.

Клад состоит из пяти предметов (Приложение 3).Наконечник стрелы втульчатый, листовидный, 1.

причем одна лопасть у'же другой (сточена?). Втулка длинная, широкая, проходит через все перо, острие его заточено. В основании разорвана, с двумя отверстиями, имеет вмятину – след удара (?), в результате поврежде-ния и разрыва сечение втулки приобрело форму овала, а его форма – вид усеченного конуса. Размеры: длина = 6,1 см, длина втулки = 2,2 см, ширина пера = 1,6 см.

Бляшка округлая, выпуклая, с петлей по цен-2. тру тыльной стороны. Края частично скрошены. Диа-метр = 4,7 см.

Наконечник копья втульчатый, с листовидным 3. пером. Втулка длинная, с двумя отверстиями в нижней части, проходит через все перо до острия. Размеры: длина = 13,7 см, длина пера = 7,7 см, ширина пера = 3,2 см. Имеются трещины и разрыв в основании втул-ки и разлом поперек пера. Небольшое отверстие есть в верхней части втулки, которая сохранила остатки древка.

Деталь конской сбруи – представляет собой 4. уплощенную втулку в виде усеченного невысокого ко-нуса с валиком-утолщением по обоим краям. В ниж-ней части имеются сквозные отверстия для шплинтов, сечение втулки представляет собой уплощенный овал. Верхний конец втулки оформлен в виде кольца. Име-ет также овальное отверстие в нижней части кольца, соединяющего его с втулкой. Размеры: длина = 6,8 см, диаметр кольца = 4,8 см, ширина втулки = 4 х 1,3 см.

Бляшка, аналогичная описанной, обломана 5. в древности, есть трещины, диаметр = 4,6 см.

Предпримем попытку атрибутирования предме-тов клада.

1. Наконечник стрелы – раздел А (втульчатые), группа 3 (цельнолитые); с длинным типом насада (втулка находится в соотношении 1:1; 1:2; 1:3 от дли-ны пера), по Н.А. Аванесовой, типологически соответ-ствует XII типу (продолговато-листовидное перо): он довольно крупный, втулка значительно выступает, до-

ходит до острия. Датируются наконечники этого типа финальной бронзой (XII – VIII вв. до н. э.) [Аванесо-ва Н.А., 1991, с. 89, 42-43, рис. 39]. Этим же временем (конец II – начало I тыс. до н. э.) определяются наконеч-ники стрел отдела Б (двулопастные втульчатые) I типа (листовидные с выступающей втулкой) Е.Е. Кузьми-ной [1966, с. 33, табл. VI]. По мнению исследователей, листовидные наконечники с узким пером и широкой, проходящей через все перо втулкой, столь характерные для памятников поздней бронзы Казахстана, приалтай-ской степи и т. д., явились прототипами для раннескиф-ских втульчатых двулопастных стрел второй половины VIII – первой половины VI вв. до н. э. [Иванов Г.Е., 1993, с. 56; Могильников В.А., 1997, с. 54-55]. В па-мятниках лесостепного Алтая листовидные втульчатые наконечники стрел определяются как «предскифские», наиболее архаичные из них, типологически близко сто-ящие к наконечникам эпохи поздней бронзы (крупные, с выступающей втулкой через все перо), датируются не позднее VIII – VII вв. до н. э. и финальной бронзой [Иванов Г.Е., 1987, рис. 2, 9, 10, 11, с. 8-10]. Но втулка их значительно короче, чем у нас.

В.Н. Ягодин дает обзор распространения брон-зовых двулопастных наконечников стрел с лавро-листной головкой и выступающей втулкой, доходя-щий до бойка [1984]. Близкие по его классификации к нашему наконечники варианта «б» отличаются тем, что некоторые из них имеют жилку, расширяющуюся к острию пера. Длина втулки у них различна и сами наконечники несколько меньше нашего. Они дати-руются VIII – VII или VII – VI вв. до н. э. Учитывая ширину втулки и размер наконечника из ст. Шамал-ган, предполагаем его датировку VIII (VIII – VII) в. до н. э. В Средней Азии археологические комплексы, среди которых есть наконечники, сходные с нашим, встречены также на поселении Куюсай 2 (куюсайская культура, левобережный Хорезм), относятся к раннему этапу культуры. И.Н. Медведская датирует комплекс наконечников стрел с пос. Куюсай-2 не позднее VII в. до н. э. [1972, с. 85]. Все поселение определяется пе-риодом VII – VI вв. до н. э. [Вайнберг Б.И., 1979, с. 19, 44, табл. XII, 1-5]. По определению И.Н. Медведской, стрелы с утолщением на конце пера с заточкой заменя-ют втульчатые наконечники стрел с жилкой до конца пера с VII в. до н. э. [1972]. Так как наш наконечник не утяжелен, то, возможно, он датируется временем до VII в. до н. э. У Н.Л. Членовой ранние тагарские нако-нечники стрел имеют втулку, выступающую на ¼ дли-ны, что гораздо короче шамалганского. В памятниках Волго-Камья наконечники стрел 1 типа – втульчатые, двухлопастные, с лавролистной головкой, с втулкой, доходящей до бойка, датируются предскифским вре-менем [Халиков А.Х., 1977, с. 207].

Учитывая общие типологические характеристи-ки, размеры, соотношение длины пера и втулки, заточ-ку острия и технологические особенности: проковку, ассимметричность пера, вероятно, наконечник стрелы из Шамалгана можно датировать временем не позже VII в. до н. э.

В этой связи можно привести мнение М.К. Хаб-дулиной о том, что формы стрел, существовавшие в VIII – VII вв. до н. э., принадлежат к местным казах-станским формам, связанным с андроновской традици-ей (втульчатые, двухлопастные, втульчатые четырех-гранные ромбические в сечении, бронзовые черешко-вые). Массовое производство их завершилось к концу VII в. до н.э. [Хабдулина М.К., 1994, с. 68].

19

2. Выпуклые бляшки с петелькой на обороте, по-добные Шамалганскому, отмечены в кладах Шамши, Бричмулла. Н.А. Аванесова фиксирует их в памятниках федоровской культуры [Аванесова Н.А., 1991, с. 64-65, рис. 5, 29; Бернштам А.Н., 1952]. В памятниках кара-сукской культуры бляшки аналогичной формы имеют меньший диаметр. Бляшки и зеркала подобной формы отмечены в памятниках тагарской культуры, на раннем этапе культуры плиточных могил и др. Е.Е. Кузьмина круглые бляшки с петелькой на обороте (тип II) считает распространенными в эпоху поздней бронзы на огром-ной территории Евразии [1966, с. 69-70]. Наибольшее развитие получили в конце II – начале I тыс. до н. э. Использовались для отделки одежды и украшения конского убора. Э.А. Новгородова считает, что бляхи-пуговицы имеют центральноазиатское происхождение [1970, с. 134-136]. Такие бляхи были распространены в предскифское и раннескифское время, у предшествен-ников савроматов до VIII в. до н.э.

М.В. Горелик считает, что круглые бляшки, встре-ченные во второй половине II – начале I тыс. до н. э. в культурах срубно-андроновского типа, в «карасукской» и близких ей культурах, могли служить украшением одежды, отделкой конской упряжи, и часть из них – панцирной броней. Они распространены довольно ши-роко. М.В. Горелик прослеживает их в Иране, на Кав-казе (от Черного до Каспийского морей, от Армении до Северного Кавказа). Расцвет и распространение они получили на территории от Египта до Китая ко 2 поло-вине III тыс. до н. э., когда стали использоваться панци-ри с мягкой основой, бронированной круглыми бляха-ми различной величины [Горелик М.В., 1993, с. 99-102, табл. XLVIII-XLIX]. Они зафиксированы в качестве украшения и в качестве деталей панциря.

3. Наконечник копья. Он относится к выделенному по технико-морфологическим особенностям Н.А. Ава-несовой типу Б – наконечники с листовидным пером на длинной втулке [1991, рис. 42, с. 48]. Особенно близ-ки нашему наконечники из могильника Бектениз; из клада у с. Предгорное, датируемые ХII – X вв. до н. э. Форма пера, длинная втулка, доходящая до его острия, отверстие во втулке характерны также для наконечни-ков копья ирменской культуры в Западной Сибири IX – VIII вв. до н. э. [Членова Н.Л., 1994, рис. 1.3]. Наконеч-ники копий из Осинкинского могильника Д.Г. Савинов датирует X – VIII вв. до н. э. Причем в них близко со-отношение длины пера и длины втулки к оружию из Шамалгана [Савинов Д.Г., 1975, с. 95].

Е.Е. Кузьмина выделила втульчатые с листовид-ным узким пером наконечники копья для памятни-ков Средней Азии в Отдел Б; тип 1. По наблюдениям Е.Е. Кузьминой, два варианта наконечников характер-ны для позднесрубных памятников:

1) с широкой, далеко выступающей втулкой, с от-верстиями;

2) с листовидным пером и широкой, но очень ко-роткой втулкой, которые продолжают бытовать в эпоху поздней бронзы (ХII – VIII вв. до н. э.). Втулка доходит до острия пера [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 28-31].

Соотношение длины пера к длине втулки из Ша-малгана, равное единице, форма пера и длина втулки сближают наконечник из Шамалгана с наконечниками копий и дротиков из Сибири и Алтая. В начальный пе-риод раннего железного века наконечники копий этого типа несколько меняют форму: наибольшая ширина пера приходится на его середину или перо становится узким. Но и форма пера с широким основанием про-

должает бытовать в VIII – первой половине VI вв. до н. э. Причем наконечники дротиков преобладают над копьями у кочевников Алтая и Средней Азии в VII – VI вв. до н. э. [Иванов Г.Е., 1987, с. 7, рис. 1, 1, 2, 4]. Наконечники дротиков из Алтая очень близки нашему пропорциями, длинной широкой втулкой, проходящей по всему перу, они найдены в памятниках большере-ченской культуры конца VIII – VII-VI вв. до н. э. [Мо-гильников В.А., 1997, с. 52]. Исследователи, прослежи-вая линию развития втульчатых наконечников копий, связывают их с андроновскими наконечниками копий [Иванов Г.Е., 1987, с. 7; Савинов Д.Г., 1975, с. 94].

В Восточной Европе такие наконечники были распространены в предскифское время (чернолесская культура).

4. Деталь упряжи близка к навершиям с головка-ми козлов из Биже (ныне Быжы); их также объединяет втулка с отверстиями и кольцо. Однако, уплощенность втулки из Шамалгана, предназначенной скорее для продевания ремня; сквозное отверстие между втулкой и кольцом предполагают иное назначение и использо-вание этого предмета, чем навершия из Биже. Об ис-пользовании последних авторы публикации высказали предположение как о наконечниках оглобель [Аки-шев К.А., Акишев А.К., 1978, с. 58]. Типологически близкие детали конского снаряжения обнаружены в позднесарматской культуре (II – IV вв. н. э.) – могиль-ник II Сибайские курганы, курган 2. Они представляют собой бронзовые, плоские в сечении кольца и серебря-ные пластинчатые обоймы, с помощью которых к коль-цам прикреплялись ремни повода [Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 52-53, Яблонский Л.Т., 1996, табл. ХХIX, 4, 5]. По мнению автора, это кольца удил. Почти аналогична нашей детали конской сбруи бронзовая «поясная под-веска» найдена рядом с погребением №221 на терри-тории Тетюшского могильника. В погребении находи-лись бронзовый кельт, наконечники копья бронзовый и железный, золотая спиральная подвеска, керамический сосуд и др. Размеры этой подвески, судя по рисунку, меньше: около 5 см в длину, диаметр кольца чуть боль-ше 2 см. Наконечник копья в погребении №221 очень близок нашему оружию. Датировка погребения VIII – VI вв. до н. э. [Халиков А.Х., 1977, рис. 28, А.4, с. 70]. В.С. Патрушев и А.Х. Халиков называют такие пред-меты «поясными подвесками с кольцевым завершени-ем» на примере находок в Старшем Ахмыловском мо-гильнике [1982, с. 35, 64, табл. 73, 5в].

Принципиально близкая деталь конского снаря-жения известна в погребениях предскифского времени – Квитки, в Зольном кургане (близ г. Симферополя). Скелет мужчины, погребенного в Зольном кургане, со-провождал инвентарь: глиняный сосуд, железный меч, костяная ворворка, точильный брусок, колчанный на-бор из 33 наконечников стрел, бронзовые удила, два псалия, две пары костяных лунниц, костяные бляхи, бронзовая бляха, костяные цилиндры, костяное коль-цо с обоймой для кисти [Тереножкин А.И., 1976, с. 44-46, рис. 17]. По мнению А.И. Тереножкина, «в состав богатого конского убора могли входить кисти и, может быть, султаны, принадлежностями которых, вероятно, служили костяное кольцо с овальной обоймой и два резных костяных цилиндра, из которых в меньшем был железный стержень» [Тереножкин А.И., 1976, с. 159].

В памятниках Западного варианта кобанской культуры эти предметы (четыре экземпляра: три брон-зовых и один костяной) определены как «наконечники-обоймы для повода». Атрибуция вещей автором уста-

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

20

новлена по расположению их в погребении в Терезе: роговой наконечник – обойма был найден в области шеи конского остова [Козенкова В.И., 1995, с. 111-112, табл. XXVIII, 19, 20; ХХIX, 13, 16]. В.И. Козенкова приводит аналогии в памятниках с конскими наборами узды новочеркасского периода в Северном Причерно-морье. Атрибуцию предметов такого типа в памятни-ках ананьинской культуры как поясной подвески она предполагает вторичным переосмыслением более ран-них, «чужих по происхождению предметов» [Козенко-ва В.И., 1995, с. 111-112].

Новую версию использования изделий, представ-ляющих собой кольцо с муфтой под ним, предложила О.Р. Дубовская. Она считает возможным реконструи-ровать их как навершия наборных рукоятей плетей-нагаек в погребениях социальной верхушки культур предскифского круга [Дубовская О.Р., 1997].

Дальнейшая линия развития этих предметов как элементов конского снаряжения, вероятно, приводит к чумбурным блокам. Косвенно об этом свидетельству-ет подобная находка из к. 2 мог. Майемер, выявленная in situ, – это полое кольцо с пламевидным выступом, с подпрямоугольной в сечении уплощенной втулкой, зафиксировано под нижней челюстью головы лошади и может быть атрибутировано как чумбурный блок или наконечник-обойма для повода, VII в. до н.э. [Джума-бекова Г.С., Базарбаева Г.А., 2011, с. 77, рис. 16, 1].

Другим кладом, содержащим предметы конского снаряжения из бронзы раннего этапа железного века, является клад из оз. Иссык-Куль в районе Тюпа. Он со-держит около 20 бронзовых предметов конской упря-жи, в том числе удила с прямоугольным окончанием и упором для псалия; трехдырчатые бляшки, пронизки, застежки, кольцевую бляху, псалий, бронзовые литые ворворки с зооморфным завершением, плоскую во-рворку, кольцевидную, бляшки для перекрещивающих-ся ремней узды, подпружные пряжки, нож и др. Часть из них зооморфно декорирована, например, кольце-видная бляха украшена изображением шести зверей, шест вующих по кругу. Комплекс датируется началь-ным этапом скифской культуры (IX – VII вв. до н. э.) [Грязнов М.П., 1983, с. 3-18; Бернштам А.Н., 1952, с. 346, рис. 4; Бернштам А.Н., 1949].

Удила с прямоугольным окончанием без допол-нительного отверстия с упором в сочетании с этим ти-пом псалиев датируются исследованиями VII – VI вв. до н. э. [Итина М.А., Яблонский Л.Т., 1997, c. 55-56; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Ораз-баев А.М., 1966, c. 385-386]. Существует предположе-ние о том, что этот комплекс можно связать с разру-шенным погребением. Непосредственно с погребаль-ными сооружениями связываются комплексы с брон-зовыми деталями конского снаряжения из могильника Кичи-Ача (Внутренний Тянь-Шань, Кыргызстан). Да-тируется также начальным этапом раннего железного века – VIII – VI вв. до н. э. [Табалдиев К.Ш., 1996]. В составе комплекса находились удила со стремечко-видными концами с дополнительными отверстиями и без них, трехдырчатые псалии, распределители для ремней, бляшки.

Удила с прямоугольным окончанием с упором известны в курганах тасмолинской культуры, в ран-несакских комплексах Приаралья, в кургане Аржан-2 и датируются авторами последних разработок концом VIII – VII вв. до н. э. [Чугунов К.В., 2005]. Стремечко-видные удила имеют широкий территориальный диапа-зон распространения. В зависимости от типа псалиев,

с которыми они использовались, датируются в преде-лах IX – VII вв. до н. э. К.В. Чугунов отмечает общую направленность развития конструкции узды в культу-рах скифского типа Евразии – переход от трехдырчатых псалиев, привязываемых снаружи на окончания удил (более ранний), к двудырчатым, продеваемым внутрь колец (более поздний). Известен также напускной способ соединения. «Единственный в среднеазиатско-казахстанском регионе случай совместной находки двух видов уздечных комплектов зафиксирован в Восточном Семиречье, в кладе на берегу р. Биже. Этот комплекс документально подтверждает сосуществование узды с трехдырчатыми псалиями и с напускным способом крепления псалиев» [Чугунов К.В., 2005, с. 105].

П.И. Шульга отмечает, что различные вариации сремечковидных удил существовали до полного угаса-ния раннескифской культуры и применялись со всеми видами псалиев [2008, с. 73]. В Приаралье, Централь-ном Казахстане и Семиречье бытовали удила с напуск-ными псалиями (второй способ соединения псалиев и удил). Типично алтайские (У-образные и шпеньковые) и сакские (напускные) псалии сосуществовали в Туве, что является аргументом синхронного возникновения и бытования в VII в. до н. э. на территории Казахстана, на Алтае и в Туве [Шульга П.И., 2008, с. 75]. Нижняя граница – рубеж VIII-VII вв. до н. э. Специалист вы-деляет четвертый способ соединения псалиев и удил (удила с большими внешними окончаниями и двудыр-чатые псалии), к которым относятся комплекты из Из-майловки и клада Талдысай, их дата - конец VII – на-чало VI в. до н. э. [Шульга П.И., 2008, с. 76].

На территории Жетысу, точнее в казенном саду г. Верного (ныне г. Алматы), найден был клад вещей, состоящий из семи бронзовых предметов конского снаряжения (пряжки, ворворки, бляшки). А.Г. Макси-мова датировала их VII – V вв. до н. э. [Максимова А.Г., 1956, c. 254-255]. Близкие уздечные наборы отмече-ны в комплексах VII – VI вв. до н. э. Так, в инвентаре могильников Уйгарак и Южный Тагискен отмечены и пряжки этого типа, и обоймы, ворворки [Итина М.А., 1992, c. 42, табл. 5; Вишневская О.А., 1973, с. 100-111]. Предметы данного типа характерны для погребений тасмолинской культуры, памятников Восточного Ка-захстана, Алтая, Тывы и др. [Вишневская О.А., 1992, табл. 52; Боковенко Н.А., Заднепровский Ю.А., 1992, с. 146, табл. 56; Грязнов М.П., 1992, табл. 61, с. 161-177; Мандельштам А.М., 1992, с. 183, табл. 72, с. 178-196; Бейсенов А.З., Смаилов Ж.Е., 1998; Грач А.Д., 1980, рис. 109, 1, 83, 1, 2]. Мотив птичьей головки, ис-пользованный при изготовлении и оформлении бляш-ки, был широко распространен в раннескифских па-мятниках на территории Евразии [Членова Н.Л., 1993, с. 71-72; Уманский А.П., Шамшин А.Б., Шульга П.И., 2005, с. 54-55].

Так называемые «клады» в погребальных памят-никах периода перехода от эпохи бронзы к раннему железному веку и начального этапа ранних кочевников известны в ареале скифо-сакских культур. Они харак-теризуются единым качественным составом и местом расположения в системе погребально-поминального комплекса и, можно предположить, сходным значени-ем в цикле обрядов.

Приведем краткий обзор ряда памятников в ареа-ле культур раннескифского времени, где были выявле-ны ритуальные «клады». Как правило, они датируются начальным этапом раннего железного века и содержат предметы конского снаряжения и вооружения.

21

На территории Тывы клады наиболее характерны для алды-бельской культуры. Исследователи отмечают такую характерную черту погребального обряда для курганов, как размещение вблизи уровня древней по-верхности, у края могильных ям центральных захоро-нений уздечных наборов. При этом совершать сопро-водительные конские захоронения не было принято [Грач А.Д., 1980, с. 25]. Комплекты состоят из предме-тов раннескифского времени – уздечных наборов (удил со стремечковидными окончаниями, пряжек со шпень-ками, нащечных блях, пронизок, ворворок и др.), пред-метов вооружения, в частности, наконечников стрел. Одна из последних знаменательных находок из этой серии представлена комплексами ритуальных кладов между плит ограды кургана Аржан-2 [Čugunov K.V., Parzinger H., Nagler A., 2010]. К.В. Чугунов отмечает, что в рядовых курганах алды-бельской культуры Тувы конских захоронений не выявлено, но погребальный обряд предусматривал помещение в наземное соору-жение кургана комплекса предметов конского снаря-жения [2005]. Такие ритуальные клады найдены в мо-гильниках Алды-Бель-I, Хемчик-Бом-III, Сыпучий Яр, Ортаа-Хем-II, Баданка-IV. Отдельные предметы уздеч-ных принадлежностей, вероятно, являющиеся остат-ками таких приношений обнаружены в могильниках Хемчик-Бом-V, Усть-Хадынныг-I и Бедиг-Хорум, a также ритуальные клады выявлены в конструкции кромлеха Аржана-2 [Чугунов К.В., 2005, с. 104].

На территории Алтая (куртуско-майэмирский этап культуры ранних кочевников) одной из отличи-тельных черт части погребений можно считать захоро-нение рядом с могилой, но в отдельной яме, взнуздан-ного коня или только комплекта узды [Грязнов М.П., 1992, с. 165].

В Забайкалье (культура плиточных могил) из-вестен Закаменский клад, содержавший 34 медно-бронзовых предмета, в том числе ворворку, кубические обоймы от перекрестия ремней, ножи с кольцевидным навершием, пряжку, кольца, кельты, зеркало с петлей на обороте, обломок котла. Он трактуется как клад ли-тейщика [Членова Н.Л., 1992, табл. 101, 28-44, с. 251, 253]. «Клады литейщиков» известны в памятниках та-гарской культуры: д. Брагина, с. Есаульское, д. Зыко-ва. Они содержат серпы, удила, кельты [Членова Н.Л., 1992, табл. 86, 9-11, 13, 14, с. 221]. Считается, что основная часть орудий из них служили для обработки дерева – кельты, топоры, кельты-тесла, пилы, долота и ножи.

В Восточном Казахстане погребальный обряд раннескифского времени в долине Иртыша включал положение конской сбруи на горизонте, внутри огра-ды, рядом с могилой погребенного. Среди них можно назвать клад у с. Камышинка Шемонаихинского райо-на ВКО (с определенной долей вероятности), комплект из ограды №17 могильника Измайловка, комплекс в 12 км от ст. Уш-Биик бывш. Семипалатинской обл. [Арс-ланова Ф.Х., 1972, с. 253-258; Ермолаева А.С., 1987, с. 64-94; Арсланова Ф.Х., 1981]. В Жетысу и Кыргыз-стане известно несколько комплексов начального этапа эпохи ранних кочевников: Биже, Тюп, Шамалган, Ис-сык (данные Б.Н. Нурмуханбетова, Есик) и др. С уче-том опубликованных ранее комплексов, обнаруженных на территории Жетысу, Иссык-кульской котловины и некоторых смежных районов, общее количество ком-плексов финальной бронзы и начального этапа раннего железного века составляет 27.

Опуская подробный типологический анализ предметов из кладов и случайных находок, который предпринят специалистами в публикациях комплек-сов, рассмотрим их в другом аспекте. Как средство решения задачи исследователи обычно используют классификацию. Существует довольно большое чис-ло различных классификаций, предлагаемых иссле-дователями по отношению к разным археологиче-ским объектам, предметам. Одна из них – разработка Ф.Р. Балонова для кладов эпохи бронзы, происходящих с территории от Румынии до Приуралья и от Прикамья до Кавказа. Ф.Р. Балонов предлагает «классификацию свойств и отношений вещей и комплексов, представ-ленных в виде логико-математических моделей, ко-торые, в конечном счете, дают гомоморфную картину познаваемых объектов [1991, с. 317]. Предлагаются условия, которым должна отвечать репрезентативная выборка объектов. Среди таких условий – количество объектов (не менее 50), широкая территория, откуда они происходят, достоверность комплексов [Бало-нов Ф.Р., 1991, с. 317, 319]. Предложена выборка ана-лизируемых признаков. Однако, она неоднозначна. Так, включение в разряд предметов бытового обихода бритвы не может быть принято безусловно. Известно, что отношение к волосам в архаичных обществах было особенным. Соответственным, вероятно, было и отно-шение к бритве и к самому процессу бритья. Краткую сводку, касающуюся отношения к прическам, волосам приводит А.Н. Седловская. В частности, она отмеча-ет особую осторожность к волосам, предписываемую «жрецам, знахарям, вождям и другим лицам высокого ранга» [Седловская А.Н., 1989]. «Рост и бритье волос отождествлялись с периодическим процессом роста и увядания растительности и в целом с процессами увя-дания» [Ардзинба В.Г., 1982, с. 119].

Известны изображения скифов, саков и их совре-менников с густой бородой и с волосами вольными и длинными (например, Бехистунская скала; рельеф на лестнице в ападану в Персеполе; гребень из кургана Солоха и т. д.). В тоже время в погребениях Пазырык-ских курганов отмечено непростое отношение к во-лосам: останки и мужчин и женщин в курганах №2 и 5 имели в большей или меньшей степени обритые головы. Голова женщины из кургана №2 обрита це-ликом. В том же кургане под головой мужчины была обнаружена подвесная борода из человеческих волос [Руденко С.И., 1953, с. 128-130]. Привлекают внимание и детали персонажей войлочного ковра из кургана №5 могильника Пазырык. Как считает С.И. Руденко, на голове женского персонажа–божества – волосы отсут-ствуют, головной убор надет как бы на бритую голову, мужчина – обрит [Руденко С.И., 1953, с. 322].

Бронзовая (медная) бритва была обнаружена в ящике №1 могильника Тамгалы VI в урочище Тамга-лы (Танбалы), являвшимся культовым центром в эпоху бронзы [Рогожинский А.Е., 2011, с. 207-217; рис. 179, 4]. Обычный инвентарь оград эпохи бронзы Тамгалы представлен керамическими сосудами, бусами [Рого-жинский А.Е., 1999, рис. 19, 3; 2011, рис. 179]. Всего по сводке М.А. Аванесовой учтено 20 бритв различных типов [1991, с. 131, рис. 35].

Неоднозначным было в древности и отношение к зеркалам, реликты которого сохранились до настоя-щего времени. Оно имеет в основе древние магические представления, прослеживаемые и по археологическим источникам. Некоторые представления и верования, связанные с зеркалами в древних культурах, прослеже-

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

22

ны Б.А. Литвинским [1978, с. 105-114]. Поэтому при анализе предметов из кладов, при отборе признаков, зеркала трудно определить однозначно как «предме-ты бытового обихода» или как «культовые». И брит-вы, и зеркала в определенных условиях могли нести ту или иную функциональную нагрузку (бытовую или культовую). И, видимо, нельзя считать произвольным или случайным совместное присутствие двух взаимос-вязанных предметов – бритв и зеркал в ряде комплек-сов эпохи поздней бронзы. Кроме того, такие вещи как детали конского снаряжения, по нашему мнению, нельзя объединять с остальными в репрезентативных выборках как предметы бытового обихода. Для опреде-ления характера клада в качестве «производственного» или «парадно-вотивного» такое объединение свойств в один признак может привести к самым общим, если не ошибочным, выводам.

Попытка атрибуции некоторых кладов, отдельных предметов, показала, что каждый предмет может нести ту или иную функцию в зависимости от обстоятельств, даже если в различных комплексах предмет относится к одной категории. Это можно проследить на примере кельтов. Мелкие детали позволяют предположить их использование в качестве орудия труда или предмета вооружения. Вислообушные топоры с гребнем могли использоваться как орудия труда в качестве отбойного инструмента при раздроблении горной породы или ка-менистой почвы, либо как оружие; тесла – как дерево-отделочный инструмент и как боевое оружие. Так, ши-роко распространенный в кладах Восточной Европы предмет – булава - выступала как символ власти и как вид оружия. М.В. Горелик подчеркивает неразрывность гражданской, военной и сакрально-магической сущ-ностей булавы, что также говорит о ее многофункцио-нальности [1993, с. 57-61, табл. XXVI-XXXII]. В связи с вышеизложенным, попытка применить предложен-ную методику к конкретному исследуемому материалу привела к более простому способу классификации.

В представляемой работе авторы опираются на определение А.И. Уемова: «Всякая классификация означает распределение объектов по группам в зависимости от тех свойств, которыми они обладают. Поэтому классификация вещей имеет производный от классификации свойств и отношений характер» [Уемов А.И., 1971, с. 116]. Кроме того, мы имеем дело не с отдельными вещами, а с комплексами, поэтому должны учитывать, что комплекс выступает как целостный археологический объект, который в свою очередь состоит из нескольких компонентов. Каждый из них несет свою функцию, имеет определенное назначение. По определению Г.С. Лебедева «тип выступает как структурная модель культуры» и «должен быть исследован как функция культуры» [1991]. В таком случае, признаки, которые характеризуют предполагаемый тип, должны соотноситься со структурными компонентами культуры. Поэтому при разделении кладов, попытаемся учесть признаки функционального, декоративного, экономического уровней.

Клады, взятые в качестве анализируемых, зани-мают сравнительно небольшой хронологический от-резок – финальная бронза, переходный период от эпо-хи бронзы к раннему железному веку, начальный этап эпохи ранних кочевников.

В Приложении 4 представлен количественный и качественный состав кладов. Попытаемся проанали-зировать качественный состав комплексов. Разделе-ние признаков вещей на два уровня в нашей работе

– функциональный и декоративный – определяется двумя причинами:

1. Любая вещь в народном быту обладает рядом функций (по П.Г. Богатыреву): практической, сослов-ной, эстетической, магической, функцией региональ-ной принадлежности, возрастной, обрядовой и т.д. На-значение и использование каждого предмета определя-ет или предполагает назначение клада; точнее позволя-ет сделать предположения о назначении кладов.

2. Исследователи атрибутируют многие ком-плексы эпохи бронзы как клады литейщиков; клады семейные; клады торговцев (варианты – «производ-ственные», «домашние»). По сути, набор предметов в кладах, в большинстве случаев, демонстрирует не-случайный их характер.

Каковы функции предметов, составляющих кла-ды? 1. Топор вислообушный с гребнем или без него. Отмечен в кладах: Сукулук I, Новоалексеевский, Турк-сибский, Иссык-кульский, Шамшинский Андреевский. Видимо, был достаточно многофункциональным пред-метом, употреблявшимся и в качестве орудия труда, и как предмет вооружения. М.В. Горелик считает, что «в степях топоры около середины II тыс. до н. э. стали самым мощным бронзовым оружием, распространяясь далеко на восток» [1993, с. 48]. Особая роль топоров отмечена в более ранних комплексах. Специфический предметный комплекс с вислообушными топорами в погребениях №3 и 39 большого грунтового могиль-ника Синташта свидетельствует о различном их ис-пользовании [Генинг В.Ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В., 1992, с. 228-234]. Кроме того, находка их в погребениях большого грунтового могильника рядом с Синташтин-ским укрепленным поселением и большим курганом-святилищем, вместе с булавой может свидетельство-вать о его ритуальном использовании. Материалы мо-гильника у пос. Бестамак синташтинско-петровского времени показал: в шести из десяти учтенных муж-ских погребений найдены топоры-тесла, что позволи-ло авторам публикации считать это орудие символом мужчины — полноправного члена общины. Погребен-ные мужчины, в могилу которых не был положен этот символ, возможно, занимали более низкую ступень в социально-престижной структуре общества [Ка-лиева С.С., Логвин В.Н., 2008]. Отмечено, что до сере-дины I тыс. до н. э. боевые топоры часто были богато декорированы, что может говорить об их высокой идео-логической значимости. Связывают это обстоятельство как с боевым значением топора, так и с его важнейшей функцией орудия ритуального убийства и казни [Горе-лик М.В., 1993, с. 52]. Вообще карта распространения вислообушных топоров показывает широкое их быто-вание в азиатской части Евразии в составе комплексов с поселений, погребального инвентаря, кладов, многие представлены в качестве случайных находок.

2. Серпы: секачи-косари, серп с закраиной. Вхо-дят в состав кладов: Сукулук II, Новоалексеевский, Турксибский, Шамшинский, Борохудзир (секачи); Ан-дреевский, Иссыккульский (с закраиной). Об их назна-чении существуют различные точки зрения: применя-лись для расчистки участков под пашню, для срезания веток на корм скоту, как серпы для кошения травы, как секачи для расчистки заболоченных и заросших кустарником участков поймы под пашню или среза-ния веток на корм скоту [Аванесова Н.А., 1991, с. 21]. Серпы с закраинами (второй тип, представленный в кладах региона) – это серпы-косы, жатвенные орудия (тип Д – по Н.А. Аванесовой). Н.А. Аванесова отме-

23

чает их распространение на территории современной Восточно-Казахстанской области и Жетысу, где интен-сивный характер скотоводства в эпоху поздней бронзы столкнулся с необходимостью делать большие запасы фуража для скота, для чего более удобными были косы с длинной ручкой. Основные зоны их находок – посе-ления, клады, одиночные случайные находки.

В последние годы многие исследователи зада-лись вопросом о способе применения серпов эпохи бронзы. В.А. Дергачев и В.С. Бочкарев связали раз-меры этих изделий и их функциональность и предпо-ложили, что приуральский вариант мог служить в ка-честве «косы» для сенокоса, средних размеров серпы волго-донского варианта использовались при уборке зерновых, а небольшими серпами среднеднепровско-го варианта срезались колосья [2002]. Н. Бороффка и К.-М. Манту-Лазарович пришли к выводу, что серпы из Пойенешть (Румыния) – это самые западные наход-ки серпов типа ибракаево. «Использование таких сер-пов при сборе урожая зерновых является лишь одной из многих возможностей их применения, хотя для это-го вывода отсутствуют явные доказательства наличия земледелия в областях их происхождения. Вероятнее всего, серпы использовались для уборки сена, необхо-димого в качестве дополнительного источника пита-ния для крупного рогатого скота при его возможном стойловом содержании в зимний период. О практике стойлового содержания свидетельствуют как преоб-ладание костей крупного рогатого скота в остеоло-гических остатках, так и масштабное водоснабжение посредством колодцев, широко известных в эпоху бронзы на степных поселениях и в уральском регионе. Возражения, что серпами невозможно убирать боль-шие массы сена, опровергаются историческими при-мерами и этнографическими данными» [Бороффка Н., Манту-Лазарович К.-М., 2012].

В.С. Бочкарев указал, что предположение об ис-пользовании металлических серпов эпохи бронзы было сделано ранее – металлические серпы степных культур эпохи поздней бронзы в основном предназначались для заготовки сена, что было обусловлено хозяйственными потребностями степных культур – скотоводство было ведущей отраслью хозяйства степных и лесостепных культур эпохи поздней бронзы, расположенных между Уралом и Днепром. Что касается серпов тех культур, население которых занималось как земледелием, так и скотоводством, они, видимо, имели двойное назначе-ние: их применяли для сбора колосовых и для заготов-ки сена [Бочкарев В.С., 2012, с. 207-208].

Эту точку зрения поддерживает и А.В. Епимахов, который считает версию об использовании серпов для заготовки кормов более состоятельной - комплексное животноводство являлось основной отраслью жизнео-беспечения местного населения на протяжении всего бронзового века [2012, с. 219].

В.В. Рогудеев пришел к выводу об использовании серпов срубной культуры для уборки проса [2013].

3. Долота: втульчатые желобчатые; копьевид-ные или клиновидные. Отмечены в составе кладов: Новоалексеевский, Туюк, Андреевский (желобчатое), Турксибский, Каракол I (клиновидное), Шамшинский, с Каменского плато, Садовое, Сукулук I (оба типа). Атрибутируются как деревообрабатывающие инстру-менты. По замечанию Н.А. Аванесовой, в этнографи-ческое время долота применялись также в качестве на-конечников для первичной ручной обработки почвы и механического дробления горных пород [1991, с. 22].

Копьевидное долото, по мнению некоторых исследо-вателей, использовалось в качестве зубила, для рубки металла и обработки камня [Рындина Н.В., Дегтяре-ва А.Д., Рузанов В.Д., 1980, c. 163]. Обнаруживаются в подавляющем большинстве на поселениях, реже – в составе кладов, как случайные находки.

Представляет интерес тот факт, что в сейминско-турбинских памятниках втульчатые долота образуют основную часть металлических изделий, включающую также предметы вооружения (наконечники копий, кин-жалы и ножи, топоры-кельты). Аналогичная ситуация наблюдается в погребениях иньского времени в Китае. Автор публикации А.В. Варенов на основе анализа ко-личества и схемы расположения вооружения в могиле М 1713 близ д. Сяоминьтунь предпринял попытку ре-конструкции и организационной структуры войск, их боевого построения. Расположенные у западной стен-ки погребальной камеры клевец с длинной бородкой, кельт, кельт-лопатка и два долота – близ левой руки погребенного – скорее всего, по мнению автора, яв-лялись личным оружием и снаряжением погребенно-го [Варенов А.В., 1993, с. 52]. Можно предположить, что в данном случае присутствие долота обусловлено необходимостью мелкого ремонта предметов вооруже-ния, насаживаемых на древко.

4. Тесла. Типы тесел – с уступом; плоские; втульчатые; клиновидное массивное. Отмечены в кладах: Каракол I, Каменское плато, Садовое, Суку-лук I, Новоалексеевский, Шамши, Борохудзир, Туюк (с уступом), Садовое, (втульчатое), Туюк, Андреев-ский (все типы), Каракол I (клиновидное, массивное). Использовались как деревообрабатывающий инстру-мент (рубанок), и, возможно, для дробления руды. Обнаружены в качестве погребального инвентаря на территории поселений, как единичные случайные на-ходки и в составе кладов.

5. крючки, отмечены в трех случаях (Шамши, Борохудзир, Сукулук I). Скорее всего, рыболовные ин-струменты. Маловероятно, что применялись для скре-пления чего-то как крючья-скобы, как предполагают некоторые авторы публикаций. Крючья отмечены на территории поселений, в погребениях, в составе кла-дов. В целом, находки этого вида инвентаря немного-численны.

6. Ножи с выделенной рукоятью. Этот тип отме-чен в составе нескольких кладов (Садовое, Турксиб, Борохудзир, Туюк), и один нож – «хвостатый» - с от-тянутым концом лезвия из клада у с. Преображенское. Они известны на поселениях на территории Южного Урала, Северного и Центрального Казахстана, в со-ставе погребального инвентаря в Приобье, в составе кладов и случайных находок на территории Жетысу, Средней Азии. Нож – незаменимая вещь в хозяйстве и спутник мужчины.

7. Шило, иголки встречены в двух кладах. От-носится к разряду утвари, инструментов.

8. Медный (бронзовый?) слиток отмечен в двух кладах, слитки, возможно, являлись некоторым запа-сом, металлическим «полуфабрикатом».

9. молоток-кельт отмечен в составе трех кла-дов (Борохудзир, Шамши, Садовое). Следы ударов, вмятины говорят о том, что надевался на деревянную (?) основу и предназначался для нанесения ударов, ис-пользовался в качестве инструмента.

10. кельт. Эта категория предметов могла исполь-зоваться как орудие и в качестве оружия. Исследова-телями отмечено их преобладающее распространение

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

24

в лесостепной, лесной и горной зонах Евразии, что на-талкивает на предположение об их преимущественном использовании в качестве орудия труда [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 20]. Кельты отмечены в комплексах: Андре-евский (с арочной фаской и лобным ушком). Более поздний кельт с ушком – у с. Каменка (Иссык-Куль). Он отмечен также в составе кладов Садовое, Сукулук (безушковые). Для определения его функционального назначения можно привлечь предметы этой категории из атрибутированных памятников, таких, как погребе-ние в кургане №23, могильник Сакар-чага 6. Там вы-явлен биметаллический клевец с валиком по втулке и ушком под ним на широкой плоскости, клиновидный, расширяющийся к лезвию. Л.Т. Яблонский относит его к предметам вооружения. К сожалению, оконча-ние бронзовой части не сохранилось. В состав погре-бального инвентаря, кроме того, входили наконечники стрел, ножи, серьга, застежка колчана. По рисунку, к бронзовой втулке прикреплялась ударная часть из железа – сам клевец. Датировка – VII – VI вв. до н. э. [Яблонский Л.Т., 1996, с. 43, рис. 19]. Аналогичные из-делия выявлены в мог. Уйгарак. Но там у кельтов, кро-ме одного (к. 25), лезвие выгнуто, расширяется. Ана-лизируя остатки дерева во втулке кельтов ананьинской культуры и их формы, В.С. Патрушев предположил, что кельты с прямым лезвием вытянуто-подпрямоугольной формы и с вытянуто-округлым лезвием, с небольшим расширением у перехода к лезвию, служили теслами [Патрушев В.С., 1971, с. 40]. Скошенное в сторону рукояти лезвие свидетельствует об использовании их в качестве топоров.

Кельт из Иссык-Куля – асимметричен, более ско-шена та его грань, на которой находится петля-ушко для привязывания рукояти, что, возможно, говорит о его использовании как топора. Однако, его прямое, к тому же зауженное лезвие, свидетельствует о применении кельта в качестве тесла. Можно привлечь и в качестве косвенного источника или свидетельства наблюдение исследователей: об использовании сосново-мазинского типа кельтов в качестве боевых топоров говорят не только их типичные признаки, но и взаимовстречае-мость их с наконечниками копий и стрел в 54,5% слу-чаев. Но, видимо, прав В.С. Патрушев, считая, что кельты могли использоваться и как орудия труда, и, как оружие. Наиболее емкой разработкой о назначении кельтов является работа А.И. Соловьева [1983]. Исходя из этой разработки, у кельта с оз. Иссык-Куль отсут-ствуют характерные для тесел односторонняя заточка и загнутость лезвия, скошенность углов, зашлифован-ность одной из сторон. Асимметричность вертикаль-ного профильного сечения выражена незначительно. Но такой критерий топора как соосность с рукоятью отсутствует, т. к. единственное ушко располагается на широкой плоскости. Поэтому, все же можно лишь предположить его назначение как топора в связи с со-ставом клада – наличием оружия и зеркала. П.М. Ко-жин, анализируя предметы вооружения из сейминско-турбинских памятников, восстановил комплекс ору-жия, который мог использоваться носителями этой культуры. Автор приходит к выводу об использовании кельтов «главным образом в качестве боевого оружия», что служит аргументом в пользу предположения о мно-гофункциональности кельтов из семиреченских кладов или их более тщательного рассмотрения [Кожин П.М., 1993, с. 18, 24-25]. Ю.С. Худяков считает, что воины скотоводческих племен андроновской культурной общности использовали в ближнем бою копья, боевые

топоры (вислообушные), кельты [Худяков Ю.С., 1993, с. 65, 67, 69 и др.]. Известно использование кельтов в качестве инвентаря ритуальных комплексов [Бо-бров В.В., 1987].

11. Стамеска (?) – в комплексе из Борохудзир, втульчатая – в Андреевском кладе. Инструмент для де-ревообработки или ювелира-кузнеца.

12. копье: черешковое; с прорезным пером втуль-чатое; с листовидным пером на втулке. Этот несомнен-ный предмет вооружения, находимый обычно на посе-лениях и в составе кладов и случайных находок. Тип наконечников с листовидным пером на длинной втулке распространен был очень широко от Северного При-черноморья на восток. Тип наконечников копий с про-резным пером был распространен также широко от Ев-ропы до Западной Сибири. Черешковые копья с листо-видным пером и выкружками у основания пера, выра-женными более или менее сильно, правильнее назвать копье-кинжал (клады Сукулук I, Шамши, Турксиб-ский), довольно характерный для Жетысу тип. Втуль-чатое копье с прорезным пером отмечено в Бричмулле; втульчатые листовидные – в составе кладов Шамалган, Каменский (Иссык-Куль), Иссыкский, у с. Песчаное. Вероятно, являлось наступательным оружием в бою и на охоте. С древнейших времен являлось наиболее эффективным прицельноколющим охотничьим и воен-ным оружием ближнего и дистанционного боя. Поми-мо практического назначения, наделено определенным значением в обрядовой практике и мифологии древ-них. В том числе, наряду с такими характеристиками, как размеры и сложность погребальных конструкций, определенным составом инвентаря – лук, нож, псалии, топоры – служил индикатором архаичных лидеров [Малов Н.М., 1999].

14. К предметам вооружения, несомненно, отно-сятся две секиры: из кладов Иссык-Кульского и Брич-мулла.

15. Наконечники стрел (втульчатые) – клады Шамалган, Бричмулла, в Шуйской долине – использо-вались как оружие в бою и на охоте.

16. К категории оружия, возможно, ритуального, относятся предметы комплекса Каракол II, состоящего из пяти кинжалов с зооморфным навершием.

17. кольцо с каплевидным выпуклым щитком из Андреевского комплекса, скорее можно атрибутиро-вать как предмет конского снаряжения.

18. Особую категорию предметов из кладов со-ставляют элементы конского снаряжения. Они встречены в нескольких комплексах: Шамалган, Кы-зылтоган (Биже); в кладах у с. Каменка (Иссык-Куль), Иссыкский, Иссык-Кульский (Тюп). Комплексы Биже и Тюп образованы практически полностью предмета-ми конского снаряжения [Акишев К.А., Акишев А.К., 1978, с. 39-41; Бернштам А.Н., 1949]. В комплексах из Каменки и Иссыка присутствуют комплекты удил раннескифского времени [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 109-112; Кызласов Л.Р., 1972] Информация о комплексе из г. Иссык (Есик) передана Б. Нурмухан-бетовым* [* Благодарим Бекена Нурмуханбетовича за любезную консультацию о данном комплексе]: 15 бронзовых наконечников стрел (двухлопастные и с ромбовидной головкой втульчатые и трехлопастные черешковые, два медных (?) ножа и удила (со стремеч-ковидными окончаниями и декором в виде трех рядов квадратов) были выявлены в южной части кургана.

Кроме орудий труда, предметов вооружения и конского снаряжения, в составе кладов встречаются

25

также украшения и предметы, имеющие «особый ста-тус». Они не могут быть однозначно отнесены к одной категории предметов, т. к. несут довольно специфи-ческую функциональную и семантическую нагрузку: зеркала, бритвы, металлические сосуды. В эту группу можно включить и украшения, так как помимо чисто эстетической, они имели и другие функции (инфор-мационную, магическую, как индикатор социального статуса, этнической принадлежности, выражение ма-териальной ценности и т. д.) [Седловская А., Трайде Б., 1989; Литвинский Б.А., 1973, с. 28-29, 46-47].

19. Зеркала (круглые с ручкой, с литой петлей на обороте; квадратные с литой петлей; со скругленными углами; без ручек и петель). Выявлены в 10 случаях (Садовое, Сукулук I – с ручкой и квадратное с петель-кой; Шамши – с ручкой; с петелькой; плоское; Туюк – квадратное, плоское; Борохудзир – с ручкой и с пе-телькой квадратное), известны также в погребениях и на поселениях огромной территории Евразии. Из Ка-менского комплекса на Иссык-Куле происходит зерка-ло круглое с бортиком.

20. Бляшки круглые, различных размеров, с пет-лей на тыльной стороне или со шпеньком; восьмерко-видные. Отмечены в семи случаях. Названные предме-ты также неоднозначны по определению их функцио-нального назначения: атрибутируются как элементы защитного панциря (бронирование), как украшения, элементы конского снаряжения [Кузьмина Е.Е., 1966, с. 69-70; Мартынов А.И., 1979, с. 54-55; Горелик М.В, 1993, с. 97-102]. Более поздние встречены в комплек-сах: Шамалган, Бричмулла.

21. кольца встречены в четырех комплексах, диаметром 3-3,5 см, выполнены из круглых в сечении стержней. Подобные кольца встречаются среди инвен-таря памятников эпохи поздней бронзы довольно ред-ко: основная часть колец, известная по публикациям, образована путем сгиба проволоки, концы ее в этом случае оформлены различно: не сомкнуты, образуют спираль и т. д. Кольца из комплексов Жетысу и Приис-сыккулья являются цельнолитыми.

21. Булавки. Известна одна в кладе Шамши.22. Бритвы с территории Жетысу и Кыргызстана

встречены в двух комплексах (Шамши, Борохудзир). Эта категория предметов, известная на поселенческих памятниках и в составе погребального инвентаря.

А.К. Байбурин определил, что «…Семиотический статус вещей отражает конкретное отношение «знако-вости» и «вещности» и соответственно – символиче-ских и утилитарных функций… Для вещей, составля-ющих предметный мир человека, он колеблется в ши-роком диапазоне, от минимальной выраженности зна-ковых свойств, когда семиотический статус стремится к нулю, до собственно знаков–вещей с максимальным семиотическим статусом», такие предметы как бритва, зеркало – можно поместить в среднюю условную зону шкалы семиотичности вещей, а украшения – в верх-нюю часть шкалы, так как бритва, зеркало и т. д. мо-гут выступать и как вещи, и как знаки [Байбурин А.К., 1989, с. 71-73].

23. В разряд украшений входят конические под-вески, отмеченные только в одном комплексе – кладе у с. Садовое. Е.Е. Кузьмина отмечает их широкое рас-пространение от Дуная до Западной Сибири и в степ-ной части Ирана в эпоху поздней бронзы [1966, с. 76].

24. Бронзовый (медный) сосуд из Андреевского комплекса. Металлические (медный или бронзовый) сосуды известны и в других кладах на сопредельных

территориях, например, в составе Хакского клада на территории Ферганской долины. Но в целом наличие сосуда в составе клада на территории Жетысу и Кыр-гызстана, шире – Казахстана и Средней Азии, на тер-ритории бытования культур андроновского круга Евра-зийской степи – не частый элемент.

Примечательно, что инвентарь ограды 25 из мо-гильника Измайловка, помимо цедилки образован ко-пьевидным долотом, украшением из золота в виде рас-тения и др. Цедилка, нечасто встречающийся предмет в составе кладов или погребений, в сочетании с доло-том – также редкое явление. Золотое украшение в виде дерева – символично и в плане материала (золото) и в плане самого предмета изображения – дерево. Возмож-но, это даст какой-то толчок для выявления назначе-ния или семантики наборов, где встречаются цедилки, бронзовые сосуды с инструментами.

25. клепаный сосуд. Входит в состав Андреев-ского комплекса.

26. Комплексы, где бронзовые литые котлы со-ставляют целое с предметами вооружения и конско-го снаряжения: Иссыкский, у с. Песчаное, у с. Камен-ка (Иссык-Куль), у с. Дархан, Шуйская долина.

27. кинжалы: входят в клады у с. Каменка (Иссык-Куль), Иссыкский, у с. Дархан, Песчаное, из Чуйской долины.

28. Встречены также редкие типы орудий, такие как пробойник, зубило.

Ряд предметов из кладов Жетысу и Кыргызста-на имеют литой орнамент на стенках или знаки, на-несенные гравировкой, процарапанные. Несомненно, они наносились с определенной целью, не только и не столько с эстетической, сколько, возможно, маги-ческой. Литой орнаментальный мотив на втулке вис-лообушных топоров единый в основе, отличается лишь количеством элементов: он образован пятью (у топо-ра из Новоалексеевки) или тремя (Андреевский клад) рядами горизонтальных и косых линий, которые раз-делены вертикальными линиями; у топора №3 из Су-кулука I орнамент, возможно, похожий. По описанию и нечеткому воспроизведению в публикации можно предположить именно это: «Наружные стенки втулки обуха покрыты рисунком в виде косой решетки с дву-мя пересекающими ее параллельными линиями» [Зим-ма Б., 1948, с. 17, рис. 3]. Возможно также орнамент – косая «сетка» [так воспроизведено у Е.Е. Кузьминой и у Н.А. Аванесовой]. Орнамент в виде косой сетки имеется на стенках кельтов-молотков из кладов у с. Са-довое, Шамши, Борохудзир. Причем, в верхней части орудий из Шамши и Борохудзира сохранился одинако-вый зигзагообразный знак.

Среди предметов из указанных выше комплексов орнамент имеют также ножи с обособленной рукоя-тью: рукоять ножа из Турксибского клада с «внутрен-ней стороны орнаментирована короткими параллель-ными овальными вдавлениями [Акишев К.А., Куша-ев Г.А., 1963, с. 107, рис. 83]. Рельефный орнамент в виде «елочки» с одной стороны рукояти украшает нож из с. Садовое [Кибиров А., Кожемяко П.Н., 1950, с. 43, рис. 10]. Особо по степени оформления и количеству знаков, нанесенных на предметы комплекса, выделяет-ся Андреевский клад: из семнадцати предметов один орнаментирован (топор), семь имеют различное коли-чество и форму знаков из насечек. Одно из возможных предположений их назначения – это клейма.

И, наконец, орнамент, нанесенный на внутренней поверхности бронзовых литых удил в виде нарезных

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

26

и выпуклых прямоугольников или квадратиков (Биже), типичен для раннескифской узды. Навершия из Биже, оформленные в виде скульптурных головок горных коз-лов, зооморфно декорированные предметы из комплек-са на берегу Иссык-Куля (Тюп) является характерным для памятников культуры ранних кочевников. Клад, со-стоящий из пяти кинжалов Каракол II – выделяется по степени художественного оформления: все они увенча-ны скульптурными зооморфными изображениями.

Разделение признаков на декоративный и семанти-ческий уровни, как это сделано у Г.С. Лебедева, нам не представляется возможным. Любое украшение, декори-рование предмета, а тем более предметов вооружения, не преследовало только эстетические цели. Мы можем догадываться о той сложной семантической нагрузке, которая вкладывалась в предмет вооружения, благодаря ее особому оформлению изображениями определенных животных. Но декорирование предметов труда, видимо, имело несколько иные цели. Вероятно, нанесением ор-намента на орудия труда мастера усиливали или при-давали им новые функции, в том числе для ритуального использования. Обратим внимание лишь на принци-пиальный подход к форме, декорированию, материа-лу предметов, фиксируемый специалистами в области этносемиотики: «В любом случае свойства вещей (в том числе и практические) непосредственно зависят от того, что на них изображено или что они сами изобра-жают. Именно по этой причине оформление вещей не допускало никакой фантазии. Оно было глубоко праг-матичным, а не факультативным, как в современной культуре» [Байбурин А.К., 1989, с. 68]. Первобытные и традиционные мастера не разделяли «декор» вещи и саму вещь. Одна из целей украшения вещей, которую преследовали древние мастера, состояла в придании им особой силы [Антонова Е.В., 1984, с. 49]. Не только разделение признаков на семантический и декоратив-ный уровни, тесно связанные друг с другом для каждой вещи в архаическом обществе, представляются очень относительным. Одна и та же вещь может иметь раз-личную форму функционирования – обыденную или ритуальную в зависимости от конкретной обстановки; различный семиотический статус. Причем определение статуса вещи производится с позиции современного исследователя. Следовательно, и разделение предме-тов по признакам функционального и декоративного, семантического уровня, примененное в данной работе, очень условно. Особенно это касается статуса вещей, составляющих клады. В свою очередь мы пытаемся определить статус клада, исходя из семиотического ста-туса – степени семиотичности – вещей клада.

Определив, что клады датируются эпохой позд-ней бронзы и начального этапа периода ранних ко-чевников, нельзя не затронуть социальный аспект: общество этого времени находилось на уровне форми-рования классовых, позднее – раннегосударственных отношений. Поэтому попытаемся определиться с тер-минами. Правомерно ли употребление таких понятий как «социально-половая», «профессиональная», «со-словная» функции предметов.

Ю.А. Заднепровский, привлекая Авесту для из-учения общественного строя племен Средней Азии, отмечает, что отделение ремесла от земледелия еще не произошло; разделение общинников на бедных и богатых указывается однозначно [1962, с. 88-94]. В интересующем нас аспекте можно отметить соответ-ствия в Ригведе [Елизаренкова Т.Я., 1989, с. 447-457]. Е.Е. Кузьмина на основе анализа археологических и

письменных источников оценивает районы Централь-ного и Восточного Казахстана, предгорий Жетысу и долин Средней Азии как экологические ниши, где со-хранялась оседлость и происходила интенсификация земледелия. Хозяйство индоиранцев характеризуется как комплексное земледельческо-скотоводческое с до-минантой скотоводства [Кузьмина Е.Е., 1994, с. 211-212]. О разложении родового строя, выделении хо-зяйств отдельных семей, возникновении имуществен-ного неравенства свидетельствуют материалы архео-логических памятников. Целый комплекс показателей, отражающих процесс классообразования, невозможно проследить для территории Жетысу и Кыргызстана вследствие недостаточной изученности памятников поздней бронзы, особенно поселений. В целом же для изучаемого региона, как и для части огромной террито-рии степной, горно-степной и полупустынной Евразии, эпоха финальной бронзы отмечена изменениями в фор-ме хозяйственной деятельности. Возможно, в этом пла-не будет уместным упомянуть материалы с памятников кульсайского типа в горной зоне Илейского и Кунгей Алатау, население которых вело преимущественно скотоводческое хозяйство. По мнению авторов публи-каций, жители горной зоны активно контактировали с обитателями предгорных долин и равнин, где и фик-сируются находки металлических изделий, и которые вели, вероятно, комплексное хозяйство. Датируются памятники кульсайского типа от рубежа XIII – XII вв. до н. э. и далее – включая период финальной бронзы и перехода к раннему железному веку [Горячев А.А., 2001; Марьяшев А.Н., Горячев А.А., 2001].

В синхронных культурах эпохи поздней и фи-нальной бронзы районов, позднее вошедших в ареал евразийского культурного континуума скифской эпохи, на археологическом материале прослеживается рассло-ение общества по имущественному и профессиональ-ному признаку. Для общества этого периода характер-но обособление горного и литейного дела, также как земледелия и скотоводства, плотников (изготовление колесниц и повозок), специалистов по изготовлению кожевенных и костяных изделий. Разделение обще-ства на отдельные социальные группы – воины; лица, занимавшиеся хозяйством; жречество – фиксируется по погребениям как преимущественное занятие тем или иным делом на уровне племен [Березанская С.С., Отрощенко В.В., Чередниченко Н.Н., Шарафутдино-ва И.Н., 1986, с. 60-61, 79-80, 112-113, 146-148; Ци-миданов В.В., 2004, с. 108-110]. Среди погребальных памятников особо выделяются захоронения мастеров, игравших высокую социальную роль.

Материал поселений и могильников эпохи позд-ней бронзы на территории Казахстана свидетельству-ет о разложении родового строя и выделении из рода хозяйств отдельных семей, об обособлении малой мо-ногамной семьи, возникновении семейной собствен-ности, возникновении имущественного неравенства [История Казахской ССР…, 1977, с. 102, 131, 183].

Таким образом, формирование раннеклассовых обществ, развитие классовых отношений, фиксируемое для периода ранних кочевников, берет начало в эпоху поздней бронзы, в тех социально-экономических про-цессах, которые происходили в эпоху бронзы. Можно назвать ряд археологических признаков, маркирующих этот период. Среди этих признаков выделяется такой, как отделение ремесла, функционально и хронологи-чески предшествующее утверждению раннеклассовых отношений (при условии роста сельскохозяйствен-

27

ного производства на основе усовершенствования орудий труда). Разнообразие орудий труда в период поздней бронзы позволяет предположить социально-имущественное расслоение общества на два основных слоя, характеризующее общество в состоянии перехода к раннеклассовому. Общество делится на родовую ари-стократию и рядовых общинников, внутри последних, в свою очередь, обособляется группа ремесленников [Павленко Ю.В., 1989, с. 68-69]. Исследователями от-мечается, что для развивающегося общества с полуко-чевым и кочевым скотоводством была характерна про-фессионализация специалистов в области металлургии и металлообработки, производства повозок, вооруже-ния, боевого снаряжения. По мнению Ю.В. Павленко, производство вооружения выделилось в отдельный вид ремесла еще до изготовления сельскохозяйствен-ных орудий, производство и его распределение находи-лось в руках военной аристократии [1989]. Важно то, что в обществах позднебронзового и раннежелезного веков появление ремесленного производства средств производства имело определяющее значение [Павлен-ко Ю.В., 1989, с. 98-69, 100].

Находки бронзовых предметов в кладах и единич-ных случайных находках свидетельствуют, очевидно, о развитии бронзолитейного производства в этот период на территории Жетысу, Кыргызстана, Восточного Ка-захстана. Выяснению функций кладов поздней бронзы поможет сравнение состава этих комплексов и инвен-таря погребений и поселений. Инвентарь погребений эпохи бронзы на территории Жетысу представлен, в основном, керамическими сосудами, украшениями, реже – зеркалами, ножами, шильями [Максимова А.Г., 1961; 1962; Галочкина Н.Г., Кожомбердиев И.К., 1995; Марьяшев А.Н., Горячев А.А., 1993 и др.]. Сравнитель-ная характеристика памятников эпохи бронзы (в том числе поздней) Кыргызстана и сопредельных террито-рий Средней Азии и Казахстана, данная Н.Г. Галочки-ной, показывает, что наибольшую близость в отноше-нии сопроводительного инвентаря обнаруживают по-гребальные сооружения на территории Кыргызстана, юго-восточного Казахстана и Ферганы [1996, с. 34-36]. Из сравнения видно, что набор предметов из кладов и погребений на этой территории различен. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в могилах отсут-ствуют металлоемкие изделия, орудия труда и др. Пока на основе археологического материала можно предпо-ложить, что при погребении этих людей не выделяли, не отправляли в иной мир их инструменты.

Сопоставляя комплексы-клады по качественно-му составу, мы увидим их определенную иерархию. В основу положены признаки – качественный (признак, который определяет свойство предмета или явления путем простой фиксации наличия или отсутствия это-го свойства) и количественный (признак, присутствует уже указание на количество данного свойства) [Ка-менецкий И.С., Шер Я.А., Маршак Б.И., 1975, с. 34]. Распределение предметов в комплексах по их функ-циональному назначению выявляет их группировку в зависимости от состава. Далее встает вопрос – как они соотносятся с остальными характеристиками? В результате исследования с этой точки зрения нами вы-делены следующие группы кладов:

Первую группу образуют клады эпохи поздней бронзы, всего 13. На основании сопряженности в ком-плексах типов, находящих аналогии в позднебронзо-вых комплексах степей Евразии, датировка их спе-циалистами определяется XIII – IX вв. до н. э. Клады Сукулук II, Каракол II и Иссык-Куль типологически

выделяются в позднюю группу XI – IX вв. до н. э. [Кузьмина Е.Е., 2008, с. 67].

Состоят они в основном из орудий труда. К кла-дам этой группы можно отнести комплексы из райо-нов Новоалексеевки, Турксиба, Каменского Плато, Андреевки, Борохудзир, Шамши, Сукулука I, II, Садо-вое, Каракола I, Иссык-Куля (Тюпский залив), Туюка, д. Преображенское (Иссык-Куль), к ним примыкают Чимбайлык, Дальверзин, Предгорное. Инвентарь их образован долотами, теслами, серпами, ножами, крюч-ками и другими орудиями труда. Такие предметы как топоры могут быть отнесены к орудиям труда, либо к предметам вооружения, несомненно, оружием мож-но считать копье и секиру. Неоднозначными в плане функциональной нагрузки являются бритвы, зеркала, кольца, бляшки, подвески, бронзовые сосуды. Они мо-гут нести и символическую и утилитарную функцию. На территории евразийской степной и горно-долинной зон, аналогичную группу образуют: Предгорное (ВКО), Баландино и т. п.

Следующую, вторую группу кладов, образуют находки комплексов, содержащих предметы вооруже-ния и конского снаряжения. В свою очередь, их можно разделить на две подгруппы:

1. Клады типа Бричмулла (Средняя Азия), Кара-кол II, датируемые концом II – началом I тыс. до н. э. (до VIII в. до н. э.), состоящие из предметов вооруже-ния.

2. Комплексы, именуемые «кладами», состоящие из предметов конского снаряжения (обычно удила и псалии, пронизи и др.), наконечников стрел, ножей. Чаще они выявляются под курганной насыпью у края могильной ямы, на уровне древней поверхности, на площади могильника. На территории Жетысу и Кыр-гызстана к ним относятся комплекс из Иссыкского мо-гильника; Биже (мог. Кызылтоган 2), а также такие ком-плексы как Измайловский (ограда 17), Камышинский, Кичи-Ача, Майэмир (Майемер). По мнению Н.А. Боко-венко и Ю.А. Заднепровского, «клад» у с. Камышинка, представляет собой остатки погребального комплекса, включавшего могилу человека и оставленные на гори-зонте предметы сбруи [1992]. Здесь, видимо, можно назвать комплексы, содержащие предметы конского снаряжения, оружия, но относительно которых нель-зя точно установить связь с погребением: Шамалган, с территории сада в бывш. Верном, Тюп, Уш-Биик в ВКО (бывш. Семипалатинская обл.).

Первая подгруппа, датируемая финальной брон-зой, возможно, представлена культовым оружием (Ка-ракол II). Вторая подгруппа, датируемая раннескиф-ским временем, представляет собой проявление стади-ального явления. Можно согласиться с высказываниями исследователей по поводу их: состав этих комплексов отражает особенности всаднического погребального обряда. М.К. Хабдулина считает, что находки узды в насыпях курганов, в раннесакских погребальных па-мятниках на территории Казахстана являются следа-ми особых ритуальных действий [Хабдулина М.К., 1994; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, с. 22]. В степной зоне Восточной Европы – территории формирования скифской культу-ры – комплексы с деталями конской упряжи отмече-ны довольно часто. С.Б. Вальчак, выделив несколько разновидностей захоронения упряжи, отмечает их как варианты обряда захоронения коней. Он считает, что комплексы с упряжью из насыпи это инвентарь от-сутствующего погребения или результат связанных

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

28

с погребальным обрядом культовых действий [Валь-чак С.Б., 1997, с. 47]. Для кочевников предскифского и раннескифского времени характерным является так же захоронение наборов тягловой упряжи, а также пред-метов вооружения (наконечников копий и стрел, кин-жалов). Среди вариантов захоронений коней и наборов упряжи в восточной части евразийских степей иссле-дователи отмечают частое расположение комплексов в южном секторе насыпи курганов, что сближает их с «кладами» новочеркасского этапа Восточной Европы [Вальчак С.Б., 1997, с. 49; Дубовская О.Р., 1989, с. 68]. В Жетысу также отмечены случаи южного расположе-ния комплексов упряжи: в кургане на территории г. Ис-сык (Есик) комплекс предметов вооружения и конско-го снаряжения раннескифского времени был найден в южной поле кургана (сообщение Б. Нурмуханбетова); на востоке – в ограде 17 мог. Измайловка комплекс так-же был выявлен к юго-западу от ящика. Такой обряд, как сопроводительное захоронение предметов конской упряжи и вооружения, вероятно, прослеживаемый на огромной территории евразийского пояса степей, явля-ется, возможно, стадиальным, обусловленным близо-стью верований, явлением. В пользу культового харак-тера таких комплексов, на наш взгляд, свидетельствует его однотипный состав (конского снаряжения, оружия), преимущественно южное его местоположение, связь с захоронениями целого коня или его частей (голова и ноги) в раннескифских памятниках. Скорее всего, они являются отражением какого-то этапа сложного цикла погребальных действий.

Выделяются такие комплексы как Шамалган, Биже, Кичи-Ача 5, 7. Они содержат предметы конского снаряжения, оружие. Не связанные непосредственно с погребением (в отличие от предыдущих, выявляемых под курганной насыпью), они, тем не менее, возможно имеют отношение к памятникам погребального харак-тера. Шамалганский клад обнаружен на возвышенно-сти на берегу реки, где тянулись курганы ранних кочев-ников; клад Кызылтоган (Биже) связан с двумя группа-ми курганов, выявлен в 90 м на восток от кургана №1; объекты №5 и 7 могильника Кичи-Ача представляют собой оградку в цепочке курганов (№5) и ограду в вос-точной стороне могильника (№7) [Агеева Е.И., 1956, с. 1-5; Табалдиев К.Ш., 1996, с. 174]. Показательным является погребение на Алтае VIII – VI вв. до н. э. В юго-западном углу ямы (между стенками каменного ящика и могильной ямы) найдены бронзовые детали уздечного комплекта, более 50 шт. В центральной части ящика зафиксировано зольное пятно с кальцинирован-ными костями. Некоторые из предметов узды находят аналогии с элементами клада Биже (пронизи) и Ваку-лиха (удила с псалями) [Кубарев В.Д., 1998]. Близкие условия были при обнаружении Майэмирского клада: юго-западнее кургана №2 находилась овальная пло-щадка, обставленная семью массивными каменными глыбами. При извлечении самой большой глыбы были обнаружены бронзовые стремечковидные удила, брон-зовая бляшка в виде запятой со шпеньком; пять золотых выпуклых округлых пластин, вложенных одна в дру-гую с изображением свернувшегося в кольцо кошачье-го хищника [Адрианов А.В., 1916; Грязнов М.П., 1941; Киселев С.В., 1949, с. 169]. Условия имеют принципи-альное сходство с условиями обнаружения комплекса конского снаряжения, положенного между вертикаль-ных плит облицовки кромлеха на кургане Аржан-2. Он включал 49 предметов, большинство из которых

были украшены изображениями кошачьих хищников [Čugunov K.V., Parzinger H., Nagler A., 2010].

К.В. Чугунову даже удалось реконструировать этапы погребально-поминального обряда, вклю-чая помещение «кладов»: В пределах погребально-поминального сооружения исследовано 12 могил для 18 погребенных, захоронения 14 лошадей и украшений конской сбруи. В конструкции найдены оленные кам-ни, плиты с петроглифами, четыре клада-приношения, содержащих предметы конского снаряжения и воору-жения. Изучены связанные с курганом ритуальные сооружения на периферии и так называемый северный комплекс… [Чугунов К.В., 2011, с. 264]. Реконструи-ровано, что на 2 этапе – во время непосредственно-го совершения похорон – в яму могилы 2 поместили украшения «царского» коня, а уздечный набор – между плит в восточной части ограды («клад» 1). На третьем этапе (окончание похорон) в пространстве между сте-ной и оградой был устроен жертвенник. На заключи-тельном 4 этапе продолжали совершать обряды рядом с курганом — сооружали кольцевые ограды, делали заклады приношений. На этапе заключительной пере-стройки памятника проводили захоронение лошадей [Чугунов К.В., 2011, с. 282-286].

Очевидно, характер этих «кладов» также имеет поминальный характер, как и предыдущие комплексы, и их невозможно с полным основанием назвать «клада-ми». Неясным остается характер комплексов из бывш. Верного, Тюп, Уш-Биик, условия находки не позволяют связать их с каким-либо археологическим памятником, в частности, с погребением или могильником. Но по составу и датировке их можно отнести ко второй груп-пе комплексов. Комплексы с территории Кыргызстана, перечисленные в публикациях как клады Барскоон I, Ново-Павловский, видимо, можно включить во вто-рую группу. Но их трудно определить из-за отсутствия полной и достоверной информации о них [Мокры-нин В.П., Плоских В.М., 1992, с. 36, 44-48]. Н.А. Боко-венко, рассматривая комплексы сбруйных комплектов из курганов алды-бельской культуры, выявленные на уровне древнего горизонта к югу или к западу от мо-гилы, относит их ко 2 типу всаднических погребений раннескифского времени, когда сбрую клали в стороне от могилы воина на уровне древнего горизонта [Боко-венко Н.А., 1998, с. 55].

Третью группу образуют несколько комплексов, относительно достоверными из которых являются кла-ды из Иссыка (1958 г., ныне г. Есик) и с Чуйского кана-ла. Остальные: у с. Каменка, у с. Дархан, у с. Песчаное – подняты со дна оз. Иссык-Куль и потому включены в эту группу, исходя из их состава.

Состав этих кладов включает бронзовый котел (обычно один), кинжал (чаще один и однотипный), а также удила, наконечник копья, и по одному случаю: зеркало, наконечник стрелы, кельт. Датировка их ши-рокая, около VI – IV вв. до н. э. Отличает их обязатель-ное присутствие котла, и кинжала в комплексах Иссык, Каменка, Дархан – однотипного и со сломанным клин-ком. Наконечники копий также аналогичны. К сожале-нию, неизвестны типы оружия и котла из комплекса, найденного у с. Песчаное.

Последнюю, четвертую группу образуют ком-плексы, состоящие из металлических котлов. В свою очередь, она делится на несколько подгрупп:

1). Единичные находки котлов; 2). «Клады» двух и более котлов; 3). «Клады» из котлов, курильниц и жертвенных столов.

29

При обзоре комплексов случайных находок необ-ходимо учитывать, что спрятанные комплексы ценных вещей, называемые обычно «кладами», в различные исторические эпохи имели разное содержание. По-пытаемся проанализировать состав таких «кладов» (качественный и количественный) и, возможно, их эво-люцию на фоне тех исторических процессов, которые происходили в степной и горно-долинной поясах Евра-зии в конце II – I тыс. до н. э.

О кладах I группы, распространенных на терри-тории Евразии в эпоху поздней бронзы, существует не-сколько точек зрения:

- семейные клады. Их появление отражает социальную стратификацию населения. По мнению Е.Е. Кузьминой, факт зарытия кладов указывает на то, что эпоха поздней бронзы была периодом усилившихся военных столкновений пастушеских племен за рудные месторождения и плодородные пастбища. Эти процессы были связаны с экологическим кризисом, ускорившим переход к отгонному скотоводству и освое-ние новых экологических ниш в горах [Кузьмина Е.Е., 2008, с. 67].

клады литейщиков. Их появление указывает - на выделение металлообработки в особую отрасль ремесленного производства и ее плановую организа-цию. Хотя, по мнению Е.Е. Кузьминой, металлурги-ческое производство у позднеандроновских племен являлось по преимуществу общинным промыслом [1994, с. 153];

кризисное состояние металлообработки в эпо-- ху поздней бронзы вызвало сокращение производства металлических изделий и образование многочислен-ных кладов [Аванесова Н.А., 1991, с. 101];

кризис, отразившийся в упадке металлообра-- ботки в отдельных регионах и развитии торговых свя-зей [Березанская С.С., Отрощенко В.В., Чередничен-ко Н.Н., Шарафутдинова И.Н., 1986, с. 115, 141];

переход к кочевому скотоводству ускорил про-- цесс имущественной дифференциации, а значит и кон-центрацию ценностей (металлических вещей) в руках отдельных семей, военных вождей; ставшие частыми военные столкновения и походы обусловили увеличе-ние числа кладов в конце эпохи бронзы [Мерперт Н.Я., 1965, с. 155];

специализация общин и экономический обмен - между ними отразились на появлении кладов металли-ческих предметов [Морозов Ю.А., 1981];

клады являются свидетельствами функциони-- рования древних торговых путей. Клады бронзовых изделий и других импортных вещей располагаются на торговых путях, пролегающих, главным образом, вдоль речных артерий. Это обстоятельство связа-но с уровнем развития транспортных средств [Мас-сон В.М., 1976, с. 90].

Эти точки зрения взаимодополняют друг друга и перекликаются.

Клады эпохи поздней бронзы, находимые на тер-ритории Жетысу и Кыргызстана состоят, главным об-разом, из орудий труда: серпов, ножей, тесел, долот, крючков, шильев; предметов, которые могут использо-ваться и как орудия труда, и как оружие: топоры, кель-ты и наконечники копий; и некоторых изделий, статус которых, на наш взгляд, выходит за рамки чисто быто-вых: зеркала, бритвы, а также – кольца, булавки, бляш-ки. Как отдельные случайные находки, так и целые комплексы подобных вещей обычны на территории Восточного Туркестана, в том числе с отлитыми (?) знаками на них.

Состав кладов поздней бронзы из Жетысу и Кыр-гызстана показывает, что некоторые типы предметов свидетельствуют о возможном выделении в «преде-лах евразийских степей в конце эпохи бронзы особой металлургической провинции, объединяющей Жеты-су, Восточный Казахстан и некоторые примыкающие районы Южной Сибири». Один из самостоятельных металлургических очагов внутри ее локализуется в Жетысу [Кузьмина Е.Е., 1967, с. 216; Рындина Н.В., Дегтярева А.Д., Рузанов В.Д., 1980, с. 147]. Е.Е. Кузь-мина пришла к выводу, что по типам металл Семиречья принадлежит Восточно-Андроновской металлургичес-кой провинции и составляет в ее пределах самостоя-тельный металлургический очаг… [2008, с. 67].

При этом ряд категорий предметов из этих кладов являются общими для всей огромной территории Евра-зии, типичными для андроновской металлургической провинции: прорезные наконечники копий, долота же-лобчатые и копьевидные и т. д. Основная часть пред-метов кладов имеет местное происхождение.

Анализ состава синхронных кладов с территории Восточной Европы, разделенных на классы – производ-ственные и парадно-вотивные, - позволяет выявить ин-тересную картину [Балонов Ф.Р., 1991]. Состав кладов и инвентарь погребений сабатиновской, белозерской и других археологических культур эпохи поздней брон-зы различаются между собой [Березанская С.С., Отро-щенко В.В., Чередниченко Н.Н., Шарафутдинова И.Н., 1986, с. 100-110; Лесков А.М., 1967, с. 138-139, 143-178; Никитин В.И., Черняков И.Т., 1981; Археология Украинской ССР, 1985, с. 477, 479-480, 482, 485-487, 489-491, 496, 498, 522].

Очевидно, что принципиально состав кладов эпохи поздней бронзы не различается на огромной территории Евразии. Возможно, это обусловлено еди-ными в основе социально-экономическими и исто-рическими процессами, протекавшими в степной и горно-долинной зонах Евразии в конце II тыс. до н. э. Объяснять происхождение кладов какой-либо одной причиной едва ли возможно. Отсутствие выделенных захоронений специалистов по металлургии и метал-лообработке, за некоторым исключением, возможно, свидетельствует о том, что они не обособились до конца как каста ремесленников, часть из этих кладов имеет ритуальный характер. К ним возможно отнести комплексы, включающие набор предметов различного назначения, в отличие от таких кладов как Сукулук II, состоящего из 17 одинаковых серпов. Общие в основе верования позволяли не класть как сопроводительный инвентарь в могилы металлические орудия, которыми при жизни пользовался человек. Большая ценность ме-талла подкрепляла их с практической точки зрения.

Вторая группа кладов, состоящая из двух под-групп, несколько отстоящих друг от друга по времени, является отражением единых процессов, происходив-ших в степи в эпоху финальной бронзы и продолжав-шихся в начальный этап раннего железного века.

По мнению исследователей, принципиальная общность военного искусства кочевников евразийских степей во второй половине I тыс. до н. э. – первой по-ловине I тыс. до н. э. своими корнями уходит в эпо-ху поздней бронзы, когда их предки впервые освоили лошадь в качестве верхового животного, что открыло возможность появления легковооруженной конницы. Так, скифское войско VIII – VII вв. до н. э. предстает перед нами уже как легковооруженная конница [Хаза-нов А.М., 1971, с. 64].

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

30

На огромной территории евразийских степей и горнодолинной зоны в конце II – начале I тыс. до н. э. прослеживаются единые закономерности исто-рического процесса, отражением чего являлись кла-ды II группы. Комплекс взаимосвязанных факторов (природно-климатических, экологических, социально-экономических, производственных), начавший свое действие еще в эпоху поздней бронзы, пришел к логи-ческому концу в I тыс. до н.э., в эпоху ранних кочевни-ков. Смена экологических эпох – один из основных, но не единственных факторов перехода к кочевничеству в зоне евразийских степей. Как отмечает Ю.В. Павленко, переход к номадизму в конечном счете был обуслов-лен «позитивными сдвигами» в трудовой деятельности людей, возникла новая форма организации производ-ственного процесса [1992]. Становление и развитие номадизма повлекло за собой серьезные изменения в социально-экономических отношениях. Усиление иму-щественной дифференциации в обществе выражалось и в концентрации натурального прибавочного продукта в руках общинно-племенной знати: она распоряжалась и скотом и пастбищами, организацией сезонных пере-кочевок. Кочевая аристократия в итоге монополизиро-вала в своих руках основные общественные функции и общественные ресурсы. Возрастающая плотность населения и невозможность интенсификации ското-водческого хозяйства привели к усилению военной напряженности в степи, к постоянным столкновени-ям, войнам племен. Этот процесс длился достаточно долго, так уже клады абашевской культуры связывают с формированием военной знати, глубокими социаль-ными изменениями [Кузьмина О.В., 2008, с. 55].

Дух войны, межплеменная борьба, борьба за пе-рераспределение территорий, необходимость в охране стад и пастбищ, усилившаяся подвижность населения в горно-степной зоне Евразии привели к выделению особой страты – военной, социального статуса воина, к сакрализации военного дела. В этих условиях вожди, племенная аристократия осуществляла и хозяйствен-ные и, очень важные, военно-политические функции. В создавшихся условиях выигрывал тот, кто обладал более эффективным оружием и транспортными сред-ствами [Павленко Ю.В., 1992, с. 37]. Состав II груп-пы кладов, возможно, отражает этот процесс. Большая часть их датируется IX – VII вв. до н. э.

Так, А.М. Лесков и В.Р. Эрлих отмечают рост значимости воинской элиты в период ранних военных походов классического «новочеркасского» периода. Авторы не исключают, что уже в курганах мог. Клады погребены вожди, выделившиеся в период походов в Переднюю Азию из воинской верхушки – «всадников» [Лесков А.М., Эрлих В.Р., 1999, с. 42-43].

На территории Юго-Восточной Европы известно довольно много комплексов этого времени, содержа-щих предметы конского снаряжения и элементы тягло-вой упряжи. Из них только два комплекса считаются настоящими кладами – из Новочеркасска и Залевок [Вальчак С.Б., 1997, с. 42]. Они не связываются с по-гребальными памятниками и предполагается, что мог-ли быть предназначены для переплавки. Выделяется пять видов захоронения лошадей и упряжи, в том чис-ле наиболее интересные для нас – отдельно упряжи от лошади и от погребения человека; упряжь без лошадей отдельно от погребений людей или без них – при отсут-ствии лошадей и достоверно связанного с комплексом погребения человека. Параллели наблюдаются и в син-хронных памятниках восточных районов Евразии, как

отмечалось выше. С.Б. Вальчак выделяет их в 5-й ва-риант – набор верховой упряжи или узды вне погре-бений людей, под одним курганом, на уровне древней поверхности без конских погребений [1997, с. 49].

Как отдельный вариант погребального обряда ранних кочевников Саяно-Алтая и Казахстана для ран-нескифского времени выделяются захоронения воина в грунтовой яме, а конской сбруи – на древнем гори-зонте, сюда исследователи относят и ряд комплексов условно называемых «кладами» (в том числе приклады из Измайловки, IX – VII вв. до н. э.; Биже и т. п.) [Бо-ковенко Н.А., 1986]. Н.А. Боковенко относит их ко II типу всаднических погребений. Среди них можно на-звать Баданка IV, к. 15 (Красноярский край), памятники алды-бельской культуры Алды-Бель 1, к. 21, Хемчик-Бом III, к. 1-2, Орта-Хем II, к. 11. Выделяется комплекс предметов, названный «Вакулихинский клад», конец VIII – VII вв. до н. э. (Алтайский край). Всего он на-считывает сотню предметов конского снаряжения из бронзы. По характеру он близок к Камышинскому кладу и комплексу из Биже. Автор публикации вы-ражает несогласие с мнением о том, что клады гото-вых изделий и металлического сырья принадлежали торговцам–посредникам, а закрытие кладов именно в VIII – VII вв. до н. э. свидетельствует о дестабилизации в этот период политической обстановки. Более инте-ресной представляется гипотеза В.Б. Бородаева, кото-рый предполагает ритуальный характер оставления та-ких предметов с какой-то обрядовой целью, возможно, здесь отражается процесс замены сбруей в обрядовом ритуале жертвы реальных коней и колесницы [1998]. В этом плане показательным является сосуществование в этот период на территории формирования культуры раннескифского времени обряда захоронения коней. Так, при исследовании курганов ирменской культуры (могильники Танай 7 и Ваганово 2) были зафиксиро-ваны останки лошадей в виде компактных скоплений и отдельно лежащих на погребенной почве костей (IX – VII вв. до н. э.). Отмечая широкие хронологические рамки традиции помещения в пространство кургана лошадей или частей их туш, авторы связывают ее с «идеологическими универсалиями населения степей Евразии, в хозяйстве которого коневодство играло зна-чительную роль, начиная с эпохи развитой бронзы». Была прослежена тенденция к появлению линии се-мантической связи лошадь (череп лошади) – мужчина (взрослый человек) с определенным социальным ста-тусом [Бобров В.В., Горяев В.С., 1998]. В погребаль-ном обряде ирменской культуры четко зафиксировано захоронение черепов лошади в подкурганных рвах и ямах, маркирующих таким образом территорию сакра-лизованного пространства. Часть данных материалов интерпретируются как остатки тризны, но встречает-ся и захоронение кремированной лошади и человека, а также преднамеренное погребение этого животного. Установлено, что в период финальной бронзы и ранне-скифского времени Южная Сибирь в идеологическом плане представляла единый мир, что прежде всего вы-разилось в общих чертах погребальной практики и об-ряда населения ирменской культуры и раннескифского Горного Алтая [Папин Д.В., 2005, с. 98].

Клады предскифского времени Жетысу как ча-сти скифо-сибирской культурно-исторической общ-ности синхронизируются с комплексами «киммерий-ского» периода Восточной Европы (черногоровско-камышевахские и новочеркасские), которые выде-ляются определенным набором предметов конского снаряжения и вооружения.

31

Если синхронизировать наши комплексы с восточно-европейскими и комплексами из восточных регионов Евразии, то их условно типологически мож-но разделить на две хронологические группы: такие как Каракол II, возможно, Бричмулла, Шамалган – не-сколько более ранние, чем остальные «клады» II груп-пы и определяются как предскифские (предсакские). Наконечники стрел и конское снаряжение остальных комплексов второй группы относится к скифской ар-хаике. Этот период (IX – VII вв. до н. э.), характери-зующийся сходными чертами на огромной территории скифо-сакского мира, М.П. Грязнов, назвал «аржано-черногоровской фазой развития скифо-сибирских куль-тур» [Итина М.А., Яблонский Л.Т., 1997; Членова Н.Л., 1993]. Аналогичные предметы конского снаряжения (бронзовые удила со стремечковидным окончанием, ворворки и пронизи, подпружные пряжки) на террито-рии Жетысу и Южного Казахстана известны и в хоро-шо датируемых памятниках [Максимова А.Г., 1960].

В предсакских и раннесакских комплексах на территории Жетысу и Кыргызстана наблюдается от-личное и местонахождение кладов и их различный состав, что выражается в непостоянном количествен-ном и качественном наборе. Это может свидетельство-вать, например, о неустоявшемся еще погребально-поминальном обряде.

В эту II группу можно включить несколько ком-плексов, которые особенно выделяются художествен-ным оформлением предметов: Майэмир, Барскоон 1, Ново-Павловский. В майэмирском кладе присутству-ют, кроме обычных предметов (две пары удил, обой-ма), также золотые пластины, бляшка бронзовая в виде головы хищной птицы, покрытая золотом, и семь золо-тых пластин с изображением свернувшегося хищника. По мнению С.И. Руденко, последние служили укра-шением уздечных блях. Обстоятельства обнаружения комплекса говорят, скорее всего, о его погребально-поминальном характере. Тот же мотив – свернувший-ся в кольцо кошачий хищник – украшает бронзовые бляхи для перекрестного крепления ремней сбруи коня из окрестностей с. Барскоон на южном побере-жье оз. Иссык-Куль. Ново-Павловский клад состоит из стремечковидных удил и псалиев, отлитых вместе, концы псалиев оформлены в виде голов лошадей с коз-лиными рогами, подпружные пряжки украшены изо-бражениями лежащих львов [Мокрынин В.П., Плос-ких В.М., 1992, с. 35-36; Адрианов А.В., 1916, с. 59-60, рис. 29]. Эти клады хронологически определяются VIII (VII) – VI вв. до н. э. Это не единственные клады, где присутствуют предметы конской упряжи, выполнен-ные в зверином стиле (Тюп, Уш-Биик и др.).

Параллели прослеживаются не только в наборе и типах предметов конской узды, но и в художественном оформлении. Помимо известных аналогий навершиям из Биже в тасмолинской культуре (мог. Тасмола V, к. 2), недавно опубликован клад Каинды из Тургая, в составе которого находились предметы конского снаряжения (удила с прямоугольным окнчанием с упором и стре-мечковидные, напускные псалии, навершие, увенчан-ное скульптуркой таутеке, распределители ремней, про-низки, бляхи, всего 78 предметов) [Сеитов А.М., 2011]. Автор датирует комплекс VIII – VI вв. до н. э. По ряду стилистических особенностей навершие из Каинды близко таковому из Биже. Обзор стилистически близких раннесакских изображений сделал Ю.Б. Полидович, что позволило ему синхронизировать ряд комплексов. Специалист прослеживает определенные этапы суще-

ствования образа таутеке в раннесакский период: Там-ды (Памирская I)/10, Уйгарак/66 – Биже – Байгетобе – Тасмола V/2, Ерзовка. Датировка данных комплексов определяется в пределах второй половины VIII – первой половины VI вв. до н .э. Согласно последним исследо-ваниям, комплекс кургана 10 мог. Тамды (Памирская I) датируется концом VIII – началом VII вв. до н. э., а кур-ган Аржан 2 – в пределах середины – второй половины VII в. до н. э. и даже более узко – середины VII в. до н. э. «С учетом данных датировок прослеживаемая тен-денция развития образа таутеке укладывается в период как минимум 50 лет, хотя, на наш взгляд, его динамика была достаточно высока и хронологическая разница между рассматриваемыми комплексами не столь ве-лика» [Полидович Ю.Б., 2011а]. Всего автор выделяет три культурно-хронологических горизонта: 1. Курган №10 Тамды (Памирская I) и курган №66 могильника Уйгарак; 2. Биже – Шиликты («клад» Биже, курган №55 могильника Южный Тагискен, курган Байгетобе могильника Шиликты 2). Этот горизонт можно синхро-низировать с келермесским «культурным горизонтом», представленным рядом комплексов в западной части скифо-сакского мира. 3. Время формирования Жалау-линского комплекса и сооружения кургана Аржан 2. Функционирование двух мощных центров племенных объединений в Жетысу и Туве, маркирующихся дан-ными комплексами и тесно связанных между собой в историко-культурном отношении, по всей видимости, было связано с определенным культурным взрывом. В настоящее время выделяется аржано-кичигинский культурно-хронологический горизонт, хронологиче-ская протяженность которого определяется в пределах второй половины VII – середины VI вв. до н. э. [По-лидович Ю.Б., 2011б]. Особенно примечательно, что Ю.Б. Полидович синхронизирует комплекс Байгетобе с архаичнымими комплексами Прикубанья (Келермес), Кавказа (Нартан и Тли) и Днепровской Лесостепи [По-лидович Ю.Б., 2010, с. 151; 2011б, с. 191].

Таким образом, раннескифские клады чаще пред-ставляют собой специально оставленные предметы конского снаряжения и оружия во время совершения определенного этапа цикла погребально-поминального обряда. Общеизвестно, погребальный обряд отражает половозрастные традиции умерших и определяется со-циальным рангом погребенного, его изменения зависят от изменений социальной структуры общества. Клады, не связанные непосредственно с погребением, состоя-щие из предметов конского снаряжения и оружия, ви-димо, также не являются кладами, как и те, которые выявлены в пределах погребально-поминальных соо-ружений и, по сути, представляют собой спрятанные наборы ритуального характера.

Повсеместные трансформации погребального обряда отражали те изменения в Степи, которые про-исходили при переходе к кочевому скотоводству в начале I тыс. до н. э., становление новых социально-экономических и идеологических структур, берущие начало в предшествующий период. В ряде культур эпохи бронзы особенно проявляются те изменения, которые привели к сложению общества ранних ко-чевников: погребения родоплеменной знати и воинов, содержащие оружие, на раннесрубном (покровском) этапе срубной культуры; «центральные ямы-склепы с престижным погребальным инвентарем, захоронения-ми колесниц и лошадей» на развитом этапе синташ-тинской культуры; среди памятников выделяются кур-ганы, предназначенные воинам, жреческому сословию,

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

32

ремесленникам, принадлежность их устанавливается по соответствующему инвентарю [Зданович Г.Б., Зда-нович Д.Г., 1995, с. 54-55; Моргунова Н.Л., 1995].

В период финальной бронзы и начальный этап раннего железного века ситуация в Степи изменилась. Переход к новому хозяйственному типу происходил на огромной территории, обусловленный комплексом причин: экологической нестабильностью, техноло-гическими предпосылками (подобран оптимальный видовой состава стада, произошло интенсивное осво-ение верхового коня, транспортных средств и т. д.) и социальными причинами. Изменение климата, уча-стившиеся стычки между племенами и т. д. вызывали необходимость приспособиться к новой исторической ситуации и внешней среде, что отразилось на возник-новении и совершенствовании новых видов вооруже-ния и конского убранства. Качественное изменение со-става комплексов-кладов, видимо, отражало изменения в социальной организации общества и мировоззрении, нацеленные на то, чтобы обеспечить нормальное функ-ционирование общества как «целостной самостоятель-ной социально-экономической системы».

Следовательно, оружие и конское снаряжение в могилах мужского населения и часто – в могилах более богатых или крупных – отражают процесс выделения социального сословия воинов. Наличие передового оружия и средств передвижения обеспечивало их вы-сокий социальный статус, диктуемый временем. Так как клады состоят из предметов конского снаряжения и вооружения, то как часть материальных компонен-тов культуры ранних кочевников, они могут не только маркировать социальный статус того, кому предназна-чались, шире – в какой-то мере отражать некоторые идеологические представления их владельцев, высту-пать как социокультурный индикатор.

Та огромная территория, на которой почти одно-временно шло формирование скифо-сибирских куль-тур, выделенная по скифской триаде и некоторым дополнительным элементам, в последние годы обо-значается как территория существования «опреде-ленной надкультурной общности, существовавшей на значительной части степного пояса Евразии в эпоху раннего железа», как крупный социокультурный фено-мен – «евразийский культурный континуум скифской эпохи» [Ольховский В.С., 1997, с. 31]. Оружие и сбруя входили в престижно-знаковую систему, маркируя вы-делившуюся социальную группу воинов-всадников. Погребения с элементами скифской триады и клады, возможно, отражают процесс формирования воинской элиты. Выделение воинов-всадников, воинской ари-стократии на основе анализа погребальных комплек-сов раннескифского времени прослежен исследовате-лями на территории Северного Причерноморья, Тывы, Казахстана и Саяно-Алтая [Дьяконов И.М, 1981, с. 98; Тереножкин А.И., 1976, с. 214-215; Грач А.Д., 1980, с. 73-75; Боковенко Н.А., 1992].

В отношении территории Юго-Восточного Казах-стана и Кыргызстана, можно очень осторожно предпо-ложить, что в конце II – начале I тыс. до н. э., когда начались изменения климата в степной зоне, часть населения двинулась в более благоприятную горно-долинную зону Жетысу, где не всегда было встречено «радушно». О враждебном отношении местных пле-мен, возможно, говорит своеобразный материал не-многочисленных исследованных поселений финаль-ной бронзы (Теренкара, Бутакты), где зафиксированы мощные слои пожара. В этих условиях необходимость

охраны поселков, стад и пастбищ; грабежи и войны востребовали военизированные дружинные группы населения из молодых, агрессивных, боевитых людей, чьи успехи зависели и от уровня развития вооружения и транспортных средств. Поэтому, можно сказать, что обычай захоронения узды или отдельных деталей кон-ского снаряжения, предметов вооружения был связан с формированием слоя военного всадничества и с ро-лью на начальном этапе скифской эпохи престижно-знаковых элементов материальной и духовной культу-ры, таких как оружие, конь, декор в зверином стиле. Сходные процессы, возможно, циклично повторяются через определенные промежутки времени, но, видимо, на более высоком уровне (развитие по «спирали»).

Подкурганные клады из предметов вооружения и элементов сбруи коня раннескифского этапа известны на юго-востоке Европы, на Северном Кавказе, на тер-ритории Восточного Казахстана, Алтая, Тывы, Жеты-су, во Внутреннем Тянь-Шане. Синхронные памятники остальных регионов «евразийского культурного конти-нуума скифской эпохи» содержат захоронения коней или их частей со сбруей и оружием, маркирующих погребения воинов-всадников, или сбруи в яме рядом или в одной яме с человеком. В целом, в различных регионах скифо-сибирского мира в позднейший пред-скифский и начальный этап раннего железного века проявляются сходные элементы культуры: захороне-ния целых туш коней или отдельных костей; черепов или черепов с ногами (шкура?); взнузданных голов ло-шадей, завернутых в шкуры, или только сбруи, сбруи целиком или элементов ее, вместе или разрозненно (удила отдельно от остальных частей конского убора); на уровне древней поверхности или в яме; в кургане или рядом; то есть существовали различные варианты, часто с предметами вооружения. Эти предметы марки-руют воинов-всадников. Характерно, что не только на огромной территории, но и в пределах одного региона или даже культуры зафиксированы различные вариан-ты погребального обряда, связанные с конем. Возмож-но, это связано с неустоявшимся еще каноном погре-бального обряда, что обусловлено, как представляется, несколькими факторами: ломкой традиционного об-раза жизни и идеологических представлений, сохра-нявшимися еще и постепенно исчезающими нормами предшествующего периода; влияния, взаимовлияния культуры соседних и пришлых социумов. Там, где не отмечены подобные подкурганные клады и захороне-ния коней, тем не менее, отмечены в раннескифских памятниках предметы вооружения, находки элементов конской сбруи часто имеют случайный характер. Оче-видно, что они представляют лишь варианты и отража-ют какой-то этап погребального обряда, выражающий схожие идеологические представления, в свою очередь связанные с едиными процессами, происходящими в горно-степной зоне Евразии в начале-первой половине I тыс. до н. э.

Можно предположить, что престижно-знаковую роль также несли, вероятно, вышеназванные клады III группы, как и новый вид предметов в их составе – ме-таллические котлы. Котлы относятся к той категории предметов, которыми, по мнению некоторых исследо-вателей, можно дополнить и расширить классическую скифскую триаду (Мошкова М.Г., Членова Н.Л., Ис-магилов Р.Б., Ильинская В.А. и др.). Надо сказать, что и предметы вооружения, и котел, являлись теми эле-ментами материальной и духовной культуры, которые маркировали в погребальных памятниках скифского

33

времени могилы воинов (обычно наиболее богатых и выдающихся), аристократии и несли определенные религиозно-магические функции. Эта группа кладов находит качественные параллели в комплексах не толь-ко Западной Сибири, но и в раннескифских комплексах Северного Кавказа, демонстрируя их стадиальный ха-рактер [Иессен А.А., 1952; Крупнов Е.И., 1952; Козен-кова В.И., 1996, с. 43]. Некоторые обстоятельства на-ходок этих комплексов говорят об их специфическом характере. На Северном Кавказе известны и другие по-добные воинские клады.

Возможно, некоторые отдаленные параллели этой группе кладов представляют находки, маркирующие святилища. Они представляли собой открытые пло-щадки, устроенные на насыпях более древних курганов или на возвышениях; другой вариант – курганы-храмы типа Уляпских курганов. Среди предметов – культур-ных остатков присутствовали детали конского снаря-жения, навершия, предметы вооружения, бронзовый котел (VI – IV вв. до н. э.) [Петренко В.Г., 1989, с. 222; Балонов Ф.Р., 1987, с. 38-45]. Можно по-разному интер-претировать эти святилища, но, вероятно, они отража-ют в принципе общие явления, в том числе возникший в предскифский – начальный этап раннего железного века культ воинов-защитников. В этом плане представ-ляют интерес такие памятники, как храм Тахти Сангин. Авторы монументального труда по итогам раскопок памятника отмечают, что храмы хранили большое ко-личество оружия и имели свою военную организацию. Не проводя полных аналогий между находками оружия в Жетысу и Кыргызстане, тем не менее, допускаем их принципиальную близость [Литвинский Б.А., Пичи-кян И.Р., 2000, с. 29-36, 341-352, 367-374].

Соединение в комплексах, в том числе семире-ченских, предметов вооружения и конской сбруи с кот-лом, возможно, отражает их сакральный характер. Об этом говорят и топографические условия нахождения. Так, иссыкская находка выявлена при строительстве дороги к высокогорному озеру. С другой стороны, ком-плекс, поднятый со дна оз. Иссык-Куль у с. Песчаное, находился в районе, где была зафиксирована цепочка сако-усуньских курганов, уходящих под воду. Таким образом, эти клады могут на самом деле представлять собой либо инвентарь курганных погребений, либо происходить с жертвенных площадок или святилищ, находившихся рядом с курганами, на территории мо-гильника. В пользу второго предположения свидетель-ствует, на наш взгляд, почти стандартный набор пред-метов, в том числе, однотипные кинжалы; возможно, это свидетельствует о сложившихся к VI – V вв. до н. э. ценностных ориентациях и поминальном обряде в сре-де ранних кочевников. В комплексе из Шуйской долины кинжал оказался целым, у с. Песчаное – неизвестно, в остальных случаях – кинжал был сломан в районе лез-вия. Обычай преднамеренной поломки оружия хорошо прослежен, в том числе в скифо-сакской среде. Обыч-но этот обычай связывают с желанием обезвредить тех, кого сопровождает сломанное оружие, с целью из-бежать их воздействия на живых посредством своего оружия, которым при жизни они, очевидно, хорошо владели. В целом, поломанный погребальный предмет означал смерть этого предмета. Сходными причинами объясняется обычай помещения в могилу сломанного зеркала: душа человека, по мнению многих древних народов, заключается в отражении – в воде или в зер-кале. Одна из гипотез предполагает, что древние стре-мились «расположить к себе духов умерших или же

заставить их не выходить из могил, или хотя бы не по-являться вблизи живых». Следовательно, поломка зер-кала предохраняла от появления души умершего сре-ди живых [Литвинский Б.А., 1978, с. 106-108]. Вещь умерщвляли для того, чтобы душа этой вещи следовала за хозяином в мир мертвых. Намеренно поврежденные вещи отмечены на святилищах (Уляпский курган №4) [Балонов Ф.Р., 1987, с. 41].

Часть случайных находок предметов вооружения, в первую очередь акинаков, возможно связать с раз-рушенными впоследствии святилищами бога войны, с культом оружия. Находки сломанного кинжала вместе с котлом не являются кладами в строгом смысле слова, а, вероятно, свидетельствуют о сложившихся воинских культах и ритуалах.

Четвертая группа кладов, возможно, представляет собой остатки древних храмов, которые в сакское вре-мя устанавливались под открытым небом [Шер Я.А., 1989]. На территории Сибири местонахождения кладов эпохи ранних кочевников интерпретируются как святи-лища, но, возможно, с сооружениями, которые когда-то там существовали. Святилища открытого вида пред-ставляют второй тип [Мартынова Г.С., Мартынов А.И., 1987]. Этот тезис верен, возможно, относительно той части комплексов, которые состоят из нескольких кот-лов и котлов с курильницами и жертвенными столами.

Форма и декоративное оформление жертвенных столов и курильниц с территории Жетысу и Кыр-гызстана, как и котлов, несут ярко выраженную се-мантическую нагрузку, выступают как индикаторы жертвенно-культовых мест. Поэтому термин «клады» в современном понимании этого слова для этого типа находок использовать не вполне правомерно.

Краткое обобщение кладов на территории Жеты-су и Кыргызстана приводит к выводу о том, что дан-ный термин можно применить лишь условно к первой группе. Все остальные представляют собой матери-альные остатки погребально-поминальных обрядовых действий или культовых мест, святилищ, имеют рели-гиозную нагрузку.

СОСТАВ КЛАДОВ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ ИЗДЕЛИй

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

34

Признаки для построения типологической по-следовательности были выбраны морфологические, как вспомогательные использовались элементы ор-намента. Ряд других показательных признаков мы не смогли применить вследствие того, что они известны лишь для небольшой части описываемых объектов. Количество же классифицируемых котлов вынуждены были сократить, так как не всегда можно установить достоверно наличие того или иного признака для по-врежденных котлов или известных лишь по описанию, фотографиям прежних лет. Авторы использовали лишь те предметы, которые могли непосредственно описать и графически зафиксировать и относительно которых выбранные признаки устанавливаются без сомнений. Поврежденные металлические сосуды или котлы, из-вестные по публикациям или архивным данным, мо-гут быть лишь условно отнесены к какому-либо типу. Признаки, не относящиеся к морфологическим, также могут быть учтены и приложены к уже выделенным типам как вспомогательные. Для выявления типоло-гии, отражающей реальные культурные процессы, свя-зи и т. д., необходимо к морфологическим признакам добавить все возможные характеристики, соотнести их с компонентами культуры материальной, духовной. «Тип как совокупность признаков должен быть ис-следован как функция культуры» [Лебедев Г.С., 1991, с. 285]. К сожалению, признаки, которые можно было бы соотнести со структурными компонентами культу-ры, известны не для всех исследуемых объектов – кот-лов. Они приложены к типологической классифкации. Признаки, используемые в комплексе, позволят выйти с уровня описания на уровень содержания; перейти от плана содержания к плану познания. Корреляци-онный метод типологической классификации, приме-ненный в настоящей работе, подробно описан в статье Я.А. Шера [1970]. Этот метод неоднократно использо-вался Н.А. Боковенко при классификации котлов ран-него железного века [Боковенко Н.А., 1981; Боковенко Н.А., Засецкая И.П., 1993; Боковенко Н.А., 1991].

Прежде, чем мы перейдем к описанию признаков, выбранных для типологической классификации, уточ-ним содержание терминов, которые употребляются в работе. Термин «тип» – наиболее удачным считаем определение, данное Л.С. Клейном [1991, с. 379], и в терминологическом словаре-справочнике [Классифи-кация в археологии, 1990, с. 40-43, №4, 5, 22]. Термины «морфологический тип», «признак», «типологическая классификация» раскрыты там же [Клейн Л.С., 1991, с. 14-15, 377, 383, 367; Классификация в археологии, 1990, с. 30-31, №2, 4, 5, 6].

При выборе признаков автор, как и предыдущие исследователи, исходил из «понимания целостности исследуемого объекта (котла) как функционирующей единицы», состоящей из взаимосвязанных компонен-тов – тулова, ножек, ручек и т. д. [Клейн Л.С., 1991, с. 258]. Исходя из описания котлов, которые мы имеем в коллекции, признаки характеризуют форму тулова,

наличие и форму ножек, ручек, петель и орнамента, который не относится к признакам морфологическим. Морфологические признаки: 1. Форма тулова: 1) По-лусферическое открытое; 2) Цилиндрическое; 3) По-лусферическое уплощенное; 4) Полусферическое зам-кнутое; 5) Бокаловидное.

2. Форма поддона: 6) В виде усеченного конуса (конусовидный); 7) Воронковидный; 8) Рюмковидный; 9) Три ножки; 10) Наличие вертикальных выступов-ребер по поддону; 11) Отсутствие поддона и ножек.

3. Ручки: 12) Ручки на боку тулова рифленые; 13) Ручки на боку тулова гладкие; 14) Петли на боку тулова рифленые или зооморфные; 15) Петли на боку тулова гладкие; 16) Петли на венчике вертикальные с отрост-ками; 17) Нет петель.

18) Носик-слив на тулове.4. Орнамент: 19) Орнамент в виде одного-двух

жгутиков по тулову; 20) Орнамент в виде трех жгути-ков по тулову; 21) Орнамент в виде «зигзага» и «дуг».

Признак №10, скорее всего, можно отнести к технологическим. Очевидно, они представляют собой «ребра жесткости», предохраняющие поддоны от раз-лома или разрыва под тяжестью. Эти дефекты или по-следствия несоответствия между весом содержимого и прочностью поддона котла хорошо видны на ряде ме-таллических сосудов из археологических коллекций.

При определении веса признаков и меры близо-сти признаков по объектам – №18, носик-слив – выпал из связи. Поэтому, хотя мы и учитывали этот признак в таблицах, фактически значение при подсчете меры близости объектов существенно не меняется и не влия-ет на расположение объектов в конечной таблице.

После подсчета значений – веса признаков, меры близости признаков, меры близости объектов, матрицы с расположением объектов и признаков – определилась конечная таблица с упорядоченным расположением котлов по сходству. В результате произведенных под-счетов в итоговой таблице котлы сгруппировались в определенном порядке, но четких групп не выявилось.

Поэтому авторы пошли по пути упрощения при-знаков. Их количество было сокращено до 11. Призна-ки по формам поддона обобщены и объединены в один признак – наличие поддона. Форма тулова котлов так-же не конкретизируется. В итоге были выбраны сле-дующие признаки: 1) Котел на трех ножках; 2) Котел на поддоне; 3) Котел с туловом без поддона и ножек; 4) Наличие ручек; 5) Наличие петель; 6) Петли на туло-ве отсутствуют; 7) Наличие орнамента в виде «жгути-ков»; 8) Наличие орнамента в виде полудуг и зигзагов; 9) Орнамент отсутствует; 10) Тулово котла снабжено носиком-сливом; 11) Петли расположены вертикально на венчике. При определении веса признаков и уста-новления связи между ними, признаки №10, 11 выпали из общей связи.

В результате сосуды распределились по типам: I. Котлы на трех зооморфных ножках, с горизонтальны-ми ручками и вертикальными петлями на тулове котла.

ТИПОлОГИя мЕТАллИчЕСкИХ кОТлОВ

35

Петли отсутствуют только у одного котла. Из 16 котлов, включенных в этот тип, орнамент в виде «жгутиков» отсутствует у четырех из них. II. Котлы без поддона и ножек. III. Котлы с подставкой (или поддоном). Осталь-ные металлические сосуды коллекции типологически аналогичны вышеперечисленным (Приложение 5, 6).

Выделенные типы соотносятся с типами котлов, выделенными Н.А. Боковенко [1981, с. 42-52]. Выделя-ется котел с бокаловидным туловом, на воронковидном поддоне и с дуговидными ручками вертикальными на венчике с тремя выступами-кнопками и тремя орна-ментальными выступами по тулову (№40). В целом, его можно отнести ко 2 типу по Н.А. Боковенко, вари-анту 3. Но форма тулова котла существенно отличается от полусферической, присутствующей как признак для 1 и 2 типов у Н.А. Боковенко.

Признак, касающийся наличия или отсутствия вертикальных петель на тулове котла, играет суще-ственную роль. При попытке выявить связь размера котлов с наличием петель проявляется лишь тенден-ция: с увеличением размеров тулова – больше вероят-ность петель. Но строгой закономерности и здесь не прослеживается. Хотелось бы отметить, что некоторые котлы малых размеров также имеют петли. Котлы та-ких размеров, вероятно, культового назначения, могли специально подвешиваться в ходе каких-то действий. Общая же тенденция – появление петель с увеличени-ем размера и, следовательно, массы котла с содержи-мым может означать использование их в качестве под-страховки для устойчивости, при транспортировке.

Сохранность поддона: у 15 котлов поддон по-врежден (края поддона порваны, обломаны, низ под-дона загнут вверх, треснут), у 6 сосудов повреждены ножки (обломаны). Несмотря на наличие петель, под-доны котлов разрушены в той или иной степени, сле-довательно, если их и подвешивали, это не спасало котлы от повреждения от тяжести. Также как и ребра жесткости на поддонах – наличие их у трех котлов не предохранило поддоны от повреждения.

Выделяются котлы с дугами на тулове и с зиг-загообразной линией – на поддонах, без петель, они объединяются в один тип. С дугами, скорее всего, все были на поддонах.

После нескольких вариантов классификации ме-таллических котлов Жетысу выяснилось, что четкой взаимосвязи между признаками, определяющими фор-му тулова и форму ножек (и их наличие) нет. За исклю-чением I типа – полусферического уплощенного тулова и трех ножек. Нет твердой связи также между наличи-ем рифления на ручках и петлях и остальными призна-ками или их отсутствием; не определяющим является и отсутствие или наличие орнамента. Можно лишь отметить, что веревочный орнамент более характерен для котлов на трех ножках. Орнамент в виде зигзага, дуг – для котлов на поддоне. Практически не характер-ны для Жетысу и Кыргызстана котлы с кнопками на ручках и редко встречаются вертикальные ручки (на венчике) (Бесагаш, курорт «Каменское плато», Шуй-ская долина, Текели). Не отмечены котлы с вертикаль-ными ручками в виде кольца, подковы; зооморфные вертикальные ручки на венчике. Редки экземпляры с носиком-сливом. Нужно учесть, что для классифика-ции взяты котлы без значительных повреждений, не мешающих точно определить тип котла. Так, сосуды, имеющие дыры в донной части, определенно не могут быть отнесены к какому-либо типу.

В целом при классификации выделяется три типа с подтипами внутри: на трех ножках; на поддоне; без ножек. Они выделяются при самой простой первичной

классификации и всегда присутствуют у исследовате-лей (Е.Ю. Спасская, Н.А. Боковенко). В зависимости от наличия или отсутствия менее значимых призна-ков, таких как наличие петель, орнамента, внутри трех основных типов выделяются более дробные подтипы: I тип. Котлы на трех зооморфных ножках. 1. Наличие пе-тель и «веревочек»-«жгутиков»; 2. Наличие петель, без орнамента; 3. Отсутствие петель и орнамента; II. Кот-лы с подставкой (или поддоном). 1. Наличие поддона, отсутствие петель и орнамента; 2. Отсутствие петель, орнамент часто в виде овов-дуг и зигзагов; 3. Наличие петель, орнамент в виде дуг и зигзагов; 4. Наличие петель, «жгутика»; 5. Наличие петель, без орнамента; 6. Вертикальные ручки, расположенные на венчике котла; III. Котлы без поддона и ножек. 1. Отсутствие поддона и ножек, присутствие петель и ручек, нет ор-намента; 2. Отсутствие поддона и ножек, присутствие петель и ручек, «жгутики»; 3. Без петель и орнамента. 4. Котелки малых размеров, чаще всего без поддона, с горизонтальными ручками, в ряде случаев снабжены носиком. Отдельно выделяются промежуточные типы – с поддоном, без петель и с декором в виде «жгутика»; котлы на поддоне и с вертикальной ручкой на венчике. Отметим, что термин «орнамент» употреблен условно, так как «веревочки» и «жгутики» являются следствием технологии отливки медных котлов.

Попытаемся проследить типологические парал-лели котлам Жетысу, чтобы определить место семире-ченских сосудов в системе скифских (в хронологиче-ском аспекте) котлов.

I тип – котлы с полусферической формой тулова, уплощенной, на трех ножках, с рельефным «жгути-ком» по тулову и без, с петлями и без, ручки – гладкие и рифленые, ножки могут быть в виде фигур горного козла или архара. Один раз отмечены зооморфные пет-ли, обычно ножки выполнены в виде ног животных и стоп; один раз – в виде грифона, заглатывающего ногу копытного животного. Соответствует IV типу, вари-ант 1 котлов по Н.А. Боковенко [1981]. Среди котлов I типа можно назвать яркие и известные комплексы, содержавшие эти котлы: находка на пашне Бендюкова, 1912 г. (5 котлов и курильница); на территории Дома отдыха Совета министров; Иссыкский клад (4 медных котла, две курильницы и два бронзовых/медных блю-да); комплекс с Каменского плато из 10 котлов; находка близ с. Чильпек (обломки котлов и жертвенного стола). Они известны на территории Жетысу, Кыргызстана и Восточного Туркестана [Сүңғатай С., Еженханұлы Б., 2005, с. 13-17, рис. 1.26–1.28].

I тип не имеет аналогий, прослеживается связь с металлическими сосудами из Монголии и Минусин-ской котловины (IV тип по Н.А. Боковенко), у которых, в отличие от семиреченских, чаще отсутствуют верти-кальные петли и не зооморфные ножки, горизонталь-ных ручек нет. Н.Л. Членова датирует их V – IV вв. до н. э. [Боковенко Н.А., 1977, с. 101]. Несмотря на прин-ципиальную схожесть – наличие трех ножек и харак-терную форму тулова – замкнутую полусферическую, уплощенную – котлы этих регионов четко дистанциру-ются друг от друга. Обычно исследователи связывают этот тип котлов с китайскими триподами «дин»; риту-альными жертвенными сосудами «ting» периода Шань. Триподы «дин» – сосуды на трех ножках, имеют сфе-роидное тулово или округлое дно и резко выраженное ребро по тулову. В итоге семиреченские котлы I типа четко выделяются в коллекции «скифских» котлов, но устанавливаются некоторые связи на Восток – на тер-риторию Монголии и Китая через Восточный Турке-стан, на территории которого отмечены полные анало-

ТИПОЛОГИЯ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

36

гии котлам Жетысу. Надо заметить, что семиреченские триподы – единственные из металлических котлов ре-гиона, которые наверняка использовались преимуще-ственно в ритуальных целях.

II тип. Котлы обычно с полусферическим зам-кнутым или уплощенным туловом, на поддоне чаще воронковидной формы, с двумя ручками и петлями (кроме трех); с орнаментом в виде «жгутика». Два из них – с носиком-сливом. Котлы этого типа отмечены в составе Иссыкского клада с двумя курильницами и двумя бронзовыми/медными жертвенными блюдами 1953 г.; Иссыкского клада с предметами вооружения 1958 г., комплекса у с. Каменка с предметами воору-жения и зеркалом. По сопровождающим предметам котлы этого типа можно датировать (VI) V – III вв. до н. э. Подтипы 1 и 4, помимо Жетысу и Кыргызстана, отмечены на современной территории Павлодарской и бывшей Семипалатинской областей. Котлы с двумя горизонтальными ручками на конусовидном поддо-не отмечены в качестве находок из района Павлодара, Ордоса, Кара-Кульджи (V – IV вв. до н. э.; V – III вв. до н. э.). Котлы, близкие к 3 подтипу – в Акмолинской обл.; случайные находки выявлены в ВКО (рудник Чер-дояк; г. Усть-Каменогорск в комплексе с ножами). Кот-лы II типа имеют более широкие связи – это также вос-точные регионы (территория Монголии, Минусинская котловина, современный Восточный Казахстан). Кроме этого, более точно датируемые находки – в Приуралье (конец VI – IV вв. до н. э.), Адыгее (Уль, курган 10; V – IV вв. до н. э., тризна – IV в. до н. э.), и позднее от За-байкалья и Минусинской котловины на запад. Следо-вательно, можно определить нижнюю границу их бы-тования VI в. до н. э. Котлы на конусовидном поддоне имеют параллели на территории каменской культуры и в Ордосе, а также в северо-восточных регионах Казах-стана. Предположительно, в эту группу металлических сосудов включается котел из Ферганы (Кара-Кульджа) – если этот сосуд имел поддон, по предположению Н.А. Боковенко.

Котлы, близкие ко II типу, встречаются в памят-никах савромато-сарматской культуры: с. Булаховка (II в. до н. э., в кургане); курган 22 могильник Уркач (VI – V вв. до н. э.), условно, т. к. поддон утрачен; г. Южно-Уральск (V – IV вв. до н. э.); близок также ко-тел из кургана №1 Уляпского могильника начала IV вв. до н. э. Один из котлов с воронковидным поддоном, полусферическим туловом и боковыми ручками нахо-дился в Келермесском кургане (VII – VI вв. до н. э.), в Причерноморье они редки. Таким образом, террито-рия распространения котлов II типа довольно обшир-ная. Несмотря на присутствие основных признаков у этого типа котлов во всех регионах, котлы из Жетысу и Кыргызстана отличаются некоторым своеобразием: преобладающим сочетанием ручек и вертикальных петель, а также орнаментом в виде «жгутика»; тулово – полусферическое замкнутое или уплощенное. Котел из могильника Сидоровка (Западная Сибирь), датируе-мый II в. до н. э. – II в. н. э., относимый к I типу гунн-ских котлов, имеет прорезной поддон. Этот тип котлов в саргатской культуре, по мнению исследователей, ука-зывает на южные связи (сакские племена Казахстана) [Могильников В.А., 1997, с. 93]. Он считается специ-фическим, характерным для территории Казахстана, Жетысу и Тянь-Шаня. В целом котлы II типа имеют довольно широкие хронологические рамки бытования: VII – II вв. до н. э. II тип котлов, варианты 3, 4 все же довольно часто встречается на территории Жетысу, Кыргызстана, здесь фиксируется их концентрация.

Котлы II типа, 2 подтипа находят аналоги на тер-ритории большереченской культуры (каменской) в кур-гане 18 могильника Новотроицкое II (Верхнее Прио-бье), датируемом III – II вв. до н.э. В.А. Могильников считает, что в Приобье этот котел мог попасть с юго-запада, от саков [1997, с. 93].

Выделяются котлы II типа с различной формой тулова (сферическая замкнутая; открытая; в 1 случае – баночная), с горизонтальными ручками, петли есть или отсутствуют, орнамент не обязателен, с рюмковидным поддоном. У Н.А. Боковенко этот тип котлов среди со-судов азиатской части Евразии не выделен, видимо, на-ходится в пределах II типа котлов – на воронковидном поддоне. Интерес этот тип котлов представляет в связи с тем, что рюмковидный поддон является одним из наи-более характерных для котлов скифских и сарматских. Котлы из Жетысу сочетают горизонтально расположен-ные ручки – признак семиреченский и рюмковидный поддон – признак восточноевропейских котлов. Анало-гов этому типу котлов известно немного. В скифских памятниках котлы с горизонтальными ручками редки, в том числе на рюмковидном поддоне, но тулово при этом эллипсоидной формы (IV в. до н. э.). Котлы на рюмковидном поддоне были широко распространены в сарматскую эпоху (I в. до н. э. – I в. н. э.). Внутри II типа котлов особняком стоят несколько котлов, основ-ными признаками которых являются: полусферическое замкнутой формы тулово на воронковидном поддоне, носик-слив, горизонтальные ручки. Наличие петель необязательно. Размеры котлов небольшие: высотой до 30 см (Н тулова = 21 см, Д тулова = до 32 см). Известно два таких сосуда – из подхоза МВД и из района между гг. Талгаром и Иссыком (г. Есик); у котла из Бесагаш-ского клада в днище фиксируется дыра, возможно, поддон утрачен (диаметр дыры соответствует обыч-ным параметрам устья поддона), условно его можно включить в этот тип. Котлы этого вида распространены на большой территории скифо-сибирского мира, хотя в общем число их не велико по сравнению с другими типами котлов. В основном они происходят из Мину-синской котловины, различаются количеством и видом ручек, петель; в том числе известный Шалаболинский клад, обнаруженный случайно. Н.Л. Членова датирует подобные сосуды (носик – «корытообразный» и верти-кальные ручки) ранним временем, появление опреде-ляет с VIII – VII вв. до н. э. [1992, с. 216]. В основном они происходят из случайных находок. В памятниках савроматского времени также известны котлы неболь-ших размеров с носиком, но более близкие типоло-гически сакским. Например, из Соболевской волости (VI – V вв. до н. э.); Уркач, курган №3. У нас тоже ко-тел с носиком на поддоне встречается в комплексах в сочетании с котлами большего размера. Предположи-тельная датировка – не ранее V в. до н. э. Котелки с носиком известны в памятниках сарматского времени. Эти сосуды характеризуются рюмковидным поддоном, иногда – зооморфными ручками. Неоднократно зафик-сированы совместные находки большого котла и мало-го, с носиком-сливом. Датируются они среднесармат-ским (I в. до н. э. – I в. н. э.) и позднесарматским време-нем (I – III вв. н. э.) Более отдаленные аналогии и связи направлены в районы Прикубанья, Нижнего Дона, Сев. Донца и Украины – в степи, где обнаружены сармат-ские курганы I в. до н. э. – II в. н. э.

Котлы с вертикальными ручками, укрепленными на венчике, отмечены в находках из Текели, курорта «Каменского плато», Бесагаш, на Чуйском канале. Все они немного отличаются друг от друга: котел из Текели (КП ЦГМ РК, №2295) имеет полусферическое тулово,

37

конусовидный, близко к воронковидному поддон, вер-тикальные дуговидные ручки с одной кнопкой. Котел из района Чуйского канала имеет полусферическую форму тулова, воронковидный поддон и вертикальные ручки без кнопок, по тулову показан валик. Котелок из Бесагашского клада – миниатюрный или умень-шенная копия котла с удлиненным туловом открыто-го типа (бокаловидный) на воронковидном поддоне с вертикальными ручками с тремя кнопками и тремя валиками-ребрами по тулову (Н = 20,5 см, Н тулова = 11 см, Д = 13 см). По форме тулова он близок к сармат-ским, выделенному II типу, датируется I в. до н. э. – I в. н. э. [Боковенко Н.А., Засецкая И.П., 1993, с. 232-233]. Последний котел – из комплекса с Каменского плато – имеет полусферическое замкнутое тулово, слегка уд-линенное, ручки на венчике без кнопок, в донной части имеются утраты – отверстие Д = 10 см, поэтому нельзя с уверенностью сказать был ли поддон. Тип котлов с вертикальными ручками, столь малочисленный в Же-тысу, является одним из наиболее распространенных в скифо-сибирском мире, особенно в Минусинской кот-ловине, Тыве, на территории савроматской культуры.

Котел из Текели находит параллели в курганах савроматской культуры Поволжья, Приазовья, Нижне-го Дона, Урала. Эти котлы отличаются тем, что имеют открытое тулово, они датируются V – IV вв. до н. э. В памятниках каменской культуры они зафиксированы в V – IV вв. до н. э. На территории саргатской культуры – в курганах V – начала IV вв. до н. э. В Приишимье котел с частично сохранившимся поддоном найден в кургане IV – II вв. до н. э. Синхронны котлы в памятни-ках гороховской культуры (V – III вв. до н. э.). Много-численные металлические котлы этого типа в Тыве но-сят случайный характер и не могут служить надежной основой для датировки. В Сибири на территории та-гарской культуры встречаются подобные котлы умень-шенных размеров. Н.А. Боковенко такой тип котлов – на конусовидном поддоне с полусферической формой тулова и вертикальными ручками – дуговидными или кольцевидными с 1-3 выступами выделяет в коллек-ции скифских котлов Северного Причерноморья [1991, с. 261]. В целом этот тип котлов может быть датирован V – IV вв. до н. э. (до III – II вв. до н. э.).

Котел из района Чуйского канала типологически идентичные экземпляры находит на территории уюк-ской культуры (V – III вв. до н. э.), каменской культуры (V – III вв. до н. э.) и в других районах Сибири (Мину-синская котловина, Алтай). Один из наиболее ранних параллелей содержит Корсуковский клад (переходное время от карасукской культуры к культуре плиточных могил), IХ – перв. половина VIII вв. до н. э. Часто они выявляются при случайных обстоятельствах, тулово имеют довольно открытое. Сопровождающие чуйский котел предметы вооружения хронологически опреде-ляются от VII – перв. половины VI вв. до н. э. до IV – III вв. до н. э., что укладывается в рамки бытования этого типа металлических котлов.

Котел без поддона из Каменского комплекса либо синхронен Шуйскому (если допустить, что поддон утрачен), либо близок сосудам, найденным случайно на территории Тывы и Минусинской котловины. По-добный котел из могильника Кокэль 7 таштыкской эпохи отличается коротким конусовидным поддоном. Изменившиеся пропорции размеров тулова и ножки является поздним хронологическим признаком. Это прослеживается на сарматских и гуннских металли-ческих сосудах, котлах джетыасарской культуры. Для некоторых из них характерно яйцевидное тулово или уменьшенные размеры. Котлы с ярко выраженным яй-

цевидным туловом известны в сарматских памятниках Поволжья, северо-западного Казахстана и др. (III – II вв. до н. э. – II – III вв. н. э.) [Боковенко Н.А., За-сецкая И.П., 1993, с. 233-234]. Котел с сужающимся к плоскому дну туловом и близко к цилиндрической фор-ме туловом и вертикальными дуговидными ручками найден в кургане В 4, хутор Шульц (III – II вв. до н. э.). У Н.А. Боковенко он определен в III тип как котел с яйцевидным туловом. В целом близок нашему из сан. «Каменское плато». Примем во внимание датировку – III – II вв. до н. э. Подобные сосуды отмечены на терри-тории Тывы, в Ордосе. Так как у котла из Каменского плато тулово, несмотря на удлиненные пропорции, все же не является яйцевидным, можно предположить его более раннюю дату. Котелок из Солдатской щели (Бе-сагаш) является, видимо, уменьшенной моделью кот-лов, широко распространенных в Минусинской котло-вине. Подобные металлические сосуды, но с ручками в виде подковы или кольца, широко распространены на территории Сибири. Орнамент котелка из Бесагаш-ского комплекса может быть упрощенным вариантом «веревочного», обычного на котлах не только Жетысу, может быть и преднамеренным декором в виде вали-ков. Подобный есть, например, на миниатюрном брон-зовом котле из Корсуковского клада. Минусинская кот-ловина, Зауралье, савроматские памятники, скифские памятники Северного Причерноморья, Северный Кав-каз, Нижний Дон – котлы из этих регионов датируются начальным этапом скифской культуры (VIII – VII вв. до н. э.). В тоже время, предметы вооружения, глиняные модели уменьшенных размеров известны в памятниках тагарской культуры примерно с V в. до н. э. и особен-но с предтесинского этапа. С тесинского этапа тагар-ской культуры известны уменьшенные и миниатюрные модели котлов; подвески в виде котлов – с тесинского этапа и особенно в таштыкскую эпоху. Небольшого размера котелки известны в памятниках сарматской культуры. Форма тулова сосуда из Бесагаша – удлинен-ная с приостреннной донной частью – перекликается с сарматскими котлами (I в. до н. э. – III в. н. э.). Все это может свидетельствовать в пользу относительно поздней датировки бесагашского клада; с учетом при-сутствия котелка с носиком – ближе к концу сакской эпохи, возможно, III – II вв. до н. э. В целом наблюда-ется тенденция уменьшения размеров котлов к гунно-сарматскому периоду, их миниатюризации, замены символами; изменения формы тулова – ближе к яйце-видной или цилиндрической; изменения соотношения высоты тулова и поддона-ножки в сторону увеличения первого и уменьшения второго. Поэтому возможно отнесение бесагашского комплекса к несколько более позднему времени. Возможно, значение имеет и «гео-метризированные» – подтреугольные в сечении валики по тулову вместо привычных «жгутиков» и скруглен-ных валиков.

III тип. Помимо Жетысу и Кыргызстана, котлы этого типа встречаются довольно широко, в том чис-ле в составе погребального инвентаря. Котел (III, 4), случайно обнаруженный в окрестностях г. Талгар (КП ЦГМ РК №2279), почти идентичен котелкам из с. Сал-тово и Рахинки (Поволжье, савроматы, V – III вв. до н. э.), только у Талгарского присутствует вертикальная петля, размеры близки: Н = 14 и 15 см; 17,3 см; Д устья = 15-19 и 21 см. У нас в Жетысу они встречены в соста-ве клада из Солдатской щели (Бесагаш), Н = 13,5 см, Д устья = 16,5см, Д тулова = 21,5 см. Котлы этого типа с петлями имеют устойчивые и надежные аналогии в восточных регионах: на территории Тывы (саглынская культура), Минусинской котловины (тагарская культу-

ТИПОЛОГИЯ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

38

ра), отчасти в Поволжье. Но на территории Минусин-ской котловины они обнаружены в относительно позд-них памятниках предтесинского и тесинского этапов. Наиболее точные аналогии в Тыве и в предтесинских памятниках Минусинской котловины, т. е. V – III-II вв. до н. э. Этот тип отмечен в качестве погребального ин-вентаря в Сибири: на территории саглынской культу-ры в курганах мог. Ховужук, Аймырлыг, датируемых V – III вв. до н. э., на территории тагарской культуры (предтесинский этап, IV – III вв. до н. э. и III – II вв. до н. э.) в курганах 1 и 2 мог. Толстый мыс-V (размеры чуть меньше – Н = 8 см, Д тулова = 10 см); а также в курганах тесинского этапа тагарской культуры (II – I вв. до н. э.), но еще более меньшего размера (Боль-шепичугинский, Алчедатский, Шестаковские курганы и др.). Можно упомянуть курильницу из кургана 2 мог. Пазырык (около 300 г. до н. э.), которая отличается наличием подставки, котел из окрестностей г. Красно-ярска и др. К семиреченским ближе сосуды из мог. Тол-стый мыс V, Аймырлыг, Ховужук, Шестаковские – по пропорциям, размерам и расположению ручек. Точную датировку имеют памятники с котелочками без ножек и поддона, с большими ручками, расположенными под углом к тулову, - курган №15 могильника Догээ-Баары 2 (рубеж V – IV вв. до н. э.); Толстый мыс 5 (конец V – начало IV вв. до н. э.) [Евразия в скифскую эпоху…, 2005, с. 158, 173]. Можно отметить территорию Гор-ного Алтая, несмотря на отсутствие полных аналогий, так как котел из 2 Пазырыкского кургана имеет совер-шенно такую же форму тулова и ручки, размеры, как и семиреченские, тувинские, минусинские, но тулово размещено на небольшом поддоне. Котлы с носиком без поддона известны в памятниках Поволжья и Юж-ного Приуралья VI – V вв. до н. э. Зоной, связанной с Жетысу и территорией сарматской культуры, является Памир с котелками, типологически близкими, но при общих меньших размерах снабженными вертикальны-ми ручками и ложными носиками (V – III вв. до н. э.). Устье их декорировано рельефным веревочным орна-ментом. Датируются V в. до н. э., IV – III вв. до н. э. [Литвинский Б.А., 1972, с. 44-50]. Возможно, котел-ки этого типа с территории Жетысу можно отнести к V – IV вв. до н. э., вероятно, до III в. до н. э. Котлы с орнаментом по тулову, но больших размеров отмечены на территории Ферганской долины. Предполагаемая датировка VI – IV вв. до н. э. Всего на территории ев-разийского пояса степей учтено около 25 котелочков небольших размеров, основными зонами их распро-странения являются Жетысу, Сибирь, Памир, Нижнее Поволжье. По мнению исследователей, центром про-изводства этого типа котлов являлись области Средней Азии, населенные сакскими племенами [Демиден-ко С.В., Фирсов К.Б., 1999].

Котлы III типа, 1 и 2 вариантов являются, по-видимому, специфически семиреченскими, т. к. в па-мятниках других территорий котлы без поддона чаще снабжены вертикальными ручками, расположенны-ми на венчике, имеют большие размеры (саглынская культура; савроматы). Н.А. Боковенко отмечает на-ходки этого типа котлов в Минусинской котловине и датирует около III в. до н. э. [1981, с. 45-46, рис. 1]. На территории Жетысу котлы этого типа отмечены в чис-ле значительных комплексов: РУРТ, находка на пашне Бендюкова, Дом отдыха Совета министров, «Камен-ское плато», Бесагаш, с. Семеновка (Кыргызстан). К III типу условно можно отнести котелок небольшого раз-мера из Дарханского клада (оз. Иссык-Куль), но отли-чается тем, что на нем имеется носик-слив и отсутству-ют ручки, хотя он поврежден, возможно, были петли

вертикальные (отверстие в боковине под углом 90° от носика-слива). Комплекс по фрагментам сопровождав-ших кинжалов авторами публикации датируется VI – V вв. до н. э. [Мокрынин В.П., Плоских В.М., 1992, с. 43-44]. Но, вероятно, комплекс можно датировать V – III вв. до н. э. Однозначно, котел можно поставить рядом с котлами савроматскими (Рахинка, Салтово), и, может быть, памирскими.

При сопоставлении типов и вариантов металли-ческих котлов с их размерами намечаются некоторые различия или градация. Для I типа характерно плавное изменение параметров, составляющих в целом близкие значения и объединяющихся в один тип: диаметр туло-ва = 40-51,5 см, высота тулова = 24-33 см. В остальных типах выделяются котлы средних и крупных размеров. Они определяются некоторым скачком (разрывом) между значениями. Для III типа характерны, кроме того, небольшие котелки. Средний размер составляет в диаметре тулова = 32,5-49 см; большой = 50,5-81 см; высота тулова соответственно: 20-35 см и 34-54 см.

В составе комплекса из Бесагаша присутствует изделие в виде ковша (Д устья = 18 см, Н сохр. = 7 см). В памятниках савроматской культуры встречаются ме-таллические жаровни типа ковша с крупными и ред-кими отверстиями в донце (Алешино, Соболевская во-лость) VI – IV вв. до н. э. В сарматских богатых погре-бениях типа Лебедевского могильника присутствуют котелки, в том числе кованые котелки галло-римского типа, а также обилие импортных и местных предметов – ковшей, цедилок, чаш, ситечек. В скифских курганах отмечены ковши-черпаки, выполненные из дерева, а также деревянные с золотой обкладкой сосуды типа чаш без ручек или с одной ручкой. Отсутствие отвер-стий в донце фрагментированного сосуда с ажурной ручкой из Бесагашского клада может свидетельство-вать о том, что это, скорее всего, не жаровня. Более он подходит под категорию ковша, тем более что в соста-ве клада есть обломок большого котла. Одновременно довольно толстые стенки сосуда и ручка – массивная (возможно, в нее вставлялась деревянная рукоять) мо-гут выступать в пользу того, что этот сосуд, возможно, использовался в качестве курильницы-жаровни. По-добные бесагашскому полые рукояти таких сосудов характерны для савроматских и раннесарматских жа-ровен VI – IV вв. до н. э. [Смирнов К.Ф., 1989, с. 165, табл. 68, 4, 27]. Малые размеры остальной посуды из Бесагашского клада, в том числе сосуда, определяемо-го обычно исследователями как курильницы (а также обломок орнаментированного большого котла) позво-ляют предположить ритуальный характер комплекса. Датировка, предположительно, Бесагашского комплек-са: котла с горизонтальными ручками – V – IV вв. до н. э.; котелка с носиком-сливом – V – III вв. до н. э.; котелка с вертикальными ручками – до III в. до н. э.; ковша – VI – IV вв. до н. э. и, возможно, позднее. В целом, Бесагашский комплекс можно датировать V в. до н. э. до III в. до н. э. Эта датировка согласуется с определением, данным в первоначальной публикации клада V – IV вв. до н. э. [Байпаков К.М., Исмагил Р.Б., 1996].

Остальные котлы, насчитывающие в семиречен-ской коллекции единицы, имеют довольно широкие аналогии.

Небольшой котел с вертикальными ручками из Бесагаша имеет типологически близкие сосуды нор-мальных (больших) размеров среди савроматских па-мятников Приуралья, Дона, в Зауралье (гороховская культура, V – II вв. до н. э.). Отдаленные параллели идут в Прикубанье, Нижний Дон, Поволжье сарматской

39

эпохи I в. до н. э. – I в. н. э. В виде миниатюрных мо-делей этот тип котлов доживает до таштыкской эпохи (изыхский этап, I в. до н. э. – I в. н. э.). Устанавливается общее и принципиальное единство Бесагашского котла с котлами северного Причерноморья III типа V – III вв. до н. э. Котлы, совмещающие признаки семиреченских сосудов – с вертикальными трехшипными ручками на венчике – отмечены в Восточном Казахстане. Вари-антами этого типа являются сосуды с вертикальными ручками в виде подковы или кольца, представленные в большом количестве на территории Минусинской котловины, а также в Приишимье – с петлями и верти-кальными ручками, в памятниках культуры плиточных могил.

Еще более разносторонние направления связей прослеживаются с котлом из Текели – это Тыва, Ми-нусинская котловина, Алтай, Приобье, Приишимье, Зауралье (улубаевско-тасмолинская, тагарская, саглын-ская, большереченская, каменская, саргатская культу-ры) с широкой датировкой V – II вв. до н. э., а также западные линии параллелей – савроматы Приуралья и Поволжья, Северного Приазовья и Нижнего Дона (V – IV вв. до н. э.).

Котел из клада с Чуйского канала представляет один из древнейших типов, известный по клепаным котлам, имеет ближайшие аналогии также в восточ-ных районах скифо-сибирского мира – в Минусинской котловине (тагарская культура), Томском Приобье и предгорьях Алтая (большереченская культура), Приир-тышье, Восточном Казахстане, Горном Алтае, Прибай-калье (культура плиточных могил); Монголии (саглын-ская культура); такие котлы с прямоугольной ручкой отмечены в памятниках: Улангом, Корсук, Мендур-Соккон (Монголия, Байкал, Горный Алтай). Эта форма сосудов доживает до гуннского времени с некоторыми изменениями (в частности, удлинение тулова, умень-шение размеров поддона, прорезные поддоны): За-байкалье (Иволгинский), Тыва (Кокэль), Средняя Азия (Алтынасар). Ручки имеют продолжение или оконча-ния по верхней части тулова. Котлы подобного типа в виде миниатюрной модели доживают до таштыкского времени. Датировка от VIII до III – II вв. до н. э.

При сопоставлении типов котлов, характерных для Жетысу и Кыргызстана, выявляется: промежуточ-ное положение ряда котлов в типологическом отноше-нии на территории Восточного Казахстана и Прииши-мья, сочетающих признаки типично семиреченские и не семиреченские. Это подтверждает фиксируемые по другим археологическим источникам контакты и свя-зи населения южных районов Восточного Казахстана с Жетысу, а также населения Прииртышья, большере-ченской культуры с саками Казахстана. По аналогиям этой категории предметов, часть котлов из Жетысу, имея общие формы и с сосудами савроматов Южного Приуралья и Поволжья и с восточных регионов сак-ских культур, занимает промежуточное между ними место. Отчетливо фиксируются связи с памятниками Приобья. По археологическим данным фиксирует-ся приток сакского населения на территорию Обь-Иртышского междуречья, в том числе с территории Жетысу и Притяньшанья, возможно, это было элитар-ное сословие иранцев сакского круга. По сарагашен-ским памятникам тагарской культуры (примерно V в. до н. э.) предполагается приток населения с террито-рии Восточного Казахстана и Западной Сибири. Ме-таллическая посуда, в том числе котлы, называются в числе предметов импорта в памятниках саргатской культуры [Матвеева Н.П., 1997].

Помимо перечисленных котлов в коллекции из Жетысу и Кыргызстана есть экземпляры, которые не

вошли в общее количество при классификации из-за неполной сохранности. Некоторые из них можно условно отнести к тому или иному типу, исходя из со-хранившейся части и имеющихся аналогов. Среди них котел, обнаруженный в районе п. Алатау: со сфериче-ским замкнутым туловом и двумя профилированными горизонтальными ручками. От поддона сохранился фрагмент с устьем. По тулову в его верхней части рас-положен рельефный орнамент в виде ломаной линии – зигзага. Размеры: Д тулова = 41 см, Н тулова = 31,5 см. Такой орнамент обычно помещается в верхней ча-сти тулова, в нескольких сантиметрах от устья, т. е. под самым венчиком. Веревочный орнамент, чаще в количестве 1 и 3 валиков, реже – двух, проходит, как правило, по наиболее широкой части тулова. Условно этот котел можно включить в III тип, 2 вариант, содер-жащий котлы из Текели, Иссыка (1903 г.), имеющие ко-нусовидный поддон, горизонтальные рифленые ручки, орнамент в виде ломаной линии в верхней части туло-ва. Не исключено также, что этот котел имел близкий к рюмковидному поддон – типа иссыкского котла, де-корированного овами (1958 г.). Другой котел, также из района п. Алатау (БАК), найден в комплекте со вторым, малым, котлом (Н тулова = 38 см, Д = 57-59 см). Этот котел с двумя рифлеными горизонтальными ручками и полусферическим уплощенным туловом, декориро-ванным орнаментом в виде дуг. В донной части сосуда имеется рваное отверстие размером 14 х 20 см, котел находился вниз устьем, накрывая собой второй котел – это говорит о возможном утраченном поддоне. Воз-можно, также отнести к III типу, вариант 2. К ним при-мыкает котел из Жамбылского (Таразского) областного музея (885/2 | Б-546) – с полусферическим туловом с двумя ручками под углом к тулову и отверстием в дни-ще. Сохранился отдельный поддон под таким же номе-ром, который, возможно, принадлежал этому котлу. От устья тулова вниз отходит орнамент в виде одной дуги. Орнаментирован также валиком по наиболее широкой части тулова.

У котла из Бесагашского комплекса с носиком, двумя ручками и петлей, возможно, был поддон, как у котлов из района между Талгаром и Иссыком, подхо-за МВД. В пользу этого говорит и отверстие в донной части Д – 11 х 7 см. Хотя имеются экземпляры таких сосудов без поддона, тоже из района Талгара (Куят-Курт).

Котел из комплекса с территории д/о «Турксиб» (II тип) отличается от остальных тем, что он имеет не две горизонтальные ручки и две петли, а четыре гори-зонтальные ручки.

Не поддается реконструкции фрагмент един-ственного крупного котла из Бесагашского комплекса. Можно вычислить примерно Д устья котла = 51-51,5 см. Сохранилась горизонтальная нерифленая ручка и одна рельефная дуга от декора под устьем сосуда. Можно предположить, что их было четыре (не меньше четырех). Примерно такой же котел находился в соста-ве Иссыкского клада (1958 г.).

Комплекс из двух котлов, случайно обнаружен-ный в начале 1990-х годов в районе г. Иссык, не вклю-чен в типологию, т. к. не известны точные размеры и формы сосудов. Котел меньшего размера находился внутри большого, как обычно в находках семиречен-ских комплексов (возможно, вниз устьем). Внешний котел, Д устья = около 50 см, с округлой гладкой руч-кой (вторая утрачена), в донной части имеет большую рваную дыру, что предполагает первоначальное поло-жение вниз устьем и утраченный поддон. Внутренний котел аналогичен большему, Д устья = 40 см. Котлы

ТИПОЛОГИЯ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

40

закопчены. Они обнаружены на пашне, сильно помя-ты, возможно, были повреждены сельскохозяйствен-ной техникой.

Котел из Жамбылского областного историко-краеведческого музея (КП 889|Б-547) представляет собой сфероидное замкнутое тулово с двумя ручками, расположенными в верхней части тулова под углом к нему. В донной части сохранилось два выступа, высо-той до 3 см. В виду плохой сохранности котла неяс-но – являются ли они преднамеренными, или здесь мы видим последствия литейного брака, остатки поддона – обломанного и «окультуренного» (Д тулова = 42 см; Н = 58 см). Поэтому определить тип точно нельзя.

Выделяется котел (КП ЦГМ РК №2294), который отличается тем, что сохранившаяся петля и след (место крепления) второй петли находится выше, чем обычно – у самого устья. Кроме того, петли прикреплены не-сколько иным способом, чем обычно – грубее, сильно выступают швы. Возможно, они были прикреплены позже, чем отливался сам котел.

Помимо медных котлов, Жетысу и Кыргызстан бо-гаты находками однотипных чугунных котлов. Все они характеризуются полусферическим замкнутым, слегка уплощенным туловом с двумя горизонтальными ручка-ми, обычно не рифлеными, на трех коротких ножках с утолщением на концах, а также часть их представлена полусферическим незамкнутым туловом. Размеры со-ставляют: Д устья = 28-40 см (наиболее часто около 48 см); Н = 21-29 см. Всего насчитывается около 20 еди-ниц различной сохранности; количество не определя-ется точно, т. к. их сохранность чаще очень плохая, во фрагментах, они однотипны и примерно одинаковых размеров, что затрудняет реконструкцию. Чугунные котлы встречаются в качестве случайных находок как в единичных экземплярах, так и в количестве несколь-ких штук, а также в комплексе с медными котлами. Наиболее интересными являются «клады» из Горного Гиганта в г. Алматы (около 10 штук), а также два котла (в комплексе с одним медным) из района пересечения улиц Розыбакиева и Виноградова (г. Алматы); заслужи-вают внимания в плане относительной датировки со-вместные находки медных и чугунных котлов: РУРТ, пашня Бендюкова, Иссыкский клад (1953 г.), Чильпек и др.

В погребениях чугунные котлы не отмечены. Вза-имовстречаемость с курильницами предполагает ис-пользование части их в ритуальных целях, либо парал-лельное – в ритуальных и бытовых целях. Чугунные котлы встречаются в сочетании с медными котлами всех типов и размеров. Если котлы медные появляются не позднее VI – V вв. до н. э., то чугунные, возможно, в это же время и также представляли собой немалую ценность. Какой-либо закономерности в сочетании котлов медных и чугунных, различных типов медных котлов друг с другом не выявлено.

Нередки комплексы, состоящие только из котлов на поддоне в количестве 2-3-4-х экземпляров, а также случайные единичные находки сосудов этих типов. Среди единичных находок отмечены котлы и I, III ти-пов. В комплексах сочетаются металлические сосуды I и III типов (с чугунными котлами и без них); II типа с чугунными котлами и курильницей; в комплексах с оружием отмечены в основном котлы на поддоне раз-личной формы. В процентном соотношении наиболь-шее количество представляют котлы на различных поддонах – около 48%, остальные – примерно в равном количестве (около 25% - без поддонов; около 22,5% - на трех ножках). Возможно, такие косвенные признаки как образование комплексов из оружия и котлов на под-

доне и их редкая сочетаемость с чугунными котлами, говорят об их более ранней дате или несколько более раннем появлении в Жетысу.

Помимо сравнительной типологии котлов на тер-ритории существования евразийского культурного кон-тинуума скифской эпохи, решению задачи их хроноло-гического определения может способствовать поиск аналогий сопутствующих котлам предметов.

Помимо котлов, курильниц и жертвенных столов, составляющих клады металлических предметов на территории Жетысу и Иссык-Кульской котловины, они могут содержать и другие предметы, которые, в част-ности, способствуют более точной датировке комплек-сов. Состав некоторых из них достаточно интересен: медные котлы и оружие, предметы конского снаряже-ния (комплексы: Иссыкский, из оз. Иссык-Куль у с. Ка-менка и Песчаное, Дархан, из Шуйской долины). Не случайным, вероятно, является то обстоятельство, что кинжалы обычно имеют сломанный клинок.

Среди комплексов, позволяющих уточнить от-носительную датировку металлических котлов, можно назвать «Иссыкский клад», обнаруженный в 1958 г. при строительстве дороги в районе с. Иссык (г. Есик, Алматинская обл.). Он состоит из металлического котла, наконечника копья, кинжала, двух экземпляров удил [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 109, рис. 85, 86]. Котел на поддоне, с двумя ручками в верхней ча-сти тулова, декорирован орнаментом в виде волнистых линий. Высота = 40,5 см, диаметр по венчику = 36 см, диаметр по тулову = 39 см, высота поддона = 12 см (по К.А. Акишеву). Наконечник копья – втульчатый, лав-ролистной формы с нервюрой, доходящей до острия пера. Втулка, снабженная двумя отверстиями, заканчи-вается у основания пера. Острие слегка выгнуто в одну сторону. Длина = 34,5 см, ширина лезвия = 4 см, диа-метр втулки = 3,7 см, длина втулки = 12,5 см. Кинжал имеет близко к валиковому, брусковидное навершие, бабочковидное перекрестье. Рукоять профилирована двумя продольными каннелюрами. У основания навер-шия кинжал имеет дополнительный элемент – «коло-дочку». Клинок кинжала, снабженный нервюрой, об-ломан. Лезвия слегка сужаются к острию. Длина сохр. = 22,5 см, длина рукояти = 15 см, ширина клинка = 3 см. Удила (2 экз.) кольчатые, со следами длительного употребления, изношены. Диаметры колец = 3,3 см; 2,7 см [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 109, рис. 85].

Второй клад, который, по мнению Л.Р. Кызласова, можно объединить в один комплекс с поднятым здесь же позже котлом, был извлечен из озера Иссык-Куль у с. Каменка [Кызласов Л.Р., 1972, с. 102]. Он состоит из восьми бронзовых/медных предметов.

Наконечник копья – втульчатый, с лавролистным пером. Нервюра доведена до острия пера. Втулка за-канчивается у основания пера и снабжена двумя отвер-стиями Длина = 21 см, длина втулки = 8-8,5 см. Кинжал – с брусковидным навершием на колодке, перекрестье – бабочковидное. Рукоять имеет две продольные кан-нелюры. Клинок был снабжен нервюрой, он обломан близко к основанию. Длина сохр. = 13 см, длина рукоя-ти = 9 см. Четыре экземпляра кольчатых удил, также как и в Иссыкском кладе (1958), довольно изношены. Диаметр колец = 3,2-3,8 см. Размеры вычислены по ри-сунку. Кроме того, сюда входят: зеркало и кельт. Судя по рисунку, кельт имеет подквадратное сечение, верх-няя часть его (втулка) чуть шире лезвия. Кельт снаб-жен одним ушком. Лезвие оружия слегка оббито. Кельт имеет клиновидный, асимметричный профиль. Длина = 11,5 см, ширина втулки = 4,3 см; с ушком = 5 см; ши-рина лезвия =3 см.

41

Зеркало – дисковидное, без петель, край его чуть загнут в одну сторону. Диаметр = 14 см.

Котел, позже поднятый со дна озера у с. Каменка и, возможно, входивший в один комплекс, опубликован Ю.Ф. Винником Он представляет собой полусфери-ческое замкнутое тулово на воронковидном поддоне. Очевидно, котел имел ручки и вертикальные петли. Он сохранился лишь частично. Примерные размеры: диа-метр венчика = 21 см, высота = 24,5 см [Винник Д.Ф., 1961, рис. 4].

На территории Кыргызстана клад, включающий медный котел с оружием, обнаружен и в Шуйской до-лине. Оружие представлено двулопастным втульчатым шипастым наконечником стрелы VII – VI вв. до н. э. и бронзовым кинжалом. Котел укреплен на воронковид-ном поддоне, имеет две подпрямоугольные (со скру-гленными углами) ручки, выступающие вертикально от венчика. По тулову проходит орнаментальный по-ясок (?). Бронзовый кинжал с брусковидным, ближе к валиковому, навершием и рубчатой рукоятью. Перекре-стье – сердцевидное, клинок – вытянуто-треугольной формы с нервюрой или ребром жесткости. Наконечник стрелы втульчатый, с выступающей втулкой, доходя-щей до острия, шипом, близко к ромбической формы [Кибиров А.К, 1959, с. 106, рис. 17]. Размеры вычисле-ны по рисунку: высота котла без ручек = 54 см, высота тулова = 41 см, диаметр по венчику = 48 см, диаметр тулова = 48 см. Длина кинжала = 12,25 см, длина ручки =3,8 см. Длина наконечника = 4,5 см.

Клад, поднятый со дна озера Иссык-Куль у с. Дар-хан, включал два поврежденных бронзовых кинжала, котелок с носиком и фрагмент боковины большого кот-ла; позже здесь же был вытащен крупный котел на под-доне с двумя ручками [Мокрынин В.П., Плоских В.М, 1992, с. 43-44]. Один из кинжалов с обломанным клин-ком имеет бабочковидное перекрестье, навершие в виде двух голов горного козла и рубчатую рукоять. Па-раметры: длина сохр. = 16,1 см, ширина рукояти = 1,8 см, ширина клинка = 2,5 см, навершия = 4,4 см. Второй кинжал с отломанным клинком имеет брусковидное на-вершие. Параметры: длина рукояти = 11 см, ширина = 1,8 см, ширина навершия = 4,8 см, ширина перекрестья = 5,8 см. Котелок – медный, с носиком и отверстием на месте ручки.

Обобщая и сравнивая археологические данные по распространению некоторых элементов скифской культуры, К.А. Акишев отмечает, что с VII в. до н. э. на огромной территории Евразии – Тыва, Сибирь, Алтай, Казахстан, степная часть Средней Азии – были распро-странены однотипные кинжалы, характеризующиеся рубчатой рукоятью, валиковым навершием и бабочко-видным и сердцевидным перекрестьем. Этот элемент не принадлежит к тем, которые отличают культуру Же-тысу от археологических культур остального скифо-сибирского мира [Акишев К.А., 1973]. Исследователи единодушны в признании того, что кинжалы с бабоч-ковидным перекрестьем, и в том числе с брусковидным или валиковым навершием – это тот элемент, который является общим для скифского мира и он характерен с VII – VI вв. до н. э., с периода скифской архаики [Чле-нова Н.Л., 1993, с. 51, рис. 14, 15]. Таким образом, этот тип кинжала характеризуется временем наибольшего распространения – V – III вв. до н. э. Иссыкский клад К.А. Акишевым датируется сакским периодом VI – IV вв. до н. э. [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 106-112]. Кинжал из Дарханского клада с зооморфным на-вершием может быть также продатирован V в. до н. э., так как типологически он входит в выше описанные предметы вооружения. Кинжалы же с бабочковидным

перекрестьем и рубчатой рукоятью, зооморфным на-вершием в памятниках скифо-сакского ареала обычно атрибутируют этим временем. Следует учитывать, что на территории Казахстана и Жетысу, в частности, до-вольно долго для изготовления предметов вооружения употреблялась бронза, железо стали использовать поз-же. Вместе с тем, наличие колодки, широкого перекре-стья, навершия, близкого к грибовидному можно счи-тать архаическими признаками. По наблюдению ис-следователей, параллельные лезвия клинка бытовали в более ранний период, но с V в. до н. э. употреблялись клинки в виде сильно вытянутого треугольника. По мнению М.К. Кадырбаева, клинки с плавно сужающи-мися лезвиями датируются VII – VI вв. до н. э. [1968, рис. 1]. Несколько элементов кинжала позволяет пред-положить, что описываемые кинжалы можно датиро-вать V – IV; V – III вв. до н. э.

Наконечники копий в погребальных памятниках на территории Казахстана и на прилегающих террито-риях в скифское время встречаются довольно редко. Случаи же, когда втульчатые наконечники копий со-ставляют часть «кладов» (случайные находки) хорошо известны. Наконечники копий из «кладов» с котлами на территории Жетысу и Прииссыккулья соответству-ют ранним скифским железным наконечникам лавро-листной формы VI – V вв. до н. э.

Наконечники копья из Иссыкского клада [Мелю-кова А.И., 1964, табл. 12, 10, 13, с. 37, 38] и из Иссык-Куля (у с. Каменка) хронологически определяются ис-следователями с первой половины VI до IV вв. до н. э.

В восточной части скифо-сибирского мира подоб-ные наконечники копий – с лавролистным пером, кони-ческой втулкой, оканчивающейся у основания пера под-ромбического сечения, известны в немногочисленных экземплярах [Могильников В.А., 1997, с. 52; рис. 43, 5; Иванов Г.Е., 1987, с. 7, рис. 1, 3]. Здесь он определяется концом VIII – VII-VI вв. до н. э. Исследователи связы-вают их с андроновскими наконечниками копий, линия развития шла по направлению удлинения и сужения пера [Боковенко Н.А., 1977, с. 65-66]. В публикации клада у с. Каменка с наконечником копья предлагается датировка V в. до н. э. [Кызласов Л.Р., 1972].

Кольчатые удила, встречаемые в комплексах слу-чайных находок, в памятниках скифо-сакских культур приходят на смену стремечковидным со второй поло-вины VI в. до н. э. В восточной части степного пояса бронзовые кольчатые удила были в употреблении с VII по III вв. до н. э., на территории Алтая использовались совместно с железными до III – I вв. до н. э.

М.К. Кадырбаев датировал бронзовые кольчатые удила VII – VI вв. до н. э. – по найденным вместе с ними в одной могиле удилам со стремечковидным окончани-ем и стремечковидными с дополнительным отверстием (Тасмола V, курган 2) [Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Оразбаев А.М., 1966, рис. 15, с. 319, 323, рис. 60]. Позже он подтвердил предположение о раннем возникновении этого типа удил на территории Казахстана [Кадырбаев М.К., 1968, с. 30-31].

Учитывая такой широкий хронологический диа-пазон бронзовых кольчатых удил, а также то, что и Ис-сыкские и Каменские удила происходят из случайных находок, датировать их более точно нельзя.

Бронзовый кельт. Эта категория предметов от-мечена в составе клада из оз. Иссык-Куль (Каменка). Нередки случаи совместного нахождения кельтов с оружием и предметами конского снаряжения в погре-бениях эпохи ранних кочевников. Так, в четырех по-гребениях могильника Уйгарак, помимо кельтов, обна-ружены конская сбруя, бронзовая булава, наконечники

ТИПОЛОГИЯ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

42

стрел, ножи, кинжал, а также керамика, бусы, пряс-лица [Вишневская О.А., 1973, с. 21-22, 28-29, 48-50]. Могильник Новочекино II (Барабинская лесостепь), курган 1: кельты были обнаружены в насыпи курганов. Инвентарь его образован заготовками и целыми нако-нечниками стрел, керамикой (IV – III вв. до н. э.) [По-лосьмак Н.В., Молодин В.И., 1981]. Инвентарь огра-бленного погребения в могильнике Красногорский I (Тюменская область) составляли, преимущественно, предметы вооружения: два колчана со стрелами, на-борный костяной панцирь, бронзовый кельт, бронзо-вый котел, мелкие предметы (ворворка и подвеска и др.) [Матвеева Н.П., 1987]. А.Д. Грач отметил, что в по-гребальном инвентаре саглынцев отсутствуют орудия для обработки дерева и строительства срубов – бронзо-вые кельты, следы работы которыми видны на брусьях камер срубов [Грач А.Д., 1980, с. 75]. Следует отметить их распространение в период ранних кочевников в двух больших регионах: на юге и на востоке (северо-восток). Поэтому предположения исследователей об использовании кельтов как орудия для обработки дере-ва и рыхления земли в период ранних кочевников, ви-димо, верны. Кельты так же, конечно, использовались и как оружие, как сугубо мужской атрибут.

При сопоставлении кельта из озера Иссык-Куль с типами этого орудия синхронных культур, заметна строгость и простота его формы. Подобные кельты в составе инвентаря могильника Уйгарак (всего четыре, два из них – миниатюрные) отличаются наличием ва-лика по краю, кельт из кургана №60 – имеет перехват в средней части. Датируются в комплексе погребально-го инвентаря VII-VI; VI вв. до н. э. [Вишневская О.А., 1973, с. 72-73, 120-122, табл. VII, 15; IX, 20; XVII, 14; XXI, 1, 2].

В памятниках Верхнего Приобья неорнаменти-рованные кельты с ушком и без него датируются VI – IV вв. до н. э. [Могильников В.А., 1997, с. 68]. Анало-гичный нашему кельт выявлен в могильнике Ближние Елбаны VII (большереченская культура, VII – VI вв. до н. э.) [Грязнов М.П., 1992, табл. 69, 27]. Типологически отличные бронзовые кельты встречаются в комплексах тагарской, гороховской культур, культуры плиточных могил. Кельт с лобным ушком, расширяющейся втул-кой без валика известен из находки в кишлаке Баксун под Ташкентом (подтип IV/Б – по Е.Е. Кузьминой); хро-нологически определен серединой I тыс. до н. э. [1966, табл. IV, 5, с. 24]. Бронзовый кельт с лобным ушком и подквадратным сечением втулки встречен в составе сопроводительного инвентаря кургана 7 ур. Улубай в Северном Казахстане, датируется VIII – VII вв. до н. э. [Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Ораз-баев А.М., 1966, с. 69].

Таким образом, кельты, типологически сопоста-вимые с Иссык-Кульским, датируются по аналогиям раннескифским периодом.

Кельты с лобным ушком известны из других на-ходок на территории Южного Казахстана и Жетысу. В экспозиции Жамбылского (Таразского) областного историко-краеведческого музея хранится короткий и широкий кельт с ударной частью, выделенной окру-глым лезвием, с ушком на лицевой стороне, сечение клиновидное (ДОМ КП – 891/Б-7, найден на террито-рии г. Жамбыл, ныне г. Тараз).

В составе того же комплекса у с. Каменка из рай-она озера Иссык-Куль находилось бронзовое зеркало, дисковидное, с пологим невысоким бортиком, диаметр около 14 см (по рисунку).

Бронзовые зеркала широко распространены в па-мятниках раннего железного века, они довольно мно-

гочисленны. Но типы их схожи: дисковидные, дужко-вые, кнопковые, с бортиком и без него; медалевидные с боковой ручкой.

Хронологически время бытования определяет-ся довольно широко. Близкие типологически зеркала отмечены в погребальных комплексах Приуралья, где они датируются VII – IV вв. до н. э. или более узко – VI – V вв. до н. э. [Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 96-97, табл. XXXVIII, 6, XLI, 1, XL, 3; Смирнов К.Ф., 1989, с. 165-167, табл. 69, 20].

Таким образом, определить точную датировку бронзовых зеркал из клада у с. Каменка не представ-ляется возможным. На основе приведенных аналогий мы можем присоединиться к точке зрения А.М. Ман-дельштама: «Использование их для целей уточнения датировки возможно лишь в ограниченной степени и при особо осторожном подходе к результатам при-менения метода привлечения аналогий» [1992, с. 81]. Возможно, эта форма, очень простая, могла бытовать длительное время.

Наконечник стрелы, обнаруженный в составе ком-плекса в Шуйской долине, - с шипом на выступающей втулке, форма пера близка к ромбовидной, но скругле-на, втулка проходит через все перо до острия. Размеры по рисунку: длина 5,2 см, ширина – 1,6 см. А.К. Киби-ров в публикации ошибочно называет его черешковым, видимо, здесь опечатка [1959, с. 106].

По разработке исследователей, подобные нако-нечники характерны для (VIII) VII – VI вв. до н. э. [Ме-люкова А.И., 1964, табл. 6, с. 18; Смирнов К.Ф., 1961, с. 37-40; Литвинский Б.А., 1972, с. 93-94, табл. 34, 4, 5; Халиков А.Х., 1977, с. 207; Ягодин В.Н., 1984, с. 40-42; Маргулан А.Х., Акишев К.А., Кадырбаев М.К., Ораз-баев А.М., 1966, с. 379; Могильников В.А., 1997, с. 54; Итина М.А., Яблонский Л.Т., 1997, с. 47-51 и др.].

Таким образом, можно датировать три клада с котлами – Иссыкский, Иссык-Кульский, из Шуйской долины – предположительно по нижней дате типоло-гической классификации предметов V – III вв. до н. э., периодом расцвета сакской культуры. Более ранняя да-тировка некоторых предметов из указанных комплек-сов, возможно, неслучайна. Присутствие их в очевидно ритуальных наборах не противоречит логике, так как использование более древних атрибутов в ритуалах и обрядах – явление известное.

Анализ выделенных типов металлических котлов скифо-сибирской культурно-исторической общности, показывает, что помимо общего распространения на всей территории евразийских степей и горных долин металлических котлов, существуют регионы с типоло-гически едиными сосудами. Это связывает ряд архео-логических культур азиатской степной зоны в единый «восточный очаг» культур скифо-сибирского мира [Мошкова М.Г., 1992, с. 313]. Анализ ряда элементов материальной культуры позволил на сегодняшний день выделить четыре зоны культурных общностей ранних кочевников: Северное Причерноморье, Казахстан – Средняя Азия; Саяно-Алтай; Забайкалье – Монголия. В некоторой степени это согласуется с выводами Г.Н. Ку-рочкина о существовании четырех моделей управления обществом в эпоху ранних кочевников: евроскифская, сакская, сибиро-скифская, савромато-массагетская [1991, с. 21]. При этом в силу ряда причин террито-рии Казахстана, Саяно-Алтая, вероятно, Монголии значительно отличаются от культурного образования в Северном Причерноморье. Территории Казахстана, Саяно-Алтая, Монголии связаны тесными контактами и тяготеют друг к другу [Боковенко Н.А., 1981, с. 50-53], что, вероятно, подтверждается открытиями архео-логов последних лет.

43

В этом плане интересно предположение Н.А. Боковенко, выведенное на основе анализа пред-метов, выявленных в кургане Аржан-1. Он выделил «подношения» от нескольких племенных коллек-тивов единой этнокультурной общности, объеди-няющей Тыву, Алтай, Минусинскую котловину, Казахстан и Монголию. Добавим выводы, сделан-ные исследователями на основе изучения материа-лов, полученных при раскопках курганов Аржан-2, Талды-2, Шиликты и др. [Толеубаев А.Т., 2004, 2011; Бейсенов А.З., 2011; Боковенко Н.А., 2011; Чугунов К.В., 2011а, 2011б; и др.].

Г.Н. Курочкин и др., выдвигая предположение о перемещении политического и религиозного центра в эпоху ранних кочевников по направлению Тыва – Гор-ный Алтай – Минусинская котловина, также подразу-мевает существование некоторой общности. Возможно, находки котлов, их концентрации наряду с «царскими» погребениями проявляют определенные центры этно-культурных образований, священных мест, «герросов». Такие культурные и социально-экономические обра-зования существовали некоторое время в стабильной ситуации. Существование этих «центров» отражает какие-то периоды жизни ранних кочевников. Учитывая характер находок металлических котлов на террито-рии Жетысу, можно предположить, что они появились здесь в такое спокойное время, а потом оно резко за-кончилось, возникла какая-то критическая ситуация. В силу необходимости быстро покинуть обжитое ме-сто, большой суммарной массы металлических котлов, вероятно, они были оставлены и быстро покрылись сверху делювиальными наносами.

Вопросы технологии отливки семиреченских кот-лов рассмотрены Р.С. Минасяном [1986] и С.В. Деми-денко [2008, с. 27-43]. Мы упомянем лишь некоторые интересные моменты. (Опираясь на результаты спек-тральных анализов котлов, проведенные еще 1940-1950-е годы XX в. и опубликованные Е.Ю. Спасской [1955] и И.И. Копыловым [1957], можно считать их медными и чугунными).

У нескольких котлов (из Текели, КП ЦГМ РК №2279, 2294 и др.) в нижней части тулова котлов про-ходит горизонтальный шов, благодаря чему придонная часть несколько выступает над остальной поверхно-стью тулова. С внутренней стороны этот шов не заме-тен, поверхность котла здесь ровная. Названные дета-ли могут свидетельствовать об усадочном или формо-вочном шве, образованном при поэтапной формовке модели тулова. Два вертикальных шва, стыкующиеся с горизонтальным швом в нижней части тулова (КП ЦГМ РК №2279), возможно указывают на отливку в разъемных формах плавкой модели будущего изделия. Они представляют собой литейные модельные либо клееные модельные швы. Другим видом оформления придонной части котлов являются заплаты или долив-ки на некоторых котлах (КП ЦГМ РК №2304, 2302). У этих котлов, в отличие от предыдущих, помимо наруж-ной поверхности, швы прослеживаются и с внутрен-ней стороны: у котла №2304 с внутренней стороны дна наблюдается провал (проседание) округлой фор-мы диаметром 10 х 11 см в пределах заплаты (17 х 18 см), также фиксируемой с обеих сторон. Кроме того, внутри заплаты выступают спиленные (обрубленные) жеребейки-распорки. Видимо, котел имел брак или, скорее всего, имел когда-то поддон. Провал в днище соответствует отверстию, оставшемуся от утраченного поддона. Об этом свидетельствует и его диаметр, соот-ветствующий диаметру устья некоторых поддонов. О более позднем ремонте говорят и остатки распорок в

днище. Дыры и распорки обнаружены также в заливке дна котла КП ЦГМ РК №2302, подвергшегося ремон-ту. Кроме того, над ручками на пересечении с верти-кальными формовочными швами выступают стержни диаметром 2-2,5 см снаружи и около 1 см с внутренней стороны. Вероятно, они представляют собой остатки распорок и говорят о технологии отливки этого котла, сходной с изготовлением сарматских котлов. Остатки жеребеек прослеживаются и на некоторых других кот-лах, но они меньше выступают и размер их меньше.

У малых котлов выделяется форма венчика – он небольшой, скруглен, в отличие от довольно широкой площадки у котлов больших размеров. Почти у всех больших котлов различных типов площадка венчика имеет желобок или уступ, что удобно для использова-ния под крышку.

Котлы из окрестностей г. Жамбыла (г. Тараз) (ДОМ КП 885/1| Б-545; 7980 и б/ш) отличаются от большинства котлов из Жетысу и Кыргызстана формой поддона, технологическими деталями. Отличие заклю-чается в том, что дно тулова и верхняя часть поддона являются цельнолитыми. Сам же поддон, устье кото-рого меньше образовавшегося «воротничка» у дна ту-лова, как бы вставлен внутрь него или состыкован. Эти элементы позволяют предположить, что жамбылские котлы на поддонах цельнолитые. Фиксируемый шов в верхней части поддона – усадочно-формовочный (?), образовавшийся в результате поэтапной отливки кот-ла, т. е. доливки поддона. Подобным образом сформо-ван и отлит котел из Текели: устье поддона прилито к дну тулова без «воротничка», впритык, но само устье представляет собой цилиндрический участок, на месте перехода которого в конусовидный поддон находился шов, он чуть заходит на сам поддон. По низу поддона, с внутренней стороны видны три утолщения – коротких жгута. Возможно, это следы от упора (поддон прилит отдельно). С внутренней стороны устья поддона, у дна тулова сохранились наплывы металла, образовавшиеся вследствие прикрепления поддона. Названные котлы объединяются наличием такого звена между туловом и остальной частью поддона. Один из котлов, возможно из д/о «Турксиб» (МА ИА МОН РК, б/ш), включается в эту группу в связи с особенными деталями, касаю-щимися технологии изготовления. В качестве ремонт-ной меры для обломанного поддона или исправления неудачной отливки поддон доливался: от днища туло-ва отходит верхняя часть обломанного поддона или недолитого (возможно, отлитого вместе с туловом). Поздний поддон доливался таким образом, что его устье и верхняя часть обхватывали с обеих (внутрен-ней и внешней) сторон первоначальный, обломанный или недолитый поддон. Пример такого ремонта при-веден у Р.С. Минасяна: «по утрачиваемой модели, за-хватывающей поломанный край в замок» [1986, с. 77, рис. 7, 4]. Остальные два котла из Жамбылского об-ластного историко-краеведческого музея имеют иное оформление устья подставки: поддоны прикреплены к днищу котла «впритык», без «воротничков». Кроме того, по линии стыка с поддоном, частично заходя на поддон, прослеживается трещина. Она выделяется и с внутренней стороны тулова (диаметром 17-18 см) по устью поддона. В отличие от большинства семиречен-ских котлов на поддонах, котел из Бесагаша также не имеет «воротничка» – формовочного шва, поддон при-варен впритык, без швов, аккуратно.

В четырех случаях наблюдаются трещины по низу тулова котла (примерно по диаметру литника) и с заходом на устье поддона, что с учетом наличия швов–следов упора по нижнему краю поддона предполагает отдельную их отливку.

ТИПОЛОГИЯ МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

44

Поддоны некоторых котлов укреплены «кон-трфорсами» (ребра жесткости) (КП ЦГМ РК №14303, 2290, 4040 и др.). Их количество составляет от трех до шести (3, 4, 6), параметры варьируют соответственно размерам самого котла: толщина = 0,8-1,7 см, высота = 0,5-1,5 см. У котла №2290, несмотря на «контрфорсы», имеются утраты по низу поддона, часть его была доли-та – последствие брака или повреждения. Поэтому су-ществует вероятность того, что ребер жесткости было не три, а четыре (4-й – на ремонтном участке). Трудно сказать, насколько эффективны были контрфорсы для придания жесткости поддону, т. к. заплаты и доливки металла по низу поддона могли быть как ремонтные, после продолжительного использования посуды, так и следствием литейного брака. Размеры котлов с контр-форсами достаточно крупные: Д тулова = 70,5 см, Н ту-лова = 48 см (№14303); Д тулова = 64,5 см, Н тулова = 48 см (№4040); Д тулова = 47 см, Н тулова = 34 см (№2290); Д тулова = 60 см, Н тулова = 41 см (б/ш.). Ви-димо, ребра жесткости все же сыграли свою положи-тельную роль, т. к., несмотря на приличные габариты и, следовательно, большую нагрузку на поддон, он не треснул и его края не загнулись вверх, как на многих других сосудах.

У котлов на поддонах отмечены и другие спо-собы реставрации. Так, ручки помимо формовочных швов, несут следы их моделировки в разъемных фор-мах в виде двух продольных швов и иногда желобков. Причем, часто, особенно на петлях, эти швы не спи-ливались, не заглаживались. Хорошо заметны также паячные модельные швы вокруг ручек и петель. Неко-торые из ручек имеют следы ремонта, возможно, после неудачной отливки. У котла КП ЦГМ РК №2290 одна из петель практически не проработана, грубо смодели-рована, отверстие в петле едва намечено. У котла КП ЦГМ РК №9137 обе ручки утрачены, остались следы. КП ЦГМ РК №2299 – одна из петель утрачена, другая – поломана. Этот котел вообще выделяется из серии по-добных тем, что петли здесь прикреплены в верхней ча-сти тулова, на уровне венчика (на всех котлах – ниже). Кроме того, паячные модельные швы вокруг петель – в форме четкой прямоугольной рамки – не схожи с бо-лее расплывчатыми швами на котлах. Ручки и петли этого котла – подпрямоугольные в сечении в отличие от других, округлых в сечении или каннелированных. У котла из района д/о «Турксиб» (МА ИА, б/ш.), одна из ручек отломана в древности, другая – несет следы реставрации в виде доливки, образующей утолщение. У котла из ЖОИКМ, б/ш., одна из ручек разломана. Ко-тел из МА ИА МОН РК, б/ш. отлит очень неудачно, и возможно, реставрационные работы устраняли его по-следствия. Одна из ручек имеет один из двух концов долитый позже (?), он как бы взят «в замок» для соеди-нения дуги. Вторая ручка характеризуется также недо-литым концом. На месте стыка конца ручки со стенкой тулова выступает стержень, составляющий одно целое с заплатой по трещине тулова. В результате дуга ручки имеет разрыв. У двух котлов – ДОМ КП 885/1|Б-545; из района подстанции сан. «Чимбулак» («Шымбулак») - по одной из ручек имеют в средней части на внешней стороне выступ – обрезок стержня, что свидетельству-ет, вероятно, о доформовке и доливке ручек. Котел из Текели также имеет ручку со следами ремонта. Веро-ятно, ручка имела разрыв (разлом) или утрату, которую позже отреставрировали. Судя по швам, ручка была до-лита, как бы «обернута» дополнительным количеством металла. Котлы с явными следами ремонта после ис-пользования – довольно крупные. Трещины могли за-делывать с помощью литых заплат, благодаря чему

котел могли использовать в полной мере. Заплаты, как правило, фиксируются с обеих сторон – с внутренней и с внешней. Возможно, трещина на тулове котла КП ЦГМ РК №2292 была отреставрирована с помощью заплаты – двух пластин, соединенных заклепками. На тулове котла КП ЦГМ РК №8587 следы ремонта фик-сируются как грубый налеп металла с жеребейкой по-середине снаружи и незначительный наплыв металла изнутри. Аналогичная серия заплат, в том числе по трещине, наблюдается на тулове котлов КП ЦГМ РК №2290, 4040 и др.

У треногих котлов фиксируются многочисленные случаи реставрации котлов в виде заплат, доливок. У котла КП ЦГМ РК №2306 на тулове сохранилось три заплаты, одна из которых имеет размер 21 х 10 см. Как правило, они показывают, что стенки тулова доформо-вывались и заливались с обеих сторон стенок, удержи-ваясь с помощью жеребеек (обрубки их хорошо видны в заплатах).

Ручки и петли, в отличие от котлов на поддонах, у этого типа котлов сохраняются лучше – только в одном случае (КП ЦГМ РК №2298) зафиксирована утрата петли. Но основной атрибут треногих котлов – зоо-морфные ножки – часто поломаны или несут следы ре-монта. В этом проявляется специфика использования двух типов котлов и, возможно, особенностей техноло-гии производства. У шести котлов – одна или две нож-ки сломаны, обломаны они бывают и выше коленного сгиба и ниже. Котел из района санатория Каменское плато, №10: у одной из ножек сохранился шов – из-вилистый, поперек по отношению к швам, оставшимся от моделировки в разъемной форме. Возможно, это яв-ляется следствием доливки ножки или это шов формо-вочный, образовавшийся при отливке котла. Попытка ремонта ножки сохранилась и на одной из ножек котла из санатория Каменское плато №3 (возможно, ножка недолита и зашлифована). У котла КП ЦГМ РК №2298, возможно как исправление литейного брака, наблю-дается невыделенность в нижней части зооморфной ножки суставов, сам кончик ножки как бы вдет в кол-пачок с рваными краями. Котел КП ЦГМ РК №2280: кончик одной из ножек («копыто») отлит грубовато, утолщен. У котла КП ЦГМ РК №8585 – кончики ножек отличаются друг от друга. Одна из них оканчивается чуть расширяющейся подошвой, другая, наоборот, сужается как острое копытце. Кончик третьей ножки был долит позже, он также сужается. В донной части у нескольких котлов без поддонов и ножек наблюдаются отверстия-дыры и заплаты, доливки.

Таким образом, сравнительно-типологическая характеристика металлических котлов и некоторых со-провождающих их предметов позволяет предложить относительную датировку этой категории памятников в Жетысу V – III вв. до н. э. Проявляется промежуточ-ное положение Жетысу в группе культур кочевников I тыс. до н. э. евразийского пояса степей. Определя-ются как специфические, семиреченские, типы и от-дельные элементы котлов, так и общие для степного пояса Евразии, особенно для культур сакского круга – «восточного очага» культур скифо-сибирского мира. Отдельные типы котлов выявляют взаимосвязи населе-ния Жетысу с районами Обь-Иртышского междуречья, Южного Приуралья и Поволжья, Восточного Турке-стана и Сибири. Наиболее близки Жетысу территории Восточного Туркестана, Северного Китая, Алтая и Юго-Западной Сибири, где прослежены, в частности, типологически идентичные и близкие котлы, особен-ности звериного стиля.

45

Находки металлических котлов раннего желез-ного века известны на всей территории современно-го Казахстана. Наибольшее количество отмечено в Восточно-Казахстанской, Алматинской областях, а также на территории Кыргызстана, особенно в Иссык-Кульской долине. Концентрация их в определенных границах и случайный характер большинства нахо-док котлов вызывает необходимость выяснения, сре-ди прочего, природно-географических характеристик, ландшафтных особенностей этих районов. Следует от-метить, что в данной работе употреблены географиче-ские названия, принятые в XVIII – XIX вв. Следует от-метить, что в работах по истории и археологии Жетысу природно-географические особенности региона, как правило, указываются. Мы попытались рассмотреть их в несколько другом аспекте.

Илейский Алатау, на северных склонах которого располагается один из районов концентрации находок металлических котлов и курильниц, относится к се-верной цепи хребтов Тянь-Шаня. В Илейском Алатау эти находки сосредоточены в срединной части хребта (междуречье рек Каскелен-Тургень), хотя не исклю-чено, что за обозначенными пределами полоса вдоль хребта менее освоена в хозяйственном отношении, что обусловило и отсутствие находок. Повышенный участок хребта с оледенением располагается в цен-тральной части, где находится горный Талгарский узел с пиком Талгар (4973 м). Высокогорные цепи Тянь-Шаня вообще характеризуются редкими греб-нями с острыми вершинами – «пиками». Ландшафт Илейского Алатау имеет высотную зональность. Соот-ветственно меняются почвы, растительность, климат. В целом типы ландшафтов Илейского Алатау развива-ются от равнинно-предгорно-низкогорного полынно-солянкового пустынного на уровне около 600 м до гляциального с приснеговой растительностью на вер-шинах. Непосредственно зона концентрации находок котлов входит в предгорно-среднегорный полынно-злаково-разнотравный степной тип ландшафта. Пред-горные хребты слагаются из двух террасированных ступеней.

Соответственно высотной зональности ландшаф-та определяется и разновидность хозяйствования. В предгорной зоне, на днищах межгорных котловин и до-лин, возможно поливное и богарное земледелие. Есте-ственные кормовые угодья позволяют развивать живот-новодство: скотоводство и табунное коневодство. Луга и луговые степи среднегорья это прекрасные пастбища и сенокосы. Альпийские и субальпийские луга исполь-зуются как жайляу. В межгорных котловинах распола-гаются многочисленные пастбища. Здесь даже выде-лены особые формы рельефа – пастбищные, которые представлены террасированными склонами, скотопро-гонными тропами, в том числе в бассейнах рек Талгара, Есика, Шамалгана и др. [Чупахин В.М., 1968, с. 124-

153; Жандаев Ж.Ж., 1978, с. 129]. В Илейском Алатау полоса прилавков наиболее развита в районе гг. Алма-ты и Талгара. Здесь развиты плато, подгорные равнины с отдельными возвышенностями. В центральной части Илейский Алатау замкнут в полукольцо хребтов, от-крытое в пустынную равнину на севере.

Вторым регионом распространения металли-ческой посуды ранних кочевников является Иссык-Кульская котловина, где находки концентрируются на восточном, юго-восточном берегу, а также встречают-ся на северном и юго-юго-восточном побережье. Озеро расположено в обширной котловине между хребтами Кунгей Алатау и Терскей Алатау, на абсолютной вы-соте 1623 м. Хребет Терскей Алатау, южная граница Иссык-Кульской котловины, является вторым по вели-чине центром современного оледенения Тянь-Шаня. Больше половины оледенения приходится на северный склон центральной и восточной части хребта. Здесь распространены предгорные и внутрикотловинные возвышенности, подгорные аллювиально-террассовые и озерно-террассовые равнины. Как и во всей цепи хребтов Тянь-Шаня, здесь распространены типы ланд-шафтов с определенными физико-географическими условиями: от озерно-террассового пустынного (юго-западный берег) до гляциального типа с приснеговой растительностью Важно, что восточная и западная половины Иссык-Кульской котловины различаются ландшафтами: западная половина характеризуется преобладанием пустынных и степных ландшафтов, восточная – лесных и лугово-степных. Котловина от-личается богатством почвенно-растительного покрова, с весенно-летне-осенними пастбищами для всех видов скота [Чупахин В.М., 1964, с. 87-88, 172-206].

Илейский Алатау и Приисыккулье имеют много общего по физико-географическим характеристикам: типам ландшафтных зон, природно-климатическим показателям, растительности. Вершины гор покрыты ледниками. Предгорье и склоны хребтов террасирова-ны, в нижней части имеют уплощенные вершины, рас-членены долинами рек, реками, водотоками.

Природно-климатические условия районов спо-собствуют в целом развитию вертикальной перекочев-ки: весенне-осенние пастбища располагались на рав-нинах и предгорьях, летние – в средне- и высокогорье, где продолжительность их использования достигала 1,5-4 месяца в году. Во внутригорных котловинах, на склонах с южной экспозицией располагались зимние пастбища.

Находки металлических котлов на северных склонах Илейского Алатау располагаются на абсолют-ных высотах от 700 до 1300 м, в зонах от эрозионно-грядового низкогорья до равнинного комплекса. Типы рельефа на этих высотах: небольшие гряды, горы с уплощенной поверхностью, широкие долины рек; тер-расированные; равнина с незначительным уклоном на север (Приложение 8).

ТОПО-лАНДШАфТНАя СИТУАцИя НАХОДОк клАДОВ С мЕТАллИчЕСкИмИ кОТлАмИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

46

В Прииссыккулье местонахождения котлов пре-обладают на абсолютной высоте 1600-1700 м. Сре-ди типов рельефов преобладают предгорные воз-вышенности шириной в юго-восточной части до 15 км, подгорные равнины, также наиболее широкие в юго-восточной части побережья. Они представлены холмисто-увалистыми возвышенностями и наклонны-ми плато, конусами выноса рек.

Замечательной особенностью зональных участ-ков является то, что на вершинах в зимнее время тем-пература воздуха бывает выше, чем в окружающей пониженности. Так, на Каменском плато, известном многочисленными выходами котлов, температура воз-духа в зимнее время выше, чем в низине; а также выше среднегодовая температура: Алматы - 6,6°; Каменское Плато - 8,1°; Талгар - 7,7°; январская: Алматы - 12,7°; Каменское Плато - -3,7°; Талгар - -7,1° [Жандаев Ж.Ж., 1978, с. 40-41]. Кроме того, по причине температурной инверсии, защищенности горных долин от холодных ветров, на этих высотах наблюдается большое количе-ство солнечного тепла (зимой на 3° теплее, чем на дру-гих высотных отметках).

С целью выяснения особенностей ландшафтной характеристики участков с находками металлических котлов были обследованы и описаны точно установ-ленные из них. В силу того, что исследуемый регион – северные склоны Илейского Алатау, то уклон мест-ности и течение рек имеет одно направление – север-ное с небольшими отклонениями на запад и редко – на восток. Зафиксированы: 12 случаев местонахождений комплексов с котлами на правом берегу реки, 9 – на ле-вом берегу реки; 1 – в месте слияния двух рек; находки на Каменском Плато и в д/о «Турксиб» расположены на возвышенности между двумя реками. В некоторых случаях местонахождения котлов находились вблизи мест слияния рек либо впадения ручья в реку (БАК, в 100 м ниже деления реки Цыганки на два рукава; к/з «Путь Ильича» (ныне п. Коксай), с запада впадает в реку Аксай ручей; подстанция санатория «Чимбулак», с юго-запада ручей впадал в реку; «Татарская слобод-ка», ниже, примерно в 350 м речки Солоновка и Казач-ка (Жарбулак) сливаются).

Если проследить расположение участков, на ко-торых были обнаружены металлические сосуды, то выявится: участки занимают, главным образом, ниж-ние прилавки и подгорную равнину. Так, значения аб-солютных высот соответствуют диапазону от 730 м до 1340 м; наибольшая высота составляет 1327 м (Дом отдыха Совета министров), которая вместе с точкой слияния р. Левого и Правого Талгара (р. Сол Талгар и Он Талгар) и отметкой на Каменском Плато являются примерами верхних прилавков. Такие точки, как п. Ка-линино (п. Туздыбастау, в районе дач), п. Майбулак, подстанция санатория «Чимбулак», Ерменсай, г. Есик занимают нижние прилавки. Находки на пашне Бендю-кова, в Татарской слободке, в Каменке, подхозе МВД, р. Каргалинке (р. Каргалы), район БАКа, п. Калинино (пропавшие котлы), «Путь Ильича» располагались в переходной зоне от склонов к равнинной части. Что касается микрорельефа участков с находками, то, ко-нечно, не всегда можно проследить его в силу того, что неизвестно точное местонахождение находок, либо первоначальный рельеф значительно был изменен.

Выяснено, что ландшафт северных склонов Илей-ского Алатау, имеющий ступенчатое строение, обусло-вил важное обстоятельство: с многих участков место-

нахождения котлов и сегодня прослеживается далекий обзор в общем на север, в долину (иногда на северо-восток). Наиболее характерными в этом отношении яв-ляются участок на выходе из ущелья р. Талгар; район п. Калинино, Каменское плато, д/о «Турксиб», Горный Гигант, п. Ерменсай, Майбулак, клх «Путь Ильича». В связи с тем, что в районе современного БАКа проис-ходила нивелировка, невозможно сказать, существова-ли ли здесь в прошлом сильно выделяющиеся положи-тельные формы рельефа. На топокарте в этом районе выделяются многочисленные овраги и невысокие воз-вышенности, в том числе на месте находки в 80-х годах ХХ в. В пределах нынешней территории города также невозможно восстановить первоначальный микроре-льеф интересующих участков. Помимо естественных природных возвышенностей – небольших холмов, многие из которых распаханы, снивелированы и т. п., могли существовать также искусственные специально возведенные возвышенности. Известно, что, например, котлы у подстанции сан. «Чимбулак» стояли под насы-пью; найденные на пашне Бендюкова – в распаханном кургане, в п. Улжан – в кургане. В некоторых случаях удалось проследить наличие специально подготовлен-ных площадок в местах оставления котлов (Татарская слободка – ровная площадка; д/о «Турксиб» – «твердая, словно посыпанная песочком» и др.). Термин «площад-ка» здесь употреблен условно. В тех редких случаях, когда источники сохранили свидетельства очевидцев находок, мы можем убедиться в том, насколько они субъективны и разнохарактерны. Поэтому, при употре-блении термина «площадка» подразумевается ровный участок, место, где сохранились следы использова-ния, совершения каких-либо действий (кости, пепел и т. д.). Наиболее достоверно и объективно исследована площадка М.К. Кадырбаевым на территории Алматы (РУРТ) [1983].

Участки с находками занимают вершины (упло-щенные и нет), либо открытые места, либо северные-северо-западные склоны, причем с юга-юго-востока сзади площадки возвышается более крутой склон, т. е. они занимают террасу между двумя отрезками более крутых склонов горы. Возможно, имело значение то обстоятельство, что западные склоны дольше, чем восточные, зимой освещены солнцем. Большинство участков находится на том уровне, на котором вообще зимой температура на несколько градусов выше, чем в низине.

Возможно, имеет смысл соотнести особенности рельефа участков с составом найденных на них ком-плексов. Наиболее мощные по количеству найденных в одном месте котлов (такие как сан. «Каменское пла-то») участки выделяются в ландшафтном и природно-климатическом отношении: открытое возвышенное место, просторный уплощенный участок, хорошая освещенность солнцем, высокая среднегодовая темпе-ратура. Для участков на подстанции сан. «Чимбулак», в «Горном гиганте», Бесагаш («Солдатская Щель») ха-рактерно возвышенное над равниной место, закрытое с трех сторон, наблюдается поворот рядом располо-женной реки или ручья. На них встречены фрагменты керамики. Возможно, здесь располагались поселения. Помимо следов поселений в районах находок котлов заметна их связь так же с могильниками. Сохранились многочисленные свидетельства существовавших ра-нее в долинах рек курганов. Прежде всего, обращает на себя внимание то обстоятельство, что некоторые из

47

котлов были обнаружены в курганах (под насыпью). Так, в крайнем, «последнем» кургане в двойной цепи вдоль р. Большая Алматинка, был при распашке обна-ружен «клад» 1912 г. [Спасская Е.Ю., 1955, с. 57-59; Бернштам А.Н., 1948]. Два котла стояли под насы-пью кургана на подстанции сан. «Чимбулак». Помимо прямых свидетельств о существовании связи котлов с курганами, косвенно это подтверждается тем фактом, что у северных склонов Илейского Алатау до недав-него времени существовало очень много курганных могильников. Еще в конце XIX века исследователи и путешественники засвидетельствовали наличие курга-нов, тянувшихся вдоль берегов рек, стекающих с хреб-тов. А.Н. Бернштам перечисляет курганы в Аксае, Ка-скелене, Чемолгане (Шамалган), Каргалы, Узун-Агаче (Узынагаш), в Большой и Малой станицах, Тастаке, Талгаре, Иссыке (Есик), Тургене [1948, с. 5]. Зафикси-рованы курганы по левому берегу р. Малая Алматинка (р. Киши Алматы), по левому и правому берегам Боль-шая Алматинка (р. Улкен Алматы) на правом берегу р. Весновки (Есентай), по верхней надпойменной тер-расе правого берега р. Талгар, в горловине ущ. Талгар, в бассейне Поганки, между реками М. Алматинкой и Весновкой, между Б. Алматинкой и Карасу. Известны своды археологических памятников раннего железного века на территории Алматы и окрестностей и по дру-гим источникам [Агеева Е.И., Максимова А.Г., 1957; Дублицкий Н.Н., 1946; Городецкий В.Д., 1924; Байпа-ков К.М., 2006, с. 33-54]. Многие курганы видны еще сейчас. Могильники с присутствием крупных, обычно именуемых «царскими», курганами сохранились, в частности, севернее пос. Калинино (Туздыбастау), у выхода из ур-ще Майбулак (участки с котлами). Если скоррелировать взаиморасположение могильников и участков с котлами, то возможно предположить суще-ствование некоторой связи. По свидетельствам дорево-люционных и довоенных источников можно заключить, что участки находок котлов сопровождают курганные могильники, причем курганы могут быть только ниже или на уровне местонахождений котлов. Урочище Майбулак: цепочка крупных курганов тянется на север от уровня МТФ, при строительстве которой был об-наружен котел. Есть мелкие курганы сако-усуньского времени выше уровня МТФ, но на противоположном берегу реки Майбулак. Наиболее крупные курганы со-хранились на пахоте севернее находок котлов в райо-не пос. Калинино. Курганные могильники находились севернее слияния Правого и Левого Талгара, севернее г. Талгар на правом берегу, по левую сторону дороги в с. Азат; на территории города Алматы по берегам рек, протекающих через Алматы – ниже точек с котла-ми; в районе д/о Совета Министров, сан. «Каменское плато», д/о «Турксиб» курганы располагались также ниже участков с котлами. В районе подстанции сан. «Чимбулак» – внизу по реке сохранились курганы. В некоторых случаях, как например в районе пионерла-геря «Айболит», свидетельства о находившихся рядом курганах не сохранились, остатки поселения в виде культурных остатков не зафиксированы. Курганный могильник, расположенный выше участка с котлом и курильницей, относится к более позднему времени.

В целом наблюдается, что клады с металличе-скими котлами обнаружены были в большей части в определенных условиях: аккуратно стоящими рядом или перевернутыми вниз устьем, накрытыми или на-крывающими собой остальные предметы комплекса;

целыми, со следами ремонта, поврежденными; в со-провождении золы, костей животных; на ровной пло-щадке, закопченными, в схожих микроландшафтных условиях, на достаточно открытых участках. Объекты часто располагаются у выходов из ущелий, несколько ниже по берегам рек. Перечисленные обстоятельства не позволяют принимать эти находки за «клады» в пря-мом смысле слова, они имеют несколько другой кон-текст. Можно предположить, что они действительно были спрятаны, но не брошены и в этом плане пред-ставляют интерес как определенный археологический источник.

Сходная ситуация наблюдается в Кыргызстане, в Иссык-Кульской котловине. Котлы и курильницы с жертвенными столами были выявлены на выходе или внутри ущелья, в горной местности, на берегах стека-ющих со склонов хребтов рек, в месте впадения реки в большую реку или в озеро. Они находились в верти-кальном «нормальном» положении, либо в переверну-том; неповрежденными или не целыми, на возвышен-ном месте. Им сопутствуют курганные могильники.

В целом можно предположить, что зона распро-странения котлов и курильниц маркирует определен-ную в природно-климатическом и ландшафтном отно-шении территорию. Свойственная ей высотная зональ-ность, соответственно – ландшафтное разнообразие, разнотравные ассоциации полупустынных, степных, лесных, альпийских пастбищ, обилие водных источни-ков, мягкие зимы на ограниченной территории оказа-ло, видимо, существенное влияние на культуру ранних кочевников Жетысу. Этот регион включают в разряд маргинальных, т. е. таких, где возможно существова-ние комплексного, полукочевого хозяйства. В Жетысу, в силу особенностей его природно-климатических ха-рактеристик, ландшафтных зон – обилия воды, смены растительного покрова, расположения пастбищ, посе-зонной продуктивности пастбищ, сезонного характера продуктивности биоценозов, высоты снежного покро-ва, путей кочевания и т. п. – возникла вертикальная си-стема кочевания. Такая система кочевания зафиксиро-вана и в этнографическое время [Краснов А.Н, 1887, с. 439-452]. Сходная ситуация реконструируется в ран-нем железном веке [Акишев К.А., 1982, с. 45-46].

Древние кочевники, судя по концентрации со-хранившихся памятников, максимально освоили эту своеобразную экологическую нишу, приспособились к условиям предгорно-горной полосы. Ранее К.А. Аки-шевым было замечено, что историческая топография археологических памятников свидетельствует о неиз-менной в течение тысячелетий системе расположения поселений, зимовок, могил [1982, с. 31-33]. В предгор-ной полосе Илейского Алатау, где сегодня особенно густо рассредоточены города и многочисленные посе-ления, фиксируются и остатки курганных могильников средневековья, раннего железного века и погребений эпохи бронзы, а также следы разрушенных поселений. Всего на территории Алматы и прилегающих к ней землях в радиусе 30-35 км Алматинским археологи-ческим отрядом Института «Казпроектреставрация» в 1984-1987 гг. было зафиксировано более 80 объектов древности (в городе – 22), в том числе 11 поселений (на территории города – 5). Поселения выявлены на территории г. Алматы: основным занятием было ско-товодство, о занятии земледелием свидетельствуют зернотерки, терочники, керамическая посуда [Григо-рьев Ф.П., 1998; Байпаков К.М., 2008]. В результате ис-

ТОПО-ЛАНДШАФТНАЯ СИТУАЦИЯ НАХОДОК КЛАДОВ С МЕТАЛЛИЧЕСКИМИ КОТЛАМИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

48

следований поселений сако-усуньского времени в Же-тысу, в районе г. Алматы в том числе, был сделан ряд важных выводов. Так, при исследовании группы посе-лений между городами Талгар и Иссык, сделано пред-положение о том, что первый этап их жизни связан с эпохой раннего железа; возможно, это были городища-убежища и своеобразные ставки сакской и усуньской знати. Знаменательно то, что группа поселений распо-ложена южнее могильника Иссык, т. е. курганы, конеч-но, располагались ниже в долину. При том, что находки котлов, которые были выявлены в этом районе, веро-ятно, располагались большей частью у подножия гор, вдоль «прилавков», на месте предполагаемой полосы с поселениями или между поселениями и нижележа-щими курганными могильниками. Одна из последних находок котлов как раз расположена в таком месте – у «прилавков», ниже выхода из ущелья, выше курганов.

Еще одним пунктом исследования стали работы по обследованию археологических объектов урочища «Солдатская щель» («Орман») в 7 км восточнее г. Тал-гара. В раннем железном веке здесь, по-видимому, находился один из центров сакской культуры, о чем свидетельствуют находки из Бесагашского клада. Рас-копки поселений, а также разведки, выявившие в Тал-гарском районе свыше 20 поселений сако-усуньского времени, свидетельствуют о плотной заселенности района оседлым населением, обитавшим в стационар-ных поселениях. Основным занятием было земледелие с культивированием пшеницы, ячменя, проса на осно-ве богарного и искусственного орошения, а также при-домного и отгонного скотоводства с использованием летних пастбищ в горах (жайляу).

Как установили исследования, жилища на поселе-ниях Тузусай и Цыганка 8 были стационарными и на-селение обитало здесь круглогодично [Байпаков К.М., 2008, с. 57-67].

Памятники охватывали периоды от эпохи бронзы и раннего железного века до средних веков [Туякбае-ва Б.Т., Литвиненко Ю., Григорьев Ф.П., 1990; 1987]. Все это время кочевники продолжали кочевать летом на альпийские луга, жайляу, а зимой спускаться вниз, на плодородные конусы выноса рек. Даже место для обоснования столицы Верненского уезда, а позже и ре-спублики, был выбрано именно в этом районе. Суще-ственную роль в культуре местного населения играла охота на животных: здесь водились горный козел – теке (три подвида), горный баран – архар (пять подвидов), кабан, барс.

В настоящее время в районе Алматы имеется лишь один памятник ранних кочевников, хорошо сохра-нивший свою топографию и элементы исторического ландшафта, это – некрополь Боролдай, расположенный на северной окраине Алматы и насчитывающий более 40 курганов. Курганы различаются по размерам, что свидетельствует о сложной социальной стратифика-ции сакского общества. Предполагается, что наиболее крупные курганы возводились для кочевой элиты, то есть лиц высшего социального ранга, уровня племен-ных вождей, средние – для племенной аристократии и воинской знати, малые – для рядовых соплеменников. Курганы, крупнейшие из которых достигают 16-18 м и имеют 90-100 м в диаметре, тянутся цепочками вдоль речных террас и по краям сухих русел. Наиболее из-вестные из них – колоссальные «степные пирамиды» и погребальные сооружения в могильниках Бесшаты-ра, в районе г. Есика, г. Талгара, п. Новоалексеевка и

др., выделяющиеся богатством и пышностью обряда захоронений и монументальностью погребальных кон-струкций.

Система расположения могильников и поселений позволяют предположить, что сакские племена Жеты-су занимались полукочевым скотоводством, совершая короткие перекочевки по склонам гор, долинам рек и предгорным степям с зимних пастбищ на летние. Если судить по конструкциям подкурганных гробниц Бес-шатыра (долина р. Или), они могли строить большие и сложные для того времени сооружения из дерева, камыша, камня. Несомненно, плотность памятников может свидетельствовать о плотном заселении терри-тории кочевниками. Если учесть, что зимовать ското-воды уходили на север, чаще – в низовье или на по-бережье озера Балхаш, то можно предположить, что здесь (у склонов) находились весенне-осенние паст-бища и стационарные жилища [Хозяйство казахов на рубеже веков, 1980, с. 38, 77-78]. Подходящими для зимней пастьбы скота являлись также возвышенности, подветренные склоны, лощины, подошвы гор – в за-висимости от рельефа зимние пастбища использовали в определенной последовательности. Важно, что здесь трава была высокой и густой, что очень подходит для коней и крупного рогатого скота. О возможности рас-положения зимовок в горах писали известные исследо-ватели [Акишев К.А., 1972, с. 38; Акишев К.А., 1969; Краснов А.Н., 1887, с. 439, 452].

Аналогичная ситуация наблюдалась в Иссык-Кульской котловине: находки котлов сосредоточены близ зимних стойбищ киргиз; внизу – там где сегодня находится озеро. Большая часть зимних пастбищ на-ходится в западной части котловины, в восточной ча-сти – мало; к западу – увеличивается площадь осенне-весенних и зимних пастбищ, летние расположены через перевал в долину р. Кебень. Южные – летние – пастбища находились за перевалом Терскея. Зимние сухие – высокогорные – на границе с Западным Кита-ем. Восточная часть котловины занята сыртовыми зим-ними высокогорными пастбищами. Зимние пастбища располагались также по побережью озера, на невысо-ких склонах, в многочисленных долинах и ущельях, летние – альпийские – располагались в 30-50 км или зимой и летом скот выпасали на бедных снегом сыртах [Ракитников А.Н., 1936; Краснов А.Н., 1887, с. 479-480]. Горно-степной ландшафт предопределил опреде-ленный хозяйственно-культурный тип – полукочевое скотоводство с земледелием.

«Капища огня», вернее их остатки, как определя-ют специалисты находки котлов и курильниц, сосредо-точены в нескольких достаточно ограниченных зонах (район г. Алматы, долина Иссык-Куля, ВКО). Чем обу-словлено размещение этого вида памятников в Жетысу и каким образом они могут быть связаны с концентра-цией здесь крупных курганов, «царских»?

Природный комплекс Жетысу отличается бла-гоприятными условиями, позволяющими вести ком-плексное хозяйство, тратить меньше сил и времени на перекочевку, перегон скота. Высокие горы со снежны-ми сверкающими пиками, с прекрасными лугами, чи-стыми холодными реками, стекающими со склонов... Они как бы «выделены» Творцом. Если гора вообще воспринималась в архаичном обществе как модель вселенной и центр мира, то обитание у ее подножия, вертикальные перекочевки накладывали отпечаток на культуру, образ жизни жителей. Для архаичных об-

49

ществ были свойственны определенные привязки в их пространственной картине мира. Одним из них явля-ется то, что особые, выделяющиеся, заметные природ-ные объекты, а позже и архитектурные, искусственные объекты выполняли роль маркеров или ориентиров на территории обитания. Такими объектами могли быть примечательные ландшафтные или природные фено-мены – гора, родник, дерево, стела, коновязь и т. д., какой-либо культурный объект. Они маркировали тер-риторию обитания социума – наиболее освоенную, об-житую, упорядоченную, в которой находила отражение горизонтальная структура Космоса. Внутри этой тер-ритории находились сакральный центр – гора, которую почитали, святилище, алтарь… т. е. комплекс вписан-ных друг в друга изоморфных друг другу пространств: территория обитания рода, святилище, алтарь. Одним из маркеров сакрализованного пространства являлись могилы предков [Ахундов М.Д., 1982, с. 49-51]. В силу постоянно действующей в человеческом коллективе системы универсальных семиотических оппозиций, в число которых входят такие элементы, как «внешний-внутренний», «открытый-закрытый», «чужой-свой», люди стремились отграничить себя от внешнего, опас-ного. Осуществлялось это как приспособлением к усло-виям окружающего пространства, так и осмыслением себя, своего места в нем [Байбурин А.К., 1983, с. 73; Цивьян Т.В., 1973, с. 14; Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988, с. 38-39; Жуков-ская Н.Л., 1988, с. 13-35; и др.]. Для каждой группы населения, территория его обитания становилась се-мантическим центром, упорядоченным островом, со-ответствующим определенным требованиям. В свою очередь, люди приспосабливались к той природно-географической среде, где они жили, что отражается на особенностях материальной и духовной культуры, традициях и т. д. Ландшафт, особенности которого не-возможно было не учитывать, имел большое значение. При этом сочетались принципы целесообразности и сакрально-эстетической «значимости». Исследователи отмечают, в частности, большую «роль ландшафтного фактора в генезисе идей курганной архитектуры: кур-ганные цепочки либо следуют направлениям линеа-ментов, либо противостоят естественному ландшаф-ту среды [Чернопицкий М.П., 1980]. К выбору места устройства некрополя, святилища, храма и т. п. под-ходили очень тщательно, соблюдая ряд определенных требований. В результате рационального использова-ния ландшафтных особенностей, соответствующих назначению объекта, эстетическим требованиям, соз-давалось освоенное пространство, объекты необходи-мой значимости. «Вся культура может быть истолко-вана как деятельность организации пространства», как определил П.А. Флоренский [2000, с. 112].

Горы, имеющие ярко выраженную семантиче-скую нагрузку, часто выполняющие роль географиче-ского и сакрального центра, на территории Жетысу яв-лялись тем ландшафтным звеном, которое сыграло не последнюю роль в жизни социума. Ряд особенностей гор хребта Илейского Алатау: остроконечные снежные пики, высотная зональность, ступенчатое строение, пологая предгорная полоса, их несколько выдвинутое (к северу от основного массива) положение и в то же время слегка дуговидная форма, высочайшие в хребте вершины (в том числе пик Талгар), возможно, усили-вали их сакральную значимость. При попытке выявить какую-либо закономерность в расположении местона-

хождений случайных находок металлических котлов Жетысу, замечено, что часть из них это последние воз-вышенности – «прилавки», либо верхняя часть подгор-ной равнины.

Jianjun Mei также отмечает, что находки металли-ческих котлов сосредоточены не в степях, а в погра-ничной зоне между степью и горной зоной. В основ-ном использовались в церемониальной и ритуальной деятельности [2000, p. 30].

Что касается кладов эпохи ранних кочевников Жетысу, то в большинстве случаев наблюдается ши-рокая панорама на понижающуюся к северу долину, а иногда и в обратном направлении – на стену гор с юга вследствие естественного рельефа склонов. Вся общая территория распространения металлических котлов в районе Жетысу значительно изрезана водо-токами (реки, ручьи, овраги и т. д.) и террасирована («прилавки»). Границами «своего» пространства в ар-хаичных обществах, как известно, могли служить реки, овраги, горы и др. Учитывая частое местонахождение котлов на возвышенностях, с хорошим обозрением либо на берегу реки у выхода из ущелья, причем раз-личной суммарной емкости, можно предположить их в качестве маркеров для группы населения, занимавших определенную территорию.

В этом аспекте можно вспомнить некоторые из особенностей или требований к устройству культовых мест:

В традиционной культуре часто отмечено рас-1. положение святилищ, храмов на возвышенности, на господствующей высоте, в случае необходимости соз-даваемой искусственно. Это определялось назначени-ем объекта. Оставление котлов на высотах, закрытых с юга высокими горами, на возвышающихся над пологой равниной участках, перекликается с принципом распо-ложения святилищ в архаических обществах.

Для ряда святилищ, как отмечено в литературе, 2. характерно расположение их с таким расчетом, чтобы была видна линия горизонта, учитывалась связь между расположением объекта и открывающимся от него ви-дом, связь объекта с окружающим ландшафтом.

Это обстоятельство прослежено для ряда святи-лищ [Гусаков М.Г., 1987, с. 25; Ткачев В.Н., 1983]. Не случайна и традиция возведения курганов в погребаль-ной практике на высоком берегу реки, откуда откры-вался вид на окружающую местность: это призвано было подчеркнуть переход в нижний мир [Топоров В.Н., 1990, с. 27].

Мифологическим представлениям традицион-ных обществ свойственно универсальное представ-ление о трехчастном Космосе, выражающееся через комплекс элементов. Соответствие элементов Космоса трехчленной структуре горы, очевидно, имело место и у древнего населения Жетысу [Акишев А.К., 1984, с. 16-28 и др.]. Наибольшее число археологических па-мятников раннего железного века в Илейском Алатау расположено в районе низкогорий и подгорной рав-нины. Здесь расположена благоприятная, удобная для жизнедеятельности зона, максимально освоенная че-ловеком. В чистых, недоступных для рядовых жителей ледниках высокогорья берут начало реки Илейского Алатау, которые стекают в северном, северо-западном направлении, впадая в р. Иле и дальше в оз. Балхаш. По мере понижения рельефа и продвижения на север, климат становится суше, переходя в пустынный и по-лупустынный. Таким образом, внизу, по течению рек,

ТОПО-ЛАНДШАФТНАЯ СИТУАЦИЯ НАХОДОК КЛАДОВ С МЕТАЛЛИЧЕСКИМИ КОТЛАМИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

50

на севере, в пустынном районе могла находиться зона, ассоциировавшаяся с «нижним» миром для определен-ного социума. Топографически это выражается часто в расположении «нижнего» мира в заболоченных, ни-зинных частях, в низовьях рек и т. д. «Средний» мир располагался в наиболее удобной, благоприятной для жизнедеятельности полосе горной цепи. Таким обра-зом, различные типы рельефа, высотные зоны связы-ваются с определенными сферами мироздания. Мож-но предположить, что модели мира саков Жетысу не были чужды эти принципы, обусловленные средой их обитания. На территории Жетысу племена вели коче-вое хозяйство, которое естественно определяло оценку природных зон: склоны Илейского Алатау были наи-более благоприятными, соответственно олицетворяли «лучший» мир. Подобная картина мифо-поэтического восприятия мира складывалась у различных народов, проживающих в местностях с ярко выраженным ре-льефом. Население, совершавшее вертикальные пере-кочевки, являлось своего рода «посредником», связы-вая две крайние позиции: «низ» и «верх». То, что пере-кочевки определялись сменой времен года, являлось важным фактором, также накладывающим природные и временные отпечатки на мировоззрение кочевников.

Основным связующим звеном всех трех зон в горах является река – важный элемент сакральной топографии, один из эквивалентов мировой оси. В ряде мифологических традиций медиативная функция космической реки подчеркивается наличием горы и моря. В качестве границы между миром живых и ми-ром мертвых, входа или пути, ведущего в нижний мир, который помещался в ее низовьях, река придавала местности определенное значение. Реки, стекающие с горы, - составной элемент картины мира в мифоло-гии. Местоположение древних святилищ в традицион-ных культурах часто определяется такими элементами ландшафта, как река, гора и т. д. Река, как средство переправы в иной мир, находит типологические па-раллели в ритуалах многих народов Европы, Кавказа, Северной и Средней Азии. Представления о реке как дороге, ведущей в нижний мир, могут быть прослеже-ны до сих пор [йеттмар К., 1986, с. 50]. В осетинском эпосе «Нарты» сохранились выразительные свиде-тельства связи воды и загробного мира [Нарты, 1982, с. 145-149, 156-160]. Одной из причин близости карти-ны мифопоэтического восприятия мира у различных народов Евразии состоит в упорядочивании природ-ной обстановки, выраженной через одинаковый набор универсальных двоичных признаков. Расположение мира мертвых в низовьях реки зафиксировано в ми-фологии кетов, селькупов, эвенков и других народов восточной части Евразии. Сходные представления существовали у тюрков Южной Сибири. У тюрков пространственно-временная модель мира также рас-крывается через космологические объекты, одним из основных которых является образ мирового дерева (мировой горы): «верх» – вершина горы, истоки реки и т. д.; «низ» – ущелье, вода, нижний мир; «середина» – долина, человек и т. д. [Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988, с. 22-23, 75].

Горный ландшафт Жетысу, возможно, тоже мог послужить прекрасной основой, на которую наложи-лась или на которой возникла характерная мифопоэти-ческая картина мира: реки, текущие в более засушли-вую зону, куда спускались в холодное время года ко-чевники. Курганные могильники, тянущиеся в основ-

ном вдоль рек вниз, начинаются у выходов из ущелий. Большинство местонахождений металлических котлов зафиксировано выше могильников и у воды, т. е. на бе-регу реки или рядом с ручьем. Несомненно, жители, оставившие эти памятники, учитывали ландшафтные особенности местности и исходили из необходимости соблюдать строгие требования при сооружении посе-лений, некрополей и т. д. В одном из крупных центров распространения медных котлов – в Иссык-Кульской котловине – ландшафт достаточно выразителен: скло-ны хребтов имеют ступенчатые строения, террасиро-ваны, месторасположения котлов фиксируются в ниж-ней части гор («средней зоне» Космоса). Долины рек изобилуют цепочками курганов. Могильники Иссык-Кульской котловины позволяют включить этот район в число других регионов скифо-сакской общности, из-вестных концентрацией погребений «царского типа». Особенностью расположения прииссыккульских «цар-ских» курганов является их сосредоточение в более благоприятной в природно-климатическом отношении – восточной зоне котловины, прослеживается привяз-ка к водным артериям [Васютин А.С., Мокрынин С.В., 1989]. В этом отношении ситуация сопоставима с Же-тысу: здесь известно большое количество царских кур-ганов, соседствующих с прекрасными пастбищами; меридиональная ориентация цепочек соответствует направлению речного стока.

В традиционной культуре могилы предков, вож-дей являются одним из важных маркеров освоенного, «своего», сакрализованного пространства. В литерату-ре подробно рассмотрен вопрос о сакрализации власти у скифо-сакских племен [Топоров В.Н., 1973, с. 106-150; Акишев А.К., 1984, с. 66-90; Раевский Д.С., 1985, с. 144-145; и др.]. Царские могилы – могилы наиболее могущественных предков – являлись святынями. Са-крализация личности влекла за собой сакрализацию места погребения такой личности. Сакрализация и способность защиты территории подвластного социу-ма могущественными предками, умершими вождями и царями, возможно, восходит к обряду «объезда» терри-тории царем, известному в архаичном обществе. Это явление со времени возникновения прошло сложный путь и приобрело полисемантический характер. Для нас важны такие значения этого ритуала, как защита страны, проведение границы территории, сакрализация территории, в результате чего она воспринималась как ритуальное изображение Вселенной [Ардзинба В.Г., 1982, с. 22-23]. Вероятно не случайно скифы, как ука-зывает Геродот, тело умершего царя провозят по всем подвластным областям, прежде чем захоронить. Хоро-нили царей в одной определенной местности – Геррах [Геродот, кн. IV, с. 204]. О значении, особой семантиче-ской нагрузке могил предков свидетельствует и извест-ный ответ царя скифов Иданфирса Дарию. Описанный Геродотом эпизод обобщенно можно истолковать как подтверждение известного положения: разрушить мо-гилы предков означает нанести смертельное оскорбле-ние, лишить потомков их поддержки, потерять право жить на своей родине.

Почитание могил предков и круг представлений, связанный с ними, устойчиво просматривается в па-триархальных обществах различных культурных тра-диций (см., например, Жуковская Н.Л., 1988, с. 29]. Об ассоциации захоронений предков и родины (и непре-рывности поколений) ярко свидетельствует приведен-ный В.Н. Топоровым пример [1973, с. 123].

51

В таком случае, приведенные примеры позволя-ют предположить, что сосредоточение на северных склонах Илейского Алатау масштабных царских кур-ганов как фактора сакрализации территории придает этому региону особый статус. Очевиден неслучай-ный характер наложения благоприятных природно-климатических и ландшафтных условий территории и большого количества таких погребений.

Еще один признак, выделяющий районы Жеты-су и Иссык-Кульской котловины, - концентрация слу-чайных находок металлических сосудов – культовых бронз, возможно, маркирующих святилища или культо-вые места обитавших здесь племен и в общем превра-щающих весь район в одну заповедную зону. Террито-рия приобретала статус священной для определенной социальной организации; статус защищенного, зам-кнутого пространства. Эти признаки выглядят доста-точно рельефно. Концентрация котлов, составляющих значительный объем и массу металла, и количество и параметры курганов в одном регионе находятся в не-посредственной внутренней связи. Особые благопри-ятные природно-климатические условия, соотносимые с сакрализованной территорией (пространственная модель мира), наличие могильников с «царскими» погребениями, концентрация культовых (?) бронз на ограниченных участках позволяет предположить осо-бое значение территории для населения обширного ре-гиона. Гряда гор с южной стороны заставляет обратить внимание на северные по отношению к ним районы и предположить сакральный характер Жетысу для более обширного региона.

Известно, что курган, обладающий определенной семантической нагрузкой, - сакрализованный объект, представляющий собой модель упорядоченного мира. Анализируя конструкции погребальных сооружений, исследователи выявили взаимосвязь и эволюцию хра-мовой и погребальной архитектуры еще с эпохи позд-ней бронзы [Лелеков Л.А., 1976; Семенов Вл.А., 2000]. В конструктивном и семантическом плане курган и храм близки. Исследователи отмечают полифункцио-нальность курганных сооружений, которые предна-значались: 1. Для выполнения похоронных ритуалов. 2. Для исполнения других церемоний культа мертвых. 3. Для выполнения обрядов незаупокойного характе-ра, связанных с культами абстрактных героизирован-ных предков, божеств природы, подземного мира и др. [Чернопицкий М.П., 1984]. Основная цель создания по-гребального памятника в религиозно-мифологическом плане – поддержание стабильности мира в критиче-ские моменты.

Основная масса крупных курганов расположена в зоне предгорий и низкогорий, т. е. там, где тянется полоса поселений, пригодных для земледельческих ра-бот участков здесь всегда находились люди, а в осенне-весенний период собиралось все население. Между временем проведения погребальных или поминальных обрядов и природными циклами существует до сих пор тесная связь. Неизвестно, в какое время года были сооружены царские курганы указанного района, но можно предположить: погребения совершались в пере-ходные отрезки времени – осенью или весной. Такой факт установлен для крупных курганов Тывы (Аржан – предположительно, сентябрь), курганов Горного Ал-тая (Ак-Алаха 3, Берель – весенний период высокого-рья – июнь) [Полосьмак Н.В., 2001, с. 253; Heubner von K.-U., Slusarenko I., 2010; Самашев З., 2011, с. 124]*

[* Благодарим К.В. Чугунова, любезно уточнившего, что по определению дендрохронологов, древесина для сруба кургана Аржан 2 была заготовлена в осенне-зимний период]. О тюрках тюгу имеются сведения у Н.Я. Бичурина [1950, с. 230].

Поминовение предков обычно тоже происходило весной, с началом Нового года, с пробуждением при-роды [Ардзинба В.Г., 1982, с. 11-12; йеттмар К., 1986, с. 148; Велецкая Н.Н., 1978, с. 133]. Традиция устраи-вать жертвоприношения предкам в определенное вре-мя года в восточных районах уходит в древность, что упоминается у Н.Я. Бичурина [1950, с. 177]. Тюрки устраивали моление Небу ежегодно в начале лета, по-тому что целью его было испрашивание урожая травы, хороших удоев молока [Потапов Л.П., 1978, с. 54]. И, наконец, в этнографическое время засвидетельство-вано поминовение духов предков в дни празднования Нового года (т. е. весной) у земледельческих народов Средней Азии, юга Казахстана и скотоводов Казахста-на [Негмати А., 1989, с. 47-48; Лобачева Н.П., 1986; Кармышева Д.Х., 1986, с. 50-56]. Итак, традиционно Новый год отмечался весной, чаще – в день весенне-го равноденствия. О возможном использовании котлов для варки жертвенной пищи на коллективных трапезах во время календарных праздников, прежде всего – ве-сеннего Нового года Ноуруза говорит и Е.Е. Кузьмина [2008, с. 269].

Таким образом, природная среда и культурные объекты эпохи ранних кочевников на северных скло-нах Илейского Алатау и в Иссык-Кульской котловине находятся в тесной взаимосвязи. Вероятно, благопри-ятные природные условия (тополандшафтные, клима-тические, растительный и животный мир и т. д.) и адап-тация к ним древних жителей региона, выработанный образ жизни способствовали сакрализации названной территории в I тыс. до н. э. Находки кладов металли-ческих изделий связаны с рядом природных объектов и археологических синхронных памятников, в их рас-положении прослеживается определенная закономер-ность, продиктованная сложившейся системой миро-воззрения, сложными религиозно-мифологическими представлениями.

ТОПО-ЛАНДШАФТНАЯ СИТУАЦИЯ НАХОДОК КЛАДОВ С МЕТАЛЛИЧЕСКИМИ КОТЛАМИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

52

Жетысу и Иссык-Кульская котловина, как это было сказано, выделяются на фоне других регионов скифо-сибирского мира в том отношении, что здесь встречаются котлы определенных форм, в сочетании с курильницами и жертвенными столами, и характер находок их в большинстве случаев случайный. Для выполнения задачи нашей работы – выявления функ-циональной нагрузки, значения семиреченских ком-плексов, необходимо определить место их в системе – в ряду металлических сосудов синхронных культур. По нашему мнению, в этом случае необходимо ис-пользовать информацию: количество и объем котлов в единовременных, закрытых комплексах, характер ком-плексов, форма сосудов, сопровождающий инвентарь, топография и планиграфия археологических памятни-ков с котлами и т. д.

При анализе данных об условиях находок метал-лических котлов Северного Причерноморья выясняет-ся, что они входят в состав погребального инвентаря курганов, определяемых в литературе как «царские», курганы «скифской знати», «погребения богатых ски-фов». Несмотря на то, что большинство из них огра-блено, набор инвентаря включает чаще полный набор вооружения, посуду, называемую ритуальной – кубок, ритон, чаша; золотые гривны, конское снаряжение, на-вершия (от повозок или от зонтов). Таким образом, это погребения воинов, занимавших высокий социальный статус в обществе. Исследователи их классифициру-ют как царские, аристократические, погребения знати, стоявшей во главе родо-племенной группы, часто это семейные усыпальницы. Либо в них были погребены знатные воины, представители весьма высокого ранга. При описании нередко зафиксировано доминантное положение кургана, содержащего котлы: один из наи-более крупных (Аксютинцы, курган 2), самый богатый в могильнике (у с. Волковцы, курган 1). Выявлено, что в погребальной практике скифов V – IV вв. до н. э. су-ществовали определенные принципы, регламентирую-щие наборы сопроводительного вещевого комплекса в соответствии с тем, какое положение в обществе занимал тот или иной представитель общества [Фиал-ко Е.Е., 1999].

Как правило, котлы в скифских погребениях стоя-ли на ножке, т. е. в вертикальном положении, устьем вверх, с костями жертвенных животных внутри (баран, корова, бык), в комплекте с черпаками, амфорами, гли-няными сосудами и др. Обычно составляли комплект с хозяйственной утварью, посудой, занимали соответ-ственное местоположение: в ногах между стенками саркофага и гробницы, где ставилась утварь; в камере хозяйственного назначения; в камере с предметами хо-зяйственного обихода; в хозяйственной нише боковой камеры; в нише с кухонным инвентарем; у выхода из погребальной камеры; рядом с погребенным слугой

(служанкой). В IV – III вв. до н. э. встречаемость кот-лов в погребениях становится выше. В «царских» захо-ронениях отмечено по 2-3 котла, которые помещали в хозяйственные камеры или ниши. Погребенные воины были снабжены полным комплексом наступательного и защитного вооружения, а также бронзовым котлом с костями барана и др., по мнению исследователей, они занимали какое-то особое положение в обществе [Мелюкова А.И., 1989, с. 58]. Таким образом, захоро-нения с наличием металлических котлов относятся к разряду «царских», аристократических погребений, а также «привилегированных дружинников», сопро-вождающих «царей» (Чертомлык, Солоха, Гайманова могила…).

Замечено, что большинство погребений, где были обнаружены бронзовые котлы, датируется IV в. до н. э., хотя известны с VII – начала VI в до н. э. Данное об-стоятельство соотносится с тем, что именно IV в. до н. э. определяется большинство скифских «царских» курганов, устанавливается существование раннеклас-сового государства, достигшего своего расцвета в IV в. до н. э. [Хазанов А.М., 1975, с. 186]. То обстоятельство, что котлы в скифских памятниках выявлены в погре-бениях «царей», аристократии или богатого воина–дружинника», может свидетельствовать не только о высокой ценности этой категории предметов в матери-альном смысле и об индикаторе достаточно высокого социального ранга. Можно предложить, что они имеют отношение к обрядам, обычаям, утверждающим или сохраняющим традиции родо–племенной солидар-ности, тем более, что котлы в «царских» погребениях достигают крупных размеров. Они располагались с ко-стями животных внутри, среди хозяйственно–кухонной утвари, на выходе из погребальной камеры и т. п., что, возможно, косвенно указывает на особенности исполь-зования котлов в цикле погребально-поминальных об-рядов.

В ряде богатых курганов Крыма жертвенная пища также помещалась в бронзовые котлы (Куль-Оба). Кот-лы, происходящие из «царских» погребений и погре-бений аристократии, выделяются своим декором и до-вольно крупными размерами.

Металлические котлы в ареале савроматской культуры, судя по данным К.Ф. Смирнова, выявляются как в курганах, так и при случайных обстоятельствах. В могилах они найдены под насыпью кургана на уров-не древней поверхности; в специальном углублении; в могиле у изголовья или недалеко (на некотором рассто-янии) от скелета; на ножке, реже вверх дном. Фиксиру-ются следы копоти на стенках котла, кострища, зола на месте находок. Но прослеживаются общие принципы расположения котлов в погребениях с памятниками скифов: курганы занимают командные высотные от-

кУльТУРНО-ИСТОРИчЕСкАя АТРИБУцИя ПАмяТНИкОВ

53

метки на местности, в могиле фиксируется большой набор вооружения. Инвентарь, сопутствующий котлам, следующий: оружие (мечи, наконечники стрел, кинжа-лы, копья), каменные жертвенники (не всегда), брон-зовые зеркала, бусы, гребень, сосуд, кости животных. Обстоятельства, при которых находят металлические котлы, говорят о том, что они могли предназначаться для снабжения умершего посмертной пищей; о том, что какие-то из них использовались при совершении погребально-поминального обряда (зола, уголь, ко-поть). По мнению ведущего исследователя савромат-ской культуры К.Ф. Смирнова, в обществе ранних ко-чевников Поволжья и Южного Приуралья происходили сходные социальные процессы со скифами, а именно: формирование строя военной демократии в VI в. до н. э., характеризующееся интенсивным разложением родового строя, ослаблением кровно–родственных уз; усилением имущественной и социальной дифферен-циации и обособлением родовой верхушки; усилением роли дружины [1964, с. 199-200, 210-211].

Постепенно, с переходом ко времени существова-ния сарматской культуры, ситуация меняется: захоро-нения лиц высокого социального статуса значительно выделяются по своим размерам и составу сопровожда-ющего инвентаря. В частности, в Южном Приуралье выделяются погребения военачальников и женщин-жриц [Мошкова М.Г., 1989]. Металлическая посуда более характерна для таких погребений. Исследовате-ли отмечают закономерность: наибольшее количество металлической посуды отмечено на Нижнем Дону и в междуречье Дона-Волги, где сосредоточены очень бо-гатые сарматские могилы; отсутствие в Южном Приу-ралье котлов и др. металлических сосудов, как и малое количество среднесарматских захоронений, сопрово-ждается отсутствием богатых могил. Предполагается использование металлических котлов при отправлении культовых церемоний [Мошкова М.Г., 1989, с. 182].

В целом, для культуры сарматов характерны как случайные находки металлических котлов, так и рас-полагавшиеся в курганах сарматской знати. Положе-ние их также различно: в погребальной камере и под насыпью, в перевернутом виде, на боку или в верти-кальном положении, поврежденные или нет, с костями животных внутри и без. Анализируя сарматские погре-бения с бронзовыми котлами, исследователи пришли к заключению об их знаковой роли, связи с какими-то культовыми отправлениями [Мухопад С.Е., 1986; Боко-венко Н.А., Засецкая И.П., 1993, с. 234].

В среднесарматское время (II в. до н. э. – II в. н. э.) наибольшее количество захоронений с металлической посудой обнаружено на нижнем Дону и в междуречье Дона и Волги, где сосредоточены очень богатые сар-матские могилы, единицы найдены в Заволжье и между Днепром и Бугом. В южном Приуралье в среднесармат-ское время ни котлов, ни других металлических сосу-дов пока не известно. Возможно, это объясняется и тем, что в Приуралье вообще очень мало среднесарматских захоронений, а среди них совсем нет богатых могил. По находкам определено, что в низовьях Дона в I – II вв. н. э. находился центр крупного и богатого сарматского объединения. Здесь в I в. до н. э. – I в. н. э. – зафиксиро-ваны котелки на тризнах богатых погребений.

М.Г. Мошкова присоединяется к мнению А.Д. Та-ирова и также заключает, что во 2 половине VI в. до н. э. ситуация в Урало-Аральском регионе заставила

номадов, кочевавших между западными отрогами гор Южного Урала и Приаральем, перенести центр свое-го племенного объединения и родовые могильники в степи Южного Приуралья. «Именно с этого времени в степях Южного Приуралья фиксируются богатейшие и интереснейшие захоронения, которые дали возмож-ность говорить о появлении здесь культуры ранних ко-чевников в «готовом» сложившемся виде. Со 2 полови-ны VI в. до н. э. на Южном Урале начинают функцио-нировать два центра – в Южном Приуралье и в Южном Зауралье [Мошкова М.Г., 2006, с. 211].

В позднесарматское время (II – IV вв. н. э.) – преимущественно распространены котлы III типа [Мошкова М.Г., 1989, с. 195; Боковенко Н.А., Засец-кая И.П., 1993, рис. 1, с. 233-234]. Находки этих кот-лов сосредоточены в Южном Приуралье, где известны захоронения аристократической дружинной верхушки. Преимущественное положение котлов в погребениях сарматского этапа – у края могильной ямы, на уровне древней поверхности, а также в могильной яме; часто вверх дном, или лежащим на боку, поврежден, закоп-чен. Это может свидетельствовать о том, что котлы в богатых сарматских погребениях использовали в про-цессе тризны и оставляли умершему вместе с дарами и вещами, ему принадлежавшими. М.Г. Мошкова и С.В. Демиденко выделяют «всаднический горизонт», оставленный военизированной социальной верхуш-кой позднесарматского общества. В состав инвентаря всаднических погребений входят длинные мечи, же-лезные ножи и уздечные наборы. При этом, располо-жение вещей в могиле было регламентировано, что в большинстве случаев выдерживается. Меч – слева от погребенного, портупейные пряжки (портупейный ре-мень) – рядом с мечом; ножи – справа у голени; уздеч-ные наборы, сосуды и котлы оставляли в ногах или у головы погребенного, очень редко – сбоку от него. Авторы также отмечают, что основная часть воинских позднесарматских могил сосредоточена на территории Южного Приуралья и Нижнего Дона [Мошкова М.Г., Демиденко С.В., 2010, с. 257-258, рис. 1, 7; 3].

В III – II вв. до н. э. основную силу сарматского общества составляли аристократические дружины. В I в. до н. э. – IV в. н. э. история сарматских племен пол-на военных походов. Этот период характеризуется ин-тенсивным процессом классообразования: обособле-нием «царей» и племенной верхушки, выделяющейся богатством и влиянием на рядовых соплеменников, а также рядового свободного населения и неимущих слоев. Усиливается роль аристократической дружины, дружинники становились профессиональными воина-ми [Хазанов А.М., 1971, с. 67-68, 82-85]. Именно I в. до н. э. – I в. н. э. датируются I и II типы котлов (по Н.А. Боковенко), из которых I тип – имеет форму, раз-меры и декор, напоминающие в какой-то мере кубки, и по обстоятельствам находок – это, скорее всего, не бытовая посуда. II тип котлов отмечен на «тризнах» в курганах сарматской знати. Учитывая «военный» ха-рактер аристократии, можно предположить, что такие котлы могли использоваться для каких-то обрядовых действий при погребении, связанных, например, с ге-роизацией умершего (погибшего).

Котлы восточной части Евразийского пояса сте-пей (Сибирь, Саяно-Алтай) имеют различное проис-хождение: единичные случайно найденные, в кладах, в погребениях, на поселениях. В погребениях сар-

КУЛьТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ АТРИБУЦИЯ ПАМЯТНИКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

54

гатской культуры выявлено, что заупокойную пищу оставляли в ногах, у плеча, у пояса погребенного. Котлы найдены случайно и в отдельных богатых по-гребениях [Могильников В.А., 1992, табл. 121, 15]. По сведениям Н.П. Матвеевой, курганы с котлами занима-ют особое, определенное место в системе памятников, в чем перекликаются с погребениями других культур или регионов [1987; 1993, с. 21-38, рис. 2, 6, 14, 19]. В погребениях гороховской культуры выявлены бронзо-вые котлы на коническом поддоне. Для этих погребе-ний также характерны в качестве сопроводительного инвентаря предметы вооружения, конского снаряже-ния, панцири. Бронзовые котлы культуры плиточных могил происходят из Закаменского и Корсуковского кладов, из Агинской степи, Тапхарского могильника. Котлы обнаружены по 1 экземпляру преимуществен-но в курганах знатных воинов и представителей пле-менной знати. Прослеживаются следы совершения определенных обрядовых действий: помещение в спе-циальное углубление, с черепом лошади внутри и др. [Членова Н.Л., 1992, с. 252, табл. 101, 11, 43]. Одной из самых северных точек с бронзовым котлом, вероят-но, являются верховья реки Мархи, притока р. Вилюй (случайная находка) [Архипов Н.Д., 1980]. Бронзовый сосудик–подвеска в виде котла скифского типа обна-ружен в более поздних курганах под Мариинском в Кемеровской области. Стоит обратить внимание на тот факт, что в этой группе насчитывается всего два кур-гана и расположены они на господствующей высоте [Кулемзин А.М., 1979, с. 87-89]. В Тыве бронзовые ко-телки известны из случайных находок различного вре-мени, возможно, часть их происходит из разрушенных курганов. В кургане могильника Аймырлыг, причем в последнем случае котелки содержали камни с отчетли-выми признаками воздействия высокой температуры [Мандельштам А.М., 1992, с. 192-193; Кызласов Л.Р., 1979, рис. 35; Грач А.Д., 1983; Мандельштам А.М., 1983]. В общем, бронзовые котлы обнаруживаются: в кладах, в погребениях, в районе поселений; в Сибири представлены почти все варианты обстоятельств на-ходок металлических сосудов. Орнаментированные котелки средних размеров (Д = 20-30 см, Н = 30-40 см) отмечены как случайные находки. В тех случаях, когда они были обнаружены в качестве погребально-го инвентаря, в могилах были погребены воины (если коллективная усыпальница, то воины присутствовали), остальной инвентарь представлен набором оружия, а также конским снаряжением, гривнами и др.

В памятниках тагарской культуры Западной Си-бири находки котлов, фиксируемые с VIII – VII вв. до н. э., имеют различный характер: 1. На поселениях; 2. В кладах, которые состоят как целиком из котлов, так и в комплексе с другими предметами. Клады – разные по составу; 3. В погребениях. Котелки–курильницы фик-сируются в погребениях племенной знати (?).

В курганах более позднего, тесинского этапа (II – I вв. до н. э.), встречаются котелки этого же типа, но малых размеров, получают распространение миниа-тюрные котелочки и подвески в виде котлов. Отмече-ны случайные находки. Зафиксированы металлические котлы в курганах–склепах (Большепичугинский, Алче-датский, Шестаковские курганы 2, 3, 7). Считается, что это родовые или фамильные усыпальницы, рассчитан-ные не на одно поколение. Всего из памятников тагар-ской культуры насчитывается более 100 металлических

котлов, в основном случайные находки; два найдены на поселениях; отмечены клады. Население тагарской культуры находилось на высоком уровне социального развития, по материалам погребений прослеживается значительная социальная и имущественная диффе-ренциация общества: выделяются погребения вождей племен («царские») типа кургана Салбык; воинов–профессионалов (захоронения с вооружением дистан-ционного и ближнего боя), родовой дружинной ари-стократии; рядовых членов общества [Илюшин А.М., Ковалевский С.А., 1998]. Динамика развития тагарской культуры не была равномерной.

Н.П. Матвеева отмечает, что социальная эволю-ция происходила по типу направленной трансформа-ции под влиянием номадов, вторгшихся в доступный для кочевания ландшафт и закрепившихся в социуме в качестве элитарных групп. Раннесаргатский период характеризуется «завоеваниями новых территорий, … упрочением структур военной демократии и началом формирования отношений „дистанционной эксплуата-ции“». Среднесаргатский период – в результате серии войн и миграций завершается идеологическое оформ-ление роли военной дружины и ее обособление как аристократической прослойки. Позднесаргатский этап показывает усиление социальной сегментации... [Мат-веева Н.П., 2005, с. 156].

В начале сарагашенского этапа наблюдается неко-торое изменение в погребальном обряде: фиксируются коллективные захоронения рядового населения; инди-видуальные и парные – знатных лиц; основную часть составляли родовые или семейные усыпальницы; по-являются уменьшенные и миниатюрные модели раз-личных категорий бронзового инвентаря; в том числе – котлов, новые типы предметов. Так как в Минусин-ской котловине тагарская культура была в основе своей однородна и единообразна, то возможно предположить здесь отражение существенных изменений в социаль-ной структуре общества, религиозных представлений. Котелки–курильницы появляются в погребениях с предтесинского этапа и в тесинский период тагарской культуры, в том числе в погребениях тагарской знати. Погребальные традиции, типы основной части инвен-таря продолжают и развивают формы сарагашенского этапа. Возможно, процесс развития и усложнения со-циальных отношений в обществе, идеологии, вырази-вшийся в замещении могильника одним курганом на позднем этапе тагарской культуры, нашел отражение и в других составляющих погребального обряда. В част-ности, некоторое количество находок металлических котлов раннего этапа культуры, которые для нас явля-ются случайными, могли быть связаны с местом совер-шения каких-либо коллективных обрядов, в том числе погребально-поминальных. Можно предположить, что позже котлы стали помещать в могилы, где захоронены коллективы родственников. Вотивы и модели котлов, помещенные в могилы, связаны, вероятно, с усилени-ем социальной роли вождей и т. д. Возможно, метал-лические копии, вотивы, подвески в виде котлов несли определенную смысловую нагрузку, идеологическое содержание, и представляли собой социальный инди-катор. Может быть, здесь права Э.Б. Вадецкая, счи-тающая, что в могилах вождей–тагарцев сочетаются воинские и религиозные регалии [1989]. По мнению некоторых исследователей, миниатюризацию оружия на тесинском этапе можно объяснить появлением дру-

55

жин с профессиональными воинами, а миниатюры в могилах поддерживали формальное право рядовых общинников быть воинами [Кулемзин А.М., 1979б]. Возможно, на тесинском этапе в склепах, где захорани-вались члены семьи или рода, котелки принадлежали мужчине как главе, старейшине (?).

На территории Алтая и прилегающей территории (Приобье) находки котлов в раннем железном веке име-ют различный характер. На Алтае известны котелки-курильницы с семенами конопли внутри в погребениях представителей высокого социального ранга: в Пазы-рыкском кургане №2, который можно назвать «цар-ским»; в Берельском кургане №9* [*Пользуясь слу-чаем, хотим выразить благодарность З. Самашеву за предоставленную возможность долгие годы работать на этом замечательном памятнике], принадлежавшем к числу крупных (элитных – З. Самашев) в могильни-ке [Руденко С.И., 1953, табл. XXIV; Самашев З., 2011, с. 127, рис. 26]. Большинство других котлов найдено при случайных обстоятельствах. Выделяются обстоя-тельства находки котла в устье р. Киргизки (Томское Приобье). Местонахождение его на самом высоком ме-сте гривы в яме вместе с керамикой, с бронзовым на-вершием, пережженными костями, галькой, угольками (следами использования огня) – явно свидетельствует о ритуальном характере использования котла и всего комплекса. Известны находки котлов в погребениях, в том числе разрушенных [Кунгуров А.Л., 1995, рис. 1-2; Уманский А.П., 1989].

Социальная организация номадов Горного Алтая в раннескифский период характеризуется еще слабой структурированностью. В политическом отношении кочевники, вероятно, представляли собой племенное объединение без ярко выраженной верховной власти. Пазырыкское общество, по заключению исследовате-лей, характеризуется достаточно высокой степенью милитаризации, наметилась тенденция к формирова-нию определенной группы воинов-профессионалов, составляющих дружину (служилую рать) вождя. Инди-каторами служителей культа пазырыкского общества считают: бронзовые жаровни с камнями, зерна коноп-ли, «шестиноги», каменные алтарики, специфичные зеркала. Скорее всего, у «пазырыкцев» действительно наметилась тенденция к формированию особой группы служителей культа. В общем: во главе «пазырыкского» общества стояли вожди племен и союза племен. В их руках сосредотачивалась вся верховная военная, рели-гиозная и административная власть [Дашковский П.К., Тишкин А.А., 2005, с. 129, 132].

В соседних районах Восточно-Казахстанской об-ласти обычны случайные находки котлов [Арслано-ва Ф.Х., Чариков А.А., 1980]. В основном это единич-ные сосуды, выпаханные в поле, или обнаруженные в районе горных скальных выходов (прииск Степанова; с. Орловка). Но отмечен также случай обнаружения котла в составе комплекса с двумя бронзовыми ножа-ми (обломанными). Размеры котлов средние и крупные (ближе к крупным): Н = 30-51 см, Д yстья = 30-45см.

На территории Монголии зафиксирован бронзо-вый котел на поддоне из могильника Улангом, могила 33 (V – III вв. до н. э.). Котел стоял в ногах погребен-ных на зольном пятне с костями барана, очевидно, он был использован в обрядах погребально-поминального цикла. По описанию можно заключить, что могила ни-чем не выделялась из остальных, содержала довольно

богатый набор оружия, останки пяти человек [Новго-родова Э.А., 1989, с. 289, 264].

На территории распространения улубаевско–тасмолинской культуры (Центральный и Северный Казахстан, Тоболо–Иртышское междуречье) находки котлов отмечены редко, преимущественно – в качестве погребального инвентаря, а также случайные находки. Размеры средние.

На территории Средней Азии выделяется район Памира, где в погребениях выявлено четыре неболь-ших бронзовых котелка. Располагались они в головах или за спиной погребенного, в верхней половине мо-гильной ямы. Из четырех погребений, содержащих ко-телки, одно выделяется богатством инвентаря (V – III; IV – III вв. до н. э.) [Литвинский Б.А., 1972, с. 43-50]. В Фергане бронзовый котелок в числе остального инвен-таря был обнаружен в одном из самых богатых в рас-сматриваемом районе погребении VI – IV вв. до н. э. – Кошэтер [Винник Д.Ф., 1970]. В публикации Ю.А. За-днепровского перечисляются факты случайного выхо-да металлических котлов: БФК, с. Тюячи; правый берег р. Кара-Кульджа; окрестности гор. Шурабашат [Задне-провский Ю.А., 1962, с. 162-164]. Из случайных нахо-док близких к нам регионов мы включили в наш обзор Восточный Туркестан. Котлы металлические, а также курильницы и жертвенные столы и, видимо, обручи от крышек котлов, очень схожие с этими категориями ве-щей из Жетысу, в большом количестве находят в Синь-цзяне. Но условия находок отличны от семиреченских: упоминаются выветренный курган; раскопанные по-гребения (мог. Алагоу, курган в районе Хиньянг на бе-регу р. Гуннайсы, Чжаосу); «в земле одного из курга-нов»; в районе Баликун вынуты из холма диаметром 30 м и высотой 3 м [Литвинский Б.А., Раевский Д.С., Погребова М.Н., 1985; Дебэн-Франкфорт К., 1989]. Е.Е. Кузьмина предположила, что прообразом трипо-дов является экземпляр сосуда типа ding из Северо-Центрального района Китая из коллекции Артура Са-клера XII – XI вв. до н. э. Происхождение котлов типа 1 на поддоне, возможно, связано с сосудами типа Fu из Северного Китая VIII в. до н. э. [Кузьмина Е.Е., 2008, с. 270, 271].

Попытаемся суммировать приведенные выше данные обзора. Металлические котлы оставляли в ка-честве погребального инвентаря в «царских» курганах, курганах элиты, воинов, в выделяющихся по местона-хождению в ландшафтном и планиграфическом отно-шении памятниках. Несомненно, между погребальным инвентарем и размерами, местоположением кургана существует связь этих элементов, отражающих соци-альный статус погребенного.

Набор инвентаря, сопровождающего богатые погребения, довольно характерен. Именно в захоро-нениях сословной аристократии отмечены бронзовые котлы, ритуальные чаши, парадные ритоны и плаки-рованные золотом мечи [Бойко Ю.Н., 1987]. Если же мы коснемся вообще принципов расположения таких погребальных памятников, то заметим ожидаемую картину: царские могилы чаще располагались с уче-том определенных требований, подчеркивающих осо-бую роль царя-вождя и соответственно особый статус его могилы. Так, Аржан располагался в самой высокой котловине (Турано-Уюкская), в долине р. Уюк, где луч-шие зимние пастбища [Грязнов М.П., 1980, с. 3]. Бес-шатырский «царский» могильник расположен у под-

КУЛьТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ АТРИБУЦИЯ ПАМЯТНИКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

56

ножия гор Желшалгыр, у входа в ущелье Шилбыр, на правом берегу р. Или. Авторы публикации отмечают «возвышенное, открытое с трех сторон место», хоро-шо просматривается все левобережье реки, вплоть до отрогов Илейского Алатау [Акишев К.А., Кушаев Г.А., 1963, с. 25-26]. Курган Ак-Алаха 2 на плато Укок, по мнению исследователей, содержал захоронение ребен-ка, принадлежавшего к воинской элите, «находился у северного склона морен, ограничивающих с юга до-лину р. Ак-Алаха». Он располагался на возвышенном месте, выделялся среди ниже расположенных рядовых погребений. Сопроводительный инвентарь – оружие, гривна, серьга [Полосьмак Н.В., 1993]. Косогол, где был найден известный комплекс, – долина, окруженная с трех сторон возвышенностями, поселение с котлом располагалось выше могильника по течению реки.

В Жетысу, помимо того, что зона наложения «цар-ских» курганов и «кладов» с котлами представляет в целом территорию, ограниченную с трех сторон хреб-тами Илейского Алатау, открытую в одну сторону – на север, возвышенную; в каждом конкретном случае эта ландшафтная ситуация дублируется в микроландшафте либо занимает вершину увала, холма. Допуская культо-вый характер медных котлов (А.К. Акишев, А.Н. Берн-штам, И.И. Копылов, Е.А. Спасская, Л.Н. Ермоленко и др.), позволим себе произвести сравнение точек с находками котлов с расположением других культовых объектов-святилищ, храмов на территории восточной Евразии. Как правило, они расположены на высоком плато берега реки; занимают господствующее положе-ние в системе древнего памятника; возведены на плат-форме; на вершинах холмов или горок, характерным является источник чистой воды; на господствующих высотках на местности, с «хорошо просматриваемой линией горизонта [Малеев Ю.Н., 1994; Пугаченко-ва Г.А., Ртвеладзе Э.В., 1990, с. 34; Пугаченкова Г.А.. 1987, с. 47, 50; Русанова И.П., Тимощук Б.А., 1993; Гусаков М.Г.. 1987, с. 25]. Прослеживается устойчивое стремление устроить святилище, храм на возвышен-ности, истекающее из понимания горы, его семанти-ческой нагрузки.

На этом фоне условия находок семиреченских котлов, на первый взгляд, заметно отличаются (При-ложение 7). Условия находок: в арыке (глубина = 2,85 м от уровня современной дневной поверхности); на пашне (в распаханном кургане?); в вертикальном сре-зе склона горы; на дне оврага в яме (?) диаметром 2 м, глубиной 2,5-3 м; на последнем уступе хребта; на нижней надпойменной террасе реки; на вершине пред-горной возвышенности («прилавок»); под насыпью холма; в ущелье; у подножия горы; на дне озера; в овраге (глубиной -1,5 м); у места впадения одной реки в другую; на глубине 2,0 м (при земляных работах), в насыпи кургана в середине цепочки (Улжан, к. 3) [Ту-легенов Т.Ж., Иванов С.С., 2012]. Размеры (медных котлов): Н = 13,5 – 78 cм, Д устья = 14,5 – 81 cм. Ко-личество котлов в отдельных находках и кладах: от 1 до 10-12 штук. Количество котлов в каждом комплексе: пять котлов, три – вложенные в один большой котел и накрытые пятым вверх ножками и с курильницей; устьем вверх, в единственном числе; в количестве 1 или 2 штук ножками вверх рядом; вставленные один в другой – 6 экз.; три штуки вверх ножками рядом с двумя курильницами и двумя блюдами; два экземпля-ра устьем вверх стояли рядом; два котла (один вверх

ножкой накрывал другой); комплекс с миниатюрным котлом и с ковшом; четыре случая – в комплексе с уди-лами (2-4 пары; наконечником копья, кинжалами, а также кельт и зеркало, наконечник стрелы); в обломках нескольких котлов с жертвенным столом; в комплексе двух котлов с двумя курильницами и двумя жертвенны-ми столами; сочетание разных типов котлов; сочетание медных и чугунных котлов; в поврежденном виде; со следами ремонта; закопченные; фрагментированные; в обломках; с утратами (поддоны, ручки); деформирова-ны; с дырами. В сопровождении: бронзового/медного блюда в пяти случаев; жертвенных столов, курильниц (5 случаев), фрагментов керамики, костей животных и пепла (3 случая), слитков бронзы (1).

Помимо преимущественно случайного характе-ра находок, территория Жетысу и Кыргызстана выде-ляются большим суммарным объемом металлических котлов и их концентрацией, а также значительным разовым объемом котлов в отдельных случаях находок. На территории Жетысу и Иссык-Кульской котловины находки медных котлов непосредственно связаны с та-кими природными объектами, как гора и вода. Важны в этой ситуации следующие моменты: расположение могильников эпохи ранних кочевников цепочками кур-ганов вдоль рек, стекающих вниз, часто более высокое по отношению к курганам местоположение площадок с котлами; также по берегам рек, выполнявших опреде-ленную роль в мифологизированной картине мира.

О значении, которое придавали местоположе-нию святилища, о влиянии природных и ландшафтных условий на выбор места проведения обрядов, можно заключить по этнографическим исследованиям, про-следившим однозначность понятий «богатый» и «свя-щенный» [Дугаров Д.С., 1991]. Наслоение археологиче-ских памятников в священной долине свидетельствует о древнейших традициях в использовании природного объекта. Эта связь понятий «богатый» и «священный» явно проступает в районе северных склонов Илейско-го Алатау. О благоприятнейших природных условиях этого региона говорилось выше. Обилие травы и воды, дающих скоту корм, жизненно необходимо для кочев-ника. Эта земля, обеспечивающая людей их богатством – скотом, стала священной для них. Здесь с Неба нис-ходила высшая благодать, здесь и обращались к Богам и предкам.

Поселения и святилища, культовые площадки, занимавшие «прилавки» и верховья долины, т. е. одну зону – не случайно накладываются друг на друга, со-провождают друг друга. Также как и, возможно, мо-гильники с остальными памятниками. Они занимают «ступень» у гор – наиболее удобную для заселения, т. е. то, что являет собой «средний мир». Иначе гово-ря, это буферная зона, отсюда шел путь наверх, отсюда отправляли умерших вниз. Не случайно и возведение курганов в древней традиции на высоком берегу реки, откуда открывается вид на окружающую местность, призвано было подчеркнуть переход в нижний мир. Поэтому место проведения обрядовых действий макси-мально сакрально. Помимо сакральности в простран-ственном и временном отношении, эта характеристика точки дублируется по нескольким признакам: близость высочайших снежных вершин (Мировая гора) и реки (медиаторы), срединная зона; горы, благоприятные природно-климатические и погодные условия. Имею-щийся в нашем распоряжении материал не позволяет

57

выявить детальной закономерности в расположении святилищ. Возможно также, это объясняется различи-ем в назначении и статусе предполагаемых святилищ и культовых мест, а также тем, что какие-то из находок могут представлять собой объекты бытового характера и т. д.

Для каждого народа, группы населения, рода, - освоенная ими территория, географическое простран-ство – это упорядоченный мир, Космос, семантический центр. Для каждого рода его территория соответство-вала идеалу, запросам людей, т. к. люди на ограничен-ной территории приспосабливаются к окружающему их типу ландшафта, это отражается в особенностях материальной и духовной культуры, традициях и т. д. Обжитое, свое, безопасное пространство было ограни-чено, маркировано. Маркерами служили гора, дерево, коновязь. Другие эквиваленты середины мира, центра – очаг, алтарь, храм и т. д. Горы-ограничители терри-тории, предгорья и низкогорье – как сфера обитания людей, где располагались, вероятно, святилища, моги-лы предков, - все это представлено в районе северных предгорий Илейского Алатау.

Если учесть, что северные склоны Илейского Алатау террасированы, границами обжитого, «свое-го» пространства могли служить реки, овраги, горы, то общая территория состоит из участков, ограничен-ных естественными природными объектами; в среднем мире – между горами и степью. И хотя на сегодняшний день мы не всегда можем твердо увязать все находки кладов из котлов и курильниц с поселениями или мо-гильниками на территории Жетысу, но, учитывая роль бронзовых алтарей и святилищ в качестве эквивалента середины мира, центра освоенного пространства, мож-но предположить: каждое святилище это семантиче-ский центр определенного территориального подраз-деления кочевников (или нескольких); совокупность, концентрация культовых атрибутов (котлов, куриль-ниц, жертвенных столов) на ограниченной террито-рии вместе с царскими могилами характеризует саму эту территорию как большую сакрализованную зону, крупный сакральный центр.

Так как находок котлов много и они достаточно сильно разнятся по количеству, объему, наличию дру-гих культовых предметов или их отсутствию, то мож-но предположить и различный статус и самих котлов и предполагаемых святилищ. Это предполагалось и в связи с различиями в микрорельефе участков. Учиты-вая местонахождения котлов в основном в районе вы-ходов из ущелий, естественно было предположить, что святилища, как и могильники – отдельные цепочки у выходов из ущелий – принадлежат нескольким семьям, пользующимся пастбищами этого ущелья. Большин-ство ученых склоняется к тому, что во второй половине I тыс. до н. э. продолжился и завершился процесс выде-ления отдельных малых семей, родственная группа ко-торых составляет большие семьи, род, племя. Соответ-ственно, одна из градаций святилищ может исходить из социальной структуры общества. В Западной Сибири в эпоху ранних кочевников выделяют два типа святилищ: индивидуальные и общественные. На общественных, принадлежавших семейно-родовой общине, поселку и т. д., находящихся в специально отведенных местах, и обнаруживают многочисленные кости животных и иногда человеческие жертвоприношения, оружие, зер-кала, бронзовые котлы и др. Индивидуальные – это до-

машние святилища и некоторые клады, выявляемые на могильниках. Как правило, исследователи связывают их с культом предков, духами-покровителями, культом оружия и воина-богатыря [Чиндина Л.А., 1987].

Таким образом, условия находок котлов в ареа-ле культур скифо-сибирского круга и на территории Жетысу и Прииссыккулья в частности, природно-климатические и географические особенности регио-на, характер археологических памятников очерченного участка Илейского Алатау позволяют выявить отличие указанного региона в системе культур эпохи ранних кочевников и предположить его как культовый центр определенной группы населения во второй половине I тыс. до н. э.

Некоторые параллели прослеживаются в обстоя-тельствах находок котлов на территории Жетысу и Сибири, что в сочетании с типологической близостью металлических сосудов позволяет предположить боль-шее по сравнению с другими территориями скифо-сибирского мира родство религиозных или идеологи-ческих установок, миграции населения и т. п. Принци-пиальное единство, выявленное при анализе условий находок котлов, заключается в неоспоримой взаимос-вязи этой категории археологических памятников с не-крополями или отдельными погребениями социально значимых персон, становлением раннегосударствен-ных образований, мощных политических и админи-стративных центров в Степи.

КУЛьТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ АТРИБУЦИЯ ПАМЯТНИКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

58

Знаковая функция рассматриваемой категории археологических предметов представляется наиболее интересной.

Для человека первобытной культуры любой предмет представляет собой часть окружающего мира. Особенностью же первобытного, мифологиче-ского, мышления являлось то, что человек оперировал образами, т. е. имел образное сознание. В силу этого каждая деталь, фрагмент вещи имел свой образный смысл. И в целом вещь наделялась определенными свойствами и несла свою знаковую функцию. «Все создания первобытной культуры традиционны, они воспроизводят образцы, освященные „авторитетом“ их мифологических создателей. Формальное сход-ство с мифологическими прототипами считалось не-обходимым для того, чтобы вещь могла существовать и выполнять свою функцию» [Антонова Е.В., 1984, с. 27]. Главной особенностью мифологического ми-ровоззрения является представление о тождестве ма-крокосма и микрокосма, при этом существенно лишь то, что организовано согласно структуре Космоса. Поэтому вещь понималась как «частный случай реа-лизации модели мира». В этом плане созданная вещь отражает те представления о строении мира, которые присущи всему коллективу, обществу людей, эпохе. И здесь имеют значение различные аспекты функцио-нирования общества, то есть общий культурный фон. Широко к этому вопросу подходит И.В. Калинина, учитывающая архаические смыслы в производствен-ных и обрядовых действиях. «Структура семантики понимается как отражение в сознании социальных от-ношений и взаимодействий, а также действий и пред-метных взаимодействий в бытовой и производствен-ных сферах [Калинина И.В., 1995, с. 8].

Ранний железный век имеет свои специфические особенности, характеристики, в том числе соответ-ствующую идеологию, религиозно-мифологические представления. Необходимо рассматривать вещи, их функциональную нагрузку в контексте культуры и це-лой эпохи, т. е. системы мировосприятия, религиозно-мифологических представлений, «духа» эпохи, систе-мы ценностных ориентиров и т. д. В это время – в I тыс. до н. э. – на огромной территории Евразии народы вош-ли в период исторического существования. В число персонажей, сохранивших роль в раннеисторических описаниях, входят «царь», «свой и чужие», а также элементы, формирующие модель мира. И.М. Дьяконов считает, что нельзя абсолютизировать разницу в обла-сти сознания. «Подлинный прогресс происходил лишь в области производства оружия, и именно с этим были связаны изменяющиеся возможности складывания всё более сложных производственных отношений». Суще-ственной разницы в мировосприятии основной массы населения ещё нет, лишь идеология царской власти облекается в мифы [Дьяконов И.М., 1990, с. 178-180].

Та картина мира, которая существовала в сознании создателей этих предметов, находила своё выражение, воплощалась в различных предметах материальной культуры, тем более – обладавших высоким семиоти-ческим статусом. Это осуществилось и посредством определённых структурных элементов, выявленных исследователями на широком круге археологических источников. Анализ и сопоставление их при рассмотре-нии металлических котлов – один из методов работы. Другой метод – анализ вещи в рамках тех категорий, куда эти вещи входят, т. е. в плане функционального назначения категории вещей. В данном случае – котел выступает как посуда.

В общем, для наиболее полного анализа метал-лических сакских котлов как культурного знака, не-обходимо попытаться учесть по возможности большее количество их характеристик: форму, материал, декор, технологию изготовления, обстоятельства находки и состав комплекса, в котором найден сосуд, время, ме-сто, следы использования, культурный фон (среда), религиозно-мифологические представления. Не все из этих аспектов мы имеем возможность учесть в силу специфики данного археологического источника – слу-чайного характера находок в Жетысу и на значитель-ной части территории степной и горно-долинной зон Евразии.

форма котлов. Сосуд, как вообще любая вещь в архаическом и традиционном обществе, в силу образ-ности мифологического восприятия мира – изоморфен образу пространства, структура вещи соответствует структуре пространства. Набор универсальных семио-тических оппозиций, как основа описания мироздания, с одной стороны, и отождествление мира с его фраг-ментами – с другой стороны, фиксируется на огромном пространственном и временном расстоянии по функ-циям посуды от древнеземледельческих цивилизаций Передней Азии до восточно-европейского фольклора и этнографических обществ Сибири [Андреева М.В., 1996; Свешникова Т.Н., Цивьян Т.В., 1997].

Один из образов Космоса – антропоморфный. С частями человека соотносились элементы посуды в этнографическое время и эта же традиция прослежи-вается в более ранние периоды, например, в Древней Греции – надгробные сосуды-надгробия представля-ли собой образ умершего, напоминая скульптуру как внешне, так и в семантическом плане символизируя «Древо жизни» (позже здесь – храмы, стелы, статуи) [Акимова Л.И., 1990]. Отчетливо демонстрирует это принятые названия частей посуды: «рот, устье», «клюв, носик», «ушки», «горлышко», «тулово», «сосок», «ножка». В свою очередь, первочеловек представлял собой модель, по которой мифопоэтическое сознание первоначально строило описание Вселенной. Челове-ческий организм и его функции образуют основу арха-ичной классификации. Выстраивается один образный

СЕмИОТИчЕСкИй СТАТУС мЕТАллИчЕСкИХ кОТлОВ: ОПЫТ РЕкОНСТРУкцИИ

59

ряд. В древнеземледельческих цивилизациях известны антропоморфные сосуды, передающие образ богини или замещающие изображения божеств. Известно, что мифопоэтическое мировоззрение исходит из тож-дества макрокосма и микрокосма. Это сохранилось до этнографического времени: у якутов ритуальный со-суд – чорон – символизировал Вселенную, структурно состоял из трех частей. Одновременно существовали зооморфные сосуды или сосуды на зооморфных нож-ках, уподобляемые телу живого существа, животного. В древнеиндийском ритуале Agnicayana описывается процесс изготовления ритуального глиняного сосуда для огня ukha. Конечно, этот сосуд имеет особый ста-тус и соответственно связанные с ним представления. Но в основе (по сути – алтарь) его лежит сосуд. Важно, что по ходу его изготовления соответственно трем ча-стям сосуда обращаются к трем зонам: Земле, Воздуху, Небу; не менее важно и изготовление трех сосудов для жертвенного огня, соответствующих трем лицам. Не вдаваясь в рассуждения о сакральной роли огня, отме-тим лишь этот факт. Ukha водружается на специальный постамент [Литвинский Б.А., 1991, с. 71].

Металлические сосуды-котлы из Жетысу, как в общем и всего скифо-сибирского мира, в целом под-разделяются на три типа: на поддоне, на трех ножках, без ножек. Рассмотрим их структурные компоненты. Котлы на поддоне представляют собой, по сути, сосуд сфероидной формы, емкость на поддоне, т. е. на воз-вышении. Структурные элементы – емкость (сосуд) и поддон соотносятся, вероятно, с вертикальной структу-рой Космоса (космографическая структура), где ножка символизировала Мировую гору. Возможно, они ана-логичны символике курильницы, где ножка символизи-рует Мировую гору, а блюдо – горизонтальную модель мира [Акишев А.К., 1984, с. 96 и др.]. Таким образом, котел на поддоне соотносится с вертикальной структу-рой мира через свои структурные элементы и через ряд образных представлений (знаков), выражавших модель мира, соответствующих друг другу, изоморфных друг другу (сосуд – человек – дерево – гора). Д.С. Раевский, рассматривая вопрос о символике котла царя Арианта, помещает его в центр организованной Вселенной как аналог мировой оси, мирового столпа [1985, с. 114].

Сосуды на трех ножках – и антропоморфные и зооморфные – известны в памятниках первых земле-дельческих цивилизаций, с эпохи халколита. Известно, что форма, декор, вообще любое оформление вещи в первобытном обществе не служило лишь эстетиче-ским целям, чисто декоративным функциям, а имело определенное значение, несло смысловую нагрузку. В данном случае имеет значение несколько элементов: 1. Сосуд располагается на ножках, т. е. не на земле; по вертикали, очевидно, соотнесен с осью Мира; здесь как отдельная вещь котел входит в один семантиче-ский ряд как культурно-исторический вариант миро-вого дерева. Исходным пунктом может являться не только признанная для саков вертикальная проекция пространственной модели мира, соотносимая с тремя зонами; но более архаичная, универсальная – бинар-ность восприятия явлений мира, которая включает не только оппозиции «вверх – вниз», но и «внутри (в се-редине) – снаружи». В этом случае если не принимать обязательно металлический сосуд как символ мирового древа и горы, то, во всяком случае, можно считать как вариант середины мира, оси мира. Ритуальным экви-валентом мифической «оси мира», наиболее полно вы-

ражающим значение, является конструкция, известная у индийцев в частности (и у многих индоевропейских народов): столб с колесом или венком в горизонтальной плоскости у вершины и на вершине – сосуд с «амртой», медом, вином или корзинка с плодами [Дьяконов И.М., 1990, с. 57-58, 52]. Фиксируются тропы обновления жизни, эквиваленты «живой воды».

2. Сосуд – емкость со стенками, полый внутри, уподоблялся телу живого существа. Образность ми-фологического мышления древних позволяет предпо-ложить уподобление тулова сосуда и тела животного, а возможно, содержимое зооморфного сосуда – ото-ждествлялось с самим животным. В частности, жид-кость – вино, пиво, мед и др., которые возливались и пились из таких сосудов, символизировал и кровь животного. В целом, возлияние жидкости (ритуально-го напитка) из зооморфного сосуда приравнивалось к жертвоприношению в ритуале соответствующего жи-вотного [Антонова Е.В., 1986, с. 49-50]. Показательный пример: в хеттских ритуалах в зависимости от того, идет ли в тексте за глаголом «пить» глагол «совершать жертвоприношение», текст определяется как «пить» бога, совершать возлияние» или царь «поил бога» [Ард-зинба В.Г., 1982, с. 63-64]. В первобытной культуре при изготовлении вещей соблюдались основные требова-ния, включающие введение пространственных и вре-менных показателей; выбор определенного материала; его преобразование; «оживление» вещи. В результате вещи наделялись свойствами в зависимости от того, что на них изображено, или что они изображают [Бай-бурин А.К., 1989]. Отметим, что среди семиреченских котлов есть фрагмент котла с изображением копытного животного на стенках тулова. Изображения животных присутствуют и в качестве петель, и как оформление устья (венчика), на ободах.

3. Сосуд с зооморфным оформлением связывает-ся с жертвенным животным; шире – с жертвой.

Декор. Рассматриваемые котлы опоясаны одной, двумя, обычно – тремя «веревочками», часто с «узел-ками». Стенки котлов в 21 случае декорированы тремя рельефно выступающими «веревочками» по наиболее широкой части тулова, в одном случае – двумя, в двух случаях – одной. В двух случаях – у треногих котлов показаны 1 и 2 веревочки, в 11 – три веревочки, всего – 13 случаев с «веревочками»; в 7 случаях – у котлов на поддоне, 4 – без ножек. Итого количество «верево-чек» в основном на тулове котлов – три и преобладают они у треногих котлов. Несомненно, они использова-лись при отливке котлов, в технологическом процессе. Возможно, здесь соединилось практическое, утили-тарное назначение и знаковое. Если принять подход к «содержанию археологических смыслов», который предлагает И.В. Калинина, согласно которому «семан-тика принадлежит как духовной, так и материальной сферам культуры», «исходным является положение, что в явлениях культуры отражены не только знания, представления человека о мире, но и археологические смыслы жизнедеятельности». Согласно этой предпо-сылке, «семантика археологической жизнедеятельно-сти предстает в единстве практических (утилитарных), технологических, знаковых (семиотических) смыслов» [Калинина И.В., 1995, с. 12]. Следовательно, между технологией, формой (оформлением) и функцией пред-мета существует определенная взаимосвязь. Не каса-ясь хорошо разработанного вопроса о соответствии для традиционных (архаичных) обществ ритуала тво-

СЕМИОТИЧЕСКИй СТАТУС МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

60

рения мира и ритуала изготовления вещей и соответ-ствующего отношения технологии изготовления вещей к области сакрального знания, обратимся к семантике «веревочки» (жгута, нити). Смысловое наполнение «веревочки», жгута, нити, пояса и т. д. синонимично друг другу. Они образуют одно поле значений. «Основ-ные предикаты нити – завивание, навивание на основу, растягивание, завязывание – так или иначе связаны с идеей роста, увеличения в объеме, распространения в пространстве, т. е. с главной идеей жертвоприноше-ния как «первоначального» способа заполнения без-жизненной «пустоты» [Байбурин А.К., 1993, с. 221]. Немаловажными элементами также являются количе-ство их – три, а также часто обозначенный один или несколько узелков. Кроме «веревочек» тулова котлов украшены линиями в виде зигзагов или дуговидными линиями под венчиком. Примечательно, что пока этот вид орнамента встречен на сосудах с поддонами либо поврежденных и потому с неопределимой формой но-жек. Ручки, петли и зооморфные ножки в большинстве случаев украшены «овами» или каннелюрами. Таким образом, основные части котлов – структурно обра-зующие – своеобразно декорированы. В отношении орнаментации принято считать, что «те зоны, которые в наибольшей степени орнаментировались, были не только эстетически, но и в первую очередь семанти-чески, наиболее отмеченными» [Антонова Е.В., 1986, с. 52]. В нашем материале таковыми предстают тулово, зооморфные ножки, ручки.

В большинстве случаев веревка связывается с идеей соединения, собирания разрозненного в одно це-лое, замыкания, восстановления границы между сво-им и чужим. Завязывание узла синонимично замыка-нию, используется в качестве оберегов. Опоясывание связано с идеей запрета, обозначения границы между своим и чужим, сакральным и профанным, внутрен-ним и внешним; оберега. Следовательно, обвязывание, ограждение связано с идеей защиты, в данном случае того, что заключено внутри котла; а заключена – пища или напиток. В результате семантика «веревочки» со-гласуется с назначением металлического котла. «Узел-ки», как выражение крепости, усиливают защиту, вы-полняют роль оберегов содержимого. Семантическая нагрузка числа «три» известна. Тройное обвязывание веревочкой по наиболее широкой части тулова явля-ется, несомненно, тройной защитой содержимого, а, кроме того, связывается с идеей ритуала, его назначе-нием. Одновременно граница, очерчиваемая поясом, веревкой и др. (канва, оградка вокруг кургана и т. д.), приобретала сакральный характер в ходе ритуала; круг отражал идею ритмического, циклического движения мироздания вокруг центра; отражал структуру про-странства на основе оппозиции «центр»/«периферия»; «внутренний»/«внешний». Отголоски особого зна-чения веревки, акта опоясывания в ритуале, т. е. как символа, сохранились в проявлениях традиционной культуры. Так, в ежегодных межплеменных игрищах Усть-Ангинского обрядового комплекса у западных бурят, частью которого являются хороводный танец вокруг горы Ёрд, придерживались поверья: если хоро-водный круг замкнется вокруг горы, то год будет хо-роший, «богатый и счастливый» [Дугаров Д.С., 1991, с. 147]. Веревку применяли древние тюрки в обряде почитания Неба, в частности, связывали березы. В этот же семантический ряд, видимо, входят оградки вокруг курганов, поселений, ровики, бортики и т. д. С идеей

границы, ритуальной роли границы связывается роль царя-жреца в ритуале. Исследуя семантическую основу термина, обозначаемого как «Rex», В.Н. Топоров опре-делил, что действие, передаваемое глаголом от корня «reg», приводило к сакрализации данного простран-ства или временного отрезка через проведение границ, измерения участка, членение его. Языковые варианты или производные – линия, веревка и др. Для нас важна здесь идея ограничения и идея жертвоприношения в наиболее сакральной точке пространства и максималь-но сакральной временной точке [Топоров В.Н., 1974].

Котлы без ножек: очевидно, что котлы не имею-щие ножек, непосредственно прикрепленных к тулову, тем не менее не могли использоваться без каких-либо подставок. Элементарный практический смысл подска-зывает применение здесь простейших приспособлений для лучшего подогрева котла, некоторого возвышения, приподнятия над землей. Как иллюстрации древних сказаний и исторических событий, так и этнографиче-ские данные и археологические свидетельствуют о том, что в качестве таких подставок использовались метал-лические треноги; камни (3). Подставки были необхо-димы и для придания устойчивости сосудам. Среди котлов небольших размеров есть и сосуды с носиками на поддонах и без них, очевидно предназначенные для жидкостей. А также маленькие котелки с большими ручками, с поддонами и без.

Итак, основными структурообразующими компо-нентами являются: сам сосуд – тулово котла; поддон – ножки; а также – ручки и петли.

Тулова котла – непосредственно сосуд – прежде всего может рассматриваться в контексте самой катего-рии вещей – «сосудов». С древнейших времен общече-ловеческим и универсальным является представление об основной функции сосуда как вместилище воды, пищи и, следовательно, он связывается с изобилием. С древнейших времен орнаментация свидетельствует о существовании круга представлений, связываемых с сосудом: вода, дождь, плодородие, изобилие и, в конеч-ном счете, - жизнь, мир. Помимо непосредственно пе-редающих эти образы антропоморфных форм сосудов, налепов в виде сосков, изображений сосудов в руках богов и сосудов с потоками воды (жидкости) из гор-ловины, символику сосудов подчеркивает и их орна-ментация: зигзагообразные линии, а также волнистые, связываются с водой или дождем. Как уже отмечалось, этот древний орнаментальный мотив сохранился и на сосудах и позже. Расположение его в верхней части со-суда – под венчиком у устья очень символично. Сим-волика этого орнаментального мотива сопрягается с формой сосуда и, следовательно, должна указывать на его функциональное назначение, возможное использо-вание. Подобная орнаментация характерна для котлов на поддонах, т. е. для сосуда-емкости, установленного на подставке, синонимичной мировой горе. Очень за-манчиво сопоставить: в образном выражении для древ-них содержимое такого котла ассоциировалось с благо-датью (вода, пища), посыпаемой (изливаемой) сверху, с вершины мировой горы. В ритуале такая связь актуа-лизировалась. Сама форма сосуда, изоморфная образу мировой горы, мировой оси, и, следовательно, высту-пающая как медиатор, его смысловая нагрузка подчер-кивалась определенным орнаментом и непосредствен-ным предназначением сосуда. Кроме того, каждый сосуд, изоморфный образу пространства, соотносился с постройкой: стены строения, жилища, ограда были

61

равнозначны стенкам сосуда. Стенки тулова котла, укрепленные орнаментальной «веревочкой», содержа-ли в себе нечто такое, через которое «осуществлялась семантическая связь сосуда с другими природными и культурными формами, также понимаемыми как рож-дающие пищу, изобилие, - храмом, землей, антропо- или зооморфными существами. Так, сосуд – вместили-ще пищи, блага отождествлялся с полным приношений храмом» [Антонова Е.В., 1984, с. 132]. В этом смысле сосуд рассматривался как вместилище пищи и блага и отождествлялся с храмом.

Сосуд синонимичен образу храма, как медиатор (по структурным элементам), или как символ изобилия (структура функции). Сосуд любой и котел в частно-сти, мог ассоциироваться с очагом и связываться через сходную форму (округлые) и через функциональную нагрузку выступать как символ – образ мировой оси. В мифопоэтическом сознании при описании простран-ства в вертикальной проекции применялся образный ряд, обозначающий мировую ось – центр (мировая гора, мировое древо, столб, храм…). Она совпадает с центром в горизонтальной плоскости пространства – наиболее сакральной точкой. Она может обозначаться также рядом вписанных друг в друга изоморфных и изофункциональных объектов – … страна – город – храм – алтарь – жертва… [Топоров В.Н., 1973, с. 136]. Общеизвестно, что ритуал многих архаичных тради-ций проводился в пространственно-временном центре мира, определенном как axis mundi. Этот центр являл-ся наиболее сакральной точкой пространства и време-ни. В этой точке в этот отрезок времени совершалось жертвоприношение. По степени сакральной ценности равнозначны: храм, алтарь, мировое дерево, мировая гора и т. д.

Такая точка могла находиться в центре дома, по-селения и т. д., у очага или эту роль выполнял сам очаг и сосуд на очаге. Такие предметы как очаг, сосуд, угли выступали как центры «своего», искусственно осво-енного, пространства, как точка пересечения миров, являлись теми необходимыми элементами, которые маркируют священное место, центр ритуала, место жертвоприношения. Уникальность семиотической функции очага прослеживается от древности до тради-ционных культур как символ благополучия, защитник людей, это особенно отчетливо зафиксировано у тюр-ков Сибири. Треножник – один из наиболее почитае-мых объектов: «Прочно утвержденный на треножнике в центре жилища котел выступал одним из звеньев в цепи заключенных друг в друга изоморфных и изо-функциональных локусов: центр родовой территории – жилище – очаг – котел». «Его срединное положение могло быть описано не только пространственными, но и временными координатами» [Львова Э.Л., Октябрь-ская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988, с. 225]. Очаг как постоянный центр жилища определял статус освоенного пространства. Поддержание огня в очаге и приготовление горячей пищи с древности приобретало ритуальную значимость и отразилось в исключитель-ной культово-ритуальной значимости очага… Огонь, очаг, алтарь, печь – к ним всегда было особое отноше-ние. Очаг, огонь – по своей функциональной направ-ленности и символичности выступает как медиатор, олицетворение стихии жизни и символ единства кол-лектива. Котел как элемент очага и сам очаг служили сакральными центрами жилища или всей территории обитания племени. Это – центр мира, канал связи с ми-

ром предков и богов посредством приготовления пищи для них и т. д. Это средство преобразования «чужого» в «свое», «сырого» в «вареное». Таким образом, и очаг, и посуда может подвергаться семиотическому анализу исходя из применения набора универсальных семиоти-ческих оппозиций. Известно, что архаическая модель мира, призванная упорядочить, установить «порядок» как равновесие этих структур, является универсальной для археологических обществ. Система противопо-ставлений элементов Хаоса и Космоса упорядочивает, организует целое, восстанавливает в ходе ритуала или праздника.

Универсальные семиотические оппозиции могут иметь пространственный и временной аспекты. При-менительно к функциям посуды преимущественно упо-требляются пространственные характеристики. Одна из них - оппозиция «внутренний - внешний», которая может быть применяема двояко. Когда она относится к самой посуде, то связана с системой, включающей другие характеристики: «полный/пустой», «закрытый/открытый». Внутренность пустой посуды имеет от-рицательное значение, уподобляется внешнему миру, устье это вход в иной, опасный мир. Соответственно, внутренность полной посуды – символа благополучия, изобилия или достатка – имеет положительное значе-ние. Исходя из изофункциональности стен помещения и стенок сосуда, понятной становится цель мастера, на-носившего изображения веревочек не только на стенки котлов, но и на устье, на основание ножки (скифы, сар-маты); установление скульптурок хищников по венчи-ку котлов. В этом плане они, возможно, выполняли ту же роль, что и скульптурки кошачьих хищников по пе-риметру курильниц и жертвенных столов – охранную, ограничительную [Акишев А.К., 1984, с. 47-48].

Другой аспект – если эту оппозицию применить как «внутренний» - символ «защищенного», а «внеш-ний» - как из ряда синонимичных образов – «чужой», «опасный» и т. п. В этом случае посуда, очаг высту-пают как олицетворение внутреннего, защищенного, освоенного пространства, как маркеры центра «свое-го» мира.

Оппозиция «полный/пустой»: признак «полный» всегда имеет положительное значение. Применительно к посуде этот признак выражает идею достатка, благо-получия, плодородия. Представления, связанные с этим признаком, сохранили свой смысл до настоящего вре-мени (примета о девушке с пустым ведром; традиция не выпивать без остатка содержимое чаши, пиалы; не возвращать пустую посуду и др.). Признак «пустой», соответственно, приобретает отрицательное значение, символизирующее неблагополучие, бедность и т. п. Очень близки составляющие эту оппозицию к призна-кам «верх/низ» или применительно к посуде «прямой, стоящий устьем вверх»/ «перевернутый». Признак «пе-ревернутый» синонимично в принципе признаку «пу-стой» по значению и стоит в одном ряду с ритуальным битьем посуды; оппозиция «прямой»/«перевернутый» соотносится соответственно с парами: «живой/мерт-вый», «правый/левый», «мужской/женский», и т. д. [Толстой Н.И., 1990]. В целом, переворачивание пред-метов характерно для погребального обряда многих культурных традиций с древности по настоящее время (тюрки, славяне, хетты и т. д.) Это могут быть и лавки, и стол, телега, сани и обязательно посуда. Прослежи-вается в похоронных обрядах параллельно с обычаем выливания воды (или другой жидкости) из посуды или

СЕМИОТИЧЕСКИй СТАТУС МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

62

повреждением ее (били, ломали). Видимо в отношении посуды этот акт приобретал особую семантическую на-грузку. В широком семантическом поле переворачива-ние можно рассматривать как символ перехода в иное состояние, включение в сферу общения «этого света» с «иным». Исследуя обряд переворачивания сосудов внутри шатровых могил Сибири, авторы приходят к выводу о сопричастности перевернутой посуды миру мертвых, связью с культом умерших предков, с идеями проникновения в мир предков [Гафферберг Э.Г., 1975]. В андроновской культуре через перевернутый сосуд проступает символика: космические воды, поступаю-щие с небес на землю и обеспечивающие постоянное возрождение жизни [Сотникова С.В., 2006].

Эта традиция переворачивания и повреждения (разбивания) посуды в связи с погребальным – поми-нальным обрядом прослеживается по письменным и археологическим источникам с древнейших времен. Так, известен один из этапов погребального обряда – оплакивание умершего царя: после принесения душе в жертву быка и вина, разбивают сосуд [Иванов В.В., 1990, с. 7]. В курганных насыпях Жетысу выявляют-ся часто фрагменты керамики, очевидно разбитой при проведении поминальных обрядов.

Применение ритуала переворачивания посу-ды в похоронных циклах иллюстрируется и другими примерами. О перевернутом котле – его символике – свидетельствует изображение на плите одного из тагарских курганов: кроме нескольких изображений различных знаков, там помещено изображение пере-вернутого вверх дном котла. Форма и положение этой плиты склоняют к выводу о неслучайном характере этого изображения, и о не случайности включения этой плиты как элемента погребальной конструкции [Гришин Ю.С., 1971]. На основе находок сосудов у по-минальных сооружений древних тюрков и традиций алтайцев В.Д. Кубарев говорит о причине сохранности их (сосудов) до наших дней. Она заключается в осо-бом почитании мест погребений и поминок, боязни притрагиваться к таким жертвенным предметам [Ку-барев В.Д., 1984, с. 72]. Возможно, это могло служить одной из причин сохранности металлических котлов, т. к. часть их связывается с курганами. Следует заме-тить, что часть найденных в Жетысу котлов обнару-жена именно в перевернутом виде. Помимо общекуль-турных, традиционных представлений о семантике перевернутой посуды, данный пример дополняет их, подтверждает применительно к скифским котлам. Очаг как постоянный центр жилища, определял ста-тус освоенного пространства. Жизнь человека была прочно связана с котлом и очагом, что нашло отраже-ние в их особом статусе в сфере сакрального. Соот-ветственно перевернутый котел (в традиционной куль-туре) символизировал хаос, смерть; был сопричастен миру мертвых: «Перевернутый котел – признак ниж-него мира. В момент отправления души покойного в страну мертвых вниз по реке огонь в очаге накрывали, опрокидывая большую чугунную чашу» [Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988, с. 146]. В это время в жилище гасили очаг.

Одной из существенных оппозиций, наделенных глубоким смыслом, является оппозиция «вареное/сы-рое». Действие, в результате которого «сырое» перехо-дит в «вареное», также входит в семиотическую сферу действий преобразования, перехода из одного состоя-ния в другое. Оно входит в ряд эквивалентных пар «ва-

реное/сырое» – «человек/животное» – «жизнь/смерть» [Аллик Ю., Лаагус А., 1974]. В результате переход «сырое–вареное» равнозначен переходу из животного мира в человеческую сферу; превращению «чужого» в «свое» и т. д. Таким образом, и в этом случае посуда выступает как посредник, медиатор между сферами мироздания.

Особый интерес в плане изучения функциональ-ного назначения котла и его возможного использова-ния в ритуале, его функции как знака представляют треногие котлы. При анализе котлов на зооморфных ножках, важными представляется форма тулова, фор-ма и количество ножек. На самом общем уровне сфе-роидное замкнутое тулово на зооморфных ножках в целом уподоблялось живому существу. Через образы пищи и напитка осуществлялась семантическая связь с зооморфными существами. По мнению ученых, в арха-ичных обществах при совершении ритуалов зооморф-ный сосуд с жидкостью воспринимался как животное с кровью и возлияние жидкостей из таких сосудов при-равнивалось к жертвоприношению соответствующего животного. Зооморфные сосуды в древности служили для ритуальных напитков. Т. о., здесь сосуды являлись знаками жертвы и изобилия; через образы животных проступала связь с представлениями о жертве. На стен-ках или по венчику некоторых семиреченских и иссык-кульских сосудов (д/о Совета министров, Чильпек) по-мещены изображения копытных животных (антилоп с лировидными рогами, зебувидных быков), но, к сожа-лению, вследствие плохой сохранности, невозможно определить форму ножек котла. В тоже время, петли в виде фигурок козлов пока отмечены только у треногих котлов (Каргалинка, БФК). Таким образом, можно со-гласиться с тем, что котел ассоциировался или симво-лизировал то животное, изображение которого присут-ствует в его оформлении. Как известно, ножки треногих котлов передают изображение ног животных, обычно копытных – лошади, козла, верблюда. Два наиболее интересных треногих котла из района Алматы имеют скульптурные фигурки горных баранов на сгибе ножек (р. Каргалинка, 1893 г. и между р. Б. Алма-Атинка и Поганка, 1912 г.). Но если у котла, найденного в 1912 г., фигурки архаров согласуются с ножками котла, оканчи-вающимися острыми копытцами, то у схожего котла из района р. Каргалинки кончики ножек передают более широкие копыта. Это дает возможность сделать пред-положение, что ножки котлов передают обобщенный образ, изображают ноги копытных животных вообще. Для наиболее устойчивого установления сосуда самый оптимальный вариант – три ножки. Более детальный анализ приводит к такому же выводу: сосуд-котел – имеет в плане округлую форму. Треногие котлы отли-чаются, кроме того, особенно замкнутой (сфероидной) формой, стандартными размерами, что вероятно, не случайно. Общепризнанно и установлено, что круг и квадрат представляют собой основные формы струк-турирования пространства. Система структурирую-щих пространств семиотических оппозиций включает также пары «верх/низ» – «мужское/ женское» – «круг/квадрат». А.К. Акишев, анализируя символику круга и квадрата, предположил соответственное использова-ние курильницы и жертвенников при поклонении Небу и Земле [1984, с. 95-96]. Два сосуда или две чаши, сло-женные открытыми частями друг к другу, символизи-ровали Небо и Землю по «Ригведе» [Брагинская Н.В., 1992, с. 207]. Помимо формы котла, со сферой верхне-

63

го мира, Небом, возможно, также связывает эти сосуды число ножек. Это нашло отражение в обряде жертво-приношения.

Число три – универсальная константа, применяе-мая при моделировании мифологического макрокосма и социальной организации. Число ножек у котлов мог-ло быть продиктовано наиболее оптимальным вариан-том для придания устойчивости сосуду; являться сим-волом или знаком, придающим сосуду определенную нагрузку; акцентом в функциональном использовании. Анализируя этимологию термина «тризна» в связи с символикой троичности, В.Н. Топоров связывает его с идеей жертвоприношения при погребальном обряде (пир на похоронах, пиршественное поминовение по-койного, ритуальное питье). Он моделирует эволюцию жертвоприношения в архаичных обществах, согласно которой там присутствуют этапы – жертва трехгодова-лого животного, жертва трех животных разных видов, сосуществование трех возможных жертв и др. [Топо-ров В.Н., 1979, с. 12]. В этот семантический ряд встает ножка одного из котлов в виде грифона, заглатываю-щего ногу копытного животного, что является глубоко символической сценой. Для многих культурных тра-диций жертва соотносится со структурой мира, троич-ность жертвы связывается с троичностью вселенной. Особенно это актуально в обрядах, где реализуется идея вечной смены в цикле «жизнь – смерть – жизнь»; в погребальных обрядах, где в связи с оппозицией «жизнь – смерть» актуализируется мифологическая связь трех миров. «Точность выполнения погребально-го ритуала обеспечивает преодоление смерти, возрож-дение к новой жизни, к восстановлению контактов с двумя другими мирами, т. е. к новому созданию трой-ного состава вселенной» [Топоров В.Н., 1979, с. 19]. В принципе можно принять соотнесенность троичности жертвы со структурой Космоса; число три – с жертво-приношением.

По изобразительным и письменным памятникам с глубокой древности известна традиция подгибать ногу животному, приносимому в жертву, в результате получалось сакральное число «три». В частности, это зафиксировано Д.Г. Савиновым на наскальных изобра-жениях гуннского времени. Возможно, именно такой момент изображен и на Чертомлыкской вазе: как счита-ют некоторые исследователи, подгибание с помощью веревки передней ноги и открытый рот произносящего молитву или читающего гимн человека свидетельству-ют о том. Е.Е. Кузьмина предполагает, что изображе-ние на среднем фризе Чертомлыкской вазы иллюстри-рует поимку коней для ритуального жертвоприно-шения [1976]. С.С. Бессонова трактует центральную сцену фриза как сцену жертвоприношения коня [1983, с. 138]. Эта традиция сохранилась и в более позднее время в культе почитания Неба тюркскими народами. В обряде моления Небу священную березу трижды об-ходили с чашкой вина, с чашкой кобыльего молока и далее двигались хозяева, ведущие своих жертвенных ягнят с подогнутой правой ногой [Потапов Л.П., 1978, с. 56]. При молении местным духам хозяева использо-вали и своеобразные треножники – алтари, образуемые из вбитых в землю котлов и каменной плитки [Алек-сеев Н.А., 1980, с. 80]. Таким образом, треногие зоо-морфно оформленные котлы могли связываться с иде-ей жертвоприношения животных. Треногие котлы, вхо-дившие в комплекс с такими явно культовыми вещами, как курильница и жертвенный стол, декорированные

скульптурками животных или грифона, подчеркива-ли сакральность этих атрибутов. Следовательно, эти котлы могли использоваться в ритуалах, подчеркивая их значение тройной опорой. Интересно заметить, что «символом гармоничной целостности вселенной была цифра 7 (3+4) как результат взаимодействия мужского (3) и женского (4) начал, вертикальной (3) и горизон-тальной (4) моделей вселенной [Ковалева В.Т., 1999]. Это еще раз подчеркивает возможную связь формы котлов и жертвенных столов.

Копытные животные, образы которых применены в оформлении посуды, в религиозно-мифологических представлениях различных культур соотносились со средним миром. Но горный козел (теке) и горный ба-ран (архар) из-за особенностей своего существования считались «ближе» к верхнему миру. В представлениях народов Средней Азии горные козлы и бараны – по-средники между людьми и божеством. Архар является обитателем огромных высот (2000-4000 м) на уровне пределов растительного покрова, альпийских лугов. Горный козел обитает на скалах и осыпях высокого-рья, у самых ледников (4000-4500 м). Единственным врагами их являются горные волки и барсы [Шнитни-ков В.Н., 1936, с. 129-136]. Тогда в семантическом пла-не структура треногого котла близка котлам на горе – поддоне. По схеме Вяч.Вс. Иванова и Т.В. Гамкрелид-зе диких животных условно можно разделить на три группы, соответствующие нижнему, среднему и верх-нему миру – частям мирового древа. Копытные живот-ные – быки, козлы, бараны, олени и т. д. – принадлежат среднему миру, также как и барсы, тигры [Иванов Вяч.Вс., Гамкрелидзе Т.В., 1984, с. 490, табл. 1]. В тоже вре-мя архары, горные козлы, барсы являются обитателя-ми высокогорной зоны, что не могло не отразиться на содержании образов в культуре древнего общества. А точнее способствовало восприятию их как медиаторов, посредников, вспомним, что жертвенный козел в ин-доевропейской традиции предстает как вестник богам, возвещающий о начале обряда жертвоприношения. Если предположить приготовление в котле жертвенной пищи или напитка, которые полностью или частично предназначались для представителей «иного» мира, котел выступал в качестве предмета, посредством ко-торого продукты становились пригодными для выпол-нения этого назначения. При этом жертвенная пища являлась своего рода гарантом будущего благополучия. Котел превращался в ритуальный символ, по опреде-лению А.Л. Топоркова, в «ключ, с помощью которого отпирается космос, чтобы через образовавшееся от-верстие в мир человека устремились жизненно-важные ценности [1989, с. 96]. Медиативные функции котлов, возможно, вытекают также из местоположения их на низкогорьях или в верхней части подгорной долины, т. е. в промежуточной, срединной зоне между высоко-горьем и равниной.

В этом отношении интересен котел с рельефным изображением копытных с лировидными рогами на тулове и вереницей кошачьих хищников, расположен-ных по венчику (д/о Совета министров). Скорее всего, здесь помещено изображение быка. Известно, что об-раз копытного в различных культурных традициях свя-зывается с космогоническими представлениями. Оно выступает как жертвенное животное, воплощающее космическое начало, возможно, его изображением под-черкивалась связь сосуда именно с этим животным: на-значение котла для приготовления жертвенного живот-

СЕМИОТИЧЕСКИй СТАТУС МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

64

ного. Хищники, как и на курильницах, показаны голо-вой влево, т. е. образован круг животных по направле-нию движения часовой стрелки. Оформление сосудов изображениями животных, шествующих в одном на-правлении, а также лежащих животных, обращенных головой в одну сторону, было довольно распространено в культуре древнего Востока. По мнению исследовате-лей, сцены «шествий» персонажей на стенках сосудов можно сопоставить с «ритуальными танцами, хорово-дами и всей стихией … «народного» обряда» [Анто-нова Е.В., 1986, с. 54]. Авторы солидарны с взглядом на эти «хороводы» животных как на выражение идеи «циклического движения мироздания вокруг центра», во всяком случае, с увязыванием их с моделью мира [Андреева М.В., 1996, с. 96, 98]. Причем, ритмичность «хоровода» могла быть нарушена, как, например, на стенках майкопского сосуда или сунженского (Кавказ). Это стоящие друг против друга фигуры животных. Данный элемент принимается некоторыми исследо-вателями как важная точка начала/конца композиции. Обратимся к нашим металлическим сосудам. Мы счи-таем, что здесь «неорганизованная» масса копытных есть символ хаоса, который путем ритуального дей-ства (жертвоприношения) должен быть преобразован в гармонию мира. В таком случае, происходит как бы наложение или дублирование декора котла и его функ-ции в ритуале. В семантическом плане структура котла совмещена с его декоративным оформлением. Следу-ет упомянуть здесь золотой миниатюрный котелок из Аржана-2 с вырезанными на стенках изображениями тигров и баранов. Важную роль сосудов в культуре кочевников, кочевой элиты демонстрируют находки в кургане Аржан-2 пробки от не сохранившихся (?) ко-жаных сосудов с зернами и плодами; фрагменты рога, вероятно, от сосуда; деревянный ковш, бронзовая ча-шечка и каменные курильницы. За северо-восточными стенками погребальной камеры, между стеной внеш-него сруба и стенкой могильной ямы, на дне стояли два литых бронзовых котла, обложенные и перекрытые каменными плитами. К сожалению, «местонахождение котелка в могиле на одинаковом расстоянии от скелета женщины и мужского акинака затрудняет однозначное соотнесение его с комплексом предметов кого-то одно-го из погребенных» [Чугунов К.В., 2006].

Помимо котла известны курильницы с изобра-жениями горбатых быков из окрестностей г. Алматы, подобные предметы известны и из Иссык-Кульской котловины: фигурки лежащих горбатых быков по вен-чику котла из Чильпекского клада [По следам памятни-ков…, 1982, с. 26-29]. Фигурки яков были помещены по углам жертвенного стола из клада у с. Семеновки [Зимма Б.М., 1941, с. 12-13]. Животное из с. Чильпек по выделенному горбику и коротким рогам очень бли-зок к зебу. Расположение быков по углам жертвенного стола может говорить об их функции охраны границ сакрального пространства, горизонтальная модель ко-торого передает плоскость жертвенного стола. Это же можно распространить на животных по венчику котла, бычков по краю жертвенника. Устье сосуда несло свою определенную нагрузку. Согласно представлениям, зафиксированным этнографами, «внутренности пу-стой посуды уподобляются внешнему миру, а ее устье – входу в иной, опасный мир» [Байбурин А.К., 1993, с. 117]. Следовательно, быки могли охранять этот вход или границу между мирами. Также как и в древнейших государствах Востока, быки и львы (тигры) выполняли

функцию охранников, защитников пространства, так и барсы с быками на культовых предметах Жетысу мар-кировали и оберегали границы сакральной территории. Замечательно, что при изоморфности сосуда и про-странства, изофункциональность стенок сосуда, стен жилища и границ пространства подтверждается при-сутствием изображений названных животных на стенах (дворца…) и на стенах-бортиках блюда-курильницы и жертвенного стола, у ворот древневосточных дворцов и по венчику котлов. Вероятна близость функций во-рот, входа и устья сосуда (котла), свойств стен, отде-ляющих «свое», внутреннее, от «чужого», внешнего, и стенок котлов, бортиков курильниц и жертвенных сто-лов. Наложение функций «веревочки» и устья сосуда, вероятно, наблюдается на примере декора металличе-ских котелков из Памира: устье их оформлено в виде «веревочки» [Литвинский Б.А., 1972, табл. 11, 12, 13, 14, 15, фото 14, 15].

В верхней части котла под венчиком, помимо «веревочек» на тулове котла, встречается стандартный элемент – зигзагообразная линия или дуги, обращен-ные вниз. Устье – один из наиболее семантически зна-чимых структурных элементов сосуда, соответствую-щих «верху», «верхней сфере» мироздания. Можно за-метить, что орнаментальный мотив в виде волнистых линий, зигзагов, треугольников и ромбов является едва ли не универсальным, при этом его расположение, как правило, маркирует горловину и плечики сосудов, реже – стенки тулова. Различные модификации орна-ментального мотива в виде треугольника и зигзага, ромбов, волнистой линии являются наиболее распро-страненным в Евразии с неолита. В целом, этот вид орнамента являлся довольно обычным для скифских и савромато-сарматских металлических котлов. Среди котлов скифского мира преобладают декорированные зигзагом вытянутые на всю высоту тулова, или на до-вольно значительную его высоту. В отличие от семире-ченских котлов, где зигзаг, овы, дуги всегда располо-жены в верхней части тулова, под венчиком, скифские котлы украшены зигзагообразной линией не только различной высоты, но и помещенными в различных ча-стях тулова: занимает всю высоту тулова, его централь-ную часть, в нижней части. Различно и их количество: они, пересекаясь, образуют ромбы или расположены друг над другом. Не всегда они одинаково изображе-ны: с меньшим или большим «шагом», с острыми или более плавными углами. В тоже время известны близ-кие по приему оформления котлы. Например, котел из Келермесского кургана, декорированный ломаной линией под венчиком. Очевидно, в разнообразии рас-положения этого орнаментального мотива существо-вала определенная закономерность, каждое положение имело свой смысл. Однако более-менее определенно на смысл орнамента в виде зигзага, может быть, ука-зывает декор котла из кургана Раскопана могила. Он образован тремя горизонтальными фризами: верхний состоит из солярных знаков и букраний, средний – из пальметок (элементов растительного орнамента), ниж-ний – из зигзага. Три фриза соотносят с тремя зона-ми Космоса, соответственно зигзаг ассоциируется с нижней зоной [Алексеев А.Ю., Мурзин В.Ю., Ролле Р., 1991, с. 119]. Однако в таком случае с этим положе-нием диссонирует расположение зигзага в верхней и средней части тулова на остальных скифских котлах. Из шести подобным образом декорированных котлов Жетысу и Кыргызстана, три имеют поддоны, о нали-

65

чии и форме ножек остальных котлов неизвестно. Но устойчивое местонахождение вверху, вследствие того, что сосуд помещен на поддоне-«горе»; в верхней зоне тулова – скорее говорит об ассоциации или соответ-ствии этого мотива первой, высшей зоне. Вероятно, его можно сопоставить с изображением гор на кулахе из Иссыка. На савроматских котлах зигзаг и дуги как бы совмещены: ближе к середине или в верхней половине тулово опоясано волнистой линией с широким шагом. О значении декора в виде ломаной линии и ромбов – как символов плодородия – прослежено на древней-шем материале [Маслова Г.С., 1978, с. 155]. Зубчатая линия или более плавная волнистая являлась графиче-ским символом воды.

Дуги и овы, помещенные на тулове и ножках, перекликаются с декором культовых якутских сосудов-чоронов и некоторых китайских бронзовых сосудов. Чорон – ритуальный кумысный кубок, представлял со-бой наряду с урасой важнейший атрибут праздника, из которого подавался кумыс божествам. Не случайна и рядами построенная орнаментальная композиция, име-ющая в своей основе арочный орнамент. По мнению исследователей якутских обрядов, арочный орнамент на урасах и чоронах имеет космогоническую симво-лику. Гребенчатый мотив, наносившийся как правило около самого устья, должен был символизировать по-желание богатства, плодородия [Кузьмина Е.Е., 1976, с. 59, 88]. Орнаментальный ряд на семиреченских кот-лах может символизировать дождь, «хляби небесные», горную цепь, может быть – воду, стекающую с вершин гор. Это в семиотическом плане стоит в одном ряду с благодатью, которая исходит сверху в результате совер-шения жертвоприношения.

Общеизвестно и давно установлено, что ри-туал многих архаичных традиций проводился в пространственно-временном центре мира, определен-ном как axis mundi. Первоначальный порядок, гармо-ния, равновесие, взаимоотношение между предста-вителями своего мира и чужого восстанавливается в ходе ритуала. Поэтому в ритуале актуализируются представления о своем и чужом. И все предметы, объ-екты и т. д. рассматриваются и оцениваются по степе-ни семиотичности с точки зрения выполнения роли границы, принадлежности к своему или чужому миру. Соответственно цели ритуала – восстановление миро-порядка, гармонии между своим–чужим, вещи, высту-пая как символы, в ритуале выполняют три основные функции: символизируют «свое» и «чужое»; выступа-ют как медиаторы или блокируют канал связи между своим и чужим мирами [Байбурин А.К., 1989, с. 85-86]. Исходя из предназначения котла как посуды, условий находок и по другим параметрам, эта категория изде-лий проявляла свои функции как предметы обихода и как вещи–символы в ритуале.

Совершение действия, в результате которого вну-тренность пустой посуды заполняется пищей; сырые продукты в конечном итоге превращаются в вареные, обращает ситуацию с отрицательным значением в по-ложительную. Единственное здесь действие, меняющее признаки из системы оппозиций на противоположные – перевернутый/прямой. Однако это имеет свое значе-ние. В этом случае предмет, наделенный символиче-ским значением, устанавливал контакт между двумя сферами, с одной стороны; разграничивал обе семан-тические сферы, с другой стороны. Жертва в обрядах для достижения конечной цели отправлялась в другой

мир, наверх или вниз. Взамен устанавливалась связь между частями единого мира, он соединялся в одно целое. В более частном, конкретном варианте, жертва отправлялась богам или духам предков, взамен люди надеялись и ожидали получить хороший урожай, при-плод, благополучие, покровительство, защиту и другие т. п. блага. Осуществлялась формула: подарки – от-дарки. Жертвоприношение, имеющее в традиционной культуре в основном кулинарный код, универсально, и прослеживается до настоящего времени. Какова бы ни была форма отправления жертвы, ритуал совершался у алтаря или очага, происходило разбрызгивание жидко-сти или приготовление мяса жертвенных животных в котлах; произносились слова молитвы. Другой вариант установления связи с обожествленными предками – приобщение к сонму предков, проводы в обожествлен-ный мир предков. Обязательными элементами ритуала этого плана являются общественные собрания вокруг покойника, пиршество и др. Основной целью этого ритуала также являлось достижение покровительства предков, приобщение к вечной жизни умершего, риту-ал был связан с идеей вечного возрождения.

Местонахождение котлов, как уже оговаривалось, в наиболее освоенной высотной зоне – «срединной», между острыми пиками гор с вечными ледниками и степной–пустынной зоной внизу, также соответствует медиативной функции котлов. Именно в предгорной и низкогорной зонах сосредоточена основная часть по-селений и могильников. Поднимаясь на летние паст-бища и откочевывая вниз на зиму, скотоводы выполня-ли сами роль медиаторов, и как медиаторы выступали металлические котлы, располагавшиеся в середине между нижней и верхней зонами, тем более, что часть их выявлена на вершине уступа возвышенности, по-следней из хребта, выступающей над долиной; или на берегу реки, которая сама является аналогом Миро-вой вертикали. Во всех ритуальных действиях сосуд выступает как посредник между теми, кто отправля-ет жертву и теми, кто ее принимает. Местонахожде-ние котлов на последнем уступе гор, их близость или связь с водными источниками, соседство в комплексах с курильницами и жертвенными столами также может свидетельствовать в пользу их возможного ритуально-го использования. Неразрывная связь представлений о горах и богах, обожествленных предках нашла от-ражение в обрядовой практике – совершение молений и жертвоприношений совершалось, преимущественно, на горах. С другой стороны, устойчивое представление о реке, связующей миры, отразилось в обрядах отправ-ления в нижний мир по реке, сбрасывания в воду опре-деленных ритуальных предметов, свечей в ритуальном сосуде.

Обязательным элементом обрядовой практики, как правило, является общественная трапеза, которую совершали участники ритуала, эта трапеза представ-ляет собой форму жертвоприношения. Одной из форм или видов пиршества являлось ритуальное питье. Оно связано с культом предков, с идеей бессмертия, вечно-го возрождения, восходит к древнеиндоевропейским представлением о напитке бессмертия [Велецкая Н.Н., 1978, с. 150]. Возможность использования бронзовых котлов в ходе поминального пиршества или питья под-сказывает их частое соседство с «царскими» курганами ранних кочевников. Очень заманчиво было бы связать находки котлов на разных высотных и ландшафтных отметках с определенными ритуалам – разными «адре-

СЕМИОТИЧЕСКИй СТАТУС МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

66

сатами». Но для этого мало точных данных. Несомнен-на неслучайность пространственной близости курга-нов и котлов. Немаловажным фактом является частое не единичное нахождение котлов и их большой объем. Значительный объем говорит о соответствующем коли-честве участников ритуала – «потребителей» содержи-мого котлов. Этот признак усиливается тем, что котлы одновременно встречаются: поврежденные (с утрата-ми ножек, ручек); со следами ремонта, целые не ремон-тированные; закопченные. Все это вместе может гово-рить о том, что они специально оставлены, но это не мастерские по ремонту или изготовлению котлов – нет следов производства. Единственное известное место, где находки котлов соседствуют с остатками метал-лургического производства – на территории Горного Гиганта, где был зафиксирован шлак. Само положение котлов – перевернутое на вершине уступа; вложенные один в другой и накрытые сверху одним из котлов; ря-дом с жертвенными столами и курильницами – поверх них; стоящие рядом на ровной площадке и т. д. – соз-дает впечатление того, что они оставлены до опреде-ленного срока, но использованы в нужный момент не были. Некоторые из котлов, покрытые аллювиальными наносами, создают впечатление спрятанных.

Можно предположить, что какие-то действия с использованием котлов могли совершаться в центре поселения или на возвышенном участке в другой его части (над поселением) и т. д., рядом с могильником, несколько выше его. Количество и суммарный объем котлов, находимых в одном комплексе, очевидно, на-ходились в прямой зависимости от тех конкретных целей, задач, которые преследовались в конкретном ритуале, от количества участников действа, от ранга святилища (в том случае, когда находились с куриль-ницами и жертвенными столами). Поэтому, когда в качестве обстоятельств находок отмечена возвышен-ность, уступ; перевернутое положение, возникает во-прос: возможно ли, что эти атрибуты здесь спрятаны; или они оставлены до совершения следующего ритуа-ла и остались непреднамеренно надолго; возможно ли, что они оставлены в таком положении в связи с пре-кращением функционирования святилища и уходом их обладателей? Или это продиктовано особенностями данной обрядовой практики? Значит, можно предпо-ложить: неожиданный и внезапный уход обитателей района, которые оставили ритуальные атрибуты, воз-можно, спрятав с надеждой вернуться или какие-то не успев спрятать – на предполагаемых святилищах; и на поселениях.

Из известных комплексов с большей долей веро-ятности, учитывая в составе комплексов наличие ку-рильниц и жертвенных столов, можно считать культо-выми находки в районе РУРТа, Ерменсая, Иссыка, пос. Панфилова–Алатау. Учитывая присутствие на участ-ках с находками костей животных, кострища, керами-ки, конструкций, можно предположить, что какие-то комплексы с котлами оставлены на месте поселений или святилищ (Ерменсай, РУРТ, Горный Гигант). От-носительно других комплексов многие исследователи склоняются к мнению, что они оставлены на месте по-селений и являются предметами обихода, не культовы-ми атрибутами. Однако, некоторые из них, найденные в специфических условиях, не могут трактоваться так однозначно. Такие находки как перевернутый трено-гий котел с пробитым дном, на крае последнего уступа над пологими равнинными склонами предгорий хреб-

та, с видом на крупный курганный могильник эпохи ранних кочевников, покрытый мощным слоем аллю-виальных наносов – в этих условиях скорее напраши-вается предположение о преднамеренном характере клада. Кроме того, накопленные данные «говорят» об ином характере и принципах расположения поселений раннего железного века. Такие клады как комплекс из одиннадцати (8 и позже – еще 3) котлов на террито-рии д/о «Турксиб», из десяти – на территории «Горного Гиганта» предполагают коллективный характер их ис-пользования и, скорее всего, использование металли-ческой посуды в общественных мероприятиях (празд-никах, обрядах). Интерес представляет клад котлов с территории курорта «Каменское плато». Любопытно само место находки – просторное плато, с широкой го-ризонтальной площадкой, над долиной с севера и по-степенно поднимающейся к хребту с юга, юго-востока. Этот участок, ограниченный с запада и востока речка-ми, удобен и для крупного поселения и для проведения обрядовых действий с участием большого количества людей с близлежащих пунктов. По материалам культу-ры традиционных обществ известно, что на больших праздниках, молениях (поминках) – пиршества, трапе-зы устраивались на вершине горы или у ее подножия, вокруг нее. Котлы для этого могли использоваться со-ответствующей величины (объема) в их суммарном эквиваленте. Показателем в этом плане пример – вос-поминание акына И. Жилкайдарова, приведенное в ра-боте Е.Ю. Спасской, об огромных котлах, устанавлива-емых на железных треножниках, сгибы ножек которых украшались головками верблюда, архара. Когда он (ко-тел) не использовался, то лежал вверх ногами [1955]. У бурят для жертвенных возлияний предкам ритуальной водки совершали обряд – «водка девяти котлов». Водку выкуривали в 9 котлах сообща всем родом или улусом [Дугаров Д.С., 1991, с. 219-220]. В описаниях таких обрядов и празднеств часто упоминается гора – центр сакральный родовой территории, вокруг (у-) которой совершали обрядовые действия.

В промежуточные – между обрядами, праздника-ми – периоды котлы (ритуальная утварь) хранились в специальном месте. Вся посуда, предназначенная для использования в дни массовых сборищ и празднеств, находилась в введении одного ответственного лица и хранилась в особом месте [Кармышева Д.Х., 1986, с. 60]. В повествованиях о коллективных трапезах и жертвоприношениях подчеркивается размер и количе-ство котлов, в которых варили мясо жертвенных жи-вотных: несколько больших котлов; таких, что мясо из котла вытаскивали «огромными кетменями». Эти па-раллели служат косвенным аргументом в пользу того, что котлы эпохи ранних кочевников могли храниться в определенных местах. Их количество и размер могли быть различными, в зависимости от территории и ко-личества людей, принимавших участие в ритуальном пиршестве или трапезе.

Использование котлов для приготовления жерт-венной пищи можно предположить по известному рас-сказу Геродота и этнографическим данным народов Центральной Азии [Геродот, 1972, с. 201-202], а так-же сюжетам петроглифов. Сцены с использованием металлических сосудов для приготовления животных известны в комплексах Тамгалы, Кулжабасы. На писа-нице на оз. Тус-кол изображена сцена закладки в ко-тел целой туши принесенного в жертву (?) жеребенка. Мнения о значимости наскальных комплексов эпохи

67

ранних кочевников кардинально разделяются: счита-ют их иллюстрацией бытовой жизни [Мартынов А.И., Алексеев В.П., 1986, с. 68] или интерпретируют как отражение ритуального назначения котлов [Ермолен-ко Л.Н., 1989]. На основе сопоставления рисунков на писанице Кизил–Кая с этнографическими данными Л.Н. Ермоленко предполагает изображение взбалтыва-ния пьянящего молочного напитка; приготовления гал-люциногенного напитка [1989]. По мнению М.А. Дэв-лет, наскальные рисунки иллюстрируют рассказ Геро-дота о приготовлении жертвенных животных [1976, с. 11]. С циклом многоэтапного погребального обряда связывает изображения на Боярской писанице Д.Г. Са-винов [2003, с. 105].

Жертвоприношение небу, горе, посвящение животного–изыха, свадьбы, похороны, поминки и т. п. – все эти обряды сопровождались принесением в жертву животных, молениями, культовыми трапезами. Особенно ярко проявилось это в культуре тюркоязыч-ных народов Южной Сибири, где долгое время сохра-нялась традиция проведения празднеств и молений общественного характера. Упоминаются свидетель-ства очевидцев о том, что мясо жертвенного коня по-сле камлания варили в казанах тут же и ели. Это тоже входит в обряд приобщения к священному животному [Кызласов Л.Р., 1990, с. 262-263].

Возможное ритуальное использование котлов, в том числе в процессе погребально-поминального цикла (тризна как пиршественное поминовение или ритуальное питье; приобщение к культу предков), предположительно устанавливается по местонахож-дению металлических котлов в районе курганных мо-гильников ранних кочевников на территории Сибири; непосредственно под курганной насыпью в савромато-сарматских памятниках со специфическими следами использования. При этом важное значение имеет то, что непосредственно курган или территория могиль-ника является той зоной, где – не только в ходе ритуала – границы «своего» мира значительно сужаются, бли-зость «чужого» ощущается очень остро. Таким обра-зом, металлические котлы могли воплощать тот «центр мира» в ходе ритуала, который совпадал с рядом изо-морфных и изофункциональных, вписанных друг в друга объектов, которые актуализируются в нем. Будь это святилище, очаг с котлом на территории поселения, сакральная точка на вершине уступ и т.д. Происходили ли эти коллективные праздники, типа якутского Ысыа-ха; или это были специальные жертвоприношения как у монголов; или крупные обряды типа бурятских; или может быть, моления как у казахов в праздничные дни – Ноуруз; жертвоприношения духам предков, возжи-гание светильников на могилах умерших предков; на-чало пахоты; в случае засухи и т. д. Кулинарный код жертвоприношений сохранялся в этнографическое время: у казахов, киргизов окончание поста отмеча-лось поминовением умерших и предков. При этом за-жигали свечи (стебли); жарили тесто в жире, соверша-лась коллективная трапеза – умилостивительные или благодарственные жертвы Жер – Су, варили мясо зако-лотых овец в котлах в верховье реки; потом молились. В любом случае присутствуют основные ключевые элементы: пограничное, кризисное временное состоя-ние (Новый год); связь с идеей возрождения природы (сезонные обряды и праздники); моления божествам и духам предков; жертвоприношения, коллективные трапезы; гора (возвышенность); связь с ними через

наиболее почитаемого старца (как человека, наиболее близко подошедшего к рубежу); частое исключение женщин из обряда; помимо молений, жертвоприноше-ний и трапезы (пиршество) – ритуальные танцы, игры, состязания. Все эти объекты и действа приобретают статус знаковых. И объекты и действия направлены на достижение одной цели ритуала – восстановление равновесия между двумя мирами, через установление контакта с другим миром (богов, предков) обеспече-ние благосостояния коллектива. Котел в этом случае восполнял роль ритуального символа – «ключа», с по-мощью которого отпирается космос, чтобы через об-разовавшееся отверстие в мир человека устремились жизненно важные ценности. Очень символична здесь и конструкция этой чаши и емкости на подставке–горе и его орнаментация; и находки в горах и т. д., и симво-лика – назначение посуды [Топорков А.Л., 1989].

Мы можем предположить, что сакские металли-ческие котлы могли и, вероятно, использовались в ка-честве ритуальной утвари, т. к. выполняли основные необходимые функции вещей в ритуале. Котел обла-дает высокой медиативной способностью, связывая представителей сфер мироздания. Если применить условную шкалу семиотичности явлений, определен-ную А.К. Байбуриным, и исходить из единства симво-лических и практических функций, свойств, сущности вещей, то можно сказать, что котлы (или часть) обла-дали высоким семиотичным статусом. Эти предметы – суть знаки. Другая какая-то часть котлов, вероятно, использовалась и в быту, и в обрядовой практике и, соответственно, занимает среднюю часть шкалы се-миотичности. Их семиотический статус повышается в ритуале и понижается в бытовой практике (и «вещь» и «знак»). Перевернутый разломанный котел мог выпол-нять функцию, обратной медиативной, не канала связи, наоборот – перекрывать связь между «своим» и «чу-жим». Сходная ситуация прослежена на примере сосу-дов, служивших культовым целям, применявшихся для приготовления жертвенной трапезы; это отразилось на их форме, размерах, эстетике и т. д.: они принимали об-лик храма, алтаря, животного, служили таким же веч-ным целям [Виноградова Н.А., 1977, С.20-28].

У тюрков Алтая и Южной Сибири наблюдается чрезвычайно высокий семиотический статус сосудов при приготовлении кумыса, для молочных продуктов в ритуале. Такие сосуды уподоблялись небесному источ-нику благодати и выступали аналогами молочных озер (небесных, космических). Через сосуды–посредники на людей нисходила божественная благодать [Льво-ва Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усмано-ва М.С., 1988, с. 123-136]. О ритуальном значении металлических котлов, их символическом значении свидетельствуют обстоятельства находок в позднеко-чевнических погребениях. Анализ эпоса показал, что ритуальное назначение котлов и их символика как при-знак кормильца и главы рода или племени; как знак высокого социального положения умершего сохрани-лось до XII – XIII вв. Вероятно эта традиция уходит своими корнями в I тыс. до н. э. [Швецов М.Л., 1980, с. 200-201]. Котлы (казаны) в погребениях более позд-него времени также находят с оружием и боевыми на-борными поясами. Котел как символ единения сохра-нял свою знаковую функцию до половецкого времени [Плетнева С.А., 1982, с. 23].

СЕМИОТИЧЕСКИй СТАТУС МЕТАЛЛИЧЕСКИХ КОТЛОВ: ОПЫТ РЕКОНСТРУКЦИИ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

68

На основе анализа материала, полученного при исследовании погребальных комплексов скифского времени Казахстана, Сибири и Центральной Азии, вы-деляют следующие основные социальные слои скиф-ского общества: вожди-«цари»; родовая, дружинная аристократия; представители низших социальных групп. В целом, социальная организация обществ скифского времени на территории Казахстана, Си-бири, Саяно–Алтая, была схожа; но существовали определенные различия. Для всех было характерны процессы укрепления позиции военных вождей, вы-движения военной знати на первый план, образование структуры военно-потестарного типа. На территории Саяно–Алтая предполагается не только социальное и имущественное расслоение, но и возникновение союза племен с центром или господствующим положени-ем определенной этнической группы на территории Тывы. Существует предположение о существовании на Алтае мощного культового центра, влияющего на соседние племена или о перемещении центра союза племен из Тывы на Алтай. По мнению ряда исследо-вателей, территория Горного Алтая, Тывы, Восточно-го Казахстана, северо-западной Монголии составляла единый культурно–политический регион. Сходные явления, протекавшие в социальной организации об-щества, вероятно, отразились в системе ценностей, в проявлениях духовной культуры (ритуалах, обрядовой практике), предметах. Замечено, что центры племен-ных объединений Сибири в раннем железном веке ча-стично совпадают с локализацией крупных курганов с котлами. Этот период «отражает активные миграции и войны, окончательное оформление в идеологии роли военной дружины и ее обособление как аристократи-ческой прослойки» [Матвеева Н.П., 1998, с. 361]. Уси-ливающийся процесс социального развития общества, приведший к усилению роли вождей, укреплению царской–центральной власти, идеологическому обосо-блению дружинной аристократии и ее материального превосходства, все большей профессионализации во-инства и т. д., прослеживается во многих культурных традициях ранних кочевников. Котел выступает как критерий количества подданных для «царя», вождя и как маркер его величины.

Т.М. Кузнецова выявила, что котлы выступали как социальные индикаторы, котлы в погребениях со-провождали только взрослых и чаще мужчин (кроме «Толстой могилы»). Выявлено соответствие между параметрами котлов и числом курганов в могильнике, между числом групп и числом котлов в доминирующем кургане. Именно для конца V – IV вв. до н. э. отмечено формирование на территории степной Скифии двух ви-дов могильников: «малых» (одна курганная группа, где в доминирующих курганах погребается только один котел) и «больших» (состоящих из нескольких курган-ных групп, где в доминирующих курганах концентри-

руются несколько котлов). Величина котла находится в непосредственной связи с числом курганов, состав-ляющих могильники. Следовательно, проявляется со-ответствие величины скифского социума и величины объединяющего этот социум котла, котел выступает как символ (маркер) социума [Кузнецова Т.М., 2008].

С учетом общественной роли культа царского очага как общего религиозного центра это принимало особое значение. Это соотносится с номархами, кото-рые «вели счет успехам и неудачам каждого скифского воина» [Хазанов А.М., 1975, с. 198]. Они устраивали престижные пиры, имеющие чисто воинский характер. Котел в этих обрядах играл не только практическую роль, вероятно, но и выполнял символическую. Вы-дающиеся воины, дружинники, приобщенные за свои военные успехи к большому царскому котлу предво-дителя, владели котлами как символами удачи, богат-ства и, возможно, предназначенными для более мелких воинских подразделений. В Скифии чувствуется уже некоторая прагматизация идеи, сильная единоличная власть царя и его ближайших родственников, значи-тельное обособление этих лиц, что отразилось в по-мещении котла в хозяйственной нише, среди кухонной утвари. В азиатской части скифо-сакского мира, воз-можно, до IV – III вв. до н. э., преобладали святилища общественного характера. Известно, что в эпоху ран-него железа особенное развитие получили святилища, где почитался культ воина и оружия. Хотя в последнее время взгляд на уровень социального и культурного развития культур сакского круга в азиатской части Ев-разии изменился, чему способствовали археологиче-ские открытия последних лет. Так, в кургане Аржан-2 находилось несколько металлических котлов: за стен-кой внутреннего сруба, внутри сруба, в том числе с правой стороны мужчины на поясе на ложновитой цепи висел маленький золотой котелок, украшенный зооморфным орнаментом [Парцингер Г., 2002]. Нали-цо – присутствие явно символического атрибута, о чем говорит и материал – золото.

Для каждой эпохи характерны специфические мировоззрения и идеологические ценности и, соответ-ственно, религиозные обряды и святилища. Места, где обнаружены так называемые «клады» на территории Сибири, предполагаются как один из типов древних святилищ; другой тип – архитектурно – погребальные комплексы, вероятно, к ним можно отнести сооружения типа кургана Аржан [Мартынова Г.С., Мартынов А.И., 1987, с. 190-191].

Местонахождение котла на общественных свя-тилищах связано с тем, что на низших уровнях соци-альной организации сильны были кровнородственные связи. Члены коллектива объединялись вокруг очага и котла – как сакрального центра территории, с другой стороны, - для закрепления новых связей внутри кол-лектива. С течением времени, с процессом развития и

клАДЫ В СИСТЕмЕ мИфО-РИТУАльНОГО кОмПлЕкСА САкОВ

69

усложнения социальной организации раннекочевниче-ского общества, появились погребения, где в качестве сопроводительного инвентаря присутствовали котлы. Постепенное уменьшение и замена предметов воору-жения и котлов символами (миниатюрные размеры, вотивы, подвески) в восточной части Евразии показы-вает, что котелки–курильницы выполняли несколько иную роль, чем большие котлы. Котелки-курильницы в погребениях знати, с одной стороны выступали как символы власти, с другой, - как ритуальные атрибуты при совершении каких-то обрядовых действий, т. к. на дне часто зафиксированы остатки сгоревшей мас-сы. Видимо, здесь акцент в функциях погребенных как вождей и воинов несколько другой, чему скифов.

Исследователи предполагают примерно одинако-вый уровень развития социальных отношений и общие принципы в развитии ранней государственности и сло-жения социальной структуры племен степей Евразии. Параллельно с перемещением политического или са-крального центра из Тывы на территорию Горного Ал-тая и в Минусинскую котловину, как считают некото-рые авторы, намечается тенденция: котлы и там и там выявляются в большом количестве в виде случайных находок, а котлы и котелки–курильницы в погребениях на территории Тывы и Алтая появляются раньше, чем у тагарцев. Обзор работ, касающихся вопроса проис-хождения и развития этого типа котелочков, приведен в статьях В.А. Киселя – «Рассказ Геродота и ритуальные сосуды древних кочевников» [2007] и «Деревянные ковши с зооморфными ручками в погребальном наборе древних кочевников» [2013].

С V в. до н. э. углубляется процесс усиления и централизации власти вождя, оформляется аристо-кратическая знать, вырабатывается единая идеология; формируется теократическая власть. Курильницы у вождей, аристократии, воинов – глав семей – это опре-деленные атрибуты, а наряду с оружием и инсигния-ми власти – свидетельствующие о сосредоточении ад-министративной и сакральной власти. С дальнейшим развитием общества появляется всё больше символов – уменьшенных и миниатюрных копий, тогда как на общественных святилищах, видимо, оставались на-стоящие котлы. Металлический котел среди прочего инвентаря выступает и как культовый атрибут, и как материальная ценность, и как символ. В скифском обществе, очевидно, котлы использовались и в быто-вой, и в ритуальной сфере. Ритуальное использование предполагается исходя из того, что они встречаются только в погребениях социально значимых персон, в сочетании с комплектом определенных символических предметов; значительно декорированы и т. д. Таким об-разом, в Скифии, где царь-вождь, по мнению исследо-вателей, выполнял функции верховного жреца, котел в погребении являлся символом власти. Он являлся так-же воплощением или материальным олицетворением царского очага. У выдающихся воинов, кроме прочего, он мог служить знаком принадлежности к единой но-вой «семье» - братьев-воинов, братьев-дружинников.

Котлы, обнаруженные в памятниках савроматской культуры, имеют случайный характер или выявлены в курганах, занимающих командные высотные отметки на местности, в могиле фиксируется большой набор во-оружения. В савромато–сарматских памятниках котлы непосредственно связаны с погребально–поминальной церемонией. Видимо, котлы могли здесь выступать как инвентарь, отражающий социальный статус умершего,

как инсигния власти, ритуальные атрибуты. Но, воз-можно, использовали при погребально–поминальном обряде, совершении тризны или приобщении умерше-го к сонму предков, в обряде героизации. То, что наход-ки металлических котлов в среднесарматское и поздне-сарматское время совпадает с локализацией наиболее богатых сарматских курганов, подтверждают предпо-ложение о металлических котлах как символах, ин-дикаторах высокого социального ранга. В сарматских погребальных памятниках прослеживается развитие традиции савроматского времени; учитывая совпаде-ние территории богатых погребений с определенным типом котелков и частично – с территорией сильного сарматского объединения, котлы выступают как знак богатства и власти. Котлы связаны и с практической, и с идеологической сферой погребального обряда, но не как погребальный инвентарь, т. е. «предмет, пред-назначенный для захоронения с умершим». Так как в связи с котлами часто упоминают «богатый конный сармат», «представитель сарматской знати» и т. п., то с одной стороны, котелок – знак власти и богатства, с другой стороны – знак принадлежности к воинскому сословию. Следы «тризн», часто большое количество сопроводительной пищи свидетельствует о том, что в погребально-поминальном обряде принимало участие какое–то количество людей. У скотоводов сохранилось до этнографического времени: при варке мяса в котле приходили его поесть все родственники, соседи и дру-гие, все кто знал об этом. Здесь может быть и «про-воды»; и умилостивительные обряды, и «кормление умершего» и т. п. У скифов эти обряды с поминаль-ной тризной проводились по-другому, а у сарматов иногда они четко фиксируются по разбитой посуде и поврежденному-перевернутому котлу на уровне древ-ней поверхности. Отчетливо проступает культ предков как защитников и богатырей. Наши предположения согласуются с выводами, сделанными В.А. Киселем, который выявил, что «у азиатских кочевников широко практиковался ритуал очищения конопляным дымом, а наиболее почитаемыми сосудами выступали котел, ковш и курильница, то есть в основном предметы, предназначенные для использования большими груп-пами людей (родами, племенами). Это демонстрирует значительную демократичность культовой сферы ази-атского кочевнического общества в сравнении со скиф-ской» [Кисель В.А., 2007].

В целом можно заключить, что в тех случаях, когда находки котлов носят не случайный характер, они сопровождали погребения «царей», родовой и дружинной аристократии, богатых и знатных про-фессиональных воинов. Наряду с такими элементами как парадный (золотой) меч, гривна, полный комплект вооружения, боевой пояс, металлический котел стал индикатором высокого социального ранга погребен-ного. Обычно присутствуют те признаки социальной дифференциации, наличие которых свидетельствует о высоком социальном статусе погребенного:

1. Значительный размер курганной насыпи, вну-тримогильного сооружения, их сложность, большой объем трудозатрат и др.; 2. Конские сопроводитель-ные захоронения; 3. Сопровождающий инвентарь; в том числе культовые предметы, оружие, пояса, коли-чество и качество золотых или покрытых золотом ве-щей, а так же привозные вещи, головные уборы, баль-замирование умерших.

КЛАДЫ В СИСТЕМЕ МИФО-РИТУАЛьНОГО КОМПЛЕКСА САКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

70

Котел выступает как один из атрибутов единения коллектива, и в тех случаях, когда они выявлены слу-чайно, возможно, на святилищах, эта его функция про-является особенно четко. В погребениях она дублиру-ется на несколько ином уровне или другим способом. В числе прочих причин определяется особенностями социального развития общества.

В условиях находок металлических котлов Же-тысу и Кыргызстана наблюдается некоторое сходство в обстоятельствах находок с памятниками савроматов/сарматов. Они заключаются в том, что там также отме-чены случайные находки котлов. Кроме того, в курга-нах нередки случаи, когда котлы находились на уровне древней поверхности, в специальном углублении, за-копченными, с золой под котлом, со следами ремонта или в поврежденном виде, в положении вверх дном; курган мог занимать командную точку в окрестности. Едиственный случай зафиксированного нахождения металлического котла в кургане в Жетысу – в насыпи кургана на могильнике Улжан (Алматы). Курган (№3) высотой 4,5 м занимал центральную позицию в груп-пе из 5 объектов. Котел на трех ножках был выявлен на глубине 2,5 м при снятии бровки. К сожалению, положение котла зафиксировать не удалось. Дно со-суда пробито в древности. Курган разграблен [Смаи-лов Ж.Е., Амиров Е.Ш., 2008]. В соседних курганах №4 и 5 выявлены золотые изделия, выполненные в скифо-сакском зверином стиле, костяные наконечники стрел и украшения, по мнению авторов, представляю-щих собой импортные изделия. Еще больше сходства в обстоятельствах обнаружения котлов в Жетысу с куль-турами ранних кочевников Сибири. Помимо одиноч-ных находок металлических котлов при случайных об-стоятельствах, там отмечены «клады». Клады же обоих регионов имеют сходство по нескольким параметрам: они могут состоять из нескольких котлов или из 1-2 со-судов и других предметов. При этом часто котлы нахо-дились вниз устьем и содержали предметы клада вну-три (котла), либо котлы вложены один в другой. Котлы со следами ремонта, поврежденные либо с утратами фрагментов. На территории Сибири установлена кос-венная связь таких комплексов с синхронными курга-нами и поселениями. Некоторые из «кладов» с котлами можно действительно принять за клады, не имеющие ритуальной нагрузки, но другие, несомненно, можно отнести к ритуальным (Корсуковский; устье М. Кир-гизки) [Плетнева Л.М., Мец Ф.И., 1999, с. 145].

Как уже говорилось, находки котлов в Жетысу и Иссык-Кульской котловине отмечены на возвышен-ностях, в сопровождении ритуальных предметов – ку-рильниц, жертвенных столов, а также костей живот-ных, золы (Чильпек, Кырчин, РУРТ и др.). С большей уверенностью можно предположить в этих случаях существование святилищ, остатки проведения риту-альных действий. Находки котлов на территории по-селений невозможно точно определить без всесторон-него исследования самого поселения. На территории Жетысу и Иссык–Кульской котловины установлена косвенная взаимосвязь ряда местонахождений метал-лических котлов с курганными могильниками, а также с остатками каких–то конструкций из глины и массо-вым выходом керамики и костей животных. Однако ввиду фрагментарности исследования, места находок нельзя точно назвать поселениями или святилищами (Ерменсай, Горный Гигант; находка, выявленная в рай-оне пересечения улиц им. Гоголя и Дунганской (г. Ал-

маты), подстанция сан. «Чимбулак» и др.). Поселение зафиксировано в районе находки «клада» в Солдатской щели. Несомненно, часть этих котлов имело бытовое назначение, но по ряду случаев с большой долей веро-ятности определяются и ритуальные комплексы. Очень вероятен также вариант использования их и в бытовой, и в культовой практике. К числу доводов, которые мож-но считать в пользу культового характера использова-ния, относятся: образование комплекта с курильница-ми, жертвенными столами; возможно, прослойки золы и кости животных; положение на возвышенных участ-ках, с открытым видом на долину; положение в пере-вернутом виде – устьем вниз; наличие в комплексах сломанных предметов вооружения; возможно, наличие разломанных котлов; предполагаемая связь с крупны-ми курганами; форма и декоративное оформление ряда котлов. Свидетельства, четко показывающие на тот факт, что котлы были оставлены специально, следую-щие: положение устьем вниз; аккуратно стоящие ря-дом «на точно посыпанной песочком» площадке; вло-женные друг в друга; накрытые сверху перевернутым котлом; положенные друг на друга жертвенные столы или курильницы; нахождение на вершине «прилавка» в единственном числе без следов культурного слоя.

По ряду признаков горные долины Жетысу пред-полагаются как центр политического объединения группы сакских племен «полосы гор», находящихся на уровне раннегосударственных образований [Аки-шев К., Акишев А., 1997, с. 1]. Предполагаемое суще-ствование здесь общественных святилищ соответству-ет этому предположению.

Сильная разграбленность «царских» курганов Жетысу не позволяет утверждать – были ли метал-лические котлы в составе погребального инвентаря людей, занимавших высшие ступени социальной ие-рархии. В Жетысу, как и, например, в степях европей-ской части, полностью совпадают локализация котлов и «царских» могил.

К.А. Акишев, А.К. Акишев на основе анализа ряда факторов: природно–климатического и ландшафтного, культурно-хозяйственного типа, типов погребальных сооружений, антропологического типа населения и их принципиальном сходстве пришли к выводу о близо-сти сакских культур «полосы гор», включающей Же-тысу, Восточный Казахстан, Алтай, Тыву, частично Минусинскую котловину, Северный Кыргызстан, При-иссыккулье. «Полоса гор» выделяется как особая гео-графическая, экологическая и этнокультурная область, с тесными контактами с Центральной Азией и Приара-льем [Акишев К., Акишев А., 1997, с. 36]. Типы котлов, как один из существенных элементов материальной культуры скифо-сибирского мира, дополняют просле-женную общность и культурные связи с Центральной Азией, включаясь в число памятников «полосы гор» как следствие культурной интеграции культур. Вме-сте с тем специфические типы котлов семиреченско-го облика свидетельствуют о культурном своеобразии региона и о культурных связях с западными, южными и восточными соседями. Являясь органической частью круга скифо-сакских культур, представляя, видимо, развитый культурный центр (обилие металла, поселе-ний, «царских» некрополей), Жетысу оказывалось в зоне взаимовлияний соседних оседлоземледельческих государств и кочевнических раннегосударственных об-разований. В географическом отношении Жетысу рас-положено таким образом, что его пересекали древние

71

Таблица 1 – Клады предположительно ритуального характера на территории Жетысу

Название Признак1893 г., на р. Каргалинка Котел тип I, зооморфные петли и ножкиРУРТ Котлы, курильница, керамика, кости1912 г., Пашня Бендюкова Котел типа I, с зооморф. ножками, лежал вниз устьем; курильница1935 г. р-н пересечения улиц им. Гоголя и Дунганской (г. Алматы)

Котел, керамический сосуд, кости животных, пепел

1939 г., Татарская слободка Два котла стояли на ровной площадке вверх ножками, тип I1946 г., д/о «Турксиб» Тип I. Ножками вверх; ровная площадка; предгорная возвышенность1946 г., д/о Совета Министров, всего 6 шт. 1-котел I, с зооморф. ободом; 2-изображ. быка на боку1953 г., между гг. Есик и Талгар 3 котла стояли вверх ножками. Тип I; две курильницы, блюда. Последний уступП. Алатау, 1978 КурильницаНад п. Калинино (Туздыбастау) Котел тип I, ножками вверх, поврежден, на последнем уступе; рядом ничего нет1988 г., БАК, р-н п. Панфилова Котел тип III – ножкой вверх с маленьким котлом внутриCолдатская щель Обломок котла, миниатюрный котел, повреждения, ковшКаменский клад Котел, удила, кинжал (поврежд.), копье, кельт, зеркало1958 г., клад Иссыкский Котел, копье, кинжал (сломан), удилаС. Песчаное Котел, копье, кинжалЧуйская долина Котел, наконечник стрелы, копьеС. Дархан Два кинжала (сломанные), и обломок котлаБлиз с. Чильпек Обломки котлов, жаровни, кости барана, золаП. Ерменсай Курильница, керамика, кости животныхП. Турген, 2008 г Жертвенный столБлиз с. Семеновка, берег оз. Иссык-Куль Два котла, две курильницы и жертвенные столы, один котел разрублен, 1 – котел

вверх дномКульджинский тракт Большой Семиреченский алтарьУр. Иссык–Ата Жертвенный стол

«торговые пути» - вдоль гор Восточного Казахстана и Алтая; в Туркестан и Китай, Среднюю Азию, Иран и др. По Е.Е. Кузьминой, еще в эпоху поздней бронзы были проложены маршруты, в частности – в Синьцзян по реке Или и через Джунгарские ворота, по трассам будущего Великого Шелкового пути [2008, c. 67].

Средоточие в Жетысу курганных могильников, поселений, «кладов» позволяет предположить, что этот регион в эпоху ранних кочевников являлся одним из центров культур скифо-сакского мира.

По мнению А. Мартынова, в это время отмеча-ется единство экономических, культурных, мировоз-зренческих ценностей в степной и горнодолинной Ев-разии [2008]. Уже в начале I тыс. до н. э. складываются локальные центры, зафиксированные погребальными комплексами Келермес, Тагискен, Аржан, в это время складываются все основные признаки цивилизации. Есть основания полагать, что к VIII – VII вв. до н. э. относится обожествление личности вождя. Это была система ранних государств, степная цивилизация, ко-торая создала свою хозяйственную, социальную систе-мы и свою идеологию. Важно, что в эпоху складывания государства не последнюю роль играло утверждение единой религии и выполнение религиозных культов, объединяющих население, оформление единой идео-логии. Все это замыкалось на личности царя, верхов-ного вождя. И здесь не случаен культ царского очага, представление о святости царских могил и других факторов, способствовавших сложению раннеклас-совых государственных образований в эпоху ранних кочевников (регламентация пользования пастбищами, возрастание роли войны, объединение и разграни-чение земель, и т. д.); такая необходимость возникла естественным путем из симбиоза между скотоводами и оседлыми земледельцами, т. к. ситуация требовала

регламентации взаимоотношений между ними; регу-лирования процесса кочевания; организации обороны, военных походов и т. д.

Поэтому можно предположить высокий уро-вень социального развития в обществе саков Жетысу. Вождь и аристократия здесь образовывало своего рода элиту. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что подавляющее большинство погребений рядовых кочевников Жетысу не содержит предметов вооруже-ния. Это, возможно, служит еще одним свидетельством в пользу того, что в сакском обществе Жетысу суще-ствовало строго ранжированное общество, где элита характеризуется этнической или социальной отстра-ненностью от основной массы населения региона. Воз-можно, их погребения скрываются в числе «царских» и аристократических курганов, которых довольно мно-го. Но ясно, что время функционирования святилищ и ограниченной военной прослойки говорит о достаточ-но высоком уровне общественного развития саков Же-тысу и о достаточно стабильной, спокойной ситуации по этой территории. Это явление типологически близ-ко обстоятельству находок котлов в погребениях царей и аристократии в сакральном «герросе» скифов. Но эта ритуальная практика с котлами и сама их идея в скиф-ском обществе трансформировалась, была в несколько ином выражении.

Возможно, что и предполагаемые святилища и культовые места в Жетысу, большей частью, принадле-жали правящему, «княжескому» (Ю.А. Зуев) роду, т. е. вождям и военной аристократии саков. В этом плане Жетысу и Прииссыккулье выделяются как политиче-ский, административный и религиозный центр ранне-государственного образования саков. Прииссыккулье и Жетысу могли выступать как отдельные племенные центры наподобие предполагаемых пяти племенных

КЛАДЫ В СИСТЕМЕ МИФО-РИТУАЛьНОГО КОМПЛЕКСА САКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

72

(политарных) центров пазырыкской культуры. Мож-но предположить, что политический центр в Жетысу распространял свое влияние на прилегающие степи с севера, где не известны «царские» курганы, а также находки металлических котлов и иной культовой утва-ри. Возможно, что после того, как сакские племена во II в. до н. э. были вынуждены покинуть Жетысу под давлением племен юечжей и усуней, то святилища, фиксируемые в виде скопления металлической утва-ри, очевидно, были оставлены на местах [Зуев Ю.A., 1960; 2002, с. 13-17]. Если допустить, что в Жетысу святилища и культовые места с котлами принадлежали правящему «царскому» или «княжескому» роду, то с уходом его из региона, они резко перестали функцио-нировать как святилища. Кроме того, в любом случае, для того, чтобы оставить такое большое количество ценного металла на местах, должна быть очень важная причина. Смена правящего рода и частично населения, обслуживающего святилища, привело к их затуханию. Изменение экологической ситуации в степи и подвиж-ка племен в регионе в конце I тыс. до н. э. привела к разрушению сложившейся политической обстановки и изменениям в социально-экономической сфере. Воз-можно, наше предположение косвенно подтверждают даты, полученные при анализе двух находок, случайно обнаруженных в районе г. Алматы. Анализировались нагары с котла (Горный гигант (784 cal BC – 4 cal AD)) и с жертвенного стола (район п. Турген (372 – 354 cal BC и 354 – 292 cal BC)) (табл. 2, рис.)* [* Благодарим Зайноллу Самашева (Филиал Института археологии в г. Астане) за помощь и содействие в датировании образца в Москве, Антона Гасса (Фонд Прусского Культурного Наследия, SPK, г. Берлин) за помощь и содействие в датировании образцов в г. Киле (ФРГ). Выражаем искреннюю благодарность Светлане Святко (14Хроно Центр, Королевский Университет Белфаста, Великобритания) за ценные консультации, помощь и советы по вопросам радиокарбонного датирования па-мятников].

описывается местность Эксампей, священные пути, здесь стоит медный сосуд царя Арианта. Большинство исследователей приходят к выводу о ритуальной сущ-ности медных котлов и Эксампей, это один из важных религиозных центров Скифии. Здесь принимается во внимание и роль вождя–царя, соединявшего высшую военную и религиозную власть в своих руках, и ста-новление единой религиозной системы в обществе; и соответствующие этому уровню общественного разви-тия культы и ритуалы, направленные на обеспечение безусловной и неограниченной роли вождя–царя, са-крализацию власти, создание единого сильного госу-дарства, установление новых отношений в обществе. Одно из несомненных предположений, вытекающих из этого описания Геродота, котел – выступает как сим-вол единства племени и его культовый центр. Помимо жертвоприношений животными, котлы, несомненно, использовались для приготовления и хранения напит-ков. Известно, что ритуальное питье, возлияние, яв-ляется одной из форм жертвоприношений, составной частью обрядового пиршества, а также тризны.

Большой котел упоминается у нартов, которые, как считается, сохранили в своих сказаниях свидетель-ства быта и культуры скифов [Нарты, 1986, с. 272-273]. Здесь интерес представляет то, что котел был огром-ный; предназначен для хмельного напитка (пиво), был единственным для всех членов общества, но в конеч-ном итоге оказался у того, кто совершил выдающиеся подвиги. То, что владели таким котлом сообща, воз-можно, свидетельствует о его ценности, о его объеди-няющем начале.

Таким образом, и в эпосе сохранились отголоски той связи, которая существовала между объединяю-щим сосудом с пьянящим напитком, общим собрани-ем членов коллектива, военным характером общества. Скифо-сакское общество, носившее ярко выраженный военный характер, общество потестарного типа, почи-тало божество войны (Арес); существовал культ бога

Таблица 2 – Результаты 14C датирования образцов из Горного Гиганта и района п. Турген,* n=3

ID материал Памятник 14C BP калиброванный интервал (2 σ)

ГИН8863 Нагар с котла Горный Гигант 2270±160 784 cal BC – 4 cal AD**KIA42815 Нагар с жертвенного

столаРайон п. Турген 2235 ± 20 cal BC 381-208

KIA42816 Нагар с жертвенного стола

Район п. Турген 2195 ± 20 cal BC 360-198

* Даты были получены в лаборатории радиоуглеродного датирования ГИН РАН, г. Москва (лаб. шифр ГИН) и Leibniz-Laboratory for Radiometric Dating and Isotope Research, Kiel (лаб. шифр KIA);

** Даты откалиброваны программой Calib 7.0 [Stuiver et al. 2013] с использованием калибровочной кривой IntCal13 [Reimer et al. 2013]. При построении графика использована программа Calib 7.0 [Stuiver et al. 2013]

Это время, когда, согласно Ю.А. Зуеву сакские племена были вынуждены во II в. до н. э. покинуть Се-миречье [1960, с. 5-25] под давлением племен юечжей и усуней.

Котел как знак власти сохранил свою семанти-ческую нагрузку и позже. Известно, что в XVIII в. алтайцы платили дань джунгарам (жонгарам) котла-ми и таганами. Сборщики дани в правом ухе носили подобие серьги – миниатюрный железный треногий таган для котла как знак власти [Кызласов Л.Р., 1960, с. 80-81]. Возможность не только бытового исполь-

зования металлических котлов у ранних кочевников также предполагает и С.А. Плетнева. Наши выводы близки ее наблюдениям: котел являлся символом вла-сти и единения [Плетнева С.А., 1982, с. 22-23]. Дей-ствительно, котел представлял собой символическое выражение могущества, силы вождя и возглавляемого им объединения. Чем больше размеры котла или коли-чество котлов, тем сильней его владелец и больше ко-личество людей, объединенных вокруг предводителя. Когда говорят о скифских котлах, то, обычно, приводят пример с рассказом Геродота [Геродот, кн. IV, 52], где

73

войны. Он имеет древние общеиндоевропейские корни (германская, балтославянская, кельтская, индоиран-ская, греческая традиции). Одна из его функций – по-кровительство воинским мужским союзам. Известны различные ритуалы, связанные с воинскими мужскими союзами. Один из них – инициация молодых нежена-тых воинов; превращение их в настоящих воинов, обы-чай побратимства и др.

Действительно, образ жизни скифов-саков, как и представителей других потестарных обществ, где война играет значительную роль, характеризуется представлениями о святости войны, наличием групп инициированных воинов и охотничье-воинских муж-ских союзов, своим кодексом чести, системой ценно-стей. Ритуалы, связанные с культом войны, воинскими мужскими союзами; обряды, общественные мероприя-тия сопровождались употреблением наркотических веществ, опьяняющих напитков. Их значение в куль-турной жизни скифов было значительное. Например, перед битвой воины для обуяния Ареем пили челове-ческую кровь; скиф пил кровь первого убитого врага; это «кровавое вино» способствовало приобретению качеств, силы, мудрости поверженного противника.

В обряд инициации юношей, молодых воинов входили испытания и трудности, обособленное жи-тье вдали от поселений, убийство и поедание пло-

ти и крови дикого зверя, превращение в результате в «берсеркра», воина–зверя посредством принятия опьяняющих или наркотических веществ, ритуальная пляска и др. Этот вопрос достаточно хорошо освещен в научной литературе. Интерес представляет приме-нение и роль ритуальной утвари – котлов, курильниц–котелков в магико-ритуальной процедуре инициаци-онных ритуалов.

Одна из необходимых ступеней инициации – во-енные походы юношей, образующих возрастной класс молодых неженатых воинов и составляющих свою дружину. Этот «возрастной класс молодых неженатых воинов» известен во многих древних индоевропейских обществах и позже у тюрков. В своем глубоком исследо-вании по значению древнеиранского термина «Parna», К.В. Тревер выявила взаимосвязь между делением на возрастные группы и культом священной колесницы с котлом. Класс юношей – «parna» в Иране охраняли место – площадь в центре города или в цитадели, где находились царский дворец и священная колесница с котлом. Такая бронзовая колесница с котлом известна в культуре ряда европейских и переднеазиатских наро-дов [Тревер К.В., 1947]. В связи с этим отметим, что Ю.А. Зуевым подробно проделан исторический анализ социальной категории «сотня» для ряда народов Азии в древности и средневековье; в том числе прослежены

Рис. Калиброванные (2σ) 14С даты образцов из Горного гиганта и района п. Турген

КЛАДЫ В СИСТЕМЕ МИФО-РИТУАЛьНОГО КОМПЛЕКСА САКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

74

этапы в эволюции института дружины – сотни. Рассма-тривая культовое значение медного котла на священной колеснице с изображениями птиц, Ю.А. Зуев на фоне широких исторических и мифологических аналогий заключает о связи котла с символикой животворящего начала, плодородной (благотворной) влаги [1998, с. 71-73]. Помимо Ю.А. Зуева, эволюцию и историю «муж-ских домов» в Средней Азии проследили Г.П. Снеса-рев [1963] и Р.Р. Рахимов [1990]. В пережитках (релик-тах) мужских союзов – собраниях мужского населения Средней Азии в кишлаках сохранилось употребление наркотических веществ и опьяняющих напитков. По-мимо ритуального характера самой коллективной тра-пезы, особую обрядовую церемонию представляло распитие вина. Г.П. Снесарев проследил общие черты в этой процедуре с церемонией распития кумыса и бузы [1963, с. 186-187].

Ж. Дюмезиль соотносит название местности, где помещен котел царя Арианта, с источником «Мертвово-дом» - источником «мертвой воды», магические свой-ства которой донесли до нас сказки и фольклор [1976, с. 46-47]. Проступает связь котла с содержащейся в нем жидкостью, обладающей необычными качества-ми. Позже, в мифологии тюркских народов, молочные продукты (молоко, кумыс) также наделялись особыми свойствами. Сосуд с молоком ассоциируется с «жи-вотворной чистотой небесной сферы» [Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С., 1988, с. 127-129]. Связь магической, специфической влаги с ритуалом инициации, и шире – с идеей бес-смертия, круговорота «жизнь-смерть-воскресение», прослеживается в фольклоре многих народов Евразии. В них можно проследить синтез нескольких элементов магического характера: роль котла как сосуда вообще с рядом присущих ему функций в плане семиотических оппозиций (сырой-вареный, пустой-полный и т. д.), роль жидкости – молока и особой воды – «живой/мерт-вой»; символическое число «три», переход с «минуса» на «плюс».

Связь священного сосуда и охотничье-воинских мужских союзов демонстрирует обычай побратимства. Он обусловлен установлением новых социальных свя-зей, основанных не на кровнородственных узах, и пре-следует цель установления личностных связей, укре-пление вновь возникших уз. Проводя годы ученичества и испытаний с товарищами, под руководством автори-тетного вождя, воин становится членом коллектива, где естественные узы родства сосуществуют или заме-няются родством, основанном на общности судьбы, во-инском братстве, со своей моралью и идеалами. Воины сплочены вокруг своего вождя, военного предводите-ля, который был самым доблестным, удачливым, пер-вым. Создаются новые, искусственные родственные связи. Связь внутри воинской общины устанавливает-ся по вертикали: «вождь-рядовой» и по горизонтали: «боевые друзья». Одно из выражений установления искусственного родства – обычай побратимства путем смешения крови [Геродот, кн. IV, 70]. В самом обря-де присутствует чаша, вино, смешиваемое с кровью, оружие. Сосуд с пьянящим напитком, оружие – основ-ные элементы – атрибуты многих скифских ритуалов, каждый из которых имеет свою символику. Геродотом упоминаются другие празднества, сопровождающие военизированный быт скифских племен, с непремен-ным присутствием сосуда, с вином, с собранием вои-нов [Геродот, кн. IV, 66]. Он описывает ежегодные со-

брания скифов в каждом округе, где монарх чествовал вином воинов в зависимости от проявленной доблести. Здесь к особой роли ритуального напитка, объединяю-щей роли сосуда, добавляется его роль или функция индикатора, выявителя истинного героя. Это отчетливо прослеживается в нартском эпосе: на ныхасе – месте для собраний и игрищ, где собирались нарты между походами, фигурирует волшебная чаша – Нартамонга [Дюмезиль Ж., 1990, с. 174-181]. Ясно, что четыреху-гольная, большая чаша Нартов это не чаша в строгом смысле слова. Это большой сосуд, применявшийся на общем сходе нартов, в каком-то смысле синонимичен котлу или другим сосудам, известным по ритуальной практике скифов, древних тюрков и тюркоязычных традиционных обществ. Сами ежегодные пиршества, упомянутые Геродотом, говорят не только о роли во-енных предводителей, вождей, но и о значении пиров в древнем обществе – как «важнейшего религиозного культового акта общественной и частной жизни» [Дю-мезиль Ж., 1976, с. 170].

В дружинах военизированных обществ помимо дружбы и верности в горизонтальной проекции между воинами, важную объединяющую роль имела верность воина своему вождю. С одной стороны, вождь заменял в какой-то мере в новой семье отца, и воин платил со-ответствующим к нему отношением, с другой стороны, вождь распределял добычу и устраивал престижные пиры, укреплял свой статус и власть. Эти пиршества имели не только воинский характер, и война и пир приобретали сакральный характер и имели какое-то внутреннее сходство [Кардини Ф., 1987, с. 144-145]. В обрядовых пиршествах проступает очевидная связь с культами воинской доблести и героизированных пред-ков. Из сообщений по этнографическим и традицион-ным обществам следует, что одним из этапов пиров было обязательное поминовение погибших героев, предков, воспоминания и рассказы о подвигах и др. Поминовение предков, ритуальное окропление, воз-лияние (жертвоприношение) было обязательным и в ходе проведения сезонных праздников как у древних кочевников, так и вообще в традиционных обществах. С одной стороны, оно воспринималось как форма жертвоприношения; с другой стороны, здесь проступа-ет явственная связь ритуальных собраний с употребле-нием хмельных напитков, с культом предков, с идеей бессмертия. Очень показательны в этом отношении реликты мужских союзов [Бардавелидзе В.В., 1957, с. 70-71]. На совместных пиршествах («праздники за-слуг») употребляли опьяняющие напитки, где могли пить только отличившиеся воины, а также на трапезах после жертвоприношений и молений духам предков и на тризнах. Наркотические вещества могли применять в процессе инициационных обрядов, в обрядовых дей-ствиях перед началом битвы, в погребальных и других обрядах экстатического характера. Роль хмельных на-питков (вина) в обрядах и ритуалах сохранилась и поз-же [Розенберг Ф.А., 1918].

О том, что сложение скифской идеологии проис-ходило в слое населения, занимавшегося в основном охотничьим промыслом, формирование важнейших мифологических представлений скифов - в достаточ-но замкнутом, элитарном круге, считает и известный специалист В.А. Кисель. В истории кочевничества Евразии он выделил два периода: иранский, или скиф-ский, связанный с ритуализацией конопли, и тюрко-монгольский, маркированный сакрализацией можже-

75

вельника. Религиозно-мифологические системы этих эпох имели общую воинско-охотничью основу [Ки-сель В.А., 2010].

В целом можно сказать, что в период становления ранних государств, установления единой религиозной системы существовали ритуалы, в которых особую ма-гическую роль играли наркотические и опьяняющие напитки, специфическое значение имели ритуальные сосуды. Они способствовали утверждению новых со-циальных связей, иных ориентиров, морали общества, обоснованию усиления власти вождей, и т. д. и сами порождались более высокой социальной организацией общества. Многочисленные события и мероприятия бурной общественной жизни приобретали военный и сакрализованный характер. Сосуды с ритуальными напитками (кумыс, вино, пиво …) выступали не толь-ко как символы единства; но и как посредники между людьми и богами, героизированными предками (в них содержались жертвенная пища и напиток), как симво-лы благодати (животворная влага); и как магические посредники при инициационных обрядах, при реше-нии спора, клятвах (кровь, живая и мертвая вода).

Сакральный характер пиршества, трапезы с уча-стием мужчин-воинов, с обильным употреблением опьяняющих веществ представляет собой, очевид-но, явление, известное в широком хронологическом диапазоне, на огромной территории. Тайные мужские союзы, представляющие собой объединения моло-дежи, проходящей прединициационную подготовку, предваряющую приобщение к взрослой жизни – ин-ститут традиционного общества. Анализ материала различных эпох позволяет предполагать, что именно его модель могла заимствоваться в определенные пе-риоды для создания своеобразной «гвардии» - «элиты» - своеобразного «спецназа» древности. Таким обра-зом, вероятно, было создано подразделение «волков» - «бури» тюркских каганатов. Молодежь приобщалась к племенным святыням в глубокой древности, с сакрали-зацией персоны вождя–царя она стала группироваться вокруг этой «новой» святыни. В этом отчасти заложена основа «царской» гвардии, представлявшей воинскую элиту. Тем более, что сакрализация персоны царя со-провождалась выделением знати и упрочнением ее положения. Отпрыски знати – «золотая молодежь» - и составила элиту – гвардию.

Таким образом, пребывание молодежной возраст-ной группы вблизи святилища (с курильницами, жерт-венными столами, котлами) у царского очага, приоб-щение к племенным святыням, охрана их и вождя-царя – известно в традиционной и архаической культуре и, возможно, имело место у саков Жетысу. Вероятно, про-слеживая эволюцию кладов с оружием и котлами, мож-но предположить, что они представляют собой опреде-ленную линию развития от раннескифских комплексов до более поздних храмов, при которых существовали военные организации.

Среди котлов разной формы и объема эпохи ран-них кочевников выделяется группа котелков неболь-ших размеров, упоминаемая ранее. Предположительно они использовались для возжигания трав, в качестве курильниц. Об этом свидетельствует их содержимое – камни с семенами конопли (курган 2 могильника Пазы-рык; курган №9 могильника Берель) или камни с при-знаками воздействия высокой температуры (могильник Аймырлыг). Помимо Сибири и Алтая еще одним райо-ном распространения миниатюрных котелков является

Памир –– там обнаружены котелки, размеры которых приблизительно такие же и меньше. Миниатюрные ко-телки известны западнее, в памятниках савроматской культуры. Подобные котелки найдены и на террито-рии Жетысу. Характерным признаком этих котелочков являются малые размеры и довольно большие ручки, удобные для переноски сосуда. К сожалению, такой ко-телок из Бесагаша не сохранил следов использования – как и остальные предметы этого комплекса, они под-вергались чистке после обнаружения. Замечателен факт одновременности этого котелка с сосудом типа метал-лической чаши с тонкими стенками и втулки-рукояти, очевидно составлявших единый предмет. В целом, он напоминает ковшик, сохранившаяся закопченность на донце чаши и на рукояти позволяет предположить, что его могли использовать как курильницу. Образуемая пара из этого комплекса близка двум курильницам из Второго Пазырыкского кургана. Бронзовая/медная ку-рильница несколько иной формы была обнаружена в Жетысу в ограбленном кургане Иссыкского могильни-ка. Она стояла рядом с двумя глиняными кувшинами и была заполнена «угольками, золой и обгорелыми щепочками». Форма – почти квадратная чаша или блюдо с втулкой на полой конической подставке. К со-жалению, из-за ограбленности могилы, невозможно подробно проанализировать погребальный комплекс [Максимова А.Г., 1978]. Авторы публикаций предпо-лагают, что находки такого рода (котелки-курильницы) на территории Сибири могли использоваться в обрядах общения с умершими предками, сопровождаемых вос-курениями и принадлежали тем, кто исполнял обряды [Чугунов К.В., 1996; Савинов Д.Г., 1996]. Это мнение не противоречит высказанному в настоящей работе предположению о связи комплексов с котлами в Же-тысу с циклом погребально-поминальной обрядности. В.А. Кисель, проводя анализ форм и условий находок котелков-курильниц, географию распространения и их возможное использование, приходит к выводу, что они являлись общественной собственностью (племени? от-дельного рода?) и служили как ритуальный инструмент «проводов» покойного [2007].

К категории ритуальных предметов относит котелки-курильницы и культовые сосуды с зооморф-ным декором Е.Ф. Королькова, многие положения и выводы которой изложены в прекрасной статье «Риту-альные чаши с зооморфным декором в культуре ранних кочевников» [2003]. Особо хочется отметить, что они в принципе сходны с нашими.

В Бесагашском комплексе, состоящем из пяти со-судов, имеется еще один металлический котел малых размеров (Н = 20,5 см, Д венчика = 14,5 см). Однако форма тулова иная – с приостренным дном, на поддо-не, ручки расположены вертикально на венчике. Ручки крупные, далеко отстоящие от корпуса, вероятно, для удобства переноски котелка. Он является лишь если не миниатюрной копией, то подражанием известного и широко распространенного типа котлов (особенно в восточной части – в Сибири, и в памятниках савромат-ской культуры). Вместе с тем, толстые стенки котелка и поврежденный поддон свидетельствуют о его каком-то практическом применении. Но каков способ его исполь-зования (в качестве курильницы или как небольшой котел) – неизвестно. Возможное ритуальное исполь-зование подобных котлов можно предположить исходя из данных последних находок. Среди них – предметы, обнаруженные в женском погребении кургана №6,

КЛАДЫ В СИСТЕМЕ МИФО-РИТУАЛьНОГО КОМПЛЕКСА САКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

76

комплекса Таксай I из Западно-Казахстанской области, исследовавшегося археологической экспедицией под руководством Я.А. Лукпановой. По наблюдениям авто-ра раскопок в женском – центральном – погребении, сопровождаемом двумя захоронениями на уровне по-гребенной почвы (обезглавленные останки погребен-ных людей), на бревнах наката были обнаружены че-тыре комплекта конской узды [Лукпанова Я.А., 2013]* [*Выражаем особую благодарность Я.А. Лукпановой за возможность ознакомиться с материалами раскопок, когда сборник находился в печати]. Само погребение женщины, облачение которой было декорировано золо-тыми нашивными бляшками, клыками и зубами волка в золотой оправе, двумя золотыми браслетами, зеркалом и др., сопровождалось деревянным ковшом (чашей) с шестью золотыми оковками по венчику, бронзовым котлом полусферической формы с двумя вертикальны-ми петлевидными ручками с навершиями в виде трех выступов и двумя ручками–петельками, на воронко-видном поддоне и носиком-сливом в виде протомы верблюда; жаровней (курильницей). Датировка – конец VI – середина V вв. до н. э. Очевидно не рядовое погре-бение женщины и не случаен набор сопроводительных предметов, их сочетание. Следует отметить, что голо-ва верблюда трактована в характерной для савроматов агрессивной манере. Учитывая условия находок таких котелков, можно предположить их использование в ри-туальных целях с употреблением пьянящих напитков [Таиров А.Д., 2013].

В коллекции котлов Жетысу выделяется так-же группа сосудов небольших размеров, снабженных двумя ручками, одной петлей, два сосуда – на поддо-нах и снабженных носиком-сливом. Их размеры поч-ти стандартны: Д = 20-30 см, Н = 15-29 см. Очевидно, они предназначались для хранения в них жидких про-дуктов. К сожалению, только два из них происходят из комплексов (Бесагаш, подхоз МВД), два других – не-известного происхождения. Возможно, даже вероятно, они не были единичными находками. Но основную часть коллекции котлов Жетысу составляют довольно крупные сосуды, высота тулова которых превышает 0,5 м, диаметр тулова достигает 0,8 м и вместимостью несколько десятков литров. Однозначно, такие сосуды могли использоваться для приготовления пищи, при-чем для довольно значительного количества людей.

Семиреченские курильницы и жертвенные сто-лы, включенные исследователями в разряд ритуальной атрибутики, также отчетливо передают модель мира, являются его проекцией [Акишев А.К., 1984, с. 95-97]. В этом случае коническая ножка курильницы симво-лизирует собой Мировую гору. Поддоны котлов своей формой повторяют поддоны курильниц, передающих образ горы. Следовательно, семантически емкость кот-ла равнозначна чаше курильницы. Котел в таком слу-чае выступает эквивалентом Мирового дерева и т. п. Одно из различий в оформлении котла и курильницы состоит в том, сосуд какой формы прикреплен к ножке, назначение предмета определял тип сосуда, укреплен-ного на поддоне. Мелкое, плоское блюдо курильницы с трубочкой для фитиля и скульптурными композициями с фигурами животных и людей, предстает как сцена с застывшим действием. Глубокое, полусферическое или сфероидное тулово котла предназначалось для опреде-ленного содержимого, т. е. являлось вместилищем каких-то продуктов. Если учесть и смысловую и прак-тическую нагрузку поддона, то в целом, в семантиче-

ском аспекте, котел представляется как сосуд с пищей на вершине горы. Эта пища приобретала особое значе-ние. Высказанное ранее предположение о возможном использовании этой категории предметов в ритуалах, связанных с весенним возрождением природы, с куль-том предков, предполагает отправление, посвящение содержимого богам, духам предков и коллективное потребление его участниками ритуала. В результате жертвоприношения или угощения богов, приобщения к божественному напитку, с Неба нисходила благодать. Подобно живительной влаге горных рек, богатство и благодать спускались посредством «горы»-подставки, священной в религиозно-мифологических представ-лениях многих народов. Форма котла, таким образом, подчеркивала, иллюстрировала смысл совершаемых действий, назначение сосуда. Может быть, котел вооб-ще символизировал ту благодать, истекающую сверху? Следовательно, статус содержимого такого котла был иной, более высокий, чем статус содержимого быто-вых, в частности, керамических сосудов. Приобщение к напитку или пище, приготовленным в таком котле, могло совершаться не только в обыденных, но и в каких-то особых случаях.

Помимо жертвоприношения духам предков, имев-шего кулинарный код, их поминали также посредством зажигания светильников. Эта традиция, уходящая в глубокую древность, сохранилось в этнографическое время. Примечательно, что окуривание и возжигание «светильников совершалось в пограничные дни, напри-мер, в канун Нового года, т. е. в дни, когда совершался целый цикл ритуалов, направленных на «восстановле-ние гармонии и порядка». Светильники представляли собой палочки обернутые куском тряпки, пропитанной маслом. Подобные свечи, видимо использовались и в бронзовых курильницах Жетысу.

Другой вид курильниц – без трубочек для фи-тилей, того типа, который обнаружен в кургане 2 мо-гильника Пазырык. Зерна конопли, камни, шатровое покрытие могут действительно указывать на их ис-пользование в обряде очищения, как описывал Геро-дот [Геродот, книга IV, 75, с. 205]. Ряд исследователей сходится во мнении, что от дыма семян наркотического растения, скифы приходили в экстаз, во время которого подразумевалось сопровождение души покойника (или путешествие души) на тот свет [Геродот, кн. IV, с. 521; Кардини Ф., 1987, с. 68-69]. Котелки–курильницы, из-вестные в погребальных памятниках Минусинской котловины и Тывы, обнаруживаемые в склепах с кол-лективными захоронениями, с остатками сплавивше-гося и сгоревшего вещества на дне, возможно, пред-назначались для подобных целей. Таким образом, котелки могли служить не только символом власти, атрибутом главы семьи, рода, «коша» (в погребениях), но и своеобразным «средством достижения» потусто-роннего мира, путешествия в загробный мир. Малый размер котлов типа пазырыкского, отсутствие носика-слива, довольно узкое отверстие – горловина, большие горизонтальные ручки не исключают возможности та-кого назначения котелков – в качестве курильниц и в Жетысу – Прииссыкулье. Хотя обилие в этом регионе настоящих курильниц – с трубочками для фитиля, и сравнительно небольшое количество также маленьких котелков, скорее склоняют в пользу их использования как котелков в Жетысу и Иссык-Кульской котловине. Таким образом, котелки использовались не столько для хранения и приготовления пищи, напитков, сколь-

77

ко для воскурения наркотических веществ в обрядах. Причем обычно это связано с воинскими культами, с обрядом мужчины воина. А.К. Акишев на основе пере-вода и анализа текста позднезороастрийского эзоте-рического сочинения «Арда Вираз Намаг» высказал мнение об использовании триподов и котлов на поддо-не из Жетысу в качестве курильниц в ритуалах [2003, с. 251, 253]. О трубочках для фитилей у Семиречен-ских курильниц писала П.Н. Сенигова [1968, с. 208]. Что касается курильниц, то ранее А.К. Акишев, как и Б.М. Зимма, предположил, что курильницы могли по-мещаться в ходе ритуала в центр жертвенного стола – аналог Мировой горы в центре земли. Предполагается их использование как культовой утвари на капищах огня саков. Действительно, однозначно курильница представляется одним из эквивалентов, символиче-ских выражений Мировой горы – Мирового древа. И, вероятно, можно принять гипотезу, согласно которой курильницы квадратной или круглой формы исполь-зовались, соответственно, при поклонении божествам земли и неба [Акишев А.К., 1984, с. 96]. Замечательно, что у курильниц бывают круглыми или квадратными и блюдо и подставка одновременно.

Низкие, широкие четырехугольные столы, как можно предположить, использовались для жертво-приношений вообще или в связи с божеством земли. Положение курильниц на столе кажется не вполне логичным. Массивные с большой площадью столы, с невысокими бортами, явно предназначались для того, чтобы на них что-то положили – жертву или ее симво-лический эквивалент, либо какой-то из элементов об-ряда. Курильницы с фитилями сами воспринимаются как символы Мировой горы и, соответственно, состоят из трех частей, поэтому не вполне логично ставить их на возвышении. Другие формы ритуальной посуды, из-вестные в традиционной культуре, устанавливались на камнях, на возвышении как посуда (чаша). У семире-ченских курильниц камни и т. п. заменены конусовид-ным поддоном или ножками у триподов и жертвенных столов. Кроме того, по известным изображениям ку-рильниц Средней Азии, Ирана, Греции видно, что они ставились без дополнительных подставок [Шкода В.Г., 1985].

Другой вопрос – когда курильницы и жертвен-ные столики могли использоваться? Ответ здесь может быть гипотетичным предположением. Сюжет некото-рых курильниц (терзание копытного хищником) под-сказал возможное их использование в ритуале встре-чи Нового года [Мокрынин В.П., Плоских В.М., 1992, с. 37-38; Кузьмина Е.Е., 1977, с. 106-107].

Действительно Новый год, вернее стык Старого и Нового года – время наибольшего, наивысшего напря-жения. Главный годовой ритуал совершался в наиболее сакральной точке пространства и времени, что приво-дило к формированию нового пространства и времени. Ритуал, являющийся единственным средством восста-новления гармонии, предполагает установление кон-такта между сферами «своего» и «чужого». Устанавли-вается он посредством жертвы, отправляемой в другую сферу и вещей–медиаторов. Курильница и жертвенный стол представляли собой подобный канал связи между сферами своего и чужого. Роль жертвы при восстанов-лении первоначального порядка известна и она – тра-диция – прослеживается с архаических времен. Растер-зание, расчленение и т. п. жертвы в античной традиции и в архаической вообще, является наиболее эффектив-

ным способом достижения цели.В этом плане наличие жертвенных столов и сцен

терзания на блюдах курильниц и в декоре котлов доста-точно символичны. С одной стороны, можно принять точку зрения Е.Е. Кузьминой, согласно которой смена созвездий Плеяд и Кассиопеи созвездием Льва на не-босводе совпадает с началом солярного Нового года и в связи с этим сцена терзания хищником копытного жи-вотного трактовалась первоначально как изображение этого календарного праздника [1977, с. 107]. С другой стороны, сцены терзания могут иметь самое различ-ное наполнение. По поводу их семантики в культуре скифо-сакских племен существуют различные мнения. В отношении курильниц и жертвенных столов все же на первый план, видимо, выходит идея жертвопри-ношения. Ритуал жертвоприношения, совершаемый, как правило, в критические периоды, в напряженной ситуации, в пограничные дни, имеет назначение вос-становления порядка, получение «отдарка» (благодать, урожай, приплод, дождь), воскрешение к жизни в об-новленном виде человека, природы.

Инвеститурный цикл, приобретение царственно-сти также осмысливалось в конечном счете как возник-новение гармоничного мира, установление порядка, обряды этого цикла также проводились в пограничные дни. Обряд коронации интерпретировался как космого-нический. «Общество отождествлялось со Вселенной, место коронации – с центром мира» [Акишев А.К., 1984, с. 100]. Воцарение воспринималось как рожде-ние, в новый год у иранцев царь приобретал новое имя, выстраивался семантический ряд: возрождение царя – космоса – года.

В целом, акт жертвоприношения как составная часть многих обрядов и ритуалов, понимался как пре-одоление, нейтрализация противопоставления «смерть – рождение, возрождение» (ритуальная смерть – вос-крешение). В этом плане жертвоприношение образует один смысловой ряд с обрядом инициации. Поэтому использование курильниц и жертвенных столов как ритуальной утвари в ряде обрядов переходного цик-ла вполне допустимо. Это такие события, как Ноуруз, коронация царя, поминовение предков, инициация и др. Известно, что в последние дни уходящего года во многих традиционных и архаических культурах отме-чено поминовение умерших. В эти дни совершались обряды объезда территории, что согласуется с симво-ликой, передаваемой формой курильниц и жертвенных столов – проведение границ обитания подвластного социума как модели Вселенной, их защита. Использо-вание бронзовой культовой утвари в обрядах, связан-ных с персоной царя и с инициационными обрядами, актуально для районов Жетысу и Прииссыккулья. Ведь здесь предполагается существование «царских герро-сов» и святилищ царского рода.

Поминовение предков в ночь или первый день Но-вого года сохранилось в Средней и Центральной Азии до позднего средневековья и этнографического време-ни. Это якутский праздник Ысыах, когда происходили молитвенные обращения к божествам и духам предков с кроплением кумысом; это и фравахары (души пред-ков), сходящие на землю в день Ноуруза [Грач А.Д., 1983, с. 80]. У таджиков и у персов в ночь на Новый год окуривались дома и зажигали по три светильника, что-бы порадовать души умерших предков; им ставили ку-шанья и питье [Негмати А., 1989, с. 9-90; Рахимов М.Р., 1957, с. 198-199]. У осетин известен праздник «Цип-

КЛАДЫ В СИСТЕМЕ МИФО-РИТУАЛьНОГО КОМПЛЕКСА САКОВ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

78

пурс», когда наряду с пожеланиями обильного урожая в Новом году, поминались покойники зажиганием трех костров. Жертвоприношения духам предков и возжи-гание светильников на могилах умерших предков было принято совершать в новогодний день у южных каза-хов [Кармышева Д.Х., 1986, с. 47-70]. В дни Ноуруза, весеннего праздника обновления природы, распростра-ненного в Средней и Передней Азии, совершалось по-миновение умерших родственников как общественное жертвоприношение с угощением каждого лепешками в Белуджистане [Гафферберг Э.Г., 1975, с. 242]. Те же элементы прослеживаются у древних славян. Напри-мер, представления о Жоймэрице, приходящей в дни поминовения усопших к огням, зажигаемым в это вре-мя в каждом доме [Цивьян Т.В., 1977, с. 311-312]. Все-общность и распространенность обряда поминовения предков в дни Нового года объясняется связью празд-нования Нового года с культом плодородия и представ-лениями о покровительстве и помощи духов предков, с плодородием и благополучием.

В плане конструктивного устройства и смысло-вого наполнения курильниц и жертвенных столов, их можно сопоставить с некоторыми памятниками сте-пей Евразии. Различие в размерах и форме не являет-ся принципиальным, так как в плане содержания они синонимичны. К таким памятникам – архитектурным сооружениям относятся керексуры, отличительными признаками которых являются квадратная или округлая ограда, заключающая в себе насыпи из камней, глыб и т. п., часто с каменными лучами–дорожками; для них характерно отсутствие погребений, нахождение следов человеческих жертвоприношений или остатки жертвенных животных с зольными пятнами; либо от-сутствие инвентаря в погребениях. По мнению иссле-дователей, эти сооружения имеют культовый характер; «планиграфия керексуров демонстрирует всеобщие принципы геометризации пространства, воплощенные в орнаментальных композициях, архитектуре, наскаль-ных изображениях, ритуальных выкладках, включен-ных в сеть космических связей» [Семенов Вл.А., 2002, с. 215]. Внутри каменных колец устанавливались олен-ные камни и антропоморфные стелы. Все эти сооруже-ния имели ритуальный характер. Традиция сооружения круглой или квадратной ограды характерна не только для центрально-азиатского региона, в силу социально-психологических особенностей человеческого созна-ния, воспринимающего мир в определенной плоско-сти. В памятниках поздней бронзы и раннего желез-ного века эта традиция сохраняется, в том числе, и в сооружении погребальных памятников (вокруг курга-на или в основе его, ограда из восьмикаменных колец вокруг насыпи). В планиграфии курганов прослежено соответствие первоначальному мифологическому ар-хетипу, в основе лежит концепция, отражающая идею Космоса – мандала.

Организация пространства погребально-поминальных комплексов, культовых объектов соотно-сится с идеей жертвоприношения в центре ограничен-ного, огражденного пространства. В этом плане выра-зительна семантика стел, оленных камней, являющихся частью жертвенно – поминального комплекса в честь героизированного предка [Кубарев В.Д., 1979, с. 36-41, 86-88]. Оленные камни вместе с окружающим, органи-зованным особым образом пространством, моделируют представления о горизонтальном и вертикальном стро-ении мира. Образованная в результате структура пред-

назначалась для перемещения обрядовых ценностей, душ людей и жертвенных животных [Савинов Д.Г., 1994, с. 147]. Следует заметить, что на наскальных изо-бражениях, как и на оленных камнях, встречается кру-говое расположение фигур. Такие элементы как четкое зональное деление стел и камней, изображение оленей в положении с подогнутыми ногами (жертвенная поза), присутствие изображений хищников позволяет пред-положить, что круг представлений и, в какой-то степе-ни, ритуальных действий создателей оленных камней и обладателей курильниц и жертвенных столов близки. Символику сооружений (организацию пространства) дублирует топография расположения сакральных объ-ектов: у подножия выделяющихся формой священ-ных в древности гор; на вершинах гор. Эта традиция в принципе сохранилась в установке древнетюркских оградок и каменных изваяний. В тех случаях, когда в центре тюркской оградки стоит стела или дерево – это явно памятник, связанный с посмертной героизацией. Здесь наблюдается преемственность в представлени-ях, связанных с циклом «жизнь-смерть-жизнь». Более подробно некоторые вопросы, связанные с использо-ванием курильниц, рассмотрены на конкретных при-мерах ранее и опубликованы [Кадырбаев М.К., 1983; Джумабекова Г., 1998а, 1998б].

Таким образом, медные котлы, встречаемые как случайные находки на территории Жетысу и Кыргыз-стана, могли использоваться не только в утилитарных, но и в ритуальных целях. Можно предположить, что они, как и курильницы с жертвенными столами, при-менялись в обрядах переходного цикла (погребально-поминальные, инициации и др.), почитания предков; отражали новые ориентиры и систему ценностей, свя-занные с культом воина-героя, вождя, бога войны и воинских мужских союзов. Значение рассмотренной категории предметов в культуре ранних кочевников Жетысу и место в ритуальной практике обусловле-но рядом факторов, в первую очередь, социально-экономическими изменениями, произошедшими в I тыс. до н. э. Саки Жетысу и Иссык-Кульской долины в этом плане демонстрируют близость религиозных и идеологических установок с племенами кочевников евразийского пояса степей, особенно сопредельных территорий, определенных, в числе прочего, общими процессами становления и развития обществ ранне-государственного уровня в Степи I тыс. до н.э.; уни-фикацией религиозной системы; сходным жизненным укладом; общей генетической основой, коренящейся в предшествующей эпохе поздней бронзы. В тоже вре-мя указанный регион выделяется по ряду признаков, неизбежно демонстрируя своеобразие в круге син-хронных археологических культур, обнаруживая вы-сокоразвитое общество, политический, администра-тивный и религиозный центр раннегосударственного образования саков (возможно, центр союза племени или крупного племени).

79

Случайные находки и клады металлических из-делий эпохи поздней бронзы и периода ранних ко-чевников Жетысу образовали четыре группы. Они распределились соответственно качественному и хронологическому признакам. Первую группу об-разуют клады эпохи поздней бронзы (XII – IX вв. до н. э.), состоящие, преимущественно, из орудий труда и предметов многофункционального назна-чения. Следующую, вторую группу кладов, обра-зуют находки комплексов, содержащих предметы вооружения и конского снаряжения раннескифского времени. Ее состав отражает, вероятно, проявление стадиального характера; особенности всадническо-го погребального обряда. Третью группу образуют несколько комплексов, включающих медный котел (обычно один), кинжал (чаще один и однотипный), а также удила, наконечник копья, и по одному слу-чаю: зеркало, наконечник стрелы, кельт. Датировка их широкая, около V – III вв. до н. э. Последнюю, четвертую группу комплексов, составляют находки котлов, как единичные, так и в комплексах, в том числе с курильницами и жертвенными столами. Ве-роятно, кладами в прямом смысле слова можно на-звать лишь первую группу находок, остальные же, скорее всего, имеют ритуальный характер.

Изменение состава комплексов, очевидно, от-ражает те процессы, которые происходили в евра-зийском поясе степей в конце II – I тыс. до н. э.

Ранний железный век – время становления раннегосударственных образований, значительной роли войны – имеет свои специфические особенно-сти, характеристики, в том числе соответствующую идеологию, религиозно-мифологические представ-ления. Показательными явлениями в этот период явились оформление института вождизма и военно-жреческой аристократии, складывание дружин, вызывавшие усложнения и изменения акцентов в религиозной системе. Эти изменения наложили от-печаток на идеологию, религиозные представления древних номадов. Архаическая картина миропони-мания получила дальнейшее развитие, усложнилась, свое влияние оказали миграции племен, их большая подвижность, сложные этнокультурные процессы в степной и горно-долинной зонах Евразии. Ряд фак-торов: природно–климатический и ландшафтный, культурно-хозяйственный тип, типы погребальных сооружений, антропологический тип населения по-казывают близость сакских культур «полосы гор», включающей Жетысу, Восточный Казахстан, Алтай, Тыву, частично Минусинскую котловину, Северный Кыргызстан, Прииссыккулье. «Полоса гор» выделя-ется как особая географическая, экологическая и эт-

нокультурная область, с тесными контактами с Цен-тральной Азией и Приаральем. Типы котлов, как один из существенных элементов материальной культуры скифо-сибирского мира, дополняют прослеженную общность и культурные связи с Центральной Азией, включаясь в число памятников «полосы гор», как следствие культурной интеграции культур. Вместе с тем специфические типы котлов семиреченского облика свидетельствуют о культурном своеобразии региона и о культурных связях с западными, южны-ми и восточными соседями. Являясь органической частью круга скифо-сакских культур, представляя, видимо, развитый культурный центр (обилие ме-талла, поселений, «царских» могильников), Жетысу оказывалось в зоне взаимовлияний соседних осед-лоземледельческих государств и кочевнических раннегосударственных образований. Возможно, на-ходки котлов, их концентрация наряду с «царскими» погребениями проявляют определенные центры эт-нокультурных образований, священных мест, «гер-росов» в зоне Великого пояса степей Евразии. Такие культурные и социально-экономические образова-ния существовали некоторое время в стабильной ситуации. Существование этих «центров» отражает какие-то периоды жизни ранних кочевников. Так, специалисты отмечают определенный этап – время формирования Жалаулинского комплекса и соору-жения кургана Аржан 2 – как время функционирова-ния двух мощных центров племенных объединений в Семиречье/ Жетысу и Тыве [Чугунов К.В., 2012; Полидович Ю.Б., 2013], маркирующихся данны-ми комплексами и тесно связанных между собой в историко-культурном отношении.

Возможно, что и предполагаемые святилища и культовые места в Жетысу, большей частью, при-надлежали правящему роду, т. е. вождям и военной аристократии саков. В этом плане Жетысу и При-иссыккулье выделяются как политический, адми-нистративный и религиозный центр раннегосудар-ственного образования саков (возможно, центр сою-за племени или крупного племени). Прииссыккулье и Жетысу могут выступать как отдельные центры наподобие предполагаемых пяти племенных (по-литарных) центров пазырыкской культуры. Можно предположить, что политический центр в Жетысу распространял свое влияние на прилегающие степи с севера, где не известны «царские» курганы, а так-же находки металлических котлов и иной культовой утвари.

Возможно, что после того, как сакские племе-на во II в. до н. э. были вынуждены были покинуть Жетысу под давлением племен юечжей и усуней,

ЗАключЕНИЕ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

80

то святилища, фиксируемые в виде скопления ме-таллической утвари, очевидно, были оставлены на местах. Если допустить, что в Жетысу святилища с котлами принадлежали правящему «царскому» или «княжескому» роду, то с уходом его из региона, они резко перестали функционировать как святилища. Кроме того, в любом случае, для того, чтобы оста-вить такое большое количество ценного металла на местах, должна быть очень важная причина. Смена правящего рода и частично населения, обслуживаю-щего святилища, привело к их затуханию.

Анализ формы, декора, местонахождений кот-лов показывает возможность их использования в ка-честве ритуальных атрибутов. Количество и суммар-ный объем котлов, находимых в одном комплексе, очевидно, находились в прямой зависимости от тех конкретных целей, задач, которые преследовались в конкретном ритуале, от количества участников дей-ства, от ранга святилища (в том случае, когда нахо-дились с курильницами и жертвенными столами).

Металлические котлы, встречаемые как слу-чайные находки на территории Жетысу и Кыргыз-стана, могли использоваться и в утилитарных, и в ритуальных целях. Можно предположить, что они, как и курильницы с жертвенными столами, приме-

нялись в обрядах переходного цикла (погребально-поминальные, инициации и др.); почитания предков; отражали новые ориентиры и систему ценностей, связанные с культом воина-героя, вождя, бога войны и покровителя воинских мужских союзов. Истоки ритуального характера кладов кроются в случайных находках и всаднических погребениях начального этапа периода ранних кочевников. Они определены социально-экономическими изменениями, произо-шедшими в Степи в I тыс. до н. э.

Вероятно, те из них, которые можно определить как остатки культовых мест или открытых святилищ номадов, по своему статусу равные храмам, связаны, в том числе, с воинскими культами и, следовательно, с божествами войны. Одна из линий развития в ко-нечном итоге вела к установлению статуса храмов со своими военными организациями, которые, воз-можно, еще предстоит найти в Жетысу.

81

СПИСОк лИТЕРАТУРЫ

Аванесова Н.А. Культура пастушеских племен эпохи бронзы Азиатской части СССР (по металлическим изделиям). – Ташкент: «Фан» АН УзССР, 1991. – 200 с.

Агеева Е.И. Дневник №1 первого разведочного отряда САЭ 1956 г. Курганы пос. Чемолган, Кулясич, Таскудук и др. // Архив ИА МОН РК, д. 397, 98 л.

Агеева Е.И., максимова А.Г. Материалы к археологической карте Алма-Атинской и Талды-Курганской областей. – Алма-Ата, 1957-1958 гг. // Архив ИА МОН РК, д. 600, 126 л.

Адрианов А.В. К археологии Западного Алтая // Изв. ИАК. – 1916. – Вып. 62. – 94 с.Акимова л.И. Об отношении геометрического стиля к обряду кремации // Исследования в области балто-славянской

духовной культуры. Погребальный обряд. – М.: Наука, 1990. – С. 228-237.Акишев А.к. Искусство и мифология саков. – Алма-Ата: Наука, 1984. – 176 с.Акишев А. Лабиринты Арта Вираза // Степная цивилизация Восточной Евразии. – Астана, 2003. – Т. 1. – Древние

эпохи. – С. 219-260.Акишев к.А. Дневник САЭ-1965 г. Продолжение работ Ащысай I, замка-усадьбы Луговое А и Б. Раскопки на

объектах: могильник Кызыл-Тоган, город-крепость Барсыхан, могильник Мойынтас; разведочный маршрут по рекам Биже, Аксу, Саркан, Баскан и Лепсы // Архив ИА МОН РК, д. 967, 157 л.

Акишев к.А. Зимовки-поселения и жилища древних усуней // Изв. АН КазССР. Сер. обществ. – 1969. – №1. – С. 29-47.

Акишев к.А. К проблеме происхождения номадизма в аридной зоне древнего Казахстана // Поиски и раскопки в Казахстане. – Алма-Ата, 1972. – С. 31-46.

Акишев к.А. Саки азиатские и скифы европейские (Общее и особенное в культуре) // Археологические исследования в Казахстане. – Алма-Ата, 1973. – С. 43-58.

Акишев к.А., Акишев А.к. Проблема хронологии раннего этапа сакской культуры // Археологические памятники Казахстана. – Алма-Ата, 1978. – С. 38-63.

Акишев к., Акишев А. Саки Жетысу: социум и культура // Новости археологии. – Туркестан, 1997. – С. 30-37.Акишев к.А., кушаев Г.А. Культура саков и усуней долины реки Или. – Алма-Ата: Изд. АН КазССР, 1963. – 321 с.Алексеев А.ю., мурзин В.ю., Ролле Р. Чертомлык. Скифский царский курган IV в. до н. э. – Киев: Наукова думка,

1991. – 410 с.Алексеев Н.А. Ранние формы религии тюркоязычных народов Сибири. – Новосибирск: Наука, 1980. – 317 с.Аллик ю., лаагус А. «Сырое» и «вареное» в религиозных верованиях эстонцев // Материалы всесоюзного симпозиума

по вторичным моделирующим системам. – Тарту, 1974. – Т. 5. – С. 72-74.Андреева м.В. К вопросу о знаковой роли посуды из раннебронзовых памятников Кавказа (конец IV – III тыс. до н. э.)

// ВДИ. – 1996. – №1. – С. 85-102.Антонова Е.В. Очерки культуры древних земледельцев Передней и Средней Азии. – М.: Наука, 1984. – 263 с.Антонова Е.В. К исследованию места сосудов в картине мира первобытных земледельцев // Восточный Туркестан и

Средняя Азия в системе культур древнего и средневекового Востока. – М., 1986. – С. 35-62.Ардзинба В.Г. Ритуалы и мифы Древней Анатолии. – М.: Наука, 1982. – 252 с.Арсланова ф.Х. Новые материалы VII – VI вв. до н. э. из Восточного Казахстана // СА. – №1. – 1972. – С. 253-258.Арсланова ф.Х. К датировке металлических изделий эпохи бронзы Казахстанского Прииртышья // Археологические

исследования древнего и средневекового Казахстана. – Алма-Ата, 1980. – С. 82-95.Арсланова ф.Х. Случайная находка бронзовых вещей в Семипалатинском Прииртышье // КСИА. – 1981 – №167. –

С. 54-58.Арсланова ф.Х., чариков А.А. Бронзовые котлы из музеев ВКО // Скифо-сибирское культурно-историческое единство:

матер. I Всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1980. – С. 147-155.Археологическая карта Казахстана. – Алма-Ата: Изд. АН КазССР, 1960. – 486 с.Археология Украинской ССР. Первобытная археология. – Киев: Наукова думка, 1985. – Т. 1. – 567 с.Архипов Н.Д. Ранний железный век Якутии (К вопросу о взаимодействии скифо-сибирского мира и тайги // Скифо-

сибирское культурно-историческое единство: матер. I Всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1980. – С. 53-65.Ахундов м.Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспективы. – М.: Наука, 1982. – 222 с.Байбурин А.к. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. – Л.: Наука, 1983. – 191 с.Байбурин А.к. Семиотические аспекты функционирования вещей // Этнографическое изучение знаковых средств

культуры. – Л., 1989. – С. 63-88.Байбурин А.к. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. –

СПб.: Наука, 1993. – 237 с.Байпаков к.м. Семиреченские художественные бронзы // АВ. – 2001. – №8. – С. 151-159.Байпаков к.м. История Алматы. – Алматы, 2006. – Т. 1. – 372 с., ил.Байпаков к.м. Город и степь в древности: оседлость и земледелие у саков и усуней Жетысу // Культура

номадов Центральной Азии: матер. междунар. конф. (г. Самарканд, 22-24 ноября 2007 г.). – Самарканд, 2008. – С. 53-79.

Байпаков к.м., Исмагил Р.Б. Бесагашский клад бронзовой посуды из Семиречья // Изв. МН-АН РК. Сер. обществ. наук. – 1996. – №2 (207). – С. 41-51.

Балонов ф.Р. Святилища скифской эпохи в Адыгее (интерпретация курганов на р. Уль) // Скифо-сибирский мир. Искусство и идеология. – Новосибирск, 1987. – С. 38-45.

Балонов ф.Р. Этюд о кладах // Клейн Л.С. Археологическая типология. – Л.: Изд. АН СССР, 1991. – С. 315-337.Бардавелидзе В.В. Древнейшие религиозные верования и обрядовое графическое искусство грузинских племен. –

Тбилиси: ИИ им. И.А. Джавахшвили АН ГССР, 1957. – 342 с.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

82

Бейсенов А.З. Сарыарка – колыбель степной цивилизации. – Алматы, 2011. – 32 с.Бейсенов А.З., Смаилов Ж.Е. Талдысайские удила раннетасмолинского времени в Центральном Казахстане //

Проблемы изучения и сохранения исторического наследия: матер. междунар. археол. конф. – Алматы, 1998. – С. 271-275.

Березанская С.С., Отрощенко В.В., чередниченко Н.Н., Шарафутдинова И.Н. Культуры эпохи бронзы на территории Украины. – Киев: Наукова думка, 1986. – 164 с.

Бернштам А.Н. Археологический очерк северной Киргизии. – Фрунзе: Изд. Ком. наук при СНК Кирг.ССР, 1941. – 112 с.

Бернштам А.Н. Прошлое района Алма-Ата. Историко-археологический очерк. – Алма-Ата: АН КазССР, 1948. – 18 с.Бернштам А.Н. Основные этапы истории культуры Семиречья и Тянь-Шаня // СА. – 1949. – XI. – С. 337-384.Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая // МИА. – 1952.

– Вып. 26. – 347 с.Бессонова С.С. Религиозные представления скифов. – Киев: Наукова думка, 1983. – 140 с.Бичурин Н.я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. – М.-Л.: Изд.

АН СССР, 1950. – Ч. I. – 382 с.Бобров В.В. Кадат IX – ритуальный памятник тагарской культуры // Скифо-сибирский мир. Искусство и идеология. –

Новосибирск, 1987. – С. 46-49.Бобров В.В., Горяев В.С. Лошадь в погребальном обряде ирменской культуры // Проблемы археологии, этнографии,

антропологии Сибири и сопредельных территорий: матер. VI годовой итоговой сессии ИАЭ СО РАН (г. Новосибирск, декабрь 1998). – Новосибирск, 1998. – Т. IV. – С. 182-186.

Бойко ю.Н. Отражение социальной структуры в идеологии и культовой практике населения Ворксклинского региона скифского времени // Религиозные представления в первобытном обществе: тез. докл. конф. – М., 1987. – С. 176-179.

Боковенко Н.А. Типология бронзовых котлов сарматского времени в Восточной Европе // СА. – 1977. – №4. – С. 228-235.

Боковенко Н.А. Бронзовые котлы эпохи ранних кочевников в Азиатских степях // Проблемы западносибирской археологии. Эпоха железа. – Новосибирск, 1981. – С. 42-52.

Боковенко Н.А. Этюд о скифских бронзовых котлах Северного Причерноморья // Клейн Л.С. Археологическая типология. – Л.: АН СССР, 1991. – С. 256-263.

Боковенко Н.А. К вопросу о сложении раннекочевнических культур Казахстана и Саяно-Алтая // Маргулановские чтения: сб. матер. конф. – М., 1992. – С. 136-138.

Боковенко Н.А. Некоторые особенности формирования погребального обряда ранних кочевников Саяно-Алтая и Казахстана // Скифская эпоха Алтая: тез. докл. к конф. – Барнаул, 1986. – С. 46-48.

Боковенко Н.А. Один из вариантов конской узды скифской эпохи в Центральной Азии // Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье: сб. научн. тр. – Барнаул, 1998. – С. 50-55.

Боковенко Н.А. Номады Центральной Азии в сакскую эпоху: проблема происхождения и контактов // Археология Казахстана в эпоху независимости: итоги, перспективы: матер. междунар. научн. конф., посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан и 20-летию Института археологии им. А.Х. Маргулана КН МОН РК. – Алматы, 2011 – Т. II. – С. 45-49.

Боковенко Н.А., Заднепровский ю.А. Ранние кочевники Восточного Казахстана // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1992. – С. 140-148.

Боковенко Н.А., Засецкая И.П. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Европы в свете проблемы хунно-гуннских связей // ПАВ. – 1993. – №3. – С. 73-88.

Бородаев В.Б. Вакулихинский клад (Комплекс находок раннескифского времени с местонахождения Вакулиха-1) // Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем железном веке и средневековье. – Барнаул, 1998. – С. 56-73.

Бородовский А.П., ларичев В.Е. Июсский кинжал и вопросы интерпретации кладов второй половины I тыс. до н. э. на юге Западной Сибири // Пространство культуры в археолого-этнографическом измерении. Западная Сибирь и сопредельные территории: матер. XII ЗСАЭК. – Томск, 2001. – С. 224-227.

Бороффка Н., манту-лазарович к.-м. Зимовка степных скотоводов и два уральских бронзовых серпа из Пойенешть (Румыния) // Российский археологический ежегодник. – СПб., 2012. – №2. – С. 172-193.

Бочкарев В.С. К вопросу об использовании металлических серпов и серповидных орудий в степных (скотоводческих) культурах эпохи поздней бронзы Восточной Европы // Российский археологический ежегодник. – СПб., 2012. – №2. – С. 194- 214.

Брагинская Н.В. Небо // Миры народов мира. Энциклопедия. – М.: Изд. Советская энциклопедия, 1992. – С. 206-209.Бурыкин А.А. Культовые места и святилища коряков и чукчей: к изучению материала на стыке археологии и этнографии

// Святилища: археология ритуала и вопросы семантики: матер. тематич. научн. конф. (г. Санкт-Петербург, 14-17 ноября 2000 г.). – СПб., 2000. – С. 180-182.

Вадецкая Э.Б. Методы изучения общественных отношений тагарцев // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (Социальная структура и общественные отношения): тез. Всесоюзн. археол. конф. – Кемерово: КемГУ, 1989. – Ч. I. – С. 41-44.

Вайнберг Б.И. Памятники куюсайской культуты // Кочевники на границах Хорезма. – М., 1979. – С. 7-76.Вальчак С.Б. Предскифские колесницы и «новочеркасские клады» (некоторые дополнения к проблеме) // МИАР.

Памятники предскифского и скифского времени на юге Восточной Европы. – М., 1997. – №1. – С. 40-56.Варенов А.В. Китайская манипула иньского времени // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. –

Новосибирск, 1993. – С. 41-64.Васютин А.С., мокрынин С.В. Сакские курганы царского типа Прииссыккулья // Скифо-сибирский мир: тез. всесоюзн.

археол. конф. – Кемерово, 1989. – Ч. 1. – С. 61-63.Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. – М.: Наука, 1978. – 239 с.Винник Д.ф. Работы Иссык-Кульского археологического отряда в 1959 г. // ИАН КиргССР. Сер. обществ. наук. – 1961.

– Т. III, вып. 3. – С. 21-41.Винник Д.ф. Работы в Узгенском оазисе // АО-1969. – 1970. – С. 433-434.Виноградова Н.А. Проблема структуры мироздания и зарождения поэтической символики в искусстве древнего

Китая II тыс. до н.э. // Государственный музей искусства народов Востока. Научные сообщения. – 1977. – Вып. IX. - С. 20-28.

83

Вишневская О.А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII – V вв. до н. э. – М.: Наука, 1973. – 159 с.Вишневская О.А. Центральный Казахстан // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М.,

1992. – С. 130-140.Галочкина Н.Г. Связь памятников эпохи бронзы Кыргызстана с памятниками сопредельных территорий Средней Азии

и Казахстана // Древний и средневековый Кыргызстан. – Бишкек, 1996. – С. 33-41.Галочкина Н.Г., кожомбердиев И.к. Погребения эпохи бронзы могильников Кулан-Сай и Кызыл-Сай в Таласской

долине // Из истории и археологии Древнего Тянь-Шаня. – Бишкек, 1995. – С. 24-30.Гафферберг Э.Г. Пережитки религиозных представлений у белуджей // Домусульманские верования и обряды в

Средней Азии. – М., 1975. – С. 224-247.Генинг В.ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В. Синташта (Археологические памятники арийских племен Урало-Казахстанских

степей). – Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1992. – 406 с.Геродот. История в 9 кн. Перевод и прим. Г.А. Стратановского. – Л.: Наука, 1972. – Кн. IV. – 600 с.Горелик м.В. Оружие древнего Востока (IV тыс. – IV в. до н. э.). – М.: Наука, 1993. – 349 с.Городецкий В.Д. Древности Семиреченской области, 1924 // Архив ИА, оп. 2, д. 4, св. 1.Горячев А.А. О погребальном обряде в памятниках кульсайского типа // История и археология Семиречья: сб. статей и

публикаций. – Алматы, 2001. – Вып. 2. – С. 4-62.Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. – М.: Наука, 1980. – 255 с.Грач А.Д. Историко-культурная общность раннескифского времени в Центральной Азии // АСГЭ. – 1983. – №23.

– С. 30-35.Григорьев ф.П. Древняя история Алматы // Проблемы изучения и сохранения исторического наследия: матер.

междунар. конф. – Алматы, 1998. – С. 260-270.Григорьев ф.П., Исмагил Р.Б. Новые находки бронзовых котлов в окрестностях Алматы // История и археология

Семиречья: сб. статей и публикаций. – Алматы, 1999. – С. 84-90.Григорьев ф.П., чанг к. Клад металлических изделий эпохи бронзы из Северо-Восточного Семиречья // Изучение

памятников археологии Павлодарского Прииртышья. – Павлодар, 2006. – Вып. 2. – С. 148-158.Гришин ю.С. Об одной писанице на плите тагарского кургана из Минусинской котловины // КСИА. – 1971. – Вып. 128.

– С. 53-54.Грязнов м.П. Пазырык. Погребение племенного вождя на Алтае. Памятники культуры и искусства в собраниях

Эрмитажа. М.-Л., 1941. Корректура книги, готовившейся к выпуску в 1941 г. //Рукописный архив ИИМК РАН, ф. 35, оп. 2-д, д. №54.

Грязнов м.П. Аржан. Царский курган раннескифского времени. – Л.: Наука, 1980. – 62 с.Грязнов м.П. Начальная фаза развития скифо-сибирских культур // Археология Южной Сибири. – Кемерово,

1983. – С. 3-18.Грязнов м.П. Алтай и приалтайская степь // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М.,

1992. – С. 161-177.Гусаков м.Г. Святилище – языческий храм (к постановке проблемы) // Религиозные представления в первобытном

обществе: тез. докл. конф. – М., 1987. – С. 23-27.Дашковский П.к., Тишкин А.А. Социальная организация кочевников Горного Алтая в скифскую эпоху // Социальная

структура ранних кочевников Евразии: монография / Под ред. Н.Н. Крадина, А.А. Тишкина, А.В. Харинского. – Иркутск: Изд-во Иркутского государственного технического университета, 2005. – С. 107-134.

Дебэн-франкфорт к. Саки в провинции Синьцзян до периода Хань. Критерии идентификации // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. – Алма-Ата, 1989. – С. 246-257.

Демиденко С.В. Типология литых котлов савромато-сарматского времени с территории Нижнего Поволжья, Подонья и Северного Кавказа // Древности Евразии: сб. статей. – М., 1997. – С. 120-159.

Демиденко С.В. Бронзовые котлы раннего железного века как источник по истории и культуре древних племен Нижнего Поволжья и Южного Приуралья: автореф. дис. … канд. ист. наук: 07.00.06. – М.: МГУ, 2000. – 27 с.

Демиденко С.В. К вопросу о происхождении клепаных «киммерийских» котлов Северного Причерноморья // Древности Евразии: от ранней бронзы до раннего средневековья. Памяти В.С. Ольховского: сб. статей. – М., 2005. – С. 93-103.

Демиденко С.В. Бронзовые котлы древних племен Нижнего Поволжья и Южного Приуралья (V в. до н. э. – III в. н. э.). – М.: Изд-во ЛКИ, 2008. – 328 с., цв. вкл.

Демиденко С.В., фирсов к.Б. Об одном из видов бронзовых котлов Евразии // Проблемы скифо-сарматской археологии Северного Причерноморья (к 100-летию Б.Н. Гракова). – Запорожье, 1999. – С. 85-90.

Дергачев В.А., Бочкарев В.С. Металлические серпы поздней бронзы Восточной Европы. - Кишинев: Высш. антропол. шк., 2002. - 348 с.

Джумабекова Г.С. Бронзовая курильница с новым сюжетом из Семиречья // РА. – 1998a. – №2. – С. 123-137.Джумабекова Г. Опыт атрибуции конного лучника из Алматы // Вопросы археологии Казахстана: сб. научн. статей. –

М.-Алматы, 1998б. – Вып. 2. – С. 72-82.Джумабекова Г.С., Базарбаева Г.А. В поисках следов свернувшейся пантеры: к изучению памятников Майемерской

степи. – История и археология Семиречья: сб. статей и публикаций. – Алматы, 2011. – Вып. 4. – С. 67-88.Джусупов А. Орудия эпохи бронзы из случайных находок в окрестностях Алма-Аты // Тр. ИИАЭ АН КазССР. – 1956.

– Т. 1. – С. 261-263.Дискуссионные проблемы отечественной скифологии // НАА. – 1980. – №6. – С. 67-102.Дублицкий Н.Н. Курганный могильник у Дома отдыха матери и ребенка. – Алма-Ата, 1946 // Архив ИА, оп. 2, д. 35,

св. 3.Дубовская О.Р. К интерпретации комплексов типа Новочеркасского клада // СА. – 1989. – №1. – С. 63-69.Дубовская О.Р. Плеть как возможный атрибут предскифских погребений // Памятники предскифского и скифского

времени на юге Восточной Европы. – МИА. – 1997. – №1. – С. 57-61.Дугаров Д.С. Исторические корни белого шаманства. На материале обрядового фольклора бурят. М.: Наука,

1991. – 297 с.Дьяконов И.м. К методике исследования по этнической истории («киммерийцы») // Этнические проблемы истории

Центральной Азии в древности (II тысячелетие до н. э.). – М., 1981. – С. 90-100.Дьяконов И.м. Архаические мифы Востока и Запада. – М: Наука, 1990. – 24 с.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

84

Дэвлет м.А. Большая Боярская писаница. – М.: Наука, 1976. – 36 с.Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. – М.: Наука, 1976. – 276 с.Дюмезиль Ж. Скифы и нарты. – М.: Наука, 1990. – 229 с.Евдокимов В.В., Варфоломеев В.В. Эпоха бронзы Центрального и Северного Казахстана: учебн. пособие. –

Караганда: Изд-во КарГУ. – 2002 – 138 с.Евразия в скифскую эпоху: радиоуглеродная и археологическая хронология / Алексеев А.Ю., Боковенко Н.А., Васильев

С.С., Дергачев В.А., Зайцева Г.И., Ковалюх Н.Н., Кук Г., й. ван дер Плихт, Посснерт Г., Семенцов А.А., Скотт Е.М., Чугунов К.В. – СПб.: ТЕЗА, 2005. – 290 с.

Елизаренкова Т.я. «Ригведа» - великое начало индийской литературы // Ригведа. Мандалы I-IV. – М.: Наука, 1989. – С. 426-543.

Епимахов А.В. О серпах, колодцах и земледелии бронзового века // Российский археологический ежегодник. – СПб., 2012. – №2. – С. 215- -221.

Ермолаева А.С. Памятники переходного периода от эпохи бронзы к раннему железу // Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС. – Алма-Ата, 1987. – С. 64-94.

Ермолаева А.С. Памятники предгорной зоны Казахского Алтая (эпоха бронзы – раннее железо). – Алматы, 2012. – 236 с., илл.

Ермоленко л.Н. К вопросу о назначении «скифских» котлов (на материалах Центральной Азии) // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1989. – С. 83-86.

Ермоленко л.Н. О ритуальных сосудах для сакральных напитков у древних кочевников (сосуды на поддоне) // Вопросы археологии Казахстана. – Алматы-М.: Гылым, 1998. – Вып. 2. – С. 110-116.

Жандаев Ж.Ж. Природа Заилийского Алатау. – Алма-Ата: Казахстан, 1978. – 159 с.Жуковская Н.л. Категории и символика традиционной культуры монголов. – М.: Наука, 1988. – 196 с.Заднепровский ю.А. Древнеземледельческая культура Ферганы // МИА. – 1962. – №118. – 327 с.Зданович Г.Б., Зданович Д.Г. Протогородская цивилизация «Страна городов» Южного Зауралья (опыт моделирующего

отношения к древности) // Культуры древних народов степной Евразии и феномен протогородской цивилизации Южного Урала: матер. 3-й Междунар. научн. конф. «Россия и Восток: проблемы взаимодействия». – Челябинск, 1995.– Ч. V, кн. 1. – С. 48-62.

Зимма Б.м. Иссык-Кульские жертвенники. – Фрунзе: Изд. Комитета наук при СНК Киргизской ССР, 1941. – 37 с.Зимма Б. Очаг андроновской культуры в Северной Киргизии // Тр. ИЯЛИ Кирг.ФАН. – 1948. – Вып. 2. – С. 113-127.Зуев В.ю., Исмагилов Р.Б. Корсуковский клад // Южная Сибирь в древности. Археологические изыскания. – СПб.,

1995. – Вып. 24. – С. 67-75.Зуев ю.A. К этнической истории усуней // Тр. ИИАЭ АН КазССР. – 1960. – Т. 8. – С. 5-25.Зуев ю.А. О формах этносоциальной организации кочевых народов Центральной Азии в древности и средневековье:

пестрая орда, сотня (сравнительно-типологическое исследование) // Военное искусство кочевников Центральной Азии и Казахстана (эпоха древности и средневековья). – Алматы, 1998. – С. 49-100.

Зуев ю.А. Ранние тюрки: очерки истории и идеологии. – Алматы: Дайк-Пресс, 2002. – 332 с.Иванов В.В. Реконструкция структуры символики и семантики индоевропейского погребального обряда // Исследования

в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. – М., 1990. – С. 5-11.Иванов Вяч.Вс., Гамкрелидзе Т.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический

анализ праязыка и протокультуры. – Тбилиси: Изд. Тбилисского университета, 1984. – Ч. 2. – 1331 с.Иванов Г.Е. Вооружение племен лесостепного Алтая в раннем железном веке // Военное дело древнего населения

Северной Азии. – Новосибирск, 1987. – С. 6-27.Иванов Г.Е. Новые находки оружия раннего железного века в лесостепном Алтае // Культура древних народов Южной

Сибири. – Барнаул, 1993. – С. 56-62.Иессен А.А. Некоторые памятники VIII – VII вв. до н. э. на Северном Кавказе // Вопросы скифо-сарматской археологии.

– М., 1952. – С. 112-131.Илюшин А.м., ковалевский С.А. Итоги исследования древностей раннего железного века Кузнецкой комплексной

археолого–этнографической экспедицией // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. – Барнаул, 1998. – С. 60-64.

История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней. В пяти томах. – Алма-Ата: Наука, 1977. – Т. 1. – 479 с.Итина м.А. Ранние саки Приаралья // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1992.

– С. 31-47.Итина м.А., яблонский л.Т. Саки Нижней Сырдарьи (по материалам могильника Южный Тагискен). – М.: РОССПЭН,

1997. – 187 с.йеттмар к. Религии Гиндукуша. – М.: Наука, 1986. – 524 с.кадырбаев м.к. Некоторые итоги и перспективы изучения археологии раннежелезного века Казахстана // Новое в

археологии Казахстана. – Алма-Ата, 1968. – С. 21-36.кадырбаев м.к. Бронзовый светильник из Алма-Аты // Культура и искусство Киргизии: тез. докл. Всесоюзн. научн.

конф. (г. Ленинград, 3-6 июня 1983 г.). – Л., 1983. – Вып. 1. – С. 38-40.кадырбаев м.к., курманкулов Ж. Культура древних скотоводов и металлургов Сары Арки. – Алма-Ата: Гылым,

1992. – 247 с.калиева С.С., логвин В.Н. Могильник у поселения Бестамак (Предварительное сообщение) // ВААЭ. – 2008. – №9.

– С. 32-58.калинина И.В. Принципы функционально-технологического подхода в семантических исследованиях // АСГЭ. – 1995.

– № 32. – С. 7-12.каменецкий И.С., Шер я.А., маршак Б.И. Анализ археологических источников. – М.: Наука, 1975. – 172 с.карабаспакова к.м. Жетысу и Южный Казахстан в эпоху бронзы. – Алматы, 2011. – 220 с., илл.кардини ф. Истоки средневекового рыцарства. – М.: Прогресс, 1987. – 384 с.кармышева Д.Х. Земледельческая обрядность у казахов // Древние обряды, верования и культы народов Средней

Азии. – М., 1986. – С. 47-70.кибиров А.к. Археологические работы в Центральном Тянь-Шане. 1953-1955 гг. // Тр. КАЭЭ. – М., 1959. – Т. II. –

С. 63-138.

85

кибиров А., кожемяко П.Н. Новые памятники эпохи бронзы // Тр. ИИАЭ АН КазССР. – 1950. – Вып. II. – С. 37-56.кирюшин ю.ф., Иванов Г.Е. Новые находки металлических изделий из Шипуновского района // Сохранение и

изучение культурного наследия Алтайского края: матер. научн.-практич. конф. – Барнаул, 1996. – С. 81-88.киселев С.В. Древняя история Южной Сибири // МИА. – 1949. – №9. – 364 с.кисель В.А. Рассказ Геродота и ритуальные сосуды древних кочевников // АЭАЕ. – 2007. – Вып. 3. – С. 69–79.кисель В.А. Мир кочевников Евразии на фоне сакральных растений // Радловский сборник. Научные исследования и

музейные проекты МАЭ РАН в 2009 г. – СПб., 2010. – С. 229-235.кисель В.А. Деревянные ковши с зооморфными ручками в погребальном наборе древних кочевников // Радловский

сборник. Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2012 году. – СПб., 2013. – С. 51-64.Классификация в археологии. Терминологический словарь-справочник. – М.: Наука, 1990. – 156 с.клейн л.С. Археологическая типология. – Л.: АН СССР, 1991. – 448 с.ковалева В.Т. Ташковская культура: символы и идеология // Комплексные общества Центральной Евразии в III – I тыс.

до н. э. Региональные особенности в свете универсальных моделей: матер. к междунар. конф. (г. Челябинск, 25 августа – 2 сентября 1989 г.). – Челябинск, 1999. – С. 235-239.

кожин П.м. Сибирская фаланга эпохи бронзы // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. – Новосибирск, 1993. – С. 16-41.

кожомбердиев И., кузьмина Е.Е. Шамшинский клад эпохи поздней бронзы в Киргизии // СА. – 1980. – №4. – С. 140-153.

козенкова В.И. Оружие, воинское и конское снаряжение племен кобанской культуры (систематизация и хронология). Западный вариант // САИР. – 1995. – Вып. В2-5. – 166 с.

козенкова В.И. Культурно-исторические процессы на Северном Кавказе в эпоху поздней бронзы и в раннем железном веке (Узловые проблемы происхождения и развития кобанской культуры). – М., 1996. – 162 с.

койчубаев Е. Краткий толковый словарь топонимов Казахстана. – Алма-Ата: Наука, 1974. – 275 с.комиссаров С.А. Комплекс вооружения древнего Китая. Эпоха поздней бронзы. – Новосибирск: Наука, 1988. – 120 с.копылов И.И. Из истории техники литейного дела в сакское время. — Уч. записки АГПИ им. Абая. - Алма-Ата,

1957. - Вып. XIV. - С. 291-299.королькова Е.ф. Ритуальные чаши с зооморфным декором в культуре ранних кочевников // АСГЭ. – 2003. – №36. –

С. 28-59.косарев м.ф. Бронзовый век Западной Сибири. – М.: Наука, 1981. – 278 с.косяненко В.м., флеров В.С. Бронзовые литые котлы Нижнего Подонья // СА. – 1978. – №1. – С. 192-205.краснов А.Н. Очерк быта Семиреченских киргиз // ИРГО, 1887. – Ч. XXIII. – С. 436-481.крупнов Е.И. Жемталинский клад // Тр. ГИМ. – 1952. – Вып. 4. – 36 с.кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая (оленные камни). – Новосибирск: Наука, 1979. – 120 с.кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния Алтая. – Новосибирск: Наука, 1984. – 230 с.кубарев В.Д. Погребение раннескифского времени на реке Каракол // Снаряжение верхового коня на Алтае в раннем

железном веке и средневековье: сб. научн. тр. – Барнаул, 1998. – С. 74-77.кузнецова Т.м. Социальные индикаторы в погребальном обряде скифов (бронзовые котлы) // Проблемы современной

археологии. – МИАР. – 2008. – №10. – С. 173-198.кузьмина Е.Е. К вопросу о некоторых типах орудий Киргизии эпохи поздней бронзы (по материалам Иссык-Кульского

клада) // Изв. АН КиргССР. Сер. обществ. наук. – 1961. – Т. 3, вып. 3. – С. 103-110.кузьмина Е.Е. Хронология некоторых кладов Семиречья // Новое в Советской археологии: сб. статей. – М., 1965.

– С. 106-110.кузьмина Е.Е. Металлические изделия энеолита и бронзового века в Средней Азии // САИ. – 1966. –

Вып. В4-9. – 150 с.кузьмина Е.Е. Клад у с. Предгорное и вопрос о связях населения евразийских степей в конце эпохи бронзы // Памятники

эпохи бронзы юга европейской части СССР. – Киев, 1967. – С. 214-216.кузьмина Е.Е. О семантике изображений на Чертомлыкской вазе // СА. – 1976. – №3. – С. 68-75.кузьмина Е.Е. Конь в религии и искусстве саков и скифов // Скифы и сарматы: сб. статей. – Киев, 1977. – С. 96-119.кузьмина Е.Е. Откуда пришли индоарии? Материальная культура племен андроновской общности и происхождение

индоиранцев. – М.: Российский Институт Культурологии МКРФ и РАН, 1994. – 464 с.кузьмина Е.Е. Предыстория Великого Шелкового пути: контакты населения Евразийских степей и Синьцзяна в эпоху

бронзы // ВДИ. – 1999. – №1. – С. 163-177.кузьмина Е.Е. Арии – путь на юг. – М.: Летний сад, 2008. – 558 с.: илл.кузьмина О.В. К вопросу о неслучайности случайных находок бронзовых боевых топоров и наконечников копий

абашевской культуры // Актуальные проблемы археологии Урала и Поволжья. – Самара, 2008. – С. 49-57.кулемзин А.м. Арчекасские курганы // Археология Южной Сибири. – Кемерово, 1979а. – С. 87-109.кулемзин А.м. Некоторые факты разложения родовых отношений в древнетагарском обществе // Проблемы скифо-

сибирского культурного исторического единства: тез. докл. Всесоюзн. археол. конф. (г. Кемерово, 14-17 ноября 1979). – Кемерово, 1979б. – С. 54-56.

кулемзин А.м. Может быть, это просто незамеченная археологическая культура? (Рабочая гипотеза) // Проблемы историко-культурного развития древних и традиционных обществ Западной Сибири и сопредельных территорий: матер. XIII ЗСАЭК. – Томск, 2005. – С. 161-162.

кунгуров А.л. Погребальные комплексы быстрянской культуры на Чумыше // Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия Алтайского края. – Барнаул, 1995. – С. 114-117.

курочкин Г.Н. Евроскифская и тагарская социальные модели // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1989. – С. 36-39.

курочкин Г.Н. «Царские» курганы европейской и азиатской Скифии (сравнительный анализ и возможности исторических реконструкций) // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте: матер. методологического семинара. – СПб., 1991. – С. 18-22.

кызласов л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины (I в. до н. э. – V в. н. э.). – М.: Изд. МГУ, 1960. – 197 с.

кызласов л.Р. Сакская коллекция с Иссык-Куля // Новое в археологии. – М., 1972. – С. 102-107.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

86

кызласов л.Р. Древняя Тува (От палеолита до IX в.). – М.: Изд. МГУ, 1979. – 207 с.кызласов л.Р. О шаманизме древнейших тюрков // СА. – 1990. – №3. – С. 261-264.лебедев Г.С. Этюд о мечах викингов // Клейн Л.С. Археологическая типология. – Л.: Изд. АН СССР, 1991. – С. 280-304.лелеков л.А. Отражение некоторых мифологических воззрений в архитектуре восточноиранских народов в первой

половине I тыс. до н. э. // История и культура народов Средней Азии. – М., 1976. – С. 7-18.лесков А.м. О северопричерноморском очаге металлообработки в эпоху поздней бронзы // Памятники эпохи бронзы

юга Европейской части СССР. – Киев, 1967. – С. 143-178.лесков А.м., Эрлих В.Р. Могильник Фарс/Клады. Памятник перехода от эпохи бронзы к раннему железному веку

Северный Кавказ. – М., 1999. – 164 с.литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши мира». – М.: Наука, 1972. – 270 с.литвинский Б.А. Украшения из могильников Западной Ферганы. – М.: Наука, 1973. – 232 с.литвинский Б.А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. – М.: Наука, 1978. – 256 с.литвинский Б.А. Семиреченские жертвенники (индоиранские истоки сакского культа огня) // Проблемы

интерпретации памятников культуры Востока. – М., 1991. – С. 66-87.литвинский Б.А., Пичикян И.Р. Эллинистический храм Окса в Бактрии (Южный Таджикистан). – М.: Восточная

литература РАН, 2000. – Т. 1. – 503 с.литвинский Б.А., Раевский Д.С., Погребова м.Н. К ранней истории саков Восточного Туркестана // НАА. – 1985. –

№5. – С. 65-74.лобачева Н.П. К истории календарных обрядов у земледельцев Средней Азии // Древние обряды, верования и культы

народов Средней Азии. – М., 1986. – С. 6-31.логвин В.Н. Каменный век Казахстанского Притоболья (мезолит-энеолит): учебн. пособие по спецкурсу. – Алма-Ата:

КазПУ, 1991. – 63 с.лукпанова я.А. Знаковая функция предметов с зооморфными изображениями из кургана №6 комплекса Таксай I

(Степное Приуралье) // Сакская культура Сарыарки в контексте изучения этносоциокультурных процессов Cтепной Евразии: матер. докл. междунар. Круглого стола, посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан. – Караганды, 2013.

львова Э.л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.м., Усманова м.С. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Пространство и время. Вещный мир. – Новосибирск: Наука, 1988. – 225 с.

максимова А.Г. Предметы эпохи ранних кочевников в Центральном музее Казахстана (г. Алма-Ата) // ТИИАЭ. – 1956. – Т. 1. – Археология. – С. 253-263.

максимова А.Г. Курганы сакского времени могильника Джувантобе // КСИИМК. – 1960. – Вып. 80. – С. 60-64.максимова А.Г. Могильник эпохи бронзы в урочище Каракудук // ТИИАЭ АН КазССР. – 1961. – Т. 12. – С. 62-71.максимова А.Г. Могильник эпохи бронзы в урочище Тау-Тары // Археологические исследования на северных склонах

Каратау. ТИИАЭ АН КазССР. – 1962. – Т. 14. – С. 37-56.максимова А.Г. Еще один курган иссыкского могильника // Археологические памятники Казахстана. – Алма-Ата:

Наука, 1978. – С. 188-193.малеев ю.Н. Культовый центр на поселении Бедриковцы // Проблемы скифо-сарматской археологии Северного

Причерноморья: тез. докл. междунар. конф. – Запорожье, 1994. – С. 116-118.малов Н.м. Копья – знаки архаичных лидеров Покровской археологической культуры // Комплексные общества

Центральной Евразии в III – I тыс. до н. э.: матер. к междунар. конф. (Челябинск-Аркаим, 25 августа – 2 сентября 1999 г.). – Челябинск-Аркаим, 1999. – С. 240-249.

мандельштам А.м. Исследования на могильном поле Аймырлыг (некоторые итоги и перспективы) // Древние культуры евразийских степей. – Л., 1983. – С. 25-32.

мандельштам А.м. Ранние кочевники скифского периода на территории Тувы // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1992. – С. 178-196.

маргулан А.Х., Акишев к.А., кадырбаев м.к., Оразбаев А.м. Древняя культура Центрального Казахстана. – Алма-Ата: Наука, 1966. – 435 с.

мартынов А. Проблемы изучения евразийской степной цивилизации // Номады казахских степей: Этносоциокультурные процессы и контакты в Евразии скифо-сакской эпохи: сб. матер. междунар. научн. конф. – Астана, 2008. – С. 10-19.

мартынов А.И. Лесостепная тагарская культура. – Новосибирск: Наука, 1979. – 208 с.мартынов А.И., Алексеев В.П. История и палеоантропология скифо-сибирского мира. – Кемерово: КемГУ,

1986. – 144 с.мартынова Г.С., мартынов А.И. К вопросу о культовых центрах и святилищах в археологии Сибири // Религиозные

представления в первобытном обществе: тез. докл. – М., 1987. – С. 190-191.марьяшев А.Н., Горячев А.А. К вопросу типологии и хронологии памятников эпохи бронзы Семиречья // РА. –

1993. – №1. – С. 5-20.марьяшев А.Н., Горячев А.А. Поселения эпохи бронзы в верховьях ущелья Тургень и на плато Асы // История и

археология Семиречья: сб. статей и публикаций. – Алматы, 2001. – Вып. 2. – С. 112-123.маслова Г.С. Орнамент русской народной вышивки как историко-этнографический источник. – М.: Наука,

1978. – 207 с.массон В.м. Экономика и социальный строй древних обществ (в свете данных археологии). – Л.: Наука,

1976. – 191 с.матвеева Н.П. Погребение знатного воина в Красногорском могильнике I // Военное дело древнего населения Северной

Азии. – Новосибирск, 1987. – С. 60-67.матвеева Н.П. Опыт выявления социальной стратификации саргатских племен (по материалам Среднего

Притоболья) // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тез. всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1989. – С. 86-91.

матвеева Н.П. Саргатская культура на Среднем Тоболе. – Новосибирск: Наука, 1993. – 172 с.матвеева Н.П. О торговых связях Западной Сибири и Центральной Азии в раннем железном веке // РА. – 1997. – №2.

– С. 63-77.матвеева Н.П. Социальное развитие народов западносибирской лесостепи в раннем железном веке // Сибирь в

панораме тысячелетий: матер. междунар. симпозиума. – Новосибирск, 1998. – Т. 1. – С. 359-366.

87

матвеева Н.П. Социальная структура древнего населения лесостепной и подтаежной зоны Западной Сибири // Социальная структура ранних кочевников Евразии: монография / Под ред. Н.Н. Крадина, А.А. Тишкина, А.В. Харинского. – Иркутск: Изд-во Иркутского государственного технического университета, 2005. – С. 135-157

матющенко В.И., Татаурова л.В. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. – Новосибирск: Наука, 1997. – 198 с.медведская И.Н. Некоторые вопросы хронологии бронзовых наконечников стрел Средней Азии и Казахстана // СА.

– 1972. – №3. – С. 76-89.мелюкова А.И. Вооружение скифов // САИ. – 1964. – Вып. Д1-4. – 91 с.мелюкова А.И. Культуры предскифского периода в лесостепной зоне // Степи европейской части СССР в скифо-

сарматское время. – М., 1989. – С. 16-29.мерперт Н.я. Сабанчеевский клад // Новое в советской археологии. – М., 1965. – С. 149-155.минасян Р.С. Литье бронзовых котлов у народов степей Евразии (VII в. до н. э. – V в. н. э.) // АСГЭ. – 1986. – №27.

– С. 61-78.могильников В.А. Саргатская культура // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М.,

1992. – С. 292-311.могильников В.А. Население Верхнего Приобья в середине – второй половине I тыс. до н. э. – М.: Пущинский научный

центр РАН, 1997. – 195 с.мокрынин В.П., Плоских В.м. Клады в Кыргызстане: мифы и реальность. – Бишкек: Илим, 1992. – 176 с.моргунова Н.л. Элитные курганы эпохи ранней и средней бронзы в степном Оренбуржье // Культуры древних народов

степной Евразии и феномен протогородской цивилизации Южного Урала: матер. 3-й Междунар. научн. конф. «Россия и Восток: проблемы взаимодействия». – Челябинск, 1995. – Ч. V, кн. 1. – С. 120-123.

морозов ю.А. Проявление специализации производства в хозяйстве срубного населения Южного Урала // Материалы по хозяйству и общественному строю племен Южного Урала. – Уфа, 1981. – С. 57-67.

мошинская В.И. Баландинский клад бронзовых инструментов // КСИИМК. – 1957. – Вып. 67. – С. 144-146.мошкова м.Г. Среднесарматская культура // Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1989.

– С. 177-191.мошкова м.Г. Заключение // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1992. – С. 312-318.мошкова м.Г. Спорные вопросы сарматской археологии // Древности скифской эпохи: сб. статей. – М.,

2006. – С. 210-224.мошкова м.Г., Демиденко С.В. Воинское погребение в кургане 37 группы VI Лебедевского могильного комплекса

// Археология и палеоантропология евразийских степей и сопредельных территорий. – М.: ТАУС, 2010. – С. 254-261.

мухопад С.Е. Сарматские погребения с бронзовыми котлами в Орельско-Самарском междуречье // Проблемы археологии Поднепровья. – Днепропетровск, 1986. – С. 136-143.

Нарты. Осетинский героический эпос в трех книгах. – М.: Наука, 1989. – Кн. 2. – 492 с.Негмати А. Земледельческие календарные праздники древних таджиков и их предков. – Душанбе: Дониш, 1989. – 128 с.Никитин В.И., черняков И.Т. Курлозский клад эпохи поздней бронзы // СА. – 1981. – №2. – С. 151-160.Новгородова Э.А. Центральная Азия и карасукская проблема. – М.: Наука, 1970. – 191 с.Новгородова Э.А. Древняя Монголия (некоторые проблемы хронологии и этнокультурной истории). – М.: Наука,

1989. – 383 с.Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М.: Русский язык, 1984. – 797 с.Ольховский В.С. Скифская триада // Памятники предскифского и скифского времени на юге Восточной Европы:

МИАР. – М., 1997. – Вып. 1. – С. 85-96.Павленко ю.В. Раннеклассовые общества. Генезис и пути развития. – Киев: Наукова думка, 1989. – 285 с.Павленко ю.В. Классообразование у кочевников // Маргулановские чтения: сб. матер. конф. – М., 1992. – Ч. 1.

– С. 33-39.Папин Д.В. Значение находок предметов конского снаряжения на памятниках финальной бронзы и переходного времени

от эпохи бронзы к раннему железному веку степного – лесостепного Алтая // Снаряжение кочевников Евразии. сб научн. тр. – Барнаул, 2005. – С. 95-99.

Парцингер Г. Германский Археологический институт: задачи и перспективы археологического изучения Евразии // РА. – 2002. – №3. – C. 59-78.

Патрушев В.С. Кельты Старшего Ахмыловского могильника и их функциональное назначение // КСИА. – 1971. – Вып. 128. – С. 31-43.

Патрушев В.С., Халиков А.Х. Волжские ананьинцы. – М.: Наука, 1982. – 277 с.Петренко В.Г. Скифы на Северном Кавказе // Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. – М., 1989.

– С. 216-223.Плетнева л.м., мец ф.И. Ритуальный комплекс раннего железного века в Томском Приобье // Итоги изучения

скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий: сб. научн. статей. – Барнаул, 1999. – С. 145.Плетнева С.А. Кочевники средневековья. Поиски исторических закономерностей. – М.: Наука, 1982. – 188 с.По следам памятников истории и культуры Киргизстана. – Фрунзе: Илим, 1982. – 163 с.Полидович ю.Б. Предметы торевтики из кургана Байгетобе (Восточный Казахстан): на стыке восточных и западных

традиций // Торевтика в древних и средневековых культурах Евразии. Барнаул, 2010. – C. 148-151.Полидович ю.Б. Изображения таутеке на навершиях из комплекса Биже (Жетысу) в контексте раннесакского

«звериного стиля» // Сакская культура Сарыарки в контексте изучения этносоциокультурных процессов степной Евразии: тез. докл. Круглого стола, посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан. – Караганды, 2011а. – С. 123-130.

Полидович ю.Б. Изображения животных из кургана Байгетобе в контексте раннесакского звериного стиля // Археология Казахстана в эпоху независимости: итоги, перспективы: матер. междунар. научн. конф., посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан и 20-летию Института археологии им. А.Х. Маргулана КН МОН РК. – Алматы, 2011б. – Т. II. – С. 187-193.

Полидович ю.Б. Изображения горного козла в сакском искусстве архаичного периода // Сакская культура Сарыарки в контексте изучения этносоциокультурных процессов Cтепной Евразии: матер. докл. междунар. Круглого стола, посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан. – Караганды, 2013.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

88

Полосьмак Н.В. Исследование памятников скифского времени на Укоке // Altaica. – 1993. – №3. – С. 21-31.Полосьмак Н.В. Всадники Укока. – Новосибирск: «Инфолио-пресс», 2001. – 336 с.Полосьмак Н.В., молодин В.И. Новые находки предметов вооружения раннего железного века из Барабинской

лесостепи // Военное дело древних племен Сибири и Центральной Азии. – Новосибирск, 1981. – С. 74-86.Потапов л.П. Древнетюркские черты почитания неба у саяно-алтайских народов // Этнография народов Алтая и

Западной Сибири. – Новосибирск, 1978. – С. 50-64.Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. – Ташкент: Изд. лит. и искусства, 1987.

– 223 с.Пугаченкова Г.А., Ртвеладзе Э.В. Северная Бактрия-Тохаристан. – Ташкент: «Фан» АН УзССР, 1990. – 218 с.Пшеничнюк А.Х. Культура ранних кочевников Южного Урала. – М.: Наука, 1983. – 200 с.Раевский Д.С. Модель мира скифской культуры: проблемы мировоззрения ираноязычных народов евразийских степей

I тыс. до н. э. – М.: Наука, 1985. – 256 с.Ракитников А.Н. Центральный Тянь-Шань и Иссык-Кульская котловина. Вопросы построения горного

животноводческого хозяйства. – М.-Л.: Изд. АН СССР, 1936. – 203 с.Рахимов м.Р. Земледелие таджиков бассейна р. Хингоу в дореволюционный период. – Сталинабад: Изд. АН ТаджССР,

1957. – 221 с.Рахимов Р.Р. Мужские дома в традиционной культуре таджиков. – Л.: Наука, 1990. – 156 с.Рогожинский А.Е. Могильники эпохи бронзы урочища Тамгалы // История и археология Семиречья: сб. статей и

публикаций. – Алматы, 1999. – С. 7-43.Рогожинский А.Е. Петроглифы археологического ландшафта Тамгалы. – Алматы, 2011. – 342 с.Рогудеев В.В. О назначении серпов срубной культуры // Проблемы периодизации и хронологии в археологии раннего

металла Восточной Европы: матер. тематической научн. конф. – СПб., 2013. – С. 91-94.Розенберг ф.А. О вине и пирах в персидской национальной эпопее // Сб. МАЭ. – Петроград, 1918. – Т. V, вып. 1.

– 400 с.Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. – М.-Л.: Изд. АН СССР, 1953. – 556 с.Русанова И.П., Тимощук Б.А. Языческие святилища древних славян. – М.: Научно-исследовательский археологический

центр «АРХЭ», 1993. – 217 с.Рындина Н.В., Дегтярева А.Д., Рузанов В.Д. Результаты химико-технологического исследования находок из

Шамшинского клада // СА. – 1980. – №4. – С. 154-172.Савинов Д.Г. Осинкинский могильник эпохи бронзы на Северном Алтае // Первобытная археология Сибири. – Л.,

1975. – С. 94-100.Савинов Д.Г. Оленные камни в культуре кочевников Евразии. – СПб.: Санкт-Петербургский университет, 1994.

– 208 с.Савинов Д.Г. Об обряде погребения Больших Пазырыкских курганов // Жречество и шаманизм в скифскую эпоху:

матер. междунар. конф. – СПб., 1996. – С. 107-111.Савинов Д.Г. К интерпретации изображений Боярских писаниц // Археология Южной Сибири. – Новосибирск: Изд.

ИАЭ СО РАН, 2003. – С. 100-105.Сальников к.В. Кельты Зауралья и Южного Урала // Новое в советской археологии. – М., 1965. – С. 160-164.Самашев З. Берел. – Алматы: «Таймас», 2011. – 236 с.Свешникова Т.Н., цивьян Т.В. К функциям посуды в восточнороманском фольклоре // Из работ Московского

семиотического круга. – М., 1997. – С. 344-375.Седловская А.Н. Прически // Свод этнографических понятий и терминов. Материальная культура. – М., 1989. – Вып. 3.

– С. 150-153.Седловская А., Трайде Б. Украшения // Материальная культура. Свод этнографических понятий и терминов. – М.,

1989. – Вып. 3. – С. 196-200.Сеитов А.м. Степи Торгая в раннесакское время: к постановке проблемы // Сакская культура Сарыарки в контексте

изучения этносоциокультурных процессов степной Евразии: тез. докл. Круглого стола, посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан. – Караганды, 2011. – С. 149-157.

Семенов Вл.А. Святилище – священная территория – мифологизированное пространство // Святилища: археология ритуала и вопросы семантики: матер. тематич. научн. конф. (г. Санкт-Петербург, 14-17 ноября 2000 г.). – СПб., 2000. – С. 183-187.

Семенов Вл.А. Курган Аржан – пространственная модель мира ранних скифов Центральной Азии // Структурно-семиотические исследования в археологии. – Донецк, 2002. – Т. 1. – С. 207-232.

Сенигова П.Н. Осветительные приборы Тараза и их связь с культом огня // СА. – 1968. – №1. – С. 208-225.Скрипкин А.С. Случайные находки сарматских котлов на территории Волгоградской области // СА. – 1970. – №4. –

С. 206-209.Смаилов Ж.Е., Амиров Е.Ш. Работы на могильнике Улжан в 2007 году // Отчет об археологических исследованиях. –

Алматы, 2008. – C. 168-171.Смирнов к.ф. Вооружение савроматов // МИА. – 1961. – №101. – 162 с.Смирнов к.ф. Савроматы. Ранняя история и культура сарматов. – М.: Наука, 1964. – 380 с.Смирнов к.ф. Савроматская и раннесарматская культуры // Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время.

– М., 1989. – С. 165-177.Снесарев Г.П. Традиция мужских союзов в ее позднейшем варианте у народов Средней Азии // Материалы Хорезмской

экспедиции. – М., 1963. – Вып. 7. – С. 155-205.Соловьев А.И. О назначении кельтов // Археология эпохи камня и металла Сибири: сб. научн. тр. – Новосибирск,

1983. – С. 132-142.Сотникова С.В. О символике перевернутого сосуда и его роли в андроновском ритуале // ТПАИ. – 2006. – Вып. 2. –

С. 25-31.Спасская Е.ю. Бронзовые котлы в Казахстане. – Алма-Ата, 1949. // Архив ИА МОН РК, ф. 2, д. 188, 45 л.Спасская Е.ю. Алма-Атинские медные котлы (К 100-летию основания укрепления Верного 1854 г. – 1954 г.). – Алма-

Ата, 1955. // Архив ИА МОН РК, ф. 2, д. 55, 66 л.Сүңғатай С., Еженханұлы Б. Тарихи-мәдени жәдігерлер // Қазақстан тарихи туралы Қытай деректемелері. –

Алматы: Дайк-Пресс, 2005. – Т. II. – 80 б.

89

Табалдиев к.Ш. Новые сведения из области духовной и материальной культуры сакского времени Тянь-Шаня // Древний и средневековый Кыргызстан. – Бишкек, 1996. – С. 172-177.

Таиров А.Д. Властители степей: сарматы (кочевники Южного Урала I тыс. до н. э.) // Звезды истории ЮУрГУ: публичные лекции профессоров ЮУрГУ. - Челябинск: Издательский центр ЮУрГУ, 2013. – С. 133-144.

Тасмагамбетов И. Кентавры Великой степи. Художественная культура древних кочевников. – Алматы, 2003. – 336 с.Татаурова л.В. Посуда как социодиагностирующий признак // Социально-экономические структуры древних

обществ Западной Сибири: матер. Всерос. научн. конф. – Барнаул, 1997. – С. 13-15.Тереножкин А.И. Киммерийцы. – Киев: Наукова думка, 1976. – 223 с.Ткачев В.Н. Степные ориентиры в кочевой архитектуре Центральной Азии // Искусство и культура Монголии и

Центральной Азии: докл. и сообщ. Всесоюзн. научн. конф. – М., 1983. – Ч. II. – С. 158-169.Толеубаев А.Т. Характеристика золотых изделий из 2-Чиликтинского могильника // Историческая роль Александра

Гумбольдта и его экспедиций в развитии мировой, региональной и национальной науки: матер. 2-й междунар. конф. Humboldt-Kolleg, организованной Клубом А. Гумбольдта в Казахстане. – Алматы, 2004. – С. 161-164.

Толеубаев А.Т. Некоторые результаты исследований и исторических реконструкций группы ученых КазНУ им. аль-Фараби по изучению эпохи бронзы и раннего железного века Казахстана // Археология Казахстана в эпоху независимости: итоги, перспективы: матер. междунар. научн. конф., посв. 20-летию независимости Республики Казахстан. – Алматы, 2011. – Т. 2. – С. 23-39.

Толстой Н.И. Переворачивание предметов в славянском погребальном обряде // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Погребальный обряд. – М., 1990. – С. 119-128.

Топорков А.л. Символика и ритуальные функции предметов материальной культуры // Этнографическое изучение знаковых средств культуры. – Л., 1989. – С. 89-101.

Топоров В.Н. О космологических источниках раннеисторических описаний // ТЗС. – 1973. – Т. IV. – С. 106-150.Топоров В.Н. Славянские комментарии к нескольким латинским архаизмам // Этимология, 1972. – М.: Наука, 1974.

– С. 3-19.Топоров В.Н. К семантике троичности (слав. TRIZNA и др.) // Этимология, 1977. – М.: Наука, 1979. – С. 3-20.Топоров В.Н. Конные состязания на похоронах // Исследования в области балто-славянской духовной культуры.

Погребальный обряд. – М., 1990. – С. 12-47.Тулегенов Т.Ж., Иванов С.С. Новая находка жертвенного стола из Тургеня (культурно-хронологический анализ) //

Кадырбаевские чтения-2012: матер. III междунар. научн. конф. – Актобе, 2012. – С. 227-232.Тревер к.В. Древнеиранский термин «Parna» (к вопросу о социально – возрастных группах) // Изв. АН СССР. Сер.

истории и филологии. – 1947. – №1. – С. 73-84.Туякбаева Б.Т., литвиненко ю., Григорьев ф.П. Отчет об археологических работах на территории г. Алма-Аты в

1986 г. – Алма-Ата, 1987 // Архив ИА МОН РК, инв. №29-86.Туякбаева Б.Т., литвиненко ю., Григорьев ф.П. Отчет Алма-Атинского археологического отряда института

«Казпроектреставрация» о работах в 1989 г. – Алма-Ата, 1990 // Архив ИА МОН РК, инв. №27-29.Уемов А.И. Логические основы метода моделирования. – М.: Мысль, 1971. – 311 с.Уманский А.П. Раскопки Новотроицких курганов в 1988 г. // Скифо-сибирский мир: тез. всесоюзн. археол. конф. –

Кемерово, 1989. – Ч. II. – С. 54-57.Уманский А.П., Шамшин А.Б., Шульга П.И. Могильник скифского времени Рогозиха-1 на левобережье Оби. –

Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – 204 с., ил.фиалко Е.Е. Знаковость вещи в погребальной практике скифов // Скифы Северного Причерноморья в VII – IV вв. до

н.э. (проблемы палеоэкологии, антропологии и археологии): тез. докл. междунар. конф., посв. 100-летию со дня рождения Б.Н. Гракова. – М., 1999. – С. 138-140.

флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях // Статьи и исследования по истории и философии искусства и археологии: собр. соч. – М.: Мысль, 2000. – С. 79-259.

Хабдулина м.к. Степное Приишимье в эпоху раннего железа. – Алматы: Гылым, Ракурс, 1994. – 170 с.Хазанов А.м. Очерки военного дела сарматов. – М.: Наука, 1971. – 171 с.Хазанов А.м. Социальная история скифов. – М.: Наука, 1975. – 342 с.Халиков А.Х. Волго-Камье в начале эпохи раннего железа (VIII – VI вв. до н. э.). – М.: Наука, 1977. – 262 с.Хозяйство казахов на рубеже веков. XIX – XX вв.: материалы к историко-этнографическому атласу. – Алма-Ата: Наука,

1980. – 256 с.Худяков ю.С. Вооружение кочевников Южной Сибири и Центральной Азии в эпоху бронзы // Военное дело населения

юга Сибири и Дальнего Востока. – Новосибирск, 1993. – С. 65-73.цивьян Т.В. К семантике пространственных и временных показателей в фольклоре: сб. статей по Вторичным

моделирующим системам. – Тарту: ТарГУ, 1973. – С. 13-17.цивьян Т.В. «Повесть конопли»: к мифологической интерпретации одного операционного текста // Славянское и

балканское языкознание. Карпато–восточно–славянские параллели. Структура балканского текста. – М., 1977. – С. 305-317.

цимиданов В.В. Социальная структура срубного общества. – Донецк: ИА НАН Украины, 2004. – 204 с.черненко Е.В. Скифские лучники. – Киев: Наукова думка, 1981. – 167 с.чернопицкий м.П. Курганная группа как архитектурный ансамбль (опыт композиционно-художественного подхода)

// Скифо-сибирское культурно-историческое единство. – Кемерово, 1980. – С. 176-186.чернопицкий м.П. Курган в системе древней обрядности // Скифо-сибирский мир: тез. докл. II археол. конф. –

Кемерово, 1984. – С. 70-75.черных Е.Н., кузьминых С.В. Древняя металлургия Северной Евразии (сейминско-турбинский феномен). – М.:

Наука, 1989. – 320 с.чиндина л.А. О древних западносибирских святилищах // Религиозные представления в первобытном обществе: тез.

докл. – М., 1987. – С. 209-212.членова Н.л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. – М.: Наука, 1967. – 299 с.членова Н.л. Культура плиточных могил // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. – М.,

1992. – С. 247-254.членова Н.л. О степени сходства компонентов материальной культуры в пределах «Скифского мира» // ПАВ. – 1993.

– №7. – С. 49-77.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

90

членова Н.л. Памятники конца эпохи бронзы в Западной Сибири. – М.: ИА РАН, 1994. – 170 с.чугунов к.В. Погребальный комплекс с кенотафом из Тувы (К вопросу о некоторых параллелях археологических и

письменных источников) // Жречество и шаманизм в скифскую эпоху: матер. междунар. конф. – СПб., 1996. – С. 69-80.

чугунов к.В. Уздечные комплекты алды-бельской культуры в контексте развития конского снаряжения // Снаряжение кочевников Евразии: сб. научн. тр. – Барнаул: Изд-во Алт. Ун-та, 2005. – С. 103-109.

чугунов к.В. Сосуд Гестии или чаша Геракла? Размышления по поводу одного шедевра // К 80-летию проф. А.Д. Столяра. – СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского госуниверситета, 2006. – С. 200–207.

чугунов к.В. Аржан-2: реконструкция этапов функционирования погребально-поминального комплекса и некоторые вопросы его хронологии // Российский археологический ежегодник. – СПб., 2011. – №1. – С. 262-335.

чугунов к.В. Синхронизация археологических культур раннесакского времени Казахстана и Тывы // Сакская культура Сарыарки в контексте изучения этносоциокультурных процессов степной Евразии: тез. докл. Круглого стола, посв. 20-летию Независимости Республики Казахстан. – Караганды, 2011а. – С. 69-77.

чугунов к.В. Искусство Аржана-2: стилистика, композиция, иконография, орнаментальные мотивы // Европейская Сарматия. – СПб.: Нестор-История, 2011б. – С. 39–60.

чугунов к.В. «Царские» погребально-поминальные комплексы Тувы: некоторые итоги и перспективы исследований // Культуры степной Евразии и их взаимодействие с древними цивилизациями: матер. междунар. научн. конф., посв. 110-летию со дня рождения выдающегося российского археолога М.П. Грязнова. – CПб: ИИМК РАН, «Периферия», 2012. – Кн. 2. – С. 421-424.

чупахин В.м. Физическая география Казахстана. – Алма-Ата: Мектеп, 1968. – 260 с.Швецов м.л. Котлы из погребений средневековых кочевников // СА. – 1980. – №2. – С. 192-302.Шер я.А. Горные храмы саков // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные

отношения): тез. всесоюзн. археол. конф. – Кемерово, 1989. – Ч. 2. – С. 133-136.Шер я.А. Интуиция и логика в археологическом исследовании (к формализации типологического метода археологии)

// Статистико-комбинаторные методы в археологии. – М.: Наука, 1970. – С. 8-24.Шкода В.Г. Об одной группе среднеазиатских алтарей огня V – VIII веков // Художественные памятники и проблемы

культуры Востока. Искусство. – Л., 1985. – С. 82-89.Шнитников В.Н. Млекопитающие Семиречья. – М.-Л.: АН СССР, 1936. – 323 с.Шульга П.И. Снаряжение верховой лошади и воинские пояса на Алтае. – Ч. 1. Раннескифское время. – Барнаул: Азбука,

2008. – 276 с.яблонский л.Т. Саки Южного Приаралья (археология и антропология могильников). – М.: ИА РАН, 1996. – 186 с.ягодин В.Н. Бронзовые наконечники стрел из Южной Бактрии // Древняя Бактрия: материалы Советско-Афганской

археологической экспедиции. – М., 1984. – Вып. 3. – С. 40-43.Der skythenzeitliche Fürstenkurgan Aržan 2 in Tuva / Čugunov K.V., Parzinger H., Nagler A. – Archäologie in Eurasien 26.

Steppenvölker Eurasiens 3. – Mainz: Verlag Philipp von Zabern, 2010. – 330 s., 289 abb., 153 taf.Čugunov K.V., Parzinger H., Nagler A. Der skythenzeitliche Fürstenkurgan Aržan 2 in Tuva. – Archäologie in Eurasien 26.

Steppenvölker Eurasiens 3. – Mainz: Verlag Philipp von Zabern, 2010. – 330 s., 289 abb., 153 taf.Heubner von K.-U., Slusarenko I. Die Dendrochronologie // Der skythenzeitliche Fürstenkurgan Aržan 2 in Tuva. – Mainz,

2010. – S. 178-182.Jianjun Mei. Copper and Bronze Metallurgy in Late Prehistoric Xinjiang: Its cultural context and relationship with neighbouring

regions. – Oxford, 2000. – 187 р.Reimer P.J., Bard E., Bayliss A., Beck J.W., Blackwell P.G., Ramsey C.B., Buck C.E., Cheng H., Edwards R.L., Friedrich

M., Grootes P.M., Guilderson T.P., Haflidason H., Hajdas I., Hatté C., Heaton T.J., Hoffmann D.L., Hogg A.G., Hughen K.A., Kaiser K.F., Kromer B., Manning S.W., Niu M., Reimer R.W., Richards D.A., Scott E.M., Southon J.R., Staff R.A., Turney C.S.M., Plicht J.v.d., 2013. IntCal13 and Marine13 Radiocarbon Age Calibration Curves 0-50,000 Years cal BP, Radiocarbon 55, 1869–1887.

Stuiver, M., Reimer, P.J., and Reimer, R.W., 2013, CALIB 7.0. [WWW program and documentation]. URL: http://radiocarbon.pa.qub.ac.uk/calib/calib.html

91

Жұмабекова Г., Базарбаева Ғ.

ЖЕТіСУДЫң көРкЕм қОлА БұйЫмДАРЫ

Түйін

Ұсынылып отырған монографияда Жетісудың кейінгі қола мен ерте көшпелілер уақытына жататын кездейсоқ табылымдар мен метал бұйымдар көмбелері қарастылады. Жарияланымда бұл заттарды өзіндік ерекшеліктері бар археологиялық дереккөзі ретінде скиф-сақ мәдени ауқымы тұрғындарының жерлерін қамтитын аумақтық шеңберде зерттеу қолға алынған.

Жетісудың кейінгі қола мен ерте көшпелілерінің кездейсоқ табылымдары мен метал бұйымдарының көмбелері 4 топты құрайды. Олар сапалық және мерзімдемелік сипаттары бойынша бөлінген. Бірінші топты бұйымдардың негізгі бөлігі еңбек құралдары мен көп қырлы қызметке арналған заттардан тұратын кейінгі қола дәуірінің (б. з. д. XII – IX ғғ.) көмбелері құрайды. Екінші кезектегі көмбелер тобы ертесақ уақытының қару-жарақтары мен ат әбзелдерін қамтитын кешендердегі табылымдардан тұрады. Оның құрамы, авторлардың болжамы бойынша, сатылық дамудың қасиетін, салт атты жерлеу дәстүрін сипаттауы мүмкін. Үшінші топ бірнеше кешеннен тұрады және олардың құрамына қола қазан (көп жағдайда жалғыз дана), қанжар (көп жағдайда біреу және бір типтес), сонымен қатар, ауыздық, найза ұштығы және бір-бір реттен айна, садақ жебесі, кельт кіреді. Бұл заттардың мерзімі кең уақытты қамтиды, негізінен б. з. д. V – III ғғ. төңірегінде. Кешендердің соңғы, төртінші тобын кейде жалғыз немесе түтеткі (курильница) мен құрбандық үстелімен бірге табылатын қазандар құрайды. Шын мәнісінде көмбе деп тура мағынасында бірінші топтағы табылым-дарды атауға болады, ал қалғандары көбінесе ғұрыптық мәнде болуы мүмкін.

Кешендер құрамының өзгеруі б. з. д. ІІ мыңжылдық соңы мен І мыңжылдық аралығында еуразиялық дала белдеуінде орын алған үдерістерді сипаттайтын сыңайлы.

Ерте темір дәуірі – ерте мемлекеттік құрылымдардың қалыптасуы мен қақтығыстардың едәуір мәнге ие бо-латын уақыт. Бұл кезеңнің өзіндік ерекшеліктері бар, олардың қатарына тиісті дүниетаным мен діни-мифологиялық жүйелер де жатады. Осы кезде көшбасшылық институт пен әскери-абыздар аристократиясының қалыптасуы, әскери жасақтардың құрылуы сияқты діни жүйеде қиындықтар мен мағыналық өзгерістер туғызған жаңалықтар пайда бо-лады. Бұл өзгерістер көне көшпелілердің дүниетанымы, діни көз-қарастарында айтарлықтай із қалдырған. Қоршаған ортаны қабылдаудың архаикалық бейнесі өзінің жалғасын тапты, күрделенді, оған тайпалардың көшіп-қонуы, олардың үздіксіз орын ауыстыруы, Еуразияның далалық және таулы-жазықты жерлеріндегі күрделі этномәдени үдерістер өз әсерлерін тигізді. Бірнеше факторлар – табиғи-климаттық пен ландшафттық, мәдени-шаруашылық тип, тұрғындардың жерлеу құрылыстары мен антропологиялық тұрпаттары Жетісу, Шығыс Қазақстан, Алтай мен Тываның, сондай-ақ, Минуса ойпаты, Солтүстік Қырғызстан, Ыстықкөл маңайының кейбір жерлерін қамтитын «таулар белдеуінің» сақ мәдениеттерінің ұқсастықтарын көрсетеді.

«Таулар белдеуі» Орталық Азия және Арал маңымен тығыз қарым-қатынаста болған ерекше географиялық, экологиялық және этномәдени аудан ретінде ерекшеленеді. Қазандардың типтері скиф-сібір әлемі заттық мәдениетінің маңызды бөлшегінің бірі ретінде «таулар белдеуі» ескерткіштер қатарына кіре отырып, мәдениеттердің мәдени интеграцисының нәтижесі тұрғысынан аталмыш қауымдастықтың Орталық Азиямен мәдени байланыстарын толықтырады.

Сонымен қатар, жетісулық сипаттағы қазандардың ерекше типтері өлкенің мәдени өзгешелігін және ба-тыс, оңтүстік пен шығыс көршілер арасындағы болған мәдени байланыстарды дәлелдейді. Жетісу жері скиф-сібір мәдениетінің табиғи құрамдас бөлігі мен өз алдына дамыған мәдени орталық бола тұра (металдың байлығы, қоныстар, «патша» қорғандары) көршілес отырықшы-жерөңдеуші мемлекеттер мен көшпелілердің ерте мемлекеттік құрылымдары арасындағы ықпалдасу аймағында қалып отырды.

Қазандар, олардың «патша» жерлеулерімен қатар шоғырлануы этномәдени құрылымдардың орталықтарын, қасиетті орындарды, Еуразияның Ұлы далалық белдеуі аймағындағы «герростарды» белгілеуі мүмкін. Мұндай мәдени және әлеуметтік-экономикалық құрылымдар біраз уақыт тұрақты ғұмыр кешкен. Осындай «орталықтардың» болуы ерте көшпелілер өміріндегі белгілі-бір кезеңдерді белгілейді. Мәселен, ғалымдардың пікірінше Жалаулы кешені мен Аржан 2 қорғанының салыну уақыты Жетісу мен Тыва жерлеріндегі екі үлкен қауымдық бірлестіктердің қызмет атқарған [Чугунов К.В., 2012, с. 421; Полидович Ю.Б., 2013], өзара тығыз тарихи-мәдени байланыста болған ерекше кезең болып табылады.

Жетісудағы қарастырылып отырған ғибадатханалар мен ғұрыптық орындар көбінесе билеуші тапқа, яғни сақтардың көшбасшылары мен әскери аристократия өкілдеріне жатуы мүмкін. Бұл орайда Жетісу мен Ыстықкөл маңын сақ (мүмкін тайпалық бірлестіктің немесе үлкен тайпаның) ерте мемлекеттік құрылымдарының саяси, әкімшілік және діни орталығы ретінде бөліп қарастыруымызға болады. Ыстықкөл маңы мен Жетісу Пазырық мәдениетінің бес тайпалық (политарлық) орталығы сынды өз алдына жеке орталық болуы мүмкін. Жетісудағы саяси орталық «патша» қорғандары және металдан жасалған қазандар мен басқа да ғұрыптық бұйымдар кездесе бермейтін көршілес жатқан солтүстік өлкелерге өз ықпалын жасаған деп болжауымызға болады.

Сақ тайпалары б. з. д. ІІ ғ. юечжи мен үйсін тайпалары қыспағы салдарынан Жетісу жерін босатқаннан кейін ғибадатханалардағы заттарды да өз орындарында тастап кетуі мүмкін. Егерде Жетісу жеріндегі құрамында қазаны бар ғибадатханалар «патша» немесе «ақсүйек» тұқымдарының иелігінде болған деп есептесек, онда солардың кетуімен

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

92

байланысты бұл ғибадатханалар да өз қызметін дереу тоқтатқан сияқты. Қалай болғанда да бағалы металдан жасалған көптеген бұйымдарды өз орындарында тастап кетуге өте маңызды себеп болуы керек. Ғибадатханаларда қызмет еткен билеуші тайпа мен тұрғындардың кейбір бөлігінің ауысуы ғибадатханалардың әрі қарай қызмет атқаруының тоқтауына алып келді.

Қазандардың пішіндерінің, декорының, орналасуының сараптамасы олардың ғұрыптық нышан ретінде пайдаланғандығы жөнінде пікір айтуға мүмкіндік береді. Бір кешенде табылатын қазандардың саны мен олардың жалпы мөлшері нақты ғұрыптық ғибадатта көзделген мақсат пен міндеттерге, оған қатысушылардың саны және ғибадатхананың деңгейіне (түтеткілер мен құрбандық үстелдері табылған жағдайда) тікелей байланысты болған.

Жетісу мен Қырғызстан жерлеріндегі кездейсоқ табылған метал қазандар тек қана күнделікті тұрмыста ғана емес, сонымен қатар, ғұрыптық мақсатта да қолданылуы мүмкін. Қазандар құрбандық үстелі және түтеткі сияқты өтпелі цикл бейнесіндегі ғұрыптарда (жерлеу, еске алу дәстүрлерінде, әр түрлі бастамаларда); аруақтарды қастерлеуде қолданылған, олар, сондай-ақ, жауынгер-батыр, көшбасшы, соғыс құдайы мен ержүрек батырлар қауымын жебеуші түсініктерімен байланысты құндылықтар жүйесі мен жаңа бастамалардың орын алғанын баяндайды. Көмбелердің ғұрыптық сипатының түп тамыры ерте көшпелілердің бастапқы сатыларындағы салт атты жерлеулер мен кездейсоқ та-былымдарда жатыр. Олар Далалық өлкеде б. з. д. І мыңжылдықта орын алған әлеуметтік-экономикалық өзгерістермен байланысты.

Бұл өзгерістер көмбелер эволоциясының сараптамасынан да байқалады. Табылған көмбелердің көшпелілердің ғұрыптық орын немесе ашық ғибадатхана ретіндегі қызметін анықтай алсақ, онда олар өздерінің дәрежесі бойынша күрделі, маңызды ғибадатханалар болған және де олар жауынгер культімен, сәйкесінше, соғыс құдайымен байланысты деу керек. Нәтижесінде мұндай орындар өздерінің әскери құрылымдары бар ғибадатханалар деңгейіне көтерілген.

Gulnara S. Dzhumabekova, Galiya A. Bazarbayeva

THE BRoNzE ART oF zHETySU

Summary

The present monograph describes occasional findings «treasures» of Zhetysu metal products of the late bronze and early nomad periods. An attempt to study the specific type of archaeological sources on the wide territorial background including the population of Scythian-Sak culture is made.

Occasional findings and treasures of metal products of the late Bronze Age and early nomads period from Zhetysu formed four groups. They were distributed according to their qualitative and chronological signs. The first group includes treasures of the late Bronze Age (XII – IX centuries BC) consisting, mainly, of instruments of labor and items of multipurpose usage. The second group of treasures includes findings of the complexes that contain items of arms and horse equipment of early Scythian time. Its structure probably reflects manifestation of stadial character; features of equestrian funeral ceremony. The third group includes some complexes with bronze copper (usually one), dagger (often one and of the same structure), bit, spear tip, and in one sample: mirror, arrow tip and socketed axe. Their dating period is quite wide, about the V – III centuries BC. The last, fourth group of complexes are findings of coppers, both singilar, and parts of complexes, including ones with censers and sacrificial tables. Possibly, only the fourth group of findings can be called “treasure” while the others, most likely, have ritual character.

The changes in the structure of complexes, obviously, reflect those processes which took place in the Euroasian belt of steppe zones in the end of the II – I cc. BC.

The early Iron Age is the time of formation of the early states, it played a significant role of war. It has specific features, characteristics, including the corresponding ideology, religious and mythological ideas. The indicative phenomena during this period were the formation process of leadership institute, military and priestly aristocracy and teams which caused complica-tions and changes of accents in religious system. These changes influenced ideology, religious representations of the ancient nomads. The archaic picture of outlook gained further development, it became complicated due to the migrations of tribes, their high mobility and difficult ethnocultural processes in steppe, mountain and valley zones of Eurasia. The number of factors consists of: climatic and landscape, cultural and economic type, types of funeral constructions. The anthropological type of the population shows the proximity of the sak culture «ranges of mountains», including Zhetysu, East Kazakhstan, Altai, Tyva, partially Minusinsk Hollow, Northern Kyrgyzstan and Issyk kul area. «The range of mountains» is distinguished as a special geographical, ecological and ethnocultural area, which has close contacts with Central Asia and Aral zone. Types of coppers as one of essential elements of material culture of the Scythian-Siberian world supplement the tracked community and cultural connections with Central Asia, joining the number of monuments of «a range of mountains» as a result of cultural integration. At the same time specific types of coppers of Zhetysu shape testify to cultural originality of the region and to cultural connections with the west, south and east neighbors.

Being an organic part of the group of the Scythian-Sak cultures and probably representing the developed cultural center (abundance of metal, settlements, «royal» burial grounds), Zhetysu appears to be in a zone of interferences of the states neigh-boring sedentary and nomad early states. Probably, findings of coppers, their concentration along with «royal» burials show

93

certain centers of ethnocultural formations, sacred places, «herros» in a zone of the Great belt of Eurasian steppes. Such cultural, social and economic formations existed for some time in a stable situation. The existence of these «centers» reflects some peri-ods of early nomad’s life. So, archaeologists notes a certain stage – the time of formation of the Zhalauly complex formation and the barrow construction Arzhan 2 as the time of functioning of two powerful centers of tribal associations in Zhetysu and Tyva [Chugunov K.V., 2012, p. 421; Роlidovich Y.B., 2013], which are marked by these complexes and are closely connected among themselves in the historical and cultural relation.

Probably, the suggested sanctuaries and cult places of Zhetysu, mostly, belonged to a ruling family, i. e. leaders and mili-tary aristocracy of the saks. Zhetysu and Issyk kul area are stated to be political, administrative and religious center of the early state formation of the saks (probably, the center of the tribal union or a large tribe). Issyk kul area and Zhetysu can act as the separate centers like already mentioned five tribal (polytar) centers of Pazyryk culture. It is possible to assume that the political center to Zhetysu extended its influence on adjacent steppes from the North where «royal» barrows, and findings of metal cop-pers and other cult utensils are not known.

It is possible that after the time when sak tribes were compelled to abandon Zhetysu in the II century BC under the pressure of tribes called yuechzhy and usun, the sanctuaries fixed in the form of metal utensils congestion, obviously, were left on those places. If to assume that Zhetysu sanctuaries with coppers belonged to a ruling «imperial» or «royal» family, with its withdrawal from the region, they immediately stopped to function as sanctuaries. Besides, in any case there had to be a reason for leaving such a large amount of valuable metal on places. The change of a ruling family and partially the population serving sanctuaries led to their attenuation.

The analysis of forms, décor and locations of coppers shows possibility of their usage as ritual attributes. The quantity and total volume of the coppers found in one complex, obviously, were in direct dependence on those specific aims, objectives which were followed in a concrete ritual, the number of participants of action, from a sanctuary rank (in the case when they were with censers and sacrificial tables).

The metal coppers met as occasional findings in the territory of Zhetysu and Kyrgyzstan could be used not only for utili-tarian, but also for the ritual purposes. It is possible to assume that they, as well as censers with sacrificial tables were widely used in ceremonies of a transitional cycle (funerals, initiations, etc.) and honoring the ancestors. They reflected new reference points and system of the values connected with a cult of the soldier-hero, the leader, the god of war and the patron of the military unions of men. The roots of the ritual character of treasures are covered in occasional findings and the equesterian burials of the initial stage of the early nomads period. They are defined by the social and economic changes which happened in the Steppe in the I millennium BC.

Moreover, it is shown in the analysis of treasures evolution. Possibly, those from them which can be defined as the re-mains of cult places or open sanctuaries of nomads, are equal to temples on their status, and they are connected, first of all, with a military cult and, therefore, with war deities, and they finally got the status of temples with their military organizations.

SUMMARY

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

94

СПИСОк СОкРАщЕНИй

АВ – Археологические вести, Санкт-ПетербургАН КиргССР – Академия наук Киргизской ССРАН СССР – Академия наук СССРАО – Археологические открытия, МоскваАСГЭ – Археологический сборник Государственного Эрмитажа, Санкт-Петербург (Ленинград)АЭАЕ – Археология, этнография и антропология Евразии, НовосибирскБАК – Большой алматинский (Алма-Атинский) каналБФК – Большой Ферганский каналВААЭ – Вестник археологии, антропологии и этнографии, ТюменьВДИ – Вестник древней истории, МоскваВКО – Восточно-Казахстанская областьГИН – Геологический институт Российской Академии наукДНУ – Донецкий Национальный университетЗСАЭК – Западно-Сибирская археолого-этнографическая конференцияИА АН СССР – Институт археологии Академии наук СССРИА МОН РК – Институт археологии им. А.Х. Маргулана Министерства образования и науки Республики Казахстан, АлматыИА НАН Украины – Институт археологии Национальной Академии наук УкраиныИА РАН – Институт археологии Российской Академии наукИАН КиргССР – Известия Академии Наук Киргизской ССР, ФрунзеИАЭ СО РАН – Институт археологии и этнографии Сибирского отделения Российской Академии наукИзв. АН СССР – Известия Академии наук СССРИИ АН ГССР – Институт истории им. И.А. Джавахшвили Академии наук Грузинской ССРИИАЭ АН КазССР – Институт истории, археологии и этнографии им. Ч.Ч. Валиханова Академии наук Казахской ССР ИИФФ – Институт истории, филологии и философииИЯЛИ КиргФАН – Институт языка, литературы и истории Киргизского филиала Академии наук СССР, ФрунзеКАЭЭ – Киргизская археолого-этнографическая экспедицияКГИМ – Киргизский государственный исторический музейКемГУ – Кемеровский государственный университетКСИА – Краткие сообщения Института археологии Академии наук СССР, МоскваКСИИМК – Краткие сообщения Института истории материальной культуры, Санкт-Петербург (Ленинград)МА ИА – Музей археологии Института археологии им. А.Х. Маргулана, АлматыМАЭ – Музей антропологии и этнографии им. Петра I (Кунсткамера)МГУ – Московский государственный университет им. М.В. ЛомоносоваМИА – Материалы и исследования по археологии СССР, МоскваМИАР – Материалы и исследования по археологии России, МоскваМК РФ – Министерство культуры Российской ФедерацииМН-АН РК – Министерство науки - Академия наук Республики КазахстанНАА – Народы Азии и Африки, МоскваПАВ – Петербургский Археологический ВестникРА – Российская археология, МоскваРАН – Российская Академия наукРУРТ – Республиканский узел радиовещания и телевиденияСА – Советская археология, МоскваСАИ – Свод археологических источников, МоскваСАИР – Свод археологических источников России, МоскваСАЭ – Семиреченская археологическая экспедиция СНК КиргССР – Совет Народных Комиссаров Киргизской ССРСО АН СССР – Сибирское отделение Академии наук СССРТарГУ – Тартуский государственный университетТЗС – Труды по знаковым системамТПАИ – Теория и практика археологических исследований, БарнаулТр. ГИМ – Труды Государственного Исторического музея, МоскваЦГМ Кыргызстана – Центральный государственный музей Кыргызстана, БишкекЦГМ РК – Центральный государственный музей Республики Казахстан, Алматы

95

1, 2 – серпы; 3-9 – крючки; 10 – нож; 11 – фрагмент ножа; 12 – фрагмент инструмента; 13 – кольцо; 14 – бусина; 15-16 – зеркала; 17 – тесло; 18 – кельтообразный молоток; 19 – бритва

Приложение 1 - Клад бронзовых предметов из района с. Кайтынь

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

96

1 – топор; 2 – кельт; 3, 4, 10 – тесло; 5 – зубило; 6, 7 – долото; 8 – стамеска; 9 – пробойник; 11 – металлический сосуд; 12, 14, 15 – бляшка; 13 – кольцо

Приложение 2 - Андреевский клад

97

1 – наконечник стрелы; 2, 5 – бляшки; 3 – наконечник копья; 4 – деталь конского снаряжения

Приложение 3 - Клад со ст. Шамалган

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

98

При

лож

ение

4 -

Вза

имов

стре

чаем

ость

пре

дмет

ов в

кла

дах

эпох

и по

здне

й бр

онзы

и н

ачал

ьног

о эт

апа

ранн

его

жел

езно

го в

ека

на т

ерри

тори

и Ж

еты

су

№

клад

аТо

-по

рТе

с-ло

Ста

мес

как

ельт

-м

оло-

ток

До-

лото

Зер-

кало

Сер

пН

ожк

рючк

и /

шил

оБл

яха

кел

ьтБр

итва

Удил

а и

пр.

Нак

-к

копь

яН

ак-к

ст

релы

Сек

и-ра

кин

-ж

алк

отел

11

11

22

17

21

11

31

13

11

11

Брон

з. со

суд

41

25

22

11

43

11/

13

11

63

33/

1 вт

ок3

/

22

71

14

41

81

21

915

106

21

111

1 2

1; 1

зуби

ло1 пр

обой

ник

22

1 Бр

онз.

сосу

д

121

213

12

11

145

152

11

116

1; п

сали

и,

расп

реде

лите

ли

171

Про

низи

, ра

спре

дели

тели

и

пр.

181

1; 2

пар

ы п

сали

ев,

расп

реде

лите

ли19

2 па

ры2;

рас

пред

елит

ели

204

пары

, все

го 1

74

пред

мета

21Бл

яхи

от с

бруи

221,

пса

лии,

пря

жки

по

дпру

жны

е23

11

41

124

21

11

251

11

261

11

127

22

Наз

вани

я кл

адов

по

номе

рам:

1 –

Кай

тынь

, 2 –

Тур

ксиб

ский

, 3 –

Нов

оале

ксее

вски

й, 4

– К

амен

ское

пла

то, 5

– Ш

амш

и, 6

– С

укул

ук I,

7 –

Сад

овое

, 8 –

Кар

акол

I, 9

– С

укул

ук II

, 10

– Ту

юк,

11

– А

ндре

евск

ий, 1

2 –

Каме

нско

е (К

ырг

ызс

тан)

, 13

– Тю

п (И

ссы

к-Ку

ль),

14 -

Кара

кол

II, 1

5 –

Шам

алга

нски

й, 1

6 –

Исс

ык-

Куль

ский

, 17

– Ка

зенн

ый

сад

г. В

ерно

го, 1

8 –

Кич

и-А

ча, о

бъек

т №

5,

19 –

Кич

и-А

ча, о

бъек

т №

7, 2

0 –

Кы

зылт

оган

, 21

– Ба

рско

он I,

22

– Н

ово-

Пав

ловк

а, 2

3 –

с. К

амен

ка (И

ссы

к-Ку

ль),

24 –

Исс

ыкс

кий,

25

– из

Чуй

ской

дол

ины

, 26

– П

есча

ное

(Исс

ык-

Куль

), 27

–

Дар

хан

(Исс

ык-

Куль

)

99

5.1 Курильница. Случайная находка в 8 км западнее г. Есик, 1953 г. ЦГМ РК КП №8591

5.2 Курильница. Случайная находка между р. Большая Алма-Атинка и Поганка, 1912 г. ЦГМ РК КП №2281

Приложение 5 - Металлические котлы и курильницы Жетысу. Рисунки

5.3 Курильница. Ерменсай, 1993 г. ЦГМ РК КП №25195

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

100

5.5 Зооморфный декор котла. Случайная находка на территории д/о Совета министров, 1948 г. ЦГМ РК

5.6 Декор ножки металлического котла. ЦГМ РК КП №2280

5.4 Курильница. г. Алма-Ата. Раскопки М.К. Кадырбаева, 1979 г.

5.4б Курильница, фрагмент. г. Алма-Ата. Раскопки М.К. Кадырбаева, 1979 г.

5.4а Курильница, фрагмент. г. Алма-Ата. Раскопки М.К. Кадырбаева, 1979 г. Деталь

101

5.7 Металлический котел. Случайная находка А.К. Бендюко-ва в 5 верстах от г. Верного, 1912 г. ЦГМ РК КП №4041

5.8 Металлический котел. Случайная находка А.К. Бендюко-ва в 5 верстах от г. Верного, 1912 г. ЦГМ РК КП №7394

5.9 Металлический котел. Случайная находка А.К. Бендюко-ва в 5 верстах от г. Верного, 1912 г. ЦГМ РК КП №2306

5.10 Металлический котел. Случайная находка А.К. Бендю-кова в 5 верстах от г. Верного, 1912 г. ЦГМ РК КП

№7394 (2293)

5.11 Металлический котел. Найден близ Токмака Пишпек-ского уезда Семиреченской обл., 1908 г. ЦГМ РК КП №2290.

Раскопки Н.Н. Пантусова

5.12 Металлический котел. Случайная находка. Ущелье Чаманды, местность Бейше, 1901 г. ЦГМ РК КП №2289

5.13 Металлический котел. Случайная находка. Ур-ще Уч-Емчек Пишпекского уезда, 1905 г. ЦГМ РК КП №4040

5.14 Металлический котел. Случайная находка в районе г. Талгар, Куят-Курт, 1938 г. ЦГМ РК КП №2279

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

102

5.15 Металлический котел. Случайная находка. Татарская слободка, г. Алма-Ата, 1939 г. ЦГМ РК КП №2303

5.16 Металлический котел. Случайная находка. Татарская слободка, г. Алма-Ата, 1939 г. ЦГМ РК КП №2305

5.17 Металлический котел. Случайная находка в окрест-ностях г. Алма-Аты (с/з-комбинат «Красная заря»), 1930 г.

ЦГМ РК КП №2292

5.18 Металлический котел. Случайная находка при прокладке дороги к оз. Иссык, 1958 г. Музей археологии

РГП «Гылым ордасы», КП №1008

5.19 Металлический котел. Д/о Совета министров, 1944 г. ЦГМ РК КП №2302

5.20 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №2

5.21 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №3

5.22 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»,

КП №4 (188)

103

5.23 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №5

5.24 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы» КП №6

5.25 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»,

КП №7 (1007)

5.26 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №8

5.27 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №9

5.28 Металлический котел. Курорт «Каменское плато», 1962 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №10

5.29 Металлический котел. Входит в состав комплекса, обнаруженного по дороге к оз. Иссык, 1958 г. КП №1008

5.30 Металлический котел. Случайная находка на территории сан. «Турксиб», 1983 г. Музей археологии

РГП «Гылым ордасы»

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

104

5.31 Металлический котел. Случайная находка в 2 км от п. Панфиловский, окрестности г. Алма-Ата, 1988 г. Музей

К. Сатпаева РГП «Гылым ордасы». ММС №34

5.33 Металлический котел. Случайная находка в 2 км от п. Панфиловский, окрестности г. Алма-Ата, 1988 г.

5.32 Металлический котел. Случайная находка, п. «Путь Ильича», 1987 г.

5.34 Фрагмент металлического котла. Случайная находка. Комплекс Бесагаш, 1. Музей археологии

РГП «Гылым ордасы»

5.35 Фрагменты металлического сосуда. Случайная наход-ка. Комплекс Бесагаш, 1991 г. Музей археологии

РГП «Гылым ордасы», КП №63

5.36 Металлический котел. Случайная находка. Комплекс Бесагаш, 1991 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»

5.37 Металлический котел. Случайная находка. Комплекс Бесагаш, 1991 г. Музей археологии РГП

«Гылым ордасы», КП №59

5.38 Металлический котел. Комплекс Бесагаш, 1991 г. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»,КП №61

105

5.39 Металлический котел. Случайная находка над п. Калинино (Туздыбастау), 1994 г. Утрачен

5.40 Металлический котел. Случайная находка. Поселок сан. «Чимбулак», 1994 г. Утрачен

5.41 Металлический котел. Случайная находка. Текели, 1940 г.

5.42 Металлический котел. Случайная находка при распаш-ке огорода в районе г. Талгар или в г. Иссык.

Музей АГПУ им. Абая

5.43 Металлический котел. Случайная находка. ЦГМ РК КП №2299

5.44 Металлический котел. Случайная находка. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»

5.45 Металлический котел. Случайная находка. ЦГМ РК КП №2282

5.46 Металлический котел. Случайная находка, г. Алма-Ата (возможно, РУРТ). Музей археологии РГП «Гылым ордасы»

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

106

5.47 Металлический котел. Случайная находка5.48 Металлический котел. Случайная находка с. Песчаное, поднят со дна оз. Иссык-Куль. Музей Славянского Гумани-

тарного Университета, г. Бишкек

5.49 Металлический котел. Случайная находка. Место не установлено. Музей ИИЭ АН Кыргызстана, г. Бишкек

5.50 Металлический котел. Случайная находка. Свх им. Куй-бышева, Нарынская обл., Кыргызстан. Музей

ИИЭ АН Кыргызстана, г. Бишкек

5.51 Металлический котел. г. Жамбыл, карьер кирпичного завода с. Михайловка. ДОМ КП 885/2/Б-546

5.52 Металлический котел. Случайная находка, Жамбылская обл. ДОМ КП 7980

5.53 Металлический котел. Случайная находка, Жамбыл-ская обл. ДОМ КП 2929/Б-5

5.54 Металлический котел. Случайная находка при земляных работах на глубине ~ 2,0 м. Чунгурское ущ. (Жамбыл. обл.).

ДОМ КП 907/Б-3

107

5.55 Металлический котел. Случайная находка, свх им. Амангельды (Мойынкумский р-н Жамбыл обл.). Жамбылский

обл. музей. ДОМ КП 908/Б-4

5.56 Металлический котел. Случайная находка на пересече-нии ул. им. Розыбакиева и им. Виноградова,

г. Алматы, 1977 г. КП ЦГМ РК №14303

5.57 Котел чугунный. Случайная находка на пересечении ул. им. Розыбакиева и им. Виноградова, г. Алма-Ата, 1977 г.

ЦГМ РК КП №14304

5.58 Котел чугунный. Случайная находка на пересечении ул. им. Розыбакиева и им. Виноградова, г. Алма-Ата, 1977 г.

ЦГМ РК КП №14302

5.59 Котел чугунный. Иссыкский комплекс, 1953 г. ЦГМ РК КП №8589

5.60 Котел чугунный. Место находки не установлено, воз-можно, РУРТ (Алма-Ата). Музей археологии

РГП «Гылым ордасы»

5.61 Котел чугунный. Случайная находка, комплекс, Горный гигант, г. Алма-Ата, 1986 г.

5.62 Котел чугунный. Случайная находка, комплекс, Горный гигант, г. Алма-Ата, 1986 г.

5.63 Котел чугунный. Фрагменты. Место находки не уста-новлено. Музей археологии РГП «Гылым ордасы», КП №75

5.64 Котел чугунный. Место находки не установлено. Музей археологии РГП «Гылым ордасы»

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

108

6.1 Котел. Район п. Рахат. Случайная находка, 2008 г. Государственный историко-культурный

заповедник-музей «Иссык»

6.2 Котел, п. Коксай («Путь Ильича»). Случайная находка, 2011 г. Музей истории г. Алматы. КП №1232

6.3 Котел. Курган 3 мог. Улжан, 2007 г. 6.4 Котел. Случайная находка на р. Каргалинке. 1893 г. Государственный Эрмитаж, КП №1654/1

6.5 Котел. Случайная находка в 5 верстах от г. Верного, 1912 г. ЦГМ РК КП №2283 (по: Тасмагамбетов И., 2003, с. 55)

Приложение 6 – Металлические котлы и курильницы. Фотографии

109

6.6 Курильница. Случайная находка в районе п. Алатау, 1978 г. (по: Тасмагамбетов И., 2003, с. 18-19)

6.6а Курильница, фрагмент. Случайная находка в районе п. Алатау, 1978 г. (по: Тасмагамбетов И., 2003, с. 18-19)

6.7 Фрагмент металлического котла. Случайная находка на территории д/о Совета министров, 1948 г. ЦГМ РК

(по: Тасмагамбетов И., 2003, с. 142)

6.8 Большой Семиреченский алтарь. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

6.9 Жертвенный стол. Случайная находка в п. Турген, 2008 г. 1 – до реставрации, 2 – после реставрации в лаборатории ТОО «Остров Крым»

1 2

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

110

При

лож

ение

7 –

Пер

ечен

ь «к

ладо

в», с

одер

жащ

их м

етал

личе

ские

кот

лы н

а те

ррит

ории

Жет

ысу

и К

ырг

ызс

тана

Обс

тоят

ельс

тва

нахо

док

мес

то х

ране

ния,

шиф

рТи

п ко

тлов

(по

Н.А

. Бок

овен

ко,

1981

, 197

7)м

есто

обн

аруж

ения

Усло

вия

обна

руж

ения

Соп

утст

вую

щие

пре

дмет

ык

олич

еств

о и

разм

еры

кот

лов

Близ

г. В

ерно

го (А

лмат

ы),

на р

. Кар

гали

нка,

вы

ше

сада

Сап

ожни

кова

, 189

3 г.

Слу

чайн

ая н

аход

ка

Орн

амен

тиро

ван.

Пет

ли и

нож

ки

зоом

орфн

ые

1 ко

тел.

Вы

сота

: 60

смД

иаме

тр: ~

44,

5 см

Гос.

Эрм

итаж

№16

54/1

IV 1

Стан

ица

Над

ежди

нска

я (г.

Исс

ык)

. С

луча

йная

нах

одка

Най

ден

в ар

ыке

на

глуб

ине

2,85

м.

Орн

амен

тиро

ван

1 ко

тел.

Вы

сота

: 48,

5 см

Уте

рян

II 1

5 км

от

г. В

ерно

го (А

лмат

ы),

на п

ашне

ме

жду

рр.

Б. А

лма-

Ати

нкой

и П

оган

кой,

19

12 г.

Пол

урас

паха

нны

й ку

рган

(?),

глуб

ина

ямы

– 1

,42

м. В

сего

обн

аруж

ено

5 ме

тал.

кот

лов

и ку

риль

ница

Плу

г за

цепи

лся

за

нож

ку

котл

а с

изоб

раж

ения

ми

арха

ров,

ле

жав

шег

о св

ерху

и

прик

рыва

вшег

о ос

таль

ные

пред

меты

. О

ни н

аход

илис

ь в

котл

е бе

з по

дста

вки.

Орн

амен

тиро

ваны

. Нож

ки в

вид

е ар

харо

в (1

). Ж

елез

ный

– ра

ссы

палс

я

Кури

льни

ца с

изо

браж

ение

м че

тыре

х кр

ыла

тых

кош

ачьи

х хи

щни

ков

4 ко

тла

медн

ые.

1

коте

л –

чугу

нны

й.В

ысо

та: 5

0-56

см

Диа

метр

:72

смВ

ысо

та: 3

5-36

см

Диа

метр

: 36-

38,5

см

Вы

сота

: 55-

56,5

см

Диа

метр

: 46

смВ

ысо

та:

Диа

метр

: 59

см

ЦГМ

РК

№22

93

№23

06

№22

83

Утр

ачен

1: II

I 1

2: IV

1

3: IV

1

4: II

I 1

6 км

на

Ю-В

от

г. А

лма-

Ата

, свх

«К

расн

ая

заря

», л

евы

й бе

рег

р. Б

. Алм

а-А

тинк

а,

1930

г.

Сле

ды

ремо

нта,

де

форм

иров

ан,

повр

ежде

н1

коте

л.В

ысо

та: 5

1,5

смД

иаме

тр: 4

5 см

ЦГМ

РК

№22

92II

1

г. А

лма-

Ата

, в

р-не

пе

ресе

чени

я ул

иц

им. Г

огол

я и

Дун

ганс

кой

(Мас

анчи

)А

ртил

лери

йски

й ди

визи

он, 1

935

г. Гл

убин

а за

лега

ния

- 1,9

0 м

Коте

л не

бы

л ни

чем

закр

ыт,

запо

лнен

ле

ссом

, сто

ял у

стье

м вв

ерх.

Зак

опче

нРя

дом

нахо

дили

сь ф

рагм

енты

ке

рами

ческ

ого

сосу

да, к

ости

ж

ивот

ных,

зафи

ксир

ован

а пр

осло

йка

пепл

а

1 ко

тел.

Вы

сота

: 51-

52 с

мД

иаме

тр: 6

9,5–

72 с

м

ЦГМ

РК

№40

41II

I 1

Клх

Куя

т-Ку

рт, б

лиз г

. Тал

гар,

193

8 г.

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри п

рокл

адке

кан

ала

Сле

ды р

емон

та1

коте

лок.

Вы

сота

: 15

смД

иаме

тр: 2

1,5

см

ЦГМ

РК

№22

79II

I 2

(усл

овно

); пр

омеж

уточ

ный:

I B

2/ I

II 2

г. А

лма-

Ата

, Тат

арск

ая с

лобо

дка,

193

9 г.

В

верт

икал

ьном

сре

зе с

клон

а го

ры. Д

ва к

отла

. С

луча

йная

нах

одка

Стоя

ли н

ожка

ми в

верх

, на

ровн

ой

площ

адке

, на

расс

тоян

ии 1

,5 м

оди

н от

др

угог

о. С

леды

рем

онта

. Зак

опче

ны. 1

-й

орна

мент

иров

ан; 2

-й п

овре

жде

н

2 ко

тла.

1: В

ысо

та: 4

9-51

см

Диа

метр

:45с

м2:

Вы

сота

:42

смД

иаме

тр: 3

8,6

– 41

см

ЦГМ

РК

№23

03

№23

05

1: IV

1

2: IV

1

Близ

г. А

лма-

Ата

, на

терр

. д/о

«Ту

ркси

б»,

меж

ду К

амен

ским

пла

то и

р. А

лма-

Ати

нкой

, 194

6 г.

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри

вска

пыва

нии

огор

ода

на гл

убин

е 0,

80 м

Коте

л ст

оял

нож

ками

вве

рх н

а тв

ердо

й,

«точ

но п

осы

панн

ой п

есоч

ком»

, пл

ощад

ке

1 ко

тел.

Вы

сота

: 51-

52, 5

см

Диа

метр

: 44

см

ЦГМ

РК

№22

98IV

1

Близ

г.

Алм

а-А

та,

на

терр

. д/

о С

овет

а М

инис

тров

. 19

46 г

. С

луча

йная

нах

одка

в

саду

.В

сего

6 к

отло

в

Котл

ы б

ыли

вст

авле

ны о

дин

в др

угой

.1

- зо

омор

фны

й об

од о

т кр

ыш

ки к

отла

. 2

- сле

ды р

емон

та.

3-фр

агме

нт с

изо

браж

ение

м бы

ка

6 ко

тлов

.1:

Вы

сота

: 44

смД

иаме

тр: 4

5см

2: В

ысо

та: 2

6 см

Диа

метр

: 35-

36 с

м

Утр

ачен

ы.

ЦГМ

РК

№23

02 (?

)(7

228-

стар

ый)

1: IV

1

2: II

I 1 /

2

10 к

м от

г. И

ссы

к по

тра

ссе

в г.

Талг

ар.

На

дне

овра

га, в

яме

(?) Д

иаме

тром

2 м

, гл

убин

ой 2

,5-3

м. Н

а по

след

нем

усту

пе,

1953

г.

Все

три

бро

нз. к

отла

сто

яли

ввер

х но

жка

ми Б

люда

сто

яли

рядо

м, в

лож

енны

е од

но в

дру

гое.

О

рнам

енти

рова

ны. 1

– с

леды

рем

онта

. 3

– сл

еды

рем

онта

, деф

орми

рова

н,

повр

ежде

н

3 ме

дны

х ко

тла,

1 –

чуг

унны

й, 1

–

брон

з. (м

една

я) к

урил

ьниц

а, 1

–

жел

езна

я ку

риль

ница

, 2 б

ронз

. (м

едны

х) б

люда

4 ко

тла

1: В

ысо

та: 5

1-52

см

Диа

метр

: 50-

51 с

м2:

Вы

сота

: 49

смД

иаме

тр:4

2см

3: В

ысо

та: 3

8,5-

40,

5 см

Диа

метр

: 44-

45 с

м4:

Вы

сота

: 24,

7 см

Диа

метр

: 40с

м

ЦГМ

РК

№85

85

№85

86

№85

87

№85

89

1: IV

1

2: IV

1

3: II

2

4: IV

Близ

г. А

лма-

Ата

, в 3

км

к З

от ц

ентр

альн

ой

усад

ьбы

под

хоза

МВД

, 195

6 г.

Слу

чайн

ая

нахо

дка-

вы

паха

н

Было

два

кот

ла1

- руч

ки у

трач

ены

, пов

реж

ден.

2

- в о

блом

ках,

орн

амен

тиро

ван

полу

овал

ами.

Зак

опче

н

2 ко

тла.

1: В

ысо

та: 2

9 см

Диа

метр

: 30

см

ЦГМ

РК

№91

371:

I B

2(?

)

111

Близ

г. А

лма-

Ата

, п. «

Пут

ь И

льич

а».

Слу

чайн

ая н

аход

ка в

о вр

емя

ниве

лиро

вки

на н

ижне

й на

дпой

менн

ой т

ерра

се л

евог

о б.

р. А

ксай

, в у

р-щ

е Су

ук-К

айна

р, в

2 к

м С

-З п

.

Было

два

кот

ла1

– ор

наме

нтир

ован

, си

льно

де

форм

иров

ан. З

акоп

чен.

2

– на

тре

х но

жка

х, у

трач

ен

2 ко

тла

1: В

ысо

та: 3

5-41

см

Диа

метр

: 57

см

ЦГМ

РК

1: II

I 1

2: IV

1

г. А

лма-

Ата

. Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри

стро

ител

ьств

е, р

-н п

ерес

ечен

ия у

лиц

им. Р

озы

баки

ева

и В

иног

радо

ва, 1

977

г. В

сего

бы

ло т

ри к

отла

: 1-м

едны

й, 2

- чу

гунн

ые

1 - д

ефор

миро

ван.

Зако

пчен

3 ко

тла.

1: В

ысо

та: 6

1 см

Диа

метр

: 69-

70,5

см

2: В

ысо

та: 2

4 см

Диа

метр

: 36

см3:

Вы

сота

: 27

смД

иаме

тр: 3

9см

ЦГМ

РК

№14

303

№14

302

№14

304

1: II

2

Окр

естн

ости

г. А

лма-

Ата

, над

п. и

м.

Кали

нина

. Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри

земл

яны

х ра

бота

х на

вер

шин

е пр

едго

рной

во

звы

шен

ност

и, 1

994

г.

Стоя

л но

жка

ми в

верх

. Орн

амен

тиро

ван.

За

копч

ен. О

дна

нож

ка с

лома

на в

др

евно

сти.

Дно

про

бито

1 ко

тел.

Вы

сота

: 48

смД

иаме

тр: 4

2,5

см

Утр

ачен

IV 1

Свх

«Го

рны

й Ги

гант

» (г.

Алм

а-А

та)

В п

одва

ле ч

астн

ого

дома

, на

глуб

ине

1,20

-1,

40 м

. Чуг

унны

е ко

тлы

: в 1

986

г. –

два;

ра

нее

– ок

оло

10 к

отло

в

1 –

леж

ал н

а бо

ку; 2

– с

тоял

нож

ками

вв

ерх.

Раз

лома

ны, ф

рагм

енти

рова

ныФ

рагм

енты

кер

амик

и~1

2 ко

тлов

1: В

ысо

та:2

8 см

Диа

метр

: 28

см2:

Вы

сота

: 24

смД

иаме

тр: 3

3см

ЦГМ

РК

Каск

елен

ский

р-н

, Алм

а-А

тинс

кая

обл.

С

луча

йная

нах

одка

тра

ктор

иста

клх

им.

В

орош

илов

а вб

лизи

дву

х ра

спах

анны

х ку

рган

ов, 1

950

г.

1 ру

чка

утра

чена

. На

туло

ве «

были

ка

кие-

то и

зобр

ажен

ия»

1 ко

тел

Утр

ачен

III

Окр

естн

ости

г. А

лма-

Ата

, п. с

ан.

«Чим

була

к». П

од н

асы

пью

«хо

лма»

, на

кото

ром

росл

о де

рево

, вы

сото

й 2-

2,5

м,

холм

сне

сли,

199

4 г.

Стоя

ли

рядо

м на

но

жка

х.

Орн

амен

тиро

ван.

Зак

опче

н сн

аруж

и и

изну

три.

Сле

ды р

емон

та.

Пов

реж

ден

Рядо

м –

слой

золы

. На

учас

тке

встр

ечен

а ке

рами

ка2

котл

а1:

Вы

сота

: 56

смД

иаме

тр: 5

7,5-

62,3

см

Утр

ачен

ы1:

II 2

2:

II 2

Окр

естн

ости

г.

Алм

а-А

та,

в 2

км

от

п.

Пан

фило

вски

й,

БАК

. В

сл

ое

глин

ы

на

глуб

ине

~1,5

м.

С

луча

йная

на

ходк

а тр

акто

рист

а, 1

988

г.

Боль

шой

кот

ел с

тоял

вве

рх н

ожко

й,

внут

ри н

его

нахо

дилс

я ма

лый

коте

л. У

1-

го, б

ольш

его,

кот

ла у

трач

ен п

оддо

н (?

), де

форм

иров

ан, з

акоп

чен

снар

ужи

и из

нутр

и. О

рнам

енти

рова

н. 2

-й к

отел

за

копч

ен с

ильн

о

В 1

978

г. в

2,5

км ю

жне

е по

с.

Пан

фило

вски

й об

нару

жен

а ку

риль

ница

с ф

игур

ками

ве

рблю

дов

2 ко

тла.

1: В

ысо

та:3

8-39

см

Диа

метр

: 62-

63 с

м2:

Вы

сота

: 35

смД

иаме

тр: 3

8-39

см

Муз

ей

архе

олог

ии

РГП

«Г

ылы

м ор

дасы

»

Муз

ей и

м. К

.И. С

атпа

ева,

Д

ом у

чены

х (Г

ылы

м ор

дасы

)

1: II

1(?

)

2: II

1

Окр

естн

ости

г. А

лма-

Ата

, сан

. «Ту

ркси

б».

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри п

рокл

адке

тра

ншеи

на

глуб

ине

~1,2

0 м,

198

3 г.

1-й

коте

л:

орна

мент

иров

ан,

дефо

рмир

ован

, низ

под

дона

пов

реж

ден,

ут

раче

на 1

пет

ля. З

акоп

чен.

2-й

коте

л (?

): сл

еды

рем

онта

, лит

ейны

й бр

ак, д

ефор

миро

ван

Все

го б

ыло

3 к

отла

.1:

Вы

сота

:69-

78 с

мД

иаме

тр: 8

1 см

2: В

ысо

та: 3

3-39

см

Диа

метр

: 37

см

Муз

ей

архе

олог

ии

РГП

«Г

ылы

м ор

дасы

»

Муз

ей а

рхео

логи

и РГ

П

«Гы

лым

орда

сы»

1: II

2

2: II

1

Близ

г. А

лма-

Ата

, д/о

«Ту

ркси

б». С

луча

йная

на

ходк

а, 1

923

г.8

котл

овУ

теря

ны

Окр

естн

ости

г. А

лма-

Ата

, сан

. «Ка

менс

кое

плат

о». С

луча

йная

нах

одка

на

огор

оде,

19

62 г.

1-й:

час

ть т

улов

а ут

раче

на.

2-й:

сле

ды р

емон

та. Д

онце

отс

утст

вует

. С

легк

а за

копч

ен. 3

-й: о

рнам

енти

рова

н,

зако

пчен

, кон

цы 2

-х н

ожек

обл

оман

ы.

4-й:

зако

пчен

. 5-й

: орн

амен

тиро

ван,

ко

нцы

2-х

нож

ек о

блом

аны

, зак

опче

н,

в гл

ине.

7-й

: орн

амен

тиро

ван,

сле

ды

ремо

нта,

в гл

ине.

8-й

: 1 н

ожка

об

лома

на, з

акоп

чен,

в гл

ине.

9-й

: сл

еды

рем

онта

, час

ть т

улов

а ут

раче

на,

зако

пчен

. 10-

й: о

рнам

енти

рова

н, 1

но

жка

утр

ачен

а, за

копч

ен, в

глин

е

1: В

ысо

та:3

8,3

смД

иаме

тр: 4

2,3

см2:

Вы

сота

: 32,

5-38

,5 с

мД

иаме

тр:3

8-39

,5 с

м3:

Вы

сота

: 45

смД

иаме

тр: 4

3 см

4: В

ысо

та: 3

5 см

Диа

метр

: 48-

51 с

м5:

Вы

сота

:43

смД

иаме

тр:4

2см

6: В

ысо

та:3

4-35

см

Диа

метр

:48с

м7:

Вы

сота

: 44

смД

иаме

тр:4

2см

8: В

ысо

та:4

0-41

см

Диа

метр

:41с

м9:

Вы

сота

:30

смД

иаме

тр: 4

8 см

10: В

ысо

та: 4

3,5

смД

иаме

тр:4

5см

Утр

ачен

Муз

ей а

рхео

логи

и РГ

П

«Гы

лым

орда

сы»

1: IV

1

2:

пром

ежут

очны

й I E

3 /

III 1

3:

IV 1

4:

III (

2?)

5: IV

1

6: II

I 2 (?

) 7:

IV 1

8:

IV 1

9:

III 2

(?)

10: I

V 1

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

112

Окр

естн

ости

г. А

лма-

Ата

, в 1

км

ЮВ

В п

. А

лата

у. С

луча

йная

нах

одка

на

расп

ахан

ном

поле

. В р

айон

е –

посе

лени

я и

кург

аны

Орн

амен

тиро

ван.

Низ

под

дона

утр

ачен

1 ко

тел.

Вы

сота

(тул

ово)

: 31,

5 см

Вы

сота

(под

дона

сох

р.):

2,5

смД

иаме

тр: 4

1 см

Неи

звес

тно

II 1

Райо

н г.

Талг

ар, у

щел

ье С

олда

тска

я щ

ель,

лев

ый

бере

г р.

Бес

агаш

, при

ток

р.

Талг

арки

. Слу

чайн

ая н

аход

ка с

глуб

ины

~

2 м

1 –

обло

мок

боль

шог

о ко

тла,

кот

оры

й,

возм

ожно

, при

кры

вал

свер

ху о

стал

ьны

е ко

тлы

. О

рнам

енти

рова

н. З

акоп

чен.

2-й

: в

днищ

е от

верс

тие

11 х

7 с

м. В

озмо

жно

, бы

л по

ддон

.3-

й: к

отел

ок. 4

-й: м

иниа

тюрн

ый

коте

лок,

орн

амен

тиро

ван,

низ

под

дона

по

вреж

ден

(заг

нут

ввер

х). 5

-й: к

овш

, ча

сть

утра

чена

, зак

опче

н. 6

-й: о

блом

ок

сосу

да с

вер

тика

льно

й ду

гови

дной

ру

чкой

. 7-й

: чуг

унны

й(?)

На

мест

е на

ходк

и вы

явле

но ~

10

фра

гмен

тов

толс

тост

енны

х гл

инян

ых

сосу

дов

Все

го б

ыло

6-7

кот

лов.

1: Д

иаме

тр: ~

51

см2:

Вы

сота

: 20

смД

иаме

тр: 2

9,5

см3:

Вы

сота

: 13,

5 см

Диа

метр

: 21,

5 см

4: В

ысо

та: 2

0,5

смД

иаме

тр: 1

4.5

см5:

Вы

сота

: 7,4

см

Диа

метр

: 18

см

Муз

ей

архе

олог

ии

РГП

«Г

ылы

м ор

дасы

»1:

II 1

/ II

I (?)

2: I

B и

ли п

ро-

меж

уточ

ный:

I B

/ I

II

3: II

I 2

4: I

C 3

; II (

1977

)

Райо

н г.

Талг

ар, м

ежду

гг.

Талг

ар и

Исс

ык.

С

луча

йная

нах

одка

Два

кот

ла, н

аход

ивш

иеся

оди

н в

друг

ом

Сил

ьно

дефо

рмир

ован

ы. З

акоп

чены

1: Д

иаме

тр: 4

4-50

см

2: Д

иаме

тр: 3

9-40

см

Госу

дарс

твен

ный

исто

рико

-кул

ьтур

ный

запо

ведн

ик-м

узей

«И

ссы

к»

1: II

1 и

ли II

I 2:

II 1

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри р

аспа

шке

ого

рода

в

райо

не м

ежду

гг.

Талг

ар и

Исс

ык

Сле

ды р

емон

та П

овре

жде

н ни

з под

дона

1 ко

тел.

Вы

сота

: 20,

5 см

Диа

метр

: 21

см

Муз

ей А

ГПУ

(?)

I B 2

Р-н

г. И

ссы

к. С

луча

йная

нах

одка

при

пр

окла

дке

доро

ги в

ущ

елье

к о

зеру

, 195

8 г.

Орн

амен

тиро

ван.

Зак

опче

нКо

тел

вход

ил в

сос

тав

комп

лекс

а (к

лада

): на

коне

чник

коп

ья,

кинж

ал, у

дила

1 ко

тел.

Вы

сота

: 38

смД

иаме

тр: 3

9 см

Муз

ей

архе

олог

ии

РГП

«Г

ылы

м ор

дасы

»II

1

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри с

трои

тель

стве

ж

илог

о до

ма в

Кар

асай

ском

р-н

е п.

Кок

сай

(«П

уть

Иль

ича»

), 20

11 г.

1 ко

тел.

Вы

сота

: 57

смД

иаме

тр 7

6 см

Муз

ей и

стор

ии г.

Алм

аты

. К

П 1

232

III

Кург

ан 3

мог

. Улж

ан, 2

007

г.Д

но п

роби

то. Т

ри в

ерев

очки

.В

озмо

жно

, бы

л дн

ом в

верх

Кург

ан р

азгр

абле

н1

коте

л.

Вы

сота

: 52

смД

иаме

тр в

. 43

см

IV

Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри с

трои

тель

стве

дом

а в

райо

не п

ос. Р

ахат

(меж

ду Т

алга

ром

и И

ссы

ком)

, 200

8 г.

В д

онно

й ча

сти

две

дыры

, кра

я по

ддон

а ск

рош

ены

1 ко

тел.

Вы

сота

: 24,

5 см

Диа

метр

в. 2

2,5

см

Госу

дарс

твен

ный

исто

рико

-кул

ьтур

ный

запо

ведн

ик-м

узей

«И

ссы

к»

II

Слу

чайн

ая н

аход

ка в

рай

оне

п. Т

урге

нЗа

копч

ен, в

сло

е гл

ины

, одн

а но

жка

об

лома

на в

дре

внос

тиВ

ысо

та: 4

3,5с

мД

иаме

тр в

. 41,

5 см

Госу

дарс

твен

ный

исто

рико

-кул

ьтур

ный

запо

ведн

ик-м

узей

«И

ссы

к»Ж

ертв

енни

к. С

луча

йная

нах

одка

на

севе

рной

окр

аине

п. Т

урге

н пр

и па

хоте

Три

угла

скр

ошен

ы и

ли о

блом

аны

, тр

есну

т, сл

еды

рем

онта

, наг

арП

рямо

угол

ьник

111

х 1

16 с

м,

высо

та н

ожек

17,

5 см

, вы

сота

ж

ертв

енни

ка 3

1 см

Госу

дарс

твен

ный

исто

рико

-кул

ьтур

ный

запо

ведн

ик-м

узей

«И

ссы

к»Н

айде

н Н

.Н. П

анту

совы

м пр

и ра

скоп

ках

стар

ых

клад

бищ

бли

з г. Т

окма

к П

ишпе

кско

го у

езда

(Сем

иреч

ен. о

бл.),

190

8 г.

Сле

ды р

емон

таН

из п

оддо

на о

блом

ан1

коте

л.В

ысо

та: 4

6,5-

49 с

мД

иаме

тр: 4

7 см

ЦГМ

РК

№22

90II

2

Ущел

ье

Чама

нды

, ур

-ще

Бейш

е П

ржев

альс

кого

уез

да, 1

901

г.С

луча

йная

нах

одка

в с

клон

е го

ры, о

бмы

том

пото

ком

1 ко

тел.

Вы

сота

: 40

смД

иаме

тр: 4

0-43

,5 с

м

ЦГМ

РК

№22

89II

2

Ур-щ

е У

ч-Ем

чек

Пиш

пекс

кого

уез

да.

Слу

чайн

ая н

аход

ка у

под

нож

ия го

р, н

а зи

мнем

сто

йбищ

е, в

земл

е

Сле

ды р

емон

та. С

легк

а за

копч

енВ

мест

е с

котл

ом н

аход

илос

ь дв

а гл

инян

ых

сосу

да1

коте

л.В

ысо

та: 6

1-69

см

Диа

метр

: 64,

5 см

ЦГМ

РК

№40

40II

2

Ур. К

ой-С

ары

, с. Л

ебед

инск

ое

(Прж

евал

ьски

й уе

зд).

Слу

чайн

ая н

аход

каД

ве ч

асти

дву

х бр

онз.

(мед

ных)

по

дсве

чник

ов (к

урил

ьниц

?)

1 ко

тел

Мы

с Ко

й-С

ары

, в у

стье

р. Ж

еты

-Огу

з (И

ссы

к-Ку

ль).

Слу

чайн

ая н

аход

ка. 1

902

г.Д

ефор

миро

ван

1 ко

тел.

Вы

сота

: 29с

мД

иаме

тр: 3

8 см

ЦГМ

РК

№23

04II

I 1

113

п. К

амен

ка (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Под

нят

со д

наП

овре

жде

н, ф

рагм

енти

рова

нТа

м ж

е по

днят

ы б

ронз

. 4 п

ары

уд

ил, к

инж

ал, н

акон

ечни

к ко

пья,

ке

льт,

зерк

ало

1 ко

тел.

Вы

сота

: 24,

6 см

Диа

метр

: ~ 2

3 см

II 1

п. Б

осте

ри (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Слу

чайн

ая

нахо

дка

при

прор

ыти

и ар

ыка

Пов

реж

ден.

Воз

мож

но, б

ыл

подд

он1

коте

л.

Вы

сота

: 27

смД

иаме

тр (у

стье

): 35

х 4

2 см

III и

ли II

1

свх

им. В

. Куй

быш

ева

Нар

ынс

кой

обл.

(К

ырг

ызс

тан)

. Слу

чайн

ая н

аход

каП

овре

жде

н (д

ыра

), од

на р

учка

утр

ачен

а.

Рель

ефны

й зн

ак н

а ту

лове

1 ко

тел.

Вы

сота

: 56

смД

иаме

тр: 6

1 см

Муз

ей п

ри И

ИЭ

АН

К

ырг

ызс

тана

II 1

с. П

есча

ное

(оз.

Исс

ык-

Куль

). П

одня

т со

дн

аЗа

копч

ен. С

леды

рем

онта

Там

же

подн

яты

бро

нз.

нако

нечн

ик к

опья

, кин

жал

1 ко

тел.

Вы

сота

: 55

смД

иаме

тр (у

стье

): 53

х 5

7,5

см

Муз

ей С

лавя

нско

го

Гума

нита

рног

о Ун

ивер

сите

та

II 1

с. Д

арха

н (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Под

нят

со д

на

озер

аКо

тело

к с

утра

ченн

ой р

учко

й. О

блом

ок

боко

вины

кот

лаТа

м ж

е на

ходи

лись

2 к

инж

ала

1 ко

тело

к и

1 об

ломо

к ко

тла

1:

пром

ежут

очны

й I B

2 /

III 2

с.

Дар

хан

(оз.

Исс

ык-

Куль

). П

одня

т со

дна

оз

ера

II 1

(?)

с. Д

олин

ка (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Под

нят

со д

на

озер

аН

а ко

ниче

ском

под

доне

В к

отле

нах

одил

ись

слит

ки

брон

зы (м

еди)

и о

тбит

ые

запо

лнен

ия о

твер

стий

лит

нико

в

1 ко

тел

Близ

с. Ч

ильп

ек (И

ссы

к-Ку

льск

ая о

бл.).

С

луча

йная

нах

одка

в о

враг

е на

глуб

ине

1,5

м. Т

ри о

блом

ка м

едны

х ко

тла

и об

ломк

и чу

гунн

ого

леж

али

на с

толе

1 об

ломо

к с

петл

ей, з

акоп

чен.

2

обло

мок

– с

дуго

обра

зной

руч

кой.

3 –

со

скул

ьпту

ркам

и як

ов

Жер

твен

ный

стол

, 3 о

блом

ка

медн

ых

и фр

агме

нты

чуг

унно

го

котл

ов; о

блом

ки ж

аров

ни;

фраг

мент

ы гл

ин. п

осуд

ы,

фраг

мент

ы ч

угун

ного

кот

ла,

кост

и ба

рано

в. С

леды

кос

тра

Обл

омки

3-х

мед

ных

и фр

агме

нты

2-х

чуг

унны

хК

ГИМ

1: IV

1

Близ

с. С

емен

овка

, бер

ег о

з. И

ссы

к-Ку

ль,

у вп

аден

ия р

. Кок

-Доб

е в

р. М

алая

Ак-

Су.

Слу

чайн

ая н

аход

ка н

а гл

убин

е 1,

5-2

м

1 ко

тел

стоя

л вв

ерх

дном

, под

ним

– 2

ку

риль

ницы

. 2-

й ко

тел

стоя

л ря

дом,

за

полн

енны

й зе

млей

. П

од

котл

ами

стоя

ли 2

сто

ла.

1 –

петл

я ут

раче

на

2 ку

риль

ницы

, 2 ж

ертв

енны

х ст

ола.

Оди

н ко

тел

разр

убле

н2

котл

а1:

Вы

сота

: 41

смД

иаме

тр: 5

7 см

Гос.

Эрм

итаж

1: II

I 1

2: II

I 1

Ущел

ье К

арак

ол (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Слу

чайн

ая н

аход

ка1

коте

л.В

ысо

та: 3

5 см

Диа

метр

: 33,

5 см

КГИ

МК

П 9

/1IV

1

Ущел

ье К

арак

ол (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Слу

чайн

ая н

аход

ка, 1

913

г. (?

)1

коте

л.В

ысо

та: 3

9 см

Диа

метр

(уст

ье):

47 с

м

IV 1

Бере

г оз

. Исс

ык-

Куль

. Слу

чайн

ая н

аход

ка,

1873

г.«Б

ронз

. пье

дест

ал о

тре

х но

жка

х и

ночн

ик»

5 ве

рст

(5,3

0 км

) от

усть

я р.

Тю

п (о

з. И

ссы

к-Ку

ль).

Вы

рыт

IV 1

г. Те

кели

. Слу

чайн

ая н

аход

ка п

ри р

ыть

е мо

гилы

. 194

0 г.

на гл

убин

е 1,

20 м

1 ко

тел

Вы

сота

: 41

смД

иаме

тр: 3

3-36

см

Утр

ачен

I Д 3

(?)

г. Те

кели

Орн

амен

тиро

ван.

Зак

опче

н.

Деф

орми

рова

н. П

овре

жде

н1

коте

лВ

ысо

та: 5

6см

Диа

метр

: 56

см

Муз

ей а

рхео

логи

и РГ

П

«Гы

лым

орда

сы»

II 1

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оД

ефор

миро

ван.

Зако

пчен

1 ко

тел.

Вы

сота

: 32

смД

иаме

тр: 3

2-46

см

ЦГМ

РК

II 1

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

озмо

жно

, оз

. Исс

ык-

Куль

ЦГМ

РК

КП

№22

99

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

озмо

жно

, из

РУ

РТа

(Алм

а-А

та)

Фра

гмен

т чу

гунн

ого

котл

аВ

ысо

та: ~

22 с

мД

иаме

тр: 3

4 см

ЦГМ

РК

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

оз-м

ожно

, из

РУ

РТа

(Алм

а-А

та)

Фра

гмен

т чу

гунн

ого

котл

аД

иаме

тр: 4

8 см

ЦГМ

РК

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оС

леды

коп

оти.

Сле

ды р

емон

та1

коте

л.В

ысо

та: 7

1 см

Диа

метр

(уст

ье):

64

см

КГИ

МК

П 2

618

009/

5

II 1

ПРИЛОЖЕНИЯ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

114

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оЗа

копч

ен, п

есок

. Сле

ды р

емон

та. Н

из

подд

она

повр

ежде

н1

коте

л.В

ысо

та: 5

4 см

Диа

метр

: 66

см

Муз

ей п

ри И

ИЭ

АН

К

ырг

ызс

тана

II 1

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оО

рнам

енти

рова

н.

Зако

пчен

. С

леды

ре

монт

аП

овре

жде

н

1 ко

тел.

Вы

сота

: 59

смД

иаме

тр: 6

0 см

Муз

ей а

рхео

логи

и РГ

П

«Гы

лым

орда

сы»

II 2

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

озмо

жно

, РУ

РТЖ

елез

ный

коте

л. Ч

асть

утр

ачен

аВ

ысо

та: 2

4 см

Диа

метр

: 35,

5 см

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

озмо

жно

, РУ

РТФ

рагм

ент

чугу

нног

о ко

тла

Диа

метр

: 37

см

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оЧу

гунн

ый

коте

лВ

ысо

та: 1

5 см

Диа

метр

: 19,

5 см

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оВ

ысо

та: 3

2 см

Диа

метр

: 52,

7 см

III 1

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

о. В

озмо

жно

, РУ

РТ, г

. Алм

а-А

та, 1

979

г.Чу

гунн

ый

коте

л. Ч

асть

тул

ова

утра

чена

Все

го: 1

мед

ный,

2 ц

елы

х чу

гунн

ых,

фра

гмен

ты е

ще

от

2-х

чугу

нны

х, к

урил

ьниц

а с

фигу

ркам

и ко

нны

х лу

чник

ов

Вы

сота

: 24

смД

иаме

тр: 4

1 см

свх

им. А

манг

ельд

ы (М

ойы

нкум

ский

р-н

Ж

амбы

л об

л.).

Слу

чайн

ая н

аход

каО

рнам

енти

рова

н. П

оддо

н де

форм

иров

ан1

коте

лВ

ысо

та: 6

8-72

см

Диа

метр

: 63-

68 с

м

Жам

былс

кий

обл.

муз

ей.

ДО

М К

П-9

08

Б-4

II 1

клх

«Акк

уль»

(Жам

был.

р-н

, Жам

был.

об

л.).

Слу

чайн

ая н

аход

каО

рнам

енти

рова

н1

коте

лВ

ысо

та: 3

0 см

Диа

метр

: 24

см

Жам

былс

кий

обл.

муз

ей.

ДО

М К

П 2

929

Б-5

II 1

Чунг

урск

ое у

щел

ье (Ж

амбы

л. о

бл.).

С

луча

йная

нах

одка

при

земл

яны

х ра

бота

х на

глуб

ине

~2,0

м

Деф

орми

рова

н, т

ресн

ут, н

из п

оддо

на

загн

ут в

верх

. Гру

бо в

ыпо

лнен

1 ко

тел.

Вы

сота

: 52

смД

иаме

тр: 4

3-51

см

Жам

былс

кий

обл.

муз

ей.

ДО

М К

П 9

07

Б-3

II 2

г. Ж

амбы

л, к

арье

р ки

рпич

ного

заво

да,

с. М

ихай

ловк

а.С

луча

йная

нах

одка

1: С

леды

рем

онта

. Деф

орми

рова

н, д

ыра

в

туло

ве. П

оддо

н от

дель

но.

2: П

овре

жде

н, де

форм

иров

ан. В

озмо

жно

, бы

л по

ддон

.3:

Орн

амен

тиро

ван.

Раз

лома

н,

част

ь ут

раче

на, п

оддо

н от

дель

но. 4

: Д

ефор

миро

ван,

ды

ра, с

леды

рем

онта

1: В

ысо

та: 3

4 см

Диа

метр

: 36,

6 см

2: В

ысо

та: 5

8 см

Диа

метр

: 42

см

3: В

ысо

та: 3

6,5

смД

иаме

тр: 4

1 см

4: В

ысо

та: 4

9,5

смД

иаме

тр: 4

8 см

Жам

былс

кий

обл.

му

зей.

Д

ОМ

КП

888

Б-5

44

ДО

М К

П 8

89

Б-54

7

ДО

М К

П 8

85/2

Б

-546

ДО

М К

П 8

85/1

Б

-545

II 1

или

III 2

II 1

II 1

II 1

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оД

ефор

миро

ван.

Разл

оман

, 1 р

учка

утр

ачен

а. Н

из

подд

она

скро

шен

Вы

сота

: 46-

50 с

мД

иаме

тр: 4

5 см

ДО

М К

П 7

980

II 1

Райо

н с.

Луг

овог

о (Ж

амбы

л. о

бл.)

Вы

сота

: 60

смД

иаме

тр (у

стье

): 60

см

Кра

евед

ческ

ий м

узей

с.

Луг

овое

II 2

Мес

то н

аход

ки н

е ус

тано

влен

оН

а по

ддон

е, за

плат

ы, н

из п

оддо

на

скро

шен

Вы

сота

: 40

смД

иаме

тр (у

стье

): 63

см

Отд

ел а

рхео

логи

и И

ИЭ

А

Н К

ырг

ызс

тана

, Биш

кек

II 1

СОДЕРЖАНИЕ

Редактордан ………………………………………………………………………………………………...... 5От редактора ……………………………………………………………………………………………........ 6Предисловие …………………………………………………………………………………………........… 7Введение ……………………………………………………………………………………………...........… 8Состав кладов металлических изделий …………………………………………………………….......… 13Типология металлических котлов ……………………………….........................................….......……… 34Топо-ландшафтная ситуация находок кладов с металлическими котлами ……………………......…… 45Культурно-историческая атрибуция памятников …………………………………………………...…… 52Семиотический статус металлических котлов: опыт реконструкции ……………………………..…… 58Клады в системе мифо-ритуального комплекса саков …………………………………………...……… 68Заключение …………………………………………………………………………………………....…… 79Список литературы …………………………………………………………………………………...…… 81Түйін ………………………………………………………………………………………………...……… 91Summary ...…………………………………………………………………………………………....…….. 92Список сокращений ...………………………………………………………………………………....…... 94Приложения ...………………………………………………………………………………………....…… 95

Научное издание

Джумабекова Гульнара Саиновна,Базарбаева Галия Аппазовна

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

Ответственный редактор – А.З. Бейсенов

Компьютерная верстка и дизайн – О.В. Кузнецова

Фотоснимок для оформления обложки предоставлен Олегом Беляловым. Контурный рисунок на обложке и колонтитулах – изображение животного,

нанесенное на тулово котла (см. рис. 5.5; 6.7 в настоящей книге).В книге использованы фотографии, выполненные Олегом Беляловым,

Ольгой Кузнецовой, Даной и Элиной Алтынбековыми, а также снимки из фототеки Государственного Эрмитажа.

Иллюстрации в графике выполнены художником Жанболатом Жанабаевым.На четвертой странице обложки фото авторов

(справа – Г. Джумабекова, слева – Г. Базарбаева) выполнено Ольгой Кузнецовой.

Подписано в печать 20.12.2013 г. Формат 60х84/8.Усл. п.л. 25,2 Гарнитура «Times». Тираж 230 экз.

Отпечатано в типографии «Хикари»

Приложение 8 – Расположение некоторых комплексов с металлическими котлами и курильницамиПРИЛОЖЕНИЕ 8

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

ПРИЛОЖЕНИЕ 8

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ БРОНЗЫ ЖЕТЫСУ

Расположение некоторых комплексов с металлическими котлами и курильницами

1. Урочище Майбулак Жамбылского района Алматинской области2. Колхоз им. К. Ворошилова (Джандосово) Каскеленского района Алматинской области (1950 г.)3. Поселок «Путь Ильича»4. Район пионерского лагеря «Айболит»5. Участок между реками Б. Алматинка и Поганка (1912 г., пашня Бендюкова)6. Участок на реке Каргалинка (1893 г.)7. Совхоз «Красная заря» (1930 г.)8. Поселок Ерменсай9. Подхоз МВД (1956 г.)10. Совхоз «Горный гигант»11. г. Алматы, пересечение улиц им. аль-Фараби и им. Маркова12. Склон горы Кок-Тобе13. г. Алматы, РУРТ14. Санаторий «Турксиб»15. Курорт «Каменское плато»16. г. Алма-Ата, «Татарская слободка» (1939 г.)17. Дом отдыха Совета Министров (1946 г.)18. Большой семиреченский алтарь (Старая Кульджинская дорога, 1884 г.)19. Южнее п. Калинино20. Севернее п. Калинино, на пашне21. Подстанция сан. «Чимбулак» Талгарского района22. Колхоз Куят Курт (Талгар, 1938 г.)23. У выхода из ущелья Талгар на правом берегу реки24. Участок слияния рек Левый и Правый Талгар

25. Солдатская щель, левый берег реки Бесагаш26. По трассе от г. Талгар в г. Иссык (1953 г.)27. Дорога к озеру Иссык в ущелье (1958 г.)28. Поле в 1 км ЮЮВ от п. Алатау Медеуского района г. Алматы (1979 г.)29. Район БАКа в 2 км от п. Панфиловский Медеуского района г. Алматы (1988 г.)30. Станица Надеждинская (г. Есик, 1903 г.)31. В 1 км севернее п. Алатау Медеуского района г. Алматы, пашня (курильница)32. Поселок Коксай («Путь Ильича»), 2011 г.33. В районе п. Рахат, 2008 г.34. Поселок Турген, 2008 г.35. Мкр. Улжан, северо-западная окраина г. Алматы, 2007 г.