№6(2014)

Учредитель и редакция журнала : ООО «Витпостер»

Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич

Редакционная коллегия:

Àíàòîëèé ÀÍÄÐÅÅÂ, Ãëåá ÀÐÒÕÀÍÎÂ, ïðîòîèåðåé Ïàâåë ÁÎßÍÊÎÂ, Àëåêñåé ÂÀÐÀÊÑÈÍ, Èâàí ÃÎËÓÁÍÈ×ÈÉ (Ìîñêâà), Ñâåòëàíà ÅÂÑÅÅÂÀ, Íèêîëàé ÊÎÍßÅ (Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Âÿ÷åñëàâ ËÞÒÛÉ (Âîðîíåæ), Âëàäèìèð ÌÀÊÀÐÎÂ, Ãëàí ÎÍÀÍßÍ (Ìîñêâà), Âèêòîð ÏÅÒÐΠ(Ðîñòîâ-íà-Äîíó), Âàëåíòèíà ÏÎËÈÊÀÍÈÍÀ, Åëåíà ÏÎÏÎÂÀ, Èâàí ÑÀÁÈËÎ (Ìîñêâà), Âàëåðèé ÑÄÎÁÍßÊΠ(Íèæíèé Íîâãîðîä), Âëàäèìèð ÑÊÂÎÐÖΠ(Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Àëåêñàíäð ÑÎÊÎËÎÂ, Ñåðãåé ÒÐÀÕĘ̀ÍÎÊ, Þðèé ÔÀÒÍÅÂ, Èâàí Ù¨ËÎÊΠ(Âîðîíåæ)

МИНСК

ÈÇÄÀÅÒÑß Ñ 2007 ÃÎÄÀ. Ñ 1999 ÏÎ 2006 ÂÛÕÎÄÈË ÏÎÄ ÍÀÇÂÀÍÈÅÌ «ÍÅÌÈÃÀ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÍÀß»

Ë È Ò Å Ð À Ò Ó Ð Í Î -ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÛÉ ÆÓÐÍÀË

Издание безгонорарноеАдрес редакции: 220039, г. Минск, ул. Чкалова, 38/1, тел. 220-20-40.Для писем: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. E-mail: aavrutin1@gmail.comСтильредактор Г. В. Ширкина.Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ.Свидетельство о регистрации № 1348 от 03.05.2010.Подписано в печать 03.10.2014. Формат 70х100/16. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 16,12. Уч.-изд. л. 15,84.Тираж 1000 (1-й з-д 1–355) экз. Зак. № 598. Цена договорная.

Издатель ООО «ВИТпостер». Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий №1/98 от 02.12.2013.

Типография ООО «Бизнесофсет».Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий№2/28 от 12.12.2013.

Пр. Независимости, 95/3-7, 220043, г. Минск.Тел./факс: (017) 280 13 80 E-mail: boprint@tut.by

© «Новая Немига литературная», № 6, 2014

СОДЕРЖАНИЕ ПОЭЗИЯ ЮРИЙ ЮРЧЕНКО. Никто не ответит тебе. Стихи .......................... 3

ПРОЗА НАТАЛИЯ НОВАШ. Деревянная девочка, или Ди – королева кукол. Повесть ........................................................ 9

ПОЭЗИЯ АНДРЕЙ ПОПОВ. Прикосновение. Стихи ............................................ 43

ПРОЗА МАРИНА КАЛАШНИКОВА. Подарок к Рождеству. Рассказ ........ 48

ПОЭЗИЯ СВЕТЛАНА СУПРУНОВА. Куда ты спешишь, человек? Стихи ... 68

ПРОЗА МИХАИЛ СТРЕЛЬЦОВ. Тихий глашатай. Рассказ ............................ 72

ПОЭЗИЯ ВИКТОР ХАТЕНОВСКИЙ. К Отчизне в гости. Стихи ................... 78

СВЕТЛАНА МАКАРОВА-ГРИЦЕНКО Я подойду к тебе сама. Стихи ............................................................. 81

ПРОЗА НИКОЛАЙ ГОЛОВКИН. Дедово подворье. Рассказ ........................ 84

ПОЭЗИЯ НИНА ЯГОДИНЦЕВА. В белый сумрак. Стихи ................................. 92

ПРОЗА МАРИНА МАТВЕЕВА. Букет синих гиацинтов. Повесть ................ 96

ПОЭЗИЯ СВЕТЛАНА КУРАЧ. Тайна славянки. Стихи ..................................... 109

ОНИ УШЛИ, АНДРЕЙ РОМАНОВ ОНИ ОСТАЛИСЬ Где над Мойкой – проблески салюта... Стихи .............................. 115

БОРИС ГАНКИН. Все мы вернёмся. Стихи .................................... 120

ПРОЗА ЕЛЕНА ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН. Два рассказа ................................. 124

РУССКОЕ ФЕЛИКС ЧЕЧИК. Чтоб вернуться под вечер... Стихи ............... 132

ЗАРУБЕЖЬЕ СЕРГЕЙ ШЕЛКОВЫЙ. Живая планида моя. Стихи ..................... 137

ПУБЛИЦИСТИКА ДМИТРИЙ ДАРИН. Русский демос ....................................................... 146

КРИТИКА НИНА ТИХОМИРОВА. «Живые трепетные нити». О лирике Валерия Хатюшина в свете классической традиции ...............170

ЕВГЕНИЙ КРАСНУШКИН. Десятая книга поэта ............................ 181

ЧАСОВНЯ ПРОТОИЕРЕЙ ПАВЕЛ БОЯНКОВ. Царица Савская ................... 189

АРМИЯ ВЛАДИМИР МАКАРОВ К вопросу об идеологии, патриотизме и терроризме... ............ 191

В КОНЦЕ НОМЕРА ЕФИМ ГАММЕР. Иронические рассказы ......................................... 196

Юрий Юрченко – поэт, драматург, актер – родился в 1955 году в Одес-ской пересыльной тюрьме. Детство и юность прошли на Колыме в таежном поселке. В 1982 году окончил Грузинский театральный институт, в 1987 – Ли-тературный институт им. А.М. Горького. Работал актером в театрах Тбилиси, Хабаровска, Владивостока, Москвы.

С 1979 года публиковался в журналах, альманахах и антологиях: «Юность», «Огонек», «Театр», «Литературная учеба», «Драматург», «Литературная Гру-зия» и др. С середины 80-х годов пишет для театра. Автор семи книг стихов и пьес.

В 1990 году выехал в Германию, с 1992 года по настоящее время жи-вет во Франции. Окончил аспирантуру в Сорбонне (русский поэтический театр). На международном поэтическом турнире им. А.С. Пушкина в Лондо-не (2004 г.) был назван публикой королем поэтов.

Юрий ЮРЧЕНКО

ПоэзиЯ

Никто не ответит тебеБЕЛОРУССКИЙ ВОКЗАЛ

Небо затянуто серою коркою...Прожито. Пройдено. Крест.Вот и кончается улица Горького –Ночь... Барановичи... Брест...

Ловится, помни, – в купе, или в номере –Каждое слово и звук...Входишь в ОВИР, чтобы выйти в ГанновереИ оглядеться вокруг...

Поезд отправится дальше, до Кёльна,И – закружит карусель...Быстро привыкнешь и будет небольно:Вена... Лозанна... Брюссель...

Что же терять мне, колымскому школьнику? –Нет, ничего мне не жаль.Катится глобус по полю футбольному –Бостон, Мадрид, Монреаль...

В этом таланте есть что-то порочное –Всюду быть – в меру – своим...Вот и кончается повесть о Родине –Мюнхен... Иерусалим.

Небо закатное, серое, мутное,Вот – обагрились края...

...Дай задержаться же хоть на минуту мне,Господи, воля Твоя...

4 Юрий Юрченко

* * * Ни прощенья, ни прощания –Так отныне мне и жить...В русской церкви, здесь, в Германии,Панихиду отслужить...

Вспомнить давнее, забытоеИ коснуться лба рукой:Душу, Господи, рабы ТвоейСо Святыми упокой...

Мать в Тебя, Спаситель, верила, –Ты уж там своим вели,Чтоб открыли Твои двери ей,Во дворы Твои ввели...

Сердце бедное, разбитоеВезут зимнею Москвой...Душу, Господи, рабы ТвоейСо Святыми упокой...

И прости грехи ей вольныеИ невольные – сполнаЗдесь отмучилась, довольно ей –Не война, так Колыма...

И последний снег кружит над ней,Над холодною щекой...…Душу, Господи, рабы ТвоейСо Святыми упокой...

Тень от берега отчалила......Дай ей угол где-нибудь,Где ни боли, ни печали нет –Дай ей, Боже, отдохнуть...

Небо темное, закрытое,Над безмолвною рекой......Душу, Господи, рабы ТвоейСо Святыми упокой...

* * * Есть что-то такое, что выше всего, –Кто знает, что это такое?..И надо, пожалуй, уехать в селоИ жить в тишине и покое.

Ходить на охоту, стрелять глухаря,Как в детстве стрелял куропаток...И свет в своем доме гасить уходя.Пора привести все в порядок.

Жениться. И школьным учителем стать.Столичных гостей сторониться.И Пушкина, будто впервые, читать,И плакать над каждой страницей...

* * *Человек не хорош и не плох (Сам как есть – без патетики если);Он красив и талантлив, как Бог,И – уродлив, бездарен… Всё вместе.

Два в одном: ляжет грудью на дзотИ – предаст за пятак, за полбанки,На пожаре младенца спасетИ – соседа зарежет по пьянке.

Не суди. Но решай только сам –Каждый раз, вновь и вновь – для себя лишь:Иль взовьешься – на миг – к небесам, Иль – в грязи этот миг изваляешь.

* * *В этой комнате заштореннойДо меня, случайного, Было столько наговореноНежного, тайного...

И почти тридцатилетнего – Ты, ребенок ласковый, – Ты пытаешься жалеть меня,Вдруг затихнув на слове...

Вот и волосы подобраныИ повязкой схвачены...Расстаемся мы по-доброму,Ни о чем не плачем мы...

5Никто не ответит тебе

* * * «…И, томимый неясной тоской…»

И.М. И.М.

…Ночью разбудит его немота, Будет, томимый неясной причиною, Глухо мычать, головою мотать, Музыку слышать, едва различимую... Выйдет на улицу, капли дождя Будет глотать, запрокинувши голову, Сядет к окну – в доме дождь переждать, Там и уснет он, не чувствуя холода... Утром уснет, а очнется лишь затемно – Женщина будет по имени звать его (Соображать будет сбивчиво, путано), Тонкие пальцы по свежеоструганной До�ске дверной будут тихо отстукивать Только двоим им известный сигнал, То есть строфу со строкою в начале: «...Помните – двое, на старом причале?..» ……………………………………………………………

...Голос умолкнет, и стук прекратится, Будет слеза к подбородку катиться, Ночь будет виснуть бездонной воронкою, И тишина будет рвать перепонки, и... Бросится плащ и ботинки искать, Дверь распахнет в город с темными окнами... Но – на пороге про всё он забудет, Сядет одетый к столу, что-то будет Долго писать на обрывке листка, Утром уснет у окна одинокого С треснувшей дужкой очков у виска…

* * *…Белая лебедь на Чистых Прудах…Что-то ты плачешь? Что-то ты стонешь?..Воду зеленую крыльями тронешь, –Что-то ты ищешь в дрожащих кругах?

Стихнешь. Устанешь. Захочется спать.Голову спрячешь. Доброе вспомнишь.На воду белые перья уронишь –Значит, пора уже снегу упасть…

– Что это – сон? стих?..– Осень… Зима… Спи…

* * *«…Этот поезд уходит навек,

Этот поезд отходит в крушенье...»

И. М.И. М.

Сосед мой, Игорь Меламед, Поэму пишет о бессоннице, И ночью босый ко мне ломится – Но у меня бессонниц нет.

Казалось бы, что должен я Карандаши ломать в отчаянье, И вслушиваться в шум дождя, И в утлой рифме в ночь отчаливать;

Не от него ушла жена, Не им забыт родимый угол, Меня б бессонница должна Казнить за то, что предал друга...

Но он, сосед мой, Меламед, Он обобрал меня бессовестно – Мою любовь, мой плач, мой бред – Он все вогнал в свои «бессонницы»...

И для его больной души Все, что не Музыка, – вторично: Не будет рельсы класть в глуши, Но будет здесь глушить «столичную»...

А я умею быть любым, Я уголь в топку засыпаю...Чужою женщиной любим, Я крепко, тупо засыпаю...

6 Юрий Юрченко

* * *«Любимая – жуть!

Когда любит поэт…»

Б. ПастернакБ. Пастернак

…Дыханье сбивается, губы немеют –Я тему веду, как дышу, как умею,Чтоб вдруг оборвать при великом народеНа самой высокой – неслыханной – ноте…Бывают у каждого эти – до стона –Мгновенья, что требуют встречи достойной.Все прежнее – только настройка оркестра –Так ждут революции, смерти, ареста.Любимая! Жуткое счастье какое –Пропеть твое имя над черной рекою!Любимая, как это больно, как больно –В осенней Москве повстречаться с тобою...

Когда ты в отъезде, но здесь твои вещи,Когда ты уходишь – надолго, навечно,Когда идут слезы от сильного ветраИ прячешь лицо за зеленым вельветом,Когда твое тело целуют другие –Люблю тебя, как на Земле – не любили!

* * *Пока ты не выучил текст,И знаешь о роли ты мало,И мало известно о тех,Кто выйдет на сцену к финалу,

Пока еще хочется житьИ все за столом еще общим,Пока ты чужое не обжил –Уйди, заболей, откажись!

Пой с другом веселые песни,Смеши всех до слез в водевиле,Но если – всерьез и навылет –Меняй режиссера и пьесу!

Пока и она не всерьезПримерила длинное платье,Но в сцене прощания – плачет,А стоит ли что ее слез?..

Пока не премьера – прогоны,Пока до исхода – два года –Завой от предчувствия дикого,Беги, хоть на радио диктором!

Но нет – ты увлекся сюжетом,Забылся, свалял дурака,Ты предан уже, но покаЕще ты не знаешь об этом,

И не уследил, старина,За ней ты, за жестом, за речью –Офелией, Ниной ЗаречнойУходит с премьеры она.

Тебе был известен финал,Ты знал, чем за это заплатишь,Но девочка меряла платье –И ты ничего не менял.

* * *И.Х. И.Х.

По ночной по холодной тропеИз своих коммунальных развалинПриходили поэты к тебе,Пили, души тебе изливали...

Всё прощался и плакал один:«Вот, весна, мол, и вены набухли...»И неверной рукой выводилВ сотый раз он последние буквы...

А другой всё мотал головойИ цитировал Блока...

И не знали – ни тот, ни другой, –Как тебе одиноко...

7Никто не ответит тебе

* * *«…Обернись, спой вполголоса мнеЧто-нибудь о любви и войне,Обернись, обмани, обморочь –Спой «Землянку», спой «Темную ночь»…»

Я пел «Землянку»… Представлял:(Ночь… передышка ненадежная…)Что это мне бой предстоял,Что это ты не спишь и ждешь меня…

Я пел «Землянку»… И войнаВ меня вцеплялась мертвой хваткою –И ты меня ждала одна,В ночи, над детскою кроваткою…

Смешались годы, берега,Огни далекие и – близкие,Волокаламские снегаИ – сопки синие, колымские…

Я пел «Землянку»… Боже мой! – Счастливей был ли я когда еще? – Я пел для женщины одной,Меня всенощно oжидающей…. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Конечно, это бред и вздор –Не мог быть с теми я солдатами…И вечность минула с тех пор,Как прилетел к тебе когда-то я.

Стою – вчера как будто лишь –Влюбленный, на пороге замерший,И ты – так просто – говоришь, Что за другого вышла замуж ты…

Не умер. И женат не раз.Не знаю – где же ты и что же ты...И – без высоких, громких фраз –Нескучно годы были прожиты…

Но лишь запел «Землянку» я –Качнулись каменные зданияИ обрела любовь мояТвое святое ожидание…

И захотелось жизнь моюОтдать за ночь – там, перед схваткою,Где я – в снегах – тебе пою.Где ты – над детскою кроваткою…

* * * Вот и все. И вещи собраны.Осень выследила нас.Голоса молчаньем сорваны –Помолчим в последний раз.

Комаров из дома выгонитДым «Герцеговины Флор»,А когда до пальцев выгорит –Время. Кончен разговор…

* * *«...Мы жили тогда

на планете другой».

Георгий ИвановГеоргий Иванов

Оглянешься ночью случайно –Холодные звезды, река...И вздрогнешь, услышав звучаньеМелодии издалека...

Увидишь залив... городишко...И всё, чем ты не дорожил...И вспомнишь, как с юной латышкойУ моря дремотного жил.

И вспомнишь – и сосны, и лето,И осень… и ветер в трубе…

Но с этой далекой планетыНикто не ответит тебе.

8 Юрий Юрченко

ПРОЩАНИЕ С ЛИТИНСТИТУТОМ

Слышу далекие я голоса, Вижу чужие огни по Вселенной... В жизни такая пошла полоса – Еду я в Грузию на поселенье.

Серым затянет последнюю быль, Поезд отправится в сонную небыль... Мог ли я птиц этих мокрых забыть?.. Книги намокли, и были нелепы Все, кто пришел проводить меня в путь, – Блок был печален, курил с Меламедом, Хлебников буркнул: «Пиши, не забудь...» Осип Эмильич грузинским поэтам Передавал всем поклоны, приветы, Книгу с конвертом для Тициана... Тучи тяжелые плыли густые... Света Максимова тоже грустила, Но не меня целовала, а Яна, Долгую песню тянул Улзытуев, Хролова дула в трубу золотую...

Я оставлял их на мокром перроне, Я их жалел и любил почему-то... Пушкина не было, Пушкин был болен, Но Бенкендорф на перроне шпионил, И разгоралось московское утро...

* * *Зачем иду я воевать?Чтоб самому себе не врать,Чтоб не поддакивать родне –«Ты здесь нужней, чем на войне.Найдётся кто-нибудь другой,Кто станет в строй, кто примет бой...»За это «неуменье жить»Не грех и голову сложить.

Наталия НОВАШ

ПрозА

ДЕРЕВЯННАЯ ДЕВОЧКА,ДЕРЕВЯННАЯ ДЕВОЧКА,или Ди – королева куколили Ди – королева кукол

ПОВЕСТЬПОВЕСТЬ

Конечно, в условиях «военного времени» – а для человечества, исчезавше-го с лица земли, это военное время кончиться не обещало, – в условиях этого трудного времени и брачный контракт с целым выпускным классом был делом обычным – даже на Европейских Айлах не придерживались моногамии. Но коро-левская семья была единственным исключением и не признавала многожёнства. Финансовый же статус семьи Маликов обязывал Али иметь не менее дюжины обитательниц в его гареме. Однако все знали, что Али метит на королевский пре-стол, и поэтому в порядке исключения был заключён необычный моноконтракт. Это было не просто исключением, но почти нарушением закона, и для того, чтобы как-нибудь в этой патовой ситуации обойти закон, Али был вынужден заклю-чить ещё с каждой из нас липовый брачный договор... с тем, чтобы потом его нарушить. Никто из подруг Регины и не собирался этот договор выполнять, все бы мы добровольно отказались от брака из уважения и любви к Рег, но чтобы все выглядело безупречно ещё и юридически, хитрыми юристами был придуман особый пунктик: измена невест, о которой было бы объявлено при свидетелях, уничтожала контракт. Мы только считались невестами Али и собирались пожить в его гареме, пока каждая не решит какие-то свои проблемы. Поэтому мне ничто не мешало воспользоваться гостеприимством Али, тем более что он и сам сейчас предлагал его всем и каждому. «И если найдётся такая страждущая душа, – вещал уж в который раз у меня над головой сладкий голос, – я окажу ей свою искреннюю помощь и гостеприимство...»

Кто-то тронул меня за плечо. Я отвела глаза от лица на экране и подумала, что с головой у меня не всё в порядке: слева надо мной нависло второе лицо Али...

Окончание. Начало в №5, 2014 г.Окончание. Начало в №5, 2014 г.

10 Наталия Новаш

Два Алекса смотрели на меня в упор: один в дурацкой чалме со скорбно-фаль-шивым выражением печали, а второй – выглядевший как всегда – с таким откро-венным торжеством пожирал меня глазами, что это заставило меня задуматься и отрезветь.

– Ну вот!.. – с облегчением сказал он, усаживаясь напротив и почти заслонив собой телевизор. – Я рад тебя видеть, Эдит...

– Я тоже, Алек, – ответила я, удивляясь тому, как может человек измениться за столь короткий срок – мы не виделись всего три месяца. Теперь это был не тот статный, но тонкий и стройный юноша с точёным лицом и выразительными глазами лани. Лицо Али отяжелело и расплылось, сам он окреп и выглядел более приземистым и каким-то мрачным. А в глазах у него была... Нет, я не хотела отно-сить на свой счёт какие-то чувства Али. Возможно, он вспомнил Регину. Увидел меня – и думает сейчас о ней...

Сдвинувшись, чтобы видеть экран, я прислушалась: там как раз перешли от по-хорон Лена к новостям с Европейских Айлов. Показывали Регину: «Королевская чета с наследницей завтра отбывает в Тибет, где состоится погребение...»

Али даже не оглянулся на экран, он продолжал рассматривать меня, как до-вольный кот мёртвую мышку, желая с ней поиграть... или скорей как ребёнок, дорвавшийся до долгожданной игрушки. Ребёнок, которому невтерпёж взять её в руки и посмотреть, что внутри...

– Ты ведь знаешь, что Регина жива?– Конечно, – сказал Али.– Почему ты не поехал к ней?– Да?.. – протянул он с блаженной улыбкой. – Она сама приедет сюда.– Когда?– Завтра... – продолжал врать Али. Он даже не слышал того, что орал телеви-

зор. И он совсем не удивился нашей встрече. Я задумалась, стоит ли его просить о помощи...

К столику подошла официантка. Она застыла в ожидании, поставив на бело-снежную скатерть блюдо, полное фруктов, хлеб и поднос с меню в виде театраль-ной программки.

– Поужинаем? – как-то неопределённо спросил Али и тут, наконец, словно проснулся – ошеломлённо взглянул на меня, в лице его отразились недавняя боль, смятение и снова – радость. – Ты ела?

– Погоди... – покачала я головой и посмотрела на официантку. – Я не хочу есть...

Али отослал её взмахом руки.– Алек, я, конечно, не откажусь, я не ела... с тех пор, как убили Лена...Али замер. Что-то творилось с его лицом. Возможно, он пытался сдержать

ярость. А может быть, он страдал.– Я буду благодарна тебе за ужин. Но у меня к тебе более серьёзная просьба.

Понимаешь... Моё положение... Почти безвыходное. Мне негде переночевать. Платить по своему счёту – значит светиться. А денег у меня... только на билет. Завтра утром я должна уезжать.

– Как же твои спаса...тельные...

11Деревянная девочка...

– Спасатели? – помогла я. – Как видишь, они меня не спасли, мне повезло случайно. И, как видишь... Я думаю, мы все понимаем – настал момент, когда безопаснее для меня обойтись без их помощи...

– Конечно, – подхватил Али почти с воодушевлением. – Они знают, что я о тебе позабочусь...

– Нет! Лучше мне обойтись без чьей-либо вообще помощи... – Я посмотрела ему в глаза. – Скажи... ты смог бы снять для меня самый дешёвый номер на одну ночь?

– Ди... Я не понимаю... Мы же не посторонние люди. Ты знаешь! Я искал тебя! Все эти дни! Я сбился с ног... нанял всех здешних... соглядатаев! – он перестал кричать и усмехнулся. – Я же прекрасно знал, что ты жива! Я видел...

– И ты? – перебила я. – И ты видел меня по... – Я замолчала.– Да! По телевизору! А кто ещё видел?По его интонации я поняла, что он прекрасно знает ответ, но не желает услы-

шать от меня. И ещё какая-то надежда была в его голосе. Я сказала:– Лен. Я вообще не понимаю, какая тебе разница.– Никакой, – как-то быстро и нарочито безразлично ответил он. – Это не имеет

никакого значения. Главное – ты жива. И теперь мы вместе. Я теперь за тебя от-вечаю. Я люблю тебя, Ди...

– Я думала, тебя интересует Регина.– Совсем не интересует, – равнодушно сказал Али. Этого я не ожидала. Пред-

видела нечто подобное, но не ожидала такой прямоты.– Увы, – сказала я так же напрямик. – Нас уже ничто не связывает, Алек. Вошёл

в силу важный пункт нашего договора... – Я видела в его лице злорадство и даже торжество.

– Ты заблуждаешься, – покачал головой Али. – Этот пункт из договора ис-ключён.

– Пункт об измене? – уточнила я. Он утвердительно кивнул.– Алек! Я тебе изменила, понимаешь? Прошлую ночь я провела... с другим

человеком.– С кем?– Ты прекрасно знаешь.– У гроба? – усмехнулся он. – Тебя там не видели...Я растерялась. Не могла же я объяснить...– Позапрошлую ночь, – уточнила я.– Где свидетели? – усмехнулся Али. Это был полный бред. Уж такого я не могла себе вообразить.– Зови свидетелей, – сказала я. – И я всё скажу... как положено в договоре.Али принял наигранно-скорбный вид, но внутренне по-прежнему ликовал:– После того как моих наречённых невест постигла столь печальная участь,

в отношении остальных, которым удалось спастись, был изменён пункт брачно-го договора. Тот, что гласил о последствиях возможной измены. Учитывая не-предвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть помимо воли несчаст-ных, пункт был аннулирован вообще. – Али радостно взглянул на меня. – Ты по-прежнему моя жена, я – твой муж.

12 Наталия Новаш

Ссориться с Али было опасно.– Хорошо, – сказала я. – Надо подумать...Али подозвал официантку. Та молниеносно очутилась рядом с нами и достала

из кармана счётчик-меню. Али небрежно махнул рукой. Девушка вернула мини-компьютер в карман передника.

– По классу А, пожалуйста, – сказал Али и подмигнул официантке.Я знала, что это кафе, как и весь отель, принадлежит Али. И сразу вспомнила

всё, чему меня учили... но тут я почувствовала сумасшедший голод.– Знаешь, Алек, чтобы я была спокойна, закажи мне номер!– Ты права! – он встал и, успокаивающе коснувшись моей руки, добавил: –

В одну минуту... Отели переполнены. Лучше поторопиться.Я уже знала, как защищаться от Али. Но не исключалось, что придётся и дра-

пануть. Надо было ещё запастись едой и утолить голод, пока Алекс отсутствовал. Половину хлеба, который был на столе, я незаметно засунула в мешок с покуп-ками, стоявший у моих ног. Туда же переправила три апельсина и принялась уплетать банан, заедая его хлебом... Когда вернулся Али, я успела съесть ещё два куска хлеба и огромное яблоко.

Видя, как я усердно работаю челюстями, Али насторожился.– Сейчас принесут обед... – произнёс он.Я усмехнулась. Мы поняли друг друга.– Пойдём отсюда, я сыта, – расставила я точки над «и». Мне вовсе не улы-

балось после сегодняшнего роскошного угощения проспать завтра утром свой монорельс.

Мы вошли в чёрный ход небольшой пристройки к отелю. Меня удивил номер, который снял для меня Али. Это была маленькая убогая комнатка с двумя кро-ватями и одёжным шкафом, а в прихожей едва помещались двое и была только ещё одна дверь в туалет с душем. «Всё занято, ты сама знаешь,– пробормотал Али. – Не прогонять же людей... – быстро добавил он. – Тех, кому не хватило мест в отелях, будут отправлять вертолётами всю ночь...Мне пришлось потеснить свой собственный персонал...» Он виновато посмотрел на меня и поставил на пол две чёрно-белые коробки, которые держал в руках. Больше поставить их было некуда. Нам вручила их у входа в бар симпатичная девушка. Я узнала солистку с чудес-ным «меццо-сопрано», она пела в Реквиеме вместе с Леном. Чёрная театральная маска на крышке коробок была символом театрального общества, которое позабо-тилось, чтобы каждый вот таким образом помянул Лена. Коробки стояли горами у дверей отелей, баров и ресторанов, где, конечно же, не хватило бы места всем, кто приехал на остров. Зато для каждого был поминальный ужин...

Мы замерли на пятачке меж трёх дверей. Али щёлкнул выключателем и приот-крыл дверь справа. Запахло морем. На белый кафель капала вода.

– Можешь принять душ, пока я принесу стол, – сказал Али и ушёл. Ещё он добавил, что в пристройке для обслуживающего персонала в душ, к сожалению, подают морскую воду.

«Экономит на собственных людях! А как промыть волосы морской водой?» – думала я, разглядывая в зеркале длинные локоны своего парика.

Это была не волшебная зеркальная ванна, как у Лена, которой я по-настоящему и не воспользовалась, но восхитительные полотенца и чудные шампуни подняли мне настроение, мои остриженные волосы промылись совсем неплохо, и после

13Деревянная девочка...

горячей морской воды я почувствовала удивительную бодрость. На вешалке висел роскошный восточный халат, уж не знаю из какой потрясающе воздушной искри-стой ткани. Я надела, полюбовалась собой и повесила обратно. Экипировалась в шерстяное трико и спортивный костюм, чтобы сбежать в любую минуту. Парик решила надеть потом и засунула его в сумку, а вот гримом пренебрегла. Да и не было другого гримировочного пакета.

Увидев меня, Али заморгал от изумления:– Ты стала ещё прекрасней. Ди! Господи, ты совсем ребёнок!Да, грим старил меня на десять лет.Стульев в комнате не было, мы придвинули стол к кровати, поставили на него

коробки и сели рядом. Вдруг я почувствовала себя так, будто открыла Америку или оказалась в другом, параллельном, мире. Али чуть-чуть повернулся и по-смотрел на меня своими восточными глазами лани, словно хотел меня обнять, но в этом не было необходимости, мы были одним целым. Мы были погружены друг в друга, в то радостное ощущение любви – в ту эйфорию, о которой говорил Лен.

Я никогда не рассматривала Али как предмет любви. Мне и в голову не могло прийти, что в него можно влюбиться. Он принадлежал Регине, а я всю жизнь ду-мала только про Лена. Но сейчас мир перевернулся. Вместо Лена рядом со мной был Али, и я его любила.

Нужно было оторвать взгляд от его глаз. Я заметила на коробках чёрно-белые квадраты. На крышке – театральная маска, по бокам – шахматная доска.

– Почему здесь шахматы?– Лен... был гроссмейстером... Ты не знала? Как-то раз выиграл чемпионат

мира. Потому обо всём этом, – Али кивнул на коробки, – позаботились театраль-ное общество и ФИДЕ.

– Они такие богатые?– Конечно, дал средства Всемирный Фонд, но занимались этим они. Рестораны

Эмиратов поставили дело на поток, коробки завозили вертолётами.– Давай откроем...Вверху оказалась белая сложенная скатёрка с тёмной каёмкой и портрет Лена

в блестящей черной оправе, под ней – нож с вилкой, завёрнутые в салфетки, и три тарелки. Чудесная отбивная с овощами и жареной картошкой. Два салата. В небольших бутылочках – сок, вода и коньяк. Я поставила фотографию на столе и смотрела на Лена. Али смотрел на меня...

Есть не хотелось, но всё было так вкусно и так красиво. А после коньяка меня одолел сон.

– Если хочешь, поспи, – сказал Алек, – мне надо уладить кое-какие дела.Он ушёл. Проспала я несколько часов, забравшись в шерстяном трико под

одеяло, и наконец, согрелась. Услышала, как отворилась дверь, но продолжала лежать с закрытыми глазами.

Али тихо опустился на кровать в другом конце комнаты и сидел, не говоря ни слова. Мне стало его так жалко. Как жаль было Лена, и наших девочек, и всех, кто жил в этом «прекрасном» мире, где никакая армия и никакое оружие не могли защитить людей, где люди оплакивали себя живыми, потому что каждую минуту мог прийти их срок. Срок пришёл для меня, и я не хотела, чтобы с Али случилось так, как с Леном.

Он увидел, что я не сплю, и встал. Неловко развёл руками:

14 Наталия Новаш

– Понимаешь, Ди... Я отдал свой номер. Пришлось так сделать. Там были боль-ные и дети... которые не переносят вертолёт. Мне негде переночевать, кроме как у тебя. Но если ты против, я могу побродить по улицам... до утра.

Я сказала, чтобы он не выдумывал. Здесь две кровати, и нечего ходить по ули-цам. Пусть ложится и спит, а мне надо будет уйти очень рано, на первый же моно-рельс, пока в порт не нахлынула толпа.

– Уйду тихо, чтобы не будить тебя, – добавила я. – Не просыпайся.Он пересек комнату двумя стремительными шагами.– Ты никуда не уйдёшь, Ди! Я ни за что тебя не отпущу! Ведь я люблю тебя,

и ты любишь меня, разве не правда?– Правда. Но тебя убьют. Как поступили с Леном. Только за то, что он был со

мной... – Я не видела в его лице понимания. Поэтому решила воздействовать на разум и чувство долга. – А как же Регина, Алек? И потом, тебе же... нужна коро-левская власть...

– Мне? – искренне рассмеялся он. – Мне? Как ты могла поверить? Ты знаешь, как я богат? Зачем мне власть, чтό она такое? Я в тысячу раз богаче королевы, я владею здесь всем, и у меня есть всё... кроме тебя. И только ради тебя я затеял историю с вашим классом, взял его в свой гарем – потому, что там была ты...

– Но Регина! Она же любит тебя, Али...– Почему ты думаешь, что она любит меня?– Но, Алек?!.. Ты был у нас в школе на Новый год, и вы с Региной казались мне

сáмой любящей, нежной парой, которую я видела в своей жизни.– Это был не я! Ди... Ты думала, я могу поступить так низко? – Он покачал

головой. – Это был мой братишка-клон, или, скажем, близнец – неотличимый ничем, только на шесть лет младше... А сам-то я больше года не бывал у вас в школе... В пять лет, Ди, у меня было двенадцать братьев и сестёр, но отец вы-делял меня особо, любил меня больше всех и решил клонировать... боясь меня потерять. Это безумно дорого, но теперь у меня два младших клона. Отец сделал меня наследником, полагая, что я лучше других стану заботиться обо всей семье. А если что-то со мной случится, есть замена. Два таких же, как я. Один из них по уши влюблён в Регину. Они должны пожениться этим летом...

Я просто не знала что сказать и задумалась.– Пойми... – повторила я. – Я должна знать, почему меня хотят убить. Зачем

была нужна смерть Лена... И об этом известно только Клайву. Я вернусь к тебе, обещаю...

Али тем временем вернулся к своей кровати и снял пиджак. Он стал развязы-вать галстук и бросать на кровать одежду... Он был, конечно, старше своего брата. Разумеется, для меня не было секретом, что очень богатые люди клонируют своих детей, это было дорого, но Всемирный Фонд стал давать и менее состоятельным семьям почти безвозмездные кредиты. В последнее время клонирование детей всячески поощряла Королевская власть. А вот про Али я не знала... я была совсем не готова к такому повороту событий. Между тем он стоял и смотрел на меня.

– Ложись, – прошептала я. – Убери одежду в шкаф. Спокойной ночи. Он так и сделал. Взял всё в охапку и бросил в шкаф, но возвращаться к своей

кровати не стал, а подошёл к моей и лёг со мной рядом.– Ди, мы созданы друг для друга. Я никуда тебя не пущу... – сказал он.

15Деревянная девочка...

Не было смысла возражать. Я думала как мне быть, глядя на портрет в чёрной оправе. Между нами был Лен. И Регина, что бы там Алек ни говорил. Но дело было не в этом. Я любила Али, как любила Лена, однако не могла допустить, что-бы с ним случилось то же самое.

Ночь прошла как одно мгновение. Мы не сомкнули глаз, и Али сказал, что это была самая счастливая ночь в его жизни, хотя мы лежали, не касаясь друг друга. В этом не было нужды. Мы были погружены в то чувство, которое дарит любовь, ощущали его каждой клеткой. Только под утро я начала гладить Алека по груди, чтобы он уснул. И он уснул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В порт я пришла до рассвета. Шторм так и не разыгрался. Было тихо. Серое море лежало под серым небом. В порту бродили только старики, которым не спится по утрам. Над входом в здание вокзала светилось табло: все рейсы сегодня были бесплатные, за счёт Всемирного Фонда.

Сняв с себя медальон, я поднесла штрих-код к ячейке для флэшек на кассовом автомате, и на экране появилось время и номер рейса: четвёртый. У меня остава-лось в запасе три минуты.

Бегом, с вещами я успела к четвёртому доку. Мой поезд был тот, что стоял параллельно причалу слева, метрах в двадцати, и к нему шёл узкий, слегка покачи-вающийся на воде понтонный трап. Кто придумал такое название – «монорельс»? Какие рельсы могли быть на поверхности океана? Но сейчас, я кажется, поняла. Поезд, стоявший справа на пятом пути, бесшумно дрогнул и двинулся вперёд вдоль причала, а когда ушел, стал виден блестящий металлический остов в воде – барьер высотой в полметра и в длину поезда, он и вправду немного напоминал рельс... И на этот «рельс» просто-напросто опирался поезд во время стоянки...

Технология монорельса была разработана до Потопа и уцелела. А флот погиб. Теперь человечеству не под силу было строить огромные корабли. Да и зачем? Монорельс был гениальным спасительным изобретением.

Я побежала к моему поезду. Вагонов было, как всегда, пять, трап вёл к тому, что посередине. Первые два, как обычно, представляли собой открытые платфор-мы – для автобусов и автомобилей – и были пустыми. На здешних айлах транс-порт не нужен, это у нас в Шотландии есть дороги, по которым ездят машины, особенно много их в Лондоне, а в Королевской школе у каждого класса был авто-бус, и мы приехали в своём собственном – на такой вот платформе...

Я вовремя добежала до двери в средний вагон, и как только прижала крышечку медальона к контрольной ячейке – двери разъехались, а потом сомкнулись с такой быстротой, что другой человек уже не успел бы войти. Сделав несколько глубоких вдохов, я позволила себе передохнуть. Потом, отдышавшись, двинулась влево. В школе нам прочно вбили в голову, что ехать нужно обязательно в конце поезда. На вопрос «почему» был ответ: спасатели станут искать тебя в последнем вагоне. В двух первых людей было очень мало, в третьем не было никого.

Стоя в дверях, я осмотрела вагон – зелёные стены, окна и лавки – и, не заметив ничего подозрительного, заняла, как нас учили, последнюю скамейку в том ряду, что был от меня слева, чтоб видеть причалы и острова во время остановок, а мою

16 Наталия Новаш

голову в окне мог заметить спасатель. Вагон был определённо длинней других. Расстояние между моим и ближайшим окном тоже было значительно больше, скамейка между ними отсутствовала, а на стене светилась надпись: «Аварийная дверь». Ниже – кнопка открытия и стоп-кран. Я села по ходу поезда и вещи за-сунула под сиденье.

Поезд тронулся. Он плыл легко и бесшумно. Скорость не ощущалась. Только в окошке сияли море и голубое небо – так быстро наступил рассвет.

Внезапно от скорости заложило уши. Замелькали гребешки волн.Неслись назад облака и чёрные точки островов на горизонте.Но я закрыла глаза, я видела Лена в гробу, видела чёрное ночное небо в Гима-

лаях – мёртвый космос с осколками звёзд над вершинами замёрзших ёлок. В этой чудовищной пустоте существует наш мир, и мы приходим в него, чтобы пожить и уйти. И никто не знает зачем. И куда девается весь человек, когда он умирает и остаётся только тело. И тело – уже не тайна. Она из него уходит. Живой, суще-ствующий человек – вот что загадочно и невообразимо сложно. И в сравнении с этим даже существование придуманных нами духов и потустороннего мира было бы вполне допустимо и ничтожно! Реальный мир – куда более невероятная загадка. И что держит человека в этом мире даже тогда, когда ему не хочется жить? Что заставляет его радоваться в этом страшном «лучшем из миров», где у человека есть всё кроме возможности выжить, гарантии встретить завтрашний день? Зачем я сижу в этом поезде и куда-то несусь? Что гонит меня навстречу смерти и что даёт человеку силы? Сначала это детский интерес к жизни. И по-том – тоже... Человек борется, пока в нём не умрёт ребёнок. И, конечно, любовь. Блаженное состояние любви. Оно приходит на смену врождённому жизнелюбию ребёнка...

И тут я поняла, что думаю не только о смерти, я думала про Али, я его любила. Эту ночь надо было провести именно так, чтобы всё понять. Утром он мне сказал, что такого счастья не испытывал никогда. Он был счастлив только лишь от того, что был вместе со мной. «Богиня моя, богиня... Богиня любви...» – шептал он. А ведь это и есть любовь – когда наслаждаешься присутствием человека, которого любишь. И это единственное, что запретить невозможно. Это единственное, что всегда с тобой. Я страдала уже без Али, я его любила. Но зачем я сейчас от него бежала? Куда и зачем?

Просто во мне победил «детский интерес к жизни». Я ехала к незнакомому человеку, чтобы узнать, зачем меня хотят убить. Кому и чем я так помешала, по-чему на меня идёт такая жестокая охота? И из-за этого уже погибли Лен и весь вы-пускной класс королевского колледжа – двенадцать ни в чём неповинных девочек, каждая из которых была, быть может, в тысячу раз лучше меня?

«Я всё выясню и вернусь к Али, – думала я. – Вернусь. Ведь уже сейчас мне кажется, что нас разрезали пополам, я без Али тоскую. А что же чувствует он? Нельзя так бессовестно поступать! Ведь его любовь ко мне сильнее, чем любовь Лена. Того знал и любил весь мир. И он сам кого только ни любил в своей жизни! А другой любовью было для него творчество. И если бы судьба не загнала меня к нему в постель, неизвестно кто оказался бы в тот день на моём месте. Наверняка оно бы не пустовало. А вот Али любил только меня. Всю жизнь он делал и знал лишь своё дело, работал ради своей семьи. Случайно увидев меня, потерял голову и купил весь Королевский класс – содержал его, чтобы получить меня. Наверное,

17Деревянная девочка...

он не мог это сделать проще. По причинам, которых я не знаю, но собираюсь выяснить, Секретная Служба не разрешила бы ему это, не могла выпустить меня из-под опеки. Наверное, Али что-то знал. С его деньгами он мог выяснить всё... Но он обманул всех, сделав вид, что хочет стать королём. Пришлось покривить душой перед Региной...»

Вверху перестали плыть облака, потому что поезд останавливался. В окне по-явился прямо-таки райский остров. Вагон оказался вплотную к суше. Это был цве-тущий уголок. Аварийная дверь открылась прямо в чудесный сад, в вагон внесло запах влажной земли, скошенного газона и аромат цветов. Где-то журчала вода. Щебетали птицы. Зелёные ветки заглядывали прямо в дверь.

Впорхнули четыре женщины, яркие и нарядные. Они несли цветы и коробки с подарками, украшенные ленточками и бантами. Последним вошел мужчина, и дверь закрылась.

Он стоял и смотрел на меня, пока его женщины шумно рассаживались у окош-ка. Глаза у него были, как у Али. Наверное, у всех тут были такие глаза. В них хотелось смотреть. Наверное, он был из тех, кого я могла бы полюбить... Я теперь знала, что любить можно не одного человека сразу.

Его женщины расселись напротив меня и оживленно болтали, это были вос-точные красавицы. Утончённые. Томные и очаровательные. А он стоял, смотрел в мою сторону, и с ним что-то происходило.

Ему осталось единственное место возле меня. И он сел. Он сел, и с ним что-то произошло. Я не знаю, что делается с мужчинами, но что-то с ними происходит. Не знаю, со всеми ли, на всех я не обращаю внимания. Но с теми, на кого я это внимание обращаю, что-то случается. Что делаю с ними, я не знаю. Не знаю и не могу знать. И этот человек, севший возле меня, застыл, словно видел сон наяву. Его женщины весело переговаривались, о чём-то его спрашивали, шутили, но он ничего не слышал. Словно читал книгу, от которой нельзя оторваться. Я тихо сидела рядом, и мне было хорошо. Возможно, мы могли бы быть счастливы с ним вместе.

Когда поезд снова остановился, в окне показался ещё один райский остров. Аварийная дверь открылась, и женщины стали вспархивать со своих мест.

Но тот, кто сидел со мною, не мог очнуться. Женщины ждали его у открытых дверей. Наконец, одна из них подбежала, смеясь, подхватила за руку, и все они благополучно выскочили из поезда. Дверь закрылась. Я с тревогой подумала: остановки не объявляют, и как я сумею выйти именно на моей. Знала, что называ-лась «Остров Гордона», но острова никогда и в глаза не видела...

Долго думать мне не пришлось. В конце вагона, в дверях появился широко-плечий человек в светлом. Это был тот, кто следил за мной на вокзале, я узнала его по приземистой крепкой фигуре и по костюму. Он подбежал ко мне, схватил за руку, провёл пальцами по мозолям у основания пальцев на ладони. «Это ты, – быстро проговорил он. – Непривычно видеть тебя блондинкой... Тебя не узнать в этом парике... Скорее!» Мы были уже у окна напротив. «Смотри! – сказал он. – И быстро давай сюда медальон!»

Высоко в небе висели четыре «тарелки», четыре золотых диска цвета луны светились в безмятежной голубизне, выстроившись друг за дружкой. Казалось, они нацелились прямо на наш вагон.

18 Наталия Новаш

Я на ходу сняла медальон, и меня уже оттащили от окна. Мы стояли у задней стены поезда, глухой, зелёной пластиковой стены, а он прикладывал медальон к какому-то месту над моей головой... Это был самый конец состава, и за стеной был только океан! Неужели мы сейчас прыгнем в воду?

Стена раздвинулась. Я увидела почти круглое помещение повыше вагона, без окон и обитое чем-то мягким и белым.

– Что это? – прошептала я изумлённо. – Я же видела при посадке весь поезд. Мой вагон был последний. А этот?.. Его где-нибудь прицепили? По дороге?

– Нет. Просто ты его не могла заметить. Над кабиной – защитная голографи-ческая картинка.

– Иллюзия? Мимикрическая голография?Он кивнул.Я слышала про такое. Когда цвета меняются под цвет воды и неба в зависимо-

сти от погоды и освещения.– И мы сейчас в этой штуке отцепимся? И спасёмся?– Отцепляться нет времени.– Надо позвать других!– Поздно! – прокричал он, втаскивая меня в дверь. – На настройку при погру-

жении батискафа нужно время, а болтаться на волнах нет смысла. И у нас цель другая. Меня нанял Малик доставить тебя к Гордону. Тебе нужно добраться туда во что бы то ни стало... Только там ты окажешься в безопасности, его убежище глубоко внутри гор, под скалами гранитных пород.

Он по-прежнему держал меня за руку, не отпуская, и нежно привлёк к себе... Склонил голову к моей ладони и поцеловал мозоли, о которых знал только он. Я всегда знала, что он меня любит. Ведь он тренировал нас с Региной, был нашим тренером по науке выживания, учил приёмам самозащиты, поддерживал и под-хватывал на лету, когда мы учились прыгать с высоты, вкладывал пистолет в мою руку... И сейчас он прижался губами к ней с такой страстью, как будто целовал меня всю до кончиков пальцев ног...

Раздался какой-то звук. Мы глянули в дальний угол слева, если круглый изгиб стены можно назвать углом. Там, на полу, утопая в мягкой подушке, спал котё-нок, и это он стал урчать, урчал всё громче, но мы разглядели его, только подойдя ближе.

Маленький «голубой британец» спал, свернувшись калачиком, как все коты этой породы – в позе эмбриона, обнимая хвостом и лапками свою крупную уша-стую головку с пушистыми усиками. Они топорщились во все стороны, как ан-тенны.

Я с удивлением рассматривала три посудины, что крепились к стене, – коша-чий туалетик с решёткой и две миски из пенопласта: с водой и кормом.

– Зачем тут котёнок? – удивилась я.– Господи не приведи узнать... – прошептал он. – И сядь скорее... Дай мне свой

медальон.Я опустилась на что-то упругое и сняла цепочку. Незаметный издали мягкий

валик вроде длинной подушки опоясывал здесь стену. Сидеть было удобно. Дверь, в которую мы вошли, очевидно, была сейчас напротив, я и не заметила, как та за-крылась. На уровне человеческого лица там виднелся небольшой пульт – белая доска с кнопками, где мой спаситель что-то проделывал с медальоном.

19Деревянная девочка...

– Следующая остановка – твоя. Дверь откроется, ты пройдёшь через поезд к знакомому тебе выходу в среднем вагоне... одна, если меня не станет.

Внезапно завыл котёнок. Он выпрыгнул на пол с подушки, поднял головку и заорал противным голосом, как орут мартовские коты. В этом вопле было столь-ко безнадёжности и тоски, что стало страшно.

– Он же маленький. Как у него получается? – попробовала я пошутить. И по-настоящему испугалась: стоявший напротив человек обернулся ко мне. Я его хорошо знала, но таким его никогда не видела. В лице было отчаянье. Полное отсутствие надежды. Он обречённо указал на потолок:

– Они там, над нами. «Тарелки»...– И что теперь будет?Кот продолжал орать.– Он их чувствует?– Да. Только эта порода... «Голубые британцы» с большой головой наделены

особой чувствительностью.– Так что же нам делать?– Вопрос только в том, какой выберут способ нас убить. Повезёт – если голо-

графия их обманет. От нейтронного... и всех других излучений кабина нас защи-тит. Но если...

Где-то над головой зазвучал далёкий, леденящий душу однообразный напев. Словно электронная музыка или завывание метели. Мы посмотрели на потолок.

– Вот... Самое страшное. Они предпримут иголочную атаку...«Атака иголками»! Об этом я тоже знала. Потоки тончайших игл, проходящих

сквозь всё, как сквозь масло. Через металл и пластик. Но внедрившись в живое, они останавливаются. Проникают в тело не глубже двух сантиметров. Этого до-статочно, чтобы поразить мозг. А попав в человеческое тело, иголки начинают вертеться, как винт в мясорубке, и приносят мгновенную смерть. Спасти может лишь многометровый слой гранита.

Поющий небесный звук леденил душу. Это было пение эфира – волшебная музыка сфер, о которой я где-то читала. Вдруг звуки сделались громче, усилились, как зубная боль...

– У нас ещё две минуты... Ди, я должен тебе объяснить... Спасёшься ты и ко-тёнок.

– Как?Он невесело усмехнулся:– «Голь на выдумки хитра», знаешь ли... Когда-то существовала такая поговор-

ка. Люди всегда что-нибудь да придумают! Один не спасётся, нет. Только если их двое. Двое выживут из четырёх. Десять из двадцати... Понимаешь?

– Да.Я понимала. Спастись могли только люди. Способные закрыть других своим

телом. Разумные. Способные к самопожертвованию. Животные погибнут все.Он протянул мне котёнка. – Положи его на пол. И ложись сама. Руки... по швам... вытяни так, чтобы кот

оказался между ними, на него будет меньше нагрузка... Не бойся, мы его не раз-давим. Кошки живучие. Он выдержит наш с тобой вес...

Я заплакала. Слёзы полились сами, но рыдания не принесли облегчения. Как тогда в театре...

20 Наталия Новаш

– Не плачь!... Мне совсем не страшно. Так умереть будет для меня счастьем.Как можно было с этим смириться? Меня сотрясало от прорвавшейся боли. От

горьких рыданий, неподвластных разуму и воле. Я не могла их остановить.– Перестань! Мы теряем время. Погибнем все...Наконец, мы с котёнком устроились на полу. Он лёг рядом.– Это пока. Я прикрою вас в последний момент.– Слышишь?Воющий звук делался всё слабей. – Нам осталась минута. Атаку начнут, когда настанет полная тишина...И он дал мне последние инструкции. Лежать что бы ни случилось, не высовы-

вая даже палец – иначе тот превратится в кровавый фарш. Лежать даже тогда, ког-да всё кончится, пока не зазвучит сигнал. Объявят: «Остров Гордона». Я должна взять только котёнка. О вещах не думать. Они остались там, под сиденьем у окош-ка... И бежать, мчаться к выходу в среднем вагоне. На выживших не обращать внимания – чем скорей отправится поезд, тем скорее к ним придёт спасение...

Это было всё. Звук сделался еле слышным... и наступила тишина.– Теперь потерпи...От донёсшихся из вагонов душераздирающих криков я потеряла сознание.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Спасение ждало меня за дверью. На причале стоял человек с собакой. Для Клайва он был слишком молод, казался невыспавшимся и одетым слегка небреж-но.

Дверь у меня за спиной беззвучно закрылась. Тотчас обдало гудящим ветром и солёными брызгами. Я оглянулась, но поезда уже не было. За спиной был только синий бесконечный океан.

А передо мной был остров. Не плоский искусственный айл, как во время пре-дыдущих остановок, а самый настоящий остров – гора, покрытая сосновым лесом. Левей горы – там, где далеко в море был виден сделавшийся совсем маленьким, как игрушечная «Голубая стрела», мой поезд, там, в вышине, синей, как океан, белел над нами то ли Везувий, то ли Олимп – заснеженная вечная вершина.

– Шеф не сумел вас встретить, у него эксперимент, – сказал человек с улыб-кой. – Я у него – вроде ассистента.

Котёнок, которого я прижимала к себе, зашипел и стал вырываться. Пёс – огромная, хорошо обученная овчарка – продолжал стоять смирно, но существо у меня на груди превратилось в чертёнка. Вцепилось в меня когтями, оскалив-шись, продолжало шипеть и в безмерном ужасе раздирать мне руки, продолжая вырываться с поразительной силой. Я не смогла его удержать. Одним прыжком преодолев неширокую полосу причала, котёнок помчался по песку к соснам и ис-чез в лесу. Я бросилась следом.

– Попробуйте поискать на склоне, – крикнул мне человек с собакой, – но да-леко не ходите. Отыщется.

Я побежала по горячему песку. Он подступал прямо к скалам. На скалах зеле-нел дрок, росли можжевельник и какой-то вечнозелёный кустарник с бутонами вроде рододендронов. Преодолев пологие каменистые уступы, я оказалась в лесу.

21Деревянная девочка...

Стало легче не выпускать из виду мелькавшие впереди серую спинку и хвост... Под ногами была земля, покрытая сухим слоем хвои. Длинные рыжеватые иглы сосен красиво лежали на валунах и выступающей кое-где гранитной породе. Пах-ло разогретой смолой. Я увидела впереди умывающегося котёнка. Он сидел на пеньке, заметил меня и бросился вверх по склону горы.

Подниматься за ним делалось всё труднее. Подъём становился круче. Со-сны теперь стояли реже, под ногами снова местами был песок, в котором белели древние морские ракушки. «Всё уже было, было не раз. И здесь когда-то шумело море...» Подумав о древности этого мира и подняв взгляд от молодых травяни-стых побегов, я глянула в небо и залюбовалась сосной над каменистым уступом, её ярко-зелёной кроной – ветка с пышными иглами свесилась прямо в пропасть... И в синеве сквозь хвою я увидела золотой диск цвета луны. Диск явно прибли-жался: размер тарелки увеличивался с каждой секундой – она словно падала мне на голову. И вдруг в голове разорвалась чёрная бомба. Чёрная. Но беззвучная. А когда наваждение прошло, всё вокруг оказалось белым. Небо над пропастью сделалось цвета молока, и в нём густо летали белые мухи... А на земле лежал снег – нежный, мягкий и неглубокий. Внезапно я оказалась в зимнем лесу. Снег лежал на кустах и ветках сосен. Он падал сейчас крупными мягкими хлопьями. Было белό и тихо...

– Бегите! – раздался крик снизу. – Бегите назад скорей! Ко мне! Быстро! Ина-че – смерть!

Я помчалась, не осознавая что делаю, – столько в голосе было убеждающей силы. Он кричал снова одно и то же. Кричал и кричал, а я бежала, не задумываясь о том, что бегу уже по траве и сухим иголкам и в лёгкие мне врывается горячий запах смолы...

Наконец, я увидела берег и синюю воду. Она была за спиной человека с соба-кой. Он махал руками и бросился мне наперерез, схватил за руку, а потом потащил куда-то уже по асфальтовой дорожке через парк. Я заметила кипарисы. Над нами цвела огромная, как шатёр, магнолия, вокруг пестрело множество ярких цветов на клумбах.

– Осторожно, ступеньки! – крикнули мне прямо в ухо. – Ступеньки вниз! Не упадите!

За нами что-то захлопнулось.Человек сзади грубо схватил меня за шиворот, иначе бы я упала. Тотчас же

восстановила равновесие и побежала по лестнице, перепрыгивая через ступени. За мной бежала собака. Её хозяин спускался вслед за нами.

Ступеньки кончились. Я увидела дверь. Дверь открылась. Нас встретил не-молодой растрёпанный человек в мятом белом халате, из-под которого небрежно торчали расстёгнутые манжеты и воротник клетчатой красной рубашки. Худой, импульсивный, с измождённым лицом и орлиным носом – в молодости он был красив, да и сейчас карие живые глаза оживляли его лицо, в них светилось мно-го энергии и какого-то детского обаяния. Он захлопнул за нами дверь, и тотчас от потолка к полу выехала стальная заградительная панель вроде второй мощной двери.

Мы оказались в уютном ярко освещённом холле, где множество диванов и кре-сел стояло вдоль глухих белых стен между большими прямоугольными зеркалами и такими же освещёнными проёмами распахнутых дверей. Чуть подальше в цен-

22 Наталия Новаш

тре стояла полная пожилая женщина в кухонном переднике и с умным лицом учёного.

Собака, не останавливаясь, побежала мимо неё через холл, к одной из откры-тых дверей и исчезла там, словно знала, куда ей надо.

Человек в халате и женщина с ужасом смотрели на меня. Я оглядела свою про-питанную чем-то красным одежду, но ничего не понимала.

– Она в крови, – проговорил ассистент. – Очевидно, «атака иголками»... А это Клайв... – кивнул он в сторону немолодого мужчины и обернулся ко мне. – К сча-стью, шёл эксперимент. Была включена установка... И Клайв сместил время, что-бы вас спасти. Это, знаете ли, затратно, но счастье, что удалось...

– Счастье? – воскликнула я, глядя на свои руки. Они были красные... красные от запёкшейся крови. Чужой крови. Это была не моя кровь, и я вспомнила красные фигуры в поезде, сидящие и лежащие в её лужах. – Счастье? Зачем было меня спасать? Я не хочу, чтобы из-за меня убивали людей, слышите?

Клайв вздрогнул. Все смотрели на меня с жалостью и молчали.– Зачем вы меня жалеете? Меня надо ненавидеть! Из-за меня столько убито,

и, похоже, это будет продолжаться. Я не хочу... Не хочу, чтобы меня спасали. Это глупо. И подло. Подлецы все, кто меня спасают... ценой таких жертв. Я этого не хочу! Не хочу – слышите? Мне не хочется жить! Убейте меня и бросьте мой труп на набережную. Так будет честно! Пусть эти, в «тарелках», подавятся – пусть этот труп увидят! Пусть делают с ним что хотят – режут на куски или жгут!.. А, кстати, кто ОНИ? Скажите... Кто?

Все молчали.– Скажите мне, кто ОНИ такие? Вы знаете? – я посмотрела на Клайва, но тот

не проронил ни слова..Я заплакала. Эти красные трупы стояли у меня перед глазами. Разбухшие.

Страшные. Они сидели и лежали в лужах крови. Я видела их, пока бежала к вы-ходу через вагоны. Теперь они будут всегда со мной. И мне от них не избавиться никогда. К ним не придёт помощь. Не к кому приходить. Правда, там плакало несколько маленьких детей... А я бежала, как мне было велено, «не обращая вни-мания», и стыд переполнял меня...

– Убейте! И бросьте мой труп на берег!..– Сделайте ей укол! – не выдержал Клайв. – У нас есть морфий?Женщина бросилась в одну из дверей и вернулась со шприцем. За это время

тот, что был ассистентом, усадил меня в кресло. И я почувствовала, что кресло пропиталось кровью от моей одежды...

Женщина подошла, уложила мою руку на подлокотник и поднесла шприц.– Остановитесь! – вдруг закричал Клайв. – Я дурак, я совсем забыл! Ей нельзя

никаких лекарств! Никаких абсолютно!! Стойте! Какой я идиот!Все замерли, ничего не понимая, а я с удивлением на них смотрела.– В ванную! Нет, подведите её к зеркалу, а потом ведите туда и смойте кровь!

А вам... – он повернулся ко мне и погрозил пальцем – он смотрел со злостью, как на взбесившего его ребенка. В детстве на меня так смотрели... – Я вам всё объ-ясню завтра. Скажу только – знайте! Если только мы вас убьём... или вас убьют... Ничего не будет! Ничего, слышите?! Никого из нас, не будет человеческой циви-лизации вообще!

23Деревянная девочка...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

«“Эффект бабочки”... Это какой-то “эффект бабочки”?» – спрашивала я себя, не открывая глаз и почти совсем проснувшись.

Я мучительно обдумывала вчерашнее и безуспешно пыталась разгадать по-следние слова Клайва. Было ясно, что хитроумные покушения на людей – и в отеле, и тогда в театре, и, конечно же, убийство Лена – планировались не из наше-го времени и совершались с использованием временных перемещений. А это, как известно, чревато всяческими, порой неожиданными, катаклизмами в текущих событиях. И, возможно, «загадочные террористы» не столько стремятся убить кого-нибудь, добиться чей-нибудь смерти, сколько желают достигнуть таким путём этих самых временных сдвигов в истории! И сдвигов, катастрофических для человечества.

Увы, я оказалась одной из таких «бабочек», и, без всяких сомнений, пути назад у меня не было. Безусловно, я не вернусь к Али. Нельзя было допустить больше жертв – жертв новой охоты. А за мной охотиться не перестанут – это тоже было ясно как день. Те, кто меня преследуют, не отступятся и не оставят своих намере-ний. Это значит: я «ИМ» нужна. Потому что я – «бабочка», в чьей смерти очень заинтересованы «террористы». Чья смерть вызовет такой временной сдвиг и такое глобальное нарушение привычной истории, после которых, как сказал Клайв, «не будет цивилизации вообще». Но она есть – цивилизация существует, человечество не погибло, оно развивается до сих пор, и именно поэтому его пытаются уничто-жить. Пытаются. Но пока безуспешно. Значит, меня не убьют. Пока...

Скрипнула дверь. Я увидела сквозь ресницы, что в комнату заглянула женщина в переднике. За ней показался Клайв. Они осторожно вошли. Клайв держал в ру-ках поднос с завтраком и поставил его на столик возле кровати. Не открывая глаз, не поворачивая головы, я приготовилась сказать им всё, что о них думаю. Я их ненавидела, как и себя.

– Так меня не убьют?– Нет, – согласился Клайв.– И вы это знаете!... Вы уверены, – сказала я, постаравшись вложить в свои

слова как можно больше сарказма. – Путешествуете во времени и подглядываете в замочную скважину...

– В этом нет нужды. Есть другой способ.– Другой? Не связанный со временем?– Он тоже связан. Но путешествовать... физически перемещаться в будущее

или в прошлое было бы слишком затратно. Нужна колоссальная энергия, а её нет, это невозможно. Наблюдать можно по-другому.

– Как?Клайв вздохнул.– Это осознать непросто. Но само по себе это... Проще пареной репы – как го-

ворили когда-то... Просто, как всё гениальное. Главное – понять сущность. Глав-ный принцип нашего мира – замкнутый круг. Постичь мироздание невозможно. Главный исходный принцип – непостижимость главного.

– Что-что?– Змея, кусающая свой хвост. – Он помолчал и взглянул на меня. – Поймите:

«Замкнутый круг – основа сущего». Нет начала и нет конца. Точнее, их не найти.

24 Наталия Новаш

Вечный вопрос: что первично – курица или яйцо? ДНК, в генах которой записан ответственный за её сборку белок-фермент, – или всё-таки сам этот фермент, синтез которого невозможен без информации ДНК? Что появилось прежде, что первично? На это ответа нет! Вселенная – это сразу и курица и яйцо. Всё, что случится, уже было определено в момент рождения нашей Вселенной, а после Большого Взрыва длится вечно... Но существующее в реальности ещё существует и в другой форме – и тоже существует всегда. Вне времени и вне пространства. Оно существует, записанное в световых отблесках, странствующих по Вселенной. Это волны Эфра-Райта. Открытие твоего отца. Картинки, записанные в этих вол-нах, вместе с солнечным светом отражаются от всего вокруг – от луны и земной поверхности – и курсируют меж звёзд и планет – вечные, как свет во Вселенной. В прошлом, настоящем и будущем – ибо время едино, как та змея, кусающая свой хвост. Потому что в момент Большого Взрыва фактически было определено всё, что потом будет происходить вечно. Понимаете?

Я кивнула.– Волновые записи можно уловить. Как приёмник улавливает и воспроизводит

радиоволны. Всё можно увидеть на экране... только звуковые волны затухают, а свет вечен. Понимаете?

Да. Я понимала. Мне всегда было жаль, что жизнь вокруг нас проходит зря... Жалко, что отцветает цветок и умирает пчела, укусив вас за палец. И что бес-смысленно умирает человек, и его жизнь, и любовь, и вся сидящая в голове бездна воспоминаний – канут в лету и пропадут напрасно... Для чего всё это?

Теперь я знала: не совсем зря. Получается, что мы живём вовсе не напрасно?И я сказала:– Выходит, жизнь существует вечно?– Наверно, творцу, который создавал этот мир, показалось глупым создавать

одноразовую игрушку. И он сотворил вечность...– Вы сумасшедший?– Да, я знаю, человечество отказалось от религий и давно не верит в Творца.

Но по-прежнему не известно, существует ли Он на самом деле... Вопрос до сих пор не снят.

Я опять подумала о цветке, который на самом деле никогда не отцветёт и будет цвести, пока существует мир, и о пчеле, которая не умрёт для вечности, после того как, истлев, превратится в сухую пыль. И почему-то на душе стало легче.

– Значит – «рукописи не горят»? Даже если сгорают... И ничто не пропадает бесследно?

– Это так.– И наш мир – долгоиграющая игрушка? Для кого? Мы всё равно умираем.

И что нам с того, что «фильм» о нас существует вечно? Он нам ничем не поможет. «Того света» нет, и нет другой жизни. Для кого снимается этот фильм?

– Для творца.– Вы опять...– Да, я знаю. Человечество давно ушло от религий и мыслей о боге. После По-

топа стало ясно: если он есть, на нас ему наплевать, а это всё равно, что его нет. Ни одна церковь не удержала своих позиций. Тот бог, в которого верили люди, был придуман людьми. Религия помогала одним обуздывать других, и в этом был смысл.

25Деревянная девочка...

И смысл этот имел право на жизнь, пока играл свою роль в обществе. Он по-могал выжить. Но когда люди стали высокоморальными без религии и поняли, что убивать друг друга нет смысла, потому что скоро убьют их всех, в религиях надобность отпала. Отпала нужда в карающем выдуманном боге.

– Так вот как, – удивилась я. – Тот бог, в которого верили, был сочинён людь-ми. Но это не значит, что другого нет. Да? Что другой отсутствует... Может, он-то и хочет нас сейчас уничтожить?

– Нет. Ведь мы говорим о творце. А вовсе не о том, выдуманном, боге. Вы-думанный мог карать и наказывать, уничтожать. Творец уничтожать не может, иначе это вовсе не Творец.

– Так кто же стремится нас уничтожить?– Неизвестно.Я удивилась:– Как? Разве не те... в «летающих тарелках»?– Те самые, – согласился Клайв. – Но мы не знаем, кто они такие. Мы их никог-

да не видели, мы с ними не встречались и никогда не входили с ними в контакт. Они – загадка.

– А может, их сотворил этот ваш «творец»?– Не похоже. Потому что они – глупцы. Они пытаются выжить нас с Земли, ос-

вободить для себя планету, и они совершенней нас в техническом отношении. Их «тарелки» неуязвимы, их оружие совершенно. Они ни разу не дали нам себя по-бедить. Но они не понимают главного – борьба бессмысленна... Им не выиграть.

– Почему они этого не понимают?– Потому что, скорей всего, их наука не открыла то, что известно нам, – те

самые волны Эфра-Райта, благодаря которым мы видим будущее. И прошлое... И знаем, кто выиграл эту войну...

– Почему же они не открыли этого?– Им не хватило чего-то, их науке.– Но почему?– Я долго об этом думал и пришёл к выводу, что они однобоки в своём разви-

тии. Неполноценны: недостаточно моральны. Их наука – да, она создала технику и технологии, но им, кажется, была неведома философия, и вероятно, у них не было искусства, рождающего истинную духовность. Не лживые химеры религий, что зиждятся на запретах и потому рождают неполноценную мораль. А истинное искусство, которому нет цены.

– И в результате они оказались недостаточно моральны?– Иначе бы смогли предвидеть, как можно противостоять их оружию. Приду-

мав «атаку иголками», они не способны были сообразить, что это оружие стопро-центно успешно в животном или бездуховном обществе и что человек способен, пожертвовав собой, спасти другого. Того, кого любит больше, чем себя. Люби-мую. Кота. Ребёнка. У них не было искусства, рождающего философию любви ко всему живому в природе. Поэтому они оказались неполноценны – духовно, а отсюда – потерпели фиаско со своей техникой...

«Нет-нет, – подумала я, – дело тут вовсе не в философии. Дело в любви...»Я повернулась к ним спиной, чтобы не видели, что я плачу. И они ушли.– Спускайтесь, когда позавтракаете, – донёсся голос Клайва. – Вниз по лест-

нице и направо.

26 Наталия Новаш

Дверь они не закрыли.Завтракать мне совсем не хотелось. Моя сухая и абсолютно чистая одежда

лежала рядом на кресле.Когда я спустилась, холл был пуст. Но тотчас прибежала собака и стала не-

громко лаять. Вышел Клайв. Он был в очках и погружён в себя.– Пойдёмте! – позвал меня, сделав приглашающий жест рукой.Я вошла за ним в большую комнату, где горел камин. Книги на полках, старин-

ная мебель, вазы и безделушки, письменный стол у зашторенного окна. На столе лежала раскрытая папка с рукописью и стояла чашка с недопитым кофе.

Клайв сел в кресло у стола, жестом указав мне на диван справа от себя, потом развернулся с креслом, чтобы быть лицом ко мне. Я рассматривала кучку анти-кварных вещиц на столе – старинные фарфоровые статуэтки, серебряный канде-лябр-семисвечник... Внимание привлёк большой прозрачный кристалл на тонком металлическом стержне, который крепился к подставке из зеленоватого нефрита.

– Это ваше, – кивнул он на стол. – Вещи вашей прабабушки по материнской линии.

– А камень?..– «Орлов»! Слышали о таком?– Не слыхала.– Благодаря ему Сара Леви получила место на «Сейлоре». В награду за откры-

тие вашего отца Всемирный Фонд возвратил семейную драгоценность с правом наследования потомками.

– Это что, такая ценность?– Ещё бы! – Клайв выглядел удивлённым. – Наследие русских царей. Вы знае-

те, что происходите из России?Я усмехнулась:– Лен сказал, что выжил тот, кто вовремя убежал оттуда...– Конечно. Россия ушла под воду, как и Америка. Как почти все континенты.

Но корни ваши в России – и матери, и вашего отца. Как и наших с отцом Лена родителей. Поэтому мы все дружили. Это была страшная страна. Чудовище. Она-то и породила терроризм.

– Нас в школе учили, что Россия – родина коммунизма.– Это одно и то же. Точнее одно связано с другим. Это бесчеловечная идеологи-

ческая религия, выгодная тем, кто у власти, и рабски подчинявшая весь остальной народ. Власть в России пыталась всячески насадить её в других странах – в Азии, Африке, где угодно. Везде, куда проникали коммунисты, начинались войны, тор-говля оружием, убийства и терроризм. Страна была опасной для всего мира.

– Но почему так не повезло России?– России не повезло с религией, она была мрачной наследницей Византии –

косной, убогой и бездуховной. Та в итоге ничего не дала миру, сгинув бесследно. Их религия, как и все прочие, была нетерпима к иным верам и жестоко пресле-довала неправославных, а в ответ террористы стали «бомбить» царей, бросать бомбы в чиновников без разбору. Но ещё хуже, что эта религия оказалась плохим учителем для народа – не сумела привить ему моральных норм, научить законам, это была только проповедь подчинения. Поэтому вплоть до Потопа власть, срос-шаяся с религией, жировала...

– С религией?

27Деревянная девочка...

Он кивнул:– Коммунизм – продолжение православия... Суть одна. Находка для подлой

власти. А народ, ненавидевший эту власть и обессиленный ею целиком, духовно убитый, прозябал в отвратительной нищете и пьянстве.

– Значит, мы – монстры, раз происходим оттуда? И поэтому меня хотят убить?– Чепуха. Вас пытаются уничтожить...Я вздрогнула.– ...совсем по другому поводу. И те, кому в голову не придёт связывать вас

с Россией. Хотя не исключено...– Что не исключено?– Что наши таинственные враги научились у нас самих, как смести нас с лица

земли. Переняли методы терроризма...– А может, это ОНИ породили в России терроризм?Клайв взглянул на меня из-под очков:– А знаете... – глаза у него были умные и живые. – Мне это не приходило в го-

лову. Хотя... Преследование ваших предков началось в России... с царских времён. Вырисовываются удивительные вещи, – он кивнул на рукопись. – Рассказ царской фрейлины, который записан вашей... прапрабабкой... Похоже, перед революцией существовал проект спасения царской семьи в случае переворотов и катастроф. Проект заключался в охране двух похожих семей – престолонаследной, царской, и семьи-дублёра – то же количество дочерей, сын... младший и не совсем здоро-вый... Аналогичный состав всех членов семьи. Обе усиленно охранялись, и пла-нировалось в случае революции заменить царскую семью дублирующей. И каков результат? Царскую расстреляли, дублирующая спасена. Вы происходите из се-мьи-дублёра.

– Выходит... спасали.. – Получилось так, что спасли именно её...– И кто... это всё организовал тогда? – Вот именно! Об этом ничего неизвестно!Мне вспомнился очень похожий случай: «Мы с Региной»... Кого из нас, как

выяснилось, охраняли? Но, конечно же, я промолчала.– Прочтите вот эту рукопись! Её написала бабушка Сары Леви... когда была

молодой. В вашем возрасте. У неё была трагическая судьба...«У всех у нас трагическая судьба...» – подумала я и вздохнула. Но Клайв слов-

но услышал мои сокровенные мысли и возразил:– Нет, вы кончите благополучно, насколько это возможно в нашем «прекрас-

ном» мире. Вас ждёт добропорядочная старость...Я вздрогнула. Мне стало противно.– Да-да... вы встретите старость никому неведомой благополучной женой весь-

ма успешного и вполне обеспеченного учёного в двадцать первом веке. До По-топа. Вас похоронят на старинном кладбище в Париже. Но до этого вы испытаете массу приключений... И совершите подвиг во имя человечества. Да-да. Свой «под-виг», из-за которого вас хотят убить.

– Правда? – усмехнулась я, постаравшись, чтобы это прозвучало с иронией. Мне казалось, он должен был надо мной смеяться.

28 Наталия Новаш

– Вам хотят помешать совершить этот «подвиг», но не смогут, и я всё это го-ворю вполне серьёзно, чтобы вы знали – помешать не удастся. Говорю для того, чтобы вы не боялись сделать то, в чём заключается ваше предназначение.

Я посмотрела на своё запястье. Синий браслет был там. Его никто не снял, он словно сросся со мной, я к нему привыкла так, что уже не замечала...

– Хотите посмотреть своё будущее на экране?Нет, этого я не хотела. И поспешно сказала:– Ни в коем случае! Я, как Лен, ничего не желала знать. – Не люблю никаких пророчеств. Мне ясно только одно – мне тут не место,

и придётся бежать, чтобы не было новых жертв. Но куда – не представляю... Не стану об этом спрашивать, спрошу только одно: почему всё-таки меня хотят убить?

– Ох, как не хочется мне вам это объяснять... – он застонал, обхватив голову руками и совсем приведя в беспорядок свои нечесаные, давно не стриженные слегка вившиеся волосы, в которых была добрая половина седых. – Поживите здесь. Действуйте... согласно своему сердцу. Думаю, всё случится... само собой.

– Вот этого я как раз не могу, мне надо знать! Я не хочу «видеть», но мне надо знать! Знать точно свою судьбу, что меня ждёт в итоге, и я не могу тянуть. Лучше сразу. Вас спросит Али – где я? Что вы ему ответите? А так меня здесь не будет...

Он взглянул на меня живыми, глубоко посаженными глазами – энергия и све-тящийся ум тоже могут очаровать. Сначала он смотрел с любопытством. Потом смутился, с ним что-то стало происходить. Он отвёл взгляд.

В этот момент в комнату вошёл ассистент. С другой причёской... И весь он выглядел как-то по-другому, более подтянутым и словно выспавшимся, что-то изменилось в одежде и внешнем облике, но я не могла сообразить что. Поздоро-вавшись бодрым голосом, он сказал:

– Полдень, шеф! Уже почти двенадцать...– Ах да! – Клайв повернулся ко мне. – Мы уходим. Возьмите рукопись. Вам

сейчас принесут второй завтрак.– Я и первый не съела...– Простите. Мы должны торопиться. Эксперимент...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сначала рукопись мне не очень понравилась. Она оставляла гнетущее впе-чатление. Я видела фильмы о тех временах – голливудские и советские. Голли-вудские были слишком яркие и эффектные – вероятно, далёкие от жизни, – а со-ветские – серые и примитивные. Но лучше бы жизнь была по Голливуду... Жить в этом сером безрадостном мире было страшно. Я трогала ломкие полуистлевшие страницы, выведенные не на принтере, а как-то иначе, и каждая буковка кирилли-цы была словно отпечатана особо. Часто они отпечатывались нечётко, разбегаясь вкривь и вкось... Но в папке была ещё одна пачка листов – рукопись на англий-ском и на новой бумаге – видимо, сделали перевод. Я устроилась на диване и ли-стала страницы с неохотой – поначалу делая над собой усилие, чтобы не бросить. Потом стала читать запоем, забыв про собственные горести и про время...

29Деревянная девочка...

Передо мной вставала убогая и унылая, совершенно безрадостная реальность. Было страшное чувство: впереди – ничего, и не ждёшь перемен к лучшему. Но написано было легко и просто. Я читала, олицетворяя себя с автором, словно сама в страшные давние времена прожила какую-то другую жизнь. Словно бы это я только-только закончила учёбу в медицинском университете и начинала трудиться врачом в том месте, куда меня назначили, по принуждению, без вся-кого на то желания. Живя то ли где-то в глуши в провинции, то ли в колонии коммунистической державы, я ощущала себя в тюрьме. Держава эта как раз на-чинала рушиться. Тюремная дисциплина, неприкрытая ложь властей, пьянство и диссидентство – всё достигло своего предела. Приближался крах, полный развал всего – бедность, нищенские зарплаты. Пустеющие полки магазинов. Запущенные жилища – быстро пришедшие в упадок бетонные новостройки.

Передо мной вставали кварталы серых пятиэтажных трущоб – гнетущие и од-нообразные. Такие же люди, похожие друг на друга, с мрачными серыми лицами, стоящие на морозе в очередях. Я видела их такими у магазинов, идя на работу по скользким улицам, которые редко чистили от почерневшего снега, пробираясь напрямик грязными вытоптанными дворами мимо воняющих мусорных ящиков, замызганных детских песочниц и тёмных дверей в подъезды с разбитыми стёкла-ми на мрачных лестничных пролётах. И каждое утро видела очередь закутанных в платки хмурых тёток у входа в гастроном. Они толпились перед дверями до от-крытия, чтобы успеть схватить исчезавший повсюду с прилавков сахар. С каждым днём кучка тёток у магазина становилась больше. Потом из них стала выстраи-ваться очередь. Каждое утро она делалась всё длиннее. Хвост спускался по лест-нице с первого этажа. Вытягивался у стены вдоль дома. Превращался в толпу. Но однажды – у магазина не оказалось никого. Сахар, наконец, исчез из продажи. Потом пришло горестное известие – в столице умирала младшая бабушкина се-стра. Я привыкла звать её «тётей Марусей» – она была младше других сестёр моей бабушки, а будучи в детстве самой маленькой и самой разбалованной любимицей в семье, не очень-то повзрослела, дожив до седых волос. Наша бабушка заменяла ей мать до самой своей смерти. И вот я словно бы сама отправилась в ту поездку – отстояв в очереди, купила билет, собираясь за ночь добраться поездом в столицу – в тот самый город, где жил и писал Достоевский. Но город тогда уже назывался по-другому. Я будто своими глазами видела этот провинциальный «сталинский» вокзал с буфетом, полутёмное купе поезда, трясущегося среди снежных пустынь с редкими огнями на горизонте, и покрытый копотью вокзал в Питере, не изме-нившийся со времён Достоевского и Толстого. Таким же величественным после однообразных трущоб-новостроек показался мне и сам город – с европейскими улицами девятнадцатого века и заснеженными чёрно-белыми бульварами, со ста-ринными архитектурно изысканными каменными домами с уцелевшей кое-где яркой, с золотом, мозаикой на фасадах, кариатидами и атлантами... Но выглядели эти дома ужасающими полуразвалинами – всё было грязное, серое, приходящее в упадок. Я видела «толстовский» дом, в котором жила бабушкина сестра, – дей-ствительно принадлежавший Толстому, – его внутренний двор с арками и пово-ротами, огромный и гулкий, как двор средневекового замка, видела набережную Фонтанки с ажурным мостом над замёрзшей рекой, куда выводил ближайший к нам выход из двора – огромные, из чёрных чугунных прутьев ворота. Меня вос-хищало былое великолепие «парадных», смотрящих на набережную, где под мо-

30 Наталия Новаш

розным солнцем вселяло восторг холодное и вечное сияние гранита в окружении снега и льда; ужасали грязь и заброшенность «чёрных лестниц» – их волнующий запах старины и смрад современной жизни. В бабушкину квартиру на последнем этаже можно было попасть только из внутреннего двора вот по такой «чёрной лестнице», а в квартиры на других этажах существовал ещё вход с улицы через «парадный» – другой подъезд, с мраморными ступенями и величественными пе-рилами помпезной лестницы. Лифта, конечно, на нашей «чёрной» лестнице не было. Высокий, серый от копоти свод над головой, с изломами на лестничных пролётах; вечный запах мышей и кошек. Грязные крутые ступеньки. Через каж-дый лестничный пролёт – на площадке дверь. Резная, высокая, покрытая облупив-шейся тёмной краской.

Я приехала с ключом от такой двери. Огромная, бестолково перепланирован-ная полутёмная квартира из шести комнат, похожая на сарай, – теперь коммунал-ка. Комната «тёти Маруси» – в просторной прихожей, в конце совершенно тём-ного, с поворотами, коридора. Рядом слева – кладовка, справа и впереди – дверь в сорокаметровую комнату, где жила большая семья, а ещё между ними была забитая досками высоченная дверь на «парадную» лестницу. Но дверью пользо-вались и теперь, только «изнутри», в одностороннем порядке – гвозди в досках на дверном косяке были вырваны «с мясом», а изуродованная дверь была закрыта на большую медную щеколду. Можно выйти, подняв защёлку, только чтоб за тобой закрыли, но уже не зайдёт снаружи никто чужой. И «жильцы» пользовались этой дверью, чтоб пройти через переулки прямиком на Рубинштейна. Возвращаться, если тебя не ждали, приходилось «чёрным ходом».

Я листала страницы, и мне казалось, это я стою в полумраке старой ленинград-ской квартиры. Стучу в резную, выкрашенную белой масляной краской дверь, бронзовая ручка которой, вычищенная до золотого блеска, – просто произведе-ние искусства. Мне открывает седая благообразная петербургская старушка. Её улыбающееся лицо с розовыми щёчками – копия с портрета императрицы Марии Федоровны, что висит в Гатчинском дворце-музее. Но кокетливый румянец – от болезни, лихорадочное дыхание – от пневмонии, а ноги в растоптанных та-почках – как колоды. Уже неделю ей не надеть никакую обувь, чтобы спуститься в кафе-автомат на Невском. Продукты ей принесла молоденькая соседка – парик-махерша при гостинице. Да только вот «тётя Маруся» никогда себе не готовила. Не привыкла, прожив одинокой всю жизнь – без семьи и привычки о заботиться ещё о ком-то. Но главное – мне её удалось спасти, приехала я не напрасно – чтобы дать сильный антибиотик и мочегонные, на ночь поставить банки и сделать мас-саж. А утром влажные хрипы исчезли. Ноги стали получше. Вся обувь, однако, по-прежнему не годилась. Пришлось покупать ей в Пассаже широкие молодёж-ные сапожки цвета светлой морской волны, на молнии, но не кожаные, а подбитые стёганой болониевой тканью и с искусственным мехом внутри. Она посмотрела на них скептически, но надев, одобрила. Пришлось закупить и запас продуктов, которые вывешивались в сеточке на мороз за окном. А ручка, надо сказать, на том окошке тоже была изящным произведением искусства из начищенной до золотого блеска бронзы...

И когда все выложенные продукты не уместились на круглом старинном сто-лике у буфета, «тётя Маруся» всплеснула ручками: «Да как же ты, милая, поис-тратилась!» И послала внучатую племянницу к соседке, что жила этажом ниже.

31Деревянная девочка...

Соседка была древняя старуха «из бывших», и жила она в той квартире всю жизнь. Не тронули её в революцию каким-то чудом, а жила она сейчас тем, что продавала свои старинные вещи. «Продаст стул – и живёт три года...»

«Стул?» – удивилась я. «И другое тоже... – сказала «тётя Маруся», доста-вая откуда-то с верхней полки «кузнецовскую» сахарницу царского фарфо-ра. – Иконы-то свои продала сразу... Учёная! В бога не верила, а теперь продаёт мебель... Держи!» В руках у меня оказалась серебряная папиросница – возмож-но, такая ж, какую бедняга Роскольников заложил с горя старухе-процентщи-це, – и было в той папироснице поболее чем с полкило потемневшего серебра. «Шкатулку-то положи в сумку, потом забуду, – с собой возьмёшь. Сохрани на память. А это, – она запустила в сахарницу свою нежную ручку и нащупала про-зрачный камешек. – Графиня тебе сменяет... Ей уж под сто, но в своём уме, куда там! К ней теперь иностранцы ходят, долларами американскими дают. Раньше его у меня не брала, – покачала головой «тётя Маруся», рассматривая игристый ка-мушек. – Денег, говорит, этаких просто нет – денег он огромных стоит... А нынче к ней иностранцы приходят, покупатель может сыскаться... Летом мне говорит: «Неси. Только внучку лучше Клавдину, говорит, пришли». Сказала я ей: «Не дай бог, что со мной... худое случится, так ты приедешь...»

Положила внучатая племянница сверкающий камешек в карман чёрной ци-гейковой шубы и пошла к соседке, помня наказ: «Позвони два раза. Лиза тебе откроет. Она за графиней ухаживает, приходящая. К самой проведёт. Ты поздо-роваешься: от Марь Фёдоровны. Внучка Клавдии... так и так, и всё расскажешь. Доллары бери, не отказывайся. Алка-парикмахерша их сменяет. К ней-то тоже сейчас иностранцы повадились приходить...» И двери на щеколду за внучатой племянницей закрыла: «Громко стучи, когда вернёшься. Услышу!»

А дальше был самый настоящий детектив. С тайным сокровищем царской се-мьи, леденящим ужасом и убийством. Я словно видела эту квартиру-музей, всю в «кузнецовском» фарфоре, старинных зеркалах и картинах, будто из Эрмитажа, с резной потемневшей мебелью и паркетом, натёртым свежей мастикой. И дальше я уже читала с интересом:

«У большого стола рядом с пустой инвалидной коляской в огромном кресле лицом ко мне сидела величественная старуха. В дряблых контурах обвислых щёк чувствовалась порода. Ей и впрямь было под сто лет. Такие долго живут и до кон-ца сохраняют разум.

– Подойди... – голос у неё был властный и хорошо поставленный. В её-то годы!Я представилась, как велела «тётя Маруся». Протянула камешек. Хозяйка

склонилась над ним и стала внимательно рассматривать. Голова её по-старчески дрожала. В благородных чертах удивляло несовместимое, казалось бы, сочетание высокомерия и доброжелательности. Таких лиц нынче нет, такое лицо не вырабо-таешь в течение жизни, его получали аристократы – с генами, от отца с матерью. У нынешних начальников, пусть они даже весь свой век командуют людьми, лица ничего из себя не представляют. А сами они и в подмётки не годятся этой дряхлой парализованной старухе. Даже моя «тётя Маруся» в сравнении с нею выглядела легкомысленной, особенно прежде, когда делала перманент и венчик белоснеж-ных волос в сочетании с несходившей с лица улыбочкой придавали ей сходство с глуповатым престарелым ангелочком. У этой же волевой аристократки, пусть она и сидела за обеденным столом в домашнем халате, всё было строгим и бе-

32 Наталия Новаш

зупречным, даже волосы, абсолютно седые, с голубизной, были по-светски убра-ны в классическую причёску.

– Дай я на тебя посмотрю... Похожа... Похожа на Серафиму... – прикрыла она чёрные старческие глаза, в которых я сразу увидела тот особый лучистый блеск, что считался в Древней Колхиде принадлежностью «детей солнца».

Она вновь на меня посмотрела. Глаза её испускали внутренний свет. Такие гла-за были у моей бабушки и даже у легкомысленной «тёти Маруси». А теперь народ вырождается – я не помню у моих знакомых таких сияющих изнутри, и вправду «солнечных» глаз.

– Да, ты похожа на Серафиму, старшую из сестёр...Мне говорили, что та была самой красивой – настоящей красавицей.– А слышала историю с поляком?Я кивнула. Это была семейная легенда о трагической смерти Симы и её мужа.

Он был польским послом. Их нашли застреленными – они сидели в креслах друг против друга, а на полу между ними лежал пистолет... Только-только вернулись с какого-то бала или приёма... Нет, балов тогда, кажется, уже не было: дело было при большевиках. Потом так и не узнали, кто из них стрелял. Наша родня и по-ляки спорили, обвиняя друг друга. Симу похоронили на Васильевском острове, её мужа – в Польше. Я не была на этих могилах.

– И всё случилось из-за него!.. – старуха уронила руку на стол, из рассла-бленных пальцев выпал прозрачный камень. Он лежал на скатерти, как осколок чистого льда.

Она включила настольную лампу, всю из ажурной бронзы и разноцветной эма-ли, в оранжевом старинном абажуре, – и алмаз заиграл яркими цветами радуги.

– Из-за него! – повторила старуха. – Из-за проклятого «Орлова»!..Вот тут я с удивлением на неё посмотрела. Она кивнула:– Не знает никто, даже твоя Маруся. Знал только мой муж. Он тоже был ино-

странец. Посол Германии. Поэтому нас не тронули. Не могли тронуть, хоть я была фрейлиной при дворе. К тому же мужа парализовало... Он долго потом лежал – двадцать лет. А теперь это случилось со мной. – Она кивнула на инвалидную коляску. – Бывает, что беда спасает жизнь.

Нельзя было с этим не согласиться.– Да-да... – вздохнула она опять. – Трудно было выжить тогда... – Проклятые.

Проклятые большевики! Теперь-то, когда раскрываются их делишки... и все эти якобы «самоубийства»... Ты знаешь... о чем идёт речь – об убийствах поэтов! Так вот теперь, когда всё делается известным, ясно, кто убил Симу с мужем. Они! Из-за «Орлова»! Всё из-за этого проклятого камня! – она снова держала алмаз в своей розовой ручке – несмотря на возраст, маленькой и изящной. Камень играл всеми гранями в свете лампы.

– Неужели это «Орлов»?– Не тот, о котором ты читала. «Орловых» было на самом деле три. Камень

распилен был не на две – на три части. Один пропал, как известно. Царские семьи владели двумя, а не одним «Орловым», но это тоже держали в тайне. В револю-цию большевики стали расплачиваться с Европой всем, что попадало в руки. А попало к ним всё... Как только уцелел Эрмитаж! Решили тогда отдать какие-то свои долги «Орловым», да, видно, задумали его вернуть обратно. Или просто нашлись подонки, которые знали, кому передали камень. Известно, какие были

33Деревянная девочка...

большевики... – Она опять повертела алмаз в руке. – Он самый! Убили из-за него их обоих. Только напрасно, камня убийцы не нашли. Муж поручил сохранить Симе, до отъезда в Европу. А та отнесла к матери. Там он и был до её смерти – в доме, где жила твоя бабушка.

– На Серпуховской!– Да. Только не в той квартире. А в комнатке в полуподвале, где жила ваша

прабабушка. Она так устала от своих девятерых детей, что под конец жила совсем одна. Никому не пришло в голову там искать. Перед смертью, в блокаду, отдала камень Марусе. Глупыха не знала, что хранит. Могла променять на хлеб, дура... На буханку! – графиня поймала мой удивлённый взгляд. – Ясное дело – дура... Она, как и твоя бабушка, нигде не училась. Образование получили только старшие в семье. Братья. Да все сгинули в революцию. Только фото в альбоме... А млад-ших всех спас отец... – она презрительно усмехнулась. – Капиталов не нажил. Да... Жена у него была... из богатых. Родители имели шикарную кондитерскую на Невском! А дочь против их воли вышла за простого русского купца. Они её не захотели знать. Жила в бедности – девять детей, прокорми-ка! Да только потом, в революцию, её этот «простой купец» спас – вывез всю семью в деревню. Купил им корову, так и прожили они там до самого НЭПа, нанимаясь на подённую ра-боту. Не учились, однако выжили. Никто их не тронул. С началом НЭПа он при-вёз их в город, купил магазин, и опять все дети работали. Старшая Сима сидела за кассой, там её и увидел, и влюбился в неё польский посол. – Старуха тяжело вздохнула. – Бедная Сима! Писала стихи, а не застрели её большевики, умерла б от чахотки. Кашляла. Всё время мёрзла, куталась в шаль. Где-то у твоей Маруси должны быть её записки о том, как выжили в революцию... Будь проклят «Ор-лов»! – старуха протянула мне камень. – Держи Симино наследство!

Я взяла. Её старческая рука задрожала. Графиня смеялась – беззвучно, чуть-чуть дёргая головой:

– Летом Маруся мне показала. Я так и обмерла... тотчас вспомнилась Сима. А дурёхе сказала: храни, никому не показывай и знай, что вещь дорогая. За такую могут убить!

Вдруг раздался мелодичный звон – это били большие напольные часы между высоким старинным зеркалом и буфетом. Старуха встрепенулась.

– Я, может быть, не сказала б, не будь ты похожа на Серафиму... – прошепта-ла она чуть слышно. – Да к тому ж – что его хранить!? Дело опасное. Узнают – убьют! Могут за него убить... будь уверена! А ко мне сейчас придёт оценщик. Вовремя тебя сюда Бог прислал! Знать, судьба!

Она властно поманила меня к себе рукой и, приблизив губы к самому мое-му уху, быстро прошептала инструкции. Перевела дух и, заглянув мне в глаза, повторила: «Помни! Дверь не будет закрыта! Лиза её не запрёт. А в чулане за-прись и жди, пока антиквар не уйдёт из квартиры. Потом возьмёшь у меня ка-мень и сиди – ожидай второго прихода. Он придёт с покупателем. И как только услышишь мой громкий разговор, выскользни на лестничную площадку, оставив дверь чуть приоткрытой, и поднимайся на самый верх. Так, на всякий случай... Жди у чердачной двери. Коли не позвоню в колокольчик, дождись, пока выйдет из квартиры. Значит – беда. Сиди три дня у Маруси и носа не высовывай. Ей ска-жи – камень украли. Вы всё узнаете... Храни его. Может, дети твои когда-нибудь продадут на аукционе. Дело в стране идёт к переменам...»

34 Наталия Новаш

Графиня позвонила в колокольчик, и мы с Лизой усадили её в инвалидную ко-ляску. Камень я отдала ей. Потом пошла было одеваться в прихожую, но старуха крикнула: «Лиза, принеси шубу. Тут оденется, надо поговорить...» Спросила, есть ли перчатки, и велела надеть. «Пойдёшь в чулан, не снимай. Отпечатки... На слу-чай чего. Поняла?» Лиза меня проводила и закрыла дверь. Я чуть-чуть постояла перед дверью и, как мне было велено, поднялась к чердаку через наш этаж – на последнюю лестничную площадку. Спряталась там за ящиками, но сама хоро-шо видела всю лестницу, шахту лифта и дверь в квартиру графини. В скорости дверь открылась, и ушла Лиза. Я, как было мне, опять же, велено, мигом забежала в квартиру и закрылась в чулане. Там стоял стул, но только я села, в квартиру кто-то вошёл. Я обрадовалась, что успела, и в щель увидела старичка. Значит, пришёл оценщик. Пробыл он недолго, и буквально вылетел на лестницу, не захлопнув дверь. Я бросилась в комнату к графине. Она отдала мне камень и сказала:

«Знаешь... Предчувствие у меня недоброе. Иди-ка сейчас на лестницу к черда-ку и жди там за ящиками. Будь всё хорошо, сама приеду в каталке и в дверь тебя крикну...» Потом перекрестила меня на прощанье и добавила: «Прийти должные двое. А если кто-то один придёт, без старика, – значит, дело плохо. В квартиру сама больше не входи. Дождись, пока человек уйдёт, чуть выжди и беги к Мару-се... Я своё отжила. Скажешь ей, как уговорились!» Она ещё раз меня перекрести-ла, и я подумала, что это плохая примета...

Теперь на лестнице мне пришлось ждать долго, может, час, может, полчаса. Часов у меня не было. Совсем стемнело. Тускло светила только лампочка на стене у двери в квартиру. Я взмокла в своей толстой цигейковой шубе, но даже перчаток не сняла. Уселась на ящик у стены и едва не задремала. Подумала, что «тётя Ма-руся», конечно, волнуется, но что было делать? Уходить было уже нельзя. И вдруг снизу послышались чьи-то шаги. Очень тихие и осторожные. Мне стало не по себе, хоть в плохое тогда ещё не верилось. Человек был один. В пальто, без шапки. Поднимался он тихо, но спешил – шёл очень быстро и дышал тяжело. Перед две-рью он почему-то задержался... Я увидела, что в руке у него шарф – тоненький, не из пряжи, а задержался он для того, чтобы свернуть этот шарф и положить в кар-ман. Душа моя ушла в пятки. Вот теперь мне стало страшно. По спине прошёл холодок. Как перед экзаменом. Но тут было похуже, чем экзамен. Меня охватила паника: закричать, побежать в квартиру? Поднять на ноги соседей – квартира-то коммунальная, как наша, и в ней шесть комнат, кто-то да будет дома! Черт с ним, с этим проклятым камнем и с продажей. Не сейчас – так после. Я бросилась было вниз стучать соседям, но застыла перед самой дверью: а решится ли кто убивать человека в коммуналке?

И я подумала, что я дура: жизнь всё-таки, не детектив. Какие там в наше время «Орловы»?! Поверила столетней старухе! В лучшем случае – кусок горного хру-сталя. Хорошо, если дадут за него десятку. Я вернулась на ящик у стены и опять уселась. Однако успокоиться не удалось. Подмывало пойти в квартиру и узнать, что там делается, но здравый смысл останавливал: Лизы нет, кто откроет? А про-сто войти... Явлюсь я к ним, и что я скажу? Вспомнились высокомерный вид старухи, её надменный взгляд... И вдруг дверь распахнулась. Выскочил человек. Теперь я увидела его лицо. Но в нём была только злость и ярость – никаких инди-видуальных черт. Он так же держал в руках шарф, но не остановился на этот раз, а быстро повязал его на шею и, на ходу застёгивая пальто, сбежал по лестнице.

35Деревянная девочка...

Нет, я не могла не войти в квартиру, хоть и помнила наказ старухи. А вдруг действительно она ранена и не поздно позвать на помощь, позвонить в «скорую»? Сердце подсказывало: всё-таки что-то там случилось!

И предчувствие меня не обмануло. Я увидела её в инвалидном кресле – ноги сползли на паркет, руки висели как плети, голова тоже съехала, опираясь на спин-ку кресла... Подбородок почти упирался в грудь, но на шее с боков всё же вид-нелась толстая сине-багровая полоса – шрам... от шарфа... Раздутый язык, как всегда в таких случаях, вывалился наружу. Вытаращенные глаза смотрели на меня в упор – спокойно и отрешённо. В них не было страха, но не было и внутреннего света, это были уже самые обычные глаза, и были они не чёрные, а светло-карие – с маленькими, как булавочные головки, зрачками. Я знала, что это конец, но всё же попробовала нащупать пульс и поднести волосок к губам... Помочь ей было уже нельзя. Тем не менее я бросилась к дверям соседей... Я не стала стучать – распахнула дверь и ворвалась в комнату, над которой жила моя «тётя Маруся», ждавшая теперь напрасно моего стука в дверь... Но, к моему удивлению, комната оказалась кухней с плитой – двухкомфорочной газовой плиткой – и раковиной с водопроводным краном, а в углу ещё стояла ванна. Я распахнула дверь, которая вела в туалет, и туалет был туалетом. Только поменьше нашего. А рядом была сте-на, она перегораживала коридор, который у нас в квартире вёл к другим комнатам, кухне и «чёрной лестнице»!

Здесь не было никаких соседей, квартира была перегорожена – разделена на две! Графиня жила одна... и убийце это было известно! Я почувствовала себя иди-откой! Я виновата была в её смерти. Но теперь меня обуял страх – вдруг убийца вернётся? Я побежала в комнату и увидела, что обыск убийца толком не успел сделать, только верхний ящик буфета был вывернут и вместе с разбросанным по ковру содержимым валялся на полу.

Теперь я не раздумывая бросилась вон из квартиры, сбежала по лестнице и вы-шла через парадный в морозную темноту переулка. Потом, обогнув дом, быстро пошла вдоль пустой набережной к нашим воротам во двор «толстовского дома».

У ворот я опомнилась: «Зачем мне сюда? Там, у двери в «парадный» ждёт в квартире «тётя Маруся» и сходит с ума от страха!»

Но я не нашла в себе сил вернуться и пройти по парадной лестнице мимо квар-тиры, где лежала убитая графиня. Я вошла в ворота. Промчалась пустым двором к чёрному ходу, взбежала по лестнице до нашего этажа и зашла в квартиру. Ключ у меня был с собой в кармане шубы. Соседи ещё не вернулись с работы. Кварти-ра казалась мёртвой и пустой. Я прошла через тёмную кухню, через извилистый коридор мимо соседских дверей. Дверь в нашу комнату была открыта и на «па-радную» лестницу тоже...

«Тётя Маруся» ждала меня на лестничной площадке – она бросилась ко мне, дрожащая и заплаканная, на ней не было лица! «Да, убили!» – сказала я, когда она закрывала дверь на щеколду. «Господи! Я его видела! Хоть ты жива! Какое счастье!» – прошептала она сквозь слёзы.

«Ничего себе, счастье!» – подумала я и с плачем бросилась ничком на диван.Внимательно прислушавшись у двери, «тётя Маруся» вынесла мою шубу и по-

весила на крючок в прихожей. Про камень она даже не спросила. Мы посидели, не включая свет, словно ждали чего-то. Потом я открыла форточку. Во дворе было тихо. Я почему-то ждала, что залают милицейские собаки. Но в форточку над рас-

36 Наталия Новаш

калённой батареей врывался только морозный воздух с особым запахом зимнего Ленинграда. В те годы на высоте крыш воздух был свеж и пахло сосновым лесом. А поздно вечером стали возвращаться соседи, но мы не выходили и ни с кем не разговаривали. Уже ночью услышали, как вернулась Алка. Она забарабанила в дверь соседки, с которой дружила, и мы услышали её крик: «Послушай, что делается! Я возвращалась сейчас по Рубинштейна! Там и на набережной полно милиции! В нашем парадном нашли задушенного старика!»

Утром «тёте Марусе» принесли пенсию. Почтальонша с ужасом рассказала, что в квартире под нами убили старуху и её пенсию некому было отдать. Хоро-нить её тоже некому. Свой труп она завещала анатомичке. «Надо же, – восклицала почтальонша. – Какой ужас! Как страшно, когда тебя некому хоронить!»

«Тётя Маруся» закрыла за этой тёткой дверь и стояла, прислонившись спиной к косяку: «Люди... Какие глупые! – усмехнулась она, пожав плечами. – Разве страшно, что тебя некому хоронить? Страшно, когда людей убивают! А сожгут тебя, закопают в землю или станут изучать студенты – какая разница? Ты уже ни-чего не будешь знать, и тебе будет всё равно!» Она стояла, с глуповатой детской улыбкой, лицом к окошку, и её глаза излучали внутренний свет...

Воистину, я происходила из семьи прирождённых атеистов. Никто из нас не верил в бога и в загробную жизнь на том свете. Никто никогда этого не обсуждал, но я впитала это с молоком матери. А вот люди с иным ощущением мира были для меня загадкой. Но только в тот самый миг я поняла, что именно с такими людьми и можно было построить эту чудовищную коммунистическую страну, где мил-лионы верили в какое-то светлое будущее для потомков, а сами вместе с детьми и внуками соглашались жить в полном и абсолютном дерьме...»

В дверях показался Клайв. Посмотрел на меня и, кажется, собрался уйти, уже повернувшись спиной, но я окликнула, и он вошёл в комнату.

– Прочитала! – сказала я. – До конца. Всю рукопись. Это кошмар. И неужели я выберу этот мир, это время – этот двадцатый век, чтобы «кончить в благополу-чии» свою жизнь, как вы сказали?

– Ну... Это было не самое плохое время. А в других странах жизнь в это время была совершенно иная. В процветавшей тогда Америке, Швейцарии или где-нибудь на юге Франции... в Альпах, на берегу тёплого моря – люди жили совсем неплохо – лучше, чем в другие времена. И даже у вашей далёкой родственницы юность в той ужасной стране была вполне счастливой. Важно, в какой среде, какой семье и каком окружении ты жил... Есть её другие записки... Ещё одна ру-копись.

– Нет, – возразила я. – Не... сегодня, – добавила, чтобы усыпить его бдитель-ность. – Хватит кошмаров... – я чувствовала себя совершенно разбитой. Усталость не ушла со сном, и меня это мучило. Я была не готова к побегу отсюда сию мину-ту – не в силах была сделать сегодня то, что должна была сделать не откладывая... Должна! Ведь ОНИ... Эти, в «тарелках», не отступятся. Не оставят меня в покое, не прекратят охоту! А где найти место, где меня не поймают? И не станут убивать других людей? Куда мне бежать? От НИХ не скроешься даже в прошлом! Я об-хватила голову руками и, кажется, что-то сказала вслух.

– Вас спасут! – прошептал Клайв.– Спасут? Кто?– Боги!

37Деревянная девочка...

Я подумала, что он шутит. И промолчала.– Вы попадёте в такое время, где вам будет обеспечена безопасность. Там вы

окажетесь под защитой.– У кого же?– У тех, кого люди когда-то считали богами...Я не могла подумать, что ослышалась. Он подошёл к окну и раздёрнул штору.

Открылся вид на море и на заснеженную вершину.– На Олимпе жила могущественная раса, когда человека ещё не было на Земле.

Я имею в виду «человека разумного».Он сказал это таким тоном, что я не могла его не спросить:– Есть, по-вашему, и человек неразумный?– Есть. Для меня их два, живущих сегодня: человек разумный и человек пря-

моходящий. Homo sapiens и homo erectus. Первый обладает разумом, второй те-ряет свою разумность лет после десяти. И, к счастью, это не два разных вида в смысле биологическом. Это один вид. «Оба» способны мыслить и усваивать информацию, но настоящим умом, творческими способностями или гениально-стью обладает лишь «хомо сапиенс». В его генотипе есть гены, не позволяющие потерять разум к периоду половой зрелости. Через несколько поколений в потом-стве человека «прямоходящего» может родиться человек «разумный». Эти гены разбросаны в человечестве, и не предсказать, как «тасуется колода»... Проследить это очень трудно. Однако наши враги поставили именно такую цель: сейчас они «бьют в корень» – стараются уничтожить только тех из нас, кто является носите-лем генов человека разумного. Ибо именно он – творец и создатель человеческой цивилизации, отличающей нас от всех звериных сообществ, от обезьяньей или волчьей стаи. Он – тот, кто во все времена был творцом, создателем и борцом против глупости, косности и тирании. Именно он – «сапиенс» – создавал живо-пись и язык, математику и религию, он был бунтарём и протестантом, восставал против всего, что его не устраивало в этой жизни. «Эректус» же всё принимал как есть – подчинялся любой религии и любой власти, одобрял любое насилие и любую подлость. Как правило, он сам был способен на подлость и на насилие и стремился к власти. Человечеством правили «эректусы» – из них происходили властители и диктаторы, «сапиенсов» же власть, как правило, не интересовала, они были творцами и стремились к творчеству. Тех, кто пытается уничтожить человечество, «эректусы» не волнуют.

– Им нужны «сапиенсы»?– Конечно. Враги человечества могущественнее, чем мы. В последнее время

они пытаются нас уничтожить, вмешиваясь в природный механизм одной из тех вселенских первооснов, которым я дал название «замкнутый круг».

– Это какие-нибудь сакральные знания?– Нет, сакральные знания – совсем другое: из разряда вполне познаваемых

реалий. Они всегда были и всегда скрывались. Например, сведения о «летающих тарелках». Всё это не афишировалось. Сейчас примером сакральных знаний яв-ляется то, что нас выживают с планеты, стремятся уничтожить человечество и де-лают это давно, а мы не знаем, кто это делает, и даже не ведаем, кто они такие. Как никогда не знали, что такое «летающие тарелки». И думаю, не узнаем. Но вполне можем узнать. Всё это постижимо и не относится к тем абсолютно непознаваемым загадкам, которые я называю «замкнутый круг». Понятно?

38 Наталия Новаш

Я кивнула:– Сакральные знания – те, которые есть, но скрываются. А первоосновы – то,

о чём знаний нет, – что пока ещё остаётся «незнанием». То, что нам неизвестно.– Есть такие вопросы, на которые человечество не ответит никогда, а если от-

ветит, стремление человека познавать потеряет смысл.Теперь я с сомнением покачала головой.– Загадка неразрешима тогда, когда есть «замкнутый круг», – сказал Клайв. –

Понятно? Всё тот же вечный вопрос – что первично? Яйцо или курица? Ген или клетка? Матричная вселенная или... Первичный кокон в момент Большого Взры-ва. Такие загадки придают науке смысл, и если их разрешить, наступит, думаю, конец науке. Так вот, чтобы нас уничтожить, наши враги решили прервать один из таких замкнутых циклов в природе.

– Название этого «замкнутого цикла» – время? Они устраивают теракты во времени?

– Не только это. После множества неудачных попыток применить оружие, после того как отец Лена придумал принцип защиты от нейтронной бомбы, они решили повлиять на самый главный и ключевой момент в истории человечества. Тот момент, с которого разумное человечество началось. Поэтому они сосредо-точились на... – Клайв посмотрел мне в глаза и отвёл взгляд. Он опять обхватил голову руками и привёл в беспорядок и без того взлохмаченную шевелюру. Он был похож на школьника – ученика, с трудом излагающего урок. Его чуть глубже, чем нужно, посаженные глаза были трогательны по-детски, они смотрели на меня с любовью, в них был тот внутренний свет, о котором я читала в рукописи моей прабабки, и я подумала, что могла бы полюбить и его.

Я почувствовала, что краснею. Он смутился ещё сильнее и, кажется, потерял тему разговора.

– Вам некуда торопиться. Вы здесь, под землёй – в полной безопасности. Мо-жете даже выходить на некоторое время. Погулять в лесу, искупаться в море. Ра-зумеется, под контролем и соблюдая осторожность. Благодаря нашим мощностям и темпоральной установке, можно всегда в опасный момент чуть-чуть сдвинуть время... Вы можете здесь прожить полгода... Даже семь или восемь месяцев...

Некий странный намек и мысли о чём-то смутно знакомом догадками заверте-лись в моей голове, но я постаралась вернуться к теме:

– Так каким же способом они думают уничтожить людей?– Не знаю, как объяснить... как подойти к сути. Ох! Ещё раз! Тот ключевой

момент, с которого началась история человечества... Я уже говорил, оно – не-однородно. Есть человек «прямоходящий» и человек «разумный». Но всё-таки это один вид. Гены человека «разумного» рассеяны в человечестве. И слава богу!.. Потому что уничтожить всех носителей этих генов невозможно. Но беда в том, что все эти носители происходят от одной единственной особи, которая поло-жила начало предкам человека разумного. И эту особь уничтожить можно... Всё случилось сто тысяч лет назад. Это и есть точка отсчёта, с которой и началась настоящая история человечества. И оно должно исчислять свою историю с этого самого момента. Так оно и делало всегда. Создало и сохранило в памяти в виде мифа. Помните миф о Прометее?

– Конечно. Цивилизация началась с того момента, когда Прометей подарил людям огонь.

39Деревянная девочка...

– Но не тот, о котором сказано в мифе. Не обычный огонь, который зажигает молния и который людям всегда было проще простого добыть при лесном по-жаре. Стоило ли сочинять об этом миф? Речь идет об огне в переносном смысле. Прометей подарил человечеству огонь разума. Огонь гениальности, творчества и таланта... Поэтому ОНИ сосредоточились... на тебе! Ты попадёшь отсюда на сто тысяч лет назад. Туда! – Он показал на Олимп. – И яркая видеозапись, попавшая к тебе с вещами отца, – оттиск прошлого, запись с натуры. Согласно легенде, боги изгнали Афродиту, и она нашла защиту у Прометея. Тот тайно сохранил её детей. Благодаря нашим плохим переводам с первозданного, неведомо какого источника, считалось, что первым у Афродиты родился гермафродит – двуполое существо, сочетающее в себе женское и мужское начало. Это не так, и заглянув в прошлое, легко узнать, что у неё родилась двойня – мальчик и девочка. Близнецы. Это и был тот «огонь», похищенный Прометеем у богов и подаренный человечеству. Соб-ственно, это и было началом человека разумного, создавшего нашу цивилизацию.

Мне стало как-то не по себе. Ясно, что Клайв боялся именно такой реакции, что совсем неудивительно! Как жить, зная, что будет дальше? Но жить, помня всё, что уже случилось, тоже было совсем нелегко. Я глубоко вздохнула:

– Ну что же... Я получила «прививку» против ужасов, которые впереди.– Никаких ужасов! Всё страшное – позади. Считайте, что вы отправитесь в тур-

поход. И жить вам придётся с «туристами», очень похожими на людей. Бог знает, откуда они взялись в те времена на Олимпе.

– И кем были?– Вот именно, поди узнай! Внешне похожи на нас, только умнее, сильней

физически и выше ростом. Короче, древние греческие боги. Как будто большая компания туристов решила пожить на природе и отправилась вот в такой поход – очутившись в прошлом, в чудесные времена, когда природа была нетронутой, первозданной. И никто не мешал «богам» наслаждаться этой чудной природой среди зелёных альпийских лугов, ручьёв с ключевой водой и водопадов на скло-не снежной вершины... Естественно, они рассердились на вас, и ещё больше на Прометея! Ведь вы и он, помогая вам, положили начало... фактически помогли появиться новой человеческой расе, которая в будущем грозила положить конец их легкомысленному времяпрепровождению на Олимпе и вообще каким-либо развлечениям на Земле – у планеты появлялся её законный хозяин – разумная человеческая цивилизация!

– Так может, они сейчас и пытаются нас уничтожить, чтоб вернуть себе Землю и развлекаться дальше?

– Ну нет! Поверьте, всё это можно проследить... Те были благородными – ушли сами, когда настал срок! Они обладали высочайшими технологиями, позволявши-ми им иметь все блага цивилизации, не захламляя природу техническими устрой-ствами и техническими отходами. Они были могущественны, у них было всё, и они получали всё необходимое, как из «рога изобилия». Вспомните другой из-вестный миф!

– Да, помню, – кивнула я.– Возможно, это и был высший пилотаж технологического производства чего

угодно! И, кроме того, у них было оружие, способное давать защиту. Они защитят и вас. Только у них вы найдёте укрытие и окажетесь в безопасности от тех, кто преследует вас сейчас.

40 Наталия Новаш

– Вот и думай что хочешь... – сказала я, склоняясь к мысли, что и вправду, возможно, всё в жизни предрешено. Зачем оказались в прошлом эти «туристы»? Не для того ли, чтобы спасти беглянку из будущего, которая положит начало человеческой цивилизации? – Голова идёт кругом... – вздохнула я. – Воистину, замкнутый круг! Надо всё это как-то переварить.

– Совершенно верно! – улыбнулся Клайв, глядя в окно. – Лучший способ – пой-ти к морю и искупаться. Сейчас не жарко – солнце как раз зашло за тучи.

Нет, я бы не сказала, что это были тучи. Просто небо заволокло какой-то дым-кой, словно перед дождём, и море по-прежнему было тихим. Волн не было. По берегу бегала собака. На причале стоял небольшой контейнер с мусором. Пёс об-нюхал его и побежал к пляжу. Там, на песке, пестрел полосатый зонтик, но яркие оборки тента не шелохнулись...

Ни звука не доносилось снаружи. Казалось, там – полное и даже какое-то не-естественное затишье.

– Но ведь это не может быть... вид из окошка? – я помнила, что мы внутри горы.– Конечно, мы – глубоко под землёй. А это лишь вид с того склона горы, где

вы искали котёнка.– Он... погиб?Клайв отвел взгляд.– Может быть, ещё найдётся... – сказал он уклончиво.– Попробую поискать! Если и вправду можно отсюда выйти...– Можно, – поспешно ответил Клайв уже совсем другим тоном – врать он явно

не научился, и я поднялась с дивана, но тут произошло что-то чудовищное...Внезапный шквал урагана, казалось, проник сюда, в комнату, и оглушил меня

диким рёвом. Порыв, налетевший с моря, в одно мгновение сорвал яркий брезент пляжного зонтика и перевернул контейнер. Послышался звон бьющегося стекла. Пса отнесло из нашего поля зрения, вверх взметнуло всяческий мусор, и знакомые мне картонки с чёрно-белым шахматным рисунком полетели прямо на нас.

– И вам их... привезли тоже? Сюда?– Конечно... Вертолёт доставляет грузы на причал... и увозит мусор в контей-

нере.Я подумала, что у Клайва, конечно, в таком случае есть портрет Лена, и не

один, и вспомнила про бутылки в коробке – коньяк для поминального ужина. Проведя всю жизнь в школе, я плохо знала реальную жизнь, в голове сидели слова Лена, сказанные о людях: «мы не пьём, не курим...» Здесь было явное противо-речие, и вопрос, который хотела задать ещё Али, я задала Клайву.

Он был, кажется, удивлён:– Противоречия никакого нет. Люди «не пьют» в том смысле, как когда-то это

было болезнью. У современного человека не возникает пристрастия – навязчи-вой тяги к одурманиванию, которая его губила. Зависимость была обусловлена генетически, и люди, отягощённые этой напастью, ради своих детей давно уже стали исправлять генотип наследственных клеток, удаляя вредные гены. Многие поколения людей живут без этой губительной для человека... и многих других бо-лезней. И люди теперь не боятся пить, как не боятся использовать морфий, чтобы унять боль в ране.

Ураган снова взвыл, его новый порыв налетел с моря. Казалось, в наше стекло швырнуло кучу песка и тучу сосновых игл. Стало видно, как их закрутило и по-

41Деревянная девочка...

несло вверх, а потом назад к морю. Туда же летели теперь и чёрно-белые коробки. Смерч, как штопор чёрного дыма, взвился прозрачным винтом, неся их высоко в небо.

«Вот и всё... – думала я. – Лен... Последняя память о нём. Неужели это всё, что осталось от него людям, которые плакали, слушая его голос?»

И я спросила:– Почему же тогда убили Лена, а не меня?– Как видно, им было важней избавиться от него. Прежде вывести из игры

Лена...«Из сценария, – думала я. – Но разве можно изменить сценарий, написанный

самим творцом?»– Лен был просто артист, да... И казалось бы... – Клайв загадочно улыбнулся. –

Но отец Лена придумал защиту от нейтронной бомбы, а дед получил место на «Сейлор» благодаря своему величайшему открытию. Ему удалось вывести новую формулу, которая установила зависимость между массой, энергией и гравитацией. И стало возможно изменять вес тел воздействием на гравитацию. Монорельс – его изобретение. Так что, возможно... – Клайв посмотрел на меня с лёгким вызовом и в смущении отвёл взгляд. – Гены Лена оказались для них опаснее, чем твои...

– Завтрак! – сказала женщина, появившаяся в дверях.

* * ** * *

Ураган закончился ночной грозой. Утро после грозы было солнечным – тихим и тёплым, а море – спокойным, когда я всё-таки решила искупаться и, кажется, заплыла очень далеко, но поняла это слишком поздно. Плавать я всегда любила, держась на воде без малейших усилий, и научилась этому в ранние годы, когда мы с отцом жили где-то в тёплых краях. В Шотландии и в Тибете плавать особенно не приходилось, но навык, приобретённый в детстве, сохраняется навсегда.

Лёжа в тёплой воде, я вспоминала случившееся со мной. Рассказанное вче-ра Клайвом не было для меня откровением, особенно то, что касалось времени. С некоторых пор я жила с чувством, что уже шаг за шагом прошла свою жизнь и события в ней мне знакомы. И сейчас, раскинувшись на спине и глядя в небо, перестав чувствовать тело, я покачивалась на волнах памяти и переживала всё, начиная с лифта, с лифта в отеле – с того момента, когда мы входили в лифт без Регины, с того мгновения, когда над площадью завис вертолёт... И я поняла, что всё это было во мне изначально. Даже рукописи, которые я прочла, и старая видеозапись отца сидели там, в моей памяти... только – другой, живущей во мне с того мгновения, как стала помнить себя... Зато теперь я знала... Я знала теперь, что движет миром, и если сбудется всё, что предсказал Клайв, – я повторю снова: миром движет любовь... Почувствовав прилив энергии, я поплыла с новой силой.

Тревожное чувство заставило меня оглянуться. Я легла на спину, быстро раз-вернувшись в воде: в синеве, безмятежной, как океан, висел серебряный диск, и я машинально набрала воздуха, чтобы погрузиться с головой в воду. Как будто это могло кого-нибудь обмануть! Проплыв, сколько могла, вынырнула лицом к берегу. Заплыла я далековато. Люди отсюда выглядели как куклы – две ма-ленькие фигурки бежали к причалу через парк, и я видела, что они отчаянно мне машут...

42 Наталия Новаш

Над парком и над людьми висела ещё одна «летающая тарелка». А на склоне горы, где я искала котёнка, чернела ужасная выжженная плешь: лес там выгорел целиком, я узнала лишь сосну над обрывом. Теперь это был её мёртвый обуглив-шийся скелет.

Я машинально нащупала на руке браслет. Ещё в квартире у Лена я изучила дол-говременную шкалу и знала, что стрелку можно перемещать, не снимая браслет с руки, лишь двигая крошечным, с булавочную головку, рычажком который легко нащупывался на боковой поверхности странного синего материала – не металла и не пластмассы, – скорей напоминавшего камень, но более тёплого, чем вода.

У меня был только один выход – отвести рычажок до упора. Не раздумывая, я так и сделала.

Ещё не открыв глаз, почувствовала перемену: море сделалось неспокойным, меня сильней подбрасывало на волнах – в воде, тёплой, как парное молоко. Я раз-вернулась в направлении волн и открыла глаза.

Берег был совсем близко – голый, выжженный солнцем... Он возвышался над морем, обрываясь скалами в воду. На узкую кромку песка взбегала пена...

Над берегом высился храм, а над храмом белел Олимп, и, глядя на фигурки людей у колонн храма, я поняла, что совершила ошибку. Попала ещё в то время, когда люди уже научились строить храмы. Парадоксальность построения фразы меня несколько отрезвила.

Я попробовала встать на дно, и ноги мои коснулись земли... Я стояла, смотре-ла на бурый раскалённый берег, на расплывавшийся в мареве храм с людскими фигурками и думала. Оставалась надежда, что стрелка шкалы не передвинулась до конца. Надо было исправлять ошибку. Собравшись с силами, я нащупала рыча-жок на боковой поверхности браслета и изо всех сил надавила вниз. Он и впрямь сдвинулся до упора – всего на какой-нибудь миллиметр! А мир вокруг тотчас же стал другим: я оказалась в ледяной воде, дно ушло из-под ног, и волна накрыла меня с головой.

Борясь со штормом, я старалась плыть на волнах, даже не зная, куда меня от-носит. Берег нельзя было различить сквозь пелену дождя.

Сколько я проплыла, не знаю. Дождь кончился, но я боролась с волнами до пол-ного истощения сил. Земля была теперь совсем близко. Я знала, что доплыву, и позволила себе отдохнуть – просто вытянулась на воде вниз лицом...

Но врагом моим стал холод. Руки и ноги сделались деревянными в ледяной воде. Мозг отключался, погружаясь в небытиё. Стараясь побороть сон, я шептала мысленно своё имя – Э-дит... Эфр... э-эфр-э-дит... эфр-э-дит... – и совсем погружа-ла голову в воду, выныривая лишь за тем, чтобы глотнуть воздух... И тогда меня вновь оглушал рёв и грохот волн. Он то накатывал, то стихал, напоминая своим чётким ритмом громыхание вертолёта... Я плыла, ничего не видя и уже забывая всё, только в ритме волн повторяя собственное имя и пугавшую своим смыслом мысль: «Неужели всё-таки миром правит случай?.. И я сейчас замёрзну?..» Но когда совсем неожиданно колени упёрлись в песок и меня подхватили чьи-то сильные руки, я увидела впереди девственный зеленеющий берег, далёкий лес и сияющую снежную вершину высоко в небе.

Андрей Гельевич Попов родился в 1959 году в Воркуте. Окончил фило-логический факультет Сыктывкарского государственного университета. Автор нескольких сборников стихотворений. Член Союза писателей России. Публи-ковался в журналах «Наш современник», «Север», «Арт», «Арион», «Мир Севера», «Войвыв кодзув», «Крещатик», «Московский вестник», «Встречи» и др. Стихи переводились на венгерский язык. Лауреат еженедельника «Лите-ратурная Россия». Живет в Сыктывкаре.

Андрей ПОПОВ

ПоэзиЯ

Прикосновение* * *

Кто-то тайно приказы изрек,Кто-то свел в напряжении скулы,Чья-то мысль, словно пуля, мелькнула –И я выбран как верный залог.

Эй, поэт, затаись между строкИ смотри в автоматное дуло! –Гаркнет резко исчадье аула,Палец свой положив на курок.

Я – заложник столетней беды,Мне в лицо она весело дышит...Праздный мир с одобреньем услышит,Что меня, приложив все труды,Обменяли на сумку с гашишемИ на остров Курильской гряды.

* * *Поэзия таится в быте, И быт поэзию таит. Внимательнее посмотритеНа незамысловатый быт.

Предметы мебели, посуда,Герань, гардины и карниз – В них чувство меры, и причуда,И нерасчетливый каприз.

Вот список кораблей Гомера!Метафоры мелькнувших лет!Несбывшихся надежд...В них вера,Что есть любовь, а смерти нет.

44 Андрей Попов

* * *Живет душа моя на войне,Военный твердит мотив.А люди думают, я вполнеТерпим и миролюбив,

И будто любому привету рад,И пьяных драк не люблю.А я хочу купить автомат,И кажется, что куплю.

На тихом складе среди корыт,Кастрюль последних системПредложат мины, и динамит,И новенький АКМ.

Держу в руке я желанный ствол,Душа живет на войне,И сознаю вдруг, что зря пришел,Что мне не сойтись в цене.

В комплекте штык. Удобен приклад.И цвет спокоен и мил.Но я – прости меня, тихий склад, –Денег не накопил.

И вижу — нервы напряжены,И чувствую жесткий тон,Можно легко схлопотать войныСо всех четырех сторон.

Неосторожно среди корыт,Кастрюль последних системНе взять ни мины, ни динамит,Ни новенький АКМ.

На тихом складе не верят в долг,Здесь платят и головой.Зачем мне снился гвардейский полкИ снился неравный бой?

Зачем я слушаю черный мат,Горячих юношей злю?Зачем хотел купить автомат?!И кажется, что куплю.

ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ

– Наставниче! – Симон сказал в ответ, –Всю ночь трудились, а улов – трава и ветер. Нет рыбы в море. Видно, рыбы нет...Но я, по слову Твоему, закину сети...

Наставниче! Не покидает страх,Всю жизнь трудились – а не стали словно дети.Как уловить любовь в делах, стихах?..Но я, по слову Твоему, закину сети...

* * *Бог есть путь – поревнуй и дойди до Бога... Почему мне кажется, что подчасБог далёк, как звезды мои над дорогой, Если Царство Божие внутри нас?

Но когда неприступную даль я вижу, Но когда гляжу на Небесный свет, Бог становится рядом, подходит ближе – Никого в пути ближе Бога нет.

* * *На Севере жил я –Не ведая горя,Роптал, что простыла душа от морозов,Мечтал, что уеду на Чёрное море,Мечтал, что спасательным стану матросом.

Кричать буду в рупор, жарой вдохновляем,Чтоб в зону купанья вернулись мужчины,Детей буду плавать учить баттерфляем И женщин красивых спасать из пучины.

Оправиться им помогая от шока,Шептать, что уже волноваться не надо,Легко утонуть в этом месте глубоком,Но им повезло – оказался я рядом.

И верить, что женщины, вспомнив про лето,Расскажут с восторгом подругам и боссамО том, как смотрели на море с поэтом,Который работал на пляже матросом.

45Прикосновение

* * *Н. Кузьмину

От русской Непрядвы остался ручейИ ропот стиха или бреда.По этому поводу водки не пей,В незваных гостях не обедай,Заслуженных гениев не матери,Мы сами свое заслужили,Ревнивой стилистики пономариВ нетрезвой лирической силе.Мы всех обличили до самого днаБеспечной души и стакана.И нету Непрядвы — неправда однаВ народных мечтах и туманах.От русской победы остался музей,Словарь и привычки пехоты.По этому поводу водки не пейДо патриотической рвоты.В незваных гостях не растрачивай дниИ светлую душу поэта.

И русскую Родину не хорони,Пока есть стихи и ракеты.

* * *Я перепутал все пути,Я заблудился в непогоде.Стихи меня должны найти,Они всегда меня находят.

Найдут в кружении дорог,На перевалах, у обочин,Им ведом каждый уголокМоих идей и одиночеств.

Найдут в снегу или в грязи,С души привычно снимут камень.Вставай, поэт! Живи в связиС нашедшими тебя стихами.

И я встаю. Скрипит кровать –Как будто требует порядка.Стихи! Давайте вместе спатьИ целоватьсяКрепко.Сладко.

* * *Деревня Вешки смотрит телевизор,Крутой американский боевик.Сбивает на экране грузовикСенатора. Гадает экспертиза.

И нет улик. Но есть звезда стриптиза.И челюсти акулы. И тайникВ гробу раджи. И призрак. Женский крик!Убийца-робот прыгает с карниза.

И напрягает зрение и нюхРябой упырь. И рокер стриты рушит.И за измену босс девицу душитИ прячет тело в ящик для подушек.

Деревня Вешки затаила дух.Былин не помнит. Не поет частушек.

МОЛИТВА О ВРАГАХ

Ненавидящих мя не боюсь –Что мне их неуёмные силы?!О здоровье врагов помолюсь, Чтобы всё у них праведно было,

Чтобы жили с планетой в ладу, Не чихали от злобы и пыли,Не погибли их души в адуОт того, что меня не простили.

Пожелаю им ровных дорог,Благодати и милости свыше...Только всё же надеюсь, что Бог Моих правильных слов не услышит.

46 Андрей Попов

ВОРКУТИНСКИЙ ОТВЕТ

Не растет огурец. Не растет кипарис.Только ветер колючий и снег.Это жизнь для волков И для леммингов – крыс.Для чего здесь живет человек?!

Для чего я родился, раб Божий Андрей,Где не надо бы жить никому.Для того чтоб любить непонятных людей,Крыс, волковИ полярную тьму.

* * *Ищешь чувственною дрожью,Смотришь в мысленный чертеж –Постигаешь правду Божью...Только как ее поймешь?!

Что ни скажешь, будет ложью,Промолчишь – и тоже ложь.Постигаешь правду Божью...Только как ее поймешь?!

Только Господу известно,Почему удел такой –Сын живет в стране небесной,Я живу в стране земной.

Так легко смутить поэта,Плачу я в земном краю,Как понять мне благо это,Правду Божью, скорбь мою.

ПОДНЯТ ВЫШЕ!

То птицу видел, то звезду,То солнце яркое в зените...Трёхлетний сын просил в бреду:– Повыше, выше поднимите!

Отец брал на руки его,Заботливо и осторожно,Не понимая ничего,Приподнимал, насколько можно.

– Повыше! Низко так кругом!–Был мальчик Господом услышан.И эпитафия о нём –Всего два слова: «Поднят выше!»

И ты, поэт, в своём бреду,Отринув суету событий,То птицу видишь, то звезду,То солнце яркое в зените...

И может, после снов земныхСтихи когда-нибудь напишешь,Которые Творец услышит,И мир подумает о нихВсего два слова: «Поднят выше!»

ПОРТРЕТ ПИРОГОВА

Я помню, что это случится когда-то: Бессилен окажется реаниматор, И даже бессильно участьеЗаведующего хозчастью. Жене моей врач объяснит, что я тих,Что всё хорошо, но надежд никаких. И больше не скажет ни слова, Смотря на портрет Пирогова. А я в это время помыслю о том, Что жизнь свою прожил дурак дураком –Какая-то скучная прозаСоплей и авитаминоза!А был бы спортсмен, оптимист, семьянин,То мне бы мгновенно помог аспирин, Любое любезное слово... Да просто портрет Пирогова.

* * *Сердце верит, не устанет –Гонит прочьВремя темных испытаний –Эту ночь,

Одиночество и ветер,Трепет сна...И приходит на рассветеТишина.

Тишина – и сразу дорогКаждый слог.Что ж я плачу, как ребенок?!Это Бог.

47Прикосновение

ИСХОД

Неискренние стихи... Зачем ты их пишешь, Ева? Выдуманные чувства зачем доверять строке? Зачем говорить: не сорву плод с запретного древа? Пишешь – что не сорвёшь... А плод уже держишь в руке.

И делишь с Адамом вкус неясной пока потери. Но всё отчётливей знанье, что ничего не ждёт.Как неуместны слова «умею любить и верить»,«Умею любить и ждать», когда уже сорван плод!

Так наступают будни – обычный сбор урожая.Осенние дни заботы. Чувства теперь глухи. Небесной любви не будет. Это исход из рая...Зачем ты их пишешь, Ева, неискренние стихи?

ПРИКОСНОВЕНИЕ

И сказал Иисус: кто при коснул ся ко Мне?

Лк. 8, 45Лк. 8, 45

Господи, это я, который в молитвах солгал, Ближних не возлюбивший И не простивший врагам, Пьяный вином, сикером и сочиненьем стихов, Женщинами, судьбою, Пропахший насквозь грехом,Я, потерявший сына, Теряющий жизни вкус,Я прикасаюсь к Тебе... И может быть, прикоснусь.

Марина КАЛАШНИКОВА

ПрозА

ПОДАРОК К РОЖДЕСТВУПОДАРОК К РОЖДЕСТВУ

РАССКАЗРАССКАЗ

– Мамочка, я кушать хочу! – из детского угла, отгороженного ширмой, доно-силось хныкание. – Ма-а-мочка, ты меня сл-р-ышишь?

Елена мягко щелкнула включателем настольной лампы и присела на краешек детской кроватки.

– Игоречек, солнышко, но ты ведь недавно кушал...Она нежно обняла жмурящегося от света сынишку. Малыш совсем недавно на-

учился выговаривать букву «р», поэтому вставлял в слова и «л», и «р», зачастую заменяя одну букву другой или проговаривая их вместе.

– Мне мало было одного яб-р-лочка, – в глазах четырехлетнего мальчишки стояли слезы, – мамочка, а почему мы не кушаем вместе, как р-раньше или как мы в садике? Почему ты всегда не хочешь кушать, а я хочу?

Елена сама еле сдерживала рыдание, готовое вырваться наружу. Но она боя-лась напугать сына.

Да и как она могла бы объяснить ему, что вот уже который день у них не на что купить даже хлеба. Разве поймет он, малыш. Да Елена и сама не расскажет, что когда женщины «перекусывают» на работе, она уходит «дышать свежим возду-хом», потому что ей стыдно. Умом, конечно, понимала, что никто не застрахован от положения, в котором оказалась она (как говорится: от тюрьмы и от сумы ...), однако предпочитала держаться подальше от разговоров-пересудов. «Кто честной бедности своей, стыдится и все прочее, тот самый жалкий из людей, трусливый раб и прочее...» – упрямо твердила она из своего любимого Роберта Бернса, как заклинание.

Но более всего Елена не хотела, чтобы жалели её.

49Подарок к Рождеству

– Знаешь, малыш, – Елена нежно обняла Игорька, – сейчас я принесу тебе вкуснятину, которой кормила меня моя няня, когда я была маленькой девочкой. М-м-м-м.. пальчики оближешь!

Женщина, глотая слезы, пошла на кухню. «Да, да, я сильная... я справлюсь... они не сломают меня».Кусочек сухого батона, что баба Галя оставляла когда-то для котлет, Елена

размочила под краном, чуть подсушила на сковороде, выскребла последние крохи масла с оберточной фольги (попробовала было после этого облизать фольгу, но, кроме вкуса бумаги и горечи слез, ничего не почувствовалось). К счастью, ко дну сахарницы присохло совсем немного сахару.

– Иду, сынулечка, уже иду! – Елена с яростью отдирала эти присохшие кусоч-ки, разминала их каталкой для теста и посыпала бутерброд. – Смотри, котенок, как вкусно!

Малыш с аппетитом уплетал «пирожное» – так он назвал приготовленное ма-мой.

– Хочешь кусочек? – Игорек протянул Елене бутерброд, а когда мама отказа-лась, с удовольствием затолкнул в ротик остатки и облизал пальчики. – Ну вот, теперь и спать сладко будет.

Елена бережно поправила подушечку и сползшее одеяло, поцеловала сына и, выключив свет, вышла.

– Мама-а-а-а-а, мамочка...«Господи, помоги мне!» – простонала Елена.– Мамочка, мамочка, сегодня в садик Пашка Матр-росов принес большой

констл-р-р...– Конструктор?– Да, констл-рр-руктор-р... Он хвастался всем, что можно сделать луноход. Вр-

р-рет, навер-рно. А мог бы и мне Дед Мор-р-роз пр-ринести такой же? – Хорошо, сыночек, я скажу Деду Морозу. Спи, родной.Елена словно подкошенная опустилась в кресло. Всё... это конец.

* * ** * *

Игорек появился на свет, когда самой Елене едва исполнилось семнадцать. Виктор Сергеевич Лавров, руководитель балетной студии, где танцевала девуш-ка, поспособствовал. Ему было уже под сорок, он был красив и опытен. А она... изящна, талантлива и доверчива. Поначалу всё у них было складно: замуж офи-циально он не звал, но у себя Елену приютил, когда родительская профессорская семья и знать ее не захотела – опозорила, мол, в подоле принесла, что люди ска-жут. Сколько она себя помнила, практически всё в их семье подчинялось одной цели – выглядеть достойно в глазах окружающих: модельные туфли, шикарные прически, ухоженные ногти и обязательное присутствие домработницы, несмотря на никогда не работающую маму. Даже наследников в семье профессора Василь-цова называли только полными именами – Алексей и Елена. А уж о том, чтобы их баловали, дети могли лишь мечтать. Так и стали «молодые» жить вместе, вроде как муж и жена. Даже сына Виктор Сергеевич признал, фамилию свою дал и от-чество. Да и не мудрено: Игорек был его точной копией. Но постепенно чувства угасали, а может, и не было их. Потом и вовсе муж отдалился. Дома стал бывать реже. А когда приходил, то даже и не скрывал запах чужих духов и следы губной

50 Марина Калашникова

помады. «Я же мужчина, – Виктор Сергеевич не оправдывался, а просто констати-ровал факт, – и мне для творчества нужны новые впечатления!» Большинство из этих «впечатлений» Елена знала – Виктор Сергеевич в своих пристрастиях к ба-летным девочкам был постоянен. Да и обходилось как-то: муж погуляет, да к ней возвращается. Вернее, не к ней, а к сыну. Да и любила она Виктора Сергеевича. Любила и боялась: не раз уж, особенно в последнее время, приходилось отведать его тяжелую руку. Только оставалось покорно терпеть. А что делать было?

Именно в этом и упрекнул Елену муж, когда из дому выгонял:– Да что ты за баба-то? Насилуют ее – она молчит. Родители из дому гонят –

она уходит и опять молчит. Ей изменяют, а она опять молчит. Вмазал пару раз, так она прощения просила. Якобы сама виновата. Тьфу... Бесхребетная ты, Ленка, противно с тобой, гадко. Сидишь постоянно дома, вся такая чучундра застиран-ная. Не нужна ты мне, размазня такая. Оставляй мне сына и катись отсюда к чер-товой матери. Видеть тебя не хочу.

– Сына не отдам... – одними губами произнесла Елена.Виктор Сергеевич оторопел: впервые за время их совместной жизни жена по-

казала характер.– Чего-о-о-о?– Сына, говорю, не отдам! – громче и тверже произнесла она.– Да ты что? – Виктор Сергеевич всплеснул руками, – бодаться решила, сука?

Так я тебя быстро вышвырну, как паршивого котенка, как папаша и мамаша твои профессорские сделали. То, что сама подохнешь, – не жалко – пустая ты, никчем-ная. Овца блудливая. А вот мальчонку загубишь – жаль. Привык я к нему.

Елену душили слезы. Нехитрый скарб – чемодан с детскими вещами, парой своих свитерков (они не были новыми, и поэтому их было позволено забрать с со-бой) и небольшой суммой денег, что удалось отложить из тех, что давал муж, – собран был за считанные минуты. Причем кто-то свыше, казалось, надоумил её деньги-то эти спрятать за пазуху, иначе они тоже, как и золотые сережки, пода-ренные Виктором Сергеевичем к её двадцатилетию, были бы отобраны: «Пришла ко мне с голым задом, так вот и катись безо всего! Только детское взять можешь».

В ответ на шипение: «Уйти она решила. Так ведь приползешь назад, куда де-нешься... Ноги будешь лизать, умолять. А я еще подумаю: принять ли тебя?» Елена на стол положила ключи и захлопнула дверь.

– Так вот запомни, сука, это не ты уходишь, это я тебя выгоняю! Заруби себе это на носу! А придешь – спущу с лестницы! И выродка твоего... – на рёв разъ-яренного Виктора Сергеевича в чуть приоткрытую дверь выглянула соседка, но вмешаться не рискнула.

Закрывающаяся навсегда подъездная дверь выстрелила в спину разжимаемой пружиной. Елена не плакала, нет. Слёз у нее попросту не было. Ватными ногами она медленно ступала вдоль детской площадки. Через два часа нужно было заби-рать Игорька из садика. А куда она его поведет? Как будет жить дальше?

– На, держи, стерва, мне тряпки твои не нужны! – из окна третьего этажа, со-провождаемый ругательствами Виктора Сергеевича, вылетел полиэтиленовый пакет и упал прямо Елене под ноги.

Женщина подняла пакет и машинально раскрыла: в него тот сгреб её нижнее белье с полки. Правда, несколько трусиков и лифчиков были разорваны, но Елена

51Подарок к Рождеству

отметила это скорее автоматически, не проявляя никаких эмоций. Она просто за-крыла пакет и пошла. Пошла в никуда, доверившись судьбе...

Что было дальше, Елена знала уже со слов бабы Гали, в доме которой она при-шла в себя. Галина, как любая дворничиха, да еще к тому же одинокая женщина, была в курсе всех событий, происходящих на вверенной ей территории. Мужа она похоронила лет десять-пятнадцать назад, своих детей Бог не дал. Вот она и при-нимала близко к сердцу жизнь двора. Будучи свидетелем разыгравшегося перед её взором скандала с выбрасыванием вещей в окно, Галина просто догнала Елену (пробовала позвать ее, но та не отреагировала), взяла её за руку и без особых слов привела к себе. «А что было тебе говорить что-то, – рассказывала потом баба Галя, – ты ж, девонька, тыкалась, как слепой котенок. Вот я взяла тебя за руку и, как дитё малое, повела за собой».

Галина, женщина крупных размеров и огромной энергии, в запале было рва-лась сначала в милицию на деспота заявить, потом сама хотела «размазать дерьмо по стенке», но, поостыв, справедливо решила, что надо сначала Елену с Игорьком устроить, а от возмездия «козел этот не уйдет – не на тех нарвался».

Обогрела Галина Елену, жить у себя оставила: мол, квартирка хоть и неболь-шая, зато отдельная. В тесноте, да не в обиде. Помогать друг другу будем, да и веселее. Нету ведь у неё из родных никого, так Игоречек заместо внука будет.

Отогрелась душой Елена, улыбаться чаще стала. Галина ее к себе в ЖЭК устрои-ла – работа, конечно, не Бог весть какая, но все-таки на кусок хлеба заработать можно. Да и служебное жилье в будущем обещали. Вот если бы зарплату не за-держивали...

И всё бы ничего, да только Виктор Сергеевич успокоиться все не мог: уж боль-но зол он был на жену бывшую. И не нашел ничего лучше, чем на ребенке оты-граться. Скучал Игорек по папе, очень скучал. Спрашивал постоянно: где папа? Почему не приходит? Почему они у бабы Гали живут, а не дома? Елена объясняла сыну, что папа в командировке и что одним им жить скучно, вот они и переехали к бабе Гале. И вот когда Игорек увидел идущего по тротуару Виктора Сергеевича, он с криком: «Папа! Папочка! Р-р-родной!» бросился к нему, обхватил ноги, стал обнимать. А тот брезгливо отряхнул мальчишку, перешагнул через него и ушел. А Игорек так и остался лежать на снегу, плакать и звать папу...

То, что произошло дальше, повергло в настоящий шок даже видавших виды: так случилось, что в этот момент на улицу вышла Галина. Вышла разгрести снег с тротуара. Никто не ожидал от пожилой женщины, да еще достаточно пышной комплекции, такой прыти – с неимоверной скоростью она, с лопатой наперевес, оказалась рядом с Игорьком. Еще пару шагов, и лопата с хрустом ломающегося черенка опустилась аккурат поперек спины Виктора Сергеевича. Звук удара и вид сочащейся крови из рассеченного лба – тот, защищаясь, повернулся лицом к на-падающей, потому отлетевшая часть с глухим металлическим звоном чиркнула как раз по голове, – немного отрезвили Галину, чем не преминул воспользоваться Виктор Сергеевич. Он сбил замешкавшуюся женщину с ног и, вырвав из её рук остатки черенка, изо всех сил несколько раз ударил её. Одного этого было доста-точно, чтобы та потеряла сознание и затихла. Но Виктор Сергеевич, подобно хищ-

52 Марина Калашникова

нику, почувствовавшему запах крови, не мог уже совладать с собой и продолжал с остервенением бить ногами лежащую на снегу женщину.

Вызванная соседями бригада скорой помощи констатировала смерть на месте в результате множественных ушибов. Виктор Сергеевич был арестован.

А Игорек замолчал. Не плакал, не капризничал, понимал все, только молчал.Сколько ходила Елена с ним по врачам, сколько маялась – все пожимали пле-

чами: потрясение нервное, мол, пройдет. Но когда – одному Богу известно. Даже к бабкам водила. Те советовали поить травками и сменить обстановку. И обяза-тельно в церковь сходить...

Дарья Петровна, Еленина начальница в ЖЭКе, жалела её, но и за себя боялась: жилье-то служебное, давали его Галине, а сейчас там Елена с дитём живет. А как узнает кто? Греха не оберешься... Но не выгонять же их на улицу – не звери, чай.

– Ты, девка, жилье-то себе подыскивай – не положено тебе жить там.– Куда ж идти-то мне, теть Даш? – Елена расплакалась. – Некуда мне идти...

нету у меня никого. Да и с Игорьком вот... беда.– Ладно, девка, не трави душу. Живи пока. Семь бед – один ответ. Придумаем

что-нибудь, – и добавила тихо: – там Галина денег на помощь тебе просила, акку-рат перед тем как... В общем, – Дарья Петровна открыла сейф и достала несколько банкнот, – бери, фруктов дитенку купишь. А я потом по ведомости проведу.

Елена не верила своему счастью.– Тетя Даша, миленькая... – слёзы душили женщину.– Помогай тебе Господь, дочка, – Дарья Петровна вытерла слезы тыльной сто-

роной ладони, – ты не плачь – выдюжим. Придумаем что-нибудь. А в квартире живи покуда.

Елена домой летела, словно на крыльях. Два банана, несколько яблок и плитка шоколада – содержимое небольшого пакетика приятной тяжестью оттягивало руку. Игорек рисовал, старательно высунув кончик язычка. Елена с нежностью залюбовалась сыном. А тот, увидев маму, сорвался с места и подбежал, раскинув ручонки:

– Как хо-р-рошо, что ты пр-ришла, мамочка, – Игорек обнял Елену, – пойдем, мамочка, пойдем, я покажу – я тебе ёлку нарисовал. Настоящую. Ну не плачь, мамочка. Ведь Новый год скор-р-ро.

* * ** * *

Елена шла к телефонной будке, как на эшафот. Она прекрасно знала, чем за-кончится разговор, но не сделать этой попытки она не могла – завтра ей совсем нечем будет кормить сына. И сейчас она готова была унизиться.

«Здравствуйте! Вы позвонили профессору Васильцову. К сожалению, мы сейчас не можем подойти к телефону...» Елена дослушала текст автоответчика до конца.

– Мама, возьми, пожалуйста, трубку... Я ведь знаю, что ты дома. Возьми труб-ку... пожалуйста...

– Ты зачем звонишь? – голос матери по-прежнему стальной.– Мама, мне плохо.Молчание...

53Подарок к Рождеству

– Мама, мне нужны деньги. Мой сын...– Ты еще смеешь просить денег для своего ублюдка, бесстыжая? – женский

голос на том конце провода перешел на шипение. – И не смей меня называть мамой, никогда, слышишь, шлюха, никогда! Моя дочь умерла в тот день, когда опозорила нашу семью.

Короткие гудки царапали душу. «Мамочка...» Елена опустилась на корточки прямо в телефонной будке и дала волю слезам.

Как долго она плакала, Елена не знала. На улице не было ни души. Холодно и пустынно.

Женщина решительно встала и, сняв с рычага трубку, набрала номер.Брат снял трубку сразу, словно ожидал звонка.– Опаньки, сестренка собственной затасканной персоной... – Алеша, мне деньги нужны, – Елена старалась сдержаться и не отреагировать

на ехидный тон брата.– Да ну? Странно... Обычно людям деньги не нужны...– Алеша, ну пожалуйста, – голос Елены дрожал.– Ну па-зя-а-лус-та, – Алексей передразнил сестру.– Алеша, прекрати, – Елена была близка к истерике.– А ты брось трубку, брось, как тогда... Что, разве не прав был я тогда? А ты

и слушать не хотела. Разве не говорил, что выкинет тебя хахаль твой на улицу и ты ко мне приползешь, шлюха похотливая? Ну что, прав я оказался, прав? – Алексей противно рассмеялся прямо в трубку. Елене казалось, что он бьет ее наотмашь по лицу. – Но ты ж у нас самостоятельная всегда была... Захотела – сделала. Так чего ты здесь сейчас сопли развешиваешь? Нет, ну ты признай, что я прав.

– Да, ты был прав, – тихо сказала Елена.– Не слышу.– Ты был прав! – она буквально прокричала.– А ты не ори. Тебе сейчас нужно ноги мне лизать, а не орать.Елена до крови кусала кулак и молча плакала.– Ну так что, сучка, нагулялась-навлюблялась и ко мне за деньгами? Значит,

выкинул тебя твой кобель. Выкинул? Не слышу!– Да...– Ну так, милая сестренка, чего тебе надо? – Алексей стал сама любезность.– Мне нужны деньги. Очень нужны. Мне нечем кормить сына... – Елена вы-

палила на одном дыхании. – Ах вот оно что... Я-то думал, что ты последовала нашему совету и сдала

своего заморыша в детдом. Ленка, ну на кой он тебе? Ты сама-то еще ребенок...– Я не ребенок. Я взрослая. Я – мать. И сына я никуда не отдам.– Ах, взрослая, – смешок Алексея был сдавленным, – раз взрослая, так... Слу-

шай, а хочешь, я тебе помогу от мальчишки избавиться? – Брат на некоторое время замолчал, будто обдумывая что-то, а потом засмеялся каким-то ледяным смехом: – Да ладно, дурочка, не бойся... Шучу я.

Инстинктивно Елена насторожилась: натянутый смех брата не предвещал ни-чего доброго.

А тот неожиданно вдруг спросил:– Слышь, а он тебя не бил?– Что? – не поняла Елена.

54 Марина Калашникова

– Вид товарный, говорю, не попортил?– Что?! – Елена отказывалась верить в свою догадку.– Ой, ой... Да не строй ты из себя недотрогу, я тебя умоляю. Короче, милочка,

хочешь денег – отработай.– Нет... – Ну, на нет и суда нет. И Алексей повесил трубку.

Елена медленно вышла из будки и машинально посмотрела на свое окно. Где-то там, положив белокурую головку на подушечку, сладко сопел самый родной для неё человечек на всем белом свете.

Она вернулась и еще некоторое время стояла, слушая звук сигнала снятой теле-фонной трубки, но все еще не решалась набрать номер. После, будто набравшись мужества, стала быстро набирать номер брата, почти не чувствуя холода метал-лических кнопок. На этот раз Алексей ответил не сразу.

– Я согласна... – никогда еще слова Елена не произносила с таким трудом и та-ким отчаянием.

Черная трубка зловеще молчала, победно выдерживая паузу.– Ну, вот и славно, – Алексей и не скрывал довольства, – я знал, что ты со-

гласишься. Бабы, конечно, дуры, но когда речь идет о щенке... Ладно, давай об-говорим детали... Кстати, у тебя надеть есть что – клиент будет VIP. Ну, шмотки приличные, я имею в виду. Нету? Ок, и это отработаешь...

Ярко-красная дорожка коридора гостиницы огнем обжигала ноги. Едва под-нявшись на этаж, Елена уже не сомневалась, что «нужная» ей дверь находилась в самом конце коридора. «Это было бы даже не логично, – горько усмехнулась женщина, – если бы судьба сжалилась и хотя бы немного сократила путь к про-пасти. Нет, она просто обязана была растянуть «удовольствие»...» Елену букваль-но трясло от страха и унижения. Ей казалось, что весь мир теперь будет знать, что она – падшая женщина, что все, подобно подвозившему её таксисту, будут презрительно смотреть ей вслед и отпускать похабные шуточки насчет ночной смены. Значит, родные были правы, считая её шлюхой. А когда узнает об этом Игорек, сможет ли он понять свою мать? А вдруг мальчишку начнут из-за неё дразнить... Не возненавидит ли сын её? От этих мыслей ей становилось тошно. Не-сколько раз Елена готова была развернуться и убежать... Но что дальше? Убежит она – и что? Что будет с сыном?

Её слабый стук в дверь, похожий скорее на царапанье, остался без ответа. Еле-на вдохнула воздух, стиснула зубы и постучала сильнее.

Дверь открыл мужчина. На вид ему было лет пятьдесят. Рельефные трениро-ванные мышцы подчеркивала футболка без рукавов, стройные ноги – облегающие джинсы. Чуть подернутые сединой каштановые волосы. Елена непроизвольно на несколько мгновений залюбовалась мужчиной – подсознательно она почему-то не была готова к тому, что клиент будет так красив. Брат, как ей казалось, описывал мужчину несколько по-другому.

– Вы ко мне? – мужчина перехватил ее взгляд и улыбнулся. – Чем обязан?Женщина взяла себя в руки.– Привет, красавчик, я – Элен. Я от твоих друзей...

55Подарок к Рождеству

Мужчина выжидающе молчал.– Ну что, – Елена провела язычком по пересохшим губам и жеманно повела

плечами, как учил Алексей, – можно мне войти в номер? Или ты хочешь взять меня прямо в коридоре?

Холод в животе не проходил, к нему прибавилась отвратительная слабость – до дрожи в коленках. И вдруг ей стало так страшно, тошнота подступила к самому горлу. Нет, она не испугалась, когда мужчина, переменившись в лице, тряханул ее и вытолкнул с ругательствами в коридор. Не испугалась, когда, зацепившись каблуком, упала на ту проклятую ярко-кровавую дорожку. Жутко ей стало от-того, что она смогла... смогла прийти, смогла предложить себя... Елена отползла к стенке, свернулась калачиком и беззвучно зарыдала: «Значит, я и через это могу перешагнуть...»

Дверь приоткрылась. От неожиданности Елена попыталась вскочить, но заце-пилась и вновь упала, ударившись о стену. От удара носом пошла кровь.

– Черт побери... Это что здесь за представление? – голос холодный и брезгли-вый. – Деточка, ты подставить меня решила? Вытирай сопли и живо дуй отсюда, чтобы я тебя больше не видел. Я ясно выражаюсь?

В сумочке, как назло, носового платка не оказалось. Пришлось зажать нос ру-кой. Когда Елена замотала головой, что, мол, она все поняла и сейчас уйдет, кровь, струйкой спускаясь по руке, стала капать на пол.

– Этого мне еще не хватало. А ну зайди.Подняться самостоятельно Елена не смогла, поэтому в номер она просто вполз-

ла. Когда к разбитому носу была приложена смоченная ледяной водой салфетка, а другой салфеткой тщательно вытерты пятна крови у двери, Елена присела на принесенный из комнаты стул. Всё это время мужчина стоял, скрестив руки на груди и, не проронив ни слова, с презрительным выражением лица кивками голо-вы указывал Елене, что той следовало делать.

– Итак, повторяю вопрос: что это должно было быть? – мужчина с нескрывае-мым раздражением рассматривал гостью. Брезгливость к такого рода деятельно-сти, безусловно, переносилась и на сидящую перед ним. – Этот цирковой номер назывался «избиение проститутки высокопоставленным клиентом»?

– Я не проститутка...– Что? Что ты сказала? Говори громче. И не смотри на меня так затравленно –

сама выбрала свой путь.– Я не проститутка, – Елена повторила громче и настойчивее.– Да ну? – мужчина ехидно усмехнулся, – как ты там представилась? Элен?

И кто ж ты у нас, Элен? Член общества спасения бенгальских тигров?– Почему бенгальских тигров? – она явно ничего не понимала, однако интуи-

тивно чувствовала, что попала в переделку.– У-у-у-у, тяжелый случай. Короче, кто ты? Как ты меня нашла и что тебе надо?– Я не проститутка, – упрямо твердила Елена в ответ на все задаваемые вопро-

сы.– А знаешь что, – мужчина достал из заднего кармана джинсов мобильный

телефон, – пожалуй, я знаю, кому будет интересно поговорить с тобой и посмо-треть твои цирковые номера. А мне как-то недосуг.

– Подождите... я сейчас сама уйду...

56 Марина Калашникова

И только тут она заметила, что на колене зияет большая дыра – дорогие кол-готки были испорчены. Да и подол чужого платья испачкан кровью. Теперь-то ей точно не рассчитаться. Девушка горько заплакала.

– Теперь на жалость брать решила? Нет, дорогая, ничего у тебя не выйдет, и сейчас ты живенько уберешься отсюда, – мужчина отложил мобильный теле-фон и смотрел прямо в лицо Елены, отчего та еще больше сжималась, – однако, голубушка, прежде ты мне скажешь, что это за «друзья» направили тебя ко мне. Я ведь правильно услышал, что ты не сама ко мне явилась?

Елена в ответ утвердительно мотнула головой. Да, она пришла не сама. Но ведь не могла же она сказать, кто именно направил её. Алексей пригрозил: не дай тебе Бог проговориться...

Мужчина подождал немного, но, видя, что от барышни ничего толкового не добьешься, решил, что самое оптимальное – это от нее отделаться.

– Пришлите ко мне в номер охранника.Едва трубка внутреннего телефона легла на рычаг, в дверь номера постучали.

Зашел небольшого роста человек с бегающими глазами. Судя по всему, шум возле номера всё-таки привлек его внимание. И теперь он был, что называется, в низком старте – даром что профессионал.

– Ваша подопечная? – мужчина кивком показал на Елену.Охранник беглым, но весьма острым взглядом оглядел дрожащую женщину

и покачал головой: нет, мол, впервые вижу. И спросил с явно просматривающейся надеждой:

– Мне её увести с собой?Елена с ужасом смотрела на хозяина номера: ведь если он её сейчас сдаст, то

что будет с сыном? Пару минут, которые тянулись целую вечность, женщина бо-ролась с собой: с одной стороны она дала слово, что не расскажет о брате, иначе плохо будет ребенку, а с другой – ее молчание ни к чему хорошему не приведет: мужчина настроен весьма решительно.

– Дяденька, я всё скажу! – Елена, рыдая, упала на колени.Тот рукой сделал жест человеку из охраны: «уйди, мол» и кивнул на его от-

ветное: «я все понял... буду за дверью... если что – позовите».– Ну, рассказывай, племянница.– Я не проститутка, – начала Елена и назвала свое имя.– Я это уже слышал. Продолжай.– А что продолжать? Мне нужны деньги. Очень нужны.– ?– Мне нечем кормить ребенка. Да, не смотрите на меня так – у меня есть сын.– Ты мне будешь указывать, как на тебя смотреть? Может быть, еще с неж-

ностью, прикажешь? Никогда женщины, торгующие собой, не вызывали у меня никаких чувств, кроме гадливости.

– Я не проститутка.– Знаешь что, ты меня утомила. Давай-ка собирайся и уходи. – Да не могу я уйти, как вы не понимаете? У меня дома голодный ребенок...– Ну, а мне какое дело до твоих сказок? Надо же, придумала что...– Не сказки это, – отчаянию Елены не было предела. Она поняла, что это всё...

конец... И почему-то неожиданно даже для себя вслух произнесла: – Остается лишь украсть...

57Подарок к Рождеству

– Упаси тебя Бог украсть что-нибудь здесь...Это была даже не угроза. Фраза прозвучала с лопающимся звуком раздавлен-

ного клопа. Даже запах был у этих слов удушающее-противный. До головокру-жения.

Очнулась она уже в комнате в кресле. Сильный запах нашатыря и плывущая перед глазами пелена... Напротив, на диване, облокотившись на спинку, сидел мужчина со скрещенными на груди руками и пристально её разглядывал.

– Ну что, пришла в себя? Какого черта... Скажи, когда ты ела в последний раз?– Не помню... А который час? Господи, у меня же Игорек один...– Сейчас я вызову тебе такси – поедешь к сыну. Но я задал вопрос: когда ты

ела в последний раз?– Я не помню, – в глазах Елены снова показались слезы, – не мучайте меня.– Вот дурочка, небось, худеешь всё? Совсем спятили со своими диетами, –

мужчина подвинул к ней вазу с фруктами, – ешь! Вон у самой уже голодный обморок...

Елена взяла банан, надломила его, кусочек положила в рот, а остальное обер-нула шкуркой и незаметно накрыла сумочкой, надеясь взять с собой, Игорьку. Но этот жест не остался незамеченным.

– Погоди, ты для сына, что ли, прячешь? Правда?Елена покраснела и молча кивнула.– Ешь здесь сама, – настойчиво сказал мужчина, – с собой я тебе еще дам.Елена соскользнула с кресла на ковер и стоя на коленях у кресла, поцеловала

ему руку.– Ты что это делаешь? Ненормальная совсем?Он резко отдернул руку, а женщине показалось, что он замахнулся. Она упала

на пол и закрыла голову руками. Мужчина оторопел:– Ты что это? Ты думала, что я буду тебя бить? Господи... – Простите, – одними губами произнесла Елена.– Сейчас же встань с пола, – мужчина помог ей подняться, – садись и ешь! По-

годи, у меня где-то был бутерброд с сухой колбасой. Будешь?Будет ли она колбасу? Странный вопрос... Она-то и запах её почти забыла, не

то что вкус. Но разве полезет ей кусок в горло, когда в ушах до сих пор стоит: «мамочка, я хочу кушать!».

– Кстати, меня Николаем Егоровичем зовут. Тебе «друзья» этого не говорили?Елена отрицательно мотнула головой, не отрывая взгляда от бутерброда.– Давай-ка я тебе сейчас чайку сделаю горячего. А ты бутерброд-то пока ешь.

Да не бойся ты – сказал же, что тебе с собой тоже дам. Для сына. Неужели у тебя на самом деле сын-то есть? Ты ж сама еще ребенок. Сколько тебе?

– Двадцать один. А сыночку моему четыре. Он такой славный, – Елена улыб-нулась, – радость моя и счастье.

– А отец у ребенка есть? Хотя, что я спрашиваю – раз ребенок голодает, то отца нету. Я прав?

– Вообще-то отец есть, но... В общем, в тюрьме он...– Даже так? – Да... Он человека убил, хорошего человека.– Из-за тебя, что ли?

58 Марина Калашникова

– Нет, баба Галя бросилась от него Игорька защищать, а он ее и убил. Ногами. Но вообще он ведь был неплохим. И приютил меня тогда...

– Та-а-ак... а родители у тебя есть?– Да, есть. То есть нет...– ?– Они у меня есть, а меня у них нету: у нас очень строгая профессорская семья,

и когда я... – Елена потупила глаза, – когда я забеременела, то... В общем, опозо-рила я свою семью.

– И они отказались от тебя?Елена молча кивнула.– Что ж, души у них нету, что ли? Я бы никогда...– Я ведь сама виновата. – Елена тяжело вздохнула, а потом продолжила: – Они

бы меня приняли обратно, но взамен требовали отказаться от Игорька... Ну разве я могу?

Чем больше он слушал Елену, тем больше удивлялся: перед ним сидела совсем еще девчонка, такая маленькая, жалкая, столько натерпевшаяся, но никого при этом не осуждавшая. Удивительная душа...

В дверь постучали. Тот самый человек из охраны. Елена снова вся сжалась.– Благодарю, я уже сам во всем разобрался. Ложный вызов. Отдыхайте. – Ни-

колай Егорович, закрыв за охранником дверь, улыбнулся Елене: – Да не бойся ты, глупышка.

– Спасибо вам, – женщина вновь расплакалась.– Ну, перестань, перестань... Что это у тебя все время глаза на мокром месте?

Давай-ка так: ты допивай чай, а я тебе пока машину вызову...– Я не могу машиной. Мне заплатить нечем.– Ах да, деньги... На машину я тебе дам, и еще немного... – Николай Егорович

задумался, – только вот я не совсем понимаю, зачем тебя ко мне прислали? То, что девочка по вызову ты никудышная, – это было видно сразу, и вряд ли стали бы тебе за это просто так платить... Кстати, кто тебя направил?

– Я не могу сказать. Мне пригрозили, – честно ответила Елена, – я очень боюсь за сына.

– Вот глупая, думаешь, они тебя оставят в покое? Что именно ты должна была сделать? Ну, кроме интимных услуг, конечно.

– Не знаю... мне сказали, что я должна была понравиться вам...– И? Ты должна была здесь что-нибудь взять или...?– Честно, Николай Егорович, я не знаю. Брат что-то говорил... – и Елена осе-

клась: она проговорилась.– Брат? – Пожалуйста, не спрашивайте меня. Я не могу сказать – они сделают плохо

моему сыну. Да и не знаю я ничего. Пожалуйста, можно я уйду?– Скажи, ты такая наивная, что полагаешь, будто твой брат (это ведь он тебя

послал?), так вот, твой брат бескорыстно предоставил мне возможность получить удовольствие с тобой? И даже тебе пообещал за это денег. А кстати, предполага-лось, что платить буду тебе я или он?

Елена молчала. Чем занимался Алексей, она толком не знала. Слышала лишь, что работает на какой-то фирме, занимается, кажется, информационными тех-нологиями. Правда, что это такое, она толком-то и не знала. Это она рассказала

59Подарок к Рождеству

Николаю Егоровичу и назвала имя брата. Тот задумчиво потянулся к лежащему на краешке журнального стола мобильному телефону.

– Погоди-ка, – судя по всему, он услышал для себя что-то важное, поскольку сразу же встал и вышел в прихожую.

Говорил он тихо. Скорее не говорил, а давал указания. И хотя разговор длился всего несколько минут, отсутствие Николая Егоровича в комнате уже стало бес-покоить женщину – интуитивно она понимала, что брат втянул ее во что-то не-хорошее и вполне может быть, что, пока она здесь, ее сыну угрожает опасность. Выражение лица вошедшего мужчины подтвердило её догадку.

– Кстати, а где твоя верхняя одежда? Что-то я не заметил ни шубы, ни пальто. Погоди, а где ты раздевалась?

Елена вся сжалась: инструкции брата включали и чаевые охраннику за то, что-бы оставить у него одежду, но она решила сэкономить. Спрятав свою старенькую курточку за панель на пожарной лестнице и выждав, когда охранник отлучится, Елена прошмыгнула мимо. Поэтому-то так неприятно и был удивлен тот чело-век: она ведь, по сути, оставила его без полагающейся мзды. Мало того, создался прецедент – если уж эта дилетантка (а у охранника глаз был наметанный на по-добного рода контингент) прошла незамеченной, то профессионалкам такой финт повторить – раз плюнуть. А вот это уж допустить никак нельзя.

– Давай-ка, девочка, набрось на себя, – Николай Егорович снял с вешалки свой плащ и бросил его Елене, – думаю, что твоей курточки и след простыл. Так вот, внизу тебя ждет машина. Приедешь домой, никому не открывай. Никому, слы-шишь? Телефона нет? Хорошо, я подъеду, когда все выясню. Голос-то мой узна-ешь? – Елена утвердительно кивнула. – Да не пугайся ты так, всё будет хорошо. Ты мне веришь, дочка?

От этого слова у Елены расширились глаза и дрожь током побежала по телу – дочкой ее так давно никто не называл. Слезы сами собой потекли из глаз.

– Ну вот, опять слёзы. Беги уж, – Николай Егорович ласково похлопал её по плечу, – и запомни: никому не открывай. Брату – тем более. Я пока не знаю по-чему, но, думаю, так будет лучше. Береженого, как говорится...

На улице сыпал противный мокрый снег. Глядя из окна такси, Елена маши-нально отметила, что рядом с подъездом как-то уж очень близко, почти впри-тык к выходу, припаркован уже слегка припорошенный снегом маленький серый «Фольксваген» – трудно будет выезжать, застрянет в сугробе. Странно, раньше эту машину она не видела. К тому же жильцы никогда не поставили бы автомо-биль на газон под самыми окнами.

Почему-то опять стало невыносимо сосать под ложечкой. Женщина посмо-трела на подвозившего её человека – он был лет пятидесяти, с приятным лицом и добрыми глазами.

– Простите ради Бога, – решилась обратиться к нему Елена, когда подъехали к дому, – вы не могли бы проводить меня?

Мужчина задумался: странная какая-то пассажирка – в мужском плаще, с раз-битой коленкой и заплаканная вся. Да и дергалась всю дорогу. Кто знает – пой-дешь с ней, может, и влипнешь во что... Но, с другой стороны, так просит девчон-ка. Да и заплатили ему неплохо.

60 Марина Калашникова

Едва Елена подошла к своей двери, идущий из подсознания страх сковал все ее члены. Он шел из самой глубины, поднимался от живота к груди. Такой густой, горячий, невыносимый страх. Он, казалось, передался и сопровождающему её мужчине.

– Погоди-ка, дамочка, дай я погляжу. Что-то мне не нравится...Рука мужчины крепче сжала предусмотрительно прихваченную из машины

монтировку. – Что там? – Елена стояла у стены и не могла двинуться с места. Мужчина слегка толкнул дверь, и та послушно открылась. «Игорё-о-о-ок...» – на выдохе крика Елена ворвалась в комнату. Сынишка тихо

спал в своей кроватке и даже не проснулся. Женщина опустилась на пол и рас-плакалась.

– Погоди, ты что дверь закрыть забыла? – мужчина с сомнением осматривался по сторонам. – Погляди: всё ли на месте – деньги, документы, ценности...

– Господи, – сквозь слезы промолвила еле слышно Елена, – единственная моя ценность сопит на этой подушке, – она нежно посмотрела на спящего ребенка, – а деньги... денег у меня давно уже нету. Мне нечем даже кормить ребенка...

Елена закрыла глаза. В ладони у нее были зажаты несколько банкнот – жен-щина машинально засунула руки в карманы наброшенного плаща и нащупала их. Как же хорошо: она дома, сыночек с ней рядом – тихонечко спит её котенок. И вот повезло встретить еще одного чудесного человека – Николая Егоровича. Кстати, про себя отметила Елена, вот же какой он: и про обещанный бутерброд не забыл – сверток также лежал в кармане.

– Ладно, дочка, поеду я. Еще один человек назвал меня дочкой, отметила про себя Елена и улыбнулась.– Как зовут вас? За кого мне молиться?– Зовут меня Глеб. А молиться... Ты за себя молись, дочка. Да за сыночка сво-

его. Ну, будь!– Спасибо вам, дядя Глеб. Простите, что так со мной задержались. И когда мужчина уже подходил к самой двери, добавила вполголоса:– Вы, пожалуйста, не подумайте, что я какая-нибудь гулящая. Мне было про-

сто очень... – она прервалась и просто сказала: – Счастливой дороги, хороший человек.

«Господи, – покачал головой мужчина, – сама ведь еще ребенок, а уже как потрепала её жизнь. Эх, девки, девки...» И опустив на пол возле самых дверей квартиры монтировку, закурил. Пару раз затянувшись, стал спускаться вниз, но, вспомнив про оставленный инструмент, вернулся. Что-то в глубине души не от-пускало его. Не успел мужчина подняться на один пролет лестницы, как из той самой квартиры, из которой он только что вышел, раздался женский истошный крик: «Не-е-е-е-е-ет!!!!»

В два прыжка он одолел ступеньки и, толкнув дверь, ворвался в квартиру. В комнате было темно и тихо. Глеб на ощупь попытался включить настольную лампу, как это делала Елена, когда они вместе буквально несколько минут назад входили в эту же самую квартиру. Лампа лежала на боку и не включалась.

– Барышня, – тихо позвал он, – алё, есть здесь кто-нибудь? Тишина... И лишь какой-то шорох из детского угла, отгороженного ширмой.

61Подарок к Рождеству

Глеб пошел на этот звук и остолбенел. Слабое пламя зажигалки (благо он по-прежнему носил её в кармане «на всякий случай», хотя уже вот месяц, как не ку-рил) выхватило лежащую на полу без чувств ту самую его пассажирку. Из ее рас-сеченной головы тонкой ленточкой струилась кровь. В это же время из-за ширмы вышел мужчина в темной куртке. В руках он держал завернутого в одеяло ребенка и совсем не ожидал быть застигнутым вернувшимся водителем.

Их очень короткая словесная дуэль сводилась к тому, что мужчине в куртке следовало бы положить ребенка, а постороннему человеку – не вмешиваться не в свое дело, дабы потом сильно не пожалеть. Причем оба были настроены более чем решительно. Правда, руки человека в куртке были заняты спящим ребенком, а у Глеба в руках был весомый аргумент – металлическая монтировка, которой он и не преминул воспользоваться. Потом, прокручивая в памяти произошедшее, Глеб от всей души благодарил свою молниеносную реакцию: тот урод, заметив монтировку в руках противника, закрылся ребенком, и лишь она, хорошая реак-ция, позволила за долю секунды оценить обстановку и нанести удар по ногам. Этого бандит явно не ожидал.

Из рук потерявшего на мгновение равновесие противника мужчина выхватил ребенка, но немного не рассчитал и сам оказался на полу, на последних секундах падения, скорее усилием воли, нежели физической силой, подбросил завернутого в одеяло мальчика, и тот благополучно оказался на кровати.

Между лежащими на полу мужчинами завязалась драка.

Чем бы всё это закончилось – одному Богу известно, не появись в этот момент Николай Егорович на пороге Елениной квартиры. Какое-то внутреннее чувство не давало ему покоя, вот и решил он забрать Елену с ребенком, от греха подальше, и поселить на пару дней в «своей» гостинице, а там уж они разберутся, как быть дальше. Уж слишком много для него было непонятного, а Николай Егорович этого не любил. Да и дело, коим он занимался, не предполагало подобного рода сюрпризов. А тут вон оно как обернулось...

Разнять дерущихся было делом нескольких секунд, тем более что оба были порядком вымотаны. Еще пара минут, и мужчина в разорванной черной куртке (правда, и Глебу здорово досталось) был оглушен и связан висящими на спинке кресла детскими колготками.

Вызванная по мобильному телефону скорая помощь прибыла незамедлительно, практически одновременно с полицией – не прошло и пяти-десяти минут. Приве-ли Елену в сознание, оказали первую помощь. Врач, осматривающий её, предпо-лагал вероятность сотрясения мозга, посему велел срочно собираться в больницу. Тем более что состояние маленького Игоря вызывало серьезные опасения: его явно чем-то накачали – тельце ребенка было вялым и почти безжизненным.

– Послушай, ты, ублюдок, – Николай Егорович не сдерживал захлестывающие его эмоции, – не дай Бог с ребенком что-то случится... я ж тебя из-под земли, гада, достану...

Тон произнесенной фразы, обращенной к человеку в черной куртке, которого в наручниках выводил наряд полиции, не вызывал сомнений: это не пустая угроза.

«Хозяин»-то обещал, что никого, кроме ребенка, в квартире не будет. Да и дельце пустяковое: пробраться и забрать мальчишку – невесть какая работа

62 Марина Калашникова

за солидную сумму. И всё уж было готово (правда, с укольчиком он переборщил – хотел, чтобы уж наверняка, чтобы ребенок не пикнул), а тут такое завертелось... Появление матери, да еще с каким-то мужиком, не входило в его планы. Решил переждать. Потом, когда все, казалось бы, «склеилось», мужик на крик вернулся... да еще с монтировкой. С ним одним справиться можно было бы, но вот появление второго, явного «авторитета»... А тут еще полиция...

– Не волнуйся, дочка, – Николай Егорович помогал Елене собираться, – всё будет хорошо. Ты немножко побудешь в больнице, а к полудню я сам к тебе при-еду. Мне тут еще кое-какие дела решить надо... – Переглянувшись со старшим по-лицейским (звания Елена не определила, но то, что он был старшим в этой группе, чувствовалось сразу), Николай Егорович добавил: – И не бойся ничего – рядом с тобой и твоим сыном будут мои люди.

В этот момент Игорек открыл глаза и обвел сонным взглядом присутствующих в комнате. На мгновение остановился на Николае Егоровиче, улыбнулся и слабым голосом произнес:

– Дедушка... дедушка Мор-р-рроз, ты пр-р-ринесешь мне луноход?– Да, мой хороший, обязательно принесу. Только ты выздоравливай... вну-

чок... – и мужчина, прижимая мальчишку к груди, сглотнул подступивший к горлу комок.

В больнице Елену продержали четыре дня – пару швов наложили, покололи витамины и еще что-то. «Ты, главное, дочка, не волнуйся и больше кушай, – за-ботливо твердила ей нянечка, – глянь, какой отец-то у тебя хороший: справляется постоянно, фрукты-вкусности приносит. Да и персоналу строго-настрого наказал за тобой смотреть».

Когда впервые Елена услышала о «хорошем отце», она не сразу и поняла-то, что речь идет о Николае Егоровиче. Думала, что баба Маша, так все звали сани-тарку, путает что-то. Правда, в какой-то момент в глубине души промелькнуло, что это родной отец, узнав, что с ней произошло несчастье, простил и пришел навестить, но Елена тут же отогнала эту мысль. Мама ведь ясно сказала: она для семьи умерла.

– Баба Маша, вот скажите, – Елена однажды не выдержала и расплакалась в плечо нянечке, – ну почему так бывает: ко мне так добры совершенно чужие люди, а родные... Мама и отец от меня отказались – я опозорила семью. А что я сделала плохого? То, что не бросила своего сына и не сделала вид, что его не было? Брат вообще задумал украсть у меня Игорька... Мне ничего не говорят, но я знаю, что это сделал он, чувствую...

– А Господь их знает, девочка, – санитарка тяжело вздохнула, – только вот что я тебе скажу: всё им воздастся! Им и тебе.

– Ну что, Леночка, – Николай Егорович, улыбаясь, зашел в палату, – я только что переговорил с лечащим врачом... Эй, а ты плачешь-то чего?

– Меня никто никогда не называл Леночкой, – женщина уткнулась лицом в грудь присевшего на краешек ее кровати мужчины, – никогда... Только строгое «Елена». Или ещё Ленкой называл муж...

Николай Егорович молча погладил её по голове.

63Подарок к Рождеству

– Так вот... Сыночек твой чувствует себя хорошо, и за состояние его здоровья уже можно не волноваться. Так врач сказала. А еще то, что вас с Игорьком можно выписывать. Так что домой поедем скоро. Тем более что Новый год уже на носу.

И он легонько щёлкнул Елену по носику. Женщина сквозь слёзы улыбнулась.– Ну, вот это другое дело, – Николай Егорович нежно обнял Елену и аккуратно

промокнул её слезинки чистым носовым платком, – давай-ка, дочка, сейчас по-едем к тебе и соберем вещи. А потом малыша заберем. Ну, а вечером – самолет. Дома нас уже ёлка ждет. И Вера.

– Самолет? Вера?– Вера. Вера – это моя жена. А самолет... А как иначе мы попадем в Красноярск

до Нового года? Ты сама подумай, – Николай Егорович шутливо ворчал и под-талкивал Елену к выходу, – давай, давай быстрее, копуша.

У Елены все поплыло перед глазами, она уже абсолютно ничего не понимала.– Так... вот только обмороков мне здесь не надо. Что за хлипкая молодежь по-

шла, – Николай Егорович, улыбнувшись, усадил её на кровать, – давай-ка мы с то-бой, дочка, поговорим... Ты вот что скажи мне: тебя что-то держит в этом городе?

– Нет, у меня кроме Игорька никого нет, – Елена некоторое время молчала, уставившись в одну точку, а потом тихо произнесла: – знаете, если бы что-то слу-чилось с ним, я бы не пережила. Я ведь никому больше не нужна: ни родителям, ни мужу (хотя какой он мне муж), ни брату... никому. Нет, вы не подумайте, что я жалуюсь, я просто устала...

– А хочешь, я тебе расскажу о себе? – Николай Егорович обнял Елену за пле-чи. – И ты сама решишь: поедешь со мной или нет.

– Поехать с вами? Но как?.. – женщина попросту не находила слов от волнения и переполнявших её чувств. – В качестве кого?

– Ну, с оказанием интимных услуг у тебя плоховато, – Николай Егорович рас-смеялся, – а если серьезно, то хочу предложить тебе пожить в нашей семье. Во вся-ком случае, первое время. А там уж как сама решишь. Будешь помогать моей жене по хозяйству. Дело в том, что моя Верочка – очень известный дизайнер. Когда не стало нашей Анютки, она с головой ушла в работу и редко появляется дома. Как и я, впрочем. Так что в доме ты, в основном, и будешь хозяйкой. Но главное, Ле-ночка, – учиться будешь. Ты, как я понимаю, школу закончить не успела?

Елена опустила голову.– Нет... Я была в 11 классе, когда Игорек родился. Но я еще раньше в школу хо-

дить перестала – мне было стыдно... из-за живота... Я ведь в английской спецшко-ле училась. Престижной очень... И в балетную студию... А как родители узнали... ну, в общем... про мою беременность... из дома выгнали и за школу платить пере-стали. Я думала в обычную школу перейти, но Виктор запретил. Виктор – это мой муж... отец Игорька. Мы не расписывались, но он тогда пожалел меня... А учиться я очень любила... и танцевать... и язык хорошо знала...

Она говорила очень тихо и спокойно, безо всяких эмоций, будто и не о себе вообще, а о ком-то из прошлой жизни. А потом, встрепенувшись и стряхнув вос-поминания, посмотрела на сидящего напротив мужчину:

– Простите, Николай Егорович, а что это была за Анютка?– Да, так звали нашу единственную дочь, – тихо сказал Николай Егорович

и, немного помолчав, продолжил: – ей было 19... Она погибла в горах... Накрыло лавиной...

64 Марина Калашникова

Губы его дрожали, а по щекам текли слезы. Было видно, что каждая отрывоч-ная фраза дается мужчине с огромной душевной болью.

– Мне очень жаль...Елена закрыла глаза и положила голову на ладони Николая Егоровича.– Мне тоже... Вот уже почти четыре года, как Аннушки нет с нами. Знаешь,

Леночка, конечно, нашу дочь никто никогда не заменит, но мы, моя жена и я, были бы рады, если бы ты и твой сын жили с нами. Я вчера все, что произошло, рас-сказал Верочке, и она ...

– Кстати, Николай Егорович, я всё хотела спросить: а что произошло? – пре-рвала его Елена и покраснела от неловкости. – Простите... Это всё мой брат, да?

– Ну, раз мы уже об этом заговорили, то я скажу тебе честно: да, это организо-вал твой брат Алексей.

– Зачем? Почему? – Следователю он сказал, что хотел помочь тебе. Да, да... Вот таким странным

способом. Алексей хотел помирить тебя с родителями, а Игорь мешал. Вот он и придумал выкрасть ребенка и отдать его...

– На органы? – буквально взвыла Елена.– Тьфу ты, дурочка, – Николай Егорович даже привстал, – почему на органы?

Что ты себе такое надумала? Не звери же они...– Они? – страшная догадка обожгла всё внутри. – Неужели...– Да, боюсь, ты уже обо всем догадалась: именно твои родители уже давно

нашли бездетную пару и хотели с помощью Алексея передать им твоего ребенка. Елена отказывалась верить своим ушам. За что они так с ней? Так люто...

Мама... Как она могла? За что? Господи...Мгновенно исчезли слёзы, будто их высушил леденящий холод, пронзающий

сердце.

Елена некоторое время сидела неподвижно, уставившись в одну точку. А по-том, будто проснувшись, подняла глаза и спросила:

– Что им теперь будет?– Это уж как решит суд. Ты хочешь вмешаться? Сможешь простить?В комнате воцарилась густая давящая тишина, в которой, казалось, вязли все

звуки.И даже звук защелки кошелька-портмоне прозвучал как глухое царапание. Елена некоторое время смотрела не отрываясь на извлеченное оттуда фото.

Мужчина, женщина, мальчик в строгом костюмчике и улыбающееся белокурое чудо с косичками – трогательная семейная фотография. Елена кончиками пальцев дотронулась до изображения мамы, провела по руке отца и решительно отложила фото на столик.

– Я поеду с вами, Николай Егорович, если вы не возражаете... И если жена ваша сможет принять нас с Игорьком. Одна, без сына, я никуда не поеду.

– Так я ж уже начал тебе рассказывать, Леночка, – вчера мы долго о тебе гово-рили с Верой, Верой Сергеевной. Она так и сказала: «Коля, привези эту девочку. Господь забрал у нас Аннушку, но позволяет сейчас отогреть тех, кто в этом нуждается». Так что собирайся, дочка! Сейчас мы быстренько подъедем к тебе на квартиру за вещами, а потом – за малышом. Пусть он пока поспит.

65Подарок к Рождеству

Дверь тихонечко приоткрыла санитарка – принесла сок и булочку на полдник. Увидев, что Елена в палате не одна, извинилась и хотела было уйти, но Николай Егорович остановил её:

– Спасибо вам, дорогая, что так хорошо заботились о моей девочке, – баба Маша зарумянилась от таких слов, – забираю я их, и Леночку, и мальчика. Хочу, чтобы закончились её мытарства.

Николай Егорович подошел к санитарке и опустил в карман её халата большую шоколадку и несколько купюр.

– Это к празднику вам, примите, пожалуйста, – остановил он возражения жен-щины, – и у меня к вам одна просьба. Я сам-то человек не церковный, так вот... В общем, помолитесь за упокой души моей дочери Анны. И за Елену с Игорьком тоже помолитесь, за здоровье их и счастье... да за жену мою Веру... и за меня, грешного. Я не знаю, как нужно, но... помолитесь, пожалуйста.

– Что ж, благодарствуйте, хороший вы человек. Не беспокойтесь – я всё сде-лаю, как вы велели. Храни вас Бог!

И, расцеловав Елену трижды да осенив её крестом, ушла, вытирая слёзы.

– У меня нет слов, Николай Егорович, – Елена уткнулась лицом в грудь муж-чине, – вы даже не представляете, что...

Договорить она не смогла, расплакалась.– Ну-ну, что ты... не плачь. И что это у тебя все время глазки на мокром

месте? – он нежно поглаживал хрупкие, вздрагивающие от всхлипываний плечи. Так же когда-то к нему прижималась плачущая Аннушка...

– Знаете, – голос Елены звучал совсем-совсем тихо, – мне никогда не делали подарков к Рождеству. В нашей семье считалось это лишним баловством. А мне всегда так хотелось волшебства... – она улыбнулась и продолжила: – Всё-таки я очень счастливый человек. У меня есть Игорек, была баба Галя, тётя Даша, кото-рые мне помогали. Я вам рассказывала, помните? Были еще хорошие люди... Вот водитель такси, например, Глеб, помните? И наша нянечка баба Маша...

Николай Егорович утвердительно кивнул. Конечно, он всё помнил – в каждый из тех дней, что они были знакомы, едва окончив свои дела, Николай Егорович спешил проведать Игорька и Елену. Он приносил им фрукты, сладости. По его просьбе Ирина, жена водителя служебной машины, готовила домашние котлетки и блинчики с творогом – их особенно любил Игорек. И, конечно, очень много и долго разговаривали. Елена могла без умолку говорить о сыне, рассказывая про его забавные проделки, о том, как читала перед сном Игорю стихи, которые помнила еще с детства. «Вот какая я ненормальная мама, – шутила она, – у всех дети засыпают под колыбельную, а у меня – под Есенина и Роберта Бернса». Они много говорили о любимом ею балете. И только темы семьи никогда не касались: Елена как-то внутренне сжималась, а Николай Егорович и не настаивал – не время еще... Он и возвращение домой переносил, соотнося со сроками выписки «детей», как говорили между собой они с Верой. «Что-то есть в этой девочке удивитель-ное, – говорил он по телефону жене, – столько хрупкости и в то же время столько силы, что это трогает до глубины души. Представляешь, сама – с ноготок, а сумела противостоять и семье, и обстоятельствам и так яростно боролась за сына».

Елена вздохнула и, подняв красные от слёз глаза на Николая Егоровича, про-должила:

66 Марина Калашникова

– А вот то, что появились вы в нашей с Игорьком жизни, – это настоящее вол-шебство. Я буду до конца жизни молиться за вас...

– Спасибо, дочка. Совсем ты меня смутила, – по коже Николая Егоровича про-скользнула легкая дрожь, – и вообще... Заболтались мы с тобой. Давай-ка поедем собирать твои вещи и...

– А мне и собирать-то нечего, – Елена грустно улыбнулась. – Вы же видели, как я живу. Всё что можно я продала. Это когда похоронить бабу Галю не на что было. Так что...

– Ну и правильно. Мы купим все новое – ведь жизнь-то у нас с тобой новая начинается, да?

Елена молча кивала головой. Она никак не могла поверить в происходящее. Ей даже на минуточку показалось, что всё это лишь сон. И, чтобы удостовериться, она потихонечку дотронулась до руки Николая Егоровича. А тот, заметив, лишь улыбнулся в ответ.

Елена сидела на заднем сиденье служебного автомобиля Николая Егоровича, увозящего их в аэропорт, и смотрела в окно, прощаясь с городом. Городом, где прошла вся её жизнь. Сожалела ли она – Елена пока еще не знала. Скорее всего – нет. С прошлым она простилась тогда, когда с болью в сердце оставила на боль-ничном столике семейную фотографию.

Положив головку на её колени, спал Игорек. Целых три часа они бродили по магазинам, выбирая подарки для неё и для сына. Да что там подарки, у них не было даже самого необходимого – в больницу ведь Елена попала в том, что было на ней той ночью – порванные колготки, платье с чужого плеча и плащ Николая Егоровича. А Игорька вообще привезли завернутого в одеяло. Николай Егорович кое-что купил сам: сапожки, тёплую куртку, свитер с джинсами. Ирина помогла купить кое-что из «женского», а что именно – он и сам не знал: женщины посе-кретничали в палате, а к вечеру она привезла пакет с покупками.

Николай Егорович улыбался про себя, вспоминая разговор накануне отъезда.– Ну как, дочка, нравится?Елена примеряла обновки, всё еще отказываясь верить в реальность проис-

ходящего.– Это всё мне?– Ну а кому же? Я такой цвет не ношу, Игорьку будет великовато, а на бабу

Машу не налезет. Так что придется тебе, дочка, носить. А Игорек буквально визжал от восторга и не поддавался уговорам снять новую

шубку с капюшоном:– Да не жар-рко мне! Отстаньте! Говор-р-рю вам: мне не жар-рко!

Вообще, если честно, Елена и сама устала от этих походов – ей постоянно при-ходилось противостоять Николаю Егоровичу, который, как шутила она, запросто скупил бы весь магазин, если ему дать волю. Она же никогда не занималась покуп-ками – в детстве это делали мама или домработница, а в семейной жизни все решал Виктор Сергеевич. Даже нижнее бельё покупал он сам. Когда же Елена осталась одна, то о покупках уже и не шло речи. Игорек же, напротив, очень быстро освоил-ся и вскоре уже тащил за руку «дедушку Колю» от витрины с игрушками к качелям в торговом центре. А тот был безумно счастлив, когда малыш, прижимая к груди

67Подарок к Рождеству

луноход, прошептал: «Ух ты! Настоящий! Это даже лучше, чем констр-р-руктор-р у Пашки Матр-росова. Спасибо, дедушка!» И звонко поцеловал.

И все же, несмотря на все замечательные изменения, произошедшие в её жизни, в глубине души Елена тревожилась. К чему был тот спектакль с превращением её в проститутку? Ведь нужно совсем не знать Николая Егоровича, чтобы подумать, что он «клюнет» на продажную девицу. Тем более, как оказалось, у родствен-ников был разработан целый план. Неужели они этого не просчитали? А может, Николая Егоровича хотели сфотографировать и шантажировать? Или хотели его убить, а потом свалили бы всё на неё? А если они намеревались взять в заложники сына, зная, что ради него Елена пойдет на всё... Или вообще покончит с собой – тогда они избавятся и от «блудливой овцы» (Елена вспомнила, что так частенько называл её Виктор Сергеевич, не позволяя забыть о прошлом), и от её ребенка... Гипотезы, одна чудовищнее другой, возникали в голове. Это сводило с ума. Спа-сала только надежда, что вся та мерзость уже позади и им с сыном уже ничто не угрожает. В это Елене хотелось верить всем сердцем. Надо будет спросить обо всем Николая Егоровича, решила про себя Елена, но не сейчас. А сейчас ей хоро-шо... сейчас рядом по-настоящему близкие люди – Игорек и Николай Егорович.

Пока Николай Егорович прощался с провожающими его коллегами, Елена стояла у окна и с высоты третьего этажа здания аэропорта смотрела на город, ко-торый через несколько минут станет её прошлым. Провинциальный город равно-душно отпускал её, оставляя в памяти спокойствие падающего снега и огни неяр-кой иллюминации. «Вот и городу, где родилась, я не нужна, – с грустью подумала Елена, – Что ж, видно, не сложилось. Но я обязательно буду счастлива. Ради сына буду...»

В зале ожидания появились Николай Егорович и Игорек.– Мамочка, мамочка! Я сейчас по телефону с бабушкой Вер-р-рой говорил.

Она сказала, что меня дома ждет сюл-рр-р-пр-риз. Ты не знаешь, что там?Елена улыбнулась.– Не знаю, мой котенок, скоро увидишь всё сам.– Тогда поедем побыстр-ррее, – Игорь взял за руки маму и дедушку, – поедем

домой!– Поедем, – в один голос ответили Елена и Николай Егорович и рассмеялись.

И когда они все вместе поднимались по трапу самолета, Елена не утерпела и прошептала:

– Знаете, а я сейчас уже благодарна за тот рождественский подарок, что сделал мой брат. Нет, не за то, что хотел украсть Игорька, а за то, что направил меня к вам.

А Николай Егорович, приобняв Елену, тепло улыбнулся:– Знаешь, дочка, а ведь не ко мне тебя тогда отправил Алексей. Ты тогда эта-

жом ошиблась.

Светлана СУПРУНОВА

ПоэзиЯ

Куда ты спешишь, человек?* * *

Справа речка, а слева опушка,А грибов-то – под каждым кустом,Деревянная мокнет церквушкаПод холодным осенним дождём.

Скрипнет дверь, запоют половицы,И ни певчих, ни благостных лиц,На стенах из журнала страницы,И святые глядят со страниц.

Я таких не видала окраин,Позолота нигде не блеснёт,И в поношенной рясе хозяинВ одиночестве службу ведёт.

Спозаранку молебен читаетЗа страну и за завтрашний день,Уж не крестит, а всё отпеваетПоколенье глухих деревень.

Всё едино – дожди, завируха,Эту древнюю дверь отопрёт,Приблудится, бывает, старуха И свечу, как на память, зажжёт.

Столько света в приюте убогом,Что, теряясь, почти не дыша,Прослезится от близости с БогомНепутёвая чья-то душа.

* * *Всюду – и в холод, и в зной –В белом платочке, убогая,Всё семенила за мной,Словом обидным не трогая.

Мне бы на берег другой,Села я в лодку забытую.Слышу её: «Я с тобой»,Слышу тоску неприкрытую.

Землю промыли дождиИ завалило сугробами.«Буду теперь впереди», – И повела меня тропами.

Шли средь болота и ржи,Сколько исхожено, пройдено!«Кто ты, бабуся? – скажи». –«Родина, девонька, родина».

Стольких пришлось потерятьВ эту шальную погодину.«Буду ль кого вспоминать?» –«Родину, девонька, родину».

Только и дел: дорожитьТропкой последней, не пройденной.«Чем до скончания жить?» – «Родиной, девонька, родиной».

69Куда ты спешишь, человек?

* * *Тишины бы в округе, такой,Чтобы слышать на ветке сороку,Как врезается лодка в осоку,Возвращаясь на берег другой.

Чтобы слышать за вёрсты пургу,Как в полях оседают туманы,Как швыряет листву на поляныЭтот ветер, влетевший в тайгу.

Слышать всё бы, до дальних морей,Не проникшись ни счастьем, ни горем,Слышать даже, как где-то за моремПо тропинке бежит муравей.

Тишины бы, до самой луны,Я на небо глаза поднимаю,Но, проснувшись, опять понимаю:Не бывает такой тишины.

НИНА

Живёт в небогатой квартире,Ни мужа, ни даже детей,Все годы одна в этом мире,Без связей и нужных людей.

Всплакнёт ли когда, улыбнётся?Ни радостей будто, ни бед,Всё ладно, живёт как живётся,Со шваброй спешит в кабинет.

В жару ветерка не попросит,Мороз, так мороз, ну и что,Платок потеплее набросит,Подденет жакет под пальто.

Живёт, никого не ужалит,Всё мимо – молва, суета,Картофелин пару отварит,Закусит лучком – и сыта.

И кто-то сердечный найдётсяИ как-то подыщет подход:«Ну, как тебе, Нина, живётся?» – «Неплохо», – плечами пожмёт.

ЁЛКА

Её упрячут до поры,Потом достанут из кладовкиИ разноцветные шарыВозьмут из старой упаковки.

В огнях мерцающих онаКоторый год по две неделиСтоит всё так же у окна,Глядит на звёзды и метели.

А за окном привычный вид,А за окном другая ёлка – Без мишуры и не блестит,И пахнет каждая иголка.

Синица прыгает легко, Стряхнула с ветки снег звенящий.Так близко всё – и далекоДо ёлки этой настоящей.

В СТАРОМ ДОМЕ

Старый дом и новый дом.В первом – тусклые окошки,Жуткий запах, бродят кошки – Всё не так, как во втором.

Вечно охает, скрипитДверь расшатанная тяжко,На ступеньке грязной ПашкаБеломориной дымит.

Ни мыслинки дельной нет,В голове темно с похмелья,Комнатка его – как келья:Стол, кровать и табурет.

Потянуло сквозняком,А на Пашке лишь тельняшка.В щель дверную видит ПашкаТолько снег и новый дом.

Как там держится народ? – Перемолвиться бы словом,И не знают в доме новом,Как тут Пашка, как живёт.

70 Светлана Супрунова

* * *Без помехи, без помаркиМне хотелось жизнь прожить.Так легко, гуляя в парке,Этот вечер полюбить.

Ветер сердится порою,Листья жёлтые летят,«Мы с тобою, мы с тобою», – Под ногами шелестят.

В поизношенной шубейке,Бородатый и седой,Спит бездомный на скамейке,Шепчут листья: «Мы с тобой».

Всё кружат над головами,Над скамьёй и в стороне.«Мы сегодня с вами, с вами», –Говорят ему и мне.

* * *Всё из сердца вынуть: власть и деньги.Сил не дать на каждый гневный жест.Потихоньку, по одной ступеньке,Человек спускается в подъезд.

Ветер двери распахнёт, как гостю, – Мол, входи, ступай на этот снег.Новый шаг ощупывает тростьюИ выходит к ветру человек.

От лекарств уставший и советов,Он идёт под пологом небесВ этот мир, без скучных кабинетов,Где не ждёт казённый «Мерседес»,

Где ручьи, лишайники и клёстыИ души прибавлено на треть,Где ночами высеяны звёздыИ на звёзды хочется смотреть.

* * *Не видя ни поля, ни рек,Как будто на крыльях летишь.Куда ты спешишь, человек,Куда ты всё время спешишь?

По лужам, по снегу, по льдуТы бегал полвека, кажись,И ел ты и пил на ходу,Присядь на скамью, отдышись.

В машине включи тормозаИ выйди в рассветную тишь.Мелькают улыбки, глаза,И разве друзей разглядишь?

И кругом идёт голова,И ты не расслышишь порой:Все добрые в мире словаВдогонку летят за тобой.

Но только тебе всё равно,Дела, суета – как напасть.Осталось, пожалуй, одно – Споткнуться и в травы упасть.

ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ

Сели в садике под вишней.Борщ в тарелках остывал.Третий лишний, третий лишнийИз-за моря прибежал.

Рот большой, лицо рябое,По одёжке как пижон.Вот сидят под вишней трое:Два Ивана, третий – Джон.

Третий крысился и спорил,Что ни слово – то обман,Двух Иванов перессорил,И ушёл один Иван.

Третий, словно под дурманом,Очень сладко говорилИ с оставшимся ИваномЧто-то там не поделил.

Наступают ночи рано,Сны тревожные плодя.Ходят где-то два Ивана, Садик с вишней обходя.

71Куда ты спешишь, человек?

ВАЛЕНТИНА

Простирнёт пододеяльник,Ей успеть бы тут и там.Валентина – – днём начальникИ техничка по ночам.

Свет погас, в домах уснули.Залы чистые блестят.Прикорнуть бы ей на стуле,Только камеры следят.

Жизнь разъята на минуты,По минутам день и ночь,И одеты и обуты,Сыты дети – сын и дочь.

Всех-то радостей – получка,И не пусто в кошельке,После швабры авторучка –Как соломинка в руке.

После ноет поясница,Выступит слеза порой,После долго-долго спится,Если завтра выходной.

Депутаты, суматоха,Телевизор говорит.Подойдёт к экрану кроха:«Тише, дядьки, мама спит!»

* * *Шла себе своей дорогой,Не согретая, ничья,В пояс кланялась убогой,Умывалась из ручья.

Мимо храмов, близко-близко,Шла под ранней синевой.Вот она у обелиска,Помолилась под звездой.

Щекотали травы пятки,Доставали до колен.Шла, волнуясь, по брусчатке,Мимо древних красных стен.

Что за стенами творится?Жёлтым светится окно.Заглянула – лица, лица,Не запомнить ни одно.

А потом пошли приметы,Что неблагостно в дому,И качались силуэтыВ наркотическом дыму.

Мимо брани, мимо дыма,Меж окурков и плевков…И прошла Россия мимо,Не узнав своих сынов.

Михаил СТРЕЛЬЦОВ

ПрозА

ТИХИЙ ГЛАШАТАЙТИХИЙ ГЛАШАТАЙ

РАССКАЗРАССКАЗ

Серёжку мать недоносила. Лег снег, растаял, снова лег, и под приятным и лег-ким покровом предательски скрылась ледяная дорожка. Наташка и поскользнись. Упала навзничь. И что сотрясение небольшое – особо не страшно, но кобчик сло-мался. И это на седьмом месяце. Уже в «скорой» могла бы и выкинуть, но даже чуточку стужиться при такой травме не дано стало. Сразу в операционную на кесарево. Мать в реанимацию, ребенка – ни туда ни сюда. В городском роддоме, слышали, камера есть для доходяг-то. Так то в городском! Из района как везти? Помрет по дороге – и под суд.

А тут бабка Марья, Наташкина мать. Дочь попроведать да как чего понять. Ей и выносят. Серёжка чёрный, как цыганёнок, скукоженный, еле шевелится. Ни кричать, ни соску взять не может. Ему ещё бы внутри мамы месяца с два до-оформиться. И на тебе – горе!

Михаил Михайлович Стрельцов родился в 1973 году в городе Мыски Кемеровской области. В 1995-м окончил Кемеровский государственный ин-ститут искусств и культуры. Автор книг «Ладонь» (1998), «Окаянная осень» (2003), «Несостояние» (2005), «Балкон» (2008), «Фата» (2011). Публиковал-ся в журналах «Москва», «Огни Кузбасса», «Бийский вестник», «Фатурум-Арт», «Сибирские Афины» (Томск), «День и Ночь» (Красноярск), «Север» (Петрозаводск), «Новая Немига литературная» (Минск), «Приокские зори» (Тверь), «Дети Ра» (Москва), «Северная Аврора» (Санкт-Петербург), «Обра-зы жизни» (Сан-Франциско), «Зинзивер» (Санкт-Петербург), в коллективных сборниках и альманахах. Председатель красноярского регионального пред-ставительства Союза Российских писателей.

73Тихий глашатай

Марья его цап, за пазуху, как котёнка, и ходу на свою окраину. Домик кро-хотный, но с русской печкой. Серёгу – в валенок и под потолок на лежанку. Дня три допаривался первый бабкин внучек. А у Наташи ещё беда. При кесаревом салфетку внутри оставили, вновь операция, чтобы чистить. А кобчик сломан, не пошевелиться. Так с месяц в полузабытьи в реанимации той. Едва не схоронили. Вышла: тощая, чернущие глаза навыкате, тёмные пряди отросшие – в платок не вмещаются. Без молока. Муж, Сашка, из армии в письмах извёлся весь, даже от-пуск выпросил в не срока, и года не отслужив. Приехал на три дня, а чем помочь? Молока не даст. А вот у родителей своих денег занял. Да Марья с книжки сняла страховые. Закрыла книжку. Корову взяли. Тут и отец зятя подмог. Вредный му-жик был, всё не по его. Приказывать любил, ворчать. Но стайку накрыть помог, зима на носу – и корове где жить стало. Сена потом ещё привёз. Купил или вы-менял – кто знает? Сашкина родня скрытная, ссыльных потомки. Не то из татар, не то армяне они.

И рос Серёга с прищуром узковатым, будто высматривает что галчонком из-под густых бровей. И молчаливым. А чего рот раскрывать при такой проблеме-то? Шестимесячным свет увидел, недоделала его природа. И ходить поздно начал, и окружающее называть правильно. Да меж ног совсем срамно – на горшок как девчонка. Возила его Марья по врачам разным. С трех лет начала. Те его сухую скокоженку и так и этак пинцетом вертели, направили в областную. Сашка-то из армии Наташке ещё девчонку наделал, куда ей с пузом? Ещё от прошлых родов путём в себя не пришла. Вот Марья – билет на автобус, пацана на коленки – так и тряслась из года в год. Положат Серёгу в больницу, пару месяцев над ним покол-дуют. Через полгода опять направление выписывают. И потихоньку, постепенно провели мальцу оба канала. В школу пошёл – уже стоя мочился, никто не заподо-зрил, на смех не поднял.

Но семь операций всё-таки. И так-то был особо не говорун и растеряха. А от наркозов мозги-то как законсервировались. И читать долго учился, и ариф-метика не давалась. К средним классам определили в другую школу: задержка развития, сказали. А была-то у него всего-то мелкая приторможенность. Не мог быстро решения принимать. В магазине чего приобрести – выбирал долго, при-кидывал, присматривался, и вроде всё нравится, а купить не решался. Скромным его назвать никто бы не подумал. Застенчивым разве? Бывало, кто из больших олухов со двора пендель отвесит, обернётся Серёга и соображает: давать сдачи или нет? На обидчика долго смотрит. И будь тот поумней, не ждал бы, нагленько ехидное сплёвывая. Потому как если Серёга решался, то бил от души, не жале-ючи, не останавливаясь, пока не оттащат его иль сам не вывернешься. Оттого и погоняло «псих» как-то выветрилось, и врагов поубавилось, но и друзьями не прирастало. Потому тянулся Серёгу к сверстникам, кто подобродушней, без хи-трецы за душой. И дружил крепко, беззаветно даже, пусть и десятки лет прошли. В «Одноклассниках» шутит, фотки комментирует беззлобно, но с иронией. А если кто спорить пытается, дурачком прикинется, мол, я лох и тормоз с рождения: в спешколе для придурков учился.

И надо ж получиться так, что ещё до последней, решающей операции, когда его всё же мужчиной доделали, отец его, Сашка, взял да и помер. В тридцать два годка. Сына родил, девчонку потом, и словно выключилась его миссия на земле:

74 Михаил Стрельцов

смотрел телевизор да и сполз с кресла на пол с сердцем остановившимся. Так что его род через Серёгу того, шестимесячного когда-то, попёр далее. Надо сказать, что расковыряли ту штуку, через которую род продолжается, пацану изрядно. Исполосовали маковку – заросли шрамы, огромной, почти квадратной, как ку-валда, получилась. Не оттого ль Ленка, жена его, свекровь махом три раза бабкой сделала? И сестра Серегина, Маринка, двух внучек потом дала, и своих две, так ещё и пацана! Андрюшка стал середним, вырос, вытянулся каланчой. Смуглый, темноволосый, глаза большие, чёрные – в бабку. Фамилию продолжает, в техни-куме учится.

Сам-то Сережка со своей спецшколой заведомо от институтов отлученный. После восьмого в «шарагу» на электрика пошёл. После армии на права сдал. Гру-зовой транспорт водил. Работы в начале барыгской экономики хватало. А потом, хоть и «тормоз», сообразил, как это он умел, медленно, но точно, что работодате-ли его ныне не за людей, а за капиталы переживают: при ремонте машин на каж-дую деталь скупятся. Сам вначале кумекал, выжимал из желязяк последний запас прочности, а как встанет машинка – сам же и крайний, весь оштрафованный. А тут маршруточный бизнес поднялся. Сел Серега за баранку и десять лет людей по городу развозил. Дом прикупил. Старый, но в два этажа. С семьёй из общаги, где уже продыху от тесноты нет, переехали. Соединялись этажи те огромным люком с лестницей. Под горку когда-то расстроились, и получилось два входа: на верх-ний этаж с улицы – прямой, а с нижнего, что под горой, – во двор к бане и стайкам. И снаружи лесенку проложили. Как по кругу ходи. По ступенькам снаружи к бане сквозь веранду и кухню просторную в люк наверх подняться – и опять у калитки.

Кто сейчас про шестимесячность да спецшколу помнит? Про операции в дет-стве? К сорока годам – огроменный мужик. Седина сквозь чёрный волос лезет, пузень нарастает. Сахар вот скаканул, сняли с водителей-то. Так пригодилась са-мовольность по слесарному делу! Серёга теперь междугородные автобусы чинит. Залезет с утра в яму, к вечеру – весь в соляре – вылезет, и мчат людей во все края тяжёлые и скорые машины! И не скажешь ведь, глядя на пролетария, что книжек прочёл много, что в театре играл.

То в училище случилось. Сокурсницы в народный театр бегали и Серёгу за-звали. А через год он чуть ли не звездой стал. Стеснительным и скромнягой отро-дясь не был, не боялся публики, веселился на сцене. И бандитов играл с таким-то взглядом из-под косматых бровей! И комиком получалось: детишки в новогодних сказках от его наказанных злодеев в восторге и смехе заходились. Там-то, в теа-тре, и с Ленкой познакомился. Как за девушками ухаживать, так и не додумался, решительности в нём было мало. Потому это она уцепилась, в инициативе вся. Нацеловались вначале, а как чуть дальше, он с ходу ей про операции-то и вы-ложил. Был бзик у Серёжки. Простительный, надо сказать. Не то врачи в детстве брякнули, не то сам так решил: мол, писать-то научился, а вот детей от него не получится. И ну они проверять!

А так хорошо дело наладилось, что к девятнадцати годам, когда Ленка на пя-тый месяц перешла, уже и свадьбу отыграли. А следом и Андрюшка. И тут бы притормозить, так нет! Продержались лет шесть, а там и Лерочка появилась. Пря-мо в канун нового века.

75Тихий глашатай

Взяла от бабы Наташи её смоль глазищ – тёмнущих до непроглядности, от про-бабки Марии – волнистую кучерявость. А что Серегины дети все черноголовые – и так уже ясно. И от предков его вся смуглость дочке досталась. Испанка какая-то! Кармен с маминым личиком! Шустрая, хулиганистая и бойкая. И голосок с дет-ства как в театре поставленный: ровный, громкий до басовитости, прямо в душу влезает. Серега в шутку её не «ребёнок», а «ведьмёнок» называл.

А к шести годам вышел с дочкой казус. Встала ночью и пошла к люку. Спу-стилась, вдоль кухни – и на веранду. Только дверь хлопнула. Проснулась Ленка и за ней – куда, мол, на улицу в четыре утра! А Леры во дворе и нету! Поднялась неспешно по железной лестнице вдоль дома, вошла в сени и вновь к люку. Серёга из спальни высунулся, а у дочки глаза-то закрыты. Спит. И в люк опять. Мимо матери. Та удержать хотела – не смогла. Как груз кирпича – тяжёлая. Спит и идёт напролом. Вновь вдоль дома в горку, по дому – к люку. Трижды обошла, к спа-ленке развернулась и в кроватку как ни в чём не бывало.

– Лунатит, – Ленка шёпотом, укладываясь к мужу.Тот, как только он может, минут через десять, когда уже засыпала, ответил. Ну

что тут сделаешь – Серёга долго решает, проблема выбора у него, с детства такой.– Нет. Я в книжках читал, что лунатики перед собой руки вытягивают. Так

и ходят. А эта… – кивнул в темноте на детскую, хотя кивка никто и не видит, – просто так ходила, без рук.

Утром Леру расспрашивать – та в ужимки и глаза навыкат: вы чего, мол, роди-тели, обалдели? Ничего не помнила такого. Спала да и всё.

Ленка тоже после училища, хоть и в театр ходила выступать, особо собой не занималась. Контролёром на вагоноремонтном служит. К бабам в цех: такое вот, и как теперь? А бабы чего? Плечами пожали. К психиатру, говорят, надо. Собра-лась Ленка в поликлинику, на приём записалась, привела девчонку. Бывает, им говорят. Детская психика, мол, штука хрупкая, непредсказуемая. На том и успо-коили.

А тут бабка Марья возьми да помри. Не до психик стало. Хоронили, дом потом её, что с печкой русской, продавали да делили вырученное промеж родни. Много её стало, родни-то. Сестра Маринка с мужем нерасписанным и двумя дочками. Ленкина сестра с четырьмя отпрысками. Да баба Наташа, что чуть за тридцать овдовев, года через четыре опору себе нашла. Леха, хоть и сидевший, но токарь отменный: с головой не всегда, а с руками дружит. Ещё одного сотворили – Саш-ку, в память о первом муже. И он уже подженился.

Время-то несётся, вот и Лерка в школу пошла. Переволновалась, видимо, в первые дни учёбы и вновь в лунатки подалась. Встала себе ночью да и бродит с закрытыми глазами. И не вокруг дома, как в прошлом году, а из детской в ко-ридорчик, потом обратно вышагивает. Андрюха поднялся, усишки уже у парня проклюнулись, и матом на неё – спать приказывает. А та и ухом не ведёт. Родите-ли в ночную были, а старшая сестра, Настей назвали, к тому времени к парню из дома уже выпорхнула на пожить.

Лера недолго теперь – минутки три погуляла всего и в кроватку. Отец с рабо-ты утром – Андрюха ему сразу про то. Серёга гоготнул, похряпал, что с вечера осталось в холодильнике, и на боковую. Хотел Ленке потом рассказать, да тут Настя разбудила. У парня её брат. Да из таких братьев, что чем реже видишь, тем

76 Михаил Стрельцов

лучше. И вот с дозой не рассчитал. Хоть чужой человек навроде, а похоронить помочь надо.

А потом весной началось. Поднялась Лера и давай опять маячить. Не разбу-дить, хоть закричись, не остановить – прёт, как не чует рук на себе. Из комнаты – к люку. Спустится, тут же поднимется, до кровати. И ещё разок.

Звонок потом. У Серёгиного отца был, оказывается, двоюродный брат. Приез-жал из Днепропетровска на похороны один раз, когда Серёга мальцом был. Более и не виделись. Жена его всю родню известила – третьего инфаркта не пережил.

И Лера опять встаёт. Спит и ходит по дому. Да долго, с полчаса где-то, круга-ми. Тут и у Лены маму – раковая была – через пару дней хоронить надо.

Андрюшка, ни слова не говоря, из детской в зал жить перешёл. Разложил свои гаджеты, сигареты смело вытащил. Курит и в ноут шпилится.

В следующий раз Лера вновь вокруг дома пошла. Пять кругов на этот раз сде-лала. В конце июня дело было, не холодно. Распределились родители с братом. Один следит, чтоб в люк не свалилась, другой – чтобы с лестницы у дома не на-вернулась. Мать на веранде сторожит.

– Близкий кто-то, – подошла потом к мужу. – Долго ходит. Ты сахар свой давно проверял?

– Ага. Трехлитровую банку отнёс, – без шутки в голосе, зевнул. – Надо же, какого-то ведьмёнка народили!

– Телефон зарядил? Не выключай на работе завтра.Но назавтра ничего не случилось. Случилось на второй день. Отчим позвал

картошку окучивать. Жарень парила на чём свет. Стоял Серёга на остановке, по-куривал и автобуса ждал. И клял всё подряд. Автобусы, мол, чинит, а тут битый час – ни одного. Плюнул в сердцах, матери отзвонился, мол, в гробу я эту вашу дачу видел, и домой. Ну, та сама и поехала. Нашла Лёху с тяпкой среди ботвы. Не дышал уже. И хоть медсестрой всю жизнь, и массаж сердца – на наколки под рубахой – не впервой... А там ведь было – тромб оторвался. Секундное дело.

Пришла баба Наташа в себя, глаза проплакала, тут Серёга к ней. Отец же перед телевизором… Малый совсем – тогда не думал. Родителей его вообще не помнит. Кто такие, мама, не знаешь ли? Шаманы, может, в роду, цыгане? Вон все какие: смуглые да чернявые выходят! Не знает баба Наташа, не приняла её когда-то семья его, брак не одобрила. Потомки ссыльных откуда-то. Так и ушёл ни с чем. Живёт себе. Автобусы чинит, жена – контролёром на вагоноремонтном, Андрюха техникум заканчивает, в армию собирается, жениться не думает. Настя на стороне где-то жизнь устраивает, да всё не ладится. Лера в третий класс перешла. Иногда ночью лунатит. И если недолго, не далеко от кровати дошла, значит, кто-то из дальней родни. Если из дома не выходит, то кто-то поближе. Вот и Маринкин, сестры, мужик – гнал, только права получив: пешехода насмерть и сам за бордюр в стену. Вот и сестры Ленкиной муж – купаться пошёл да потонул.

А Лерка мультики любит, критикует смешариков. Они для детей, мол. А она взрослая! В четвёртый класс скоро, пора учебники готовить. Звонко ругается с Андрюхой, если тот опять в зале накурил. Просится за его компьютер, в контак-те полазить. Голос басовитый, уверенный – как отказать?

– Может, вырастет и пройдёт? – ни с того ни сего, выпив на майские, за семей-ным столом – жене.

77Тихий глашатай

Ленке не нужно пояснять, о чём он. Долго Серёжка думает. Есть проблема, если решить не знает как, может и полчаса пройти, и месяц, и годы – спросит внезапно.

– А помнишь: совсем крохой была – двое суток проревела? Не знали, как оста-новить. Спит и ревёт. Ест и ревёт. Играет, а слёзы текут.

– Ну, это ей года три или четыре было. В конце лета… что ли, – припомнил Серёга, закивал. Андрюху окрикнул: – Сигареты подай, усатик!

Парень, хоть с девушкой в онлайне, принёс, положил и обратно за комп. Сам не знал почему, но отца уважал. Хоть тот его и подковыривает, и по матери чуть ли не каждый день. И спецшкола у него, операции, шестимесячный. А вот уважал – и всё. Покурил Серёжка. Ещё замахнул. Ложку крабового салата в рот отправил. Хорошо ему на кухне под горой в своём доме-то. Стена как фундамент заливалась, летом от неё прохладно... И, как это только он, приторможенный, умеет, после большой паузы выдал:

– Беслан тогда был, Ленка.

Виктор ХАТЕНОВСКИЙ

ПоэзиЯ

К Отчизне в гости* * *

Жизнь, как камни, раскидала Нас. Пресытившись хлыстом,Тяжкой поступью вандалаВходит память в старый дом.Без фанфар, без песнопенийОдолев промозглый тлен,Входит, бродит... Чьи-то тениОтделяются от стен.Прорастает память телом:Камнем высветлив версту,Батька в платье чёрно-беломГрудью тянется к кресту...Прокричав веселью: «Трогай!»,Слезы вытравив из глаз,С повседневною голгофойМать смирилась ради нас...Злая память сердце гложет:Ощетинившись, как зверь, –Просчитает, подытожитГорький перечень потерь.Жизнь вбивает ногу в стремя,Грудь рубцует мошкара...Ах, как сладко пахло ВремяВ предвкушении добра!

* * *Жизнь непроста.Смерть многогранна.С верой в ХристаСпит Дона Анна.Спит Командор.Скромно и смелоСпят с давних порГамлет, Отелло.В гроб Дон ГуанСнёс васильковый,Модный кафтан.Для Казановы –Дочка, жена,Сваха, невеста –Где-то нашлаТихое место...Сколько их, Бог,Тех, кто из блюдцаВыпив, не смогУтром проснуться?!Выскоблив лбыЖизненным стажем,Скоро и мыГде-нибудь ляжем.

79К Отчизне в гости

* * *Передёрнув затвор беспросветной печали, К ремеслу пристегнув взвод соломенных вдов,Как младенца, шесть дней в колыбели качали Расторопные улицы злых городов.Неустроенный быт, заскорузлость... Саратов,Красноярск, присмирив кверху поднятый кнут,В обездоленность лиц, в заторможенность взглядовДаже видимость жизни уже не вдохнут.

* * *Маме, Нине Павловне

Сколько непритворных слёз,Бедствий, стрессов нервныхОтпрыск ваш Вам преподнёс,Будучи, во-первых,Хворым, хрупким, щипцевым,Вздорным... С колыбелиПлакальщицы стадом злымНад блаженным пели:«Для тебя под Минском вы-Выдолблена яма!»...Где б я был, когда б не Вы,Дорогая мама?!

* * *Был дерзок я, как уркаган.В бескровной схватке с вами –Краснел, хватался за наган...Мог землю грызть зубами.От криков собственных оглох – Неистовствовал... Следом –Раскрасил стихотворный слогПрекрасным чёрным цветом.Вам трудно мне не сострадать?Бог в помощь! Рифмы этиГрудной братве талдычит мать,Весь день горланят дети.Мой стих сильнее топора,Страшней клыков вампира...Довольно! Полночь. Спать пора.Раскурим трубку мира?!

* * *Голос, взгляд, походка, жесты –Слепок жизненный... В БелградеСмерть, схватив костюм невесты,Льнёт к кладбищенской ограде.

Под стеклом, расправив спины,Подвывая: «Все мы смертны»,Розы, астры, георгиныСнова ждут сакральной жертвы.

Затхлый запах влажной твердиМозг взрывает криком «Горько!».Моцарт, Бах, Чайковский, ВердиНагнетают страсти... Только

Оглашенным страх неведом:Растворившись на погосте,Будешь скомканным портретомПриходить к Отчизне в гости.

* * *В две тысячи бесхитростном году,Почти что став родного батьки старше,Забронзовеешь, съездишь в Воркуту,По Брахмапутре проплывёшь на барже,Пройдёшь сквозь строй состарившихся лицНа сквернословных ярмарках, веригиСорвёшь с души, вернёшься в Аустерлиц И жизнь вдохнёшь в неизданные книги.

80 Виктор Хатеновский

* * *Отцу, Вячеславу Степановичу

Кто вразумит нас Бога ради?!Осталось всё: вино, тетради,В портреты втиснутые лицаИ книга с загнутой страницей.Остались в пачке сигареты,Портфель, ремень, топор, кларнет;В костюмы вешалки продеты...Осталось всё! А батьки – нет.

* * *Бессонницей сбита подушка. НекстатиРука потянулась к перу и к тетради.Взъерошены волосы. Муза, как кочет,Глагольные рифмы средь ночи бормочет.

В гармонии с миром – то сверху, то снизу –Вибрирует, скачет, ползёт по карнизу...Тревожно сомкнув воспалённые вежды,Жизнь вновь расцвела парусами надежды.

* * *Быт мой мерзок, жизнь убога:Печь дымит, скрипит кровать.Тридцать дней просил я БогаНовый френч мне даровать.Вдруг раздался голос с неба(Смертных он сбивает с ног):«Попросил бы, сын мой, хлеба –Отказать бы я не смог».

Светлана Николаевна Макарова родилась на Кубани. Выпускница фило-логического факультета Кубанского государственного университета и музы-кального училища им. Н.А. Римского-Корсакова.

Председатель Краснодарского регионального отделения Союза писателей России, главный редактор газеты «Кубанский писатель», лауреат литера-турных премий им. М.Н. Алексеева и им. А.Д. Знаменского. Прозаик, поэт, публицист. Книги издавались в Москве и Краснодаре.

Светлана МАКАРОВА- ГРИЦЕНКО

ПоэзиЯ

Я подойду к тебе сама* * *

Январских сумерек волшебная страна.Полутона и отсветов кристаллы.Усталые уснули зеркала,И свету пробиваться трудно стало.И будто сдвинулись предметы с мест,Знакомые размыты очертанья,В углах обоев жёлтый цвет исчез,Лиловым сумраком там поселилась тайнаИзвечной детской ёлочной игры,Колючей мишуры и канители,И прошлогодней ледяной метели,И холода ночной поры.И в этом мире сумерек, где всё жТак странно-тихо, сладостно-печально,Мне чудится сейчас, что ты войдёшь –Часы ударят гимны величально!Забыты все обиды. А делаПусть ждут. Им места в нашей нет в квартире.И стёрли отраженья зеркала,Забыв их в сумеречном мире.

* * *Мы с тобой говорим о природе,О капризной весенней погодеИ о чём-то ещё в этом роде.Снег летит вперемежку с дождём.Я опять потеряла перчатки,Жаль. А впрочем, всё в полном порядке,Лишь волос непослушные прядкиНа лице и твоём и моём.Фонари отражаются в луже.Город робко выходит из стужи.Ты кому-то опять очень нужен.У мобильника звон, словно стон,Затянувшийся в нервную вечность.Наших замкнутых рук бесконечность,Белый вечер – озноб и беспечность.Ну, скажи мне, что это не сон...

82 Светлана Макарова- Гриценко

* * *Мне снова будут сниться паруса!Среди бездонной тёмной круговерти,Как оберег от боли, бед и смертиТугих полотнищ реет полоса.

А над Россией снежных вихрей плеть,Покрыты белым саваном дороги.И не пройти их, и не одолетьГлухой тоски и вековой тревоги.

Но заискрится звёздная роса,И месяц якорем зацепится за крышу,Мне снова будут сниться паруса,Я их в рассветном зареве увижу!

* * *В туннеле декабря,Средь тусклых фонарейКак ясная заря –Слова любви твоей.И робкий ветерокИз будущей весныДохнул надеждой строк,Что написал мне ты.В простуженных автоСпешит народ домой,Я в драповом пальто,С распахнутой душой,В промёрзших сапогахШаги мои легки.С улыбкой на губахШепчу твои стихи.

* * *Уставший август сеет звездыВ горячей ветреной ночи.Нам говорить с тобою поздно,Ты лучше просто помолчи.

Ты только посмотри с тоскоюНа пролетевшую звезду,Ты прикоснись ко мне рукою –И вслед я за тобой пойду.

И в темноте вздохну украдкой,Припомнив пёстрый майский луг,Цветущей кашки запах сладкий,И нежность слов, и смелость рук,

Припомнив жгучую тревогу –Кукушкин счёт да плач дрозда...Так пусть укажет нам дорогуС небес упавшая звезда!

Пусть август вместе нас закружит,Как листья, что шуршат в ночи.Ты только рядом будь, ты слушай,Смотри на звезды и молчи...

В ДОРОГЕ

А между нами белая страна,Засыпанные мокрым снегом хаты.Под стук колес мне не дождаться сна,Но в этом поезда не виноваты.Чугунных рельсов бесконечна нить,Чисты и строги русские березы.И мне их, как тебя, дано любитьСквозь свет и горечь, не скрывая слёзы.На площади вокзальной спят бомжи.Там горький мат и кашель злой, надрывный.Но я вне зла, вне суеты и лжиВернусь – и знаю, что смогу стать сильной.Я позабуду стылые слова,Я вновь смогу наивной быть, как прежде,Ты и Россия – вы моя судьба,Слеза и мука. Радость и надежда...* * *

Наш черёд жить на этой земле.Снова дождь. Небо тучами вспахано.И росток шевельнулся в зерне,Будто слово, что лишь будет сказано.И коснется мальчишеских губ!Дрогнет тихой слезой материнскою,Дождь похож на сердец перестук,На весенний, неровный, таинственный.Наш черёд жить на этой земле.Я тебя одного угадаю,По судьбе проведу, не по краю.Птицы-весны, летите ко мне,Наш черёд жить на этой земле!

83Я подойду к тебе сама

* * *От края отступив на шаг,Не плачу больше и не трушу.О, Господи, да будет так:Я восстанавливаю душу.У памяти на поводу,Твой замысел я не нарушу,Но чтобы не гореть в аду,Я восстанавливаю душу.От боли маюсь и шепчу:Тоску и безнадёжность рушу, Поднявши слово, как свечу,Я восстанавливаю душу.

* * *В этот день солнца было мало,Ветер снег швырял как попало,А земля от зимы усталаИ ждала звонкий мартовский дождь. ...Было холодно и обидно,Что весны до сих пор не видно,Я грустила. Как глупо, стыдно!Я не знала, что ты идёшь!

Со ступеньки шагнул трамвая,Над тобой птиц небесных стая,И волненье своё скрывая,Ты по лужам шагаешь – вброд!Я не знала, а птицы знали,Над тобою они летали,Из небесной туманной далиУгадали тебя. И вот... Двери – настежь! И, весь из счастья,Ты сказал мне смущённо: «Здрасьте,А на улице вновь ненастье...» –И встряхнул свой промокший зонт.

* * *Когда, весь день в клубок мотая,На небе вновь взойдет луна,Неслышно по ковру ступая,Я подойду к тебе сама.

Я отыщу тепло ладониИ повторю твои слова,И к голове, как при поклоне,Моя склонится голова.

И пусть сильнее ветры дуют,Пусть пляшет за окном зимаИ тучи свет луны воруют,Я подойду к тебе сама.

* * *Позволь мне сегодня быть слабой,Хоть пройдены сотни дорог,Побыть просто русскою бабой,Уставшей от вечных тревог.

Позволь мне поплакать немножко,Уткнувшись в родное плечо,Стучит тихий дождик в окошко,От печки ещё горячо.

Пусть завтра я стану иною –В заботах, друзьях, суете,Ты, посланный доброй судьбою,Позволь мне всплакнуть в темноте...

В БОЛЬНИЦЕ

По гладким ступеням шагаем мы с мамойВ больнице огромной, серьёзнейшей самой.Здесь белые стены и бледные лица,И тысячи едут сюда исцелиться.

По строгим ступеням веду свою маму,Мы с нею идём шаг за шагом упрямо.А ей бы присесть или остановиться,Но надо идти, нужно срочно лечиться!

И мама кивает седой головою,И делает шаг, и не спорит со мною...

По звонким ступеням медсёстры, как птички,Летят вверх и вниз мимо нас по привычке. У всех здесь заботы. И боли. И драма.По белым ступеням идёт моя мама...

Николай ГОЛОВКИН

ПрозА

ДЕДОВО ПОДВОРЬЕДЕДОВО ПОДВОРЬЕ

РАССКАЗРАССКАЗ

Светлой памяти Ольги Головкиной и её 13-летней дочери Светлой памяти Ольги Головкиной и её 13-летней дочери Михаилы, трагически погибших в ночь с 9 на 10 июля 2009 года во Михаилы, трагически погибших в ночь с 9 на 10 июля 2009 года во время пожара в подмосковном селе Ильинский Погоствремя пожара в подмосковном селе Ильинский Погост

Автобус то взлетал, словно самолёт, то проваливался в «воздушные ямы», из которых не спешил выбраться. На грунтовке он то и дело повизгивал: в мешках подавали голос поросята, что пассажиры везли с рынка для откорма.

Асфальтовый же отрезок пути, несмотря на «пробки», преодолели довольно сносно. Хотя и здесь давно не ремонтировавшаяся дорога в ряде мест оставляла желать лучшего.

Илия Печников ехал к родителям.Кто знает, добрался бы до «Рассвета» автобус? Или пришлось бы топать до села

своими ногами, оставив на произвол судьбы «бедную Лизу»? Так прозвали пассажиры-старожилы залатанный дребезжащий «ЛиАЗ».В конце 1990-х Ликинский автобусный завод в Подмосковье, где собирали

этих «работяг», обанкротился.Бог весть, сколько ещё «ЛиАЗов» мужественно колесит и ныне по русскому

бездорожью! Вот и в местном автохозяйстве, словно в доме для престарелых, до-живают свой век несколько таких «бедных Лиз».

На счастье пассажиров именно сегодня, 22 мая, был праздник – день памяти святителя Николая Чудотворца, покровителя путешествующих.

– Святителю отче наш Николае, моли Бога о нас! – перекрестившись, взмоли-лась сидящая рядом с Илией старушка, когда у автобуса вдруг забарахлил мотор.

– Святителю отче наш Николае, моли Бога о нас! – подхватили все пассажиры.Желая поскорее оказаться дома, к святому обратились и пьяные мужики. В го-

роде они «обмыли» покупку поросят, а потому в автобусе сольные и хоровые «номера» хрюшек то и дело перебивали храп и смачный мужицкий «говор».

85Дедово подворье

Резко тронувшись с места, автобус вновь взвизгнул.Вот и «Рассвет», конечная остановка у продмага. Вывалившись с хрюшками из

«бедной Лизы», мужики дружно направились к торговой точке, чтобы «отметить» теперь уж и благополучное прибытие в родное село.

Рядом с продмагом уже давно, надо полагать, шла гулянка. Мужики, попутчи-ки Илии, подхватили частушку:

С генофондом дело дрянь.Бабам дай хозяина.Здесь у нас всё больше пьянь,Забытая окраина.

Но инициативу в свои руки взяли присутствующие на гулянке бабы:

Эй, милёночек, постой!У меня вопрос простой.Мой-то пьет который год,Мне б тебя в свой огород.

А одна из них, увидев Илию, бойко пропела:

На деревне для «бомонда»Не хватает генофонда.Коль молоденька была,От тебя бы родила.

* * *Расцеловавшись с сыном, родители Илии намеренно оставили его на какое-то

время одного: пусть освоится, привыкнет, почувствует, что он дома.Три года назад тоска и безысходность, нараставшие и нараставшие день ото

дня в четырёх стенах, привели их – майора в отставке Сергея Ильича и учитель-ницу истории Веру Николаевну – из райцентра в старинное село Печниково, от-куда и пошёл их крестьянский род (в советские годы оно стало ядром колхоза «Рассвет»). Печниковы стали фермерами – разводили скот, птицу, огородничали, завели пасеку. Вновь ожил старый бревенчатый дом, который стоял с заколочен-ными окнами, ожило подворье.

Сергей Ильич родился в «Рассвете», а Вера Николаевна – в соседних Больших Полянах. Получив дипломы – военный и педагогический, они поженились. Пока Сергей Ильич не вышел в отставку, семье пришлось поколесить по многим горо-дам и весям. И повсюду он вместе с Верой Николаевной поддерживал или соз-давал заново подворья при частях, в которых служил. И выполняя должностные обязанности – «для пополнения армейского рациона», и по зову души.

* * *Илия с трудом обошёл двор, по-хозяйски осмотрел подворье.Ну что для молодого мужчины, которому нет тридцати, этот путь из райцентра

в «Рассвет»?! Но Илия еле держался на ногах. Высокий, бледный, худой, он имел измученный вид, какой бывает после долгой болезни или утомительного пути.

86 Николай Головкин

Не надо со мной сюсюкаться, жалеть меня, – подумал Илия, присев отдохнуть на лавочку возле ворот. – Многое в жизни повидал – и радостное, и горькое. Да, хотел бы и я быть настоящим хозяином. Вот здесь, на подворье, что-то сделал бы по-своему. Хотя во всем и так чувствуется порядок. Но сейчас я даже и не по-мощник…

Илия на мгновение задумался, подбирая нужное слово. Он посмотрел на стат-ный дуб, который помнил ещё юным дубком, когда единственный раз в жизни, 10-летним пацаном, гостил здесь всё лето. Это был его дуб, «Илюшин дуб» – дед посадил в честь рождения внука.

А ведь сила дуба – в корнях! – подумал Илия. – Да и нашего рода – тоже. Мне бы теперь такую стать, такие силы! – Илия с любовью погладил ствол дерева. – Да, хотел бы и я быть настоящим хозяином! Но сейчас… сейчас, приехав на дедо-во подворье к родителям, – кто уж я для них здесь? Нахлебник…

Он мучительно думал, как жить дальше.Что же мне теперь – лежать, как Илие Муромцу, на печке да ждать и ждать чу-

десного исцеления?! – вновь обратился наш Илия к своему дубу. – Нет, Бог даст, побуду немного с родителями, может, и подлечусь даже здесь, и снова в город! Не хочу, не могу быть нахлебником.

* * *Сержант Илия Печников, воин-десантник, чудом не погиб на второй Чечен-

ской войне. Горстка бойцов попала в окружение. Но подоспели наши и отбили их у «чехов». Из этого ада выносили безжизненные тела, изрешеченные осколками. Многие из них были контужены.

Но все, по Промыслу Божиему, выжили! Перед боем ребят, как они попросили, крестил приехавший в роту священник.

Награды наградами – были и они. Суть не в них.Всех ребят «списали», отправили назад – в мирную и вместе с тем не менее

тревожную, чем война, жизнь. И нужно было им, инвалидам, себя в этой жизни найти, не захлебнуться в её водоворотах.

«Береты» долго мыкались по госпиталям – лечение, психологическая реабили-тация. За эти годы они, увы, растеряли друг друга.

Илия, не стесняясь, плакал, когда слышал песню, посвящённую другой войне, дедовой:

Майскими короткими ночами,Отгремев, закончились бои.Где же вы теперь, друзья-однополчане,Боевые спутники мои?

* * *Один и тот же сон снился Илие. Их последний бой в Чечне. Море огня. И вот –

разверзлась земля… Но на краю чёрной пропасти оказывался «Илюшин дуб».– Не в память о тебе я посажен, – слышался его голос, – а во здравие твое!Всякий раз дерево вытягивало ветвями, словно крепкими крестьянскими рука-

ми, брата-человека из беды.А Илия поднимался уже в небо – всё выше и выше…

87Дедово подворье

До этого он поднимался так высоко лишь на военных вертолётах, которые до-ставляли их в Чечне на «точки».

Теперь Илия летел над истерзанной войной землей вместе с Илией Пророком, небесным покровителем воинов-десантников. Они летели на его колеснице. И ви-дел Илия всё, что происходит внизу.

Остановилось время в той стране,Где люди погибают на войне.Их души из другого измереньяСкорбят о нас: Дом губим свой в огне…

Потом Илия Пророк вновь передавал Илию его дубу, а дерево опускало на землю. Но уже не в Чечне, а на окраине русского села. Вот Илия на колхозном поле, где давно не сеяли, не собирали урожай. Поле зарастает молодыми берез-ками. Чуть поодаль – руины колхозного коровника. Всё дышит покоем. Но вроде бы и тут война прокатилась. Илия припадает к родной земле. Он вдыхает запахи трав. Как былинный Илия Муромец, набирается сил от Матери Сырой Земли…

Сон-кошмар, как потом осознал Илия, незаметно перерастал в сон вещий.

* * *Когда Илия был на обследовании в московском госпитале, ему удалось полу-

чить разрешение поехать на праздник ВДВ, который отмечается 2 августа, в день памяти Илии Пророка.

Молился Илия Печников в старинном домовом храме во имя небесного покро-вителя воинов-десантников на Ильинке, в Китай-городе, что почти у самых стен седого Кремля. А потом участвовал в многолюдном крестном ходе на Красную площадь.

Здесь, у Лобного места, «русской Голгофы», сначала состоялся молебен о здра-вии всех воинов-десантников, которые некогда служили в этих войсках или слу-жат ныне. Потом была панихида – поминали соратников по оружию, погибших в «горячих точках». Сотни и сотни свечей были зажжены в память о них.

Реабилитация... Да разве можно вылечить русскую душу так скоро?!Порой для этого и долгой человеческой жизни мало. Но всю жизнь никто и не

собирался держать Илию в госпиталях: мол, сделали что могли, а дальше уж как-нибудь сам выкарабкивайся…

* * *Илия не поехал с родителями в «Рассвет», а остался в городе в их двухкомнат-

ной квартире: мечталось пожить самостоятельно, получить хорошую специаль-ность. Друзья из областного отделения Всероссийского общественного движения ветеранов локальных войн и военных конфликтов «Боевое братство» помогли и с учёбой, и с работой.

Днём Илия ходил на занятия в филиал института – учился «на экономиста». Ночью сторожил торговые палатки на местном рынке.

И вот теперь, после третьего курса, пришлось взять академический отпуск в институте.

88 Николай Головкин

– Вы своё здоровье потеряли там… – врач, который говорил ему эти слова, почему-то избегал слов «Чечня» и «война». Наклонив голову, словно хотел вы-писать рецепт или что-то искал в стопке бумаг на столе, он вновь и вновь избегал встречи их взглядов. – А теперь вот подрываете здоровье учёбой на дневном да ночной работой. Нельзя же так! Состояние вашего здоровья очень, очень…

– А как, как, по-вашему, можно? – перебил его Печников. – Милостыню про-сить? Спасибо, повидал я в Москве таких несчастных, обездоленных, покуда в столичном госпитале был на обследовании. У кого рук нет, у кого – ног, у кого – и того и другого. Собирают на кусок хлеба на вокзалах, в метро.

– Да вы успокойтесь, вам нельзя так волноваться! – Врач опять смотрел куда-то в сторону, но только не на своего пациента. – Отправляйтесь-ка лучше скорей к родителям, в деревню, попейте парного молока, отдохните…

Хочет избавиться от меня, и как можно скорее, – подумал Илия. – Опять «спи-сывают» меня. Но теперь уже – из жизни, насовсем.

Он так и не смог поймать на прицел своего взгляда взгляд этого рано попол-невшего и полысевшего человека в белом халате, распорядителя человеческими жизнями, который был лет на 5-7 старше его и, наверное, имел своих детей, был внимателен к ним.

– До свидания! – сухо сказал Илия, направляясь к двери.– До свидания! – машинально ответил белый халат.И только сейчас взгляд врача, провожая пациента, застыл на его затылке, слов-

но произвёл контрольный выстрел.

* * *В красном углу дедова дома – потемневшие образа Спаса, Богородицы, Илии

Пророка, Святителя Николая… Намоленные, хранители семейного очага. Хозяи-ну дома эти иконы достались от его деда, которого, как было принято в их роду, тоже звали Илией. А уж откуда пошло в их роду такое имя, этого Печников-млад-ший не знал – как, впрочем, и никто в их семье.

Семейная традиция была продолжена ещё раз. Но могла трагически прерваться на рубеже тысячелетий, погибни Илия – единственный продолжатель рода.

Когда Илия, собираясь прочитать благодарственную молитву о прибытии в «Рассвет», впервые затеплил перед иконами лампадку, то был искренне пора-жен. Неожиданно пронзила мысль: а не такой ли точно Илия Пророк, каким изо-бразил святого безвестный иконописец, являлся ему в его тревожном и странном сне?

Давно уж нет на свете деда Илии и бабушки Марфы, – думал Илия. – Но, слава Богу, след их не затерялся на родной земле. Не зарастают бурьяном Печниковские могилы.

* * *Дни летели за днями. Насколько позволяло здоровье, Илия помогал родителям

по хозяйству.В доме деда, к счастью, сохранились некоторые из любимых в семье Печни-

ковых книг. «Поднятая целина» Шолохова, рассказы Шукшина (внимание Илии,

89Дедово подворье

конечно, больше всех привлек к себе один – «Выбираю деревню на жительство»), «Братья и сестры», «Дом» Абрамова, «Прощание с Матёрой» Распутина…

Все эти «знамения» ещё недавнего времени, незаметно ставшие неотъемлемой частью их простого сельского дома, вдруг повернулись для Илии какой-то новой, берущей за душу «стороной». Всё свободное время он, словно советуясь с мудры-ми наставниками, читал и перечитывал ставшие ему родными творения.

А книги, наводнившие ныне прилавки, он никогда даже и не брал в руки. По-тому как с детства знал толк в настоящих.

Впрочем, была в доме деда и ещё одна книга: повесть писателя-фронтовика Кондратьева «Отпуск по ранению». И она-то Илию, как человека прошедшего войну, не могла уж не задеть за живое. Раньше он видел телеспектакль по этой по-вести. Постановки по ней в своё время обошли сцены многих театров Советского Союза. Так что «Отпуск по ранению» в дедовой библиотеке Илия воспринял как встречу со старым другом и сразу же стал читать.

Решение пришло как-то само собой и созрело бесповоротно: теперь уже Илия навсегда оставался жить и работать в «Рассвете».

* * *В ближайшую среду всей семьей отправились в райцентр. Выехали чуть свет

на «Ниве», которая наконец-то была на ходу. Когда добрались до рынка, здесь уже шла бойкая торговля.

Илия оставил родителей торговать мёдом, творогом и сметаной – «добром» с их подворья.

А у него самого в городе были свои два дела.Для начала надо было побывать у директора рынка, бывшего военного. Илия

числился у него на какой-то должности. А пахал на азербайджанцев, охраняя по ночам несколько палаток, которые они держали на рынке.

«Хозяева» с юга платили Илие неплохие деньги. Вот только, правда, каждый раз, когда производили расчет, они заводили разговор о сдаче им его квартиры.

– У нас опять проблемы: те, у кого снимали, просят съезжать…– Снимите новую.– Не сдашь ли свою?– В который раз уже говорю – нет!– Но ты ведь всё равно ночью на рынке, а днём в институте…– Нет, не сдам!Руководствовался он здравым смыслом. Если сдам южанам квартиру, – ду-

мал Илия, – кто знает, не превратится ли она в притон, куда те будут приводить и местных «ночных бабочек», и своих «рабынь» с рынка, которые днём торгуют в их палатках фруктами да разнообразными шмотками?!

Южане отставали. Они побаивались бывшего десантника.Впрочем, всякий раз наотрез отказывая им, Илия никогда открыто не показы-

вал своего отношения. Давалось это, конечно, нелегко. Хотя, в целом, отношения с южанами были даже хорошие. Подкупали их дружелюбие, обходительность, умение слаженно работать, смекалка. Да и сочувствие к приезжим «коллегам» тоже иногда пробуждалось.

90 Николай Головкин

И всё же… Илие было крайне неприятно получать от «работодателей» деньги. Этот узел душил Илию. Конечно, не как сны-кошмары о чеченской войне. Просто всё это было похоже на узду, на плен, в который взяли его чужаки, причем на его же родной земле.

И вот наконец азербайджанский узел разрублен.Оформив увольнение в конторе рынка, Илия поблагодарил директора. С ним

у него сложились вполне нормальные отношения, можно было бы даже сказать – дружба. А просьба к директору у Илии была теперь такая: по возможности за-щитить их семью, которая намерена впредь регулярно привозить на рынок свою сельхозпродукцию, от «наездов», если таковые будут.

Директор кому-то позвонил. А Илие пообещал, что их никто пальцем не тро-нет.

* * *– Да вас просто не узнать. Румянец появился, загорели. Держитесь увереннее, –

встретил Илию приветливо врач. – Вот что значит вовремя съездить на курорт, нервы подлечить и (он лукаво улыбнулся) всё прочее.

Илие тоже показалось, что перед ним совершенно другой человек.– Не был я ни на каком курорте, я сейчас в селе живу, у родителей, – напомнил

он врачу.– А-а, парное молочко, свежий воздух, – заулыбался врач, – вспомнил, вспом-

нил…Потом, посерьёзнев, продолжал:– Вы уж простите, работы много. Всё обо всех и не упомнишь.Он попросил Печникова раздеться.Дыхание, пульс, давление… Одним словом, осмотрел его чуть ли не с головы

до пят.– Жить буду? – пошутил Илия.– Будете! Долго будете жить! – заверил врач. Потом по-отечески тепло доба-

вил: – И семью обязательно заводите, детей рожайте!Стена отчуждения между ними рухнула. Они по-доброму посмотрели друг на

друга.

* * *В полночь накануне 22 июня, Дня скорби по павшим в Великой Отечественной

войне, и Илия, и родители, не сговариваясь, зажгли на окнах свечи памяти. Эти свечи в доме Печниковых горели не только в память о тех, кто не вернулся с по-лей сражений Великой Отечественной, но и в память о жертвах чеченской и иных «локальных» войн: ведь среди них мог быть и сам Илия.

И вспомнились бывшему воину-десантнику слова, что выбиты на черном мра-море обелиска защитникам Отечества, погибшим в Чечне:

«Царю Милосердный! Создателю мой!Молю я о ныне погибших!В селениях горных Твоих упокойНа брани живот положивших.

91Дедово подворье

Царю Милосердный! Зря благость Твою,К Тебе я с мольбой обратился!.. » –Так Ангел Печальный о павших в боюНа поле кровавом молился…

Как знать, не подобные ли слова слышал Илия случайно на перекрестках, у вы-ходов из московского метро, где в столичной толчее улиц вдруг возникали фигу-ры инвалидов с гитарами, в знакомом до боли камуфляже? Как говорится, слова народные…

А ещё Печниковы вспоминали, конечно же, и одного из рядовых Великой От-ечественной – Илию Сергеевича-старшего, деда Илию.

Вот такие Печниковы возрождали державу нашу из руин, «поднимали целину» в обезлюдевшем русском селе, отдавшем «всё для фронта, всё для Победы».

Печников-старший потерял на войне правую руку. Его демобилизовали в 1944-м. В колхозе «Рассвет» тогда трудились старики, вдовы, подростки. Вроде бы инвалиду можно было и дома отсидеться. Но Илия Сергеевич, как его, несмо-тря на молодость, уважительно звали односельчане, пошел работать бригадиром на животноводческую ферму. Да так и проработал там несколько десятков лет.

Вечная память всем нашим дорогим ветеранам, сменившим «мечи на орала»! Кто раньше, кто позже – они один за другим уходят в вечность…

«Души их во благих водворятся, и память их в род и род…»Молитва возвышала душу. И отсюда, с дедова подворья, что сохранилось в од-

ном из уголков Святой Руси, ей, душе, так радостно было устремляться к Господу, находя у него утешение и защиту в наше смутное время, когда со всей трагично-стью встал перед каждым из нас вопрос о самом существовании великой Русской Цивилизации…

Нина Александровна Ягодинцева родилась в 1962 году в г. Магнитогорске. Выпускница Литературного института имени Горького, член Союза писателей России с 1994 года. Кандидат культурологии, доцент кафедры режиссуры театрализованных представлений и праздников Челябинской государствен-ной академии культуры и искусств. Автор поэтических книг, цикла учебни-ков «Поэтика», монографий. Лауреат Всероссийских литературных премий им. П. Бажова, им. К. Нефедьева, им. Д. Мамина-Сибиряка, Сибирско-Ураль-ской литературной премии в номинации «Поэзия» и др.

Нина ЯГОДИНЦЕВА

ПоэзиЯ

В белый сумрак* * *

Покуда нет в тоске таинственного брода,Пока она стоит, как тёмный океан,И ты на берегу, и так проходят годы,Тебя из тишины зовя по именам…

Покуда нет в тоске ни паруса, ни лодки,И скользкого бревна не вынесет прибой,И все слова пусты, и все надежды кротки,И ты на берегу, и только Бог с тобой…

Покуда нет в тоске рассвета и заката,Зелёный сумрак сна и каменная гладь,Всё кажется: тебе какой-то смысл загадан,И если ты его сумеешь отгадать –

Как посуху пойдёшь! И только Бог с тобою,Когда из глубины, незримые почти, Проступят, как прожгут, пучины под стопою,Диковинных существ холодные зрачки...

* * *Покуда ехали, стемнело.И свет, испуганный впотьмах,Метался, рвался то и делоИ опрокидывался в страх.

Но обочь, с каждого пригорка,Куда усталый взор ни кинь,Звенела нестерпимо горькоСухая серая полынь.

Сама уже почти у края Апрельского небытия,Она как будто бы укралаДыханье жизни для тебя.

Родной земле почти чужая,Забытый пестуя мотив,Она немела, провожая,И умирала, проводив.

93В белый сумрак

* * *Охрана вооружена,Дорога в белый сумрак брошена.Вокруг такая тишина,Что от неё не жди хорошего.

Январский холод зол и слеп,И в полдороге – одинаково –Кривая мельница судеб,Крутая лестница Иакова.

По оба выросших крыла,Куда бы злая блажь ни целила,Зима в беспамятство слегла –И ни кровинки на лице её.

Но с облаков наискосок –Тонюсенький, вздохнёшь – и нет его, –Трепещет русый волосокЛуча залётного, рассветного…

Помилосердствуй же! И впредь,Где горя горького напластано,Не дай соблазна умереть, Не допусти соблазна властвовать.

* * *Вспомнил – и промолчи,Вздрогнул – и успокойся.Ангелы на покосеТочат свои лучи.

Искрами бьёт по кожеИх незнакомый смех:Гости-то не из техМест – из других, похоже...

Песенок не поют,Мёда на хлеб не мажут.Лезвия отобьют –То-то травы поляжет!

* * *И всё равно меня влечётВ жестокий мир, под низкий кров,Пока испуганный сверчокПоёт любимую, без слов.

Кто одарил тебя? О чёмОн размышляет над строфой,Вздыхая, словно огорчён,И повторяя: «просто – пой…»

Из всех пронзительных утех,Во всей томительной тщете – Простая песенка для тех,Кто умирает в темноте.

Сквозь ледяную скань зимыКак мы идём на этот зов,Необъяснимо спасеныНаивной песенкой без слов!

Как будто пить небесный мёдСчастливо шествуем тропойПрозрачных полуночных нот,Легко затверженных тобой.

* * *За три дождя одежда трижды промокла.На повороте была деревенька Ёква.Дальше стеной стояла тайга, и в неё рекаУходила, как птица под облака.

А в деревеньке было печально пусто,Только сырой смородины злое буйствоУ тёмных срубов, продавленных небом крыш…И казалось, ты не идёшь, а спишь:

Тропа на глазах зарастает гусиной травкой,В бурьяне в прах рассыпается ржавый трактор,По ветхим заборам струится ручьём вьюнок –И только над самой дальней избой дымокИ женский взгляд за белою занавеской –Беспечальный, пронзительный, занебесный…

94 Нина Ягодинцева

* * *Испуганному сердцу невдомёк,Что всё уже сбылось, и невозвратно.И по любой из тысячи дорогВозможно вновь пройти тысячекратно.

Уже нельзя вернуть небытиюНеосторожный плеск воды о камни,И ветер, проводящий по жнивьюНевидимыми тёплыми руками,

И лёгкий свет, затепленный в душе,Когда в короткий час прозрений тайныхВином тоски в серебряном ковшеОбносит ночь гостей своих случайных…

* * *Огонь неизбежного адаНеведомой клятвой заклят:Сквозь влажную ткань листопада –Закат.

О, эти небесные тканиНадёжнее стен крепостных!То пламя, то холод рывкамиКолеблют их –

Но падают в страшную бездну,Откуда нежданно пришли,И я замираю безвестноУ края земли:

Ничем ни одну не меняяИз наших губительных тайн,Струится, сердца заслоняя,Прозрачная ткань,

И многое видно за нею –Не в силах глаза отвести,Одно повторяю, немея:Прости...

* * *Маме

Спит в кувшине молоко,Дочь уснула в колыбели.Половицы заскрипели…Оглянулась – никого.

Только дышит глубоко,Белоснежна, как невеста, Тоненькая занавеска –И за нею никого.

За окном сплетает садПолудённую прохладу,А по самой кромке садаКолокольчики звенят.

Кто-то ходит стороной,Просит птиц угомониться,На узорчатые листьяОсыпая лёгкий зной.

Пригляделась – никого,А прислушалась – молитва…Тихо скрипнула калиткаГде-то очень высоко.

* * *Оскальзывают сапогиПо комьям глины.Туман с вершины ЗигальгиПлывёт в долины.

И, словно пенку с молокаЛегко сдувая,Смеётся девочка-река,Душа живая.

День развиднеется – ей неУгомониться!Скопило тысячу огнейЕё монисто,

И ввечеру светло плестиСырые травыПод мостиком на две доски –Для переправы,

Где входит быстрая водаВ своё затишье,Где переправишься – беда:Не возвратишься.

95В белый сумрак

* * *...И кровь моя бежит по двум кругам,Просвечивая розовым и синимСквозь кожу, и, накапливая силу,Спокойно дышит, словно ураган.

Оглянешься – становится светлее:Как за стекло огонь, заключенаОна во мне, и с лёгкостью челнаПо тайным двум кругам я проплываю ею.

Но иногда, взрывая свет земной,Влекомая каким-то грозным всплеском,Она взлетает валом королевскимИ вздрагивает алой глубиной:

Земной предел уже неразличим,Неназванное говорит названья,И заслониться нечем от сиянья,Идущего из пламенных пучин...

Единственный огонь из всех огней,Способный озарить собою сферу,В которой мы живём, испытывая веруИ многократно утверждаясь в ней.

* * *Владимир. Снег. Пожаром памятиВесь горизонт заволокло.Одна метель стоит на папертиИ застит рукавом чело.

И только облачко дыханияТрепещет тайно возле уст...Прости меня, не обрекай меняНа адский пламень русских чувств!

Одна мерцающая свечечка,Ладошкой скрытая, спасётОт наплывающего вечера,От страшной памяти высот.

Один твой взгляд, меня жалеющийИ обвиняющий стократ,Один вопрос немой: а где ж ещё До бела снега догорать,

Как не в России, во Владимире,Где ты несёшь домой свечу,А я шепчу: «Прости, прости меня» –Но быть прощённой не хочу.

Марина МАТВЕЕВА

ПрозА

БУКЕТ СИНИХ ГИАЦИНТОВБУКЕТ СИНИХ ГИАЦИНТОВ

ПОВЕСТЬПОВЕСТЬ

1

– Мама! Валерка приезжает!Виктория ведьмой влетела на кухню, с разбега натолкнувшись на стол и ра-

достно размахивая руками.– В чем дело? – Елена Дмитриевна от неожиданности пролила из ложки дегу-

стируемый суп.– Приезжает!! – удвоила децибелы Вика. – На каникулы будет тут! Звонил!– Ты же мобилку потеряла... – удивилась мама. – Антон-Сергеичу звонил, его нетуатут... – В два раза медленней, пожалуйста.– Ага... У Антон-Сергеича щас репетиция, а вечером концерт. Он ушел, а тут

сантехник... Так надо присмотреть, а то... А тут – звонок!– А я думаю, где она весь день шатается! Хотела за Катькой послать – опять

с шелковицы навернулась. Копия ты! Пришлось самой идти.– А где она?– В комнате валяется, встать не может. Коленка и ладонь. Зато выше Вовки

залезла! – с невеселой иронией прокомментировала мама. – Убьются оба... Пусть лежит – хоть пару дней душу не травит...

Виктория влетела в комнату.Екатерина, почти восьми лет от роду, вовсе и не думала валяться, а с делови-

тым видом извлекала дополнительную – эстетическую – пользу из уже применен-ного по прямому назначению флакона с йодом.

– Мулатка... На Женифир Лопис похоже... – вдохновенно бубнила она, нанося йод на лицо потрёпанной Барби.

97Букет синих гиацинтов

Вика даже не взглянула на сестру. Вынула из шкафа выходное платье и мод-ный пояс с «прибамбасами».

– На дискотеку собралась? – тут же заинтересовалась Катя.– Рано еще... – рассеянно ответила Вика, причесываясь.Когда же она взяла из ящика стола губную помаду, голос Катьки стал ехидным:– А-а-а... На свида-а-ание!..– С мелкими не посоветовалась! Катька, едва успев обидеться, снова озарилась творческим порывом, вернув-

шись к изменению имиджа куклы.Вика оглядела себя в зеркале. Для своих 15-и с половиной лет она выглядела

«что надо». Рост средний (каблуки увеличат), глаза карие, с ястребиным бле-ском – в отца. Ресницы тоже ничего. А волосы русые, как у мамы, слегка вьются...

Выскочила из комнаты и бросилась к выходу.– Куда опять? – поинтересовалась кухня.– Встречать!Громко хлопнула дверь. А Елена Дмитриевна подумала о том, что когда-то

и она вот так летала и встречала...

2

Ее первый муж, бравый инструктор по альпинизму, рисковый и бесшабашный, за плечами которого уже были Кавказ и Памир, а в мечтах – и Эверест, слыл среди своих едва не легендой под знаковым прозвищем Антих (сокращенное от «Анти-христ»). Про таких говорят: «Ни Бога, ни черта не боится». «Совсем взрослый» (подкатывало тридцать), он умудрился не устоять перед одиннадцатиклассни-цей – Леночка была первой красавицей школы и источала лавину обаяния и жиз-нерадостности. Вспышка, гром и молнии, столь же молниеносная беременность (будущая Вика), шальная свадьба почти вслед за выпускным вечером и океан счастья...

А через четыре года Антих погиб. Не всегда скалы помогают своим покорите-лям – иногда и мстят за дерзость. По слухам, в его снаряжении были обнаружены повреждения. Завистники. Не может их не быть у личностей такого типа. Но рас-следования не проводилось – всё так и осталось полулегендой.

Вслед за яркими и сильными, теми, кто уходит молодыми, всегда разрастаются мифы. Ему было 33, обычно с приходом этой цифры с людьми происходят серьез-ные внутренние изменения, некий рост над собой. Но такому, как Антих, расти уже было просто некуда. Он не вмещался в собственную жизнь.

Только маленькая дочь тогда не дала юной вдове замкнуться в гробовой то-ске и домашнем культе личности отнятого судьбой любимого. Но что-то вроде алтаря в доме было: небольшая полка с фотографиями и двумя или тремя памят-ными вещами. Она скрывалась за занавесочкой, которая отдергивалась не так уж часто. Говорят, нельзя делать таких алтарей. Говорят, душа не может покинуть дом и успокоиться. Дурацкие суеверия! Убрать эту полку Елену не заставили бы и пытками.

А противостоять этому пытались... Елене Разнорецкой, не имевшей отбоя от поклонников, понадобилось пять лет,

чтоб уговорить себя выйти замуж снова. От этого брака родилась Катя. Да вот сам

98 Марина Матвеева

брак... Заставить себя развестись было куда легче – бегом в ЗАГС бежала, а по возвращении вдвоем со старшенькой праздник устроили. «Никаких пап!» – по-клялась дочери.

Сейчас ей было 35 по паспорту, 25 по внешности, а на душе – все 70. Где-то внутри еще хотелось чего-то личного, но только не того «горящего» и «темпера-ментного», от которого лишь ожоги, а не тепло.

Большое влияние на образ жизни ее семьи имела дружба с соседями по лест-ничной клетке – семьей Куницыных: Антоном Сергеевичем, «начинающим пен-сионером», и его сыном Валерием. История с мамой там была сложная – о ней особо не говорили. Валерий, можно сказать, рос вместе с Викой, если учесть 6-летнюю разницу в возрасте в его пользу. Он играл с девочкой, когда та была еще малышкой, а с годами они стали друзьями, которых окрестные дворы уже не пред-ставляли по отдельности. Поудивлялись, конечно, эдакой дружбе, насмешничать пытались – не без того, но у Валерия уже с детства собственное мнение имелось, и уважать его он научил окружающих рано.

Повзрослев, Валерий стал приходить в гости к Разнорецким не без подарков для всех членов семьи. На свою самую первую подработку купил Елене Дмитри-евне «Шанель № 5», не оставив себе ни копейки, – с этого и началась «подарочная эпопея», которая вначале приводила соседок в восторг, затем начала смущать и даже немного пугать, а потом – вошла в привычку и стала восприниматься как одна из черт его личности.

Имея хорошие физические и спортивные данные, Валерий отправился служить в десантные войска и надолго покинул их провинциальный городок. Жил то в сто-лице, то где-то еще, была там какая-то романтическая – в глазах Вики – «непонят-ка», и это так!.. Хоть иногда и страшно, и грустно было одной. Он приезжал очень редко, зато какие сюрпризы привозил! А письма! «Викинг! Кто из вас красивее, ты или твоя мама? А кто здоровее? А кто чаще обо мне вспоминает? Чтоб все было одинаково, а то приеду и устрою стройбат! Заставлю новые платья мерить – по три наряда вне очереди!..»

3

А теперь... подумать только! Он приезжает на целых два месяца!...Вика побежала за поездом, и вот уже различила в дверях одного из вагонов

знакомую фигуру. До сих пор не смогла привыкнуть к этой форме и осанке – ей все видятся в этом какие-то неприятные «понты»... Но... не сейчас...

– А-а! – с разбегу повисла у него на шее.– Это кто? – картинно удивился Валерий. – Вика? Вай-вай! Красывий! А папа

где?– Он не знает! Давай сделаем ему сюрприз!– Как?– Через час у него выступление во Дворце культуры. А мы придем на концерт.

У меня есть билет... один... А меня и так пустят – я там свой человек!– Ты тут везде своя в доску... Через час, говоришь? И домой не зайдем?– Ах, мы устали! Тоже мне, спецназ! Маршбросок до Дворца не осилим! Да

мы ль не викинги?

99Букет синих гиацинтов

– Ну, допустим, пока еще не спец... Да и викинги тут не все... Но веди нас, славный конунг! А... мама твоя придет?

– Она эти песни каждый день слышит – на ней репетирует. Достали уже!– А тебя не достали?– А я на Таньку пойти обещала. Она будет «Муси-пуси» петь – прикольнёмся!Во Дворец культуры их пропустили без вопросов – уже знали. На концерты

художественной самодеятельности годами ходили одни и те же: родственники и друзья «звезд». Зал, однако, был полон, и лишнего места не нашлось.

– Садись на моё, – сказала Вика Валерию. – Я на ручке посижу.Ее место оказалось в первом ряду в проходе. Вика пристроилась на подлокот-

нике кресла и (разумеется, только для удобства) положила руку на плечо Валерия, невзначай прижав ладонь к его щеке.

Бывает же счастье на свете!На сцене появился Антон Сергеевич с аккордеоном на груди. В такой манере

исполнения современный хит «Давай за жизнь» претендовал на происхождение в далеких 40-х и вызывал искренние слезы у основного зрительского состава – по-жилых «детей войны».

Водя взглядом по залу, Антон Сергеевич сразу заметил Вику. Она улыбнулась и махнула ему рукой – и он едва не сбился с аккорда...

4

Неискоренимая привычка сидеть на ступеньках в подъезде зародилась у Вик-тории с раннего детства. Там было очень удобно читать, рисовать, грустить, пере-брасываться репликами с поднимающимися и спускающимися и быть в курсе всего интересного, что творится в доме. И дом подъездный вариант «Аленушки» воспринимал спокойно, даже не пытаясь читать нравоучений о том, что «девуш-кам неприлично...».

Прилично. И замечательно. Вот только скучно сегодня. Карандаш скользит по бумаге, набрасывая незнакомые черты знакомого лица...

Валерия с утра нет дома. Антон Сергеевич сказал, что он ушел за цветами. Для чего? Это был секрет. Что-то долго... Рынок-то в двух остановках.

Задержка стала понятной, когда он появился в дверях подъезда, бережно сжи-мая в обеих ладонях толстый букет синих гиацинтов. Странно... Откуда взялись гиацинты в разгар лета, если это весенние цветы?

Валерий уже ступил на лестницу, и тут Вика спохватилась, перевернула лист и быстро нарисовала на другой стороне росчерк-портрет Пушкина.

– Рисуешь? – спросил Валерий, подходя ближе.– Тебя жду, – ответила Вика. – На подвиги с утра потянуло?– А что? Вы с мамой достойны подвигов! Я еще с прошлого приезда приятелю

заказал к лету оранжерейных гиацинтов вырастить. Она их любит... А летом – не-ожиданнее! Значит, приятнее.

– Красивые...– Еще бы! На вот, это тебе, – он отделил от неохватного букета несколько сте-

бельков и вручил Вике.– Спасибо. А остальные – маме?– Да... Удачи, Пикассо!

100 Марина Матвеева

...Они были синие, как глаза Валерия, и хрупкие, будто стеклянные. Странно все-таки: гиацинты – летом.

Вика размахнулась и ударила ими о ступеньку. Вот они лежат – хрупкие синие цветы на серой, холодной, каменной... «А остальные – маме... А мне – так. Чтоб отвязалась... Ну и не надо!»

– Вич-ка! – рухнул откуда-то сверху визг Катьки, и вскоре она сама галопом скатилась по лестнице со второго этажа на первый.

– Какая муха? – равнодушно спросила Виктория.– Баб Маш с третьего этажа конфету дала! Иди! И тебе даст! Она зачем-то

в гости зовет! А на кухне у неё – самовар! Настоящий! С сапогом! И пирог! Целый торт!!!

– Угу, – сделав пару дедуктивных умозаключений, пришла к выводу Вика: – У неё сегодня день рождения, а близких никого нет. Поздравить некому. Вот она нас и зовет. Ага... А мы ей цветы подарим! Вот удивится, что гиацинты летом!

– Ух ты! Где оторвала?– Валерка букет нес и уронил.– Так надо ему отдать...– Фигушки! Забыла девиз викингов: «Что упало – то Викинга стало!»? А раз

мое – что хочу, то и делаю. Идем поздравлять!– Стра-а-анно... – ехидно протянула Катька. – Ей цветочки дарят, а она их пере-

даривает...– Никто мне ничего не дарил.– Я сама видела! Он ей – цветы-ы-ы! А она их – об ступеньку! Не понрави-

лись? И мне! Дурацкие! «Ниажидание – значит, приятние...» Так ёлку бы с Дед Морозом...

– Ты, Интерпотолок!.. Топаем, пока Вовочка твой про пирог не узнал! – Во ему! – скрутились пальцы.

5

Катька улетела сорочить новость по дворам. «Сегодня утром, – смаковала Виктория, блаженствуя в кресле-качалке, – к нам

пришел Антон Сергеевич и сказал маме, что...». Ее воспоминания оборвал звонок в дверь.

– Валерка! – схватила его за руку, с силой втащила в комнату и толкнула в крес-ло. – Ты не знаешь! Опять где-то лазил! А тут! Твой папа сделал маме предложе-ние! Завтра распишутся!

– Бред, – отреагировал Валерий со спокойствием трупа. – Правда! Они такие счастливые! Квартиры соединим! Жить будем все вместе!– Нет... – Как нет? Ты не рад?Вопрос был риторическим. У Валерия явно испортилось настроение. Забыв

о Вике, он шагнул к двери.– Ты куда?– Надо...– Ну нет! Говори, почему не рад?!

101Букет синих гиацинтов

Когда он снова безвольно упал в кресло, Вике уже было не до любопытства. Она никогда не видела его слез, даже в детстве.

– Глупость и чушь! – резко поднял голову. – Нечего было лапу сосать! Все бо-ялся: разница-то какая... Подумает: пацан... Но хоть сказать бы успел... Теперь... – Круто обогнул комнату широкими шагами. – А она у меня, Вика, всю жизнь – как наваждение... Там девчонки – супер, пачками вешаются. А мне только она нужна!

– К...то?..– Лена. Мама твоя. Люблю я ее... как конченый. Всегда. Сколько себя помню.

Пешком под стол ходил – а как увидел... И папка твой был жив, и с дядей Колей когда вы были... любил, ходил вокруг как дурак... Я и с тобой-то по детству нян-чился, чтобы только к ней поближе быть, ей хорошее сделать. Она меня завора-живала... как фея. Тоже решил сделать предложение... вот повзрослею чуток, на мужика хоть малость похож стану... Потому служить туда и пошел – там быстро взрослеют... Дождался! Здрасьте, у нас третий муж. И кто?!

Вика слушала его с круглыми глазами. Ее еще не настиг смысл всех этих абсо-лютно невозможных слов.

А он почему-то метнулся в угол комнаты и рванул сокровенную занавесочку... Замер на целую минуту, вцепившись взглядом в дерзкие карие глаза на матовом фото. Открытая улыбка, хищные ноздри...

Мгновенная схватка – и поражение. Взгляд на снимке, казалось, стал еще более вызывающим, с нескрываемым превосходством. Будто вожак стаи поставил на место претендента-выскочку, по сути, ещё щенка. Валерий уронил руку, опуская занавеску, и машинально мелко перекрестил ее, тут же этого устыдившись.

– Я не сразу понял... Она никогда мне не ответит – будь я хоть на двадцать лет старше! Ей покой нужен... а не войнушки. Другим надо было становиться – спо-койным, не таким, как твой папаша... А я хотел быть на него похож, идиот. Нет, лучше. Щас ещё неизвестно, кто быстрей по отрицаловке без снаряги... А толку? Ей моего мирного батю подавай. Теперь – хрен с повидлом... Будь счастлива!

Вика не только не понимала, что он говорит, но уже и не воспринимала. В ней спрутом шевелилось свое: «Гиацинты – летом...»

– Напиться, что ли?.. – глаза были такими, будто уже.Сделав над собой усилие, она высвободила свои схваченные им в порыве руки.– Я поговорю с мамой... Она не выйдет за него, – и вылетела из комнаты.– Вик! – этого уже не слышала. – Не надо! Пусть! Я все равно не...

6

Вика вошла на кухню и села на табурет. Елена Дмитриевна, радостно напевая у плиты, не сразу ее заметила.

– Проголода-алась? – лилась песня. – Вон карто-о-шка!– Мама, – с трудом выдавила из себя Вика.– Что с тобой? – сразу забеспокоилась мама. – Совсем убитая... Поссорились?– Нет. Мама, я не хочу, чтоб ты выходила за Антон-Сергеича.– Вот те раз! А кто утром до потолка прыгал?– Я не хочу, – снова повторила Вика.– Да почему? Антон Сергеич... Сколько он добра нам сделал! Вас любит как

дочек...

102 Марина Матвеева

– Ты обещала: никаких пап!– Ты же у него целыми днями толчёшься! Тебя из той квартиры метлой не вы-

гнать!– Мамочка, есть другой человек... на... папу... Я хочу, чтоб ты вышла за него.– То никаких пап, то другой... Не с шелковицы головой?.. Ты мне это верхола-

занье брось! Гены так и прут...– Мам. Он очень любит тебя. Как конченый! Он просто жить без тебя не может.

Ты у него – как наваждение. И фея. – А, репетируешь! Опять дворцовые в пьесу запрягли? Слабенько пока... Ста-

ниславский бы сказал: «Нэ вэру!»...– Это ты пьесу играешь, когда говоришь, что Антон-Сергеича любишь! Если б

любила, то давно б за него вышла!– Прям, уж все, кто любит, – сразу женятся... Надо присмотреться, повстре-

чаться, привыкнуть...– Повстречалась? Привыкла? А мой – тебя любит! Лю-бит!!! Вот так вот! –

руки рванули футболку.– Да кто? Хотя все равно... Зачем мне какие-то незнакомцы таинственные, ко-

торые – просто твоя фантазия? Проверка на вшивость? Не поймаешь! Мама уже принцев не ждёт – все твои.

– Но, ма!!!– Не говори глупостей. Завтра же выйду за Антон-Сергеича – и хватит. А то нет

продыху от всяких... Уже дочку родную подсылают! За мороженое, что ли, купил?Вика закрыла лицо руками. Нет, не от обиды. Она и не почувствовала обиды

в словах матери.– Нет... нет... – заглушили пальцы. – Теперь он... уедет...

7

– Уезжаешь?– Угу. Тупо это, надо переболеть. Там пройдет....«Там девчонки – супер...»– Остался бы хоть на неделю!– Больно, Вик... Воевать бы хоть куда заслали!.. Отстреляться...– Ты что! Людей убивать! Никакая любовь того не стоит!– Не людей, а гадов. А стоит... или нет... – это мое дело!Вика впервые осознала, что он уже убивал. Никогда всерьез не думала об этом

так – о его службе. Но выражения лица убийцы – пусть прорвавшегося лишь на мгновение – невозможно было не поймать дёрнувшимся сердцем.

– Мы все – люди! Всем больно одинаково! У всех семьи, дети...– Да не пошлют, не бойся... Не было таких планов на наших. Дети эти ваши...

Еще попадется какой под пулю – потом всю жизнь кошмарить будет, как нашего майора... Может, вообще все бросить? Сюда переехать, в школу военруком...

Эти слова огромными крыльями распахнулись за спиной Виктории и...– На тебе жениться с горя... Пойдёшь?...«С тобой... к ней поближе...»– Мне не до фигни. Я и сама учиться уеду. – Значит, не судьба мне тут.

103Букет синих гиацинтов

Стрелки двигались эпилептическими рывками.– А только июль!..– Так приеду же... – В августе?– Как-нибудь...Рюкзак, давясь, проглотил ком одежды.– И не попрощаешься с...– Отцу я напишу. А с ней... А вот с тобой я попрощаюсь! Надеюсь, навсегда. С ней? Так злобно?Но он уже снова перед заветной полкой. Отмахнул занавеску и... руки упали

плетьми. Под фотоснимком – как на жертвеннике – небольшой плотный букетик синих гиацинтов, перевязанный тонкой бумажной ленточкой. На одном из ее хво-стиков ручкой нацарапано: «Прости». Остальные – не так уже и много – увядали в литровой банке на подоконнике, раскинувшись по ее периметру, как одинокие женщины, подпирающие стенки танцзала.

Вику царапнуло по горлу. Не от грязного слова, сорвавшегося с его языка, нет. Большая рука сгребла с полки хрупкий пучок, швырнула об пол. Совсем как она недавно... Поднял ногу – раздавить. Остановился, подобрал, зачем-то спрятал в нагрудный карман, избегая смотреть в насмешливые карие глаза. И в другие глаза – зеркально похожие на эти, с фото, но тревожные, подраненные.

Начал надевать рюкзак. – Я провожу!– Уже темно. Как будешь возвращаться?– На автобусе!.. А туда – пешком, ладно?На вокзал направились коротким путем – по закоулкам «старого города». Шли

молча. Вика понимала, что видит Валерия последний раз: ему нужно «перебо-леть», «отстреляться»... А к ней – «как-нибудь»...

– Стоять!Инстинкт сработал раньше мысли. Тело вздрогнуло, сжалось. Рука Вики не-

вольно вцепилась в плечо Валерия, нога отступила за его спину – под защиту и не мешать.

Несколько – много! – тяжелых теней окружило их.– Иди сюда, киска! – потребовала темнота. – А солдатику скажи, чтоб не дер-

гался, а то и ему достанется...– Топайте, пацаны, – спокойно сказал Валерий. – Здесь можно нарваться.– Тебе – да. И прямо сейчас. Этого – не хочешь? Вика зажмурилась. Их было много, и у них были ножи...– Давай. Классная цацка. – Спокойствие уже явно перешкаливало.– Твоя – тоже ничего. Махнемся?Кто-то подошел со спины и схватил Викторию за... Снова сработал инстинкт –

резко ударила по наглой лапе. Успела бы подумать – не ударила...– Это вы зря. – Рука Валерия сделала резкое движение – и ближайшая из теней

заняла подобающее тени место – на земле. Сменивший хозяина нож будто превратился в магнит, к которому мгновенно

стянулась темнота...

104 Марина Матвеева

...Вика не любила боевиков, но этот – был шедевром. Как это было красиво, когда и другие тени, давясь выражениями, резко переключились на укачивание своих поломанных ручонок и выбитых челюстей!

Фильм – воистину чудо киноискусства! 3D отдыхает. «А-а-п-падла!» рвет уши. Брызги крови с экрана долетают до платья зрительницы. Крик... Так это она и кри-чит, зрительница, – в катарсисе от мастерски, гениально отыгранной сцены гибели главного положительного героя. И руки отрицательных – так реалистичны на ее теле...

8

Открыв глаза, Виктория сразу вскочила с дивана и, не обращая внимания на пелену перед глазами и сидящую рядом мать, бросилась к входной двери, но была вовремя схвачена за юбку.

– Мама! – дернулся подол. – Только не говори мне... что он умер!– Жив, слава Богу... Да жив!Вика уже схватилась за ручку двери.– Стой! – Мама... – в глазах колотился ужас. – Скажи мне... Только не скрывай ниче-

го... Что? Что?? Почему «Слава Богу»? – она уже была рядом с матерью, трясла ее за плечи.

– Да потому, что плохо все! – Елена Дмитриевна сорвалась. – В реанимации! Бредит: «Жить не хочу...». Врачи сомневаются...

Виктория не сомневалась ни в чем. Смысл его жизни – в ее руках. Во всех смыслах слова.

– Мама, – с нехарактерной для себя собранностью потребовала она, – пойдем к нему в больницу!

– Только оттуда. Сутки отсидела! Тебя тут на тетю Аню бросила! Хорошо хоть «скорая» снотворным наколола, тебя так в истерике било, так орала, не узнавала никого... «Убили его! Убили!» Как будто с самой ничего и не было...

– А что со мной? Я-то живая! Целая!– Да, черт возьми, нет! Тебе не больно уже? – ?.. Плевать! Туда пошли! Да, опять!– Ты лучше в райотдел позвони. Поблагодари: вовремя успели! Не убили тебя

эти, а могли – они как звери были... Еще бы: больше половины их один покрошил! И ты как кошка бросилась... И хорошо, что не помнишь ничего! Господи ты мой, доча... Ангел мимо пролетал... Взяли скотов! Всех! Заявление только подписать осталось! Вот этими руками глаза им...

– Пофиг! Ты лучше туда посмотри! Вон, на подоконнике, в банке... Завяли уже... Ты и забыла про них... Да гиацинты твои! Летом!!!

Елена Дмитриевна так и не успела ничего понять, даже когда уже оказалась в больничном коридоре, где на одиноком стуле сидел с опущенной головой ее муж. Вика с разбегу кинулась к нему.

– Ну???И увидела слезы. С ужасом отскочила, почуяв... Но слова Антона Сергеевича

были иными:– Нет надежды... Говорят: не выживет... Все сейчас там...

105Букет синих гиацинтов

– Жив, – с чудовищной уверенностью заявила Виктория, – значит, будет жить! Из палаты вышел замученный врач. Все трое обернулись одновременно.– Мало шансов... Он не сопротивляется. «Дайте подохнуть» – и все. Кто ж его

так? – врач от усталости уже не мог скрыть своего желания обвинять их. А кого еще? Корень зла – всегда в самых родных и близких.

– Я знаю, как его спасти, – глухо сказала Вика. – Пустите меня к нему.– И без вас-то...На ее лице возникло выражение танка, идущего на рейхстаг. Такие выражения

очень знакомы и понятны опытным врачам.– Идите. Только – две минуты!И Елена Дмитриевна не могла не подчиниться силе танка.

9

Валерий бросил остаток взгляда на вошедших женщин и почти беззвучно вы-дал:

– Лена...Она вздрогнула – давно уже не слышала своего имени в этом варианте. – Лена... – снова с трудом выдохнул Валерий. – Ты замужем... Не хочу... Тупо,

а не могу...– Мама! – сквозь подступившие слезы проговорила Вика. – Слышишь? Быстро

скажи, что любишь его!В этот миг Елену Дмитриевну настиг транс осознания. Но ей не дал долго про-

быть в этом состоянии весьма ощутимый, почти грубый пинок.– Скажи!!! Не успев задуматься, в состоянии полугипноза, Елена Дмитриевна приблизи-

лась к кровати Валерия.– Я... люблю тебя... – проговорила еле внятно, а потом, стряхнув оцепенение,

уже уверенно повторила: – Я люблю тебя! – потому что увидела искры, вновь блеснувшие в уже отстраненных глазах.

– Лена... Правда?.. Жить... для тебя? – Да!– Это... рай – жить для тебя...Вика вышла. Пошла рыдать – Лена почувствовала это спиной. Но не отреаги-

ровала, потому что в эту минуту не могла справиться с хаосом, штормящим в ней самой. Схватилась, ища опоры, за спинку стула, потом села.

«Жить для меня... Господи, а я крест поставила... «Начинающий пенсионер»... И все? И все уже?»

Дерзкое видение бросилось в глаза: отпуск, семье скажет, что на юга, а сама – в столицу... на месяц... к молодому, красивому...

А Вика? Она же влюблена по уши, жертвы вон приносит романтические... Да еще после такого... Предать дочь?

Да все равно ничего не светит девчонке. Не Золушкам провинциальным против столицы... Ладно, поплачет и успокоится. Эти слезы куда дешевле тех...

...По тем, кто жил для нее и умирал с ее именем на устах. Друзья рассказали... Да уж, есть ей, чем гордиться.

Вот счастье-то...

106 Марина Матвеева

Лена расшифровала свое видение: может быть, на месяц – но не на жизнь. Хва-тит героев. Уходящих, уезжающих, не возвращающихся. Не от любовниц – пусть уже... С подвигов своих, с войн, учений, экспедиций, путешествий, открытий великих... восхождений...

...Какая радость сияла в глазах Антиха в тот день, когда он летающими руками в очередной раз пытался надеть на нее какую-то «беседку», в порыве самозабвен-ного зова:

– Ленский! Идем со мной! Научу! Нет высшего блаженства! А Викинга – в рюкзак и на спину! Пусть привыкает!

Господи, сохрани!!!Сохрани. Не дай, Господь. Ни ей, ни Вике.– Я люблю тебя, Валерочка, – гипнотизирующе шептала Лена... Елена Дми-

триевна. – Живи. Поправляйся скорее и уезжай. Подальше. Насовсем. Поплачет. Но – не так...

10

Ситуация переломилась к лучшему. Угроза жизни исчезла. Елена Дмитриевна не отходила от его палаты – было кому ее туда загонять. Сама Вика не появлялась и даже не задавала вопросов. Она истово впряглась в хозяйство, опекала сестру и отчима, у которого начались боли в сердце.

А дни Елены Дмитриевны слились в бесконечную смену перед глазами ко-ридора и палаты, в которую по-прежнему пускали лишь ненадолго и запрещали разговаривать. И правильно делали!

– Лена... Ты должна знать. Это я испортил ему снарягу. Я его ненавижу. Ты уже тогда мне снилась... Но я видел, что ты вся в нем. В нем! Я его видеть не мог... Мелкий был, не понимал что делаю. Думал просто напакостить. И понял далеко не сразу, что тут прямая связь... Но поздно было. И сейчас поздно. Иди. Не делай из меня идиота.

Мгновенная судорога свела ее пальцы, потянувшиеся к трубкам капельниц... Глаза танка – а у танков бывают безумные глаза... – встали перед ней. «Пле-

вать! Туда!» И на что плевать!!! Но Елена была уже мертва. Она умерла в тот день, когда позвонили эти проклятые скалолазы и долго, так долго мялись... что уже без слов было все понятно.

– И Вике скажи, чтоб не трогала меня. Достала! Ради тебя дружил. Не могу я ее... на меня ее глазами он смотрит. Козёл твой горный. Позёр! Выпендрёжник! И она такая же наглая, замашки как срисовывает... Убери его! Ты и сейчас на нем помешана. Бредишь им. Ничего не видишь... Отца обманываешь, мне тут врешь, как пацаненку... При втором муже втихаря фотки первого обцеловывала... За дело от Николая получала: не хрен врать... В аду ему место, твоему Антихристу... Не-навижу!

11

...Его звали Антих, и всё равно, каким было его настоящее имя. Другого у него не было. Даже фамилия «Разнорецкий» истинно жила только в паспорте – ее, Еле-ны. Вначале ей страшновато было от значения его прозвища – она иногда ходила

107Букет синих гиацинтов

в церковь. Но... какая церковь в 17 лет, когда весна ещё похожа на весну и гряду-щие выпускные экзамены кажутся лишь докучливой мелочью...

Они, трое альпинистов, пришли в их класс зазывать «молодняк» в свою сек-цию. Как вообще пустили – выпускной класс! Прорвались. Точнее, прорвался один, заговорив и директора, и учительницу, вытребовав свои законные десять минут на уроке. Ну, еще бы не вытребовать – с такой-то энергией! Танк.

Остальные подтянулись. И стояли у доски почти молча, разве что подавая этому – яркоглазому оратору, самозабвенно вещающему про Эльбрус и Маттер-хорн, – фото заснеженных гор и какие-то альпинистские штучки для демонстра-ции. И вдруг его рука выдернула из-за первой парты первую попавшуюся девочку (обязательно девочку – так нагляднее), чтобы на ней показать, как, что и куда крепится. А за первой партой сидела красавица, отличница и гордость школы Леночка.

Последние минуты демонстрации прошли скомканно. С выпадением карабина из рук яркоглазого при приближении их к «наглядному пособию», распахнуты-ми ресницами потерянной на глазах у всех безнадежно влюленных мальчиков королевы класса, «затыками» в пламенной речи ясна сокола и даже выходом на первый план двух оставшихся альпинистов. Но их никто не слышал. Отправился ли кто-то из класса тогда в секцию – уже никто не помнит. Но остальное помнили всей школой – как тут без легенды?

...Они выхватили друг друга из мира – так, как это происходит с «внечелове-ками». Без сомнений. Без дурацких опасений. Без оглядок на что бы то ни было. В тот же вечер – первое свидание, на котором – «всё сразу». Смело, глупо, страст-но, бесшабашно и прекрасно... Когда и не наговоришься, и не надышишься...Так и должно быть.

Поставить всех на уши, напугать родителей, учителей залить корвалдином, одноклассников и друзей вскипятить борщом... И всё так, будто их всех не суще-ствует. Никого не видеть. Так и должно быть.

Пойти расписываться, никого не оповещая, – и обнаружить перед ЗАГСом толпу народа с поздравлениями и уже накрытый ею в складчину в соседнем ре-сторане банкет. Так и должно быть.

Той же толпой забирать Вику из роддома. Так и...Но у Бога, который в церкви, на этот счет свои расклады. Да, так и должно

быть, но – недолго. Не гневи его ни бесстрашием, ни легендарностью, ни... име-нем. Не порождай чудовищ в малых сих – детской ревности, щенячьей боли.

12

...А потом был Колька, бешеные от водки глаза, кухонный резак в руке... И она – с Викой за спиной и Катёнком в немых руках... У стены – бежать некуда.

На стене – занавесочка содрана, но полка не тронута. И невменяемый алкого-лик, как ребёнок, остановлен властным взглядом с фотографии. Для того, чтобы, оставив проклятую полку, броситься на женщину.

Это и был миг воскресения. Только тогда и жила. И кто же? Опять он, это чудовище, подросток Валерий – врывается и валит

психа парой приемов айкидо, по которому уже тогда имел какой-то пояс. В тот

108 Марина Матвеева

момент ей захотелось убить спасителя. И только отчаянный визг маленькой и за-стывший в восторженном шоке взгляд старшей отрезвили мать.

Валерий тогда поднял упавшую с полки фотографию и резко ткнул на место. «Врёшь – не возьмёшь!» – прошипел зло. Елене тогда показалось: Николаю.

Нет, пусть и руками Николая, но взять ее к себе – в счастье, Боже правый, наконец-то! – хотел её единственный – бесоокий Антихрист.

А мальчишка ее не пустил. Всё он, Валерий, всё из-за него – и смерти ее, и воскресения. И не только ее.

Теперь еще дочь – тоже из-за его косяков. Наглая... Да если бы не эта наглость, и в соседней квартире завелась бы полочка – по тебе, солдатик.

Незачем отключать жизнеобеспечение. Смерти без воскресений – ничто. Нож его уже достал. Достанет и какая-нибудь «снаряга». А уж «изнасилует» она его сама: еще поездит к нему в столицу. Страсть изобразить нетрудно... не снимая кольца, дёргаясь, постоянно беспокоясь о здоровье Антона... Быть «помешан-ной» она умеет. Приемчик «Я не должна быть с тобой, это грех, гореть мне в аду, я ужасная б... и вообще чудовище, но ничего не могу с собой поделать...» всегда был безотказным. «Я снова вру... из-за тебя!» Посмотрим на ваш спецназ.

– Господи... Так ты меня действительно... любишь? Так сильно?.. Где были мои глаза... Я слепая курица... Ты... Нет, это совпадение... Ты сам придумал эту связь... И столько лет... мучился... Нет, даже и не думай! Не думай об этом! Это не ты!

Тяжело быть сверхчеловеком. Уже 12 лет как в могиле, а всё его любят и не-навидят. Упокой, Господи, неуемную душу эту... Полку надо убрать и освятить квартиру. Нет, руки не поднимутся... Во что же тогда верить?

А танк прорвется. Гены так и прут. Замашки как срисовывает. Славный конунг Викинг Антихсон уже ведет свой драккар покорять все фьорды. Такие и должны воевать. Или уничтожить войну и спасти мир. Те, кто не умирает от ударов и по-терь.

Правда, сначала придется немного поплакать по-девчонски. Последний раз.

Светлана Владимировна Курач родилась 14.06.1964 г. в посёлке Томичи Амурской области. Детство и школьные годы прошли в городе Холмске на острове Сахалин. С 1981 г. проживает в Омске. Окончила Омский техноло-гический институт по специальности «художественное моделирование».

Автор пяти поэтических книг.Лауреат Международного конкурса детской и юношеской литературы им.

А.Н. Толстого, региональной премии им. Л.Н. Чашечникова, премии «Омские мотивы».

Светлана КУРАЧ

ПоэзиЯ

Тайна славянки

* * *

Впитав в себя все веянья времён,Востока алчность – ига своеволье,Она хранила свет своих икон,Свободу и полей своих раздолье.

И запад нынче ищет русских жён,Особой статью и красой пленяясь.Предупреждён ли он, вооружён?Характер сохранился, не меняясь...

То Василисой мудрой, то ЯгойОстанется и за семью морями!Древнейших знаний вековой настойХранит в крови, как герб хранят дворяне.

«Глаголь добро», а не сори хулой.«Аз, буки, веди» – знай, веди и ведай.Не возгордись ни лестью, ни хвалой,Храни очаг и отводи все беды.

Ей всё дано – и ум, и красота.Недуг страны она, как может, лечит.Душа славянки – тайна неспроста,Разлад времён её не искалечит!

Смиренна? – нет! Горда? – с иными – да!И никакой беде не покорится.Бьёт в родниках прозрачная вода... Царица духа!Разреши напиться!

110 Светлана Курач

* * *Белый аист летитНад Полесьем, над тихим жнивьём.Белорусский мотив...

Белый дом с голубыми ставнямиНенадолго мне стал пристанищем,Средь полей и лесов затерянный,Где живут лешаки с тетерями.

С русской печкой, живою, беленой,Между братьями дом поделенный,Строго зыркал в меня портретами,Не делился со мной секретами.

Мол, зачем ты сюда приехала,Городская ты неумеха, а?Да пугал ночью скрипом-шорохом,Я к нему с добром, а он – ворогом.

Но привык потом понемножечку,Одарил серебряной ложечкой,Поделился горшками-кринкамиДа внучат угостил малинкою.

Рассказал, как детей лелеялиДа весной огороды сеяли,Как таскали грибы корзинами,Укрывались зимой перинами.

Да хозяин ушёл-состарился...Только дом с голубыми ставнямиВсё живёт, на людей надеетсяДа теплом своей печки делится.

Заметёт ли зима до ставенок –Белым аистом, знаю, станет он,Сделав круг над жнивьём, над рощею,В небесах крылом заполощет он...

* * *Вымахали мальвы в человечий рост.Наклонили стебли пыльные полыни.Полынья на небе полыхает синим,И тепло в России в дни июльских гроз.

Над густой травою – комариный рой.Под густой листвою – завязи ранеток.Ничего дороже в этом мире нету,Чем дышать берёзой, хвоей и корой,

Чем мотать клубками нить заветных троп,Мыслить с облаками – высоко и строго.И берёзам светлым верным быть до гроба,И улечься с миром в этот самый гроб...

Только прежде – выжить, если меркнет свет.Только прежде – выпить чашу рос и ливней.Надышаться лугом и признать, что нетНичего целебней горечи полынной.

От неё в России пишутся стихи,В сердце у поэта вызревая горько.Тропы, воды, травы – как же вы тихи,В час, когда на небе догорает зорька.

ВАСИЛИСА ПРЕМУДРАЯ

Как учила бабка, как учила мать,Выйду на рассвете травы собирать.

Отдаю поклоны я на берегах,Слышу перезвоны дальние в церквах.

Я себе на помощь небо призову:Помоги припомнить нужную траву!

Вспомню заклинанье каждой мураве,Вековые знанья соберу в траве.

111Тайна славянки

АЧАИРСКИЙ МОНАСТЫРЬ

1.1.Нашла я крест.В луче рассветаСверкнул он на моём пути.Шло тридцать третье в жизни лето...Я мимо не смогла пройти.

И никого...Лишь только солнцеВстаёт над гладью Иртыша.В души открытое оконцеВходило утро не спеша.

Я подняла...Не испугаласьТяжёлой ноши непростой.Всё выше солнце поднималосьВ своей короне золотой...

Когда ж звездаЛучом колючимКоснулась моего виска –Охранным жестом мне на очиПрекрасная легла рука.

2.2.В далёком городкеСерьёзно болен папа.Нежданное письмо, внезапная гроза.Никола-Чудотворец,Я разучилась плакать.Ты видишь, как сухи молящие глаза.

А рядом слышен хор:«Нас, Господи, помилуй...»Под купол высоко летит речитатив.Я вслушалась в него –И вот взрывною силойРыданья прорвались, мне душу облегчив.

Всё будет хорошо.Всё будет так, как надо.Он должен долететь, ведь всё готово в путь.Надежда есть всегда.Уж будет то наградой –Успеть ему сказать последнее «прости»...

3.3.Медовый запах травС горчинкой чабреца...Воздетых рук полётСвятого Николая.Я вновь поеду в храм,Чтоб помянуть отца,В тот храм, куда егоКогда-то привезла я.

Конечно, храм для всех.И только для меня.В нём есть родная тень,И, зажигая свечки,Я ощущаю тех,Кого, в душе храня,Я чувствую тепломОт бабушкиной печки.

4.4.Ачаирской воды наберуИ умою лицо...Сколько лет мне источникНадежду вселяет и веру.Подросли здесь берёзки,Сосновый поднялся лесок,И лучи куполов Дарят золото полною мерой.

Сколько лет пролетело с тех пор,Как святою водойЯ омыла с лицаИ оставила в прошлом обиды.Как паломник сюдаЯ стремлюсь, чтоб знакомой тропойК обновленью прийти,Не теряя надежды из виду.

И когда вдалеке многоглавыйЗасветится храмИ цветы вдоль дорогиГолубыми зажгутся свечами,Входит тихая радость,Как солнце встаёт по утрам, –Словно искренний другМне мои утоляет печали.

112 Светлана Курач

ПАМЯТИ ОТЦА

1.1.Ты помнишь, папка, как на самосвалеТы брал меня с собою в дальний рейс?Как зависали мы на перевале?Туман по пояс, и поймёшь едва ли – Земля ли, небо, здесь ты иль не здесь...

Ты капитаном был своей машины!Гружённый рыбой тяжкий самосвалШёл верным курсом вверх по серпантину,Потом спускался вниз по серпантинуПо-над обрывом, через перевал...

А знаешь, папка, я так долго помнюИ этот рейс в посёлок рыбаков,Пропитанный солёной рыбной вонью(Не для эстетов), байки мужиков,Рыбацкие в замесе с шоферскими,Но главное, конечно, – океан!Дышали мощно лёгкие морские,Вздымались крупно волны голубые, –И отступал, и прятался туман...

2.2.Вяленая корюшка,Злато с серебром,Светишься и колешьсяМёдом и ребром.

Солнечные слиточкиУ неё внутри:На просвет икриночки,Будто янтари!

С моря пахла корюшкаСвежим огурцомИ едалась вволюшку,Поймана отцом...

Вяленая корюшка,Моря вкус тая,Светишься и колешься,Как и жизнь моя.

* * *Медовый спас... На пчеловодаС улыбкой нынче смотрит мир.Он философию природыПостиг и всех зовёт на пир.

Как исцеляет Крест ГосподеньСвоим касаньем честных древ,Так мёд божественной природеПодобен – лечит нас, согрев.

Проснулся сад...БлагословеннаПрохлада августовских утр.Бежит по яблоневым венамМедовый нежный перламутр.

И зреют, зреют, наливные,И с веток просятся, – смотри,Как молодильные, хмельныеРумянец взяли у зари!

О, эти запахи и вкусы!О, август, пряно-золотой!Повесь рябиновые бусыНа грудь славянки молодой!

* * *В который раз уходит в небо осень,Косым лучом прощаясь с тихим полем.И если спросит,Если кто-то спросит,–Я – там, на воле,Я – ветер в поле.

В который раз гляжу на эти нивы,Что отдыхают, потрудясь на славу.И как красивы,До чего красивыСтога вдали,Изгиб дороги плавный.

Моя душа плутает, невесома,Среди берез, светящихся над полем.И как знакомо,Боже, как знакомо:Покой и воля,Покой и воля...

113Тайна славянки

* * *Хочется Родину мне отделитьОт государства.

Т. ЧетвериковаТ. Четверикова

По лесам полыхает осеньВсеми красками октября.А душа моя песни просит,Да сдержу её. Может, зря.

Горемычная ты, Россия,Я дивлюсь тебе всякий раз:И откуда такая сила,Красота такая взялась?

Терпеливо выносишь боли,Выгребаешь мирскую грязь!Или ты двужильная, что ли,Иль в рубашке ты родилась?

Та рубаха с молитвой шита,По канве – васильки да рожь.И дождями лицо умыто,Ну а ноги в пыли дорог...

И не счесть каменюк, овраговИ трясин на путях твоих,А следы – заполняет влага,Отражаются звёзды в них.

А следы заметает осень,Золотит твой нелёгкий путь.Как себя сохранила? – спросят.Так ответьте же кто-нибудь!

МЫСЛИ О РОССИИ

О, Русь моя, жена моя, до болиМне ясен долгий путь.......................................................

Россия – Сфинкс.

А. Блок А. Блок

Будут охранять уссурийского тигра...Додумались наконец-то!Таёжные тигры...В политике игры...Страна, где твоё будет место?

Хватит – невестой, женою, вдовушкой,Медведем, в берлоге дрыхнущим.Ты – сфинкс! И сильная древняя кровушкаЯрится полымем вспыхнувшим!

Первым, оказывается, тигр не нападает...Уходит, слыша человека шаги.И русская силаНечисть косила,Когда зажимали страну в тиски!

Снова однажды в комок спружинишься,Нальются железом мускулы.Ты – сфинкс! И мощное тело жилится,Коль сердце взыграет русское!

Тигра свои ж браконьеры повывели,Китайцы – туда же, зарятся.Тигрица детёнышаПрячет и, чуть дыша,Уходит в дебри, красавица.

Так ли живём, не считая, не меряя,Забывшие и позабытые?Где – солнце, в которое свято верили?Свободы где, кровью добытые?

Мы ль, бесхозяйственны и продажны,Забудем славу охоты?Россия... Тигрица – мощная, смелая?Россия... Невеста – вечная, белая?Россия... Сфинкс непроснувшийся?Кто ты?

114 Светлана Курач

* * *Оформляю сыну дембельский альбомИз армейских фоток, что привёз о т т у д а.Вот стоит на танке и смеётся он...Господи, спасибо. Это, правда, чудо.

Чудо, что вернулся. Дождалась семья.Замирает сердце, глядя на картину:Все в танкистских шлемах, обнялись друзья,Голые по пояс. За спиной – чужбина.

Видно, как от зноя раскалён металл.Ждёт колонна танков под белёсым небом.И моя молитва – где-то с ними там,И крылом незримым защитить их мне бы!

Взрослые игрушки мальчикам даны.Только в этих играх не бывает правил:Нет у мамы фоток с той большой войны,А немногим старше был тебя твой прадед...

Верю, что сегодня взрыв не прогремит,Не рванёт железо, не заполыхает!Сын уже вернулся. А душа болит.Мы служили вместе.Небо это знает.

Они ушли, они осталисЬ

Андрей РОМАНОВ

Где над Мойкой – проблески салюта...Эта публикация должна была стать юбилейной – 2 января 2015 года нашему

давнему другу, замечательному русскому поэту Андрею Владимировичу Романо-ву исполнилось бы 70 лет... У него было множество планов – на столе остались рукописи будущих книг, макеты журналов «Второй Петербург» и «Парадный подъезд», которые он редактировал... А сколько было задумано в руководимом им Санкт-Петербургском городском Союзе писателей, при котором работает и Пред-ставительство русских писателей Беларуси – еще одно его детище... Увы, боль-ное сердце не вынесло перегрузок... Остались боль в сердцах его друзей, вечная скорбь в глазах вдовы – Валентины Александровны Рыбаковой, скромная могила на тихом кладбище в Суйде, что под Питером, и пустота на том месте, где сияла звездочка поэта...

Впрочем, настоящие стихи всегда переживают своих авторов. И сегодня, когда Андрея нет с нами, мы, к счастью, можем читать его строки. Почти самые послед-ние из написанных им... Строки, к сожалению, мало оцененные современниками. Где слова далеко не всегда означают то же, что и в обыденной речи, – так слу-чается только у настоящих Мастеров... Читать и вспоминать друга, который так и не успел отпраздновать торжественную дату... А второго января затеплить свечу рядом с его фотографией, опрокинуть рюмку горькой и прошептать: «С юбилеем, Андрюша!.. С юбилеем, поэт!..»

Анатолий АврутинАнатолий Аврутин

116 Андрей Романов

* * *Караси растаяли на Стрелке,Глухари разграбили трамвай,Лучший мир опять приснился белке,Хоть в асфальт лисицу закатай,

Но в раю конторочки аптечной,Той, что Блок не в силах позабыть,Угадать не сможет первый встречный,Почему любовь должна остыть.

Тыквеол, намазанный на булку,Овладел блокадной тишиной,Там, где дворник чистит закоулкуМертвый зуб космической метлой.

Там, где плачет голубь в подворотне,Распознав грядущую судьбу.Где судьба, включая поворотник,В лучший мир отвозит голытьбу.

«Дашь бутылку?» – спросит покупательПродавщицу, ставшую вдовой,А она кричит: «Катись, приятель!И от жажды жалобно не вой!!!

Пусть воскреснет праздник наш победный,Пусть салют на крышах мельтешит,Пусть колдун в своей квартире беднойКарасей на кухне потрошит».

9 января 2014 г.

* * *

Ой не верь холостым звездочётам,Мы их в лагерь отправим – туда,Где судья с однозначным почётомИм отвесит бессмертье труда...

Мы отснимем печальные фотоИ к столбу приколотим навек,Чтобы маме второго пилотаСтало ясно, что он – человек.

Кавалькадой, ступившей на Невский,Обезумевший полдень польщенИ, забыв, что он тоже советский,В трехпроцентном раю размещен;

И ему не страшны сновиденья,Что вернулись из будущих пьес,Где в театре с момента рожденьяОдноклассник на сцену полез.

Злато-се�ребро звоном прощальнымВновь освоит межзвездную гать...И студент с отвращеньем печальнымВ деканате не в силах солгать,

Что его однокурсница-сладостьСобирает обёртки конфетИ готовит студентам на радостьЕжечасный съестной марафет.

13 января 2014 г.

* * *На аллеях не тают снежинкиМежду зимней весной и дождем,Так давай же отбросим ужимкиИ воскресших детей подождем!

Список яств на космический ужинНам доставила стая ворон,Потому что нам праздник не нуженПосредине ночных похорон...

До предела натружена челюсть,Надоело ей сплетни жевать,Где же ты, моя школьная прелесть,Что не стала со мной проживать?

И, надев разбитные одежды,Возле церковки на БоровойМы от самой последней надеждыОтказаться не сможем с тобой.

Оседлав и трамваи, и паркиВ историческом Лиговском сне,Мы Литейному купим подарки,Не поверив тоскливой весне,

И, свершив несомненное чудо,Мы вернемся в святые места,Где грошовый предатель ИудаЦеловать не посмеет Христа.

16.01.2014

117Где над Мойкой – проблески салюта...

* * *Возьми-ка в плен обветренную плоть,Сжимая довоенные стропила,и, лучший мир пытаясь расколоть,прости вдову, что мужа отравила.

А он-то ждал возврата в Древний Кремль,Но, оглушенный смертным приговором,Свистит на Стрелке жалобную трель,Объевшись антистрессовым раствором.

Нам всем грозит космический запой, – Тунгусским зельем сдобренный повеса...Родная, не сдавайся и не пойВнеклассный гимн классического леса.

Там слепнут звезды, чувствуя восходСтремительного чудо-созиданья,Где возвращен подземный переходС победой из блокадного заданья.

Проснись, любовь... Забудь кошмарный сон,В котором ты, отчаявшись воскреснуть,Шагнула на дымящийся перрон,Чтоб проводницу по затылку треснуть,

Чтоб смрадный запах будущих вековПредотвратил наивные прогнозы,Где простоватый парень МаленковИз памяти вытаскивал занозы.

13 января 2014 г.

* * *Ты зачем отправилась на сшибкуПостовых в космическом раю?Мама, признавай свою ошибку:Возврати мне молодость мою,

Чтоб, взойдя, воскрес я и растаялВ бесшабашной радости своейИ, отбросив проповеди правил,Ощутил величье прежних дней.

Кто сказал, что счастье недоступно?Проявись в парадном и пойми,Что прогнозы прозревают мутно,В Сочи, Красноярске ли, в Кеми.

Ведь главврач отщелкивает годы,Нацепив панамку набекрень,Где опять, отправившись на Воды,Ищет тундру северный олень.

Наплевать, любимая, воскресни,Сдай зачеты, получи дипломИ под шепот сокровенной песниОтнеси диплом в металлолом,

Молотком исправь на кухне счетчик,Откажись от власти наотрез,Чтоб забросить, проявляясь чётче,Всех чертей в космический ликбез.

18 января 2014 г.

* * *

Космос надвое распоротОсвоеньем бытия:Слева – сосны, справа – город,В центре – гнусная статья,

Как у школьного порога,Средь ЕГЭшных перемен,Воспитатель очень строгоЗапрещает нам обмен.

Не молчи, слезай с матраса, Обрисуй квартиру мне,Там где плачет автотрассаНа космической волне,

И покуда грустный странникНедоволен платежом,Нашей свадьбы филигранникМы в ракету запряжём.

Мы распишемся невнятноАвторучкой внеземной.Но в собесе непонятно,Что за пара мы с тобой.

И зачем, примчавшись в Питер,На морозе новостейМы ложимся, снявши свитер, До утра прогнав гостей.

5 февраля 2014 г.

118 Андрей Романов

* * *Слабонервный брат моей невестыПредпочел убраться в лучший мир,Там и коммунальные протестыНе спасёт космический эфир,

Где рифмуют вирши графоманы,Где поэт, что мыслить не рискнет,Тете Вале штопает карманыИ в теченье века не уснет.

Тесно мне на Мойке и на ПряжкеПод пятой продажного врача...И тогда я подтянул подтяжки,Чтоб укол не сделать сгоряча,

И свою невесту мимоходомНе пустил в больничный перерывИ не сообщил, откуда родом,Блоковской аптекой перекрыв.

Выручай, отчаянная смелость, –Разобраться б с шорохом Невы,Потому что сердцу захотелосьПоболтать с возлюбленной на Вы

И, страдая властным самомненьем,Ощутить классический простор,Где, назло наветам и гоненьям,Не видать нам счастья до сих пор.

12 февраля 2014 г.

* * *Спустись ко мне на плавающий ледИ, вдохновившись майским ароматом,Отправь парней в мистический полетНа рандеву Ковчега с Араратом,

Где, обновив летающий коверзакупленной в тайге аппаратурой,Старик Хоттабыч оживил и спёрТу, что была классической скульптурой.

Ей мрачный двор пришелся по душе...И, отказавшись ехать в новостройки,Швырнув на стол свинцовое клише,Примчалась в Зимний на случайной тройке.

Её подвез некрасовский корнет,Не распознавший счастья вдоль дороги.Он постарел за эти двести лет,Совсем забыв, что так столетья строги.

А мы с тобой, растаяв в облаках,Вернуть корнета вздумали с почетомтуда, где встав с букетиком в руках,в районный ЗАГС девчонку привлечет он.

И вместо свадьбы открывать звездуОни умчат, раскалывая атом,Чтоб оплатить космическую мздуВне времени исполненным сонатам.

19 февраля 2014 г.

* * *

Не поймёт грамматика мельканьяТех, кто спал на млечном вираже,Но, отбросив с мамой пререканья,За невестой вышел неглиже

И, собрав на свалке документы,Расписавшись, прыгнул на матрас,Где любви крамольные моментыК ним придут с небесных автотрасс.

В средней школе скромные доктриныПерекроют страстность бытия,И к доске пробьется из витриныЭтот вечный мальчик для битья.

Он расскажет, обнажая чресла,Что во сне, поверив в аттестат,Микробиология воскреслаИ спасла влюбленных от простат.

Лучший мир – ведь он сегодня с нами:Перейдем к Гостиному двору,Восхитясь блокадными дворамиПредоставим действо топору,

Чтобы он, расценивая зданьяПо стеклу мужских и женских школ,Отрубил навек воспоминаньяО войне, которой не прошел.

22 февраля 2014

119Где над Мойкой – проблески салюта...

МАРТ 2014

Слабовольный любитель картошки,Расплатившись за «Поле чудес»,Шантажирует школьниц с обложкиВсенародно прославленных пьес;

И, рискнув на плакатных афёрах Залететь в ностальгический раж,Презирая талант режиссеров,Призывает врачей в Эрмитаж.

Жаль – термический приступ желудкаНе приемлет поток новостей,Где ночная больничная уткаПривечает предсмертных гостей,

Где в огне коммунального чванстваИсполняет под койкой куплетИ меняет безмолвность пространстваНа просроченный статус котлет...

Так ласкай в Эрмитаже надежду,Не сдаваясь вселенскому сну,И студенткам свою спецодеждуРаздавай на проходе в весну,

Чтоб в конце заводского спектакля –Вместо сладких картофельных щей –Нам досталась больничная пакляПринесенных на свадьбу вещей.

7 марта 2014 г.

* * *Выйди! – Ни признаний я не стою,Ни гранитной статуи твоей,Ни страны, где звездною листвоюУкрывает павших соловей,

Где с ума не сходит кум продажный,Где, рискнув столетья обмануть,Мы с тобою встретились однажды,Чтоб освоить параллельный путь.

В тупике дворовой подворотни,Не ступая в лужи майским днем,Мы идем, и дней, пожалуй, сотниНам весна предскажет быть вдвоем.

И понять не сможем столько лет мы,То ли в школе пишем свой диктант,То ли в ВУЗе, не доев котлет мы,Просто забежали в деканат.

Танкодром прицелился в Опочку,Кучерявый правнук ждет наградИ свою расхристанную дочкуОтсылает замуж в Ленинград,

Где над Мойкой проблески салютаФинансистам не дают уснуть,Чтоб любая твердая валютаОсознала свадебную суть.

20.03.2014

* * *Наши сновидения напрасны:Мир иной растаял в полутьме,Там, где мы, к традициям пристрастны,Молодость нашли на Колыме.

Посему давай в конце урокаПерестанем верить в звездный миг,Что свобода вышла к нам до срока, Перед школьной записью в дневник.

Мы с тобой в четвертом поколеньеОбретём космический просторИ, отбросив страхи и сомненья,О любви продолжим разговор,

Ставь домашний адрес на конверте,От земных оков заголосив,Потому что Бог нам дал бессмертье,Даже о согласье не спросив.

Воспитавши и детей и внуковИ внезапно счастье обретя,Мы вернемся на гранитный КрюковПолтора столетия спустя.

Где, не веря в счастье, я ликую,Выпускной листая карнавал,И тебя, как в юности, целую,Сбросив «два» по алгебре в журнал.

24.03.2014

Они ушли, они осталисЬ

Борис ГАНКИН

Давайте поверим,что все мы вернемся –и те, кто вдали,и кого уже нет,что как-нибудь вечером вновь соберемсяв той комнате теплой, где – памяти свет.

Скрипучие стулья – к столу, как бывало,мы дедушку в центре усадим опять...

Как долго не виделись мы!И как малонам вместе, родные, случалось бывать!Мотали заботы.Гоняла работа.Война убивала.И голод косил.И дел было мелких без края и счета –а ветер по зернышку жизнь уносил...

Все мы вернёмся

И только теперь,после многих прощаний,и только сейчас, когда стал я седым,я знаю,что редкие наши свиданья –дороже всего,что я знал молодым.

Все силюсь припомнить улыбки и взгляды,звучание голоса,брови излом...

Давайте поверим, что как-нибудь рядоммы вновь соберемся за нашим столом...

* * *

121Все мы вернёмся

* * *Что понял я, бродя по переулкамВаршавы, Рима, Иерусалима?

Что слышал я, когда качалось гулконочное эхо – и летело мимо?

Мне кажется, я был в такие ночичастицей бесконечности – не больше,и было мне тогда тревожно оченьв Израиле, Италии и Польше.

Повсюду, в общем-то, одно и то же:извечный бой Творца и Герострата –и эта битва мысль мою тревожитбессмысленной и вечною растратой:

как может сочетаться звон венчальныйсо звоном погребальным в наших душахи как возможно строить гениально,чтоб в миг один построенное рушить?!

Растасканные камни Колизеевстановятся тюремною стеною,и Божьи храмы с горестью глазеютв пространство, нависая надо мною...

Мы все равны, конечно, перед Богом.Но как Творцу судить нас трудно будетза все зигзаги пройденной дороги,где строили и разрушали люди!..

* * *Когда засыпано окно наполовину,а во вторую бьет холодный ветер,а выйдешь – он тебя толкает в спину,и ничего не хочется на свете,как только добежать, укрыться где-то –тогда, свирепо растирая щеки,я вдруг сажусь за жаркие куплетыо лете и любви...

И одиноконе оттого мне,что зима гуляет,а оттого, что постарел так быстро,и глаз мой мглу густую отмечаеттам, где он видел солнечные искры...

Несправедливо быстро мчатся годы,душа в комочек крохотный свернулась,как будто стуже, вольной и свободной,противоречить в силах только юность.

Спешит мое перо,мой друг старинный,жар строк – как углей жар – спасает кости,когда засыпано окно наполовину,а во вторую ветер бьет со злостью.

* * *Я счет находкам не ведуи не коплю свои потери.Упрямо до сих пор я верю:потерянное вновь найду!

Но – годы...

Как тут ни крути,мой оптимизм стал бородатым,и невозвратные утратывсе чаще на моем пути.

* * *Дело не в том,что потом – тишина,что ждет нас последний час –в том, что бессмертна Любовь.Она останется после нас.

Однажды увидит маг-астрономновой звезды свет –это любовь наша ожила в нем,хоть нас-то самих нет...

122 Борис Ганкин

* * *Есть столько слов!

А мы все ищем сновакакое-то особенное Слово,которое не сгинет,не сгниет,а, отзвучав, останется навекизерном в душе и сердце человека –и всходами прекрасными взойдет.

* * *Желанье рядом с внуками пожить похоже на наивную надежду бессмертие в подарок получить и что-то нераскрытое раскрыть, в чем не сумел я разобраться прежде, когда я сам желанным внуком был...

Но бабушку мою фашист убил.

* * *Усевшись удобней в потертое кресло,слушал я Моцарта: два скрипичных концерта.Слушал – и понимал:что-то во мне воскресло,что-то входит в меня внезапно.Это –юность моя и девушка первая, ранняя,это – капли дождя в позолоченном солнцем лесу,это – с тобой неуютное наше свиданиеи надежда, которую я все несу и несу...Слушал –и ясно представил живого Моцарта:пышный парик, шальные глаза и повадки.Вокруг него – много женщин и много хохота,а живется ему сегодня невесело и несладко.Не поэтому ль вдруг загрустила веселая скрипкаи вздрогнули, словно испуганные, волторны в оркестре?

И меня потянуло так сильно к твоей улыбке,что больше не мог ясидеть одиноко в кресле –и вот я пришел к твоему высоченному дому,где окна –белые и черные клавиши пианино.Cмотрю, как осенние звездыприжались к темным балконам,и жду: может быть, ты случайно пройдешь мимо,когда полоску рассвета, как фонарь,я зажму в руке...

И тогда расскажу я тебе неумело и страстноо любви, о тебе, о лунной дорожке в реке,и музыка этой встречи станет для нас счастьем.

123Все мы вернёмся

* * *Когда я заблудился в Ярославле, вдруг девушка, идущая навстречу, Аленушкой печальной обернулась с картины или старой русской сказки...

Когда бродил по римским гулким переулкам, тогда меня пленяли итальянки – сошедшие с холодных постаментов античных статуй копии живые...

Когда шагал по Яффо или Акко, мне лица встречных девушек-евреек напоминали песни Соломона и Суламифь прекрасные черты...

И каждый раз я думал потрясенно: как много мы, мужчины, воспевали подаренных судьбою милых женщин!

Наверно, все написано уже...

Но почему тебя я воспеваю так, будто первым женщину открыл, сокровищницу, данную мне Богом, и первым краски нужные нашел?

И почему никто не исчерпает всех чувств и красок?!..

* * *

Потекли по травам росы, и согнулись травы вниз. В поле ветреном колосья желтизною налились.

Наступает время жатвы, урожая в закромах.Жатва – выжить в зиму клятва, клятва уцелеть в снегах.

Ивы распустили косы над озерною водой.Потекли по травам росы серебристою слюдой.

По воде под ветром гуси медленно вперед скользят. Ветру тихо улыбнусь я и не оглянусь назад.

Устремлен вперед куда-то, ни о чем не загрущу. В царство зимних вьюг мохнатых, улыбаясь, поспешу...

ДВА РАССКАЗАДВА РАССКАЗА

Елена ШУВАЕВА- ПЕТРОСЯН

ПрозА

Очки с жёлтыми стек лами

1Серая Москва. Осень конца 90-х. Пасмурное небо. Слякоть. Мрачные люди

спешат на работу, создавая толкучку. А я, провинциальная девчонка, иду и ра-дуюсь, не зная чему. Просто радуюсь, что мои глаза после временной слепоты видят. Радуюсь, что я в Москве. А еще на моих глазах очки с жёлтыми стеклами, которые делают мир солнечным, несмотря на непогоду. Это потрясающее со-стояние, когда все такие унылые и все уныло вокруг, а ты видишь совершенно другую картину. Так я обманывала свой мозг и глаза, создавала новую реальность. И была счастлива этим. Порой мысленно сожалела, что нет стекол, которые ме-няли бы эмоции на лицах людей. И тогда все люди вокруг были бы улыбчивыми, приветливыми, толкались на улицах с нелепыми и милыми улыбками и добрыми глазами. Зачастую Москва пугает провинциала, привыкшего жить в добром и от-крытом мире, своей агрессивностью. И российскую столицу я начала познавать сквозь очки с жёлтыми стёклами.

Елена Шуваева-Петросян родилась в селе Большой Морец Волгоградской области, училась в Москве и Ереване, некоторое время жила в Англии, бо-лее 10 лет проживает в Армении.

Член Союза литераторов России, Союза писателей Армении, Клуба пи-сателей Кавказа. Печаталась в журналах – «Отчий край», «Юность», «День и ночь», «Литературная Армения», «Ренессанс», «Меценат и Мир», «Муза», «Академия поэзии», «Русское поле», «Звезда Востока», «Венский литера-тор», «Иные берега», «Молодая гвардия», «Нор дар» («Новый век») и др., а также в газетах.

125Два рассказа

2После успешного поступления в московский вуз я вернулась на несколько не-

дель в деревню, чтобы собрать вещи, книги и перевезти в общежитие. Однажды иду из местного Дома культуры, где прошел дневной сеанс какого-то фильма, – иду вся такая модная: короткие шорты, кофточка в ромашках, в которой я так выгодно высвечивалась на дискотеке, туфли на платформе, на голове пока еще русая школьная коса (это потом будет красный ёжик и выбритый затылок!), на глазах – стрекозьи очки с жёлтыми стеклами. И мир вокруг улыбается солнцем! И радостно на душе!

Вижу, чуть поодаль от дороги, уже ближе к огородам, орава полуголых паца-нов активно разбрасывает стог сена. И не ногами разбрасывает, а руками. Копают братцы! Что-то ищут! Вот так картина!

Заинтересованная, подхожу к ним, спрашиваю, мол, а что тут происходит, а что это вы делаете, подшучиваю: «Клад ищете, пацаны?» Рядом в кучке сена прячется голая девка – схватила в охапку траву и прикрывает сиськи. Чужая, мля! Не из наших! Про такую моя мама сказала бы просто: «Да ей бы в жопу два пера, она б Жар-Птицею была!» А у нас тогда в деревне, типа, секса не было. Давали лишь городские девки, которые на каникулы приезжали к своим бабушкам и род-ственникам, местных трудно было уломать. Даже за изобильный самогон, кото-рый все гнали за закрытыми ставнями или в ночное время суток, или дефицитную шоколадку! Ни фига не давали! Только по любви! И только одному, а не ораве!

И вот стою я и смотрю на эту городскую фифу. Парни, с которыми я знако-ма была по школе, вразнобой начинают мне объяснять, что вот эта самая девка в сене – Наташа из Краснодара, приехала к своей бабке... «Ну знаешь Марфутку, которая живет на Грязновке? Это и есть ее бабка», – возбужденно кричит один пацан, другой его перебивает, почесывая за ухом: «Наташка – клё-ёё-ёвая деваха, устроила нам тут праздник жизни, видишь ли!»

Оказывается, Наташа из Краснодара весело проводила время в нашей деревне, ублажая всех подряд. К ней выстраивалась очередь из мужиков – от мала до стара. В тот период дефицита привыкли к очередям, поэтому стояли все стройно, честно и спокойно. Без мордобоя. Принимала Наташа клиентуру на этом самом стоге. Каждый день. Просто так. Не за деньги, не за самогон, а ради какого-то непонят-ного тщеславия – типа, она такая востребованная, в нашей-то деревне! Круто так, что совсем пипец!

Удивительно, как это у нее получалось на стоге сена, потому что не только лю-бовь на сеновале, но и просто сон в одной позе – это такой экстрим! Как-то одним жарким летом мы с братом Ванькой решили спать не в душном доме, а на сене в сарае. Ну, честно скажу, колется, очень колется, даже через покрывало. А еще в сене шуршат всякие козявки и грызуны – несколько страшновато. Я всегда бо-ялась, что в меня залезет какой-нибудь клещ. А эта Наташа – прямо на сене, без всяких покрывал, голая... да не одного, а по очереди...

И тут несчастье, из-за которого все деревенские джентльмены из очереди пере-полошились: Наташа потеряла линзу. Мужики-то местные и слыхом не слыхива-ли тогда, что это за зверь такой – линза. Наташка объясняет им, что это стеклышко такое, тоненькое, которое вставляется, мля, в глаз, чтобы лучше видеть. Пацаны перерыли весь стог сена, ища эту линзу, даже не подозревая, что это как иголку

126 Елена Шуваева - Петросян

в стоге сена искать. Ну никакой логики у этих мужиков в тонком вопросе – не могла же Наташка в глаз себе вставлять какую-нибудь оглоблю... В общем, линзу не нашли, а скорее всего растоптали в порошок...

На следующий день деревенские джентльмены заказали в районной аптеке своей душеньке Наташеньке простые пластмассовые очки – толстая линза в аля-поватой серой оправе, – ну, чтобы девка могла их видеть и в лицо узнавать...

3Однажды меня завлек в свою студию московский художник Вильдан. Доволь-

но-таки потрёпанный жизнью, обрюзгший, с мелкими татарскими глазёнками и весь в бородавках и черных родинках мужчина. Он хотел написать мой портрет в очках с жёлтыми стеклами. Конечно, это могло заманить в его студию доволь-но-таки юную особу, которая тщится тем, чтобы доказать себе и миру, что она привлекательна. Я тогда не знала, что таким способом старые пердуны «цепляют» наивных провинциальных девчонок...

Я важно сидела на табуретке, позируя ему. Он потел над портретом часа два, потом приблизился ко мне и начал всматриваться в глаза через жёлтые стекла. Его старое лицо покрылось испариной. Он резко опрокинул меня, расстегивая свои брюки. То, что он обнажил передо мной, вызвало смех: бородавчатая дряблая мышца смотрелась такой жалкой и нелепой в жёлтых стёклах... Наверняка, она была мертвецки синюшной без жёлтых стекол, которые скрасили картину. Я на-чала истерично хохотать. Потом серьёзно, с долей иронии, спросила, показывая на его жалкое орудие: «И этим Вы, Вильдан Байбекович, решили меня изнасило-вать?» Казалось, что Вильдан готов был заплакать, как ребенок. Навзрыд. Разма-зывая кулачком слезы. Он весь съежился, в губах залегла скорбь, потом он грозно встал, заправил свое хозяйство и сказал: «Уходи! И чтобы я больше не видел тебя!»

Я, причина и свидетель оскорбления мужского достоинства, спокойно вышла на улицу. Снова Москва была хмурой, но в моих глазах светило солнце.

Через пару месяцев от изобилия солнца мне захотелось зелени, поэтому купила себе очки с зелёными стёклами. Когда-то император Нерон смотрел бои глади-аторов через отшлифованный зелёный изумруд. Его глаза отдыхали, когда он смотрел через свои «зелёные очки» на кровь. И я отдыхала, глядя на московские реалии переломных девяностых годов. Более того, потом я узнала, что светло-зе-лёные стёкла очень благотворно влияют на сетчатку глаза при глаукоме, которую я пережила в детстве.

Мир на ощ упь

1В школу в своё время я не пошла по причине потери зрения. Произошедшее

трудно объяснить – то ли это случилось на нервной почве, то ли явилось осложне-нием после тяжёлой простуды: я очень любила в одиночку ходить в луга по грибы. В один августовский день проливной дождь измочил меня настолько сильно, что по пришествии домой я сразу же слегла с температурой, которая перемешала

127Два рассказа

три дня и ночи, а утро я уже не увидела – лишь пелена, едва различимый кружок солнца и радужная светопляска от него, но и это исчезло через два дня. Остались лишь невыносимые головные боли... В состоянии тихой паники меня повезли в Краснодар в больницу, которая стала моей тюрьмой на полтора-два года.

Там «жили» подобные мне дети – слепые и полуслепые, за зрение которых боролись известные специалисты. Они блуждали, как маленькие призраки, по длинным коридорам больницы, познавая мир лишь через прикосновения. Там же у меня появилась подруга Ксюша, первая в моей жизни подруга; она была слепой с рождения. Наше знакомство началось со столкновения в коридоре и ощупывания друг друга, – мы оказались одинакового роста, обе костлявые и обе одинокие – нам уже было гораздо больше семи лет и мам с нами никак не могли положить, ссылаясь на наш якобы уже «великий» возраст. Мы гуляли вместе в маленьком дворике и знали, что рядом со входом в глазное отделение растёт массивное абри-косовое дерево – мы вдвоём, сцепив руки, едва обхватывали его шершавый ствол. Нет, мы не знали, но представляли, что это именно абрикосовое дерево, потому что, несмотря на наступившую осень, оно сохранило вокруг себя сладкий запах жёлтых, слегка конопатых сбоку абрикосов.

Во дворе располагались ещё три беседки, дышащие прохладой, совершенно непривлекательные в осенний период, выкрашенная к лету в синий или бордовый (по нашему представлению) гладкая скамейка и песочница с холодным песком. В доме, находящемся в конце двора, жил одинокий и печальный робот Митя, которого изредка выпускали на прогулку и которого мы по стечению обстоя-тельств никогда не встречали. За металлической оградой больницы простирался огромнейший овраг, на дне которого таилась безумянная речушка-ворчунья, а над оврагом громоздился длинный мост на массивных ногах, упирающихся со всей своей мощью в землю.

Ксюша, в отличие от меня, никогда не видела красок мира, но ярко их пред-ставляла. Людей она изучала при помощи рук и обоняния. Однажды она меня спросила:

– Почему твоя мама старая и ждёт ребёнка?Я поспорила с ней, доказывая, что моя мама вовсе не старая, она молода и кра-

сива, просто немножко уставшая и больная, но подивилась: как это – ждать ре-бёнка?

– Это когда в животе женщины появляется малыш, потом он рождается и ра-стёт, растёт, растёт, – мне представилось, что она показала руками – вернее, я по-чувствовала шевеление воздуха, – как будет расти младенец, пока не станет взрос-лым человеком и не начнёт стареть...

– А откуда ты узнала, что моя мама ждёт ребёнка? – ошарашенная открытием, спросила я.

– Она приходила к тебе, я подошла и погладила её: руки шершавые, старые, а живот большой и круглый. И в нём шевелится ребёнок. Наверно, она уже скоро родит. И у тебя будет братик или сестрёнка, – засмеялась моя подруга.

Прихода мамы в этот раз я ждала с большим нетерпением, и стоило ей только появиться на пороге, как я без утаек, напрямую спросила её о том, что меня вол-новало; мама, конечно же, удивилась и как-то неловко и виновато ответила:

– Да, Неллечка, у тебя скоро будет сестрёнка...

128 Елена Шуваева - Петросян

2Мама часто уезжала в Ясеневку, где у нас осталось огромное хозяйство на по-

печении родственников, и оставляла меня одну в больнице; правда, четыре раза за полтора года и я побывала в деревне, но потом меня снова возвращали в боль-ницу для продолжения лечения. И снова это заточение, и снова долгие и одина-ковые дни...

Врачи поставили и несколько раз подвердили диагноз: вторичная глаукома. – Причиной повышения внутриглазного давления при всех формах вторичной

глаукомы служит нарушение оттока водянистой влаги из глаз, – утверждал доктор Виктор Борисович, ласково поглаживая меня по голове.

Уколы под веко, в глазной зрачок, щёки перестали пугать. Вернее, я этого не видела... Головная боль стала нормой. Я начала привыкать к новому миру. А за ок-ном больницы был почти бездонный овраг... Я никогда не слышала о самоубий-цах, но тогда у меня впервые появились мысли о смерти – можно прыгнуть в овраг и умереть... и станет легко... Я стояла на подоконнике, ветер из форточки трепал волосы. От оврага меня отделяло лишь стекло, на которое я не решалась надавить.

Отходила ко сну я с трудом, а по утрам зачастую просыпалась в мокрой посте-ли – сгорая от стыда, лежала до обеда, чтобы высохли простыня и матрац, лишь изредка поднимала голову, чтобы проглотить принесённые медсестрой лекарства; на тумбочке остывал завтрак.

Ко мне по очереди приезжали родственники – завозили сладости, которые мне не разрешалось есть, дарили кукол и книги, но самыми важным и одновременно никчемным подарком был «Набор для первоклассника».

И в восемь с половиной лет я не смогла пойти в школу, потому что зрение не восстанавливалось. Было принято решение об операции.

Наркоз сначала перенёс меня в деревню, где я увидела умирающего Дика – лежа на боку и закатив глаза, он бежал, то есть двигал ногами, будто он в беге; он бежал по улицам, полям, лугам, колокольчики хлестали его по впалым, с гладкой шерстью бокам. Дик тяжело дышал, высунув язык, но ощущение полёта достав-ляло ему удовольствие; он умер бегущим. Потом я увидела себя стоящей на краю чёрной пропасти – ветер, вырывавшийся из её пасти, обхватывал меня, пытаясь затянуть в туманную сумеречность. Я упала. Полёт был очень долгим и мучи-тельным, я постоянно звала маму, кричала, визжала, плакала... Но до дна так и не долетела: в определённый момент меня подхватила какая-то сила и выбросила на поверхность земли, залитую золотистым светом.

Придя в себя, нащупала на глазах повязки. И мне подумалось, что когда их снимут, я смогу видеть.

3Тяжелый год был для мамы. Я – в больнице. Она – беременна. В этот же период

в глазную больницу положили моего младшего брата Ивана. Он испугался соба-ки, и у него начало развиваться косоглазие. Ванька – трехлетний карапуз – лежал в палате для мальчиков. Я часто его навещала.

Через несколько дней ему сделали операцию. Помню его крики, когда он от-ходил от наркоза. Кричал он, тихий, домашний мальчик, благим матом, пытаясь

129Два рассказа

содрать повязки, посылал всех на три буквы, отчего маме было очень стыдно, когда ей об этом рассказали врачи.

Я уже тогда чуть-чуть начала видеть. Мои посещения мальчишечьей палаты не остались незамеченными. У меня появился поклонник Никита, который по-стоянно бегал к холодильнику и приносил сок для меня. Однажды, лежа в своей палате в тихий час, я игралась с зеркалом. Солнечный зайчик скакал по потолку, резвился так, как я не могла себе позволить в этот час. Потом он вдруг выскочил на лоджию и попал в палату к мальчикам, что развеселило тех, кто мог видеть. Они так громко начали смеяться и гоняться за ним по палате, что на их востор-женные крики прибежала медсестра. Она тут же оценила ситуацию, прямиком направилась в нашу палату и отобрала у меня это чудесное, волшебное зеркальце. Я так тяжело переживала эту историю. А зеркальце мне так и не вернули – оно томилось у дежурки в столе, на котором в клетке томились два попугая.

4После изнурительных перевязок и наблюдений мы с братом наконец-то вышли

с выпиской в руках во двор. За нами приехала мама с трёхмесячной Олей на руках. Сестрёнка оказалась беленькой, голубоглазой пампушкой, совершенно отличной от меня.

Рядом со входом в здание больницы, в ворохе цветов, стояло действительно абрикосовое дерево. Суетливые в своей радости пчёлы роились вокруг него, от-чего казалось, что дерево бьется в истерике, пытаясь вырваться из этого омута.

Мы вышли за ворота больницы, и я удивилась – там не было глубокого оврага, на дне которого журчала мелкая речушка и над которым громоздился длинноно-гий мост. Обернувшись, я увидела, что скамейка вовсе не синяя или бордовая, а жёлтая...

Зрение частично вернулось – я смогла узнавать людей не только по голосу, определять предметы не только на ощупь, различать цвета, но лёгкая туманность лишала моё ви�денье чёткости, глазное давление с сопровождающими его голов-ными болями оставалось высоким ещё долгое время.

В школу я пошла девяти с половиной лет. Радости моей не было предела... Но тут появилась другая проблема: я была очень длинной и худой, а из-за плохого зрения меня сажали за первую парту, в итоге – я мешала тем, кто сидел за мной. Одноклассники ворчали, придумывали мне множество прозвищ – «оглобля», «со-сулька», «верста коломенская». И тут еще очки... В то время не было красивых оправ, поэтому мама покупала мне в аптеке обычные пластмассовые. Как же я не-навидела очки! Сначала я их прятала, придя в школу, потом нашла способ борьбы с ними... Вечерами папа часто сидел в кресле перед телевизором. И когда он, уставший, плюхался в свое любимое кресло, я молниеносно подкладывала очки. Раздавался хряск, папа испуганно подскакивал и недоуменно смотрел на меня: «Опять здесь твои очки, Нелька?! Ну сколько можно?!» Я округляла глаза – мол, ничего не понимаю, не знаю, как они там оказались, но факт оставался фактом – очки были испорчены. Потом я с печальной гримасой смотрела на маму. Мама тяжело вздыхала – завтра нужно ехать в районную аптеку, чтобы заказать мне новые очки, промаяться там полдня, чтобы вернуться в Ясеневку с обеденным автобусом. Честно, мне было жалко маму, она, бедняжка, так мучилась со мной,

130 Елена Шуваева - Петросян

но тот факт, что хотя бы один-два дня я буду в школе без очков, меня так радовал и вселял надежду, что прозвище «очкарик» ко мне не приклеится.

5А когда-то, года в три-четыре, я мечтала носить очки. Тогда не было такого

изобилия детских товаров, как сейчас. Чтобы модничать, приходилось что-то изо-бретать самой. Так у меня появились серьги из маминых бус, хотя уши не были проколоты. Раздербанила нитку бус, красные шарики собрала на две другие нитки и повесила на уши. Ходила по улице важно, как индюк со своими красными «ви-сюльками». Тогда я любила надевать мамины «каблуки» и бабушкины длинные цветастые платья – мнила себя цыганкой и лихо отплясывала, размахивая боль-шим подолом с рюшечками.

Очки... Да, я мечтала об очках, но очков, хоть убей, у меня не было. И тогда я придумала следующее: связала два бублика резинкой от трусов и водрузила их на нос. Выглядела я прикольно, но считала себя очень оригинальной. Тогда же я была влюблена в парня лет на пятнадцать старше меня. Он уже целовался с девчонками и носил модную панковскую челку с обесцвеченными прядями. Я носилась за ним с брызгалкой в руках в этих дурацких очках, красных серьгах, цветастом платье, на каблуках, горланила несуразицу: «Андрей-воробей, не гоняй голубей» и пыталась обрызгать, когда он зажимал за углом очередную девчонку.

После периода бубликов пришел период картонных очков, раскрашенных раз-ными цветами, а потом проволочных. Проволочные очки я украшала бусинами, которые снимала с очередных маминых бус, чем однозначно портила ей настрое-ние. Благо она не слишком меня ругала и зачастую поддерживала мои творческие начинания. К дужкам привязывались целые нити разноцветных бус, как на ста-ринном русском головном уборе – кокошнике.

6Больница так надорвала мою психику. Я стала бояться врачей и извещений из

больниц, которые нередко опускались в почтовый ящик вместе с газетами, – так нас снова приглашали на обследование к врачу.

Как же изменился мой мир с тех пор, как я потеряла зрение. Именно тогда я начала писать стихи – о душе, о природе, о близких мне людях. Помню первые строчки: «Речка тихая под льдом засыпает сладким сном».

Когда меня выписали из больницы, отправила письмо в любимую газету – «Пионерскую правду», на которую меня тут же подписала мама. Газета прочи-тывалась сразу от начала до конца. Как же я ждала очередного номера! Туда же я отправила свои первые стихи.

Однажды пришло письмо в белом конверте. Оно угрожающе белело в почто-вом ящике, и я боялась к нему прикоснуться. Неужели снова из больницы?! Не-ужели снова будут эти страшные уколы?! Тогда я уже знала, что боль – это боль-шей частью наше внушение: почему-то я не орала, когда мне незрячей делали укол в зрачок и под веко, но стоило мне немножко прозреть, как тонюсенькая иголка, направляющаяся в мой глаз, приводила меня в ужас, заставляла биться в истерике. И вот снова письмо...

131Два рассказа

Я целый день ждала, когда придут с работы родители, достанут этот злосчаст-ный белый конверт и вынесут мне приговор.

Мама сразу же открыла конверт. Я, съёжившись, сидела на стуле и умоляюще смотрела на нее. Мама внимательно все прочла, потом бросила на меня радостный взгляд: «Нелли, это из «Пионерской правды»! Твои стихи опубликуют в следую-щем месяце. Тебе желают писать и читать больше, а также просят присылать свои новые стихи!»

Это была моя первая публикация. Остановиться я уже не могла. То ощущение мира, которое мне подарила временная незрячесть, осталось со мной навсегда. Я научилась ценить мгновения во всех их красках. Все любо и мило в этом мире. И как это прекрасно – видеть! Ви-деть! А потом излагать свои ощущения на бу-маге.

7Был небольшой период, когда у меня начал развиваться астигматизм. Тогда

я не всегда правильно могла определять размер предметов. И уж точно, если бы я водила машину, не вписывалась бы никуда, так как расстояния видела неверно.

Помню, поехали мы с подругой отдыхать на море в Болгарию. Шесть дней ходили на пляж по одной и той же дороге. Идем на седьмой, и я говорю: «Галька, посмотри, какое красивое белое здание впереди!» Она мне: «Где? Где?!!» Я ей: «Ну, смотри, прямо у моря!» Подруга недоуменно смотрит на указанное место, потом на меня и говорит: «Да нет там никакого здания!» А я вижу его! Подходим с ней к месту, а там просто десять белых лежаков стоят друг на друге. Именно они мне казались многоэтажным белым домом!

* * ** * *

Сейчас я надеваю очки в красивой оправе, которая мне к лицу, только тогда, когда сажусь за компьютер. Более того, сейчас у меня лучшее зрение, которое когда-либо было. Живу в горной местности, на которой отдыхает глаз, зани-маюсь альпинизмом, записываю свои ощущении от путешествий, пишу рассказы и стихотворения и верю в чудеса, как верит человек, однажды потерявший зрение и вдруг прозревший. Мне нравится жить и наслаждаться жизнью уже без цветных стёкол. С каждым годом всё больше хочется жить. С каждым годом мир стано-вится ярче. И представляю, как будет жалко уходить из него. Но уйдя, я точно попрошу Господа, чтобы мне вернуться... Я слишком мало видела в этом мире, который так красив и широк. И будет еще шире, если расправить морщины его гор, которые помогли мне почувствовать близость неба...

Феликс Чечик родился в 1961 году в городе Пинске (Беларусь). Закон-чил Литературный институт им. А.М. Горького, стажировался в институте славистики Кёльнского университета (проф. В. Казак). С 1997 года живет в Израиле. Публиковался в журналах «Знамя», «Новая Юность», «Арион», «Волга», «Дети Ра», «Интерпоэзия», «Крещатик», «День и Ночь» и др. Автор многих поэтических книг. Лауреат «Русской премии» (2011).

Русское ЗарубежьЕ

Феликс ЧЕЧИКИзраиль

Чтоб вернуться под вечер...* * *

И уже заодно, напоследок,с первым снегом, с последней листвойулетает с насиженных ветоквороньё в этот час заревой.

Чтоб вернуться под вечер, как тольков звонкий бубен ударит мороз.И небес голубая наколкапотемнеет от зимних угроз.

Потемнеет, покроется сыпьювполнакала мерцающих звёзд.И о ветре узнаем по скрипу,безутешному всхлипу берёз.

Всё, что надо для счастья, и дажебольше чем. Просто слёзы из глаз.Одного не хватает в пейзаже –не хватает, любимая, нас.

* * *Я выйду из леса. Я стану как вы,точнее, прикинусь таким,лишь на ночь снимая парик с головы,с лица – опротивевший грим.

На двух, чтобы не отличаться от вас,я буду ходить, семеня,и только огонь непогашенных глазнет-нет да и выдаст меня.

Заплачет ребенок в ночной тишине,и мать не поймет от чего;бедняжка, она обратится ко мне,чтоб я успокоил его.

И я колыбельную песню спою,и он как убитый уснет,обняв по-звериному морду моюи в теплый уткнувшись живот.

133Чтоб вернуться под вечер...

* * *Как любил я стихи Соколова!Так уже не любил никого.На Калининском – с палкой, хромого –я однажды увидел его.

Подражая во всём, как ни странно,я хромал целых пол-января:– Марианна! – вздыхал – Марианна! –Ира, Таня, Галина – всё зря,

всё не то. Как издёвка, как вызов –разминулись, не встретились мы.В час, когда щебетали карнизыпосреди глубочайшей зимы.

* * *Парк культуры и отдыха. Лето.Воскресенье. Салют над рекой.Я почти что на небе, а где-тотам, внизу, муравейник людской.

Как гирлянды развешаны звезды,хочешь – выключи, если не лень.И на «Шипре» настоянный воздухтолько портят цветы и сирень.

И от запахов этих пьянея,я уже не боюсь ничего.Жизнь прекрасна у папы на шеелет за двадцать до смерти его.

* * *Точно по Соколову,Соколову В.Н.,птица певчая словуприлетела взамен.

И уселась на ветку,и поёт как в раю.А художника в клеткупосадила свою.

* * *Дай руку перейти дорогу,совсем чуть-чуть осталось – треть,чтобы к положенному срокубез опоздания успеть.И мы успеем, мы успеем,не опоздаем, перейдём,и здесь сомнения посеем,а там сочувствие пожнём.А там, а там на земляничнойполяне, где цветные сны,мы замолчим от непривычной,давно забытой тишины.И будем тихими ночамис любовью думать о живых.А наше вечное молчанье,как сновиденье на двоих.

* * *Не усложняй! И так всё сложно,учись у декабря – смотри:как просто – проще невозможно –сидят на ветках снегири.Укутанные в пух и перья,изнемогая от жары,они украсили деревья,что новогодние шары.И обмороженная веткапредоставляет им ночлег,и долгой ночью, редко-редко,очнувшись, стряхивают снег.Не усложняй! А на рассветепроснись ни свет и ни заряот репетиции на флейтедержавинского снегиря.

* * *Опуститься на самое дно. Не всплывать, даже если попросят. Поматросят, известно давно, а потом обязательно бросят.

И ещё посмеются – да! да! –имена перепутав и числа.Над тобой голубая водамноготысячной массой нависла.

Нет, не в яблоках конь у тебя,свет звезды немигающе-тусклый,и, в бесшумные трубы трубя,тишину умножают моллюски.

Опустился на самое дно.Не всплывёшь. Даже если попросят.Ах! Теперь всё равно. Всё равно?Поматросили бы. Не матросят.

134 Феликс Чечик

ПИНСКУ

Чужой – но только не деревьям,всё понимающим без слов,не пуху тополей, не перьямпорозовевших облаков,не бронекатеру у Пины,не танцплощадке на замке,не выпитой до половиныбутылке вермута в руке…Иду неузнанный, вдыхаянеповторимый ароматдавно потерянного рая,напоминающего ад.

* * *Полыхают осины – синим,белым пламенем – тополя.Сушь вторую неделю. С сыномна Полесье приехал я.

Дым отечества. Смех и слёзы.Малой родины мумиё.Сын плюёт на мои неврозыи тем более – на неё.

Мальчик шпрехает на иврите,я не шпрехаю – я молчу, фаршированной щукой в Припятизапоздало икру мечу.

Ближе к осени – ниже небо.Птицы глуше. Темней вода.И горят капитана Немообезвоженные суда.

* * *И небо высохло, и вычерпали Пинунавечно – ну и пусть,что список кораблей сгорел, но половинуя помню наизусть.

Мне хватит за глаза и половины списка –я четверть века с нимстою, как пасынок, на набережной Пинска,глотая горький дым.

Он в сердце у меня, как если бы скрижали –зарубки, узелки:горели корабли, и ротозеи ржалина берегу реки.

ПО ИМЕНИ-ОТЧЕСТВУ

а вадим валерианович не говорилпо крайней мере в лицокак серега вовка васька «штирлиц»еще один серега говорилии в лицо и пои александр сергеевич говорили николай васильевич говорили федор михайлович говорили александр александрович говорили зинаида николаевна говорилаи дмитрий сергеевич говорили сергей александрович говорилвсех не упомнишьа вадим валерианович нетно рассказывал о и читал наизустьфедора ивановича двух михайловичей(михаила и николая) алексея тимофеевичаанатолия константиновича я был студийцем у него в лито на «трехгорке»как я ждал этих средчтобы послушать вадима валериановичакоторый дружил выпивал и певалс иосифом ефимовичем ис наумом моисеевичем более того он даже похвалилодин мой стишок плохой кстатино «жид пархатый» я от него не слышалпо крайней мере в лицо

* * *Осьмушка А-4,коленка, карандаш.И растворился в мире,и я уже не ваш.Я свой: горам и долам,корове на лугу.Обугленным глаголомс утра пораньше жгу.

135Чтоб вернуться под вечер...

* * * Редкая птица – до середины,а воробьи – до конца.На берегу Припяти-Пинывыпьют с дорожки винца.

Выпьют и редкую птицу помянут,за выпендрёжность простят,и рассусоливать долго не станут –просто домой улетят.

* * *В тьмутаракани, в калужской глуши,где молоку не даёт радиацияскиснуть, «пожалуйста, свет потушии отвернись, я сниму комбинацию», –ты говорила. Я чувствую – влип,втюрился, как малолетка простуженный,вилкой поддев зазевавшийся гриб,выпью водяры для храбрости. Суженый?Ряженый! Будет точнее. Ночнойпоезд уносит в столицу бездонную.И, насмехаясь, глумясь надо мной,смотрит двойник из проёма оконного.

10-й «Д»

У физички Галины Петровны – «Умоляю тебя: ни-ни-ни –никому! обещай!» – хладнокровнолифчик правой рукой расстегни,левой, где голубеет наколка,проторённой тропинкою вниз;табуретка не вынесет долгодверь удерживать – поторопись.Восемь лет ещё до перестройки,год до зоны – доверься судьбе.Круглый двоечник твёрдую тройкуобеспечил за четверть себе.

* * *Я с миром был в любовной ссоре.

Роберт ФростРоберт Фрост

Покуда зеленели вязыи дождь позднеиюльский лил,я с миром в ненавистной связинепрекращающейся был.

Мир говорил листвой зелёнойи говорил журчаньем птиц,но не было для уязвлённойдуши пределов и границ.

Она, ища, не находилатого, что было рядом с ней,и затемняла, и темнила,и тенью сделалась теней.

Она и видела вполглаза,она и слышала едва,покуда дымом «Голуаза»не стала в октябре листва.

А птицы пели еле-елеи вскоре замолчали вдруг,пока совсем не улетелии не облюбовали юг.

ДЯДЯ

Под старой Руссой ли, под НовымОсколом, тихо как во сне,он садом вдруг расцвел вишневыми яблоневым по весне.

Цветёт и пахнет дядя Хона,поют и плачут соловьи,как до войны во время онопод аккомпанемент любви.

И как ни дико, как ни странно,но эта песня поутрубыла любимой у Иванаи по сердцу была Петру.

Они цвели бок о бок рядомуже восьмой десяток лет.И плыл, как облако над садом,вишнево-яблоневый цвет.

136 Феликс Чечик

* * *Ни облака на небе,ни тучи на душе,и о насущном хлебене думаешь уже.

А думаешь о том лишь,чего на свете нет,но почему-то помнишьего реальный свет.

* * *Какие наши годы?Октябрьские воды –не вешние, конечно,но это – чисто внешне.Какие наши планы?Черничные поляны,берёзовые рощии ангелы попроще.

* * *Человечество подразделяется надве как минимум части, дружок:кто в неполных 13 блевал от вина,кто ходил в переплётный кружок.

Две как минимум части, сливаясь в одно,образуют единый народ:мастера – мастерят, пьют другие вино,попадая в такой переплёт.

Ни о чём не тужа, никого не виня,припеваючи, в общем, живут,и в едином порыве кладут на менявсе живущие там или тут.

Не в обиде. Ничуть. Не такое прощал –тех жалея и этих любя.А за то, что я пил и кружок посещал, –я и сам презираю себя.

* * *И. Евсе

Мороз за 30. Школа на замке.Белым-бело. И лёд на речке звонок.И руки моей бабушки в муке,и сдобных булок запахи спросонок.

Спи не хочу! Но манит запах сдобс изюмом и особенно с корицейи соблазняет за окном сугробвозможностью по шею провалиться.

Умыться кое-как, и, на ходудожёвывая, обжигаясь, булку,со сборной Тупика летать по льду,и проиграть с позором Переулку.

Домой вернуться засветло, покаянварский ветер не пригонит стужу.На батарее форма Третьякаоттаивает, образуя лужу.

А сам Третьяк уснул без задних ног,и Третьяку всю ночь кошмары снятся:доска, Ньютон, спасительный звоноки физик, так похожий на канадца.

Сергей Константинович Шелко�вый родился в г. Львове в 1947 году. За-кончил инженерно-физический факультет Национального технического уни-верситета и аспирантуру. Кандидат технических наук, доцент.

Автор более 20-ти книг стихотворений и прозы, вышедших в свет в Мо-скве, Киеве, Харькове. Стихи и проза публиковались в Украине, России, Беларуси, Бельгии, Болгарии, Германии, Великобритании, Дании, Израиле, Латвии, Молдове, Сербии, США, на Кипре и переводились на украинский, болгарский, сербский, грузинский, немецкий, французский и английский язы-ки. На стихи автора написано более 60 песен.

Лауреат литературных премий им. Б. Слуцкого (2000), им. Н. Ушакова (2001), международной премии им. Ю. Долгорукого (2007) и ряда других ли-тературных наград. Член Союза писателей СССР и Украины (1989) и Между-народной ассоциации писателей и публицистов (2006).

Живет в Харькове.

Русское ЗарубежьЕ

Сергей ШЕЛКОВЫЙУкраина

Живая планида мояУ ОЗЕРА

Полдень, дрожащие веерно крылья,горизонтальный сапфировый хвост –над первобытным лугов изобильем,словно гипноз, трепетанье стрекоз.

Плавность пришельца в летательном жесте –вот, к лепесткам наклоняясь едва,в зное стеклянном застыли на местевнегалактические существа.

Кто-то, у линз Андромеды туманнойгубы кусая, завидует мне –пенью лесной приозерной поляны, лепету летних малиновых дней!

138 Сергей Шелковый

НА УЛИЦЕ ПУШКИНСКОЙ

На улице Пушкинской – водоворотом торговля,лотки да ларьки, кутерьма огурца-помидора. И это похоже на некую рыбную ловлю, где каждый берёт, что клюёт, без каприза-разбора. На улице Пушкина, улице бывшей Немецкой, студентки, плывущие с лекций, в упор волооки, и отсветом зыбким от утренней казни стрелецкой чернеют их волосы и розовеют их щёки.

Над долгою улицей три с половиной десятка несгинувших лет продолжают свеченье, витая.И с «белым» фугас веселей, чем эфирная ватка,дурманит мозги и толкает к закуске минтая.Вдоль улицы-умницы прожито жизни две трети,увы, небезгрешных, но всё-таки неповторимых.И дети друзей повзрослели, и новые детисмекают навскидку о числах – реальных и мнимых.

С яичного купола и с кирпичей синагогиона начинается, с бицепсов «Южгипрошахта».А далее скорбно молчат лютеранские богинад щебнем Хруща богохульного. С бухты-барахтыпорушена-взорвана кирха на штрассе Немецкой,и дом кагэбэшный, в дизайне коробки для спичек,склепал на руинах обком – со всей дурью советской,со всем прилежаньем сержантских малиновых лычек.

Но дальше, но больше – весь бодрый «бродвей» опуская,все лавки, витрины и все заведенья с «Мартини»,все шпалы на выброс, все рельсы «пятёрки»-трамвая, –ведёт моя улица к неоскуденью светлыни.Всех ульев и лестниц метро – во спасение мало.Седмицам и троицам брезжит просвет, но не тыщам, –здесь храм Усеченья Главы Иоанна Купалыпарит белизною над старым снесённым кладбищем –

крестильный мой храм. Как срослись имена в аннограмме!Погосты, 2-й и 13-й, – сцепки и звенья.В семейной ограде отцу и печальнице-мамеи к Пасхе цветы оставляю, и к датам рожденья.Но здесь же легли, словно в Пушкинской строчке остались:мудрец Потебня, Багалий, Пугачов, Чичибабин.И, будто бы миром на сердце сменяя усталость,смолкает над дальней могилою дьякон-Шаляпин...

139Живая планида моя

На улице Пушкинской мы и пребудем вовеки –не ямбом-хореем, так яблоком и хороводом!Спешат молодые и радостные человекивдоль утра её, становясь предвечерним народом.И пусть бы потом, в андерграунде, в метровокзалеиль, может, на самой высотной небесной опушке,две наши души, улыбаясь, друг другу сказали:«Увидимся снова, как прежде, – в кофейне на Пушке...»

* * *Шмель на малине, на тополе горлица.Старая хата застенчиво горбится.В зелени двор.Средь лебеды, лопуха, подорожникада осенит меня, Отче, безбожника,синий Твой взор.

В этих краях бессловесно натруженныхне был я век на вечерях и ужинах. –Дай же им днесь...Выучил крепко иные законы я, что же так просится в душу исконное, цветшее здесь?

Что же щемит у предсердия прежнее –солнечно-смуглое, зелено-нежное?Боже, прости.Нет их давно на земле скудно-ласковой,тех, кто крестил меня травною сказкою –глина в горсти.

Ты бы послал хоть на час своих ангелов –ягод набрать из малиновых факеловвместе со мной,весть бы подать о чете моей суженойиз белооблачной жизни заслуженнойпослеземной.

Ты бы простил мне печаль и томление,это невзрослое стихотворение –зова наив...О, как по имени кликнуть мне хочетсятень, что качнула вишнёвую рощицу, плач затаив...

140 Сергей Шелковый

* * *Две сойки прилетают в сад –летят на сладость виноградин.Земле скудеющей отрадених перьев радужный наряд.Слоится веером крыло,искрит лазурною полоскойнад жухлой осенью неброской,едва хранящею тепло.

И пряно пахнет палый листв готовой для кострища куче,и еле слышно лист падучийлетит, шурша о ветви, вниз.Густеет лиственный настой.Вобрав скупых лучей истому,сияют мошки невесомонад свежевскопанной грядой.

* * *Ещё любил я первое июля,Когда после дождя опять светлоИ солнце золотит в столовой стульяИ брызжет на гранёное стекло.

Как дышит рухлядь в этом доме старом –Открытки, ноты, бастионы книг!Всё шло к тому, чтоб тайно и задаромЯ некий мир из воздуха воздвиг.

А что ж ещё в бездомном певчем звуке?Грудинных струй волнистая игра...И ни на рубль скептической науки,Ни на копейку прочного добра.

Слова о лете – обречённей лета.Глотни вина, поозоруй чуток –И ласкою предсмертного приветаЗакончи рукописный завиток.

Иди же, ночь! Как ладен твой обычай,Дружок-сверчок, игруля из игруль!Ведь можно жить лишь звуком, а не притчей,И снова ждать рассветный лепет птичий:«Июль-июнь, июль-июнь, июль...»

* * *В мае гремело, и пахли нарциссывслед за грозою и пряно, и резко.Ветер с тетрадей сдувал биссектрисы,влажный сквозняк развевал занавески.Май взбеленялся и веял страстями,будто бы стеблями – прямо из сада...что-то цвело в этот месяц над нами,что называть и грешно, и не надо.Я и теперь, убоясь суесловья,неабсолютным, неподлинным звуком

не назову наши взоры любовью,солнце, и дождь, и фрамуги со стуком...Не назову твоё давнее имя –истинней то, что летуче-воздушно.Ливни стихали, а небо за нимирадужно было и великодушно.Парты-галеры, зрачок директрисы.Наши крамольно сплетённые руки...Белые, в зелени мокрой, нарциссы.Свежесть грозы над соломой науки.

ЧУДО О САТУРНЕ

Сатурн привиделся зеленым –с настольною на небе лампой...Над клеверным волнистым склоном –зеленые глазища ламы.

Еще причудился прохладным, как утренняя речка летом.Из глины высверкнули ладнодва зимородка над рассветом.

Еще – его трава похожана школьный двор среди каникул,где сонный пес с простецкой рожейбеззлобно на мальчишку цыкал...

И вот, среди июля, что ли,пригреешься с лохматым дурнем. –И пусто, солнечно, и воля,и зелено, как на Сатурне!

141Живая планида моя

* * *Мелких куплю хризантем на продрогшем базаре,белых и жёлтых возьму за доступную цену.Глуше, темнее ноябрь. И в багряной гитаресмолк листопад, не простивший тумана измену.Вот уж и снег приходил. На асфальт до рассветасыпал колючею манной, сухою крупою.Отроду в долг не беру, не приму и совета,как зимовать-куковать да смиряться с собою,с исчезновением птиц на ограбленных ветках,с мутью во взоре торговцев, хороших и разных...

Коль и оставлю я что-то в коротких заметках –долгие льды и снега перегонов опасныхмеж А и В разбиенной на части отчизны,меж крепостями железолюбивой державы...Жменю цветов сам себе принесу – не для тризныза упокой, но для страсти, живой моложавой –стебель полынный размять и вдохнуть среди стужи...Выгнулась мёрзлая тьма от Яги до Солохи. –Вот и затеплю цветка золотник. И к тому же:крепнет созвучье речей о несдавшемся мужес речью об отроке, спасшемся в чертополохе...

* * *Слышишь, мелодию плавно и точно выводиттот, у кого это клеится, – лабух ли гений?Cлышишь, всегда недовольное время уходит?С шорохом прячется в ворох кленовый осенний...Чуешь ли? Это ведь трудное благо – услышатьдаже себя самого, даже кроткого брата.Дышит простуженно осень. А светит ли выжить –знает лишь очень большого умища палата.Рядом с палатою мер и весов, по соседствус будкой-киоском, с ларьком всенародно-всеядным,

рушатся с ходу на цель беспородные средства,свет разжижается в воздухе чёрном, бесплатном.Мокрых огней и промозглого вечера гаммавряд ли уступит в живучести золоту-сини.Темень ломая, в разломе царит панорама,магний дуги, магнетизм неопознанных линий.Это мелодию, дудку строгая, выводиткроткого отрока никелированый ножик,это иглу прямо в мышцу сердечную вводитскорая помощь созвучий, досель невозможных...

142 Сергей Шелковый

* * *Нет, времени тебе не обмануть. –У моря юность резвая искрится,а ты жуёшь премудрой жвачки суть,седая и нахмуренная птица.Теряют цель прицельные глаза,стрелою прежде бившие в десятку.И дразнит то, к чему уже нельзяпритронуться губами. Лишь вприглядку

ласкаешь ты, чужую и свою,размытую несчетными дождями,ту юность, на откосе, на краю,что надсмеялась будто бы над нами, –как, впрочем, и любая из богиньс надменной ослепительной улыбкой.И то «вернись» бормочешь ты, то «сгинь»...Уходит лето. И уже «аминь,да будет так» – шуршит папирус зыбкий.

* * *И вот, нарисованы розовым мэйлом,на сером асфальте взойдя поутру,цветы мои радостны, в общем и в целом,покуда я жив. И пока не умру.Но даже потом, когда звери гудронауже без меня утомятся дрожатьпод ливнем зимы, я вернусь потаённок тебе, голубиных дворов благодать.

К тебе, моя жизнь, – ощутить ещё чутчевишнёвые грешные губы твои.И вешним дождём из сиреневой тучипролиться, смывая все точки над «и».И видеть, как чей-то цветок-сновиденьетрепещет всё так же: «люби �м-не люби�м...»,а на тротуаре души моей тенипрописаны мэйлом – мелком голубым.

* * *Булыжная глушь – тупиков катакомбы,проулков тряпьё – заскорузлость извилин.Реклам допотопных квадраты и ромбы,лупатых часов металлический филин...Всё это – тот город, где странно и смутносновала твоя угловатая юность,любить не умея, взрослея подспудно,в батрацкой одежде бездомно сутулясь...

Но миру ненужные – небом любимы.С апрелем душа неизменно светлела.Как пряны весною фабричные дымы,как звонки стрижей быстротелые стрелы!Опять лиловела столетняя копоть,то яблоком пахло, то влагой фиалки.И новой листвы целомудренный коготьсветил потаённей, нежнее весталки.

И в воздухе веяло – вольно, раскольно.Дышалось так смело и разом тревожно,что двух разорённых церквей колокольнинад городом плоским парили безбожно.И в думы крылатое что-то входило.

* * *Порхает рыжий мотылёкв горячем воздухе июля.В миру ли он огонь возжёг,над грядкой лука во саду ли? –Наверное, и здесь, и там.Скорей всего – и днесь, и присно.Июльским полноцветным днями сам я предан бескорыстно.

И я лишь в дар отдать берусь,но не меняю на коврижкузнакомую мне наизустьванессы-огнекрылки книжку.Зной гуще, ближе файв-о-клок.И вот в окне моём, в контрсвете,порхает чёрный мотылёк.И резвым крыльям невдомёк,с кого взыскуется урок,по ком черны сполохи эти...

143Живая планида моя

* * *Где-то в полночи страшно пропело – взвыли встречные поезда. Показалось – на землю летела, небеса разрывая, звезда.

Ты лицо искажённое вытер – тихо... Лишь, отставая от нас, мчался поездом дальним Юпитер, перламутровый пристальный глаз.

Шёл громадой немой, без сирены, с тяжким грузом руды и угля. Здесь, внутри искривлённой Вселенной, лишь один пассажирский – Земля...

* * *Где улыбалась ты? Где мы встречалисьв то загорелое звонкое лето?Был зоопарк, как усадьбы участокпри небоскрёбе университета.Там, на задворках учёного зданья,негородские овражисты чащи,клики зверей, летунов щебетанья –млекопитающи, живородящи!

В сонном пруду – лебедей изобилье,тусклое золото мелочи рыбьей.Шатким мостком мы овраг проходили,заполонённый зелёною зыбью...Ласковоглазое юное летоптицей мелькнуло, не в силах вернуться.Только в чащобах смородины где-тоте же пичуги, что раньше, смеются...

Если случится – увижу сквозь буднитропы, где ты улыбалась когда-то, –пусто... У синей кондитерской будки –лишь школяры да в отгуле солдаты.Вспомню – покажется тоньше и чищемонстр носорожий, свояченник зебры,в серых, нечищенных век сапожищах,в лобных натёках воинственной лепры...

144 Сергей Шелковый

* * *Не больше часа в белом самолёте,не больше ночи в поезде зелёном –и вы, смутясь и торопясь, войдётетуда, где правят юности законы.Там вкус вина смешается и соли,и там повсюду будет привкус солнца.Лиловым ветром позабытой волиповеют с древних склонов колокольцы...

Была ладонь её солоновата,и горячи нетронутые губы.Спускалась ночь, почти что без заката,и лето шло стремительно на убыль.И юность к окончанию катилась.к подножью от вершины Аю-Дага.И всё прошло, забылось и простилось.И близко всё – каких-нибудь полшага...

Жизнь оказалась щедро, странно длинной –и ныне так же колко, как в семнадцать,обводом моря, лунною долиной,тропою кипарисной пробираться...И может быть, вы просто не умрёте,глотнув свободы над волнистым лоном. –Не больше часа в белом самолёте,не больше ночи в поезде зелёном...

* * *Подшит ли гурзуфским самшитом,сиренью ли здешнею пьян,сканирую взором промытымразмашистых гор дастархан.Цветёт первоцвет-самобранка,и снова – ни вычесть, ни счесть! –целует под сердце вакханка,веснянка – невеста и весть.

Флюидами раннего чуданапитана майская взвесь.И розовой веткой Иудаласкает прогретую жестьна крыше белёной лачугинад свежею синькою рам...Я всё за бровей твоих дуги,за радугу взора отдам!

Фонтанной пойдём, Пролетарскойвдоль пёстрых дворов, под уклон.Ведёт башмачок твой татарскийв козырный узорный полон.Ныряй же скорей, недотрога,и в душу, и в звонкий карман,пока не пропил всё Серёга,дружок-караим, Дамир-хан!

* * *Лето, лето, живая планида моя,населённая спелой-преспелой горячей травою!Я уже записал в золотые друзья муравьяи, о риске забыв, увлечен голубой стрекозою.А игрун, несуразно-изящный кузнечик-урод!Смехота, но почти что уронишь слезу умиленья:Как – без слуха, без голоса – ладно по струнам снуётэтот вывих певучий, скрипучее стихотворенье!

Так вот в мире большом всякий малый по-своему прав,без боязни ветрам отдавая дыхания звуки,бескорыстно вплетая слова в песнопения трав,ни обиды не ведая, ни самозванства-докуки...Так бы вечно дышать под просторами отчих небес,где цветные луга необманным лепечут приветом,да ещё за холмом веет речью древлянскою лес –родниковой водой и крушинным листом разогретым...

145Живая планида моя

* * *Въезжаешь в серый и туманный Крым,не в тот, куда козлёнком молодымврывался на чумазом тепловозе,когда, расплавлено, раскалено,пространства терпковатое виновтекало в губы разомлевшей розе...

Нет, все камбэки в прежние места –чем дальше, тем опасней. Неспростабормочется о тщетности усилий.Но, может, этот привкус, эту медьна языке, ты мог бы одолетьестественною чистотою стиля,

не вспоминая попусту про то,что в балагане, в цирке-шапито,хохочут, но тебя к себе не кличут...Зато у моря ярко-алый грузтатары продадут тебе – арбуз,чей сочный кус куда полней, чем вычет!

Средь кипарисов зяблики снуют.Две трети жизни помнимый уютгде обновлён, где напрочь покосился.Лишь море необманно. Как всегда,волна-невеста – страстно молода!И синий взор её не износился.

Нет, ужин свой не отдадим врагуи вновь сольёмся здесь, на берегу,в глотке багряном, в моложавой силе.А если б вы «зачем?» спросили – естьв ночах цикад «пленительная смесь»!Но вы меня об этом не спросили...

ПублицистикАДмитрий ДАРИН

РУССКИЙ ДЕМОСРУССКИЙ ДЕМОС

Количество и стремительность событий последних месяцев, меняющих лицо мира и отпечатывающихся не только на географической карте, но и в массовом сознании народов, прежде всего славянских, народов России, приводит страну к некому важнейшему ментальному рубежу. Что представляет из себя наш на-род сейчас, куда он смотрит, куда он скашивает взгляд и на что оглядывается?

СВОБОДАЗа кулисами одной из публицистических передач автор как-то услышал весь-

ма узнаваемый голос весьма узнаваемой либеральной дамы.– Говорите что хотите. Я за свободу!К сожалению, вся моя полемика с ней из этой передачи была вырезана. Сво-

бода слова оказалась совсем не светоносной – – в отличие от света она в России распространяется со скоростью звука и не во все стороны, а только в одну – – в сто-рону либерализма. А вопросы были несложные даже для либердамы – – они сво-дились к следующему: готовы ли вы терпеть сами то, что разрешаете под видом свободы другим. Кто-то мочится на Вечный огонь, вы считаете это актом свободы и считаете этот акт выше национальных святынь.

– Если мочиться будут у вас в подъезде?– А почему я должна отвечать за всю Россию?Если смертная казнь педофилам, ужесточение наказания пьяным водителям

за причинение смерти на дороге до пожизненного заключения спасет хоть одного ребенка (незадолго до этого перепивший выродок, врезавшись в остановку на Минской улице в Москве, отправил на небеса пятерых детей-сирот и двух вос-питателей), то почему вы против?

– Вероятность судебной ошибки может привести к казни невиновного. – А если это будет ваш ребенок?И снова:

147Русский демос

– Почему я и моя семья должны отвечать за всю страну?Какие-то три срамные девки устроили шабаш в Храме Христа Спасителя.

Оскорбили церковь, веру и миллионы православных. Память тысяч мучеников, принявших смерть на кресте и во имя Креста. Во имя чего они это сделали? Во имя свободы? Свободы чего? Свободы крестоповала? Вы призываете власти к гуманизму – – то есть не изолировать паскудниц (это слово вернее отражает суть этих существ женского пола, чем «кощунницы») от общества. Давайте для начала изолируем от эфира тех, кто их покрывает. То есть вас, мадам.

– А при чем здесь я?!Такой же паскудный телеканал опубликовал опрос – – не лучше ли было сдать

Ленинград вермахту, дабы избежать жертв блокады. В одной из моих групп я опубликовал ответный вопросник – – этим пиарасам нужно:

– зашить рот;– посадить на месяц на блокадную пайку;– выдать премиальные немецким пивом за смелость высказываний.

Ответы, к моему удивлению, распределились с большим отрывом в пользу второго варианта, хотя я сам предпочел бы первый. Ну, хоть за третий никто не отдал голоса, уже отрадно. Когда же я ознакомил защищающую этот болотно-до-ждевой канал дамочку с результатами данного опроса и предложил ей разделить эту участь, услышал в ответ привычное:

– Это их право на свободу слова, и я защищаю это право, а за их слова от-вечать не собираюсь.

Вся гнусавость либерализма в этом – – разрешить всё всем, чтобы разрешить всё в первую очередь себе. А ведь Платон еще заметил, что «...чрезмерная свобода...и для отдельного человека, и для государства оборачивается не чем иным, как чрезвычайным рабством». Добавлю: чем меньше ответственности за свободу хотят нести ее глашатаи, тем быстрее и незаметнее наступает рабство. Но почему эти люди участвуют в формировании общественного мнения и так ак-тивно влияют на него? Почему эта либеральная уже не пятая колонна, а пятый легион марширует из передачи в передачу, с канала на канал, почти не меняясь в составе? Ведь это не оппозиция, так необходимая для «проточности» власти, не гордые борцы за счастье народа... это люди без народа и без гордости. Известный нескольким поколениям россиян певец, из бывших протестных кумиров, не без издёвки умилялся единению нашего народа относительно воссоединения Крыма с Россией. Противник «российского империализма и милитаризма» с гордостью хотел обречь крымчан на истребление украинскими западенцами. Кто-то в пылу полемики предложил отобрать у него госнаграду – – орден «За заслуги перед От-чеством». Какая-то логика в этом есть – – предателей национальных интересов нужно чего-то лишать. И если не свободы, то Родины, если не Родины, то отли-чий. Но дело не в этом – – отобрать или нет, не отобрали, хотя сбор подписей за то, чтобы отобрать, до сих пор идет в Сети. А дело в том, почему он сам с гордостью не сдал этот орден государству? Государству, которое он так презирает? Государ-ству, которому, несмотря ни на что, доверяет народ? Причина та же – – либераст не отвечает за сказанное. А действовать они не умеют. Потому что любое действие – – это ограничение. И ответственность за это ограничение. Свобода – – это не просто право выбора. Это право выбора запрета. В первую очередь – – для себя. Поэтому и демократия – – не выборы, а спрос с избранных. Но все-таки – – в пер-вую очередь с себя. Либерализм же – – первобытно-общинная свобода, без спроса и охранительных ограничений. Именно такая дикая свобода взращивает фюреров,

148 Дмитрий Дарин

которым для установления каннибального режима требуется лишь свободное во-леизъявление. Так было в нацистской Германии, так же – – квазивыборным спо-собом – – утвердился киевский фюрер Порошенко. Это – – либерализм в высшей, то есть самой безответственной фазе своего развития, то, от чего профетически предостерегал еще Достоевский устами Шигалева: «Выходя из безграничной сво-боды, я заключаю безграничным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что, кроме моего разрешения общественной формулы, не может быть никакого».

Вот почему демократии западного разлива давно превратились в деспотии нового типа, едва прикрытые ширмами избирательных урн. И проблема уже не в том, что спросить с избранных нет никакой практической возможности. Не говоря уже о самых простых, самых «общечеловеческих» запретах на ложь и на кровь. Проблема в том, что желающие спросить превращаются в меньшинство поменьше сексуального. Ведь голосовать идут те, чьим сознанием управляет ме-дийная олигархия. И это уже даже не избирательное стадо, а избирательный планктон. И самый густой – – американский.

АМЕРИКА ueber alles! Поиск идеального или хотя бы оптимального государственного устройства за-

нимал лучшие умы с начала времен. Но такие занятия оказывались опасными при любом строе. Афины вполне демократическим способом свободного воле-изъявления казнили Сократа («за введение новых божеств и за развращение молодежи в новом духе»), позже изгнали Аристотеля – – ярого поборника демокра-тического же строя. Последующие автократии всех типов почему-то мыслить не препятствовали. В конце концов свободная от препятствий мысль французских просветителей привела к торжеству революционно-демократической гильотины. Разум отнял у веры право распоряжаться жизнью и смертью человека. Разум и только разум стал источником власти, моментально истребив питающую его религиозную мысль. «Раздави гадину»! – – кричал Вольтер в адрес церкви. Ра-зум истреблял предрассудки, к которым он свел веру, и заменял ее на идеоло-гию. В России с 1917 года уже коммунистическая идеология истребляла и разум и веру. Традиция была подхвачена и умножена Советской республикой. Те, кому повезло больше, наполнили собой «философские пароходы» (Бердяев, Ильин, Лосский и еще сотни лучших), кого-то расстреляли (Гумилев, Флоренский), кого-то уморили голодом (Розанов). Гонения на Русскую Православную Церковь стали крупнейшими и самыми долгими в ее истории со времен гонения на христиан во время правления Диоклетиана. Искать, промысливать и принимать в себя Бога в России стало смертельно опасно. Но сам факт свинцовой опасности указывает на невероятно высокий уровень поисков.

И только в одной заметной стране мира ничего не искали. Основная мысль, постулат общественного строя был раз и навсегда выражен в 1845 г. в так называ-емом Manifest Destiny американского демократа Джона О. Салливана. В термине, оправдывающем аннексию сопредельных территорий, но в стратегическом смысле устанавливающем за американской нацией статус нации прогресса, индивиду-альной свободы и всеобщего освобождения. Другими словами – – нации исключи-тельной (прямо по Торквиллю), призванной самим Творцом «освобождать» менее исключительные и не богоизбранные народы от «заблуждений» относительно собственного государственного устройства. Все предыдущие доктрины («Монро», «теория естественных границ») привели Соединенные Штаты к ложному осозна-нию судьбоносности своей нации, а последующие (политика открытых дверей – –

149Русский демос

«доктрина Хэя», «СССР как империя зла» Рейгана) вытекали из вышеупомяну-того «Предопределения судьбы».

Из «Манифеста судьбы» Джона Салливана: «Необъятное, безграничное бу-дущее станет эрой американского величия. В своем великолепном господстве над пространством и временем этой нации наций предначертано доказать всему человечеству превосходство божественных принципов; основать на зем-ле самый благородный храм, ко торый когда-либо был посвящен поклонению самым величественным идеа лам – – Священному и Истинному. Основанием этого храма будет полушарие, его крыша – – небесный свод, усыпанный мири-адами звезд, и его паствой – – Союз многих республик, охватывающий сотни счастливых миллионов, не называющих никого господином, а управляемых по божьему, естественному и нравственному праву равенства, законом брат-ства, мира и доброй воли».

И все последующие утверждения об исключительности американской нации, вплоть до недавнего, брошенного в этом году Обамой мировому сообществу на Ге-неральной ассамблее ООН, – – проистекают оттуда же. Мыслить – – значит сомне-ваться. В данном случае мыслить нет необходимости – – Америке предопределено самой судьбой (Творцом) воплощать и нести единственно верные принципы обще-ственного устройства. И в американском случае – – не инакомыслие ересь, а само мышление. То есть – – сомнение. И если во времена Салливана задача манифеста понималась как завоевание территорий «от океана до океана», то в нашем веке – – как управление всем миром, представляющим для Америки экономический инте-рес. И только в этом разрезе необходимо понимать происходящее в славянском мире сейчас.

«Доказать всему человечеству превосходство...» – – вот единственная и не-обсуждаемая, но не последняя доктрина Америки. «Божественные принципы» – – эту дымовую словесную завесу Соединенные Штаты давно развеяли пушечным огнем. Отсталое человечество, живущее восточнее Западной Европы и никак не желающее признавать превосходство американского образа жизни, должно быть переубеждено насильно. Или уничтожено.

«Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбе за права человека потерпел поражение, то это значит, что он был слишком легковесен и недостоин сохраниться как целое на земле. Вечно справедливое провидение уже заранее обрекло на гибель тех, кто не обнаружил достаточной готовности или способности бороться за продолжение своего существования.

Для трусливых народов нет места на земле». Это уже «Майн Кампф» Адольфа Гитлера, призывающего в союзники своей

«исключительной» нации то же «вечно справедливое провидение». Не по этой ли причине фюрер был избран человеком года (1938 г.) американским журна-лом «Тайм»? Это либеральное провидение говорит всему миру – – Америка ueber alles! И если Западная Европа, давно утратившая политическую самостоятель-ность и превратившаяся в лакейскую дяди Сэма, живет, давно забыв о своей культурной и исторической традиции, то народы восточнее отчего-то признавать исключительность Америки не спешат. В лакейской сытно кормят, это правда, но славянские народы даже во времена татарского нашествия сохраняли нацио-нальное достоинство, веру и культуру. Именно это обстоятельство позволило на-копить силы, собрать Русь заново и пережить невиданный реванш русского духа и русского оружия на Куликовом поле. «Богоизбранная» американская нация, собранная из эмигрантов, оторвавшихся от своих народов и от своей исторической

150 Дмитрий Дарин

культуры, сделала своей религией единственную и самую примитивную свобо-ду – – свободу торговли. Все инаковерующее, инакомыслящее и инакочувствую-щее – – объявляется злом.

А на зло идут крестовым походом. Цель похода – – мировое господство. Такая цель не только оправдывает любые средства, она их выбирает.

Из выступления президента США У. Тафта: «Это – – политика замены пуль долларами... Это – – откровенное стремление расширить торговлю Америки, причем безусловно предполагается, что правительство США должно оказы-вать всяческую возможную поддержку всем законным и полезным предпри-ятиям американцев за границей».

Вот что происходит сейчас в ближних пределах России. Никакая евроинтегра-ция, никакой газ на крови не сравнятся своей тактической мелкостью с основной стратегической задачей, сформулированной более ста лет назад будущим амери-канским президентом Вудро Вильсоном.

Из письма будущего президента США В. Вильсона (1902 г.): «Соединенные Штаты достигли полной зрелости, дни нашей изоляции миновали... Перед нами открывается новая эра, и, по-видимому, отныне только мы должны руководить миром».

Война на Юго-Востоке Украины – – это война на юго-западных рубежах России, так и только так это нужно понимать, и именно так это воспринимает подавляю-щее большинство россиян. Потому что культурологической границы между на-шими народами тогдашние элиты, развалившие советскую империю, установить так и не смогли. Теперь новые «руководители мира» разваливают нашу духовную общность, нашу духовную империю, оставшуюся не на карте, но в славянских сердцах.

ТЕЛЕКРАТИЯ ИЛИ МОЛЧАНИЕ ЦЫПЛЯТТо, что Америка в своем «провидческом избранничестве» катится куда-то не

туда, стало заметно прежде всего мыслящим американцам. Наверное, можно до-верять словам бывшего вице-президента США и Нобелевского лауреата 2007 года Альберта Гора: «Сегодня многим американцам кажется, что никогда в прошлом политический курс не строили столь упорно и последовательно на лжи вопреки массе опровергающих ее очевидных фактов. Растет число тех, кто во весь голос вопрошает: «Что произошло с нашей страной?». Все больше и больше людей пы-таются понять, почему наша демократия пошла в неверном направлении и как это можно исправить» (А.Гор «Атака на разум», изд. Амфора, 2008). Гор не был из-бран Президентом не столько по решению Верховного суда, утвердившего пере-счет голосов в штате Флорида в 2000 году, а потому что мог оказаться (и оказался) «еретиком», подвергнувшим сомнению основополагающую догму американской веры в «божественное предопределение» руководить миром. Имперские амбиции не просто дорого обходятся – – они обязывают к сверхзадаче. Эта мировая гео-историческая сверхзадача не видна и не ощутима сразу – – бытовым рассудком или мелким умозрением. Римская империя сама не осознавала, что призвана дать миру новую мировую религию, не возможную в узких государственных границах. Но Константин I Великий, допустивший эдиктом 313 года свободное вероисповедание христианства и сам принявший крещение перед кончиной, при-дал Римской империи ее окончательный смысл. (К слову замечу, что безбожники вандалы получили от своего вождя Гензериха дозволение грабить завоеванный

151Русский демос

Рим две недели. Примерно сорока годами ранее Аларих – – вождь обращенных уже в христианство вестготов – – дал на это всего лишь три дня, запретив вырезать гражданское население и грабить святыни апостолов Петра и Павла). Весь за-падно-европейский мир – – прямой наследник Римской империи в религии, языке и культуре. Наследник, если не промотавший, то выхолостивший в последних поколениях весь сакральный смысл своего наследства, имеющий свою высшую мировую культуру лишь в виде музейной памяти, а не в качестве основы для духовного развития, растворивший свободный аристократизм своих шедевров в продажном плебействе современных бесчисленных инсталляций, верлибров, сценических перверсий, пост- и перепостмодернизме нынешних постиндустри-альных времен. Наследник, усвоивший лишь бессильное генетическое презрение ко всему, лежащему за пределами романского мира, к «варварам».

Все эти бесчисленные «измы» – – культурная отрыжка перекормленного социу-ма, не более. Автор не так давно наблюдал взрослого туриста – – в шортах, с рюк-зачком за спиной, – – пересекавшего зал Сикстинской капеллы с телефоном у уха. Турист громко говорил на американском английском («простом, непочтительном и непарадном» – – по выражению известного американского (!) политолога и глав-реда еженедельника Newsweek International Фарида Закария), не замечая, как музейные служители тщетно призывали его сохранять тишину. На бессмертные фрески «Страшного суда» американский избиратель так и не взглянул, прошел, так сказать, транзитом через вечность на глазах у изумленной публики. Это – – иллюстрация отношения. Отношения человека новой империи к вассалам. Какой Микеланджело, у меня business?!

Гор дает интересную статистику. «Американцы смотрят телевизор в среднем по 4 часа 35 минут ежедневно – – на 90 минут больше, чем в других странах». За вы-четом сна и работы – – среднестатистический американец три четверти оставшейся жизни проводит у голубого – – уже во всех смыслах – – экрана. Молодежь – – еще больше. Никакие другие источники информации не забирают столько внимания в Америке – – даже интернет, который все чаще совмещается с телевизором. Со-ответственно высока и роль воздействия ТВ на массовое сознание. Теперь реаль-ность – – это то, что и как тебе показывают. А в социологическом плане, ты – – то, что ты смотришь. А поскольку телевидение, как и всё в Америке, живет ради прибыли, то оно вынуждено создавать спрос не только на товары, в том числе малонужные, но и на события в нужном аспекте. А в конечном итоге на само себя. Главное кредо американской журналистики: «Больше крови – – выше рейтинг». И дополняющий принцип: «если сюжет заставляет думать, он отвратителен». Все делается для того, чтобы «приклеить глаза зрителей к экрану» и обеспечить тем самым повышенный рейтинг, то есть доходы от рекламы. Действительно, какой еще Микеланджело? (Этот принцип с распространением «американской демокра-тии» становится всеобщим. В каком виде это может проявляться у нас – – читай мою статью «О пользе инквизиции» в книге «Русский лабиринт», изд. «Вече», 2013). Именно это дало основание Маршаллу Маклюэну * определить телевидение как «холодное» СМИ – – в противоположность печатным, «горячим», то есть разо-гревающим мозг читающего.

Воспитанные потребителями, американские граждане потребляют и телевиде-ние. Альберт Гор жалуется, что «мир телевидения делает недоступным для мил-лионов рядовых граждан участие в том, что принято называть общенациональ-

* Герберт Маршалл Маклюэн (1911-1980) – канадский социолог и культуролог, предтеча «элек-тронной эпохи» человечества.

152 Дмитрий Дарин

ным диалогом. ... Они слушают, но не могут высказаться... «Сообщество хорошо осведомленных граждан» столкнулось с опасностью превратиться в «фиктивную» аудиторию». А фиктивная аудитория имеет своим прямым и неизбежным след-ствием фиктивную демократию. По моему определению – – телекратию. И если от страха разум цепенеет у ягнят, то от «приклеивания» глаз к одному источни-ку – – у цыплят.

Именно такой оцепенелый разум американского плебса заставляет его верить всему, что скажут с экрана. В 2001 году опросы показали, что три четверти (ви-димо, это пропорция, определяющая всё в телекратии) американцев верят, что именно Саддам Хусейн виноват в терактах против Америки 11 сентября. Это мож-но было бы объяснить коллективным ужасом и эмоциональной необходимостью немедленно персонифицировать зло, но и через пять лет половина американского общества продолжает верить в вину Хусейна. Это не только потому, что амери-канцы «тупые». Это потому, что они уже не требуют никаких доказательств. Ведь если «сюжет заставляет думать, он отвратителен». Вот почему Президент Буш спокойно сказал своим «подданным»: «Не существует никакой разницы между «Аль-Каидой» и Саддамом». Ему была нужна война в Ираке, а американскому «people» не нужны были доказательства. Вот почему Буш продолжил Геббельса, обронив: «Видите ли, мой принцип таков: надо повторять одно и то же снова, и снова, и снова, пока истина не дойдет, – – «бомбардировать» народ пропагандой». И уже неудивительно, что тот же Буш провозгласил через несколько дней после 11-го сентября: его «ответственность перед историей» заключается в «избавлении мира от зла».

И это – – новая американская доктрина. Не только доказать всему миру амери-канское бройлерное превосходство, но избавить мир от недоцыплят. От зла.

РОССИЯ КАК «МИРОВОЕ ЗЛО»Когда автор говорит «Россия», конечно же, имеется в виду триединый – – как

Божья Троица – – народ России, Украины и Беларуси. Границы, как хорошо всем нам известно, проведены по карте, а не по сердцам. Это не просто границы, а границы «Империи зла». Для непомнящих своего идейного родства либерастов напомню: «Империя зла» (англ. Evilempire) – – литературное выражение, став-шее политическим клише благодаря президенту США Рональду Рейгану. В своем выступлении перед Национальной ассоциацией евангелистов США во Флориде 8 марта 1983 г. Рейган назвал Советский Союз «Империей зла» (а также «центром Зла в современном мире»). Но вот «аморальный» советский режим отошел в бур-ное прошлое, а зло по границам Советского Союза никуда не делось. Именно так нужно понимать современную глобальную политику Америки: «избавление мира от зла» происходит сейчас на Юго-Востоке Украины, причем самым кардиналь-ным образом – – вместе с его носителями – – мирными жителями и детьми. Саму Россию как очевидный «центр зла» трогать пока боятся – – жива подкожная память Карибского кризиса (уже за одно это можно благодарить Генсека Хрущева). Но все-таки прошедшие десятилетия и технологические изменения привнесли в так-тику борьбы новые приемы. Какие-то невнятные санкции – – всего лишь дымовая завеса. Главная задача – – втянуть Россию в официальные боевые действия, чтобы перенести войну на российскую территорию – – Крым в первую очередь. В этом аспекте Правый сектор, сжигающий «обливших самих себя» одесских граждан, «самих себя загнавших» в Дом профсоюзов, превратится в бройлерном сознании американской «нации» (и западно-европейских цыплят) в доблестных партизан, а Ярош – – в современного Че Гевару. Порошенко же будет представлен в массовом

153Русский демос

сознании «собирателем» украинских земель и даже украинского народа. Вторым Мазепой.

«Грозы не чуя между тем,Неужасаемый ничем,Мазепа козни продолжает.С ним полномощный езуитМятеж народный учреждаетИ шаткой трон ему сулит.Во тьме ночной они как ворыВедут свои переговоры».

(А.С. Пушкин, «Полтава»)

А ведь похож. Этакий украинский герой американского «крестового похода» против зла (по выражению Буша о войне в Ираке) и иезуитка из Евросоюза. И не нужно удивляться, что пресс-курица из американской администрации называет беженцев туристами в Ростовскую область, массово приезжающими любовать-ся горными (!) видами. Ополчение – – это, конечно же, террористы, насильно за-ставляющие гибнущее под бомбежками мирное население им помогать. Жертвы геноцида – – «побочный эффект», «ошибка пилота», нисколько не отменяющие священную американскую миссию.

ИЗ ДЕКЛАРАЦИИ НЕЗАВИСИМОСТИ США (4 июля 1776 г.): «История правления ныне царствующего короля Великобритании – – это набор бесчислен-ных несправедливостей и насилий, непосредственной целью которых является установление неограниченного деспотизма. Для подтверждения сказанного выше представляем на беспристрастный суд всего человечества следующие факты.

...........Он подстрекал нас к внутренним мятежам и пытался натравливать на

жителей наших пограничных земель безжалостных дикарей-индейцев, чьи признанные правила ведения войны сводятся к уничтожению людей, независи-мо от возраста, пола и семейного положения».

Ничего не напоминает? Замените английского короля Георга III на американ-ского президента Обаму I, «безжалостных дикарей-индейцев» на «безжалостных дикарей-правосеков» – – и история повторяется практически дословно на наших глазах. В прямом смысле и в прямом эфире. И вопреки крылатому выражению – – как трагедия. Чего удивляться, что Новороссия приняла свою декларацию о не-зависимости? Все следует одной и той же социальной логике народов. Народов, не превратившихся в цыплят. Не управляемых по телевидению. Не желающих жить по-американски. Просто – – желающих жить. Такие народы – – это зло для За-пада. Ведь «либо вы с нами, либо вы против нас». Это уже не только новозаветное выражение. И не революционный лозунг советской республики. Это выражение Джорджа Буша, датированное ноябрём 2001 года.

В этой связи крайней наивностью отдают слова, написанные упомянутым уже Фаридом Закария в его книге «Постамериканский мир будущего» (по утвержде-нию издателей – – любимой книге Барака Обамы): «Национализм всегда приводил американцев в недоумение. Когда Соединенные Штаты влезали в какие-то кон-фликты за рубежом, они искренне считали, что пытаются помочь другим странам стать лучше. Реакция же народов – – от Филиппин и Гаити до Вьетнама и Ира-ка – – на усилия США заставала американцев врасплох. Гордость американцев

154 Дмитрий Дарин

за свою страну совершенно оправдана – – мы называем ее патриотизмом, – – но при этом американцы искренне удивляются, что другие люди гордятся собственными странами».

А страна, объединяющая множество гордящихся ею народов – – поверх ново-дельных политических границ, страна, скрепляющая их единой верой, единой культурой и тысячелетней историей, страна-надёжа, страна по имени Россия – – это не просто «мировое зло». Это его первопричина и последний оплот. И этим званием наша Родина может гордиться. Как бы ни удивлялись этому одноко-лейные американские патриоты. Потому что мы и только мы можем встать на пути «бройлерной империи», империи потребления, империи наживы как мечты, империи нового либерального фашизма, признающей только одну свободу – – сво-боду денег. И эта свобода выражается в новом кредо: кто не под нами, тот против нас! Барская усадьба на Капитолийском холме и крепостные деревеньки, разбросанные по всему миру под малозначащими в эпоху потребления уста-ревающими историческими названиями, применяемыми больше для удобства речи: Афганистан, Ливия, Ирак, Украина, какая-то Россия. Демократия не имеет гражданства, потребление уничтожает границы. Родины нет – – есть стандарты. Фамилия в паспорте значит меньше, чем на кредитной карте. И если Соединен-ные Штаты Европы давно стали американской лакейской, то остальным нет места уже и там. В лакейской сытно кормят, конечно, но и за холуями нужен присмотр. Сотни военных баз на территории «союзников», беспардонная прослушка лиде-ров виртуально суверенных стран, ну а в новых «деревнях» – – прямое назначение американской родни в наблюдательные советы структурообразующих газовых предприятий. Остальным – – чистить американские сапоги и кланяться проезжа-ющим хозяевам вдоль дороги. Кто не желает ломать шапку – – берутся в укра-инском случае в прицел ирокезами из Правого сектора. «Карфаген должен быть разрушен», – – в каждой своей речи восклицал Марк Катон-старший. Карфаген да позже парфяне были единственными империями, не подчинившимися рим-скому диктату. Сейчас происходит что-то похожее. Внешняя общность режимов (избирательное право, парламент, президент), как и внешняя рабовладельческая общность, древних империй никак не мешала войне на уничтожение. Хозяин в мировом доме должен быть только один. Эта древняя психология претворяется в жизнь современными методами. России необходимо осознавать – – мы для Запада тот самый Карфаген, который должен быть разрушен. И Украина – – это «проб-ник» новой Пунической войны. В прицеле – – Россия и только Россия. Потому что это единственная страна, которая сама Рим. Третий. А четвертому – – не бывать!

НАРОДА что народ? Российский народ уже давно не безмолвствует. Хотя, слыша

современную «родную речь», уже хочется, чтобы немного побезмолвствовал за учебником русского языка. Язык – – самое действенное национальное оружие защиты. Язык падает первой жертвой запрета на национальную принадлежность, на отличительность от безликого и универсального эсперанто мировой торговли. Именно язык преследуется и истребляется, ставится вне закона – – когда хотят истребить и поставить вне закона целый народ, хранящий свои традиции. Потому что язык – – тот мост, перебрасывающий через века культуру и – – самое главное – – гордость исторической традиции, которая не дает единому народу распасться по времени по поколениям, не только мало связанным друг с другом, но даже в чем-то противостоящим друг другу в связи с разными, иногда противоположными политическими условиями. Распад нации, расы как качественного понятия на

155Русский демос

«простую агломерацию индивидов без всякой связности», говоря словами Гюста-ва Лебона, происходит «по мере прогрессивного исчезновения идеала». Именно идеалы, путь к ним и их защита, когда человек встает на край нравственного выбора, и есть начинка великой русской культуры. И гибнет идеал вместе с куль-турой. А начинается эта «культурная гангрена» с разрыва поколений, подрыва языкового моста народа с начала его истории. И потому не будет преувеличением сказать, что национальный язык – – конечно, сохраненный в чистоте, очищенный от нецензурной грязи и кухонных крошек, – – имеет литургическое значение. Вот почему русский язык на европеизированной Украине подвергается едва ли не религиозным гонениям. Потому что люди без общего языка не способны оказать сопротивление, поскольку нет признаков организации. Нет идеала. Нет святынь. А у нашего народа их осталось только три: ВЕРА, КУЛЬТУРА, ПОБЕДА*.

И триумфальной аркой на этих трех столпах русской нации – – необъятный, ве-ликолепный, резной, великий русский язык. И никакие внешние победы – – Крым, Олимпиада – – не удержатся в сознании, не выполнят своей объединяющей миссии без преодоления чудовищного разложения, мало представимой еще пару десят-ков лет назад культурной, нет, культорологической деградации русского демоса. И что делает наше государство? Сначала стараниями образовательного мини-стра Фурсенко (Фурсенки – – по-демократически) упрощает и опрощает «великий и могучий» до уровня американских твиттов и уже совершенно последовательно несколькими годами позже снижает образовательные требования по русскому языку. Так проще учиться – – объясняют в Минообразовании. Не снизим – – будет социальный взрыв, никто не получит аттестатов. По соседству русский язык запрещают, а мы его травим сами, да еще «во благо» народа. Чтоб народу было проще жить. И чиновникам проще управлять. Учить – – оно сложнее. Учиться еще сложнее. Проще потреблять комиксную жвачку и такую же комиксную теле-продукцию. Но государство существует не для упрощения, а для улучшения. Освальд Шпенглер выразил это максимально ёмко: «... все же эта бесформенная и безграничная власть содержит в себе задачу неустанного попечения об этом мире, являющего собой противоположность всем интересам в эпоху господства денег и требующего высокого чувства чести и долга». Развитое – – для сохранения лучшего и лучших. Высокоразвитое – – для цивилизационного прогресса. Так по-чему же, отстаивая интересы русской цивилизации за рубежом, государство со-знательно подрывает интересы русской цивилизации, или «русского мира» – – но-вомодного выражения, с легкой руки Президента Путина, – – внутри, без блокады, гонений и войны? Не противостоит, шпенглеровскими словами, частным корыст-

* Не могу не привести здесь воспоминание одного из самых обычных пользователей инета – настоящего гражданина России:

«22 июня 1941 года — одна из скорбных дат в истории России — начало Великой Отече-ственной войны. Однажды мой отец высказал пронзительную и страшную мысль: «В главном параде в честь Дня Победы 24 июня 1945 года участвовало десять тысяч солдат и офицеров армий и фронтов. Прохождение парадных «коробок» войск продолжалось тридцать минут. И знаешь, о чем я подумал? За четыре года войны потери нашей армии составили почти девять миллионов убитых. И каждый из них, отдавших Победе самое драгоценное – жизнь, достоин того, чтобы пройти в том парадном строю по Красной площади. Так вот, если всех погибших поставить в парадный строй, то эти «коробки» шли бы через Красную площадь девятнадцать суток…» И я вдруг, как наяву, представил этот парад. Парадные «коробки» двадцать на десять. Сто двадцать шагов в минуту. В обмотках и сапогах, шинелях, «комбезах» и телогрейках, в пи-лотках, ушанках, «буденовках», касках, бескозырках, фуражках. И девятнадцать дней и ночей через Красную площадь шел бы этот непрерывный поток павших батальонов, полков, дивизий. Парад героев, парад победителей. Задумайтесь! Девятнадцать дней!.. В. Шурыгин».

156 Дмитрий Дарин

ным интересам? Не являет системного попечения и должной заботы о «русском мире» внутри самого русского мира. Или все-таки война есть?

Автор как-то получил в ЖЖ очень показательную реплику в ответ на статью «О пользе инквизиции». Даже не реплику – – развернутый программный пост. Озаглавлен он был так: «Чем больше у человека святого, тем больше он сволочь». Недоумение от такого заглавия сменилось мрачным пониманием обоснования. Автор поста утверждал, что только потребитель, заботящийся исключительно о сытой и благополучной жизни, не несет зло в этот мир. Любой отстаивающий свои идеалы или идеи рано или поздно будет вынужден прибегать к насилию ради их защиты. Поэтому – – чем меньше святынь, тем гуманней общество. А гу-манней – – значит, свободней. И таких как он, равнодушно взирающих за кружкой вкусного пива на оскорбление или попирание святынь народа, – – подавляющее большинство. И в этом – – их главный плод свободы. Свободы зла, свободы распада, свободы исключительно частной и никак не отвечающей за свои последствия. Вот за что идет война внутри России. За святыни. За те самые три, выдержавшие все внешние испытания и подвергающиеся с попустительства государства самому страшному – – внутреннему гражданскому игнору, осмеянию и опрощению. Война идет за само существование народа как демоса, как нации. Война за недопуще-ние оплебеивания русского демоса, за недопущение распыления его в «потреби-тельский планктон», его рассыпания на лебоновских «индивидов», проживающих не в великой стране, а на большой территории. И против трех главных русских святынь применяются также три основных оружия. Их можно сгруппировать под аббревиатурой ССС: Секс, Смех, Страх.

ВЕЛИКАЯ РУССКАЯ СТЕНАИзвестный российский филолог и философ Сергей Кара-Мурза в очень инте-

ресной книге «Матрица “Россия”» пишет: «Это состояние нашего общества, бу-дучи и причиной, и следствием распада («демонтажа») народа, я считаю одной из главных угроз самому существованию России как целостной страны и культуры».*

Трудно не согласиться с утверждением, ставшим только злободневнее за семь лет с момента опубликования. Демонтаж проводится по тем же чертежам, что и монтаж, только в обратном порядке. И в том случае, когда это дешевле, чем просто взорвать. Взорвать Россию не удалось и уже не удастся, если только со всем миром. Любые попытки внешнего публичного давления всегда имеют в на-шей стране один нежелаемый для оказывающего такое давление эффект – – кон-солидацию народа. Автор удивленно обрадовался фразе женщины с Крымского стенда на книжной ярмарке – – еще до референдума крымчан. На вопрос – – как у вас в селах сейчас, мирно ли, обходится ли без провокаций, эта писательница, да и все, кто стоял у стенда, в один голос заверили: «да... тревожно, но вместе с хлопцами на окраинах станиц патрулируют наши чеченцы». Это прозвучало не в насмешку (в нашем народе не зажил шрам от двух чеченских кампаний), а естественно, как будто иначе и быть не может. Так и не может. Россия в опас-ности немедленно возобновляет лучшие качества своего демоса, хранящегося в генетической памяти.

И здесь нас подстерегает самая сложная, самая болезненная, многопослед-ственная и вместе с тем поначалу незаметная, как радиация, проблема. Это со-хранение лучших качеств нации. Автору очень сложно себе представить, как это возможно при демократии, самую сущность которой лучше всех выразил

* Сергей Кара-Мурза, «Матрица “Россия”», Алгоритм-книга, 2007.

157Русский демос

один из самых авторитетных её поборников, а именно Аристотель: «...основное начало демократического права состоит в том, что равенство осуществляется в ко-личественном отношении, а не на основании достоинства». Лучшие качества на-ции собирались, «монтировались» тысячелетней аристократической* историей России, куда, как ни странно, нужно отнести и догорбачевский период советской власти. Не по идеологии, не по знати, а по методу отбора людей. Как заметил еще киник Антисфен: «Государство погибает тогда, когда перестает отличать дурных от хороших». Это же отмечал и Николай Бердяев: «Монархия падает, когда она подбирает вокруг себя худших», и Иван Ильин, когда писал, что «...государству дается власть и авторитет; предоставляется возможность воспитания и отбора лучших людей». Любая недемократическая власть это знает – – «кадры решают всё»! Демократическая же не может осуществлять реального «попечения», потому что «попечение» – – это ограничение свободы, поставленной во главу самого госу-дарства. И что полезно, а что вредно народу – – решает уже не государство, а кто-то другой, частный, не имеющий к нации отношения. Вот почему раздувается «мировой пожар демократии». Не из-за народовластия – – что всегда виртуально. Не из-за справедливости бытия – – что всегда ирреально. А из-за неспособности демократического строя отбирать лучших людей. Отбирать на «основании до-стоинства». Говоря современным языком (и языком Шпенглера) – – способным преследовать общенациональные цели в противоположность денежным интересам и «с высоким чувством чести и долга». Потому что «честь и долг» – – это досто-инства, не могущие быть основой демократии. Именно поэтому демократический строй не отбирает, а убирает лучших людей. Кого – – смертной казнью (Сократ), кого – – изгнанием за границу (Аристотель), кого изгнанием внутри границ – – из печатной литературы и СМИ. Торжествует принцип управления, выраженный в наглядном совете Фрасибулу тирана Коринфа и одного из семи древних мудре-цов Периандра – – срезать с поля выступающие колоски пшеницы (Аристотель, «Политика»). Вот почему в стране языковая (и как прямое следствие – – культур-ная) деградация: происходит сознательное срезание вершков. Качество культуры (достоинство) не только лишнее – – оно мешает. Мешает масскульту – – то есть не качественному, а узнаваемому («в количественном отношении») продукту. Куль-тура – – листья на стволе национального исторического древа. Культура, находя-щая свое выражение прежде всего в языке, питающая им национальные корни, как живительной влагой, являет собой способ, примеры и традицию лучших людей всех поколений. Вот почему либеральная интеллигенция обкладывает этот древо хворостом масскульта. Как говорилось выше, масскульт, «бессмысленный и беспощадный», стоит на трех китах – – Смех, Страх и Секс. Всё это в природе че-ловека, но в первобытной, начальной, стадной. И либеральные ССС-вцы, ссылаясь на «свободу», «толерантность», «общечеловеческие ценности», вовсю скармливают россиянам лицензированную, даже не собственного производства, масскультовую тухлятину. И то – – привыкши к отрубям, кто же потянется за ананасами? Бес-смысленно упоминать бесчисленные «проекты», шоу, передачи, слепленные в ос-новном по американским чертежам. Ведь «если сюжет заставляет думать – – он отвратителен»! Тем самым осуществляется прямое и воинственное оплебеивание русской нации. Отбор лучших среди сознательного плебейства невозможен, ибо «чем больше у человека святого, тем больше он сволочь».

Но в иссушающий костер подкладывают дровишки и покрупнее. Для еще не окончательно поглупевших предлагаются «культпродукты», продукты ложной

* Лучший – в прямом переводе с др.-греческого (ἄριστος – лучший, мудрейший).

158 Дмитрий Дарин

культуры с той же развлекательной, атрофирующей мышление и сердечное чув-ство начинкой. На сцене Большого театра творится какая-то либеральная вакха-налия с обнаженкой (как и на многих европейских сценах теперь), на театраль-ных подмостках оголяют актрис, выражающих по начальному замыслу величие любви (Ленком, «Юнона и Авось»), и актриса вместе со знаменитым режиссером считают это «подвигом» (автор сам видел и спектакль в новой, с позволения ска-зать, редакции, и телеинтервью с этой актрисой), демократическому потребителю скармливаются бесчисленные инсталляции (типа Льва Толстого в голубином по-мете), перфомансы и прочий культурный фастфуд. Это не просто нравственный «холестерин», это ведет к ожирению души и как следствие – – к искривлению исто-рическо-нравственного позвоночника нации. Недаром голливудские продюсеры требовали от режиссеров фильма «Ермак» хэппи-энда и задействования Швар-ценнегера в главной роли. «Ермак погиб в исторической реальности», – – аргумен-тируют наши. «Ваша реальность (читай – – история) не имеет значения», – – отве-чают культглобалисты, – – «не будет нашей суперзвезды и, главное, хэппи-энда, сто миллионов американских домохозяек не купят билеты на это кино». Амери-канская кухарка управляет уже не государством – – она хочет управлять миром!

Не дай Бог увидеть русский масскульт – – «бессмысленный и беспощадный». Но он не претендует на высокое – – и потому не так опасен, как демократическая куль-тура, пытающаяся оплебеить искусство, выхолостить любое достоинство в угоду такому понятному и простому количеству. Не только в сценическом – – в самом общем и распространенном смысле. Сводящая спектакль – – к стриптизу, опе-ру – – к борделю, знания – – к тестам, литературу – – к детективам, журналистику – – к сплетням, протест – – к похабщине. Низводящая Божественное начало к вульгар-ному интертейменту. Конечно, артисту нужно на что-то жить, режиссеру нужен аншлаг или лучше Оскар, литератору – – тираж, а лучше Госпремия (хотя в наших кругах есть и люди, собиравшие подписи на выдвижение себя в Нобелевские лау-реаты), издателю – – прибыль, а значит, тот же тираж безотносительно к содержа-нию, и так до замыкания круга. Конечно, всем нужно есть, у всех семьи, каждый зарабатывает как может – – все худшее в мире базируется на оправданиях такого рода. Не мне судить – – делайте что хотите, но не называйте это искусством. Я не встречал в культурологической литературе цитируемых стенаний и жалоб на жизнь Джотто, Леонардо или того же Микеланджело. Искусство – – это служе-ние. То, что делаете вы, – – это, перефразируя Гете, «мануфактур-искусство». Го-воря современным языком – – культурные продукты. Для людей с ограниченными умственными возможностями!

Тысячу и один раз прав был Иван Ильин, сказавший об этих «культпродук-тах»: «Вот почему культура без любви есть пустое и мертвое понятие, мнимая культура или прямое лицемерие. И путь этот есть обреченный путь».* И путь непротивления этой «культурной» экспансии тоже есть ложный путь – – добавлю уже от себя, ибо непресекающий зло умножает его.

Автор полагает, что самая действенная уловка дьявола – – совсем не в том, чтобы убедить потребительских «агнцев», что его нет. Не все поверят, да и без него скучно. И уж коли Сатана зло, то зло системное и последовательное. Если в сознании массы нет идеи Сатаны, такую массу нельзя мобилизовать против массы, в которой живет идея Бога, пусть даже в подсознании. Поэтому дьявол пользуется привычным и оттого самым действенным способом – – объявляет злом тех, кто ему мешает. Не зря его кличут Лукавым. И не так уж был далек от исти-

* Иван Ильин, «Путь духовного обновления».

159Русский демос

ны покойный президент Венесуэлы Уго Чавес, заявивший с трибуны ООН в 2009 году, что с этой трибуны после выступления главного борца «с мировым злом» американского президента Буша «до сих пор пахнет серой». Но как сопротивлять-ся злу, не переняв его черты, и не заразиться им? Как учил Апостол Павел: «Ибо мы, ходя во плоти, не по плоти воинствуем» (2-е Послание к коринфянам). Нужен ли для победы над Драконом другой Дракон?

Автор убежден, что нет, поскольку стремление охранить свой народ и свою страну – – цель, определяющая благородные и даже жертвенные средства. Зло внутреннее невозможно победить ни добром, ибо они противоположны, ни внеш-ним злом, ибо они дополнятся. Зло внутреннее как нравственную привычку, как сердечный уклад нельзя изжить, ибо правильно заметил Ницше – – «ложные цен-ности невозможно истребить с помощью аргументов». Поэтому добро не может победить зло в лоб, но оно в состоянии его вытеснить. Дракон кормится сорняка-ми? – – выполоть сорняк! Разбойники живут в лесах? – – вырубить джунгли! Пожар уничтожает посевы? – – окопать поля! Вот какого попечения мы ждем от нашего го-сударства и нашего Президента во внутренней политике. Если угодно, нам нужно внутреннее ежеминутное воссоединение с нашей культурной и исторической гор-достью! Каждый вернувшийся в национальное осознание – – это маленький Крым.

А для этого нужно построить невидимую, но не виртуальную, а очень реальную Великую Русскую Стену. Культперекоп. Они воспитывают в нас плотскость – – мы будем воспитывать в себе русскость! Одновременно вычистив авгиевы ко-нюшни либеральных СМИ. Не примитивные глушилки, хотя они делали свое дело в свое время. Не фильтр, нет. Настоящую Стену Духа с зубцами и бойни-цами. Пора, очень давно пора перестать оправдываться перед теми, кто заносит гнилостную идею всепотребления в душу русского народа. Кто подменяет наш предмет достоинства на мошну. Кто подменяет в нас систему ценностей на си-стему ценников. Кто делает Россию виноватой в глазах уже зараженного мира. Охранить наш урожай от сорняков за Стеной и отогнать крыс от неё. И наконец-то забить широкой русской сосновой доской окно в Гейропу. Крест-накрест.

ОКНО В ГЕЙРОПУОдин из крупнейших русских мыслителей-славянофилов 19-го века Алексей

Хомяков не зря заметил, что «Россия пробуждает худшие чувства у европей-цев».

«Трудно объяснить чувства в западных народах, которые развили у себя столько семян добра и подвинули так человечество по путям разумного про-свещения. Европа не раз показывала сочувствие даже с племенами дикими, со-вершенно чуждыми ей и несвязанными с ней никакими связями кровного или духовного родства. Конечно, в этом сочувствии высказывалось все-таки какое-то презрение, какая-то аристократическая гордость крови или, лучше сказать, кожи; конечно, европеец, вечно толкующий о человечестве, никогда не доходил вполне до идеи человека; но все-таки хоть изредка высказывалось сочувствие и какая-то способность к любви. Странно, что Россия одна имеет как будто привилегию пробуждать худшие чувства европейского сердца (курсив мой)». («Мнение ино-странцев о русских», «Москвитянин», 1845).

Теперь уже не странно. Вольтеровский разум, не одухотворенный верой, за-плесневел и опошлился в безответственном либерализме и выродился в бытовой рассудок. В эдакий фронесис (по Аристотелю), опасливо завидующий людям, не-сущим в себе нравственную память, нравственный стандарт, код, одухотворенный православной верой и закрепленный в русской литературе. Примитивная ме-

160 Дмитрий Дарин

щанская бюргерская зависть к высшему нравственному стандарту. Позволю себе уточнить мысль Хомякова исходя из ситуации 21-го века. Россия вызывает худ-шие чувства европейского не сердца, а какой-то рассудочной пищеварительной железы. Не поручусь, конечно, но мне кажется, именно это имел в виду Тютчев в своём знаменитом: «Напрасный труд, – – нет, их не вразумишь, // Чем либе-ральней, тем они пошлее. // Цивилизация – – для них фетиш, // Но не доступна им её идея» (1867 г.). Они свели цивилизацию к комфорту, к 5-му Айфону и к пя-той точке G. А мы понимаем цивилизацию как ответственность за сохранение ценностей человечества. А ответственность – – это запреты и самозапреты... это так антилиберально. Вот почему я объявляю либерализм нравственной чумой 21-го века. Только вместо крыс ее разносят пидорасы. Разносят с пеной между зубов, внедряя в сознание так называемую «толерантность» – – то есть терпимое отношение к ним, к их пропаганде, к однополым бракам и, что хуже всего, к усы-новлению нормальных детей в таких браках. Толерантность – – это не терпимость, как показывает онлайн-словарь. Толерантность – – это равнодушие. А «равноду-шие – – престол сатаны», нельзя не согласиться с Гарсией Лоркой. Снова запахло серой. И недаром. Требовавшие толерантности после её получения стали требо-вать равноправия. После узаконивания в Гейропе стали требовать привилегий. И по линии «С» – – секс – – это одно из главных направлений демонтажа российской нации.

Отношение к секс-меньшинствам стало уже лакмусовой бумажкой российского общества. Как сто лет назад – – еврейский вопрос, еще веком ранее – – женский. Ду-ховные западенцы уже давно проявились бумажкой голубого – – и неумолимо по-следовательно – – зеленого цвета. «Нужно уважать европейский выбор», – – заявил «король» российской попсы после победы какого-то странного существа на Евро-видении. А почему? Почему я, русский человек, должен уважать мнение людей, толерантных к тем, кто вызывает у меня рвотный инстинкт? Тем, кто не выиграл у нас ни одной войны, чьи женщины с радостью служили в немецких солдатских борделях времен Второй мировой, кто узаконил богопротивные эвтаназию, нарко-тики и однополые союзы? Кто перестал различать мужчин от женщин, посягнув на основу всей человеческой цивилизации? Кто юридически отменяет понятия «отец» и «мать» в угоду «ранимым» либерастическим однополым нумерованным родителям?

С Великой Русской Стены мы должны пускать публичные стрелы презрения не только в этих либеральных уродов. Но и в предателей русского духа, духовно (и не только) продажных западенцев. Илья Эренбург писал, когда решалась судь-ба страны: «Убей немца!» Сейчас она решается тоже, хотя другим, «толерантным» способом. И я пишу: «Опусти пидораса!» Это лозунг, это стрела, и у каждого сто-ящего на Стене должен быть колчан таких стрел. Эта статья – – их оперение. По-печение государства должно состоять в создании нетерпимого отношения – – нет, не к секс-меньшинствам, в конце концов, секс – – частное дело. А к тем, кто тем или иным способом пропагандирует их активность в ущерб здоровому пока еще большинству. Кто призывает к легализации их браков, кто дает им эфиры и кто вообще их публично упоминает, ласково укрывая эвфемизмами («гей», «голубой», «розовая» и пр.). Лиши Дракона сорняков – – выполи их из российского эфира! Лозунг «ОПУСТИ ПИДОРАСА!» должен заменить призыв к «толерантности». Не подавайте руки, не покупайте билеты на их концерты, игнорируйте порок – – будь-те людьми и гражданами ВЕЛИКОЙ страны! Разврат, терпимый, а значит, по-ощряемый обществом, – – противоположность, а значит, гибель величия. Римская империя пала от варварского меча не потому, что он был острее римского, а пото-

161Русский демос

му что дух варваров оказался острее римского. Рим сгубила свобода порока – – ибо либеральная свобода всегда думает только о сегодняшнем дне. Реклама товара «живи здесь и сейчас» диктует рекламу жизненного устройства. Если Россия хочет быть воистину Третьим Римом, то есть империей духа, она должна создать нетерпимую гражданскую обстановку вокруг тех, кто своей фекальной «свободой» размывает культурный грунт, в который врыты наши столпы, отравляет куль-турный чернозем, на котором произрастают удивительные цветы отечественного искусства. Пусть ассенизаторы с «западной душой», как выразился о своей один матерый интервьюер с Первого канала, покидают первые, вторые и сотые каналы и перемещаются в канализации. Или на дорогой их душам Запад. В России им должно стать вредно находиться и трудно дышать.

Америка, возомнившая себя «мировым злоборцем», вместе с европейскими «кончитами» вводит экономические санкции против России? Даёшь игнор аме-риканской и европейской продукции, прежде всего – – культтоварам: кино, теле-программам, сериалам! Всё, что произведено по западной лицензии, – – обложить культурной рентой: не менее десятины для отечественного кино (и телепроиз-водства, как, кстати, давно заведено в самой «культурной» гейпублике – – Фран-ции: 60% передач должно быть европейского производства, половина из них – – на французском языке). Чтобы не было «задней» сверхприбыли. А «толерантный» игнор заменит погромы кинотеатров. Не ешь тухлятину с экрана – – отравишь сердце! Более того, необходимо предупреждение – – наподобие предупреждения о сценах насилия или – – с недавнего времени – – табакокурения. Предупреждение такого типа: «Данный фильм (сериал, шоу, программа) сделан по лицензии США (Евросоюза, Голливуда). Рассчитан на культурный уровень домохозяек и детей младшего школьного возраста США». А лучше, как автор уже говорил выше, – – «для людей с ограниченными умственными возможностями». (Чего так счастливо избежал фильм «Ермак», ставший примером настоящего русского кино). Нынеш-ний министр культуры России г-н Мединский в своей книге «Мифы о России» описывает случай, когда в 1965 году американцев не пустили в открытый публич-ный музей в Токио по причине неспособности американизированного мышления понять тонкости японского искусства. Ввиду ограниченности художественного восприятия, проще говоря. Я призываю – – вне всяких враждебных и ответных санкций – – повесить на стенах ВСЕХ российских музеев и выставок, находящихся полностью или частично на государственном попечении, вывеску установленного образца: «Граждане США ввиду примитивности мышления допускаются в по-следнюю очередь». И на двух языках. И вход вдесятеро дороже! Тогда точно не будут слоняться по Эрмитажу с телефонной гарнитурой в ухе. У либерастов от возмущения пойдет пена из рта, но мы не без оснований ответим – – это не дис-криминация, это культурный суверенитет в действии!

И меры, поддерживающие такой суверенитет России, – – культурная рента, культурный протекционизм и контрреформа образования вкупе с выработ-кой насмешливого отношения к американскому фасткульту – – быстро сделают свое дело. Русская культурная традиция, русская энергия современных творцов и сама жизнь, почти ежедневно ставящая каждого из нас перед нравственным вы-бором, взойдут на прополотом и очищенном от сорняков поле новыми шедеврами на все времена. И пусть «Дикий Запад» завистливо расшифровывает «загадочную русскую душу» – – это не банковский сейф, ключей не подберешь. Россия не про-сто исключение из правил. Россия – – исключение из собственных правил!

То же относится и ко второму «С».

162 Дмитрий Дарин

Обрати внимание, читатель, над чем и над кем смеется твой сосед, твой знако-мый и незнакомый? Скажи мне, над чем смеешься, и я скажу, кто ты. Второе «С» в той же области, что и первое, – – где гениталии. Произведенное по западным чертежам острословие заменило присущее нам остроумие, которым выделяются единичные артисты, и то старой школы, их уже сложно вычеркнуть из эстрадной традиции. Но уже «поколение пепси» и следующее за ним «поколение гугл» не понимают тонкостей игры ума – – они воспринимают смех исключительно в раз-влекательно-расслабляющих целях. Или возбуждающих, но все там же, ниже пояса. Объяви игнор всем этим бесчисленным КВН-ским перебежчикам. Инду-стрия энтертеймента опасна для умственного здоровья! Государство, поддержи игнорирующих! Ограничь свободу зла! Сделай всю эту юморную заваль невыгод-ной для телеканала. Выполи сорняк! Выдави их – – шумных, но бездарных – – как юношеские прыщи! Не запрещай – – но оставь за Стеной! Не копируй в соцсетях, не лайкай, не смейся – – но усмехайся! Государство, поддержи усмехающегося и смеющегося над теми, кто ТАК и ЭТИМ смешит народ. Не поддержите пре-зирающих плебейский юмор – – получите таких же плебеев вместо нации. Кого поддерживаете, того и получите! Поддерживая лучших – – вы отбираете их!

С третьим «С» бороться легче просто потому, что онлайн новости современного глобализируемого мира оставили выдуманные голливудские страхи далеко по-зади. Невинный голландский ребенок садится на Боинг, следующий в Малайзию, и через несколько часов мы наблюдаем, как украинский спасатель среди об-ломков этого Боинга демонстрирует в телекамеру его паспорт. Демократизация онлайн – – самый страшный, нескончаемый вестерн современности. И тот, кто не желает в нем участвовать, – – объявляется злом, как те самые «безжалостные дикари – – индейцы». Болевой порог человека повышается до практически бес-чувственного – – а значит, и безучастного уровня. И какими наивными кажутся слова того же Закария о том, что «сегодня ни одно решение, каким бы разумным оно ни было, нежизнеспособно, если оно кажется нелегитимным. Навязать его, если оно видится как продукт силы и преференций одной страны, не получится, какой бы сильной эта страна ни была». Закария смотрит пресс-конференции из Белого Дома? «Где доказательства причастности России к сбитому над Украи-ной Боингу?» – – вопрошают у пресс-секретаря (по профессиональному уровню уместнее сказать – – секретарши) журналисты. «Доказательства есть у коллег из разведки». – – «А какие?» – – настаивает «свободная» пресса. «Я вас разочарую, но у меня конкретно – – никаких. Но коллеги из разведки сказали, что есть, значит, так оно и есть!» Американский политолог – – продукт американской мировоззрен-ческой системы – – чуть забежал вперед, говоря, что по отношению к Америке «мир движется от гнева к безразличию, от антиамериканизма к постамериканизму», и тут же называя глобализацию «божественным (!) механизмом, устанавливаю-щим дисциплину». Насильная дисциплина никогда не вызывает безразличия – – даже у крепостных, разве что в замуштрованной казарме. Но мир – – не казарма, и Россия, в отличие от Гейропы, – – не денщик, чистящий сапоги «Дяди Сэма». А потому нет нужды искать холестерин в котлетах из Макдональдса в Ниже-городской губернии. Юридическое преследование – – лукавое, выдает нереши-тельность. Необходимо не юридическое покусывание, но осознанное социальное игнорирование! «Макдональдс – – для уродов!» – – вот лозунг любого культурного человека России. Хеллоуин – – праздник для тупых! Кто отмечает день Святого Валентина – – тот Кончита Вурст! («Wurst» – – с немецкого не только «колбаса», но и на сленге – – мужской детородный орган, кто не знает). А кто публично при-

163Русский демос

зывает, как самозваный «король» эстрады, уважать мнение Гейропы – – тот и есть «гадина». Кто призывает уважать мнение Гейропы о России как агрессоре за то, что она воссоединяет родственные народы, – – тот и есть гадина. Кто осмеивает ветеранов – – творцов Великой Победы – – гадина! Кто валит кресты и похабнича-ет в Храме – – гадина! Кто их поддерживает – – гадина в кубе, гидра! Признаем их такими вопреки «толерантности» – – то есть равнодушному одобрению зла. Толераст – – главная гадина России! Хватит рассуждать! Шпенглер был прав: «хороший выпад лучше хорошего вывода»! Все выводы сделаны, в их истин-ности хватило времени и крови убедиться. Время выводов прошло, настало время выпада. Выпада прежде всего у себя дома, внутри России, внутри Стены. Здесь нужно навести нравственный порядок, и тогда мы сможем наконец-то пере-стать оправдываться перед так называемым «цивилизованным миром» за сам факт своего существования! Но не будем уподобляться Дракону. Не будем упо-добляться Западу! Не будем уподобляться Вольтеру. Воинствуй не во плоти! Не дави гадину силой! Умори её голодом! Лиши её пищи – – эфира! Лиши ее права голоса, участия. Без него она пожрет сама себя в бесплодном ядовитом кухон-ном самоедстве. Лиши ее молчаливой поддержки – – смело осмеивай и презирай её! Поддержи любящего Родину такой, какая она есть, а не брезгующего домом, в котором живет. И тогда русское духовное всесословное воинство сможет, не оглядываясь назад, отразить с Великой Русской Стены все атаки обезбоженного, а значит, нравственно обезвоженного – – деградировавшего и оплебеившегося в ма-териализме Западного мира. Уважать себя надо заставлять! Упомянутый уже Алексей Хомяков писал об этом полтора века тому назад в труде «Мнения ино-странцев о России» так: «Недоброжелательство к нам других народов очевидно основывается на двух причинах: на глубоком сознании различия во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы и на невольной досаде пред этою самостоятельной силою, которая потребовала и взяла все права равенства в обществе европейских народов. Отказать нам в наших правах они не могут: мы для этого слишком сильны; но и признать наши права заслуженными они также не могут, потому что всякое просвещение и всякое духовное начало, не вполне еще проникнутые человеческою любовью, имеют свою гордость и свою исключительность. Поэтому полной любви и братства мы ожидать не можем, но мы могли бы и должны ожидать уважения».

ВПЕРЕД – ЗНАЧИТ ВВЕРХ!В этом году автор, стоя в очереди к скиту на омовение в Саввино-Сторожев-

ском монастыре, мог наблюдать такую картину. Какой-то мужчина внизу, где кончаются ступеньки и грудится больше всего людей перед самым входом в скит, закурил. Либо человек вышел после омовения и затянулся, смакуя благодать, либо просто забыл, где находится. Его одернули прихожане из очереди, он не услышал. Одернули громче – – мужчина обернулся на голос и растерянно спросил: это мне? Тебе, тебе! – – заверили из очереди. Человек стал озираться, ища пепель-ницу, которой там по определению не предусмотрено, не нашел и поспешил отой-ти от скита. Этот малозначащий в историческом контексте эпизод на самом деле являет собой яркую способность самоорганизации православных людей. Невольно посягнувшего на нравственный миропорядок не казнили, не побили, не пресле-довали во плоти. Его не оставили без внимания! И этого оказалось достаточно. Так же нужно действовать против ссс-вцев всех калибров, оттенков и мастей. НЕ ОСТАВЛЯТЬ БЕЗ ВНИМАНИЯ то, что тем кажется обыденным и даже нормаль-ным, – – на всех уровнях, в каждой дискуссии, в комментах к передачам и звонках

164 Дмитрий Дарин

в студии. Отрицательное количество не сделает им продажи, рейтинг и прибыль, в угоду которой они продали собственные души и разменивают по дешевке наши. И чем крупнее успехи страны, тем ниже курс обмена.

Ведь появилась социальная реклама на дорогах: «Проехал на красный? По-здравляем, ты – – царь баранов!». Не зря появилась – – действует. Как и наклейки добровольных помощников ГИБДД – – «Хам на дороге». Если б не действовали, не доходило бы до потасовок с либерализированными ковбоями – – автовладельцами, считающими всех остальных на дорогах теми же ирокезами. Значит, нужно ста-вить баннеры с культурологическими лозунгами. «Ты пишешь девчёнка через Ё»? – – Тебе позво���нит такая же тупая!». Или, к примеру: «Олигарх пишется через «О», а не «А». Он это знает, потому и олигарх». Или: «Твоя любовница путает Газ-манова и Гамзатова? Беги!». Не помешает: «Твой парень терпим к «Дом-2»? Твой дом будет домом терпимости!». И прямо обязательно: «Хвастаешься ценой своей машины (дома, бриллиантов, яхты)? Похвались помощью детдому!». Это было бы смешно, если бы не было уже так печально. И заниматься этим должно специаль-ное Бюро пропаганды и контрпропаганды. Бюро государственное, неподотчетное Минобру и Минкультуре. Задача последних двух – – провести контрреформу рус-ского языка, обосновать и утвердить культурную ренту и ввести культурный про-текционизм на всех медийных направлениях. Задача Бюро – – прополоть «русское поле». Такое бюро не должно объяснять и комментировать, как пресс-секретарь Президента или пресс-секретарь министерства или ведомства. Такое бюро долж-но ДЕЙСТВОВАТЬ! Делать выпады, а не выводы! Не только плакатами, нагляд-ной агитацией и «интеллектуальной» калибровкой кино- и телепродукции. Такое бюро должно отбирать лучших – – на первом этапе, в необъятном поле русской литературы, журналистики, социальной и интеллектуальной деятельности. Отби-рать и поддерживать. То есть – – цитировать, обеспечивать доступ к эфирам (для чего нужны госполномочия), выдвигать на самые престижные государственные и общественные премии, поддерживать уже существующие частные конкурсы и создавать новые, организовывать и внедрять в массовое сознание фестивальное движение, основанное на корневых традициях российских народов, обеспечивать им политическую поддержку. И, кстати, давно пора подвергнуть переосмыслению самые знаковые культурные отличия Западной цивилизации – – Нобелевскую Пре-мию (хотя бы в части современной литературы), Оскаровскую и т.п. – – в сторону девальвации. Бюро должно иметь право выдвигать деятелей культуры на полу-чение госнаград, основываясь прежде всего на гражданской позиции противодей-ствия антирусской и антидержавной заразе. Награждать не пустую попсу, эти за малым исключением развлекательные отрубя современной эстрады, но борцов за русскую – – в самом общем, всероссийском смысле – – культуру и язык – – её храм. Если обобщить – – культивировать культурный спрос народа. Минкульт просто не в состоянии сконцентрироваться на атакующих задачах, ему бы сохранить что осталось. Но в сферу деятельности такого Бюро пропаганды должны входить и функции потоньше.

– Нет, вы скажите, за что олимпийским чемпионам дали квартиры и гонора-ры? – – настойчиво и даже истошно вопрошал радиослушатель какой-то из радио-станций в прямом эфире. – – Что они произвели? Сколько они дали народу нефти или колбасы? За что?!

В той или иной интерпретации каждый из нас, читатель, слышал эти упре-ки к власти. «Путин вложил в Олимпиаду 60 миллиардов долларов, в то время когда страна нищая». Читается в подтексте – – дали бы квартиры народу (в том числе мне, обязательно мне и еще теще, чтобы съехала), и это было бы лучшим

165Русский демос

применением денег. В меньшей степени – – те же претензии к военному Параду 9-го мая. «Зачем парад? Дайте деньги ветеранам». И уже в радиоэфире вещает какой-то полупочтенный либеральный эксперт по поводу советских чемпионов: ну зачем «надрывать задницу», фигурное катание или хоккей – – всего лишь игра, иллюзия. Вот дали бы сначала квартиру в центре, это реально. За нее можно и «отработать».

Эти примеры новой разновидности либеральных дезинтеграторов в образе ла-кейской озабоченности внутренней политикой государства я называю колбасным патриотизмом. Гордость за страну – – категория неотовариваемая, а значит, не-понятная плотскому разуму и «здравому смыслу». Непонятная – – значит вредная, в лучшем случае – – бесполезная. Какой-то забытый телешоумен «ИЧ» публикует статью во время Олимпиады по поводу интеллектуального уровня спортсменов – – низкого, по его мнению. И ведь кто-то начал оправдываться. Не надо оправды-ваться – – назначьте ему судом пятнадцать – – не суток, а стометровок. Сделайте выпад против тех, кто унижает людей, «производящих» (на американизирован-ном новоязе) чувство гордости и национального победного единения. Один «ИЧ» гнусавит по поводу Крыма. Другой – – по поводу Олимпиады, привлекая к себе внимание победителей. Пусть это внимание будет ОДЕРГИВАЮЩИМ. Не дави-те этот бунт неудачников – – высмейте его. Кто поднимет вой по поводу свободы безответственного слова – – высмейте их так же свободно, как они унижают нас. Я учитываю тот факт, что многие люди на той, сумрачной стороне либерализма имеют заслуги, отрицать которые было бы неуважительно не только по отноше-нию к ним, но и к себе. Хорошо, уважайте их. Но уважайте с усмешкой!

Вот какие реакции, какое сознание должно вырабатывать в нашем народе Бюро культурной пропаганды. Не только воспитывать патриотизм на деле, но и выпалывать патриотизм ложный, «колбасный», либерально-товарного типа. «Все, что можно купить за деньги, – – стоит дешево!» – – вот лозунг на главном плакате России в эти невегетарианские времена. И народ, не потерявший спо-собности к нравственной самоорганизации, как только почувствует поддержку государства в такой самоорганизации – – сделает все сам. Безграмотные и про-дажные, показательно потребляющие и бахвалящиеся своей мошной станут из-гоями. И те, кто приносит нам с Запада власть «мамоны», – – тоже! Вот это и будет патриотизмом в действии, патриотизмом не квасным и не колбасным. Патриотизм как национальная солидарность – – выше, чем солидарность классовая и даже со-циальная. Это интегратор высшего порядка и может быть с полным основанием назван квинтэссенцией национальной идеи!

Да, наш народ живет небогато.Среднемесячная начисленная заработная плата в 2013 г., по оценке Росстата,

составила 29940 рублей и по сравнению с 2012 г. выросла на 12,3%; в декабре 2013 г. – – 39380 рублей и выросла по сравнению с соответствующим периодом предыдущего года на 8,5%.*

Численность экономически активного населения в декабре 2013 г. составила, по предварительным итогам выборочного обследования населения по проблемам занятости, 75,1 млн. человек, или более 52% от общей численности населения страны.

* Выдержки из ставшего широко известным исследования Института социологии РАН (автор – директор Института социологии РАН, член Российской Академии наук Михаил Горшков; изд. «Новый хронограф», 2011, Москва).

166 Дмитрий Дарин

Эти 75 миллионов работоспособного населения создали ВВП страны немногим больше 2 триллионов долларов США (когда ВВП самих США в 8 раз выше – – более 16 с половиной триллионов). Но разница в уровне жизни уже не так бьет в глаза, как разница в государственной мощи – – ВВП на душу населения составил в 2013 году 52,8 в США и 14, 8 тысяч долларов в России соответственно. Приво-димые данные Института социологии РАН показывают чуть ли не перманентное обнищание российского населения. Тем интересней исследование того же Инсти-тута, проведенное под руководством академика РАН М.К. Горшкова и доктора со-циологических наук Н.Е. Тихоновой, «CОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ФАКТОРЫ КОН-СОЛИДАЦИИ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА» (Информационно-аналитический бюллетень, Москва 2013). Всем рекомендую прочитать эту работу целиком, но в рамках данной статьи хочу привести следующую основополагающую выдержку: «Модель, к которой стремятся наши сограждане, не заключается в желании «все отнять и поделить» – – она предполагает равные возможности для всех добиваться улучшений своей жизни и допускает существование неравенств, возникших по справедливым, согласно их оценкам, основаниям. Так, данные показывают, что высокую толерантность население проявляет к неравенствам по доходу, если они связаны с большей эффективностью работы, – – более трех четвертей россиян (79%) согласны с тем, что справедливо, когда те, кто работают быстрее и эффек-тивнее, должны получать зарплату выше даже при формально той же должности, при том, что и должность сама по себе также должна, по их мнению, значимо от-ражаться на зарплате. Почти три четверти населения согласны также с тем, что различия в доходах справедливы, если у людей были равные возможности для заработка, что вновь подчеркивает стремление россиян жить в обществе равных возможностей, а не равных доходов».

Говоря более публицистическим, нежели научным языком, государству необ-ходимо и вполне достаточно создать справедливые экономические условия для за-работка, условия для отбора более качественной работы, отбора лучших. Чтобы пороком стали не «бедность», а лень и бесхарактерность вкупе с безграмотностью, которые к этой бедности приводят. Для повышения качества людей необходимо повышать требования к ним. Прежде всего – – по такому критерию, как образова-ние. Сиречь – – грамотность. Вот почему снижение требований ЕГЭ по русскому языку – – пример либеральной антигосударственной и антисоциальной политики, наносящей долговременный и прорастающий в поколениях вред не только куль-турному, но и экономическому здоровью народа и государства.

К тому же эта – – видимая когнитивно – – бедность сохранила в народе право на нравственный выбор. Чтобы кем-то быть – – не обязательно что-то иметь. Не нажива является смыслом жизни, а достоинство, правда. Разбудить энергию на-рода необходимо, но энергопровод, по которому она потечет, сейчас прогнивший, доставленный с Запада и более похожий на канализационный желоб. Доставлен-ный, прежде всего, из США, искренне считающих, что Билль о правах – – «едва ли не главный дар Америки человечеству» (А.Гор, «Атака на разум», изд. «Амфора», 2007, стр. 88). И государство должно, обязано обеспечить возможности роста бла-госостояния – – но для личностей нравственных, уважающих себя и общество, именно общество, народ, а не свой круг по доходам. «Собственность должна быть внутренне одухотворена, тогда она оправдана, она имеет свою миссию», – – пи-сал Бердяев. Именно так и только так мы все перестанем влачить полужалкое существование, бессильно завидуя людям у кормушки, и осуществим духовный прогресс по православной формуле архимандрита Иллариона (Троицкого) – – не «... в европейском смысле этого слова. В смысле движения вперед в одной и той

167Русский демос

же плоскости. Новый завет говорит о преображении, о движении вследствие этого не вперед. А вверх, к небу и Богу». При этом опираясь на земное благополучие, укрепляющее достоинство личное и всего общества. Именно тогда мы сможем по-высить не только уровень жизни, но и качество жизни.

Новая моральная политика России поэтому должна крепко увязать Веру, По-беду (в это слово автор вкладывает все победы русского оружия всех поколе-ний) и Культуру. Не противопоставляя, но и не отождествляя достоинство с богатством. Такой канат удержит русский корабль у пристани, не позволит ему сорваться с якоря и утонуть в бескрайнем и вечно ревущем мировом океане низших человеческих страстей, оформленном в ковбойскую государственную по-литику экспорта «демократии».

Что же представляет из себя российская бедность, эти 59% населения, так на-зываемое «молчаливое большинство», чьих представителей нет во власти и СМИ и о чьём образе жизни предпочитают умалчивать даже так называемые «социаль-ные сети»? Российская бедность не сокращается даже в относительно благополуч-ные годы. Так, к концу первого полугодия число находившихся за чертой бедно-сти и у черты бедности (1-2-я страты, фактически – – нищие), по данным Росстата, даже выросло по сравнению с аналогичным периодом 2010 года – – с 13,5% до 14,9% (напомним, данные социологов РАН почти совпадают – – 16%). В целом, российский бедняк наиболее стар среди других страт: средний его возраст – – 47 лет, тогда как среднему представителю среднего класса 42 года, а среднему богачу всего 33 года. Наивысшая концентрация нищеты среди молодёжи – – в рабочих посёлках: там 25% людей младше 30 лет – – за гранью и на грани бедности (в крупных городах – – 16%, меньше всего нищей молодёжи в малых городах – – 9%). Если брать классы, то наибольшая концентрация бедности сосредоточена среди рабочих – – 63%. То есть сегодня рабочая специальность автоматически означает попадание в 1-4 страты. Для сравнения, среди офисного персонала бедняков всего 10%. Всё это позволило не только российским, но и западным социологам говорить о появлении в России некого исключения для развитого мира – – так называемой «работающей бедности». Тогда как в Западной Европе человек, имеющий легальный заработок, не может попасть в страту ниже, чем «малообеспеченность». Интересно также и субъективное восприятие бедности в России и Европе. Так, в рамках исследо-вания «Евробарометр-40: бедность и социальная эксклюзия» задавался вопрос: есть ли в вашей местности люди, оказавшиеся в состоянии бедности? В целом по Европе 34% респондентов ответили, что таких людей у них нет. Наилучшие по-казатели были в Дании и Люксембурге (55% и 54% соответственно). В России же этот показатель был 4%. Этот же опрос показал, что в Европе люди чаще всего ответственность за состояние бедности возлагают на самого человека. Так, 57% опрошенных ответили, что причиной попадания в страту бедняков являются ал-коголизм и наркомания, вторым ответом было: «длительная безработица» – – 54% (разрешалось давать несколько ответов). В России же основной причиной стали «невыплаты зарплаты на предприятии» – – 47% (в Европе этот вариант ответа от-сутствовал как немыслимый). Далее шли ответы: «болезнь, инвалидность» (37%), «недостаточность государственных пособий по социальному обеспечению» (37%). Это позволило исследователям из РАН сделать вывод, что основная причина по-явления бедности в России – – макроэкономические факторы и состояние рынка труда. Ещё один фактор в доказательство этого вывода: очень большое число лиц с высшим и неоконченным высшим образованием среди бедных – – 27%. Одним из главных стратифицирующих признаков стало жильё. Именно в характере и площади занимаемого жилья богатые сегодня сильнее всего отличаются от всех

168 Дмитрий Дарин

остальных слоёв россиян. Так, среди опрошенных бедных только 14% проживают в 3-4-комнатных квартирах и ни один человек не живёт в коттедже или особняке. В то же время среди богатых 61% имеют 3-4-комнатные квартиры и 11% прожи-вают в особняках. Среди бедных метраж менее 25% общей площади на человека имеют 80%, а более трети из них (т.е. около 20% населения России) – – до 10 кв. м. Из богатых же более половины имеют от 40 кв. м на человека, более 25% – – свыше 60 кв. м.

ЛЮБОВЬ ИЛИ ШОППИНГВместо заключенияДва вечных вопроса русской жизни вошли уже в подкорку – – «Что делать?»

и «Кто виноват?». Автор полушутя всегда дает ответ как минимум на первый вопрос – – искать виноватых. Но в каждой шутке есть чья-то доля. И в данном случае – – это доля наша! Доля русского народа и его духовных воителей.

Наивно и опасно думать, что мировая борьба сводится к «конкурентным» инте-ресам, к ресурсам и экономике. Нет. Сейчас наступает вторая война колонизации. Оберток много – – глобализация, демократия, права человека на зло, свобода. Но если в чем-то и прав американский политолог Закария, так это в утверждении, что, глобализовав мир, Америка забыла глобализовать себя. Они невосприимчивы к другим народам, как плебей невосприимчив к сложной симфонической музы-ке. Недаром Сергей Есенин в статье «Железный Миргород» поделился своими впечатлениями об американцах: «Владычество доллара съело в них все стремле-ние к каким-либо сложным вопросам». А годом позже в автобиографии заметил: «Америка – – это смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества». А еще раньше – – Александр Пушкин: «Мне мешает вос-хищаться страной, которой теперь принято очаровываться, что там слишком за-бывают, что человек жив не единым хлебом». Но короче и яснее наших выразился Артур Шопенгауэр: «Янки – – истинные плебеи мира» («Новый парали-поменон»). Именно это насаждают нам западенцы всех мастей и подвидов во главе с Северо-американскими штатами. Чтобы управлять Россией, им необходимо свести нашу политику к аннексиям, экономику – – к газу, литературу – – к комиксам, а наш язык – – к твиттам. И, как зарвавшаяся стерва, Америка считает виноватым в сво-их неудачах не себя, а весь окружающий мир. И главная неудача – – потеря такого сладкого статуса единственных. Из чего следуют сомнения в богоизбранничестве. Откуда совсем рукой подать до заурядности. А при ближайшем и внимательном рассмотрении обнаружится и второсортность и даже ущербность. Им удалось прельстить и разложить Европу и постоянно заниматься бизнесом под фресками «Страшного суда» – – в ожидании последнего. При этом США как главные лице-меры мира не едят того, чем кормят мир. Они не отменили смертную казнь во многих штатах, они не подписали Конвенцию ООН о правах ребенка (не потому ли так много убийств русских приемных детей именно в американских семьях?), они даже не присоединились к Киотскому протоколу – – об ограничениях промышлен-ного загрязнения атмосферы Земли. Постаревшая и просевшая во всех смыслах Европа сгинет как культурно-социологическая данность уже во второй половине текущего века. То, что происходит там сейчас, – – последний, затянувшийся пир во время либеральной чумы. Это тот самый случай, который вызвал к жизни книгу американского ученого Нила Постмана «Развлекая себя до смерти». Но диагноз уже запоздал – – единственная проросшая сорняком национальная идея Гейропы – – либерализм – – никогда не сможет мобилизовать, она просто оправдывает дегра-дацию. «Закат Европы», предсказанный Освальдом Шпенглером почти сто лет

169Русский демос

назад, происходит на наших глазах, не закат даже, разложение. Этот гнилостный запах уже отравляет воздух российской культуры, и только в наших силах не дать отравить народ.

Осталась одна мобилизующая идея – – идея мирового американского господства, выражаемая в бытовых умах понятием «американская мечта» или «всемирный шопинг». Заметь, читатель, – – господства не американского образа жизни, который они так усердно экспортируют в наши умы, нет, господства американского госу-дарства, американской «бройлерной» нации, американских кухарок. Кто внедря-ет стандарт – – тот управляет. Стандартизация мира по американскому образцу и есть американская идея, их последняя возможность оставить его под контролем. Поэтому и льется славянская кровь на рубежах России – – кто не глотает pills, тому стандарт вживляется насильно, под скальпелем установок Град. Мы – – не переварим, Россия отторгала и в состоянии отторгнуть любой «вживленный» электрод удовольствия. У нас есть противоядие – – в наших силах не дать отова-рить его и не признать «просроченным» лекарством. Вот это и есть наша доля – – доля русского демоса – – не дать превратить Россию в американскую колонию, а самих себя – – в плебеев, управляемых по древнеримскому принципу «Panem et circenses» («Хлеба и зрелищ» – – Ювенал).

И есть верное средство для этого, сформулированное, нет, выстраданное на-шим и общемировым гением Федором Достоевским, – – стать русским. Человеком, всегда предпочитающим страсти наживе, уважение в сделанном – – уважению в купленном, любовь – – шопингу. И это есть единственная национальная идея, которую так долго ищут современные либеральные умы, но, ослепнув от ярких западных витрин, даже не могут нащупать. Единственная идея, которая при правильном ее воплощении (чему и посвящена сия статья и вообще все творче-ство автора) сможет победоносно противостоять американской мечте о всемирной колонизации. Пора претворять в дело то, что нам завещано полтора века назад:

«Стать русскими, во-первых, и прежде всего. Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу всё изменится. Стать русским зна-чит перестать презирать народ свой. И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш и национальность нашу, так тотчас же начнет и он нас самих уважать». (Достоевский. Дневник писателя, 1877 г.).

Только нужно ли русскому демосу уважать западное плебейство – – это еще вопрос. И в свете вышевыдохнутого автор считает, что уважать уже поздно. «Их не вразумишь!»

Редакция журнала «Новая Немига литературная» сердечно поздрав-ляет своего постоянного автора Дмитрия Александровича Дарина

с 50-летием и желает ему вдохновения, здоровья и удач на творческом пути.

Нина ТИХОМИРОВА

КритикА

«ЖИВЫЕ ТРЕПЕТНЫЕ НИТИ»О лирике Валерия Хатюшина в свете классической традицииО лирике Валерия Хатюшина в свете классической традиции

(взгляд православного читателя)(взгляд православного читателя)

«Приидите ко Мне все труждающиеся...» (Мф. 11, 28).

Почему я, обыкновенный, простой читатель, взялась за такую сложную и не-объятную тему?! Ведь я и открыла-то этого поэта, Валерия Хатюшина, всего только с полгода назад, когда впервые (!) прочитала его стихи в «Нашем современ-нике» в дни шестидесятипятилетия автора. Впечатление было необыкновенное...

Но когда через два месяца получила я в дар из самой Москвы (!) четыре тома сочинений этого прекрасного русского поэта и мыслителя, как назвал его критик В. Юдин из Твери (а вскоре я и сама в этом убедилась), – – это для меня было настоящим потрясением... С душевным трепетом я несла эти посылочки, сплошь оклеенные российскими марками, бережно прижимая их к груди, и с трудом ве-рила, что это прислал сам Валерий Хатюшин...

Дома я с любовью осматривала и оглаживала тяжелые, добротно оформленные тома. Темно-вишневого цвета обложки с золотым тиснением...

Благодарности моей не было предела... Ведь это не просто книги, это полу-вековой изнуряющий труд большого поэта, его жизнь, его душа, его израненное болью и борьбой за Россию чуткое сердце. Ну а о содержании можно сказать словами Фета:

И как в росинке чуть заметной Весь солнца лик ты узнаёшь,Так слитно в глубине заветнойВсё мирозданье ты найдёшь.

171«Живые трепетные нити»

«В моей душе, земной и грешной, горит звезда!»

«Приходящего ко Мне не изгоню вон». (Ин. 6, 37).

Свободный творческий полет Валерия Хатюшина начался в 15 лет. Первое стихотворение, которое предваряет все творчество поэта в шеститомном собрании сочинений, называется «Звёзды»:

День угрюмый угасает,и на тёмно-синем небекаждый вечер проступаетзвёзд живых плывущий лебедь.

Образ звезды, наверное, самый притягательный в русской поэзии. Но каждый поэт, обращая взор к небесам, по-своему выражал свои чувства через свое пони-мание звездного неба. У раннего Пушкина «Звезда пленительного счастья» озна-чала в будущем духовную свободу России. У Лермонтова – – «...звезда с звездою говорит». Блок придавал звёздам пророческое предопределение: «И тому, кто не понял вещание звёзд, – – Нестерпим окружающий мрак». Есенин видел в звезде свою судьбу, свою жизнь: «Гори, звезда моя, не падай». Рубцов в «Звезде полей» проникновенно отобразил свою незабвенную малую родину как часть всего наше-го Отечества. У Цветаевой «звезды странствуют из дома в дом, падают на ковёр, льют звёздные ливни».

А юного поэта Валерия Хатюшина звезды привлекли своей особой близостью:

Я любуюсь и мечтаю,слушать страшно интересно,что они, всю ночь сверкая,шепчут мне из тьмы небесной.Звезды грустные вздыхают, что согреть меня не могут,и под утро опадаютна туманную дорогу...

Ну как после таких строк не всмотреться в звездное небо, не постараться уви-деть в нем «звезд живых» плывущих лебедей, не вслушаться в ту тьму небесную: может, и мне что-нибудь нашепчут эти «грустные звезды»? А под утро, в тумане, узнать их в сверкающих каплях росы... И что примечательно: вчитываясь в это небольшое, казалось бы, простое стихотворение, внезапно понимаешь, что это не просто запечатленный пейзаж, а глубокое переживание видимых проявлений Природы в целом. Состояние души поэта, его поэтическое чувство не замыкается внутри него, а духовно сопряжено с миром. Это то слияние человека с небесным, т.е. с космическим, которое отмечал когда-то любимый мой критик Юрий Селез-нев, рассматривая стихи Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» и Тютчева «Вот бреду я вдоль большой дороги».

Поучительную запись оставил в своём дневнике тонкий наблюдатель и знаток Природы М.М. Пришвин: «Надо, чтобы стало тесно в себе, и очень больно от это-го... и эта личная боль, которая у большинства так и остается личной, у истинного поэта имеет всемирное значение жажды... найти родную душу для встречи». И начиная с этого раннего стихотворения у Хатюшина встречи со звездами никог-

172 Нина Тихомирова

да не кончаются. Они будут сопровождать поэта всю его дальнейшую творческую жизнь. Они то свидетели первой любви лирического героя:

Помню я, как сочувственно улыбались нам ясные звёзды и чуть слышно шептались, о чем-то вздыхая серьёзно. (Т. I, с. 43).

То – – соучастники личных переживаний, воспоминаний:

Растворились навеки, развеялись невозвратимозвёзды первой любви и свиданий вечерний туман... (Т. I, с. 44).

И в другом стихотворении, написанном уже через пять лет:

И вновь уйдёшь. Но память красотыменя к той встрече станет возвращать.Так блеск давно погаснувшей звезды нам долго будет в душу проникать. (Т. I, с. 107).

И как путеводный свет в философском рассмотрении своего предназначения:

Внутри себя бездонность рассмотрии не страшись пространства, ради Бога,когда приснится дальняя дорога,где будут звёзды, словно фонари. (Т. I, с. 187).

Мы помним, что у Пушкина шестикрылый серафим вложил в уста поэту «жало мудрыя змеи», и «грудь рассек мечом, // И сердце трепетное вынул, // И угль, пылающий огнём, // Во грудь отвёрстую водвинул. В обоих случаях произошло духовное преображение поэтов. Из Библии мы знаем, что Бог сотворил и неви-димый мир ангелов, и небесные светила. Так что пушкинский серафим и звёзды Хатюшина – – творения Божии. А потому они по воле Божией могут иметь над нами влияние. Испытав внутреннее преображение, о котором поведал наш поэт в своём, на мой взгляд, программном стихотворении «Цветок звезды», его лириче-ский герой оказался способным, как и пушкинский пророк, «глаголом жечь сердца людей». И более того: он, как истинный пророк, уже взывает к людям, привлекая звёзды как участников нашей жизни на Земле:

Человек, останься сам собою,не гаси в душе огонь святой,чтоб однажды крошечной звездоюмог и ты возникнуть над землёй.

Свою миссию истинного поэта-гражданина В. Хатюшин поставит выше личной жизни, выше женской любви:

Расстаться настал нам черёд.Меня неотступно влечётнайти тот заветный исток,чтоб сделать последний глоток...

Но самое глубокое обобщение, созвучное нашему времени, содержится, на мой взгляд, в пророчестве Ф.И. Тютчева. Именно этот образ «Русской звезды» осо-бенно волнует уже около тридцати лет Валерия Хатюшина:

173«Живые трепетные нити»

Ты долго ль будешь за туманомСкрываться, Русская звезда,Или оптическим обманом Ты обличишься навсегда?

Ужель навстречу жадным взорам,К тебе стремящимся в ночи,Пустым и ложным метеоромТвои рассыплются лучи?

Всё гуще мрак, всё пуще горе,Всё неминуемей беда – Взгляни, чей флаг там гибнет в море,Проснись – теперь иль никогда...

Это уже не та звезда юности поэта, но апокалипсис десятых годов XXI века. Многими своими стихами В. Хатюшин углубляет и дополняет пророчество Тют-чева:

Судьбой не дорожил я в жизни этой.От многих, стиснув зубы, уходил.В душе, огнем звезды моей согретой,всегда хватало смелости и сил.Смирясь еще с одним переживаньем,пойду навстречу ласковой весне.Как прежде, с каждым новым испытаньемзвезда мечты сияет ярче мне. (Т. II, с. 196).

«Вдыхаю дух лесных растений, как исцеляющий бальзам»

«Я есмь лоза, а вы ветви... Пребудьте во Мне, а Я в вас».

(Ин. 15, 4,5).

Пейзаж России на всех её громадных пространствах как бы пульсирует: в ле-систой местности, лугах, полях, парках, садах пульс ровный, чистый, а в городах, заводских посёлках он сгущается, становится неровным, с перебоями. Всё это очень влияет на состояние и здоровье человека. А если ещё происходят страш-ные потрясения, как в августе 1991 года и в октябре 1993-го или как в настоящее время на Украине, тут уж пульс может и не выдержать:

В груди опять сердцебиенье...И кровь пульсирует в висках...Но сверлит мозг одно стремленье –терпя, держать себя в руках,не дать на волю выйти гневуи нервов дрожь с трудом унять,души небесному напевув который раз покорно внять... (Т. II, с. 22).

174 Нина Тихомирова

Но для верующего человека не бывает безвыходного состояния. С раннего детства Валерий Хатюшин впитал от бабушкиных молитв благоговейное отноше-ние к Богу. Видимо, остались в его сердце услышанные им когда-то евангельские стихи: «Позови Меня в день скорби своей, и Я услышу тебя». А потому его взор, печально-покаянный, но полный веры, любви и надежды, обращается к горнему:

А впрочем, наверное, все-таки естьединственный выход на свете...Мои испытанья – – как некая месть.Я должен за что-то ответить.

И тут же произносит спасительную «Молитву»:

Помоги мне, Господи, помоги,от отчаянья душу мою сбереги.

Помоги мне выжить, печальный лес,Дай надежду мне, синева небес.

Укрепите мой дух, вековые дубы,Чтобы вырваться вновь из капкана судьбы.

Дождь и ветер, не дайте ослепнуть от слёз,Не сорваться во тьму, помоги мне, Христос... (Т. II, с. 65).

Русскому человеку, а поэту в особенности, природа всегда придавала ощу-щение свободы, воли, раздолья, пространства. А потому так и хочется в этом просторе идти и дышать вольным воздухом открытых мест, видеть над головой лазурно-чистое небо и брести, куда душа зовет. Всем своим существом впитывает это русское приволье Валерий Хатюшин, и вместе с ним радуемся и мы:

Как дышится легко в полях широких этих!Как радостно идти средь этих белых нив!От сердца отведя все горести на свете, – – шагать и напевать себе простой мотив. (Т. II, с. 44).

Или:

Синее пронзительное небо,белые сугробы облаков...Сколько б раз, о Боже, здесь я не был,этот свет – – загадочен и нов.И своей неистребимой новью он всю жизнь к себе меня влечет.Кровь моя наполнена любовьюк нежному до дрожи Подмосковью,и лишь вместе с неподкупной кровьюиз меня любовь моя уйдет. (Т. I, с. 442).

Да, каждому дорого свое. Пушкину – – Михайловское и Болдино, Тютчеву – – Овстуг, Рубцову – – Вологодчина, Твардовскому – – Смоленщина, а В. Хатюшину – – Подмосковье с деревней Починки. У этих поэтов единая и глубокая русскость. И истоки творчества едины, и, прежде всего, едина большая любовь к Родине.

175«Живые трепетные нити»

Но и наше смутное время потребовало своего поэта: «Смотри и записывай. Вслушивайся и фиксируй. Чувствуй и передай потомкам». Но в это страшное время, когда русский поэт под прицелом, когда его строка, его голос, каждый его шаг под контролем, – – мало быть Нестором-летописцем («Да ведают потомки православных...»), ему нужно быть истинным борцом и настоящим бойцом. И Ха-тюшин им стал...

Каким он стал, можно судить не только по произведениям первых четырех томов Собрания сочинений, но и по вопросо-ответным беседам на студии «Сла-вянофил» Института русской цивилизации, по его активнейшей, сопряженной с риском для здоровья и жизни общественно-патриотической работе, по его ру-ководству самым мужественным и самым русским журналом «Молодая гвардия». Наконец, по тем качествам, которые отметил великий Гоголь в личности великого Пушкина. Я их повторю, чтобы мы не забывали, какими мы должны стать людь-ми, какими двести лет назад Гоголь хотел нас видеть: «В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».

«...Чтоб только Бога осознать»

«Будьте совершенны, как совершенОтец Ваш Небесный».

(Мф. 5, 48).

Кто скажет, сколько стоит становление такого «положительно прекрасного» человека, о каком мечтал Гоголь? Кто и что помогает нам время от времени вы-прямлять душу, поддерживать в ней негасимый свет?

Ответ мы находим у самого поэта. Он делится с нами самым своим сокровен-ным. И мы понимаем, что верующий человек уповает на Бога, верит в Божий Про-мысел, черпает силы и мудрость у своих великих предшественников. Он никогда не прервет самовольно драгоценный Божий дар – – свою жизнь, как бы ни было ему трудно.

Глядящими со стен святыми ликамия освещён в потемках бытия.Наедине с иконами и книгамиостывшая проходит жизнь моя.

Наставники мои и собеседники – – ведут меня упорно за собой,души и тайных мыслей исповедники,до гробовой доски – – они со мной. (Т. II, с. 215).

Потрясающее стихотворение! В нем весь религиозный, поэтический и челове-ческий облик Валерия Хатюшина.

Таким тонким проникновением во святая святых мира души, своего Отече-ства и природы насыщена лирика великих поэтов, начиная от Пушкина, пробуж-давшего в людях своей «заветной лирой» «чувства добрые», до Сергея Есенина, Александра Твардовского, Николая Рубцова. В их поэзии присутствует лучшее, что имеет русская литература, её духовное богатство, эстетическое совершенство. Для всех: и писателей, и читателей – – Пушкин всегда является неиссякаемым поэтическим родником. И творчество тех, кто не припадает к этому роднику, – –

176 Нина Тихомирова

бездуховно, там всё пусто и вредно. А где нет души и Бога, там действуют сата-нинские силы.

Об этом около ста лет тому назад писал наш выдающийся русский философ И.А. Ильин: «Человек не может жить без веры. Но без веры в Бога жизнь че-ловеческая становится бесплодной, пошлой и разрушительно-мнимой жизнью, ведущей к бесчисленным страданиям и всеобщему разложению». В этом нас убеждает и В. Хатюшин:

Всё в мире бренно и неправедно,коль в сердце к Богу нет любви.Живем мы глупо и неправильно,и страсти буйствуют в крови.

От всех болезней ищем снадобье,мечтаем счастье обрести,забыв о том, что думать надо бы,как душу в сонме зла спасти. (Т. II, с. 105).

В настоящее время это особенно ощущается. И не только на Украине, но по всей России. Строятся огромные богатые храмы. А зайдешь туда – – пусто и холод-но. Как, например, в храме Христа Спасителя в Москве. А рядом, на Волхонке, между высоких домов приютилась небольшая старинная церковь пророка Ильи Обыденного. Там душа находит приют, там ей тепло и благодатно... И там нахо-дится икона Божией Матери «Нечаянная радость»...

Такие стихи вызывают ощущение, что автору, как и великому Пушкину, дано свыше чувствовать и мыслить по-христиански, т.е. дано «благое иго» (Мф. 11, 30).

Следует отметить, что доминантой его многих стихов является слово «душа». Причем это слово у Хатюшина имеет множество значений. Это и физическая жизнь с природными чувствами и побуждениями, и высшее, вечное, бессмертное существо в человеке, которое нельзя убить. Это и выражение характера сердца, желание, склонность к чему-либо. И это, наконец, сама личность поэта. У каж-дого из этих значений можно определить различные оттенки. Приведу несколько примеров: «И нет на земле человека, // к кому я прильнул бы душой», «Может, кто-то помолится в храме // о душе беспокойной моей...», «И день ото дня без просвета // всё плачет и плачет душа». «Я ждал, что мрак с души спадет, // отхлынет зло устало... // Душа молчала целый год, // затравленно молчала». «Нечем уставшую душу согреть». «Лишь та душа достойна совершенства, что в этот мир приходит для страданья». «...но этот свет всё теплится // еще в душе моей». «Я знаю, слёзы облегчат душу».

Лексика В. Хатюшина богата и другими старославянскими, ставшими исконно русскими словами, такими как «сердце», «память», «вина», «вера», «надежда», «любовь», «жизнь», «судьба» и т.д. И себе, и каждому из нас Валерий Хатюшин напоминает святоотеческие заповеди:

Принимай как благо наказаньеза свои корыстные дела,ведь душе даровано страданье,чтоб она очиститься могла.

Духовно-нравственная основа таких стихов напоминает нам поэзию Ломоносо-ва, Державина, Жуковского. В этой преемственности, в этом следовании лучшим традициям великих русских поэтов и мыслителей и заключается, на мой взгляд,

177«Живые трепетные нити»

истинный прогресс в литературе. Такая поэзия вечна. Как вечен Бог, как неиз-менен человек со своей бессмертной душой. Всё возвращается на круги своя. В лирике В. Хатюшина и лучших поэтов современности мы вновь встречаемся с их великими предшественниками.

Сегодня многие люди говорят: «Зачем мне ходить в церковь? Я никого не огра-бил, не убил, никаких грехов не совершено». На это Валерий Хатюшин дает ответ своими стихами:

Пусть не судил других ты строгои безоглядно не грешил,но если не познал ты Бога,то зря на этом свете жил. (Т. II, с. 204).

Чем больше вчитываешься в его стихи, тем острее ощущаешь, что они из од-ного источника с поэзией Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Твардовского, Рубцова. Источник этот – – неспокойная совесть.

«Совесть, – – как пишет В.И. Даль, – – это Бог в человеке».В душе Хатюшина живёт Бог, потому что в стихах своих он призывает нас

к добру и любви к Отечеству, к правде и справедливости:

Судьбу разделю равноправнос бедой и тоской пополам.Да только ни Бога ни правдына торжище лжи не отдам. (Т. II, с. 195).

Основная задача человека на земле – – это спасение души. У Гоголя в про-роческих суждениях из «Выбранных мест...» спасение души очень естественно произрастает из любви к Отчизне: «Поблагодарите Бога, прежде всего, за то, что Вы русский. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России. К этой любви ведёт сам Бог... Но не полюбивши Россию, не полюбить нам братьев своих, а не полюбивши братьев своих, не возгореться нам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись Вам».

Всем известно, что талант, а тем более гениальность, это Божий дар. Слово, как писал Гоголь, «высший подарок Бога человеку». А потому, считает В.В. Хатю-шин, истинное искусство должно быть подчинено высшим религиозным задачам: «В деятельности художника, в конце концов, должен быть виден переход от эсте-тического мировоззрения к религиозному. Если этого не происходит, то можно сказать, что художник не состоялся. Выше Бога нет ничего, и хотя бы только по этой причине религиозное чувство в человеке и в конечном счете в художнике выше и важнее чувства эстетического. К осознанию этого пришел Пушкин («Ве-ленью Божию, о муза, будь послушна»)».

...и только с нею Божий гласрасслышать сможешь ты.Готовь себя не к ясным дням,но к будням грозовым, – – и станешь дорог небесами вечностью любим. (1990; т. II, с. 458).

Бабушка будущего поэта своим отношением к Богу и к людям подавала пример внукам, как жить по Божьим заповедям, что и отразилось во многих его стихах:

178 Нина Тихомирова

...если ты человека выручил – – значит, выручил ты себя.Эта истина, как прозрение, осветила меня, мудра,стал я в людях ценить умениевсем живущим желать добра. (Т. I, с. 113).

А добро, как считает Валерий Хатюшин, это все то, что угодно Богу. А все то, что противостоит Всевышнему, – – зло. И если человек живет по совести, он не спо-собен совершить зло. Издревле основной чертой русского человека была жизнь по совести и по любви к ближнему. Это в нас заложено свыше. Но всё труднее и труднее становится жить по Божьим заповедям. Не только сатанинские силы открыто ведут войну против русского человека, но и сам человек зачастую не в силах сопротивляться своим страстям и внешним соблазнам.

А потому Валерий Хатюшин и сам обращается к Богу, и нас, читателей, по-буждает черпать силы в слове Божьем:

И дай мне, Боже, новых сил,чтоб я не знал иной отрады,чтоб чистый свет добра и правдыстрокою каждой отразил. (Т. II, с. 121).

Наверное, ни один серьезный поэт настоящего времени не обошел вниманием блоковского напутствия:

Тебе дано бесстрастной меройИзмерить всё, что видишь ты.Твой взгляд – – да будет тверд и ясен.Сотри случайные черты – – И ты увидишь: мир прекрасен.Познай, где свет, – поймешь, где тьма.Пускай же всё пройдет неспешно,Что в мире свято, что в нём грешно,Сквозь жар души, сквозь хлад ума.

И в том, что Валерию Хатюшину, уже взрослому, бабушка подарила старин-ное Евангелие, сказался судьбоносный Божий промысел. Посеянные ею когда-то в душу юноши семена всходили добрыми плодами. Прочитав Евангелие, поэт не только укрепился в вере, но и понял: ничего и никого не следует бояться, кроме Суда Божия. Окончательно познав «свет», он перестал быть только поэтом, он стал поэтом-христианином. И эта черточка между двумя словами накладывала на него всё более и более мучительную ответственность. Душа его более остро стала различать «тьму». В стихах появилась сдержанная твердость, суровая стро-гость истинного мастера слова. Несмотря на страшные потрясения в стране, вера в Бога, в видимое творение Божие – – «умную природу» – – помогла нашему поэту оптимистически смотреть в будущее:

Нас черный ангел порчей метит,а бесы мерзостью гнетут,но солнце наше ярко светити реки русские текут.

179«Живые трепетные нити»

После крещения В. Хатюшин обрёл Ангела-хранителя. И как бы все последу-ющие годы ему ни было трудно, с ним был Бог и его Ангел:

Мир земной до странности жестокоотовсюду гнал меня, кляня.Было горько мне и одиноко.Это ангел мой хранил меня.Чтобы в мире грешном стать счастливым,не истрачу я остаток сил.Да, он был ко мне несправедливым.Это значит – – Бог меня любил.

В. Хатюшин, по его собственному признанию, не расстаётся с этим старинным Евангелием и доныне: «После прочтения Евангелия я стал другим человеком. Моему сердцу открылся Бог. А вслед за этим произошло и творческое перерож-дение: лирика, которой я был и остался верен неизменно и полнокровно, получила органическое христианское наполнение», – – пишет он в авторском предисловии к своему Собранию сочинений.

В трудных случаях жизни у нас одна надежда – – на Христа:

В стране, где кровь течет рекойи слово правды – – под прицелом,удел неведомо какойнас ждет на этом свете белом.Смолкают смелые уста,смыкаются героев вежды...Когда разбиты все надеждыодна надежда – – на Христа. (Т. II, с. 213).

В подготовительных записях к «Дневнику писателя» за 1881 год, т.е. итоговых, предсмертных своих суждениях о сущности народного бытия, Достоевский писал: «Русский народ весь в Православии и в идее его. Более в нем и у него ничего нет – – да и не надо, потому что Православие – – всё. Православие есть Церковь, а Цер-ковь – – увенчание здания и уже навеки... Кто не понимает Православия – – тот никогда и ничего не поймет в народе. Мало того: тот не может и любить русского народа, а будет любить его лишь таким, каким бы желал его видеть».

В настоящее время многие сценаристы, режиссеры, поэты, художники, т.е. люди культуры, не вникая в глубину Православия, искажают образ Христа. Бо-лее того, относятся к Нему запанибрата. Глядя на это, Валерий Хатюшин с не-годованием пишет:

Нельзя вторгаться в область Бога —настигнет душу слепота.У каждого своя дорога.Не претендуй на Путь Христа.

Свет вифлеемский всем нам светит.Глазам не верить нет причин.Да, в мире все мы Божьи дети,но Сын и Путь Его – – один. (Т. II, с. 321).

180 Нина Тихомирова

Завершает православный цикл своей лирики наш поэт небольшим стихотво-рением в шесть строк, почти по-пушкински гениальных и по-библейски мудрых:

И ныне Божий Сын унижен и распят.«Что истина?» – – спросил с усмешкою Пилат.Философ, он не знал: она не «что», а «кто»,его глазам прозреть не помогло ничто.Был в слепоте своей Пилат неумолим.А Истина живьём стояла перед ним. (Т. II, с. 337).

Вот эта слепота и глухота всё более и более захватывают людей. И такие му-жественные, с православным мировоззрением поэты, как В. Хатюшин, помогают нам понять, что истина не всегда то, что очевидно, общепризнанно, доступно всем. И чтобы понять суть, главный смысл чего-то, то есть увидеть неочевидное и ус-лышать невыразимое, нужно обладать особым, внутренним, духовным зрением и слухом.

г. Лиозно Витебской обл.

Евгений КРАСНУШКИН

КритикА

ДЕСЯТАЯ КНИГА ПОЭТА

Поэты, как и художники, часто восхищаются жизнью, красотой природы, или, как раньше говорили, красотой творения Божия. Не люблю затертое выражение жизнеутверждающая поэзия – – эйфория, замешанная на казенном оптимизме. Такая «поэзия», увы, нам хорошо знакома. Антоним, по-видимому, поэзия безыс-ходности или ее упрощенный постсоветский вариант – – «чернуха». Два искус-ственных полюса, между которыми все богатство восприятия жизни: социальных проблем, личных отношений, природы и т. д. А некоторые поэты, независимо от темы, помня о светлых днях, не забывают о драматизме, присущем жизни как таковой. В своих стихотворениях Любовь Турбина рассматривает эту драму жизни не вообще, а именно сегодня: и жизни страны, и своей личной. Такие стихи заставляют читателя пристальней взглянуть на себя и побуждают душу к серьез-ной внутренней работе.

«Отплывающий катер» (СПб., Алетейя, 2012) – – наиболее полный сборник сти-хотворений поэта – – включает три больших цикла в точных хронологических рамках, четвертый – – без таких рамок, но, судя по темам, – – последний, а так-же небольшое число переводов с белорусского. Легко заметить, что эта простая структура далеко не формальна: циклы стихотворений не привязаны к «круглым» датам, от цикла к циклу меняется не календарь, а предмет рассмотрения и взгляд поэта.

Первый цикл «Сквозь годы» (1974-1981) – – включает ранние стихи, естествен-но, и наиболее светлые: студенчество, молодость, неожиданные встречи с новыми городами, людьми, любовью: «Еще что угодно / Успеет случиться».

Однако жизнь идет «кривым переулком», и хотя «все к лучшему, право», но «ветер и резок, и сух». Здесь и воспоминания недавнего, в общем, счастливого детства, и очереди за хлебом, и дыхание прошедшей войны:

Размечена жизнь на уроки. Виновность – – как горб за спиной.

182 Евгений Краснушкин

* * ** * *

О, белорусские деревни!Их скорбных ликов не забудь.

* * ** * *

Но предлагал нам немец пленныйЗа хлеб копилку смастерить.

При этом лучшие стихи – – все же не те, которые восстанавливают биографию, а другие: «Рябина», «К вечеру вспомнят поверья…», «Брату» и строки любви, абсолютно точные, «без лирики», где чувства не названы, но проявляются совер-шенно естественно:

И нету сил с мольбою сладить:«Ну просто что-нибудь скажи!»

Второй цикл «Ну вот, и совпали все сроки» (1981-1988) отражает период зре-лости, с более глубоким взглядом на жизнь. Он начинается программным стихо-творением о психологии творчества:

Перо нам – – от птицы, От древа – – бумага, Из тучи чернила – – Небесная влага, Усмешки и слезы – – Всё в дело, всё – – благо, Но где взять решимостьДля первого шага?

Тему о творчестве и жизни продолжает стихотворение «Картина»:

И сольются слово и картина, Тонкорогий месяц, близкий лес…Вымысел и явь творят единый Мир живой, исполненный чудес.

В «Ровеснице века» одна женская судьба от юношеской утопии «хождения в народ» до старости отражает весь ХХ век, другой подход к той же теме в сти-хотворении о старом учителе, жизнь которого была отдана не утопии, а труду.

О вершине любовного взлета в стихотворении «Геническ» рассказывается че-рез тактильные ощущения досок, травы, земли. Строгое отношение к слову свой-ственно почти всем стихам Любови Турбиной. О сильном чувстве она говорит предельно просто:

Я тебя не провожала, Просто рухнула без сил. С Ленинградского вокзалаПоезд в полночь уходил.

Удивительно, но почти в каждом стихотворении встречаются ценные образные находки (а часто создается не только художественный, но и яркий зрительный образ, что повышает достоверность текста), присутствует мысль и льется своя

183Десятая книга поэта

негромкая музыка стиха, мелодии и ритмы которой характерны для творчества поэта.

Сад не высох, и яблони зябли, По ночам приближались к крыльцу, Осыпались плоды, словно капли, И дождинки плыли по лицу.

А черты времени наиболее конкретно выступают в стихах, посвященных дет-ским переживаниям: «13 марта», «Перед сном», – где точность психологии не уступает точности жизнеописания:

А этим взрослым – – что им надо?Зачем укладывают спать?На кухне головы из чадаТорчат – – во что начнут играть?

Но жизнь не просто идет, а удаляет от нас совсем недавнее прошлое, превра-щает его в видения, в сны-города, где были улицы и прохожие, лестницы и сту-пени, музыка и… Были или только снятся (стихотворение «Сны-города»)?

Третий цикл назван «И то единственное слово» (1988-1993), хотя слово «лю-блю» во всем сборнике встречается всего два-три раза. Этот цикл охватывает только пять лет, но по числу стихотворений вдвое больше любого другого. В нем можно выделить три темы. Первая отвечает названию цикла:

Весь сад Таврический в сирени. Он тесен нам, но отчегоМы явно избегаем тени?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но час кончается, и дажеЯ говорю сама – – иди!Еще сознание пропажи –Весь главный ужас – – впереди.

* * ** * *

Была уверенность – – откуда?Что впереди не день, не час, (Беспечность любящих – – вот чудо!)Хранится вечность про запас.

* * ** * *

В конце скажу великодушно:«Ну, разумеется, ты прав!»

И четыре замечательных стихотворения под общим названием «Посвящение»:

Словечко забытое бросили Вы – – «прошвырнемся», И вот мы из дома ушли и никак не вернемся.

184 Евгений Краснушкин

* * ** * *

Все прежние наши любови проснулись весною, Незримой преградой текут между Вами и мною.

* * ** * *

Полоцк, поцелуй в висок, София, Грозное Чернобыльское лето, Земли эти древние, святые – – Как связать, как выразить все это?

* * ** * *

Мой свете ясный, до разрываБыла придирчивой и вздорной;Но не забудь и той, счастливой,Весной, на улице просторной.

Стихи поэта, так же как и жизнь любого из нас, не сводятся только к любов-ным переживаниям. Есть и память, и рефлексия. Это вторая тема цикла.

С годами приходит обратное зренье, И видится детство особенно ярко:Дороже мне было отца одобреньеЛюбого подарка.

Но помню и это – – сплошные сомненья:Испорчено платье, плохие отметки…Непросто жилось мне – – отца одобреньеЗвучало так редко.

А может быть, жаждал он сам восхищенья?Моя виноватость его раздражала. Довольно! Оставим вину и прощенье – – Так времени мало.

* * ** * *

Тот розовый, каменный дом на углуПо улице Янки Купалы, И голос: – – «Ну где ты пропала?»

Я мамин узнала, но кинулась внизПо мостику, вслед доносилось: «Вернись!»

* * ** * *

По вечерам я прячусь в ванной, Одежды ветхие снимая…Жизнь представляется мне странной, Я многого не понимаю.

185Десятая книга поэта

* * ** * *

Как, неужели это снег?Я забежала теплым летом…Что значит встретиться с поэтом –Неразличимы миг и век.

Третья тема цикла – – слоновьи шаги ХХ века, который еще совсем недавно шел прямо по людям. А сейчас – – ну не по людям, а только по душам – идет XXI век.

До моего рожденья, где-то В Смоленске затерялся след –И мой, по ложному навету, Был молодым расстрелян дед.

Замечательное, чисто московское стихотворение «Поездка в Узкое»:

Как праздник, краток день январский. И город окна зажигает. Кольцом костров орды татарскойМосква над Узким нависает

С его часовней православной…И нет спасенья от прогресса. Наутро грянет бой неравныйНа полосе последней леса.

* * ** * *

На перекличке поколенийЗачем искать, кто виноват?Чтоб больше света, меньше тени,Срубают мой вишневый сад.

* * ** * *

Если нет в мире бессмертной любови, Если – – мы знаем – – конец неизбежен, Если остались ещё обольщенья, Если, и правда, дела наши плохи –Боже, прости мне мои прегрешенья, Не отнимай этой радости крохи…

Как для каждого крупного поэта, для Любови Турбиной естественна пере-кличка с другими поэтами, с музыкой, с литературой. Пример органичной связи разных видов искусства, не только между собой, но и с историей, и с сегодняшним днем, – – стихотворение «Анюта», само звучащее как музыка:

И в упоительном вальсе проносится мимо –Робкой любовью стихию не превозмочь –Жизнь – – этот гибельный танец…Да будет хранимаЭта Анюта, Россия, сестра моя, дочь!

186 Евгений Краснушкин

А жизнь – – это «упущенное чудо», в котором лишь иногда выпадает взойти на «Мост, раскинутый над бездной, / Именуемый любовью». И даже в эти счастли-вые мгновенья не только о себе звучит мольба поэта:

Растворяясь без остаткаУ подножия святынь, Матка Боска, как же сладко…Радость – – смертных не покинь!

Тема «Сны-города», вынесенная в название другого сборника стихов, наиболее ярко проявилась в стихотворении «Вильнюс»:

Был тогда еще Вильнюс без визы, Снег и свечи – – оплавлены в кровьОстробрамские светлые ризы.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Темной Нерис струится поток, Близко бродят лихие литвины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Это помнится с тех пор, когда…Мир меняет свои очертанья – – Все уплывшие сны-города, Влажность голоса, лёгкость касанья.

Ностальгически звучат стихи о городах близких – – республик Советского Со-юза и народно-демократических стран: Польши, Болгарии… Совсем другая тема открывается в стихах, связанных с Зарубежьем. Это тема стала актуальной с 90-х годов как проблема выбора: Россия или Запад. Когда распахнулось уже не окно, а ворота в Европу и далее, когда диссидентство превратилось в заслугу, ненавист-ная (как оказалось, все же необходимая) цензура сгинула, а СМИ стали якобы бес-контрольными, но не менее ангажированными. Мне жаль тех соотечественников, для кого эта проблема из умозрительной превратилась в практическую. Любовь Турбина побывала и на Западе и на Востоке, но её душа не дрогнула ни на йоту, как у всякого нормального русского человека (да простят меня уехавшие). И эта ясность взгляда и стойкость души перед лицом искушений нашли отражение в прекрасных стихотворениях «Сент-Женевьев-де-буа» и «Отплывающий катер»:

Казалось, так легко поддаться нежной силе, Которая остаться тут влекла, Что я очки забыла на могиле – – Но все-таки вернулась и нашла.

* * ** * *

Когда впереди нищета и мытарства, Уехать – – такая мелькнула возможность!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

То ужас мгновенно разверзся пучиной:Я молча кричу – – поверните обратно!

187Десятая книга поэта

Эти стихи так и хочется процитировать целиком, но отошлем читателя к сбор-нику стихотворений. Недаром в раздел «Переводы с белорусского» включена «Эмигрантская песня» выдающегося белорусского поэта начала ХХ века Максима Богдановича:

Мы другие, мы помним и знаем То, что с детства и близко, и мило, Не расстались бы мы с нашим краем, Если б хлеба для нас там хватило.

Не будем касаться здесь еще одного из программных стихотворений этого цик-ла «Мост через речку» – – оно рассмотрено в глубоком и по-своему тоже поэтичном послесловии Алексея Чагина к книге стихов Л. Турбиной.

Последний цикл «Оттенки осени» не имеет хронологических рамок, но по тема-тике он относится к постперестроечному периоду (1994-2011 гг.). Остается только неясным, о какой осени идет речь – – смутном времени в жизни страны или о соб-ственной жизни:

Как трудно дались эти годы:С частицей и черточкой – – post. Подземные переходы – – Тупик или к вечности мост.

Где мечутся люди и тени(И кто их теперь различит?),И нищий сидит на ступени, И голос в тумане звучит…

Здесь «мост» опять в символическом смысле как переход над бездной.

Поезд застыл – – вокзал поехал;Это земля течет под ногами. Крикнешь – – куда? – – но не слышно эха:Это Родина расстается с нами.

«На старом физфаке» (Любовь Турбина – – выпускница Белорусского универ-ситета, кандидат наук):

Нас странные связали узы – – Незримо тает общий след…

Час пробил ценностей нетленных – – Вершится то, что суждено…Мы, дети страшных лет военных,Уходим медленно на дно.

Но осень не только в стране, осень и в жизни человека, в том числе – – дорогого: «Осень позднюю в мамином голосе слышу».

Она присела на диван, Склонясь над грудой лоскуточков, И жизни прожитой романПо ним читала, как по строчкам.

188 Евгений Краснушкин

Непредвзято разглядеть трагедию своей страны почти невозможно (слишком близко), а другой – – со стороны – – удаётся:

«Что ж вы нас бросили, братья?» –Панко негромко сказал...

Русь, ты и впрямь виноватаСменой не вех, но основ.

* * ** * *

И молчат славянские народы, Думают, что их минует чаша…Над Сербией смилуйся ты, Боже!Просвети, очисти души наши.

Печаль осени чувствует и бездомная «кошка эта серая в полоску»:

Кошечка, вот-вот подует ветерЛедяной, с ним горести-печали…Скоро, скоро грянет зимний холод…Доживем ли мы с тобой до лета?

Тем более это чувствуют люди:

Я жду давно письма из Белоруси, Но сомкнут рот покинутой земли…

Не согреет душу плат лоскутныйНеделимой некогда страны.

Однако осенние дожди не могут затопить душу, полную любви к России: «Пе-тровско-Разумовская аллея / Ведет туда, где я теперь живу», – – и любви ко вто-рой родине – – Белоруссии:

О, Белорусь, моя коханка…

Твоя надолго полонянка – – Отцовский дом стоит пока…

Но каюсь, давняя беглянка –Легко любить издалека…

На белорусской вышиванкеВсплакну над синью василька.

Не зная языка первоисточника, я не могу говорить о переводах с белорусского, но уже готовые переводы как самостоятельные произведения в полной мере несут и характерные признаки оригинальных стихов Любови Турбиной. Это сильные стихи, полные мысли и чувства, стихи, в которых душа поэта не прячется за при-чудливые декорации, а драматизм жизни отвечает извечным законам бытия. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5).

Царица Савская

ЧасовнЯПротоиерей Павел БОЯНКОВ

С далекого-дальнего Юга,Имея по правую рукуЧермно – Красное – море,От пределов Египта и Земли АббиссинскойВ Палестину пришел караван.

То владычица Савской страныПривезла Соломону подарки.Под властью ее Аравия счастлива.Иемен и Аден молитву возносятЕдиному Богу,Да продлит ее годы и дни.

Эфиопов блистательна свита.Под грузом вьюковСогбенны верблюды пустыни.Здесь бальзам благовонный,Великое множество златаИ камней многоценных.

В тех достойных дарах –Уважение гостьи к хозяину,Чьи богатства, величие, славаДостигли до края вселенной.И не только они, ноВеликая мудрость царя.

На Востоке известен обычай:В неспешной и мирной беседеОщутить аромат остроумияСокровенной загадки и притчи,Состязаясь в иронии, споре,Блеске мысли.

Все, что было сокрытоУ царицы на сердце,Что таилось в душе у нее,Соломон угадал, разъяснилДо последнего слова,Не оставив неназванных слов.

И не только в словах,Но в устройстве двора и дворца И во всех учрежденьях его и порядкахПроявился правителя разум.Им с избытком царя наградилСам Господь Всемогущий.

Изобильны и пышны пиры,И рабы многочисленны,Щедры виночерпии.Его слуги стройны, облачения ихДостатком и роскошью радуютСамый взыскательный взгляд.

190 Протоиерей Павел Боянков

* * *О род лукавый,Злом переполненный,Утративший в развратеИстину, и веру, и богопочитание.Вы жаждете чудесИз любопытства праздного.

Но их для вас не будет.Свершится лишь одно:В урочный часСын ЧеловеческийВосстанет от землиИз мертвых яко Бог.

И будет суд над родом сим,Его не избежать.Среди других вам судия –Царица Савская. Ибо онаВоздала должное почтеньеПремудрости царя.

Но вот здесь Тот,Кто много больше Соломона.Напрасно вы дерзнули Распять Любовь,Назвать льстецом Того,Чья кровь на вас и чадах ваших.

И это беззаконие свершив,Вы непрерывно умножаете егоВ течение тысячелетий.Вот признаки времен последних:И охладеет любовь во многих,Но, к счастью, не во всех.

Но прекрасней всегоБогу мирные жертвыИ всесожженья Ему, чтоС молитвою царь СоломонТрижды в год за себя и народВ славном храме приносит.

Все сие обозрев,От похвал не смоглаУдержаться царица.Не стало в ней духа,И сказала она Соломону:«Дивен Бог твой!

Верно все, что услышала яО делах, о сокровищах мудрости.Ныне вижу своими глазами,Сколь под властью твоеюБлаженны и люди, и слуги,Каждодневно тебе предстоя.

Хвала Богу Всевышнему,На царский престол Он возвел тебяПо великой и вечной любвиК людям рода сего,Чтоб над ними творитьСуд, и правду, и милость».

И отправилась в землю свою.Был ли брачный союз –Вопрошала молва.Мы о том умолчим,И никто не расскажет.Не осталось свидетелей.

Владимир МАКАРОВ

АрмиЯ

Владимир Матвеевич МАКАРОВ – полковник, начальник управления ин-формации – пресс-секретарь главного управления идеологической информа-ции Министерства обороны РБ, кандидат педагогических наук.

К вопросу об идеологии, патриотизме и терроризме

23 июля несколькими маргиналь-ными информресурсами типа «Хар-тии-97» был размещен материал о яко-бы подготовке боевиков-террористов в лагерях под Минском, причем под руководством казаков из России. Ста-тья так и называлась «Российские «ка-заки» готовят в Беларуси будущих се-паратистов»

Сразу следует оговориться. Данная информация, мягко говоря, не соответ-ствовала действительности. Это была не более чем очередная провокация, имеющая целью внести раскол в обще-ство. Но смею заметить – дело это аб-солютно бесполезное. Запас прочности у белорусского народа огромен.

Что же касается материалов о воен-но-патриотических сборах, то в июле под Минском действительно прошли приуроченные к 70-летию освобожде-ния Беларуси сборы, организованные патриотическим центром «Казачий

Спас» общественного объединения «Город без наркотиков». Причем ни-какие казаки из России занятия в ла-гере не проводили. Наоборот, гости из Российской Федерации сами изучали белорусский опыт. Кстати, данная ин-формация размещена на сайтах соот-ветствующих общественных объеди-нений. Сборы проводились официаль-но и были согласованы установленным порядком.

Могут ли участвовать обществен-ные объединения в патриотическом воспитании?

Конечно, могут. Концепция нацио-нальной безопасности Беларуси опре-деляет воспитание патриотизма как одно из направлений участия граждан, общественных и иных организаций в обеспечении национальной безопас-ности.

В Беларуси действует более двух тысяч патриотических объединений

192 Владимир Макаров

и центров, которые вносят свой вклад в гражданско-патриотическое воспи-тание молодежи. Что же касается об-щественного объединения «Город без наркотиков», созданного при активном участии зарегистрированных в Белару-си казачьих общественных объедине-ний, то само название говорит о высо-кой социальной значимости данного движения.

К сожалению, некие впечатлитель-ные граждане (надо полагать местные радикалы), склонные явно неадек-ватно интерпретировать социальные процессы, попытались проявить «бди-тельность» в тех областях, к которым никоим образом не причастны. Для «наших» впечатлительных радикалов патриотические и военно-патриотиче-ские объединения, реализующие госу-дарственную политику и идеологию, противопоказаны.

Но вернемся к патриотическому воспитанию. В Беларуси существует система патриотического воспитания на основе неуклонного соблюдения за-конодательства, что выражается в чет-ко прописанном алгоритме создания и функционирования патриотических центров, спортивно-патриотических лагерей и патриотических классов.

Так, создание спортивно-патрио-тических лагерей регламентировано Положением о воспитательно-оздоро-вительном учреждении образования, утвержденным постановлением Мини-стерства образования № 89 от 19 июля 2011 г. Работа лагерей организуется по ряду направлений, в том числе спор-тивно-техническому, физкультурно-спортивному, военно-патриотическо-му, оборонно-спортивному и иным. При этом Министерством образова-ния в данных лагерях реализуются образовательные программы военно-патриотического профиля во взаимо-действии с Министерством обороны, Министерством внутренних дел, Го-сударственным пограничным комите-

том, Министерством по чрезвычайным ситуациям.

Министерством образования и Ми-нистерством обороны также разрабо-таны и утверждены Методические ре-комендации по организации оказания помощи воинскими частями Воору-женных Сил общеобразовательным учреждениям в допризывной подго-товке и военно-патриотическом воспи-тании учащихся.

Ежегодно на базе воинских частей и учреждений образования с участием военнослужащих проводится до 150 лагерей для допризывной молодежи.

Что же касается казачьих объеди-нений, зарегистрированных в Белару-си, то они также вправе участвовать в совместных патриотических проек-тах, работе патриотических классов, спортивно-патриотических лагерей, разумеется, при условии соблюдения до буквы законодательства, регламен-тирующего их создание и функциони-рование.

По поводу идеологии. Здесь также есть четко обозначен-

ные критерии и принципы. Есть бело-русское государство – суверенная неза-висимая Республика Беларусь, которая свято чтит память о героях, победив-ших фашизм, строит Союзное госу-дарство с братской Россией, проводит многовекторную миролюбивую по-литику и является важным фактором мира и стабильности в Европе.

Именно в этом заключается глав-ный критерий приоритетности взаимо-действия с общественными объедине-ниями и участия их в патриотическом воспитании. Если объединение реали-зует в своей деятельности идеологию белорусского государства, способствуя сплочению, консолидации общества, если оно разделяет официальные взгля-ды на нашу героическую историю, стремится участвовать в патриотиче-ских проектах, то, несомненно, такое объединение найдет взаимопонимание и поддержку военного ведомства.

193Армия

Мне уже приходилось высказывать позицию на этот счет. Например, в Бе-ларуси никогда не будут установлены памятники нацистским преступникам, коллаборационистам, включая и ко-мандиров казачьих формирований СС типа Панвица или Краснова.

Впрочем, поползновений увекове-чить память карателей в Беларуси ни-когда не было и быть не может, а за-регистрированные в Беларуси обще-ственные объединения казаков свято чтят память о героях Великой Отече-ственной войны и подвиге казачьих формирований Красной армии, сра-жавшихся с фашизмом.

Приговор же коллаборационистам и предателям, всем этим панвицам и красновым, вынесла сама история. Иначе и быть не может. Ведь не где-нибудь, а в фашистской Германии была разработана «теория» о так называе-мых «казаках-арийцах». По этой «тео-рии» «казаки являлись якобы потомка-ми остготов, владевших Причерномор-ским краем во II–IV вв. н.э. То есть это не славяне, а народ германского корня, сохраняющий прочные кровные свя-зи со своей германской прародиной». В начале 40-х гг. среди казаков-само-стийников-коллаборационистов была распространена идея о том, что «каза-чество – это особый народ, находив-шийся под рабством России и задачей которого является обретение в ходе войны национальной и государствен-ной независимости». Среди сторонни-ков идеи «казачьей самостийности» был небезызвестный генерал Краснов, возглавлявший главное управление казачьих войск в Берлине и консульти-ровавший немцев по вопросам казаче-ства.

Конечно, не предатели и проходим-цы определяли и определяют ход миро-вой истории. Отношение же к Великой Отечественной войне как священной борьбе с фашизмом являлось и явля-ется показателем нравственности, со-вести и чести.

Мы помним, что казачьи фор-мирования Красной армии внесли достойный вклад в борьбу против врага человечества – фашизма, а 70 лет назад именно кавалерийские ди-визии кубанских казаков сыграли важную роль при освобождении Бе-ларуси.

Не случайно в приказе Верховно-го главнокомандующего от 3 июля 1944 года № 128 среди отличившихся объединений и соединений при осво-бождении Минска на втором месте после танкистов – кавалерийские соединения кубанских казаков ге-нерал-лейтенанта Плиева, генерал-майора Тутаринова, генерал-майора Головского, полковника Поприкай-ло.

Именно казачьи кавалерийские дивизии Красной армии блестяще показали себя в стратегической на-ступательной операции «Баграти-он», а конно-механизированные группы во многом обеспечили три-умф лучшей военной операции не только Великой Отечественной, но и всей Второй мировой войны.

И еще по поводу взаимодействия с общественными объединениями.

Общественные объединения, со-юзы создаются и функционируют на основе принципов законности, добро-вольности, самостоятельности и глас-ности, а свою деятельность осущест-вляют в соответствии с Конституцией Республики Беларусь и иными актами законодательства. Соответственно, в Беларуси по определению не могут быть и никогда не будут реализованы проекты, предлагаемые отдельными представителями казачества, связан-ные с намерениями создания неких военизированных казачьих формиро-ваний, наделенных функциями чуть ли не защиты правопорядка.

Не будет на нашей земле никаких частных военных компаний и не-государственных военизированных формирований.

194 Владимир Макаров

Все уставные положения о целях и задачах объединений казаков впол-не реализуемы в рамках соответству-ющих организаций без создания по-добных формирований. Это и разви-тие лучших сторон казачьего уклада жизни, и воспитание молодежи в духе любви и преданности Отечеству, уча-стие в военно-патриотическом воспи-тании молодежи, развитии физкульту-ры и спорта, содействие утверждению норм христианской морали и т.д.

В Беларуси каждому гражданину гарантируется свобода мнений, убеж-дений и их свободное выражение, что закреплено Конституцией. Следова-тельно, право общественного объеди-нения – размещать на своих информа-ционных ресурсах соответствующие мнения.

Наши же право и обязанность также четко выражать официальную точку зрения военного ведомства, реализуя государственную политику в области обеспечения военной безопасности. И если мнения некой общественной организации противоречат официаль-ной точке зрения, к примеру, в области истории, то мы обязаны четко заявить об этом.

Например, для «белорусской» оп-позиции национальным праздником не является ставший по воле народа Днем белорусской государственности праздник – День независимости, отме-чаемый 3 июля, как и День защитников Отечества и Вооруженных Сил, отме-чаемый 23 февраля.

Каково же было наше удивление, когда на сайте http://kazak.by появил-ся материал, в котором подвергнута сомнению правомерность наличия в Беларуси праздника воинской славы: «Мы привыкли по советской традиции считать «мужским» воинским днём «Защитника Отечества» 23 февраля, хотя в контексте Беларуси 1918 года он связан с принятием большевиками

германского ультиматума и их согла-сия на немецкую оккупацию …».*

Что это? Следование соответствую-щего информационного ресурса в фар-ватере политики белорусских радика-лов? Не нравится утвержденный Ука-зом Президента Беларуси праздник?

А ведь этот праздник по праву явля-ется одним из самых почитаемых в ре-спублике. С этой датой ассоциируется рождение Рабоче-Крестьянской Крас-ной Армии, которая освободила Минск 11 июля 1920 года, а в 1939 году в ходе освободительного похода обеспечила воссоединение великого белорусского народа в едином белорусском госу-дарстве. Великого белорусского наро-да – именно так сказано в Законе БССР от 14 ноября 1939 года. Именно дата 23 февраля символизирует рождение Армии, освободившей 70 лет назад Бе-ларусь и сыгравшей решающую роль в спасении человечества от фашизма.

Поэтому эта дата была и останется священным символом мужества, до-блести и славы белорусского народа. Даже если это кому-то не нравится.

И еще о традициях. Некогда в Бела-руси издавалась так называемая «Бело-русская деловая газета», в которой еще 18 октября 2005 года был опубликован занятный материал под названием «Нагайка с правами дубинки». Некий «атаман атаманской сотни» попытался рассуждать о «древних казацких тра-дициях». В частности, было заявлено: «У военных свои традиции, у казаков – свои… Провинившиеся кадеты будут подвергаться порке в присутствии со-служивцев. Процедура наказания каза-ка – это настоящий ритуал. В обяза-тельном порядке должны присутство-вать батюшка, который благословля-ет исполнителя наказания, и бойцы подразделения. После того как вино-вный получит отпущенное количество плетей, он должен встать на колени и поблагодарить за науку…».

* http://kazak.by/index.php/an-unknown-culture-of-belarus/458-2013-12-08-19-59-55

195Армия

Звоню соответствующему «воена-чальнику»: «Подавай в суд на газету в связи с необходимостью защиты че-сти и достоинства. Телесные наказания в ХХI веке – это более чем круто!». Но не тут-то было. Оказывается, изложен-ное в материале соответствовало сло-вам «атамана»…

Что здесь сказать? Общественность должна знать, что на пушечный вы-стрел к белорусской армии и патрио-тическому воспитанию не будут до-пущены фальшивые «казаки», пытаю-щиеся навязать кому-то ложные тради-ции с садомазохистскими замашками. В этом ни у кого не должно быть со-мнений.

P. S.В августе 2014 г. в Уручье прошла очередная смена военно-патриотического

лагеря «Патриот» на базе воинской части.Лагерь был организован в точном соответствии с законодательством

Республики Беларусь при непосредственном участии Любаньского райиспол-кома, а также представителей государственных органов системы обеспечения безопасности, которые приняли участие в проведении занятий. Кстати, по согла-сованию с местными органами власти уже несколько лет занятия в лагере про-водят также и сотрудники общественного объединения «Город без наркотиков» г. Минска. При этом занятия по идеологической подготовке в лагере проводились только заместителем командира воинской части по идеологической работе.

И впредь военное ведомство будет активно осуществлять патриотическое вос-питание молодежи, проводить в жизнь идеологию белорусского государства, способствовать консолидации общества и взаимодействовать в этом важном деле с государственными органами и патриотическими общественными объединени-ями, неуклонно соблюдая законодательство Республики Беларусь.

Ефим ГАММЕР

В конце номерА

ИРОНИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫСтрашно, аж жуть

Ефим Гаммер родился 16 апреля 1945 года в Оренбурге в семье одес-ситов, эвакуированных с военным заводом на Урал. Закончил отделение журналистики Латвийского госуниверситета в Риге, автор 15-ти книг, издан-ных в разных странах, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству.

Живет в Иерусалиме. Печатается в журналах Израиля, России, Украины, США, Германии, Франции, Канады, Латвии, Дании, Финляндии, Беларуси, Молдовы и других стран.

Труп был обнаружен во дворе: лежал на спине, широко разбросав ноги.Бледное лицо трупа ничего не выражало, даже желания жить.Следователь Ветров внимательно осматривал место происшествия. Рядом

с этим местом, в двух метрах от покойника, валялись недокуренная сигарета с об-грызенным фильтром и недочитанная газета.

Каким образом Ветров уяснил, что газета недочитана, оставляем на его сове-сти. На ней, кстати, можно еще много чего оставить…

Солнце, побледневшее от увиденного, тускло роняло свет на землю. Не до-веряя малодушному светилу, сыскарь подозвал милицейского специалиста-фото-графа. Яркая вспышка блица осветила совершенно неяркого человека скромной наружности: усы, очки, калоши на разношенных ботинках.

– Печально, докладую вам! – молвил дворник Бугор. – Такого на своем веку не припомню. Знамо, раньше бухались тутошки люди. Но по пьяному делу. И подай им рассольчик – оживали в одночасье. А этот... Как упал, так вовсе с тех пор не живехонек. Ни на какой рассол не реагирует. Обоняние, чай, потерял. Совместно с жизнью.

197Иронические рассказы

– А что? – поинтересовался следователь Ветров в силу специфической любоз-нательности. – И часто это у вас случалось, чтобы напившись?

– Бухались? – Вроде того.– Часто! Почитай, что ни день, так кто-то сляжет за упокой, но отнюдь не на-

смерть. И все – не подозрительно, а? – из двадцатой, мать ее, квартиры. Только этот упокойник – береги господь его нервную душу! – двужильным оказался. Первый раз за историю моей жизни тут... того-этого...

– Бухнулся? – Бери выше, начальник, вплоть до самого седьмого неба. Окочурился! – А отчего твои подопечные бухались? – Спрашиваете будто чужой. От житейского неблагополучия! Сосед соседа по-

едом амкал и получал желудочное отравление. Тутошки, во дворе, их припадком и донимало. Язва желудка, язви ее в печень!

– И у мертвяка нашего была язва? – Он не сознается, а вот я вам как на духу скажу. Не было у него язвы. У него –

сердце! Точно говорю: сердце, притом неуживчивое. Как что, сразу хватается за сердце. «Выскочит, – говорит, – из грудной клетки, выскочит!» Обратите вни-мание: «клетки». Намек понятен?

– Догадываюсь. – А тут и без догадок ясно: намек на нашу действительность. Мы в домоуправ-

лении ее воспеваем. Лозунги пишем, плакаты рисуем. А он?– Отлынивает? – Сейчас – да, лежит не колышется. А тогда посмотрит на нашу работу, про-

читает: «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» – и хватается за сердце. Хватается и говорит: «Выскочит из клетки!»

– Так вы, значит, считаете, что это у него от расстройства нервной системы апоплексический удар случился?

– Почем знать? Апоплексит, мабуть, и не приложился. Во всяком разе таковой гражданин в нашем доме не прописан. А вот Варькин муж Сенька-хромой, тот да! – вполне справедливо мог приложиться. У него причина копилась много лет. Наш упокойник к его жинке захаживал, и не за ради вызова на социалистическое соревнование по благоустройству домашнего общежития.

Следователь Ветров еще раз окинул место происшествия. Мертвец по-прежнему не подавал признаков жизни и, судя по всему, ничем не собирался по-содействовать в расследовании причин своей несвоевременной смерти.

«Черт его знает, может, грабеж? – подумалось детективу. – Но не очень по-хоже. Кошелек в порядке. В кошельке четыре рубля двадцать копеек, ровно на бутылку водки и кислый огурец. Перчатки тоже в кармане. Калоши на ботинках. Даже обручальное кольцо, и то не снято. Хотя... хотя... Что это такое?»

Бывалого криминалиста затрясло от возбуждения. «Палец! Конечно, палец! Куда только я раньше смотрел? Вот это да – палец до крови укушен! По форме зубов... Мда, неужто змеей?»

Сыскарь потер руки, вспомнив из Феликса Дзержинского, что они должны быть чистыми при исполнении служебного долга, чтобы к ним не прикипела чу-жая копейка, и наступательно надвинулся на дворника.

– Ну, Бугор Иванович! Будем говорить или станем отпираться?

198 Ефим Гаммер

– Я как на духу.– Выкладывай на духу, но не дыши мне в лицо, кто тут у вас пресмыкающихся

любит пасти?– Ясно кто – Николай Емельянович, – без промедления отозвался старик. – Докладывай по существу!– Честь имею, в отличие от его жены! – По порядку!– Порядка там никакого. Николай Емельянович страсть как любит этих пре-

смыкающих. А кто перед ним не пресмыкается, того вмиг гонит с ихнего предпри-ятия. Он ведь не просто Николай Емельянович, а Николай Емельянович Бойкин. Наслышаны?

– Еще услышим, когда дела дойдет до суда. – Тогда докладую. Директор завода по изготовлению детских игрушек. Боль-

шой человек. Каждого кто не по нему увольняет без выходного пособия. Так вот, как на духу. Он и нашего упокойника хотел уволить по собственному его – зна-чится, мертвяка этого – желанию. Но промахнулся. Кто теперь за него заявление напишет? Архангел Гавриил?

– За что же такая немилость была по отношению к подследственному трупу?– Докладую! Причина проста, как два пальца обос… как дважды два, когда

в уме – четыре. Кстати, а как по-вашему, милицейскому, сколько в итоге полу-чится? – сощурился Бугор Иванович, тая, видать по всему, хитрую думку.

– Великая математика!– А вот и неправда, начальник! Ваши насмешки – вкривь и вкось от цели. Ни-

колаю Емельяновичу требовалось, чтобы выходило больше, чем у вас в уме. Пять, шесть, и оставалось еще на посошок, а то и на дачу.

– А, – понял следователь Ветров. – Приписки по бухгалтерской части. Фирме требовалась завышенная цифирь. Так, что ли?

– Браво, товарищ. Вам в Шерлоки Холмсы прямая дорога. – Пока я на службе. Докладывай дальше.– А дальше – проще. Но, должен заметить, ругались они неимоверно с упо-

койником нашим. И все потому, что при жизни состоял он редактором заводской газеты и ни в какую не желал подтирки бухгалтерские печатать с завышенными цифрами. Вы правы по догадкам, честь и хвала, начальник!

– Постой-постой, не отклоняйся, Бугор Иванович, – перебил дворника следо-ватель Ветров. – В данный момент направления мысли меня не интересуют их личные взаимоотношения. Меня интересует: кто в вашем дворе змей любит?

– Змей? Так я же вам докладую на чистом духу, тот самый Николай Емелья-нович и любит. Жена у него – подколодная гадюка. А женился на ней, сказывал, по любви.

– Мне настоящая змея нужна. – Бог с вами! Зачем вам такое форменное безобразие, начальник? – Вот что, Бугор Иванович, не мешай дознанию! Отвечай на вопросы и не при-

плюсовывай к следствию ненужные личности.Дворник вяло почесал затылок. – Это верно подмечено насчет ящика. Все его не могли поделить с Николай

Емельяновичем. Тому корреспонденцию со всего мира шлют. А этому, упокойни-ку, – тыкнул мыском сапога бесчувственный труп, – только заводскую газетенку

199Иронические рассказы

собственного его изготовления. Вот и хотел Николай Емельянович выжить его из почтового ящика. Да не вышло. Наш-то мертвячок двужильным оказался. Настоял на своем и остался в ящике. Я вам докладую, такой любитель собственной газеты был – на удивление всей общественности! Кроме нее, родной и милой, никакой другой прессы из почты не признавал. В результате – что имеем, то имеем. Ни-колай Емельянович последовал благородному примеру других жильцов и купил себе личный почтовый ящик. Взгляните – не поленитесь: на двери теперь этих зеленых скворечников уйма!

Действительно, дверь украшало с десяток почтовых ящиков. В одном из них, вполне вероятно, и могла затаиться змея, укусившая за палец несчастного люби-теля своего собственного печатного слова.

Ветров осмотрел эти ящики с присущей ему осторожностью. Но никаких змей не обнаружил. Вернулся к трупу и, призвав к совместным усилиям подчиненных, перенес бездыханное тело в машину первой милицейской помощи – «воронок», для большей понятливости. Затем, окончив по сути дела следствие, оглянулись: не затерялись ли где-то дополнительные улики? Глядь, газета-сиротинушка – одна-одинешенька лежит и только что не кричит благим матом: заберите меня поближе к хозяину, дабы не лишать его любимого чтения на том свете!

«Как собака неприкаянная!» – тоскливо подумал о горькой ее доле следова-тель Ветров и наклонился. Наклонился да как взвоет от боли и давай трясти ру-кой. «Кто это меня? Кто?» И догадался, стервец: «Газетная утка!» А затем дошёл и до всего остального. «Недаром наш подследственный труп не хотел завышать цифирь, понимал: это смертельно опасно».

«Понимал, понимал...» – крутилось в его помутневшем мозгу. Надо отдать должное следователю Ветрову: это было последнее, до чего он

догадался на работе.Дальше надо было догадываться уже врачам в реанимационном отделении

больницы…

Эстрада пришла в деревнюНаконец и в нашей Богом забытой деревне устроили столь модный ныне фе-

стиваль эстрадной музыки.Меня, бывалого морского волка, побывавшего в столицах джаза Одессе и Риге,

Нью-Орлеане и Бруклине, конечно, пригласили в судейскую коллегию. Среди других членов жюри припоминаю матерого ударника Кузницина, пробарабанив-шего всю жизнь в военном оркестре, а также пусть и староватого, но все еще подающего надежды местного композитора Молния Громова, гениальное произ-ведение которого «По утренней деревне» исполняли многие подотчетные нашему судейскому решению ансамбли. Эта солидарность в выборе произведения для выхода в большой свет в виде взыскательной деревенской публики заставила про-слезиться нашего композитора. К слову сказать, и слушателей. Вот какова сила искусства! Чисто ядерный потенциал наших защитных боеголовок! Мозги ведь у наших слушателей – где? Там! В них входит – что? То! Пусть слушают. Голова не отвалится. Оценивать-то Молнию Громову.

Он и оценил! А оценив, выступил с речью.Воспроизведем ее по памяти.

200 Ефим Гаммер

– Первое место на фестивале заняли члены клубного оркестра, руководимые нашим дорогим товарищем Кузнициным, – торжественно начал председатель жюри. – Его оркестранты люди воспитанные. На сцене сидели правильно, в гал-стуках – узелочек на кадычке, чтобы не выступал, не высовывался. А исполняли-то как? На загляденье! Не шелохнутся, не вздрогнут подобно некоторым. При исполнении все же! Не при хухры-мухры каком! Оно и понятно: если играть, то играть! Без никаких выкрутасов! Не то что эти самые – те еще! – сельские интел-лигенты, мордой на запад повернутые. Обучали их на наши харчи! А они? Изви-ните за выражение, всячески импровизируют, лабают – говоря на козлоногом их языке – джаз. И что? А то, что пренебрегают нотами. К слову, не нами написанны-ми. А кем? Теми, с позволения сказать, гигантами, которые знали толк в музыке. Моцартами, Покрассами, Соловьевыми и Седыми, в одном, кстати, лице, когда смотрятся в зеркало.

Разве так можно? Наимпровизируются – и что? Что-о-о? Представьте себе, что получится, если по заразительности своего примера выйдут они на первое место. И вот перед вами предстает такая, допустим, картина, где, допустим, каж-дый рабочий начнет импровизировать при сборке космического корабля. И что? А то, беру грех на душу, получится, что ничего не получится! На таком корабле в тартарары угодишь, но не в космос. И вот в умопомрачительное время шести-десятых, когда мы уже завоевываем околоземное пространство – не печки-лавоч-ки! – интеллигенты импровизируют джаз. Джаз, загнивающий на корню в своем мертворожденном Нью-Орлеане. Спрашивается, имеют ли они моральное право так поступать с музыкой, написанной, кстати, не ими? Попутно с вопросом за-кавычим цитату с верхов: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст!».

Ко всему вышесказанному должен еще добавить о солистах. У нас солисты еще те! Первое место, как и предполагал наш почтенный барабанщик Кузницин, завоевал в бою за лавры его воспитанник – клубный сторож Некрутиморда. Даже ночью, охраняя штаб музыкальной культуры – прекрасное строительное сооруже-ние без архитектурных излишеств, – он, Некрутиморда, ре-пе-ти-ро-вал! Репети-ровал, а не глушил голосом рыбу, как делают это некоторые мало сознательные в ихтиологии люди.

Последнее место на нашем конкурсе занял никому из жюри неизвестный – а это, простите, не подозрительно? – бухгалтер Кредитный, который, доложу, при-был к нам по распределению без году неделя. И уже – что? – петь! Пой, пташка, пой, но знай свою жердочку! Знай и помни со всей любовью и уважением к стар-шим товарищам, что мы, не щадя живота, всю свою сознательную и остальную часть жизни положили на музыку.

Музыку в массы, товарищи! А массы – носом в культуру! И – чтобы по нотам, по нотам. Ныне здесь, завтра там. И никакой отсебятины.

Согласны? Нет? Ногами затопали? Свистеть принялись?Ну, свистите, свистите... Все равно среди вас не отыщется ни один Соловьев, пока Седым не станете.