ТЮРКОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯturkological-studies.ru/wp-content/uploads/2019/01/Turko... · 2019. 1. 13. · Hayati Develi ‒ Doctor of Philology, Professor

ТЮРКОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

Журнал основан в марте 2018 года

2018, том 1, № 1

Международный научный журнал

ШЕФ-РЕДАКТОР Р.Р. Хайрутдинов ‒ кандидат исторических наук, доцент (г. Казань, Россия)

ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Р.Р. Фахрутдинов ‒ доктор исторических наук, профессор (г. Казань, Россия)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ РЕДАКЦИОННОЙ КОЛЛЕГИИ Э.К. Хабибуллина ‒ кандидат филологических наук, доцент (г. Казань, Россия)

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ А.Г. Ситдиков ‒ доктор исторических наук, доцент, член корреспондент АН РТ (г. Казань, Россия) Р.Р. Замалетдинов – доктор филологических наук, профессор (г. Казань, Россия) И.Э. Ярмакеев – доктор педагогических наук, профессор (г. Казань, Россия) Юлай Шамильоглу ‒ Ph.D. (история), профессор (г. Мэдисон, США) И.А. Гилязов ‒ доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент АН РТ (г. Казань, Россия) И.М. Миргалеев ‒ кандидат исторических наук, Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ (г. Казань, Россия) В.В. Трепавлов ‒ доктор исторических наук, профессор (г. Москва, Россия) И.В. Зайцев ‒ доктор исторических наук, профессор (г. Москва, Россия) А.Н. Гаркавец ‒ доктор филологических наук, профессор (г. Москва, Россия) А.В. Сафарян – кандидат исторических наук, профессор (г. Ереван, Армения) Ильяс Топсакал ‒ доктор, профессор (Стамбул, Турция) Хайати Девели ‒ доктор, профессор (Стамбул, Турция) Ильяс Кемалоглу ‒ Ph.D. (история), доцент (г. Стамбул, Турция)

РЕДАКЦИОННО-ИЗДАТЕЛЬСКАЯ ГРУППА Л.Ф. Абзалов (ответственный секретарь) ‒ кандидат исторических наук, доцент (г. Казань, Россия) А.В. Фахрутдинова (научный редактор) ‒ доктор педагогических наук, профессор (г. Казань, Россия) Е.В. Витоль (ответственный за выпуск) (г. Казань, Россия) Л.К. Каримова (оператор сайта) ‒ кандидат исторических наук (г. Казань, Россия) Д.М. Оразов (оператор сайта) (г. Казань, Россия) Номер свидетельства: ПИ № ФС 77–73017 Статус свидетельства: действующее Наименование СМИ: Тюркологические исследования Дата регистрации: 06.06.2018 Форма распространения: печатное СМИ, журнал Периодичность: 4 выпуска в год (ежеквартально) Территория распространения: Российская Федерация, зарубежные страны Учредитель: Фахрутдинов Раиль Равилович Адрес редакции: 420008, Россия, г. Казань, ул. Мартына Межлаука, д. 3, каб. 117. Тел.: +7 (843) 221-33-21. Языки: русский, татарский, английский, турецкий Email: [email protected] Сайт: https://journal3sites.wixsite.com/turkologkfu

Подписано в печать 29.08.2018. Бумага офсетная. Печать цифровая. Формат 70х108 1/16. Усл.-печ. л. 10. Тираж 500 экз. Заказ 30/8 Отпечатано в типографии Издательства Казанского университета. Адрес: 420008, г. Казань, ул. Профессора Нужина, 1/37. Тел.: +7 (843) 233-73-59, 233-73-28. Перепечатка материалов допускается только с письменного разрешения редакции. Редакция не несет ответственности за содержание публикаций.

© Тюркологические исследования, 2018

mailto:[email protected]

https://journal3sites.wixsite.com/turkologkfu

TURKOLOGICAL STUDIES

Journal was founded in March 2018

2018. Vol. 1, No. 1

International Scientific Journal

DEPUTE EDITOR IN CHIEF R. Khajrutdinov ‒ Ph.D. in History, Associate Professor (Kazan, Russia)

CHIEF-EDITOR R. Fahrutdinov ‒ Doctor of History, Professor (Kazan, Russia)

CHAIRMAN OF THE EDITORIAL BOARD E. Khabibullina ‒ Ph.D. in Philology, Associate Professor (Kazan, Russia)

EDITORIAL BOARD A. Sitdikov ‒ Doctor of History, Associate Professor, Corresponding member of the Academy of Sciences of Tatarstan (Kazan, Russia) R. Zamaletdinov ‒ Doctor of Philology, Professor (Kazan, Russia) I. Yarmakeev ‒ Doctor of Pedagogy, Professor (Kazan, Russia) Uli Schamiloglu ‒ Ph.D. (History), Professor (Madison, USA) I. Gilyazov ‒ Doctor of History, Professor, Corresponding member of the Academy of Sciences of Tatarstan (Kazan, Russia) I. Mirgaleev ‒ Ph.D. in History, Sh. Marjani Institute of History of Tatarstan Academy of Sciences (Kazan, Russia) V. Trepavlov ‒ Doctor of History, Professor, Institute of Russian History, Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia) I. Zaytsev ‒ Doctor of History, Professor, Institute of Russian History, Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia) A. Garkavets ‒ Doctor of Philology, Professor (Moscow, Russia) A. Safaryan ‒ Ph.D. in History, Professor (Yerevan, Armenia) Ilyas Topsakal ‒ Doctor of History, Professor (Istanbul, Turkey) Hayati Develi ‒ Doctor of Philology, Professor (Istanbul, Turkey) Ilyas Kemaloglu ‒ Ph.D. (History), Associate Professor (Istanbul, Turkey)

EDITORIAL AND PUBLISHING GROUP L. Abzalov (Executive secretary) ‒ Ph.D. in History, Associate Professor (Kazan, Russia) A. Fahrutdinova (Scientific editor) ‒ Doctor of Pedagogy, Professor (Kazan, Russia) E. Vitol (Responsible for the release) (Kazan, Russia) L. Karimova (Web-site administrator) ‒ Ph.D. in History (Kazan, Russia) M. Orazov (Web-site administrator) (Kazan, Russia) Certificate number: ПИ № ФС 77–73017 Certificate status: Actual Media name: Turkological Studies Date of registration: 06.06.2018 Distribution pattern: Printed media-journal Periodicity: 4 issues per year (quarterly) Distribution territory: Russian Federation, foreign countries Founder: R. Fahrutdinov Editorial address: 420008, Russia, Republic of Tatarstan, Kazan, M. Mezhlauka str., 3, of. 117, Tel.: +7 (843) 221-33-21. Languages: Russian, Tatar, English, Turkish Email: [email protected] Website: https://journal3sites.wixsite.com/turkologkfu

Signed for printing: 29.08.2018. Offset paper. Digital printing. Format 70x108 1/16. Conventional printing plates 10. Print run: 500 copies. Order: 30/8. Printed at Kazan University Press printing house. 420008, Kazan, 1/37 Professor Nuzhin str. Tel.:+ 7 (843) 233-73-59, 233-73-28. Reprint of materials is allowed with the written permission of editorial board only. Editorial office is not responsible for the contents of publications.

©Turkological Studies, 2018


https://journal3sites.wixsite.com/turkologkfu

3

С О Д Е Р Ж А Н И Е ОТ РЕДАКЦИИ ................................................................................................................ 5 СТАТЬИ ............................................................................................................................. 7

Тишин В.В. К дискуссии об интерпретации сочетания kök türk ............................. 7

Калинина Т.М. Хазары на картах средневековых арабских географов ............... 28

Uli Schamiloglu. The Competition Between the Northern and the Southern Silk Roads in the Time of Tamerlane ............................................... 48

Хайдаров Т.Ф. Мусульманские авторы о «чёрной смерти» ................................. 55

Воротынцев Л.В. «Орда на куме землю пахала»: к вопросу о распространенности земледельческих практик в среде кочевого населения Улуса Джучи и Большой Орды в XIII–XV вв. ......... 76

Нурулла Гариф. Ханлык чоры чыганакларында төрки-татар исемнәре һәм географик атамалар ............................................................................................. 97

Хамидуллин Б.Л. В.Д. Димитриев о чувашах периода Казанского ханства ..... 104

Абибуллаева Э.Э. О чём рассказали дарственные книги Ризаэддина Фахреддина Исмаилу Гаспринскому ................................................. 116

Selcuk Altuntas. One Hundred Years of Mystery: The Curious Case of Mūsā Jārullah Bigiyev (1875–1949)’s Tatar Translation of the Qur’an ................ 129

НАСЛЕДИЕ ................................................................................................................... 147

Ахмет Ичли. Неизвестные произведения Бора Гази Гирея ................................. 147 РЕЦЕНЗИИ ................................................................................................................... 161

Sayfetdinova E. On the Book by A.N. Kurat “Turkey and the Volga Region (1569 – hike to Astrakhan, the Volga-Don canal and the Ottoman-Russian Relations in the 16th–17th Centuries)” ....................................................................... 161

ХРОНИКА ..................................................................................................................... 163

Тычинских З.А. Всероссийская научно-практическая конференция «Историко-культурное наследие татар и сибирских татар Тюменской области» (Тюмень, Тобольск 22–23 сентября 2017 г.) ..................... 163

4

C O N T E N T FROM THE EDITOR ....................................................................................................... 5 ARTICLES ......................................................................................................................... 7

Tishin V. On the Understanding of the Combination Kök Türk Discussed .................. 7

Kalinina T. The Khazars on the Maps of the Medieval Arab Geographers ................ 28

Uli Schamiloglu. The Competition Between the Northern and the Southern Silk Roads in the Time of Tamerlane ............................................... 48

Khaydarov T. Muslim Authors About the "Black Death" .......................................... 55

Vorotyntsev L. "Horde in Qom Plowed the Land": to the Question of the Prevalence of Agricultural Practices in the Environment of the Nomadic Population of the Ulus of Jochi and the Great Horde in 13th-15th Centuries .............. 76

Garif N. Turkic-Tatar Names and Geographical Names According to the Sources of the Kazan Khanate Epoch .................................................................... 97

Khamidullin B. V.D. Dimitriev About the Chuvash Period of the Kazan Khanate ..... 104

Abibullaeva E. About What Told the Donative Books of Rizaeddin Fakhraddin to Ismail Gaspinskiy ................................................................................................... 116

Selcuk Altuntas. One Hundred Years of Mystery: The Curious Case of Mūsā Jārullah Bigiyev (1875–1949)’s Tatar Translation of the Qur’an ................ 129

LEGACY ........................................................................................................................ 147

Ahmet Ichli. Unknown Works of Bora Gazi Giray ................................................... 147 REVIEWS ...................................................................................................................... 161

Sayfetdinova E. On the Book by A.N. Kurat “Turkey and the Volga Region (1569 – hike to Astrakhan, the Volga-Don canal and the Ottoman-Russian Relations in the 16th–17th Centuries)” ...................................................................... 161

CHRONICLE ................................................................................................................. 163

Tychinskikh Z. All-Russian Scientific and Practical Conference "Historical and Cultural Heritage of the Tatars and Siberian Tatars of the Tyumen Region" (Tyumen, Tobolsk, September 22-23, 2017) ....................... 163

5

О Т Р Е Д А К Ц И И

Уважаемые читатели!

Россия, являясь родиной большинства тюркоязычных народов, которые составляют вторую по численности группу населения нашей страны, исто-рически сопряжена с тюркским миром. Россия находится в тесных этнокуль-турных, социально-экономических и политических контактах со странами тюркского мира. Сегодня сохраняются традиционные связи с Азербайд-жаном, Казахстаном, Кыргызской Республикой, Туркменистаном, Узбеки-станом, которые являются членами Содружества Независимых Государств. Самая многочисленная и динамично развивающаяся тюркоязычная страна – Турецкая республика, важнейший внешнеполитический партнер Российской Федерации, с которой нас связывают не только экономические и полити-ческие отношения, но и тесные исторические узы. Помимо этого Россия является признанным центром тюркологических исследований, интерес к которым в последние годы все более возрастает. Эти и ряд других факторов определяют актуальность научных изысканий в данной области.

Основная научная концепция нашего журнала определяется следую-щими положениями:

− тюркская культура являет собой уникальный феномен общечело-веческого этнокультурного пространства;

− тюркское этнокультурное единство формируется и развивается в тесном взаимодействии с основными культурными центрами мира.

Издание данного журнала станет продолжением славных традиций тюркологической школы Казанского университета, начало которым было положено еще в XVIII столетии. Решение об учреждении международного научного журнала, освещающего основные научные проблемы и достиже-ния тюркологии, было принято руководством Института международных отношений Казанского федерального университета, в лице его директора Р.Р. Хайрутдинова и заместителя директора по научной работе Р.Р. Фахрут-динова.

Основной целью издания журнала является активизация, дальнейшее развитие тюркологических исследований, а также освещения основных науч-ных достижений в области тюркской филологии, истории и культуры.

Задачами журнала видятся: − интеграция и консолидация творческих сил тюркологов; − координация и популяризация научных исследований в области

тюркологии; − обеспечение широкого обмена идеями, опытом, результатами иссле-

дований, организация площадки для научных дискуссий; − рецензирование научных монографий в представленной области.

От редакции

6

Все вышеуказанное, по мнению редколлегии, должно содействовать еще более успешному развитию тюркологических исследований, а также, в определенной мере, способствовать преодолению проблем, с которыми столкнулась современная российская тюркология.

Редакция журнала заинтересована в публикации общетеоретических статей самых разных направлений тюркологических исследований, в том числе филологии, истории, археологии, археографии, этнологии, антрополо-гии, педагогике, праву и культуре тюркских народов, этими и другими на-правлениями научных изысканий и определяются основные рубрики жур-нала. Кроме того, журнал будет печатать обзоры и рецензии на исследования и отдельные монографии, памятники тюркского культурного наследия, хро-никальные материалы о научных конференциях. Статьи публикуются на русском, английском, татарском и турецком языках.

Надеемся, что активное сотрудничество со специалистами-тюрколга-ми и учёной общественностью в рамках нового журнала «Тюркологические исследования» благотворно скажется на дальнейшем развитии тюркологии.

Редакция журнала

7

С Т А Т Ь И УДК 811.512.1

К ДИСКУССИИ ОБ ИНТЕРПРЕТАЦИИ СОЧЕТАНИЯ KÖK TÜRK

В.В. Тишин Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН

г. Улан-Удэ, Республика Бурятия, Российская Федерация [email protected]

Резюме. Статья посвящена разбору дискуссии вокруг встреченного в

Хушо-Цайдамских древнетюркских рунических текстах сочетания köktürk, буквально переводимого как «голубые тюрки». Автор обстоятельно раз-бирает аргументацию каждой из существующих точек зрения, отмечая трудности лингвистического характера, не дающие оснований принять их. В частности, рассмотрение конкретного материала не дает возможности понимать под kök «голубой» в контексте рунических памятников геогра-фическое обозначение «восточный». Аналогично нельзя читать здесь омони-мичное слово со значнием ‘род’ или в данном контексте – с предполагаемым значением ‘коренной, истинный’, поскольку первое предполагает нарушение норм тюркского синтаксиса, а употребление второй формы, предполгающей функцию адъектива, прежде не арегистрировано. В силу синтаксических причин должна быть также отвергнута гипотеза С.Г. Кляшторного о рас-смотрении слова kök как кальку с хотано-сакского āššena ‘голубой’. Автор статьи не находит причин отвергать изначальное значение kök ‘голубой’, однако, вслед за В.В. Томсеном склонен рассматривать его не как часть этнического наименования, а как некий эпитет, происхождение и значение которого, тем не менее, остается не ясным до конца.

Ключевые слова: памятники древнетюркской рунической письмен-

ности, древние тюрки, тюркская филология, этнонимика. Сочетание kök türk Хушо-Цайдамских надписей (КТб, стк.3; БК, Х,

стк. 4) с подачи В. Банга многими представителями западно-европейской и турецкой историографии стало рассматриваться как этническое наименова-ние (Kök-Türken, Köktürken, KökTürkler, Göktürkler и т.д.) [17, с. 44, прим. 10; 81, p. 155; 77, p. 58–59].

Наиболее часто встречается буквальный перевод «голубые (небесные) тюрки» [90, p. 98, 138; 89, p. 145; 91, p. 83; 75, p. 223; 30, с.17; 76, p. 170; 28, стб. 1218; 29, стб. 1559; 74, P. 1214; 26, с. 283, прим. 1; 27, с. 64, 98; 70, p. 30; 6, с. 889, 890, 891; 5, с. 84, 143, 145; 24, с. 36, 395; 59, p. 15 ff.; 45, p. 201;


В.В. Тишин

8

46, p. 50; 85, p. 264, 351, 352; 87, p. 39, 63; 67, p. 22; 81, p. 145–159; 77, p. 58–59, 61, 212–213; 36, с. 331 (К.М. Мусаев); 44, p. 125–126] и многое другое, например: kök ‘gök, güvercin’ [60, p. 377], ‘Gök ‘blue’ (для орхонских текс-тов) [83, p. 714], что, с подачи В. Банга [42, p. 1]), в основном, пытаются интерпретировать как самоназвание главенствующего племени Тюркского каганата (Ср. также: [90, p. 138; 43, p. 4], где ‘blauen Türken’ сравнивается с ‘blauen Mongolen’; ср.: [5, с. 84]; см., вособенности: [65, p. 172–173; 79, p. 202–204; 78, p. 129]). Ср. Также работы турецких ученых, где такой пере-вод опирается на мнение о традиционной привязанности тюрков к голубому цвету, например: [71, p. 145–168]; ср.: [5, с. 85].

На неправомерность сопоставления читаемого сочетания с этническим названием указал уже В. Томсен, не отрицая связи слова kök с «небесной» семантикой [92, p. 20, note 1]. Развивая взгляды В. Томсена, С. Максуди (Арсал), настаивал на рассмотрении слова как эпитета, подчеркивающего выдающиеся качества [22, c. 190, 360–361, прим. 557]. В этом же направле-нии рассуждал А.Н. Бернштам, связывая, правда, это название исключитель-но с тюркской знатью в марксистском классовом понимании [5, с. 84, 143, 145].

В посмертно изданной статье В. Котвича, прежде всего, на основе сравнения с köke Monγoł, где цветовое значение köke ‘bleu’ по аналогии с китайской традицией сравнивается с yeke ‘grand’, и привлечения в качестве конечного аргумента данных кыргызского языка, где kök имеет значения ‘entêté, décidé, constant’ (по словарю К.К. Юдахина, 1940 г.), слово kök в сочетании kök türk трактуется как эпитет ‘persévérant et fort’, ‘fidèles et forts’ [65, p. 172–173]. Но кыргызские формы, скорее всего, восходят к иной основе и, соответственно, иному семантическому ряду [40, с. 92–93].

Тем не менее, Ж.-П. Ру считал, что наименование себя и тюрками, и монголами эпитетом «голубой» может быть связано только с присущим и тем, и другим культу Неба-Тэнгри [79, p. 202–204; 78, s. 129].

Термин kȫk (*пратюрк. gȫk) с первичным значением «небо» (См.: [53, s. 640–642; 50, p. 708; 35, с. 60, 604; 37, с. 693; 36, с. 331; 60, s. 371]) К.М. Мусаев предложил этимологизировать его от глагола*kö- ‘покрывать’ [36, с. 331], имеет целый спектр вторичных значений, содержащих семантику синего спектра с переходом к желтой части (зеленый) [34, с. 66–68]. Ф.С. Фа-сеев достаточно четко обобщил все значения слова kök цветового круга, указав, что такая интерпретация конструкции kök türk не может относиться к знати [39, с. 145]. Вместе с тем, если даже не касаться нескольких енисейских эпитафий с личной ономастикой (Е50, стк. 2: kök amaš (kökmǝš?) totoq; Е511,

1 Возможно, речь идет об этнониме k(ö)ökm(ü)ś [20, с. 278, 279; 21, с. 312],

ср. в надписи из д. Очуры, где köökmüši (Е 26, стк. 16) [21, с. 17, 18, 20]. Большой проблемой здесь будет этимологизация слова, которое визуально может быть истолковано как форма, образованная при помощи аффикса причастия про-

Тюркологические исследования 2018, том 1, № 1

9

стк.1: kök tirig), по причине дискуссионного характера датировки, то, по крайней мере к XI в., слово kök уже становится частью эпитетов в обозна-чении общей титулатуры, что демонстрирует пример сочетания *kȫk ajūq, как называли некое главенствующее лицо, судя по данным «К̣утадг̣у билик» и «Дūвāн-и Луг̣āт ат-Тюрк» [50, p. 709]2. Однако, при этом следует отметить, что для памятников древнетюркской рунической письменности случаев употребления этнонимов в сочетании с какими-либо эпитетами неизвестно.

Развивая мысль О.Прицака [72, s. 246, 259–260; 73, s. 382], А. фон Габэн и А.Н. Кононов полагали, что kök türk нужно переводить как ‘восточные тюрки’ [57, s. 113–114; 18, с. 172–173]. В этом случае противопоставлять-ся термину kök должен aq, традиционно обозначающий ‘запад’ (См., напр.: [16, с. 199]), однако, aq– поздняя огузская форма и в таком значении она не зафиксирована в рунических памятниках (См.: [84, s. 143, 154, 183, 217]) (где белый цвет обозначается термином ürüŋ) (См.: [59, p. 15]; см. также: [84, s. 184]), кроме того, как отмечено А.Н. Самойловичем, его нет в якут-ском и чувашском языках ([33, с. 161–162] (Ср.: [50, p. 233–234])3. Слово a:q, как верно указывает сэр Дж. Клосон, использовалось для обозначения цвета шерсти животных, и отнюдь не являлось антонимом для qara ‘черный’ [50, p. 75], потому и это противопоставление двух цветов [52, s. 84–85] нужно относить к более поздним временам.

Попытка видеть основу aq в памятнике Могойн Шинэ Усу в форме aqsïraq (ordu) ‘беловатый лагерь’ (МШУ, стк.20 (=Вост., стк. 8)), подхвачен-ное затем в работах ряда исследователей (Х. Намык (Оркун), С.Е. Малов, Д.М. Насилов, Г. Айдаров и др.) и переинтерпретированное А.Н. Кононо-вым как ‘западная ставка’ [70, s. 170, 171 (mükemmelkarargâh), 763; 23, с. 36, 40; 6, с. 49; 1, с. 347, 355; 17, с. 111; 32, с. 146, 150], вызывает возражения как семантического (см., напр., у Дж. Клосона обоснование предложенного Г.Й. Рамстедтом перевода ‘distinguished’ [50, p. 95]), так и палеографиче-ского, и грамматического характера.

Предполагаемый А.Н. Кононовым аффикс -sïraq, кроме данного случая (если следовать такому чтению), нигде не зафиксирован. Можно найти параллель для читаемой основы, например, в алт. aqsu ‘беловатый’ [31, шедшего времени -mIš. Хотя случаи его использования при этнонимообразовании известны [2, с. 177], в известном тюркском лексиконе не зарегистрировано односложных глагольных форм *kök-, если только не исходить из гипотетического *kökǟ- [50, p. 710], что обусловило бы поправить в чтениях И.В. Кормушина форму этнонима на *kökömüš (с соответствующей лабиализацией во втором слоге).

2 Хотя можно встретить указание в этом случае на два различных термина – соответственно kök ajuq ‘смиренный, лишенный заносчивости’ и kökjük ‘наиме-нование знатных лиц у туркмен’ [6, с.312, 313], но соответствующее написание у Мах̣мȳда ал-К̣āшг̣арū как قْوُكِوك [kwkywwq] позволяет предполагать два слова, второе из которых с велярным вокализмом.

3 Касательно чувашского см., однако: [36, с. 679; 37, с. 693; 36, с. 48].

В.В. Тишин

10

с. 133], однако, тогда предполагается аффикс +rAk, который образует суще-ствительные, но чаще прилагательные или имена действия сравнительной или превосходной степени [55, vol. I, p. 62–65; 54, p. 150–151].

С. Қаржаубай предлагает чтение aq-saryq ‘белый дворец’ [11, с. 70–71, 77, 85], также допустимое с точки зрения правил древнетюркского ру-нического письма, но его обоснование со ссылкой на согд. saragh выгля-дит неоправданным, и фонологически (ср.: ркп. srγ>sarγ, saraγ), поскольку заднеязычным смычным глухим согласным в ауслауте ожидалась бы доста-точно точная передача близкого звука согдийского слова (ср.: др.-уйг. ман. b/pašïq ‘гимн’ <согд. p’šk [36, с. 794]), и семантически, т.к. в согдийском

тексте речь идет лишь о городе Ло-ян 洛陽, восточной столице танских

императоров в совр. провинции Хэ-нань 河南 [61, p. 603, 608; 58, p. 361].

Так, тот же Дж.Клосон в другом месте указал возможное чтение всей

фразы в памятнике Могойн Шинэ Усу как qs1r1qw1r1d1n1 в контексте kasar kurı:dın ‘to the west of Kasar’ [50, p. 95, 645]. Так же прочел это место Т. Мориясу (qasar qurïdïn ‘the west of Qasar’) [69, p. 179, 184], затем Н. Базылхан, у которого Qašarqurïdïn ‘Қашар керi жақтан’ [4, 124б.], и потом Э. Айдын (kasar kurıdın), истолковавший, однако, первую лексему как ‘Kasar(ların) (Kasar’ın?)’ [41, s. 42, 59], что вследза Л. Базеном, Б. Арпадом и А. Рона-Таш соотнес с племенем Hazar [41, s. 84–85] (См.: [47, p. 95])4. Недавно И.В. Кормушин также предложил в конструкции

qs1r1qw1r1d1w1 читать последний знак не как w1 /u/ , а как

n1 , или A /a/ , из чего все сочетание будет читаться как qasar qordan, что находит соответствие в Терхинской надписи, где наличествует топоним qasar qoruγ (Тэс, стк. 19 (=Южн., стк. 2)), написание которого является, однако, падежной формой от первичной qasar qor/qur [19, с. 166]. Ср. также новое чтение С.Г. Кляшторного qasar qurdan ‘Касар-Кордан’ [15, с. 56, 63]5.

Главным аргументом во всех этих гипотезах, так или иначе, можно считать отсылку к названию kökemoŋγol, встречающемся у монгольского историка XVII в. Саган Сэцэна, что предполагает заимствование монголами тюркской (через уйгуров) цветовой геосимволики [73, S. 382; 57, S. 114; 18, с. 173]. Вместе с тем, вопрос не так однозначен, поскольку соотнесение монголов с голубым цветом может быть связано с рядом других факторов.

4 О слове qw1r1d1n1 в этом значении, где qurï ‘запад’, см.: [80, S. 51, Anm. 132,

S. 95–96, Anm. 250; 84, s. 84–86, 230]; об аффиксе +dAn /+dIn см.: [37, с. 642–647; 54, p. 174–175].

5 Возможно, этому топониму соответствует встреченное в Тэсийнской название местности qasar qoruγ, где уйгурский каган расположил свою ставку (Тэс, стк. 19 (=Южн., стк. 2)) [15, с. 87, 89]. Иногда это связывают с крепостью Пор-Бажын в Туве [15, с. 254–257].


11

В частности, перечисление у монгольского историка пяти народов, отожде-ствляемых с конкретными цветами, само количество и набор которых соответствует буддийской традиции, может быть объяснено как влиянием этой религии, так и даже тем, что, как предположила Н.Л. Жуковская, идентификация осуществлена по цвету одежды [8, с. 195–196, 211–213; 56, p. 14, 202, note 50]. Так или иначе, это отождествление имеет достаточно позднее происхождение.

В свое время Ю.А.Зуев предложил интерпретировать как кальку с рунического kök türk передаваемое китайскими летописями название правя-

щего племени а-ши-на 阿史那 (<ср.-кит. *â-si-na), выводя его из хот.-сак.

āṣanā~ aṣnā ‘голубой’ [9, с. 134–137; 10, с. 78]. Позже, без ссылки на работы предшественника, подобные взгляды развил С.Г. Кляшторный, предложив-ший толковать сочетание köktürk как ‘гёки и тюрки’, что должно рас-сматриваться как тюркская калька ‘ашина и тюрки’ [12, с. 162; 13, с. 248; 14, с. 448; 64, p. 448; 63, p. 151]. Однако, как отмечает К. Бекквис, по правилам тюркского синтаксиса, имя рода или племени не может быть прилагательным, и, следовательно, kök должно относиться к türk, выступая как детерминатив [49, p. 411, endnote 72]. Подобную гипотезу ослабляет также предполагаемое прочтение формы āšїnas в памятниках согдийской эпиграфики (Бугутская стела, Карабалгасунская надпись: ’’šn’s) (См. дис-куссию в кн.: [82, p. 162–163, note 14]). Однако, так или иначе, такое толкование сочетания в любом случае выбивает его из общего контекста фразы. Как правильно отметил Ф.С. Фасеев, в тексте первые тюркские каганы, о которых идет речь в Хушо-Цайдамских текстах, отличаются от этих самых «голубых тюрков», над которыми они стояли, но которые, как указывается в источнике, издавна обитали на своих землях [39, с. 141].

Другой перевод сочетания kök türk был предложен Э.Р. Тенишевым, у которого ‘свободные тюрки’, а kök сравнивается с kög ‘пущенный на волю скот’ [6, с. 312]. По мнению сэра Дж. Клосона, карах.-уйг. kü:g ُكوك ‘пасущийся скот’ этимологизируется от зафиксированного в др.-уйг. kü:- ‘охранять, оберегать’ [50, p. 709, 686; 55, vol. I, p. 194, 373] (См.: [6, с. 322]), и связано с известным только в каз. küy ‘the tending of livestock’, также имеющим значение ‘the condition of livestock’ [50, p. 709; 51, s. 131; 66, p. 215; 25, с. 838], или же имеет связь с карах.-уйг. kü:g ُكوك ‘the mating of rams and wild animals in the mating season in winter’, отразившимся в кырг. kü:gö kel- (of sheep and other female animals) ‘to be on heat, ready to he mated’, также, возможно, кореллирующим с указанным выше казахским словом [50, p. 709–710; 51, s. 132; 66, p. 215; 25, с. 838]. Но Л.C. Левитская отклоняет предположения сэра Дж. Клосона ввиду семантических затруднений и также отмечает, что для значения ‘пасущийся скот’ правильной является именно форма kög, ссылаясь, однако, на указанное выше место в «Древнетюркском

В.В. Тишин

12

словаре» (статья Э.Р. Тенишева) [40, с. 94]. Р. Данкофф также рекон-струирует краткий гласный. Следует отметить, что у Мах̣мȳда ал-К̣āшг̣арū оба этих слова, также и слово со значением ‘небо’ не отличаются в напи-сании – ُكوك [kwāk], однако, те фонетические формы, которые могут быть восстановлены, не соотносятся с написанием искомого слова из Хушо-Цайдамских памятников.

Cэр Дж. Клосон в сочетании kök türk переводил kök как ‘original(?)’ [50, p. 41], но в другом месте он указал ‘lineage(?)’ [50, p. 95]. Ф.С. Фасеев, исходя из значений термина kök и его форм, сводившихся к пучку ‘трава, зелень’, ‘зеленый’, куда он, правда, также прибавляет значение ‘корень’ [39, с. 144–145], интерпретировал слово в данном случае как эпитет «коренной кочевник, живущий на траве и пасущий свой скот», и истолковал все выражение как «простые (коренные) тюрки-степняки, кочевавшие со своим стадом, в зависимости от обилия трав и воды» [39, с. 144, 145]. Не смотря на то, что здесь сведены две гетерогенные основы, критика этой гипотезы, озвученная сторонниками теории цветовой геосимволики [17, с. 44, прим. 9; 38, с. 46, 122, прим. 50], в ее основе не имеет обстоятельной аргументации. В то же время толкование в данном случае термина kök как ‘род’, недавно вновь предложенное С. Тэзджаном [88, s. 274–275], не кажется приемлемым даже с синтаксической точки зрения, поскольку в сочетании kök türk он располагается в предикативной позиции, а использования этого слова в функциях прилагательного не зафиксировано.

Кроме того, в отличие от kȫk ‘небо’ слово kök ‘корень’ с прочими вторичными значениями типа ‘род’, ‘династия’ содержит основу с кратким гласным (См.: [53, S. 598; 50, p. 708; 36, с. 109; 37, с. 693; 36, с. 48; 40, с. 92; 60, s. 511]).

В памятниках древнетюркской рунической письменности мы имеем следующие случаи употребления и написания лексемы kök: топоним kök öŋg

(БК, Ха, стк. 15; Тон, стк. 15 (= I Южн., стк. 8))6; ‘голубой’,

эпитет для неба kök (КТб, стк. 1 = БК, X, стк. 3; Е 45, стк. 5; Е 92, стк.

1;Е 149, стк. 3), как и в Терхинской надписи kök (Тер, стк. 3 (= Зап.,

стк. 3)), где ниже имеется также вариант köök (Тер, стк. 19 (= Вост., стк. 4)), встречающийся также в енисейских текстах (Е 10, стк.3; Е147, стк.

4), в которых также в одном случае зафиксировано написание kök (Е53,

стк. 3); ‘голубой’, окрас животных kök (БК, Ха, стк. 12; БК, Хб, стк.

12), köök (Е 98, стк. 6), часть личного имени kök (Е 50, стк. 2; Е 51,

6 Ср. также, вероятно, kögmän , по мнению Л. Базена, <kȫk ‘bleu, vert’ [48, p. 58; 47, p. 227] (ср.: [57, S. 114]), но, вероятно, этот случай может принадлежать к тому кругу, что и отмеченное выше küg ‘пасущийся скот’.


13

стк. 1). Впрочем, возможно, это не аргумент потому что, например, в надписи Тоньюкука омонимичная усилительная постпозитивная частица kök (<ök ök [54, p.343]) встречается в разном написании из двух знаков: köök

, köök , kök (Тон, стк.16 (=IЮжн., стк.9), стк.21 (=Вост., стк.4), стк.30 (=Сев., стк.5)) [84, s.199].

В рассматриваемом сочетании kök türk термин kök приводится в напи-

сании köök в надписи Кюль тегину (КТб, стк. 3) [62, p.6; 3, табл. XVII,

XVIII; 75, s. 4, 44, 187] и kök в надписи Бильге кагану (БК, Х, стк. 4) [62, p. 18; 3, табл. XXII, XXIII; 75, s. 44], т.е., по мнению О. Нэдима (Туна), в первом случае так же с долготой в корне [93, s. 218], как и, согласно Т. Текину, в ряде других [85, p. 42, 55; 86, s. 34, 49]. Эту форму следовало бы рассматривать как изначальную, но, как показал сравнительный анализ

О. Мерта, именно знаку ük~ kü/ök~ kö в надписи Кюль тегину для обо-значения слога /ük/~ /ök/ в совпадающих фрагментах надписи Бильге кагану

чаще всего соответствует сочетание w2k , но не иначе [68, s. 173–175, 186]. Независимо от того, обозначают ли подобные знаки в древнетюркском письме слоги, или служат лишь для указания на качество вокализма в слу-чаях невыписывания гласных, особенно в многосложных словах (Ср.: [90, p. 17]), сопоставление фонетических форм на основе анализа орфографии не может дать абсолютно никакого материала для адекватных заключений.

Следует констатировать, что из всех вариантов именно значение kök с семантикой ‘голубой’ приходится признать наиболее оптимальным, отверг-нув все другие толкования по причине преимущественно грамматических или контекстуальных несоответствий. В данном случае пока представляется возможным ограничиться лишь констатацией факта без каких-либо конк-ретных семантических характеристик, допуская, что слово kök в конструк-ции kök türk, выступая как детерминатив, было лишь каким-то эпитетом, употреблявшимся, однако, в нетипичном значении. Никакие материалы, относящиеся к конкретно эпохе Тюркских каганатов, не дают возможности сказать больше, не входя в пределы гипотез.

Сокращения названий памятников

БК, Х – большая надпись на восточной стороне стелы Бильге кагана БК, Ха – продолжение большой надписи на левой боковой (южной)

стороне стелы Бильге каган БК, Хб – малая надпись на северной стороне стелы Бильге кагана Е – енисейские надписи КТб – большая надпись на лицевой (восточной) стороне стелы Кюль

тегина

В.В. Тишин

14

Тер – Терхинская (Тариатская) стела Тон – надпись советника Тоньюкука (I; II – две стелы) Вост. – Восточная сторона надписи Зап. – Южная сторона надписи Южн. – Южная сторона надписи

Список литературы

1. Айдаров Г. Язык орхонских памятников древнетюркской письмен-ности VIII века. Алма-Ата: Наука, 1971.

2. Атаниязов С. Этнонимы в туркменском языке. Ашгабат: Ылым, 1994. 3. Атлас древностей Монголии, изданный по поручению Император-

ской Академии Наук В.В. Радловым // Труды Орхонской экспедиции. T. I. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1892.

4. Базылхан Н. Көне түрік бітіктастары мен ескерткіштері (Орхон, Енисей, Талас). Алматы: Дайк-Пресс, 2005 (Қазақстан тарихы туралы түркідеректемелері. ІІ т.).

5. Бернштам А.Н. К вопросу о возникновении классов и государства у тюрок VI–VIII вв. н.э. // Вопросы истории доклассового общества: сбор-ник статей к 50-летию книги Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 871–892.

6. Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI–VIII вв. Восточно-тюркский каганат и кыргызы. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946 (Труды Института востоковедения. Т. XLV).

7. Древнетюркский словарь / Под ред. В.М. Наделяева, Д.М. Насилова, Э.Р. Тенишева, А.М. Щербака. Л.: Наука, 1969.

8. Жуковская H.JI. Кочевники Монголии: Культура. Традиции. Симво-лика: учеб. пособие. М.: Вост. лит., 2002.

9. Зуев Ю.А. Древнетюркские генеалогические предания как источник по ранней истории тюрков: дис. ... канд. ист. наук. Алма-Ата, 1967.

10. Зуев Ю.А. Киргизы-буруты (К вопросу о тотемизме и принципах этнонимообразования) // Советская этнография. № 4. 1970. С. 74–86.

11. Каржаубай С. Объединенный каганат тюрков в 745–760 годах (по материалам рунических надписей). Астана: Фолиант, 2002.

12. Кляшторный С.Г. Из древнетюркской ономастики: царский род «голубых тюрков» // Востоковедение. 19. Филологические исследования. Ученые записки СПбГУ № 430. Сер. востоковедческих наук. Вып. 35. СПб., 1997. С. 160–163.

13. Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники руни-ческого письма. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2003.

14. Кляшторный С.Г. Памятники древнетюркской письменности и этнокультурная история Центральной Азии. СПб.: Наука, 2006.


15

15. Кляшторный С.Г. Рунические памятники Уйгурского каганата и история евразийских степей. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010.

16. Кляшторный С.Г., Султанов Т.И. Государства и народы Евра-зий ских степей. Древность и средневековье. СПб.: Петерб. востоковедение, 2000.

17. Кононов А.Н.Грамматика языка тюркских рунических памятников VII–IX вв. Л.: Наука, 1980.

18. Кононов А.Н. Семантика цветообозначений в тюркских языках // Тюркологический сборник. 1975. Памяти С.Е. Малова / Ред. кол. А.Н. Коно-нов (отв. ред.), С.Г. Кляшторный, Ю.А. Петросян, С.С. Цельникер. М.: Наука, 1978. С. 159–179.

19. Кормушин И.В. Древние тюркские языки: учебное пособие для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальности 022800–Востоковедение. Абакан: Изд-во Хакасск. гос. ун-та им. Н.Ф. Ката-нова, 2004.

20. Кормушин И.В. Тюркские енисейские эпитафии. Тексты и иссле-дования. М.: Наука, 1997.

21. Кормушин И.В. Тюркские енисейские эпитафии: грамматика, текстология. М.: Наука, 2008.

22. Максуди Арсал C. Тюркская история и право / Пер. с турецк. Р.Ф. Мухаметдинова; ред. М.С. Гатин, Б.Л. Хамидуллин. Казань: Фэн, 2002.

23. Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1959.

24. Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. Тексты и исследования. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951.

25. Мах̣мȳд ал-К̣āшг̣арū. Дūвāн Луг̣āт ат-Турк / Пер., предисл. и коммент. З.-А.М. Ауэзовой; индексы составлены Р. Эрмерсом. Алматы: Дайк-Пресс, 2005.

26. Мелиоранский П.М. Об орхонских и енисейских надгробных па-мятниках с надписями // Журнал Министерства народного просвещения. Ч. CCCXVII, июнь. Отд. 2. 1898. С. 263–292.

27. Мелиоранский П.М. Памятник в честь Кюль-Тегина. С двумя таб-лицами надписей // Записки Восточного отделения Русского археологиче-ского общества. Т. XII. Вып. II–III. 1899.

28. Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. II. Ч. 2. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1899. Стб. 1053–1814.

29. Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. III. Ч. 1. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1905. Стб. 1–1260.

30. Радлов В.В., Мелиоранский П.М. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме // Сборник трудов Орхонской экспедиции. Т.IV. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1897.

В.В. Тишин

16

31. Рамстедт Г.Й. Введение в алтайское языкознание. Морфология / Пер. Л.С. Слоним, ред., авт. предисл., авт. примеч. Н.А. Баскаков, авт. примеч. Г.Д. Санжеев. М.: Иностр. лит-ра, 1957.

32. РəҹəбовƏ., Мəммəдов J. Орхон-Jенисеj абидəлəри. Б.: Jазычы, 1993. 33. Самойлович А.Н. О надписи тюркскими рунами на р. Бегре в

Тувинской республике // Самойлович А.Н. Тюркское языкознание. Филоло-гия. Руника. М.: Вост. лит-ра РАН, 2005. С. 158–163.

34. Севортян Э.В. Этимологический словарь тюркских языков. Обще-тюркские и межтюркские основы на букву «В», «Г» и «Д». М.: Наука, 1980.

35. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика / Отв. ред. Э.Р. Тенишев. М.: Наука, 1997; 2-еизд., доп. М.: Наука, 2001.

36. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Пратюрк-ский язык-основа. Картина мира пратюркского этноса по данным языка / Отв. ред. Э.Р. Тенишев, А.В. Дыбо. М.: Наука, 2006.

37. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Регио-нальные реконструкции / Отв. ред. Э.Р. Тенишев. М.: Наука, 2002.

38. Трепавлов В.В. Государственный строй Монгольской империи XIII в.: Проблема исторической преемственности. М.: Наука, 1993.

39. Фасеев Ф.С. Кто они так называемые «голубые тюрки»? // Источ-никоведение и история тюркских языков. Казань, 1978. С. 137–147.

40. Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские лексические основы на буквы «К» (~«Г») и «Қ» (~«Қ̬»~«К») / Отв. ред. Г.Ф. Благова. М.: Языки русской культуры, 1997.

41. Aydın E. Şine Usu Yazıtı. Çorum: KaraM Yayıncılık, 2007 (KaraM Yayınları: 19; Dilbilim Kitaplığı: 3).

42. Bang-Kaup W. Über die köktürkische Inschrift auf der Südseite des Kül Tägin-Denkmals. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1896.

43. Barthold W. Die historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften // Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Neue Folge. Nebst einer Abhandlung von W. Barthold: Die Historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. St.Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1897. S. 1–36.

44. Bayraktar N. Orhon Yazıtlarında Geçen Renk Adlarının Anlam Alanları // III. Uluslararası Türkiyat Araştırmaları Sempozyumu. Orhon Yazıtlarının Bulunuşundan 120 Yıl Sonra Türklük Bilimi ve 21. Yüzyıl. (Bildiri kitabi) / Ed. Ü. Çelik Şayık. 1. Cilt. Ankara, 2011. S. 121–128.

45. Bazin L. La littérature épigraphique turque ancienne // Philologiae Turcicae fundamenta: iussu et auctoritate Unionis Universae Studiosorum Rerum Orientalium, auxilio et opera Unitarum Nationum Educationis Scientiae Culturae Ordinis, una cum praestantibus Turcologis. T. 2. Curavit et auxit, indices adiecit Pertev Naili Boratav / Ed. L. Bazin, A. Bombaci, J. Deny, T. Gökbilgin, F. İz,


17

H. Scheel. Aquis Mattiacis Apud Franciscum Steiner [Wiesbaden: Franz Steiner], 1964. P. 192–211.

46. Bazin L. Les premières inscriptions turques (VIe–Xesiècles) en Mongolie et en Sibérie méridionale // Arts asiatiques. T. 45. 1990. P. 48–60.

47. Bazin L. Les Turcs, des mots, des homes / Éd. M. Nicolas et G. Veinstein; préf. J. Hamilton. Paris: Arguments, 1994.

48. Bazin L. Notes de Toponymie Turque Ancienne // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XXXVI. Fasc. 1/3. 1982. P. 57–60.

49. Beckwith С.I. Empires of the Silk Road: a history of Central Eurasia from the Bronze Age to the present. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009.

50. Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century Turkish. Oxford: Clarendon Press, 1972.

51. Divanü Lûgat-it-Türk ve Tercümesi / Çev. B. Atalay. Cilt III. Ankara: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1985.

52. Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Bd. II. Türkische Elemente im Neupersischen. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1965 (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XIX).

53. Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Bd. III. Türkische Elemente im Neupersischen. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1967 (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XX).

54. Erdal M. A Grammar of Old Turkic. Leiden; Boston: Brill, 2004 (Handbook of Oriental Studies, Section8 Uralic& Central Asia. Vol. 3).

55. Erdal M. Old Turkic Word Formation: A Functional Approach to the Lexicon. Vol. I–II. Wiesbaben: Harrassowitz, 1991 (Turcologica. Bd. 7).

56. Elverskog J. Our Great Qing: The Mongols, Buddhism, and the State in Late Imperial China. Honolulu, HI: University of Hawai’i Press, 2006.

57. Gabain A. (von) Vom Sinn symbolischer Farbenbezeichnung // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XV. Fasc. 1–3. 1962. S. 111–117.

58. Gharib B. Sogdian dictionary: Sogdian–Persian–English. Tehran: Farhangan Publications, 1995.

59. Giraud R. L’Empire des Turcs Célestes. Les règnes d’Elterich, Qapghan et Bilgä (680–734). Contribution à l’histoire des Turcs d’Asie Centrale/ Illustré de 4 cartes en hors texte. Paris: Librairie d’Amerique et d’Orient Adrien-Maisonneuve, 1960.

60. Gülensoy T. Türkiye Türkçesindeki Türkçe Sözcüklerin Köken Bilgisi Sözlüğü: tarihi – yaşayan Türk lehçeleri (şiveleri/dilleri). Anadolu ağızları ve Altay dilleri ile karşılaştırmalı: (etimolojik sözlük denemesi). Cilt I (A–N).

В.В. Тишин

18

Ankara: Türk Dil Kurumu, 2007 (Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Dil Kurumu Yayınları; 911).

61. Henning W.B. The Date of the Sogdian Ancient Letters // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London. Vol. 12. No. 3/4. Oriental and African Studies Presented to Lionel David Barnett by His Colleagues, Past and Present. 1948. P. 601–615.

62. Inscriptions de l’Orkhon. Rescueillies par l’Expédition Finnoise. 1890. Et publiées par la Société Finno-Ougrienne. Helsingfors: Imprimerie de la Société de Littérature Finnoise, 1892.

63. Kljaštornyj S.G. Les Points Litigieux dans l’Histoire des Turcs Anciens // History of the Turkic Peoples in the Pre-Islamic Period / Ed. H.R. Roemer with the assistance of W.E. Scharlipp. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 2000 (Philologiae et historiae Turcicae fundamenta. T. 1; Philologiae Turcicae fundamenta. T. 3). P. 146–176.

64. Klyashtornyi S.G. The Royal Clan of the Turks and the Problem of Early Turkic-Iranian Contacts // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XLVII. Fasc. 3. 1994. P. 445–448.

65. Kotwicz W. Contributions à l’histoire de l’Asie Centrale // Rocznik Orientalistyczny. T. XV (1939–1949). 1949. P. 159–195.

66. Maḥmūd al-Kāšγarī. Compendium of the Turkic Dialects (Dīwān Luγāt at–Turk) / Ed. and transl. with Introduction and Indices by R.Dankoff in collaboration with J.Kelly. Pt.II. Cambridge, Mass.: Harvard University Office of the University Publisher, 1984 (Sources of Oriental Languages and Literatures.7; Turkish Sources.VII).

67. Menges K.H. The Turkic Languages and Peoples: An Introduction to Turkic Studies.Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1968 (Ural-Altaische Bibliothek. XV).

68. Mert O. Köl Tigin ve Bilge Kağan Yazıtlarında Yer Alan Ortak Metinlerde Ünsüzleri Karsılayan Karakterlerin Kullanımıyla İlgili Karsılasılan Farklılıklar // I. Uluslararası Uzak Asya’dan Ön Asya’ya Eski Türkçe Bilgi Söleni, 18–20 Kasım 2009. Afyonkarahisar, 2010. S. 169–190.

69. Moriyasu T.Site and Inscription of Šine Usu (シネウス遺蹟・碑文)//

Provisional Report of Researches on Historical Sites and Inscriptions in Mongolia

from 1996 to 1998 (モンゴル国現存遺蹟・碑文調査研究報告) / Ed. by Takao

Moriyasu and Ayudai Ochir. Toyonaka: The Society of Central Eurasian Studies, Osaka University, 1999. P. 177–195.

70. Orkun H.N. Eski Türk yazıtları. 3. baskı. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 1994 (Türk Dil Kurumu Yayınları. 529).

71. Ögel В. Türk mitolojisi (Kaynakları ve açıkmaları ile destanlar). 2. baskı. II. Cilt. Ankara: Türk tarih kurumu basımevi, 1995 (Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu, Türk Tarih Kurumu Yayınları. VII. Dizi– Sa. 102a).


19

72. Pritsak O. Orientierung und Farbsymbolik: Zu den Farben- bezeichnungen in den altaischen Volkernamen // Saeculum. Bd.5. 1954. S. 376–383.

73. Pritsak O. «Qara», Studie zur türkischen Rechtssymbolik // 60.Doğum Yıldönümü Münasebetiyle Zeki Velidi Togana Armağan / Symbolae in Honorem Z.V. Togan. İstanbul, 1950–1955. S. 239–263.

74. Radloff W. Alttürkische Studien (I) // Известия Императорской Акаде-мии Наук. VI серия. Т. 3. Вып. 18. 1909. S. 1213–1220.

75. Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. III. Lief. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1895.

76. Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Neue Folge. Nebst einer Abhandlung von W.Barthold: Die Historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. St.Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1897.

77. Rəcəblı Ə. Qədım Türk Yazısı. Abidələrinin Dili: Universitetlərin fшologiya fakültələri üçün dərs vəsaiti. Ihissə. Bakı: Nurlan, 2006.

78. Roux J.P. Orta Asya. Tarih ve Uygarlık / Terc. L. Arslan. İstanbul: Kabalcı Yayınevi, 1999 (Kabalcı Yayınevi: 171; İncelme Dizisi: 31).

79. Roux J.-P. Tängri. Essai sur le ciel-dieu des peuples altaïques // Revue de l’histoire des religions. T. 149. № 2. 1956.

80. Rybatzki V. Die Toñuquq-Inschrift. Szeged, 1997 (Studia uralo-altaica. 40). 81. Sinor D. Some Components of the Civilization of the Türks (6th to

8thcentury A.D.) // Altaistic Studies: Papers at the 25thMeeting of the Permanent International Altaistic Conference at Uppsala, June 7–11 1982 / Ed. G. Jarring, S. Rosén. Stockholm: Almqvist& Wiksell, 1985 (Konferenser / Kungl. Vitterhets Historie och Antikvitets Akademien. 12). P. 145–159.

82. Stark S. On Oq Bodun. The Western Türk Qaghanate and the Ashina Clan // Archivum Eurasiae Medii Aevi. T. 15. 2006/2007. S. 159–172.

83. Starostin S.A., Dybo A.V., Mudrak O.A. An Etymological Dictionary of Altaic Languages. Pt. I. A– K. Leiden; Boston: Brill, 2003. (Handbook of Oriental Studies. Section eight, Central Asia, vol. 8/1). P. 1–858.

84. Şirin User H. Köktürk ve Ötüken Uygur Kağanlığı Yazıtları. Söz Varlığı İncelemesi. Konya, 2009 (Kömen Yayınları 32; Türk Dili Dizisi 1).

85. Tekin T. A Grammar of Orkhon Turkic. Bloomington; The Hague: Mouton & Co, 1968 (Indiana University Publications. Uralic and Altaic Series. Vol. 69).

86. Tekin T. Orhon Türkçesi Grameri. 2. baskı. İstanbul, 2003 (Türk Dilleri Araştırmaları Dizisi, 9).

87. Tekin T. Orhon Yazıtları Kül Tigin, Bilge Kağan, Tunyukuk. 2. baskı. İstanbul: Simurg, 1998 (Dil ve Ebebiyat Dergisi: 1).

88. Tezcan S. Yazıtlarda Yeni Okuyuş ve Anlamlandırma Önerileri // I. Uluslararası Uzak Asya’dan Ön Asya’ya Eski Türkçe Bilgi Söleni, 18–20 Kasım 2009. Afyonkarahisar, 2010. S. 273–280.

В.В. Тишин

20

89. Thomsen V. Alttürkische Inschriften aus der Mongolei in Übersetzung und mit Einleitung (Ausg. von H. Schaeder) // Zeitschrifi der Deutschen Morgenldndischen Geselhchaft. Bd. 78. 1924. S. 121–175.

90. Thomsen V. Inscriptions de l’Orkhon déchiffrées. Helsingfors: Impr. de la Société de littérature finnoise, 1896 (Mémories de la Société Finno-ougrienne. T. V).

91. Thomsen V. Moğolistandaki Türkçe Kitabeler // Türkiyat Mecmuası. Cilt III. 1935.

92. Thomsen V. Turcica: études concernant l’interprétation des Inscriptions Turques de la Mongolie et de la Sibérie.Helsingfors, 1916 (Mémories de la Société Finno-ougrienne. T. XXXVII).

93. Tuna O.N. Köktürk Yazılı Belgelerde ve Uygurcada Uzun Vokaller // Türk Dili Araştırmaları Yıllığı, Belleten 1960. 2. baskı. Ankara, 1988. S. 213–282.

Сведения об авторе: Тишин Владимир Владимирович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела истории и куль-туры Центральной Азии ИМБТ СО РАН. Институт монголоведения, буддо-логии и тибетологии СО РАН, 670047, Респ. Бурятия, г. Улан-Удэ, e-mail: [email protected]

Дата поступления материала 03.05.2018.

Принят к публикации 07.06.2018.

ON THE UNDERSTANDING OF THE COMBINATION KÖK TÜRK DISCUSSED

V. Tishin

Institute of Mongolology, Buddhology and Tibetology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences

Ulan-Ude, Republic of Buryatia, Russian Federation [email protected]

Abstract. The article summarizes different aspect of the discussion on the

phrase kök türk mentioned in the Old Turkic runic writing monuments had placed in Khösöö Tsaidam in the literal sense ‘blue Türks’. The author analyzes in detail various arguments of different positions and notices some linguistic problems did it impossible to agree with some of them. So, the researching of the concrete data gives a basis to reject the hypothesis supposing the understanding of usage of the word kök ‘blue’ in its geographical sense that was the ‘eastern’. It is also incorrect the attempt to see here the well-known homonym kök with senses both


21

‘original’ (adj.) or ‘clan’, because there are no known cases of using the word in adjective function as well as the second meaning is unwarranted syntactically. Evently, because of syntactical difficulties too the hypothesis of Sergey G.Kljaštornyj inferred the understanding of the term kök ‘blue’ in the context as a calque of the Khotanese-Saka word āššena ‘blue’ should to be rejected. The author of the article are not able to find reasons to deny the point of view according to which the word kök had to be viewed in the meaning ‘blue’ exactly, but following by Vilhelm Thomsen one should find here not the ethnic or tribal name, but only the epithet which origin, however, are yet unclear.

Keywords: Old Turkic runic writing monuments, Early Turks, Turkic

philology, ethnonymy.

References

1. Ajdarov G. Yazyk orhonskih pamyatnikov drevnetyurkskoj pis’mennosti 8 veka. Alma-Ata: Nauka, 1971.

2. Ataniyazov S. Etnonimy v turkmenskom yazyke. Ashgabat: Ylym, 1994. 3. Atlas drevnostej Mongolii, izdannyj po porucheniyu Imperatorskoj

Akademii Nauk V.V. Radlovym //Trudy Orhonskoj ehkspedicii. T. 1. St. Petersburg: Tipografiya Imperatorskoj Akademii nauk,1892.

4. Bazylhan N. Köne türіk bіtіktastary men eskertkіshterі (Orhon, Enisej, Talas). Almaty: Dajk-Press, 2005 (Qazaqstan tarihy turaly türkі derektemelerі. 2 t.).

5. Bernshtam A.N. K voprosu o vozniknovenii klassov i gosudarstva u tyurok 6–8 vv. n.e. // Voprosy istorii doklassovogo obshchestva: sbornik statej k 50-letiyu knigi F. Engel’sa “Proiskhozhdenie sem’i, chastnoj sobstvennosti i gosudarstva”. Moskva; Leningrad: Izdatel’stvo AN SSSR, 1936. P. 871–892.

6. Bernshtam A.N. Social’no-ehkonomicheskij stroj orhono-enisejskih tyurok 6–8 vv. Vostochno-tyurkskij kaganat i kyrgyzy. Moskva; Leningrad: Izdatel’stvo AN SSSR, 1946 (Trudy Instituta vostokovedeniya. T. 45).

7. Drevnetyurkskij slovar’ / Ed. by V.M. Nadelyaev, D.M. Nasilov, E.R. Tenishev, A.M. Shcherbak. Leningrad: Nauka, 1969.

8. Zhukovskaya N.L. Kochevniki Mongolii: Kul’tura. Tradicii. Simvolika: uchebnoe posobie. Moskva: Vostochnaya literatura, 2002.

9. Zuev Yu.A. Drevnetyurkskie genealogicheskie predaniya kak istochnik po rannej istorii tyurkov: dissetaciya ... kandidata istoricheskih nauk. Alma-Ata, 1967.

10. Zuev Yu.A. Kirgizy-buruty (K voprosu o totemizme i principah ehtnonimoobrazovaniya) // Sovetskaya ehtnografiya. № 4. 1970. P. 74–86.

11. Karzhaubaj S. Ob’’edinennyj kaganat tyurkov v 745–760 godah (po materialam runicheskih nadpisej). Astana: Foliant, 2002.

12. Klyashtornyj S.G. Iz drevnetyurkskoj onomastiki: carskij rod “golubyh tyurkov” // Vostokovedenie. 19. Filologicheskie issledovaniya. Uchenye Zapiski

В.В. Тишин

22

SPbGU № 430.Seriya vostokovedcheskih nauk.Fasc. 35. St. Petersburg: 1997. P. 160–163.

13. Klyashtornyj S.G. Istoriya Central’noj Azii i pamyatniki runicheskogo pis’ma. St. Petersburg: Filologicheskij fakul’tet SPbGU, 2003.

14. Klyashtornyj S.G. Pamyatniki drevnetyurkskoj pis'mennosti i ehtnokul’turnaya istoriya Central’noj Azii. St. Petersburg: Nauka, 2006.

15. Klyashtornyj S.G. Runicheskie pamyatniki Ujgurskogo kaganata i istoriya evrazijskih stepej. St. Petersburg: Peterburgskoe vostokovedenie, 2010.

16. Klyashtornyj S.G., Sultanov T.I. Gosudarstva i narody Evrazijskih stepej. Drevnost’ i srednevekov’e. St. Petersburg: Peterburgskoe vostokovedenie, 2000.

17. Kononov A.N. Grammatika yazyka tyurkskih runicheskih pamyatnikov 7–9 vv. Leningrad: Nauka, 1980.

18. Kononov A.N. Semantika cvetooboznachenij v tyurkskih yazykah // Tyurkologicheskij sbornik. 1975. Pamyati S.E. Malova / Ed. by A.N. Kononov, S.G. Klyashtornyj, Yu.A. Petrosyan, S.S. Tsel’niker. Moskva: Nauka, 1978. P. 159–179.

19. Kormushin I.V. Drevnie tyurkskie yazyki: uchebnoe posobie dlya studen tov vysshih uchebnyh zavedenij, obuchayushchihsya po special’nosti 022800 – Vostokovedenie. Abakan: Izdatel’stvo Hakasskogo gosudarstvennogo universiteta imeni N.F. Katanova, 2004.

20. Kormushin I.V. Tyurkskie enisejskie ehpitafii.Teksty i issledovaniya. Moskva: Nauka, 1997.

21. Kormushin I.V. Tyurkskie enisejskie ehpitafii: grammatika, tekstologiya. Moskva: Nauka, 2008.

22. Maksudi Arsal C. Tyurkskaya istoriya i pravo / Trans. by R.F. Muhametdinov; ed. by M.S. Gatin, B.L. Hamidullin. Kazan’: Fen, 2002.

23. Malov S.E. Pamyatniki drevnetyurkskoj pis’mennosti Mongolii i Kirgizii. Moskva; Leningrad: Izdatel’stv AN SSSR, 1959.

24. Malov S.E. Pamyatniki drevnetyurkskoj pis’mennosti. Teksty i issledovaniya. Moskva; Leningrad: Izdatel’stv AN SSSR, 1951.

25. Maḥmūd al-Ḳāshğarī. Dīvān Luğāt at-Turk / Trans., preface, commentary by Z.-A.M. Auehzova; indexes by R. Ermers. Almaty: Dajk-Press, 2005.

26. Melioranskij P.M. Ob orhonskih i enisejskih nadgrobnyh pamyatnikah s nadpisyami // Zhurnal Ministerstva narodnogo prosveshcheniya. Pt. 317, june. Section 2. 1898. P. 263–292.

27. Melioranskij P.M. Pamyatnik v chest’ Kyul’-Tegina. S dvumya tablicami nadpisej // Zapiski Vostochnogo otdeleniya Russkogo arheologicheskogo obshchestva. T. 12. Fasc. 2–3. 1899.

28. RadloffW. Opyt slovarya tyurkskih narechij. T. 2. Pt. 2. St. Petersburg: Tipografiya Imperatorskoj Akademii nauk, 1899. Col. 1053–1814

29. RadloffW. Opyt slovarya tyurkskih narechij. T. 3. Pt. 1. St. Petersburg: Tipografiya Imperatorskoj Akademii nauk, 1905. Col. 1–1260


23

30. RadloffW., Melioranskij P.M. Drevnetyurkskie pamyatniki v Kosho-Cajdame // Sbornik trudov Orhonskoj ehkspedicii. T. 4. St. Petersburg: Tipografiya Imperatorskoj Akademii nauk, 1897.

31. Ramstedt G.J. Vvedenie v altajskoe yazykoznanie.Morfologiya / Trans. by L.S. Slonim, ed., introduction, notes by N.A. Baskakov, notes by G.D. Sanzheev. M.: Inostrannaya literatura, 1957.

32. Räcäbov Ä., Mämmädov J. Orhon-Jenisej abidäläri. Bakı: Jazıcı, 1993. 33. Samoylovich A.N. O nadpisi tyurkskimi runami na r. Begre v

Tuvinskoj respublike // Samoylovich A.N. Tyurkskoe yazykoznanie. Filologiya. Runika. Moskva: Vostochnaya literatura RAN, 2005. P. 158–163.

34. Sevortyan E.V. Etimologicheskij slovar’ tyurkskih yazykov. Obshche-tyurkskie i mezhtyurkskie osnovy na bukvu “V”, “G” i “D”. Moskva: Nauka, 1980.

35. Sravnitel’no-istoricheskaya grammatika tyurkskih yazykov. Leksika / Ed. by E.R. Tenishev. Moskva: Nauka, 1997; 2-nd ed., add. Moskva: Nauka, 2001.

36. Sravnitel’no-istoricheskaya grammatika tyurkskih yazykov. Pratyurkskij yazyk-osnova.Kartina mira pratyurkskogo ehtnosa po dannym yazyka / Ed. by E.R. Tenishev, A.V. Dybo. Moskva: Nauka, 2006.

37. Sravnitel’no-istoricheskaya grammatika tyurkskih yazykov. Regional’nye rekonstrukcii / Ed. by E.R. Tenishev. Moskva: Nauka, 2002.

38. Trepavlov V.V. Gosudarstvennyj stroj Mongol’skoj imperii 13 v.: Problema istoricheskoj preemstvennosti. Moskva: Nauka, 1993.

39. Faseev F.S. Kto oni tak nazyvaemye «golubye tyurki»? // Istochnikovedenie i istoriya tyurkskih yazykov.Kazan’, 1978.P. 137–147.

40. Etimologicheskij slovar’ tyurkskih yazykov: Obshchetyurkskie i mezhtyurkskie leksicheskie osnovy na bukvy “K” (~”G”) i “Q” (~”Ḳ”) / Ed. by G.F. Blagova. Moskva: Yazyki russkoj kul’tury, 1997.

41. Aydın E. Şine Usu Yazıtı. Çorum: KaraM Yayıncılık, 2007 (KaraM Yayınları: 19; Dilbilim Kitaplığı: 3).

42. Bang-Kaup W. Über die köktürkische Inschrift auf der Südseite des Kül Tägin-Denkmals. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1896.

43. Barthold W. Die historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften // Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Neue Folge. Nebst einer Abhandlung von W. Barthold: Die Historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1897. S. 1–36.

44. Bayraktar N. Orhon Yazıtlarında Geçen Renk Adlarının Anlam Alanları // III. Uluslararası Türkiyat Araştırmaları Sempozyumu. Orhon Yazıtlarının Bulunuşundan 120 Yıl Sonra Türklük Bilimi ve 21.Yüzyıl. (Bildiri kitabi) / Ed. Ü. Çelik Şayık. 1. Cilt. Ankara, 2011. S. 121–128.

45. Bazin L. La littérature épigraphique turque ancienne // Philologiae Turcicae fundamenta: iussu et auctoritate Unionis Universae Studiosorum Rerum Orientalium, auxilio et opera Unitarum Nationum Educationis Scientiae Culturae Ordinis, una cum praestantibus Turcologis. T. 2. Curavit et auxit, indices adiecit Pertev Naili Boratav /

В.В. Тишин

24

Ed. L. Bazin, A. Bombaci, J. Deny, T. Gökbilgin, F. İz, H. Scheel. Aquis Mattiacis Apud Franciscum Steiner [Wiesbaden: Franz Steiner], 1964. P. 192–211.

46. Bazin L. Les premières inscriptions turques (VIe–Xe siècles) en Mongolie et en Sibérie méridionale // Arts asiatiques. T. 45. 1990. P. 48–60.

47. Bazin L. Les Turcs, des mots, des homes / Éd. M. Nicolas et G. Veinstein; préf. J. Hamilton. Paris: Arguments, 1994.

48. Bazin L. Notes de Toponymie Turque Ancienne // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XXXVI. Fasc. 1/3. 1982. P. 57–60.

49. Beckwith S.I. Empires of the Silk Road: a history of Central Eurasia from the Bronze Age to the present. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2009.

50. Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century Turkish. Oxford: Clarendon Press, 1972.

51. Divanü Lûgat-it-Türk ve Tercümesi / Çev. B. Atalay. Cilt III. Ankara: Türk Tarih Kurumu Basimevi, 1985.

52. Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Bd. II. Türkische Elemente im Neupersischen. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1965 (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XIX).

53. Doerfer G. Türkische und mongolische Elemente im Neupersischen unter besonderer Berücksichtigung älterer neupersischer Geschichtsquellen vor allem der Mongolen- und Timuridenzeit. Bd. III. Türkische Elemente im Neupersischen. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag, 1967 (Akademie der Wissenschaften und der Literatur: Veröffentlichungen der Orientalischen Komission. Bd. XX).

54. Erdal M. A Grammar of Old Turkic. Leiden; Boston: Brill, 2004 (Handbook of Oriental Studies, Section 8 Uralic & Central Asia. Vol. 3).

55. Erdal M. Old Turkic Word Formation: A Functional Approach to the Lexicon.Vol.I–II. Wiesbaben: Harrassowitz, 1991 (Turcologica. Bd. 7).

56. Elverskog J. Our Great Qing: The Mongols, Buddhism, and the State in Late Imperial China. Honolulu, HI: University of Hawai’i Press, 2006.

57. Gabain A. (von) Vom Sinn symbolischer Farbenbezeichnung // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XV. Fasc. 1–3. 1962. S. 111–117.

58. Gharib B. Sogdian dictionary: Sogdian-Persian-English. Tehran: Farhangan Publications, 1995.

59. Giraud R. L’Empire des Turcs Célestes. Les règnes d’Elterich, Qapghan et Bilgä (680–734). Contribution à l’histoire des Turcs d’Asie Centrale / Illustré de 4 cartes en hors texte. Paris: Librairie d’Amerique et d’Orient Adrien-Maisonneuve, 1960.

60. Gülensoy T. Türkiye Türkçesindeki Türkçe Sözcüklerin Köken Bilgisi Sözlüğü: tarihi – yaşayan Türk lehçeleri (şiveleri/dilleri). Anadolu ağızları ve Altay dilleri ile karşılaştırmalı: (etimolojik sözlük denemesi). Cilt I (A–N).


25

Ankara: Türk Dil Kurumu, 2007 (Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu Türk Dil Kurumu Yayınları; 911).

61. Henning W.B. The Date of the Sogdian Ancient Letters // Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London.Vol. 12. No. 3/4.Oriental and African Studies Presented to Lionel David Barnett by His Colleagues, Past and Present. 1948. P. 601–615.

62. Inscriptions de l’Orkhon. Rescueillies par l’Expédition Finnoise. 1890. Et publiées par la Société Finno-Ougrienne. Helsingfors: Imprimerie de la Société de Littérature Finnoise, 1892.

63. Kljaštornyj S.G. Les Points Litigieux dans l’Histoire des Turcs Anciens // History of the Turkic Peoples in the Pre-Islamic Period / Ed. H.R. Roemer with the assistance of W.E. Scharlipp. Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 2000 (Philologiae et historiae Turcicae fundamenta. T. 1; Philologiae Turcicae fundamenta. T. 3). P. 146–176.

64. Klyashtornyi S.G. The Royal Clan of the Turks and the Problem of Early Turkic-Iranian Contacts // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XLVII. Fasc. 3. 1994. P. 445–448.

65. Kotwicz W. Contributions à l’histoire de l’Asie Centrale // Rocznik Orientalistyczny. T. XV (1939–1949). 1949. P. 159–195.

66. Maḥmūd al-Kāšγarī. Compendium of the Turkic Dialects (Dīwān Luγāt at–Turk) / Ed. and transl. with Introduction and Indices by R. Dankoff in collaboration with J. Kelly. Pt. II. Cambridge, Mass.: Harvard University Office of the University Publisher, 1984 (Sources of Oriental Languages and Literatures. 7; Turkish Sources. VII).

67. Menges K.H. The Turkic Languages and Peoples: An Introduction to Turkic Studies. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1968 (Ural-Altaische Bibliothek. XV).

68. Mert O. Köl Tigin ve Bilge Kağan Yazıtlarında Yer Alan Ortak Metinlerde Ünsüzleri Karsılayan Karakterlerin Kullanımıyla İlgili Karsılasılan Farklılıklar // I. Uluslararası Uzak Asya’dan Ön Asya’ya Eski Türkçe Bilgi Söleni, 18–20 Kasım 2009.Afyonkarahisar, 2010. S. 169–190.

69. Moriyasu T. Site and Inscription of Šine Usu (シネウス遺蹟・碑文)

// Provisional Report of Researches on Historical Sites and Inscriptions in

Mongolia from 1996 to 1998 (モンゴル国現存遺蹟・碑文調査研究報告) / Ed.

by Takao Moriyasu and Ayudai Ochir. Toyonaka: The Society of Central Eurasian Studies, Osaka University, 1999. P. 177–195.

70. Orkun H.N. Eski Türk yazıtları. 3. baskı. Ankara: Türk Tarih Kurumu, 1994 (Türk Dil Kurumu Yayınları. 529).

71. Ögel V. Türk mitolojisi (Kaynakları ve açıkmaları ile destanlar). 2. baskı. II. Cilt. Ankara: Türk tarih kurumu basımevi, 1995 (Atatürk Kültür, Dil ve Tarih Yüksek Kurumu, Türk Tarih Kurumu Yayınları. VII. Dizi – Sa. 102a).

В.В. Тишин

26

72. Pritsak O. Orientierung und Farbsymbolik: Zu den Farben- bezeichnungen in den altaischen Volkernamen // Saeculum. Bd. 5. 1954. S. 376–383.

73. Pritsak O. «Qara», Studie zur türkischen Rechtssymbolik // 60. Doğum Yıldönümü Münasebetiyle Zeki Velidi Togana Armağan / Symbolae in Honorem Z.V. Togan. İstanbul, 1950–1955. S. 239–263.

74. Radloff W. Alttürkische Studien (I) // Izvestiya Imperatorskoj Akademii Nauk.Serie 6. T. 3. Fasc. 18. 1909. S. 1213–1220.

75. Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. III. Lief. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1895.

76. Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. Neue Folge. Nebst einer Abhandlung von W. Barthold: Die Historische Bedeutung der alttürkischen Inschriften. St. Petersburg: Kaiserliche Akademie der Wissenschaften, 1897.

77. Rəcəblı Ə. Qədım Türk Yazısı. Abidələrinin Dili: Universitetlərin fshologiya fakültələri üçün dərs vəsaiti.I hissə. Bakı: Nurlan, 2006.

78. Roux J.P. Orta Asya. Tarih ve Uygarlık / Terc. L. Arslan. İstanbul: Kabalcı Yayınevi, 1999 (Kabalcı Yayınevi: 171; İncelme Dizisi: 31).

79. Roux J.-P. Tängri. Essai sur le ciel-dieu des peuples altaïques // Revue de l’histoire des religions. T. 149. № 2. 1956.

80. Rybatzki V. Die Toñuquq-Inschrift.Szeged, 1997 (Studia uralo-altaica. 40). 81. Sinor D. Some Components of the Civilization of the Türks (6th to

8th century A.D.) // Altaistic Studies: Papers at the 25th Meeting of the Permanent International Altaistic Conference at Uppsala, June 7–11 1982 / Ed. G. Jarring, S. Rosén. Stockholm: Almqvist & Wiksell, 1985 (Konferenser / Kungl. Vitterhets Historie och Antikvitets Akademien. 12). P. 145–159.

82. Stark S. On Oq Bodun. The Western Türk Qaghanate and the Ashina Clan // Archivum Eurasiae Medii Aevi. T. 15. 2006/2007. S. 159–172.

83. Starostin S.A., Dybo A.V., Mudrak O.A. An Etymological Dictionary of Altaic Languages.Pt. I.A – K. Leiden; Boston: Brill, 2003. (Handbook of Oriental Studies. Section eight, Central Asia, vol. 8/1). P. 1–858.

84. Şirin User H. Köktürk ve Ötüken Uygur Kağanlığı Yazıtları. Söz Varlığı İncelemesi.Konya, 2009 (Kömen Yayınları 32; Türk Dili Dizisi 1).

85. Tekin T. A Grammar of Orkhon Turkic. Bloomington; The Hague: Mouton & Co, 1968 (Indiana University Publications. Uralic and Altaic Series. Vol. 69).

86. Tekin T. Orhon Türkçesi Grameri. 2. baskı. İstanbul, 2003 (Türk Dilleri Araştırmaları Dizisi, 9).

87. Tekin T. Orhon Yazıtları Kül Tigin, Bilge Kağan, Tunyukuk. 2. baskı. İstanbul: Simurg, 1998 (Dil ve Ebebiyat Dergisi: 1).

88. Tezcan S. Yazıtlarda Yeni Okuyuş ve Anlamlandırma Önerileri // I. Uluslararası Uzak Asya’dan Ön Asya’ya Eski Türkçe Bilgi Söleni, 18–20 Kasım 2009. Afyonkarahisar, 2010. S. 273–280.


27

89. Thomsen V. Alttürkische Inschriften aus der Mongolei in Übersetzung und mit Einleitung (Ausg. von H. Schaeder) // Zeitschrifi der Deutschen Morgenldndischen Geselhchaft. Bd. 78. 1924. S. 121–175.

90. Thomsen V. Inscriptions de l’Orkhon déchiffrées. Helsingfors: Impr. de la Société de littérature finnoise, 1896 (Mémories de la Société Finno-ougrienne. T. V).

91. Thomsen V. Moğolistandaki Türkçe Kitabeler // Türkiyat Mecmuası. Cilt III. 1935.

92. Thomsen V. Turcica: études concernant l’interprétation des Inscriptions Turques de la Mongolie et de la Sibérie. Helsingfors, 1916 (Mémories de la Société Finno-ougrienne. T. XXXVII).

93. Tuna O.N. Köktürk Yazılı Belgelerde ve Uygurcada Uzun Vokaller // Türk Dili Araştırmaları Yıllığı, Belleten 1960. 2. baskı. Ankara, 1988. S. 213–282.

About the author: Vladimir Tishin, Cand. Sci. (History), Senior Research

Fellow of Department of History and Culture of Central Asia Institute's of Mongolology, Buddhology and Tibetology of the Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences, Ulan-Ude, Republic of Buryatia, Russian Federation, e-mail: [email protected]

Received May 03, 2018.

Accepted for publication June 07, 2018.

28

УДК 94(470)".../1150"

ХАЗАРЫ НА КАРТАХ СРЕДНЕВЕКОВЫХ

АРАБСКИХ ГЕОГРАФОВ

Т.М. Калинина Институт всеобщей истории РАН г. Москва, Российская Федерация

[email protected]

Резюме. Данная статья посвящена рассмотрению места хазар и Хазар-ского государства в географических и картографических трудах арабских авторов. Познание народов, связанных с Халифатом военными, политиче-скими, торговыми отношениями, в том числе с хазарами и соседними наро-дами, значительно расширило круг освоения пространства арабскими учены-ми; географический образ хазар стал не конструктом, но вполне реальным отображением знаний этого народа с ясным для восточных географов место-положением.

Ключевые слова: хазары, Хазарский каганат, средневековые арабские

авторы, средневековая география и картография. Познание окружающего пространства древними арабами, которое опреде-

лялось поначалу не слишком большим кругозором, расширилось в большой степени по причине создания Халифата. Его официальные и ученые круги познакомились, с одной стороны, с государствами и территориями из-за ве-дения многочисленных войн, а с другой, столкнулись с насущными нуждами политиков, военных деятелей, собирателей налогов, торговцев, которым стали необходимы сведения об окружающих и отдаленных народах и обществах. Большое значение имело накопленное в результате обширных завоеваний практическое знакомство с обитателями отдаленных стран, с морями и сушей. Модели географических образов ойкумены в одних случаях соответствовали реальности, в других «подгонялись» под традиционные, накопленные ранее или взятые из других культур познания. Они зачастую переплетались друг с другом, давая сложный комплекс образов пространства [5, с. 14–15].

Мусульманская культура, как и любая другая, вырабатывала на протя-жении столетий свои пространственные представления, в основе которых лежали определенные географические образы; они представляли собой ком-пактные модели некоего пространства. Один из базовых методов имажиналь-ной географии являлось образно-географическое картографирование [6, с. 27].



29

Картина мира для ученых Халифата складывалась в большой степени на основе теорий: античной географии и космографии, сирийской, иранской, индийской научных традиций, которые дали фундаментальные сведения о Земле, ее месте во Вселенной, разделении, рельефе. Служители науки при описании Земли ссылались на Гиппократа, Галена, Аристотеля, Птолемея и других античных предшественников. Большое значение играли сирийские переводы греческих произведений. Именно от сирийцев арабы узнали о философии, медицине, алхимии, географии времен античности [23, s. 156 etpassim; 10, c. 87–88].

Помимо теоретических знаний, арабы узнавали о дальних народах и практическим путем. Вдоль древних караванных путей в VII–VIII вв. образовались сирийские христианские фактории в Средней Азии, Индии, Китае. Кроме них, существовали созданные согдийцами торгово-ремеслен-ные центры вдоль Великого Шелкового пути в Семиречье, Джунгарии, Восточном Туркестане, Северном Китае. Эти пути и дороги были важным руслом, по которому проходила информация, попадавшая и к арабам, о дальних областях и их населении.

Кроме того, принятие ислама вызвало потребность любого человека определить киблу, т.е. направления на Мекку и Каабу, вне зависимости от местонахождения верующего, поскольку именно в эту стороны должен был молиться адепт, что также вызывало необходимость географических по-знаний [13, с. 123].

Арабские писатели широко использовали информацию и переведенных с других языков сочинений, и более ранних произведений своих соотече-ственников. При этом особенность средневековой, и в особенности арабской, литературы состояла в том, что писатели позднего времени включали в своё произведение информацию гораздо более ранних трудов, зачастую без ссы-лок на свои источники. «Критическое отношение к использованным пись-менным источникам применялось не всегда; во всей арабской литературе господствовал такой взгляд на литературную собственность, который иногда совпадал с современным понятием плагиата» [10, с. 23]. «С наличными текстовыми материалами (записями логографов, переводами и др.) арабские писатели обращались как с общим или ничейным достоянием, усердно черпая из них то, что считали нужным или подходящим. Путем простой перестановки литературных материалов, новой их компоновки, системати-зации было создано немало арабских книг. Метод компилирования получил широкое признание. Включение в свою книгу чужого сочинения, по частям или целиком, в тех же самых выражениях, никак не возбранялось, даже наоборот, по крайней мере в отдельных отраслях литературы, поощрялось и предписывалось. Добросовестные авторы при этом указывали свой источ-ник и границы каждой цитаты, а менее аккуратные обходились без этого либо же старались затушевать заимствование» [14, с. 75].

Т.М. Калинина

30

Таким образом, восточный автор часто создавал свое произведение из готовых сюжетных и стилистических форм, не считая нужным во многих случаях назвать первоисточник своей информации. При этом старинные представления о населении Земли, и о хазарах, в частности, передавались из поколения в поколения, чему не мешали новые сведения о них.

Весьма древней визуальной картиной Земли можно считать изображе-ние ее в виде птицы, части которой соответствовали разным странам. Такие описания сохранились у ‘Абд ар-Рахмана ибн ‘Абд ал-Хакама (IX в.) со слов ‘Абдаллаха ибн ‘Амра ибн ал-‘Аса (616–684 г.) [1, с. 18], у Ибн ал-Факиха [писал в 903 г.), а также у поздних ученых Ибрахима ибн Васиф шаха (к. XII–нач. XIII в.), Таки ад-Дина Ахмада ибн ‘Али ал-Макризи (1364–1442), Абу-л-Махасина ибн Тагриберди (ум. 1469) [10, с. 51–52]. ‘Абд ар-Рахман ибн ‘Абд ал-Хакам при описании мира как птицы не упоминал хазар. Но Ибн ал-Факих (903) повествовал несколько иначе: «Голова мира – Китай, Вак-Вак и множе-ство неведомых народов, правое крыло – Индия и море, левое – Хазария, неизвестные племена Маншак и Машак, Йаджудж и Маджудж, грудь – Мекка, Хиджаз, Сирия, Ирак и Египет, хвост – области к западу от Египта [17, с. 3].

В приведенной версии описания мира Ибн ал-Факиха, левое крыло – это жители отдаленных мест: хазары, за ними легендарные Машак (в Библии Мешек, варварский народ, который вместе с Рошем и Фувалом (=Тубалом) вторгнется в Ханаан под предводительством Гога (Псл. 119:5; Иез. 32:26, 38:2, 39:1). Маншак – скорее всего, придумано по созвучию, для «пары» к первому; как отмечал И.Ю. Крачковский, это – «дублет Мешека (евр.)» [10, с. 51]. Йаджудж и Маджудж идентичны библейским племенам Гог и Маг (Иез. 38: 2–3, 14–16; Откр. 20:7), которые в конце света должны наводнить мир. Они известны в Коране, по писанию которого Зу-л-Карнайн (Александр Македонский) отгородил их от цивилизации крепкой стеной (18:83, 92–97; 21:96) [13, с. 119; 9, с. 30–32]. Таким образом, хазары здесь выделены как обитатели далекого востока вместе с легендарными народами.

Через несколько веков подобное представление передал географ ад-Ди-машки (1256–1327) в книге «Выборка времени о диковинках суши и моря». Он использовал множество книг предшественников. Изобретение такой схемы было приписано им герою иранского эпоса Феридуну: «Что же касается Афридуна, то он разделял землю подобно изображению птицы: голова ее – Китай, правое крыло – Индия, левое крыло – хазары и турки, грудь – Йемен, Ирак и Сирия, ее хвост – Магриб, с перьями, направленными оттуда к судан-цам [2, с. 24 (араб. текст). с. 334 (пер)]. Здесь автором использована древняя традиция, и хотя названы вполне реальные народы (впрочем, хазары во время жизни нашего автора уже не существовали), но эта информация наглядно демонстрирует то отношение к ранее существовавшим и использован-ным письменным источникам, о котором писали И.Ю. Крачковский и


31

А.Б. Халидов (см. выше), а также живучесть традиций в арабской геогра-фической литературе.

В основанной халифом ал-Мансуром (754–775) столице Халифата Багдаде была собрана большая библиотека, расширенная его сыном Харуном ар-Рашидом (786–809) и перешедшая к внуку ал-Мансура ал-Ма’муну (813–833). Ал-Ма’мун организовал «Дом мудрости» («Байт ал-хикма»), в котором ученые разных стран переводили с греческого, латинского, сирийского и других языков философские, астрономические, математические трактаты. По инициативе ал-Ма’муна была проведена работа по созданию карты мира с введением географических координат известных объектов (стран, областей, городов) с опорой на античные традиции, особенно Птолемея. Такая карта была названа сурат ал-ард («вид», «образ», картина», «изображение» Земли). К сожалению, она не сохранилась, хотя была известна более поздним авторам [10, с. 87]1.

В «Байт ал-Хикма» работал Мухаммад ибн Муса ал-Хорезми, матема-тик, астроном и географ (80-е гг. VIII в. – ок. 847). Он написал «Книгу картины Земли» («Китаб сурат ал-‘ард»). Ряд ученых полагает, что таблицы координат в этой книге были подготовлены для карты мира ал-Ма’муна [32, Bd. 58. s. 151–176; 33, s. 163–165; 23, s. 155–156, 160–161].

Издатель труда ал-Хорезми Х. ф. Мжик пронумеровал все координаты, приведенные автором. Среди населенных пунктов в книге ал-Хорезми в шес-том климате значится координата для местечка ал-хазар (468), на границе «страны Скифии», которая названа автором «землей тюрков», вблизи реки Длинной (2222), аналогичной Яксарту Птолемея, т.е. Сырдарье [26, s. 32; 8, c. 40, 50, 74–75, 100]

1 Есть, однако, предположение, что такая карта отражена в сочинении ал-‘Умари

(1301–1349) [Fuat Sezgin. Die Entdeckung des Amerikanischen Kontinent durch muslimische Seegahrer vor Kolumbus. Exzerpt aus Geschichte des arabischen Schrifttums. Band XIII. 2006: Institut für Geschichte der Arabisch-Islamischen Wissenschaften an der Johann Wolfgang Goethe-Universität. Frankfurt am Main, P. 9–10: http://web.uni-frankfurt.de/ fb13/igaiw/vortrag/amerikavorkolumbus.pdf] Аналогичная карта показана также в сбор-нике арабских карт [3, s. 268] Однако публикаторы не связывают ее с именем ал-Ма’муна.


32

Рис. 1. Авторская реконструкция части Средней Азии, по координатам книги

ал-Хорезми. Координата под номером 467 (черный кружок) вблизи реки Балха называется в тексте «Хорезм»;

координата (черный кружок) под номером 468 вблизи реки Длинной называется в тексте «ал-Хазар».

Синим выделены Каспий, Арал (море Балха), река Балха (соответствует Оксу Птолемея и реальной Сырдарье),

река Балх и река Длинная (соответствует Яксарту Птолемея и реальной Амударье). Цвета гор показаны так,

как они названы в книге ал-Хорезми

Общая картина мира была нарисована известнейшим ученым ал-Биру-ни (973–1048), который показал схему разделения Земли с очертаниями морей как заливов Окружающего океана и соседних с ними народов. Только Каспий (море Джурджана у ал-Бируни), как у подавляющего большинства арабских географов, не имеет соединения с другими морями, это отдельный водный бассейн, на правом берегу которого (карты и схемы имеют южную ориентацию) показаны хазары.


33

Рис. 2. Аль-Бируни, 1975. С. 101

Иным способом освоения пространства арабами являлось разделение

Земли на климаты, основой которого являлась античная традиция. Большое значение имели сирийские переводы греческих произведений. Именно от сирийцев арабы узнали о философии, медицине, алхимии, географии времен античности [23, s. 110–117, 156 etpassim; 10, c. 87–88; 34, p. 333–336 etpassim;15, c. 243–265]. Античные ученые разделяли Землю на 4 четверти, из которых только одна была обитаема и членилась на параллельные экватору зоны. Такая широтная зона называлась климатом и определялась в зави-симости от долготы дня или склонения Солнца к экватору. Греческое слово τό κλίμα происходит от глагола κλίνω «склонить(ся), наклонять(ся)» и пере-водится как 1) «склон, скат, спуск», 2) «страна света, климатический пояс». Появление системы семи климатов связывают с Эратосфеном, Гиппархом, Марином Тирским, Клавдием Птолемеем. Арабам это учение было более всего знакомо по трудам Клавдия Птолемея и сирийским переработкам его сочинений. Термин «климат» арабские ученые воспроизводили как иклим.

Подобную систему климатов очень подробно описывал еще в IX в. ал-Фергани, начиная отсчет с далекого востока, где располагалась страна Йаджудж (есть мнение, что здесь это – реальная страна Кокурьо, т.е. Корея


34

[18, p. 105–106, 108, 169]). Шестой климат, в описании ал-Фергани, начинал-ся с востока от этой страны; шел через страны Средней Азии, через страну Хазар и море Джурджана (Каспий), далее через Малую Азию и частично Европу. Все климаты, начинаясь с востока, заканчивались в Западном море (Атлантике) [20, p. 38; 8, c. 129, 130].

Ибн Русте (IX – нач. Х в.) в «Книге дорогих ценностей» писал, что шестой климат начинается на востоке, от страны Маджудж, затем проходит по стране ал-Хазар, пересекает Каспий (море Табаристана), доходит до Византии (страны ар-Рум) и далее идет через города и области Малой Азии, заканчиваясь в Атлантическом океане (Западном море) [24, p. 98]. Ал-Мас‘уди (ок. 890–956) в «Золотых копях» («Мурудж аз-захаб ва ма’адин ал-джаухар») писал, что в шестой климат входят тюрки, хазары, Дейлем и славяне, [29, p. 182]. Ал-Бируни шестой климат отводил тюркам и другим среднеазиатским народам, хазарам, северной части Каспия, аланам, области между Каспием и Черным морем [4, c. 100–101]. Подрбные воззрения мож-но встретить и у других арабских географов (Мутаххара ибн Тахира ал-Мукаддаси, ал-Марвази, ал-Казвини и др.).

Отголоском античных традиций в «Книге путей и стран» Ибн Хордад-беха (IX в.) и в «Книге стран» Ибн ал-Факиха является информация о чле-нении Земли на четыре части: Европу, Ливию, Эфиопию (ал-Хабаша) и Скифию (Аскуcийа или Искуcийа), в которую входили Арминийа (так арабы называли собственно Армению и окружающие кавказские земли, входившие некогда в состав Сасанидской державы, а затем Арабского халифата), Хорасан, земли тюрок и хазар [25, p. 155; 7, c. 124–125; 17, p. 7]. Много позже Шамс ад-Дин ад-Димашки (1256–1327) в сочинение «Выборка времени о диковинках суши и моря» вставил фрагмент о разделении Земли на четы-ре части Александром Македонским, «согласно утверждениям древних». Ад-Димашки назвал эти четыре части – Европа, Ифрикийа (Тунис и северная часть Африки), Аскамунийа и Банушийа (?). В Аскамунийу [искаженное: Аскусийа, т.е. Скифия) входили Арминийа, хазары, тюрки и Хорасан [2, c. 294 (араб. текст); c. 334 (рус. пер.)]. Этот пассаж, по-видимому, является отголоском сведений Ибн Хордадбеха. Так же, как для античных ученых, Скифия для арабов представляла собой незнакомую отдаленную часть Земли, и именно в ней отводилось место тюркам и хазарам.

Кроме греческой, была воспринята арабами и иранская традиция деления мира на семь областей. Ал-Мас‘уди (первая пол. Х в.) говорил: «Название «климат» (иклим) на персидском языке – это кешвар» [27, p. 32]. Климаты выглядели как круги, расположенные вокруг центрального круга и соприкасающиеся одной стороной в одной точке. В центре каждого круга находилось название той страны или нескольких стран, которые превали-ровали в этом климате. Имена наиболее важных стран у разных авторов не совпадали, тем не менее хазарытам всегда присутствовали. Например, опи-


35

сание семи климатов, с модификациями и добавлениями названий народов, встречается у Ибн ал-Факих ал-Хамадани (903 г.), который называл кешвары климатами. Описывая их, он говорил: «...Говорят, что климатов семь… Климат пятый – Константинополь, Византия (Рум) и Хазары [17, p. 6].

Ал-Бируни показал схему такого разделения климатов (кешваров) между странами и народами.

Рис. 3. Аль-Бируни, 1975. С. 115

Приведенные выше представления являют собой теоретические, тради-

ционные взгляды на местонахождении народа хазар. Ведь и Ибн ал-Факих, и Ибн Русте, и ал-Мас‘уди, и другие географы предоставляли совершенно реальную информацию о хазарах и их местожительстве в их эпоху; историки писали о войнах, которые вели хазары на вполне определенных территориях.

Кроме теоретических и весьма старинных представлений, важным на-правлением в восприятии мусульманскими учеными окружающего простран-ства стал «Атлас ислама», основателем которого явилсясреднеазиатский ученый Абу Зайд ал-Балхи (849–934). Он написал в 920–921 гг. трактат «Изображение семи климатов», известный и под другими названиями, в который входили карты мира и его разных частей. Ал-Балхи считается осно-вателем «классической школы» географов, представленной, кроме своего создателя, именами ал-Истахри, Ибн Хаукала и Шамс ад-Дина ал-Мукадда-си [10, c. 194–218; 28, s. 66; 37, s. 399–400; 35, p. 108–111]. Эти географы создавали круглые карты мира с нанесенными на них названиями морей, рек, озер, областей и городов, а также отдельные карты, которые прилагались к

Второй кешвар

Арабы

Седьмой кешвар

Китай и Тибет

Пятый кешвар

Рум и Славяне

Третий кешвар

Магриб

Первый кешвар

Индия

Шестой кешвар

Хазары и Тюрки

Четвертый кешвар

Ираншахр


36

описательным главам об этих объектах. В картах не обозначены координаты, не выдержаны масштабы. Север показан внизу, юг – наверху. Тексты этих произведений являют собой описания земель и торговых дорог; не исклю-чено, что образцами для них послужили дорожники сасанидского времени [35, p. 114–115]. В этих сочинениях, как и в «Книге путей и государств» Ибн Хордадбеха, и в «Книге стран» Ибн ал-Факиха, а также в сохранившихся сочинениях Ибн Русте, ал-Мас‘уди и других арабских авторов содержится вполне конкретная, давно известная ученым информация о местонахождении хазар возле Волги, их обычаях, образе жизни, политическом строе и т.д.

Ранее считалось, что карта и труд ал-Балхи не сохранились. Однако недавно востоковед из Казахстана Р. Кумекова обнаружила в

Институте арабских рукописей Лиги арабских стран в Каире рукопись гео-графического сочинения «Упоминание о расстояниях и изображение кли-матов» («Зикр ал-масафат ва сувар ал-акалим»), чьим автором указан Абу Зайд Ахмад ибн Сахл ал-Балхи. Предварительное ознакомление с этой руко-писью позволило исследовательнице полагать, что это не редакция труда ал-Истахри, как это раньше неоднократно обнаруживалось, а, скорее всего, оригинальное сочинение ал-Балхи, поскольку тексты произведения ал-Балхи и труда ал-Истахри не идентичны. Сравнение географических карт в этих произведениях, сделанное Р. Кумековой, также показало их различие. Карта ал-Балхи более насыщена этнонимическими деталями, чем карта ал-Истахри. Обнаружились дополнения, исправления, изменения, уточнения, которые внёс ал-Истахри (сравнение проводилось на основе издания полных списков его труда: Каир, 1961 г.) при использовании им работы ал-Балхи. Как предпола-гали ученые и ранее, труд ал-Балхи почти полностью включен в сочинение ал-Истахри. Р. Кумекова рассказала, что ал-Балхи описывал только мусуль-манские страны, распределив их на двадцать климатов, представляющих не семь поясов («климатов» – иклим), следующих с юга на север, а географиче-ские округа – области, начиная с арабских стран и заканчивая Мавераннах-ром. Каждую область предваряет географическая карта, а текстовая часть сочинения представляет описание этих карт [11, c.63–65; 12, c. 324–330].

К сожалению, каирская карта и само сочинение не издано, они изве-стны только по описаниям и комментариям к картам и рукописи ал-Балхи, выполненные Р. Кумековой. Следует отметить, что указанные исследователь-ницей параметры характерны для всех текстов произведений и карт «класси-ческой школы» географов. Р. Кумекова в своих кратких заметках также не указала на возможность сопоставления этой рукописи с трудом или картами Ибн Хаукаля, поэтому требуется серьезная дальнейшая разработка этой темы.

Ныне опубликована другая недатированная круглая карта мира, хра-нящаяся в коллекции Айя София в Стамбуле, где автором назван ал-Балхи [3, c. 98–99. Как считают авторы подборки карт Д. Стоименов и С. Кенде-рова, карта относится к 920–922 гг.


37

Рис. 4. Фрагмент карты ал-Балхи: Атлас: Българските земи, II.1; С. 98–99, 100–101

Здесь показан Каспий (море Табаристана) и река Итиль. Один из ее

рукавов впадает в Константинопольский пролив, в свою очередь соединен-ный с Северным морем (справа). Северное море в данном случае – это север-ная часть Окружающего всю Землю океана. Другое ответвление Итиля также соприкасается с Северным морем. Именно вдоль этой части обозначены русы, булгары; на другом берегу близ Каспия – буртасы и хазары. Противо-положный берег Итиля занимают кимаки, ниже показаны народы йаджудж и маджудж, еще ниже, ближе к Окружающему океану – «пустыни севера». Вблизи впадения рукава Каспия в Константинопольский пролив показаны славяне (ас-сакалиба). Константинопольский пролив (халидж ал-Кустани-нийа) является северной частью большого водного массива, идущего от Гибралтара, через Средиземное море к северной части Окружающего Землю океана. Черное и Азовское море не показаны на картах ал-Балхи и его последователей.

Как было отмечено выше, труд ал-Балхи был использован и дополнен младшим современником его Абу Исхаком ал-Фариси ал-Истахри, нисба которого показывает место его рождения – на юге Ирана. Известно, что он путешествовал по Ирану и странам Средней Азии, был в Аравии, Сирии и Египте. В начале 30-х гг. написал собственное географическое сочинение «Книга путей стран». Считается, что около 950 г. им самим или его


38

учениками была произведена редакторская работа этого опуса, и именно она сохранилась и была весьма популярна; сохранилось много карт и тексты этого произведения, а также персидские переводы [10, c. 196–198; 30, p. 222–223; 35, p. 108–111].

Фрагмент одной из круглых карт мира ал-Истахри, копия 1198 г. (Рис. 5). На этой карте изображен Каспий под именем моряал-Хазар, правее и ниже отчетливо видна надпись «внутренние булгары», между Каспием и страной ар-Рум (т.е. Византией) на берегу моря Рума (т.е. Средиземного). Однако другие надписи вокруг моря ал-Хазар, к сожалению, стёрты. От водного потока (Итиля), выходящего из моря ал-Хазар, отходит в сторону востока рукав. На этой карте оба эти реки не соединяются ни с Константинопольским проливом, ни с морем Рума, ни с северными водами Окружающего океана. Внизу показаны пустынные земли Севера. Ал-Истахри в книге описывал Каспий, называя его морем Хазар, следующим образом: «Это море не соеди-няется ни с одним из морей на поверхности земли, и если человек объедет вокруг моря, то вернется к тому месту, с которого начал [путь] без помех, разве только пресная река впадает в него… (имеется в виду Итил – Т.К.) [36, p. 218].

Рис. 5. Фрагмент карты мира ал-Истахри: Атлас: Българските земи, 2011. II.21. С. 104–105, 106–107.


39

Фрагмент одной из круглых карт мира ал-Истахри, копия 1460 г. (Рис. 6). Здесь также река (Итил) имеет два рукава, не соединенные ни с одним водным бассейном. На берегу восточного ответвления показаны ближе всего к северу русы, буртасы, хазары, Сарир.

Рис. 6. Фрагмент карты мира ал-Истахри: Атлас: Българските земи, 2011. II.2.6; С. 121

В свою очередь, труд ал-Истахри лег в основу географического

произведения Абу-л-Касима Ибн Хаукала ан-Нисиби, уроженца г. Нисибин в Верхней Месопотамии. Он много путешествовал, побывав в Сев. Африке, Сицилии, мусульманской Испании, возможно, и в Индии. Есть предполо-жение, что он был политическим агентом при дворе кордовского Омейада Абд ар-Рахмана III (912–961 гг.). Познакомившись с ал-Истахри, Ибн Хаукал, по согласию последнего, использовал его материалы для своей книги, исправляя и добавляя свои данные. Онзавершил сочинение в 977 (или 988) г. [10, c. 198–205; 30, p. 786–788].

Фрагмент из карты мира Ибн Хаукала из рукописи 1086 г. (Рис. 7). Издатели считают, что карта показывает территорию и народы примерно 980 г. На северном берегу восточного рукава показаны булгары и русы, на южном – буртасы и хазары, ближе к Каспию. Здесь главное течение Итила показано впадающим в Константинопольский пролив (халидж ал-Кустанинийа). Итил имеет еще два рукава. Снизу правого рукава показаны


40

булгары и русы, сверху него – буртасы и хазары, ближе к Каспию. Вблизи Каспия (бахр ал-Хазар) располагаются разные виды тюрок.

Рис. 7. Фрагмент карты мира Ибн Хаукала: Атлас: Българските земи , 2011. II.3. C. 130–131

В тексте Ибн Хаукал писал: «Море Хазар. Это море не соединяется ни

с одним из морей земли ни способом смешения, ни способом связи, кроме того, что входит в него из реки русов, известной как Итиль, и оно связано ответвлением, ведущим от него к проливу, [который] выходит из земли Константинополя, с морем Окружающим» [16, p. 388]. «Итиль – название реки, которая течет к ним (хазарам. – Т.К.) от русов и булгар и впадает в море Хазар (Каспийское. – Т.К.). Говорят, что эта река вытекает из [области] мраков и никто не знает начала её, и никто не доходил до её истоков» [16, p. 389]. «Говорят, что от этой реки отделяется более 70 рек, а главное русло реки остается течь к Хазарану и впадает в море» [16, p. 393]. Точно такой же текст имеется в книге ал-Истахри [36, p. 222].

Итак, Ибн Хаукал внес существенные коррективы в представления ал-Истахри. Ибн Хаукал же соединил море ал-Хазар, посредством реки Итил, с проливом ал-Кустантинийа, добавив в описание моря Хазар ал-Истахри существенную деталь: «Это море не соединяется ни с одним из морей на поверхности земли ни способом смешения, ни способом связи, кроме того, что входит в него из реки ар-Рус, известной как Итил, и оно (море) связано ответвлением, ведущим от него к проливу, (который) выходит из земли


41

ал-Кустанинийа, с морем Окружающим (подчеркуто мной – Т.К.). И если человек объедет вокруг этого моря… [далее – как у ал-Истахри]» [16, p. 388].

Таким образом, основой для информации о реке Итил послужили сведения ал-Истахри, однако Ибн Хаукал вставил свои известия об имени реки («река русов»), течении ее к Хазарану, неизвестных истоках в «стране мраков» и соединении с Константинопольским проливом. Последний пред-ставляет собой водный поток, выходящий из моря Рума (цепи морей от Гибралтара до Сирии). Начальная часть моря Рума почти совпадает с дан-ными ал-Истахри: из Окружающего океана (т.е. западной части Атлантики), начиная от Гибралтарского пролива, вытекают соединяющиеся между собой моря. После прохождения мимо Сирии (аш-Шам) поток резко поворачивает вниз и становится Константинопольским проливом (халидж ал-Кустанти-нийа). Отдельно от описания моря Рума Ибн Хаукал отмечает, что в правой части карты показан пролив, который называется Константинопольским, соединяющийся, по мнению нашего географа, с морем ал-Хазар [16, p. 8–9).

Таким образом, как на карте, так и в тексте Ибн Хаукала, восточно-европейские водные пути представлены одним водным потоком, связываю-щим малоазиатские и византийские земли с севером. Ибн Хаукал выразил таким образом полученную информацию о торговых связях северных земель (Руси, Хазарии, Волжской Булгарии, Скандинавии) с Византией и Востоком.

На картах из трудов ал-Балхи (предположительно), ал-Истахри и Ибн Хаукала жителями северо-востока Земли предстают разные виды тюрок, ха-зары, булгары, буртасы, русы, славяне (сакалиба); Византия и Рим. Предста-вители «классической» школы географов не знали о существовании Черного и Азовского морей, которые оказываются как бы внутри Константинополь-ского пролива. Это обстоятельство показывает преимущественный интерес географов к областям ислама и Поволжья.

На этих картах нет географических координат, не упоминаются они и в текстах. Эти ученые оперируют понятиями «климат», который у них означает разные территории, никак не связанные с понятиями широтной зоны: «Что касается хазар, то это – имя климата» [36, p. 220; 16, p. 389]. Употребляется также термин «мамлакат», т.е. «государство»: «ар-Рус, ал-хазар, ас-Сарир – название государства, а не города и людей [36, p. 223]; «…название го-сударства и области, а не людей и племени» [16, p. 394]. Впрочем, в других случаях сказано, как раз наоборот, что «хазары – это имя (исм) для вида (джинс) людей… Это – страна (балад) между морем ал-Хазар [Каспием – Т.К.], [странами – Т.К.] Сарир, русов и гузов» [36, p. 10; 16, p. 15]. Таким образом, встречается и слово «балад» в значении «страна»: «Расстояние… от Абаскуна вправо до страны (балад) ал-хазар – 300 фарсахов…» [36, p. 226; 16, p. 398]. Третий автор Х в., Шамс ад-дин ал-Мукаддаси (946/7–1000), который тоже причисляется к «классической школе» географов [10, c. 210–


42

218], использует для территории хазар термины «страна» (балад), «округ» (нахйа), «климат» (иклим) [19, p. 61, 353, 361, 365].

Разнобой в применение терминов авторами «классической школы» по-казывает, что они не вкладывали какой бы то ни было политический смысл в термины для обозначения страны хазар, воспринимая ее чисто географи-чески. В этом отношении показательно описание карты севера, сохранив-шееся в книге Ибн Хаукала: «...Затем по проливу [Константинопольскому, который воплощает в себе соединение Северного океана со Средиземным морем – Т.К.] – сторона Трапезунда, а сверху реки, идущей рядом [Итиль – Т.К.] [живут – Т.К.] булгары, русы, башджирты, буртасы, хазары, печенеги, булгары еще вторые, затем страна Сарир, а сверху тех – страна внутренняя и внешняя Армения» [16, p. 9].

Как ранее отмечали востоковеды, сочинения со схожими или аналогич-ными названиями, текстами и картами, где автором был указан ал-Балхи, встречались достаточно часто. Однако при тщательном рассмотрении ока-зывалось, что труд аналогичен либо сочинению ал-Истахри, либо труду Ибн Хаукала. Соотношение произведений авторов «Атласа ислама» не под-даётся пока уверенному отождествлению, вследствие чего приходится вспом-нить замечания ориенталистов, которые говорили, что относительно сочине-ний ал-Балхи, ал-Истахри и Ибн Хаукала существует большая путаница, поэтому необходима дальнейшая систематическая работа по сравнению текстов и карт авторов [22, s, 42; 28, p. 9–30].

Однако познание народов, связанных с Халифатом военными, поли-тическими, торговыми отношениями, в том числе с хазарами и соседними народами, значительно расширило круг освоения пространства арабскими учеными; географический образ хазар стал не конструктом, но вполне реаль-ным отображением знаний этого народа с ясным для восточных географов местоположением.


1. Абд ар-Рахман ибн ‘Абд ал-Хакам. Завоевание Египта, Магриба и ал-Андалуса. Пер. с араб., предисловие и примечания С.Б. Певзнера. М., Наука, 1985.

2. Арабские источники XIII–XIV вв. по этнографии и истории Африки южнее Сахары. М., 2002.

3. Атлас. Българските земи в средневековната арабописмена карто-графска традия (IX–XIV вв.). Под ред. проф. С. Кендерова и проф. proф. дфн. А. Стоянов. София: Национална библиотека Св. Св. Кирилл и Методий: Тангра Таннакра, 2011.

4. Ал-Бируни Абу-р-Райхан Мухаммад ибн Ахмад. Книга вразумления начаткам науки о звездах // Избранные произведения. Ташкент: ФАН, 1975. Т. VI.


43

5. Замятин Д.Н. Метагеография: пространство образов и образы про-странства. М.: Аграф, 2004.

6. Замятин Д.Н. Гуманитарная география: пространство, воображение и взаимодействие современных гуманитарных наук // Социологическое обо-зрение. 2010. Т. 9. № 3. С. 26–50.

7. Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер. с араб., комм., иссле-дование, указатели и карты Наили Велихановой. Баку, 1986.

8. Калинина Т.М. Сведения ранних ученых Арабского халифата. Тексты, пер., комментарий. М.: Наука, 1988.

9. Калинина Т.М. Легендарные народы на краю Ойкумены (по данным арабских средневековых ученых) // История наук о Земле. Сб. статей. М.: ИИЕТ РАН, 2011.

10. Крачковский И.Ю. Избранные сочинения. M.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957. Т. IV. 1957. С.51–52.

11. Кумекова Р.Б. Карта мира Абу Зайда ал-Балхи (X в.) как источник по истории Казахстана // Вестник КазНУ, серия историческая №3 (54), Алматы, 2009.

12. Кумекова Р.Б.Сведения классических арабских географов о тюрк-ских племенах Казахстана // Сборник материалов международной научной конференции «Кипчаки Евразии: история, язык и письменные памятники», посвященный 1100-летию Кимекского государства в рамках Дней тюркской письменности и культуры. Астана, 2013.

13. Пиотровский М. Йаджудж и Маджудж // Ислам. Энциклопедиче-ский словарь. М.: Наука, 1991.

14. Халидов А.Б. Арабские рукописи и арабская рукописная традиция. М., 1985.

15. Щеглов Д.А. Система семи климатов Птолемея и география Эрато-сфена // ВДИ. 2005. № 3. C. 243–265.

16. Opus geographicum auctore Ibn Haukal (Abū’l-Kāsim ibn Haukal al-Nasībī)… «Liber imaginis terrae» / Ed. collatio textu primae editionis aliisque fontibus adhibitis J.H.Kramers. Lugduni Batavorum, 1938–1939.

17. Compendium libri Kitab al-Boldan auctore Ibn al-Fakih al-Hamadani / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum: Brill, 1885.

18. Daunicht H. Der Osten nach der Erdkarte al-Huwarismi’s. Bonn: Universität, 1968. T. I.

19. Descriptio Imperii Moslemici auctore... Schamso’d-dîn Abû ‘Abdollâh Mohammed ibn Ahmed ibn Abî Bekr al-Bannâ’ al-Bashschârî al-Mokaddasî / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum: Brill, 1877.

20. Muhammedis Filii Ketiri Ferganensis qui vulgo Al-Fraganus dicitur. Elementa astronomica, arabice et latine. Amstelodami, 1669.

21. Fuat Sezgin. Die Entdeckung des Amerikanischen Kontinent durch muslimische Seegahrer vor Kolumbus. Exzerpt aus Geschichte des arabischen


44

Schrifttums. Band XIII. 2006: Institut für Geschichte der Arabisch-Islamischen Wissenschaften an der Johann Wolfgang Goethe-Universität. Frankfurt am Main. P. 9–10: http://web.uni-frankfurt.de/fb13/igaiw/vortrag/amerikavorkolumbus.pdf

22. De Goeje M. Die Istakhri–Balkhi Frage // Zeitschrift der Deutschen Morgenlӓndischen Gesellschaft. Leipzig, 1871. № 25.

23. Honigmann E. Die sieben Klimata und die πόλεις ’επίσημοι. Heidelberg, 1929.

24. Kitab al-A‘lak an-nafisa VII auctore Abu Ali Ahmed ibn Omar Ibn Rosteh… / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1892.

25. Kitâb al-Masâlik wa’l-Mamâlik (Liber viarum et regnorum) auctore Abu’l-Kâsim ‘Obaidallah ibn ‘Abdallah Ibn Khordâdhbeh... / de Goeje M.J. Lugduni Batavorum, 1889.

26. Das Kitab Surat al-ard des Abu Ğa‘far Muhammad Ibn Musa al-Huwarizmi’s hrsgb. nach dem handschriftlichen Unikum der Bibliotheque de l'Universite et regionale in Strassburg (cod. 4247) / Hans von Mzik. Arabischer Text mit 5 Falttafeln in Lichtdruck, Einleitung auf deutsch. Leipzig, 1926. XXI + 163 S.

27. Kitab at-tanbih wa`l-ischraf auctore al-Masûdi. Leiden: Brill, 1894. 28. Kramers J.H. La question Balhi-Istakhri-Ibn Hawqal et l’atlas de l’Islam

// Acta Orientalia. Leiden, 1932. Vol. 10. P. 9–30. 29. Maçoudi. Les Prairies d’or / Texte et traduction par C. Barbier de

Meynard et Pavet de Courteille. Paris, 1861. T. I. 30. Miquel A. Ibn Ḥawḳal // The Encyclopaedia of Islam. New Ed. Leiden,

1986. Vol. III. 31. Muhammedis Filii Ketiri Ferganensis qui vulgo Al-Fraganus dicitur.

Elementa astronomica, arabice et latine. Amstelodami, 1669. 32. Mžik H. Ptolemaeus und die Karten der arabischen Geographen //

Mitteilungen der Kaiserlich–Königlischen geographischen Gesellschaft. Wien, 1915. Bd. 58. S. 151–176.

33. Mžik H. Osteuropa nach der arabischen Γεωγραϕικη‘υϕήγεσις des Kl. Ptolemaios von Muhammad ibn Musa al-Huwarizmi // Wiener Zeitschrift fur die Kunde des Morgenländes. Wien, 1936. Bd.43, H. 3–4. S.173–184.

34. Neugebauer O. A History of Ancient Mathematical Astronomy. Berlin; Heidelberg; New York: Springer Verlag, 1975.

35. Tibbetts G.R. The Balkhī School of Geographers // The History of Cartography. Vol. 2. Pt. 1. Cartography in the Traditional Islamic and South Asian Societies / Ed. by J.B. Harley, D. Woodward. Chicago University Press Home, 1992.

36. Viae regnorum. Descriptio ditionis moslemicae auctore Abu Ishák al-Fárisí al-Istakhrí / Leiden, 1870.

37. Watt, 1983 – Watt W. M. Abū Zayd al-Balķī // Enzyclopaedia Iranica. 1983. Vol. I. Fasc. 4. Р. 399–400.

http://web.uni-frankfurt.de/fb13/igaiw/vortrag/amerikavorkolumbus.pdf


45

Сведения об авторе: Калинина Татьяна Михайловна, кандидат истори-ческих наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, e-mail: [email protected]



THE KHAZARS ON THE MAPS OF THE MEDIEVAL ARAB GEOGRAPHERS

T. Kalinina

Institute’s of World History Russian Academy of Sciences Moscow, Russian Federation

Abstract. This article is devoted to the consideration of the place of the

Khazars and the Khazar state in the works of Arab authors, devoted to the problems of geography and cartography. The knowledge of the peoples connected with the Caliphate with military, political, and commercial relations, including with the Khazars and neighboring peoples, greatly expanded the scope of territorial exploration by Arab scholars; the geographical image of the Khazars became not a construct, but a very real reflection of the knowledge of this people with a clear location for Eastern geographers.

Keywords: Khazars, Khazar Kaganate, medieval Arab authors, medieval

geography and cartography.

References

1. Abd ar-Rahman ibn ‘Abd al-Hakam. Zavoevanie Egipta, Magriba i al-Andalusa. Per. s arab., predislovie i primechaniya S.B. Pevznera. M., Nauka, 1985.

2. Arabskie istochniki XIII–XIV vv. po ehtnografii i istorii Afriki yuzhnee Sahary. M., 2002.

3. Atlas. Bolgarskite zemi v srednevekovnata arabopismena kartografska tradiya (IX–XIV vv.). Pod red. prof. S. Kenderova i prof. prof. dfn. A. Stoyanov. Sofiya: Nacionalna biblioteka Sv. Sv. Kirill i Metodij: Tangra Tannakra, 2011.

4. Al-Biruni Abu-r-Rajhan Muhammad ibn Ahmad. Kniga vrazumleniya nachatkam nauki o zvezdah // Izbrannye proizvedeniya. Tashkent: FAN, 1975. T. VI.

5. Zamyatin D.N. Metageografiya: prostranstvo obrazov i obrazy prostranstva. M.: Agraf, 2004.

6. Zamyatin D.N. Gumanitarnaya geografiya: prostranstvo, voobrazhenie i vzaimodejstvie sovremennyh gumanitarnyh nauk // Sociologicheskoe obozrenie. 2010. T. 9. № 3. S. 26–50.



46

7. Ibn Hordadbekh. Kniga putej i stran / Per. s arab., komm., issledovanie, ukazateli i karty Naili Velihanovoj. Baku, 1986.

8. Kalinina T.M. Svedeniya rannih uchenyh Arabskogo halifata. Teksty, per., kommentarij. M.: Nauka, 1988.

9. Kalinina T.M. Legendarnye narody na krayu Ojkumeny (po dannym arabskih srednevekovyh uchenyh) // Istoriya nauk o Zemle. Sb. statej. M.: IIET RAN, 2011.

10. Krachkovskij I.YU. Izbrannye sochineniya. M.; L.: Izd-vo AN SSSR, 1957. T. IV. 1957. S.51–52.

11. Kumekova R.B. Karta mira Abu Zajda al-Balhi (X v.) kak istochnik po istorii Kazahstana // Vestnik KazNU, seriya istoricheskaya №3 (54), Almaty, 2009.

12. Kumekova R.B.Svedeniya klassicheskih arabskih geografov o tyurkskih plemenah Kazahstana // Sbornik materialov mezhdunarodnoj nauchnoj konferencii «Kipchaki Evrazii: istoriya, yazyk i pis'mennye pamyatniki», posvyashchennyj 1100-letiyu Kimekskogo gosudarstva v ramkah Dnej tyurkskoj pis'mennosti i kul'tury. Astana, 2013.

13. Piotrovskij M. Jadzhudzh i Madzhudzh // Islam. EHnciklopedicheskij slovar'. M.: Nauka, 1991.

14. Halidov A.B. Arabskie rukopisi i arabskaya rukopisnaya tradiciya. M., 1985.

15. SHCHeglov D.A. Sistema semi klimatov Ptolemeya i geografiya EHratosfena // VDI. 2005. № 3. C. 243–265.

16. Opus geographicum auctore Ibn Haukal (Abū’l-Kāsim ibn Haukal al-Nasībī)… «Liber imaginis terrae» / Ed. collatio textu primae editionis aliisque fontibus adhibitis J.H.Kramers. Lugduni Batavorum, 1938–1939.

17. Compendium libri Kitab al-Boldan auctore Ibn al-Fakih al-Hamadani / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum: Brill, 1885.

18. Daunicht H. Der Osten nach der Erdkarte al-Huwarismi’s. Bonn: Universität, 1968. T. I.

19. Descriptio Imperii Moslemici auctore... Schamso’d-dîn Abû ‘Abdollâh Mohammed ibn Ahmed ibn Abî Bekr al-Bannâ’ al-Bashschârî al-Mokaddasî / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum: Brill, 1877.

20. Muhammedis Filii Ketiri Ferganensis qui vulgo Al-Fraganus dicitur. Elementa astronomica, arabice et latine. Amstelodami, 1669.

21. Fuat Sezgin. Die Entdeckung des Amerikanischen Kontinent durch muslimische Seegahrer vor Kolumbus. Exzerpt aus Geschichte des arabischen Schrifttums. Band XIII. 2006: Institut für Geschichte der Arabisch-Islamischen Wissenschaften an der Johann Wolfgang Goethe-Universität. Frankfurt am Main. P. 9–10: http://web.uni-frankfurt.de/fb13/igaiw/vortrag/amerikavorkolumbus.pdf

22. De Goeje M. Die Istakhri–Balkhi Frage // Zeitschrift der Deutschen Morgenlӓndischen Gesellschaft. Leipzig, 1871. № 25.


47

23. Honigmann E. Die sieben Klimata und die πόλεις ’επίσημοι. Heidelberg, 1929.

24. Kitab al-A‘lak an-nafisa VII auctore Abu Ali Ahmed ibn Omar Ibn Rosteh… / M.J. de Goeje. Lugduni Batavorum, 1892.

25. Kitâb al-Masâlik wa’l-Mamâlik (Liber viarum et regnorum) auctore Abu’l-Kâsim ‘Obaidallah ibn ‘Abdallah Ibn Khordâdhbeh... / de Goeje M.J. Lugduni Batavorum, 1889.

26. Das Kitab Surat al-ard des Abu Ğa‘far Muhammad Ibn Musa al-Huwarizmi’s hrsgb. nach dem handschriftlichen Unikum der Bibliotheque de l'Universite et regionale in Strassburg (cod. 4247) / Hans von Mzik. Arabischer Text mit 5 Falttafeln in Lichtdruck, Einleitung auf deutsch. Leipzig, 1926. XXI + 163 S.

27. Kitab at-tanbih wa`l-ischraf auctore al-Masûdi. Leiden: Brill, 1894. 28. Kramers J.H. La question Balhi-Istakhri-Ibn Hawqal et l’atlas de l’Islam

// Acta Orientalia. Leiden, 1932. Vol. 10. P. 9–30. 29. Maçoudi. Les Prairies d’or / Texte et traduction par C. Barbier de

Meynard et Pavet de Courteille. Paris, 1861. T. I. 30. Miquel A. Ibn Ḥawḳal // The Encyclopaedia of Islam. New Ed. Leiden,

1986. Vol. III. 31. Muhammedis Filii Ketiri Ferganensis qui vulgo Al-Fraganus dicitur.

Elementa astronomica, arabice et latine. Amstelodami, 1669. 32. Mžik H. Ptolemaeus und die Karten der arabischen Geographen //

Mitteilungen der Kaiserlich–Königlischen geographischen Gesellschaft. Wien, 1915. Bd. 58. S. 151–176.

33. Mžik H. Osteuropa nach der arabischen Γεωγραϕικη‘υϕήγεσις des Kl. Ptolemaios von Muhammad ibn Musa al-Huwarizmi // Wiener Zeitschrift fur die Kunde des Morgenländes. Wien, 1936. Bd.43, H. 3–4. S.173–184.

34. Neugebauer O. A History of Ancient Mathematical Astronomy. Berlin; Heidelberg; New York: Springer Verlag, 1975.

35. Tibbetts G.R. The Balkhī School of Geographers // The History of Cartography. Vol. 2. Pt. 1. Cartography in the Traditional Islamic and South Asian Societies / Ed. by J.B. Harley, D. Woodward. Chicago University Press Home, 1992.

36. Viae regnorum. Descriptio ditionis moslemicae auctore Abu Ishák al-Fárisí al-Istakhrí / Leiden, 1870.

37. Watt, 1983 – Watt W. M. Abū Zayd al-Balķī // Enzyclopaedia Iranica. 1983. Vol. I. Fasc. 4. R. 399–400.

About the author: Tatyana Kalinina, Cand. Sci. (History), Senior Research

Fellow Institute’s of World History, Russian Academy of Sciences, Moscow, Russian Federation, e-mail: [email protected]




48

УДК 94(57)+ 94(470)"1150/15"

THE COMPETITION BETWEEN THE NORTHERN AND THE SOUTHERN SILK ROADS IN THE TIME

OF TAMERLANE

Uli Schamiloglu Nazarbayev University & University of Wisconsin-Madison

Astana, Kazakhstan, Madison, USA [email protected]

Abstract. The article provides a comparative analysis of trade routes

functioning in the vast territory of Eurasia in the XIII–XV centuries, characterized by Tamerlane's policy to strengthen the socio-economic and military-political condition of Samarkand in order to turn it into one of the largest centers of world trade, craft and culture. Tamerlan's success was largely determined by the socio-demographic situation in The Golden Horde caused by the consequences of the so-called "black death", as well as by the climatic cataclysms that took place in this period of time.

Keywords: southern and Northern branches of the great silk road,

Tamerlane, Samarkand, Golden Horde. Thinking back on a modest article I published over two decades ago in a

volume devoted to medieval Samarqand, I can see that my thinking about my topic for today, namely the competition between the “northern Silk Road” and the “southern Silk Road” in the time of Timur or Tamerlane (from Temür-i leng) has evolved quite a bit [1]. I would like to begin my discussion with a review of one of my main theses, namely that there indeed were two Silk Roads, a “northern” and a “southern” one, and that the emergence of Samarqand as Tamerlane’s capital had an underlying economic basis. What do I mean by this?

I have argued that trade was very important for the economy of the Golden Horde in the 13th-14th centuries. When the Mongol forces invaded western Eurasia first in the early 1220s and then again beginning in the late 1230s, I would argue that one of their main goals was disrupting the existing politico-commercial centers [2]. By disrupting political centers such as Suğdaq or later Bulğar, they were also disrupting these towns as commercial centers. As a result, the towns would lose the valuable revenues on which they relied for functioning as political centers maintaining the loyalty of its population and military forces. Unlike the conventional historiography of the Russian Empire, there is no need to repeat the



49

worn phrases about how the Mongols destroyed cities such as Kiev, for Kiev quickly revived under Mongol rule, as did the politico-commercial centers in the Turkic-speaking regions of western Eurasia. This is because the Golden Horde (specifically) and the Mongol World Empire (generally) was a commercial empire which promoted trade. This is not the place to explicate this thesis in detail, but I have been developing this argument in my history of economy, society, and civilization in the Golden Horde (in preparation) [3]. Bulğar revived as an important early politico-commercial center for the Golden Horde, as did the cities of the Crimean region. As a result of this same process we see the transition from migratory proto-cities to cities in the form of first Saray Batu and later Saray Berke. When the great traveler Ibn Baṭṭūṭa visited Saray, he described a great city with many religious institutions as well as a city with many different quarters inhabited by merchants from around the world as they knew it [4: volume 2, pp. 447-448; 5: volume 2, pp. 515-516].

By the end of the 13th century the economy of the Golden Horde (including Khwarezm in this period) was booming as a result of exports through the Black Sea, its economy was becoming monetized as the result of the inflow of silver bullion, and the surplus resulted in patronage of the arts, literature, and science [3, chapter 3]. It was a time of the second efflorescence of a Turko-Islamic civilization in Central Eurasia. This is the region by which I understand the term “northern Silk Road”. This situation which I have described would not, however, last beyond the mid-14th century.

There was at the same time the region of the Chağatay Khanate in Central Asia proper. When the great traveler Ibn Baṭṭūṭa visited this region in 1333, in addition to Khwarezm he saw cities which might be termed cities in “decline” (however much I dislike that term professionally as a historian). In Bukhara the mosques, colleges, and bazaars were almost all in ruins, the city’s inhabitants were looked down upon, and nobody in the city possessed any religious learning or showed any interest in acquiring any [4: volume 3, p. 22; 5: volume 3, pp. 550-551; on Bukhara in general see: 6]. Samarqand also seemed to be in a state of disrepair, with most of the palaces of earlier times destroyed, nor did the city have walls or gates [4: volume 3, pp. 51-52; 5: volume 3, pp. 567-568]. Even so, it appears from Ibn Baṭṭūṭa’s account that he had a more favorable impression of Samarqand and the quality of its religious figures. Given the strong persistence of nomadic tendencies among the Chinggisid élite of the Chağatay Khanate (whether the reports of their intentions to turn the urban into grazing lands for the horses was, in fact, true or simply a legend), it should perhaps not be surprising that the cities of the Chağatay Khanate seemed to be less healthy than the vital and economically lively cities of the Golden Horde territories.

The situation changed dramatically beginning in the mid-14th century. As I have argued elsewhere, from the mid-14th century on Eurasia – and perhaps the rest of the Old World – is ravaged by an outbreak of the bacterium Yersinia

Uli Schamiloglu

50

pestis called by historians the “Black Death”. Central Eurasia, and afterwards the Middle East and Europe, too, suffered from wide-scale depopulation, decline in urban centers, political chaos, as well as other phenomena such as labor shortages, inflation, cultural and technological regression, and increased morbidity and religiosity [7]. These were universal phenomena in the Old World. Just as we witness the collapse of the Golden Horde from 1360 on, in the south we see the earlier phenomenon of the partition of the Chağatay Khanate. This begins with the overthrow of Tarmashirin in 1334 (soon after Ibn Baṭṭūṭa’s visit) and culminates in the division of the patrimony of Chağatay into two parts, the eastern territory known as Moğolistan and the western territory known as Transoxiana (what Manz refers to as the “Ulus Chağatay”) [8]. By the late 1340s, the former Chağatay Khanate had fallen into complete disarray. Later the territories of the former Chağatay Khanate would be reunited once again under Tamerlane.

One of the sources offering a version of Tamerlane’s rise to power, the travelogue of Ruy González de Clavijo, describes that Tamerlane was originally a relatively unimportant figure who gained notoriety and followers by attacking and plundering the countryside and highways. He gained significant wealth by capturing a rich caravan (the reader might recall that this is exactly what the followers of Muhammed Khwarezmshah did in Otrar in the early 13th century). Finally, he took advantage of dissatisfaction with the ruler in Samarqand to overthrow the ruler and establish his rule in Samarqand [9, pp. 127-128]. As in the case of Chinggis Khan, this was a classic example of a leader who was able to recruit followers through his ability to reward them.

Early in his career Tamerlane concentrated his efforts on Transoxiana, including Khwarezm, and the other former part of the patrimony of Chağatay, that is the neighboring region of Moğolistan. Beginning in 1380-1382, he expanded his campaigns beyond the territories of the former Chağatay Khanate into Khurasan, capturing Herat. He then continued a serious of campaigns on various centers in Iran and eastern Anatolia until 1388, followed by a first campaign on the territories of the Golden Horde in 1388-1391. He continued campaigns against Iran, Anatolia, the Caucasus, the Middle East, and India [on his career see: 8].

What I consider to be notable about the first campaign against the Golden Horde in 1388-1391 and the second campaign in 1395 is that it is very clear from the historians of Tamerlane’s campaigns that his attacks were aimed against the commercial centers of the northern Silk Road such as Suğdaq and Saray, which he practically destroyed during these campaigns. The northern silk road went from the Crimea to Saray and other cities along the Volga, skirting the northern shore of the Caspian to finally reach Khwarezm and points east. In contrast, the southern silk road extended from the southeastern Black Sea or the Mediterranean to Central Asia passing south of the Caspian Sea. One of Ruy González de Clavijo’s routes passed south from Trebizond on the Black Sea coast to Arzinjan, and from there east to Tabriz. The route then continued southeast passing through towns such as


51

Sultaniya, Tehran, Damghan, Nishapur, and Meshhed to finally reach Merv and Balkh. Another branch of this route turned northeast from Jajarm via Abivard to Bukhara and Samarqand. One could also travel from Samarqand to Balkh via Tirmiz after passing through one of the so-called “Iron Gates” in Central Asia [9, pp. 61ff].

These commercial centers could not survive the combination of the devastation of the Black Death followed by the ravages of Tamerlane’s campaigns. The major result of these campaigns was to shift commerce for at least a century to the southern Silk Road, which passed through the territories he controlled, including his capital of Samarqand. Another important development in this period is that in contrast to the earlier rulers of the realm of Chağatay, Tamerlane fully appreciated the importance of urban centers and contributed to the development of Samarqand as an urban center.

By destroying competing trade routes and diverting trade to those territories which he controlled, Tamerlane stood to profit immensely. This would create the economic basis for the renaissance of an Islamic high culture in Transoxiana under Tamerlane and his successors. The account of Ruy González de Clavijo gives us a good idea about routes followed by merchants following the southern Silk Road leading from the Black Sea through Tabriz, Sultaniya, Tehran, and Damghan leading finally to Bukhara and Samarqand. Samarqand was also situated at a particularly felicitous site controlling a major pass known as the “Iron Gate” leading south to Afghanistan. Thus, it served as a crossroad linking trade routes not only from the Mediterranean and the Black Sea passing across Iran heading further east, leading south from Central Asia via Samarqand to Afghanistan as well. In this regard, Samarqand served not only as an imperial center, but as a valuable commercial center controlling access along a major trade route.

It would be an oversimplification, however, to claim that Tamerlane merely profited from the favorable geographical situation of his imperial capital Samarqand. In fact, he aggressively promoted commerce on the territories he controlled, especially in Samarqand. Many of these policies remind us of the policies followed by the khans of the regional khanates of the Mongol World Empire a century earlier. First of all, Tamerlane transferred population on a large scale to Samarqand and prevented them from leaving. Ruy González de Clavijo estimates that the number of people moved to Samarqand might number as high as 100,000, and that as a result the population of the city had climbed to 150,000, which is certainly a very high figure for that period [9, pp. 120 and 170-171]. In particular, he brought the finest craftsmen from the areas in which he led campaigns. He brought from Damascus all the silkweavers, makers of crossbows, armorers, and craftsmen in glass and porcelain. From Turkey he brought gunsmiths, smiths, masons, and representatives of other crafts. He also brought to Samarqand specialists in artillery, both engineers and bombardiers, as well as the people who make the ropes for these machines. He even introduced the cultivation of hemp and flax for

Uli Schamiloglu

52

the first time ever in Samarqand to supply the needs of these specialists. Tamerlane even took measures to create facilities in Samarqand to attract and serve the needs of merchants. He ordered that a broad new street be laid out with shops lining the street, with all the work paid for by the city council [9, pp. 165-166; see also 10]. These few examples illustrate the importance that Tamerlane attached not just to exploiting commerce, but to actively seeking to expand it.

From the booty gained on his campaigns, but especially from the profits that he derived from the taxation of commercial activity, Tamerlane was able to accumulate a vast fortune. Some of this wealth can be seen in the large quantities of expensive silk, cotton, and other fabrics of which he made use for ceremonial tents as described by Ruy González de Clavijo [9, pp. 136-137, 142-146, 150-152, and 159-162]. Another was the intensive activity of constructing monumental architecture that is one of the best-known legacies of the reign of Tamerlane, which is of course yet another indicator of a state’s prosperity. Tamerlane, but especially his successors, also sponsored a wide range of artists, artisans, and men of letters now centered in Samarqand. In fact, Tamerlane and his descendants ushered in one of the most significant chapters in the history of Islamic and Turkic civilization through their sponsorship of the arts.

Over two decades ago, in trying to understand why there was a struggle between the northern route Silk Road and the southern Silk Road, I would have considered that the goals of Tamerlane were purely economic, namely that he wished to control the trade routes in order to amass wealth for his empire. Under those circumstances, I thought that attributing the collapse of the Chağatay Khanate and the subsequent reunification of those territories under Tamerlane to be an important insight. Today, however, I would add two additional points. The first is that we must also consider regional variation in depopulation according to bubonic plague. There are indications that the territories of the former Golden Horde may have suffered from far greater depopulation than might have been true for the empire of Tamerlane (Manz’s “Ulus Chaghatay”). In this case, Tamerlane’s strength may have also been a reflection of a stronger demographic position vis-à-vis the territories the former Golden Horde.

But that still does not explain why Tamerlane seemed to have a preference for and, indeed, exploited the southern Silk Road rather than the northern Silk Road. Here I would add one additional insight, namely the changing nature of climate. While the study of the history of climate change in Central Eurasia is still in its infancy as regards to its impact on political, social, and economic history, we do have some idea about the contours of climate change across Eurasia. I have proposed that effects of the climatic downturn marking the beginning of the “Little Ice Age” may have begun to be felt along the region of the Volga River already in the 1280s [11, 12]. As we move into later centuries we can imagine that the Shibanids were moving south in response to a climatic downturn. By the time of the Noğays and the Kazakh Khanate there are reports of hunger in the steppe.


53

Could it be that the climatic downturn which began at the end of 13th century was already a factor in Tamerlane’s preference for the southern Silk Road over the northern Silk Road?

References

1. Schamiloglu, Uli. “Beautés du mélange”, trans. V. Fourniau, Samarcande, 1400–1500. La cité-oasis de Tamerlan: coeur d’un Empire et d’une Renaissance, ed. V. Fourniau (Paris: Autrement, 1995), Chapter 12, pp. 191–203.

2. Schamiloglu, Uli. “Torgovlya Ulusa Djuchi so stranami Sredizemnemor’ya”, Istoriya Tatar s drevneyshix vremen v semi tomax: iii. Ulus Djuchi (Zolotaya Orda). XIII–seredina XV v. (Kazan, 2009), Part IV, Chapter 2.4, pp. 287–294.

3. Schamiloglu, Uli. The Golden Horde: Economy, Society, and Civilization in Western Eurasia, Thirteenth-Fourteenth Centuries (Madison: Turko-Tatar Press, forthcoming).

4. Ibn Baṭṭūṭa, Riḥla, ed.-trans. C. Defrémery and B.R. Sanguinetti, Voyages d’Ibn Batoutah, i-iii (Paris, 19495).

5. Ibn Baṭṭūṭa, Riḥla, trans. H.A.R. Gibb, The Travels of Ibn Baṭṭūṭa, A.D. 1325–1354, i-iii, Works Issued by the Hakluyt Society, II, 110, 117, and 141 (Cambridge, 1958–1971).

6. Frye, R.N. Bukhara: The Medieval Achievement (Norman, 1965). 7. Schamiloglu, Uli. “Chapter IX. Prirodnyy i sotsial’no-ekonomicheskiy

krizisy. 2: Vliyanie Chernoy smerti na Zolotuyu Ordu: politika, ekonomika, obshchestvo, tsivilizatsiya”. Zolotaya Orda v mirovoy istorii / The Golden Horde in World History. Kollektivnaya monografiya (Kazan: Institut istorii im. Sh. Mardzhani AN RT, 2016), pp. 679–694.

8. Forbes Manz, Beatrice. The Rise and Rule of Tamerlane, Cambridge Studies in Islamic Civilization (Cambridge, 1989).

9. Ruy González de Clavijo, trans. G. Le Strange, Embassy to Tamerlane, 1403–6 (London, 1928).

10. Mukminova, R.G. “Craftsmen and Guild Life in Samarqand”, Timurid Art and Culture. Iran and Central Asia in the Fifteenth Century, ed. L. Golombek and M. Subtelny (Leiden, 1992), 29–35.

11. Schamiloglu, Uli. “Climate Change in Central Eurasia and the Golden Horde”, Zolotoordïnskoe obozrenie / Golden Horde Review 4:1 (2016), pp. 6–25.

12. Schamiloglu, Uli. “Chapter IX. Prirodnyy i sotsial’no-ekonomicheskiy krizisy. 1: Izmenenie klimata v Tsentral’noy Evrazii i Zolotoy Orde”, Zolotaya Orda v mirovoy istorii / The Golden Horde in World History. Kollektivnaya monografiya (Kazan: Institut istorii im. Sh. Mardzhani AN RT, 2016), pp. 665–678.

Uli Schamiloglu

54

About the author: Uli Schamiloglu, Ph.D. (History), Professor, Nazarbayev University (Astana 010000, Kazakhstan); Department of German, Nordic and Slavic, University of Wisconsin-Madison (1220 Linden Drive, Madison, WI 53706, USA), e-mail: [email protected]



СОПЕРНИЧЕСТВО МЕЖДУ СЕВЕРНЫМ И ЮЖНЫМ ШЕЛКОВЫМИ ПУТЯМИ

В ЭПОХУ ТАМЕРЛАНА

Юлай Шамильоглу Назарбаев Университет и университет Висконсин-Мэдисон

г. Астана, Казахстан, г. Мадисон, США [email protected]

Резюме. В статье дается сравнительный анализ торговых путей, функ-

ционирующих на просторах Евразии в XIII – XV вв., характеризуется поли-тика Тамерлана по укреплению социально-экономического и военно-полити-ческого положения Самарканда с целью его превращения в один из крупней-ших центров мировой торговли, ремесла и культуры. Успехи Тамерлана в немалой степени определялись социально-демографической ситуацией в Золотой Орде, вызванной последствиями т.н. «черной смерти», а также климатическими катаклизмами имевшими место в данный период времени.

Ключевые слова: южная и северная ветки Великого шелкового пути,

Тамерлан, Самарканд, Золотая Орда. Сведения об авторе: Юлай Шамильоглу, Ph.D., профессор, Назарбаев

Университет (Астана 010000, Казахстан); департамент немецкого, скан-динавских и славянских языков, Висконсинский университет в Мадисоне (1220 LindenDrive, Madison, WI 53706, USA), e-mail: [email protected]






55

УДК 94(3)+94«04/14»+94(38).05+94(495).02+94(620) "640/1517"+94(47).31+930.2+930.271

МУСУЛЬМАНСКИЕ АВТОРЫ О «ЧЁРНОЙ СМЕРТИ»

Т.Ф. Хайдаров

Казанский федеральный университет г. Казань, Республика Татарстан, Российская Федерация

[email protected]

Резюме. Цель: показать эволюцию взглядов арабо-мусульманских авто-ров на «Чёрную смерть».

Материалы исследования: помимо опубликованных ранее письменных источников на арабском, древнегреческом, латинском и персидских языках были привлечены данные анализа текстов эпитафий надгробных камней, обнаруженных в на территории республики Татарстан (Россия) и озера Исык-Куль (Кыргызстан).

Результаты и научная новизна: мусульманский Восток стал одним из первых регионов в мире, где благодаря преемственности с трудами античных и ранневизантийских авторов удалось на первоначальном этапе Второй пандемии чумы понять планетарный характер данного исторического факта. Среди трудов оказавших наибольшее влияние на становление арабо-мусуль-манской нарративной традиции описания крупных эпидемий можно выде-лить произведения Фукидида, Галена и Прокопия Кесарийского. Именно отсылки к их произведениям можно найти в ставших учебными для основа-телей мусульманской медицины Ибн Сины, ал-Бируни трудам персидского врача ал-Джурджани. При этом большую роль в формировании взглядов арабских врачей сыграл ислам. Именно поэтому вовремя уже «Чёрной смерти» самым популярным методом борьбы с заболеванием на мусуль-манском Востоке становится описанный в хадисах карантин. Кроме трудов по мусульманскому богословию и мусульманской медицине большую инфор-мацию об эпидемии средневековой чумы содержится в сочинениях арабо-мусульманских хронистов. Однако в отличие от медицинских трактатов там не содержится описание клиники заболевания. Зачастую все оценки данного исторического события носят ярко выраженный эмоциональный характер, позволяющие достаточно точно понять психологическое состояние, ока-завшегося в условии масштабного природного катаклизма, средневекового мусульманского общества. Причём произведения многих из них практичес-ки не известны в отечественной исторической науке. Также определённую информацию о «Чёрной смерти» можно получить из текстов эпитафий над-гробных камней.


Т.В. Хайдаров

56

Ключевые слова: «Черная смерть», античные и ранневизантийские авторы, хадисы, произведения средневековых мусульманских врачей, Ибн ал-Варди, Ибн Баттута, ал-Макризи, Ибн Хатимах, Ибн ал-Хатиб, эпитафии надгробных камней.

Введение Вторая пандемии чумы или эпидемия «Черной смерти» унесла из жиз-

ни много миллионов человек. Одним из первых государств, пострадавших от неё стал Улус Джучи. Согласно достаточно популярному в западной историографии сюжету, взятого из текстов хроник Габриэле де Мусси и Маттео Виланни, эпидемия неизвестной болезни началась осенью 1346 г. в расположенной на полуострове Крым в генуэзской крепости Каффа, сразу же после бомбардировок войсками правителя Золотой Орды Джанибека. Дальнейшее распространение эпидемии чумы вызывало массу споров по по-воду не распространения на север, а её возврата через несколько лет из Северной Европы на пространства Великой Русской равнины. Для того, чтобы ответить на этот вопрос необходимо выяснить степень распростра-нения в Улусе Джучи идей арабо-мусульманских врачей, так как именно на мусульманском Востоке продолжали развиваться методы борьбы с массо-выми эпидемиями.

Методология Истоки арабо-мусульманской нарративной традиции описания крупных

эпидемий берут своё начало в произведениях греко-римских и ранних визан-тийских авторов. Одним из первых трудов, где было подробно освещено данное бедствие, стала «История Пелопоннесской войны» древнегреческого историка Фукидида. Исходя из воззрения о том, что одним из важных фак-торов возникновения любой крупной эпидемии является жаркий климат, регионом исхода данного бедствия были обозначены страны африканского континента (Египет, Ливия и Эфиопия). Среди перечисленных основных симптомов, возникшего в Афинах в ходе Пелопонесской войны, заболевания Фукидидом были упомянуты: сильный жар, головная боль, покраснение и воспаление глазных роговиц, кровохаркание, жёсткий кашель, затруднённое и зловонное дыхание, выступление на теле багровых пузырьков и нарывов, смерть на седьмой или девятый день [14, с. 49].

Впрочем, приведённые в труде древнегреческого автора симптомы по-ка не позволяют полностью определить вид данного заболевания. Современ-ные исследователи выдвинули две противолежащие друг другу гипотезы. Причём обе они полностью отрицают чумную природу возникшей в конце V в. до н.э. в Афинах крупной эпидемии. Среди наиболее популярных в со-временной научной среде главенствует точка зрения о тифозном или эболи-ческом происхождении «чумы Фукидида». Один из ведущих отечественных


57

антропологов Е.П. Бужилова, отталкиваясь от традиционной точки зрения, склоняется к вирулентной лёгочной форме чумы [3, с. 280]1. Однако, пока не будут произведены генетические исследования биологических остатков погибших во время данной эпидемии, делать какие либо выводы о природе данной эпидемии будет преждевременно.

Если вернуться обратно к тексту Фукидида, то показательными являют-ся следующие строки. Согласно последним в дни эпидемии среди жителей Афин «никто не рассчитывал дожить до той поры, когда понесёт по суду наказание за преступление» поэтому в городе установилось «царство маро-дёрства, разврата и безнаказанности» [14, с. 53]. Если проанализировать, данный отрывок, то здесь бросается в глаза эмоциональная оценка автора данного события. Поэтому приведённые оценки общего количества погиб-ших, локализации районов и длительности распространения данного заболе-вания, не вызывают полного доверия. В то же время, это позволяет понять эмоциональное состояние общества, оказавшегося в условиях природного катаклизма.

Большую роль в понимании природы эпидемий внесли взгляды древне-римского врача Галена. Исходя из своей практики он предположил, что одной из возможных причин возникновения болезни является влияние на человеческий организм, обитающих в окружающей среде «заразительных начал», миазмов. Последние могут попасть внутрь организма людей посред-ством вдыхания содержащихся в почве, воде (особенно болотной), отходах человеческой жизнедеятельности и продуктах гниения [22].

Следующий шаг в осмыслении массовых эпидемий сделал в VI в. н.э. секретарь знаменитого византийского полководца Велизария Прокопий Кесарийский. В отличие от труда Фукидида, его описания бедствия не толь-ко имеют более масштабный охват, но и уже более взвешенную оценку последствий. При этом в самом тексте источника уделено внимание не столько психологическому состоянию общества, сколько описанию клиники и основной симптоматики заболевания. Поэтому благодаря его описаниям мы можем с достаточной уверенностью говорить, что разразившейся в VI в. «чума Юстиниана» скорее всего являлась вспышкой бубонной чумы2.

1 Вирулентность (от лат. Virulentus – ядовитый) – степень способности данного инфекционного агента (штамма микроорганизма или вируса) заражать другой организм. Лёгочная форма чумы является первичной пневмонией и развивается при заражении человека воздушно-капельным путём его органов дыхания.

2 Бубонная чума – преобладающая у человека форма чумы, острого природно-очагового заболевания, вызываемого бактерией Yersinia pestis, переносимой блохами, паразитирующими на крысах, которые могут переходить на человека. Данный вид заболевания характеризуется болезненным воспалением лимфатических узлов с образованием «бубонов», чаще всего – паховых, реже – подмышечных, проявляется лихорадкой и выраженной интоксикацией. Инкубационный период составляет 2 – 6, реже от 1 до 12 дней.


58

В то же время, можно подчеркнуть, что в целом оценки данной эпидемии у Прокопия Кесарийского повторяют точку зрения Фукидида и Галена. Главным образом они крутятся вокруг североафриканского происхождения чумы и её волнообразный характер распространения [8, с. 22–23].

Именно в годы «чумы Юстиниана» и началось формирование собствен-но арабо-мусульманской письменной традиции описания эпидемии чумы. Если в целом характеризовать ранний период развития арабо-мусульманской мысли, то можно отметить большую роль богословской традиции в восприя-тии эпидемии чумы и методов борьбы с ней. Известно, что годы жизни пророка Мухаммеда (570 – 632 гг.) пришлись на пик Первой пандемии чумы (540 – 683 гг.). Тема эпидемии и методов борьбы с ней не могла оказаться вне рамок взглядов пророка и его учеников. Согласно одному из записанных в Коране хадисов: «Клянусь тем, что вы видите и тем, что не видите… Пусть больного не навещает здоровый». Согласно другому хадису: «Бегите от прокажённого, как от льва». Наиболее интересной выглядит информация, представленная в третьем хадисе. «Если вы услышите, что где-то вспыхнула эпидемия чумы или холеры, не отправляйтесь туда, а если это произошло там, где вы находитесь, не покидайте это место» [12]. Так по мнению одного из учеников пророка йеменца Абу Хурайра, умерший от чумы или холеры, признавался павшим за веру шахидом [1].

Если говорить о распространённой среди мусульманских богословов точки зрения на природу возникновения эпидемии чумы несмотря на то, что арабо-исламском мире эпидемия чумы воспринималась скорее, как проявле-ние воли Аллаха. Однако не отрицалась идея сверхъестественного происхож-дения болезни от джинов [26, p. 14].

Несколько иные причины этого бедствия были обозначены средне-вековыми арабско-мусульманскими врачами. В специальной главе четвертой книги «Канона врачебной науки» Абу Али ибн Сины (Авиценны) в качестве последних были обозначены происходившие в начале осени небесный камне- и звездопад, а также длившейся несколько дней дуновение южного и восточ-ного ветра. При этом было признано возможное увеличение количества, родившихся из гнили, лягушек и насекомых, появление на поверхности живущих под землей животных (мышей и других мелких зверьков), а также уход из возможных мест заражения хищных животных и птиц (аистов). Указание в данном медицинском трактате на возможную взаимосвязь гнили с животным миром, а также природно-климатических условий с острым протеканием лихорадки напрямую свидетельствовуют о знакомстве Ибн Сины с трудами Галена и других представителей греко-римской традиции описания эпидемий. При этом вслед за мусульманскими богословами сами арабские врачи усматривали в качестве первопричин заболевания наряду с волей Всевышнего, и сверхъестественное проявление [26, с. 15].


59

Впрочем, сам Ибн Сина скорее больше рассматривал в качестве одного из главных факторов начала «лихорадки» у человека индивидуальные особен-ности организма по сохранению на необходимом уровне жидкости. При этом факторами, ускорявшими повышение предельного уровня жидкости в орга-низме больного, были обозначены чрезмерное использование последним бань и частое совокупление, а также расположение на небосводе в определён-ном порядке небесных светил. Поэтому для успешного излечения больного, заключил Ибн Сина, необходимо было с учётом этих факторов выстраивать индивидуальное лечение. Последнее должно было базироваться на методах позволяющие снизить уровень жидкости или температуры организма боль-ного. Среди упомянутых в трактате методов были также указаны крово-пускание, специальная диета, окуривание и проветривание помещений [4, с. 125–129].

Ещё один метод борьбы с заболеванием предложил хорезмский врач и современник Ибн Сины ал-Бируни. Согласно его воззрениям, наибольше для лечения заражённых подходят либо добытая в районе Каппадокии, именуе-мая «плотным камнем» и имевшая желтоватый цвет, армянская глина («тин армани»), либо красный яхонт («сидж асфух»)3 [3, с. 620, 876].

Анализ обоих трактатов позволяет понять о существовавшей на тот момент в исламском мире медицинской практики работы с массовыми эпидемиями. Кроме того, с большей долей вероятности можно утверждать, что в этих сочинениях средневековых мусульманских врачей прослеживает-ся влияние трудов персидского учёного-медика X в. Абу Сахл Иса ибн Яхья ал-Масихи ал-Джурджани. В частности, речь может идти о таких произве-дениях этого автора, как «Сто книг по искусству медицины», «Книга по общей медицине», и посвященную эмиру Гурганджа и хорезмшаху Абу Али Мамуну ибн Мухаммаду«Книге о чуме» [2, с. 102]. Исходя из того, что часть имени этого средневекового автора «аль-Масихи» напрямую указывало на его христианское происхождение, можно предположить о его познаниях работ античных и византийских авторов и применяемых ими практик для борьбы с эпидемиями чумы [23, p. 111]. Поэтому можно говорить, что в трудах Ибн Сины и ал-Бируни в большей степени прослеживается скорее развитие меди-цинской практики европейских коллег нежели арабских богословов.

Достаточно новаторским по тем временам выглядит массовое внед-рение популярного в арабо-мусульманском мире карантина. Собственно, именно о нём сообщается в хадисе посвященному второму правоверному халифу Умару. Согласно приведённому в труде известного исламского учёного-богослова и историка XV в. Ибн Хаджара ал-Аскаляни отрывку, последний с группой своих соратников на 18-м году хиджры отправился в

3 У хорезмского врача данное заболевание было обозначено персидским словом

синдж, а красный яхонт дословно переводится, как «отражающий чуму».


60

Шам (Сирия). Во время путешествия до него дошли слухи о том, что там в сирийском городе возникла эпидемия чумы, и был введён карантин. Посовещавшись со своими спутниками о необходимости дальнейшего про-должения пути, им было принято решение о возвращении обратно. На воз-гласы некоторых из них о том, что он бежит от того, что было предопре-делено Всевышним, халифом Умаром был дан такой ответ: «Мы убегаем от одного, определённого Богом, к другому, определенному Им же». О популяр-ности карантина в арабо-мусульманском мире свидетельствует тот факт, что именно он в основном был рекомендован средневековыми исламскими врачами (ал-Захаби, Ибн Хаджар ал-Аскалани и др.) в качестве наиболее действенного метода в борьбе против «Чёрной смерти» [21].

С большей долей вероятности можно предположить, что разработан-ные в более ранний исторический период и использованные на практике во время Первой пандемии чумы («чума Юстиниана») методы лечения явно не сработали во время «Чёрной смерти». Поэтому можно наблюдать в арабо-исламском мире изменения в методах борьбы с данным бедствием. Наиболее полный список медицинских мер эпохи «Чёрной смерти» были представ-лены в труде Ибн Хаджар ал-Аскаляни. Наряду с уже упомянутым выше карантином, соблюдение гигиены и специальной диеты он указал:

1) исключение из рациона потенциально опасных продуктов и приво-дящих к возникновению болезни вещей;

2) забой больных животных, использование в быту индивидуальных вещей;

3) быстрые похороны умершего; 4) исследование возможных способов излечения от болезни [5]. Исходя из этого можно признать, что исламские врачи одними из

первых в мире пришли к следующему заключению: заражение чумой про-исходило посредством взаимодействия больного человека с больным и его вещами. Однако при этом подчёркивалось, что сам процесс заражения Всевышний использовал для наказания за грехи человеческие.

Обсуждение Всё же главным достижением арабских авторов явилась одна из первых

в мире комплексных оценок эпидемии средневековой чумы. Пальму первен-ства можно отдать труду умершего в 1349 г. во время вспышки «Черной смерти» в сирийском Алеппо Ибн ал-Варди. В своем знаменитом трактате «Весть о чуме», он высказал предположение, что данное заболевание началось в 1331 – 1332 г. в «царстве мрака» [19, p. 40]. Через 15 лет оно было зафиксировано в Крыму. Вот как об этом писал сам арабский автор: «В 747 году (1346) приключилась в землях Узбековых чума, обезлюдели дерев-ни и города; потом чума перешла в Крым, из которого стала исторгать ежедневно до 1000 трупов, или около того... Затем чума перешла в Рум


61

(Константинополь), где погибло много народу, – сообщал мне купец из людей нашей земли, прибывший из того края, то кади Крымский рассказывал: «Сосчитали мы умерших от чумы, и оказалось их 85000, не считая тех, которых мы не знаем» [11, c. 498].

Пожалуй, главным недостатком труда Ибн ал-Варди следует признать то, что в нём не передано состояние общества на Востоке. Именно на этом акцентировал своё внимание марокканский путешественник Ибн Баттута, описывая вспыхнувшую в 1348 г. чуму в Дамаске. «Малик ал-умараʽ, на-местник султана Аргуша, приказал глашатаям объявить жителям Дамаска о том, что они должны поститься три дня, последним из них был четверг. И вот в этот день амиры, знатные люди города, кади факихи, предста-вители других слоев населения, все без исключения, стали собираться в мечети, пока не заполнили их до отказа. Ночь с четверга на пятницу они провели здесь в молитвах, все они пешком, амиры тоже, держа в руках Коран, направились к масжид ал-Акдам. К ним присоединилось все население города – мужчины и женщины, взрослые и дети. Евреи шли, держа в руках Талмуд, христиане – Евангелие. С ними шли их жены и дети, все они шли со слезами на глазах, смиренно моля Господа через ниспосланных им Его посланников и книги. Собравшись у мечети, они в молитвах и богослужении провели весь день и только к вечеру возвратились в город на пятничную молитву. Аллах Великий и Всемогущий услышал их молитвы: количество умерших за один день не превысило двух тысяч, тогда как в Каире и в Старом Каире число умерших за один день достигало двадцати четырех тысяч» [11, c. 137–138].

Первое, на что обращаешь свое внимание при анализе данного отрывка, что практически отсутствует описание симптоматики самого заболевания. При этом, очень четко прослеживается охватившее практически все слои населения паническое настроение. В тоже время именно вера во Всевышнего, пока ещё определяла основные мотивы поведения населения. Однако нельзя не отметить, что все описанные действия происходят за городской чертой. Поэтому, можно предположить о введении в Дамаске карантина, что, скорее всего, в конечном итоге повлияло на снижение общего числа умерших. Чего мы не видим в Старом Каире и Каире. Впрочем, о каких-либо полноценных причинах, приведших к возникновению эпидемии у Ибн-Баттуты явно не упоминается. Налицо явное эмоциональное восприятие очевидца события. Этим-то грешат и другие современники этих событий.

Первые по-настоящему полноценные оценочные суждения были даны только век спустя египетским историком Такиюддином Абдуль-Аббас Ахмад ибн Али ал-Макризи. В нашей историографии известно всего несколько отрывков из его труда. Практически все они связанны с эпидемией чумы в Улусе Джучи. Описывая начало эпидемии чумы в средневековом татар-ском государстве, арабский историк в целом повторяет слова Ибн ал-Варди.


62

«К числу событий 749 года относится великая моровая язва и охватившая всех чума, случившаяся в землях Халебских, Сирийских и Египетских и продолжавшаяся до 750 года. Это был сильный мор, опустошивший страны и жилища, и поразивший людей онемением и кровохарканием. Число умерших доходило в Каире и Мысре в день до 20000 человек, а в Халебе в день до 5000, в Айнтабе (умирали) каждый день от 150 до 200, – в один день больше, в (другой) меньше – а в Дамаске 1000 человек. Погибло народу приблизитель-но 2/3. Этот мор есть тот, который люди называют «великим мором». В некоторых летописях говорится, что число умерших в Мысре и Каире в шаабане и рамазане (25 октября – 22 декабря 1348 г.) дошло до 900000 человек. О чуме подобно этой, никто (прежде) не слыхал. Чумы в исламе насчитывают пять; эта шестая, и не было в нем (в исламе) чумы сильнее этой; потому что она охватила и мусульман и неверных в некоторых странах, особенно в землях франков, и обезлюдела большую часть страны. Оказался недостаток во всех товарах, вследствие незначительности привоза их, так что бурдюк воды обходился в землях Египетских дороже 10 дирхемов» [11, c. 529–530].

Другой известный в отечественной историографии отрывок из этого труда, также представленный в сборнике В.Г. Тизенгаузена, описывает собы-тия 1430 г. «В 833 (1430) и предшествующем ему годах в землях Сарайских и Дештских и в степях Кыпчацких были сильная засуха и чрезвычайно боль-шая моровая язва, от которой погибло множество народа, так что уцелели из них (татар) со стадами только немногие роды» [11, c. 442].

Оба этих отрывка взяты из труда Ибн ал-Варди «Китаб ассулук ли марифат дуваль аль-мулюк» («Книга путей к познанию правящих дина-стий»). Последний, как и другое его известное произведение «Китаб аль-маваиз ва-ль-итибар фи зикр аль-хитат ва-аль-асар» («Книга поучений и назиданий в рассказе о кварталах и памятниках»), практически не известны в нашей стране. Поэтому открытие в отечественной историографии его эпистолярного наследия ещё предстоит. Из опубликованных западными и ближневосточными исследователями работ известно, что ал-Макризи ро-дился в 1364 г. и находясь достаточно долго в должностях кадия, мухтасиба и преподавателя в медресе, смог в своих работах на основе доступных ему источников описать в подробностях начало «Чёрной смерти».

Согласно его точке зрения, эпидемия началась в расположенных «в шести месяцах пути от Табриза» землях Великого хана. Далее она прош-ла через земли, поклонявшихся Огню, Солнцу и Луне, кара-хитаев и монго-лов [17, c. 243]. Более подробно отрывок из труда ал-Макризи посвященный чуме в Китае и на Дальнем Востоке приведен в монографии одного из крупнейших британских ориенталистов XX в. М.В. Долса: «Языческие племе-на, общим числом более трех сотен, пали без видимых причин в своих летних и зимних стойбищах в ходе выпаса своих стад и во время сезонных миграций.


63

Их поселения обезлюдели, а люди и животные были брошены там, где они упали». Дальнейшее распространение болезни египетский историк связывал с ветром, распространявшим гнилостный запах павших. «Как только злово-ние и смрад достигали городов, шатров или местности и это вдыхал чело-век или животное, они обязательно умирали» [17, c. 244].

Далее египетский историк сообщал о вызванном в Кхитае (Китае) сильнейшими дождями наводнении, уничтожившем множество домашних и диких животных. В результате этого, в три месяца были опустошены китайские земли между Йен-Кингом (Вьетнам) и Кореей, а также погибло местных 16 князей. Также жертвами разразившейся позднее болезни стало большое число воинов из войска Великого хана, сам он и шесть его сыновей [19, p. 42]4. В последующем, Китай оказался опустошенным эпидемией, в то время как Индия пострадала в меньшей степени [20, p. 41].

В 742 г. (17.06. 1341 – 5.06. 1342) стали поступать сообщения из страны золотоордынского хана Узбека о том, что на Востоке разразилась страшная эпидемия. По мнению ал-Макризи, именно это бедствие помогло спасти Багдад во время осады 1348 г. Однако, болезнь охватила гораздо больше земель. Так, Джума I 749 г. (28.07. – 26.08.1348) болезнь охватила округ Халеба и затем Сирию, земли Мардина и Дамаск. В результате погибшими оказались все жители земель, расположенных между Иерусалимом и Дама-ском, побережьем моря, Акки и Сафрадом, самого Иерусалима, Наблуса и Карака. Погибшими считались арабы пустыни и жители гор и равнин. В городе Джинин смерть настигла всех, кроме одной старухи. Аналогичная ситуация наблюдалась в городах Лудд и Рамле. В них наблюдалась одна и та же картина. Все постоялые дворы и другие общественные заведения и людные места были переполнены телами умерших. Исключение составили сирийские города Маʾрра ан-Нуман и Шайзар.

Одними из первых, заключает ал-Макризи, зафиксировали проявле-ние новой болезни врачи из Дамаска. Ими было отмечено появление на зад-ней стороне уха прыщей (басра). После чего у больного наблюдалось опуха-ние желез в подмышках. Затем заболевшие начинали рвать кровью. Для большинства людей в условиях большого количества смертей, характерной

4 Используя в своём исследовании текст 2 каирского издания труда ал-Макризи

«as-Sulūkli-ma’rifatduwalal-mulūk» (Cairo, 1970 – 1973), британский ориенталист пришёл к выводу, что речь скорее всего идет о двадцативосьмилетнем хане из Юанской династии Туге-Тэмуре и его сыновьях. По мнению историка, упоминание ал-Макризи в качестве одной из причин смерти данного правителя болезни, в целом подтверждают данные китайских и латинских источников, сообщавшие о разразив-шейся в 1331 – 1332 г. после больших ливней эпидемии. В таком случае, по мнению М.В. Долса, нужно говорить о чуме, как об одной из главных причин смерти пред-шественника Туг-Тэмура Есун-Тэмура (ум. 15 августа 1328 г.). Однако данное пред-положение требует более тщательного анализа китайских источников.


64

реакцией стал панических страх и ужас. Ибо все видели, как те, у кого происходило подобное проявление болезни, не проживали и 50 часов.

Далее египетский историк сообщал, что в городе Халебе умерло 500 человек. С 2 мухаррама до 4 сафара (2.04. – 4.05.1348) в Гаазе, согласно полученному письму наместника султана, умерло более 22 тысяч человек. Смерть охватила все поселения в округе Гаазы. «А случилось это когда заканчивалась вспашка земли. Люди умирали прямо за плугом, держа в руках лукошки с зерном. Погиб весь рабочий скот. В один дом в Гаазе с целью мародерства вошло шесть человек, но все они умерли в этом же доме. В итоге, этот город превратился в город мертвых».

Кроме восточных стран, по мнению ал-Макризи, чума охватила страну франков и ряд других стран. Сначала она поразила там скот, а затем унесла население. Однажды вечером на остров Кипр обрушился ураган и началось землетрясение. Огромные волны унесли из порта Фамагусты множество строений и кораблей, которые позднее затонули. Жители Кипра стали думать, что наступил Судный день, и в растерянности убегали. Но когда они воз-вратились в свои жилища, то застали своих оставшихся близких мертвыми. Чума выкосила их всех. Она свирепствовала на острове в течение недели. Часть жителей острова во главе с их владыкой Гуго IV (1324 – 1358) села на корабли, чтобы уплыть на ближайший остров Родос. Однако их мучения на море продлились не более суток, и большинство их погибло на кораблях. И хотя некоторым удалось добраться до указанного острова, все они позднее там погибли. После их смерти на остров Родос пришёл корабль с купцами, и вскоре все они, за исключением 13 человек, умерли. Последние добрались до Кипра, но и здесь их число сократилось до четырех. Там они никого в живых не нашли.

Когда мимо острова франков проходили корабли, то моряки не увидели никого из живых. Первопричиной данных событий арабский автор назвал традиционный смертельный ветер, который косил всех кто его вдыхал. После чего человек падал на землю, и лежал там пока не умирал. Однако, по мне-нию ал-Макризи, дальнейшее распространение болезни шло посредством торговых кораблей. Так, в Александрию прибыл корабль, на котором из более чем 300 членов экипажа и пассажиров в живых осталось не более 40 человек.

Очень скоро эпидемия охватила жителей земли Андалус, а также от Барки до Александрии. Горы, пустыни и города здесь очень скоро запол-нились трупами людей и животных. Если забивали овцу, то её мясо оказы-валось зловонным и почерневшим. Стал другим также запах масла и молока. Каждый день погибало порядка ста человек, затем по двести, а в одну пят-ницу умерло 700 человек. Из-за смерти ремесленников и приезжих купцов закрылась текстильная мануфактура (дар ат-тираз), торговый дом и рынки. Прибывшее в Александрию судно с франками сообщило о встрече с другим


65

кораблем, над которым летало огромное число птиц, клевавших трупы погибшего экипажа. Приблизившись, они увидали, что многие птицы уже были мертвы.

Добравшись до Александрии, сообщает далее ал-Макризи, болезнь унесла с собой более трёхсот человек. Затем смерть распространилась на города Даманхур, Гаруджа и на всю область Бухейра. По словам очевидцев, здесь погибло все население и весь скот. Прекратилась рыбная ловля на озере Баралас. Причем большинство рыбаков умирало во время лова рыбы. На обо-лочке икринок были замечены омертвевшие места, а на головках икринок – черные бубонные нарывчики.

Смерть шествовала по всему морскому побережью, и не было никого, кто бы её остановил. В провинциях Египта погибли почти все крестьяне, и не осталось никого, кто мог бы собрать урожай. Чума здесь распространилась в течение месяца раби II 749 года (06.1348). Умерших оказалось так много, что по замечанию египетского историка, все дороги был забиты телами погиб-ших от чумы людей и скота. Огромное количество последних привело к тому, что начали гнить даже деревья. Дома опустели, и никто к ним более близко не подходил. Рыболовецкие шхуны остались на воде. Все рыбаки на них погибли, а их сети были переполнены покрытых бубонами мертвой рыбой. Последние были также обнаружены на телах крупного и мелкого рогатого скота.

Из текста египетского средневекового историка видно, что в Дамаске чума была слабее, чем в Триполи, Хаме и Хомсе. Причём пик эпидемии пришелся на месяц ряджаб (25.09 – 2.10.1348), когда подул ураганный ветер. Затем наступил такой мрак, что люди не видели идущего рядом человека. После того как ветер стих, люди стали обнаруживать бледность лиц и сразу же число умерших стало расти. К концу месяца число умерших от чумы достигло тысячи человек в день. В Каире в месяцы шаʾбана (25.10 – 22.11.1348) и рамадан (23.11 – 22.12.1348) болезнь ещё более ужесточилась. Зимой 1348/49 гг. в месяц шаввале (23.12.1348 – 20.01.1349) улицы и рынки Каира заполнились умершими. «Не возможно было найти ни одного дома с живыми жильцами. На улицах – ни одного прохожего – только мертвые. Опустели улочки и переулки. Так перед воротами одной мечети в течение двух дней было собрано 13800 трупов. Многие остались на улицах, рынках, во дворах и в других местах. Число умерших за один день достигло 20 тысяч человек, а в течение прошедших шаʾбана число умерших составило 900 ты-сяч человек, а может быть, и больше. К концу 749 года (20.02. – 21.03.1349) эпидемия чумы охватила низовья Нила. Затем поступили сообщения из Гура и других мест, что там находили мертвых волков, зайцев, онагров, свиней и прочих зверей с бубонами на теле» [10, c. 109–118].

Основную сложность в интерпретации текстов египетского историка вызывает тот факт, что все события были записаны значительно позже и на


66

значительном отдалении от мест событий. Этим то и можно объяснить вызы-ваемые множество споров приведённые: 1) данные общего количества умер-ших во время «Чёрной смерти»; 2) главные причины начала бедствия ветра, 3) собственное описание исторических событий в 1330–1340-х гг. Но не смотря на это, главным достоинством трудов ал-Макризи можно считать одно из первых признаний планетарного характера возникновения данного явления, а также достаточно точную передачу информации о психологиче-ском состоянии, оказавшегося в условиях масштабной эпидемии, средне-векового мусульманского общества.

Относительно вспышки эпидемии чумы в 1348–1349 гг., по мнению М.В. Долса, наиболее достоверную информацию содержат трактаты андалуз-ских летописцев Ибн Хатимаха и Ибн ал-Хатиба. Так первый автор вслед за ал-Макризи указал на китайское происхождение чумы. Далее, посредством торговых путей, болезнь распространилась в земли населенные турками и в Ирак. Особенно от неё пострадали Крым, Пера (район проживания иностранных купцов в Константинополе) и сам Константинополь. Впрочем, сам андалузец не исключил возможности начала данной эпидемии в Эфиопии. Однако, заключает британский ориенталист, ни один из египетских источников не подтверждает этого предположения. Более того, другой анда-лузский летописец Ибн ал-Хатиб склонялся к китайско-индийскому варианту возникновения болезни. Ссылаясь на неких надежных людей, глава канце-лярии и визирь эмира Гренады, сообщал, что чума началась в 1333–1334 гг. в землях Кхитая и Синд (Долина Инда). Причём он считал, что если болезнь была послана Всевышним в качестве наказания за грехи человека, то инфек-ция, к которой он отнёс и чуму, могла передаваться от человека к человеку [20, p. 42].

Перечень источников арабо-мусульманских авторов был бы не полным без учёта труда персидского летописца Фасиха ал-Хасафи. Согласно тексту данного исторического источника, в период 1345 по 1434 г. произошли три крупные эпидемии чумы. Так во время вспышки 1359/60 гг. в Азербайджане султан Увайс ибн эмир шейх Хасан, применяя способы предохранения от холеры, смог спастись только после перезимовки в области Карабаг Арран. Чума 1369/70 гг. в Тебризе унесла из жизни порядка трёхсот тысяч человек. Во время вспышки 1392/93 гг. умер правивший пять лет в Азербайджане и Тебризе Акджаки. В 1406/07 г. эпидемия чумы помешала бахадиру Эмирзаде Аба Бакру войти в город Тебриз.

Если исходить из текстологического анализа данного источника, мож-но обратить внимание на следующие факты: 1) все ордынские вспышки второй половины XIV в. происходили через 2/3 года после чумы на Кавказе, 2) параллельно с эпидемией чумы начинала свое победное шествие холера. Наиболее ранняя вспышка болезни была зафиксирована после землетрясе-ния 1336/37 гг. в районе между селениями Заузан и Джизад. Далее, эпидемия


67

чумы, унеся с собой 11 тыс. человек, охватила территорию от селения Завы до города Дугабады (Исламабад).

Следующая вспышка холеры была зафиксирована в г. Хорезм и в его округе в 1345/46 гг. Как свидетельствует хронист: «погибло большинство жителей и, возможно, что из ста человек не осталось ни одного». Схожая по размаху вспышка была зафиксирована в Багдаде в 1349/50 г. Когда одной из жертв болезни стал шейх Сирадж ад-Дин. В 1392/93 и 1406/07 гг. в Тебризе наравне со вспышками чумы была зафиксирована эпидемии холеры.

Самой подробной из описанных Фасих Хасафи эпидемий холеры, считается вспышка в г. Герат в 1434/35 гг. Вот как об этом сообщает сам хронист: «От холеры, свирепствовавшей в этом году, погибло так много людей, что их число превысило [всякие] границы. … В целом около десяти тысяч трупов лежали в городе и за его пределами, они стали гнить и опухать, и никто не брался их хоронить. В один день подсчитали, что четыре тысячи семьсот гробов и других [предметов] были погружены на вьючных [животных] и вывезены из ворот Герата, это кроме тех, которые умерли в окрестностях Герата, а город Герат в сравнении с его окрестно-стями и булуками занимает четвертую часть. Вероятно, из жителей Герата, его булуков и окрестностей на каждые две сотни людей остался [в живых] примерно один человек. Ни один человек не мог найти гробов и саванов. Тех, которых перевозили на кладбище, большинство из них грузили на вьючных животных, их вели носильщики, каждое вьючное животное нагружали четырьмя – пятью трупами, рыли ямы и сбрасывали туда тру-пы, засыпали землей и все то, что говорят поэтому будет сверх этой [правды]». Одной из самых знаменитых жертв этой эпидемии стал известный в исламском мире чтец Корана и ученный мавлан Хафиз Ала ад-Дин Мухам-мад, сын Хафиза Имад ад-Дина ал-Херави, известного под именем Ибн Имад шаир, автор известного Дивана «Дах-наме», называемого Раузат ал-мухиб-бин, Хуласат ат-танзид [13].

Если говорить о собственно нарративных источниках Золотой Орды эпохи «Чёрной смерти», то в массе своей они были потерны. Поэтому до-шедшие до нас единичные экземпляры представляют наибольший иссле-довательский интерес. Среди последних можно выделить «Надж ал-Фара-дис» (Nechü’l-Feradis). По мнению известного американского тюрколога Ю. Шамильоглу, данный источник является примером одного из самых поздних использований в литературе распространённого в Золотой Орде тюрко-татарского языка [24]. В научный оборот он был введён в середине XIX в. известным татарским просветилем Шигабудином Марджани. Впрочем, до сегодняшнего дня этот вариант источника до нас не дошёл. Татарский просветитель считал, что находившиеся в его пользовании список источника являлся всего лишь сделанной в Сарае в 749/1358 г. копией оригинала. Автором данного манускрипта американским исследователем был объявлен


68

нашедший убежище в Сарае уроженец Булгара некто Махмуд, чьё родовое имя (нисба), Кердери напрямую указывало на место происхождения его семьи – хорезмский город Кердер [15, p. 690].

Большой вклад в изучение «Надж ал-Фарадис» внёс отечественный исследователь Ф.Ш. Нуриева. Согласно её точке зрения, наиболее ценным из 11 сохранившихся списков данного источника считается стамбульский. Именно текст последнего, составленный по преимуществу на тюрко-татар-ском языке XIV в., и является наиболее полным из ныне существующих. Поэтому логичным выглядит анализ именно его. Текст состоит из 4-х глав и 40-ка разделов. Название труда в переводе на русский язык означает «Открытая дорога в рай…». Если вспомнить о том, что книга писалась непосредственно после вспышки «Чёрной смерти», то становится понятна основная подоплёка создания подобного произведения. Поэтому данный источник важен для осмысления восприятия средневековым татарским обще-ством последствий эпидемий. На это указывают изложение правил поведения истинного мусульманина. Именно правильное следование последним обеспе-чивают человеку райское блаженство в потустороннем мире. Автор произве-дения через приведенные в четырёх главах (баб) хадисы и рассказы о пророке и его учениках, попытался показать наиболее праведный путь [6].

Ещё одним видом исторических источников, затрагивающих тематику «Чёрной смерти на территории Улуса Джучи», по праву считаются тексты эпитафий надгробных камней. Данный источниковедческий комплекс был введен в научный оборот в конце XIX в. отечественным археологом Д. Хвольсоном. Изучив найденные в районе о. Исык-Куль около 200 над-гробий несториан, он пришёл к выводу, что в 1338 – 1339 гг. в 72 могилах покоятся погибшие от эпидемии чумы. Свои предположения он сделал из анализа записи – «Здесь покоится Кутлук. Он умер от чумы вместе с женой своей Магну-Келкой» [19, S. 38]. Однако уже в наши дни современный норвежский исследователь О.Й Бенедиктов поставил под сомнение данный факт. Согласно его точке зрения Д. Хвольсон некорректно перевёл текст эпитафии. Скорее по всему речь шла не конкретно о «чуме», а вообще о «болезни». К тому же, по заключению норвежского специалиста, некоррект-ным будет использование самого слова «эпидемия», так как общее коли-чество надгробий с указанием аналогичной причины смерти и датированных 1338–1339 гг. насчитывает всего 10 штук. В то время как общее число несто-рианских надгробий достигает 330 штук, на которых указаны порядка 650 имен, умерших в период с 1186 по 1349 гг. Поэтому, по мнению О.Й. Бенедиктова, не совсем корректным будет использование данного источника в качестве основного доказательства происхождения «Чёрной смерти» исключительно из района озера Иссык-Куль [18, p. 48].

Надгробная эпитафия начала XV в., где напрямую говорилось о чуме, приведена в посвященном северокавказской эпиграфике исследовании [16].


69

Главным образом речь идет о находившейся над входом в медресе села Кубайчи надписи. В ней говорилось: «И построено это благородное медресе в дни поражения чумой, в восемьсот седьмом году. Установления и устои жизни – религия Аллаха» [16, c. 129]. По мнению советского исследователя Л.И. Лаврова, из данной надписи видно, что на 807 / 1404 – 1405 г. при-ходится местная вспышка чумы, которую кубачинцы рассматривали как Божье наказание за грехи. Поэтому чтобы заслужить прощение, они поста-новили построить у себя медресе [16, c. 200].

В отношении надгробных камней, созданных на территории респуб-лики Татарстан в эпоху «Чёрной смерти» (вторая половина XIV – XV вв.), пока остаётся много вопросов. По мнению отечественных исследователей Д.Г. Мухаметшина и Ф.С. Хакимзянова, во второй половине XIV в. в связи с глубокими социально-экономическими изменениями количество надгробий начинает значительно сокращаться [7, c 59]. Наиболее вероятным свиде-тельством эпидемии чумы в этот период на территории Татарстана является вырезанное по вертикали надгробие из Булгарского городища. На нём един-ственный раз встречается слово битик – «надпись», что, видимо, по заклю-чению авторов исследования, являлось прямым заимствованием из древне-уйгурского языка, образованным от китайского слова «пи» – «кисть, кис-точка (для писания тушью). Собственно, в древнетюркском и древнеуйгур-ском языке данное слово обозначало надпись; книгу; документ. В современ-ных татарском и башкирском языках производное от него слово бетеу и бёти означало амулет, талисман, то есть выдержка из религиозных писаний в футляре, которую хранят при себе для предотвращения порчи, болезни и т.д. [7, c. 77–78]

Развивая идеи отечественных исследователей Д. Хвольсона, Д.Г. Муха-метшина и Ф.С. Хакимзянова в изучении надгробных камней, Юлай Шамиль-оглу пришёл к заключению о том, что одним из самых заметных последствий «Чёрной смерти» явилось исчезновение: 1) использовавший в своих погре-бальных камнях сирийскийского алфавита язык тюрок-христиан озера Иссык-Куль; 2) родственный современному татарскому и чувашскому западно-тюркский язык волжский булгар. В обоих случаях перед вспышками чумы наблюдался рост числа погребений с последующим резким сокраще-нием их в следующие десятилетия. Исходя из этого американский тюрколог считает, что произошедшая в районе озера Иссык-Куль любая крупная вспышка заболевания проявлялась в увеличении общего количества надгро-бий. Таким образом в период между 1338 и 1342 гг. явно произошли две крупные вспышки чумы. Причём, последние единичные находки несториан-ских надгробий были датированные периодом 1345 – 1370 гг. Это в свою очередь, напрямую указывало именно на тот временной промежуток, когда, скорее всего, и произошло полное исчезновения из обихода местных жителей тюркского языка. Аналогичные оценки можно дать и в отношении волжско-


70

булгарских надгробий. Только на территории Булгарского вилаета основной пик погребений пришёлся на середину 1350-х гг., а постепенное исчезно-вения из обихода волжско-булгарского языка произошло в период между 1358 и 1399 гг. Причём, если для региона озера Иссык-Куль исчезновения носителей тюркского языка можно рассматривать, как один из локальных примером проявления «Чёрной смерти». Исчезновение в Среднем Поволжье более многочисленных носителей волжско-булгарского языка, по заключе-нию Юлая Шамильоглу, имело для Золотой Орды катастрофические послед-ствия, так как прямыми следствиями данного факта явился культурный и технологический регресс средневекового татарского государства и его по-следующая децентрализация и территориальный распад [24].

Текстологический анализ трудов арабо-мусульманских авторов пока-зал, что использовавшееся в исламских текстах слово «та’ун» и «ваба» в первоначальном значении могли обозначать просто болезнь. В последствии, первое слово могло обозначать только вспышку именно бубонной чумы, а второе могло обозначать любой мор или вспышку другого эпидемического заболевания [25, p. 11]. В трудах арабо-мусульманских врачей также могло быть использовано персидское слово хидж. Для более точного определения эпидемии средневековой чумы специалистами было предложено учитывать присутствие по отношение к месту вспышки болезни словосочетания «макрух тахрими» (сильно нежелательно). Именно туда, независимо от своих мыслей и убеждений и не рекомендовалось совершать поездки. Исключением из общих правил могла стать реальная необходимость обратиться для лечения в расположенную в другой местности больницу или же выезд из района эпидемии человека из другой местности.

Заключение Если в целом судить о точке зрения арабско-мусульманских авторов

на эпидемию «Чёрной смерти», то несмотря на наличие трудов таких изве-стных врачей, как ал-Масихи, Ибн Сина, ал-Бируни, ал-Захаби и Ибн Хаджар ал-Аскалани, свидетельствовавших о достаточной большой проработке в исламском мире клиники эпидемии чумы, оценочные суждения данного исторического события у восточных авторов зачастую носили ярко выражен-ный характер господствовавших в средневековых исламских представлениях об окружающем мире. При этом в описаниях наравне с простой переда-чей фактов, присутствуют сюжеты, которые кроме как возникших на фоне распространяющихся слухов массового общественного психоза в достаточно религиозном средневековом обществе объяснить нельзя. Исходя из этого не вызывают полного доверия приведённые в этих работах численные данные погибших от чумы. Однако, ценность произведений восточных авторов будет заключаться не столько в фиксации фактов о распространении «Чёрной смерти» в исламском мире, сколько в передаче информации о психологи-


71

ческом состоянии оказавшегося в условиях большого природного катаклизма средневекового религиозного общества.


1. Абу Хурайра. Книга исцеления и рукйа. [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL.: http://www.islam.uz/raznoe/zdorovie/meditsina/2950-kniga- istseleniya-2-1.html – Проверил: 13.02.2018.

2. Бируни Абу Рейхан. Фармакогнозия в медицине. Ташкент: Фан, 1974. Том IV. 1120 с.

3. Бужилова А.П. Homosapiens: История болезни. М.: Языки славян-ской культуры, 2005. 320 с.

4. Ибн Сина. Канон врачебной науки. Ташкент: Изд-во «Фан» Узбек-ской ССР, 1982. Кн. 4.

5. Заразные болезни и эпидемии – что говорится об этом в Исламе? [Электронный ресурс]. Режим доступа: URL.: http://annisa-today.ru/medicina/ zaraznye-bolezni-i-epidemii-chto-govoritsya-ob-etom-v-islame/ – Проверил: 13.02.2018.

6. Нуриева Ф.Ш. «Нахдж-ал-Фарадис» Махмуда ал-Булгари. Казань, 1999.

7. Мухаметшин Д.Г., Хакимзянов Ф.С. Эпиграфические памятники го-рода Булгара. Казань, 1987. 127 с.

8. Прокопий Кесарийский. История войн римлян с персами. СПб., 1880. Кн. 2.

9. Путешествия Ибн Баттуты. Арабский мир и Центральная Азия. Ташкент, 1996.

10. Стихийные бедствия и экстремальные явления на Ближнем и Сред-нем Востоке (VII – XVII вв.). Баку, 1990.

11. Тизенгаузен В.Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой орды, т. I, извлечения из сочинений арабских. СПб., 1884. 579 с.

12. Умерший от чумы и холеры считается павшим за веру [Электрон-ный ресурс]. Режим доступа: URL.: http://islaamdag.ru/vse-ob-islame/25471 – Проверил: 13.02.2018.

13. Фасих Ахмад ибн Джалал ад-Дин Мухаммад ал-Хавафи. Фасихов свод. Ташкент, 1980.

14. Фукидид. История / Пер. Ф. Мищенко в переработке С. Жебелева. М., 1915. Т. 1 – 2.

15. Шамильоглу Ю. Влияние Черной смерти на Золотую Орду: поли-тика, экономика, общество и цивилизация / Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2016. С. 670–694.

http://www.islam.uz/raznoe/zdorovie/meditsina/2950-kniga-%20istseleniya-2-1.html

http://www.islam.uz/raznoe/zdorovie/meditsina/2950-kniga-%20istseleniya-2-1.html

http://annisa-today.ru/medicina/%20zaraznye-bolezni-i-epidemii-chto-govoritsya-ob-etom-v-islame/

http://annisa-today.ru/medicina/%20zaraznye-bolezni-i-epidemii-chto-govoritsya-ob-etom-v-islame/

http://islaamdag.ru/vse-ob-islame/25471


72

16. Эпиграфические памятники Северного Кавказа на арабском, пер-сидском и турецком языках. Ч. 1. Надписи X–XVII вв. Тексты, переводы, комментарии, введение и приложения Л.И. Лаврова. М., 1966. 300 с.

17. Юрченко А.Г. Книга катастроф. Чудеса мира в восточных космо-графиях. СПб.: Евразия, 2007. 320 с.

18. Benedictow O.J. The Black Death 1346–1352: the complete history. Woodbrige, 2004. 433 p.

19. Chwolson D. Grabinschriften aus Semirjetschie. Neue Folge. Herausgegen und erklaert von D. Chwolson. MitvierPhorotypischenTaffeln. SPb., 1897. 62 S.

20. Dols M.W. The Black Death in the Middle East. New Jersey: Princeton University press, 1977. 390 p.

21. Irmeli P. The Prophet's Medicine: A Creation of the Muslim Traditionalist Scholars. Helsinki, 1995.

22. Littman R.J., Littman M.L. Galen and Antonine Plague // The American Journal of Philology. 1973. Vol. 94. № 3. P. 243–255.

23. Papan-Matin F. Beyond: The Mystical Teaching of ‘Ayn al-Qudāt al-Hamadhānī. Leden, Boston: Brill, 2010. 245 p.

24. Schamiloglu U. Preliminary Remarks on the Role of Disease in the History of the Golden Horde" // Central Asian Survey. 1993. № 12(4). P. 447–457.

25. Varlik N. Plague and Empire in Early Modern Medirreanean World. The Ottoman Experince, 1347–1600. New-York, 2015. 336 p.

26. Ziegler Ph. The Black Death. London, 1969. 339 p. Сведения об авторе: Хайдаров Тимур Фаритович, кандидат истори-

ческих наук, доцент кафедры гуманитарных наук подготовительного факуль-тета КФУ (420008, Казань, ул. Кремлёвская, 18), e-mail: [email protected]



MUSLIM AUTHORS ABOUT THE "BLACK DEATH"

Timur F. Khaydarov Kazan Federal University

Kazan, Russian Federation [email protected]

Abstract. Research objectives: to show the evolution of the views of the

Arab-Muslim authors on the "Black Death". Research materials: in addition to the previously published written sources

in Arabic, Greek, Latin and Persian languages, data on the analysis of epitaphs of




73

tombstones found in the territory of the Republic of Tatarstan (Russia) and Lake Issyk-Kul (Kyrgyzstan) were involved.

Results and scientific novelty: the Muslim East became one of the first regions in the world where, thanks to the continuity with the works of ancient and early Byzantine authors, it was possible at the initial stage of the Second Plague of Plague to understand the planetary nature of this historical fact. Among the works that exerted the greatest influence on the development of the Arab-Muslim narrative tradition of describing major epidemics, there are works by Thucydides, Galen and Procopius of Caesarea. It is the references to their works that can be found in the works of the Persian physician al-Jurjani, who became the founders of the Islamic medicine of Ibn Sina al-Biruni. At the same time, Islam played a big role in shaping the views of Arab doctors. That is why, in time for the "Black Death", the most popular method of fighting the disease in the Muslim East is the quarantine described in the hadith. In addition to works on Muslim theology and Muslim medicine, great information about the epidemic of the medieval plague is contained in the writings of Arab-Muslim chroniclers. However, unlike medical treatises, there is no description of the clinic of the disease. Often, all assessments of this historical event have a clearly expressed emotional character, allowing you to accurately understand the psychological state, which turned out to be in the condition of a large-scale natural cataclysm, the medieval Muslim society. And the works of many of them are practically unknown in the national historical science. Also, certain information about the "Black Death" can be obtained from the texts of epitaphs of tombstones.

Keywords: "Black Death", ancient and early Byzantine authors, hadith,

works of medieval Muslim doctors, Ibn al-Vardi, Ibn Battuta, al-Makrizi, Ibn Hatimah, Ibn al-Khatib, epitaph of tombstones.

References

1. Abu Hurajra. Kniga isceleniya i rukja. [EHlektronnyj resurs]. Rezhim dostupa: URL.: http://www.islam.uz/raznoe/zdorovie/meditsina/2950-kniga-istseleniya-2-1.html – Proveril: 13.02.2018.

2. Biruni Abu Rejhan. Farmakognoziya v medicine. Tashkent: Fan, 1974. Tom IV. 1120 s.

3. Buzhilova A.P. Homo sapiens: Istoriya bolezni. M.: YAzyki slavyanskoj kul'tury, 2005. 320 s.

4. Ibn Sina. Kanon vrachebnoj nauki. Tashkent: Izd-vo «Fan» Uzbekskoj SSR, 1982. Kn. 4.

5. Zaraznye bolezni i ehpidemii – chto govoritsya ob ehtom v Islame? [EHlektronnyj resurs]. Rezhim dostupa: URL.: http://annisa-today.ru/medicina/ zaraznye-bolezni-i-epidemii-chto-govoritsya-ob-etom-v-islame/ – Proveril: 13.02.2018.

http://annisa-today.ru/medicina/


74

6. Nurieva F.SH. «Nahdzh-al-Faradis» Mahmuda al-Bulgari. Kazan', 1999. 7. Muhametshin D.G., Hakimzyanov F.S. EHpigraficheskie pamyatniki

goroda Bulgara. Kazan', 1987. 127 s. 8. Prokopij Kesarijskij. Istoriya vojn rimlyan s persami. SPb., 1880. Kn. 2. 9. Puteshestviya Ibn Battuty. Arabskij mir i Central'naya Aziya. Tashkent,

1996. 10. Stihijnye bedstviya i ehkstremal'nye yavleniya na Blizhnem i Srednem

Vostoke (VII – XVII vv.). Baku, 1990. 11. Tizengauzen V.G. Sbornik materialov, otnosyashchihsya k istorii

Zolotoj ordy, t. I, izvlecheniya iz sochinenij arabskih. SPb., 1884. 579 s. 12. Umershij ot chumy i holery schitaetsya pavshim za veru [EHlektronnyj

resurs]. Rezhim dostupa: URL.: http://islaamdag.ru/vse-ob-islame/25471 – Proveril: 13.02.2018.

13. Fasih Ahmad ibn Dzhalal ad-Din Muhammad al-Havafi. Fasihov svod. Tashkent, 1980.

14. Fukidid. Istoriya / Per. F. Mishchenko v pererabotke S. ZHebeleva. M., 1915. T. 1 – 2.

15. SHamil'oglu YU. Vliyanie CHernoj smerti na Zolotuyu Ordu: politika, ehkonomika, obshchestvo i civilizaciya / Zolotaya Orda v mirovoj istorii. Kazan', 2016. S.670–694.

16. EHpigraficheskie pamyatniki Severnogo Kavkaza na arabskom, persidskom i tureckom yazykah. CH. 1. Nadpisi X–XVII vv. Teksty, perevody, kommentarii, vvedenie i prilozheniya L.I. Lavrova. M., 1966. 300 s.

17. YUrchenko A.G. Kniga katastrof. CHudesa mira v vostochnyh kosmografiyah. SPb.: Evraziya, 2007. 320 s.

18. Benedictow O.J. The Black Death 1346–1352: the complete history. Woodbrige, 2004. 433 p.

19. Chwolson D. Grabinschriften aus Semirjetschie. Neue Folge. Herausgegen und erklaert von D. Chwolson. Mit vier Phorotypischen Taffeln. SPb., 1897. 62 S.

20. Dols M.W. The Black Death in the Middle East. New Jersey: Princeton University press, 1977. 390 p.

21. Irmeli P. The Prophet's Medicine: A Creation of the Muslim Traditionalist Scholars. Helsinki, 1995.

22. Littman R.J., Littman M.L. Galen and Antonine Plague // The American Journal of Philology. 1973. Vol. 94. № 3. P. 243–255.

23. Papan-Matin F. Beyond: The Mystical Teaching of ‘Ayn al-Qudāt al-Hamadhānī. Leden, Boston: Brill, 2010. 245 p.

24. Schamiloglu U. Preliminary Remarks on the Role of Disease in the History of the Golden Horde" // Central Asian Survey. 1993. № 12(4). P. 447–457.

25. Varlik N. Plague and Empire in Early Modern Medirreanean World. The Ottoman Experince, 1347–1600. New-York, 2015. 336 p.

26. Ziegler Ph. The Black Death. London, 1969. 339 p.


75

About the author: Timur Khaydarov, Cand. Sci. (History), Associate Professor of Kazan Federal University (18, Kremlin Str., Kazan 420008, Russian Federation), e-mail: [email protected]




76

УДК 94 (47). 031.

«ОРДА НА КУМЕ ЗЕМЛЮ ПАХАЛА»: К ВОПРОСУ О РАСПРОСТРАНЕННОСТИ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИХ ПРАКТИК В СРЕДЕ КОЧЕВОГО НАСЕЛЕНИЯ УЛУСА ДЖУЧИ

И БОЛЬШОЙ ОРДЫ В XIII–XV вв.

Л.В. Воротынцев Елецкий государственный университет имени И.А. Бунина

г. Елец, Российская Федерация [email protected]

Резюме. Цель: рассмотреть проблему возникновения, развития и упад-

ка традиций т.н. «кочевого земледелия» на территориях западного «крыла» Улуса Джучи во второй половине XIII–XIV вв., а также в некоторых областях Большой Орды в XV – начале XVI вв.

Материалы исследования: трактаты мусульманских историков и гео-графов: «Развлечение страстно желающего странствовать» Аль Идриси, «По-дарок наблюдателям по части диковин стран и чудес путешествий» Ибн Ба-туты, «Пути взоров по государствам с крупными городами» Фадлаллаха ал-Умари; западноевропейские источники XIII–XV вв.: записки венгерского монаха Юлиана, «История монгалов» Плано Карпини и Рубрука, «Путеше-ствие в Персию» Амброджио Контарини, китайские хроники Хоухуаньшу и Синь Таньшу. В работе также использовались результаты исследований советских, российских и украинских археологов М.И. Артамонова, В.О. Дов-женок, Н.А. Макарова, Н.А. Тропина, М.И. Гоняного, М.В. Цыбина, В.В Ко-лоды, В.Д. Королюка, А.Г. Дьяченко, В.Е. Данилевич.

Результаты и научная новизна: На основании анализа письменных и археологических источников, автор приходит к выводу о существовании в Улусе Джучи системы развитого земледелия, основные центры которого рас-полагались в западной части золотоордынского государства, преимуще-ственно в лесостепных районах черноземной зоны и речных долинах. Основ-ными зерновыми культурами, использовавшимися земледельческим населе-нием Золотой Орды являлись просо (дуки) и пшеница, производство которых в ряде случаев носило товарный характер. Земледельческие практики в Улусе Джучи уходят корнями в многовековые традиции смешанных, скотоводче-ско-земледельческих хозяйственных укладов кочевых этносов Великой Сте-пи в домонгольскую эпоху. После распада золотоордынского государства в XV в, традиции возделывания зерновых культур сохраняются в Большой Орде, принимая форму т. н. «кочевого земледелия» – т. е. без оседания


77

кочевников на землю. Основными районами «кочевого земледелия» являлись Кумо-Манычская равнина и лесостепные области Днепровского Левобережья. В XVI в., вследствие упадка черноморской торговли и общей архаизации хозяйственно-бытового уклада кочевников Азовско-Черноморского региона степные земледельческие практики прекращают свое существование.

Ключевые слова: Улус Джучи, Большая Орда, Дешт и-Кипчак, кочев-

ники, кочевое земледелие, основные районы кочевого земледелия. На протяжении многих веков, начиная с эпохи античности и до позд-

него Средневековья, лесостепные территории Северной Евразии являлись зоной политических, хозяйственно-экономических и этнокультурных контак-тов между кочевыми и земледельческими этносами, жившими на сопре-дельных территориях, в непосредственной близости друг от друга, а в неко-торых случаях и в пределах одного региона.

Подобное соседство не могло не порождать самых разнообразных форм взаимодействия и взаимного влияния этносов и этнических групп, имеющих различные хозяйственные уклады.

По мнению американского историка О. Латтимора, граница между государствами и этническими общностями – это не линия раздела, а зона, вокруг которой люди, идеи и организации взаимодействуют в обоих направ-лениях [58, 59].

В тоже время, в отечественной историографии закрепилась весьма субъективная оценка взаимоотношений Степи и Руси в X–XV в. как противо-стояние двух хозяйственных укладов – кочевого и земледельческого. В част-ности, данную концепцию антагонизма между «оседлым земледелием» и «кочевым скотоводством» разделяли В.В. Каргалов, С.А. Плетнева [25, с. 6, 37, с. 147, 149], позднее В.Л. Егоров и А.В. Чернецов.

По мнению В.Л. Егорова после монгольского нашествия ареал русско-го населения начал сжиматься за счет его ухода из районов, пограничных со степью, проживание в которых было не только опасно, но и не гарантировало успешного ведения хозяйства из-за постоянных набегов ордынцев. Само по-явление т.н. «буферных зон» на русско-ордынском пограничье, исследова-тель связывал с резким сокращением оседлого населения на этих землях, частично уничтоженного монголами в процессе завоевания, частично угнан-ного в плен, а частично переселившегося в северные, более спокойные обла-сти [20, c. 73].

Этот тезис был поддержан А.В. Чернецовым, указавшим, что монголь-ское нашествие и ордынское «иго», бесспорно, расширило территорию т. н. «зоны страха», существовавшей, по оценке историка и в домонгольскую эпоху, приостановило процесс земледельческой колонизации лесостепных и степных районов [54, c. 15].

Л.В. Воротынцев

78

Выше обозначенная позиция советских и российских историков бази-ровалась, прежде всего, на крайне субъективном и антинаучном постулате К. Маркса, высказанного им в одном из своих историко-политологических опусов. По мнению основоположника «научного марксизма», монголы: «…руководствовались тем же экономическим принципом, в силу которого обезлюдели горные области Шотландии и римская Кампанья – принципом замещения людей овцами и превращения плодородных земель и населенных местностей в пастбища» [31, c. 3–11].

Этот же марксистский тезис о стремлении монголов превратить все за-воеванные земли в большие «необитаемые пространства» – территорию для своих кочевий, прослеживается и в одной из работ известного советского археолога и историка Г.А. Федорова-Давыдова [52, c. 28]. Вместе с тем, исследователь отмечал, что обилие степных просторов Дешт и-Кипчака, воз-можно, несколько ослабили стремление монгольской кочевой знати отобрать пашни и луга оседлого населения [52, c. 28].

Впервые в отечественной исторической науке концепция противо-стояния между земледельческими и кочевыми культурами была оспорена В.А. Белявским [8, c. 101–108]. Позднее его точка зрения была поддержана Л.Н. Гумилевым, отметившим, что оптимальные условия для становления культуры и процветания хозяйства имелись на ландшафтной границе лесной и степной зон, а также в азональных ландшафтах – речных долинах [12, c. 438].

Абсолютную несостоятельность теории жесткого противостояния кочевой и земледельческой культур к настоящему времени подтверждается не только данными письменных источников, но и результатами многочис-ленных археологических исследований пограничных со Степью регионов Южной Руси. В частности, археологами были выявлены факты многочислен-ного присутствия кочевнического этнического элемента в лесостепной зоне Днепро-Донского междуречья еще в домонгольскую эпоху (VIII – первая треть XIII в.).

Особенно интенсивное освоение данного региона полиэтничным насе-лением т.н. Салтово-Маяцкой и Волынцевской археологических культур про-слеживается в эпоху расцвета Хазарского каганата (VIII в.). Так, только в бас-сейне Северского Донца к 80-м гг. XX в. археологами было обнаружено 11 городищ и 95 селищ, относящихся к хазарской эпохе. В бассейне Оскола, со-ответственно, 4 городища и 88 селищ [38, c. 25–26]. Как отмечал М.И. Арта-монов: «Только с подчинением хазарам земледельческие славянские племена получили возможность занять лесостепную полосу современной Украины, куда их издали манили тучные черноземы и где для их сельского хозяйства в целом открывались особенно благоприятные возможности при безопасности от грабительских набегов степняков» [1, c. 303]. По мнению исследователя,


79

интенсификация процессов земледельческого освоения Днепро-Донского ре-гиона было прямым следствием установления «хазарского мира» [1, c. 251].

Таким образом, есть все основания считать установленным фактом воз-никновение уже в хазарскую эпоху на землях Днепровского левобережья «контактной зоны» с полиэтничным населением и смешанным (земледельче-ско-кочевым) хозяйственным укладом.

Подобные тенденции отмечаются и в эпоху доминирования в Причер-номорских степях кочевых объединений гузов (торков) и кипчаков (полов-цев). Крепости кочевых федератов известные по летописным упоминаниям зачастую располагались среди поселенческих комплексов оседлого, земле-дельческого населения, что естественным образом способствовало активиза-ции этно-культурных и экономических контактов.

Одним из таких комплексов со смешанным оседло-кочевым населе-нием являлась крупная агломерация населенных пунктов в бассейне Север-ского Донца, одном из самых опасных участков русско-половецкой границы. Главными узлами этого своеобразного укрепрайона были города: летописный Донец, Харьковское городище (Харка восточных источников), а так же круп-ный город с неизвестным названием, располагавшийся в районе Крапивен-ского археологического комплекса на р. Корень. Функции военных опорных пунктов выполнял ряд сторожевых крепостей: городища Гайдары, Хорошев-ское, Холки [18, c. 14–15].

Археологические исследования подтвердили полиэтничный состав на-селения городища Гайдары, а так же Харьковского и Донецкого городищ. Более того, летописный древнерусский город Донец, согласно местным пре-даниям, имел и второе, половецкое наименование – Шарукань [19, c. 72; 16, c. 10].

На Юго-Восточных территориях Черниговского пограничья – Курском княжестве присутствие «своих поганых» зафиксированно на археологических комплексах Гочева на р. Псел, Ницахи на р. Ворсклица, притоке Ворсклы и некрополе у хут. Могилки на р. Мерле. При этом захоронения союзных ко-чевников располагались вместе с погребениями древнерусского населения, что свидетельствует о тесных этно-культурных контактах [55, c. 88–89].

Представляется, что все укрепленные поселения на юго-восточной гра-нице Руси, такие как городища Донецкое, Хорошевское, Гайдары, Мохнач, Крапивное, Холки, а так же Семилукское городище на р. Дон и Животинное на р. Воронеж имели в своих гарнизонах тот или иной процент союзной ко-чевнической конницы, находившейся в постоянном экономическом и куль-турном взаимодействии не только с княжескими дружинниками, но и с мир-ным земледельческим населением пограничья.

Современный украинский историк и археолог В.В. Колода определяет лесостепную полосу Днепровско-Донского междуречья, как зону интенсив-ных этнокультурных и экономических контактов на всем протяжении эпохи


80

освоения этих земель славянским земледельческим населением (середина VIII – середина XIV в.), включая ордынский период [26, c. 178–198].

Сам термин «контактная зона» был впервые введен в отечественную науку В.Д. Королюком в 70-е гг. XX в. [27, c. 31–46]. В его трактовке он обо-значал полиэтничную переходную территорию от варварской периферии к империи (например – Дунайский лимес Византии).

Позднее, В.А. Арутюнова-Фиданян дала несколько иное определение «контактной зоны». По мнению исследовательницы это не просто террито-рия, на которой проживают, не смешиваясь, этносы и их культурные систе-мы, не анклавы с автономным развитием, а органичная и жизнеспособная структура со своими законами и своеобразием культурного облика. Лимит-рофные территории (буферные зоны), только тогда становятся контактными зонами, когда образуют не только государственно-политическое, но и куль-турное пространство, и когда в этом пространстве существуют и развиваются феномены, являющиеся результатом синтеза культур [2, c. 380].

На наш взгляд, контактной зоной может считаться территория, на ко-торой, в течение продолжительного времени (жизни нескольких поколений), происходило интенсивное политическое, экономическое и культурное взаи-модействие двух и более народов.

Включение ряда пограничных территорий Руси в состав ордынских улусов во второй половине XIII в. привело к серьезным изменениям в струк-туре расселения оседлого земледельческого населения, проживавшего в этих регионах.

В ряде пограничных со степью районов археологически отмечается значительный отток древнерусского населения, произошедший сразу после монгольского нашествия. Есть основания считать следствием монгольского удара разрыв в заселении некоторых районов юго-востока Руси, например, бассейна р. Быстрой Сосны – правого притока Дона [46, c. 72]. В районе Куликова поля, сразу после монгольского нашествия количество поселений уменьшается в 4,5 раза, а уровень заселенности в 3,3 раза [14, c. 394].

Из 202 селищ Куликова поля, возникших в домонгольскую эпоху (ко-нец XII – первая треть XIII в.), во второй трети XIII в. продолжают существо-вать только 46. Количество крестьянских дворов и населения уменьшается более чем в 6 раз. Практически полностью прекращается жизнь на поселе-ниях правобережья Дона и Непрядвы, запустевают все селища, расположен-ные поблизости от сухопутных дорог на водоразделах [15, c. 63]. Вместе с тем, не вполне понятны причины ухода оседлого населения из давно освоен-ных и плодородных земель. Археологами не обнаружены следы разрушений и насильственной гибели поселений в период, близкий к середине XIII в. Судя по маршруту прохождения монгольских туменов во время походов 1237–1238 и 1239 г., район Куликова поля не подвергался разгрому и опу-стошению со стороны завоевателей [15, c. 63]. По мнению М.И. Гоняного,


81

процесс оттока населения мог являться следствием нарушения политической и торгово-экономической ситуации в регионе [15, c. 63].

Еще одной возможной причиной ухода русских земледельцев из этого района могла послужить активная переселенческая политика Рязанских и Верховских князей, направленная на заселение некоторых земель этих кня-жеств сильно пострадавших в результате монгольского нашествия. По аргу-ментированному мнению Н.А. Макарова: «Запустение множества поселений преимущественно отражает структурные изменения, обусловленные собствен-ной внутренней логикой развития и природными факторами» [32, c. 5–9].

Украинский археолог В.О. Довженок первым обратил внимание на тот важный факт, что «и там куда татарские полчища не добрались, жизнь пре-кращается в XIV–XV вв. … Имелись, видно, и какие-то иные обстоятельства, которые принуждали население уже после татарского нашествия оставлять насиженные места» [17, c. 76–82]. По мнению исследователя, далеко не все древнерусские поселения Поднепровья XIII в. запустели в результате Батые-ва нашествия. Многие крепости монголы обошли стороной, а «леса, овраги, реки, болота укрывали от татарской конницы и деревни и людей». Естествен-но было уничтожено «много материальных и культурных ценностей… по-гибло много народа, но жизнь продолжалась» [17, c. 76–82].

В то же время, достаточно быстро происходит возобновление процесса освоения пограничных регионов русским населением. Археологические дан-ные позволяют говорить о расширении хозяйственной деятельности русско-го населения Рязанских земель в лесостепном Подонье во второй половине XIII в. Новые поселения появляются в Прихоперье, бассейне р. Быстрая Сос-на, долинах рек в нижнем течении р. Воронеж и Костенковско-Боршевском Подонье, в Донском Белогорье, в Побитюжье [53, c. 123].

После стабилизации военно-политической ситуации и становления административной системы в Улусе Джучи, во второй половине XIII в. начи-нается процесс вторичного заселения района Куликова Поля русским земле-дельческим населением. На протяжении второй половины XIII – первой по-ловины XIV в. вновь возникает 38 селищ. При создании новых поселений наибольшее предпочтение отдается залесенным участкам в долинах малых рек и по балкам. В ряде случаев вновь появившиеся группы селищ занимают территории поблизости от запустевших памятников домонгольского периода [15, c. 64].

В регионе Верхнего и Среднего Подонья во второй половине XIII–пер-вой половине XIV в. отмечается увеличение числа древнерусских поселений почти в два раза. На территориях бывшего Чернигово-Рязанского пограничья в археологически зафиксировано существование в эту эпоху 239 селищ, объединенных в несколько локальных групп [48, c. 21, 35]. Тогда же проис-ходит освоение водоразделов в бассейнах рек Красивая Меча, Быстрая Сос-на, Воронеж, Матыра и других притоков Дона [48, c. 21, 35; 47, c. 59–90].


82

Земледельческое освоение черноземной полосы отмечается и в ряде других лесостепных регионов русско-ордынского пограничья. В монографии известного советского археолога С.А. Беляевой, посвященной развитию южнорусских земель в ордынскую эпоху, был подвергнут пересмотру тезис о тотальном запустении пограничных со Степью регионов в результате мон-гольского нашествия. На основе собранного археологического материала, исследовательница делает обоснованный вывод о достаточно плотной засе-ленности южнорусских земель оседлым земледельческим населением в эпоху расцвета Золотой Орды и его продвижении в сторону степных районов с це-лью их хозяйственного освоения. Также в работе дается историко-гео-графический очерк, в котором отсутствует четкая стратификация (разделе-ние) собственно ордынских и южнорусских земель, граница между кото-рыми, по мнению С.А. Беляевой, носила достаточно условный характер [7, c. 27–34].

Население Нижнего Поднепровья не только пережило монгольское на-шествие, но за период владычества Золотой Орды произошла новая миграция в этот регион из других областей Ууса Джучи [21, c. 145]. Ряд исследователей относит к первой половине XIV в. увеличение численности оседлого насе-ления Нижнего Поднепровья за счет миграций алан Северного Кавказа и части городского населения Поволжья [21, c. 148–149; 9, c. 69–73].

После монгольского нашествия южные, степные районы Курской земли входят в состав улусов Золотой Орды (улусы Картана и Мауци). По мнению ряда украинских исследователей, расположение на одной и той же, или со-седних территориях памятников разных типов – золотоордынских захоро-нений и даже мавзолеев, а неподалеку от них поселений с южнорусской керамикой, наводит на мысль о синхронности их существования в рамках ордынской государственной системы [43, c. 53–54]. География золотоордын-ских древностей четко свидетельствует об этнической экспансии и хо-зяйственном освоении ордынскими кочевниками водоразделов рек Сулы, Хорола, Псла и Ворсклы [43, c. 63].

Показательным является тот факт, что в среднем течении Северского Донца и Ворсклы (в районе современных Полтавы и Бельска) в золото-ордынский период наблюдается сосуществование двух вариантов материаль-ной культуры оседлого населения. Один из них представлен собственно золо-тоордынскими поселениями, другой – памятниками с «древнерусской» кера-микой, которые продолжали местную культурную традицию, существовав-ших на этой территории с домонгольского времени [28, c. 467].

Ускорение процессов хозяйственного освоения земель лесостепного пограничья, вероятнее всего, было вызвано рядом причин как экономиче-ского, так и политического характера. Во второй половине XIII–XIV вв. про-исходит становление новой, комбинированной системы земледелия, в кото-рой трехполье сочеталось с подсекой и перелогом. Отмечается появление


83

усовершенствованных земледельческих орудий – сохи и плуга [24, c. 33; 41, с. 27, 90]. Значительную роль в процессе интенсификации освоения древне-русским населением бассейна Дона в его верхнем и среднем течении, сыгра-ло и вхождение данного региона в территориально-административную си-стему Улуса Джучи уже в 40-е гг. XIII в. Это обеспечивало безопасность пе-реселенцев и включение их в экономическую жизнь Орды.

По оценке А.А. Шенникова ордынский улус Червленый Яр являлся объединением русских и татарских общин, живших в хозяйственном и этно-культурном симбиозе на территории хоперско-донского междуречья [56, c. 35, 96–97]. К тому же типу полиэтничных славяно-тюркских феодальных образований исследователь относил и Елецкое княжество, существовавшее на землях русско-ордынского лесостепного пограничья во второй половине XIV – начале XV в. [56, c. 42]. Следует отметить, что археологические иссле-дования территории Верхнего Подонья (включая территорию Елецкого кня-жества) не подтвердили наличие на данных землях присутствие тюркского этнического элемента [47, c. 204]. Вместе с тем, интенсивное сельскохозяй-ственное освоение этих земель в золотоордынскую эпоху, как представляет-ся, было вызвано включением верхнедонского региона в систему транскон-тинентальной торговли уже во второй половине XIII в. [10, c. 61–69; 50, c. 37–38].

М.Д. Полубояринова, отмечая весьма ограниченное количество сооб-щений письменных источников касающихся проблемы распространенности в Золотой Орде земледелия, тем не менее отмечает, что ордынские власти покровительствовали хлебопашеству, поскольку «сильно нуждались в продо-вольствии» [36, c. 37–38].

Действительно, по сообщению венгерского монаха-миссионера Юлиа-на, посетившего сопредельные с Монгольской империей области Поволжья, Южного Приуралья и Руси накануне Великого западного похода (1236–1242 гг.), монголы в уже завоеванных областях, помимо мобилизации части мужского населения во вспомогательные части армии, способствовали воз-рождению сельского хозяйства: «Других же поселян, менее способных к бою, оставляют для обработки земли» [3, c. 87].

Плано Карпини, описывая систему хозяйства в земледельческих облас-тях Монгольского государства, отмечал: «Все посевы они убирают в житни-цы своих господ: однако те отпускают им семян, а также хлеба, сколько им вполне достаточно для продовольствия» [39, c. 58].

Британский историк русского происхождения Б. Ишболдин считал, что Русь была аграрным придатком Золотой Орды, производственным центром которой, по мнению ученого был Хорезм, а торговым Булгар и Крым [60, p. 39]. В тоже время, американский медиевист Ч. Гальперин, придерживаясь концепции абсолютной изолированности кочевников от земледельческих народов в сфере бытового уклада и этно-культурных обычаев высказывал


84

сомнения в реальности летописного сообщения о договоренностях болхов-ских князей с монгольскими военноначальниками во время похода монголов в Европу (1240–1224 гг.): «…и оставили бо ихъ татарове, да им же орютъ пшеницю и проса» [40, c. 792]. По мнению Ч. Гальперина: «…степные кочев-ники монголы не ели хлеба; их рацион состоял из мяса и маслопродуктов» [11, c. 65]. Однако сообщения письменных источников полностью опровер-гают данный тезис исследователя.

По свидетельству ряда мусульманских авторов XIV в. в Золотой Орде были достаточно широко распространены практики земледелия, включая огородничество. Так, египетский географ Фадлаллах ал-Умари, описывая хозяйственно-бытовой уклад степных регионов Улуса Джучи отмечал: «Посевов у них [ордынцев – Л. В.] мало, и меньше всего пшеницы и ячменя, бобов же почти нельзя отыскать. Чаше всего встречаются у них посевы про-са; им они питаются и по части произведений земли в нем [т.е. просе – Л. В.][заключается] все их [богатство]» [22, c. 130].

Отмечая значительный упадок земледелия в Дешт и-Кипчаке по срав-нению с домонгольскими временами: «До покорения [этой страны] татарами, она была повсюду возделана, теперь же в ней [только] остатки этой возде-ланности…» [22, c. 132], ал-Умари сообщает о развитом садоводстве и ово-щеводстве в округе золотоордынских городов: «В ней [Золотой Орде] разные деревья, разные плоды: виноград, гранаты, айва, яблоки, груши, абрикосы, персики и орехи….В их городах разводится много овощей, как то: брюква, репа, капуста и другие» [22, c. 132].

Значительное присутствие в рационе кочевого населения Золотой Орды блюд и напитков приготовленных из продуктов земледелия отмечает магриб-ский (мароканский) путешественник Ибн Батута: «Тюрки эти не едят ни хле-ба, ни плотной пищи, а приготовляют еду из какого-то [водящегося] у них [проса], похожего на анли, («просо» в берберских наречиях и называемого ими дуки) ... Они ставят на огонь воду и, когда она вскипит, сыплют в нее ча-стицу этого дуки , а если у них есть мясо, то разрезают его на мелкие куски и варят его вместе с ним… В иное время они приготовляют [еще] пищу, кото-рую называют бурхани. Это тесто, которое режут на мелкие кусочки, про-сверливая их посередине, и кладут в котел, а когда они [кусочки теста] сва-рились, то льют на них кислое молоко и хлебают их … Однажды я был у сул-тана Узбека во время рамазана; принесли конину… да баранину и ришту, а эта [последняя] нечто вроде лапши; она варится и кушается с молоком» [23, c. 154–155].

Помимо еды просо широко использовалось кочевниками для приготов-ления слабоалкогольного напитка – бузы. По сообщению Ибн Батуты: «Они [ордынцы – Л.В.] ханафийского толка и опьяняющий напиток у них дозволен. Напиток этот, приготовляемый из дуки, они называют бузой…». [23, c. 155]


85

Следует отметить, что распространенность такой зерновой культуры как просо на всем пространстве Великой Степи отмечается источниками начиная со II в. до н.э. в кочевых государствах Хунну и Ухуань [6, c. 76, 78]. По сообщению китайской хроники Хоухуаньшу поскольку: «…земля у них [ухуаньцев – Л. В.] хороша для посева неклейкого проса и дун-цян (?), они разводят эти растения, а мужчины делают оружие и узду для коней, а также плавят золото и железо» [6, c. 142–145]. Позднее, в VIII–XII в. развитое зем-леделие фиксируется письменными источниками в Уйгурском и Кыргызском каганатах [30, c. 84–86]. Как свидетельствует китайская хроника Синь Тань-шу, хакасы: «…сеют просо, ячмень, пшеницу и гималайский ячмень» [45, c. 9; 30, c. 116; 6, c. 351–352]. В Уйгурии распространение земледельческих практик было вызвано сменой веры с традиционного для степи тенгрианства на манихейство, религиозные каноны которого предусматривали запрет на вкушение мясных и молочных продуктов в дни многочисленных постов [57, p. 268; 13, c. 420].

О наличии орошаемого земледелия у кипчаков в XII в. говорит араб-ский географ аль-Идриси: «К числу городов Кумании, или страны куманов причисляют город Кира (Фира). Город Нарус. Город Нуши и город Кинийув. Что касается города Нуши, то он расположен на север от Белой Кумании – между ними 50 миль. Это оживленный город средней величины. Здесь есть посевы. Зерно (галлат) здесь в изобилии. Он расположен на реке, орошаю-щей большую часть его полей…»[4, c. 214].

Таким образом, представляется вполне доказанным фактом наличие длительных, многовековых традиций земледелия у кочевых этносов Север-ной Евразии на всем протяжении их истории, фиксируемой письменными источниками соседних государств. Наиболее распространенные и устойчивые традиции возделывания зерновых культур отмечаются в государственных объединениях кочевников располагавшихся полностью или частично в лесо-степной ландшафтной зоне.

В конце XIV–XV вв. на территориях русско-ордынского пограничья происходят кардинальные изменения в структурах расселения и демографи-ческой ситуации. В результате участившихся татарских и литовских набегов, а также нашествий Тамерлана и Едигея происходит постепенное запустение практически всех лесостепных регионов – Подонья, Поднепровья и Побужья. В третьей четверти XIV в. разоряются территории по р. Дон, в нижнем тече-нии Быстрой Сосны. В первой половине XV в. в запустение приходят земли по р. Воронеж [48, c. 38]. На землях Днепровского Левобережья к концу XV в. происходит сокращение численности населенных пунктов в 5 раз. Тогда же отмечается обезлюживание южных, лесостепных районов Право-бережья Днепра [43, c. 73, 79].

Следует отметить, что подобные процессы запустения ранее освоен-ных земледельческих регионов происходили в конце XIV–XV в. на всем


86

протяжении северной границы Золотой Орды. Во второй половине XIV в. большинство селищ золотоордынского времени, расположенных в северной половине Западного и Восточного Закамья, прекращают свое существование. Огромные территории между Окой и Цной на западе и Южным Уралом на востоке, становятся «диким полем» или «летним пастбищем» для кочевни-ков. Малонаселенными становятся южные и центральные районы Волго-Окского междуречья. На рубеже XIV–XV в. происходит массовый отток как булгарского, так и финно-угорского оседлого населения на север, в районы Предкамья и бассейн р. Казанки. К началу XV в. кочевники полностью хо-зяйничали на центральных территориях Булгарии – между Волгой, Белой и Камой [51, c. 69; 29, с. 102; 34, c. 167; 35, c. 12].

Вместе с тем, несмотря на уменьшение территории интенсивного зем-леделия, устойчивая традиция экстенсивного хлебопашества сохраняется в западной части распавшегося Джучидского государства – Большой Орде, на всем протяжении XV в.

По аргументированному мнению И. М. Миргалеева, население Боль-шой Орды состояло в основном из кочевников. Однако, как отмечает иссле-дователь, территория Большой Орды не состояла из сплошной степи, вклю-чая в себя и лесостепные районы, население которых вело достаточно масштабную торговлю продуктами земледелия (в основном зерном), через итальянские торговые фактории Крыма [33, c. 95].

Наличие земледелия в Большой Орде отмечает и В. В. Трепавлов, ука-зывая, что пашни ордынцев находились на берегах левых днепровских при-токов – Орела (Орели) и Самары, а так же на р. Куме – в степях Кумо-Манычской равнины, примыкавших к области Пятигорья [49, 744].

По сообщению русских летописных источников в 90-х гг. XV в. земли степной и лесостепной полос Восточного Поднепровья находились во владе-нии ханов Большой Орды. Кочевья Ахматовичей в этот период времени до-ходили до р. Мерли «близко Колман, на Осколе, да на Донце», а также «по Самаре, и на Овечьей воде». В 1492 г. «Орда землю пахала на Куме», два года спустя (в 1494 г.) ставила кочевья под Черкасами, в 1500 г. ордынцы располагались «в Пяти Горах, что под Черкасами» [42, c. 267; 44, c. 323, 356, 358].

Наиболее яркое описание этой своеобразной земледельческой деятель-ности на приазовских землях татар Большой Орды в середине XV в. дал оче-видец – итальянский путешественник и купец Иосафат Барбаро: «Около фев-ральского полнолуния устраивается клич по всей Орде, чтобы каждый жела-ющий сеять приготовил себе все необходимое, потому что в мартовское пол-нолуние будет происходить сев в таком-то месте. После этого те кто намерен сеять сам или поручить сев другим, приготавливаются и уговариваются меж-ду собой, нагружает телеги семенами, приводят нужных им животных и вме-сте с женами и детьми, или же с частью семьи, направляются к назначенному


87

месту, обычно расположенному на расстоянии двух дней пути от того места где в момент клича о себе стояла Орда. Там они пашут и сеют и живут там до тех пор, пока не выполнят всего, что хотели сделать. Затем они возвращаются в Орду.

Хан поступает со своей Ордой так же как мать, пославшая детей на прогулку и не спускающая с них глаз. Поэтому он объезжает эти посевы – сегодня здесь, завтра там, не удаляясь больше чем на четыре дня пути. Так продолжается, пока хлеба не созреют. Когда же они созреют, то он передви-гается туда со всей Ордой, но уходят туда лишь те, кто сеял и те, кто хочет закупить пшеницу. Земли там (в Южном Придонье – Л. В.) плодородны и приносят урожай пшеницы сам-пятьдесят – причем она высотой равна паду-анской пшенице, а урожай проса сам-сто. Иногда получают урожай настоль-ко обильный, что оставляют его в степи» [5, c. 149-150].

Анализируя сообщение Иосафата Барбаро, следует отметить, что зем-леделием занимались не все ордынцы, а только часть населения ханского ко-чевья, несомненно, знакомого с культурой возделывания злаков. В связи с этим можно предположить, что «татарами» - земледельцами были или пред-ставители тюркоязычного населения, долгое время проживавшего в соседстве с оседлым, земледельческим населением русско-ордынского пограничья, или же представители нетюркских этнических групп (алан, славян) из лесостеп-ных регионов, ушедшие в Приазовье от военно-политической нестабильности существовавшей в Днепро-Донском регионе в конце XIV начале XV в.

После разгрома Тимур-Аксаком основных городских центров Золо-той Орды и длительных литовско-ордынских войн происходит значительная архаизация общественно-политических отношений и быта не только кочево-го, но и отчасти земледельческого населения, ранее проживавшего в ордын-ских улусах [52, c. 168-170]. Представляется весьма вероятным, что какая-то часть уцелевших в военных неурядицах оседлых земледельцев ушла на Север и Северо-Запад, а другая часть влилась в кочевые орды Северного Причерно-морья и Северного Кавказа, имевшие смешанный, скотоводческо-земледель-ческий тип хозяйства. Аналогичные процессы ухода оседлого населения пограничных со Степью регионов отмечаются китайскими письменными источниками уже во II в. до н.э.

По мнению В. В. Трепавлова кочевое население Большой Орды нахо-дилось в большой зависимости от урожайности зерновых культур, недоста-ток которых, вследствие неурожая или срыва пахоты, ставили татар в тяже-лое положение [49, c. 744]. В тоже время, учитывая плодородие чернозем-ных земель Приднепровья, Приазовья и Кумо-Манычской равнины, гаран-тировавшее, при благоприятных климатических условиях, большую уро-жайность, отмечаемую И. Барбаро, можно достаточно уверенно говорить и о наличие товарного производства зерна для продажи. Косвенно об этом


88

свидетельствует и сообщение итальянского дипломата о неких торговцах, занимавшихся закупками пшеницы и проса прямо во время жатвы [5, c. 150].

Разрушение политической и экономической системы позднеджучид-ских государств, а также закрытие османами черноморской торговли для европейцев в конце XV в., привели к упадку оседлых центров и усилению кочевого хозяйствования в XVI в. [33, 95]. Ни письменные источники, ни данные археологии не отмечают сколько-нибудь заметного земледельческого хозяйства у западных ногайцев, занявших степи Северного Причерноморья к середине XVI столетия.

Таким образом, подводя итоги мы приходим к следующим выводам. В среде кочевого населения преимущественно западной части Улуса Джучи во второй половине XIII–XV вв. получили широкое распространение специ-фические практики хлебопашества, которые можно обозначить термином «кочевое земледелие». Корни этого этно-культурного феномена уходят в древние традиции хозяйственно-экономического уклада кочевых этносов Ве-ликой степи, находившихся в постоянном контакте с соседними земледельче-скими государствами и народами начиная со II в. до н. э. Основными зерно-выми культурами в Степи являлись просо и пшеница, производство которых, зачастую, носило товарный характер. В XVI в. этнокультурный феномен «ко-чевого земледелия» прекращает свое существование в виду общей архаиза-ции хозяйственного уклада кочевников.


1. Артамонов М. И. История хазар. СПб., 2002. 688 с. 2. Арутюнова-Фиданян В. А. Византия и Армения в X-XII вв.: зона

контакта // Византия между Западом и Востоком. Опыт исторической харак-теристики. М., 2001. 380 c.

3. Анинский С. А. Известия венгерских миссионеров XIII-XIV вв. о татарах и Восточной Европе // Исторический архив. М.-Л., 1940. 94 с.

4. Аль Идриси. Развлечение страстно желающего странствовать. (Нузхат ал-Муштак фи хтирак ал-Афак) / Аль-Идриси (XII в.) о восточном Причерноморье и юго-восточной окраине русских земель // Древнейшие государства на территории СССР. М., 1984. С. 214-226.

5. Барбаро и Контарини о России. Л., 1971. 274 с. 6. Бичурин Н. Я. (Иакинф) Собрание сведений о народах, обитавших в

Средней Азии в древние времена. Т. I. М.-Л., 1950. 457 с. 7. Беляева С. А. Южнорусские земли во второй половине XIII-XIV вв.

(по данным археологии). Киев, 1982. 116 с. 8. Белявский В. А. По поводу «извечного антагонизма» между земле-

дельческим и кочевым населением Восточной Европы // Славяно-русская этнография. Л., 1973. С. 101-108.


89

9. Бубенок О.Б. Аланы и этногенез тюркоязычных народов Северного Причерноморья (VI-XIII вв.) // Етноси Украiни. Киiв., 2000. С. 69-73.

10. Воротынцев Л.В. Верхний Дон на торговых путях Золотой Орды // История: факты и символы. Выпуск 2 (№ 7) / Елец, 2016. С. 61-69.

11. Гальперин Ч. Татарское иго: образ монголов в средневековой Рос-сии. Воронеж., 2012. 230 с.

12. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 2002. 770 с. 13. Гумилев Л.Н. Древние тюрки. М., 2002. 574 с. 14. Гоняный М.И. Древнерусские археологические памятники конца

XII – 3-й четверти XIV вв. в нижнем течении р. Мокрая Тобола на Куликовом поле // Великое княжество Рязанское: историко-археологические исследова-ния и материалы. М., 2005. С. 386-394.

15. Гоняный М.И. Древнерусские археологические памятники XII-XIV вв. в бассейне Верхнего Дона // Липецк: начало истории. Липецк, 1996. С. 59-63.

16. Данилевич В.Е. Донецкое городище и город Донец // АЛЮР. 1904. № 4-5 С. 6-10.

17. Довженок В.О. Среднее Поднепровье после татаро-монгольского нашествия // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С.76-82.

18. Дьяченко А.Г. Славянские памятники VIII – середины XIII вв. в бассейне Северского Донца: Автореф. дис…канд. ист. наук. М., 1983. 27 с.

19. Дьяченко А.Г. Древнерусское Харьковское городище и «жилой го-род» Харьков середины XVII в. (к проблеме исторической преемственности в процессе возрождения восточнославянских городов эпохи позднего средне-вековья). // Археология Юго-Востока Руси. Материалы IV научной конферен-ции. Елец, 2006. С. 65-72.

20. Егоров В.Л. Владения Золотой Орды в районе бассейна Верхнего Дона // Липецк: начала истории (сборник статей). Липецк, 1996. С. 67-73.

21. Ельников М.В. Памятники периода Золотой Орды Нижнего Подне-провья: история изучения, итоги и перспективы // Татарская археология (Татар археологиясе) № 1-2 (8-9). Казань, 2001. С. 126-166.

22. Из сочинения «Пути взоров по государствам с крупными городами» Фадлаллаха ал-Умари // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (1266–1359 гг.). Казань, 2011. С. 130.

23. Из «Подарка наблюдателям по части диковин стран и чудес путе-шествий» Ибн Батуты // Становление и расцвет Золотой Орды. Источники по истории Улуса Джучи (1266–1359 гг.). Казань, 2011. С. 154-155.

24. Зимин А.А. Россия на рубеже XV–XVI столетий. М., 1982. 286 с. 25. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной

Руси // Феодальная Русь и кочевники. М., 1967. 266 с.


90

26. Колода В.В. Картографирование средневековых городищ Днепро-Донского междуречья, как метод определения этапов славяно-кочевнических отношений // Древности 2010. Харьковский историко-археологический еже-годник. Вып. 9. С. 184–203.

27. Королюк В.Д. О так называемой «контактной» зоне в Юго-Восточ-ной и Центральной Европе периода раннего средневековья // Юго-Восточная Европа в Средние века. Кишинев, 1972. С. 31–46.

28. Кравченко Э.Е. Памятники золотоордынского времени в степях между Днепром и Доном // Stratum. Генуэзская Газария и Золотая Орда. Под. ред. С.Г. Бочарова и А.Г. Ситдикова. Казань-Симферополь-Кишинев, 2015. С. 453–467.

29. Кузеев Р.Г. Народы Среднего Поволжья и Южного Урала: этногра-фический взгляд на историю. М., 1992. 247 с.

30. Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. М., 1969. 214 с. 31. Маркс К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века //

Вопросы истории. 1989, № 4. С. 3-11. 32. Макаров Н.А. Русь в XIII в.: культурная ситуация по археологиче-

ским данным // Русь в XIII в.: континуитет или разрыв традиций? Тез. докл. Международной конференции. М., 2000. С. 5-9.

33. Миргалеев И.М. История Большой Орды: проблемы изучения // Средневековые тюркско-татарские государства. Сборник статей. Вып. 2. Казань, 2010. С. 95-107.

34. Мухамадиев А.Г. Золотая Орда // Материалы по истории татарского народа. Казань, 1995. 347 с.

35. Мухамадиев А.Г. Булгаро-татарская монетная система XII-XV вв. Казань, 1994. С. 136-185.

36. Полубояринова М.Д. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978. 133 с. 37. Плетнева С.А. Кочевники средневековья: поиск исторических зако-

номерностей. М., 1982. 187 с. 38. Плетнева С.А. Очерки хазарской археологии. М., 2000. 375 с. 39. Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М.,

1957. 287 с. 40. ПСРЛ. Т. II. Ипатьевская летопись. М., 1998. С. 792. 41. Риер Я.Г. Аграрный мир Восточной и Центральной Европы в сред-

ние века (по археологическим данным). Могилев, 2000. 320 с. 42. Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 276 с. 43. Супруненко О.Б., Приймак В.В., Мироненко К.М. Старожитностi

золотоординського часу Днiпровського лiсостепного Лiвобережжя. Киiв-Полтава, 2004. 82 с.


91

44. Сборник Русского императорского исторического общества. Т. 41. Памятники дипломатических отношений Московского государства с азиат-скими народами: Крымом, Казанью, ногайцами и Турцией, за время Великого княжения Ивана III и Василия Иоановича. Ч. 1. (г. с 1474 по 1505). СПб., 1884. 148 с.

45. Сборник трудов Орхонской экспедиции Академии наук. Вып. 3. СПб., 1897. 48 с.

46. Тропин Н.А. Елецкая земля в XII-XIII вв. Елец, 1999. 147 с. 47. Тропин Н.А. Сельские поселения XII–XV веков южных территорий

Рязанской земли. Воронеж, 2004. 264 с. 48. Тропин Н.А. Южные территории Чернигово-Рязанского порубежья

в XII-XV в. Автореф. дисс... на соискание ученой степени доктора ист. наук. М., 2007. 35 с.

49. Трепавлов В.В. Большая Орда // Золотая Орда в мировой истории. Казань, 2016. С. 742-752.

50. Тропин Н.А. О восстановлении монголами Донского торгового пу-ти в середине XIII в. // Stratumplus. № 5. Кишинев, 2016. С. 139-140.

51. Фахрутдинов Р.Г. Археологические памятники Волжско-Камской Булгарии и ее территория. Казань, 1975. 216 с.

52. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. 181 с.

53. Цыбин М.В. Древнерусско-половецкое пограничье второй полови-ны XII – XIV вв. в Подонье // Археология и история Юго-Востока Древней Руси (материалы научной конференции). Воронеж, 1993. С. 121-124.

54. Чернецов А.В. К проблеме оценки исторического значения монго-ло-татарского нашествия как хронологического рубежа // Русь в XIII веке: Древности темного времени. М., 2003. С. 12-17.

55. Шинаков Е.А. «Восточные территории» Древней Руси в конце X – начале XIII вв. (этнокультурный аспект) // Археология славянского Юго-Востока: материалы к межвузовской научной конференции. Воронеж, 1991. С. 88-89.

56. Шенников А.А. Червленый Яр. Исследование по истории и геогра-фии Среднего Подонья в XIV-XVI вв. Л.: Наука. 1987. 77 с.

57. Chavannes E., Pelliot P. Traite manicheen retrouve en Chine / JA Ser. XI. Vol. I. 1913. P. 268.

58. Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. 1940; Boston, 1962. 59. Lattimore O. Studies in Frontier History. Collected Papers 1928-1958.

London, 1962. 60. Ichboldin B. Essays on Tatar History. New Dellii., 1964. P. 39.


92

Сведения об авторе: Леонид Вячеславович Воротынцев – аспирант исторического факультета Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина (399770, ул. Коммунаров, д.28, Елец, Российская Федерация), e-mail: [email protected]



“HORDE IN QOM PLOWED THE LAND”: TO THE QUESTION OF THE PREVALENCE

OF AGRICULTURAL PRACTICES IN THE ENVIRONMENT OF THE NOMADIC POPULATION OF THE ULUS OF JOCHI

AND THE GREAT HORDE IN 13th-15th CENTURIES

L.V. Vorotynsev Bunin Ylets State University Ylets, Russian Federation

[email protected] Abstract. Objective: to consider the problem of the emergence, development

and decline of traditions of the so-called" nomadic agriculture "in the Western" wing " Ulus Jochi in the second half of 13th–14th centuries., as well as in some areas of The great Horde in 15th-early 16th centuries.

Research materials: tracts, Muslim historians and geographers: the "Fun pas-sionately wanting to wander" al Idrisi, "the Gift of the observers on the part of the curiosities of the countries and wonders of travels" of Ibn Batuta, "the Way of the eyes of the States with large cities" Fadlallah al- ' Umari; Western European sources of the 13th–15th centuries: notes of a Hungarian monk Julian, "the Story of bongalow" Plano Carpini and Rubruk, "Journey to Persia" Ambrogio Contarini, Chinese Chronicles Houhanshu and Blue Tansu. The work also used the results of studies of Soviet, Russian and Ukrainian archaeologists Mi Artamonova, V.O. Dovzhenok, N.A. Makarov, N.A. tropina, M.I. Goranova, M.V. tsybina, V. To Deck, V.D. Korolyuk, A.G. Dyachenko, E.V. Danilevich.

Results and scientific novelty: based on the analysis of written and archaeo-logical sources, the author comes to the conclusion about the Existence in ulus Jochi of a system of developed agriculture, the main centers of which were located in the Western part of the Golden Horde state, mainly in the forest-steppe zone and river valleys. The main crops used by the agricultural population of the Golden Horde were millet (Duks) and wheat, the production of which in some cases was of a commercial nature. Agricultural practices in the Ulus Dzhuchi are rooted in



93

centuries-old traditions of mixed, cattle-farming economic structures of nomadic ethnic groups of the great Steppe in the pre-Mongol era. After the collapse of the Golden Horde state in the 15th century, the tradition of cultivation of grain crops are preserved in The big Horde, taking the form of the so - called "nomadic agri-culture" – i.e. without settling nomads on the ground. The main areas of "nomadic agriculture" were Kumo-Manych plain and forest-steppe areas of the Dnieper left Bank. In the 16th century, as a result of the decline of the black sea trade and the General archaization of the household way of nomads of the Azov-black sea region steppe agricultural practices cease to exist.

Keywords: Ulus of Jochi, Great Horde, Desht-i Qipchaq, nomads, nomadic

agriculture, the main regions of nomadic farming.

References

1. Artamonov M.I. Istoriya hazar. SPb., 2002. 688 s. 2. Arutyunova-Fidanyan V.A. Vizantiya i Armeniya v X-XII vv.: zona kontakta

// Vizantiya mezhdu Zapadom i Vostokom. Opyt istoricheskoj harakteristiki. M., 2001. 380 s.

3. Aninskij S.A. Izvestiya vengerskih missionerov XIII-XIV vv. o tatarah i Vostochnoj Evrope // Istoricheskij arhiv. – M.-L., 1940. 94 s.

4. Al' Idrisi. Razvlechenie strastno zhelayushchego stranstvovat'. (Nuzkhat al-Mushtak fi htirak al-Afak) / Al'-Idrisi (XII v.) o vostochnom Prichernomor'e i yugo-vostochnoj okraine russkih zemel' // Drevnejshie gosudarstva na territorii SSSR. M., 1984. S. 214-226.

5. Barbaro i Kontarini o Rossii. L., 1971. 274 s. 6. Bichurin N. Ya. (Iakinf) Sobranie svedenij o narodah, obitavshih v

Srednej Azii v drevnie vremena. T. I. M.-L., 1950. 457 s. 7. Belyaeva S.A. YUzhnorusskie zemli vo vtoroj polovine XIII-XIV vv. (po

dannym arheologii). Kiev., 1982. 116 s. 8. Belyavskij V.A. Po povodu «izvechnogo antagonizma» mezhdu zem-

ledel'cheskim i kochevym naseleniem Vostochnoj Evropy // Slavyano-russkaya ehtnografiya. L., 1973. S. 101-108.

9. Bubenok O.B. Alany i ehtnogenez tyurkoyazychnyh narodov Severnogo Prichernomor'ya (VI-XIII vv.) // Etnosi Ukraini. Kiiv., 2000. S. 69-73.

10. Vorotyncev L.V. Verhnij Don na torgovyh putyah Zolotoj Ordy // Istoriya: fakty i simvoly. Vypusk 2 (№ 7) / Elec., 2016. S. 61-69.

11. Gal'perin CH. Tatarskoe igo: obraz mongolov v srednevekovoj Rossii. Voronezh., 2012. 230 s.

12. Gumilev L.N. Drevnyaya Rus' i Velikaya step'. M., 2002. 770 s.. 13. Gumilev L.N. Drevnie tyurki. M., 2002. 574 s.


94

14. Gonyanyj M.I. Drevnerusskie arheologicheskie pamyatniki konca XII – 3-j chetverti XIV vv. v nizhnem techenii r. Mokraya Tobola na Kulikovom pole // Velikoe knyazhestvo Ryazanskoe: istoriko-arheologicheskie issledovaniya i materialy. M., 2005. S. 386-394.

15. Gonyanyj M.I. Drevnerusskie arheologicheskie pamyatniki XII-XIV vv. v bassejne Verhnego Dona // Lipeck: nachalo istorii. Lipeck, 1996. S. 59-63.

16. Danilevich V.E. Doneckoe gorodishche i gorod Donec // ALYUR. 1904. № 4-5 S. 6-10.

17. Dovzhenok V.O. Srednee Podneprov'e posle tataro-mongol'skogo nashestviya // Drevnyaya Rus' i slavyane. M., 1978. S.76-82.

18. D'yachenko A.G. Slavyanskie pamyatniki VIII – serediny XIII vv. v bassejne Severskogo Donca: Avtoref. dis…kand. ist. nauk. M., 1983. 27 s.

19. D'yachenko A.G. Drevnerusskoe Har'kovskoe gorodishche i «zhiloj gorod» Har'kov serediny XVII v. (k probleme istoricheskoj preemstvennosti v pro-cesse vozrozhdeniya vostochnoslavyanskih gorodov ehpohi pozdnego sredne-vekov'ya). // Arheologiya Yugo-Vostoka Rusi. Materialy IV nauchnoj konferencii. Elec, 2006. S. 65-72.

20. Egorov V.L. Vladeniya Zolotoj Ordy v rajone bassejna Verhnego Dona // Lipeck: nachala istorii (sbornik statej). Lipeck, 1996. S. 67-73.

21. El'nikov M.V. Pamyatniki perioda Zolotoj Ordy Nizhnego Podneprov'ya: istoriya izucheniya, itogi i perspektivy // Tatarskaya arheologiya (Tatar arheo-logiyase) № 1-2 (8-9). Kazan', 2001. S. 126-166.

22. Iz sochineniya «Puti vzorov po gosudarstvam s krupnymi gorodami» Fadlallaha al-Umari // Stanovlenie i rascvet Zolotoj Ordy. Istochniki po istorii Ulusa Dzhuchi (1266-1359 gg.). Kazan', 2011. S. 130.

23. Iz «Podarka nablyudatelyam po chasti dikovin stran i chudes puteshestvij» Ibn Batuty // Stanovlenie i rascvet Zolotoj Ordy. Istochniki po istorii Ulusa Dzhuchi (1266-1359 gg.). Kazan', 2011. S. 154-155.

24. Zimin A.A. Rossiya na rubezhe XV–XVI stoletij. M., 1982. 286 s. 25. Kargalov V.V. Vneshnepoliticheskie faktory razvitiya feodal'noj Rusi //

Feodal'naya Rus' i kochevniki. M., 1967. 266 s. 26. Koloda V.V. Kartografirovanie srednevekovyh gorodishch Dnepro-

Donskogo mezhdurech'ya, kak metod opredeleniya ehtapov slavyano-kochevnicheskih otnoshenij // Drevnosti 2010. Har'kovskij istoriko-arheologicheskij ezhegodnik. Vyp. 9. S. 184-203.

27. Korolyuk V.D. O tak nazyvaemoj «kontaktnoj» zone v YUgo-Vostochnoj i Central'noj Evrope perioda rannego srednevekov'ya // YUgo-Vostochnaya Evropa v Srednie veka. Kishinev, 1972. S. 31-46.

28. Kravchenko E.E. Pamyatniki zolotoordynskogo vremeni v stepyah mezhdu Dneprom i Donom // Stratum. Genuehzskaya Gazariya i Zolotaya Orda. Pod. red. S. G. Bocharova i A.G. Sitdikova. Kazan'-Simferopol'-Kishinev, 2015. S. 453-467.


95

29. Kuzeev R.G. Narody Srednego Povolzh'ya i Yuzhnogo Urala: ethno-graficheskij vzglyad na istoriyu. M., 1992. 247 s.

30. Kyzlasov L.R. Istoriya Tuvy v srednie veka. M., 1969. 214 s. 31. Marks K. Razoblacheniya diplomaticheskoj istorii XVIII veka // Voprosy

istorii. 1989, № 4. S. 3-11. 32. Makarov N.A. Rus' v XIII v.: kul'turnaya situaciya po arheologicheskim

dannym // Rus' v XIII v.: kontinuitet ili razryv tradicij. Tez. dokl. Mezhdunarodnoj konferencii. M., 2000. S. 5-9.

33. Mirgaleev I.M. Istoriya Bol'shoj Ordy: problemy izucheniya // Sredne-vekovye tyurksko-tatarskie gosudarstva. Sbornik statej. Vyp. 2. Kazan', 2010. S. 95-107.

34. Muhamadiev A.G. Zolotaya Orda // Materialy po istorii tatarskogo naroda. Kazan', 1995. 347 s.

35. Muhamadiev A.G. Bulgaro-tatarskaya monetnaya sistema XII-XV vv. Kazan', 1994. S. 136-185.

36. Poluboyarinova M.D. Russkie lyudi v Zolotoj Orde. M., 1978. 133 s. 37. Pletneva S.A. Kochevniki srednevekov'ya: poisk istoricheskih zakono-

mernostej. M., 1982. 187 s. 38. Pletneva S.A. Ocherki hazarskoj arheologii. M., 2000. 375 s. 39. Puteshestvie v vostochnye strany Plano Karpini i Rubruka. M., 1957. 287 s. 40. PSRL. T. II. Ipat'evskaya letopis'. M., 1998. S. 792. 41. Rier YA.G. Agrarnyj mir Vostochnoj i Central'noj Evropy v srednie veka

(po arheologicheskim dannym). Mogilev, 2000. 320 s. 42. Safargaliev M.G. Raspad Zolotoj Ordy. Saransk, 276 s. 43. Suprunenko O.B., Prijmak V.V., Mironenko K.M. Starozhitnosti zoloto-

ordins'kogo chasu Dniprovs'kogo lisostepnogo Livoberezhzhya. Kiiv-Poltava, 2004. 82 s.

44. Sbornik Russkogo imperatorskogo istoricheskogo obshchestva. T. 41. Pamyatniki diplomaticheskih otnoshenij Moskovskogo gosudarstva s aziatskimi narodami: Krymom, Kazan'yu, nogajcami i Turciej, za vremya Velikogo knya-zheniya Ivana III i Vasiliya Ioanovicha. CH. 1. (g. s 1474 po 1505). SPb., 1884. 148 s.

45. Sbornik trudov Orhonskoj ehkspedicii Akademii nauk. Vyp. 3. SPb., 1897. 48 s.

46. Tropin N.A. Eleckaya zemlya v XII-XIII vv. Elec, 1999. 147 s. 47. Tropin N.A. Sel'skie poseleniya XII-XV vekov yuzhnyh territorij

Ryazanskoj zemli. Voronezh, 2004. 264 s. 48. Tropin N.A. Yuzhnye territorii CHernigovo-Ryazanskogo porubezh'ya

v XII-XV v. Avtoref. diss... na soiskanie uchenoj stepeni doktora ist. nauk. M., 2007. 35 s.

49. Trepavlov V.V. Bol'shaya Orda // Zolotaya Orda v mirovoj istorii. Kazan', 2016. S. 742-752.


96

50. Tropin N.A. O vosstanovlenii mongolami Donskogo torgovogo puti v seredine XIII v. // Stratum plus. № 5. Kishinev, 2016. S. 139-140.

51. Fahrutdinov R.G. Arheologicheskie pamyatniki Volzhsko-Kamskoj Bulgarii i ee territoriya. Kazan', 1975. 216 s.

52. Fedorov-Davydov G.A. Obshchestvennyj stroj Zolotoj Ordy. M., 1973. 181 s.

53. Cybin M.V. Drevnerussko-poloveckoe pogranich'e vtoroj poloviny XII – XIV vv. v Podon'e // Arheologiya i istoriya YUgo-Vostoka Drevnej Rusi (materialy nauchnoj konferencii). Voronezh, 1993. S. 121-124.

54. Chernecov A.V. K probleme ocenki istoricheskogo znacheniya mongo-lo-tatarskogo nashestviya kak hronologicheskogo rubezha // Rus' v XIII veke: Drevnosti temnogo vremeni. M., 2003. S. 12-17.

55. Shinakov E.A. «Vostochnye territorii» Drevnej Rusi v konce X – nacha-le XIII vv. (ehtnokul'turnyj aspekt) // Arheologiya slavyanskogo YUgo-Vostoka: materialy k mezhvuzovskoj nauchnoj konferencii. Voronezh, 1991. S. 88-89.

56. Shennikov A.A. CHervlenyj YAr. Issledovanie po istorii i geografii Srednego Podon'ya v XIV-XVI vv. L.: Nauka. 1987. 77 s.

57. Chavannes E., Pelliot P. Traite manicheen retrouve en Chine / JA Ser. XI. Vol. I. 1913. P. 268.

58. Lattimore O. Inner Asian Frontiers of China. 1940; Boston, 1962.; 59. Lattimore O. Studies in Frontier History. Collected Papers 1928-1958.

London, 1962. 60. Ichboldin B. Essays on Tatar History. New Dellii., 1964. P. 39. About the author: Leonid Vorotyntsev – graduate student of historical

faculty of Yelets State University I.A. Bunin (28, Kommunarov Str., Ylets 399770, Russian Federation), e-mail: [email protected]




97

УДК 811.512.1

ХАНЛЫК ЧОРЫ ЧЫГАНАКЛАРЫНДА ТӨРКИ-ТАТАР ИСЕМНӘРЕ

ҺӘМ ГЕОГРАФИК АТАМАЛАР

Нурулла Гариф Татарстан язучылары берлеге

Казан шәһәре, Татарстан Республикасы, Россия Федерациясе [email protected]

ТЮРКО-ТАТАРСКИЕ ИМЕНА И ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ

НАИМЕНОВАНИЯ ПО ИСТОЧНИКАМ ЭПОХИ КАЗАНСКОГО ХАНСТВА

Нурулла Гариф

Союз писателей РТ г. Казань, Республика Татарстан, Российская Федерация

[email protected]

Резюме. Статья посвящена изучению антропонимов различных груп и подгруп тюркских племен на основе русских летописей и сравнение их с именами периода Казанского ханства. Интересными представляются сход-ство и общность корней этих племен, а позже и народов. Нами также изучены древние топонимические корни названия многих сегоднешних городов и населенных пунктов. Для их комплексного изучения необходимо привле-чение и других категорий источников – письменных, фольклорных, этно-графических, топонимических.

Ключевые слова: хунны, кипчаки, печенеги, тюрки-татары, топонимы. Татар халкы күп төрле кабилә-халыклардан тупланып оешкан.

Милләтнең туплану тарихын ачыклаганда бер атама астында берләшкән кабиләләрдә кулланышта булган исем-атамаларны барлау һәм әлеге исем-нәрне үзара һәм бүгенгеләре белән чагыштырып өйрәнү зур әһәмияткә ия. Шул сәбәпле, хезмәтебез татар атамасында берләшкән төрки кабилә-халык-ларның тупланышын исемнәр аша ачыклау омтылышы эшчәнлегенә бәйле язылды.

Татар исемнәренең килеп чыгышына бәйле тикшеренүләр халкыбызның галим-галимәләр тарафыннан үткәрелгән. Алар арасында Гомәр Саттаров, Фирдәвес Гарипова, Гөлшат Галиуллина, Флүрә Мәҗитова, Зифа Әхәтова,




98

Миләүшә Вәлиева, Зилинә Хөснуллина кебек милләттәшләребезне атап, алар тарафыннан язылган күп фәнни хезмәтләрне санап узарга була. Әмма бу өлкәдә эшләнергә, ачыкланырга тиешле мәсьәләләр күп әле.

Чыганакларда чагылыш тапкан исемнәр тупланышыннан күренгәнчә, төрки кабиләләрдәге кеше исемнәре ясалышына күп төрле факторлар йогын-ты ясаган. Аның иң тәүгеләре мәҗүсилек чоры яшәешенә бәйле кушылган. Мәҗүси заманнардан калган төрки-татар исемнәре: Таштимер, Тимер Хуҗа, Бай Тимер, Хушкилде, Асыл Хуҗа, Барбулсын, Тереугыл, Йомышчы, Таҗай, Таңатмыш, Таңчы, Якшылык, Халк(ы)аман, Куаныч, Сөендек, Сөенчек, Көньяхшы, Малтабар,Көнтуган, Көнтүбән, Таңатар...

Кеше исемнәренең хайван атамаларыннан алынуы да мәҗүсилек чоры эзләре буларак кабул ителә: Карлыгач, Ябалак, Арыслан, Көчек, Елгыр-тай, Ала-тай, Лачын, Тургай, Җанбарс, Тутыйкош... Бу исемнәр аларның сыйфатларына (көчле, матур, җитез) бәйле кушылган.

Гади халык исемнәрендә аларның хезмәт эшчәнлеге дә чагылыш таба: Сабанчы, Балыкчы, Урманчы, Пычакчы, Остачы, Уракчы, Тимерясый һ.б. Халыкның яшәештәге рухи теләк-омтылышлары да исемнәрдә яңгыраш тапкан: Акыллы, Айтеләк, Таяныч, Тату, Миһербан, Тәввәкәл, Яхшыкалдым, Игелек,Куандык, Туганҗан, Харап-ура...

Исемнәренең бер өлеше һәр нәрсәнең җаны бар дигән ышануларга бәйле барлыкка килгән. Шул сәбәпле төрки-татар исемнәрендә җан (җанның “кот” - сөенеч, бәхет, шатлык атамасындагы вариантлары да бар) атамасы кушылган исемнәр зур урын биләп тора. Мәсәлән: Җанкуәт, Җанбарс, Җан-гали, Җанбай, Җанай, Җаныкай, Кадерлеҗан, Җанбулды, Җандәрвиш, Җан-сорый, Җанкүрә, Җаншәех, Җансәет, Җаныйбәк, Җанчура, Котлык, Котдус, Сөендек, Бәхеткилде һ.б. исемнәр шундыйлардан.

Исемнәр ясалышында табигатьтәге төсләр чагылышы да зур роль уйнаган. Шул сәбәпле төсләр тамыр кушымтасы буларак та катнаша. Мәсәлән: Ак [6, с. 64] – Ак, Акчура, Акбулат, Акбатыр, Ак-Балта, Ак-Казый, Ак-Солтан, Ак-морза, Ак-сәет, Ак Сәед, Ак-егет, Ак-Кылыч, Ак-Мөхәммәд, Акҗан, Аккол, Ак-дәүләт, Акҗәйләү...; Кара [3, № 698] – Каракман, Кара-хуҗа, Каракүз, Каракөчек, Каракыз, Карамыш, Каранай, Карабаян, Кара-булат, Карачура, Каракөчек...; Сары [ 5, с. 230, 239, 528] – Сары, Сарый, Сары батыр, Сарыкочкар... (Алакүз, Аккүз, Күккүз, Каракүз) һ.б.

Шулай ук исемнәрнең табигый үзгәреш, ел фасылларына бәйлелеге дә еш очрый: (Нишләде, ни эшли) – Капланды, Карачы, Нибулса, Елбулды, Елбулганда,Еляхшы, Яңгырчы, Янгур (Янгура)-Җангыр, Җантуды, Җан-бакты... Төрки-татар атамаларында үзара бердәмлек, туганлыкны бел-гертүче атамалар да еш очрый. Мәсәлән: Оядаш (бер оядан), Бер-кан, Бидәш Имилдәш (Имидәш), Күбәк (Күбәү – бердәм мәгънәсендә), Тиңиш, Ишбулды, Иш-түрә, Иш-тирәк, Ишкәй, Ишем.


99

Төрки-татар исемнәре ясалышында, кушма компонент буларак, “Яр”, “Килде”, Бирде”, “Булды”, “Бакты” кебек тамырлар еш кулланыла: Яр [6, с. 84] – Аллаһ’яр, Ходайяр, Бәхтияр (Бәхетлеяр), Дәүләт’яр, Килдеяр, Хуҗа-мяр, Алдыяр, Әйдияр, Гамлеяр, Дан’яр, Данияр... Килде [9, с. 83-92] – Ураз (Ураза) килде, Дәүләткилде, Килде Казан, Җанкилде, Байкилде, Айкилде, Көнкилде, Таңкилде, Тиңкилде, Кышкилде, Бәхеткилде, Исәнкилде, Тәүге-килде, Аманкилде, Каилдебал(а), Килде-дус... Бирде [10, 72 б.] – Аллаһбирде, Тәңребирде, Ходайбирде, Хәкимбирде, Күәтбирде, Хуҗамбирде, Бәхетбирде, Бирдебәк, Кәримбирде, Колбирде, Теләкбирде, Теләпбирде, Тагын Бирде, Мәмешбирде, Бәкләрбирде... Булды [6, с. 198] – Ишбулды, Барбулды, Җанбулды, Елбулды, Ялбулды, Такбулды... Бакты [11, л. 28, 29, 48 об.] – Җанбакты, Кояшбакты, Байбакты, Ханбакты, Исәнбакты, Уразбакты һ.б.

Татар халкының вакыт агышында төрле дәүләтләр төзегәнлеге, тот-канлыгы кеше исемнәрендә бик еш чагылыш таба: Дәүләтъяр, [5, с. 391, 400] Исән Дәүләтбәхете, Дәүләтбирде, Төзер Дәүләткилде, Дәүләт-Гәрәй, Дәүләт-Солтан, Дәүләт-Хуҗа, Дәүләт Хаҗи, Ак-дәүләт, Дәүләт-нур, Дәүләт-Чура, Дәүләт, Дәү-ил, Дәү-өй...

Исемнәр төзелешендә иерархик титул һәм дини дәрәҗәләр аталышы зур роль уйный: Хан, Солтан, Карачъ-Карачы, Бай-бәй-бәк, Морза-Мирза, Углан, Чура, Сәет, Шәех [2, 163 б.], Хаҗи, Хуҗа, Хафиз, Мәүлә, Мулла һ.б. Алар кушма тамырлы кеше исемнәрендә беренче һәм икенче компонент буларак та, яисә үзара катнашудан да барлыкка килә: Сәет-бәк, Бай-морза, Морза-хан, Бикчура; Бай [6. с. 219]– Байбулат, Баймөхәммәд, Байдәүләт, Байсуфый, Байтирәк, Баем, Байбер, Байбичә, Байдар, Байгатаулла, Баймак, Байбәк, Байхуҗа, БайчураИделбай; Кол [7, с. 175, 176] – Колгали, Колчура, Колсәет, Колмөхәммәд, Колшәриф, Колсарый, Колдәрвиш, Аккол, Тәңрекол, Колбирде, Җанкол, Ходайкол, Байкол, Кол Булмас; Чура [1, 74-75 бб.] – Акчура, Исәнчура, Җыенчура, Тиңчура, Чуракай, Бичура, Өнсәчура, Шаһ-чура, Чурагазый, Җанчура, Бикчура, Ябчура, Дәүләтчура; Хуҗа [1, табл. 11, 12] – Ак Хуҗа, Әхмәт Хуҗа, Аманхуҗа, Имамхуҗа, Байхуҗа, Сабыр Хуҗа, Хуҗаҗан, Хуҗашәех, Төбәкхуҗа, Күбәкхуҗа, Дәүләтхуҗа, Асылхуҗа, Хуҗа-гали, Бахты (Бәхетле) Хуҗа һ.б.

Төрки-татар атамаларында “Гәрәй” [8,с. 154, 157, 158...] кушымтасы кергән исемнәр еш очрый. Бу бигрәк тә югары катлам кешеләренә (хан, солтаннарга) нисбәтле чагылыш таба: Мөхәммәдгәрәй, Баһадиргәрәй, Хаҗи-гәрәй, Үтәмеш Гәрәй һ.б. Әлеге атама сирәк кенә булса да гади кеше исемнәрендә дә чагылыш таба.

Төрки-татарлар арасында ислам дине таралышы исемнәрнең чыгы-шына тәэсир иткән. Исемнәрдә ислам диненә бәйле ай атамалары (Рәҗәб, Шәгъбан, Рамазан...), Аллаһыга, (Аллаһкүәт, Аллаһкол, Аллаһяр, Аллаһбирде, Аллагашөкер), аның аша Пәйгамбәрләргә (Йосыф, Якуб, Гайсә, Мөхәммәд)


100

буйсыну, сыгыну, зурлау омтылыш ала. Ходайбирде, Тәңребирде,Тәңреколы кебек алмаш атамалар ясалышы да дәвам итә.

Язма чыганакларда төрки-татар хатын-кызларының исемнәре сирәгрәк искә алына. Әмма булганнарыда аларның гаҗәеп рәвештә әһаңле, матур яңгырашлы, мәгънәле булулары белән әсир итә. Хатын-кыз исемнәре: Байбиче – Байбичә [6. с. 178]; Горшадна – Гәүһәршад – “Казанская царевна”, [4, с. 57, 58, 100, 105, 142]; Алтынчачь – Алтынчәч [5, с. 333]. Чыганакларны күрсәтмичә генә әлеге исемлекне дәвам итәбез: Җанәкә, Яртуган, Гөл-Бостан (Хатын), Бикәч, Биби Зәгыйфә, Тәвәкәл, Дәүләт-Солтан, Татлы-би, Гөлбаһар, Күрекле-бикә, Ширин бикә, Сөен-бикә, Ак-бикәч, Бах-шанда бикәч, Мөхсинә бикә, Малһурух, Мәрүана, Җанаш, Буҗуныл, Нази Мөлек хатун, Ай-кыз бикәч, Гөләби Йөз-бикә, Гәүһәр бикә, Көләчхан, Нәүрүз-Солтан, Нурсолтан, Рәҗәб-Солтан, Фатыйма Солтан, Биби (Аднаби) Ай-бикәч, Каракыз, Ханзадә,Толымбикә...

Чыганакларда яңгыраш тапкан төрки-татар исемнәренең зур өлешен кушаматлар тәшкил итә. Татар исемнәре бер яктан кушамат буларак кыска-рып үзгәреш кичерсә, икенче яктан әлеге кушаматлар гарәп һәм урыс теленең яңгыраш, үзенчәлекләренә бәйле бозылган.

Кушаматлар: Мамай (Мәмеш, Мәмәд, Махмед) – Мөхәммәд, Камай – Камалетдин, Колай – Коләхмәт, Малей – Мәли (Малик) Шемай, Шамса – Шәмәй – Шәмси, (Шәмсетдин) һ.б. Бу уңайдан бер мисал. Татарча тулы исеме Баһаветдин, кушамат буларак: Баһау, Багыш, Баһдан буларак аталган. Урысча язылышта: тулы исем Боговитинович (Боговитиновъ), кушамат буларак: Богушъ, Бугушъ, Боуш, Богодан, Богдан дип йөртелгән.

Чыганакларда, кеше исеме буларак, аларга бирелгән кушаматлар да очрый: Кылый Гали, Тупас, Чуан Төмән, Йомык, Алабаш, Елый Бирде, Кара-җан, Аксак Тимер, Тәбәнәк, Аңнамас, Артык. Мәсәлән, Мамайның (Олы Урда ханы) икенче исеме буларак язмаларда “Тетякъ” (Титәк, Тинтәк) ата-масы күрсәтелә.

Тарихи чыганакларда географик атамалар: шәһәр, авыл, кыр-дала, елга, урман, тау-калкулы һ.б.) искә алынган. Төрки атамаларны урысча язы-лышында ә-а-е; г-к-х; , җ-е-з; я-җ; җ-з; з-с; аг-г-к; ас-с; о-а-у-ү, (мәсәлән: Алабуга-Елабуга, Урда-Орда, Олыс-Улус, Утар-Отар, Елантауы-Зилантова) һ.б. хәрефләр үзара алышып, яисә югалып атамаларның дөрес әйтелеше һәм мәгънәсе югала (Карасу елгасы – Корсунь, Тын елгасы – Дон, Ерык утравы – Ирихов остров, Гилдеево – Җанкилде, Шеланга – Чыршылы елга, Зөя – Свияга, Тәмте – Теньки, Җиде күл – Едигол (Семиозерка)...

Төрки-татар атамалары елъязмаларда урысчага тәрҗемә хәлендә дә бирелә: Хан болыны – Царский луг, Хан капкасы – Царевы (Царския) ворота, Ханавыл – Царицыно, Царёв луг – Хан болыны, Царёво озеро – Хан күле, Царёвы тавруи – Хан кыры Биектау – Высокая Гора, Кунак (Сәүдә) утравы – Гостиный островъ, Чуртан күле – Щучье озеро, Мунча (Исле, Черек, Кара)


101

күле – Банное (Поганое, Гнилое, Черное) озеро һ.б. Шул сәбәпле без әлеге исем атамаларның борынгы атамасын тәрҗемәи хәлдә кабул итәбез.

Югарыда билгеләп узганча, чыганакларда торак урыннары – шәһәр, авыл, ям һәм башка төр урыннар да искә алына. Авыл атамаларының күп-челек өлеше кеше исеменә барып тоташа: Карамыш, Тугаш, Дәвеш, Чураш, Апас, Балтач, Чытыш, Шәмәрдән, Килдеураз, Чыпчык, Шәле, Ишим, Тулыш, Уразбакты, Урак, Алабуга, Кырлай, Сасмак, Чур-ил... Аларның бер өлеше кыскарып, төрләнеп, урыс графикасына “кысылып”, танымаслык хәлгә дә килгән. Мисал буларак урыс атамасына яраклаштырылган Самосырово – Шәмәсер, Гилдеева – Җанкилде, Аметьево – Әхмәт (Казан шәһәре биләмәсе), Янбат – Җанбулат (Саба районы) һ.б. авылларны күрсәтергә була. Мәсәлән, Казан кремленең Казан суы буенда урнашкан бер манарасының атамасы Елга буеннан – “Елбугины”га, икенчесе, Су буеннан – “Сбойливые”га әйләнгән.

Тарихи язмалар буенча ханнар, бәк-мирзалар һәм башка идарәчеләрнең исем-шәрифләренә бәйле авыл-утарлары атамалары да сакланып калган: Мәхмүтәк, Шаһгали, Ядегәр, Кошчак, Карамыш авыллары, Көрәеш (Көрәеш мирза), Әхмәт, Кадыш, бистәләре һ.б.

Авыллар атамасы башка төр очракларга бәйле дә кушылган. Мәсәлән, һөнәрчелеккә бәйле: Балыкчы, Уракчы, Балтачы, Бакырчы, Остачы. Кабилә атамасы буларак: Сабакүл, Тәмте, Чаллы, Бөрсет, Сон, Аты. Әхәмиятле вакыйгага бәйле: Яңа Сала, Бүләк (Билек?), Җиләкле алан. Елга атамасына бәйле: Бәтке,Гамбәрчәк, Ыргыз, Каеп һ.б.

Тарихи чыганакларда искә алынган төрки-татар атамаларның зур өле-ше бүгенге чорда урыс атамаларына алыштырылган. Мәсәлән: Аккирмән – Белгород-Днестровский, Карасу – Елецъ, Саркыл – Белая Вежа, Җаек – Урал, Богородское – Сәфәргали, Каратун – Красновидова һ.б.

Безнең тарафтан Казан ханлыгы чорына бәйле тарихи документлар һәм шул чорларга мөнәсәбәтле урыс елъязмаларында чагылыш тапкан кеше исемнәренә генә игътибар бирелде. Киләчәктә Татарстан Фәннәр академия-сенең Г.Ибраһимов исемендәге Тел, әдәбият һәм сәнгать институты һәм Ш. Мәрҗани исемендәге Тарих институты хезмәткәрләре тарафыннан, бо-рынгы чорларга нисбәтле барлык тарихи чыганаклар да барланып, төрки-татар исемнәре тулаем туплансын иде. Шул очракта татар халкының этник тарихына бәйле тагын да нигезлерәк дәлилләнгән фәнни хезмәтләр дөнья күрер дигән фикердә калабыз.


1. Юсупов Г.В. Введение в булгаро-татарскую эпиграфику. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. 165 с., 77 табл., 11 текстов.

2. Али Рахим. Татарские эпиграфические памятники XVI века // ТОИТ, Казань, Т. I, 1930. С. 145–175.


102

3. Археологическая карта Татарской АССР. Предкамье / Отв. ред. А.Х. Халиков. – М.: Наука, 1981. 282 с.

4. ПСРЛ. Т. XX. Ч. 1. Львовская летопись. – СПб., 1910. 542 с. 5. ПСРЛ. Т. XIII. Патриаршая или Никоновская летопись (Царственная

книга). 2 пол. – СПб., 1906. С. 303-533. 8л. илюстр.; ПСРЛ. Т.XIV. Ч. 1. Повесть о честном житии. СПб., 1918. 285 с.

6. ПСРЛ. Т. XX. Ч. 2. Львовская летопись. СПб., 1914. 270 с. 7. ПСРЛ. Т. XIII. Патриаршая или Никоновская летопись. 1 пол. СПб.,

1904. 303 с. 8. ПСРЛ. Т.XII. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или

Никоновской летописью. СПб., 1901. 266 с. 9. Шерифи Х. Зафернаме-и вилайет-и Казан / Предисловие и перевод с

турецкого проф. Ф.Хакимзянова // Эхо веков–Гасырлар авазы. Казань, 1995. № 1. С. 83–92;

10. Алишев С.Х. Казан ханлыгы чорындагы татарча чыганаклар / Мөхәррире Әмирханов Р.Г. Казань: Институт истории АН РТ, 2002. 72 б.

11. Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1551–1561 гг. Публикация текста / Сост. Д.А.Мустафина, В.В.Трепавлов. Казань: Татар кн. изд-во, 2006. 391 с. (IV (1551), V (1557–1561) книги).

Сведения об авторе: Гариф Нурулла Гиматдинович, кандидат исто-

рических наук, член союза писателей Республики Татарстан, e-mail: [email protected]



TURKIC-TATAR NAMES AND GEOGRAPHICAL NAMES ACCORDING TO THE SOURCES

OF THE KAZAN KHANATE EPOCH

Nurulla Garif Writers Union of the Republic of Tatarstan

Kazan, Republic of Tatarstan, Russian Federation [email protected]

Abstract. The article is devoted to the study of anthroponyms of different

groups and subgroups of Turkic tribes based on Russian Chronicles and their comparison with the names of the period of the Kazan khanate. The similarity and commonality of the roots of these tribes, and later peoples, are interesting. We have

http://sp.novosibirsk.ru/projects/openbibl/repository/changes/%D0%9F%D0%A1%D0%A0%D0%9B/%D0%9F%D0%A1%D0%A0%D0%9B.%20%D0%A2.12.%20%D0%9B%D0%95%D0%A2%D0%9E%D0%9F%D0%98%D0%A1%D0%9D%D0%AB%D0%99%20%D0%A1%D0%91%D0%9E%D0%A0%D0%9D%D0%98%D0%9A,%20%D0%98%D0%9C%D0%95%D0%9D%D0%A3%D0%95%D0%9C%D0%AB%D0%99%20%D0%9F%D0%90%D0%A2%D0%A0%D0%98%D0%90%D0%A0%D0%A8%D0%95%D0%99%20%D0%98%D0%9B%D0%98%20%D0%9D%D0%98%D0%9A%D0%9E%D0%9D%D0%9E%D0%92%D0%A1%D0%9A%D0%9E%D0%99%20%D0%9B%D0%95%D0%A2%D0%9E%D0%9F%D0%98%D0%A1%D0%AC%D0%AE.pdf

http://sp.novosibirsk.ru/projects/openbibl/repository/changes/%D0%9F%D0%A1%D0%A0%D0%9B/%D0%9F%D0%A1%D0%A0%D0%9B.%20%D0%A2.12.%20%D0%9B%D0%95%D0%A2%D0%9E%D0%9F%D0%98%D0%A1%D0%9D%D0%AB%D0%99%20%D0%A1%D0%91%D0%9E%D0%A0%D0%9D%D0%98%D0%9A,%20%D0%98%D0%9C%D0%95%D0%9D%D0%A3%D0%95%D0%9C%D0%AB%D0%99%20%D0%9F%D0%90%D0%A2%D0%A0%D0%98%D0%90%D0%A0%D0%A8%D0%95%D0%99%20%D0%98%D0%9B%D0%98%20%D0%9D%D0%98%D0%9A%D0%9E%D0%9D%D0%9E%D0%92%D0%A1%D0%9A%D0%9E%D0%99%20%D0%9B%D0%95%D0%A2%D0%9E%D0%9F%D0%98%D0%A1%D0%AC%D0%AE.pdf




103

also studied the ancient toponymic roots of the names of many cities and settlements today. Their comprehensive study requires the use of other source categories – writing, folklore, Ethnography, toponymy.

Keywords: Huns, Kipchaks, Pechenegs, Turkic-Tatars, place names.

References

1. Yusupov G.V. Vvedenie v bulgaro-tatarskuyu ehpigrafiku. M.-L.: Izd-vo AN SSSR, 1960. 165 s., 77 tabl., 11 tekstov.

2. Ali Rahim. Tatarskie ehpigraficheskie pamyatniki XVI veka // TOIT, Kazan', T. I, 1930. S. 145–175.

3. Arheologicheskaya karta Tatarskoj ASSR. Predkam'e / Otv. red. A.H. Halikov. – M.: Nauka, 1981. 282 s.

4. PSRL. T. XX. CH. 1. L'vovskaya letopis'. – SPb., 1910. 542 s. 5. PSRL. T. XIII. Patriarshaya ili Nikonovskaya letopis' (Carstvennaya kniga).

2 pol. – SPb., 1906. S. 303-533. 8l. ilyustr.; PSRL. T.XIV. CH. 1. Povest' o chestnom zhitii. SPb., 1918. 285 s.

6. PSRL. T. XX. CH. 2. L'vovskaya letopis'. SPb., 1914. 270 s. 7. PSRL. T. XIII. Patriarshaya ili Nikonovskaya letopis'. 1 pol. SPb.,

1904. 303 s. 8. PSRL. T.XII. Letopisnyj sbornik, imenuemyj Patriarshej ili Nikonovskoj

letopis'yu. SPb., 1901. 266 s. 9. Sherifi H. Zafer name-i vilajet-i Kazan / Predislovie i perevod s tureckogo

prof. F. Hakimzyanova // EHkho vekov–Gasyrlar avazy. Kazan', 1995. № 1. S. 83–92;

10. Alishev S.H. Kazan hanlygy choryndagy tatarcha chyganaklar / Mөhәrrire Әmirhanov R.G. Kazan': Institut istorii AN RT, 2002. 72 b.

11. Posol'skie knigi po svyazyam Rossii s Nogajskoj Ordoj. 1551–1561 gg. Publikaciya teksta / Sost. D.A.Mustafina, V.V.Trepavlov. Kazan': Tatar kn. izd-vo, 2006. 391 s. (IV (1551), V (1557–1561) knigi).

About the author: Nurulla Garif, Cand. Sci. (History), member of the Union

of Writers of the Republic of Tatarstan, e-mail: [email protected]

Received May 03, 2018. Accepted for publication June 07, 2018.


104

УДК 930

В.Д. ДИМИТРИЕВ О ЧУВАШАХ ПЕРИОДА КАЗАНСКОГО ХАНСТВА

Б.Л. Хамидуллин

Центр изучения татарской диаспоры Института татарской энциклопедии и регионоведения АН РТ

г. Казань, Республика Татарстан, Российская Федерация [email protected].

Резюме. Василий Димитриевич Димитриев (1924–2013) – выдающийся

ученый, классик чувашской исторической науки, и знаковая фигура не только для нее, но и для всей историографии Поволжья. В своих трудах В.Д. Димит-риев предпринял попытку изложения масштабной панорамы этногенеза и истории чувашского народа с древнейших времен до середины XIX в. Большое место в этой панораме занимает период Казанского ханства. Если в советский период проблематика Казанского ханства рассматривалась иссле-дователем в основном в рамках истории присоединения Чувашии к России, то на рубеже XX–XXI вв. он начал работать над самостоятельным иссле-дованием «Чувашский народ в составе Казанского ханства» и опубликовал ряд статей в его рамках. Вопросы истории Казанского ханства в разной степени затрагиваются во многих работах этого ученого, некоторые из кото-рых можно считать основными для нашей темы. Спецификой масштабного научного наследия Василия Димитриевича Димитриева является то, что все его работы, хоть и посвященные разным историческим периодам и проб-лемам, тесно переплетаются между собой, объединены общими концеп-туальными идеями. В разных трудах ученый последовательно доносит до читателя единую цепочку событий и процессов и причинно-следственных связей между ними. Казанскому государству отведено в этих построениях значительное место, и оригинальные взгляды и идеи В.Д. Димитриева по истории ханства представляют огромный интерес, вне зависимости от нашего отношения к концепции истории народов Поволжья в творческом наследии этого самобытного выдающегося ученого.

Ключевые слова: Василий Димитриевич Димитриев, Казанское ханство,

чуваши, татары, источники, историография, этногенез, этническая история. Василий Димитриевич Димитриев (1924–2013) – выдающийся ученый,

классик чувашской исторической науки, и знаковая фигура не только для нее, но и для всей историографии Поволжья. В своих трудах исследователь



105

предпринял попытку изложения масштабной панорамы этногенеза и истории чувашского народа с древнейших времен до середины XIX в. Большое место в этой панораме занимает период Казанского ханства.

Вопросы истории Казанского ханства [21] в разной степени затраги-ваются во многих работах этого ученого, некоторые из которых можно счи-тать основными для нашей темы. Как профессиональный историк В.Д. Ди-митриев большое внимание уделял работе с источниками. Так, он выявил, осуществил археографическую комментированную публикацию и ввел в научный оборот 3 хозяйственных акта, восходящих к первой половине XVI в. [3]. В условиях дефицита любых письменных источников по истории Казан-ского ханства [20] указанные публикации представляют значительную цен-ность. В связи с этим дефицитом в дальнейшем В.Д. Димитриев обращается и к такому виду исторических источников, как устное народное творчество [17; 15; 16]. На базе синтеза этих и других видов источников (письменных, археологических, эпиграфических, лингвистических, антропологических и пр.) история Казанского ханства затрагивается В.Д. Димитриевым в статьях «Добровольное вхождение Чувашии в состав Русского государства» [2], «О последних этапах этногенеза чувашей» [9] (об историографии и источ-никах по проблеме), разделе «Добровольное вхождение Чувашии в состав Русского государства» монографии «Чувашия в эпоху феодализма» [13]. В постсоветский период вопросы Казанского ханства затрагивались В.Д. Ди-митриевым в книгах «Мирное присоединение Чувашии к Российскому госу-дарству» [7] и «Чуваши: этническая история и традиционная культура» [19], работах по истории г. Чебоксары [12]. Если ранее проблематика Казанского ханства рассматривалась исследователем в основном в рамках истории присоединения Чувашии к России, то на рубеже XX–XXI вв. он начал ра-ботать над самостоятельным исследованием «Чувашский народ в составе Казанского ханства» и опубликовал ряд статей в его рамках [5; 8; 1]. Перу В.Д. Димитриева принадлежит также большой блок посвященных Казан-скому ханству статей многотомной «Чувашской энциклопедии» [22]. К теме он возвращается в 2010-е гг., но, к большому сожалению, не успевает завер-шить ее разработку. В изданной после его смерти книге содержится только лишь обзор историографии и источников по Казанскому ханству и история этногенеза чувашей [18].

Рассмотрим наиболее типичные и своеобразные взгляды В.Д. Димит-риева на историю Казанского ханства и историю чувашей в составе Казан-ского государства. Чебоксарский историк являлся последовательным привер-женцем теории Н.И. Ашмарина о болгаро-чувашской языковой и этнической преемственности, которая чувашский язык относит к древнетюркским язы-кам болгарской группы (татарский – к кыпчакской), а современных чувашей считает единственными прямыми потомками волжских булгар [18, с. 26]. На ее основе В.Д. Димитриев развивает свое представление о 4-х этапах


106

этногенеза чувашей: центрально-азиатском (с древности до III в. н.э.), северокавказско-северопричерноморском (IV–VIII вв.), волжско-камском (кон. VII – 60–е гг. XIII в.) и казанском (сер. XIV – сер. XVI вв.). На 3-м этапе при переселении болгар и сувар (суваз) в VII–VIII вв. в Волго-Камье обра-зуется болгаро-суварский союз племен, включавший также местные финно-угорские племена: венгров, марийцев, удмуртов, часть мордвы. В конце VIII в. на этой основе возникает государство Волжская Булгария. В IX в. его фео-дальная элита, горожане и часть сельского населения принимают ислам. Путем объединения болгаро-сувазских племен и ассимиляции ими части финно-угров формируется болгаро-чувашская народность, которая в XII – начале XIII в. проживала на территории современных Самарской, Ульянов-ской, восточной части Пензенской областей, закамской и юго-западной частей Татарстана и юго-восточной части Республики Чувашия. От этнонима «суваз», с учетом арабской графики того времени произносившегося как «сюазь», происходит этноним «чуваш».

«Величайшей трагедией» [10] и «наиболее тяжелым бедствием» [13, с. 21] в истории чувашского народа ученый считает разгром Волжской Булга-рии войсками Бату в 1236 г., разорившими города и села, истребившими и пленившими большое число населения. Часть «болгаро-чувашей» бежала в северные лесные районы: бассейн р. Меши, Приказанье и в среднее Прици-вилье Волжского правобережья. Здесь, по мнению В.Д.Димитриева, на месте существовавшего булгарского поселения беженцами из г. Сувар был обра-зован г. Веда-Суар (Средний Сувар) – будущий г. Чебоксары.

По мнению ученого, территория Булгарии в виде тумена вошла в состав образовавшейся в 1243 г. Золотой Орды, являвшейся «преимуще-ственно кочевой империей» [10]. Тумен, однако, возглавлялся булгарскими князьями. В Орде был установлен «деспотический режим» [13, с. 21]. Местное булгарское и финское население подвергалось политико-экономиче-скому гнету. Булгарские князья, туруны и тарханы использовались для сбора ясака в золотоордынскую казну также с марийцев, удмуртов и восточной мордвы. При этом, во второй половине XIII – первой половине XIV вв. многие разрушенные булгарские города и селения были восстановлены, а г. Болгар служил летней резиденцией ханов Золотой Орды, Булгарская зем-ля стала ее житницей.

По мнению В.Д. Димитриева, монголы уже к концу XIII в. раствори-лись среди кыпчаков. Татары же появились в Восточной Европе вместе с монголами и в Золотой Орде слились с родственными по языку и культуре кыпчаками, образовав в XIV – начале XV в. единую татарскую народность, «без всякого участия болгар в этом процессе» [18, с. 25]. В начале XIV в. кыпчаки стали именоваться «татарами», государственным языком в Орде стал кыпчакский (татарский), государственной религией – ислам. Татаро-кыпчаки занимали важнейшие государственные должности, из них состояли


107

размещенные в Булгарии военные гарнизоны. Оседлого кыпчако-татарского населения здесь практически еще не было и оно не оказало влияния на «болгаро-чувашей» [18, с. 121].

Начало последнего («казанского») этапа этногенеза чувашей В.Д. Ди-митриев связывает с распадом Золотой Орды. Им была выдвинута концеп-ция полного опустошения Булгарской земли в конце XIV – начале XV вв. [7]. В 1370 г. булгарский князь Хасан (по чувашским преданиям – чувашский князь Хусан) отделил Булгарскую землю от Золотой Орды, основал г. Казань. Во второй половине XIV – начале XV в. среди ханов и эмиров Орды на-чинаются распри, они совершают разорительные походы на свои же земли. Ими, а также войсками Тамерлана и кочевым Мангытским (Ногайским) юртом Идегея были окончательно уничтожены ок. 30 городов и 2000 селений булгарской земли. Элита, городское население почти полностью исчезли. Согласно В.Д. Димитриеву, произошла «этническая трагедия» [18, с. 11], «величайший катаклизм – полное опустошение Болгарской земли, сопро-вождавшийся геноцидом» [18, с. 148], в результате которого выжило не более 1/5 части «болгаро-чувашей». Территория Булгарской земли приходит в за-пустенье, превращается в «дикое поле», где стали кочевать мангыты (ногай-цы). Оставшиеся в живых «болгаро-чуваши», оставив обжитые места, бежали на северо-запад – в Приказанье, Заказанье, в среду редкого горно-марийского населения на территории центральных и северных районов нынешней Чувашии, а ее (Чувашии) юг и юго-восток обезлюдели. «Болгаро-чувашам», обитавшим ранее в лесостепи, оказавшись в лесной зоне, пришлось адап-тироваться к жизни в более суровых природных условиях. В ходе этих собы-тий и позже те чуваши, что исповедовали ислам, возвращаются к язычеству; в результате народная религия чувашей стала представлять собой «языческо-исламский синкретизм» [19, с. 18].

При распаде Золотой Орды с начала XV в. «татары-кочевники» начи-нают оседать на болгаро-чувашских, марийских и удмуртских землях на левобережье и в устье Свияги, на правобережье Волги, севернее Камы.

Приход в регион 40–50-тысячного татарского войска [10] бывшего золотоордынского хана Улу-Мухаммада привел к образованию им и его сыном Махмутеком в 1438–1445 гг. «на развалинах Золотой Орды» [15, с. 34] Казанского ханства. Резко усилился приток на службу в ханство кыпчакско-татарских феодалов и воинов «из Астрахани, Азова, Саркела, Крыма и других мест» [19, с. 25]. Все «немногочисленные» [10], по определению В.Д. Димит-риева, татары в ханстве составили господствующий служилый класс; ясачных татар не было в принципе. «Кыпчакско-татарское» население начинает доми-нировать в политическом и культурно-языковом отношениях. Под властью хана оказались чуваши, марийцы, южные удмурты, часть мордвы и башкир. «Болгаро-чувашские» феодалы, купцы и ремесленники, в первую очередь те, кто принимал ислам, переходили на господствующий в государстве кыпчако-


108

татарский язык общения. Также ислам насаждался и насильственно [19, с. 24], а новопринявшие ислам отатаривались. Происходит ассимиляция «болгаро-чувашей» Заказанья, часть которых переселяется на северо-восток современной Чувашии, а также некоторой части марийцев и удмуртов. В результате значительная часть левобережных «болгаро-чувашей» была отатарена, и в ходе скрещивания местного «болгаро-чувашского» (суваз-ского) и части финно-угорского (марийского) населения с кыпчаками (тата-рами) в XV в. сформировалась этногруппа казанских татар. Параллельно, в XIII–XV вв. в ходе частичной ассимиляции болгаро-чувашами финно-угров, главным образом марийцев, завершилась трансформация болгарской (древнечувашской) народности в современную чувашскую народность. Поэтому казанские татары и чуваши – «братские народы» и, одновременно, «этнически связаны и с марийцами» [15, с. 34].

Общее число жителей Казанского ханства В.Д.Димитриев оценивает в 450 тыс. чел., из них татар 20% [18, с. 42], считая наиболее многочисленным народом чувашей – около 200 тыс. чел. [6; 13, с. 28]. По мнению историка, в Казанском ханстве на Левобережье восточнее Казани существовала Чуваш-ская даруга [14; 13, с. 28], позднее получившая наименование «Зюрейская». Василий Димитриевич полагает, что в русских и других письменных источ-никах северных чувашей в эпоху Казанского ханства и позже именовали, вместе с марийцами, либо «черемисами» (преимущественно «горными чере-мисами»), либо «горными людьми», южных – «черемисскими татарами». С 1521 г. начинает встречаться и этноним «чуваш» [13, с. 24].

Сложившийся в Казанском и других татарских ханствах общественный и государственный строй В.Д.Димитриев характеризует как «военно-фео-дальный», относящийся к «восточно-деспотическому типу» и восходящий к строю Золотой Орды [13, с. 25]. «Военно-феодальным» строем ханства определялась и общественная жизнь самих чувашей. Из их числа было не-большое количество окружных князей – емпу, стоявших во главе групп се-лений, связанных былой родо-племенной общностью, а также сотные (серпу) и десятные (вунпу) «князьки». Они участвовали в управлении чувашскими ясачными общинами, возглавляли соответствующие отряды ополчения ясач-ных чувашей в татарских походах. Из чувашей были и тарханы – земле-владельцы с определенным правовым иммунитетом, казаки – мелкие слу-жилые люди, вместо ясачных повинностей несшие военную службу. Чуваш-ские феодалы ханства находились в самом низу феодальной иерархии, подчинялись и служили казанским ханам и татарским феодалам. Им за военную службу и феодально-административные обязанности поступала не-которая часть податей. Мелкофеодальная верхушка, «находясь в унизи-тельно-подчиненном положении, вынужденно отатарилась, ибо только при условии перехода в мусульманство она могла рассчитывать на получение титулов мурзы и тархан» [19, с. 24]. Некоторые из ее представителей


109

отличались особой суровостью к соплеменникам, обращались с ними «не лучше казанских феодалов» [17, с. 102]. Большинство чувашских феодалов, по-видимому, поддерживало хана и татарских феодалов, но и они испы-тывали национальное неравенство при получении феодальной ренты и де-леже военной добычи.

В.Д.Димитриев описывает Чувашию XV – первой половины XVI в. как район развитого земледелия с обширными пашнями и сенокосами. В юго-восточной, заброшенной, части Чувашии поселений почти не было, чуваш-ские крестьяне обрабатывали земли этого края наездом. В основном возде-лывали рожь, овес, полбу и др., разводили лошадей, коров, овец. Уже пре-обладала паровая система земледелия, хотя чуваши продолжали применять и переложную, и подсечную системы. Орудием пахоты служил тяжелый деревянный плуг-агабусь с железным лемехом и резцом. Немаловажную роль играли охота, бортничество, рыболовство. Хорошо знали чуваши судоход-ство и многие ремесла, включая кузнечное и серебряное дело. Hа территории Чувашии имелся лишь один город – Веда-Суар.

В пользовании общин ясачных крестьян из нетатарских народов на-ходились государственные земли. Ясачные чуваши, как и ясачные марийцы и удмурты, были обложены тяжелыми рентой-налогом (ясаком) и другими податями и повинностями. Большинство ясачных чувашей несли феодальные повинности в пользу хана. В более тяжелом положении находились селения, отданные на ясакодержание (сойюргал) представителям татарской элиты. Хану или татарским феодалам ясачные чуваши платили до 20 видов на-туральных и денежных податей и пошлин. Крестьяне несли тяжелые по-винности: ямскую, постойную, по постройке и ремонту городских стен, укреплений, дорог и мостов. Кроме того феодалы и чиновники, нарушая установленный порядок, собирали в свою пользу сверхокладные поборы, совершая, под предлогом сбора ханских податей, военизированные экспе-диции. В Чувашии находилась ханско-феодальная администрация: военная, фискальная, судебно-полицейская. К прежним золотоордынским городкам-крепостям в казанский период добавилось много других укрепленных пунктов-острогов, где стояли ханские наместники с военными отрядами. Были сторожевые и наблюдательные пункты, а также укрепленные места проживания татарских феодалов. Но поскольку казанские феодалы в основ-ном жили в Казани, влияние татарского языка, ислама на Горной стороне ханства было слабым и охватывало лишь чувашскую верхушку [19, с. 24].

Тягостным бременем для чувашских крестьян считает В.Д. Димитриев службу в ханском войске, куда они призывались во время постоянных войн. Как «наследник и продолжатель традиций Золотой Орды» [13, с. 25], Казанское ханство вело по отношению к Русскому государству и другим соседям достаточно агрессивную внешнюю политику, войны были для него одним из важных источников доходов. Оно до 1480–х гг. получало дань от


110

Москвы. Враждебность Казани против Руси усилилась во второй четверти XVI в., когда государством стали править ханы из крымской династии Гиреев (Димитриев приводит в качестве доказательства письма Сафа-Гирея поль-скому королю Сигизмунду [11]). При них перед падением Казани в ханстве находилось около 100 тыс. русских полоняников.

До начала 1540-х гг. чувашские ополченцы (наряду с черемисами счи-тавшиеся лучшими стрелками в армии ханства) участвовали в боях против русских войск, подчиняясь казанским военачальникам и своим сотникам, тарханам и мурзам, но обычно русские полки, направляясь на Казань, не встречали в Чувашии никакого сопротивления и противодействия со стороны местного населения.

Сражения между казанскими и московскими войсками часто происхо-дили на землях чувашей (в 1467–1469, 1487, 1506, 1508, 1523, 1524, 1530 гг.), нанося им большой ущерб. Через их земли совершались разорительные по-ходы русских (33 раза) и казанских (31 раз) войск. Также при «попусти-тельстве» [13, с. 28] казанских властей, систематические набеги на поселе-ния южной половины Чувашии совершали ногайские феодалы, угонявшие скот и уводившие людей для продажи в рабство.

В.Д. Димитриев пишет, что тяжелое положение чувашских, марийских, мордовских и удмуртских крестьян усугублялось вследствие национального гнета; эти народы были совершенно бесправны, подвергались тяжелому угнетению, грабежам, оскорблениям и унижениям со стороны ханской адми-нистрации, татарских и чувашских феодалов. Как следствие, в ханстве происходила «острейшая» социально-классовая и национально-освободи-тельная борьба [17, с. 104]. Из-за обременительных повинностей податное население регулярно выступало против феодалов и ханской администрации. Попытки неповиновения жестко подавлялись. Десятки сообщений об этих столкновениях в разных районах Чувашии сохранились в исторических преданиях [17]. Положение усугубилось во второй четверти XVI в., когда на казанском престоле закрепились крымские ханы.

Стремление чувашей и других народов Горной стороны войти в состав Русского государства соответствовало восточной политике Москвы, которая сначала ставила своей целью протекторат над Казанью, а в середине 40-х гг. XVI в. перешла к «присоединению» территории ханства – как для избавления от опасного соседа, так и для овладения новыми плодородными землями и р. Волгой – главной судоходной дорогой на Восток. Ясачные люди поддер-живали русский протекторат над Казанью, поскольку тогда прекращались призывы в ханскую армию и давалось облегчение в платеже ясака. Сторон-никами Москвы становились и некоторые чувашские феодалы…

В.Д. Димитриев высказал предположение, что в 1546–1551 гг. Чувашия, по существу, не подчинялась Казани, но не входила еще и в состав Русского государства [7]. По его оценке, в 1551 г., когда в устье Свияги был построен


111

русский г. Свияжск, «в юридическом отношении классически безупречно (это – единственный случай в истории России) было проведено мирное присоединение народов Горной стороны к России» [10].

Таким образом, по информации В.Д.Димитриева добровольное вхож-дение чувашского народа в состав России состоялось летом 1551 г., в результате сочетания борьбы чувашей против «военно-феодального гнета» казанских ханов и феодалов с борьбой Русского государства за «присо-единение» Казанского ханства.

Вхождение чувашей в состав единого Российского государства оцени-вается В.Д. Димитриевым положительно, хотя в поздних работах он пишет о выборе присоединения уже и как о «наименьшем зле», так как «у чувашей не было другого выхода», «хотя татарский гнет сменялся на русский» [19, с. 29]. Оно (вхождение) позволило чувашам, по мнению исследователя, сохранить себя как народность, избавиться от угрозы «татарско–мусульманской» асси-миляции и «реальной перспективы исчезновения как этноса» [19, с. 29].

Таковы основные взгляды на этногенез чувашей, их историю в составе Казанского ханства и их вхождение в состав Русского государства, изложен-ные в работах чебоксарского историка В.Д. Димитриева. В целом, оценки В.Д. Димитриева в отношении Казанского ханства, присоединения Чувашии к России сохраняются на протяжении всей его научно-исследовательской деятельности, хотя в постсоветский период тон этих оценок несколько меняется, становится менее категоричным и резким.

По ряду тем, в т.ч. истории Казанского ханства, в своих трудах, особен-но постсоветского времени, В.Д. Димитриев активно полемизирует с «казан-ской исторической школой», к которой он относит большинство татарстан-ских, а также некоторых других историков второй половины ХХ – начала XXI в. Те или иные претензии ныне покойного историка В.Д. Димитриева к коллегам Татарстана, безусловно, можно оценивать по-разному, но вполне обоснованным видится его замечание, что в работах по истории Казанского ханства они долгое время концентрировались исключительно на татарах и мало внимания уделяли другим народам ханства, его этносоциальной периферии…

В заключение отмечу, что спецификой масштабного научного насле-дия В.Д. Димитриева является то, что все его работы, хоть и посвященные разным историческим периодам и проблемам, тесно переплетаются между собой, объединены общими концептуальными идеями. В разных трудах ученый последовательно доносит до читателя единую цепочку событий и процессов и причинно-следственных связей между ними. Казанскому госу-дарству отведено в этих построениях значительное место, и оригинальные взгляды и идеи В.Д. Димитриева по истории ханства представляют огромный интерес, вне зависимости от нашего отношения к концепции истории народов Поволжья в творческом наследии этого самобытного выдающегося ученого …


112


1. Димитриев В.Д. Два письма казанского хана Сафа–Гирея польскому королю Сигизмунду I Старому, написанные в 1538–1545 гг. // Народная школа. 2004. № 2. С. 77–81.

2. Димитриев В.Д. Добровольное вхождение Чувашии в состав Русско-го государства // Труды ЧНИИ. Чебоксары, 1977. Вып.71. С. 63–91.

3. Димитриев В.Д. Документы по истории народов Среднего Поволжья XVI – первой половины XVII вв. // Ученые записки ЧНИИ. Чебоксары, 1963. Вып. XXII. С. 106–136.

4. Димитриев В.Д. Земельный документ времен казанского хана Сафа-Гирея // Ученые записки ЧНИИ. Чебоксары, 1966. Вып. XXXI. С. 266–277.

5. Димитриев В.Д. Историография и источниковая база истории чувашского народа в составе Казанского ханства // Известия НАНИ ЧР. 1999. № 2. С. 3–27.

6. Димитриев В.Д.Казанское ханство // Чувашская энциклопедия: В 4 т. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 2011. Т. 2. С. 529.

7. Димитриев В.Д. Мирное присоединение Чувашии к Российскому государству. Чебоксары: Национальная академия наук и искусств Чувашской республики, 2001. 120 с.

8. Димитриев В.Д. О волжско-камском и казанском этапах этногенеза чувашей // Вопросы этногенеза, этнографии и истории культуры чувашского народа: Сб. ст. Чебоксары: Издательство Чувашского университета, 2004. С. 62–110.

9. Димитриев В.Д. О последних этапах этногенеза чувашей // Болгары и чуваши: Сб. ст. Чебоксары: Научно-исследовательский институт языка, литературы, истории и экономики при Совете Министров Чувашской АССР, 1984. С. 23–57.

10. Димитриев В.Д. Основные вехи истории чувашского народа и края X–XVII веков // http://сувары.рф/ru/content/osnovnye–vehi–istorii–chuvashskogo– naroda–i–kraya–h–hvii–vekov (дата обращения 11.02.2017).

11. Димитриев В.Д.Сафа-Гирей // Чувашская энциклопедия // http://enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=1287 (дата обращения 14.02.2017).

12. Димитриев В.Д.Чебоксары: Очерки истории города конца XIII–XVII веков. Чебоксары: Чувашский государственный институт гуманитарных наук, 2003. 181 с.

13. Димитриев В.Д. Чувашия в эпоху феодализма (XVI – начало XIX вв). Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 1986. 456 с.

14. Димитриев В.Д.Чувашская даруга // Чувашская энциклопедия: В 4 т. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 2011. Т. 4. С. 529.

15. Димитриев В.Д. Чувашские исторические предания. Ч.1. О жизни и борьбе народа с древних времен до середины XVI века. Чебоксары: Чуваш-ское книжное издательство, 1983. 111 с.

http://%D1%81%D1%83%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%8B.%D1%80%D1%84/ru/content/osnovnye%E2%80%93vehi%E2%80%93istorii%E2%80%93chuvashskogo%E2%80%93%20naroda%E2%80%93i%E2%80%93kraya%E2%80%93h%E2%80%93hvii%E2%80%93vekov

http://%D1%81%D1%83%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%8B.%D1%80%D1%84/ru/content/osnovnye%E2%80%93vehi%E2%80%93istorii%E2%80%93chuvashskogo%E2%80%93%20naroda%E2%80%93i%E2%80%93kraya%E2%80%93h%E2%80%93hvii%E2%80%93vekov

http://enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=1287


113

16. Димитриев В.Д. Чувашские исторические предания: Очерки истории чувашского народа с древних времен до середины XIX в. Чебоксары: Чуваш-ское книжное издательство, 1993. 446 с.

17. Димитриев В.Д. Чувашские предания о Казанском ханстве и присо-единении Чувашии к России // Труды ЧНИИ (История, археология и этно-графия ЧАССР). Чебоксары, 1975. Вып. 60. С. 88–136.

18. Димитриев В.Д. Чувашский народ в составе Казанского ханства: Предыстория и история. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 2014. 190 с.

19. Иванов В.П., Николаев В.В., Димитриев В.Д.Чуваши: Этническая история и традиционная культура. М.: ДИК, 2000. 100 с.

20. Хамидуллин Б.Л. Источники по истории Казанского ханства // Идель. 1998. № 6. С. 62–65.

21. Хамидуллин Б.Л. Казанское ханство // Большая Российская энцикло-педия. М.: Издательство БРЭ, 2008. Т. 12. С. 402–405.

22. Чувашская энциклопедия: В 4 т. Чебоксары: Чувашское книжное издательство, 2006–2011.

Сведения об авторе: Хамидуллин Булат Лиронович, кандидат истори-

ческих наук, руководитель Центра изучения татарской диаспоры Институ-та татарской энциклопедии и регионоведения Академии наук Республики Татарстан, e-mail: [email protected]



V. D. DIMITRIEV ABOUT THE CHUVASH PERIOD OF THE KAZAN KHANATE

Bulat Khamidullin

Center for the study of the Tatar diaspora, Institute of Tatar encyclopedia and area studies, Tatarstan Academy of Sciences Kazan, Republic of Tatarstan, Russian Federation

[email protected] Abstract. Vasily Dimitrievich Dimitriev (1924–2013) is an outstanding

scientist, a classic of the Chuvash historical science, and an iconic figure not only for her, but also for the entire historiography of the Volga region. In his writings, V.D.Dimitriev attempted presentation of a large-scale view of the ethnogenesis and history of the Chuvash people from the earliest times to the middle of XIX century a Large place in this panorama is the period of the Kazan khanate. If in the Soviet




114

period the problems of the Kazan khanate were considered by the researcher mainly within the history of Chuvashia joining Russia, then at the turn of XX–XXI centuries. he began to work on an independent study "Chuvash people in the Kazan khanate" and published a number of articles within its framework. The issues of the history of the Kazan khanate are addressed to varying degrees in many works of this scientist, some of which can be considered the main topics for our topic. The specificity of the large-scale scientific heritage of Vasily dimitriyevich Dimitriev is that all his works, although devoted to different historical periods and problems, are closely intertwined, United by common conceptual ideas. In various works, the scientist consistently reports to the reader a single chain of events and processes and cause-and-effect relations between them. Kazan state has a significant place in these buildings, and the original views and ideas of V.D. Dimitriev on the history of the khanate are of great interest, regardless of our attitude to the concept of the history of the Volga peoples in the creative heritage of this original outstanding scientist.

Keywords: Vasily Dimitrievich Dimitriev, Kazan khanate, Chuvash, Tatars,

sources, historiography, ethnogenesis, ethnic history.

References

1. Dimitriev V.D. Dva pis'ma kazanskogo hana Safa–Gireya pol'skomu korolyu Sigizmundu I Staromu, napisannye v 1538–1545 gg. // Narodnaya shkola. 2004. № 2. S.77–81.

2. Dimitriev V.D. Dobrovol'noe vhozhdenie CHuvashii v sostav Russkogo gosudarstva // Trudy CHNII. CHeboksary, 1977. Vyp.71. S. 63–91.

3. Dimitriev V.D. Dokumenty po istorii narodov Srednego Povolzh'ya XVI – pervoj poloviny XVII vv. // Uchenye zapiski CHNII. CHeboksary, 1963. Vyp. XXII. S. 106–136.

4. Dimitriev V.D. Zemel'nyj dokument vremen kazanskogo hana Safa-Gireya // Uchenye zapiski CHNII. CHeboksary, 1966. Vyp. XXXI. S. 266–277.

5. Dimitriev V.D. Istoriografiya i istochnikovaya baza istorii chuvashskogo naroda v sostave Kazanskogo hanstva // Izvestiya NANI CHR. 1999. № 2. S. 3–27.

6. Dimitriev V.D. Kazanskoe hanstvo // CHuvashskaya ehnciklopediya: V 4 t. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2011. T. 2. S. 529.

7. Dimitriev V.D. Mirnoe prisoedinenie CHuvashii k Rossijskomu gosu-darstvu. CHeboksary: Nacional'naya akademiya nauk i iskusstv CHuvashskoj respubliki, 2001. 120 s.

8. Dimitriev V.D. O volzhsko-kamskom i kazanskom ehtapah ehtnogeneza chuvashej // Voprosy ehtnogeneza, ehtnografii i istorii kul'tury chuvashskogo naroda: Sb. st. CHeboksary: Izdatel'stvo CHuvashskogo universiteta, 2004. S. 62–110.


115

9. Dimitriev V.D. O poslednih ehtapah ehtnogeneza chuvashej // Bolgary i chuvashi: Sb. st. CHeboksary: Nauchno-issledovatel'skij institut yazyka, literatury, istorii i ehkonomiki pri Sovete Ministrov CHuvashskoj ASSR, 1984. S.23–57.

10. Dimitriev V.D. Osnovnye vekhi istorii chuvashskogo naroda i kraya X–XVII vekov // http://suvary.rf/ru/content/osnovnye–vehi–istorii–chuvashskogo–naroda–i–kraya–h–hvii–vekov (data obrashcheniya 11.02.2017).

11. Dimitriev V.D. Safa-Girej // CHuvashskaya ehnciklopediya // http://enc.cap.ru/?t=prsn&lnk=1287 (data obrashcheniya 14.02.2017).

12. Dimitriev V.D. CHeboksary: Ocherki istorii goroda konca XIII–XVII vekov. CHeboksary: CHuvashskij gosudarstvennyj institut gumanitarnyh nauk, 2003. 181 s.

13. Dimitriev V.D. CHuvashiya v ehpohu feodalizma (XVI – nachalo XIX vv). CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1986. 456 s.

14. Dimitriev V.D. CHuvashskaya daruga // CHuvashskaya ehnciklopediya: V 4 t. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2011. T. 4. S. 529.

15. Dimitriev V.D. CHuvashskie istoricheskie predaniya. CH.1. O zhizni i bor'be naroda s drevnih vremen do serediny XVI veka. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1983. 111 s.

16. Dimitriev V.D. CHuvashskie istoricheskie predaniya: Ocherki istorii chuvashskogo naroda s drevnih vremen do serediny XIX v. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1993. 446 s.

17. Dimitriev V.D. CHuvashskie predaniya o Kazanskom hanstve i prisoedinenii CHuvashii k Rossii // Trudy CHNII (Istoriya, arheologiya i ehtnografiya CHASSR). CHeboksary, 1975. Vyp. 60. S. 88–136.

18. Dimitriev V.D. CHuvashskij narod v sostave Kazanskogo hanstva: Predystoriya i istoriya. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2014. 190 s.

19. Ivanov V.P., Nikolaev V.V., Dimitriev V.D. CHuvashi: EHtnicheskaya istoriya i tradicionnaya kul'tura. M.: DIK, 2000. 100 s.

20. Hamidullin B.L. Istochniki po istorii Kazanskogo hanstva // Idel'. 1998. № 6. S. 62–65.

21. Hamidullin B.L. Kazanskoe hanstvo // Bol'shaya Rossijskaya ehnciklopediya. M.: Izdatel'stvo BREH, 2008. T. 12. S. 402–405.

22. CHuvashskaya ehnciklopediya: V 4 t. CHeboksary: CHuvashskoe knizhnoe izdatel'stvo, 2006–2011.

About the author: Bulat Khamidullin, Cand. Sci. (History), the head of the

Center for the study of the Tatar diaspora, Institute of Tatar encyclopedia and area studies, Tatarstan Academy of Sciences (Kazan), e-mail: [email protected]




116

УДК947.7 (Р 477.22)

О ЧЁМ РАССКАЗАЛИ ДАРСТВЕННЫЕ КНИГИ РИЗАЭДДИНА ФАХРЕДДИНА ИСМАИЛУ ГАСПРИНСКОМУ

Э.Э. Абибуллаева

Мемориальный музей И. Гаспринского Крымский научный центр филиала Института истории им. Ш. Марджани Академии наук Республики Татарстан

г. Бахчисарай, Российская Федерация [email protected]

Резюме. Исследование, атрибуция, транслитерация и перевод на рус-

ский язык книг, периодических изданий и трудов известных авторов и совре-менников Исмаила Гаспринского, которые сегодня составляют фонд Мемо-риального музея Исмаила Гаспринского (ГБУ РК «Бахчисарайский историко-культурный и археологический музей-заповедник»), позволило выяснить не-которые факты, которые раннее не освещались. В статье рассматривается наследие РизаэддинФахреддина сохранившееся в фонде Мемориального му-зея Исмаила Гаспринского.

Ключевые слова: Исмаил Гаспринский, Ризаэддин Фахреддин, Мемо-

риальный музей (ГБУ РК БИКАМЗ), транслитерация, перевод на русский язык, издания.

Исмаил Гаспринский был ключевой фигурой в XIX–XX вв., серьёзно

повлиявшей на распространение джадидского движения. Его идеи нашли отражение у многих просветителей и реформаторов того периода. Уникаль-ным памятником, в котором при жизни работал реформатор-просветитель, является сохранившееся здание типографии газеты «Терджиман», преобразо-ванное в 20-х годах XX в. в музей (восстановлен в 2001 году). Мемориальная функция музея Исмаила Гаспринского обусловлена счастливым сохранением аутентичных стен типографии XIX в., частью усадьбы, личными предметами и библиотекой, составляющей сегодня редкий книжный фонд, собранный ещё при жизни самим просветителем. Исследование, атрибуция, транслите-рация и перевод на русский язык книг, периодических изданий и статей известных авторов и современников Исмаила Гаспринского позволяет луч-ше узнать о многочисленных научных и деловых контактах последнего. Бесспорно, что редактор был знаком со многими из авторов-дарителей лично, это подтверждается многочисленными книгами с дарственными подписями и автографами.



117

Одной из таких личностей, чьи издания, подписанные собственно-ручно, сегодня составляют основной фонд музея Исмаила Гаспринского, является Ризаэддин Фахреддин (1859-1936) – известный историк, мастер био-графического жанра, религиозный философ, автор трудов об общественной жизни мусульман и их положения в России, по истории и мусульманской философии, по толкованию положений шариата и хадисов, многочисленных популярных брошюр по основам этики, морали и педагогики.

Подробно и детально его жизнь и деятельность рассматривали такие исследователи как Р. Шакур, А. Хабудинов, Г. Хусаинов, поэтому в нашей статье его биография будет рассматриваться только в контексте его связей с Исмаилом Гаспринским. Ризаэддин Фахреддин родился 4 января 1859 г. в селе Кичучатово Бугульминского уезда Самарской губернии (ныне Альметьев-ский район Республики Татарстан) в семье имама. В 1888 г. он окончил медресе в селе Нижние Чершили Бугульминского уезда Самарской губернии. Уже в 1884 г. Ризаэтдин Фахретдин познакомился с газетой «Терджиман-Переводчик». С 1889 г. он служит имамом в селе Ильбэк Бугульминского уезда Самарской губернии, где на гонорар от одной из своих книг построил здание и открыл в нем новометодную школу, в которой преподавал.

В 1890 г. Р. Фахреддин был избран кадием Уфимской мусульманской общины. В 1908-1918 гг. он работает редактором литературного общественно-педагогического журнала «Шура», а с 1907 г. директором медресе «Хусаи-ния» в Оренбурге.

В феврале 1918 г., подчиняясь решению Всероссийского съезда му-сульман, принял должность кадия в Уфе. В 1922 г. Р. Фахреддин был назна-чен муфтиемв Уфе.

В декабре 1917 года участвовал в работе III Всебашкирского учреди-тельного курултая (съезда). На нём Р. Фахреддин был избран в состав Кесе-Курултая – предпарламента Башкурдистана.

В 1922 г. Р. Фахреддин избран муфтием Центрального духовного управ-ления мусульман (ЦДУМ) Внутренней России и Сибири. В 1927 г. ЦДУМ объединил исторически максимальное число приходов – 14 825. Но уже к маю 1930 г. более 10 000 мечетей было закрыто, от 90 до 97 % мулл и муэдзинов были лишены возможности исполнять свои обязанности.

Известно, что Ризаэддин Фахреддин протестовал против закрытия мечетей, арестов и уничтожениярелигиозных библиотек. Часть литературы ему все-таки удалось спасти в архиве ЦДУМ. В 1930 г. муфтий собирался подать в отставку вместе с другими членами ЦДУМ, чтобы обратить внимание всего мира на положение ислама в СССР.

Р. Фахреддин закончил свой творческий и жизненный путь на посту муфтия России и Сибири в 1936 г. в Уфе, не дожив несколько месяцев до массовых арестов руководства Духовного управления. По преданию, тысячи мусульман, узнав о смерти Фахреддина, собрались тайно ночью в его родном


118

ауле для прочтения «джаназа» (поминальной молитвы) по усопшему. Похоро-нен Ризаэддин Фахреддин на мусульманском кладбище в Уфе [1; 2].

Как известно, десять лет своей жизни Ризаэддин Фахредин посвятил работе главного редактора в общественно-просветительском журнале «Шура», который являлся приложением газеты «Вакыт». Издавался он с 10 января 1908 по 23 января 1918 гг. в Оренбурге на татарском языке. Журнал выходил два раза в месяц и содержал материалы научно-популярного, литературного характера и освещал новости в сфере образования. Всего вышло 240 номеров издания. В журнале “Шура” Р. Фахреддин вёл рубрику, в которой опубликовал свыше 170 очерков – портретов: Аристотеля, Платона, Ф. Бэкона, И.В. Гете, Г. Спенсера, а также восточных мыслителей и правителей.

Уделяя внимание этим авторитетным изданиям, следует упомянуть и их основателей, с которыми Исмаил Гаспринский познакомился в 1882 г. в Казани в преддверии своей издательской деятельности. В своих воспомина-ниях он описывает этот случай так: «В 1882 году я, во время своего пребыва-ния в Казани, хотел устроить литературный вечер для татар. С большим тру-дом было получено разрешение, афиши были расклеены по татарской части города, был снят большой зал первоклассной гостиницы на Воскресенской улице, который был обставлен стульями в большом количестве и кафедрой для оратора. Наступило 9 часов, я ждал ещё два часа, но посетителей было только трое, и те не казанцы, а приезжие, один из которых был кавказец Аллахяр бей, а двое – братья Шакир и Закир Рамеевы, будущие издатели газеты «Вакыт» в Оренбурге» [3, с. 254].

В дальнейшем с братьями Рамеевыми Исмаила Гаспринского будут связывать не только мысли и взгляды, но и членство в одном Мусульманском благотворительном обществе Санкт-Петербурга [4, с. 16].

Возвращаясь к основной теме исследования необходимо отметить, что на сегодняшний день в фонде Мемориального музея Исмаила Гаспринского к наследию Ризаэддина Фахреддина следует отнести 66 номеров журнала «Шура» за 1908, 1909, 1910, 1911 года. Учитывая тот факт, что в большин-стве своём книжный фонд сохранился частично, можно предположить, что номеров этого журнала было гораздо больше. Обращая внимание на хроноло-гию имеющихся в наличии журналов можно сделать вывод, что И. Гасприн-ский почти до самой своей смерти выписывал это периодическое издание.

Одним из основных направлений работы музея, является научно-иссле-довательская деятельность: изучение формирования и выявления музейных экспонатов, составлявших в 20-е годы ХХ в. фонд Музея Исмаила Гасприн-ского, который в большинстве своём был утерян. И для того, чтобы восстано-вить этот фонд, необходимо работать с первоисточниками, а именно с днев-никами современников и последователей Исмаила Гаспринского, сохранив-шимися частично инвентарными книгами, архивными документами и конеч-но же периодическими изданиями того периода.


119

Материалы сохранившегося периодического журнала «Шура» являют-ся особенно ценными, так как из статьи «Милли Байрам» («Народный празд-ник»), опубликованной в 1908 г. (№ 9), можно подробно узнать, как отмечал-ся в Бахчисарае 25 – летний юбилей газеты «Терджиман». Содержание статьи и опубликованные фотографии позволяют проследить судьбу некоторых дарственных предметов, которые были подарены редактору именно в этот период и возможно в дальнейшем заняли место в экспозиционных залах Дома-музея в 20-х годах ХХ в.

Например, благодаря фотографии, опубликованной в № 9 на стр. 283, журнала «Шура» (Рис. 1), был выявлен дарственный предмет от мусульман из Заисана со следующей аннотацией: «Заисан мусульманлары тарафындан «Терджиман»-нынъ 25 сенелик байрамы шерефине Исмаил бек Гаспринский кеядкара такъдим илемиш табакъ ресимидир» («Фотография подноса пода-ренного на 25-летний юбилей газеты «Терджиман» от мусульман Заисана, Исмаил беку Гаспринскому») [5, с.283].

Рис. 1. Фото дарственного подноса в № 9 на стр. 283, журнала «Шура»


120

В вопросе изучения биографии Исмаила Гаспринского, очень ценной и редкой фотографией является фото, сделанное в Египте в 1907 г., опубли-кованное на страницах журнала «Шура» [5, c. 277]. Известно, что в 1907 г. Исмаил Гаспринский в Каире хотел собрать Всемирный Мусульманский Конгресс с печатным органом «ал-Нахда» (Возрождение). И. Гаспринскому удалось выпустить только три номера этой газеты, в которых он осветил про-блемы мусульманского реформизма и исламского движения за возрождение культуры, образования, сохранения религиозного самосознания, сохранения народной самобытности. Таким образом, сама газета является редкостью, а фото того периода жизни И. Гаспринского – ещё большая редкость. В альбоме, изданным Асаном Сабри Айвазовым после смерти Исмаила Гаспринского, присутствует только информация о самом конгрессе, но фото-графии нет. Выясняя факт, того как эти фотографии могли попасть в журнал «Шура», можно с уверенностью сказать, что сам И.Гаспринский мог их выслать главному редактору – Ризаэддину Фахреддину.

Большой редкостью является и личная подпись Исмаила Гаспринского на арабской графике. На сегодняшний день, исследователи занимающиеся изучением жизни и деятельности просветителя, знакомы с подписью на ки-риллице, которая чаще всего встречается в письмах и документах хранящих-ся в различных архивах.

На титульной странице книги Ризаэддин Фахреддина «Русие мусуль-манларынынъ ихтияджлары ве онлар хакъкъында интикъад» («Пробле-мы российских мусульман и их критический анализ») при транслитерации была выявлена личная подпись и дарственная надпись Исмаила Гасприн-ского на арабской графике (Рис. 2). Содержание дарственной надписи сле-дующее: «Бахчесарай табири «Бирлик» джемиети китабханесине И.Г.» (Для библиотеки бахчисарайского комитета учащихся «Бирлик» И.Г.) [6].


121

Рис. 2. Фото титульной страницы из книги Ризаэддин Фахреддина «Русие мусульманларынын ихтияджлары ве онлар хаккында интикад» (Проблемы российских мусульман и их критический анализ), 1906 г.

Книги Р. Фахреддина по воспитанию пользовались широкой популяр-

ностью среди мусульман России. Они неоднократно переиздавались с 1898-1916 гг. в Казани, Уфе, Оренбурге в серии традиционного жанра «Насихат» («Наставление»). В фонде музея хранится издание 1904 год [7].

Транслитерация и анализ печатных и рукописных текстов на книгах и брошюрах позволили выяснить, что получение рецензии известного редак-тора – Ризаэддин Фахреддина, чьи книги по воспитанию являлись образцом и переиздавались при жизни, вероятно, было большим плюсом для тех, кто


122

издавал учебно-воспитательную литературу. Одна из таких брошюр – «Веза-иф ал-итифаль» Абдурахим бек монла Абдулмунир Мустафы, на которую Ризаэддин Фахреддином была написана рецензия в 1902 г., когда он занимал должность кадия Оренбургского духовного управления (мусульманской общины). Каким образом она оказалась в фонде музея, можно узнать, прочи-тав дарственную надпись от автора-переводчика, которая адресована Исмаи-лу Гаспринскому. Надпись следующего содержания: «Ишбу наширими бирданесини такдим идерим терк идмезсиз?» Ахунд-монла Абдурахим бек монла Абдулмунир Мустафа («Один экземпляр своего труда преподношу Вам. Надеюсь, одобрите? Ахунд-монла Абдурахим бек монла Абдулмунир Мустафа»).

Рецензия Ризаэддин Фахреддина на это издание была такова: «Оренбург идаре рухание къазасы Ризаэльдин хазретининъ такъризидир: ишбу рисале, тербие ве тазие ахлякъ бабанынъ, фааль ели ве гузель бир эсердир. Шакирд-лерин халине аякъ басмакъ олан балаларнынъ хербири, бундан бир данесини, янында булундырмак мухтадж олур. Химаесине, гуршисининъ, яки дост ве кариндаш орасынынъ олан балалара, бундан хедие идер кимсе, аз бир масраф бираберине, улугъ хамит костермиш олур» («Данное пособие о воспитании, правилах поведения, этикете и морали. Эта книга должна быть у каждого, учащегося, поступающего в высшее духовное учебное заведение. Купив за небольшую стоимость и подарив её близким или друзьям, Вы окажете боль-шую поддержку издателю»). В конце рецензии Ризаэддин Фахреддин автору книги написал небольшое пожелание: «Муэлиф, мутерджим, неширлерининъ саилери мешкур ве амеллери макабуль олсун!» Ризаэддин бин Фахреддин 26 мухаррам 1319 сене («Автору с пожеланием успеха и реализации задуман-ных планов! Ризаэддин бин Фахреддин 26 мухаррам 1319 год») [8].

Помимо вышеперечисленных книг в фонде Мемориального музея имеются первая и вторая части знаменитого историко-биографического труда Ризаэддин Фахреддина «Асар» издававшегося с 1900 по 1909 г. в Казани (первый том был издан в Казани в Типо-литографии Императорского Уни-верситета, а второй – в Оренбурге в типографии «Каримов, Хусаинов и Ко») [9;10].

Ризаэддин Фахреддин известен и как религиозный философ, автор тру-дов об общественной жизни мусульман и их положения в России, по истории и мусульманской философии, по толкованию положений шариата и хадисов, многочисленных популярных брошюр по основам этики, морали и педагоги-ки. Например, книга Фахретддина «Дини вэ иджтимагый меселелер» («Рели-гиозные и социальные проблемы», Оренбург, 1914 г.) показывает Фахретди-нова как глубокого знатока основ ислама. Итоговым педагогическим про-изведением Фахретдинова стал фундаментальный труд по этике ислама «Джауамиг уль-кэлим шэрхе» («Комментарии к изречениям пророка», Орен-бург, 1916).


123

Относительно религиозной тематики в фонде музея имеется пред-шествующее издание автора 1909 г. под названием «Мухаммад», с дарствен-ной надписью Ризаэддин Фахреддина Исмаилу Гаспринскому: «Терджиман» идареханеси гъазетесин хазретине хедиемиз. Мухаррири: Ризаэдин бин Фахреддин август 1909 с.» (Наш подарок руководителю издательства «Терджиман». Автор: Ризаэддин Фахреддин, август 1909 г.) [11] (Рис. 3).

Рис. 3. Фото титульной страницы книги Ризаэддин Фахреддина «Мухаммад», 1909 г. Судьбе женщины в исламе, теме женского образования посвящены по-

вести Р. Фахреддина «Салима» (1899) и «Асма» (1906 г.). И его известная ра-бота «Мешхур хатунлар» («Знаменитые женщины») 1904 г., где автор даёт биографии известных женщин, начиная со времён пророка Мухаммада, и за-вершает современницами своего периода, среди которых одна из самых со-держательных биографий Зехры Акчуриной (супруги Исмаила Гаспринского) [12, с. 209].


124

Изучив биографию Зехры Акчуриной по работам современных иссле-дователей и сопоставив их с материалами авторов начала XX в., можно обра-тить внимание, что достаточно долгое время в научных кругах фигурировали две даты смерти Зехры Акчуриной - 1902 и 1903 годы. В процессе детального изучения всех имеющихся источников мы пришли к выводу, что в своё время в книге Ризаэддин Фахреддина «Знаменитые женщины» была допущена опе-чатка в арабских цифрах и дата 1903 была взята за верную. Позже этот текст с опечаткой при перепечатывании статьи Ризаэддин Фахреддина был опуб-ликован в турецком журнале «EMEL» в 1986 г. и в дальнейшем использован большинством исследователей как дата смерти Зехры Акчуриной. Например, именно дата 1903 г. приведена в книге «Şefika Gaspıralı ve Rusyada Türk Kadın Hareketi (1893-1920)» Шенгюль и Неджипа Хаблемитоглу. Скорее всего, не-которые авторы не проверяли имеющуюся информацию и не обращались к материалам газеты «Терджиман», не учитывая тот факт, что Исмаил Гаспин-ский не мог обойти вниманием такое событие. Даже если и искали информа-цию о Зехре Акчуриной, то вероятно за основу брали труд Р. Фахреддина, и соответственно обращались к материалам газеты за 1903 год, тогда как некролог о смерти Зехры Акчуриной, автором которого был Мустафа Дави-дович, был опубликован в газете «Терджиман» 22 апреля 1902 г.

Сведения Ризаэддин Фахреддина о Зехре Акчуриной ценны также и тем, что помимо биографии этой яркой личности своего времени, есть подробное описание места её захоронения. Это древнее кладбище квартала Салачик, расположенное недалеко от духовного училища XVI в. – Зынджырлы медресе (Медресе Менгли-Гирея I), перед входом в мавзолей Хаджи-Гирея (основате-ля Крымского ханства). В дальнейшем и Исмаила Гаспринского по его пред-смертной просьбе похоронят на этом кладбище 11 сентября 1914 г. (Рис. 4).

Рис. 4. Фото текста из книги Ризаэддин Фахреддина «Мешхур хатунлар», 1904 г.

Транслитерированный текст: Мезбуре (1319/1903) де (13) джи апрель шанбе гуну ахшам вакти иртихал идерек Бахчесарайда Зинджирли медресе мукабиресинде Менгли Гирай Хан турбегяхи капусы каршисинда дефин олунду. Яшы 41-де иди.

Перевод текста с исправленной датой: (Зехра ханым Акчурина-Гаспринская умерла 13 апреля в 1902 году. Похоронили её на территории древнего кладбища напротив

входа в мавзолей (дюрбе) Менгли Гирая).


125

Книга «Мешхур хатунлар» («Знаменитые женщины») интересна ещё одной героиней – это Нурсултан ханым, более известная как царица Нурсул-тан. О ней Ризаэддин Фахреддин дал следующую информацию: «Казан Хан-ларындан Ибрахим бин Махмуд бин Мехмед ханын хатуны ве Абдуллатиф иле Мухаммед-Эмин ханларынын анасыдыр. Тимур исминде бир зат кызы иди. Ибрахим хан вефаты сонунда Кырым ханлыгъындан Менгли Гирай бин Нур-Девлет хан иле никяхлануб, Сафа Гирайхан дуньяя гельди. Заманесинде малюматлы ве акыллы бир хатун олуб, хата девлет ишлерини ве сиясет тогъруларына фикир юрудер иди. Бойле хусусларда мешхур падишахларгъа Учюнджу Иван ве Учюнджу Василий иле мухабирлер эйлемиш ве (918) та-рихчелеринде или огълу Абдуллатиф ве Мухаммед-Эмин иле берабер Москова шэхирине вармышдыр. Ари Ибрахим (872) тарихинде Казан тахтына чик-мыш иди» [12, с. 394-395]. (Нур Султан – супруга Казанского хана Ибрагима бин Махмуда бин Мехмеда и мать ханов – Абдуллатифа и Мухаммед-Эмина. Отца её звали Тимур. После смерти Хана Ибрагима она становится женой Крымского хана – Менгли Гирая бин Нур-Девлет хана, которому родит сына – Сафа Гирая. Известно, что в своё время это была очень умная и образованная женщина, которая принимала участие в государственных и политических делах. Вела переписку с царями: Иваном III и Василием III. В 918 году (1512-1513 г.) с сыном Абдуллатифом и Мухаммед-Эмином пребывает в Москве. В 897 году (1467-1468 г) [Нур Султан] становится супругой Казанского хана – Ари Ибрахима).

В свою очередь, имя Ризаэддин Фахреддина и его труды, не раз пуб-ликовались на страницах газеты «Терджиман», например: в № 19 за 1909 г. была опубликована статья под названием «Наша история с точки зрения религии». В 1905 г. в № 72 от 13 сентября газета для своих читателей пред-ставила мысли и взгляды Ризаэддина Фахреддина относительно прошедше-го Уфимского совещания [13].

В очерке «Кадынлар», опубликованной в 1903 г., Исмаилом Гасприн-ским затрагивается важность получения образования для женщины и её роль в обществе. В самом тексте автор в качестве дополнительного и более подробного материала о женщинах писательницах и поэтах даёт ссылку на труд Ризаэддин Фахреддина «Мешхур хатунлар». Возникает вопрос, как мог Исмаил Гаспринский в 1903 году дать ссылку на труд, который будет опубли-кован в 1904 году. Этот момент ещё раз подтверждает, что Гаспринского и Фахреддина связывали тесные дружеские и профессиональные отношения. Вероятно автор книги «Мешхур хатунлар» передал рукописный вариант труда И. Гаспринскому ранее, предположительно в конце 1902 – начале 1903 года. Была ещё одна важная причина, чтобы Исмаил Гаспринский стал первым читателем этой работы: в книге «Мешхур хатунлар» опубликована биография Зухры Акчуриной.


126

К большому сожалению, рукописный вариант не сохранился, но про-листывая сохранившийся печатный экземпляр книги «Мешхур хатунлар» можно заметить, что половина листов так и осталась не разрезанной, но те страницы, где напечатана биография Зухры, полностью разрезаны, скорее всего, самим И. Гаспринским. Этот маленький нюанс, подтверждает факт наличия некогда рукописного варианта труда, который был полностью про-читан И. Гаспринским и указан в качестве ссылки в очерке «Кадынлар» в 1903 году.

Благодаря сохранившемуся наследию Ризаэддина Фахреддина с уверен-ностью можно утверждать о точном месте захоронения Зухры Акчуриной, о расположении древнего кладбища, которое появилось ещё при первых крымских ханах. Именно труды Ризаэддина Фахреддина Исмаил Гаспринский рекомендовал в качестве учебного пособия и дарил крымским учебным за-ведениям. На одном из этих пособий была выявлена личная подпись на арабице самого Гаспринского. Материалы периодического журнала «Шура» проливают свет на предметы, которые возможно, составляли экспозиционный фонд Музея Исмаила Гаспринского в 20-е годы ХХ в. и, конечно же, на не-известные вехи биографии просветителя. Данное исследование будет инте-ресно не только крымским ученым, но и всем, кто занимается жизнью и деятельностью Ризаэддина Фахреддина и Исмаила Гаспринского.


1. Шакуров Р.З. Фахретдинов Риза (Ризаитдин) Фахретдинович // Баш-кортостан: Краткая энциклопедия. Уфа: Башкирская энциклопедия, 1996. С. 604.

2. Ризаэтдин Фахретдинов: Научно-биографический сборник / Сост. Р. Марданов, Р. Миннуллин, С. Рахимов. Казань, 1999. 224 с.

3. Шехеслеребез / Сост. С. Рахимов. Казань, 2008. 4. Отчет мусульманского благотворительного общества в С.-Петербур-

ге. С.-Петербург, 1910. 5. Милли байрам // Шура. 1908. № 9. 6. Ризаэддин Фахреддин. Русие мусульманларынынъ ихтияджлары ве

онлар хакъкъында интикъад. Оренбург: Типо-Литография М.-Ф.Г. Каримова, 1906. 48 с.

7. Ризаэддин Фахреддин. Насихат. Казань: Лито-Типография И.Н. Хари-тонова, 1904. 42 с.

8. Абдурахим бек монла Абдулмунир Мустафа. Везаиф ал-итифаль. Казань: Типография М.Л. Домбровского, 1902. 36 с.

9. Ризаэддин Фахреддин. Асар Ч-I. Казань: Типо-Литография Импера-торского университета, 1900. 34 с.

10. Ризаэддин Фахреддин. Асар Ч-II. Оренбург: Товарищество «Кари-мов, Хусаинов и Ко», 1909. 574 с.


127

11. Ризаэддин Фахреддин. Мухаммад. Издательство «Вакт», 1909 г. 12. Ризаэддин Фахреддин. Мешхур хатунлар. Оренбург, 1904 г. 448 с. 13. Терджиман, 1905 (№ 72); 1909 (№ 19). Сведения об авторе: Эльмира Эбазеровна Абибуллаева, заведующий

Мемориальным музеем И. Гаспринского, ГБУ РК «Бахчисарайский историко-культурный и археологический музей-заповедник»; научный сотрудник Крымского научного центра филиала Института истории им. Ш. Марджани Академии наук Республики Татарстан, e-mail: [email protected]



ABOUT WHAT TOLD THE DONATIVE BOOKS OF RIZAEDDIN FAKHRADDIN TO ISMAIL GASPINSKIY

Elmira Abibullaeva

Ismail Gasprinsky Memorial Museum of the Crimean Republican Institution “Bakhchisaray Historical, Cultural and Archaeological Museum-Reserve”

The Crimean Research Center of the Sh.Marjani Institute of History of theTatarstan Academy of Sciences

Bakhchisarai, Russian Federation [email protected]

Abstract. The research, attribution, transliteration and the translation into

Russian language of the books, periodicals and articles of famous authors and contemporaries of Ismail Gasprinskiy, which today makes up the fund of Memorial Museum, allowed us to find out some facts that previously were not covered and were not taken into consideration. There is no doubt that the editor was acquainted with many of them personally, this is confirmed by numerous books with dedicatory inscriptions and autographs of the authors. Such a person whose edition is signed personally and nowadays is the part of main fund of Ismail Gasprinskiy Museum is RizaeddinFahreddin (1859-1936). He is a well-known historian, master of the biographical genre, religious philosopher, the author of works on social life of Muslims and their position in Russia as well as on the history of Islamic philosophy, on the interpretation of Sharia and Hadith, many popular pamphlets on the basics of ethics, morality and pedagogy.

Keywords: Ismail Gasprinskiy, RizaeddinFahreddin, Memorial Museum,

transliteration, translation.




128

References

1. SHakurov R.Z. Fahretdinov Riza (Rizaitdin) Fahretdinovich // Bashkor-tostan: Kratkaya ehnciklopediya. Ufa: Bashkirskaya ehnciklopediya, 1996. S. 604.

2. Rizaehtdin Fahretdinov: Nauchno-biograficheskij sbornik / Sost. R. Mar-danov, R. Minnullin, S. Rahimov. Kazan', 1999. 224 s.

3. SHekheslerebez / Sost. S.Rahimov. Kazan', 2008. 4. Otchet musul'manskogo blagotvoritel'nogo obshchestva v S.-Peterburge.

S.-Peterburg, 1910. 5. Milli bajram // SHura. 1908. № 9. 6. Rizaehddin Fahreddin. Rusie musul'manlarynyn" ihtiyadzhlary ve onlar

hak"k"ynda intik"ad. Orenburg: Tipo-Litografiya M.-F. G. Karimova, 1906. 48 s. 7. Rizaehddin Fahreddin. Nasihat. Kazan': Lito-Tipografiya I.N. Haritonova,

1904. 42 s. 8. Abdurahim bek monla Abdulmunir Mustafa. Vezaif al-itifal'. Kazan': Ti-

pografiya M.L. Dombrovskogo, 1902. 36 s. 9. Rizaehddin Fahreddin. Asar CH-I. Kazan': Tipo-Litografiya Imperatorskogo

universiteta, 1900. 34 s. 10. Rizaehddin Fahreddin. Asar CH-II. Orenburg: Tovarishchestvo «Karimov,

Husainov i Ko», 1909. 574 s. 11. Rizaehddin Fahreddin. Muhammad. Izdatel'stvo «Vakt», 1909 g. 12. Rizaehddin Fahreddin. Meshkhur hatunlar. Orenburg, 1904 g. 448 s. 13. Terdzhiman, 1905 (№ 72); 1909 (№ 19). About the author: Elmira Abibullaeva – Director of the Ismail Gasprinsky

Memorial Museum of the Crimean Republican Institution “Bakhchisaray Historical, Cultural and Archaeological Museum-Reserve” (298405, Rechnayast., 133, Bakhchisaray, Crimea, Russian Federation); Junior Research Fellow at the Crimean Research Center of the Sh.Marjani Institute of History of AS RT (298405, Basenkost., 57 «L», Bakhchisaray, Crimea, Russian Federation), e-mail: [email protected]




129

УДК94(470)

ONE HUNDRED YEARS OF MYSTERY: THE CURIOUS CASE OF MŪSĀ JĀRULLAH BIGIYEV (1875-1949)’S TATAR TRANSLATION OF THE QUR’AN

Selcuk Altuntas

University of Wisconsin-Madison Madison, WI, USA

[email protected] Abstract. This paper deals with MūsāJārullahBigiyev’s Tatar translation of

the Qur’an within the context of internal Muslim affairs in Russia at the beginning of the 20th century. Bigiyev’s Tatar translation of the Qur’an, which was completed in 1912, remains one of the mysteries of the academic study of the Qur’an in the Turkic world. Having been barred from publication by the Orenburg Muslim Spiritual Assembly (the Sobraniye), its whereabouts has been puzzling researchers for the last hundred years. In 2010, a so-called facsimile of it came out in Kazan by Elmira Tagirdjanova and Gareyeva. However, seven years later, in 2017, the enthusiasm turned to disappointment as it turned out to be the exact copy of SüleymanTevfik’sTercüme-iŞerife: TürkçeKur’an-ıKerim (1926), which is one of the first full Turkish translations of the Qur’an in the republican era. Having evaluated Bigiyev’s translation within the context of internal Muslim affairs in Russia, this paper deals with the story of Bigiyev’s failed publication attempt in 1912 and the false promise of the Kazan Edition in 2010.

Keywords: Mūsā Jārullah Bigiyev, Ziyaeddin Kamali, Süleyman Tevfik,

Uthman Qur’an, mushaf, National Library of Turkey, Yusuf Uralgiray, Abdullah Battal Taymas.

Who is Bigiyev? Mūsā Jārullah Bigiyev was a Tatar Muslim scholar from Russia. His

scholarly focus was the Qur’an. In his 45-year writing career, from 1905 to 1949, he penned numerous works, both in Tatar and Arabic, mostly in the Qur’anic sciences, i.e., fiqh (Islamic jurisprudence),  qirāʼāt (recitation), tafsīr (exegesis), etc. His educational background consisted of a combination of classical Islamic education and Russian schooling. Having completed his primary education in various madrasas across the Islamic world for about ten years (Turkestan, Egypt, Syria, the Hijaz, Istanbul, India), he came back to Russia on the eve of the First Russian Revolution in 1904 as a young, promising scholar. Later on, he audited classes in law at St. Petersburg University. He published his first book, Tarīkh


Selcuk Altuntas

130

al-Qur'an wa'l-Maṣāḥif, (History of the Qur’an and its Written Collections) in Arabic in 1905 in which he discussed the problems of madrasa education in general and the history of the first written Qur’ans in particular. Since then, he wrote extensively in the Qur’anic sciences. He also actively took part in the political activities of the Muslims of Russia and published the records of the Russian Muslims’ congresses, which were held between 1905 and 1917. His works gained him fame at home and abroad as he conducted ijtihād, independent legal reasoning. His relentless attack of the great scholars of the past and even his Western style outfit made him an ad hominem target for the religious establishment and the Sobraniye.

After the Bolshevik Revolution in 1917, unlike many other political and intellectual figures of the time, he decided to stay in the Soviets, since he saw the newly established regime as an opportunity for Muslims of Russia in gaining more political rights. In this regard, he got in contact with top leaders of the communist regime, Lenin and Stalin, and helped a delegation of Indian Muslims meet with them for their political causes. However, his hopes for the regime ended up with disappointment as he was put under more and more political pressure because of his “pan-Islamic” political activities or rather ambitions. Thus, he left the Soviets in 1930 with no intention to return. His life in self-imposed exile was full of travels covering an area from Berlin to Japan. In this period, he continued publishing books, mostly in Arabic. His refutation of the Shi’a, al-Washīʻah fī Naqd ʻAqā'id al-Shīʻa (1936), is one of the best known of his works from this period because of which he was banned from entering Iran and Iraq. On his way back from Japan in 1939, he was imprisoned by the British on the Indian-Afghan border for a couple of years. From his release up until 1947 in India, he continued to write works on the Islamic sciences. Finally, because of poor health and advanced age, he moved to Egypt where he died in 1949 at the age of 74, far from his homeland.

Bigiyev as a Scholar of the Qur’an As mentioned above, Bigiyev was a scholar of the Qur’an. For him, the

physical aspects of the Qur’an, such as its printing, the variant readings, the number of verses, its translation, etc., were as crucial as its meaning. In his words, his overall vision of the Qur’an as a book consisted of “the beauty in its publication, trust in its recording (rasm), and orderliness in its number (of the verses).” In this regard, his zeal for the Qur’an led him to declare in 1909 that the Qur’ans that had been printed in Russia had a good number of errors in them as they were not identical with the codification of ʿUthmān ibn ʿAffān. For him, since ʿUthmān’s Qur’an was the first and the greatest ijmā (consensus) of the Companions, it was a religious obligation to adhere to it in the printing of the Qur’an. In this regard, he held Shihāb al-Dīn Marjānī (1818-1889), the first official proofreader of the Qur’an in Russia appointed by the Sobraniye- responsible for those errors, which Bigiyev partially attributed to Marjānī’s zeal for


131

the Hanafi School of Law [8, 9, 10]. Additionally, he disagreed with those who were of the idea that the Qur’an should be written with the advanced Arabic alphabet. Bigiyev advocated that the Arabic alphabet at the time of the Prophet Muhammed and in its codification during the reign of the Caliph ʿUthmān was already an advanced one.

In terms of the variant readings of the Qur’an, Bigiyev accepted the authenticity of the relevant hadith which stated that the Qur’an was revealed on seven letters, which was understood by many as seven dialects of Arabic [13, P. 39-48].1 It is commonly accepted by Muslims that the Qur’an had been written down on various materials, such as leather, palm leaf, stones, etc., during the time of the Prophet Muhammed. But it took the shape of a bound book during the time of the second caliph Abū Bakr. Later in the reign of the third caliph ʿUthmān, this single copy of Abū Bakr became the basis for an additional 7 or 8 copies which were distributed to the major centers of the Islamic Empire.

At this point one would ask, if there were seven equally authentic readings of the Qur’an, then upon which reading was the codification of ʿUthmān based? There are different opinions on this among the commentators. Abd Allah pointed out that some were of the idea that ʿUthmān was not in a position to abandon any of them, so he maintained all of them. And some others thought that since other dialects came closer to the Quraysh dialect, ʿUthmān ordered it to be based on the Quraysh dialect. Still, some others opted for a more conciliatory approach and said that ʿUthmān preserved as many as he could from all other dialects. This would explain that the first copies missed the diacritical marks and vowels to accommodate all possible readings [1, P. 103-06]. In this regard, Bigiyev did not accept that the mushaf of ʿUthmān was compiled based on the Quraysh dialect only. In his view, each one of those seven readings had been recorded during the time of the Prophet Muhammed and Abū Bakr [13, p. 80]. When he listed the conditions of an ideal translation of the Qur’an, he noted that he would translate all extant readings of a particular verse, if any [13, p. 89]. If his translation had come out, we would have had the chance to see some sort of a critical-textual edition of the Qur’an, albeit in translation.

How did he understand these variant readings? Bigiyev explained that the differences in the recitation of the Qur’an occurred most of the time in regard to grammar (nahw) and morphology (sarf) and sometimes in lexicology (lugat) as could be seen in all advance languages like Arabic and Turkish. For example, there was a slight difference between the Kazan and Ottoman dialects in saying “gitti, geldi” [7, p. 80]. Perhaps, in his insistence on the orthography of ʿUthmān lied that fact that he saw it as a way to preserve variant readings of the Qur’an because,

1 In his translation of Hafiz, he also mentioned seven other readings of the Qur’an,

which makes up 14 in total [7, p. 80].

Selcuk Altuntas

132

again, for him the differences in recitation were not in the lexemes but in pronunciation [22, P. 77-78].2

Similarly, Bigiyev was also concerned with the numbering of the Qur’anic verses. Having heard of the Sobraniye’s decision to put numbers at the end of each verse in 1910, Bigiyev commented that consistency in determining the number of the verses and the pauses was also equally important. In this regard, he published an annotated edition of Muḥammad al-Qāsim ibn Fīrruh al-Shāṭibi (1144-1194)’s Nāẓimat al-Zuhr in 1910 which, for him, was the best book ever written on the subject. He basically stated that among the six legitimate methods of determining the number of the Qur’anic verses (Makkī, Madanī awwal, Madanī akhir, Kūfī, Shāmī, Baṣrī), Madanī akhir was the best one. He suggested that the best way to approach it was to decide on one of the six legitimate methods and apply it throughout the entire Qur’an with verse numbers in a moonlike circle. Likewise, he continued, the signs of pausing should be abandoned altogether as they caused more disorder rather than orderliness [12, P. 46-49].

One other aspect of the Qur’an that concerned Bigiyev most was its translation into the Tatar language. For Bigiyev, the translation of the Qur’an into Tatar was a religious and literary necessity in the modern age and the day of its debut would be a day of celebration for not only the Tatar world, but the entire Turkic world [12, P. 46-49]. Despite all disadvantages, like the incapability of the Tatar language, -as Bigiyev put it, -vis-a-vis Arabic, and the unsuitable religious environment, he translated the Qur’an into Tatar and got it ready for publication in 1912.

The Qur’an and Its Translation as Politics in Russia The translation of the Qur’an in Tatar is a byproduct of internal Muslim

affairs in Russia. The problem-space of the translation, a term that is coined by anthropologist David Scott [20], involved several issues in this time period many of which were religious, literary, and linguistic, such as the possibility and permissibility of the translation of the Qur’an, distortion of the scripture, emulating non-Muslims, the literary capability of the target language, i.e. Tatar, etc. One key point was the person who conducted the translation. This is where internal Russian Muslim politics made itself more clearly felt than any other place.

The Qur’anic text, like its recitation, had been taken seriously by Muslims since early on. Indeed, one of the first major disputes among the early generation Muslims had to do with the Qur’an. During the caliphate of ʿUthmān, it came to a point that the reciters of the Qur’an accused each others of apostasy on account of different readings of the Qur’an. This was the reason why ʿUthmān took the

2 I consulted with Görmez’ Turkish translation of Kitāb al- Sunna, [11, pp. 109-10].


133

initiative and standardized the text of the Qur’an in a bounded book which was called muṣḥaf.3

In the colonial period, Muslims realized that they lost parity, if not superiority, with the West which had colonized much of the Islamic world except for a few states, such as the Ottoman Empire, Iran, and Afghanistan. In this period, as Goddard pointed out, while much of the political, military, and technological power resided with the West, spirituality and religious convictions remained strong in the Muslim world [19, p. 2]. In other words, as Wild noted, for Muslims, Islam itself has become the perfect weapon in the struggle against the West [47, P. 276-77]. Thus, as the ultimate source of Islam, along with the Sunna, Muslims have fiercely defended and protected the Qur’an from both internal and external threats. One of those internal threats has been the translation of the Qur’an, which in the eyes of many Muslims, was the distortion of the scripture.

At the beginning of the 20th century, there were already a good number of Tatar Qur’an translations (translations alongside commentary) in the Volga-Ural region. Some of them were Muhammed Zarif Emirhan (1852-1921)’s Kalam-i Şerif Tefsiri: Tefsir-i Fevaid I-II (1899-1900), Şeyhulislam bin Esedullah el-Hamidi’s Kur’an Tefsiri Kazan Dilinde: Al- Itqān fi Tarjumat al-Qur'an (1907-1911), Muhammed Sadık İmankulı’s Tashīl al-Bayān fi Tafsīr al-Qur'an (1911), Kamil Mutigi Tukhfatullin’s Kur’an Tefsiri (1914-1917), etc. Among the list, two are important for our discussion of Bigiyev’s translation, al- Itqān and Tashīl, as Bigiyev described them inaccurate and more importantly, hinted at them as being promoted by the Sobraniye [15].

From the same period, we have two notorious Qur’an translations that are not on the list provided above. We can rather refer to them as “translation attempts” since they never came out. Yet they are important because of the impact that they left on the overall discussion of the Tatar Qur’an translations in this period and afterwards. These are the translations of Ziyaeddin Kamali and Mūsā Jārullah Bigiyev. Both men had different translation projects around the same time period (1911s) that suffered the same mishap, as the religious establishment blocked the way for their publication.

Putting aside the details of Kamali’s translation project4, in this piece, I will discuss Bigiyev’s translation in detail. The question that should be raised is that why the same Sobraniye allowed and even supported, as Bigiyev put it, or remained neutral to some of the translations, while it stopped some others. As the

3 Bigiyev, in his Kitāb al- Sunna, mentioned six Qur’ans: 1. In the eternal knowledge of

God, 2. At the al-Lawh al- Maḥfūẓ (the Preserved Tablet), 3. At the heart and tongue of Gabriel, 4. At the heart and tongue of the Prophet Muhammed, 5. At the memory of the people of knowledge (the Oral Qur’an), 6. At pages, tablets, and the mushafs [22, p. 73; 11, pp. 105-06].

4 I discussed Kemali’s translation attempt and its ramifications in the Tatar press of the time in a conference presentation [4].

Selcuk Altuntas

134

discussion for Kamali’s project unfolded in the Tatar press of the time, one issue became prominent. For a good number of imams and the laity as well, even though translation in itself was permissible according to the Islamic jurisprudence, translation by such individuals like Kamali and Bigiyev was not permissible.

From Bigiyev’s perspective, there was a need for a new translation of the Qur’an because the extant ones were problematic in many ways, but he did not elaborate on it. So, what was it that was missing in other translations but was present in his translation? Bigiyev, in his Halk Nazarına Bir Niçe Mesele (1912), listed all the qualifications that an ideal Qur’an translation should possess, but unfortunately, he did not provide a sample translation for any of the listed items, except for a few certain phrases and words [13, P. 88-93]. Still, we have partial translations of some of the verses of the Qur’an scattered across his writings mostly belonged to the same time period, but by looking at those excerpts, it is hard to judge if he followed his own principles in translation or not.

At the outset, both men, Kamali and Bigiyev, possessed enough qualities that made them fit for the job. Both were educated in the Middle East and were fluent in Arabic as their native language. Kamali was a teacher in a prestigious medrese, Medrese-i Hüseyniye, and publishing books on Islamic philosophy. Likewise, Bigiyev was a productive author of religious books both in Tatar and Arabic and acquired fame as a young scholar and philosopher. Bigiyev, himself stated that all the religious books that he published up until that time, such as el- Luzumiyat Şerhi (1907), Kavaid-i Fıkhiyye (1910), Kitāb ʻAqīlat (1908), Nāẓimat al-Zuhr (1910), Uzun Günlerde Ruze (1911), Ṭayyibat al-Nashr fi'l-ʿAshr (1912), served as preparation for the translation of the Qur’an and also showed his competence for the job. He claimed all the effort that he put into those works demonstrated that he had the necessary qualities for such a deed [15].

However, for the Sobraniye, it was not a matter of outer qualifications, but religiosity or piety. In the eyes of the religious establishment, Bigiyev was not credible for such a deed because his piety was suspicious in the eyes of the folks. For the religious establishment, this was the main argument against him, as they thought that his translations would serve for his evil agenda of spreading heresy among the people. But was it really a matter of piety? By the time his translation was ready to be published in 1912, Bigiyev had already established himself as someone who challenged the entire tradition of Islamic scholarship, i.e., fiqh, tafsir, kalām, and Sufism. In his previous publications, he emerged as an iconoclast, as he disgraced the great scholars of the past, conducted ijtihād, challenged the schools of law, slammed the Sufi teachings, and so on for the sake of reviving the ossified tradition of critical thinking and individual judgment in the Islamic world in general, and in Russia in particular. Obviously, it disturbed the religious establishment for the most part, and thus, the Sobraniye, which was backed and supported by the same establishment, took a position against Bigiyev.


135

After all, Bigiyev was hopeful that the Russian state and the Russian laws would stand along with him and against the Sobraniye. But apparently, it did not go as he wished. Although the Qur’an itself had been important for the Russian state as a symbol of power, its translation into Tatar or any other Turkic language in Russia and Turkestan did not interest the Russian state that much, so it did not interfere into the discussions about translation amongst its Muslim subjects.

The Qur’an and the Russian State As Efim Rezvan of the Oriental Studies of Russia pointed out, the Qur’an

had an enormous political significance in the Russian state which perceived it as a sign of power [40, P. 41-56]. The prime example of it was Catherine II who, as part of a political and military struggle against Turkey, portrayed herself as a patron of Islam by incorporating Islam as a religion into the state apparatus. In this regard, the Russian state established the office of Muslim Spiritual Assembly in Ufa (later on the Orenburg Muslim Spiritual Assembly), funded mosques (one in Moscow), and printed the Qur’an in 1787 [40, P. 44-45]. Shortly after, in 1790, Catherine II also commissioned a Russian translation of the Quran by Mikhail Ivanovich Veryovkin (1732-1795).

In this regard, as Rezvan continued, Russia also became one of the first places where the Qur’an was printed rather than handwritten as was the case, for example, in Turkey. Since then, first St. Petersburg and then Kazan became a hub for the Qur’an printing and other Islamic literature, next to other centers of Islamic printing like Cairo and Istanbul. As for the Russian state, it was not only a sign of good-will gesture towards its Muslim subjects, but also a source of revenue as Kazan became the center of Islamic printing in Russia and the main supplier of the Qur’an and other Islamic publications for Central Asia. Even though it annoyed the Russian Orthodox Church, which persuaded the Tsar to stop or at least reduce the number of Islamic printings for a brief period of time, the Russian state realized that it would cause backlash in the Great game against the British in Central Asia. Thus, the big centers like Petersburg, Kazan, and Bakhchisaray continued to be the centers of Qur’an printing in Russia till the establishment of the Soviet State [40, P. 44-45].

In an effort to win the hearts of the Muslims and spread the Bolshevik ideology to the Muslim lands of the East, the fledgling Soviet state, similar to the previous Tsarist regime, followed a policy of compromise in regard to the Muslims [46, p. 1]. Part of the policy had to with the ʿUthmān Qur’an, which was believed to be the personal Qur’an of the third caliph ʿUthmān. One of the demands of the Muslims of Russia in the general congress of Moscow in 1917 from the new Bolshevik government was the transfer of ʿUthmān Qur’an back to Muslims from St. Petersburg Public Library (today the National Library of Russia). Believed to be the Qur’an of ʿUthmān, the manuscript had been preserved at the Hoja Ahrar Mosque in Samarkand till the Russian take over. The Turkestan Governor-General

Selcuk Altuntas

136

K. P. von Kaufmann handed it over to the Petersburg Public Library in 1869 [24, P. 175-78]. Upon the persistent requests of the Muslims of Russia, Lenin ordered the transfer of it from St. Petersburg to the Sobraniye in Ufa in 1918. In 1923, the Central Spiritual Board of Muslims of Inner Russia and Siberia (Diniye Nezareti) discussed the status of it in the general Muslim congress in Ufa and finally handed in to the people of Turkestan in 1924.

While it was the Russian state who was interested in the Qur’an itself, the translation of it in the Russia language occupied the Russian Orthodox Church most. The Russian translation of the Qur’an served as a tool for the Russian Orthodox Church in its polemic against Muslims. This can be seen well in the first Qur’an translation from Arabic to Russian, which was done by Gordii Semenovich Sablukov (d. 1880), the prominent Russian orientalist. Sablukov’s main motivation in translation was to show that the sacred scripture of Muslims was of no divine origin [5, p. 71]. In this sense, it stemmed from the same Christian tradition of discrediting Islam through its scripture as was the case with the first Latin translation of the Qur’an in the 12th century, which was manufactured to demonstrate the “weakness and evilness of Mohammedanism” [35, p. 40].

The Story of Bigiyev’s Qur’an Translation: The Acts of the Mullahs In order to better understand the historical background of Bigiyev’s Tatar

translation of the Qur’an, we need to look briefly at another similar project proposed by Ziyaeddin Kamali, who was the founder of the Aliye Medrese in Ufa and Bigiyev’s classmate back in the Hijaz. Towards the end of the year 1911, Ziyaeddin Kamali made a public announcement in two influential Tatar newspapers of the time, Vakit of Orenburg and Yulduz of Kazan, that he was working on a Tatar translation of the Qur’an. In this regard, he asked his fellow countrymen’s advice on how to publish it in terms of format, such as a pure translation, translation along with Arabic, translation with commentary, etc. [27, 28]. In line with his request, Kamali got only a few suggestions, the majority of whom advised him to publish it along with Arabic and annotations when necessary. Instead, it turned out to be a public discussion on whether the Qur’an should be translated into Tatar or not. In the end, Kamali’s translation did not make its way to publication, but the proposal of the project itself occupied the Tatar press for about six months till the middle of 1912.

Meanwhile, Bigiyev was following the discussions in the newspapers. Instead of contributing to it with an article, he decided to put his own translation into publication in order to clarify his position on the issue. At this point, one would wonder how long he would have waited to publish his translation if Kamali had not announced his own project, because even in 1910, he already had a rough draft of his translation ready to be published with minor revisions [10]. Because of the timing, and the unconventional religious viewpoints of the two men, those who


137

participated in the discussion often time juxtaposed Kamali and Bigiyev as if they were working together on the same project, but it was not the case.

Having resolved to publish his own translation, in late January of 1912, finally Bigiyev went to Kazan and negotiated with the administrators of the newly opened Ümid Printing House5, and both parties signed an “unofficial” contract as Bigiyev put it. According to the contract, in April the publisher would print the first set of the translation, which would consist of 30 facsimiles of 16 pages each and 5000 copies in total. This means that each copy would be 480 pages in total. Having his trust in Ümid, Bigiyev left Kazan without even talking to other publishers. But as a precaution, he did not leave the manuscript there. Afterwards, he mentioned the plan to a couple of notables of Kazan and poet Derdmend, i.e., Zakir Ramiyev in St. Petersburg [15].

It is not known in what form the news took shape among the general public, but on January 28th, Vakit of Orenburg published a news piece which stated that Bigiyev’s translation of the Qur’an was being published at “Sabah” printing house in Kazan [30].6 Vaqit’s story was also resonated in the Turkic press of Crimea and Baku [32, 36]. Having heard of Vakit’s story, the owner of the Ümid Printing house, Abdulveli Ahmedullin, in a letter to Yulduz of Kazan, refuted the news that they had started the publication of Bigiyev’s translation. In his letter, he also mentioned that they received notices from the Sobraniye and Safiyullah Hazret, the official proofreader of the Qur’an in Kazan appointed by the Sobraniye, regarding the issue [33].

Later in the discussion, Yulduz published, without any comment, the official notice that was sent to the Ümid Printhouse by the Sobraniye. It was signed by the members of the Sobraniye Muhammedov and the chief clerk Mamaliyev and dated as March 1st, 1912. It stated:

On February 25 [1912], The Sobraniye received a telegram signed by 14 Kazanites. In it, it was mentioned that Bigiyev’s translation of the Qur’an had been put into print in Ümid printing house and requested the Sobraniye to stop its publication. Based on the relevant laws, it is only the Sobraniye who is allowed to issue a permit to print anything related to the sacred book of Muslims, the Qur’an, and its parts such as Haft-Yaks. Thus, without the permission of the Sobraniye, the Ümid Printing house is not entitled to publish the Tatar translation of the Qur’an. Therefore, the Sobraniye urges the Ümid print house to stop the publication by its own will [31].7

5 The owner Abdulveli Ahmedullin, in an ad piece in Yulduz, stated that after his 30

years of experience at the Kazan University's printing house, he resolved to open his own printing house under the name of Ümid which started to operate in June 1911 [2].

6 This is a mistake by Vakit as the correct name of the printing house should be Ümid, not Sabah.

7 Among the signatories was Muhammed Sadık İmankulı, the author of the Tashīl al-Bayān (1910) [29].

Selcuk Altuntas

138

It seems that the people of Kazan got the sense that the printing of the translation started immediately even though it was scheduled for April in the initial contract that was signed between Bigiyev and the Ümid publishing house. That printing had begun cannot be the case because Bigiyev had stated that he did not leave the manuscript at the publishing house. However, because of the complaints of the people of Kazan to the Sobraniye, the Ümid publishing house gave up the publication of Bigiyev’s translation of the Qur’an in February 1912.

After all these, Bigiyev penned an article, “Scandal in the Tatar World,” in Vakit in which he expressed his regrets to the Ümid publishing house, which gave up the publication, and his resentments to the Sobraniye, who stopped it by a “magnificent edict (ferman-ı şahane)”. According to Bigiyev, the Sobraniye did not have the authority to do such thing and surely, the Russian laws would not allow it to do so. He wondered how on earth the Sobraniye, which, in the past, encouraged and even sponsored tafsīrs, like, Itqān, and Tashīl, that were full of mistakes now dared to stop proper translations like his own.8 Again, he asked why the Sobraniye considered the petition of 14 people and yet did not take into consideration all the articles that appeared in the Tatar press of the time in his defense [15].

The translation discussion on the Tatar press faded away towards the middle of 1912. One year later, in 1913, Bigiyev opened a printing house, Emanet, in Petersburg. Some asserted that the whole purpose of establishing a brand-new print house was to publish his own translation of the Qur’an [37]. Apparently, it did not work out, however, and the translation did not come out from Emanet.

For the next couple of years, people were still waiting for the debut of Bigiyev’s translation. For example, in 1914, Ebu Rifat, the imam of the Bishtepe Avil, urged Bigiyev to publish his translation of the Qur'an as soon as possible [39]. Likewise, in mid-1915, Vakit’s readers, such as Nesimcan Efendi, were inquiring the newspaper’s administration whether Bigiyev’s translation made its way to publication. Vakit, in response, was straightforward: No [38].

After almost a ten-year hiatus, Bigiyev brought up the issue again in his Türkiye Büyük Millet Meclisine Müracaat, which he completed in 1921, and published in 1931 in Egypt. In it, he stated his willingness to publish his Qur’an translation in the honor of the Grand Turkish National Assembly. Even though it would have been a good fit for the Turkish state in its project of the Turkification of Islam, apparently it did not interest the Turkish government.

8 The author of Tashīl al-Bayān, Muhammed Sadık İmankulı, in response to Bigiyev stated that he never claimed to author the best possible translation/commentary of the Qur'an in Tatar. What he did was the Turkish rendering of some of the classical commentaries. In the end, he accused Bigiyev himself for the mishap that befell on his translation since it was he who made people suspicious about his works when he brought up the topic of universal salvation back in 1909. Ever since, people got the sense that whatever Bigiyev wrote was his personal opinion which was not based on the Qur'an and the Hadith. İmankulı also added that it was only Bigiyev himself who understood his own writings due to his peculiar use of language and style [21].


139

Another reference to it belonged to Bigiyev's sojourn in India during his life in exile. Taymas narrated that when Habiburrahman Shakir, the imam of Tampere, asked Bigiyev in 1942 in Peshawar about his translation, Bigiyev told him that he sent it to abroad through Russia to be published. Taymas asked if so, then why he did not publish it himself during his stay in Finland in 1933. Taymas further inquired it with Imam Veli Ahmed Hakim of Helsinki who told him that he was not aware of Bigiyev's sending his translation to Finland [44, p. 68-69].

One last reference to it worth mentioning during Bigiyev's life time was an advertisement in a Turkish newspaper one year before his death. Taymas informed us that an ambitious biweekly newspaper, Millet in Istanbul, in its September 9, 1948 issue, announced that Bigiyev handed in his translation to the newspaper administration to be distributed to its readers. Taymas did not give credit to the validity of the “good news”. For Taymas, this was nothing but another indecent way of advertising [43, P. 40-41].9 He also noted that he had no reason to believe that Bigiyev left it to someone in Istanbul.

After almost half a century silence, finally, in 2010, the long awaited “good news” came from Kazan.

The Kazan Edition of Bigiyev’s Qur’an Translation (2010): The Story Continued In 2010 in Kazan, a two volume The Book of Musa Efendi came out under

the editorship of Elmira Tagirdjanova, the daughter-in-law of Bigiyev’s youngest daughter, Fatma Tagirdjanova (d. 2006). While the first volume was presented as Bigiyev’s translation of the Qur’an, the second book consisted of Bigiyevs’ family archive which included a collection of some hitherto unknown documents and other relics that belonged to Bigiyev [42]. Since it was printed in limited quantity, the book did not get as much publicity as it deserved across the academic milieus.

I was able to obtain a copy of the book with great enthusiasm when I happened to be in Kazan for a conference in June 2016. However, my enthusiasm faded away as I dug into it more and more.10 When I finally concluded, due to a number of issues explained below, that it was not Bigiyev’s translation, I concurrently became aware of an article written by Ilshat Saedov of the Russian Academy of Sciences at Moscow that was published very recently [41]. As Saedov claimed, the 2010 Kazan edition is a reprint of the Turkish author Süleyman Tevfik’s 1926 translation of the Qur’an, except for the missing foreword and the

9 The imam of Tampere Habiburrahman Shakir in his letter to Taymas informed him

that this ad was about the isolated sheets containing partial translations of the Qur’an that Bigiyev carried with him from India to Istanbul [44, p. 68].

10 It was my doctoral adviser at University of Wisconsin-Madison Uli Schamiloglu who first took my attention to the possibility of it’s not belonging to Bigiyev.

Selcuk Altuntas

140

index.11 Thus, from now on, I will deal with the Kazan Edition in reference to Saedov’s relevant article.

The majority of resources which talk about the fate of Bigiyev’s translation have cited it either as unknown or lost forever. However, around 2004, a historian of Islam, Efim Rezvan, of Petersburg State University was informed by the granddaughter of Ziyaeddin Kamali that Bigiyev’s Qur’an translation was in the possession of Bigiyev’s youngest daughter, Fatma Hanım, in St. Petersburg. Then he, along with his research assistants, started a research project in Bigiyev’s archive which was handed down to Fatma Hanım from her mother Esma Hanım. The project gave its first fruit as a documentary film, The Manuscript and the Fate, about the life of Bigiyev in 2007 [41, p 61]. As a part of the project, Fatma Hanım also allowed the publication of her father’s Qur’an translation [3]. In 2009, Efim Rezvan announced that the publication of the translation was on its way and would appear shortly [40, p. 47]. Indeed, the publication came out in 2010, not by Rezvan, but by Tagirdjanova and Gereeva.

We know that after Bigiyev left the Soviets in 1930, his books, along with other possessions, remained with his wife, Esma Hanım, and were passed on to their daughter Fatma Hanım. It is quite impossible for someone like Esma Hanım, who was well educated and literate in Russian and the old Tatar script, not to recognize her husband's translation. Thus, she probably knew that the Qur'an translation in her husband’s archive did not belong to her husband. How about Fatma Hanım? Like her mother, she was also literate in the old Tatar script. Was not she supposed to be more familiar with her father’s writing style than anybody else (because from a linguistic point of view, there is nothing Tatar in the translation as Saedov rightly pointed out)?

There is another question to ask about Fatma Hanım. Ahmet Kanlıdere, who is the author of the most comprehensive book on Bigiyev in Turkey, narrates that he had an interview with Fatma Hanım back in 1999 in Petersburg [26, p. 36]. In it, he got some valuable personal information about Bigiyev and his family. At this point, one wonders why Fatma Hanım did not mention the translation to Kanlıdere back then but instead waited until 2004 to reveal it. Likewise, it is also curious why Kanlıdere did not ask about her father’s translation.

Let me come back to the Kazan edition itself. Again, it is obvious that it is identical, except for the missing foreword of the author and the index, to that of Süleyman Tevfik’s 1926 translation of the Qur’an, which was printed by Yeni Şark Kitaphanesi. The problem at this point is that, though I’m not sure how much

11 Tevfik’s translation has an interesting story going back to the Second Constitutional Era in 1908. Even though he started publishing parts of his translation in 1908, the political and religious establishment of the time did not allow him to complete its publication. Under the premise of the newly established Turkish Republic, finally Tevfik found the necessary political support, not necessarily the religious one, and published his long awaited Turkish translation of the Qur’an in 1926.


141

it matters, the book was also published by another printing house, Suhulet Kütüphanesi, with the same page numbers in the same year [17]. The Tevfik edition that I have is the Yeni Şark Kitaphanesi, and the Kazan edition is identical with it. However, I was not able to obtain the other copy that was published by the Suhulet Kütüphanesi that has the same page numbers. Therefore, which edition is the Kazan Edition based on: Yeni Şark Kitaphanesi or Suhulet Kütüphanesi?

From here, let’s ask another question. Why are the foreword and the index missing in the Kazan Edition? What happened to them? Have they disappeared over the course of time, or has someone removed them consciously? In fact, it is possible for such a book to lose pages, especially from the beginning and the end, but in the case of the Kazan Edition, the book was very well preserved till the last page, except for very few pages that are partially deleted. If so, was it Bigiyev or somebody else who removed them from the book and why? Saetov is of the idea that they were removed by Bigiyev himself in order to avoid a problem at the Russian customs [41, p. 66]. Saetov’s assertion seems reasonable, but if it is not Bigiyev himself, then who? Esma Hanım or Fatma Hanım, or somebody else?

As mentioned before, the Kazan Edition has been well preserved. Except for the author’s foreword and the index, the book is in excellent condition in terms of physical appearance, but the lines on a couple of pages are cut off. These pages are 253, 254, 255, 510, and 511. The missing parts on page 511 are filled out by hand. Looking at its writing style, it is quite safe to assert that it was filled out by Bigiyev himself in a way that is identical with the 1926 Tevfik edition.

Another important question about the Kazan Edition is how Bigiyev obtained it. Saedov is quite sure that Bigiyev acquired it on his way back from Mecca to Russia in 1926 and 1927. That is the case, but it requires further explanation. In May 1926, Bigiyev arrived in Istanbul in order to join the Cairo Congress organized by King Fuad of Egypt in conjunction with al- Azhar University. However, when he was denied a visa at the Egyptian Embassy in Istanbul (because of the Mufti of Russia’s denouncement of the Congress on account of the possible British involvement in it), he joined the Soviet Muslim delegation in Istanbul, which was en route to Mecca for the World Muslim Congress, which was summoned by the newly crowned king of the Hijaz, Ibn Saud (1875-1953), in June and July. Tevfik’s translation appeared in Istanbul’s bookstores as early as April of 1926, so it is possible that Bigiyev obtained it in 1926. It is also possible that he obtained it one year later in 1927 when he stopped in Istanbul and got his book, Müskirat Meseleleri, published by Mahmut Bey Matbaası, on his return back from the Hajj.

There are still other possibilities, albeit weaker. Because we know that Bigiyev regularly followed publications in his field of interests, it is conceivable that he ordered a copy of it at a later date through someone going on to Hajj. The Soviets started a Hajj campaign in 1926 that allowed non-Soviet Muslims to go Hajj in transit through the old Hajj routes, which included the Soviets

Selcuk Altuntas

142

[25, P. 162-64]. One more possibility is that he might have obtained it through someone from the Turkish Embassy in Moscow.

Although Bigiyev had Tevfik’s translation in his library, it is unlikely that Bigiyev liked or approved of it. The strongest evidence is a letter that he wrote to his friend, Veli Ahmed Hakim of Finland, while in exile. In it he said that many people in Turkey had translated the Qur’an, but all of them were “nothing,” except Little Mehmet Hamdi Efendi’s translation, which he had access to at the author’s house in Istanbul earlier [45, P. 7-8]. This Little Mehmet Efendi is none other than the renowned scholar of the Qur’an and author of the best Turkish commentary on the Qur’an, Elmalılı Hamdi Yazır (1878-1942). Thus, in comparison, it should come as no surprise that Tevfik’s translation was “nothing” in Bigiyev’s eyes. Perhaps the reason for his dislike had to do with the main source that Tevfik used for his translation. As mentioned in its early partial editions, Tevfik heavily relied on Fakhr ad-Dīn al-Rāzī’s al-Tafsīr al-Kabīr in his translation, and not surprisingly, Rāzī was not Bigiyev’s favorite commentator of the Qur’an [16].

Where Is It? We are still left with the burning question of where the Bigiyev’s notorious

translation might be? We can begin with some of the statements of those who knew Bigiyev personally, such As Yusuf Uralgiray and Abdullah Battal Taymas. Uralgiray, who happened to be with Bigiyev in his last months in Egypt, narrated that it was among the piles of books that Bigiyev left at the Berlin Mosque.12 Additionally, Uralgiray stated that Bigiyev told him that he had left some of his books in India. This is another possibility. According to Uralgiray, if these locations proved to be unfruitful, then it should be sought out in Petersburg [45, p. XXII]. Wherever its whereabouts, it now has become clear that it is not in the archive that Bigiyev left to his family.

Taymas informed us that when the books that Bigiyev brought with him from India to Turkey in 1947 were inspected by Zeki Velidi Togan, the translation was not found in there. Taymas also added that these books should be the ones that he donated to the National Library of Turkey [44, P. 69-70].

Halife Altay, the author of the first Kazakh translation of the Qur’an, was yet another person who made a claim as to the location of the text, alleging that the only manuscript of Bigiyev’s translation remained in Ufa [18, P. 140-41]. It is unclear whether or not he meant the Sobraniye when he said Ufa, but this cannot be the case since the Sobraniye did not even request a copy of it for inspection.

Saedov is of the idea that it should be sought in Turkey that it either lies in the repositories of the National Library in Ankara or in the family archive of one of

12 Taymas in this regard stated that he was not able to find someone to get further

information about the books that Bigiyev left entrusted to the Berlin Qadyani Mosque [44, p. 69].


143

the Turkish high-ranking diplomats who worked at the Turkish Embassy in 1949 [41, P. 66-67]. As for the National Library option, it seems quite unlikely because Uralgiray, who prepared a catalogue of Bigiyev’s donated books to the National Library, stated that it was not on the list [45, p. XXII].13 Taymas' aforementioned statement about those books also confirms Uralgiray.

Indeed, an online catalogue search at the National Library reveals that it is not in the section that harbors the books that were donated by Bigiyev. Nonetheless, İbrahim Maraş of Ankara Divinity School interestingly claims that the important part of Bigiyev’s books that he donated to the National Library are not present in the library’s archive. He goes on to say that Turkish scholar Necip Hablemitoğlu (d. 2002), one year before his assassination told him that these books were under his possession. Maraş thinks that Hablemitoglu’s archive did not only include Bigiyev’s Tatar Qur’an translation but also his other notorious books that are only known in their title. However, Maraş states that it was not possible for him to see them [34]. What could support Maraş’ claim is the fact that Hablemitoğlu was also the one who had the archive of Ismail Gasprinkii and his daughter Shafika Hanım.

After all, the remaining options are the books that Bigiyev left in Berlin and India. But who knows what happened to them.

Conclusion Although it did not make its way to publication, Bigiyev’s notorious

Tatar translation of the Qur’an remains a significant work. Bigiyev realized the importance of the Qur’an’s translation into the Turkic languages and the essential qualities it must possess and put forth much effort to produce a worthy text. Its legacy contains important materials for discussion of the religious and intellectual life of the Tatars at the beginning of the 20th century. Even though it occupied the public opinion of Russia’s Muslims, the Russian state itself remained neutral to the translation discussions. One hundred years later, we are still looking for the manuscript of his translation, hoping to see one of the first full translations of the Qur’an in the Tatar language.

Acknowledgment I would like to thank to Micah A. Hughes and Shannon Kisa for their

valuable feedbacks on the rough draft of the article.

References

1. Abd Allah A.A.M. The Variant Readings of the Qur’an: A Critical Study of their Historical and Linguistic Origins. (PhD Dissertation) University of Edinburgh, 1984.

13 Taymas also stated the same thing that it was not among the books that Bigiyev

brought with him from India to Turkey in 1947 and from Turkey to Egypt in 1948 [44, p. 69].

Selcuk Altuntas

144

2. Ahmedullin A. Ümid Matbaası. Yulduz January 19, 1912. 3. Akhunov A. Koran Po-Tatarski [The Qur’an in Tatar]. Group of Strategic

Vision: Russia-Islamic World March 30, 2016. Web. March 4, 2018. 4. Altuntas S. A Public Discussion over the Sacred among the Muslims

of Imperial Russia: Ziyaeddin Kamali’s Attempt to Translate the Qur’an into the Tatar Language (1911-12), Fifth CESS (Central Eurasian Studies Society) Regional Conference at Kazan Federal University, (Kazan, Tatarstan, Russia), June 2-4, 2016.

5. Atamov M. Rus Dilinde Yayınlanan Kur’an-ı Kerim Çevirilerininin Çeviribilim Açısından İncelenmesi (Başarılı Bir Rusça Kur’an Çevirisinin Oluşturulmasına Katkı). (PhD Dissertation) University of Ankara, 2013.

6. Bigiyev M. Beyan-ı Hakikat. Vakit June 24, 1910. 7. Bigiyev M. Divan-ı Hafız Tercümesi. Kazan: Ürnek, 1910. 8. Bigiyev M. En Lazım Bir İlan. el- Islakh January 25, 1909. 9. Bigiyev M. Kuran-ı Kerimin Vucuh-i Arabiyesi, Ayet-i Kerimeleri

Hakkında. Shura January 15, 1912. 10. Bigiyev M. Yine Mühim Bir Mesele. Vakit January 21, 1910. 11. Bigiyev M.C. Kur’an Ve Sünnet İlişkisine Farklı Bir Yaklaşım:

Kitabu’s-Sünne. Tran. Mehmet Görmez. Ankara: Ankara Okulu Yayınları, 1998. 12. Bigiyev M.C. Kur'an-ı Kerimin Vucuh-i Arabiyesi. Shura February 1, 1912. 13. Bigiyev M.E. Halk Nazarına Bir Niçe Mesele. Kazan: Ümid, 1912. 14. Blagorodniy Koran: Perevod Cvyashennogo Clovo. [The Noble Qur'an:

Translation of the Sacred Word]. Ed. N. G. Gereyeva. Kazan: 2010. 15. Carullah M. Tatar Dünyasında Rezalet. Vakit April 19, 1912. 16. Carullah M. Wa Khasaf Al-Qamar Wa Jumiʿa Al-Shamsu Wa Al-Qamar.

Shura April 15, 1912. 17. Cündioğlu D. Kur’an Çevirilerinin Siyasi Tarihine Dair: Süleyman

Tevfik'in Kur’an Çevirisi Üzerine Birkaç Not. Dücane Cündioğlu Simurg Grubu July 1998 [retrieved on July 18th, 2017].

18. Çalışkan İ. Kazakistan’da Kur’an Ve Tefsir Literatürü (Kazakça Ve Rusça Eserler). Marife 15.1 (2015).

19. Goddard H. A History of Christian-Muslim Relations. Chicago: New Amsterdam Books, 2000.

20. Hughes M. Making the Qurʾan Turkish: Translation and Power in the Ottoman Empire. Marginalia March 14, 2016.

21. İmankulı, M.S. Ifrat. Yulduz April 26, 1912. 22. Jārullah M. Kitāb al- Sunna. Bhopal: 1945. 23. Jārullah M./Ibn Fāṭimah. Al-Washīʻah Fī Naqd ʻAqā'Id Al-Shīʻah. Cairo:

Matba’at al-Khanji, 1936. (In Arabic) 24. Jeffery A. and Mendelsohn I. The Orthography of the Samarqand Qur'ān

Codex, Journal of the American Oriental Society, vol. 62, no. 3 (Sep. 1942), P. 175-195.


145

25. Kane E.M. Russian Hajj: Empire and the Pilgrimage to Mecca. Ithaca: Cornell University Press, 2015.

26. Kanlıdere A. Kadimle Cedit Arasında Musa Carullah: Hayatı-Eserleri-Fikirleri. İstanbul: Dergah, 2005.

27. el-Kemali Z. Kur’an-ı Kerim Tercümesi: İdarege Mektup. Vakit November 27, 1911.

28. el-Kemali Z."Kur’an-ı Kerim Hem Kur’an Tercümesi Hakkında Millete Müracaatım. Yulduz December 4, 1911.

29. Kuran-ı Kerimi Tatarçaga tercüme …. Vakit March 1, 1912. 30. Kur’an Tercümesi. Vakit February 28, 1912. 31. Kur’an Tercümesi Hakkında. Yulduz March 25, 1912. 32. Kur’an-ı Kerim Tercümesinin Tabı. İkbal March 12, 1912. 33. Kur’an-ı Kerimnin Tercümesi Basıla Başlagan Digen Haberni Tekzib.

İdil March 23, 1912. 34. Maraş İ. Musa Carullah April 2017, Anadolu İlahiyat Akademisi, available

on YouTube https://www.youtube.com/watch?v=3Dfdh57vq4A 35. Marranci G. The Anthropology of Islam. GB: Bloomsbury UK, 2008. Web. 36. Musa Efendi Bigiyef tarafından…. Tercüman March 9, 1912. 37. Musa Efendi Bigiyef'in Yeni Matbaası. Türk Yurdu October 16, 1913. 38. Musa Efendi Bigiyev kalemiyle... Vakit July 18, 1915. 39. Musa Efendi Hazretlerinden Ütinç. Turmush March 2, 1914. 40. Rezvan E. Qur’an and Power in Russia. Christianity and Islam in the

Context of Contemporary Culture: Perspectives of Interfaith Dialogue from Russia and the Middle East. Eds. D. Spivak and N. Tabbara. St. Petersburg/Beirut: 2009, P. 41-56.

41. Saetov I.G. Ni Tatarskij i Ni Bigeeva: Istorija Odnogo Osmanskogo Perevoda Korana [Neither in Tatar nor Bigeev’s: Story of One Ottoman Translation of the Qur’an]. Islam v Sovremennom Mire [Islam in the Modern World] 13.1 (2017).

42. Tagirdjanova A. Kniga O Muse Efendi, Ego Vremeni i Sovremennikax: Sbornik Istoriko-Biograficheskix Materialov (Kniga II). [The Book of Musa Efendi: His Time and Contemporaries: Collection of Historical and Biographical Materials (Book II)]. Kazan: 2010.

43. Taymas A.B. Kazanlı Türk Meşhurlarından Musa Carullah Bigi: Kişiliği, Fikir Hayatı Ve Eserleri. İstanbul: M. Sıralar Matbaası, 1952.

44. Taymas A.B. Kazanlı Türk Meşhurlarından Alimcan Barudi. İstanbul: 1958. 45. Uralgiray Y. Uzun Günlerde Oruç: İctihad Kitabı. Ankara: Kazan Türkleri

ve Yardımlaşma Derneği, 1975. 46. Yemelianova G. Russia’s Umma and its Muftis. Religion, State &

Society, vol. 31, No. 2, 2003, P. 139-150. 47. Wild S. The Qur’an as A Political Factor in Pre-Modern Times. The

Cambridge Companion to the Qur’an. Ed. Jane Dammen McAuliffe. Cambridge University Press, 2006.

Selcuk Altuntas

146

About the author: Selcuk Altuntas, Ph.D. Candidate, Languages and Cultures of Asia, University of Wisconsin-Madison; Adjunct Instructor, Religious Studies, Edgewood College, WI, USA, e-mail: [email protected]



СТОЛЕТИЕ ТАЙНЫ: КУРЬЕЗНЫЙ СЛУЧАЙ С ТАТАРСКИМ ПЕРЕВОДОМ КОРАНА

МУСЫ ДЖАРУЛЛАХА БИГИЕВА (1875-1949)

Сельджук Алтунташ Университет Висконсин-Мэдисон

Колледж Эджвуд г. Мадисон, Висконсин, США

[email protected] Резюме. В данной статье рассматривается татарский перевод Корана

Мусы Джаруллы Бигиева в контексте внутренних мусульманских дел в России в начале ХХ в. Татарский перевод Корана М. Бигиева, который был завершен в 1912 г., остается одной из тайн научного изучения Корана в тюркском мире. В течение последних ста лет его местонахождение было неизвестно. Оценив перевод Мусы Бигиева в контексте внутренних мусуль-манских дел в России, в этой статье рассматривается история неудачной попытки публикации перевода Корана Бигиева в 1912 г. и ложное обещание Казанского издания в 2010 г.

Ключевые слова: Муса Джарулла Бигиев, Зиятдин Камали, Сулейман

Тевфик, Коран Османа, мусхаф, Национальная библиотека Турции, Юсуф Уралгирей, Абдулла Батал Таймас.

Сведения об авторе: Сельджук Алтунташ, Ph.D., Университет Вис-

консин-Мадисон; Адъюнкт-инструктор, Религиоведение, Колледж Эджвуд, Висконсин, США, e-mail: [email protected]






147

Н А С Л Е Д И Е

УДК: 821.512.161

НЕИЗВЕСТНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ БОРА ГАЗИ ГИРЕЯ

Ахмет Ичли Ардаганский Университет

г. Ардаган, Турция ahmetiç[email protected]

Резюме. Известно, что после того как Османская Империя стала управ-

лять политической системой Крымского ханства, мальчики – наследники ханского трона – стали воспитываться в духе традиционного османского образования. С раннего детства обучение ханских детей начиналось в Стамульской школе (мектебе) Эндерун. Кроме, непосредственно, турецкого и персидского они изучали также и ряд других иностранных языков, что, безусловно, позволяло им в дальнейшем быть высокоэрудированнны-ми людьми своего времени. Обучение изящным искусствам также носило серьёзный характер, как известно многие крымские ханы знамениты своими стихами, написанными в разнообразных жанрах, на различных тюркских наречиях, а также других языках.

Один из наиболее известных деятелей Крымского Ханства – Бора Гази Гирей Хан, получивший традиционное османское воспитание и обучение, впоследствии стал правителем. Прославленный своими успешными военны-ми походами против Московского Царства, Польши и других восточно-европейских государств в составе османской армии, Гази Гирей, ещё до того как стал ханом, попал в плен в Иране вместе со своим старшим братом Адилем. После семилетнего пребывания в плену сумел бежать и добраться до Эрзерума, откуда был потом доставлен в Стамбул. После смерти своего другого старшего брата, Ислам Гирея, в 1588 году получил султанский берат (указ) о назначении его ханом. Родившийся в 1554 году Гази Гирей умер в 1607 году от чумы, возвращаясь из очередного похода.

Как известно, после Гази Гирея осталось множество написанных им произвдедений как на османском, так и на крымскотатарском языке. Среди этих произведений наиболее известным, и наверное, наиболее показательным является сборник его стихотворений – Диванче. Диван собственно и означает собрание, в данном случае собрание стихов, а диванче – необльшой по объёму сборник. После того как этот сборник был опубликован в Турции, были найдены и другие его произведения, в частности четырнадцать газелей, которые не вошли в «Диванче».

mailto:ahmeti%C3%[email protected]

Ахмет Ичли

148

В своих стихах Гази Гирей использовал псевдонимы (махлясы) Газаи или Хан Гази. Это прослеживается во всех вновь найденных его произведе-ниях, что даёт указания для дальнейших поисков и возможных находок его произведений в библиотеках и архивах на территориях, входивших некогда в Османскую Империю. Наша заметка посвящена ещё двум газелям Бора Гази Гирея, которые до этого никем не были обнаружены. Они написаны на османском языке арабской графикой. Оригинальные тексты мы транслитери-ровали на латинский алфавит и снабдили переводом на современный турец-кий язык.

Ключевые слова: Гази Гирей Хан, Газаи, Газель, Диванче, Сборник,

Поэзия. Биографическая справка: хан Гази Гирей II (1551-1607) Так как Гази Гирей II был лидером ханства, входившего в Османскую

Империю, его биография довольно подробно изучена. Его жизни и деятель-ности посвящены несколько книг и множество статей: [8, с. 734-736; 5, Т. 3, с. 305-306; 3, Т. 4, с. 138-139; 4; 13, с. 47-48; 17, с. 737; 2]. Прежде чем при-ступить к освещению найденных нами стихотворений, мы хотели бы вкрат-це резюмировать основные вехи биографии поэта-воина.

Гази Гирей II, сын Девлет Гирей хана, родился в 1551 году. Будучи ре-бенком, он был отдан в стамбульскую школу Эндерун, где получил классиче-ское османское воспитание. Помимо гуманитарного образования Гази Гирей был изрядно искусен и в военном деле. Особенно впечатляют его действия в ходе османо-персидских войн конца XVI-го в. за Азербайджан. Он даже был удостоен награды султана за то, что отстоял вновь приобретённые земли от кызылбашей и разбил зимний лагерь иранцев. В ходе этой войны он попал в плен к кызылбашам во время одной из стычек. Хан отстреливался со спины из лука, в то время как его конь налетел на дерево и он упал на землю оглушенный, ударившись головой о ветку. Попавшего в плен в том же бою его брата Адиля, персы казнили за интриги, которые он плёл с дочерью шаха чтобы заполучить шахский престол. Самому Гази Гирею шах предложил перейти на его сторону, принеся клятву в верности, за что обещал ему выдать замуж другую свою дочь, назначить наместником Ширвана и дать под его командование 10000-ый отряд. Гази решительно отказался, за что был упря-тан в крепость Аламут, где провел в заточении семь лет.

В конце концов, ему удалось бежать из крепости и в образе стран-ствующего дервиша добраться до Тебриза, оттуда до Вана и, наконец, до Эрзерума. Вместе с губернатором (вали) Эрзерума Осман Пашой Гази Гирей участвует в многочисленных походах против Ирана. После смерти паши, Гази отбывает в Стамбул откуда его направляют на поселение в Янболу, где обычно жили претенденты на ханский престол из рода Гиреев.


149

Когда умер Ислям Гирей, Гази Гирей от имени Османской Империи назначается крымским ханом и ему вручается соответствующий берат (сул-танская грамота). Уже будучи ханом он вступил в войну с Московским Царством, и был ранен во время боя. В результате этих войн ему всё же удалось вновь принудить Москву платить ежегодную дань Крыму. Благодаря проискам султанского визиря был отстранен от крымского трона. Но спустя короткое время вновь был восстановлен в качестве хана. За вспыльчивость характера его прозвали Буря (тат. Bora).

Гази Гирей впоследствии играл заметную роль в истории Восточной Европы. Участвовал в походах на Венгрию и Польшу. Подавлял восстания в Молдавии и даже менял молдавских правителей на угодных ему. Отличился во время ожесточенного сражения при переправе через Днепр с запорож-скими казаками. За преданность, проявленную в течение всего своего более чем двадцатилетнего правления и предыдущие заслуги перед Османской империи ему были отведены в личную собственность сельскохозяйственные угодья в Силистрии (Греция). Скончался в Темрюке от чумы во время по-хода. Был похоронен в Бахчисарае в дюрбе (мавзолее) своего отца.

Известные и неизвестные произведения Бора Гази Гирея 1. Сборник стихов (диванче) Собрание стихов Бора Гази Гирея. Есть указания на то, что подобный

сборник был составлен ещё при жизни поэта. Но то, что мы имеем на руках сегодня, вероятней всего не полное прижизненное издание «Дивана» его стихов, а лишь малая часть таковых. Таким образом это небольшой по объёму сборник – «Диванче». Добавив в него новые произведения в результате может быть собран полноценный «Диван» произведений Гази Гирея.

В настоящем же «Диванче» содержатся произведения написанные по-этом как на османском языке, так и на наречии крымских татар того времени. Сборник был опубликован в 1958 году Хикметом Эртайланом [4]. Следующая работа, посвящённая как сборнику (Диванче) так и биографии поэта является докторская (PhD) диссертация, выполненная в Турции Эльвиной Абдуллае-вой [1]. В работе представлены как уже известные и опубликованные 42 про-изведения Гази Гирея, так и четырнадцать новых, ранее неизвестных, взятых из вновь обнаруженного сборника османских поэтов (меджмуа). Среди них присустствуют стихи в жанре кыта, рубаи, а также отдельные бейты (двусти-шие, стихотворение, состоящие из двух срок, которое может быть частью большего по размеру произведения – месневи, газель, так и носить самостоя-тельный законченный характер – фард). Подобные находки внушают опти-мизм на то, что и другие произведения из перечисленных ниже и известных только по названиям, которые приводят различные источники, также будут обнаружены.

Ахмет Ичли

150

2. Водянная Мельница (Dolabnâme) Поэма (месневи), состоящая из сорока бейтов, носящей дидактический,

воспитательный характер. Была опубликована Хикметом Эртайланом [4, с. 27-29]. Время создания – неизвестно. Как правило, поэмы в жанре долаб-наме состоят из вопросов и ответов и, таким образом, напоминают собой крутящийся барабан водяной мельницы. Долабнаме, собственно, и означает – водяная мельница. Принадлежит к жанрам суфийской поэзии.

3. Роза и Соловей (Gül ü Bülbül) Несмотря на упоминание в некоторых источниках о существовании

произведения под таким названием, ни одна рукопись с подобными стихами, написанными Гази Гиреем, до сих пор ещё не обнаружена [1, с. 44].

4. Кофе и Вино (Kahve ile Bade) Произведение также упоминается в источнкиках [1, с. 45], но текст

пока не обнаружен. 5. Письма или произведения эпистолярного жанра. Согласно последним исследованиям сохранились письма Гази Гирея,

адресованные шейх уль-исламу1, государственным чиновникам и некоторым друзьям хана. Абдуллаева Эльвина в своей диссертационной работе предста-вила тексты этих писем, сопроводив их детальным анализом и описанием [1]

Литературный портрет Cогласно традициям своего времени, незаурядный поэт Бора Гази Гирей

использовал в своих стихах махлясы или псевдонимы. У него было два псев-донима: Газаи и Хан Гази. Получивший классическое образование Газаи, писал свои произведения почерком «Талик», который выходил довольно искусным из-под его пера. Есть сведения, что он даже давал уроки калли-графии своему другу и личному историку Печеви.

Известно также, что поэт был хорошим исполнителем собственных стихов под аккомпанемент саза, мелодии для которого он сочинял сам. Сохранились ноты некоторых его музыкальных произведений.

Будучи тонким ценителем художественного слова Бора Гази Гирей взял под свою опеку поэтов Зихни и Хильми. Кроме этого, он был мастером в таком жанре как «назире». Назире представляют собой своеобразные ответы на произведения других писателей. Это можно рассматривать как своего рода соперничество в изяществе и метафоричности между поэтами. К слову ска-зать, на его стихи также много кто пытался в свою очередь писать подобные «ответы». Особенно на наиболее известную его газель, начинающуюся

1 Шейх уль-ислам – глава всех муфтиев в мусульманском государстве. Здесь

имеется в виду шейх уль-ислам Яхъя (1552-1643), известный поэт и политический деятель Османской Турции. До того как вступил в должность был кадиаскером Румелии и затем Анатолии. Был дружен с крымским ханом Бора Гази Гиреем.


151

строчками: “Râyete meyl ideriz kâmet-i dil-cû yerine / Tuğâ dil bağlamışız kâkül-i hoş-bû yerine” (Знамя мы выбираем, тонкого стана вместо / к тугу (бунчуку) привязаны наши сердца, душистым локонам вместо). Стихотворение состоит из уподоблений и сравнений: мы склоняемся больше к древку знамени, вместо тонкого, изящного стана (красавиц) / К тугу (состоящего из хвостов горного яка) привязаны мы душой, а не к душистым локонам красавиц. Историк литературы XIX-го века Бурсалы Мехмет Тахир предполагает, что его отец – Рифат Бей, а также вали (губернатор) и командующий округом Эски Ишкодра (современная Тиррана – столица Албании) Бедри Паша в том числе писали назире (ответы) на эту газель Бора Гази Гирея [18, с. 348-349]. Известны и другие «ответы» на стихи Газаи, например, написанные Шейх уль Исламом Яхъёй (Яхъя) [12, с. 454]

Большинство стихотворений Бора Гази Гирея заключает в себе харак-терные особенности классической османской литературы. Кроме этого в его произведениях нередко можно увидеть и отражения событий из его соб-ственной жизни. Например, даже на предложение иранцев свободы в обмен на удовлетворение их требований он ответил поэтическим отказом в жанре рубаи.

Большая часть его произведений, которые относятся к так называемой диванной или салонной литературе, представляют собой лирические газели. Однако, помимо газелей до нас дошли образцы других стихов, написанных в форме кыта, рубаи и месневи. В опубликованном сборнике его стихов (диванче) представлены все эти жанры. В газелях Газаи, в основном, раз-рабатываются классические темы или идеи, присущие османской литературе в целом. Это жалобы о невозможности познать истину (то есть познать Бога), тоска по любимой, воспевание достоинств любимой, радости жизни, при-ход весны, весёлые застолья и беседы, мысли о незыблемости государства. Находит себе место в его творчестве и темы воинской доблести, геройства, смелости, мужества. Особенно этой теме соответствует приведённая нами в качестве примера газель, начинающейся словами о знамени.

В установленных нами как новые произведения Газаи стихах речь также идёт о бренности мира, об обманчивости красоты, о желании увидеться с любимой и о вине. Более подробно о жизни и творчестве поэта Газаи можно познакомиться в указанных нами выше книгах и докторской диссертации Эльвины Абдуллаевой [1].

Новые тюркские стихотворения Бора Гази Гирея В опубликованном сборнике (диванче) Газаи находится 42 газели.

Кроме них в докторской (PhD) диссертации Эльвины Абдуллаевой присут-ствуют 14 новых газелей, которых нет в предыдущем сборнике. В изученных автором диссертации различных поэтических собраний и исторических кни-гах наиболее часто встречается уже упоминаемое нами стихотворение, с

Ахмет Ичли

152

зачином: “Râyete meyl ideriz kâmet-i dil-cû yerine / Tuğâ dil bağlamışız kâkül-i hoş-bû yerine” (Знамя мы выбираем, тонкого стана вместо / к тугу (бунчуку) привязаны наши сердца, душистым локонам вместо), что говорит о его популярности в османском литературном мире. Именно его опубликовал Бурсалы Мехмет Тахир как пример творчества Газаи [18, с. 348].

Тот факт, что новые газели поэта были в самых разнообразных источ-никах, большинство из которых представляли собой собрание произведений различных поэтов (меджмуа), даёт основание предполагать, что далеко не все произведения Гази Гирея найдены. На наш взгляд, работа с подобными собраниями (меджмуа) может привести к новым открытиям.

Необходимо уточнить, что для изучения тюркской (в особенности турецкой) литературы Османской эпохи собрания произведений различных поэтов, называемых арабским словом «меджмуа», являются одним из самых важных и надёжных источников. Эти меджмуа носят характер избиратель-ности. В них приводятся произведения, которые составитель счёл наиболее интересными или показательными для характеристики творчества того или иного писателя. Там могли быть как поэтические тексты так и прозаические. Исследования подобных многочисленных собраний, которые в последнее время набирают обороты, могут открыть нам в каждом новой рукописи имя незнакомого прежде поэта или совершенно новое произведение писателя о котором, казалось бы все уже давно известно. Собрания стихов «могут оказаться надёжными помощниками в поисках стихов любого поэта, не вошедших в прижизненный сборник (диван / диванче) образцов его произве-дений» [16, с. 127]. Таким образом, собрания (меджмуа) это словно «решето в котором могут оказаться новые произведения, принадлежащие перу какого-либо поэта или писателя» [15, с. 56].

Из стихотворений, которые не вошли в диван Бора Гази Гирея и кото-рые не указаны в диссертации Эльвины Абдуллаевой нами были обнаружены ещё две новых газели. Одна из них встретилась с собрании (меджмуа), составленным и написанным поэтом Изаки, а другое в собрании назире, то есть в сборнике поэтических ответов на стихи других писателей.

Собрания, в которых были обнаружены стихи Гази Гирея.

Собрание (меджмуа) Изаки (İzâkî) [11] Собрание, которое собрал и оформил своим почерком Изаки находится

в Библиотеке Собраний Исламских Советов Ирана. Рукопись под архивным номером: 9810, состоит из 97 страниц. Меджмуа написано почерком талик. На первой и последней страницах рукописи находится печать указанной выше библиотеки. Рукопись содержит исключительно поэтические произве-дения, написанные в разных жанрах. Незначительное количество стихов написано на персидском языке, подавляющая же часть на тюркском (осман-ском). Большая часть из них принадлежит перу Рухи Багдадлы (Bağdatlı


153

Ruhî). Кроме стихов самого Изаки в сборнике содержаться 65 стихотворений, как персидском, так и на османском языках, принадлежащих другим поэтам. В конце сборника находится стихотворение, состоящее из трёх бейтов (двус-тиший), написанное рукой самого Изаки, но без махляса, то есть без псевдо-нима, но содержащее некоторую информацию о дате составления сборника. Согласно этому стиху меджмуа был написан самое позднее в конце 1040 года Хиджры (1631 год н. э.) или немногим позже.

В собрании присутствует газель Бора Гази Гирей Хана состоящая из пяти бейтов (двустиший). Стихотворение озаглавлено следующими сло-вами: “Merhûm Gâzi Girây Han Fermâyed” (Покойный Хан Гази Гирей за-вещал). Произведение располагается на заднем обороте 15-страницы руко-писи. В транслитерированном виде на латиницу оно выглядит следующим образом:

Размер аруза2: Mefûlü Mefâîlü Mefâîlü Feûlün

1 Bîçâre gönül hâlini dildâra disünler Gam tîğı çeker yardığını yâra disünler

2 Deşt-i ğam ara lâle gibi bağrımı yakıp Kan ağladığım lâl-i şeker-bâra disünler

3 Âşık kişinin âh-ı sehergâhı yamandır Benden varup ol şûh-ı sitemkâra disünler

4 Zülfi ğamıdın hâlim eğer sorsa o dildâr Mâtemzededür giydi bugün kara disünler

5 Hicran dikeni dâmenimi aldı Gazâyî Rahm etmese de ol gül-i bîhâra disünler [11, с. 15-b]

Перевод на русский язык с пояснениями:

1. Бейт: Эй несчастная душа, пусть расскажут о ране твоей, которую нанёс тебе

меч любимой. Пусть расскажут о том что ещё пришлось тебе вынести разорвавшись пополам.

Любимая, обнажив меч горечи и тоски нанесла рану тебе, разрубив пополам. Эй несчастная душа/поэт, о том что тебе пришлось выстрадать пусть пойдут и расскажут любимой.

2. Бейт: В пустыне печали словно тюльпан жжёт мне душу и заставляет плакать

кровавыми слезами пусть расскажут об этом моей любимой с сахарными устами.

2 Аруз стихотворный размер арабского происхождения, основанный на опре-

делённом порядке чередования долгих и кратких звуков

Ахмет Ичли

154

В этом мире / пустыне печали будто тюльпан прожигает мне грудь, заставляя плакать кровью, пусть известят об этом мою любимую, чьи губы так сладки.

3. Бейт: Злые вздохи у ашыков по утрам, пусть же расскажут моей любимой о

том какие у меня вздохи. Вскрики влюбленных на рассвете бывают злыми/тяжёлыми, идите же

к моей возлюбленной, расскажите ей, упрекающей меня, чтобы остерегалась моих вскриков, потому что эти любовные мои вздохи, молитва, которую принимает (Творец).

4. Бейт: Если спросит обо мне эта красавица, в каком я состоянии печалюсь о её

локонах, скажите: одел он траур, сегодня в чёрном я. Эй друзья, если случиться так, что спросит о моей тоске по чёрным

волосам моя любимая, расскажите ей: от боли внутри меня, пребываю я в трауре и оделся в чёрное.

5. Бейт: Эй Газаи, однажды зацепился твой подол о шип разлуки, если же не

обрету я прощения, расскажите любимой моей, чтобы знала: она совершен-ная роза без шипов.

Эй Газаи / Гази Гирей Хан, колючка разлуки унесла мой подол / всё, что мне принадлежало. Вероятно, не будет мне прощения, расскажите же о моём состоянии моей любимой, что совершенна как роза без шипов.

В газеле присутствует многослойность понятий. На поверхности как-

будто звучит тема несчастной любви и страдания от разлуки с любимой. Но в более глубинном смысле, на наш взгляд, в произведении звучит чувство печали и тоски по родине, с которой поэт разлучён в силу обстоятельств. Вероятней всего, эта газель была написана Гази Гиреем в персидском плену, когда он совершенно не знал, будет ли он прощён когда-нибудь и отправлен домой. В произведении звучит некий упрёк и мелькает мысль о вероломстве. Таким образом, это может быть также стихотворным посланием султану Мехмеду III после того как Гази Гирея отстранили от ханского трона.

Собрание назире (поэтических ответов) [19] Неизвестно кем составленное собрание содержит в основном образцы

поэзии поэтов XVI века и ответов написанных на них. Первые 63 страницы этого сборника состоят из стихов, написанных в форме назире. На страницах же 64-79 присутствуют произведения более поздней эпохи, написанные дру-гим почерком, отличным от первого. Меджмуа хранится в рукописном фон-де библиотеке им. Ататюрка Буюкшехирского муниципалитета в Стамбуле (İstanbul Büyükşehir Belediyesi Atatürk Kitaplığı Yazmaları) под регистрационном


155

номере Bel. Yz. K.07. Из всего количества стихотворений, расположенных на 119 страница собрания есть такие, чьи авторы до этого были неизвестны, а их произведения впервые увидели свет после многовековой паузы.

Газель Бора Гази Гирея выполнена почерком Насх и озаглавлена сло-вом «Газаи», написанным красными чернилами. Газель, состоящая из пяти бейтов находится на двадцать третьей странице с обратной стороны. В этом собрании стихов содержится информация о том что Шейх уль-ислам Яхъя написал на эту газель назире. В транскрибированном виде она выглядит следующим образом:

Размер аруза: Feilâtün Feilâtün Feilâtün Feilün

1 Ey nesîm-i seher ol yâre yetür peyğâmı Arz kıl hasret ile hâl-i dil-i nâ-kâmı

2 Lutf(i)le hâlim eger sorsa nihânî diyesin Eyledi kan ğam-ı lâlün dil-i bî-ârâmı

3 Hâli kılmak dilerem gönlümü bir dem ğamdan Gel safā bezmine sâkî yine toldur câmı

4 Kanı dildâr(i)le ey dil o geçen evkâtın Ol dahi bir dem idi gitdi safâ hengâmı

5 Vasl-ı yârile bugün olma Gazâyî mağrûr Akıbet olsa gerek her seherin ahşamı [19, с. 23-b]

Перевод на русский язык с пояснениями:

1. Бейт: Эй утренний ветер, доставь возлюбленной моей вести обо мне. Поведай

о состоянии моей души, которая тоскует, что не может достичь своей цели. Эй утренний ветер, доставь обо мне вести той любимой моей. Пусть

знает она, чего только не вынесла моя душа из-за того, что не могу достичь моей желанной цели.

2. Бейт: Если спросит обо мне, проявив милосердие, скажите ей тайком, что пол-

на дум о её алых губах моя беспокойная душа, и истекают кровью мои раны. Обладатель могущества и силы, моя возлюбленная, если тайком спро-

сит обо мне, прошепчите ей, что вдали от неё, не имея возможности ви-деть её и говорить с ней в тоске по её алым губам в постоянном беспо-койстве и смущении мой дух, и сердце обливается кровью.

3. Бейт: Эй сакий (виночерпий) вновь на веселом застолье наполни-ка мой

кубок, хоть на миг освобожу я свою душу от тоски.

Ахмет Ичли

156

Эй сакий / моя возлюбленная, мой дорогой друг / хочу хоть на миг освободить душу свою от тоски и печали. Что будет, если ты придёшь на весёлый пир и наполнишь этот кубок. Мой путь спастись от душевной боли это быть рядом и говорить с тобой.

4. Бейт: Эти твои времена, о сердце, с разрывающей мне душу в кровь (краса-

вицей), Словно миг пролетели, ушли весёлые деньки Эй болящая душа, где те времена, что случилось с теми днями,

которые я проводил со своей возлюбленной. Так, словно миг, пролетели они. Эти счастливые и прекрасные времена – всё вместе это целая жизнь. Всё это стало лишь мечтой или сном. Счастливые дни закончились.

5. Бейт: Эй Газаи, не гордись, что этим утром воссоединился с любимой. Так же

как после утра наступает ночь, твоё воссоединение в конце-концов закончит-ся разлукой.

Эй Газаи, эй Гази Гирей Хан, тем, что был ты вместе с возлюбленной не гордись, будь сдержан. Потому как всякое утро заканчивается ночью. На смену единению придёт вновь разлука, а снею боль и тоска.

Заключение Классическая турецкая литература в своих традициях восходит к XIII

веку. К сожалению, на протяжении всех веков её существования различные случавшиеся беды, такие как грабежи, пожары, землетрясения, наводнения, насекомые-вредители и пр. послужили причиной того, что многие произведе-ния погибли и не дошли до наших дней. Досадно и то, что из-за сложностей возникавших при производстве бумаги и чернил, отсутствия печатных стан-ков, распространения книг посредством переписывания от руки, в результате привели к тому, что количество этих рукописей невелико, а некоторые про-изведения и вовсе не были перенесены на хорошую бумагу и потому не дошли до нас. Как мы видим на примере творчества Гази Гирея, который будучи известным и могущественным правителем не испытывал риск быть забытым и кануть в безызвестность, многое из того, что он написал сегодня, тем не менее, неизвестно. Что же сказать о поэтах, не обладавших властью, и не имевших собственных переписчиков.

Для воссоздания как можно более полной картины османской литера-туры, для нахождения как можно большего числа произведений древних поэтов одного источника, конечно, же мало. Поэтому, для подготовки собра-ния сочинений какого-либо писателя османской или более древней эпохи необходимо работать не только с его диванами и упоминаниями о нём совре-менников. Необходимым является также исследование всех возможных собраний сочинений других авторов. Так как это произошло с двумя новыми


157

газелями Бора Гази Гирея, найденных совершенно случайно в указанных нами двух меджмуа. В собрании назире мы также обнаружили поэтический ответ шейх уль-ислама Яхъи на стихотворение Гази Гирея, что также под-тверждает их тесную дружбу. Кроме того, размышляя над содержанием стихотворений Бора Гази Гирея, можно узнать о дополнительных харак-терных особенностях в отношениях Османской Турции и Крыма.


1. Abdullayeva, E. Bora Gazi Giray Han: Hayatı ve Eserleri (Бора Гази Гирей Хан: жизнь и творчество). – Ankara: Ankara Üniversitesi Sosyal Bilimler Enstitüsü, Doktora Tezi, 2011 г.

2. Bursalı, Mehmet Tahir. Osmanlılar Zamanında Yetişen Kırım Müellifleri. (Крымские авторы, жившие во времена османов) / Mehmet Tahir Bursalı. – Ankara, Kültür Bakanlığı, 1990. – 64 s.

3. Cumbur, Müjgan. “Gazi Giray Han” / Türk Dünyası Edebiyatçılar, Yazarlar ve Şairler Ansiklopedisi. C. 4. Ankara: AKM Yay, 2004.

4. Ertaylan, İ.H. Gazi Giray Han. Hayatı ve Eserleri. / İsmail Hikmet Ertaylan – İstanbul: Ahmed Said Basımevi, 1958. – 92 s.

5. "Gazi Giray". / İslam Ansiklopedisi. C. 13. (Энциклопедия Ислама. Т. 13.) İstanbul: TDV Yay.

6. "Gazi Giray". / Türk Dili ve Edebiyatı Ansiklopedisi. C. 3. (Энциклопе-дия турецкого языка и литературы. Т. 3). İstanbul: Dergah Yay.

7. Halim Giray. Gülbün-ü Hânân (Kırım Hanları Tarihi), Yayına Haz. Alper Başer-Alper Günaydın. İstanbul Üniversitesi, İstanbul, Avrasya Enstitüsü Yayınları, 2013. – 94 s.

8. İnalcık, Halil. "Gazi Giray" / İslam Ansiklopedisi (Энциклопедия Ислама). C. IV. İstanbul: MEB Yay.

9. İpekten, Haluk vd (в соавторстве). Tezkirelere Göre Divan Edebiyatı İsimler Sözlüğü (Словарь имён диванной литературы по тезкире / кратким биографическим справочникам). Ankara: KTB Yay, 1998.

10. İsen, Mustafa. "Kırım Hanedanının Şairliği" (Поэты из крымского хан-ского дома). / Bilig. S. (№) 15. 2000. S.-s. 81-90.

11. İzâkî. Mecmua, İslamî Şurâ Meclisi Kütüphanesi (Kitabhane-i Meclis-i Şurâ-yı İslâmî) Sıra Nu: 9810, Kayıt Nu: 952753, Kitap Tanıtım Fiş Nu: 13378-10, 1631. Tahran

12. Kavruk, Hasan. Şeyhülislam Yahyâ Divanı (Диван шейх уль-ислама Яхъи). Ankara: M.E.B. Yay. 2001.

13. Kurnaz, Cemal; Halil Çeltik. Osmanlı Dönemi Kırım Edebiyatı (Лите-ратура Крыма Османского периода). Ankara: Kurgan Edebiyat, 2000.

14. Kurnaz, Cemal ve Mustafa Tatçı (hzl.) Nail Tuman, Tuhfe-i Nâ’ilî. Ankara: Bizim Büro Yay. 2001.

Ахмет Ичли

158

15. Kurnaz, Cemal, Yaşar Aydemir. “Mecmualara Sorulması Gereken Sorular” / Turkish Studies – International Periodical For The Languages, Literature and History of Turkish or Turkic Volume 8/1, Winter, p. 51-64, Ankara-Turkey. 2013.

16. Yaşar, Aydemir. “Metin Neşrinde Mecmuaların Rolü ve Karşılaşılan Problemler” / Turkish Studies – International Periodical For The Languages, Literature and History of Turkish or Turkic Volume 2/3 Summer, 2007. S. 123-137.

17. Tansel F. Abdullah, "Gazi Giray'ın Edebî Şahsiyeti" (Литературный портет Гази Гирея). İslam Ansiklopedisi (Энциклопедия Ислама. Т. 4). C. IV. İstanbul: MEB Yay.

18. Bursalı Mehmed Tahir. Osmanlı Müellifleri II. İstanbul: Matbaa-i Amire, 1333 (1915).

19. Сборник стихотворений. Рукопись. (Şiir Mecmuası). Стамбул. Буюкше-хирская муниципальный архив им. Ататюрка. Архивный фонд: Bel_Yz_K_0007.

Сведения об авторе: АхметИчли, PhD, Ардаганский университет,

Турция, e-mail: ahmetiç[email protected]

Дата поступления материала 03.05.2018. Принят к публикации 07.06.2018.

UNKNOWN WORKS OF BORA GAZI GIRAY

Ahmet Ichli Ardahan University, Turkey ahmetiç[email protected]

Abstract. It is known that after the Ottoman Empire began to manage the

political system of the Crimean Khanate, boys - heirs of the khan's throne - began to be brought up in the spirit of traditional Ottoman education. From early childhood, the training of khan's children began at the Stambul School (Mekteb) of Enderun. In addition, directly, Turkish and Persian, they also studied a number of other foreign languages, which, of course, allowed them to continue to be highly erudite people of their time. The teaching of fine arts also had a serious character, as many Crimean khans are known for their verses, written in various genres, in various Turkic dialects, and also in other languages.

One of the most famous figures of the Crimean Khanate - Bora Ghazi Girey Khan, who received traditional Ottoman education and training, later became ruler. Known for his successful military campaigns against the Moscow Kingdom, Poland and other Eastern European states as part of the Ottoman army, Ghazi Girey, even before becoming a khan, was captured in Iran along with his elder brother Adil. After seven years in prison, he managed to escape and reach




159

Erzurum, from where he would then be taken to Istanbul. After the death of his other elder brother, IslameGiray, was appointed sultan to the position of khan in 1588. Born in 1554, Ghazi Girey died in 1607 from the plague, returning from his next campaign.

As we know, there were many texts written by Ghazi Girey, as in Ottoman so in Crimean Tatar’s language. Among these works the most famous, and probably the most revealing, is the collection of his poems - Divanche. The collection of poems actually means a meeting, in this case a collection of poems, a large collection. After this collection was published in Turkey, his other works were found, in particular fourteen gazelles, which were not included in the "Divanche".

In his poems Ghazi Girey used pseudonyms (makhlyasy) Ghazai or Khan Ghazi. This can be traced in all newly found his works, which gives some prerequisites for further searches and possible finds of his works in the libraries and archives that are located on the territories that once belonged to the Ottoman Empire. Our note is devoted to two more gazelles of Bora Ghazi Girey, who had not been found before. They are written in Ottoman Arabic script. We transliterated the original texts into the Latin alphabet and provided them with a translation into modern Turkish

Keywords: Ghazi Girey Khan, Gazayi, Gazel, Divanche, Medjmua, Poetry.

References

1. "Gazi Giray". İslam Ansiklopedisi. C. 13. İstanbul: TDV Yay. 2. "Gazi Giray". Türk Dili ve Edebiyatı Ansiklopedisi. C. 3. İstanbul:

Dergah Yay. 3. Abdullayeva Elvina (2011), Bora Gazi Giray Han: Hayatı ve Eserleri,

Ankara Üniversitesi Sosyal Bilimler Enstitüsü, Doktora Tezi, Ankara. 4. Bursalı Mehmed Tahir (1333), Osmanlı Müellifleri II, Matbaa-i Amire. 5. Cumbur Müjgan, (2004). “Gazi Giray Han”. Türk Dünyası Edebiyatçılar,

Yazarlar ve Şairler Ansiklopedisi. C. 4. Ankara: AKM Yay. 6. Ertaylan, İ Hikmet, (hzl.) (1958). Bora Gazi Geray Divançesi. İstanbulİ 7. Halim Giray (1321). Gülbün-i Hânân. İstanbul. 8. İnalcık Halil, "Gazi Giray". İslam Ansiklopedisi. C. IV. İstanbul: MEB Yay. 9. İpekten, Haluk vd. (1998). Tezkirelere Göre Divan Edebiyatı İsimler

Sözlüğü. Ankara: KTB Yay. 10. İsen, Mustafa (2000). "Kırım Hanedanının Şairliği". Bilig. S.15. 81-90. 11. İzâkî, Mecmua, İslamî Şurâ Meclisi Kütüphanesi (Kitabhane-i Meclis-i

Şurâ-yı İslâmî) Sıra Nu: 9810, Kayıt Nu: 952753, Kitap Tanıtım Fiş Nu: 13378-10, 1631. Tahran

12. Kavruk, Hasan (2001), Şeyhülislam Yahyâ Divanı, M.E.B. Yay. Ankara.

Ахмет Ичли

160

13. Kurnaz Cemal, ve Halil Çeltik (2000). Osmanlı Dönemi Kırım Edebiyatı. Ankara: Kurgan Edebiyat.

14. Kurnaz, Cemal ve Mustafa Tatçı (hzl.) (2001). Nail Tuman, Tuhfe-i Nâ’ilî. Ankara: Bizim Büro Yay.

15. Kurnaz, Cemal, Yaşar AYDEMİR. (2013). “Mecmualara Sorulması Gereken Sorular” Turkish Studies – International Periodical For The Languages, Literature and History of Turkish or Turkic Volume 8/1, Winter, p. 51-64, Ankara-Turkey

16. Aydemir Yaşar (2007). “Metin Neşrinde Mecmuaların Rolü ve Karşılaşılan Problemler” Turkish Studies – International Periodical For The Languages, Literature and History of Turkish or Turkic Volume 2/3 Summer, s. 123-137

17. Tansel F. Abdullah, "Gazi Giray'ın Edebî Şahsiyeti". İslam Ansiklopedisi. C. IV. İstanbul: MEB Yay.

18. Şiir Mecmuası, İstanbul Büyükşehir Belediyesi Atatürk Kitaplığı, Belediye Yazmaları: Bel_Yz_K_0007.

About the author: Ahmet Itchli, PhD, Ardahan University, Turkey, e-mail:

ahmetiç[email protected]

Received May 03, 2018. Accepted for publication June 07, 2018.


161

Р Е Ц Е Н З И И

ON THE BOOK BY A.N. KURAT “TURKEY AND THE VOLGA REGION (1569 – HIKE TO ASTRAKHAN, THE VOLGA-DON CANAL AND THE OTTOMAN-RUSSIAN

RELATIONS IN THE 16th–17th CENTURIES)”

E. Sayfetdinova Sh. Marjani Institute of History of Tatarstan Academy of Sciences

Kazan, Russian Federation [email protected]

Published the third book of the series "Collected Works" Odessa

NigmetovKurata – "Turkey and the Volga (1569 – Trip to Astrakhan, the Volga-Don Canal and the Ottoman-Russian relations in the 16th–17th centuries)." [1]. The publication of this book in Russian important for many reasons, among which is necessary to emphasize that this work is the only monographic study of the 1569 campaign. At the same time A. Kurata has managed to attract a lot of still little-known in Russian historiography sources having a very wide geography of origin, which allowed the author to not only create an original approach to the problem, but also as much as possible to adequately assess the situation. On top of that, "Turkey and the Volga region ..." - a unique historiographical phenomenon, which must be considered when analyzing the development process of historical knowledge. ANKurata convincingly proved that the Ottoman Empire to the 1560s took a very passive attitude towards the problems of the Volga region. At that time, both in the Soviet historiography of the period continued to spread the thesis of the "Ottoman protectorate" over the Kazan Khanate and the threat of Ottoman invasion of Russia.

In the book, A. Kuratafind a fairly detailed analysis of the current situation in Eastern Europe on the eve of a campaign-Crimean Turkish troops in Astrakhan. The following is a sequential description of the campaign and its results and consequences. Thus all the work A. Kurata is accompanied by valuable comments of source devoted mainly based on the formation of certain representations about the problem. As a result of research the historian concluded that the campaign of 1569 was a turning point in the history of Ottoman-Russian relations, after which the balance of power began to shift in favor of Russia, and the Ottoman Empire lost the last opportunity to establish themselves in the Volga region.

About the author: Elmira Sayfetdinova – Cand. Sci. (History), Senior

Research Fellow, Usmanov Center for Research on the Golden Horde and Tatar


Э.Г. Сайфетдиноа

162

Khanates, Sh.Marjani Institute of History of Tatarstan Academy of Sciences, orcid.org/0000-0002-7138-1256 (7, Baturin Str., Kazan 420111, Russian Federation), e-mail: [email protected]


Accepted for publication June 07, 2018. Сведения об авторе: Эльмира Гаделзяновна Сайфетдинова – кандидат

исторических наук, старший научный сотрудник Центра исследований исто-рии Золотой Орды им. М.А. Усманова Института истории им. Ш. Мард-жани АН РТ (420014, Кремль, подъезд 5, Казань, Российская Федерация), e-mail: а[email protected]




163

Х Р О Н И К А

ВСЕРОССИЙСКАЯ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

«ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ ТАТАР И СИБИРСКИХ ТАТАР ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТИ»

(Тюмень, Тобольск 22-23 сентября 2017 г.)

З.А. Тычинских Тобольская комплексная научная станция УрО РАН

[email protected]

22-23 сентября 2017 г. в г. Тюмени и Тобольске состоялась I-я Всерос-сийская научно-практическая конференция «Историко-культурное наследие татар и сибирских татар Тюменской области».

Организаторами мероприятия выступили Конгресс татар Тюменской области совместно с Союзом татарских краеведов Тюменской области и Тюменский государственный университет при поддержке Правительства Тюменской области и Тюменской Областной Думы.

Открытие конференции и первый день работы (22 сентября 2017 г.) состоялись в ведущем вузе региона – Тюменском государственном универ-ситете, располагающемся в историческом центре г. Тюмени.

С приветствиями выступили председатель Комитета по делам нацио-нальностей Правительства Тюменской области Е.М. Воробьев, председатель исполкома Конгресса татар Тюменской области Р.Х. Насыров, исполнитель-ный директор Всемирной ассоциации татарских предпринимателей Ф.Я. Ура-заев, проректор ТюмГУ В.В. Дубицкий, исполнительный директор НКА татар Тюменской области Т.С. Мирасов и директор Крымского исторического музея-заповедника «Larichesse» Г.Р. Альтин. Выступающие отметили значи-мость изучения историко-культурного наследия для укрепления националь-ного единства народов, населяющих регионы России. Пристальное внимание было обращено на проблемы сохранения памятников историко-культурного наследия и возможностям его использования в туристическом потенциале Тюменской области и страны.

Следует заметить, что подобная научная конференция, где ключевым вопросом стояло обсуждение проблем изучения и сохранения историко-культурного наследия татарского населения, в Тюменской области проводит-ся впервые. Но, несмотря на это, мероприятие собрало ведущих исследо-вателей в этом направлении. В работе форума приняли участие известные отечественные ученые из ведущих научных центров и вузов страны (Москва,


З.А. Тычинских

164

Санкт-Петербург, Казань, Уфа, Бахчисарай, Курган, Челябинск, Тюмень, Тобольск и др.), представители общественных организаций, мусульманского духовенства, татарской интеллигенции, органов местной и региональной власти, студенты и учащаяся молодежь.

Актуальность обозначенной проблемы связана с тем, что на сегодняш-ний день многие средневековые памятники истории и культуры сибирских татар остаются неисследованными, а итоги проведенных в разное время работ не обобщены и не опубликованы, как, например, это происходит в ситуации с Кызыл турой. Между тем, ряду археологических памятников угрожает полное уничтожение, как по естественно-природным, так и антро-погенным причинам. И это касается, прежде всего, важнейших объектов средневековой истории Сибири – городищ Чимги-тура и Искер. В связи с этим, особое внимание на конференции было уделено археологическому изучению наследия тюрко-татарских государств.

Открыл пленарное заседание конференции доклад начальника отдела Комитета по охране и использованию объектов историко-культурного насле-дия Тюменской области Л.В. Калашниковой «Сохранение объектов культур-ного наследия тюменских этносов – на примере сохранения объекта архео-логического наследия федерального значения «Кучумово» городище – древ-няя столица Сибирского царства». В своем докладе Л.В. Калашникова осве-тила основные направления деятельности Комитета по рассматриваемой проблеме.

Продолжением заданной темы стал доклад «Археологическое изуче-ние памятников Тюменского ханства», прочитанный зав. лабораторией архео-логии и этнографии ТюмГУ д-ром ист. наук Н.П. Матвеевой, посвященный археологическому исследованию столицы Тюменского ханства Чимги-туры. Н.П. Матвеева отметила, что проведенные раскопки показали, что Тюмень – единственный город Тюменской области, существующий с XIV века, в связи с чем, необходимо сохранить остатки средневекового культурного слоя и увековечить данный памятник. Наталья Петровна многие годы занимается изучением Чимги-туры. Во время раскопок в 2011 году на месте городища археологами были обнаружены десятки построек, свойственных сибирским татарам.«Это народ, достигший высокого развития в прошлом, поскольку урбанизация для средневековья – колоссальное культурно-экономическое, социальное достижение»,– отмечала в своём выступлении Н.П. Матвеева. — «Этот период в истории Западной Сибири необходимо изучать, сохранять и популяризировать».

К разряду дискуссионных можно отнести доклад «Изучение тюрк-ских памятников Тоболо-Иртышья», который озвучил известный тоболь-ский археолог к.и.н. А.А. Адамов. Он сообщил, что в результате последних археологических исследований ему удалось обнаружить в Тобольском При-иртышье целый комплекс памятников XII-XIV вв. Однако исследования


165

показали, что с сибирскими татарами из этих памятников можно связывать только Искер, что, как считает исследователь, позволяет говорить о более поздней датировке тюркизации территории Тоболо-Иртышья.

В выступлении декана исторического факультета Курганского государ-ственного университета Д.Н. Маслюженко «Сибирская государственность Шибанидов: хронология, периодизация, территория, границы» прозвучала проблема определения хронологических и географических рамок истории сибирской государственности Шибанидов. Историк отметил, что в подходах к решению вопроса необходимо учитывать кочевые истоки политий динас-тии Шибанидов, что позволяет говорить не о границах территории, а о гра-ницах власти над населением.

Доклад с.н.с. ТКНС УрО РАН З.А. Тычинских «Актуальные вопро-сы изучения, сохранения и популяризации историко-культурного наследия татарского населения Западной Сибири» был посвящен истории изучения историко-культурного наследия татарского населения Западной Сибири. Особое внимание в докладе было уделено проблемам сохранения значимого средневекового памятника – Искер (Сибирь). Место, где находилась послед-няя столица Сибирского ханства, стремительно размывается Иртышом, по-этому для спасения памятника необходимо проведение срочных берего-укрепительных работ. Несмотря на то, что Искер и Чимги-тура считаются объектами федерального значения, в реальности работы по сохранению и охране территорий не проводятся. Между тем, памятники требуют незамед-лительного изучения и спасения.

Ценным и успешным опытом изучения и музеефикации наследия ка-занских татар поделился д-р ист. наук, гл. н. с. Института археологии АН Республики Татарстан И.Л. Измайлов, выступая по теме «Изучение историко-археологического наследия тюрко-татарских ханств и опыт музеефикации объектов в Республике Татарстан».

Пристальное внимание было обращено на проблемы сохранения историко-культурного наследия татарского населения и возможностям его использования в туристическом потенциале Тюменской области. В завер-шающем пленарную часть докладе Г.Р. Альтина был представлен опыт Крымского исторического музея-заповедника «Larichesse» по изучению и популяризации истории и культуры крымских татар. Центральное место в докладе заняла презентация всероссийского туристического маршрута «Татар-Тур», который может связать между собой прежние столичные центры тюрко-татарских ханств – Крымского, Казанского, Астраханского и Сибирского. Особое место в этом проекте отводится Тюменской области, как экспериментальной площадке по разработке и реализации проекта. Предполагается, что проект может реализовать как туристическую, так и научно-исследовательскую составляющие.


166

Дальнейшая работа конференции продолжилась на секционных засе-даниях.

Тема возможности использования татарского наследия в туризме наш-ла продолжение в докладе гл. н. с. отдела этнологических исследований Института истории им. Ш. Марджани АН РТ Д.М. Исхакова «К вопросу о туристическом потенциале святых мест тюрко-татарского населения Россий-ской Федерации».

Интересный материал о «чудесных камнях» был представлен в докла-де тюменского историка С.В. Турова «Культ «небесных камней» в тради-ционной культуре сибирских татар», в котором он заострил особое внима-ние на событиях, связанных с легендарным Ташатканским камнем, извест-ным еще со времен похода Ермака.

Выступления тобольских исследователей с.н.с. Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника И.В. Балюнова «Археологические мате-риалы Искера в экспозиции Тобольского историко-архитектурного музея-заповедника» и н.с. ТКНС УрО РАН А.В. Нескорова «О возможностях ре-ставрации горы (холма) Сибирь в качестве основы для реконструкции горо-да Сибирь» продолжили «искерскую» проблему конференции.

Новое направление исследований – система татарского землепользо-вания, было представлено в докладе с.н.с. научно-образовательного центра евразийских исследований Южно-Уральского государственного универси-тета из Челябинска Г.Х. Самигулова «Влияние административно-террито-риальной системы Российского государства на формирование татарских групп в Зауралье: на примере ичкинских и багарякских татар». Тема земле-пользования и поземельных отношений была продолжена в докладе научно-го сотрудника ТКНС УрО РАН Е.П. Загваздина «О земельном споре между татарами юрт Каж-Бергельских и Иоанно-Введенским женским монастырем».

Дальнейшую работу конференции продолжили доклады профессоров ТГУ д-ра ист. наук А.Г. Еманова «Конструкт “TartariaMagna” в западной ра-циональности» и д-ра ист. наук А.П. Яркова «О «неевропейской» организа-ции государства и права в средневековой Сибири». В докладе А.Г. Еманова был сделан анализ конструирования геополитонима «TartariaMagna» (Вели-кая Тартария) в текстах западноевропейских интеллектуалов XIII – XV вв., наделение его разными смыслами, рассмотрена трансформация конструкта в последующей интеллектуальной традиции Нового времени. В докладе А.П. Яркова был поднят малоисследованный вопрос о специфике органи-зации государств в Сибири в Средние века.

Выступление магистранта МГУ И.Д. Пузырева «К проблеме поддан-ства сибирских бухарцев в XVIII веке» осветило тему соперничества между Российской империей и Джунгарией в Сибири в середине XVIII в. за статус сибирских бухарцев.


167

Большой интерес вызвал доклад зав. отделом истории татаро-булгар-ской цивилизации Института истории им. Ш. Марджани АН РТ А.А. Бурха-нова «Некоторые вопросы и методы изучения историко-культурной среды та-тарских населенных пунктов как объектов историко-культурного наследия».

В заключительной части выступили краевед Н.М. Уракова-Тубаева с докладом «Топонимия ногайцев юга Тюменской области»; к.и.н. Ф.Я. Ура-заев с докладом «Джиен и Сабантуй как этнокультурный маркер современ-ной татарской нации».

Председатель Союза сибирско-татарских писателей Тюменской облас-ти А.Г. Гаитов в своем докладе «Тюмень – один из старейших городов России» отметил, что многовековая история сибирско-татарской государ-ственности эпохи средневековья почти не изучается и предается забвению. Необходимо помнить, что Тюмень – не только первый русский город за Уралом, но и первый татарский город Сибири.

Логическим завершением первого дня стала экскурсия для участни-ков конференции по территории бывшей столицы Тюменского ханства Чим-ги Туре, которую провела Н.П. Матвеева. Посещая территорию стадиона «Геолог» и центральную часть современной Тюмени, Н.П. Матвеева показа-ла очертания древнего города, рассказала об обнаруженных при раскопках артефактах, а также о проблемах изучения и сохранения культурного слоя уникального памятника.

Второй день конференции (23 сентября) продолжился в Тобольске. Ученые посетили памятник федерального значения «Кучумово городище – Искер». Затем в Центре сибирско-татарской культуры г. Тобольска состоял-ся круглый стол, на котором обсуждались проблемы изучения и сохранения историко-культурного наследия сибирских татар. Главными из них были вопросы сохранения и музеефикации Искера, а также перспективы исполь-зования в туризме историко-культурного наследия тобольских татар города Тобольска, который был объявлен Президентом страны В.В. Путиным цент-ром культурно-исторического туризма Западной Сибири.

Участники круглого стола активно дискутировали вопрос о преодоле-нии моноэтнических горизонтов исследования. Ученые отметили, что на-следие сибирских татар имеет далеко не локальное, а общероссийское исто-рическое и культурное значение.

По этим и другим вопросам по завершении работы конференции была принята резолюция, издан сборник материалов.

В целом, можно говорить, что данная конференция, прошедшая на вы-соком организационном и научном уровне, поставила многие важные воп-росы в изучении средневековой истории Западной Сибири и тюрко-татар-ских государств, сохранении историко-культурного наследия и использо-вании его в туризме, которые необходимо решать при конструктивном диалоге и совместной работе ученых, общественности и власти.


168

Сведения об авторе: Тычинских Зайтуна Аптрашитовна – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, Тобольская комплексная научная станция УрО РАН (г. Тобольск). E-mail: [email protected]


Принят к публикации 07.06.2018. About the author: Tychinskikh Zaytuna Aptrashitovna – Cand. Sci.

(History), Senior Research Fellow,Tobolsk complex research station, Ural Branch of the Russian Academy of Sciences (Tobol'sk). E-mail: [email protected]



Documents

ТЮРКОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯturkological-studies.ru/wp-content/uploads/2019/01/Turko... · 2019. 1. 13. · Hayati Develi ‒ Doctor of Philology, Professor