iröZ • l/l * ' ТіЩ^а

ОБЩЕСТВО РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ МЕЖДУ ЕВРЕЯМИ -

g ' М-Ж.

Е В Р Е Й С К И Й В Е С Т Н И К

Н А У Ч Н О - Л И Т Е Р А Т У Р Н Ы Й С Б О Р Н И К ?

ПОД Р Е Д А К Ц И Е Й ИС^МлЛ , Ч ö(_

С . M. Г И Н З Б У Р Г А

1 9 2

irL H t ОБЩЕСТВО РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПРОСВЕЩЕНИЯ ИЕЖДУ ЕВРЕЯИИ

fû/'/f c / â f S

Е В Р Е Й С К И Й В Е С Т Н И К

НАУЧНО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ СБОРНИК

ПОД Р Е Д А К Ц И Е Й

С. М. ГИНЗБУРГА

1 9 2 8

2 0 1 8 5 8 2 1 7 8

Ленинградский Областлит № 52827.

і-я типография Транспечати НКПС им. т. Лоханкова. Ул. Правды, 15.

СОДЕРЖАНИЕ

СТР. Шолом Аш. Кому оно нужно? (Рассказ) 5 С. Черниховский. Еврейская свадьба. Перев. Вл. Ходасевича. 12 Леонтий Раковский. Две смерти. (Рассказ) 28 Иегоаш. Стихотворения. Перев. Евгении Бак и Э. Коссой.. 35 Л. О. Гордон. Отрывки воспоминаний 38 Н. А. Бухбиндер. Из жизни Л. О. Леванды: Письма Л. О.

Леванды к М. Ф. де-Пуле 52 Э. Родин. Мои воспоминания об Андрее Соболе 69

Л. Цинберг. Предтечи еврейского просвещения в России. 74 С. М. Гинзбург. Борьба с „еврейской разнузданностью" 92 Ю. И. Гессен. Роковой Пурим Ю8 П. С. Марек. Из истории еврейской интеллигенции: Восточ-

ный европеизм • 124 П. Кон. Разгром первого еврейского революционного кружка

в Вильне в 1875 г • 143 И. А. Клейнман. Евреи в новейшей русской литературе . . . . 155 Проф. H. М. Никольский. Новейшие археологические откры-

тия в Палестине 167 И. В. Талант. Из прошлого: I. Дрентельн и погромы 1881 г.

II. И. Б. Левинзон и евреи-земледельцы. III. Охранка и Шолом-Алейхем 180

Независимый. Экономическое положение евреев в Польше. (Письмо из Варшавы) 186

И. А. Клейнман. Среди евреев-земледельцев Крыма. (Впеча-тления и заметки) 203

А. Г. Горнфельд. Посмертная повесть Короленко 215 Научная хроника 219

M. С. Гинзбург. Еврейские научные организации заграницей. 228 Библиография 239—264

„Zaltschriff, Buch I С. Г. (239).—Ю. Гессен. История еврей-ского народа в России. С. Г. (240).—В. и Л. Перетц. Дека-брист Григорий Перетц. С. Г. (241).—Н. Бухбиндер. Лите-ратурные этюды. С. Г. (242).—Р. Коп. Dos erste poilisch-jidische Werterbuch. С. Г. (242).—.Jahrbuch für jüdische Geschichte und Literatur', В. XXVII. С. Г. (243).—.Musikalischer Pinkos'. X. (243).—.Еврейское население С. С. С. P." X. Д. Гуревич. (244).—Н. Бухбиндер. История еврейского рабочего движения в России. И. Бекісер. (246).—S. Zytron. Die Geschichte vuu der jidischer Presse. С. Ц. (247).—Alle Ksowim vun Dr. J. Etinger. С. Ц. (250).—T. Heilikman. Geschihte vun der geselschaftlicher Bawegung vun die Jiden in Poilen un Russland. С. Ц. (251).— M. Weinreich. Sturmwind. С. Ц. (252).—Kol Schire Scheiomoh ibn Gwirl. С. Ц. (254).—.Nove Zycie'. П. K. (255).—M. Bala-ban: 1) Z historji zydow w Polsce. 2) Studja historycne. 77. K. (256).—E. Friedmann. Sefer hasichronoth. H. Ш. (257).—Rochel. Sophiach. H. Ш. (258).—E. Loewinson. Roma Israelitica. М.Г. (258).—M. Steinschneider. Gesammelte Schriften, В. I. M. Г. (258).—Encyclopédie des Judentums. Probeheft. M. Г. (259).— .Hamischpat Haiwri', I. Af. Г. (259).—I. Kaufman. R. Jörn tov Lipmann Mühlhausen. Ж. Г. (261).—N. Willrich. Urkundenfäl-schung in der hellenistishh-jüdischen Literatur. M. Г. (261).— A. Maurois. La vie de Disraeli. M. Г. (262).—E. Fleg. L'enfant prophète. Af. Г. (263).—A. Pallière. Le sanctuaire inconnu. M. Г. (264).—я. Пат. Г. Леккерт. И. Беккер. (264).

Редакционная Коллегия:

С. Af. Гинзбург. И. А. Клейнман. С. Л. Цинберг.

КОМУ ОНО НУЖНО?

Рассказ Ш о л о м а А ш а .

(Перевод с разговорно-еврейского).

Люди уподобляют свою потребность в сне жажде. Му-чимая такой жаждой, слонялась по улицам Варшавы Ра-хиль Шабасник—девушка лет девятнадцати-двадцати, при-бывшая за пару месяцев до того из провинциального города, где остались ее родители с большой семьей и скудным за-работком. Ежедневные заботы о куске хлеба оставляли ее родне мало времени для дум о ней, Рахили. Здесь, в боль-шом городе, никаких определенных занятий у нее не было. Приехала она, собственно говоря, искать места кассирши, либо продавщицы в магазине, или любой другой работы, какая попадется. Но после двухнедельных поисков она устала и отказалась от дальнейших попыток. Профессиональной уличной женщиной она еще не стала. У нее не было „друга", которому она бы принадлежала. Но когда случится „гость", желающий взять ее с улицы, она идет с ним, хотя и не ищет этого. Она еще не зарегистрирована, и полиция ее не знает.

Определенного пристанища у нее не было. Прописана она была где-то за городом, у старой тетки, к которой у нее имелся „адрес". Но у тетки она не жила. Там негде было. „Адресом" служила мансарда, которая принадлежала тетке. Но у той были жильцы—старик с женой-старухой, имевшие право пользоваться кухней, и брат с сестрой, без такого права. Зато им разрешалось держать тут же мешки с перьями, которые они скупали в провинции. Из-за этого у жильцов дома одежда всегда была в пуху. На мешках с перьями Ра-хили иногда можно было переночевать, когда брата с се-строй не было дома. Но, как уже сказано, это служило ей „адресом", но не жилищем.

Ее настоящее пристанище было, собственно, на Ново-липьей, у кузины-шляпочницы, где стоял ее сундучбк с ве-

щами. Туда она заходила переменить платье, но там не но-чевала. В мастерской, где днем шили шляпки, ьочью спали шестеро, кроме детей, и для нее не было места. Спала она на Хмельной улице, недалеко от Венского вокзала, у подруги, девушки-христианки, с которой познакомилась на берегу Вислы, во время купанья; та иной раз брала ее с собою на прогулку по улице и кивком указывала ей, что делать.

Но туда, к подруге, она могла только прокрадываться днем, чтобы немного соснуть. То было, собственно, не по-мещение, занимаемое подругой, но нечто вроде „гостиницы".

Ею служила комната за кухней, обставленная на манер го-стиницы: с двумя бумажными пальмами, с красной плюше-вой мебелью, изъеденной молью, с ненадежными скамееч-ками, с разукрашенным зеркалом, сомнительной кроватью и с запахом сырости и мышей... Комната служила гости-ницей, начиная с семи часов вечера, когда „девушки" по-являются на Маршалковской, против Венского вокзала. Найдя „покупателя", они приводят его в .гостиницу". За пользо-вание последней .девушки" платят хозяйке, которая с детьми живет на кухне, откуда постоянно доносятся запах еды и пе-ребранка, вперемежку с детским смехом и шумом. На днев-ное же время „гостиница" сдана для спанья двум-трем сво-бодным уличным девушкам, в том числе христианке—по-друге Рахили Шабасник; к ней она теперь шла, чтобы тай-ком пробраться немного поспать.

Было уже около двух часов пополудни, когда Рахиль Ша-басник дошла до Хмельной улицы и остановилась, утомлен-ная и охваченная смертельной жаждой сна, под воротами против того дома, чтобы обождать, покуда хозяйка „гости-ницы"—сапожница-христианка покажется у выхода. Каждый день, часов около двух, хозяйка .гостиницы" покидает свою кухню. Она относит приготовленный ею обед в тюрьму своему мужу, который за кражу отбывает наказание на Бони-фратской улице. Дорога туда и обратно и свидание с мужем отнимают у нее пару часов, и втечение этих двух часов, когда хозяйки нет дома, Рахиль имеет возможность соснуть. Летом, в теплые дни, она предпочитает выкупаться в Висле и поспать на берегу, греясь на солнце. Кстати, там может подвернуться и встреча с мужчиной, который возьмет ее в ре-сторан поесть или поведет ее к себе домой, и она зарабо-

б

тает несколько злотых. Но с тех пор, как наступили про-хладные дни, Рахили приходится прибегать к „гостинице",— единственному месту, где она может поспать. Сегодня она не может дождаться этого уже с раннего утра. Она еле держится на ногах. Ее молодое, упругое тело сгибается, словно желает свернуться в клубок... Глаза у нее слипаются. Но она знает, что ей нельзя заснуть. Она должна следить, не покажется ли хозяйка. И она сохраняет один глаз откры-тым, чтобы сторожить хозяйку, а другим пытается спать. Ноги от стояния тяжелеют. Она прислоняется к стене, пере-кинув одну ногу на другую. То и дело она пробует пооче-редно поднимать одну ногу за другой и раскачивается всем телом, точно набожный еврей во время молитвы...

Прядь волос с ее остриженной, как у ребенка, головы попадает в глаза. Она смахивает волосы не пальцами, а дви-жением локтя,—ей слишком лень двигать пальцами.

Лавочник, с подстриженной бородкой, торгующий насу-против галантереей, уже вышел и вывесил карточку с над-писью, что на обеденное время магазин закрыт. Почему не показывается хозяйка? Может быть, она уже ушла?—сегодня, возможно, раньше, чем всегда?

Но она не решается перейти через улицу и тронуть дверь. Поспать, уткнувши голову в мягкую подушку и натянув на себя теплое одеяло,—это слишком заманчивое наслаждение, чтобы им рисковать. Нет, она обождет еще пять минут. Прохладный осенний ветер, отдающий запахом яблок, через вырез платья обвевает ей грудь, и ее тело,—хотя закален-ное купаньем в холодной воде и лежанием на открытом воздухе, — ощущает приятное прикосновение чего-то осве-жающего. Плотнее запахнув жакет, надетый поверх шелко-вой блузки, она стоит, пробужденная ветром, и сторожит хозяйку.

Сердце начинает у нее сильно биться. Показался хорошо знакомый полинялый платок, прикрывающий хозяйке плечи,— и не прошло пары минут, как Рахиль уже находится в тем-ном корридоре и осторожно дотрагивается до дверной ручки.

Кто-то, не откликаясь ни словом, открывает ей дверь тихо, осторожно, чтобы дети на кухне не услыхали. В лицо ей ударяет приятный запах дешевых духов, смешанный с ароматом папиросного табаку. Теплое испарение выспав-

шегося тела приятно и;ласково обдает всю ее фигуру, остыв-шую от пребывания на; улице под ветром с раннего утра.. Она, как кошка, прокрадывается через корридор в комнату Ботинки скинуты с ног, без помощи рук, и оставлены по-средине комнаты; платье—у края кровати, и теплая про-стыня с теплым одеялом, которое пропитано теплым, живым запахом дешевых духов и папиросного табаку, оставленным ее подругой, согревали, ласкали и матерински-нежно обви-вали ее остывшее, уличное, беспризорное тело...

Поздно вечером она была, как и другие ее подруги, на Ерусалимской аллее—единственной в Варшаве, после Лазе-нок, улице, по которой имеются скамейки для сидения, и которая уже издавна служит ночным пристанищем для всех бесприютных Варшавы.

Хотя уже наступила полночь, улица еще была сильно оживлена. Музыка и свет доносились из ресторанов, распо-ложенных по аллее. Уличные девушки прохаживались по ней вперед и взад. Иные из них шутили и смеялись в ком-пании шофферов при автомобилях; пара офицеров и какой-то подвыпивший франт, от нечего делать, задевали девушек, и мальчики-продавцы еще то и дело выкликали названия вечерних газет. Но скамейки уже были заняты бесприют-ными, которые пришли сюда на ночлег.

Она устала от ходьбы и от пребывания впродолжение •всего вечера на улице. Сегодня она опустилась на скамью раньше, чем обыкновенно. Здесь уселись разные люди: ста-руха, одетая в черное, с пушистой, мягкой шалью, напоми-навшей о лучших временах; другая женщина, с ребенком на руках; какой-то старик; некто в военном облачении неопре-деленной формы; студент и кто-то—рабочий, что ли, или бог его ведает, кто он такой. Этот человек, сидевший на скамье рядом с нею, оглянулся на нее. Заметив, что она молода и красива, он начал приставать к ней, наклонился и шепнул ей, чтобы она пошла с ним. Рахиль всмотрелась в него и сразу поняла по его виду, что „из такой муки печенья не будет". Она сперва ему ничего не ответила, но когда он Начал снова приставать, она отозвалась громко:

— Будь у- тебя комната, где меня принять, ты бы сам пошел домой спать.

С конца скамейки кто-то рассмеялся. Человек прекратил приставание и посидел короткое время

молча. Вскоре голова у него опустилась на грудь; не найдя такое положение удобным, она качнулась раз вправо, другой влево и, наконец, приникла к плечу Рахили.

— Мои плечи не подушка. — Простите, — извинился незнакомец, энергично втянул

голову в плечи и сохранял сидячее положение. Но долго выдержать он не мог и с акробатической Лов-

костью, обвив себе голову рукой, точно подушкой, заснул. — Стражник уже прошел? — раздался со скамьи чей-то

вопрос. — Прошел—вертятся, словно черви!—ответил кто-то. Вся скамья жаждала сна; у всех слипались глаза. Но они

боялись уснуть. По правилам, на скамьях спать на улице в Варшаве воспрещено. Каждый раз появляется стражник, будит спящих и прогоняет их со скамей Но это только в известное время,—до полуночи. После полуночи же, когда улица утихает и полицейские сами уходят домой спать, для бесприютных также наступает возможность соснуть.

— Хочется тебе, что ли, переночевать сегодня в участке?— спросил кто-то спящего субъекта.

— Я бы с радостью!—пошутил кто-то. — Дайте вздремнуть!—просился старик, а еврейка с ре-

бенком на руках уже бранилась—ради удовольствия, что ли, сидим мы здесь?

Утихла улица, утихла и скамья. Одного за другим сон при-нялся обвивать своей паутиной. Старуха, одетая в черное, все время молчала, опустив голову на грудь, словно она застыла; старик громко храпел; студент вытянул свои длин-ные ноги по направлению к улице; человек, сидевший рядом с Рахилью, снова пробовал прислониться головой к ее плечу, — она каждый раз отстранялась, а он сквозь сон ка-ждый раз оправдывался и просил извинения. Вся скамья уснула. Единственная, кто боялась заснуть, была Рахиль. Она знала, что молодая девушка, которую найдут спящей на улице, покажется подозрительной,—ее могут забрать в уча-сток и зарегистрировать. А этого она, без определенного мо-тива, не хотела, хотя легально ей гораздо легче было бы зани-маться своей профессией. Она старалась не засыпать, а сидеть

тихо, перекинув одну ногу на другую. Ветерок стал теперь холоднее. Она ощущала дрожь, пробегавшую по всему ее телу, и сидела скрючившись.

С четырех часов дня, когда подруга ее разбудила и вы-пустила из „гостиницы" ранее возвращения хозяйки, она шатается по улице. Молодое тело, освеженное и согретое двухчасовым сном, теперь снова сделалось усталым, сонным. Она надеялась, что встретится кто-нибудь, кто ее пригласит в ресторан и потом возьмет на всю ночь к себе, где она сумеет хорошо выспаться... Но этого ей не случилось. Редко кто в Варшаве имеет свою комнату, а кто сподобился этого, гот не нуждается в уличной женщине. Попадавшиеся ей были все такие, которые желали забрать ее на короткое время, а этого ей не нужно было. Немного мелочи на еду у нее еще имелось от вчерашнего заработка. Единственное, что ей нужно было, это постель, где бы выспаться, а этого она не получила, Сидя холодной ночью на скамье среди спящих людей, она вся охвачена была одним желанием — очутиться в постели. Уже целые месяцы она не спала в кровати ночью. Ее тело изнывало, жаждало закутаться в теплое одеяло, свер-нуться на простыне и согреться, согреться... Она отдавалась мечте о теплой постели, и это доставляло ей облегчение.

Глаза у нее слипались, Но она боролась со сном. У нее появилась мысль, что хорошо было бы подняться и немного пройтись, пожалуй — к той скамье, близ фонаря. Там ожи-вленнее, там выходят люди из ресторана; быть может, слу-чится кто-либо, который возьмет ее к себе домой на всю ночь... Но ей лень двигаться. Голова еще работала, но тело уже не повиновалось,—оно скрючилось, словно свернулось, и стало неподвижным.

Она знала, что ей нельзя уснуть, что она не заснет. Нет, она не спит. Она поднимается и идет туда, к фонарю; моло-дой человек забирает ее с собою... теплая постель... теплое одеяло... мягкие белые простыни...

Что-то заслонило ее от ветра. Что-то согревает ее.—Чужое тело.—Нет, ее собственное. — Тепло, мягко; теплое дыхание обвевает ей грудь. — Ей хорошо. —Да, ее тянет прильнуть крепче, ближе, все ближе к теплому одеялу...

И, тесно сплетаясь, впитывая в себя один дыхание дру-гого, прильнувши друг другу к груди, согревались они оба,—

10

она и чужой человек, сидевший рядом с ней,—рабочий, что ли, или бог его ведает, кто он такой...

Вскоре вся улица была объята сном Свет в ресторанах погас. Угасли также смех и шутки девушек с шофферами на перекрестках улицы. Здесь и там дремлет на своем автомо-биле шоффер, держа на коленях девушку. Мальчики-продавцы газет скопились на входных ступеньках домов. Здесь, на ступеньках, теплее, уютнее, не так зияет улица. Ступеньки крыты балками, почти как в комнате... Сначала подошли маленькие мальчики, потом те, что постарше, и начали при. слоняться один к другому—к коленям, плечами, груди, жи-воту. Вскоре фш сплелись между собою, стараясь каждый уткнуться лицом в чужой живот. Они даже подпустили к себе еврейского мальчика, который стоял на углу улицы с кор-зиной баранок и их продавал девушкам. Целый вечер они ссорились с еврейским мальчиком и отгоняли его с корзи-ной с угла, а теперь заключили с ним мир. Он обождал, покуда они все уснули, и сел со своей корзиной на краю нижней ступеньки. Вскоре какой-то христианский мальчик попал головой к нему в корзину; тогда он почувствовал себя уютнее и примостил свою еврейскую голову к пачке газет своего товарища. И тихая, темная ночь пришла, как любя-щая мать, укрыла их всех и обдала своей лаской...

С Вислы, с широких, широких полей по той стороне моста Понятовского, кто-то большим огненным факелом поджег ночь, и небеса запылали. Свет разливался, обнажая стыд ночи. И видимы стали чужие друг другу люди, которые лежали прижавшись лицами и в тесном объятии прильнули грудью один к другому. Сперва эти люди еще пытались бороться с дневным светилом; они укрывались от его сияния, засло-няли себя от него ладонью, рукавом. Но солнце не оставляло их в покое, и они открывали свои лица, искривленные из-за солнца злобными гримасами, и грозили ему кулаком: кому оно нужно, зачем оно явилось?...

С. Ч е р н и х о в с к и й .

ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА.

Перевод Вл. Ходасевича.

С месяц уже Мордехай размышлял и один, и с женою, И совещался с друзьями,—где лучше отпраздновать свадьбу? Дома устроить? Так тесно, что места наверно«не хватит Всем приглашенным гостям. А можно сыграть и в амбаре, В том, где ссыпают зерно; стоит он готовый, широко Двери свои распахнув для принятия хлеба, и пахнет Рожью, и с лета хранит он тепло в полумраке. Конечно, Можно долой из него на время снять переборки, Стены коврами убрать, навешать цветных занавесок, Гладкий дощатый пол, по случаю танцев, обильно Тальком посыпать... Другие в подобных же случаях строят Новый большой балаган, покрытый широким брезентом С медными кольцами. Есть за таким балаганом не мало Важных достоинств. Не мало тогда Мордехай поразмыслил, Взвесил,—и вот, наконец, балаган построить решился. Вскоре пришли мужики, принесли кирки и лопаты. Все обсудив хорошенько, глубокие, узкие ямы Вырыли. В ямы двенадцать столбов, обструганных гладко, Вставили: им предстояло служить опорой для досок. Двум же столбам еще—косяками дверными. Все ямы Плотно засыпали щебнем, а сверху землею,—и крегГко Ручками тех же лопат старательно утрамбовали. Доску к доске пригоняя, вязали бечевками прочно: В ход не пуская гвоздей, крепили одною бечевкой. Сверху стропила сходились,—и в кольца веревку проДевши, Гладко по ним растянули брезент надо всем балаганом. Был он высок и просторен. А Элька с подругами тотчас Стены закрыли коврами. Тяжелые бра со свечами Были прибиты к столбам, четыре яркие лампы Свесились там с потолка,—и все балаган одобряли.

12

Всеже не в том балагане девицы устроили танцы, А в Мордехаевом доме—по многим и важным причинам. Залу очистили им—и схватила подруга подругу, И припустились плясать; танцовали весь день неустанно, Вплоть до вечерней зари. А под вечер им педали ужин. Всем угощали девиц: и медом, и всяким печеньем, Вплоть до коржиков мелких, посыпанных сахарной пудрой. После же ужина пуще, сильней разыгралось веселье. Ловко схитрил Мордехай: не сказавши девицам, позвал он Симху. А Симха-жестяник—хромой, но проворный. К тому же— Неугомонный скрипач; и вот, он играл им на скрипке, И веселились девицы: схватила подруга подругу, Все заплясали с восторгом, гуторили, пели, болтали. А на дворе собрались—и в открытые двери смотрели То на плясавших девиц, то на коржики в сахарной пудре. И во второй уже раз петухи отдаленно запели, Сон и покой возглашая: петух петуху по соседству Передавал эту весть; обошла она все переулки, Улицы все, все село,—а все еще Симхина скрипка Яростным визгом визжала, а девушки все танцовали.

КАНУН СВАДЬБЫ. Мальчик лет десяти, вестовой,—во дворе Мордехая. Волосы всклочены густо; рубаха расстегнута; ноги Голыми пятками бьют по бокам проворной кобылки. .Едут!"—кричит вестовой: „На семи подводах!" Тотчас же В десять мужицких подвод, припасенных заранее, люди Быстро садятся, толкаясь, подводы битком наполняя. Громко кричит Мордехай: „Музыканты, сюда! Музыканты! Сваты! Где сваты? Скорее! А выпивка есть? А закуска? Девушки! Ну-же! Проворней!.. Извозчики! Трогай!"—И разом Десять мужицких подвод за ворота несутся со свистом, Гомоном, топотом, гиком и щелканьем. Вон уж Быстро одна за другой понеслись, обгоняя, помчались. Спереди—псы со дворов, позади—непроглядная туча Пыли. Подводы несутся—встречать жениха дорогого. В двух, примерно, верстах от Подовки, вдали от дороги, Грустно средь ровного поля маячит курган одинокий, Чахлой травою поросший. И траву его покрывает Легкая серая пыль, а ветры землей засыпают.

Изредка бледный ячмень да колосья залетной пшеницы, Выжжены солнцем степным, в траве попадаются. Мнится. Будто состарелась тут и трава—и печально, уныло В ней седина показалась от долгой тоски по былому, По поколеньям былым, что промчались, как вешние воды, И не осталось от них ни следа, ни рассказа, ни песни. Что же ты, старый курган? И о чем ты над степью тоскуешь? Кто же насыпал тебя высоким таким и широким? Что ты за тайну хранишь? Где те, что тебя насыпали? Сном позабылись они,—и сами всем светом забыты.

„Царской могилой" зовется курган, и к нему-то с дороги Реб Мордехай и свернул, родню жениха поджидая. Шумной, веселой гурьбой на курган побежали девицы, Споря, кто раньше взберется. За ними степенно, неспешно, Не забывая девиц понукать, подзадоривать шуткой, Шли старики, отдуваясь. Взошли на вершину кургана, Стали—и дикая ширь степная пред ними открылась В грозной своей наготе, опаленная пламенем солнца. С самых древних времен, со времен мирозданья, над степью Дивная стелется тишь, пред которою речь умолкает. Нет границ тишине, и нет предела простору, Только объятья небес вдалеке замыкают пространство.

Пыль задымилась над шляхом, вставала, росла, приближалась. Вот уже в ней показались летящие быстро повозки, Вот уже стали видны в повозках сидящие люди, Вот повернули к кургану, все ближе и ближе. Капелла Встречный грянула марш. Замахали, задвигались шумно Те, что стоят на кургане, и те, что подъехали в бричках. Свата приветствует сват, родные родных обнимают. „Мазел-тов! Здравствуй, жених!"—„Эй, мазел-тов! Здравствуйте,

сваты!" Уж у подножья кургана разложена пестрая скатерть; Вот, уже солнечный луч купается в золоте винном; Вот, уж его теплота касается коржиков пухлых, Булок, кусочков мацы, крендельков и других угощений, Звонкой стеклянной посуды, серебряных круглых подносов... Весело сваты друг другу кричат: „На здоровье! Лехаим!" Пьют и едят старики, а за ними, жеманясь, девицы.

1.4

Как принялись за вино—не отстали, покуда ни капли Больше его не осталось в посуде. Но только, пожалуй, В нем и нужда миновала: без выпивки весело было. Кончили все это пеньем, объятьями, радостным шумом. Вот и целуются двое: товарищи с самого детства, Вместе когда-то росли, и один их мучил меламед 1). Рады друг другу они: „Ты, Яков, с чего поседел-то?"— „Сам ты с чего облысел?"—„Как дела?"—„А твои как делишки?" „Сколько детей у тебя?"—„А ей-богу же, разве я знаю? Двое с матерью спят, один—со мной на кровати, На оттоманке один, а другие ложатся в повалку: Как же я их сосчитаю?"... — „Вот дурень!"... Вдруг — танцы.

„Скорее!"— И принялись танцовать под музыку славной капеллы, Весело ей подпевая. Плясали с большим оживленьем, Впрочем,—мужчины одни. Девицы на них возроптали, Стали со сватами спорить. Тогда и для них музыканты Бойкую дернули польку—и девушки тоже плясали. Не были также забыты извозчики: возле подводы Сели они и сердца услаждали закуской и водкой. Вздумал потом Мордехай послать мальчугана в Подовку, Чтобы привез он вина, но ему не позволили. Снова Стали садиться в подводы, чтоб ехать в Подовку, — однако Спутали все экипажи, и каждый как сел, так и ехал. Мчались во-всю, торопили извозчиков, громко кричали, Их лошадей погоняя, махая кнутами, стараясь Между возниц возбудить благородное соревнованье. Перекликались, шутили, кричали ура, баловались, Много тут было забавы и много приятного сердцу..: Так-то семья Мордехая встречала приехавших сватов.

Дом Мордехая кипел, как котел на огне, и ворота Не запирались весь день: все новые гости являлись, Этот—туда, тот—сюда, толкутся, приходят, уходят... Сущая ярмарка, право!.. Когда же, совсем уж под вечер, Сальные свечи зажглись в большой Мордехаевой хате,— Снова туда собрались и друзья, и родные, и сваты, Вновь закипело веселье; уселись в углу музыканты;

' ) Учитель.

Вздумали-было девицы опять танцовать—да не вышло, Сваты теперь одолели, отбили у них музыкантов: „Нынче капелла за нами!"—И вот, до полуночи самой Музыка им исполняла напевы хазанов 2), отрывки Опер, румынские песни... И все веселились и пили, Сердце свое услаждая. Потом старики утомились И разошлись во-свояси: вздремнуть, отдохнуть. А девицы Только остались одни—уж подруга схватила подругу, Пара за парой пошла—и целую ночь танцовали. То угощались, болтая, то снова и снова плясали. А на столе красовались и сласти, и мед, и печенье, Вплоть до коржиков пухлых, посыпанных сахарной пудрой. И танцовали они, пока петухи не пропели: „Третья стража идет! Скорей, по постелям, Израиль!"

„ П О К Р Ы В А Н И Е Н Е В Е С Т Ы " . В Е Ч Е Р С В А Д Ь Б Ы .

День, в который создатель два раза одобрил создание 3). Пеньем и музыкой начат. Пошли музыканты с бадханом •) К дому тому, где жених имел пребыванье в Подовке, Чтобы устроить ему почетную встречу: „добрйдзень". Музыки звуки заслышав, со всех переулков и улиц Стаей слетелись мальчишки и вмиг окружили капеллу. После бравурного марша и речи бадхана, капелла Водкой себя подкрепила, покушала пряников сладких И повернула обратно к невесте. С отчаянным криком, Псов по дороге дразня, свистя, гогоча, кувыркаясь, Перегоняя друг друга,—отряд босоногих мальчишек До Мордехаевой хаты вприпрыжку скакал пред капеллой. Тут-то она и невесте устроила громкий „добрйдзень". Элька, смущаясь, краснея, гостей оделяла сластями И подносила вина—и лица у всех прояснились.

Осенью поздней, когда оставшимся на зиму пташкам Голодно станет в лесу, они собираются густо Возле гумна, где ловец для приманки насыпал им зерен. Те подлетают—и смотрят; другие, раскинувши крылья,

J ) Канторов. 3) Вторник. *) Увеселитель.

Прочь улетают и вновь возвращаются, крадутся к зернам, То подлетает синица, то чиж, то щегленок, то зяблик, То красношей—и все-то пестреют своим опереньем, Серым, зеленым, красным, коричневым, черным и желтым... Так собрались и девицы в просторной комнате Эльки, Ярко одетые все, в пестреющих платьях и шарфах, И далеко от девиц приятными пахло духами, И торопливо подруги входили и вновь уходили, В зеркало глядя, вертясь, поправляя друг дружке наряды.

Солнце уже опускалось, когда появились девицы, Словно весенний букет, рассыпанный кем-то. И Элька, Тоже в нарядной одежде, с подругами пестрыми вместе В новый вошла балаган,—вошла с лицом побледневшим. Там ожидал уж бадхан во главе музыкантов—и громко Он произнес нараспев:

„Невесты в честь дорогой, Что так прекрасна собой, что блещет подобно заре, Иль как наш град на горе, и радует сердце родных, Как и подруг своих, и всем нам слаще вина, Музыка, грянь! Вот она!"

И скрипка, и бас загудели, Заторопился кларнет, замурлыкала скрипка вторая... Бросились к Эльке подруги с объятьями. Тут суматоха, Давка и визг поднялись, но прикрикнул бадхан—и затихли. Танцы тогда начались, заплясали девицы-подруги Польку, лансье и кадриль—и невеста средь них танцовала, Бледная, ибо не ела с утра. Танцовала со всеми, Не пропустив ни одной: таков уж обычай издревле. Все-то обычаи знает разумница-Элька. Обидеть Разве же может она хоть одну? Никого не забудет!..

Так-то они танцовали. Меж тем балаган наполнялся. В новых нарядных одеждах, гуторя, толкая друг друга, Новые гости вливались в широко-раскрытые двери, И наступала шумиха, веселая, дружная давка. Очень уже много сошлось: тут вся ликовала Подовка. Вся молодежь собралась, и старцы седые спешили, Не говоря о родне и о детях, которых с собою Матери взяли на свадьбу—тут были грудные младенцы,

Были и те, что постарше: стояли, в носу ковыряя, И от голов их лилось благовонье миндального масла. Брать же с собой ребятишек три важные были причины. Первая—можно ли их оставить одних без призора: Могут и „свет опрокинуть", и глаза, и зуба лишиться. Дальше: какая беда, если дети посмотрят на свадьбу? В-третьих, пускай и они покушают пряников сладких. Словом, была кутерьма, веселая, дружная давка. Много народу сошлось, и вся ликовала Подовка. Как же! Еще ведь в субботу, в самой синагоге, на свадьбу Фалек усердно и громко гостей созывал к Мордехаю. Вот и сошлись, а за ними теснились в дверях балагана Слуги, работники, дети, народ из окрестных селений.

Все еще дома жених. И к нему собираются гости По одиночке, по двое— на пышный прием. Наконец-то Завечерело. Тогда гостей ко столу пригласили. Сел на почетное место жених. Начиненный изюмом, Желтошафранный калач стоял перед ним,—и топорщась На калаче серебрилась, блистая крахмалом, салфетка. Два посаженных отца уселися справа и слева. Заторопился народ, занимая места,—и приятно Сердце свое услаждал он вином, крендельками, закуской— Всем, что лежало пред ним на серебряных мисках, подносах. Только жених ничего не отведал: с утра он постился. После того, как народ натешился трапезой общей, Послано было об этом известие в дом Мордехая, Для передачи бадхану. Бадхан, тишину водворивши, Провозгласил громогласно, туда и сюда обращаясь: „Женщины, свечи зажгите! Скорей! Торопитесь! Проворней! Живо! Невесту сажайте!"—И женщины с говором шумным Заторопились вокруг, забегали. Все суетились. Гвалт, беготня, толкотня... „Для невесты очистите место!" Жизнью отважно рискуя, как воин, бегущий из плена, В праздничном платье зеленом, усеянном желтым горохом, Голда, стряпуха, в толпе себе пролагала дорогу. Гордо ступала она и казалась не меньше, чем сватьей Со стороны жениха. К балагану она приближалась С белой высокой квашнею. И вот посреди балагана Голда квашню опустила—отверстием к полу. Подушку

18

Сверху она положила, покрыла ковром—и тогда-то Тихим, размеренным шагом, С печальным величьем на лицах, К этой квашне подвели посаженные матери Эльку. Села она на подушку и белой фатою покрылась. С грустью тогда окружили замужние женщины Эльку. Каждая к ней подходила с зажженной свечею—и плача Каждая ей расплела по косичке. (Заранее Эльке Волосы все заплели во множество мелких косичек). Сильный и громкий был плач; рыдали старухи, девицы. Плакала очень невеста, обильные слезы роняя; Дети услышали плач, увидали, что матери плачут, И закатились, как водится; голосом грустным и слезным Речь произнес и бадхан, на высокую став табуретку; Тихо и грустно ему подпевали чуть слышные скрипки; „Мир" разливался в слезах, над невестою скромной рыдая. И говорил ей бадхан, и каждую заповедь строго Ей наказал соблюдать, и смиренью учил,—но закончил Все утешеньем. Замолк—и взыграла веселая скрипка, Грянул оркестр—и весь дом охватила великая радость... Так-то оплакали Эльку, разумницу, дочь Мордехая,

После же этих обрядов, совместно с прекрасной капеллой, В дом жениха поспешает бадхан—и не мало несет он Важных даров от невесты: китель большой полотняный И полотняный кушак; ермолку с красивым узором, Что по атласу расшит серебряной ниткой,—и талис 6). Пред женихом положил он все это—и словом серьезным Речь свою начал; напомнил о святости истинной веры И призывал к покаянью, на правильный путь наставляя. В рифму бадхан говорил и все призывал к покаянью Голосом грустным и слезным,—а скрипки ему подпевали. И размягчились сердца предстоящих, и вспомнили юность. Грусть воцарилась кругом, и многие слезы роняли, Слушая слово бадхана. А кончил он все прибауткой. Скрипка и бас встрепенулись и грянули маршем бравурным... Так-то бадхан веселил жениха Мордехаевой Эльки.

Кончил он речь, и поднялся жених, а потом и другие; Очень большою толпой пошли к „покрыванью невесты".

*) Молитвенное облачение.

Тихо жених между двух посаженных отцов подвигался, Сзади же все остальные мужчины (ведь только мужчины У жениха на приеме бывают). Тихонько ступал он, Сердце же часто и сильно в груди колотилось. Однако, Часто казалось ему, что биться оно перестало... Кто она, девушка эта, прелестная девушка, взором Светлым своим навсегда приковавшая сердце? Кто скажет, Что его ждет впереди? Кто грядущую жизнь угадает? Если в родителей Элька, то верное ждет его счастье. Будем же думать, что так! О, милая, скромная крошка!.. И—заторопится сердце, и вдруг—замирает, замедлясь... Так-то в раздумьи жених приближался уже к балагану.

Точно палаты царя, балаган деревянный сияет. Куполом поднят брезент, занавешены стены коврами С ярким цветочным узором, и многие лампы и свечи Льют ослепительный свет, раздробленный в стеклянных под

весках А на квашне посредине сидит под фатою невеста, Словно царевна среди раболепных рабынь. С покрывалом Бледный жених подошел, и губы его задрожали, Как произнес он: „Сестра, мириадами тысяч да будешь!" Это сказавши, невесту покрыл он. А тем покрывалом Занавесь торы служила — легчайшая ткань дорогая, Ярко-малиновый шелк, золотой бахромою обшитый. Встала невеста в тот миг, восточной подобна царевне Средь раболепных рабынь... И вправду ли это случилось, Или пригрезилось только? — в тот миг жениху показалось, Будто из длинных ресниц, бросающих темные тени, Брызнули в самое сердце две искры—и екнуло сердце... ^ Но подоспели девицы, подруги прелестной невесты, -~?ло ' Хмель и ячмень в жениха полетели сияющим ливнем, Словно тот дождь золотой, что струится и блещет на солнце Тут, обращаясь к старухам, воскликнул бадхан: „Не оставьте Благословить жениха!" — и старухи ответили хором: „Бог вседержитель его да хранит! Да не знает нужды он В помощи смертных!.." И встала среди балагана невеста. К ней подоспели на помощь, народ от нее оттеснили. Взвизгнула первая скрипка, вторая завторила, Иося Встал и гостям возвестил: „Начинается первая пляска".

20

Женщин, пришедших на свадьбу, от юных до самых почтенных, Голосом громким, протяжным одну за другой вызывал он. Все-то обычаи знает разумница — Элька. Обидеть Разве же может она хоть одну? Никого не забудет! Иося меж тем возглашает: „Почтительно просят и просят Добрую мать и жену, благочестьем известную миру, Милую бабушку Цвэтл (да живет она многая лета!)— Просят ее танцовать! А! Вот уж она выступает! Вот она! Шире раздайтесь! Дорогу и ей, и невесте— Той, что и нас, музыкантов, щедротой своей не оставит!"

Грянули туш музыканты, и бал начался полонезом. Вышла почтенная Цвэтл, Мордехаева мать. Потускнели Старые очи ее, но приветливо смотрят на внучку; Сгорблена бабушка Цвэтл, и морщинами щеки покрыты,— Всеже от черных ресниц широкая тень упадает, Да изогнулись дугой бархатистые черные брови— Прежней, отцветшей красы последний остаток. Надето Черное платье на ней, старинного очень покроя: Черный тяжелый шелк, уж такого не делают нынче. Бристтихл8) у ней на груди с золотым хитроумным узором: Вышивка редкой работы... На тощей старушечьей шее Крупный и ровный жемчуг, похожий на слезы ребенка, Семь подобранных ниток. Отличнейший жемчуг, голландский,— Сразу же видно, что это не просто какой-то „еврейский". Также и нить янтаря двумя золотыми струями Грудь украшает старухе, и с жемчугом брошь золотая. Серьги двойные на Цвэтл: изумруд—с изумрудным подвеском Необычайной игры. Но уж лучше всего и прекрасней, Точно блестящий венец на челе ассирийской царицы, Голову Цвэтл увенчал сияющий штернтихл 7), который Черною бархатной лентой лежал на прическе; по ленте ж, Вправо и влево от пряжки, сверкавшей огнями алмазов, Были нашиты два ряда таких же алмазов—и камни Были чем дальше от пряжки, тем мельче. В таком-то наряде Мудрая бабушка Цвэтл, из толпы приглашенных, навстречу Вышла счастливой невесте, прелестной скромнице Эльке.

6) Нагрудник. 7 ) Головная повязка.

Музыка громко играла, захлопали гости в ладоши. Плавно и тихо ступая, приблизилась бабушка к Эльке. За руку нежно взяла, и трижды они покружились В круге веселых гостей — и захлопали гости в ладоши. Цвэтл возвратилась на место размеренным шагом, a Иоселіѵ Снова уже возглашал: „Почтительно просят и просят Добрую мать и жену"... и так далее. Тут-то капелла Грянула музыкой снова, и мать жениха непоспешно, Плавно и тихо ступая, любовно приблизилась к Эльке, За руку нежно взяла, и трижды они покружились В круге веселых гостей—и захлопали гости в ладоши. Мать жениха возвратилась размеренным шагом на место. После нее и другие замужние женщины с Элькой „Первую пляску" плясали, согласно обычаям старым. Плавно и тихо ступая, к невесте они приближались, За руку ласково брали и трижды неспешно кружились, И возвращались на место размеренным шагом, а Иосель Тотчас же к ним подходил, протягивал руку—и щедро Все одаряли его... Так „первую пляску" плясали.

Вечер окутал уже таинственной тьмою селенье. Вышел жених, наконец, направляясь во двор синагоги. С хохотом, гомоном, визгом отряд босоногих мальчишек, Перегоняя друг друга, вприпрыжку скакал пред капеллой. Грэмом могучего марша весь мир наполнялся, казалось. Тихо жених между двух посаженных отцов подвигался. Белый был китель на нем, подарок невесты, и кунья Шуба (она в рукава не надета, а только в накидку, Вследствие жаркой погоды). Веселой, но важной гурьбою За женихом все мужчины в приятных идут разговорах, А во дворе синагоги стоит уж готовая хупа8). Рядом—подовский раввин и кантор. Под шелковой хупой Встал с шаферами жених. За невестой вернулась капелла. Мелкие свечечки в небе зажгли веселясь ангелочки, Чтобы им было виднее, как шествует скромная Элька. Грянули маршем бравурным ретивые члены капеллы. Элька идет под фатой, посаженные матери—рядом. Элька не чует земли под ногами; не сами ли ножки

8) Балдахин.

Эльку уносят куда-то? Не слышит она и не видит, Как уж вокруг жениха ее обвели семикратно. Слышен откуда-то милый надтреснутый голос раввина: „Благословен ты, господь наш, владыка вселеннойі" Но Элька Даже не помнит того, как надели колечко на палец. Не понимает она, как над ухом бормочет ей служка: „Вот тебе, дочка, кетуба 9), храни, береги ее свято, Ибо женою не будешь, когда потеряешь кетубу". Милым и грустным напевом слова долетают до слуха, Сердце и душу волнуя каким-то неясным намеком... Радостный шум поднялся, как жених раздавил под ногою Винную рюмку.10) Кричали: „Эй, мазел-тові мазел-тові" Громко Гости и гостьи шумели. Громами взгремела каппела. Возгласы, слезы, объятья... И вот, новобрачные вышли Под руку. Гости за ними. Направились в дом Мордехая. Шумно родные невесты родных жениха обнимали, Все веселились, плясали и с песнями двигались дальше. Все-то обычаи знает разумница-Элька. Глазами Ищет она водоносов: кто вышел навстречу с водою? Двое* навстречу ей вышли: Савко-водовоз и служанка Гапка. Стоят на дороге и полные держат ведерки, А новобрачные в воду бросают на счастье монеты: Целый полтинник в ведерко—и целый полтинник в другое! Так возвращались они от хупы в дом Мордехая. Хьена, Элькина мать, перед хатой просторной и белой Встретила их на пороге с дарами. Одною рукою Хьена большой каравай шафранный держала. Над хлебом Пара зажженных сияла свечей, а другою рукою Чарку с душистым вином держала счастливая Хьена. В светлую хату войдя, новобрачные пили и ели: Это был „суп золотой", им после поста подносимый. Девушки вышли плясать, обнимая друг дружку, кружились. И не успели еще отдохнуть от поста молодые— Как уж стали опять собираться во множестве гости. Их занимала родня Мордехая. Столы накрывали. Женщины сели отдельно, мужчины отдельно. Уселся Муж за столом для мужчин на почетное место, а Элька

®) Брачный договор. 1 0) Свадебный обряд, в память разрушения храма.

Так же уселась за женским. Однако, столов не хватило. К тем, что заранее были накрыты, прибавили новых, Были закуски все те, что обычай велит,—и во-первых Сельди в оливковом масле и в уксусе; с краю тарелок Ровным бордюром лежали оливки; с селедкой из Керчи Сельдь астраханская рядом лежала; помимо селедок Были сардинки, кефаль, золотой пузанок; а в графинах— Водка и мед, и вино,—и пиво в зеленых бутылках. Вдоволь тут было мацы, крендельков и различных печений, Как подобает в дому богача. И с веселием гости Сердце свое услаждали, усердно кричали „лехйим!"— Не забывая о явствах и устали как бы не зная, Дочиста съели закуску, а музыка им исполняла Цадиков нежные песни, напевы хазанов, романсы, Песни цыган удалые, а также отрывки из опер. После внесли в балаган благовонные рыбные яства, Те, что слюну вызывают и запах далеко разносят. Был тут отличнейший карп, украшенье днепровской стремнины, Славно поджаренный с фаршем; и были огромные щуки, Радость еврейского сердца,—острейшим набитые фаршей, Не было тут недостатка и в рыбах помельче: был окунь, Широкогрудый карась и судак, и лещ серебристый. И наслаждался народ, и все поварих похваляли. И не отстали от рыбы, пока ничего не осталось. Начисто рыбу прикончив, народ отдыхал, и тогда-то Выступил Иосёль-бадхан, на высокую встал табуретку И забавлял он гостей, и показывал фокусы. Просто, Можно сказать, чудеса он проделывал! Юкелю-служке Дал он кольцо—и исчезло оно, а нашлось почему-то У Коренблита в густой бороде; он часы Мордехая В ступке совсем истолок—а часы у Рейнова под мышкой: Вот вам, целехоньки, ходят, футляр и цепочка на месте. И удивился народ, и ревел от восторга. А Иосель Взял у невесты платочек и сжег его тут же на свечке, Даже и пепел развеял—и что же? Платочек в кармане У Кагарницкого, вот он. И видел народ и дивился, Хлопал бадхану в ладоши. А дальше и больше. Велел он, Чтоб длинноносый Литинский чихнул. Тот чихнул, а монеты Так и посыпались вдруг из огромных ноздрей, где торчали Клочья волос седоватых. Дивились—и били в ладоши,

24

Глупого Юкеля Иосель позвал и сказал ему: „Юкель, Хочешь, тебя научу я проворной и легкой работе? Хочешь фотографом быть? По вторяй же за мной все дви-

женья, Вот, прикоснусь я к тарелке, а после к лицу. Повтори ка!" Иосель мизинцем провел по донышку мелкой тарелки, После чего прикоснулся к румяному носу. И Юкель Тоже провел по тарелке и по носу. Глядь—на носу-то Черная линия. Иосель провел по тарелке и по лбу. Юкель проделал все то же—на лбу у него появилась Черная линия. Притча! Не мало народ подивился: Иосель по прежнему бел, а тот все чернеет, чернеет... (Юкеля Иосель провел: закоптивши дно у тарелки, К ней прикасался он только мизинцем, никак не иначе,— А по лицу проводил указательным пальцем). А Юкель Мазал себя и чернел, а народ надрывался от смеха. Юкель таращил глаза, стараясь постигнуть причину Этого хохота... Вдруг—появились огромные миски С супом, и запах его по всему балагану разнесся. Хохот мгновенно затих. Занялись изучением супа, Очень хвалили его за навар, за чудесные клецки,— Музыка ж громко играла, пока не покончили с супом. Иосель тогда подошел ко столу посреди балагана И возгласил громогласно: „Дары жениху и невесте!" Вышел Рефуэль Хотинский с подносом и круглою чашей, Их он поставил на стол, повернулся—и молча на место. Поднял подарки бадхан, показал их народу и молвил: „Дядя дарит жениху: знаменитый богач, всем известный Рабби Рефуэл Хотинский. Серебряный гадас ")» а также Чудной работы поднос!"—А музыка грянула тушем. Вышел Азриаль Мощинский, тяжелых подсвечников пару Молча поставил на стол, повернулся—и молча на место. Поднял подарки бадхан, показал их народу и молвил: »Друг жениха преподносит: известный богач, именитый Рабби Азриэль Мощинский. Старинных подсвечников пара, Чудной чеканной работы!"—А музыка грянула тушем. TàK-то один за другим подходили и клали подарки Гости, родные, друзья. Дарили, смотря по достатку,

» ) Ящичек.

Золото, утварь, кредитки, хрусталь, серебро, безделушки. Только уж после того, как закончились все приношенья, Подали слуги жаркое, и запах приятный разнесся По балагану волною. И каждому подали гостю (Без исключения всем!) по куску ароматного мяса. Ел, насыщался народ и обильно вином услаждался. Только родные невесты за стол не садились ни разу, Ибо служили они приглашенным гостям, угощая, Напоминая о водке, о мясе, о разных приправах, Зорко следя, чтоб вина достаточно было в графинах: Все, как обычай велит, чтоб не вышло обиды иль гнева... Так-то венчальный обряд справляла семья Мордехая.

Только слегка подкрепилась капелла закуской и водкой,— Вот уже встала невеста среди балагана, готовясь К „танцу кошерному". В ручке держа белоснежный платочек, Злька стоит, смущена, лицо от стыда наклонила. Темную, темную тень ресницы бросают на щечки. Грянули туш музыканты, и бал начался полонезом. С места поднялся раввин реб» Рефуэль, и медленным шагом К Эльке приблизился он и рукою взялся за платочек; Важно, степенно они три медленных сделали тура, Весь обходя балаган,—и хлопали гости в ладоши. Кантор рабби Эли, в атласной одежде, поднялся; К Эльке приблизизился он и рукою взялся за платочек; Важно, степенно они три медленных сделали тура, Весь обходя балаган,—и хлопали гости в ладоши. Третьим отец жениха, реб Ице, поднялся неспешно; К Эльке приблизился он и рукою взялся за платочек; Важно, степенно они три медленных сделали тура, .аѵі Весь обходя балаган,—и хлопали гости в ладоши. шіь.-После, один за другим, и другие почтенные лица Делали в точности то же—и хлопали гости в ладоши. Так -то у Эльки на: свадьбе был „танец кошерный" исполнен. После мужчин припустились замужние женщины в пляску. Грянула „фрейлихрІіМ) капелла—веселый, причудливый фрей-

лпанла,- л и х с -

За руки гости взялись и в лад музыкантам запели.

1 а) Веселая мелодия.

26

Начали медленно, плавно, а кончили бешеной бурей. Мчались, кричали отставшим, насильно тащили сидящих— И разыгралось веселье... И вдруг молодая исчезла. Снова мужчины пошли танцовать—и за фрейлихсом фрейлихс Так и гремел в балагане. Проснулся дурак-барабанщик И разошелся: гремел, тарахтел, оглушая нещадно Звоном тарелок своих,—а люди, подвыпив, плясали, Звали, тянули друг друга и вслух подпевали капелле. Вдруг новобрачный пропал... А люди все пляшут и пляшут... Этот сидит и поет, другой ударяет в ладоши— До истощения сил, до обильного пота... Танцуют, Передохнет, подкрепятся за дружеской легкой беседой, Или за спором о текстах,—и снова: за фрейлихсом—фрейлихс.

Вскоре веселье дошло до предела. Когда же напитки Сделали дело свое в душе Мордехая—встает он, Кличет жену свою, Хьену: „А ну-ко-ся, сватушка, выйди! Ну-ка мы спляшем с тобой! Пускай поглядят молодые!" Тянет он за руку Хьену:—„Эй, „фрейлихс!" Живей, музы-

канты! Пляшет жена моя Хьена!" —Жена, застыдясь, увернулась: - „Что ты, старик, одурел? Вишь, разум пропал у еврея!" — — „Если не хочешь со мной, я, пожалуй, один потанцую! Ну-те-ка мне казачка, музыканты! Да с чувством, с запалом! Место, почтенные, мне!"—И гости очистили место. Длинные фалды свои подвернул Мордехай расторопно, Взвизгнула первая скрипка, тарелки залязгали часто, И загремел казачок, разудалый, веселый, проворный, Руки фертом изогнув, Мордехай поглядел на собранье, Крепко притопнул ногой—и легчайшим полетом понесся. То пролетал он по кругу, локтями гостей задевая, То застывал он на месте и дробь выбивал каблуками, То разводил он руками, как будто в любовной истоме, То разлетался опять—и носился в каком-то забвеньи, Люди стояли вокруг, восхищались и били в ладоши. И пробудились опять петухи и зарю возгласили.

Д В Е СМЕРТИ.

(Рассказ).

I.

Старая истина говорит: передающий дурные вести—глуп. Думайте, товарищ, обо мне, что хотите, а я все-таки

скажу прямо безо всяких уверток: за последнюю неделю у нас было две смерти.

Не воображайте только понапрасну, что я говорю о ка-кой-нибудь эпидемии или о несчастном случае на постройке. Нет!

Кроме нового сарая, который благополучно пристроил к своему дому резник, за лето ничего у нас не строилось. А эпидемия была одна—толстовки. Этот фасон привез из Москвы зять мельника, студент, и после него вся |наша мо-лодежь сразу сделала себе такие рубахи.

Но от этого не умирают-же. Конечно, нет ничего особенного и в двух смертях, слу-

чившихся в таком местечке, где четыре синагоги, почта и один настоящий доктор.

Однако, только та спичка и жжет пальцы, которая сго-рает раньше времени. Поэтому я расскажу вам, как слиш-ком поспешно сошел в могилу Авсей Цыпкин и как, во всяком случае не во-время, скончался талантливый контра-бандист Муля Криштал.

It.

Хотел бы я иметь хоть средний месячный заработок того, кто выдумал такую нелепую поговорку: бедность не порок.

Он сказал это так твердо, как судебный исполнитель го-ворит на торгах—раз, два, три.

Несомненно, бедность уже потому не порок, что самый худший из пороков в тысячу один раз лучше бедности.

Если вы сомневаетесь в этом, то вам надо спросить у воен-ного и штатского портного 3. Цыпкина, который живет возле моста: никто не знаком так близко с бедностью, как он.

Зелик всегда садился за обеденный стол шестым, а за иглу и утюг первым. И, кроме зингеровской машины и ту-беркулеза легких, ничего не имел.

Правда, у него была мать, подростки-сестры и браг Авсей. Но мать занималась по хозяйству, сестры могли только пришивать пуговицы да выметывать петли, а брату надо было готовиться в техникум.

Авсей был смышленный парень. Он знал, что для него на конце портновской иглы сидит чахотка, а для матери и сестер—вечная нужда. И спастись от этого можно только через техникум.

Поэтому Авсей стал усердно учиться. Он окончил первую ступень, но не захотел терять вре-

мени на следующую и решил, немного позанявшись дома, прямо ехать в город.

Авсей сговорился с учителями второй ступени и каждый вечер аккуратно ходил на уроки. Сперва он, с помощью брата, удачно переделал заведующему старый форменный сюртук в простую тужурку и за это два месяца занимался у него. Дальше он шил второму учителю бекешу и потому брал уроки у учителя. Затем подвернулась еще работа у за-ведующего, и Авсей снова перешел к заведующему.

Одним словом, Авсей целый год обшивал вторую сту-пень. Он клал заплаты на учительские касторовые брюки и шил им из чортовой кожи френчи и галифэ.

Даже учителю пения, у которого нечему было учиться, он перелицевал жилет, потому что учитель был секретарем школы, а у всякого секретаря есть бумага, перья и карандаши.

Целые дни сидел Авсей за иглой и утюгом, едва успевая заглянуть в физику Краевича, а вечером бежал к учителю. В одной руке у него были книги, а в другой—пакет с за-штопанным пиджаком или выглаженными брюками.

Учитель подолгу рассматривал принесенное, находил,что где-либо на колене немного морщит, и, наконец, наскоро спрашивал урок.

И все признавали, что Авсей успевает в учебе, но еще более в портняжном деле, и удивлялись, зачем ему понадо-билось знать об электричестве или о климате Испании.

Ведь, никто из них не мог и предполагать, что этот кли-мат Испании должен был спасти Авсея от ремесла, на ко-тором без времени погиб его отец и дед.

III.

Так, незаметно для Авсея, настало лето, а затем пришел и август, когда хозяйки начинают вспоминать о зиме, а уче-ники о школе.

Авсей заранее назначил себе день отъезда. Но что было бы, если бы все выходило так, как мы ду-

маем! В этом году Авсею вовсе не удалось поехать учиться.

И не почему-либо, а просто из-за сапог и свежих фруктов. Однажды утром, одеваясь, он в первый раз серьезно об-

ратил внимание на свои сапоги. Голенища были короткие и старые, а переда располза-

лись по всем швам. Авсей в ужасе бросился к брату, думая, что хоть его са-

поги придутся впору. Однако, сапоги Зелика были настолько крепче сапог Авсея, насколько коленкор—прочнее драпа.

Авсей был в отчаянии. Он перерыл весь дом, вытащил всю рухлядь, и все-же ничего не выходило. Тогда он по-пробовал примерить ботинки матери, но его нога лезла туда, как дым в закрытую трубу.

Настало то, что обычно зовется безвыходным положением. Но Авсею было только семнадцать лет. И он так не хо-

тел иметь больше дела с наперстком и сантиметром, что решил ехать, в чем есть.

Может быть, он привел бы это намерение в исполнение, если бы беда не имела привычки ходить в компании. Как раз в эту горячую минуту Авсей заболел дизентерией. А в азиатской дизентерии еще менее удобно ходить, чем в рваных сапогах. Авсею волей-неволей пришлось остаться еще на одну зиму в местечке.

Об этой последней зиме Авсея нечего и рассказывать. Уроков брать было не у кого, так как все из учительского

30

гардероба, что нуждалось в переделке, починке и утюжке, уже в прошлую зиму было приведено в порядок.

И Авсей усердно помогал в работе брату, который чаще, чем в прошлом году, дышал от себя.

Но все-таки, в свободную минуту, Авсей не переставал заниматься и науками.

От прошлогодних писчебумажных и канцелярских при-надлежностей у него остался только один химический ка-рандаш и ни клочка бумаги. Покупать ее Авсей не мог, так как собирал каждую копейку на новые сапоги. Потому он подбирал куски старых газет, вырезывал оттуда чистые поля и мелко исписывал их задачами. А писать теоремы уходил в развалины винного склада: там можно было, не стесняясь, рисовать на стенах даже углем.

И так, день за днем, Авсей снова прожил зиму. В этот раз он уже заранее приготовился к отъезду. Осмотрел са-поги, сам подложил ваты под летнее отцовское пальто и совершенно отказался от всякого сырья, чтобы не заболеть,

Наконец, настал самый счастливый день в его жизни: напутствуемый добрыми пожеланиями родных, он сел в жест-кий вагон шестичасового поезда и уехал.

IV.

Теперь наш рассказ так же быстро приближается к концу, точно катушка ниток, на которой из двух тысяч ярдов остался один.

Я думаю, товарищ, вы не меньше Авсея ездили по же-лезным дорогам. Оттого незачем говорить, как он приехал в губернский город. Промолчу и о том, как Авсей ходил по разным канцеляриям: это неинтересно делать самому, не то что рассказывать другому.

Остается сказать главное: Авсея не приняли в техникум потому, что нашли у него трахому.

Сколько раз, как иголка о наперсток, натыкался еврей на это препятствие. Из-за трахомы не пускали в Америку, из-за нее же теперь не принимают в училище.

Авсею пришлось ни с чем возвращаться назад. Даже муха, попавшая в мухоловку, и та надеется на

что-то. Но на что мог надеятся Авсей? Что через год выле-

чит трахому? А, может быть, через год он уже станет ды-шать так, как Зелик.

И он вдруг принял совсем неожиданное решение. Никто не видел, как Авсей выпрыгнул у семафора перед

местечком. Он уселся под щитами от снега и стал ждать московского поезда, который проходил через два часа.

Авсей заранее разулся, снял с рубахи жетон с портретом Ленина и написал брату письмо, А когда поезд подходил к семафору, он подбежал к полотну и бросился под колеса паровоза.

Машинист дал тормаз, но было уже поздно: голова от-скочила от туловища, точно пуговица от пиджака.

В кармане пальто, которое нашли у щитов, было письмо, адресованное портному 3. Цыпкину. В нем лежали жетон и резолюция приемочной комиссии. На резолюции рукою Авсея было написано:

— Из-за этого лишаюсь из жизни.

V.

История с талантливым контрабандистом Мулей Криштал будет еще короче первой.

Вообще-то, о Муле Криштал можно было бы порядком рассказать, но вы, товарищ, не пугайтесь: ведь, я пишу не о жизни, а только о смерти. А разве о смерти много ска-жешь?

Муля Криштал был совершенно иной человек, нежели Авсей. Он с детства плевал на всякое образование. Делать это ему было очень легко, так как Мулин отец имел самый большой магазин в местечке. И в образовании Муля не по-шел дальше городского училища.

Правда, городское Муля окончил успешно, окончил его не благодаря своим природным способностям, а благодаря хорошему подарку, который старик Криштал преподнес господину инспектору.

Расписавшись в получении аттестата об окончании, Муля ничем больше не зарекомендовал себя в науках. іЧІІ Зато в отцовском ремесле он достиг необычайных ре-зультатов, если даже под этим не подразумевать приключив-шейся с ним смерти.

Когда мимо местечка прошла граница, Муля Криштал воспользовался ею и стал очень важным контрабандистом.

Для тех, кто никогда не жил возле какой-нибудь гра-ницы, контрабандист—слово страшное. Он, наверное, пред-ставляется в виде человека, вооруженного с ног до головы.

Но, в самом деле, местечковый контрабандист, если и отличается чем от остальных мещан, так только хромовыми сапогами да брюками из натурального заграничного бостона. Это со стороны внешности. А по работе—контрабандист и вовсе мало заметный гражданин.

Конечно, где-нибудь в других краях, контрабандист и в самом деле страшный человек. Но у нас это не так. К примеру, тот-же Муля Криштал.

Ночью он преспокойно спал за спиной своей дородной супруги, а днем—дружелюбно раскуривал с таможенниками у своего магазина.

И вся работа Мули Криштал заключалась в одном: при-нимать от спекулянтов привозимый товар, да узнавать, на какой дороге будет завтра стоять таможенник, проверяющий подводы.

И так, за своим любимым ремеслом, Муля Криштал по-немногу расцветал. Он выстроил себе отдельный дом и только до поры до времени не прорезывал в нем окон, боясь, чтобы на него не наложили большого налога.

Но во всяком деле человек не может ограничиться тем, что им уже достигнуто: он должен итти вперед. Эта мечта не давала покою и Муле Криштал: он хотел поставить и свое дело на должную высоту. Ему хотелось хоть раз пере-править в город не лишь бы какой хлам—хром, сахарин или шелковый трикотаж, а самый настоящий кокаин.

И на этом кокаине Муля Криштал погиб. Когда Муля Криштал сговорился с одним отчаянным

шляхтичем насчет доставки кокаина, он решил сам подъ-ехать к границе, чтобы вместо .кокаина шляхтичу не всу-чили соду.

Сначала все шло благополучно. Шляхтич доставил Мулю к самой границе, где в условленном месте, в старой бане, их должны были ожидать купцы с польской стороны. Но когда Муля Криштал вошел в баню, на него накинулось двое каких-то людей, приставили к его виску и бритому

подбородку шляхтича по револьверу, отняли у Мули Криш-тал все деньги и, приказав не трогаться с места, выбежали вон из бани.

И тут-то Муля Криштал сделал небольшую глупость. Вместо того, чтобы скорее бежать к советским пограничным столбам, он побежал вслед за убегавшими на польскую сто-рону бандитами. Тогда один из них обернулся и выстрелил.

Пуля так метко попала в Мулю Криштал, что он даже не успел разобрать, был-ли в заговоре с бандитами его шляхтич, или нет.

Так произошла эта вторая, не менее трагическая смерть.

Конечно, как видите, в этих двух смертях совершенно нет ничего особенного. Но скажите все-таки, разве не странно устроена наша жизнь: один умирает от чрезмерной боязни своего ремесла, а другой—от излишней храбрости в нем. И не потому-ли это, что еврей тоже не так уж носится со своей жизнью, как прежде, и не прочь при случае риск-нуть ею?

Леонтий Раковский.

ИЗ ИЕГОАША 1). (С?разюворно-евреііскою).

Если жизнь—лишь кубок хмельный, Без тревог испей все грезы! Смех пусть брызжет беспредельный, Хоть в грядущем стон и слезы.

Не скупись: увянет младость, Завтра—поздно для услады. Не неси живую радость В банк богов, ке жди награды:

В небесах проценты плохи, И вернут банкроты-боги Лишь одни чертополохи За цветы тебе, в итоге.

Жизнь цветов недолговечна; Кто сберег их для заката,— Может ждать плодов, конечно, Но не знает аромата.

Не беги от наслаждений, Рви цветы без колебанья, Чтоб в печальный час осенний Хоть цвели воспоминанья!..

О Иегоаш псевдоним выдающегося еврейского поэта С. Блюмгартека скончавшегося в начале января 1927 г. в Нью-Йорке.

Цветок одинокий в пустыне Молитву возносит в тиши: „Творец мой! неуж, как и ныне, Я в мертвой останусь глуши? Никто не вдохнет в упоеньи Мой запах, душистый как мед, #

И в пышно-невинном цветеньи, Любя, меня друг не сорвет?"

В саду, полон трепетной муки, Цветок поникает другой, Боясь, что жестокие руки Смутят его юный покой: „Творец мой! зачем, словно в сказку, Лучи меня в свет облекли, Чтоб, встретив признанье и ласку,— Я, попранный, умер в пыли?"

Несхож этих венчиков шопот, Ни вздох их в златой глубине, Но тот, к кому рвется их ропот, Скорбит за обоих вдвойне...

Перевод Евгении Бак.

Как точильный камень, опыт Ум наш тонко заостряет.

Из-под камня скачут искры, Мысли новые сверкают.

Как точильный камень, опыт Сердце наше очищает,

Но в борьбе оно тупеет, Незаметно увядает.

Волшебство тайное влечет Магнит на север бедный,

Где скупо греет солнца свет, Обманчивый и бледный.

И так же ты меня влечешь, И я, тоской объятый,

Бегу к тебе, — но нет надежд: Как север, холодна ты.

* * *

Шептался во тьме окружавший нас лес, Мы-ж оба в блаженстве молчали.

В сияньи луны твои волосы блеск Почти неземной излучали.

Я весь обновленным себя ощущал, Исполнилось сердце тобою;

Но дико и страстно уж я не желал — Любил я любовью иною.

По-детски ты льнула ко мне, и в глаза, И в лоб ты меня целовала;

Но вдруг у тебя заблестела слеза, Во мне что-то также рыдало...

Внизу-ж, — непонятным тогда языком, — Шептал ручеек нам устало,

Как много прекрасных порывов — потом Под гнетом земным увядало...

Перевод Э. Коссой.

ОТРЫВКИ ВОСПОМИНАНИЙ I).

I. ШАВЛЯНСКОЕ ДЕЛО И МОЯ К НЕМУ ПРИКОСНОВЕННОСТЬ.

Шавлянское дело, или точнее: обвинение шавля неких евреев в убийстве крестьянской девочки, с целью употре-бления ее крови, случилось, как известно, зимою 1861 г.

Предшествовавшей осенью я был перемещен на долж-ность учителя еврейского училища в Шавли. Шавляны — ме-стечко Шавельского уезда, Ковенской губернии, находящееся верстах в тридцати пяти от уездного города и принадлежав-шее польскому помещику Шемиоту. К этому имению принад-лежали также две деревни, находящиеся на расстоянии одна от другой в полторы версты.

В январе 1861 г. в одной из этих деревень пропала кре-стьянская девочка. Когда заметили ее исчезновение и стали ее искать, кто-то из крестьян сказал, что в день пропажи девочки он слышал плач ее по дороге между этими дерев-нями, по которой в то-же время проехали два еврея на санях с бубенчиками. Что естественнее, чем то, что эти евреи похитили девочку и увезли ее для ритуальной цели! Дворо-вое управление не замедлило в этом именно смысле дать знать о событии полиции, которая поспешила разыскать и арестовать означенных двух евреев. Это были два торговца-компаньона, промышлявших местными земледельческими про-дуктами, и в роковой день они именно приезжали в Шавляны и смежные деревни для скупки льна. Один из них был из м. Шидлова, Россиенского уезда, где у него была корчма; другого не помню, Они собирались породниться — сын одного был женихом дочери другого, и их накрыли и арестовали в момент венчания их детей. Их привезли в Шавляны, где

') Публикуемые здесь впервые (из архива „Пережитого") отрывки вос-поминаний принадлежат перу знаменитого еврейского поэта Льва Осиповича Г о р д о н а , 35-летие со времени кончины коего (в 1892 г.) истекло в 1927 г. В некоторых местах текст нами снабжен необходимыми пояснительными примечаниями.

арестовали также нескольких местных евреев. Дело с самого начало приняло характер обвинения не в простом убийстве, а в убийстве с религиозной целью, т. е. для употребления крови убитой: в Шавлянах произвели обыск в синагоге, взяли из кивота бутылку хранимого там вина для освяще-ния субботы („кидуш"), подозревая в ней кровь, и приоб-щили к делу в качестве вещественного доказательства. Точно также в Шидлове, при обыске в корчме, принадлежавшей обвиняемому, пригласили экспертов для распознавания най-денных в чане кусков соленого мяса, нет ли между ними человеческого мяса1).

Я обо всем этом узнал совершенно случайно. Проездом из Россиен я как то остановился в корчме, где слышал, как отставной солдат, шавлянский еврей, рассказывал об этом корчмарю. Я расспросил его подробнее об обстоятельствах дела и, поняв тотчас всю серьезность его, задал ему вопрос: есть ли в Шавлянах раввин? „Как же,—ответил он, — есть, а именно р. Шмуэльке". — „В таком случае, — сказал я ему,— передайте р. Шмуэльке, чтобы он немедленно приехал в Шавли для сообщения местным представителям подробностей дела, так как оно, повидимому, весьма серьезно". Поручение это •было исполнено, р. Шмуэльке, действительно, приехал в Шавли,' и делом этим заинтересовались представители шавельских евреев, более развитых, чем шавлянские.

В Одессе тогда выходил еврейский орган „Рассвет", реда-ктировавшийся О. А. Рабиновичем. Я сообщил ему о собы-тии. Корреспонденция моя, от 24 февраля, была напечатана в № 44 „Рассвета". Ее подхватили столичные газеты, и дело сразу возбудило сенсацию. То было время благотворного веяния среди русского общества, время начала шестидеся-тых годов, и подобные бессмысленные, враждебные выходки не могли не встречать отпора. Узнав из газет о прискорб-ном событии, местные высшие власти вмешались в дело с большой поспешностью. Не успел следователь хорошенько разобрать дело, как прилетел из Ковны от губернатора чи-новник особых поручений Михнов; не успел и тот ознако-миться с делом, как нагрянули из Вильны командированные генерал-губернатором адъютант Толстой и „ученый еврей" Л. О. Леванда. Дворовые управители помещика Шемиота не на шутку испугались и увидели себя вынужденными пе-рейти от наступательной войны к оборонительной. Прежде всего, с их стороны появилась в газетах заметка, что шавлян-

') Подробности о шавлянском деле см. „Рассвет" 1861 г. № 44; „Сион" 1861 г.. № 3 ; „Русск. Прилож. к Г а к а р м е л ю " 1861 г., №№ 42 —43; „Русский Инвалид" 1861 г., № 85.

Исчезнувшую крестьянскую девочку, четырех лет, звали Дорота Гела-жис. Обвиняемые евреи, о которых говорит Л. О. Гордон, именовались: Зундель Лнпец и Сроль Блох.

ские евреи обвиняются вовсе не в ритуальном, а в простом убийстве, и что понапрасну учитель-еврей Гордон поднял: весь этот шум. Они подчеркнули мое еврейство, думая этим дискредитировать мое сообщение. Но газеты вступились за меня, и в столичной „Северной Почте" был напечатан ответ дворовому управлению со ссылкой на обыск в кивоте и на. проверку мяса в ушате, каковые обстоятельства неопровер-жимо доказывают, что искали не простых убийц, а убийц, действовавших с религиозной целью. Отзыв „Северной Почты" был перепечатан другими столичными газетами.

Тем временем случилось следующее. Однажды в пятницу утром (кажется, 7 марта) приходит ко мне Осип Лунц ') — он был тогда гимназистом VII класса и брал у меня уроки французского языка — и говорит, что сейчас у раввина Михаила Китая был нарочный из Шавлян и сообщил, что труп пропавшей девочки найден тут-же в деревне Дерва-нишках, в сугробе снега за забором родительской хаты. Она, очевидно, потонула в снегу, и при наступившей оттепели заметили ее труп. Новость была слишком важной, чтобы не сообщить о ней сейчас же в газету. Еврей-нарочный, тотчас по передаче этого известия раввину Китаю, уехал обратно в Шавляны на субботу, почему я лично повидать его не мог,, и мне оставалось только руководствоваться сообщением Лунца, на которого я вполне мог полагаться; и так как из Шавель тогда, за неимением железной дороги, почта ухо-дила только два раза в неделю, по пятницам и вторникам, то, не желая опоздать к почте, я тут-же посадил Лунца и продиктовал ему сообщение в газету „Рассвет", где оно не-медленно и было напечатано. Впоследствии оказалось, что сообщение это, во всех деталях совпадавшее с официальным протоколом следователя, расходилось с ним в одной только подробности, а именно: в обозначении времени, когда про-изошел самый факт. По протоколу, поднятие трупа произошло не в указанную мною пятницу, а ровно через неделю — в следующую пятницу. Как это разногласие случилось, я объясню ниже; но это, с виду весьма компрометирующее обстоятельство, дало дворовому управлению новое оружие для борьбы с противниками.

Так как ни следователем, ни командированными чинов-никами особых поручений виновность евреев не была кон-статирована, в особенности после того, как труп девочки-был найден в сугробе снега, дворовое управление обрати-лось с жалобой прямо к министру юстиции на неправильное и будто бы пристрастное производство дела. В жалобе было указано на троих, как на главных виновников: на шавлян-

' ) Врач и общественный деятель О. Л. Лунц, поныне здравствующий: в гор. Минске.

ского раввина р. Шмуэльке, как на жреца, заклавшего жертву, на меня, как на участника и знавшего про тайну, в доказа-тельство чего приводилось разногласие между моим сооб-щением и протоколом относительно дня поднятия трупа; это разногласие жалобщики объяснили тем, что я с шавлянским раввином уговорился подбросить труп еще неделей раньше, о чем" я поторопился сообщить в газете, но шавлянские евреи успели это сделать лишь через неделю. Наконец, жа-лоба коснулась и чиновника особых поручений Михнова,. которому дворовое управление указало на компрометирую-щее меня обстоятельство — расхождение дат, прося его при-влечь меня к следствию, но он не обратил на то никакого внимания и оставил меня в покое. В этом жалобщики усма-тривали пристрастие Михнова, подозревая, что он был под-куплен евреями.

С эцрй з л о б о й случился следующий курьез. Министр препроводил ее в подлиннике к ковенскому прокурору, с се-кретным предписанием сообщить непосредственно в Петер-бург о настоящем положении дела и представить свое за-ключение. Делалось это в обход генерал-губернатора, так как жалоба касалась подведомственного последнему чинов-ника. Прокурор, с своей стороны, секретно препроводил дело к шавельскому стряпчему, с требованием необходимых сведений. Это происходило уже в самый разгар польского восстания. Чиновники-поляки тогда повсюду заменялись рус-скими из внутренних губерний, в выборе которых не могли быть слишком строги, и брали первых попавшихся. Таким же образом, незадолго до того, был уволен шавельский стряп-чий, поляк, и на его место был прислан русский, который оказался горьким пьяницей, проводившим все время в трак-тире, оставляя канцелярию на попечении своего секретаря, поляка, служившего при его предшественнике. Когда секрет-ное дело от прокурора поступило к стряпчему, который в то время оказался в состоянии невменяемости, секретарь, рас-смотрев бумаги и смекнув, в чем дело, — принес пакет прямо ко мне. Вышло, что дело, производившееся в секрете от высших местных властей, оказалось как раз в руках обви-няемого. — Ответ стряпчего последовал согласно истине, в благоприятном для подсудимых духе. Дело было передано для доследования новому следователю, некоему Пашину, присланному незадолго до того из Петербурга. Он то меня впервые и допрашивал по поводу разногласия между моей корреспонденцией и протоколом. Я ответил запамятованием, так как прошло больше двух лет, и я действительно не помнил, ошибся ли я при обозначении даты, или это была типографская опечатка. Он и не настаивал на этом вопросе,, показавшемся ему маловажным, и удовольствовался занесе-нием моего показания в протокол.

Разногласие получило свое объяснение совсем случайно, и оказалось, что никакой ошибки с моей стороны не было, а было намеренное искажение истины со стороны действо-вавших лиц. Вот как это обнаружилось: Летом, если не оши-баюсь, 1863 г. явился в Шавли к настоятелю католической церкви престарелый фельдшер из Шавлян и заявил, что, в виду своих преклонных лет, он желает исповедываться и облегчить свою совесть от тяготеющего на ней греха. Он именно и был тем. кто первый, при наступлении оттепели, заметил, как свинья глодала торчащий из сугроба труп по-гибшей девочки, и дал о том знать дворовому управлению, которое, опасаясь, чтобы собаки и свиньи не уничтожили трупа, распорядилось поднять его и отнести в сарай. Это, действительно, было в указанную мною пятницу. На следую-щий день послано было об этом донесение становому при-ставу в Шадов; тот, с своей стороны, известил об этом сле-дователя, который оказался в отлучке по другому делу и не мог прибыть в стан раньше вторника. В среду он и при-став выехали в Шавляны, куда приехали уже в четверг под вечер. Узнав, что труп находится в сарае, они прежде всего распорядились, чтобы он был отнесен обратно и зарыт в сугроб, дабы они могли его официально поднять с места его обнаружения, как этого требует закон. Этот же самый фельдшер отнес труп обратно; поставили на ночь стражу и на другое утро, т. е. опять-таки в пятницу (следующую), подняли его официально, о чем и составлен был протокол. Таким образом, и оправдывается дата, показанная в моей корреспонденции, так как еврей-нарочный привез нам эту весть в первую пятницу, в протокол же была занесена дата, соответствовавшая второму, официальному поднятию трупа.

Обо всем этом фельдшер хотел поведать кзендзу, но тот его не принял и велел молчать. Тогда фельдшер зашел к рав-вину Китаю, рассказал ему подробности дела и добавил, что готов об этом заявить генерал-губернатору, но не имеет ни гербовой бумаги, ни денег на почтовые расходы, ни чело-века, кто изложил бы письменно его заявление. Раввин спросил у меня совета, как поступить. Я посоветовал ему лично не вмешиваться, во избежание обвинения в под-стрекательстве, а направить фельдшера к адвокату (Ю. На-химсону), которому дать наказ, чтобы он бесплатно напи-сал тому заявление и дал бы нужную сумму на почтовые расходы. Так и было сделано. Заявление фельдшера, конечно, должно было быть приобщено к делу, и поэтому как следователь, так и суд не придавали значения разно-гласию, которое случилось. Дело, как известно, по архаиче-ской формуле дореформенного процесса, было предано „воле божьей".

МОИ ВСТРЕЧИ С Я. БРАФМАНОМ ').

Когда я писал свою статью „Еврейские братства" (поме-щенную в газете „День" за 1869 г., №№ 27 и 28), в опро-вержение книги Брафмана того-же названия, я еще Браф-мана лично не знал. Встретился впервые я с ним впослед-ствии в Вильне, в доме О. Н. Штейнберга 2), и он на меня произвел неприятное впечатление. У Штейнберга собрался вечером кружок знакомых, и, по просьбе хозяйки дома, я продекламировал им свою песню „Der Mutters Abschied", напечатанную впервые в газете „Кол Мевасер" и вошедшую в мой сборник „Сихат-Хулин". Песня эта, как известно, имеет своим содержанием прощание матери, еврейки старого покроя, с ребенком, которого сдали в рекруты; она составлена на подобие „Колыбельной песни" Лермонтова и подлажена под ее мотив. Слушатели были тронуты песней, а некоторые из дам даже прослезились. Среди гостей был и Брафман. Он отозвался: „Хорошо то хорошо, однако-ж, я этой песни бы не пропустил, а автора ее привлек бы к ответственности. Подобные песни возбуждают только народный фанатизм". Штейнберг, который сам был цензором, заспорил с ним и доказывал неосновательность его мнения, с точки зрения цензурного устава; но Брафман остался при своем мнении, которое, видимо, произвело на присутствующих тяжелое впечатление и испортило их веселое настроение.

Зимою 1871/2 г. вышел в Вильне мой рассказ „Олам Кемингаго" (II), имеющий сюжетом безобразный эпизод из быта хасидов. Весною того-же года О. Н. Штейнберг мне написал, что Брафман, который тем временем переселился в Петербург и состоял цензором при Главном Управлении по делам печати, донес на него за то, что он пропустил мой рассказ, в котором я, будто бы, поношу христианскую религию. Я собирался тогда переехать в Петербург и напи-сал Штейнбергу, что, в случае, если ему грозит какая-либо опасность, я принимаю ответственность всецело на себя. Но он ответил, что успел уже объясниться и не боится по-следствий.

В Петербург я приехал 15 июня 1872 г. Когда я в канун „симхат-тора" пришел к вечерней молитве в синагогу, мне

') ГІокоііныіі Я. А. Брафман — выкрест, автор „Книги Кагала", извест-ный своими клеветническими нападками на евреев.

3) Известный еврейский филолог, педагог и писатель; состоял цензором еврейских книг в Вильне. Скончался в 1908 г.

сказали, что профессор Коссович ') находится тут же и хочет со мною познакомиться. Я вышел с ним' в рекреационную комнату, и он мне рассказал, что, вследствие препиратель-ства между цензорами по поводу моей книги „Олам Кемин-гаго", Главное Управление через Азиатский департамент препроводило к нему книгу для рассмотрения и дачи отзыва. Он перевел весь рассказ на русский язык и дал отзыв, что автор не только не заслуживает порицания, но, напротив, достоин всякой похвалы и поощрения. Он до того был вос-хищен рассказом, что, узнав о пребывании автора в Петер-бурге, искал случая с ним лично познакомиться, и это побу-дило его прийти в тот вечер в синагогу. „

Впоследствии цензор Марголин 2) и служивший при Глав-ном Управлении некий Зегеркранц подтвердили мне подроб-ности дела, при чем прибавили, что, вследствие этого фиаско, Брафман лишился места при Главном Управлении, потеряв-шем к нему доверие. Я просил, чтобы мне показали дело и перевод моего рассказа, сделанный Коссовичем. Зегеркранц обещался исполнить мою просьбу, но дела в архиве не оказалось. Марголин и Зегеркранц подозревали, что Браф-ман утащил из архива все производство по этому делу.

В Петербурге встретился я впервые с Брафманом в Цен-зурном Комитете. Он хотел задержать напечатаную тогда в Варшаве „Историю России' на древне-еврейском языке, составленную С. Манделькерном по поручению комитета Общестава распространения просвещения между евреями. Брафман придрался к одному месту, относившемуся к царст-вованию Анны Иоанновны. Так как рукопись была просмо-трена и одобрена цензурой в Петербурге же, я пошел в цен-зурный комитет жаловаться и застал там Брафмана. Он, в свое оправдание, ссылался на то, что место это было пропущено не им, а цензором Зейберлингом. Я возражал, что мне нет дела до того, кем место это просмотрено, и что раз разрешение на печатание дано, книга должна быть вы-пущена. Председатель цензурного комитета Петров объяснил мне, что цензор имеет право при выпуске книги запретить то или другое место, хотя бы прежде им разрешенное; едиинственное, что он, Петров, может сделать по моей жа-лобе, это то, что он заставит цензора уплатить за перепе-чатку инкриминированной страницы. Так как расход соста-влял лишь несколько рублей, я от этого отказался и согла-

') К. А. Коссович (1815 г.—1883 г.) — профессор Петербургского универ-ситета (христианин), санскритолог и гебраист.

2) П. Марголин, крещеный еврей, состоял некоторое время цензором еврейских книг в Петербурге; напечатал в 1881 г. „Три еврейских путеше-ственника XI и XII ст." (еврейский текст с русским переводом).

сился сделать перепечатку за счет комитета названного общества. Брафман оттуда поехал со мною в иностранную цензуру, где я должен был получить книги. По дороге я стал упрекать его за чрезмерную его придирчивость и ука-зал на его поступок с моей книгой „Олам Кемингаго". Он на это ответил:

— А разве Ваши слова не могут иметь и такое толкова-ние, какое я им придавал?

— Послушайте, Яков Александрович,—сказал я ему по-лусерьезно, полушутливо—Если Вы в Ваших сочинениях про-извольно комментируете слова того или другого древнего писателя, то это еще куда ни шло. Вы хорошо знаете, что те писатели не придут Вас уличать в том, что Вы исказили смысл их слов. Но поступать таким же образом с живым автором, да еще упираться на своем в его присутствии,— на это, как хотите, требуется особая храбрость!

Вскоре представился случай к более тесному с ним со-прикосновению.

В феврале 1874 г. предстояло открытие нового еврей-ского кладбище в Петербурге. Ко дню открытия его я со-ставил целую программу и сочинил особую молитву на еврейском языке с русским переводом, которую и отдал напечатать. Дело было спешное, и вдруг мне говорят, что цензор задерживет брошюру. Цензором был Брафман. Я за-ехал вечером к нему объясниться по этому поводу. Оказа-лось, что он хотел задержать брошюру из-за того места ее, которое содержит молитву за усопших иноверцев. Он назвал это лицемерием. „Разве это в духе евреев—молиться за иноверцев"?

— Отчего нет?—возразил я—Разве еще царь Соломон при освящении храма не молился и за иноверцев?

— То был царь Соломон,—ответил Брафман—Но вы же знаете, что наши евреи не такого мнения.

— Может быть в а ш и , пинские и слуцкие евреи—возра-зил я—но не наши петербургские. И если, допустим, до сих пор это воззрение не господствовало у евреев, мы именно хотим им его внушить. Во всяком случае,—добавил я энергично,—это не относится к цензуре, и из-за этого Вы не вправе задержать брошюру.

Последний аргумент, повидимому, на него подействовал, и, со словами: „бог с Вами", он взял перо и подписал бро-шюру.

Я встал и хотел уйти, но он остановил меня и сказал: — Что-ж Вы так спешите? Только по делу и пришли,

как будто мы не давнишние знакомые, и Вы не можете вы-пить у меня стакан чаю.

Отказаться было неловко. Я пошел за ним в столовую. Мы были только вдвоем. За чаем он повел обширную бе-седу, в которой старался разъяснить мне срое отношение к евреям и причины своей враждебности к ним. По его сло-вам, евреи, будто бы, кажется в Слуцке, его когда-то кро-вно огорчили. У него умер ребенок, за погребение которого он не имел чем заплатить и остался должен; и вот, когда он еще сидел, по траурному ритуалу, на полу, оплакивая свою потерю, к нему пришли от старосты погребального братства и беспощадно забрали у него какую-то вещь, в обес-печение его долга. Он тогда поклялся отомстить за этот бессердечный поступок. Однако-ж,—добавил он,—его разо-блачения и нападки на евреев имеют целью не мстить и клеветать, а исправить и искоренить их злоупотребления. „Моей К н и г о й Кагала ,—это были его собственные сло-ва,—я только доказал всю вредность теперешних еврейских порядков. Вы все видели, как мне поверили, и какое впе-чатление моя книга произвела. Теперь я нахожусь у пово-рота. Ели до сих пор я доказывал вред, происходящий от евреев, то теперь мне предстоит показать, чем именно устра-нить этот вред. Дело зависит от меня. Могу продолжать в прежнем духе и доказывать, что нет другого средства спастись от евреев, как только их угнетать. Могу, наоборот, доказывать, что наилучшее средство—разредить их и дать им право селиться и жить по всей России. Вы все убеди-лись, что правительство слушается моих советов; поэтому вам не мешало бы принять это к сведению. Не мешало бы. чтобы петербургские евреи постарались доставить мне удо-влетворение за все невзгоды и огорчения, которые мне при-чинили их единоверцы".

Намек был прозрачен, но я притворился непонимающим его, слушал его рассказ и молчал.

— Что-же Вы молчите?—обратился он ко мне прямо. — Что-же мне говорить?—ответил я—Слушаю Ваше ду-

шевное излияние и сочувствую Вам, но чем могу помочь Ва-шему горю?

— Как чем? Вы же состоите секретарем у Гинцбурга '), и Ваша прямая обязанность передать ему мои слова.

— А!—сказал я—это.—другое дело. Не скрою от Вас, что я лично против таких мер. По-моему, нам, евреям, лучше страдать и ждать пока восторжествует правда и нам будет оказана справедливость безмездно, чем покупать льготы и права за деньги. Но я не вправе в деле, касающемся об-щего интереса, руководствоваться только своими личными

1} л . о . Гордон в ту пору был секретарем Общества распространения просвещения между евреями п правления петербургской еврейской общины; председателем обоих этих учреждений состоял бар. Е. Гинцбург.

взглядами. Если Вы даете мне прямое поручение, то, конечно, моя обязанность передать это кому следует. Не угодно ли формулировать яснее Ваше требование?

— Меня евреи замучили,—жаловался Брафман—вогнали в чахотку. Я харкаю кровью, мне остается не долго жить, и я бы желал иметь возможность жить последние годы спо-койно. Я бы имел, кстати, досуг продолжать свою литера-турную работу и ответить в следующей книге на вопрос, оста-вленный мною открытым в „Книге Кагала", а именно: чем изба-виться от еврейского зла? Я могу теперь „повернуть дышло" и указать, как на единственное средство, на расселение евреев по всей империи и расширение их гражданских прав.

В доказательство своей готовности выступить теперь в за-щиту прав евреев, Брафман рассказал следующий случай из самой последней его практики. Как известно, в Петрбурге тогда заседала комиссия по вопросу о воинской повиности, в которую были приглашены в качестве экспертов три лица, сведущие по еврейским делам: бар. Г. Гинцбург, Зейберлинг и Брафман. Раз,—рассказал мне Брафман,—в одном из засе-даний комиссия рассматривала вопрос, предоставить ли евреям право на выслугу. Большинство членов склонялось к предоставлению им этого права. Один старый генерал встал и воскликнул: Как, русскими офицерами будут люди, исповедующие правило: дери с живого и с мертвого, лишь бы получить деньги?!" Прочие евреи,—так рассказал мне Брафман,—не знали или не нашлись, что ответить на эту выходку старого генерала; я один встал и разъяснил комис-сии настоящий смысл известного талмудического изречения, дающего человеку не предосудительное, а, наоборот, пох-вальное наставление не гнушаться никакого труда, как бы унизителен он ни был, лишь бы прокормить себя честно, не прибегая к чужой помощи.

Я поручение Брафмана исполнил, передав предложение его Г. Гинцбургу. Он сказал мне на это, что летом, будучи в Париже, сообщит о том своему отцу. Не помню, говорил ли он со мною об этом по возвращении из Парижа; но знаю, что из этого дела ничего не вышло, и Брафман никакого ответа не получил.

Больше я с Брафманом не встречался, а в 1876 г. вел с ним горячую полемику на столбцах „Голоса" по поводу книги .Мировоззрение талмудистов". Кстати замечу, что мой ответ Брафману в № 156 „Голоса" (от 7 июня 1876 г.) был озаглавлен мною: „Литературное фиглярство", но редакция „Голоса" не согласилась на это заглавие и назвала статью: „Мировоззрение талмуда". Среди моих бумаг находится письмо секретаря редакции, В. Зотова, который сообщает мне об этом условии sine qua non для напечатания статьи.

ЗАГАДОЧНОЕ ПОРУЧЕНИЕ И ЕГО РАЗГАДКА.

Это было в 1882 г. Я тогда давал уроки старшим сы-новьям бар. Г. О. Гинцбурга. Однажды я пожелал видеть его. Велю о себе доложить. Он выходит ко мне бледный, видимо встревоженный и, не справившись о причине моего прихода, прямо обращается ко мне с вопросом: „Что Вы на это скажете?" — Я в недоумении спрашиваю его, о чем он говорит. — „Что, по Вашему мнению, следует делать в виду заявления министра?"—„Какого заявления?" — спрашиваю я в свою очередь. — „Как, Вы не читали напечатанного в при-бавлении к „Рассвету" разговора Игнатьева с Оршанским?"— „Не читал, Г. О., и ничего не слыхал". — „Так вот Вам по-дадут, прочтите и скажите мне Ваше мнение, как поступить; я пока пойду переоденусь и сейчас выйду к Вам".

Он распорядился, и мне принесли печатный листок >)• Оказалось следующее. Министр внутренних дел, граф Игнатьев, принял д-ра Оршанского, члена редакции „Рас-света", и в беседе с ним по еврейскому вопросу прямо за-явил, что правительство не дорожит евреями, что западная граница для них открыта, и что оставление отечества не будет им вменяемо в преступление. Это, как говорится,— тонкий намек на толстое обстоятельство. Игнатьев разрешил Оршанскому опубликовать его заявление. Оршанский поспе-шил с аудиенции прямо в редакцию, поделился животрепе-щущей новостью со своими товарищами, и они, не долго думая, напечатали это известие в форме экстренного приба-вления (к № 3), которое тут-же разослали пока городским

' ) Речь идет об экстренном прибавлении к № 3 „Рассвета", разослан-ном редакцией петербургским подписчикам 18 января 1882 г., следующего содержания:

„В субботу, 16 января, г. министр внутренних дел, граф Н. П. Игнатьев, принял доктора И. Г. Оршанского по еврейскому вопросу. Граф обратился к г. Оршанскому со следующими словами: „Я еще несколько месяцев тому назад, когда вы представлялись с другими евреями, сказал вам, что запад-ная граница для евреев открыта. С тех пор евреи уже широко воспользо-вались этим правом, и переселение их не было ничем стесняемо, когда пере-двигались целые семьи и в числе выселяющихся не было много молодых людей, не отбывших воинской повинности. Запрещалось переселение лишь тех, которые или оставляли на ответственности обществ своих престарелых членов, или не исполнили своих обязанностей пред правительством. Что касается до возбуждаемого вами вопроса о переселении евреев во внутрь империи, то правительство, конечно, будет избегать всего, что может еще усложнить отношения евреев к коренному населению, а посему, сохраняя ненарушимою существующую черту оседлости евреев, я уже предложил еврейскому комитету указать на те местности, мало населенные и нуждаю-щиеся в колонизации, в коих можно допустить водворение еврейского эле-мента, согласно с их желанием и выгодами и без вреда для коренного на-селения".

подчисчикам, откладывая рассылку иногородним до выхода следующего номера. Причиной такой опрометчивой поспеш-ности, кроме юношеского пыла, могло быть еще и желание щегольнуть пред своими конкурентами („Русским Евреем" и „Восходом") свежестью важной новости, добытой из перво-источника. Понятно, когда прибавление к № 3 „Рассвета" получено было петербургскими евреями, среди них подня-лась тревога. У бар. Гинцбурга по этому поводу состоялось заседание. Что там порешили, мне было неизвестно; кажется, уговорили редакцию воздержаться от рассылки прибавления в провинцию, во избежание паники. Впрочем, повидимому, ни к какому результату не пришли. Гинцбург терялся, не зная, что предпринять. И вот, увидев случайно меня, он поинтересовался узнать мое мнение.

Через несколько минут, втечение которых я успел про-читать „прибавление", он вышел ко мне, переодевшись во фрак, — он собирался к какому-то высокопоставленному лицу, — и спросил:

— Ну, что скажете? — Вы знаете, — ответил я, — что я в этом отношении

радикал и склонен к самым решительным мерам... — Что же Вы этим хотите сказать?, — спросил он нетер-

пеливо. — А вот что, — продолжал я, — все время, что я имел

честь состоять при Вас и заниматься общественными делами, Вы нам постоянно твердили: „Господа, побольше смирения". Это, допустим, также система, и она нисколько не была бы унизительной, если бы мы ею кое-чего добились. Но Вы вот видите, чего мы достигли. Мы, кажется, достаточно пресмы-кались, низкопоклонствовали, — и нас вот гонят в шею, ука-зывают нам на дверь. Вы знаете, чем это пахнет? Раз министр

„Д-р Оршанский выразил надежду, что правительство усмотрит в на-стоящем стремлении евреев к эмиграции лишь результат бедственного поло-жения еврейского населения, без всякой политической подкладки; что еврей-ская интеллигенция в России готова посвятить все свои силы на дело сбли-жения евреев с коренным населением, но что для успешной борьбы с анти-еврейским движением правительство должно разрешить русским евреям са-мим являться на помощь бедствующему еврейскому населению и стать во главе переселения как вне России, так и во внутрь империи, чем будет до-стигнуто правильное регулирование его и дана русскому правительству твердая почва для устранения посторонних элементов.

„Граф сказал: Для образования переселенческого комитета, как и для учреждения всякого общества, требуется исполнение тех общеустановленных законом условий, которые одинаковы для евреев, как и для других русских верноподданных. При всяком выселении из России, евреям следует помнить, что возвращение в Россию допускаемо не будет". —

Опубликование „Рассветом" разговора г р. Игнатьева с д-ром Оршан-ским возбудило крайнее недовольство среди большинства петербургских еврейских общественных деятелей и вызвало горячую полемику на столб-щах еврейских газет. См. „Недельн. Хрон. Восхода" 1882 г., №№4.5; „Рус-ский Еврей" 1882 г., № 5; „Рассвет" 1882 г., №№ 4, 5> 10.

позволяет от его имени опубликовать такого рода категори-ческое заявление, то недостает только, чтобы он вошел с до-кладом и добился решающей подписи, — и мы будем при-сутствовать при новом, увеличенном и умноженном издании испанского изгнания.

— Что же, по Вашему, нам следует делать? — По моему, нечего теперь уже церемониться. Следует

сейчас-же послать в западные страны агентов, которые бы позаботились о немедленном опубликовании этого министер-ского заявления.

— Чего же мы этим достигнем?, — спросил побледнев-ший Г. О.

— А вот чего достигнем. В настоящее время, как Вы знаете, в Лондоне происходят митинги протеста по поводу чинимых нам притеснений. Но г-жа Новикова ') и другие правительственные агенты отрицают справедливость еврей-ских жалоб и самое существование притеснений против евреев в России. А вот, пусть прочтут за границей катего-рическое публичное заявление министра и убедятся, что известия о нашем критическом положении — не выдумка, а факт, грозный факт. Быть может, под давлением обще-ственного мнения Запада предотвращено будет окончатель-ное роковое решение.

Г. О. подумал несколько и встревоженным голосом сказал: — Так знаете что, поезжайте к этому... как-бишь его

зовут? он живет по улице—как она называется? —и пере-дайте ему это...

Таков был буквальный ответ Г. О. Гинцбурга, который, ко-нечно, покажется читателю полной загадкой. Но вот ее разгадка.

В 1878 г., во время берлинского конгресса, на котором западные державы, преимущественно Англия, старались уре-зать выгоды России, приобретенные ею по Сан-Стефанскому договору, в русских газетах появился протест бердичевских евреев, адресованный на имя Биконсфильда. В нем говори-лось, что бердичевским евреям стало известно, что он,. Биконсфильд, относится враждебно к России по той при-чине, что ему говорили, будто в России притесняют евреев. В виду этого они, бердичевские евреи, заявляют ему, Биконс-фильду, что дошедшие до него сведения относительно русских евреев—чистейшая ложь. Евреям в России живется прекрасно, никаких притеснений они не претерпевают; следовательно, никакого повода для репрессий он, Биконсфильд, не имеет...

Этот курьезный документ был напечатан не в виде шутки в какой-нибудь „Стрекозе" или „Шуте", а в серьезных газе-

*) О. А, Новикова — официозная публицистка, проживавшая в Лондоне и помещавшая статьи об англо-русских отношениях в английских газетах и журналах; автор нескольких книг на английском языке, имевших задачей озна-комление английского общества с политикой и внутренними делами России.

тах, как серьезное заявление бердичевских патриотов,и изу-мленные читатели не знали,, чему тут больше удивляться: дер-зости бердичевцев, или же их глупости. Прошло несколько недель, и об этом инциденте стали уже забывать; как вдруг мною получено было письмо от бердичевского раввина X. Песиса, в котором он сообщил следующее. Такого-то числа он и старшины бердичевской еврейской общины были при-глашены к местному жандармскому начальнику, который стал им объяснять политическое положение дел в изложен-ном выше духе и, в заключение, потребовал именем прави-тельства, чтобы они подписали протест, заранее изготовлен-ный жандармом, при чем он им заявил, что подобные про-тесты последуют от всех еврейских общин России. Им ни-чего другого не оставалось делать, как повиноваться. Они прождали затем несколько недель и, видя, что со стороны других общин никаких заявлений в газетах не появляется, поняли смешное положение, в которое их поставило излиш-нее усердие местного жандарма. В виду этого он, Песис, счел нужным разъяснить нам историю происхождения про-теста и просил, если возможно, под каким-либо видом дело это огласить. Я тогда отправился к корреспонденту „Times", Мэкензи Уоллэсу, жившему по Б. Конюшенной, в гостинице „Медведь", рассказал ему всю историю и спросил, не со-гласится ли он передать это в лондонские газеты. Он по-смеялся по поводу самой этой истории, но сказал, что сооб-щать об этом в Лондон не стоит, так как тамошние газеты не обратили внимания на бердичевский протест и в свое время о нем не упоминали; теперь же пришлось бы рассказать эту историю с самого начала, что он, Уоллэс, считает несвоевре-менным, так как конгресс уже миновал. Он советовал мне передать письмо раввина Песиса в редакцию „Биржевых Ведо-мостей"—единственной, по его словам, газеты в Петербурге, которая захочет предать гласности это каверзное дело. Оказа-лось, что Уоллэс отлично знал наши газеты. Бердичевская история, действительно, была рассказана, в несколько зама-скированном виде, в одном из фельетонов названной газеты.

Об этом происшествии и о моем обращении к Уоллэсу Г. О. Гинцбург знал. Видимо, соглашаясь теперь с моим мнением о необходимости предать гласности заявление гр. Игнатьева, он, вместо отправления для этой цели нароч-ного за границу, поручал обратиться опять к корреспонденту „Times", но при этом говорил дипломатическим языком: как будто забыл имя и адрес лица, к которому он меня на-правляет. Я притворился непонимающим его и передал испол-нение этого странного поручения другому лицу, к обязан-ностям которого это скорее относилось. Чем дело кончи-лось, я не знаю или не помню; оно, кажется, заглохло и гласности предано не было. Л. О. Гордон.

ИЗ ЖИЗНИ Л. О. ЛЕВАНДЫ.

В начале шестидесятых годов Л. О. Леванда, несомненно самый выдающийся русско-еврейский беллетрист, проживая в Вильне, сблизился с М. Ф. де-Пуле, редактором „Вилен-ского Вестника", в котором он тогда принимал близкое уча-стие. Оба они сходились во многом: их сближали общие взгляды на литературу и на политику русского правительства в Западном крае. Вместе они боролись против крайностей „обрусителей". Впоследствии, в конце шестидесятых годов, когда де-Пуле был уволен со своей должности и поселился в Тамбове, дружеские отношения между ним и Левандой продолжались. Леванда, человек замкнутый, искренно любил де-Пуле и охотно писал ему. Де-Пуле был, если не единствен-ный, то один из немногих, кому Леванда с большой искрен-ностью и откровенностью раскрывал свои мечты, намерения и мысли. Поэтому письма к нему Леванды представляют боль-шой интерес. Переписка между де-Пуле и Левандою про-должалась с 1868 г. по 1882 г., т. е. четырнадцать лет.

Все эти годы Леванда много болел. Он тяжело страдал от нервности. Болезнь начала расшатывать его организм уже с шестидесятых годов, когда ему было менее тридцати лет, и свела его преждевременно в могилу. Жалобами на болезнь полны все его письма. Нет в них бодрости и жизнерадост-ности, хотя Леванда писал.лх в возрасте 30—45 лет. Причины своей болезни Леванда Однажды коснулся в своем письме и объясняет ее следующим образом: „Я теперь точно туго на-тянутая струна, издающая звуки, или, справедливее, стоны от малейшего к ней прикосновения: малейшее душевное вол-нение приводит в содрогание всю мою нервную систему, и я неприятнейшим образом слабею. Развинтился просто чело-век. Впрочем, мудрено было бы не развинтиться: несколько лет сряду судьб'а или обстоятельства, то и дело, что раз-винчивали меня с двух чувствительнейших сторон — и со стороны моего происхождения, и со стороны моего воспита-тания: я терзался, как еврей, я мучился, как русский гра-жданин; за мое племя мне было больно, за моих сограждан— совестно. Под давлением этой двойственной муки я выбился из сил, тем более, что ни малейший луч надежды не под-держивал' потухавшего во мне огонька. Скачки с препят-

ствиями — сквернейший спорт, от которого не здоровится ребрам здоровеннейших жокеев; а я к тому еще жокей са-мого слабого сложения и очень посредственной выправки. Вот Вам и вся причина моей болезни".

Пессимизм, тоска и разочарование не покидали Леванды. Письма его производят очень грустное впечатление. Леванду глубоко не удовлетворяла окружающая среда. Старая еврей-ская интеллигенция, с которой он был близок, после закры-тия Виленского раввинского училища рассеялась по разным городам. Новое поколение было ему чуждо. Он питал к нему даже презрение. О нем он писал, что оно „зреет на почве, совершенно оголенной от традиций, народности, религии, ро-дительского авторитета и прочих „устарелых предрассудков". У нашего юношества нет и не будет за душою ничего свя-того, заветного: оно растет и созревает только для экспло-атации... Россия будет когда-нибудь морщиться от ки-слоты плодов посеянных ею семян и не будет иметь даже утешения пенять на кого-нибудь, потому что во всем сама виновата".

Некоторое удовлетворение Леванда находил в литератур-ной работе, но опять-таки болезнь не позволяла ему быть особенно продуктивным и в этой области.

Де-Пуле, высоко ценивший дарование Леванды, в своих письмах постоянно старался уговорить его выйти из узкого круга вопросов еврейской жизни и перейти, так сказать, в обще-русскую литературу '). Однако, Леванда высказывался против этого. Из его писем вполне ясны мотивы, по кото-рым он старался оставаться писателем исключительно, так сказать, русско-еврейским. Они заключались в следующем. Леванда великолепно знал еврейскую жизнь и считал, — чтб было вполне правильно,—что каждый писатель должен прежде всего изображать быт, который ему ближе всего, который ему лучше всего известен. Далее, тогдашние политические условия создавали острую необходимость существования ли-тературы на русском языке, которая знакомила бы русских и поляков с жизнью евреев. ' И, наконец, спрос на русско-еврейскую книгу, который одно время был очень значителен. Достаточно сказать, что некоторые произведения Леванды („Горячее время" и др.), изданные в количестве нескольких тысяч экземпляров, разошлись в два месяца.

Леванда, вместе с тем, горячо отстаивал свое право на звание р у с с к о г о писателя. Он указывал, что если он берет темы для своих произведений исключительно из еврейской жизни, то он одним этим не становится еще е в р е й с к и м писателем.

>) См., напр., два письма де-Пуле к Леванде, помещ. в X т. „Еврейской Библиотеки".

„Не всем же писателям писать на одну тему. Один пишет о русских чиновниках, другой—о русских нигилистах, социа-листах и других, а третий пусть пишет о русскдх евреях... А потому я, пиша о русских евреях, работаю не на каком-нибудь чужом поле, а на полосе одного и того же русского поля, и я фактически литератор русский, а не еврейский"...

Было еще одно, и не маловажное, соображение, вслед-ствие которого Леванда не сотрудничал в обще-русских изда-ниях. Оно заключалось в том, что Леванда питал глубокое презрение к тогдашним литературным нравам. Он считал, что в русский литературный мир попасть можно только путем протекции, что там много цинизма и низости, „рекоменда-ции, кумовство, связи—все, а талант и честные убеждения— счастливая случайность". Действительно, литературные нравы стояли тогда не очень-то высоко. Возможно, однако, что Леванда в своей оценке несколько ошибался. В конце кон-цов, он с ними ведь непосредственно не сталкивался и судил о них, очевидно, на основании доходивших до него слухов. Недовольство Леванды тогдашними литературными нравами вызывалось, главным образом, тем, что русские журналы систематически замалчивали русско-еврейских писателей.

Тем не менее, стремясь остаться бытописателем исключи-тельно еврейской жизни, Леванда задыхался в этом мире. Та среда, в которой он вынужден был обстоятельствами жить, заглушала его талант, гасила его творческие способ-ности. Он страстно мечтал вырваться из этой жизни. Но сла-бость воли и неблагоприятные условия не позволяли ему это осуществить. Отсюда — разлад в душе Леванды, тяжелая и мучительная трагедия ' ) . Всякие намеки, касавшиеся этого вопроса, были для Леванды невыносимы. „Ваше пйсьмо,— пишет Леванда,—растравило мои старые раны, против кото-рых нет, да кажется, и не может быть лекарства... С одной стороны, мое происхождение, мое воспитание и мое сорока-летнее прозябание в заколдованном кругу, из которого не могу вырваться, именно потому, что он заколдован... Все и всегда для меня так складывалось, чтобы я и думать не мог дышать воздухом вне нашего гетто. Самому же вырваться— сил не хватает, да и лета уже не те: мне уже за сорок лет; это не старость, но и не молодость, поздно взяться за пере^ работку своего заматерелого существа".

Леванда в своих письмах к де-Пуле часто касается рус-сифакторской деятельности чиновников в Западном крае. Как мы выше сказали, Леванда и де-Пуле боролись с вредными крайностями „обрусителей". В этой борьбе страсти с обеих сторон очень разгорались. Вражда усиливалась и принимала

' ) Подробнее об этом. см. в нашей книге „Литературные этюды", стр. 17—22.

уродливые формы. Любопытной деталью в этой борьбе явля-ется настойчивая просьба Леванды уничтожить редакцион-ные книги „Виленского Вестника", дабы новая редакция не могла мстить прежним сотрудникам. О всякой победе их сторонников Леванда с радостью сообщал де-Пуле. „Письмо от Вас,—пишет ему Леванда 1-го ноября 1869 г.,—будит во мне старые, тяжелые воспоминания о годах, выстраданных нами в борьбе с антропофагами разных степеней и наимено-ваний, но в то-же время дает мне повод думать, что мы сражались за правду, которая,—Вы едва ли поверите, — все-таки восторжествовала. Защищенные нами идеи медленно, но твердо проникают в систему управления краем... Гуман-ное направление уже не считается религиозным индифферен-тизмом и государственной изменой, зелотство не только не поощряется, но даже преследуется, неиствовавшие деятели очистили край; те же из них, которые остались, присмирели. На нашем горизонте осталась только одна черная точка или пятно: это — ведомство народного затмения"... „Все приобо-дрились: русские, поляки и евреи; из первых, разумеется, только те, которые не принадлежали к опричнине... В среде же опричников—плач и скрежет зубовный, так как слышно, что после святой будет большая перетасовка, в которой край уже давно нуждается. При всем моем пессимизме, я начинаю думать, что мы, может быть, дожили до лучших времен. Мрачное сонмище, видимо, тает и, может быть, совсем уле-тучится"...

По своему бодрому тону только что цитированное письмо, однако, является одиночным исключением. Леванда всюду с грустью и негодованием говорит о деятельности админи-страторов—насадителей „русских начал", которые наводнили Западный край после подавления польского восстания 1863 г. и основной своей задачей сделали подавление всего „не-ко-ренного".

Не меньше возмущения вызывает у Леванды тот пово-рот, который в связи с наступившей общей реакцией начал все резче обнаруживаться в правительственной политике по еврейскому вопросу. „Наш (т. е. еврейской интеллиген-ции) идеал — говорит Леванда в одном письме 1868 г.—был сделать евреев европейскими русскими, если можно так выразиться; мы хотели отблагодарить Россию, которую мы любим, корпусом честных, дельных, ученых л ю д е й , кото-рых в России так мало!.. Мы вербовали, мы экипировали, мы поддерживали благородные стремления новобранцев; все шло хорошо, как вдруг, откуда ни возьмись, явилась черная сила, взявшаяся испортить все то, над чем мы трудились. Она стала коверкать, ломать все на свой идиотский лад... Вы можете себе представить, каково это нам видеть и—не •быть в состоянии этому помочь"...

На этот раз печатаем письма Леванды к де-Пуле по 1869 г. включительно. Дальнейшие письма, относящиеся к 1875—1882 Г.Г., будут нами опубликованы „последствии.

_ Н. А. Бухбиндер.

ПИСЬМА Л. О. ЛЕВАНДЫ к М. Ф. ДЕ-ПУЛЕ >).

1.

Почтеннейший Михаил Федорович, Мне сейчас пришло на ум, что не мешало бы уничтожить книги,

в которых отмечены статьи, авторы и ордеры, так как новая ре-дакция может сделать из них нехорошее употребление =): в них есть имена таких лиц, которые могут чувствительно пострадать от известной партии, незнакомой ни с честью, ни с совестью. Она по книгам будет выслеживать беззащитную дичь, на которую она воз-двигнет кровавую охоту. Поэтому нужно спрятать концы в воду, т. е. уничтожить всякий след, тем более, что эти книги заведены нами, при прежней редакции их не было; значит, они могут не быть и теперь. Я не буду спокоен до тех пор, пока не буду убе-жден, что дорогие нам лица находятся в безопасности, а это воз-можно только устранением записных книг. Что-ж касается денежной ~ книги, то она, по моему мнению, не так опасна: по ней спра-вляться не очень удобно, так как она должна быть при делах, отчетах и т. п. Как вы об этом думаете? А стоит об этом подумать.

Узнав, что Вы собираетесь в путь, осмеливаюсь просить на память Вашей фотографической карточки, взамен которой посылаю Вам свою.

Сегодня разнесся в городе слух, будто Петр Алексеевич а) назначается сюда вице-губернатором. Что сей слух означает?

Не хожу в редакцию, так как серьезный разговор действует на меня раздражительно, хотя здоровье мое, слава богу, поправилось

') М. Ф. де-Пуле (1822—1885 гг.)-педагог и писатель. По окончании -харьковского университета, состоял преподавателем кадетского корпуса в Воронеже, позднее инспектором и директором гимназии в Вильне. С 1866 г по 1868 г. состоял редактором „Виленского Вестника", затем инспектором кадетского корпуса в Полтаве. В конце пятидесятых и начале шестидесятых годов сотрудничал в журналах .Современник", „Русское Слово", в восьми-десятых годах-в „Русском Вестнике" и „Руси". Известностью пользуются его биографические работы о Кольцове и Никитине.

3) Речь идет о „Виленском Вестнике", от редактирования коего де-Пуле подлежал устранению в 1868 г. ' „ „ „ „ ! ? Л \ Б ^ Г ? о " 8 2 8 - 1 8 9 8 ГГ-1—славист и исследователь народного творчества. В 1864-1866 г.г. проживал в Вильне, где заведывал музеем и пуоличноп библиотекой, был директором раввинского училища и предсе-дателем археографической комиссии. В 1867-1878 г.г. состоял библиоте-униве crrrera°BCK0r0 у н и в е р с и т е т а ' с 1 8 7 9 г.-профессором Харьковского.

уже настолько, что дома могу заниматься почти как прежде. Преданный Вам Л. Леванда .

19 декабря 1867 г.

2 . Почтеннейший Михаил Федорович,

Я опять насчет редакционных книг, заведенных нами: Илья Иванович очень беспокоится и, как он уверяет, имеет на то осно-вания. Нужно, ей богу, покончить с этими книгами: они ведь теперь никому не нужны и вряд-ли кому понадобятся.

Здоровье мое пока все еще плохо, хотя доктор уверяет меня всеми силами души своей, что весной я непременно поправлюсь. Весь Ваш Л. Леванда .

16 февраля 1868 г.

3 . Почтеннейший Михаил Федорович,

Я бы сказал, что Баран Петрович ') потерял голову, если бы таковая у него обреталась. Справедливее сказать: кумир разбит и свержен со своего пьедестала, верховные жрецы' с поникшими главами и ломая руки, совершают ежедневно вокруг потухшего жертвенника траурную процессию и, видимо, тяготятся этой цере-монией, не обещающей им никакой поживы. Блаженые, юродивые, кликуши и весь их слушающий сброд притаили дыхание, приоста-новив свои душеспасительные представления. Все добрые люди празднуют исход из Египта. „Коня со всадником ввергнул в море". Одним словом, победа полная. Все приободрились: русские, поляки и евреи; из первых, разумеется, только те, которые не принадле-жали к опричнине. Они поют теперь стих: „Блажен муж", и т. д. В среде-же опричников—плач и скрежет зубовный, так как слышно, что после святой будет большая перетасовка, в которой край уже давно нуждается.

При всем моем пессимизме, я начинаю думать, что мы, может быть, дожили до лучших времен. Мрачное сонмище, видимо, тает и, может быть, совсем улетучится, с чем нельзя будет не поз-дравить Вас, Петра Алексеевича 2) и других благородных борцов за правду и человечество. Ваши стрелы не пропали даром, они по-пали в цель: нынешняя перемена ветра иначе и не об'ясняется. Значит, Ваша виленская деятельность была плодотворна, в чем Вы иногда сомневались, но в чем я никогда не сомневался. Нужно только стараться, чтобы эта деятельность продолжалась; а случай

Ч Повидимому, имеется в виду граф Э. Баранов, состоявший с ок-тября 1866 г, по март 1868 г. виленским, ковенскнм, гродненским и минским генерал-губернатором.

3) Бессонова.

к этому теперь представляется. Попечителем, как слышно, назна-чается Батюшков 1). На-днях он вытребовал к себе в Петербург Зесселя, чтобы предварительно познакомиться j порядками округа. Зессель—не кружковой, поэтому можно рассчитывать, что, по его указанию, в личном составе округа произойдут некоторые пере-мены. Этими переменами Вы и должны воспользоваться, если Вы хотите продолжать начатое Вами дело. Члены кружка прочат Вас в окружные инспекторы, значит, они пронюхали, что чем-то новым пахнет. Берите, что Вам следует по праву. Граф 3), вероятно, не откажет в своем содействии. Его слово, надо полагать, будет ува-жено как Батюшковым, так равно и Потаповым 3). Кстати, послед-ний едет на страстной в Петербург. Ищите случая познакомиться с ним; он умеет ценить честных людей... Таков совет мой и Ильи Ивановича.

О себе Вам могу сказать, что я поправляюсь, но так медленно, что просто возмутительно. Надеюсь, однако, что весна поставит меня на ноги; на докторов-же плохая надежда... Ох, уж эти мне доктора...

Свидетельствую мое всенижайшее почтение Таисии Николаевне <). Как она себя чувствует в петербургском климате? Весь Ваш Л. Л е в а н д а.

19 марта 1868 г . Вильна.

4 . Многоуважаемый Михаил Федорович,

Не нашел исцеления в моем недуге в Вильне, еду на-днях за-границу—лечиться там. Все положительно меня уверяют, что бал-тийские волны чудеса делают. Увидим. Но, между тем, мне весьма невесело и даже больно: невесело потому, что не предвижу конца моей подлой 6) (так доктор приказал мне называть ее) болезни; больно потому, что не могу лично проститься даже с Вами, не-забвенный Михаил Федорович. Я теперь точно туго нятянутая струна, издающая звуки, или справедливее, стоны от малейшего к ней прикосновения: малейшее душевное волнение приводит в со-дрогание всю мою нервную систему, и я неприятнейшим образом слабею. Развинтился просто человек. Впрочем, мудрено было бы не развинтиться: несколько лет сряду судьба или обстоятельства, то

Ч П. Н. Батюшков, вскоре по вступлении Потапова в управление Се-веро-Западным краем, назначен был в 1868 г . попечителем виленского учебного округа, сменив на этом посту ярого .обрусителя" И. П Ііоннн-лова.

-) Вероятно, гр. М. Н. Муравьев. •) А. Л. Потапов (1818—1836 гг.), с марта 1868 г. по июль 1874 г .

состоял виленским, ковенским и гродненским генерал-губернатором Время его управления Северо-Западным краем было, по сравнению с предыдущим периодом примирительной политики

"I Жена М. Ф де-Пуле. 5) Здесь и в остальных письмах курсив подлинника.

и дело, что развинчивали меня с двух чувствительнейших сторон,— со стороны моего происхождения и со стороны моего воспитания: я терзался, как еврей, я мучился, как русский гражданин; за мое племя мне было больно, за моих сограждан—совестно. Под давле-нием этой двойственной муки я выбился из сил, тем более, что ни малейший луч надежды не поддерживал потухавшего во мне огонька. Скачки с препятствиями приятны, как редкость; но постоянная езда по препятствиям—сквернейший спорт, от которого не здоровится ребрам здоровеннейших жокеев, а я к тому еще жокей самого сла-бого сложения и очень посредственной выправки. Вот Вам и вся причина моей болезни. Но бог с нею! Не о ней я хотел собственно говорить теперь. Я хотел только проститься с Вами.

Итак, прощайте, дорогой Михаил Федорович. Мы раз'езжаемся в разные стороны, и бог знает, увидимся-ли когда, но я всегда буду благословлять судьбу, которая свела нас, которая дала мне возможность иметь честь действовать и страдать с благородным человеком вместе. Память о Вашей рыцарски-честной личности будет принадлежать к приятнейшим воспоминаниям моей жизни. Когда меня начинают терзать мизантропические мысли, я вспоминаю о Вас, и вера в человечество опять во мне воскресает. Еще раз прощайте. Будьте здоровы и счастливы. Боритесь со злом, бичуйте его, победа всегда будет за Вами. И в этой благородной борьбе не забывайте и нас, Ваших друзей и почитателей, которых Вы оста-вляете в Вильне. Мы все надеемся, что Вашим от'ездом знакомство наше не прекратится. Нас связывают одни чувства, одни стремле-ния, одни идеи. Такие узы неразрывны...

Прощайте и Вы, почтеннейшая Таисия Николаевна. От всей души, от всего сердца желаю Вам лучшего здоровья. Ох, как тя-жело болеть... Любящий и уезжающий Вас Л. Л е в а н д а.

18 июня 1868 г. Вильна.

5 . Вильна. 7 декабря 1868 г.

Почтеннейший Михаил Федорович, Я до сих пор не писал к Вам по причинам, о которых Вы,

вероятно, догадываетесь. Теперь опасность, кажется, миновала, а потому о с м е л и в а ю с ь к Вам писать.

Но—с чего начать?.. Начну, как начинают европейцы, т. е. с начала. Здоровье мое несколько поправилось; оно поправилось бы совсем, если бы не разные обстоятельства, которые вредно на него действуют. Мне, напр., нужно прежде всего душевное спокойствие, а его-то и нет и быть не может: известные Вам отщепенцы, убе-дившись, что им не подвинуть Россию на крестовый поход против оплеванного ими племени, возымели счастливую мысль—насолить единичным представителям этого племени, что гораздо легче и удобнее. Сейчас по возвращении моем из-заграницы, я и мои това-

рищи по службе 0 должны были выдержать служебную бурю, вы-званную манипуляциями известных вам евреев, принявших бог знает что, но никак не православие, как они уверяют всех и каж-дого. Но так как фактов к категорическому обвинению не оказа-лось, поэтому эта буря пронеслась довольно для нас благополучно. Лицо, собиравшееся нас преследовать, узнав нас поближе и вникнув в дело поглубже, убедилось, что оно было простым орудием мести в руках низких и невежественных людей. Это лицо сделалось те-перь нашим лучшим другом и покровителем, оно чуть не на руках нас носит, без нашего совета и посильной помощи оно ничего не предпринимает и не делает. Но эти победы не особенно меня ра-дуют: сражаться с мерзавцами и даже побеждать их—занятие не особенно приятное, тем более, когда знаешь, что этими победами кампания против мерзавцев далеко еще не будет окончена. Ты только что поразил их на одном пункте, глядь—они уже успели утвердиться на другом, и опять возня. Тошно, да и только. Но, слава богу, обстоятельства теперь так складываются, что я уже по необходимости должен буду оставить Вильну и мой родной, но не-счастный край. В министерстве проектируется теперь отмена коро-бочного и свечного сборов; с отменою же сих сборов сопряжены закрытие евр. училищ и упразднение должностей ученых евреев при министерствах, генерал - губернаторствах и учебных округах. Таким образом, я уже должен буду вырваться из той сферы, в которой я теперь задыхаюсь. Планы мои о будущем столь-же разнообразны, как и неопределенны. Мечтаю о службе в какой-нибудь банкирской конторе, мечтаю о службе при управлении же-лезных дорог. Думаю тоже переселиться за-границу, поселиться в Берлине или Дрездене, где надеюсь найти для себя подходящее занятие. Думаю даже пуститься на Кавказ или в Сибирь, чтобы образовать моих единомышленников, которые обретаются в этих странах в первобытной дикости. Одним словом, планов у меня много, и я сейчас-же приступил бы к осуществлению одного ка-кого-либо из них, если бы меня не удерживало на месте мое не-укрепившееся еще здоровье. Этим летом я должен выдержать еще один полный курс лечения. Как только укрепятся мои нервы, я и махну—направо или налево.

Прошу Вас, ради бога, сообщите мне, как Вы живете, как Вы устроились в Петербурге, как здоровье почтенной Таисии Николаевны, как дела Леонида Николаевича, и обо всем, что ка-сается Вас всех. Сердце мое, несмотря на время и пространство, никогда и нигде не перестанет питать к Вам тех чувств, которые оно питало во время Вашего пребывания в Вильне.—Илья Иванович искренно Вам кланяется.

Ваш адрес? Весь Ваш Л. Леванда .

M Леванда состоял в должности „ученого еврея" при виленском генерал-губернаторе .

Вильна. 18 декабря 1868 г. Почтеннейший Михаил Федорович,

Письмо Ваше, которого я ожидал с лихорадочным нетерпением, я сейчас получил и спешу ответом, дабы Вас успокоить. Пере-писке нашей никто, кажется, теперь не помешает. Буря прошла; но кто ее вызвал, откуда она взялась и чем она чревата была,—мне неизвестно. На мои вопросы: кто? как? почему? неужели? я получил в ответ многозначительное—тс!.. Из такого категорического ответа я мог вывести только то практическое заключение, что до поры и времени я не должен переписываться с теми, с кем я хочу. Вот Вам и все об'яснение того казуса, который Вас интересует.

Плохое для меня утешение то обстоятельство, что дорогие сердцу моему тоже страдают. Это двойное страдание: за себя и за тех, которых хочешь знать счастливыми. Но против судьбы не пойдешь. На то она и судьба, чтобы ей покорялись, скрежеща зу-бами и держа кулак в кармане. Другая покорность судьбе мне не знакома; до безропотного смирения я еще не дошел, да и вряд-ли когда-нибудь дойду, разве только, когда я сделаюсь мистиком, в чем я, впрочем, сильно сомневаюсь.

Мне больно, что я не ошибся в моих предположениях о петер-бургских литературных партиях или цехах. А Вы, помните, всегда подстрекали меня переселиться в Петербург и сделаться литера-тором ex professo. Когда-то я точно мечтал о звании русского лите-ратора, но теперь не заманишь меня на это звание ни калачем, ни нагайкой. Я, прежде всего, человек честный, во-вторых—деликат-ный: низость и цинизм меня бесят, а в русском литературном мире то и дело, что натыкаешься то на низость, то на цинизм. Русские литераторы и даже писатели—те же Кулины '): сегодня пропове-дуют одно, а завтра распинаются за совершенно тому противо-положное. Помните скандал 1866 года? Давали торжественный обед гр. Муравьеву. На этом обеде один из моднейших русских писа-телей, поэт 2), которым гордится и бредит вся русская молодежь, предводитель нигилистов, выступает со спичем, в котором он не только опровергает все то, что он десять лет пропагандировал гласно и тайно, но чуть не предлагает себя в жандармы или поли-цейские сыщики. Тогда я ломал себе голову над следующими двумя вопросами: во-первых, зачем этот поэт пошел на официальный обед? ведь за шиворот его туда, надо полагать, никто не таскал; во-вторых, если его чревоугодничество уже никак не могло устоять против соблазнительности вкусного обеда с шампанским, то что принуждало его говорить спич?—ведь были ораторы и без него. Теперь я таких наивных вопросов себе не задал бы. Отечественный литератор меня теперь не удивит колоссальнейшей непоследователь-ностью. Веду этот разговор к тому, дабы, во-первых, Вас не раз-

Э В. П. Кулин — педагог и писатель, состоял в шестидесятых годах на службе в виленском учебном округе.

2) Некрасов.

дражало то, что Вы видите в петербургском литературном мире; а во-вторых, дабы об'яснить Вам, отчего не хочу записаться в лите-ратурный цех. После нового года, я намерен взяться за математику, бухгалтерию и коммерческие науки. Хочу сделаться практическим человеком; это, надеюсь, успокоит меня душевно. За отечественной литературой я, конечно, не перестану следить; но уже не с тем жаром, как во времена оны, когда я в нее верил. Отечественной-же публицистике я уже давно сказал прости. У меня не хватает теперь терпения прочесть десять строчек передовой статьи какого-нибудь отечественного органа. Мне очень жаль, что я отстал от европей-ских литератур; но, при первой возможности, постараюсь навер-стать пропущенное.

Русское движение в среде евреев Новороссии мне не безызвестно. Я этому движению очень рад и знаю, чем окончится это движение: полным обрусением, т. е. евреи сделаются русскими со всеми до-стоинствами и недостатками, которые сделаются еще полнее от примеси к ним чисто-еврейских недостатков. Дальше новороссийские евреи не пойдут: в них нет для этого задатков. Наш же идеал был сделать евреев европейскими русскими, если можно так выразиться: мы хотели отблагодарить Россию, которую мы любим, корпусом честных, дельных, ученых людей, которых в России так мало! Рекрутов для такого корпуса можно было вербовать только в Западном крае, центре еврейской интеллигенции, а не в Новороссии, в которой никогда не было и намека на эту интеллигенцию. Мы вербовали, мы экипировали, мы поддерживали благородные стремления новобран^ цев; все шло хорошо, как вдруг, откуда ни возьмись, явилась черная сила, взявшаяся испортить все то, над чем мы трудились. Она стала коверкать, ломать все на свой идиотский лад. В раввинском училище, нашем операционном базисе, наше юношество умышленно и систе-матически развращают. Начальников назначают туда нарочито сквер-ных, учителей—нарочито пьяных и невежд; глумление над нашими верованиями поощряется, склонность к поверхностности, плутовству и обману вызывается; учителей-евреев благословляют на подвиг отступ-ничества, а отступников держат в училище на соблазн учеников. Вы можете себе представить, каково это нам видеть и—не быть в состоянии этому помочь...

На первый раз довольно. Будьте здоровы! Сердечный поклон Таисии Николаевне и Леониду Николаевичу.

В моем адресе Вы не ошиблись, но можно писать проще, не обозначая мест служения и жительства. Весь Ваш Л. Леванда.

7. Вильна, 4 апреля 1869 г.

Почтеннейший Михаил Федорович, По получении Вашего письма от 1 сего месяца, я потребовал

к себе Осипа и стал его допрашивать. Ответ его может быть форму-лирован следующими словами: Вы, точно, подарили ему старые бумаги, но это было два года тому назад; он тогда-же распродал их в разные

руки, переплетчикам и лавочникам, которые уже давно истребили их. Притом эти бумаги были все старые газеты, рукописей и тетрадей между ними не было. Я тоже припомнил, что я сам перебирал этот хлам, и знаю наверное, что ни одна бумажка, даже ни один полезный нумер газеты в этот хлам не попал. Если же пропавшие тетради остались в Вильне, то они, по всем вероятиям, должны находиться в неистребленном хламе, перешедшем по наследству к новой, нынешней редакции. Но как их добыть оттуда,—вопрос очень трудный. Я имею основание опасаться, что, если я заикнусь о тетрадях, то нынешняя редакция, отыскав их, употребит в свою пользу без зазрения совести. Она на это мастер... А мне бы не хотелось, чтобы она пользовалась интересными данными, собранными Вами. Да и Вам самим, я думаю, это будет вдвойне досадно; поэтому я не считаю себя вправе заго-ворить об этих тетрадях без Вашего на то разрешения, тем более, что я почти убежден, что оная редакция не возвратит их даже тогда, когда она и знать не будет, какое из них сделать употребление.

Я так долго не писал к Вам, потому что, не получая ответа на мое письмо от 20 декабря, я сомневался, дошло ли оно до Вас, и доходят ли вообще мои письма по назначению. Притом жизнь моя так однообразно-скучна, что не стоит о ней писать. Здоровье мое все еще плохо. В мае месяце опять укачу за-границу не только лечиться, но просто посоветоваться, как мне лечиться. Оказывается, что меня до сих пор скверно лечили, и если не залечили, то только благодаря моему вообще здоровому организму. Ну, городі Столько докторов, и ни одного порядочного медика. Когда выздоровею совер-шенно, тогда и возьмусь за что-нибудь более благодарное, чем „ученое еврейство", которое вот где у меня сидит.

Брат мой 1) с сентября месяца находится в г. Осе, Пермской губернии, где он за четыреста рублей в год исправляет должность уездного стряпчего.

С Ильей Ивановичем мы попрежнему видаемся очень часто. Редкая из наших бесед обходится без воспоминаний о Вас. Последнее письмо Ваше ужасно его расстроило, и немудрено: мы уже думали, что Вы прочно пристроились, а между тем выходит, что нет. Не нужно, однако же, терять надежды. Надо полагать, что когда пере-мелется, то мука будет.

Таисии Николаевне и Леониду Николаевичу тысячу поклонов от Ильи Ивановича и от меня. Л. Леванда.

8. Вильна, 25 августа 69 г.

Почтеннейший Михаил Федорович, Сию минуту я на уаице встретился с Иваном Федоровичем,

который передал мне Ваш поклон, а потому спешу удовлетворить моему давнишнему желанию—от души побеседовать с Вами, незаб-венный Михаил Федорович.

' ) В. О. Леванда (1840—1920 гг.), юрист и писатель.

На-днях я возвратился из-за-границы, где я пробыл полных три месяца. В этот раз я имел случай ближе познакомиться с немцами, которым-то случаем я воспользовался по мере моих физических сил и материальных средств. Я был в Кенигсберге, Бромберге, Берлине, Франкфурте, Бреславле, Познани и многих других городах Северо-Германского союза, а также в Чехии. Я видел много достоприме-чательных вещей и людей, руками ощупывал западную цивилизацию (так она осязательна), удивлялся ей и восхищался ею, но немцев не полюбил, я их чуть не возненавидел. Исправно действующей машине из завода Крупна можно удивляться, можно ею даже восхи-щаться, но полюбить ее... для любви мало одного математически верного механизма; а немец—машина, та-же неизбежность определен-ных оборотов ее колес и то-же леденящее равнодушие как к этим оборотам, так равно и к производящим последние колесам. Цивили-зация потушила в нем ту небесную искру, которую называют д у ш о ю , и выкрала у него тот живой кусок мяса, который называют с е р д ц е м ; таким образом, он остался усовершенствованным авто-матом, пред механизмом которого можно и даже следует прекло-няться, но любить—непростительно. Что же касается столь громко прославленной немецкой честности, то она движется между столь-кими благоприятными для нее условиями, что, не будь этих условий, не было бы и самой честности, так как немецкая честность, как я не раз имел случай убедиться, не имеет в себе ничего суб'ектив-ного. Немец честен только тогда, когда он рассчитал, что нечестность не очень для него выгодна.

Само собою разумеется, что я ездил за границу не только вояжи-ровать, но и лечиться. На этот раз лечение подействовало на меня довольно хорошо. Здоровье мое значительно поправилось, хотя еще далеко не могу сказать, что я уже здоров. Без третьей поездки на воды дело не обойдется. После этой поездки, когда мои физи-ческие силы будут вполне восстановлены, я уже навсегда покину Вильну, потому что жить в ней мне год от году становится все тяжелее. Впрочем, не мне одному теперь тяжело жить в Вильне: вся наша молодежь принуждена теперь вкушать плоды, порожденные смутным временем Корниловщины і), Забелинщины 2 ) и Брафман-шины з).

„Биографии Никитина" мы не получили, ни я и ни те, к которым Вы выслали. Как Вы послали, по почте или по ока-зии? Самое лучшее, посылать под бандеролью. Это и дешевле, и скорее.

') И. П. Корнилов состоял в 1864—1868 гг. попечителем виленского учебного округа; был ярым русификатором.

! ) В. Забелин, редактор „Виленского Вестника", единомышленник Кор-нилова.

3) Я. А. Брафман, крещеный еврей, автор „Книги Кагала", просла-вившийся своими клеветническими нападками на евреев; одно время проживал в Вильне, где пользовался покровительством И П. Кор-нилова.

Г. Шершевского •) я в Вильне не застал: он уехал купаться в Либаву. Ожидаю его со дня на день. Сердечный поклон Тансии Николаевне и Леониду Николаевичу.

Могу л и я надеяться на ответ? Весь Ваш Л. Л е в а н д а .

9 . Вильна, 1 ноября 69 г.

Незабвенный Михаил Федорович, Письмо от Вас для меня все равно, что капля растопленного

масла на живую рану: она жжет, но и успокаивает. Письмо от Вас будит во мне старые, тяжелые воспоминания о годах, выстраданных нами в борьбе с антропофагами разных степеней и наименований,

но в то-же время дает мне повод думать, что мы сражались за правду, которая,—Вы едва ли поверите,—все-таки восторжествовала. Защищенные нами идеи медленно, но твердо проникают в систему управления краем, защищенные нами идеи торжественно провозгла-шаются с высоты церковной кафедры: преосвященный Макарий в своих проповедях говорит то-же самое, что Вы говорили в Ваших передовых статьях, и все находят, что он поучает христианским истинам. Отчего же они этого не находили в Ваших словах? Оттого ли, • что не хотели, или оттого, что они воистину слепо действовали? Как бы то ни было, слава богу и за то, что то, к чему мы стре-мились, понемногу осуществляется. Гуманное направление уже не считается'религиозным индифферентизмом и государственной изменой, зелотство не только не поощряется, но даже преследуется. Неистов-ствовавшие деятели очистили край; те же из них, которые остались, •присмирели. На нашем горизонте осталась только одна черная точка •или пятно: это—ведомство народного затмения; клерикализм, внесен-ный в это ведомство вонючей памяти Иваном Петровым г) , сделался уже болезнью хронической, против которой нужны радикальные меры. Генерал-губернатору удалось на-днях вышибить из седла клерикализирующего Батюшкова з); Но дело от этого не поправится, •потому что на место Батюшкова к нам едет опять поп во фраке ' ) . •С этим злом мы, впрочем, легко миримся, так как от него страдает не один наш край, а вся Россия. Не знаю, удачно ли сравнение, но мне кажется, что гр. Толстой =) играет, некоторым образом, в нынешнее царствование ту роль, какую в царствование Александра I .играл гр. Аракчеев. Слава предводителя реакции положигельно оста-нется за нынешним мин. нар. просвещения, которое делает быстрые

') Преподаватель раввинского училища. а) И. П. Корниловым. 3) П. Н. Батюшков в 1869 г. уволен был с должности попечителя вилен-

ского учебного округа. ' ) Н. А. Сергиевский (воспитанник духовной академии); занимал должность

попечителя виленского учебного округа в 1869—99 гг ®) гРаф Д. А. Толстой (1823-1889 гг.); в 1866-1880 гг. состоял мини-

стром народного просвещения, совмещая этот пост с должностью обер-про-•курора синода.

шаги назад. Но... довольно об этом грустном предмете, который затрагиваю только в качестве космополита, а не русского патриота, каковым я пока еще не имею права быть. Я им стану только тогда, когда еврейский вопрос будет разрешен окончательно и удовлетво-рительно, т. е., когда русский закон перестанет относиться к моим единоплеменникам, как к инородцам. В ту минуту, когда Россия нас спросит: где вы, сыны мои?—мы ей дружно ответим:—мы здесь, матушка! В нас много ненависти, но и много любви; мы цельны как в первой, так и во второй. Эта цельность нас губит, но и спасает. За эту цельность судьба и вознаградила нас такой живучестью, таким долгоденствием. Дряблые натуры и племена умирают в борьбе за существование, но натуры цельные вечны, насколько вечна сама материя. Теория Дарвина приложима и к судьбам евреев, т. е. дарвинизмом и объясняется исторический феномен; над которым так глубокомысленно задумываются историки и мы-слители.

Поговорю теперь о себе. Я тоже, некоторым образом, начинаю мириться с жизнью,—это потому, что я сделался фаталистом. Я положительно думаю, что жизнь ничего больше, как игра в карты. Мне теперь карты не идут, в руках ни одного козыря, но—кто

' знает, может быть, некоторое время спустя фортуна и мне улыбнется; ведь я играть еще не бросил, ремизы возмущают меня, но не при-водят в отчаяние, стало быть, терпение не истощилось. Больших ставок не ставлю, играю, сиречь, живу машинально, изо дня в день, и это потому, что я все еще не вполне здоров. Здоровье мое поправляется так же медленно, как медленно оно расстраивалось.. Пока не почувствую себя совершенно здоровым, я ничего нового, серьезного не предприму. Не принимаю теперь никаких литературных предложений, я отказался даже от участия в газете „День", органе русских евреев. Редакция много на меня рассчитывала, я сам еще больше на себя рассчитывал, но судьба распорядилась иначе: доктора предписали мне целый год воздержаться от умственного напряжения. Стало быть, мне пока нечего и думать о том, чтобы сделаться рус-ским литератором.

Генерал-губернаторский архив, действительно, разбирается и издается под наблюдением нового цензора г. Энгеля, с которым я совсем незнаком. Чиновника Баранова уже давно нет в Вильне. Я бы, впрочем, попытался выполнить Ваше поручение, если бы не проклятая нервная раздражительность, которая делает меня положи-тельно неспособным иметь общение с людьми. Нервы моц значительно окрепли, я стал даже полнеть, но раздражительность и голово-кружение все еще не покидают меня. Мне следует еще раз или два побывать на минеральных водах.

Биографию Никитина мы, наконец, все получили и чувстви-тельно благодарны Вам за добрую о нас память.

Когда же Вы, наконец, пристроитесь на прочном месте? Мы с нетерпением ожидаем этого времени. Неужели так трудно попасть в какое-нибудь учебное заведение, или Вам мешает Аракчеев 2-й?

От всех наших искренний привет Вам, Если перемените место-жительство или квартиру, то, ради бога, не забывайте уведомить глубоко преданного Вам Л. Леванду .

10. Вильна, 4 декабря 69 г.

Почтеннейший Михаил Федорович, Я просто в отчаянии от того, что не могу быть Вам полезным

даже в таком ничтожном деле, как доставление выписок из „Kuryiera Litovskiego" и других польских изданий, которых в музейной библиотеке, вероятно, не мало. Я с любовью занялся бы этим делом и, смею думать, Вы остались бы довольны моей работой. Но что прикажете делать, когда проклятая болезнь вот уже третий год держит меня прикованным к одному месту? Для того, чтобы зани-маться в библиотеке, нужно каждый день туда ходить, а этого-то и не могу. Как только я являюсь на улицу, со мною начинаются нервные припадки, делающие меня решительно неспособным ни к чему дельному, хотя в четырех стенах моей квартиры я чувствую себя совершенно здоровым. Действовать же через посредство других—не всегда удобно и не всегда возможно. Люди везде одинаковы. Когда я находился во главе или в ряду деятелей, многие более или менее меня уважали или боялись, а потому были более или менее любезны, услужливы. Теперь же, когда нахожусь в беспомощном положении льва состарившегося, любезные, услужливые покинули меня, безо-бразничая и пакостя каждый по-своему. Вы едва-ли поверите, что даже Илья Иванович не кажет мне глаз по целым месяцам. И не мудрено: увидев, что я перестал быть силою, он находит лишним за мною ухаживать, хотя он, как честный человек, и сознает, что моя болезнь — несчастье для всего нашего кружка, который пре-вратился в стадо глупых овец, между которыми не мало и пар-шивых.

Грустно, да и только. Я испытываю теперь чувство человека, пережившего самого себя. Я, однако-же, не падаю духом, потому что меня поддерживает надежда, что раньше или позже здоровье опять мне возвратится, так как мой организм здоров и молод.

Надеюсь, что Вы поймете мое положение и не осудите меня за неисполнение Вашего поручения. Теперь только я убедился в силе физической невозможности, в которую я прежде мало верил.

(Неразбор, слово) умер. О Янковском я ничего не слыхал; стало быть, он жив.

С 1-го ноября Рощин перестал быть редактором Вестника '). Падение Батюшкова так ошеломило его, что он в тот-же день бросил редакцию и удрал в Гродно на должность инспектора народных

' ) „Виленский Вестник",

школ. Отзыв о его деятельности Вы найдете в нумере 322 „Совре-менных Известий", в корреспонденции из Вйльны, в которой несколько достается и нам.

„Отеч. Записки" читаю; но они мне не нравятся. Это журнал не ученый и не литературный, а диллетантический. К Панаево-Некрасовскому кружку я никогда не питал особенного доверия и уважения. „Вестник Европы" есть единственный журнал, который можно читать с пользой. Он основателен и честен.

Поклон Таисии Николаевне и Леониду Николаевичу. Ваш Л. Л е в а н д а .

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АНДРЕЕ СОБОЛЕ.

В моей душе — печальное смятенье, Скорбь льется через край, все жгучей и

острей: К ушедшим именам,звучащим в царстве теней, Прибавилось, увы! еще одно—.Андрей"...

В прозрачность светлых слов, созвучий и мечтаний

Врывается мой плач, как страстный вопль морей;

Твой лик я обрамлю венком воспоминаний, Чтоб образ твой был жив и не померк,

Андрей! Перев. Евгении Бак.

Лето. Феодосия. 1919 г. Крым принадлежал тогда всевоз-можным „освагам" и контрразведкам. Из витрин выгляды-вало изображение Троцкого, облаченного в „талис" и „те-филин". Идея „освобождения России" достигла своего апо-гея: евреев хватали за руки и ноги и сбрасывали с поездов на полном ходу, и даже те евреи, которые не имели уж никакого представления о традиционных молитвах, читаемых в „покаянные дни", ясно ощутили тогда весь трагический смысл проникновенных слов: „moschul kecheres hanischbor" — „разбитому черепку ты подобен". Так вот в такой атмо-сфере мне довелось познакомиться с автором. „Песни пес-ней". Героиня „Песни песней" Соболя была ведь моя хоро-шая знакомая. Мне до сих пор еще памятен ее нежный голосок, которым она распевала бундовскую „Schwuo". Я по-тому пошел знакомиться с Соболем, как с человеком, мне близким, и я должен отметить, что внешность его весьма подходила для живописателя моей знакомой: лицо без при-крас. без притязаний — я вот такой, каким меня видишь: нравится — бери, нет — не надо.

Подлинный лик человека видишь только раз в жизни, во всяком случае, не больше двух раз: при первом знаком-стве и когда расстаешься навсегда. При остальных встречах, между первой и последней, видишь уже только себя самого, слышишь лишь свой собственный голос. Глаза Соболя вспы-хивают передо мною, какие-то расплывчатые, мутно-серые и

расплывчатые. Тогда, при первой встрече, я уловил в его взоре еще нечто, чему я тогда не находил названия. Теперь я знаю, что оно означало: .эх, все равно!" И вот это „эх, все равно!" я ясно прочел в его взоре и при последнем нашем свидании, за пару дней до его самоубийства.

Мы познакомились, и между нами сразу установилось внутреннее интимное „ты", хотя мы почти все время нашего знакомства были на „вы". Да, установилось между нами внутреннее интимное „ты", хотя идейно мы не слились ни тогда, ни потом.

Как люди, мы происходили из разных пластов. Дух Со-боля не хотел признавать никаких узд над собой, никаких запретов в личной жизни. Мои аскето-ессейские настроения ему не были по душе.И, несмотря на наше столь разное происхождение, я его полюбил, хотя далеко не все его поступки были мне по душе.

Андрей Соболь написал тогда свою повесть „Бред", по-весть, в которой блуждали его взоры. Он читал ее в кругу знакомых и близких, среди которых был также, если не ошибаюсь, и еврейский писатель Онойхи. Соболь читал без всякого выражения, наскоро, проглатывая слова. Прочел и не спросил ни слова о впечатлении заслушанной вещи. Я думаю, и это было связано с тем же „эх, все равно", что таилось в его взоре.

Его голос был сиплый, но столько задушевных тонов звучало в этом хриплом голосе; какая-то чарующая сила чувствовалась в нем, и люди разных возрастов, положений и национальностей тянулись вот к этому голосу, который не скрывал своего еврейского происхождения.

Эх, злополучное мое еврейское происхождение. Проклятое, тысячу раз проклятое „рабство в свободе"! Чем больше сво-боды, тем больше духовного рабства; чем больше культуры, тем больше самоотрицания.

В Коктебеле, деревушке близ Феодосии, где я ближе по-знакомился с Андреем Соболем, жили еще и другие русские писатели еврейского происхождения; среди всех этих рус-ских писателей еврейского происхождения Соболь был един-ственный, к которому 3 . Онойхи и я подходили, как к род-ному, близкому человеку. И как оно могло быть иначе, когда еврейскими поговорками и целыми оборотами нашей народной речи был так насыщен его хриплый голос. „Ot asoi lebt a Schneider!" было его наиболее частым еврейским гостем.

Этот хриплый, но столь задушевный голос имел много друзей и близких. С какой-то своеобразной естественной легкостью Соболь подходил к людям, и потому чувствова-лось так легко п его близости. Бывают люди, которые любят быть наедине с собой, говорить с самим собой, есть,

70

пить—все в уединении. Соболь был полной тому противо-положностью. Очевидно, оставаться наедине с собой не доставляло ему особого удовольствия, его неизменно тянуло к людям, и люди охотно шли к нему.

Он не был особенно разборчив: он мог со всяким про3

водить время, смеяться, шутить. Да, она умела и шутить, эта временами столь истеричная его натура. И в каких рез-ких формах истерия проявлялась от времени до времени вот у этого Соболя, который не хотел знать никакого удержа над собою!

* *

Второй и последний период моего знакомства с Андреем Соболем относится к 1922 —1926 г.г., т. е. к тем годам, когда борьба золоченых шпор с запыленными, грубыми са-погами закончилась победой последних.

Ах, эта борьба. Эти белые перчатки и золоченые шпоры, которые атаковали наше сознание в июле 1914 г. и потер-пели вполне заслуженное поражение в октябре 1917 г., когда слово получили безмолвные, грубые и запыленные сапоги истории. Для писателя вообще, а тем более для еврейского писателя, не могло быть никакого вопроса, к какому лагерю примкнуть, с кем пойти. Вопрос заключался лишь вот в чем: все то, что эти запыленные, тяжелые сапоги растаптывают в своей праведной борьбе, — действительно ли оно необхо-димо и справедливо целиком и безусловно? Что же остается делать тому, кто целиком за революцию, но при всем том цепко держится за злополучную мысль, что не все, что про-извел на свет вчерашний день, должно быть вычеркнуто, хотя бы оно и именовалось романтизмом, идеализмом.

И одним из тех, которые бились головой об стену, именно потому, что, при всем их признании революции, им был также дорог и порыв свободной человеческой мысли, — был Андрей Соболь.

Андрей Соболь вообще очень часто бился головой об стену.

Я держусь того правила, что о человеке надо высказать всю правду, не считаясь с тем: живо ли еще данное лицо, или покончило счеты с жизнью; потому что каждый человек живет не только для себя, но и для других. В конце концов, все люди ответственны друг перед другом. Моральная дисциплина человеческого сообщества — это, по выражению Ренана, железный обруч, не дающий бочке развалиться. В известные моменты Соболь, прежде всего на свое соб-ственное злосчастье, а затем и на наше, нарушал моральную дисциплину. И это ему не легко доставалось. Не могу за-быть вырвавшееся у него относительно себя слово: „Если бы он побольше ценил себя, как писателя, он бы больше

творил и не жил бы такой глупой жизнью, какою Соболь живет!"

Человек, который говорит о себе, что он живет глупой жизнью, такой человек не может не биться головой об стену.

Но что вы скажете о словах: „если бы он побольше ценил себя, как писателя?" Знаете ли?—то, что означает: тщеславие, глупое, чванливое тщеславие, было совершенно чуждо Андрею Соболю. Хоть бы раз я от него слышал дурное слово о другом писателе. А оно ведь так есте-ственно, это чувство неприязни и зависти у того, кто ва-рится в этой гнилой, затхлой писательской среде. И должны вы знать, что в последние годы Соболю, как писателю, жи-лось далеко не сладко. Явились другие писатели с новыми словами (а люди ведь так падки на новые слова, хотя бы то были пустые слова), и эти новые писатели заметно оттес-нили Соболя. Но эта тягостная манера оговаривать другого, мелкая неприязнь и зависть не обезобразили лика Соболя. И чувство преклонения переполняет мое сердце, когда: я вспоминаю вот э т о г о Соболя, потому что э т о т Соболь для меня являет собою высокое достижение.

Но носитель этой благороднейшей черты — никого не оговаривать —был человек обреченный. Кто его обрек? Он сам. И вот этот приговор глядел из его блуждающих глаз, он носил его с собою в кармане, где неизменно хранились яд и браунинг. Два раза он принимал яд, а когда яд не привел его к вратам избавления, он застрелился.

Каждый живой человек имеет свое любимое словечко или излюбленные слова, которыми он пользуется чаще, чем всеми другими. Когда человек еще с нами, мы очень редко-это замечаем. Но вот когда человек уходит от нас, тогда всплывает пред нашим взором то, чего мы раньше не заме-чали,—не придавали этому особого значения. От Андрея Соболя у меня глубоко и резко запечатлелись два излю-бленных слова: „жуткий" и „катастрофический". Я припоми-наю: Андрей сидел раз у меня, и с высокого балкона на-шего дома мы глядели на закат солнца. Весь запад купался в море огня и тишины. У Андрея эта картина вызвала заме-чание: „Жуткий закат". Еще чаще употреблялось им слово „катастрофа", со всевозможными его оттенками и сочета-ниями. Он, бывало, добродушно заявлял: „тот или другой катастрофически глуп". За пару дней до самоубийства, т.е.. при последнем нашем свидании, он мне сказал: „всюду так чувствуется катастрофичность революции", и глаза его при: этом, по обыкновению, так растерянно блуждали.

Вот эту последнюю нашу встречу невозможно забыть, как нельзя забыть и нашу первую встречу. Это было в 5 — 6 часов пополудни. Я гулял со своим маленьким мальчиком. По дороге я на противоположной стороне улицы заметил Андрея и окликнул его. Андрей быстро направился к нам. Он поднял моего мальчика на руки и, поцеловав его, про-молвил: „У меня также есть маленький мальчик". Я при-гласил Андрея к себе на чай. Андрей охотно согласился, добавив при этом: „Элиша, дай мне Гришу. Я хочу его по-нести на м о и х руках". И голос его был такой нежный и тихий. А этот тон,с каким он просил у меня моего ребенка к себе на руки. Кто знает, что у него уже было тогда на душе? Может быть, он тогда в лице моего мальчика про-щался с собственными двумя детьми, которых тогда не было в Москве, или. быть может, он хотел ухватиться за ручки ребенка, чтобы спастись от смерти, которую он носил с со-бою в кармане? Кто знает? И после того, как он просидел у меня некоторое время, я при прощании увидел в его гла-зах то, что т е п е р ь мне так ясно и понятно: „Эх, все равно!"

* #

В большом зале всероссийского союза писателей, который он так любил, он лежал в гробу с прикрытым лицом. Почет-ный караул уже был снят, и его ближайший друг, Авраам Эфрос открыл по нашей просьбе лицо Соболя. Я увидел измученное, оскорбленное, я бы сказал: заплаканное лицо. Пред моим взором пронеслась часть жизни Соболя, и сердце мое надрывалось от всей жуткой катастрофичности его жизни.

Элиша Родин.

ПРЕДТЕЧИ ЕВРЕЙСКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ В РОССИИ.

I. Нам уже пришлось в другом месте отметить, что периоды

упадка и подъема еврейской культуры хронологически да-леко не совпадают с однородными этапными пунктами в истории западно европейской культуры. Для народов евро-пейского Запада средние века кончились XV веком. Насту-пает новая эра, связанная с открытием Нового Света, новых морских путей, с изобретением печатного станка и пробитой религиозной реформацией брешью в неприступной дотоле цитадели католической церкви. Но эта же историческая дата имела как раз обратное значение для сынов гонимого на-рода: она знаменует собою разгром высоко-культурного испанского еврейства, приведший к заметному понижению умственного уровня и усилению духовного гнета над исстра-давшейся еврейской личностью. И именно в XVII в., когда в Европе человеческая мысль стала освобождаться от сред-невековых пут, для доминирующей части еврейства насту-пила наиболее беспросветная эпоха.

После тридцатилетней войны и кровавой Хмельничины, среди . немецкого, а также польско-литовского еврейства окончательно погас интерес к философии и светским знаниям. „Шулхан-Арух" с его многочисленными комментариями не-раздельно властвовал над еврейской интеллигенцией; все внимание было поглощено изучением талмудической пись-менности, изощрением ума в тонкостях схоластической диа-лектики. Но и сама раввинская наука приняла в эту эпоху упадка наиболее застывшие, безжизненные формы; даже в этой узкой области стерлась всякая печать оригинальности, и твор-чество наиболее известных раввинов того времени исчерпы-валось бесконечными примечаниями и глоссами к тому-же компендиуму Каро-Иссерлиса. И это умственное измель-чание шло рука об руку с моральным оскудением на фоне всеобщей разрухи. Роковое десятилетие 1648—1658 гг. на-несло непоправимые потрясения польско-литовскому еврей-ству. Результатом казацко-шляхетских и шведских войн было страшное разорение еврейских общин, которые уже не могли

оправиться ни в экономическом, ни в культурном отноше-

ниях. Вся страна представляла ужасающую картину упадка и опустошения, а начавшийся процесс разложения Польши с ее феодально-крепостническим и клерикальным строем тя-желее всего отозвался на беззащитном и разоренном еврей-стве. Автономная организация была поколеблена в самом основании. Быстро умножалась задолженность обнищавших еврейских общин, которым все чаще приходилось откупаться от преследований и наветов со стороны духовенства и иезу-итов. В связи с этим, неимоверно возрастала тяжесть об-щинных налогов, для взимания которых кагал принужден был прибегать к суровым мерам. Постепенно, при полном разложении всего государственного организма, кагальное управление выродилось в катальную олигархию, пользова-вшуюся своей властью для беззастенчивого унетения народ-ной массы. Рядовые евреи, с своей стороны, начинают вести борьбу против деятельности кагала в сфере раскладки и взи-мания государственных и катальных податей. В этой дли-тельной борьбе рядового еврейства с могущественной каталь-ной денежной аристократией, имевшей доступ ко двору и к различным знатным особам, раввинизм занимал весьма не-завидное положение. При той доминирующей роли, какую раввинская ученость играла в жизни польско-литовского ев-рейства, вполне естественно, что духовным главой и руково-дителем общинной организации обычно являлся раввин. Ка-ждому члену общины вменялось в обязанность беспрекословно подчиняться велениям раввина, а без его одобрения кагал не вправе был оглашать свои постановления. Но, с насту-плением периода упадка и всеобщего развала, не могла не пошатнуться былая власть раввината. Катальные заправилы всячески старались ограничить влияние раввина на общин-ные дела и всецело подчинить его своей власти. Если рав-вин оказывался неподатливым и осмеливался открыто про-явить свое отрицательное отношение к деятельности кагала, ему приходилось выдерживать ожесточенную борьбу со стороны катальной олигархии '); те же раввины, которые были заодно с кагалом, не могли не вызывать неудоволь-ствия паствы, что не мало способствовало постепенному расшатыванию былого авторитета раввината в народе. Один из немногих прогрессивных раввинов, живших в Польше во второй половине ХѴШ в., Иегуда Марголиот, рисует в исклю-чительно мрачных красках эту незавидную, зависимую роль раввината на фоне общинной деморализации:

„Главари общины, пишет он, злоупотребляют своей вла-стью; забывая божии повеления, они заботятся лишь о соб-

Ч См. нашу работу „Народная литература" (История евр. народа, изд. „Мир", т. XI), где приводятся страстные обличительные строки раввина Гирша Коіідановера, жестоко пострадавшего от произвола катальных за-правил.

ственных интересах. В страхе они держат всю общину... поедом едят бедняков; себя они освобождают от всяких на-логов и все тяготы возлагают на других. Никого не щадят они поборами, и горемычные бедняки, совершенно бессиль-ные бороться с общинными заправилами, покорно дают, сколько бы с них ни требовали, хотя налоги, ими уплачи-ваемые, значительно превосходят взносы богачей... Так не-имущие изнемогают под непосильной ношей, и горе бедня-кам, если они вздумают тягаться с сильными и изобличать их преступления. Те не остановятся ни перед чем, вплоть до доносов, лишь бы окончательно разорить своих против-ников... Бесполезно также обращаться за помощью к рав-винам, ибо и они заискивают у силных; заодно с заправилами, общины, служат они оплотом насильникам и хищникам. Кто обязан быть пастырем праведным, становится покровителем, преступников; беспристрастный судья превращается в мздо-имца... Таковы наши судьи и наставники... Они спокойно видят, как творятся бесчинства и грабежи в городе, а сами льстят сильным и богатым, способствуя раздорам и всяким неурядицам". „Главная же вина,—говорит автор в заключе-нии,—падает на катальных заправил и их клевретов; они со-знательно не назначают праведных судей, а выбирают лжи-вых и негодных людей, у которых нет ни знаний, ни совести... И это все потому, что заправилы общины из-за чрезмерной спеси и властолюбия не хотят избирать праведных людей, пользующихся моральным весом, так как они тогда при-нуждены будут подчиняться их указаниям и считаться с их мнением. Они находят поэтому гораздо выгоднее для себя назначать раввинами и проповедниками людей покладистых, не обладающих никаким авторитетом, дабы те во всем им повиновались и делали бы все по их указке" ').

В то самое время, как Марголиот писал эти обличитель-ные строки, в главном литовском центре, в Вильне, проис-ходила длительная и упорная борьба между катальными за-правилами и виленским главным раввином, борьба, оконча-тельно пошатнувшая как власть раввината, так и всю ев-рейскую общинную организацию в Литве. Эта, длившаяся целую четверть века борьба дает необычайно яркую картину полной деморализации еврейского самоуправления во второй половине ХУШ в. ')

' ) J. Margolioth, Beit Midot, 40—42 (цитир. по изд. 1862 г); id., Tal Oroth, 38a (цитир. по нзд. 1843 г.)

2) Весьма отрывочные сведения имеются: S.Finn, Kirja neemanah, 26—7, 129—130 (1860 г); С. Бершадский, Литовские евреи, 48—9; Акты Виленской Комиссии, т. XXIX, 463—480. Более подробно о перипетиях этой борьбы, представляющей значительный историко-бытовой интерес для характеристики данной эпохи, см. нашу работу „Milchemet ha-Kahal beharab ha-achron" в „Heowar", Ii (1918 r).

Оказалось, однако, что литовско-польское гетто и в этот мрачный период всеобщего оскудения и полной деморали-зации еще таило в себе богатый запас духовных сил, неожи-данно проявившихся наружу. В этом же городе, где проис-ходила вышеупомянутая борьба и власти раввината был на-несен столь чувствительный удар, жил и действовал человек не от мира сего, суровый аскет и отшельник, который, в силу своих исключительных дарований, вернул застывшей в мертвой неподвижности раввинской науке былой блеск и авторитет. Все его помыслы были устремлены к идеалам про-шлого и строгим заветам старины; тем не менее, его деятель-ность вела к новым путям, и он являлся связующим звеном между старым миром и зарождавшимся новым. Мы говорим о красе и гордости раввинской науки последних веков, о р. Илье Виленском, более известном в народе под именем „Виленский Гаон" (Der Wilner Gaon) '). В отличие от обще-принятого тогда обычая, р. Илья в молодые годы не обу-чался в ешиботах. Обратив на себя внимание в очень ран-нем возрасте своими исключительными способностями, он с юных лет изучал талмудическую письменность без посто-ронней помощи. Это обстоятельство, несомненно, сыграло изве-стную роль в его дальнейшем умственном развитии: не под-вергаясь влиянию господствовавшего в тогдашних ешиботах рутинного метода преподавания, он, предоставленный са-мому себе, рано привык к самостоятельному мышлению и свободному полету пытливой мысли. В двадцатилетнем воз-расте Илья Гаон, уже пользуясь славой первоклассного тал-мудиста, оставив семью, отправился, подобно многим еврей-ским подвижникам той эпохи, в .изгнание" (goluth) и втече-ние пяти лет странствовал по городам Польши и Германии. Об этом периоде его жизни существует много легенд, вос-хваляющих праведность и универсальные знания И. Г., кото-рыми он будто бы приводил в удивление даже европейских ученых 2):

В 1745 г. Илья Гаон вернулся в Вильну, где и прожил до самой смерти. Не интересуясь никаками мирскими делами3), он всю свою жизнь посвятил всецело науке. Его

1) Илья б. Соломон Залман (потомок виленского раввина Исаака Кре-мсра) родился в Вильне в 1720 г., умер там-же в 1797 г.

3) См. J. Н. Lewin, Aliath, изд. IV, чб. Что Илья Гаон действительно уже тогда, несмотря на свой юный возраст, славился в еврейском ученом мире своей эрудицией, об этом свидетельствует тот факт, что известный Ионатан Эбешюц в своей распре с Яковом Эмденом апеллировал. (1755 г.) к авторитету И. Г., „слава которого велика в Польше, Берлине, Лиссе и во всех местах, где он странствовал- (см. Ebescllütz, Luchoth haedoth; AHath Eliahu, 18).

3) На пропитание семьи р. Ильи виленская община ассигновала ежегодно 1400 золотых, при свободной квартире, при чем р Илья был также освобо-жден от уплаты каких бы то ни было налогов. Это обстоятельство послу-

трудолюбие было изумительно. Отдавая сну не больше двух часов в сутки, он неизменно сидел, облаченный в „талис" и „тефилии", погруженный в научные занятия. Чтоб не от-влекаться, он и днем занимался при искусственном свете, закрывая ставни. Даже со своими детьми он весьма редко разговаривал, о чем сохранилось не мало легенд, рельефно рисующих его отшельнический образ жизни. Являясь круп-нейшим авторитетом в раввинском мире XVIII в., р. Илья отказывался от раввинского поста, так как раввину для разрешения юридических вопросов необходимо вникать и в мирские дела; оставаясь-же частным лицом, можно всецело отдаться изучению Торы1). Суровая отшельническая жизнь и феноменальная умственная деятельность окружала И. Г. уже в молодые годы ореолом святости, и еще в пятидесятых годах XVIII в он был прозван .благочестивым" (chassid). Несмотря на затворническую жизнь и нежелание публиковать при жизни свои произведения, он вскоре приобрел славу величайшего авторитета своего времени по талмудическим вопросам и стал как в ученом мире, так и в народной массе символом огромной эрудиции и исключительной праведности.

Чтобы вполне понять и оценить значение Ильи Гаона, необходимо помнить, что именно к XVIII в. обрядовый рав-винизм принял наиболее застывшие формы, а талмудическая казуистика („пилпул") достигла крайних размеров. В талму-дических школах ясное и логическое мышление было вытес-нено головоломными софизмами, изумительными парадок-сами; сухая, бесплодная схоластика, лишенная твердого логического основания, превратилась в самодовлеющий культ, нечто вроде „искусства для искусства". Даже знание

жило к тому, что р. Илья был косвенным образом вовлечен в тяжбу раввина Самуила с катальными старшинами. В поданной (в 1786 году.) виленскими евреями, проживавшими на епископской „юрисдике", жалобе на кагал, среди других обвинений в незаконном распоряжении катальными доходами, указы-валось также, что некоему .Элиашу Зельмановичу, именующемуся патри-архом или по-еврейски „хассидом-, катал сплачивает ежегодно 1400 золотых, делает ему разные подарки, дает квартиру и освобождает от платежа каких бы то ни было податей" (Акты Виленской Комиссии, XXIX, 468. 470). В связи с втой жалобой можно допустить, что не лишено реальной под-кладки существующее предание, будто Илья Гаон в начале 1788 г. просидел несколько недель в виленском литовском замке. На первый взгляд кажется совершенно непонятным, каким образом Илья Гаон, ведший столь уединен-ный и отшельнический образ жизни и пользовавшийся исключительным и небывалым благоговением со стороны своих современников, мог стать объ-ектом доносов и личных мелочных счетов. Это возможно объяснить разве только происками ненавистных и фанатично преследуемых Ильеи Гаоном хассндов. Необходимо при этим принять во внимание, что именно в начале восьмидесятых годов Илья Гаон возобновил отлучение против хассидов, и за его подписью опубликовано было воззвание—.очистить божий вино-градник , дом Израиля, от терниев и преследовать (хассндов) беспощадно".

1 См., Tono debei Eliahu (комментарии И. Г. к притчам соломоно-вым). 19 б.

еврейского языка и грамматики считалось преступной ересью; кощунством было утверждать, будто слова видоизменяются по каким-то правилам грамматики, когда над каждой буквой нагромождали груды самых тонких хитросплетений. Даже библия была в полном пренебрежении, и ее изучение счита-лось предосудительным. Р. Илья выступил самым решитель-ным противником „пилпула", видя в нем бесплодную и весьма вредную, „изгоняющую правду", умственную эквили-бристику '). взамен которой он старался внести порядок и методичность в исследование Талмуда. Ясно сознавая своим острым умом органическую связь между устным и писаным учением, он указывал, что раньше всего необходимо систе-матическое изучение библии, являвшейся первоисточником всех талмудических постановлений, для чего требуется осно-вательное знание еврейского языка и его грамматики2). Заявление Ильи Гаона, что, помимо излюбленного в талмуди-ческой литераруре аллегорического толкования библейских повествований, необходимо прежде всего изучать библейский текст в синтаксическом и филологическом отношении3), было для той эпохи настоящим откровением. Исходя из этих положений, он требовал полного реформирования воспи-тания юношества. По его мнению, необходимо сперва про-ходить с мальчиками библию и грамматику еврейского языка, затем Мишну, потом лишь Талмуд с комментарием Раши и т. д. '). Он говорил, что и девушкам необходимо изучать библию (на разговорном еврейском языке), и, в своем известном письме к семье с дороги в Палестину5), он напоминает, чтобы дочери „ради бога читали Притчи на разговорном наречии каждый день, так как эта книга лучше всяких других назидательных".

Совершенно небывалым для той эпохи являлось также убеждение Ильи Гаона, что для изучения богословской науки необходимо знание не только еврейского языка, но и светских наук. Видя в Торе кладезь всякой мудрости6), он указывал, что науки являются необходимым и законным дополнением к ней, так как без знания таких наук, как

Ч Aliath Eliahu, 72. а) Об обширнейших филологических познаниях р. Ильи в области еврей-

ской грамматики см. М. Plungjan, Ben Porat, 67. 3) См. его Aderet Eliahu, 1. *) Программа воспитания р. Ильи изложена в предисловии к его ком-

ментарию к отделу „Шулхан-Аруха" „Orach chajirn". Эта программа нашла горячих поборников среди многих из его приверженцев (см., напр., моно-графию виленского проповедника Иехезкиеля—Файвеля из Дрогичина „Тоі-dot Adam- ч. I, гл. 3).

5) По неизвестной причине, он вернулся с дороги, не достигнув цели путешествия.

б) См. J . H. Lewin, op. с. 23; также Jsrael Mischklow, предисл. к „Peat haschulchan".'

астрономия, география, математика, медицина и проч., многие вопросы, о которых трактуют библия и Талмуд, остаются непонятными. „Каждый пробел в области светского знания,"— говорил он,—„влечет за собою в десять раз больший пробел в знании Торы", Только к философии, как вторгающейся в область божественного, И. Г. относился отрицательно и жалел, что Маймонид, авторитет которого он очень высоко ставил, дал себя свести с пути „проклятой философией" ')• Для распространения светских знаний он советовал, как увидим ниже, своим ученикам переводить на еврейский язык научные сочинения. Сам И. Г. составил научные руководства; пользуясь решением математических задач для объяснения соответствующих темных мест Талмуда и разных законов, он сочинил руководство по математике (Ajol meschulosch)2); на основании библейских данных составил географию Палестины (Zurät haarez) и также схематическую карту Палестины, для ясного разумения библейского описания разделения Ханаана между коленами израильскими3). Кроме того, им составлены руководства по астрономии, еврейской грамматике и т. д.

Не владея ни одним европейским языком, И. Г. черпал научные сведения исключительно из средневековых еврей-ских источников, и ею произведения по светским наукам не имели поэтому научной ценности и для его времени. Неизме-римо большее значение представляют его исследования в талмудической письменности. В этой области он, несо-мненно, является новатором, и ценность его исследований еще более увеличивается, если принять во внимание, что в его время критическое исследование исторических источ-ников было еще в зачаточном состоянии и в европейском ученом мире. Всю силу своего ума и огромную эрудицию он направил на критическое изучение и исправление текстов обоих Талмудов, Мидрашим и Зогара, предвидя, что многое неясное и противоречивое в древних источниках является след-ствием того, что в дошедший до нас текст вкрались ошибки и искажения из-за невежества или невнимательности пере-писчиков, а впоследствии наборщиков и издателей. В от-личие от Соломона Лурье, подвергшего критическому иссле-дованию вавилонский Талмуд '), Илья Гаон особое внимание обратил на наиболее искаженный и наименее исследованный текст иерусалимского Талмуда. Восстановление первоначаль-

' ) Заявление Гирша Каценеленбогена (в Ktrjah neemanach, 152), будто эта фраза не принадлежит Гаону, а приписана одним из его учеников, давно опровергнуто Самуилом Лурье, который лично видел собственноручную ру-копись И. Г . См. Aliath Eliahu, изд. 4-е, стр. 25.

а) Опубликована в 1833 г. 3) Опубликована в сборнике „Пережитое", 11.

См. нашу работу в „Истории евр. в России", т. I, стр. 413 (изд. „Мир").

80

ного текста, при отсутствии у него достаточного количества древних рукописных списков, представляло огромные, почти непреодолимые трудности. И. Г. прибегал к сравнительному методу: текст, вызывающий сомнение, он сличал с текстом того-же постановления по всем другим имеющимся древним еврейским источникам (он сожалел, что столь важный источ-ник как произведения Иосифа Флавия, не переведены на древне-еврейский язык, справедливо полагая, что они могли бы пролить свет на многие темные места Талмуда). Относясь с благоговением к тексту книг, признаваемых им священ-ными, И. Г. проявлял крайнюю осторожность, и каждое вносимое им изменение текста являлось плодом продолжи-тельных и утомительных изысканий: как передают его уче-ники иная поправка отнимала ряд месяцев усидчивого труда1). Убедившись же в правильности своего вывода, И Г бесстрашно изменял текст, вычеркивал или переносил из одной главы в другую целые фразы и абзацы. Весьма часто лаконической ссылкой или перестановкой слов И. 1. разрушал вороха накопившихся казуистических толкований. Свои глубокие и ценные разъяснения И. Г. излагал в лако-нической форме, большей частью на полях самого исследуе-мого сочинения (экземпляр Мехилты, на полях которого И. Г. делал свои исправления и примечания, перепечаты-ваемые во всех позднейших изданиях под заглавием „Efath zedek", хранится в Азиатском музее в Ленинграде2).

Не подлежит сомнению, что при свете современных знаний выявляются и некоторые недостатки научного метода, которым пользовался Илья Гаон. Встречаемые в разных источниках различные вариации одного и того же постановления отнюдь не всегда являлись следствием случайных ошибок и иска-жений переписчиков. В зависимости от места, времени и мировоззрения лиц, подвергавших данный источник послед-ней редакции, тому или иному постановлению придавалась нередко различная тенденция и окраска. И. Г., стоявший на рубеже двух эпох, не мог так далеко пойти в своих научных выводах. Усматривая, с поразительной для того

•) См предисловие р. Хаима Воложинского к „Sifra dizniuta". = При жизни И Г. не издал ни о.іного из своих многочисленных (не

менее 70) сочинений. Многие из них не были написаны им собственноручно, так как с сорокалетнего возраста он сам ничего не писал, а сохранились лишь составленные его учениками под его диктовку или по памяти записки. Опасаясь подделок и мистификаций, виленский раввинат счел необходимым выступить после смерти И. Г. с воззванием, прочитанным во все, синагогах и молельнях города,—не публиковать никаких рукописей от имени И. Г., пока не бѵд-т точно установлена вполне компетеншой комегиет их аутен-тичность ольшинство произведений И. Г. были подготовлены к печати и изданы его сыновьями и учениками; но не все эти лица обладали иеоохо-димыми для столь ответственной работы знаниями, вследствие чего некото-рые произведения появились в искаженном виде. Полный список оставшихся после него сочинений см. в нашей статье в Евр. Энцикл., т. ѴШ.

С Еврейский Веетішк

времени проницательностью, неразрывную преемственную эвязь между библейскими законами и традициями различных спох, Илья Гаон в то-же время не допускал, чтобы устное учение было продуктом позднейших времен; что оно является необходимым дальнейшим развитием и дополнением писаного закона, предохраняющим последний от омертвения; что-писаный закон служит нормой, принципом, который, при проведении в жизнь, принимает формы, органически связан-ные с временем и местом, и если эти формы не будут меняться, закон может превратиться в анахронизм и потерять всякую почву. У Ильи Гаона живая традиция превратилась в законченные мысли, изложенные в известной форме, не подвергающиеся влиянию жизни. Устное учение, по его мнению, не содержит в себе в отношении к писаному закону ничего нового, извне привитого; все, как оно есть, дано было путем откровения. Талмуд и все дальнейшие коммен-тарии должны лишь разъяснить, истолковать и способствовать изучению законов, раз навсегда данных, неизменяемых. Правда, от острого, критического ума И. Г. не ускользнуло то обстоятельство, что талмудисты часто толковали писаный закон в смысле, противоположном его действительному содержанию, и что, с другой стороны, софистический способ толкования Мишны уклоняется во многих местах в Талмуде от прямого и ясного смысла ее. Илья Гаон поэтому открыто-заявил, что устный закон временами „подрывает писаный закон" (okeretet hamikro). Но он не считал этого следствием, жизненных условий, требовавших изменения и отклонения от мертвой буквы закона; он объяснял указанное обстоя-тельство лишь тем, что и устный закон „дан был на Синае", и в этом усматривал даже „величие устного закона". У позд-нейших же комментаторов и кодификаторов И. Г. порицал всякое отступление от буквального смысла закона, вызванное требованием жизни. Эта тенденция особенно ярко проявляется в его комментарии к Шулхан-Аруху, где он- пытается дать-полную генеалогию каждого закона. Он стоит за строгое соблюдение буквы закона и подчеркивает, что в данном случае нечего считаться даже с авторитетом творцов Шулхан-Аруха '). Введенные авторитетными раввинами послабления в соблюдении субботы, праздновании пасхи и пр. он самым решительным образом отвергал и пытался также восстановить обычаи талмудической эпохи, отмененные впоследствии из-за изменившихся условий жизни 2). По твердому убеждению

1) Характерно, что Илья Гаон выступал в очень резких выражениях и против собственного предка, автора „Beer hagolah", за его тенденцию к об-легчению законов,

а) Исключительную строгость, проявляемую И. Г. по отношению к ис-полнению обрядов, подчеркивают все его биографы. (См., напр., Aliath Eliahu, изд. 4-е, 3 3 - 3 4 , 70).

И. Г., не закон должен подчиняться требованиям жизни, а жизнь должна быть подчинена неизменным и незыблемым законам '). исполнение и изучение которых и составляет, по мнению И. Г., главный смысл жизни. В мировоззрении И. Г. религиозный культ и обряды занимают первенствующее место 2). Моральная сторона была у И. Г. подчинена обря-довой. „Праведники не стремятся ни. к приятному, ни к по-лезному, а к тому, что по самой сущности своей есть добро, т. е. к религиозным заповедям, и они посвящают как свои душевные движения, так и изучение закона исполнению этих заповедей" 3). Он и умер с эмблемой обрядности в руках (по случаю праздника кущей, он держал райское яблоко и пальмовую ветвь), и в день смерти, сжимая нитяные кисти в руке, выразил сожаление, что ему приходится расстаться с этим миром и он не сможет более исполнять религиозные обряды.

В лице И. Г., как в сыне переходной эпохи, мирно ужи-вались смелый, пытливый исследователь со слепым рабом застывшей догмы. Как ученый, он видел величайшее при-звание человека в неутомимых исканиях научной истины; знание, добытое без усиленного труда, без мучительных исканий, не представляло для него особой ценности. — Если бы, — говорил он, •— „даже ангел с неба открыл мне научные истины, я бы не дорожил ими, раз они достались мне без личных усилий" '), „только муками можно добиться истинного знания" 5). Вся жизнь должна быть посвящена приобретению знания, „изучению Торы". Однако, в то-же время И. Г. был наиболее непреклонным и прямолинейным поборником мертвой обрядности, строгое соблюдение которой должно являться важнейшим содержанием жизни, наиболее возвышенным способом „служения богу". А служение богу было для него самоцелью. „Илья, — говорил он о себе, — может служить богу и помимо надежды на загробную жизнь".

Илья Гаон, несомненно, является одной из наиболее тра-гических фигур в истории еврейской культуры XVIII в. Подобно Гуливеру, которого сверху до-низу крепко опутали бесчисленные нити лилипутов, этот гениально одаренный человек не был в силах вырваться из тесной паутины стро-гой обрядности, и она, эта паутина, нередко заслоняла перед его ясным взором все поле зрения. Как ученый, он несо-мненно создал самое большое и ценное, что можно было

' ) См. Tono debei Eliahu, 27. s) Согласно концепции И. Г.. религиозные обряды и заповеди—„облаче-

ния божества" (см. Tono debet Eliahu, 40 a; Sifra dezniuta, 47: „hamizwot sclrehein lewuscha deschchinta").

3) Tono debei Eliahu, 39. *) См, предисловие к „Sifra dezniuta". S) Tono debei Eliahu, 40 a: „ein hatorah nitna elo al jedel jessurin".

создать в узких рамках тогдашнего раввинизма; но он при всех своих исключительных дарованиях не был в состоянии вырваться из этих теснин. Этот ясный, критический ум и пытливый исследователь являлся в то-же время слепым рабом и непримиримым фанатиком мертвой буквы. Суровый в отношении исполнения обрядов к еамому себе, он был таким же и по отношению к другим. Он требовал самого строгого, мелочного исполнения обрядностей, без малейших послаблений, хотя бы последние и были одобрены раввин-скими авторитетами; всякое отступление должно быть нака-зуемо. Советуя в своем письме к сыну строго следить за благонравием его дочерей, он настоятельно рекомендует ему за ослушание, за ложь и другие проступки „бить их самым нещадным образом" (take oiton beinakot achsoriot).

Чрезвычайная прямолинейность в идейных вопросах и исключительная преданность обрядовому раввинизму и де-лают понятной непримиримую позицию И. Г. в борьбе с хаси-дизмом. Разыгравшаяся религиозная борьба, несомненно, так же имела и свои социально-экономические причины, как и происходившая в то-же время в Вильне „раввинская распря" между катальной олигархией и приверженцами „последнего раввина" Самуила. Но игравший в религиозной борьбе доми-нирующую роль И. Г. руководствовался исключительно идей-ными мотивами. Оторванный от жизни, он первое время не имел даже представления о новом хасидском движении. Для противников же этого движения (mitnagdim) было чрезвы-чайно важно использовать, в целях борьбы, огромный авто-ритет И. Г., и они старались поближе ознакомить его с „еретическим" учением, особенно подчеркивая опасность, грозящую со стороны последнего всему иудаизму. И. Г. не мог не относиться отрицательно к учению, выставившему девиз, что буква мертва есть, а дух животворит, что в рели-гиозной практике важно не внешнее, формальное соблюде-ние обряда, а проникновение его внутренним содержанием, так как мораль выше культа, чувство убеждения выше мертвого обряда. Аскет и отшельник, глубоко убежденный, что „веселье и избыток пищи родят все дурное", И. Г. видел большой соблазн в требовании Бешта, чтобы „человек ста-рался всегда быть веселым, так как не печалью, а радостью надо служить творцу". Пренебрежительное отношение хаси-дов к ученым (lomdim), их стремление устраивать особые молельни с несколько видоизмененным ритуалом—еще более убедили И. Г. в вредности секты. Он узрел в ней новую саббатьянскую ересь, грозившую основам иудаизма, и решил предотвратить опасность, не останавливаясь перед самыми крутыми мерами. От его имени, при звуках труб и горящих свечах, хасиды были преданы отлучению во всех виленских синагогах. Когда некоторые из наиболее видных виленских

хасидов были подвергнуты „малкот", и одного из них, Хаима Магид, заставили просить прощения у Гаона, которого тот заочно обидел,- Илья Гаон заявил, что „свою обиду он ему прощает, но обиду, нанесенную богу и его святой Торе, он не может простить ни ему, ни его единомышленникам во веки веков. Еретикам нет возврата". „Если бы от меня зави-село",—сказал И. Г.,—„я бы с ними поступил, как Илья с жрецами Ваала". Когда глава литовских хасидов, Шнеур-Залман, приехал в Вильну, чтобы при личном свидании разъяснить И. Г., насколько тот ошибается, видя в хаси-дизме угрозу иудаизму, Гаон решительно отказался от сви-дания, мотивируя тем, что с евреем-еретиком грешно всту-пать в беседу. Враждебное отношение Ильи Гаона к хасидам еще более усилилось после появления в 1780 г. книги уче-ника Бешта, Иосифа из Полонного „Toldot Jacob Jossef", где впервые было изложено в систематизированной форме миро-воззрение хасидизма. В этом труде проявилось с особой рез-костью пренебрежительное отношение к раввинизму и „уче-ным" и доведены до рискованных крайностей пантеистический взгляд хасидизма на все сущее, как на „одеяние" творца, и выставленный Бештом девиз, что нет резкой границы не только между материей и духом, но и между злом и добром, так как зло является фундаментом добра. По распоряжению Ильи Гаона, были во многих местах публично сожжены хасидские произведения; он возобновил отлучение против хасидов, а в подписанном им воззвании рекомендовалось „очистить божий виноградник, дом Израиля от терниев и преследовать (хасидов) беспощадно... дабы не могли они составлять заговоры против священной нашей Торы". За год до смерти (1796) И. Г. обратился с воззванием „ко всем богобоязненным сынам Авраама, Исаака и Якова", где под-черкивалось, что „кто только носит еврейское имя и чтит бога в душе, обязан преследовать и угнетать их (хасидов) всеми способами, где только возможно... они преступны и для еврейства опаснее проказы". А в следующем воззвании к губернским кагалам, которые он призывает к борьбе с ха-сидами, И. Г. предупреждает: „И да не сжалится никто над ними и да не помилует их... кто с ними вступает в сноше-ния, должен быть наказан".

И.

Илья Гаон, как видим, стоял на водоразделе двух тече-ний: суровый фанатик и ревностный поборник старины, он в то-же время являлся во многих областях убежденным нова-тором. Этот великий талмудист и ярый защитник застывшей обрядности был также одним из родоначальников просве-щения и распространения светского знания среди северо-

западного еврейства, подпавшего к тому времени, вслед за разделами Польши, под власть российской державы. Его огромный авторитет являлся надежным щитом для всех тех, чей пытливый ум стремился к усвоению светских наук, чья душа не находила удовлетворения ни в каббалистической мистике, ни в сухой схоластике. И все эти лица группиро-вались вокруг Гаона, признавая его центральной фигурой, великим учителем; к нему были устремлены взоры даже тех из них, которые жили вдали от Вильны, куда они со-вершали паломнические поездки и считали величайшим счастьем, когда им удавалось беседовать с великим отшель-ником ')•

Среди этих лиц, находившихся в близких отношениях к Гаону, совершенно особое место занимает знаменитый проповедник Яков б. Вольф Кранц 2), более известный под прозвищем „дубенский маггид" (der dubner Maggid). Яков Кранц очень мало походил на обычный тип проповедников той эпохи, которые либо старались запугать аудиторию всевоз-можными загробными ужасами, либо стремились не столько поучать слушателей, сколько удивить их головоломной схо-ластикой. Своей исключительной популярностью Кранц был обязан не своему выдающемуся ораторскому таланту, а глав-ным образом проницательному уму и глубокому пониманию жизни. Это был мудрец совершенно особого, не книжного, а чисто народного уклада. В методе построения своих про-поведей Яков Кранц не отступал от обычных традиций духовных проповедников: трудно понимаемый отрывок из священного писания комментируется соответствующими разъ-яснениями; но самобытность проповедей „дубенского маг-гида" и вся их увлекательная сила заключалась именно в этих разъяснениях. Кранц никогда не прибегал к арсеналу сухих абстракций, зато широко пользовался столь пренебре-гаемым его современниками живительным родником народ-ного фолклора. Не замысловатыми, головоломными софиз-мами, а притчами и сказками, яркими примерами из обыденной жизни иллюстрировал он свои мысли. Этот даровитый про-поводник мыслил образами, аллегориями; наиболее запутан-ные и отвлеченные вопросы он умел излагать в ясной, чисто народной форме; сухие, абстрактные изречения преобража-лись у него в красивые аллегории, полные житейской му-дрости. Его сказки отличаются значительным разнообразием:

Г) Выше упомянутый проповедник, Иехезкиель-Файвель, с гордостью заявляет, что он имел счастье целых пять раз беседовать с Гаоном. (См. предисловие к его „Toldot Adam-).

3) Кранц родился около 1740 г. в Житиле (Виленской губ.) в родовитой раввинской семье. Восемнадцати лет от роду он уже был проповедником в Межериче, затем ту-же должность занимал в Жолкиеве, Дубне (где он провел 18 лет), Влодаве, Холме и Замостье, где и умер в 1804 г.

•одни напоминают аллегории древних мудрецов, другие же дышат наивной простотой народных сказаний.

Вот пара образчиков из своеобразной гомилетики дубен-ского маггида. Сказано в писании: „чти отца и мать". Их приказания должны беспрекословно исполняться; спраши-івается, однако, чьи повеления должны раньше всего испол-няться—родителей или господа бога? Ответ на этот вопрос Яков Кранц дает в форме следующей, чисто-народной сказки ').

Жили-были три товарища и они сговорились поехать усовершенствоваться в знаниях, при чем решено было отпра-виться в три разные страны, а по истечении известного •срока собраться в определенном месте. К условленному сроку все трое сошлись,, и каждый стал рассказывать про то новое, чему научился. Один изобрел такое зеркало, при помощи которого можно в любой момент видеть все, что происходит даже в самых отдаленных местах. Другой сооб-щает, что он научился изготовить такую чудесную карету, в которой можно преодолеть любые пространства втечение нескольких мгновений. Третий оказался владельцем удиви-тельного лечебного средства, которое сразу излечивает от любого недуга. Утомленные продолжительным путешествием, трое товарищей расположились отдохнуть. Когда первый • стал разглядывать свое чудесное зеркальце, он сразу уви-дел, что в столице государства большой переполох, все •взволнованы тем, что царская дочь опасно занемогла, и врачи отчаиваются ее спасти. Второй из товарищей предложил тогда свою волшебную карету, а третий —свое целебное яблоко, которое стоит только понюхать, и самый опасный •больной немедленно выздоравливает. Мигом товарищи очу-тились в столице, и когда царевна понюхала яблоко, она сразу выздоровела. Радость была неописуемая, все царе-дворцы восхищались мудростью трех юношей, которым уда-лось спасти жизнь единственной царской дочери. Обрадо-ванный царь заявил, что все его сокровища недостаточны, чтобы их достойно вознаградить, и он готов отдать свою дочь любому из них. Тогда товарищи стали спорить, кому принадлежит пальма первенства и кто из них наиболее за-служил руки царевны. Первый стал доказывать, что если •бы не его зеркальце, никто из них не узнал бы про болезнь царской дочери; другой возражает, что если бы не его ка-рета, не поспеть им во-время, а третий указывает, что все было бы ни к чему, если бы не его чудесное яблоко. Когда сами товарищи не могли столковаться, решили предоставить

Ч Мотив этой сказки встречается в разных вариантах п в фолклоре друг X народов востока. Европейский, чисто-народный вариант см. в сбор-нике .Bai uns Jiden", 68—9.

выбор самой царевне. Та заявила: Несомненно, что в моем исцелении заслуги всех трех одинаковы. Но это все по отно-шению к уже свершившемуся факту; в будущем же мне не понадобится больше ни зеркальце, ни карета, пригодится только одно яблоко,—этот чудесный источник здоровья и жизни...

По учению наших древних мудрецов,—поясняет Яков Кранц,—в создании человека участвуют три начала: отцов-ское, материнское и божье. Человек, бесспорно, обязан сво-им рождением отцу и матери; но он обязан им за прошлое, за факт уже свершившийся, божья же милость необходима человеку неизменно, на протяжении всей его жизни J).

Духом древних мудрецов веет от следующей притчи. Кранц приводит изречение одного старого Мидраша, глася-щее, что один из драгоценнейших даров, каким владеет че-ловек, это—его ограниченность Это странное на первый взгляд изречение проповедник поясняет, по своему обыкно-вению, притчей:

Жил-был очень богатый, но скупой человек. Опасаясь, как бы кто не подсмотрел, где он хранит свои сокровища, скупец запрятал их под полом, в потайные места. Случи-лось, что богач умер скоропостижно, и он унес свою тайну с собою в могилу. Дом богача достался его родственнику, который не подозревал, какие сокровища таятся в его доме. Раз как-то новый владелец дома уронил золотую монету, которая закатилась куда-то далеко. Когда все поиски ни к чему не привели, наследник решил приподнять половую до-ску, не попала ли туда монета. Каково-же было его удивле-ние, когда вместо затерянной монеты он нашел полный гор-шок золота! Он все продолжал разыскивать свою утерянную монету и на каждом шагу находил все новые сокровища. Когда же монета, наконец, нашлась, он ею очень дорожил, так как ей он был обязан всем своим богатством. —Господь бог создал человека весьма ограниченным,—поясняет Кранц,— но, именно благодаря своей ограниченности, человек обуре-ваем ненасытным стремлением, напряженным беспокойством;, чем меньше он знает,—тем больше он жаждет узнать, и в своих неустанных исканиях он приобретает все новые сокровищаг).

В писании сказано: „От восхода солнца до заката все хва-лят божие имя". Это утверждение, говорит Кранц, может показаться странным: ведь так много идолопоклонников на свете, а те ведь не бога славословят, а разным идолам пре-клоняются. По этому поводу он рассказывает следующую-притчу: Был один знаменитый мудрец, слава которого всюду гремела. Явился некий самозванец, который разъезжал по

' ) Mischle Iakob (притчи Якова Кранца), 81. ') Ibid, 65.

разным городам, выдавая себя за этого мудреца. Само-званца всюду встречали с большим почетом. Приближен-ные мудреца, узнав об этом, сильно возмутились; сам-же мудрец улыбнулся. „Пусть,—сказал он:—ведь этим самозва-нец лишь пропагандирует мое имя, и почести, выпадающие на его долю, предназначены ведь мне". Несомненно, пояс-няет Кранц, многие поклоняются идолами, но ведь покло-няются же они этим истуканам, принимая их за бога сущего, бога живого,—и имя господа восхваляется ').

Пытается ли дубенский маггид притчей утешить томя-щийся в изгнании народ.2), восхваляет-ли он величие чело-века, „пред которым склоняются ангелы" 3 ) ,— всюду виден мудрец, который прекрасно знает дух народа и умеет за-тронуть интимнейшие струны его души; и подлинным ари-стократизмом духа веет от его сказки про впавшего в не-милость царского сына '). Опальный царевич принужден ски-таться по чужим людям, пока не попал в батраки к жесто-кому и невежественному селянину. Много лет спустя царь стосковался по опальном сыне и решил навестить его. И ка-ков был ужас отца, когда он увидел, как его сын, судьбой предназначенный управлять целым царством, мечтает лишь о том, чтобы темный, невежественный селянин посытнее его накормил и не так уж обременял бы изнурительной работой.

Яков Кранц был всеобщим любимцем. Его любили как простая масса, так и корифеи мысли. Мендельсон, с кото-рым Кранц познакомился в Берлине, при его поездке по Гер-мании, прозвал его „еврейским Эзопом"; а суровый Илья Гаон часто приглашал его к себе письмами и уверял, что притчи Кранца его исцеляют от любого недуга 5).

В суровую и аскетически мрачную атмосферу „дубенский маггид" внес с собою бодрящий и жизнерадостный народный юмор. Его ясный и живой ум не удовлетворяли ни схола-стические дебри изощренной казуистики, ни мессианские искания практической каббалы, и он, в силу своего природ-ного дарования, устремился к живому роднику народного творчества. Но Кранц в своем искании новых путей не был

") ibid, 49. -] Ibid, притча 16-я. 3) Ibid, притча 110-я. 4) Ibid, притча 209-я. ' ) См. Aliath Eliahu, 4-е изд., 72—73; Mischle Jakob, 5. Подобно своему

зааменитому другу— Илье Гаону, Кранц при жизни не печатал своих сочи-нений, и лишь после его смерти они были опубликованы его сыном Исаа-ком и учеником последнего, А. В. Фламом. Наиболее крупные из них: „Ohel Jacob" (гомилетическое сочинение, 1830, часто переиздавалось); этическое сочинение (без заглавия) в восьми отделах, издано Фламом в 1862 г. под названием „Seferer hamidot" с обширным предисловием, в котором имеются биографические данные о Кранце. В 1886 г. М. Нусбаум из Пшеыысла из-влек из сочинения Кранца „Ohel Jakob" все притчи и издал их отдельно под заглавием „Mishle Jacob".

одиноким. Он является лишь одной из первых ласточек, воз-вестивших начало того умственного сдвига и душевного над-лома, который стал намечаться во второй половине XVIII в. в польско-литовском еврействе.

Мы выше уже отметили, как со средины XVII в., в силу пережитых потрясений, начался самый мрачный период в истории культуры польско-литовского еврейства. На фоне полной деморализации общинного самоуправления, равви-низм принял наиболее застывшие и безжизненные формы; а мессианско-каббалистические течения выродились в болез-ненно-мистические фантазии, и темная мысль беспомощно путалась в дебрях противоречий, теряя ясное представле-ние о хорошем и дурном, о дозволенном и недозволенном. Но, несмотря на самые неблагоприятные внешние условия, здоровому народному организму удалось побороть овладев-ший им маразм. В то самое время, как мессианские увле-чения выродились в франкизм, завершившийся полным от-падением сектантов от еврейства, на почве тех же мистиче-ских чаяний из глубоких недр народа стало пробиваться но-вое течение, выросшее вскоре в мощное хасидское движе-ние, которое оказало значительное влияние на дальнейший ход культурного развития еврейства. Новые веяния стали также намечаться и на верхах умственной аристократии, среди представителей талмудической учености. Там народились элементы, которые не могли найти удовлетворения ни в бес-плодной казуистике, ни в мистическом мессианстве; явились люди, которые смутно стали угадывать то новое и великое, что наростало тогда во внешнем мире, в культурном Западе, л они пытались уловить это новое, разгадать его сущность.

Существенную роль, несомненно, сыграло тут следующее обстоятельство. Застывший раввинизм изнутри, ненависть и презрение извне отделяли плотной стеной еврейское гетто от внешнего мира; тем не менее, могучим экономическим факторам удалось пробить брешь в этой цитадели отчужден-ности. Дело в том, что как купеческие элементы, так и уче-ные талмудисты Польши и Литвы имели довольно тесное общение с западной Европой, в особенности с Германией. Купцы Вильны и многих других городов Литвы вели обшир-ную торговлю с Кенигсбергом, Бреславлем, Франкфуртом на Одере и играли крупную роль на знаменитых лейпцигских ярмарках. Южные города, как Броды, вели торговлю не только с Германией, но и с Англией. Сношения с Германией имели не только купцы, но и ученые талмудисты (при боль-шом, впрочем, распространении талмудических знаний на Литве, купец и талмудист часто совмещались в одном лице). Польша издавна снабжала Германию хорошими талмудистами в качестве учителей и наставников. Им здесь часто прихо-дилось преподавать в богатых еврейских домах, которые,

в силу своего положения, не были вполне обособлены от внешнего мира и окружающей культуры. И именно в Гер-мании происходил тогда большой культурный сдвиг. Заня-лась первая заря классического периода национальной лите-ратуры; в наиболее интеллигентных слоях общества все бо-лее стало усиливаться влияние английских мыслителей и французских просветителей-рационалистов. Лишь очень смут-ными и весьма отдаленными отголосками отдавался еще тогда, у порога еврейского гетто, этот начавшийся сложный куль-турный процесс, но и их было достаточно, чтобы возбудить в наиболее чутких еврейских умственных кругах интерес к светским знаниям и философским проблемам. Раввинская литература не могла утолить эту пробудившуюся жажду зна-ния, пришлось обратиться к другим источникам. И вот к на-чалу второй половины XVIII в. возобновляется, недостаточно до сих пор оцененный историками еврейской культуры, уси-ленный интерес к средневековым арабско-еврейским мысли-телями. Снова, как в средние века, Маймонид становится учителем жизни и властителем дум, и его „More Nebuchim", как встарь, стал надежным и любимым „путеводителем" для „блуждающих" и пытливых юных умов ').

С. JJ. Цинберг.

' ) Заслуживает внимания следующая характерная подробность. В эпоху итальянского ренессапса „More Nebuchim" выдержало несколько изданий. В последний раз оно было издано в 1553 г. Вскоре затем впервые появи-лись в печати „Зогар" и „Щулхан-Арух", всецело овладвшие умами еврей-ства, и труд Маіімонида втечение двух столетий не находит себе издателей.

•Снова он появляется в печати лишь в описываемую нами эпоху (Иесниц, 1742), когда возобновился интерес к книгам философского содержания.

БОРЬБА С „ЕВРЕЙСКОЙ РАЗНУЗДАННОСТЬЮ". (По архивным материалам).

Мрачная реакция, воцарившаяся в России при Але-ксандре III и его преемнике, в числе многих своих проявлений имела также—политику возрождения и укрепления с о с л о в -н о г о начала. Шаг за шагом отменяютси реформы конца пятидесятых и начала шестидесятых годов, преследовавшие цель сближения разных сословий, правового уравнения их, и происходит возврат к режиму времен Николая I, когда население разгорожено было по особым, строго разграни-ченным клеткам с различными для каждой „правами и пре-имуществами". Чем ниже то или иное сословие стояло по присвоенному ему рангу, тем больше презрения к нему обнаруживала правящая власть и тем ограниченнее были права лиц, которые к нему принадлежали. То было время, когда знаменитым циркуляром министра народного просве-щения Делянова „кухаркиным детям" воспрещен был доступ в гимназии и реальные училища, когда в лице земских началь-ников—дворян создана была на местах „сильная власть" для начальствования над крестьянами, когда дело юстиции расщеп-лено было по особым для разных сословий трибуналам, и т. д. Общественная атмосфера отравляется чувством презрения к каждому, кто стоит ниже на социальной лестнице. Особенно выделяются в этом отношении офицеры и вообще военно-слу-жащие. Они начинают смотреть на себя, как на привилегирован-ную касту, перед которой обязан падать ниц каждый не имею-щий счастья к ней принадлежать; „честь военного мундира" превращается в предмет особого культа, и при малейшем столкновении со штатским лицом, где офицеру почудилось со стороны последнего недостаточное уважение к его пого-нам, носитель мундира считал себя вправе немедленно при-бегнуть к револьверу или шашке. Хроника тех годов изоби-лует кровавыми расправами, которые совершались офице-рами за мнимые „оскорбления", нанесенные им штатскими лицами: кто-либо, например, не уступил на улице дороги офицеру, случайно его толкнул, не исполнил какого-нибудь дикого его каприза,—и повинный в таком чудовищном

„осквернении мундира" сплошь и рядом платился тяжелым увечьем и даже жизнью. Как известно, власть считала нуж-ным развивать в военной среде такого рода „чувство чести", и даже в случаях тягчайшего насилия виновные офицеры •отделывались ничтожным взысканием, или подвергались по-милованию.

Легко было предвидеть, что при таком обще-реакцион-ном настроении и культивировании „военной чести", ко-нечно, выдвинут будет на сцену вопрос об „оскорбитель-ном", „враждебном" отношении евреев к войску и его пред-ставителям. Растущий антисемитизм требовал все новых об-винений по адресу еврейского населения; как же было не воспользоваться столь заманчивой материей! Поводов долго искать не приходилось. Кто знаком с прежней жизнью в го-родах и в местечках Западного края, тот помнит, что в ба-зарные дни, в особенности праздничные, там часто проис-ходили между солдатами—не всегда трезвыми—и лавочни-ками-евреями столкновения и даже драки, при чем потерпев-шими большей частью бывали евреи. Это было обычным явлением, которому никто не придавал значения; в худшем случае дело кончалось у мирового судьи штрафом в несколько рублей либо арестом на один или два дня. В 1897 г., в пер-вый день пасхи, в Минске произошел такой случай: пьяные солдаты, скопившиеся в большом количестве на базаре, стали бесчинствовать—придираться к лавочникам, ругать и бить их, хватать продукты с лотков. Подобное нередко слу-чалось и ранее на минском базаре; разница же заключалась в том, что солдаты, встретив отпор, на этот раз учинили настоящий погром, изувечили множество евреев, принялись грабить лавки и произвели нападение на синагогу, располо-женную близ базара. За этот разыгравшийся в Минске слу-чай немедленно ухватились, и было затеяно дело—не против виновных солдат, а против евреев. Насилия и бесчинства пьяных солдат превратились в „нападение евреев на воин-скую часть", в „оскорбление патруля", и был инсценирован большой процесс, закончийшийся тем, что шесть евреев при-говорены были к нескольким годам арестантских рот, с огра-ничением прав. Сверх того, военное министерство признавало необходимым, „для поддержания авторитета вооруженной силы", подвергнуть еврейское население гор. Минска воен-ной экзекуции, в форме продолжительного постоя казачьего полка, с тем чтобы содержание такового полностью падало на местных евреев. Но этот проект не получил осуществле-ния, так как против предлагавшейся военным министром меры высказались министры внутренних дел и юстиции, ссылаясь на то, что военные экзекуции вообще отменены были уже двумя десятилетиями ранее, законом 3 октября 1877 г.

То освещение, которое придано было минскому инци-денту, отнюдь не было случайностью и не зависело от та-мошнего военного начальства. Есть полное основание пола-гать, что последнее руководилось в данном случае общей директивой, исходившей свыше. Это видно из того что еще задолго до случая в Минске, ряд командиров частей' расположенных в городах с еврейским населением точно-сговорившись, начинают посылать высшему военному на-чальству жалобы —почти тождественного характера —на „враждебное отношение" местных евреев к войску и на их .наглое, оскорбительное обращение" с офицерами солда-тами и даже целыми воинскими частями. Выходило,' что от евреев просто житья нет: они то и дело обижают военно-служащих, ругают их, бьют, высказывают на каждом шагу свое к ним презрение, и дерзость евреев доходит до того что они препятствуют воинским упражнениям, происходящим на улицах или площадях. При этом, конечно, каждая муха превращается в слона, и даже те случаи, где потерпевшими и часто весьма серьезно, были евреи, изображаются так, что именно они являются виновниками. При чтении этих реля-ций, поступавших изо дня в день и составленных почти в одинаковых выражениях, получается впечатление, будто евреи бросили все свои дела, заботы и только тем зани-маются, что обижают, поносят, избивают офицеров и солдат-русская армия в опасности, ее необходимо спасти от оскор-^ блений и насилий со стороны евреев. И основной мотив проходящий через все эти жалобы, заключается в том, что все способы ограждения „воинской чести", предусмотрен-ные существующим законодательством, оказываются крайне недостаточными, слабыми по отношению к евреям, и против последних необходимы строжайшие экстренные меры в этом направлении.

Когда, таким образом, почва была подготовлена и создано • было соответствующее настроение, в поход выступил коман-дующий войсками киевского военного округа, ген Драго-миров. 4 февраля 1897 г. он обратился с письмом по этому предмету к военному министру, ген. Ванновскому. Письмо Драгомирова, слывшего почему-то большим либералом и вольнодумцем, заслуживает того, чтобы его здесь привести полностью:

„В последнее время в губерниях Юго-Западного края за-метно ухудшилось отношение евреев к военно-служащим: еврейская заносчивость, нахальство и дерзость стали про-являться чаще, более резко и смело, дойдя до нанесения ран ножем. Так:

„1) 27 ноября 1896 г. в Звенигородке толпа евреев, ведя в .участок, по поручению полиции, трех нижних чинов 189 ре-зервного переволоченского полка, по дороге наносили им

94

побои, продолжая это даже в присутствии командира полка, который вынужден был лично и энергично вмешаться в дело, чтобы прекратить это безобразие.—Мировой судья, рассмотрев дело, как драку, приговорил нижних чинов к аресту на четыре дня, а некоторых евреев—на семь дней, что отчасти указывает на то, кто был более виноват в этой „драке", как понимает это мировой судья; в действитель-ности же, это было поругание нижних чинов толпою-евреев.

„2) 14 января с. г. в местечке Радзивилове застрелился офицер 12 донского казачьего полка, хорунжий Попов. Смерть его вызвана ударом, который нанес ему еврей Волько Силитриник.—Узнав смертоносную силу своего удара, евреи не замедлят широко эксплоатировать эту силу.

„3) 18 января с. г. в местечке Межибужье толпа евреев без всякого повода избила двух рядовых 18 пехотного одес-ского полка; при этом еврей Юсим нанес им удары ножем, а еврей Милис камнем ранил в лицо третьего рядового того-же полка. Здесь доложены вашему высокопревосхо-дительству более крупные по значению случаи из тех, кото-рые стали известны мне, а можно с уверенностью сказать, что известны не все; но и доложенных уже достаточно, чтобы признать, что еврейская разнузданность, при неблаго-приятных условиях, легко может повести к дурным послед-ствиям, как то легко могло быть в Радзивилове, если бы кто-либо из казаков видел оскорбление офицера евреем.

„В виду сего, покорнейше прошу содействия вашего вы-сокопревосходительства к принятию мер для укрощения еврейской наглости, Преследование судебным порядком в этом случае не достигает цели, так как еврей в большин-стве случаев будет прав, располагая неограниченным числом свидетельств в чем угодно.

„Как о действительной мере, считаю обязанностью про-сить о выселении виновников радзивиловского печального случая и межибужского нападения на поселение в Сибирь административным порядком.

„Если виновные евреи останутся в Межибужье и Радзи-вилове, хотя бы даже после наказания по суду, на что, однако, рассчитывать нельзя, как было уже доложено, то, ободренные благополучным исходом, они станут еще более дерзки и притязательны. Войска и теперь, в виду белгород-ского примера '), уступают евреям, что, конечно, придает евреям смелости, а после благополучного для евреев исхода последних преступлений, масса сделает невольный вывод: офицер бьет еврея—в солдаты разжалуют, еврей бьет офи-цера—это смерть для офицера, а если побьет и даже пора-

нит солдата, то либо отвертится, либо отделается арестом,— что для еврея не составляет наказания.

„Быстрое выселение административным поряком означен-ных лиц в Сибирь на поселение произведет на евреев всего края освежающее впечатление и на время избавит войска и население от новых жертв еврейской наглости.

„Покорно прошу принять уверение и проч. М. Драго-миров".—

Военный министр Ванновский тотчас-же сообщил министру внутр. дел Горемыкину, в копии, содержание письма Драго-мирова, прося о немедленном выселении в Сибирь, согласно представления последнего, евреев Силитриника, Юсима и Милиса (применение такой меры в административном порядке зависело от министерства внутр. дел). Последнее собрало через подлежащих губернаторов подробные сведения отно-сительно всех трех случаев, приведенных в письме ген. Драго-мирова,—и сообщение командующего войсками киевского военного округа оказалось преувеличенным и не соответ-ствующим тому, что фактически имело место. В Звенигородке не было „поругания нижних чинов толпою евреев", а про-изошла драка между тремя пьяными солдатами и несколькими евреями. Инцидент в Радзивилове был таков: Силитриник „нахально и публично" требовал от казачьего офицера Попова уплаты причитавшихся ему денег; Попов, в ответ, избил этого еврея, при чем последний, обороняясь, нанес ему удар. Не платить долга, даже избивать человека за то, что он требует своего, — этого Попов не считал несовместимым с честью; получение же удара от еврея, хотя бы защищаю-щегося, являлось в его глазах таким оскорблением, после которого остается только одно: лишить себя жизни. И эта дикая офицерская психология привела к тому, что Попов покончил самоубийством. Что касается, наконец, случая в Межибужье, то здесь была драка между парой солдат и двумя евреями.—Что вина всех трех евреев, указанных Драго-мировым, отнюдь не была так велика, как он изображал, это видно из того, что Горемыкин (которого никак нельзя было подозревать в иудофильстве) не признал возможным сослать их в Сибирь; он ограничился удалением их на три года в Могилевскую губ.,—и то, повидимому, лишь потому что считал нужным хоть отчасти пойти навстречу желанию •командующего войсками киевского военного округа.

Столь раздувая в своем письме незначительный инцидент, происшедший в м. Межибужье, Драгомиров лишь вскользь упомянул о другом, весьма серьезном случае, который за полгода до того (12 июня 1896 г.) имел место там же. Близ Межибужья, в предместьи Требухово был расквартирован 35 драгунский белогородский полк. Офицер этого полка Бакунин, явившись в пьяном состоянии в Межибужье, имел

здесь столкновение с двумя местными жителями, во время которого неизвестно кем с него сорваны были погоны. Уда-лившись после этого в Требухово, Бакунин вечером вернулся в сопровождении других офицеров и сотни нижних чинов— и произвел в Межибужье погром, разбил несколько еврейских домов, ограбил и избил многих жителей. Дело получило слишком большую огласку, чтобы возможно было его замять. По повелению государя, Бакунин был уволен от службы, а остальные офицеры — участники погрома, в числе 14-ти человек, разжалованы были в рядовые. В министерстве внутренних дел знали о происшествии в Межибужье и о других аналогичных случаях,—и Горемыкин на доставленной ему копии письма Драгомирова сделал характерную пометку: „А распущенность войск какова за последние годы!".

Военный министр Ванновский весьма ревностно отнесся к возбужденному Драгомировым вопросу, и уже 11 февраля последовало, по его докладу, „высочайшее соизволение" на учреждение при главном штабе особой „ к о м и с с и и д л я п р и н я т и я мер п р о т и в р а з н у з д а н н о с т и е в р е е в " (таково именно было ее официальное наименование). Она должна была состоять из представителей военного ведомства и министерств внутренних дел и юстиции. Образование комиссии шло ускоренным темпом,—уже 16 февраля Ван-новским в состав ее назначены были: председателем ген. Макашовский и членами—ген. Беневский, ген. Шмит и по-стоянный член главного военного суда Быков; два дня спу-стя от министерства внутренних дел командирован был директор департамента полиции Зволянский, а от министер-ства юстиции — член консультации Семенов. Комиссия не-медленно приступила к работе; имея в своем распоряжении только донесение ген. Драгомирова, она обратилась „для накопления большего материала" к командующим войсками виленского, киевского, одесского и варшавского округов, равно и к генерал-губернаторам Западного края с просьбой „доставить сведения за последние пять лет о столкновениях евреев с военнослужащими, с присовокуплением своих за-ключений о том, какие меры следовало бы принять против неприязненного настроения евреев относительно войск".

Собирание этих сведений и других данных, естественно, потребовало довольно продолжительного времени. Между тем, Драгомирову не терпелось, и в своем отчете по киев-скому военному округу за 1897 г., представленном государю, он вернулся к тому-же вопросу.

„Последнее ходатайство, которым обязан я утруждать ваше ими. величество,—писал он здесь,—это о необходимости мер против еврейского нахальства по отношению к военно-служащим. Располагая неограниченным числом лжесвидетелей в каком угодно деле, еврей не стесняется в обращении ни

с офицером, ни с солдатом; он смело и нахально оскорбляет^ нанося побои или обращаясь, при неблагоприятных для него условиях, к такой форме оскорбления, которая, будучи не-выносима по тону, манере и явному желанию оскорбить, в то-же время не заключает в себе чего-либо преступного в смысле Уложения о наказаниях, или-же оскорбляет толпой, чтобы нельзя было точно установить обвинение против того или другого отдельного лица.

„Благодаря этому, еврей всегда прав по суду, а админи-страция ничего не может с ним сделать. Предоставление права высылать евреев административным порядком на более или менее продолжительное время было бы полезно. Уста-новив эту меру на несколько лет, можно было бы обуздать этих интернационалов. Видя безнаказанность евреев, их при-меру начинают подражать чехи, немцы и другие выходцы, а иногда и дрянные элементы русского общества. Комиссия, обсуждающая этот вопрос уже года два, повидимому, не' пришла еще к какому-либо решению, хотя, казалось бы, ужасное положение армии очевидно: офицер ударит еврея', вызвавшего его на это своим дерзким нахальством, — он платит и несет наказание; еврей ударит или оскорбит офи-цера—опять несет наказание офицер, расплачиваясь за это жизнью или службой. Мало того, оскорбляя и зксплоатируя армию и народ, еврей направляет армию против народа, пользуясь защитой армии каждый раз, когда справедливый гнев эксплоатируемого им народа готов обрушиться на него".

Приведенные нами рассуждения вызвали собою со сто-роны Николая II следующую пометку: „Вопрос, глубоко меня возмущающий. Следует покончить с этим вопросом". Пови-димому, „ужасное положение" бедной российской армии, попираемой евреями, не давало покоя Драгомирову. В своем отчете за следующий год, представленном государю 13 ав-густа 1899 г., он снова коснулся того-же предмета: „Не могу не доложить вновь о крайней необходимости решительных мер против еврейской наглости по отношению к военнослу-жащим... Еврей не стесняется в обращении ни с офицером, ни с солдатом; он смело и нахально оскорбляет, зная, что по суду в самом неблагоприятном случае ему грозит лишь арест, а для офицера оскорбление — смерть или выход из службы. При таком неравном положении, офицер, конечно, должен остерегаться еврея, а это еще более убеждает его' в безнаказанности". И на этот раз государь сделал пометку: „Я уже ранее обращал внимание на этот вопрос".

В октябре 1897 г. „комиссией для принятия мер против разнузданости евреев" получены были сведения, запрошенные от командующих войсками западных округов и ген.-губер-наторов. Само собою разумеется, что — как мы читаем в ее журнале—поступившие ответы „вполне подтвердили, что не-

98

приязненное настроение евреев существует не в одном киев-ском, но и в виленском, варшавском и одесском округах, и ох-ватывает всю нашу западную окраину". По заявлениям коман-дующих войсками названных округов, „евреи, где только возможно, оскорбляют нижних чинов и словом, и действием, нападая преимущественно на одиночных людей, в том числе и при исполнении ими служебных обязанностей; нападения эти иногда имеют вид совершенно бессмысленной жестокости... (евреи) делают дерзости офицерам в своих лавках, магазинах, на улицах, в вагонах конно-железных дорог; бывали случаи прямого нападения на офицеров, и что евреи врывались в квартиры их; позволяют себе оскорблять жен и сестер офицеров в присутствии их мужей или братьев; более чем непочтительно относятся и к высшим военным начальникам... Действуя по большей части скопом, мешают занятиям войск, находящихся даже в строю; издеваются над строевыми частями, вступая при этом в брань со старшими офицерами, доходя иногда до бросания в них грязью и камнями"... При этих нескончаемых проявлениях еврейской „разнузданности", расписываемых генералами, остается только развести руками перед безграничным долготерпением армии, которая так смиренно и незлобиво переносит все самые дикие издева-тельства, оскорбления, обиды и мучения, сыплющиеся на нее со стороны евреев!

В своих донесениях командующие войсками и ген.-губер-наторы придавали главное значение столкновениям евреев с офицерами, причинение же обид нижним чинам в их глазах менее заслуживает внимания. В полном согласии с этим взглядом, комиссия также признала, что „главнейшие меры должны быть направлены для ограждения о ф и ц е р о в от оскорбления евреями".

По поступившим сведениям, комиссия не могла не кон-статировать, что „офицерский самосуд, с употреблением в дело оружия, встречался не один раз. В этих случаях высшее военное начальство было вынуждаемо становиться на сторону действовавшего оружием и с п а с а т ь е г о о т п р е с л е д о в а н и я з а к о н о м " . Высшее начальство, „спа-сающее" виновного от применения законного наказания,— какое умилительное зрелище!

Как командующие войсками, так и ген.-губернаторы под-черкивали совершенную недостаточность мер, предусмотрен-ных существующими законами, в силу коих штатские лица, обвиняемые в преступлениях против военнослужащих, под-судны гражданскому суду (мировому или окружному) и могут подлежать военному суду только за преступления против военной дисциплины и порядка военной службы, совершен-ные ими совместно с военнослужащими. Весьма характерно то пренебрежение, недоверие к гражданскому суду, которым

проникнуты отзывы генералов. Взирая на военнослужащих, как на почетнейшую касту, они полагают, будто им присуще столь высокое чувство чести, что штатские вообще не исключая и судей, не способны его постичь и в должной мере оценить. Эту точку зрения разделяла и комиссия. „1 ражданский суд, — заявляет она в своем журнале, —при всех своих достоинствах, действительно, не представляет надлежащих гарантий в делах по оскорблению воинской чести, или чести военного мундира... В делах такого рода гражданский суд оказывается учреждением как бы не вполне компетентным и потому не всегда могущим правильно оценить все значение совершенного преступления с точки зрения охраны порядка военной службы и воинской чести" Гене-ралам, вообще, не улыбается с у д е б н о е преследование, им по душе а д м и н и с т р а т и в н ы й порядок взыскания: тут усмотрению не поставлено предела точными предписа-ниями закона, и карающая длань не связана ничем. И если уж нельзя вовсе обойтись без судебной процедуры, то во всяком случае, виновные должны подлежать не гражданскому суду, а военному.

Исходя из охарактеризованных нами взглядов, командую-щие войсками и ген.-губернаторы признавали необходимым, с п е ц и а л ь н о в о т н о ш е н и и е в р е е в : 1) разрешение данных дел в административном порядке, с расширением полномочий местной высшей власти (мнение командующего войсками киевского округа и ген.-губернаторов варшавского и киевского) и 2) рассмотрение их в военных судах, с по-вышением шкалы наказаний за оскорбление офицеров (мнение командующих войсками виленского и одесского округов) Сверх того, командующий войсками виленского округа ген.-ад. Троцкий предлагал: а) „еврейские доносы", т е' всякого рода жалобы евреев на военнослужащих оставлять без рассмотрения; б) допускать возможно меньшую огласку в отношении наказаний, наложенных на военнослужащих которые оказались виновными в столкновениях с евреями-в) не допускать в еврейские праздники скопления евреев на улицах, в садах и скверах; г) воспретить евреям жить близ казарм. Варшавский ген.-губернатор кн. Имеретинский считал еще необходимым рассматривать всякое оскорбление офицера обязанного всегда носить присвоенную ему форму—как оскорбление д о л ж н о с т н о г о л и ц а .

Комиссия, на основании приведенных нами сведений и заключений, выработала в отношении евреев проект „времен-ных правил" для военных округов: виленского, варшавского киевского и одесского. Основное содержание этих правил сводилось к следующему. Дела об оскорблениях и насилиях над военнослужащими, учиненных евреями, а также о пре-пятствовании ими занятиям воинских частей и исполнению

ion

военнослужащими их служебных обязанностей передаются, по представлению командующих войсками военных округов, на рассмотрение военных судов, с применением к виновным в особенно важных случаях з а к о н о в в о е н н о г о в р е -мени. Дела об оскорблениях и насилиях евреев над воен-нослужащими возбуждаются помимо жалоб потерпевших и не могут оканчиваться примирением. Наказания за нанесение евреями оскорблений лицам офицерского звания повышаются. Параллельно с военной юрисдикцией, для евреев сохра-няется административный порядок взысканий.—По проекту, таким образом, подсудность для разных лиц за одно и то-же преступление должна определяться в зависимости от религии, к которой принадлежит виновный: тогда как не-еврей должен подлежать мировому или, в крайнем случае, окружному суду, еврей за то-же деяние отвечает перед военным судом, притом в особенно важных случаях даже по законам военного времени. Христианин, повин-ный, например, в оскорблении офицера, может отделаться денежным штрафом или арестом, — еврею же за ту-же самую вину может грозить каторга или, чего доброго, смертная казнь.

Выработанный комиссией проект долго рассматривался в разных военных инстанциях. Тем временем Ванновского на посту военного министра сменил Куропаткин. В 1899 г. он препроводил на заключение министров внутренних дел и юстиции составленные комиссией „временные правила", которые он полагал необходимым дополнить некоторыми „мерама административного воздействия на виновных евреев, а именно: 1) предоставить генерал-губернаторам право адми-нистративной ссылки евреев, 2) налагать, где это окажется возможным и уместным, на еврейские общины поселений, где возникло столкновение с военнослужащими, денежные штрафы и 3) применять к таковым военные экзекуции". В сентябре 1899 г. управлявший министерством внутренних дел Икскуль фон Гильденбандт в своем отзыве на имя Куропаткина указал, что, не возражая против проектируемых военным ведомством правил, он не находит возможным предоставить ген.- губернатором право высылки евреев, каковое и впредь должно быть сохранено за министром внутренних дел. Что же касается наложения на еврейские общины денежных штрафов и военных экзекуций, то, по его мнению, „меры эти безусловно не могут быть допущены, как противоречащие основному началу уголовного закона, по которому каждый виновный несет ответственность только за себя" (о другом, не менее элементарном начале уголов-ного права — о равенстве наказаний для всех, — Икскуль забыл.) В виду этого отзыва, а также заключения министра юстиции, высказавшегося против установления для данных

случаев военной юрисдикции, проект военного ведомства не получил дальнейшего движения, и дело затянулось.

Между тем, местные высшие военные начальники про-должали бомбардировать военное министерство жалобами на растущую „разнузданность" евреев, настаивая на при-нятии решительных мер, Вскоре после назначения Плеве на пост министра внутренних дел, Куропаткин 2-го июля 1902 г. письменно обратился к нему с просьбою о сообщении за-ключения по этому предмету, указав, что он признает „необходимым в самом непродолжительном времени возбудить в надлежащем порядке ходатайство об установлении про-ектированных военным министерством мер для ограждения военнослужащих от еврейской наглости".

Уже при самом возбуждении военными кругами вопроса о еврейской „разнузданности" и учреждении при главном штабе комиссии для борьбы с таковою, можно было пред-видеть, что, несмотря на весьма враждебное в отношении евреев настроение, общее всем ведомствам, в данном случае неизбежно возникнут между ними трения и разногласия. Военное министерство издавна привыкло смотреть на себя, как на важнейший из правящих органов. Как видно из жур-нала и дел комиссии, генералы, составлявшие в ней боль-шинство, подчас высказывались по отношению к граждан-скому управлению в таком тоне, который не мог не задевать участвовавших в ее занятиях представителей министерств внутренних дел и юстиции. Чувство амбиции присуще не только индивидам, но также ведомствам, и чем бюрокра-тичнее режим, тем они щепетильнее в этом смысле. Огра-ждение с в о и х „прерогатив", с в о е й „компетенции", недо-пущение умаления их или вмешательства „чужих", „посторон-них" учреждений — основное начало этой ведомственной психологии. Министерство юстиции было уязвлено тем, что ко-миссия обнаружила недоверие к е г о судебным учреждениям, признала их некомпетентность в отношении данной кате-гории дел и проектировала передачу их на рассмотрение военных судов. Министр внутренних дел, в свою очередь, был весьма недоволен желанием комиссии расширить за е г о счет полномочия ген.-губернаторов Западного края, передачей им в отношении евреев столь важного права, как высылка в административном порядке в Сибирь, которое принадлежало ему одному. На этот счет Плеве, как известно, был особенно чувствителен и ревнив. Все это, естественно, создало неблагоприятное отношение к ис-ходившему от военного ведомства проекту, и в своем ответе Куропаткину Плеве решительно высказался против всей этой затеи. Тон его письма так категоричен, что если не знать тех мотивов, которые в действительности им руко-водили в настоящем случае, то может показаться, будто

» • 102

данный вопрос имеет в его глазах крупное принципиальное значение. ,

Ни с предположениями комиссии для выработки мер к ограждению военнослужащих от разнузданности евреев,— писал Плеве 23 июля 1902 г. Куропаткину,—ни с составленным в военном министерстве проектом этих мер, ни с отзывом, данным по этому поводу в 1899 г. министерством внутрен-них дел, я согласиться не могу. Признавая вместе с пере-численными учреждениями, что поругание достоинства воен-нослужащего, обусловленное не личными отношениями обидчика к обиженному, а враждебными отношениями к ар-мии должно быть быстро и строго наказано, я не вижу ни-каких оснований к обособлению в этом евреев от лиц дру-гих классов общества... К сожалению, вышеупомянутая, уч-режденная при главном штабе комиссия не собрала матери-ала достаточного для суждения о том, в какой мере среди лиц, виновных в оскорблении военнослужащих, преобладают евреи За отсутствием таких сравнительных данных, оста-навливаясь на тех случаях столкновений евреев с военно-служащими, которые находились в рассмотрении комиссии, я прихожу к заключению, что количество их, при сопостав-лении с численностью, с одной стороны, войска, а с д р у г о й -еврейского населения в черте еврейской оседлости, предста-вляется крайне незначительным, и что случаи эти являются печальными исключениями из мирного совместного пребыва-ния воинских частей и еврейского населения в западных и юж-ных губерниях России и Царства Польского. Для борьбы с явлениями исключительными не может быть выработано ни-каких мер общих,—они должны носить также характер исклю-чительный, определяться в каждом отдельном случае только его особенностями, и потому немыслимо сказать заранее, в ка-ком порядке и какой карой будет наказан отдельный выда-ющийся случай оскорбления евреями военного... Мера воз-мездия, достаточно устрашающая, вполне обеспечивается существующим законодательством, и если бы в отдельных случаях судебный порядок преследования, в виду относитель-ной медленности его и слабости репрессии, оказался непри-менимым, то необходимым дополнением к нему мог бы слу-жить административный порядок преследования, предста-вляющий возможность беззамедлительного применения к ви-новному такого крупного наказания, как высылка в восточную Сибирь на срок до пяти лет. Осуществление этого порядка зависит всецело от министерства внутренних дел и его орга-нов, со стороны которых военное ведомство не может не встре-тить полную готовность своевременным вмешательством ог-радить его интересы и тем устранить необходимость внесе-ния в законодательство таких правил, которые способны только обострить отношения одной части народонаселения к другой".

Отрицательный отзыв всесильного Плеве, высказанный в столь решительной форме, парализовал возможность осу-ществления тех мер, которые проектировались военным ве-домством. Само собою разумеется, однако, гэенные власти не успокоились и продолжали жаловаться на „нестерпимые обиды", чинимые евреями бедному российскому воинству. Командиры разных воинских частей стали часто представ-лять на имя государя рапорты об отдельных случаях прояв-ления еврейской „разнузданности"—повидимому, они дейст-вовали по указанию, полученному ими от высшего началь-ства. Военный министр каждое донесение такого рода пре-провождал министерству внутренних дел, на предмет высылки виновных евреев в Сибирь. В результате расследований, ко-торые производились министерством внутренних дел через местных губернаторов, донесения эти сплошь и рядом ока-зывались односторонне преувеличенными, а иногда неверными, Так, в марте 1904 г. оргеевский уездный воинский началь-ник рапортовал государю о „вызывающе дерзком поведении в гор. Оргееве еврея Боруха Шапочника в отношении нижних чинов местной конвойной команды". Запрошенный мини-стерством внутренних дел бессарабский губернатор сообщил, что в данном случае имел место спор нижних чинов-поку-пателей с евреем-лавочником, кончившийся дракой. „В про-исшедшей ссоре, — отмечал губернатор,—затеянной нетрез-выми солдатами конвойной команды с лавочником-евреем, не проявилось враждебного отношения еврейского населения гор. Оргеева к воинским чинам и, по моему мнению, мест-ный воинский начальник, не проверив обстоятельств дела, изложил таковые во всеподданнейшем рапорте своем одно-сторонне и не вполне верно". При своем донесении губерна-тор препроводил копию состоявшегося приговора оргеевского городского судьи, из коего видно, что из обвиняемых в драке еврей Мазлер присужден был к штрафу в 16 рублей, двое рядо-вых—по 20 руб., а Борух Шапочник был оправдан. Сообщая военному министру действительные обстоятельства дела и заключение губернатора, Плеве указал, что „столкновение это является заурядным случаем нарушения тишины и по-рядка, вызванным ссорою покупателей с продавцами из-за расчетов при покупке".

Другой случай. В начале апреля 1904 г. от командира 196 Заславского полка поступил рапорт на имя государя о „вызывающе дерзком поведении толпы евреев в гор. Ме-жиречье по отношению к караульным нижним чинам" на-званного полка: „Большая, около 200 человек толпа евреев собралась 23 марта, около 1 час. дня, у окон и у входа на полковую гауптвахту, сломала и свалила на землю часть барьера, ограждающего упраздненную платформу, вследст-вие чего унтер-офицер Устиненков, выйдя из караульного

помещения, предложил евреям отойти от караульного дома, но они не только не исполнили его требования, а стали его ругать и бросать в него камнями и разбили стекло в окне. Так как, несмотря на вторичное требование унтер-офицера Устиненкова разойтись, продолжали кричать, браниться и бросать камнями, то караул, по его приказанию, при со-действии подоспевших полицейских чинов, разогнал их при-кладами". Так изображалось дело в рапорте командира полка. По расследованию же, произведенному запрошен-ным седлецким губернатором через командированного им в Межиречье штаб-офицера для особых поручений, выясни-лось, что инцидент заключался в следующем. „В час дня, 23 марта, в о в р е м я д о ж д я , под навесом при военной гауптвахте и возле навеса собралось около 150 евреев. Толкая друг друга, они опрокинули часть барьера, окружав-шего навес. Вышедшие из караульного помещения нижние чины предложили евреям удалиться, но последние продол-жали оставаться под навесом и шуметь. Был вызван караул, который прикладами разогнал толпу". Вот и все. Сам командир полка, без малейшего основания поднявший такой шум, при производстве командированным штаб-офицером следствия на месте вынужден был признать, что караульный унтер-офицер Устиненков проявил „излишнюю горячность", что данный случай имел „характер только нарушения порядка на улице", и что „барьер, окружавший гауптвахту, по е г о в е т х о с т и , мог быть поломан даже без всякого намерения собравшейся толпой е в р е е в — п о д р о с т к о в " .

Можно было бы привести еще мною примеров того, как извращались в рапортах командиров воинских частей дей-ствительные обстоятельства и обстановка отдельных случаев, и как раздувались самые незначительные инциденты. Изо дня в день поднимая вопли о мнимых „издевательствах" со стороны евреев, военное ведомство тщательно замалчивало действительные проявления разнузданности офицеров по от-ношению к евреям, доходившие до учинения погромов или угроз таковыми, а когда подобные случаи получали огласку, то высшие военные власти—по признанию самой комиссии— „вынуждены" были виновных „спасать от преследования за-коном". Факты такого рода становились известными из со-общений, порой проникавших в печать, а иной раз из доне-сений гражданских властей. О погроме, произведенном офи-церами в Межибужье, уже упоминалось выше. Другой слу-чай, чуть было не кончившийся погромом, произошел в 1908 г. в м. Ладыжине, Подольской губ. По корреспонденции, на-печатанной в газ. „Современное Слово" (от 12 июля назв. года) и донесению губернатора, дело было так. В Ладыжине 6 июня вечером еврей Крыман на улице случайно толкнул подпоручика квартировавшего в названном местечке 75 сева-

стопольского полка, Погорецкого. Тот его обругал и нес-колько раз ударил бывшей при нем железной палкой. За-щищаясь от ударов, Крыман схватил офицера за-руки и потребовал, чтобы он отправился с ним к командиру полка. На шум собрались люди и случайно подошел полковой ко-мандир Зырин, который, в свою очередь, несколько раз ударил Крымана и отправил его в волостное правление под арест. На следующее утро, по его же приказанию, еврей был освобожден из-под стражи. Группа офицеров решила отом-стить за „оскорбление", нанесенное Крыманом их товарищу. Особенно проявилось их боевое настроение 13 июня, при проводах одного офицера. На вокзале была попойка, сопро-вождавшаяся криками: „бей жидов" „долой жидов" и т. п. В полночь пять офицеров подошли к квартире Крымана (который был в отлучке) и, заставив открыть дверь, с ре-вольверами в руках потребовали от его жены выдачи им врага. Обыскав квартиру и убедившись в отсутствии Кры-мана, они с угрозами удалились. Затем в два часа ночи снова пришли и, сорвав запертую изнутри дверь с крючков, опять произвели обыск, но Крымана не нашли. В местечке заговорили о подготовляемом группой офицеров погроме. Полковой командир Зырин объяснил становому приставу, что офицеры настолько возбуждены причиненной подпоручику Погорецкому „обидой", что он не ручается за возможность предупреждения погрома. Пристав донес о том исправнику, который прибыл в Ладыжин с партией стражников. Зырин заявил ему, что если Крыман будет выслан из Ладыжина, то „полк" этим будет удовлетворен, и тогда он ручается за спокойствие. Крыман в тот-же день выехал со своим семей-ством из местечка,—после чего Зырин уверил исправника, что об опасности евреям со стороны офицеров теперь уже не может быть речи, и просил его не давать делу дальней-шего движения. Таким образом, благодаря предупредитель-ности, с которой Крыман исполнил произвольное требование командира полка, и, повидимому, дипломатическому умению исправника, местечко спасено было от грозившего ему по-грома.

Спустя два года после отрицательного отзыва, получен-ного от Плеве, военное ведомство вновь попыталось было поставить на очередь вопрос об усилении в отношении евреев репрессии за нападения на военнослужащих. Воен-ный министр Сахаров, в ноябре 1904 г. в письме на имя ми-нистра внутренних дел кн. Святополк-Мирского, указав на то, что командующий войсками варшавского военного округа Чертков в своем отчете за 1903 г. отметил „продолжающееся повторение случаев нападения и поранения нижних чинов" евреями и „слишком малую степень ответственности за по-добные преступления", — просил его заключения по этому

предмету, для доклада государю. Святополк-Мирский в ответ на это уведомил в декабре 1904 г. военного министра, что не усматривая, по имеющимся в министерстве внутренних дел сведениям, учащения указываемых ген. Чертковым слу-чев, он „не находит оснований к возбуждению вопроса об усилении степени ответственности за подобные преступ-ления" .

На этой неудавшейся попытке закончился эпизод борьбы царского правительства с „разнузданностью евреев" в отно-шении военнослужащих,—при ознакомлении с которым не-вольно вспоминается известный еврейский каламбур об „оби-жаемом казаке"...

С. М. Гинзбург.

РОКОВОЙ ПУРИМ.

Пурим — не религиозный праздник, связанный со строго определенным ритуалом. Пурим —это день веселья, игр, шуточных представлений. По народному убежденью, в этот праздник дозволяется, в нарушение библейского запрета, даже рядиться в платье другого пола. Возникнув в XV в! в Италии, где были широко распространены карнавалы — народные празднества, сопровождаемые процессиями, маска-радами и проч., обычай ряженья в Пурим постепенно упро-чился среди евреев всех стран Европы. Некоторые раввины протестовали против ряжения, но безуспешно. Конечно, и у евреев в России Пурим являлся днем веселия, когда можно было отдохнуть от повседневных материальных забот, от мучительных тревог, которыми столь обильна была жизнь бесправной еврейской массы.

Согласно традиции, в программу празднования Пурима чаще всего входили различные виды оскорбления памяти персидского вельможи Гамана, надругательства над его изо-бражением, — напр., сожжение чучела. Естественно, что по-добные шутовские обычаи могли восприниматься посторон-ними зрителями в искаженном виде: то, что представляло собою в действительности только забаву, легкомысленную комедийную игру, казалось соседям каким-то серьезным вре-доносным или оскорбительным для окружающих христиан деянием, сознательно выполненным с заранее обдуманной целью. Этим легко было пользоваться, чтобы обострить не-приязненное отношение христианского населения к евреям. И действительно, неоднократно пуримские потехи влекли за собою гонения на евреев. Мы расскажем об одном пурим-ском празднестве — в 1827 г. в Слонимском уезде Гроднен-ской губ., трагически окончившемся для его участников.

Сравнительно малозначительный эпизод мог разростись в преступление исключительной важности, влекущее за собою высшую меру уголовной кары, только благодаря тому, что еврейская масса была окружена на местах вековой атмосфе-рой общественно - экономической и религиозной вражды, а в столичных верхах еврейский вопрос вступил в ту пору

в русло крайней репрессивной политики, находившей в гру-бом насилии ответ на все вопросы сложной еврейской жизни.

Считаем нужным оговорить, что часто совершенно без-грамотное изложение дела в имеющихся у нас судебных актах, самый характер этих документов, скупо говорящих о важнейших фактах, обилие лиц, не всегда одинаково име-нуемых, и ряд неясностей, вызываемых в известной мере низким уровнем развития участников процесса, их невменяе-мым состоянием в пьяную ночь, а также незнакомством евреев с русской и польской речью, — все это заставляет сомневаться, представлено ли здесь дело в полном соответ-ствии с действительностью; но всеже мы полагаем, что основные черты описываемого события и общая обстановка, в которой происходил судебный процесс, намечены правильно: если некоторые наши соображения не находят непосредствен-ного доказательства в материале настоящего дела, они всеже не должны почитаться неосновательными, так как вполне соответствуют нашим наблюдениям по двум судебным след-ствиям той-же суровой эпохи, конъюнктура коих тожде-ственна с той, в которой зародилось и развернулось "дело о кощунстве раковицких евреев 2).

Янкель Беркович, человек 50 лет, арендовал корчму в Раковицком имении, в деревне Сенковщине. В день Пурима— 1 марта 1827 г . — к нему пришел Мовша Нахимович Бердо-вицкий, он же Ломашовский, как он назывался по арендуе-мой им кормче. Ему было 55 лет, но будучи, повидимому, веселого нрава, а, может быть, имея склонность к спиртным напиткам, он вел компанию с молодыми людьми, — по край-ней мере, он пришел к корчмарю Берковичу в сопровожде-нии Мовши Рубиновича, которому, по его собственным сло-вам, было всего 17 лет (а по мнению следователей — 23 года), и ученика последнего, десятилетнего Абрама Орковича. Мовша Рубинович пришел к Берковичу по его просьбе; звал сюда Мовшу Рубиновича и 18-летний Гирш Мордухович, который также пришел в корчму. Тут же находился зять хозяина, Янкель Лейбович со своим учеником Елиасом Рубиновичем, которому было всего 13 лет (на взгляд следователя —19).

Все эти лица, покинув Сенковщину, отправились в Бояр-скую корчму, которую арендовал Пинхус Мовшович, а оттуда вместе с последним — в Ягнешицкую корчму, где хозяйни-чал 58-летний Гирша Мовшович со своим 23-летним зятем

б Велижская драма. Из истории обвинения евреев в ритульных процес-сах" (СПБ., 1904 г.) — „Мстиславское буйство" (сборник „Пережитое", том второй, 1910 г.).

3) Архив сената, 3-е отдел. 5-го департамента. 1828 г. Дело № 82 „О евреях, сужденных за кощунство над христианской религией".

Беркой Абрамовичем и, наконец, все —стар и млад —очу-тились на Ягнешицкой мельнице, которую содержал Мовша Гершанович, 41 года. По словам Гершановича, он навестил вечером ягнешицкого священника Малишевскогс, чтобы по-просить у него взаймы для уплаты арендных денег, и когда, поужинав, он лег в 11—12 час. спать, к нему пришла пья-ная компания, которая здесь подкрепила себя выпивкой, после чего вернулась в Сенковщину, послужившую первона-чальным сборным пунктом, где и оставалась до рассвета.

Само собою разумеется, что компания, столь усердно пившая, не проводила время, свободное от питья, в тихой беседе или в созерцании природы в тихую ночь. Нет, она безудержно шумела, не могла усидеть на месте и, увлечен-ная ряженьем, позволила себе ряд грубых шуток.

Виднейший участник и, как надо полагать, инициатор всей затеи, Мовша Бердовицкий, надел на себя поверх платья белую рубашку, подложив себе под ней на живот соломы, чтобы походить на толстого, упитанного человека; в руках он держал небольшой крест, сделанный из лучин и перевя-занный белым платком. И в горнице на Ягнешицкой мель-нице, и по дороге он пел „господи, помилуй", — при чем его товарищи производили шум сковородой и трещоткой, отни-мая их друг у друга. Мовша Рубинович вымазал себе лицо сажей и приделал бороду. Один из приятельской компании, ехавший впереди процессии на лошади, имел „на себе сол-датскую протопею", т. е. перевязь для ношения оружия, при чем вместо штыка был вложен кусок дерева. Наконец, еще кто-то изображал из себя казака, надев казачьи панта-лоны. Да и другие, судя по некоторым показаниям, были переодеты.

На Ягнешицкой мельнице наиболее буйная часть компа-нии вела себя крайне несдержанно, и можно допустить, что, возглашая „господи, помилуй", Бердовицкий произносил еще бранные слова и бил крестом об стены и двери. Под влия-нием винных паров, главные деятели маскарада утратили ту осторожность, с которой евреи в повседневной жизни были вынуждены относиться к религиозным обрядам своих соседей-христиан, хотя последние вполне безнаказанно глумились над еврейскими религиозными обрядами. Забыв о недругах, окру-жавших со всех сторон еврейскую массу в западных губер-ниях, забыв о бдительности католического духовенства, они избрали мишенью для шутовства богослужение, совершаемое ксендзом.

Из этого, впрочем, не следует делать вывод, будто кар-рикатурное изображение ксендза послужило единственным или хотя бы главным содержанием пуримской затеи. „Нет, осмеяние ксендза было лишь одним из „номеров" скоморо-шеской программы. Заслуживает внимание то обстоятельство,

110

что крест, которым орудовал Бердовицкий, выступая в роли ксендза, появился тогда, когда участники доморощенного карнавала успели уже достаточно выпить — крест был, как видно, сделан в корчме Сенковщине, а на обратном пути с Ягнешицкой мельницы он уже отсутствовал. Пуримская забава, повторяем, далеко не ограничилась пародией на ксендза. Бердовицкий, главный комедиант — он же, вероятно, главный режиссер, — находясь в Ягнешицкой корчме, пере-оделся в женское платье и лег, изображая роженицу, и в этом представлении приняли участие Янкель Лейбович, до того времени изображавший „казака", и Пинхус Мовшович, во-ображавший себя, очевидно, музыкантом и особенно ретиво производивший шум сковородой. Отметим, что если Бердо-вицкий и пел „господи, помилуй", то его репертуар, вместе с тем, заключал в себе также еврейские и даже цыганские песни, да при том он не был тверд в богослужебной музыке— он вдруг возглашал: „господи, помилуй, аллилуия, ура!" Всю эту смесь он распевал, держа крест в руках, из чего можно заключить, что „крест" служил не только орудием осмеяния ксендза, но и дирижерской палочкой. Сам Бердо-вицкий не помнил, что он пел, но полагал, что мог петь и „господи, помилуй", так как был совершенно пьян. Наконец, чтобы показать, насколько разнообразны были грубые ша-лости наших гуляк, следует упомянуть, что в Сенковщине, бродя в темноте около крестьянских домов, они „в виде войтов или сотенных", подражая их голосу, „заказывали крестьянам панщину", т. е. наряжали их на работу для поме-щика. О том, в каком состоянии находилась кутившая ком-пания, говорит следующий эпизод. Когда на Ягнешицкой мельнице все ели и пили, Бердовицкий забрал себе еду; в отместку в его кушанье влили водку; он рассердился и всю еду бросил под стол и погасил огонь; тогда другие вытащили из печи остальные кушанья и ушли в Сенковщину.

Шумное маскарадное шествие из одной корчмы в другую не могло, конечно, пройти совершенно незамеченным, хотя добрый народ в столь позднюю пору спал глубоким сном. Среди самого еврейского населенея поговорили немного о минувшем пуримском веселии, да и кое-какие крестьяне оказались свидетелями отдельных сцен.

Естественно, что пение в тоне католических богослужеб-ных напевов и ношение креста могли придать всему пред-ставлению в глазах христиан характер кощунства над их религией. Но, потому ли, что дело происходило в позднее время, что самодельный „крест" не импонировал, пение представляло собою нелепую какофонию (одним казалось, что это похоронное пение, а другим мнилось, что евреи подражают пению, которым сопровождается крестный ход), и крестьяне вообше не реагировали на осмеяние священника,

достаточно интимно им знакомого, — как бы ни было, реши-тельно никто из встретившихся крестьян не выразил своего недовольства. И, с трудом очнувшись от угара щ яной ночи, лицедеи Слонимского уезда могли спокойно предаться своей обычной деятельности. Быль молодцу не в укор, — повсе-дневная жизнь вступила в свои права, и уже вскоре' неосто-рожные шутки опьяневших корчмарей были, казалось, забыты.

Так могло казаться, но в действительности произошло нечто другое.

Случилось, что с креста, водруженного у дороги в де-ревню Новосиолки, одного из тех, которые католическое население в изобилии ставит, была сорвана часть доски с изображением Христа, на кресте остались только его руки. Крестьянин Адам Кучинский, возвращаясь с тремя спутни-ками из Порецкой деревни, увидел на земле, вблизи креста, это изображение. Он поднял его и взял домой. Прошло более недели. Вдруг стал носиться слух, что изображение было сорвано с креста евреями. Тогда Кучинский, не пред-ставляя изображения властям, самолично прикрепил его к кресту на старом место.

Нашлось не мало свидетелей, которые утверждали, что с 1 марта изображения не было на кресте, но никто, кроме Кучинского и его спутнуков, не видел изображения лежа-щим на земле. Недоросль Марцинчик заявил, что не помнит, какого числа и месяца (следовательно, он дал показание много времени спустя после события), находясь в расстоя-нии около версты от креста, он увидел, что у креста были какие-то люди, но кто именно — евреи или крестьяне, — он не мог разглядеть. Крестьяне — тивун Тарас Яговдзик и войт Андрей Сервета объявили, что, идя вечерней порой, при лунном свете, в деревню Сенковщину, они встретили знако-мую нам компанию, при чем, мол, увидели на кресте, кото-рый держал Бердовицкий, изображение Христа. Настасья Соколовская сообщила, что пришедшая к ней дочь ягнешиц-кого кочмаря — уже тогда, когда многие евреи были аре-стованы — рассказала ей, будто видела в доме своего отца „изображение на подобие ребенка, фартушком опятое", а Николай Соколовский, служивший мельником на Ягнешиц-кой мельнице, свидетельствовал, что Бердовицкий на мель-нице поносил Христа и бил об стену крестом, к которому было прикреплено изображение Христа, а когда увидел Соко-ловского, то бросил крест под печку и стал шалить с дру-гими; потом крест неизвестно куда был спрятан — по словам Соколовского это произошло тогда, когда ему предложили выпить водки. Наконец, крестьянин Санюк донес, что слы-шал от одного еврея (этим „евреем" был десятилетний Абрам, которого так напоили, что он заснул на Ягнешицкой мельнице), что Янкель Беркович лежал в кровати, надев

женское платье (по другим сведениям, роль роженицы испол-нял неутомимый Бердовицкий), „евреи ходили наведывать лежащего Берковича", и из этого обстоятельства делался непонятный вывод, что „изображение Христа, вместо будто бы родившегося ребенка, находилось в кровати".

Вряд-ли корчемные арендаторы и их приятели, участво-вавшие в пуримском празднестве, имели в виду, что паро-дия на священника и надругательство над изображением Христа должны были повлечь за собою различные степени наказания, что в общественном отношении надругательство над изображением Христа представлялось более тяжким пре-ступлением, чем шутовское подражение ксендзу, исполняю-щему требы. Оторванная от окружающей жизни, всеми своими интересами сосредоточенная в узких пределах мест-ной синагоги, невежественная в областях, выходивших за грань религиозно-национального учения, не знавшая языка окружавшего населения, еврейская масса не способна была рвзбираться в деталях уголовного кодекса чуждого ей по духу народа. А потому, сознаваясь в целом ряде деяний, кощунственный характер которых сделался для них ясным, когда события пуримской ночи стало предметом судебного расследовнаия, участники рокового события, если бы они действительно включили в свою бутафорию также кусок доски с изображением Христа, не имели бы основания утвер-ждать, что они не сорвали изображения Христа с придорож-ного креста и не насадили его на крест, который служил в руках Бердовицкого орудием шутовства. Между тем, не отрицая других своих прегрешений, евреи решительно отвер-гали это обвинение.

Вообще, то, что происходило во время празднества, было, по понятию самих евреев, столь невинно, что присутствие на мельнице Соколовского никого не смущало; ее арендатор, рассказывая впоследствии следственной власти о том, что его гости были переодеты, назвал в качестве свидетеля Соколовского, да и арендатор корчмы Репничь, Борух Хаи-мович, будучи на другой день у священника Малишевского по денежному делу, рассказал ему о ряжении арендаторов корчем Ягнешицкой, Сенковщиной, Куцесской и Ломашов-ской.

Любопытно, что по показанию двух крестьян, еврейка Сорка и ее дочь Хана говорили им: Изображение Христа — не более, чем кусок дерева, а потому „напрасно тревожат так много евреев из-за изображения Христа", и Бердовицкий знает, что ему нечего боятся того, что он носил крест с изо-бражением Христа, так как нельзя-же наказывать за кусок дерева! Правда, Сорка и Хана отрицали приписываемые им слова. Хана утверждала, что на слова крестьянина „евреев надо повесить за осквернение Христа", она ответила: „У вас

нет души, у вас конская душа", и только. Но, быть может, обе женщины отрицали только потому, что следователи иска-зили смысл их заявления, сделав из него тот ВЫЕЗД, будто они подтверждают, что на кресте в руках Бердовицкого имелось изображение Христа, между тем они так говорили не по поводу какого-либо конкретного факта, а лишь имея в виду обвинение, предъявленное евреям следственными властями. Вообще-же в придставлевии евреев, религия кото-рых не признает никаких изображений божественного харак-тера, доска на придорожном кресте с изображением Христа могла рисоваться ничем иным, как куском дерева. И можно лаже думать, что среди евреев вопросом об изображении Христа мало интересовались, что об этом не говорили — старик Мордух Лейбович, впоследствии оказавшийся непри-косновенным к делу, утверждал, что до взятия его под арест он даже не слыхал, что евреев обвиняют в оскверне-нии изображения Христа.

Несмотря, однако, на такое упрощенное отношение к изо-бражению Христа, все без исключения евреи, повторяем, отрицали, чтобы кто-нибудь из них воспользовался им для пуримского празднества. Таким образом, разрешение вопроса о том, действительно-ли евреи сорвали часть изображения Христа с креста, стоявшего у дороги, насадили-ли они изо-бражение на самодельный крест Бердовицкого, а затем, надругавшись над изображением, подбросили его к подно-жию придорожного креста, — разрешение этого вопроса за-висело исключительно от показаний крестьян, выступивших свидетелями. Между тем, если из соответствующих показаний крестьян выбрать то, что они сами видели, окажется довольно скудный материал: заявления Яговдзика и Серветы, что вечерней порой они заметили на кресте в руках Бердовиц-кого часть изображения Христа, обвязанную фартушком, и сообщение Соколовского, что на Ягнешицкой мельнице Бер-довицкий, увидя его, бросил крест под печь, а потом крест исчез. Вот и все. Прочие-же крестьяне, видевшие в различ-ные моменты шутовскую процессию, ничего не знали об изображении Христа.

Когда-же и в чьих устах зародилось сказание о сорван-ном будто бы с креста изображении? Священник Порецкой церкви Якутович, вскоре после Пурима — 15 марта —при-бывший в имение Раковицы на похороны одной крестьянки, узнал от местных жителей о непристойном поведении евреев Раковицких корчем на вечернем празднестве —собравшись, они „представляли, в пренебрежение христианам, одевшись в простыню, с пением некоторых слов, употребляемых хри-стианами в молитвах, и, сделав крест, несли его с изобра-жением Иисуса Христа, снятым с другого креста," — все это крестьяне расказали Якутовичу со слов Серветы (он-же

Андрущик) и Яговдззика, и так как Якутович, говоря его словами, „в улику евреев не имел никаких доказательств и свидетелей", то он известил о слышанном капитана Волко-вича, помещика, и решил ждать, ничего не сообщая по начальству, так как опасался, что то, что ему рассказали, неправда. Волкович произвел опрос крестьян о необычай-ном событии и узнал от раковицкого войта, что толпа пья-ных евреев, сделав из лучин крест, шаталась ночью по деревням, но никто не обмолвился о снятии изображения Христа с креста. Не получая новых сведений от Якутовича, он донес об изложенном нижнему земскому суду. А Якутович, не получив никаких разъяснений от Волковича и опасаясь, что его, Якутовича, бездействие будет дурно истолковано, уведомил 29 марта о слышанном Брестскую римско-католи-ческую консисторию.

Этот эпизод наводит на некоторое размышление. Рас-спросы Волковича не обнаружили ни малейшего намека на то, чтобы кто-нибудь слыхал о сорваном изображении и об его роли в пуримском празднестве. И Адам Кучинский узнал 0 таком слухе, продержав у себя сорванное изображение Христа более недели, — в точности неизвестно, сколько именно времени, и в эту пору никто не интересовался зло-получным изображением. Таким образом, если похождения пьяных корчмарей и обратили на себя внимание, то только тем, что они издевались над священником, а может быть, и тем, что они, подражая голосу войта и сотенного, зря погнали крестиян на барщину.

Но вот, 3 апреля, ключвойт Луконицкого прихода Дом-бровский, а 6 апреля священник Ягнешицкой церкви Мали-шевский, имя которого мы уже упомянули выше, послали Слонимскому нижнему земскому суду рапорты, содержание которых сводилось к тому, что во время „еврейского пурима", 1 марта, некоторые — тут-же поименнованные — евреи, в том числе содержатели корчем в Бродной, Новосиолках и Гань-кове, „придя толпой под крест, стоящий при дороге возле селения Новосиолок, в ночное время сорвали изображение Иисуса Христа и, надругаясь над ним, начали бить"; затем, взяв его в руки, ходили с восклицаниями и, прибыв в корчму Сенковщину, переодевшись в платье на подобие того, какое священники употребляют, и прикрепив изображение Христа к кресту, ими сделанному, перепоясанному фартушком, запели „господи, помилуй" „в надругании над ягнещицким настоя-телем на счет сопровождения им в торжественные празднич-ные дни крестного хода возле церкви".

Со своей стороны, ключвойт Домбровский сделал харак-терное указание: сорвав изображение Христа, евреи „били оное в м е с т о Г а м а н а " . Конечно, это толкование могло покоиться не на каких-либо обстоятельствах, непосредственно

относившихся к описываемому событию, а на общеизвестном факте, что в Пурим евреи поносили мифического Гамана. Но живое описание действий евреев у придорожного креста должно было быть услышано от каких-то свидетелей Дей-ствительно, Малишевский указал источник, из которого он почерпнул сообщенные им сведения, —он сослался на сви-детелей-крестьян, а также на арендатора Репницкой корчмы Ьоруха Хаймовича, который будто передал ему, что группа известных нам евреев ночью сорвала изображение с креста и била его, и что это видели Тарас Яговдзик и Андпей Сервета. к

Легко себе представить, в какой мере должно было мни-мое надругательство над изображением Христа усугубить мрачный интерес к пьяной ночи в праздник Пурим. К тому-же, могло-ли быть сомнение в правильности полученных сведений, если они подтверждались евреем!

На основании сообщений ключвойта и священника Мали-шевского, а также поступившего вслед затем донесения протопресвитера было возбуждено дело о кощунстве евреев над христианской религией. Но как только заседатель Сло-нимского нижнего уездного земского суда Корженевский приступил к опросу лиц, имена которых так или иначе были связаны с расследуемым событием, донесение Малишевского сразу поблекло, так как ссылка на Боруха Хаймовича ока-залась ложной — Борух Хаймович под присягой показал, что он рассказал Малишевскому только о переодевании некото-рых арендаторов корчем и о произведенном ими ночью шуме, но не больше,— ни одного слова об изображении Христа. К тому-же он все расказал по слухам, сам-же ни-чего не видел.

Расследование началось с того, что евреев, заподозрен-ных в прикосновенности к делу, стали арестовывать Это делалось, как всегда в подобных случаях, без особого раз-бора. Родственники арестованных обратились с жалобами к властям, и по приказанию (3 мая) цесаревича Константина (старшего брата Николая I), управлявшего западными губер-ниями, последовало распоряжение вести расследование со всей строгостью, но беспристрастно, допуская аресты лишь по точным доказательствам.

Закончив предварительное расследование, нижний земский суд передал свои материалы комиссии, которую составили-председатель гродского суда Свержинский, уездный стряш чий Стабровский и депутат с духовной стороны ксендз Ка-корецкий. Комиссия должна была произвести следствие на месте события. Действия ее чрезвычайно встревожили евреев Свержинский привлек знакомого нам мельника Соколовского для участия в допросе арестованных евреев. „Повидимому — жаловались жены двух подсудимых, - в а ж н о с т ь сего дела

116

от него (Соколовского) исходит", и действительно: в сущ-ности на одном показании Соколовского было построено обвинение евреев в том, будто они надругались над изобра-жением Христа.

Узел дела заключался в необходимости объяснить следу-ющее странное явление: евреев обвиняли в том, что они сорвали изображение Христа и захватили его с собою для надругания; но, с другой стороны, стало известным, что сорванное с креста изображение унес к себе Адам Кучин-ский; следовательно, надо было доказать, что евреи факти-чески сорвали изображение, а затем, надругавшись над ним, подбросили к придорожному кресту. Между тем, оставляя в стороне вопрос, для какой надобности, с какой целью евреи рискнули бы вернуться к кресту и подбросить изо-бражение, приходилось считаться с тем обстоятельством, что никто не показал, что действительно видел евреев у креста уже если не два раза, когда срывали изображение и когда его подбросили, — то, по крайней мере, один раз. И если обвинение в сорвании изображения можно было доказать тем, что, по показанию свидетеля, изображение находилось на самодельном кресте Бердовицкого, то нужно было еще такое показание, которое хотя бы косвенно гово-рило о том, что евреи, по окончании надругания, подбросили изображение к кресту, на котором оно раньше находилось. И вот, следователям удается добиться от Соколовского показания, что когда евреи после попойки ушли с мельницы, то он там нигде не нашел креста с изображением, т. е., иначе говоря, возвращаясь в Сенковщину, евреи имели при себе крест и, следовательно, они потом бросили изображе-ние Христа на-земь около придорожного креста.

Пристрастное расследование дела упомянутой трехчлен-ной комиссией, с председателем гродского суда во главе, как мы уже сказали, побудило жен двух подсудимых подать жалобу, и вследствие этого губернское правление предписало (3 июня) Слонимскому гродскому суду в полном составе членов пересмотреть расследование, при чем суду была до-ставлена копия упомянутого донесения Якутовича консисти-рии. Однако, с переходом дела в суд (22 июня) положение евреев не изменилось к лучшему. Напрасно подсудимые про-сили, чтобы им читали показания на еврейском языке, так как они не знают ни польского, ни русского, чтобы в суде присутствовал еврейский депутат. А главное—коллегия чле-нов суда не отказалась от системы своего председателя: суд, по примеру своего председателя, привлек того-же Со-коловского для допроса подсудимых. Жалобщицы просили суд навести о Соколовском справку у помещика, кото-рому Соколовский принадлежал на крепостном праве, ука-зывая, что Соколовский „занимался только пьянством и

худым во всяких поступках поведением", но суд в этом отказал.

Что касается остальных двух свидетелей, показания ко-торых вместе с показанием Соколовского служили краеуголь-ным камнем для обвинения евреев в кощунстве н.;д изоб-ражением Христа, Яговдзика и Серветы, то для оценки их заявлений важно то обстоятельство, что они были среди тех крестьян, которых спрашивал в свое время помещик Волко-вич, и они тогда ничего не говорили об изображении Христа.

Заслуживает внимания еще одно обстоятельство. Мы ви-дели, что Якутовичу был известен источник, откуда кресть-яне получили сведения об издевательстве евреев над изоб-ражением Христа, но он тогда не спрашивал Яговдзика и Сервету. Между тем, еврей Шмойла Шерешевский нашел в числе разных бумаг собственноручно написанный Якуто-вичем черновик ответа Якутовича на вопросные пункты сле-дователей, т. е. более поздний документ, из которого выте-кало, что когда Якутович вместе с Волковичем производили расследование, Сервета вместе с Яговдзиком подтвердили, что никакого „богохуления" не было. А ведь Якутович и Волкович являлись такими лицами, лгать перед которыми было отнюдь не безопасно. Если предложить, что указанные свидетели из личного доброго отношения к евреям не хо-тели довести до сведения властей о глумлении над изобра-жением Христа, то нельзя себе представить, чтобы эти ма-ленькие в условиях тогдашней крепостной жизни люди могли отважиться умолчать о столь серьезном преступлении евреев, когда их допрашивали такие значительные для них лица, как священник и помещик.

Здесь, в изменении показаний Яговдзика и Серветы, таится ключ к выяснению основного характера, к раскрытию сущ-ности всего судебного процесса. Ксендз Якутович, на горя-чих следах частным образом расспрашивавший крестьян, ни-чего не слыхал об осквернении изображения Христа, но когда ключвойт Домбровский и священник Ягнешицкой церкви Малишевский взялись за дело, оно раздувается, переходит от сравнительно невинной пародии на священника к исклю-чительно важному по своим последствиям поруганию изоб-ражения Христа. И эта, так сказать, кардинальная перемена декорации состоялась без прихода на помощь каких-либо новых лиц, новых свидетелей, которые раньше не были бы привлечены к раскрытию правды о ночном событии, а глав-ное—эта перемена декорации не обратила на себя, как мы увидим в дальнейшем, внимания высших судебных инстан-ций. В этом отношении все прошло гладко, как нечто совер-шенно понятное и необходимое.

В истории евреев неоднократно встречаются судебные процессы, возбуждавшиеся против них католическим духо-

венством, процессы, в которых недостаточность фактических улик возмещалась голословными и даже противоречившими действительности показаниями невежественных, забитых лю-дей, всецело подчиненных воздействию духовенства, а нередко возмещалась даже искусно созданной инсценировкой престу-пления. И возникает вопрос, можно ли говорить в нашем деле об инсценировке исчезновения изображения с креста и даль-нейшего появления изображения у подножья того-же креста?

По имеющимся у нас материалам нельзя в точности вос-произвести картину события хотя бы в самых важных его чертах. Свидетели утверждали, что изображение не могло свалиться от ветхости или порыва ветра, что на кресте со-хранились следы того, что часть доски была усилием рук оторвана. Следовательно, если верить этим указаниям (вы-зывающим, правда, некоторое подозрение своей настойчи-востью и тем, что они не были проверены путем официаль-ного осмотра креста), нельзя приписать слепому случаю то обстоятельство, что в день Пурима, когда Гаман, как это было известно ключвойту, по обычаю подвергается надру-гательству, что в этот день оказалось сорванным изображе-ние Христа. Но кто именно совершил это опасное деяние и затем вернулся к месту преступления, чтобы подбросить изображение, — этого никто не видел, и благодаря этому осталось невыясненным: когда именно было сорвано изобра-жение (указание, что изображения не было на кресте после прохода евреев, лишено необходимой в данном случае точ-ности), и когда оно было возвращено? Если бы было из-вестно, сколько времени прошло между этими двумя дей-ствиями, многое стало бы ясным. К тому-же не было уста-новлено, действительно ли сорванное изображение кем-либо уносилось, не лежало ли оно все время на том месте, где его нашел Адам Кучинский? Наконец, не могло быть уста-новлено, когда именно Адам Кучинский взял с собою изобра-жение и как долго держал его у себя.

Поэтому из числа догадок нельзя совершенно исключить подозрение, что изображение было нарочито сорвано с той целью, чтобы взвалить на евреев обвинение в совершении этого преступления, хотя такое подозрение и лишено кон-кретной основы в виду скудости материалов.

Что касается резкой перемены в показаниях тех лиц, на чьих словах было построено обвинение в кощунстве над Христом, то она невольно наводит на мысль, что, по при-меру многих подобных процессов, и в данном случае сказа-лось присутствие представителя духовенства при расследо-вании дела. Отметим попутно, что свидетели давали свои показания под присягой, а к присяге приводили ксендзы, люди в большинстве умные и образованные, обладавшие си-лой воли, имевшие громадное влияние на верующих.

Узнав, что Яговдзик и Серета при опросе их Якутовичем и Воловичем ничего не говорили о поругании изображения Христа, также осведомившись о том, что Слонимский грод-ской суд признал Яговдзика и Сервету за важных свидете-лей и на показании их „целое дело гродской суд основал", и опосаясь, что при таких условиях ответ Якутовича на во-просы следователей не будет принят во внимание судом и даже не будет приобщен к делопроизводству, родственники подсудимых возбудили ходатайство о том, чтобы дело было пересмотрено благонадежным чиновником. Но гродской суд отказал в этом, мотивируя тем, что его определение состо-ялось не только на основании слов Соколовского, Серветы и Яговдзика, но и на самом сознании евреев, которые, как мы знаем, не отрицали осмеяния священника; к тому же— заявил суд,—частные расспросы Якутовича и Волковича не могут быть приняты за официальный материал; да наконец, эти-же лица подвердили, что евреи „пели на подобие ксен-дзов, поющих на похоронах".

Из этой мотивировки гродского суда можно, кажется, сделать то заключение, что осмеяние вообще христианских религиозных обрядов, а не специально осквернение изобра-жения Христа легло в основание вынесенного им 12 июля 1827 г. нижеследующего определения:

„На основании воинского устава надлежало бы Мовшу Нахимовича (Бердовицкого), как зачинщика происшествия и предводительствовавшего шайкой евреев, подвергнуть смерт-ной казни. Но таковая отменена, а потому, наказав его 20 ударами плетью, сослать в Си'бирь на поселение, а некоторых других (поименно перечисленных) наказав 75 и 50 ударами розог, оставить на месте жительства ')• Двоим, не бывшим первоначально в шайке, но принявшим евреев в свой дом для угощения, вменить время, проведенное под арестом. Десятилетнего Абрама оставить без наказания".

Сравнительно легкая кара, назначенная даже вдохнови-телю и главнейшему участнику роковой забавы, указывает на то, что осквернение изображения Христа не было, в конце концов, принято судом за неоспоримый факт. И, быть мо-жет, в связи с такой переменой во взгляде гродского суда на происшествие 1 марта находится не совсем ясный эпи-зод, свидетельствующий, что в недрах гродского суда про-изошло какое-то замешательство: именно, позже председа-телю суда и стряпчему Стабровскому был сделан выговор за то, что они привели к присяге Яговдзика и Сервету, „тогда как уже по сему предмету присягали они в лице за-седателя нижнего суда Корженевского и монаха бернардин-ского ордена Ивана Коцкевича", а прикосновенного к этому

же правонарушению депутата с духовной стороны, ксендза Кокарецкого, было велено „предать уважению духовного начальства".

Вообще можно допустить, что, находясь вблизи от места происшествия и зная поэтому реальную обстановку события, гродской суд не придал этому делу той окраски, в какой оно представилось, как мы скоро увидим, следующей судеб-ной инстанции — первому департаменту главного Гроднен-ского суда. В глазах местных людей ночное событие, оку-танное клубами винных паров, могло постепенно превра-титься в обыденное, так сказать, домашнее дело, в отноше-нии большинства участников которого могло казаться доста-точным обычное в ту пору телесное наказание.

Как бы ни было, приговор гродского суда не соответ-ствовал ожиданиям, столь заманчиво возбуждавшимся кра-сочным процессом, в исходе которого было заинтересовано католическое духовенство. Достоинство духовенства не могло потерпеть, чтобы кощунство евреев в их праздник Пурим было так слабо наказано. На это дело надо было взглянуть с высоты государственных соображений, с политической точки зрения, и тогда эти неведомые корчмари, в пьяном состоя-нии наделавшие не мало шутовских нелепостей, превратятся в тяжких преступников против государственного порядка, опирающегося на христианскую религию. Так именно и по-ступил первый департамент главного Гродненского суда. Он отбросил все то, что могло хотя бы в малейшей мере поко-лебать обвинение в кощунстве вад изображением Христа. На основании тех следственных материалов, которые дали Сло-нимскому гродскому суду возможность смягчить степень вины подсудимых, оставив, повидимому, в стороне обвинение в над-ругательстве над изображением Христа, как недоказанное, главный Гродненский суд вынес 31 октября 1827 г. следую-щее постановление:

„Из произведенного следствия достаточно обнаруживается, что во время еврейского Пурима, в текущем 1827 г. 1 числа марта, изображение Иисуса Христа с креста, при дороге возле селения Новосиолок состоящего, было сорвано, — тако-вое изображение имела толпа евреев, встреченная на пути крестьянами Яговдзиком и Серветою; надругались таковые над оным в Ягнешицкой мельнице в присутствии крестья-нина Соколовского, и по сознанию самих евреев, принимая они на себя разное лицо, а Мовша Нахимович представляя священника, носили крест ими сделанный; ходя толпою в Сен-ковщину, Бояры и Ягнешицы, имея трещотки и сковороду вместо колокольца, пели молитвенные слова, употребляемые христианами, и произносили таковые-ж богохульные.

„За таковой их поступок, соприкасающейся с я в н ы м х р и с т и а н с к о й р е л и г и е й н а р у г а н и е м , наказать

в городе Слониме при народном собрании, в страх и при-мер другим евреям: Мовшу Нахимовича Бердовицкого, как более виновного и предводительствовавшего в известном преступлении, семьюдесятью пятью ударами, прочих же подражавших ему в богохулении евреев — Гиршу Мордухо-вича, Мовшу Рубиновича, Елиаса Рубиновича, Гиршу Мов-шовича, Берку Абрамовича Янкелевича, Янкеля Берковича— двадцатью пятью ударами, Мовшу Гершоновича и Новхемию Гершоновича, так как они не во всех местах толпы участво: вали, пятнадцатью ударами кнута, и всех с о с л а т ь в ка-т о р ж н у ю р а б о т у , а о еврее Абраме Орковиче, как о малолетнем, не делая закл . ения. предоставить рассмо-трению Правительствующего Сената. О сыске же евреев Янкеля Лейбовича и Пинхуса Мовшовича и о предании их в случае отыскания вновь суждению предоставить учинить распоряжение Гродненскому губернскому правлению. Винов-ных же в произнесении на счет христианской веры ругатель-ных слов еврейку Сару Шлиомову и дочь ее Хану Берко-вичову, наказав по пятнадцати ударов плетьми, оставить на месте. Мордуха Лейбовича, Мордуха Сролиовича, Орку Завелиовича и Мовшу Сролиовича, как не участвовавших в шайке с поименованными евреями, согласно решению Сло-нимского гродского суда, учинить свободными.

„Крестьян Тараса Яговдзика, Андрея Сервету, Николая Соколовского, которые, увидев — первые два на пути, а по-следний на мельнице Ягневшице — толпу евреев, делающих христианской религии надругание, тотчас не донесли о том местной земской полиции или дворовому начальству для преграждения такового их небогопочтительного поступка, выдержать каждого один месяц при полиции.

„Членов же Слонимского гродского суда за слабое и не-сообразное с законами решение сего дела оштрафовать в пользу казны ста рублями".

Таким образом, девять человек были приговорены к каторж-ным работам, всех же, подлежавших каре, было одиннадцать. Благодаря такому числу наказываемых, а также тому, что на скамье подсудимых оказался малолетний, приговор, по одобрении его губернским прокурором и утверждении губер-натором, должен был поступить в сенат (кроме того, по распоряжению цесаревича, губернатор сообщил ему содер-жание приговора).

Сенат вполне согласился с решением Гродненского глав-ного суда1), ограничившись тем, что дополнил его постано-

') Характерно, что в том экземпляре определения главного Гродненского суда, который поступил в сенат и на основании которого была составлена краткая записка, слова Якутовича, что он не имел никаких доказательств и свидетелей „в улику евреев", оказались зачеркнутыми, несмотря на всю их важность.

влением о десятилетнем Абраме — приняв во внимание его возраст, а также то, что при расследовании дела он своими показаниями способствовал раскрытию преступления, сенат освободил его от всякой кары.

Определение сената (состоявшееся 15 мая 1828 г.), пройдя через комитет министров, было утверждено царем, о чем 17 сентября того-же года был послан указ Гродненскому губернскому правлению.

По получении этого указа подсудимых подвергли нака-занию кнутом и плетью, после чего из девяти человек, при-говоренных к каторжным работам, восемь были отправлены 9 ноября в Сибирь. Один из указанных девяти человек избег жестокой кары. То был Бердовицкий, главный участник рокового празднества. Он успел умереть до того, как стала известна ожидавшая его участь.

Юлий Гессен.

ИЗ ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ *).

ВОСТОЧНЫЙ ЕВРОПЕИЗМ.

I.

„Просвещение—дочь небес... На ее алтарь мы принесем в жертву лучшие помыслы наши, лучшие деяния нашей жизни..." ') „Просвещение—это источник, в котором старый герой (т. е. еврейский народ) обновит свои юношеские силы, былая красота восстановит свою свежесть, разум—свой по-меркнувший свет; просвещение—это убежище для пресле-дуемой истины, утешение для опечаленных...; оно уничтожит перегородки между людьми, оно сорвет прекрасное с виду облачение, в которое наряжается бездушное тело..." !) „...Про-свещение мне дороже всех сует и всех удовольствий в мире, а истиной моей является наука, освещающая, подобно огнен-ному столбу, земную темноту..." ') „Все подвержено коле-баниям и изменениям, подобно нашему дыханию, то напол-няющему, то оставляющему наше тело; но свет науки, раз только он ворвался в твое сердце, он, словно неугасимое пламя, будет пылать на алтаре твоей души..." ')

Приведенный гимн просвещению и науке мы составили из ряда отдельных цитат, принадлежащих разным авторам. И, если бы мы продолжали нанизывать одно на другое все эти восторженные излияния русско-еврейских интеллигентов, то можно было бы составить значительный по объему моли-твенник, посвященный этой „дочери небес"—просвещению.

Между зарубежной и польско-литовской интеллигенцией в области европейского просвещения существовало прибли-зительно такое-же расхождение, что между миснагдами и

*,) Первая глава публикуемого нами посмертного труда П. С. Марека („Родословная еврейского интеллигента") была напечатана в сборнике Еврей-ская Мысль", т. I.

') Письмо С. И. Фина Лапу (1841 г.). ") „Dvir", ч. 11, сто. 22. 3) Письмо С. 14. Фина Якову Каценельсону (без даты). *) Письмо X. Л. Каценеленбогена брату своему, Г. Г. Каценеленбогенѵ

от 3 Нисана 1842 г.

хасидами в области религии. Западный еврей двигался по пути к знанию через систематический труд, через напряже-ние ума, через груду научных трактатов. Восточный—воспри-нимал просвещение главным образом своими чувствами, как нечто такое, что поражает своим величием и заставляет бла-гоговеть и преклоняться. И старый афоризм второй поло-вины XVIII в.—„в Вильне больше штудируют, в Межериче больше молятся"—можно было в первую половину XIX в. без особой натяжки применить при сопоставлении западных прогрессистов с восточными. Польско-литовские автодидакты не столько воспринимали само просвещение, сколько молит-венно выражали свои восторженные чувства к нему в своих сентиментальных излияниях.

Когда читаешь переписку между восточными и запад-ными представителями передовой еврейской мысли первой половины XIX в., невольно обращаешь внимание на одну характерную особенность: между пишущим и адресатом нет отношений равного к равному. В своих обращениях к запад-ному корреспонденту восточный „маскил" неизменно разы-грывает роль робкого, неуверенного в своих знаниях ученика, стоящего перед авторитетным учителем и всегда имеющего про запас какое-либо оправдание на случай обнаружения своей недостаточной подготовленности.

Препровождая д-ру Юл. Фюрсту свои произведения и прося его дать о них рецензию в издаваемом им органе, М. А. Гинц-бург смиренно пишет: „Правда, я знаю, что произведения мои представляют слишком малый интерес, чтобы Вы и Ваши уважаемые товарищи обратили на них внимание, но... следует принять в соображение мою читающую публику, которая, к сожалению, глубоко покоится в своем духовном сне". В другом письме, адресованном тому-же заграничному корреспонденту, М. А. Гинцбург пишет: „В Ваших и им подоб-ных трудах я нашел, с одной стороны, достойный образец для подражания, а с другой—убедительное доказательство малокачественности моих собственных произведений. Но, если Вы обратите внимание на скудные образовательные средства, которые находятся в нашем распоряжении, и на умственное состояние и религиозное миросозерцание наших здешних братьев, то, надеюсь, труды мои всеже вызовут у Вас известный интерес" 5). На окружающую среду, как на помеху умственному движению вперед, и на преимуще-ственное положение западных прогрессистов пред восточ-ными указывает своему корреспонденту—одному из загра-ничных „докторов" и С. И. Фин Наши здешние братья

6) Оба письма без дат к без обозначения как пишущего, так и адре-сата; но из содержания легко заключить, что это пишет М. А. Гинцбург Юл. Фюрсту.

не похожи на германских,—пишет он,—немецкие евреи живут любовью к знанию, и это стремление изучать и знать спо-собствует тому, что они, по собственной инициативе, сту-чатся в двери авторов...; наши-же здешние братья, к сожа-лению, не отличаются подобными порывами, и мы зынуждены сами стучаться к ним, чтобы получить доступ в их сердца"... •) „... Мало в нашей стране найдется людей,—читаем мы в обра-щении другого восточного интеллигента к своему западному собрату,—которые были бы в состоянии наслаждаться све-том подобных книг (речь идет о выпусках „Ориента"), так как наши здешние единоверцы не походят на немецких" ').

Заграничные просвещенные евреи, конечно, не могли не учитывать неблагоприятных условий среды, в которой выну-ждены были работать их польско-литовские товарищи, и они многое прощали им. „Такого человека, как И. Б. Левинзона,— пишет о последнем один из западных прогрессистов,—нахо-дящегося в стороне от всяких культурных течений и выну-жденного черпать все из себя, из своего нутра, следует под-вергать критике с известной предосторожностью" а). В этот отзыв о кременецком отшельнике следует внести некоторую поправку. Левинзон мог во многих случаях делать незрелые выводы из тех или других предпосылок. Но упрекать его в том, что он черпает все из себя, было бы несправедливо. Наоборот, приходится удивляться, откуда Левинзон брал в своем захолустном Кременце столько книг, которыми он пользовался, как первоисточниками для своих произведений. И надо признать более снисходительным следующий отзыв: „Известным оправданием для него—говорит о том-же писа-теле Реджио—может служить место его жительства и поло-жение его соотечественников, которым еще нельзя подавать тонких, изысканных блюд, так как они не могут перевари-вать их" 9).

В общем следует заметить, что заграничные прогрессисты не очень высоко ценили литературные произведения своих восточных единоверцев. Западному более или менее обра-зованному еврею не могла не бросаться в глаза та особен-ность, что на Востоке европейская культура залегла тонким, тонким пластом. Восточный прогрессист приступал к области знания с мерой поверхности, западный же интересовался также измерением глубины. И в то самое 'время, когда на Западе просвещенные евреи уже успели заложить фундамент еврейской науки, вступив на путь разработки истории, фило-

в) Письмо С. И. Фина варшавскому проповедиику, д-ру Гольдшмидту, от 26 Швата 1847 г.

! ) „Dvir-, ч. I, стр. 102, письмо А. Закгейма Юл. Фюрсту 8) „Beer Izchak", стр. 100. 0) „Ozar Nechmad", т. I, стр. 150, письмо Реджио И. Блюменфельдѵ

от 23 Швата 1841 г.

софии и литературных памятников своего народа, восточный прогрессист еще порхал высоко над жизнью по заманчивой поверхности витиеватых фраз и рифмованных созвучий. В одном из писем, адресованных М. А. Гинцбургу, д-р Юл. Фюрст указывает, что в Германии существуют общества, задающиеся целью изучить историю и литературу евреев, и что подобное общество следовало бы основать в Вильне 10). Однако, подобные советы у нас отклика не встречали. Если, в виде исключения, отдельные еврейские литераторы (как И. Б. Левинзон и С. Пинскер) здесь и подвизались на по-прище еврейской науки, то заграничная критика не всегда признавала их произведения научно ценными. Между про-чим, касаясь трудов главного восточно-еврейского ученого того времени—И. Б. Левинзона, Реджио указывает, что автор без проверки и критики принимает чужие мнения, что он порога ошибается в хронологии на тысячу лет, что в двух главных его трудах—„Teuda Beisroel" и „Beth Iehuda"—имеется не мало мест, с которыми авторитетные специалисты никоим образом не могут согласиться п) .

Мы уже сказали, что наши прогрессисты, сознавая куль-турное превосходство своих западных товарищей, неизменно объясняли это темнотою и отсталостью еврейской среды, в которой они живут. В этом объяснении, при всей его односторонности, было много верного. Если восходящая графическая линия культурного прогресса разных государств тянулась с востока на запад, то по тому-же самому напра-влению шла и еврейская графическая линия: польско-литовские евреи стояли ниже галицийских, а последние уступали герман-ским. В отличие от западного еврея, восточный в процессе при-обретения европейского знания был предоставлен исключи-тельно самому себе, своей личной самодеятельности. Не в юном возрасте, не по инициативе родителей и не в соот-ветствующих школах начинался и тянулся общеобразова-тельный период восточного интеллигента. Стремление к про-свещению проявлялось у последнего уже в зрелые годы, по собственному побуждению, наперекор родителям и окру-жающей среде. Вместо ш к о л , путь к знанию вел через с а м о о б у ч е н и е ; систематическое изучение уступало место спешному наверстыванию отдельных сведений. В результате всех этих условий, здесь выработался особый тип интелли-гентов-самоучек, полузнаек. Среди многочисленных польско-литовских автодидактов всей первой половины XIX в. трудно найти хотя бы одного, который по своему общеобразова-тельному цензу стоял бы выше среднего диллетантского

10) Письмо Юл. Фюрста М. А. Гинцбургу от 16 октября 1838 г. " ) „Ozar Nechmad", т. I, стр. 150, ІоЗ—154. Реджио, между прочим,

ссылается на отзын, помещенный по поводу „Beth Jehuda" в „Annalen" Иоста (№ 17 от 17 апреля 1840 г.).

уровня ,2). Приходится удивляться, каким незначительным запасом научных сведений обладали многие интеллигенты описываемой эпохи. Какой поистине детской простотой и наивностью веет, напр., от нижеследующей сентенции одного из тогдашних литовских интеллигентов. „И упаси боже— пишет он—допустить мысль, что наши учителя, творцы Тал-муда, не были знакомы с науками... Они были глубокими учеными во всех областях знания.. И даже о телеграфе, изобретенном одним ученым в наше время, я встретил упо-минание в священной книге „Шело"... Прочти то место... и возрадуется твое сердце" 13). И это пишет не какой-нибудь ортодоксальный раввин, а лицо, причислявшее себя к про-грессивному лагерю.

Не менее приходится удивляться литературным вкусам восточного интеллигента и той миниатюрной мерке, которой он пользовался при оценке авторов, их произведений и вся-ких культурных явлений вообще. „Кто озарит меня вдохно-вением Лебензона, — пишет один из многочисленных его поклонников,—чтобы я мог выразить тебе все мои чувства, которые я испытал при чтении его блестящих, словно золото, песен?.. Нет, брат! нам, русским евреям, нечего стыдиться..." " ) „Этот поэт,—говорит о том же Лебензоне другой его совре-менник,—подобно блеску утренней звезды, озарил культур-ный горизонт нашего отечества, так как велика его мощь и в песнях радости, и в песнях печали, и нет ему равного..." l s ) Через такое-же увеличительное стекло современники рас-сматривали и М. А. Гинцбурга. Сообщая о смерти послед-него, один из друзей его пишет: „Да утешит господь и да возместит он нашему народу его потерю, так как не оста-лось болше таких людей, и м н о г о в е к о в не б ы л о п о д о б н о г о е м у " 16). А глава поэтов, А. Б. Лебензон, оплакивая главу прозаиков, М. А. Гинцбурга, приводит сле-дующее характерное доказательство величия покойника:

Теперь его нет среди нас. Ведь, его одного упомянул министр народного просвещения могущественной России в своем докладе государю о всех новостях в области обра-зования за истекши год. Министр доложил, что один из еврейских литераторов, по фамилии Гинцбург, изложил на древне-еврейском языке всю историю войны с французам и

|3) Исключением, может быть, следует считать математика X. 3 . Слоним-ского, хотя вне < воей специальности и он стоял по своему развитию не выше остальных.

13) „Kesseth Hassofer" Я. Лапина, стр. 73. Автор, между прочим, указы-вает страницу книги „Шело", где имеется будто бы намек на телеграф.

11) Письмо Израиля Пеіімера Якову Каценельсону, от 7 ноября 1842 г. зь) „Ко! Boichim" Тугенгольда, перев. с немецк. К. Шульмана, стр. 13.

(Вшіыіа, 1846 г.). з е) Письмо Г. Каценеленбогена к своей дочери, от 21 Хешвана 1846 г.

128

выполнил свою задачу весьма талантливо". „Вы видите!— восклицает Лебензон,—наших братьев имеется в этой стране 14} миллиона чел., и только его одного (т. е. Гинцбурга) его превосходительство нашел возможным назвать по имени и похвалить в своем докладе владыке и отцу земли!" " ) .

Так измеряли славу своих современников восточные про-грессисты, прилагая к ним маломерный масштаб своего огра-ниченного кругозора. И, может быть, заграничные издатели одной средневековой еврейской рукописи имели в виду эту бедность восточной литературной мысли, когда они в начале предисловия выставили эпиграф: „Лучше воспроизводить чужие полезные слова, чем самому творить пустословие" |8).

II. Уже одно то обстоятельство, что русско-еврейская интел-

лигенция в своем порыве к европейскому просвещению была предоставлена самой себе, своей же самодеятельности, с не-обходимостью предрешало основной порядок, которого ев-рейский самоучка должен был придерживаться в своем дви-жении на пути к знанию. При отсутствии школы и живых руководителей-учителей, переход к просвещению был возмо-жен исключительно автодидактическим способом через соот-ветствующие печатные руководства. Но для того, чтобы быть в состоянии ориентироваться в этих руководствах, надо было прежде всего знать язык, на котором они изложены.

Таким образом, в хронологическом порядке пред восточ-ным прогрессистом в первую очередь возник вопрос о куль-турном языке. Но вряд-ли где-либо этот вопрос был в такой мере осложнен и запутан историческими, политическими и чисто-местными условиями, как у польско-литовских евреев. В то время, как германский, французский, английский или итальянский еврей стоял пред коллизией двух языков—сво-его национально-религиозного (древне-еврейского) и своего же разговорного, совпадавшего с государственным и с раз-говорным языком господствующего населения,—восточный еврей имел пред собой по меньшей мере четыре языка: дре-вне-еврейский, разговорно-еврейский, местный (в Польше—• польский, в Западной Литве—польский и жмудский, на юге России—малорусский, в Галиции—польский и отчасти мало-русский, и т. д.) и, наконец, государственный язык. И восточ-ному интеллигенту уже с самого начала предстояла задача определить свое отношение к каждому из этих языков.

В оценке обоих еврейских языков древнего и разговор-ного—„маскил" в принципе сохранил старую позицию орто-докса-богослова. На разговорный язык остался в силе взгляд,

" ) „Kinath Sofrim", стр. 44. 33) „Dvir,", ч. II, стр. 91.

о ЕирсбскнГ, Сборник 129

как на язык житейской сутолоки, трудовой жизни, земных забот, семейных радостей и печалей, в отличие от древне-еврейского, как священного, рожденного для торжественного настроения и серьезно-возвышенных мыслей. И, подобно халату сомнительной опрятности, сменяемому по окончании работы на чистое облачение, еврей откидывал в сторону раз-говорный язык и переходил к древнему всякий раз, когда он отрывался от обычных трудов и забот повседневной жизни и переносился в область религии и знания. Признанный не-достойным выражать все идейное и возвышенное, разговор-ный язык предоставил эту монополию древне-еврейскому. Следует, однако, отметить, что правоверные богословы отно-сились гораздо толерантнее к разговорному языку, чем пер-вые еврейские западники. Ортодоксия, напр., чтобы поднять интерес женщин к религии и морали, допускала и даже по-ощряла на этом языке доступные переводы библии и душе-спасительных книг. Мы уже не говорим о прогрессивном взгляде цадика-фанатика р. Нахмана Брацлавского, допускав-шего даже м о л и т в у на разговорном языке. Иначе относи-лись к этому языку наши поклонники Запада. Они считали его вредным историческим наростом на теле восточного ев-рейства, наростом, от которого можно и должно избавиться. И, признав этот язык мертвым, они естественно должны были прийти к выводу, что достойно осуждения все веду-щее к его поддержанию и оживлению. И когда писатель-прогрессист Мендель Левин вздумал дать на разговорном языке, вместо прежних устаревших переводов библии, новый более доступный для массы, он встретил со стороны одного из критиков следующую отповедь: „Тебя будут благословлять жены; пряхи, сидя у веретена, будут прославлять твое имя; твой перевод будет тешить мужиков (т. е. невежд)... На пу-стое и бесплодное ты потратил часть своей жизни. Ты за-бросил свое пышное платье и покрыл себя лохмотьями 19); ты разрушил чертоги из слоновой кости и построил какую-то сторожевую будку. Увы, что ты совершил!. Ты осквер-нил красоту немецкой поезии... и отдал предпочтение языку испорченному, на котором не говорили ни твои предки, ни твои учителя... Из мужа разума ты превратился в пустого человека" ').

За этими напыщенными фразами скрывается вся фило-логическая идеология еврея-западника. Он внушил себе мысль, что разговорно-еврейского языка нет и не должно быть, что существует лишь его прототип-немецкий язык, и что предо-судительно прибегать к какому-то жаргону, когда имеется

10) Под „пышным платьем" разумеется древне-еврейский язык, под „лох-мотьями" — разговоренный.

30) „Kol mechazzim" Т. Федера, стр. 8 . Мы пользовались позднейшим, львовским изданием 1875 г.

его первоисточник, преисполненый поэтических красот и куль-турных ценностей.

Итак, начало вражды к разговорно-еврейскому языку в среде „маскилов" относится еще к тому периоду, когда восточ-ный прогрессист едва успел сделать свои первые шаги к про-свещению. Основным мотивом для этой вражды могло слу-жить то обстоятельство, что интеллигент усматривал в этом языке средостение между евреями и культурными народами. Но, как мы знаем, этот же язык являлся главным фактором национальной устойчивости восточных евреев, фактором, пре-дохранившим их от процесса ассимиляции, духовного обез-личения. И если эту истину в свое время упускали из виду прогрессивные евреи, то среди не-евреев уже давно встре-чались государственные люди, глубоко убежденные, что раз-говорно-еврейский язык является одной из наиболее серь-езных помех к растворению евреев в христианской среде, и строившие на этой мысли свою практическую политику. Эту мысль, между прочим, выразил в 1817 г. попечитель Виленского учебного округа А. Чарторыский в своем отказе типографу Нейману в разрешении издавать на разговорно-еврейском языке газету 21)-

Итак, из двух еврейских языков восточные прогрессисты решили выбросить за борт разговорный, признав право гра-жданства за древним языком, как облегчающим доступ не только к религиозным ценностям, но и к некоторым отра-слям общечеловеческого знания. И если изредка писатели и прибегают к разговорно-еврейскому языку, то это является чем-то вроде шалости пера в минуты игриво-шутливого на-строения. И почти вплоть до 60-х годов истекшего столетия серьезные писатели позволяли себе на этом языке лишь шу-тить или отравлять дешевым юмором стрелы, которые в то время каждый интеллигент считал своим священным долгом посылать в лагерь ортодоксов, в частности—хасидов и их главарей—цадиков.

Обращаясь к отношению „маскила" к местным языкам (польскому, малорусскому, жмудскому и проч.), следует за-метить, что, за ислючением польского, все они принадлежали народам, в то время еще мало культурным, и передовой еврей не мог рекомендовать их в качестве проводников евро-пейского просвещения. Не пользовался у первых еврейских прогрессистов особыми симпатиями и польский язык. Вообще, выдвинутый Мендельсоновским кружком принцип, что евреи должны усвоить в каждой стране язык народа, среди кото-рого они живут, получил у нас другое решение: все местные языки должны были в области просвещения уступить свое

31) „История еврейской печати и России" С. Л. Цинберга, стр. 11—12; Ю. Гессен, „Dos Leben", 1906 г., №;86.

место немецкому. Последний впродолжение целого ряда де-сятилетий (до 60-х гг. XIX в.) оттеснял на задний план даже государственный язык — русский, сделавшись не только культурным звеном между прогрессивным Западом и во-сточным еврейством, но и официальным языком преподава-ния большинства предметов в правительственных еврейских школах.

Что касается государственного языка—русского, то на него польско-литовский интеллигент смотрел не как на орудие просвещения, а как на нечто важное с чисто утилитарной, житейской точки зрения. „Многие должны знать этот язык,— пишет виленский „маскил" второй половины Николаевского периода своему заграничному корреспонденту,—хотя бы для нужд коммерции, для торговых сделок, чтобы уметь напи-сать на этом языке обязательство, согласно требованиям закона" 22), или-же, как мотивирует другое лицо, „чтобы под-нять свой престиж в политических сферах" 23). Специально изучали государственный язык очень немногие, главным обра-зом те, которые готовились в общие учебные заведения. И если М. А. Гинцбург в одном из своих писем говорит, что он бо-леет душою, видя, как дети, оставляя древне-еврейский язык, набрасываются на русский 21), то он в данном случае имеет в виду не общее явление, а учеников своей школы, многие из которых поступали в гимназию.

Таким образом, в вопросе о языках еврейский западник занял следующую позицию: отбросив разговорно-еврейский язык и признав известное ограниченное значение за русским, он для культурных целей облюбовал исключительно древне-еврейский и немецкий языки.

Люди, предъявлявшие к европейскому просвещению по-верхностные требования, в крайнем случае ограничивались и одним еврейским языком. Но большинство восточных про-грессистов сознавали, что этого недостаточно, что главным проводником знания и культурного развития является живой немецкий язык. И в переписке между собою интеллигенция первой половины XIX в. уделяет вопросу об этом языке серьезное внимание. „Почему бы, сын мой,—пишет М. А. Гинц-бургу его отец, принадлежавший к первому поколению интел-лигентов,—почему бы тебе не посвящать ежедневно опреде-ленное время изучению немецкого письма и грамматики? Ведь, в твоем возрасте и я не умел выводить ни одной буквы, но я взялся за дело и добился своего без всякого учителя" 35).

и ) -Dvir", ч. I, стр. 105. Письмо А. Закгеііма д-ру Юл. Фюрсту (без даты). и ) Письмо X. Л. Каценеленбогена брату своему, Г. Г. Каценеленбогену,

от 13 Нисана 1842 г. 34) Письмо его к Я. Каценельсону, от 13 Элула 1846 г. в ) Письмо Иегуды-Ошера Гинцбурга сыну своему, М. А.;Гинцбургу,

от 7-го дня Хануки 5580 г. (конец 1819 г. или начало 1820 г.)

„Старайся при изучении языка усовершенствоваться в грам-матике,—наставляет своего младшего брата более ученый старший,—так как это главная основа..., без чего ты пости-гнешь язык лишь на половину... Научайся переводить с не-мецкого языка на древне-еврейский" 20). „Ведь ты знаешь не-мецкий язык,—поощряет М. А. Гинцбург одного из своих корреспондентов,—ступай, займись переводами с него" 27).

Но, выражаясь словами того-же М. А. Гинцбурга, язык— это не более, не менее, как „курьер, которому культура дает поручение достать из глубины человеческого сердца и мозга свои жемчужины и вынести их на свет божий через уста и книгу" 2б). Язык должен был служить исключительно сред-ством к поднятию образовательного уровня евреев, к рас-ширению их умственного горизонта. Однако, на деле язык, как мы знаем, превратился для большинства восточных интел-лигентов в предмет культа, в самоцель, оставив в тени основ-ную задачу, которую он должен был разрешить.

Сдавая в печать одно из первых произведений М. А. Гинц-бурга, отец последнего делает сыну характерное замечание: „Не мешало бы также присоединить к твоему сочинению красно-речивое предисловие и высказать в нем мысль, что вся суть не в содержании предлагаемого труда,—а в умении изящно выражаться" 2а). Если ортодоксальное еврейство в свое время создало в сфере богословской науки своего рода гимна-стику ума—„пилпул", то восточный прогрессист довел до совершенства другую гимнастику—гимнастику слова, „ме-лицу" - напыщенную риторику. „Все они ушли в область вычурного слова и стиха",—пишет в 1835 г. о тогдашних интеллигентах X. 3. Слонимский, упрекая их в равнодушном отношении к реальным знаниям30). Это преклонение пред внешними формами обращало на себя внимание и западных просвещенных евреев. „Они, напр.,—отзывается о польско-литовских „маскилах" их зарубежный современник,—читают произведения Гейгера, Крейценаха, Цунца и др..., но их ин-тересует изящный слог, внутренний же смысл для них про-падает" 31). „Вы обогатили новейшую еврейскую литературу классическим трудом в с м ы с л е я з ы к а,—обращается д-р М. Лилиенталь к М. А. Гинцбургу, выражая последнему свою благодарность за преподнесенное произведение,—ко всем общепризнанным Вашим заслугам пред н о в о - е в р е й с к и м

2в) Цитированное выше письмо X. Л. Каценеленбогена своему брату, от Нисана 1832 г.

2,1 „Dvir", ч. II, стр. 134. ! 3 ) Ibid, стр. 133. зэ) Цитированное выше письмо И. О. Гинцбурга сыну своему, М. А. Гинц-

бургу. 80) „Kochba Deschvit" (Вильно, 1835 г ), См. введение автора. 31) „.Israelit. Annalen" 1840 г., № 28, стр. 242.

с т и л е м Вы прибавили еще одну"3 2). Заграничный доктор усматривает в произведениях Гинцбурга только то, что в них действительно было положительного — я з ы к и с т и л ь . О содержании же он считает даже лишним упомянуть.

Умение витиевато излагать свои мысли уже само по себе считалось признаком европейской образованности и высо-кого умственного развития. Поэтов же было ровно столько, сколько писателей. Этой области литературы платили дань все, даже и те, которые признавали себя завзятыми про-заиками (И. Б. Левинзон, М. А. Гинцбург, A. Many). „Не поэт я и не сын поэта,—говорит о себе М. А. Гинцбург,— хотя в юном возрасте и я пробовал сочинять стихи и, по-добно всем моим сверстникам, отсчитывал на пальцвх коли-чество стоп" 33). И, действительно, дабы быть поэтом, было достаточно иметь пальцы, чтобы отсчитывать размер, слух, чтобы улавливать рифму, но можно было обходиться без чувств, без вдохновения. Каждый молодой человек, едва успевал сделать несколько шагов по пути просвещения, уже считал необходимым испытать свои силы на поэтическом поприще в интимной переписке с друзьями 31), или в торже-ственных одах на те или другие выдающиеся случаи частной и общественной жизни. Это была своего рода игра в рифмы, в которой мог участвовать каждый после некоторой трени-ровки. О поэтическом творчестве в польско-литовской ин-теллигентной среде говорили, как об обыкновенном предмете обихода, изготовляемом в любое время по заказу ремеслен-ным способом. „Очень тебе благодарен,—пишет лицо, имев-шее мало общего с поэзией, но готовое приплатить за пе-чатание своих стихов,—за то, что ты оказал мне честь и обратил-ся ко мне с просьбою написать сжатое и в высоком стиле со-ставленное стихотворение в честь вельможи Монтефиоре" в ) . „Было бы желательно,—замечает И. О. Гинцбург в письме своему сыну,—чтобы ты прислал (для припечатания к твоему произведению) некоторые стихотворения твоего шурина... и прочих твоих приятелей" 36). Надо помнить, что когда писалось это письмо (1823 г.), М. А. Гинцбург был еще пи-сателем начинающим и жил не в Вильне, а в Курляндии. Следовательно, в письме его отца речь идет не о более или менее выдающихся будущих виленских друзьях М, А. Гинц-

33) Письмо д-ра М. Лилненталя (из Риги) М. А. Гинцбургу, от 30 июня 1841 г. Курсив ваш.

33) „Dvir", ч. II, стр. 55. Между прочим, М. А. Гинцбург сочинил оду на смерть Александра I.

3<) Образцы переписки в стихах см. в „Kesset Hassofer" Я. Лапина стр. 101—106; 114—117.

35) Письмо Элиезера Гальбершгама М. А. Гинцбургу, от 23 мая 1845 г., также его-же письмо тому-же от 4 Пара 1846 г.

" ) Письмо И. О. Гинцбурга от 24 Швата 1823 г.

бурга, а о совершенно безвестных провинциальных интел-лигентах. Но отец М. А. Гинцбурга не мог себе представить, чтобы приятели его сына, как передовые люди, не были в состоянии писать стихи, и чтобы последние не были до-стойны печати. Да и вообще восточный прогрессист не прочь был думать, что доступ на Парнас открыт для каждого, кто усвоил древне-еврейский язык и правила стихосложения.

Принято думать, что еврейский прогрессист описываемой нами эпохи был страстно влюблен в древне-еврейский язык. Любовь эта, кажется, слишком преувеличена. В одном из своих писем М. А. Гинцбург дает следующую характеристику своих отношений к обоим признанным еврейской интелли-генцией языкам—древне-еврейскому и немецкому: „Что не-мецкий язык тебе больше нравится, чем еврейский, это меня не удивляет, так как и я, подобно тебе, предпочитаю жи-вую собаку мертвому льву. И я говорю, что в отношении к еврейскому языку я пережил три периода. В молодые годы я любил этот язык так, как любят польско-еврейские юнцы своих невест, которых им дают их родители: это не есть любовь искренняя, настоящая, а известное уважение к родительскому выбору. Зрелым юношей я любил этот язык так, как польские молодые евреи любят своих жен в первый послесвадебный период: в сущности и это не лю-бовь, а простая привязанность, к а к к е д и н с т в е н н о й . А в настоящее время я люблю этот язык так, как польские евреи одного с нами возраста вообще любят своих жен: хотя мы совершенно ясно сознаем, что они не обладают такими качествами, как дочери Германии, но по старой па-мяти мы продолжаем выказывать к ним добрые чувства прежних времен" ЗІ). В общем приведенная аналогия до-вольно правильно отражает всю историю отношений еврей-ской интеллигенции к своему национально-религиозному языку. Первое знакомство с этим языком будущий интелли-гент завязывал еще в раннем возрасте, в хедере, не по личной инициативе, а по воле родителей. В дальнейшей, бо-лее сознательной стадии своей жизни он дорожил этим языком просто потому, что это был пока е д и н с т в е н н ы й язык, который мог открыть доступ к просвещению. Наконец, когда интеллигент в своем стремлении вперед успевал усвоить также и немецкий язык, то, признавая все достоин-ства этой „дочери Германии", он всеже продолжал платить дань привязанности древне-еврейскому языку по старой па-мяти, по традиции. Однако, с распространением в еврейской прогрессивной среде конкурирующего немецкого языка, за фимиамом, обычно воскуриваемым древне-еврейскому, за всеми воздаваемыми ему титулами—„священного", „един-

" ) „Dvir", ч. II, сір. 136.

ственного наследия старины", „драгоценности,'пронесенной через ряд веков" и т. п.—уже начинают чувствоваться неко-торые нотки неискренности. Уже в приведенной выше ци-тате глава еврейских стилистов первой половины XIX в. сознается, что он предпочитает „живую собаку мертвому льву". Эту мысль он неоднократно, хотя и не в таких вы-пуклых выражениях, повторяет в других местах своей пе-реписки. Так, в своем обращении к одному из заграничных корреспондентов он, словно виноватый, оправдывается в том, что свои произведения пишет на древне-еврейском языке. „Если я прибегаю к еврейскому языку,—говорит он,—то это извинительно, так как здешняя еврейская публика другого языка, даже языка страны, не понимает" 38). И уже в соро-ковых годах существовали явные симптомы, что будущее поколение, по мере прогрессирующего знания европейских языков, начнет уделять древне-еврейскому меньше внимания и более второстепенное место. „Ты не меньше моего знаешь свойство молодых людей нашего времени,—пишет в 1846 г. тот-же М. А. Гинцбург,—едва они научатся читать и писать на одном из новых языков, как они уже начинают сты-диться своего родного, как устаревшего" за). И уже тогда определился зародыш позднейшего явления, что особое пре-небрежение этим языком будет наблюдаться в той среде, которая в юном возрасте отрывалась от еврейских школ для перехода в общие. „В этом (1846) году,—сообщает тот-же М. А. Гинцбург,—из моей школы также вышли 9 учеников и поступили в гимназию: все они совершенно потеряны для священного языка 10).

III.

Как это обыкновенно повторяется в эпохи культурных •заимствований, западные влияния постепенно врывались в еврейскую среду еще через один канал—через чисто внеш-ние формы жизни. Мало по малу в обиход передового еврейского общества проникают отдельные черточки, сово-купность которых дает заметную европейскую окраску всему домашнему и общественному укладу интеллигенции. И этот внешний европеизм, сам по себе совершенно невинный, является, может быть, не только одним из главных призна-ков отличия „маскила" от прочих групп еврейского населе-ния, но и одной из основных причин, обострявших отноше-ния между прогрессистами и ревнителями старины.

33) Письмо М. А. Гинцбурга на немецком языке, без даты и без ука-зания адресата; из содержания его можно безошибочно заключить что оно писано д-рѵ Юл. Фюрсту.

" ) „Dvir", ч. II, стр. 118—116. •») „Dvir", ч. II, стр. 119.

Среди проявлений внешнего европеизма довольно рано обнаружилось пристрастие восточного интеллигента к онеме-чению своих имен. „Леон", „Маркус", „Игнац" и тому по-добные, подчас произвольные, переводы начинают приобре-тать больший вес, чем соответствующие оригинальные еврейские имена. Один из биографов М. А. Гинцбурга уди-вляется, почему последний на более ранних своих произве-дениях подписывается: „Мордехай—Аарон сын Ошера Маг-нус Гинцбург". „Я не знаю,—говорит он,—что означает это прозвище М а г н у с " 4 1 ) . Может быть, мы и ошибаемся, но нам кажется, что со стороны Гинцбурга это одна из его ранних попыток найти для себя немецкое имя, более или менее соответствующее еврейскому „Мордехай". В будущем он уже раз навсегда остановится на имени „Маркус" 4г). На-чиная с царствования Александра II, когда немецкие куль-турные влияния постепенно сменяются русскими, разные комбинации с еврейскими именами начинают производиться на основании русских святцев.

Не касаясь некоторых других, более мелких проявлений европеизма, вроде нередкого датирования писем христиан-ским летосчислением или стремления придать разговорному языку как в устной речи, так и в переписке густой немец-кий оттенок, мы перейдем к более существенным признакам европеизации еврейского передового общества.

Как на один из симптомов просветительного влияния Запада, следует указать на заметное ослабление в еврейской интеллигентной среде строгой обособленности между обеими половинами человеческого рода. У народных масс в опи-сываемое время еще пользовались большим кредитом такие правила, как: „остерегайся говорить с замужними женщи-нами и девицами", или: „остерегайся ходить между двумя женщинами и не допускай женщину ходить между двумя мужчинами"13). Еврейский прогрессист уже энергично вы-черкивает из своего обихода подобные пережитки патриар-хального строя. И в 1846 г., во время пребывания Моисея Монтефиоре с супругой в Вильне, европеец Нисан Розенталь, исполняя этикет, уже довольно удачно разыгрывает необыч-ную для русского еврея того времени роль кавалера. Надо думать, что многочисленная субботняя толпа не мало была поражена, когда она, вероятно, впервые увидела е в р е я Розенталя, провожающего п о д р у к у лэди Монтефиоре из синагоги домой **).

411 ..M A. Giinzburg" Д. Маггнда, стр. 27. 4 і) Эта подпись значится на многих его письмах. 43) Цадик р. Михель из Злочева изложил в 40 пунктах предписания,

обязательные для каждого еврея. Нами приведены тт.п. 13 и 28. Мы поль-зовались распространенным среди хасидов рукописным списком.

4 <) „Dvir", ч. II, стр. 104.

Интересно сопоставить здесь отношения между женихом и невестой в два разных периода, отстоящих один от дру-гого на расстоянии одного поколения,

В 1809 г. И. О. Гинцбург, решив женить своего 18-ти-летнего сына, будущего писателя, ведет по этому поводу предсвадебные переговоры с родителями невесты. В одном из своих писем он с особой энергией настаивает, чтобы бу-дущий тесть предварительно внес в депозит в верные част-ные руки обещанное приданое. В конце письма имеется не-сколько строк и от самого жениха. „И я, — пишет он, — счи-таю нужным с великой любовью и особой преданностью справиться о здравии моего дорогого и благородного тестя, его благочестивой супруги и всего его дома, и да сподобит бог, чтобы настоящие строки застали вас в благополучии и добром здравии, чего желает Вам жених, имеющий сделаться Вашим зятем М. А. Гинцбург" <5). О невесте — ни слова: жених ее даже не знал, и считалось бы верхом нескромности и предосудительности, если бы он выказал к ней какие-либо чувства, а тем более, еслибы он вступил с нею в переписку.

Прошло слишком 35 лет, и сам М. А. Гинцбург стано-вится отцом взрослой дочери-невесты. В семье с претензиями на западно-европейские манеры уже нет между женихом и невестой прежней непроницаемой перегородки условных пра-вил дозволенного и недозволенного: никто уже не мешает им переживать приятные волнения молодости, никто не стес-няет их в свободе общения и переписки «).

Уже в 40-х годах истекшего столетия нетрудно было кон-статировать, что одновременно с внешними культурными влияниями и через них, как через отдушину, в прогрессив-ные круги еврейского общества врывались и веселая улыбка жизни, и ряд новых земных желаний, совершенно неведомых старому поколению с его обращенным к небу мрачно-серьез-ным миросозерцанием и настроением. Правда, хасидизм в свое время внес известную жизнерадостность в область в е р ы и м о л и т в ы . Но обвеять в некоторой степени радостным на-строением сферу о б ы д е н н о й ж и з н и сумело только запад-ничество. Этот подъем жизнерадостности легче было наблю-дать в Вильне, где интеллигенция составляла более или менее значительный и обособленный круг лиц, сплоченных между собою частым общением не только культурного, но также чисто личного и семейного характера. „Вчера вече-ром,— сообщает своему другу А. М. Дик, — мы веселились в доме Миндельсона... Мы пили много вина, пунша, портера, произносили рифмованные экспромпты и речи в юмористиче-

«) Письмо И. О. Гинцбурга, от 7 Иара 1809 г. с припиской M А. Гинцбурга.

п ) .Dvir", ч. II, стр. 109-110.

ском тоне"4 ' ) . Старшее поколение не знало такого време-провождения; даже свое веселье оно старательно вводило в известное русло умеренности и серьезности. И не все, что давало повод для веселья поклонникам Запада, могло радо-вать представителей ортодоксального миросозерцания. „В про-шедшую субботу, — пишет М. А. Гинцбург одному из своих поклонников, — у меня была вечеринка по случаю дня моего рождения... Гости были те-же, что в прошлом году... Мин-дельсон, Купер с хором, Б. Натанзон с его пятью музыкан-тами старались перещеголять друг друга, услаждая торже-ство пением и игрою, а во главе их находился известный певец-кантор Иоэль-Довид, занимавший гостей пением и игрой на скрипке до 4-х часов утра" і 8). Для людей старого поколения празднование дня рождения представляло собою одно из тех заимствованных извне новшеств, которые почти граничили с ересыо. Ведь, если по традиции еврей обяза-тельно должен был помнить день смерти ближайших членов семьи, чтобы ежегодно проводить его в трауре, то, наобо-рот, он редко удерживал в своей памяти день своего рожде-ния для ознаменования его торжеством. На сером неподвиж-ном фоне патриархального строя не только веселье, но даже игривое настроение признавалось предосудительным и не-совместимым с достоинством правоверного еврея. И в горе, и в радости, и в поступках, и в тоне речи еврей был обя-зан проявлять как можно больше серьезности.

Влияние чуждых бытовых форм естественно должно было особенно рельефно сказаться в стремлении восточного интел-лигента стать европейцем по покрою платья и даже по внеш-нему благообразию лица. Мы еще будем иметь случай по-дробнее говорить об этом виде подражания западным образ-цам. Здесь же мы считаем нужным отметить лишь самый факт и ограничимся несколькими замечаниями, необходимыми в интересах полноты и законченности изложения. Замена традиционного костюма европейским признавалась в передо-вых слоях общества своего рода предварительным испыта-нием, которому должны подвергнуться евреи, чтобы полу-чить звание культурного народа. Однако, с другой стороны, редко какая реформа встречена была широкими народными массами так недружелюбно, как реформа платья. Интелли-генция, ратовавшая за эту реформу, предвидела крайне оппо-зиционное отношение к ней со стороны массы и действо-вала с большой осторожностью. В 1843 г. члены виленского либерального кружка, подав прошение министру народного просвещения о скорейшем принудительном введнии европей-

17) Письмо А. М. Дика Я. Каценельсону (1843 г.). *9) „Dvir", ч. II, стр. 96—97. Иоэль-Довид—знаменитый вилеиский кан-

тор, прозванный „der wilner Baal—habesl".

ского платья, считают нужным оградить себя от возможных неприятных последствий. „Твердо надеемся на великодушие вашего сиятельства, — пишут они в заключительной части своего ходатайства, — что не выдадите еврееЕ, желающих приблизиться к своим согражданам, перед раввинами, кото-рые не оставят нас без отмщения за этот поступок" (т. е. за ходатайство о введении реформы платья). Осторожность лиц, возбудивших это ходатайство, доходит до того, что подписи свои они помещают не на самом прошении, а на отдельном листе,0). и надо подчеркнуть тот факт, что в своем личном обиходе прогрессисты, несмотря на все свое желание сбросить с себя традиционный костюм, всеже не решаются сделать это самостоятельно на собственный риск страх. Мало того, нам известны случаи, когда еврейские интеллигенты, жившие в Курляндии и носившие здесь, со-гласно местному обычаю, немецкое платье, немедленно меняли последнее на традиционное, как только переселялись в право-верную Литву60). Но как только правительство издало свой указ о платье и стало строго требовать его исполнения, интеллигенция с радостью встретила ею же подсказанное нововведение и, имея законный предлог, первая поспешила преобразиться в европейцев. И в конце лета 1846 г. один из членов виленского кружка прогрессистов восторженно сообщает своему провинциальному родственнику: „Если бы ты видел наших приятелей — „маскилов", одетых по новой моде и ведущих беседу на тему из современной политики, то это доставило бы тебе радость и душевное удоволь-ствие"51).

Как это бывает в природе, живительная влага, оросив почву и оживив воздух, частично возвращается обратно в окружающую атмосферу в виде вредных испарений. То-же явление часто повторяется в народной жизни. Едва успела волна западно-европейских влияний освежить восточное еврейство, как над поверхностью недавно засеянной культур-ной нивы стали подыматься нездоровые пары верхоглядства и беспринципности. И подобно тому, как народные массы в области религии часто окружают одинаковым ореолом святости и основные догматы, и второстепенные обрядности, так и из западников не все знали настоящие границы между действительными и мнимыми культурными ценностями. „Кре-пись, мой друг, — поощряет С. Д. Луццатто своего молодого литовского корреспондента, — старайся выказать осмотри-тельность в своих суждениях и не следуй примеру совре-менных людей, спешащих составить себе то или другое мне-

1Э) „Пережитое", т. 1. „Документы и сообщения", стр. 11—13. s°) „Dvir", ч. II, стр. 6 2 - 63. 61) Письмо Г. Каценеленбогена Я. Каценельсону, от 12 Тишри 5607 г.

140

ние на основании первого же впечатления и высказывающих свои мысли без предварительной самокритики" и ) . Люди серьезные не могли мириться ни с беспринципным отрица-нием старых основ, при отсутствии более твердых новых, ни с поверхностностью мысли, ведущей к логической и мо-ральной неустойчивости. „Много имеется среди наших братьев таких, — поучает один из известных виленских прогрессистов (С. И. Фин) своего юного родственника, — которые, к вели-кому огорчению людей просвещенных, забывают основной принцип (о необходимости сочетать традицию с образова-нием...), они унижают человечество и уважают только свою личность. Горе мне, если ты завел с ними дружбу..." Более положительные прогрессисты прекрасно отличали серьезное от поверхностного, семя от плевел. И они умели разно отно-ситься к двум сторонам одного и того-же явления: к евро-пейскому платью, как к средству, и к европейскому платью, как самоцели; к немецкому языку, как проводнику культуры, и к смешным потугам во что бы то ни стало извращать разговорный еврейский язык на немецкий лад.

Без сомнения, этому диллетантизму, этому легкому пор-ханию по поверхности предметов и мыслей немало способ-ствовал отмеченный уже нами процесс автодидактического и бессистемного приобретения восточным прогрессистом знания. Бросаясь на просвещение уже в зрелом возрасте, многие самоучки останавливались на полпути, усвоив глав-ным образом внешние формы европеизма. И на ниве еврейского просвещения было не мало подобных цветов, не дававших ни запаха, ни плодов и глушивших полезные злаки.

Говоря о погоне польско-литовской интеллигенции за европейскими формами, мы должны соблюдать известную осторожность в своих обобщениях. Следует помнить, что до второй половины XIX в. большинство восточных европейцев останавливались в своих заимствованиях у одной и той-же заколдованной черты,—там, где кончается область светского и начинается власть религии. Даже, когда они смело высту-пали против невежества и предрассудков, они никогда не увле-кались настолько, чтобы неприязненно вторгаться в область народных верований. Мало того, они в большинстве сами были людьми верующими, хотя в отличие от косной толпы не отожествляли веры с суеверием. И, если они проявляли известные симпатии к некоторым западно-европейским фор-мам бытовой жизни, то только крайний фанатизм мог усма-тривать в этих заимствованиях подозрительные признаки религиозного вольнодумства.

и) „Оаг Nechmad", т. I, стр. 146. Письмо С. Д. Луццатто Л. Эфрату (в г. Шавли), от 19 Тевата 5616 г. (1856 г.).

Резюмируем сказанное о восточном европеизме. Западные культурные влияния воспринимались на Востоке

не столько умом, сколько порывами души. В то самое время, когда на Западе передовые евреи уже успели пооявить зна-чительный интерес к научной обработке истории, философии и древних литературных памятников своего народа, восточ-ные европейцы еще продолжали восторгаться языком, сло-гом и рифмой, как самоцелью. Проводником культурных влияний в восточно-еврейскую среду первоначально служил язык библии, а затем к этому языку присоединился и немец-кий, который не только отодвинул на несколько десятиле-тий на второй план государственный—русский, но и должен был, по мысли интеллигенции, со временем окончательно вытеснить ненавистный ей разговорно-еврейский язык. Рядом с влияниями духовного порядка, западничество проникало в передовое восточно-еврейское общество через чисто внеш-ние бытовые формы—через немецкие имена, немецкий покрой платья, европейские обычаи в семейной и обиходной жизни и т. п. Вместе с тем в еврейскую среду врывается и непре-менный спутник всяких заимствований извне—диллетантизм, нередко связанный с неустойчивостью мыслей и принципов. Но, подчеркивая факт вторжения в еврейскую жизнь чуждых не-еврейских влияний, мы должны иметь в виду одну важ-ную поправку: на Востоке все крайности в области заимство-ваний уравновешивались не только всеподавляющей силой окружающего патриархального строя, но и самим миросо-зерцанием „маскилизма", далеким от всего резко-демонстра-тивного и воинственного.

П. С. Марек.

РАЗГРОМ ПЕРВОГО ЕВРЕЙСКОГО РЕВОЛЮЦИОННОГО КРУЖКА В ВИЛЬНЕ В 1875 г.

(По материалам архива быв. Виленского Губ. Жанд. Управления).

Еврейский революционный кружок, который существовал в Вильне в начале 70-х годов прошлого столетия, имеет большое значение в истории революционного движения среди пѵсских евреев. Этот кружок был не только первой груп-пировкой р е в о л ю ц и о н е р о в - е в р е е в , но также началом е в р е й с к о г о р е в о л ю ц и о н н о г о д в и ж е н и я в России. Несмотря на ассимиляционные склонности большинства уча-стников этого кружка (Зунделевич, Иохельсон и др.), у кото-рых „хождение в народ" означало исключительно работу в русской деревне, в этот же кружок было брошено семя еврейской революционной мысли. Сделано это было прежде всего одним из инициаторов и активнейших деятелей кружка, Ароном Либерманом, позднейшим редактором первого ев-рейского социалистического органа „Haeraet" и основателем первого „еврейского социалистического союза" в Лондоне 1876 г Либерман, по словам Иохельсона, был тем, который первый поднял в кружке вопрос о национальном сознании и культурной самобытности еврейского народа и о необхо-димости социалистического издательства на еврейском языке.

Свыше пятидесяти лет уже прошло с тех пор, как вне-запный ночной обыск, произведенный начальством Виленского еврейского учительского института среди учеников, дал на-чало ликвидации этого тайного кружка местной жандарме-рией. Участники этого дела почти все уже сошли в могилу, и первый еврейский революционный кружок принадлежит уже целиком историческому прошлому. Сведения о его судьбе, которые мы доселе имели, исходят из воспоминаний, писем и устных сообщений бывших участников кружка, опубликованных только в позднейшие годы. Единственные современные данные об участи кружка мы находим в ви-ленских корресподенциях лондонского „Вперед lb, и , 21 32 35 и 36), которые печатались непосредственно по разгроме кружка. Все эти сведения принадлежат одной сто-

роне, а именно—„ликвидированным". Очень интересно по-этому познакомиться с современными голосами .с другого берега",—с материалами „ликвидаторов".

Эти дополнительные, по большей части до сих пор не-известные данные находятся в архиве быв. Виленского гу-бернского жандармского управления, ныне доступном для научных исследований. Материалы для настоящего очерка взяты из дела по описи № 15/1875 г. этого архива („О Зун-делевиче, Вайнере, Либермане и Иохельсоне; начато 6 июня 1875 г.")

К сожалению, в актах этого „дела" не сохранились все документы (листы не нумерованы). Возможно, что недостаю-щие материалы затерялись среди иных дел или совсем про-пали, как многие другие архивные материалы, во время минувшей войны. Однако-же, сохранившиеся документы достаточны, чтобы составить себе представление о разгроме этого кружка и о работе виленских жандармских и поли-цейских властей по этому делу ').

I.

Первый еврейский революционный кружок возник в на-чале семидесятых годов при Виленском раввинском училище в последние годы существования этого учебного заведения. В 1873 г., когда раввинское училище было закрыто и пре-образовано в казенный еврейский учительский институт, главные руководители кружка (ученики быв. равв. училища Либерман, Зунделевич и др.) очутились вне института. Кру-жок, однако-ж, существовал далее, продолжая влиять на учащихся нового учебного заведения. Так длилось до 1875 г. В июне этого года начальство института каким-то путем узналоѵпро существование нелегального кружка. Было ли это делом рук ученика-предателя, или нет—по данным на-шего „дела" нельзя установить. Во главе института в наз-ваном году стоял, как временно исполняющий обязанности директора, преподаватель русского языка Дуров. Весь учи-тельский персонал был не-еврейский, за исключением двух учителей еврейских предметов: писателя Штейнберга (препо-даватель библии, и. д. инспектора института) и Л. Воля (пре-подаватель истории еврейского народа).

В ночь с 29-го на 30 е июня (стар, стиля) 1875 г.—с воск-ресенья на понедельник—начальство института „собствен-ными силами" устроило внутреннюю облаву и произвело тщательные обыски в комнатах учеников, которые жили все

J) Некоторые подробности лнчного характера, которые находятся в „деле" нами опущены, как еще нуждающиеся в проверке.

в здании института ') . В обысках участвовали также Штейн-берг и Воль.

О самом обыске и его результатах начальство института составило два протокола, которые тотчас-же были пересланы попечителю Виленского учебного округа Сергиевскому.

В первом протоколе находим следующее подробное опи-сание обыска:

„1875 года июня 29 дня. Мы, нижеподписавшиеся, члены Пе-дагогического Совета Виленского Еврейского учительского института, имея в виду, что воспитанники сего заведения, пользуясь канику-лярного свободою, могут быть вовлечены в знакомство с городскими лицами неблагонамеренного образа мыслей и получать книги для чтения запрещенного содержания, а также желая убедиться, испол-няют ли воспитанники установленные для них Педагогическим Советом правила на вакантное время, сочли необходимым посетить институт в ночное время и осмотреть принадлежащие воспитанникам книги и тетради.

„Посещение института и осмотр ученических принадлежностей, находящихся как в спальне, так и в учебных комнатах, производили в ночь с 29 на 30 сего июня от 113/4 до 2-х часов. Для большей точности осмотра мы разделись на две партии. Bp. испр. должность директора Дуров и испр. должн. инспектора Штейнберг занялись осмотром столовых комнат II класса, а преподаватель Воль, в со-провождении эконома заведения Троцкого2), занялся осмотрами спальни учеников I класса, при чем оказалось: 1-е.) В боковом кар-мане сюртука, принадлежащего ученику I класса Цунзеру3), найдена запрещенная брошюра „1773—1873. В память столетия Пугачевщины, изд. второе. Лондон. Издание журнала „Вперед". 1874 г. 2-е). В одеж-ном шкапу, находящемся в спальне учеников II класса, в ящике уче-ника того-же класса Рабиновича Наума '), найдена запрещенная книга,

! ) Еврейский учительский институт помещался в теперешнем здании Ви-ленской еврейской общины (ул. Ожешко, 7). Ныне в этом доме находятся, кроме секретариата общины, также еврейская и древне-еврейская учитель-ские семинарии, музей Евр. Исторнко - Этнографического Общества имени Ан-ского, еврейский студенческий спортивный клуб „ЖАКС" и др. учреж-дения.

-) Илья Исакович Троцкий—бывший воспитанник Виленского раввинского училища, которое окончал в 1863 г. Потом втечение 9-тилет (до І873 г.) был надзирателем еврейских народных училищ в Вильне. За все время суще-ствования евр. учительского института в Вильне (1873 г.—1915 г ) состоял его экономом. Несмотря на свой преклонный возраст, И. И. Троцкий еще сох-ранил в памяти ту июньскую ночь 1875 г. Как он мне передавал (в июле 1927 г.), и. д. директора Дуров тогда приказал ему караулить в коррндоре, чтобы ученики во время обыска не выносили и не прятали нелегальной ли-тературы. И. И. Троцкому я обязан сведениями, касающимися учеников рав-винского училища и евр. учительского института, заподозренных в принад-лежности к кружку.

3) Цунзер поступил в институт в 1874 г. и окончил в 1878 г. ") Наум Рабинович, поступив в институт в 1873 г . , окончил в нем курс

в 1877 г.

без заглавного листа, под названием „Отщепенцы". 3-е). В осмот-ренных затем учебных комнатах, между книгами и тетрадями учени-ков ничего предосудительного найдено не было. Подписали: вр. и. д. директора М. Дуров. И. д. инспектора О. Штейнберг. Преподаватель Воль".

Второй протокол, составленный в следующий день, содер-жит в себе отчет о следствии, которое произведено было начальством института в связи с обыском:

„1875 г. июня 30 дня. Спрошенные нами к дополнению выше-приведенного акта воспитанники Цунзер и Рабинович Наум дали сле-дующие объяснения: 1-е). Цунзер объяснил, что оказавшаяся у него в сюртуке брошюра .Пугачевщина" найдена была им случайно ве чером 29 июня, во время прогулки, на дороге, ведущей от урочища Вифлеем в Железную Хатку, при чем посторонних лиц с ним не было. Кроме того, Цунзер уверял, что этой книжки он не успел прочесть, и что он ее поднял и положил в карман потому, что заинтересовался заглавием книжки, казавшейся ему историческим исследованием. 2-е). Рабинович Наум объяснил, что найденная в его ящике книга .Отщепенцы" куплена им на толкучке, на прошлой не-деле, у солдата, ему неизвестного, вместе с французским учебником Марго. Обе книги куплены им за 35 коп. Сверх того, Рабинович прибавил, что содержание книги ему было незнакомо, и что до настоящего времени он не читал ее. Рабинович считал эту книгу исторической на том основании, что на первых страницах говорится в ней о Наполеоне и Августе, при чем прибавил еще, что он даже не знает значения слова „Отщепенцы". Подписали: вр. и. д. директора преподаватель Дуров. И. д. инспектора О. Штейнберг. Преподаватель А. Воль".

Попечитель округа Сергиевский не остался доволен этим домашним следствием, и когда к нему явились Дуров и Штейнберг, прямо заявил им об этом и потребовал от них более энергичных мер для выяснения дела. Приказ попечи-теля возымел действие, и вслед затем начальство института вторично взяло скомпрометированных воспитанников на до-прос. Угрозы склонили перепуганных учеников изменить свои предварительные показания и сказать „чистую правду".

В результате вторичного следствия директор института Дуров 2 июля представил попечителю округа следующую „докладную записку", с новыми подробностями об открытой „крамоле": ^

„Вследствие словесного приказания, данного $ашим превосходи-тельством мне и и. д. инспектора Штейнбергу, мы немедленно при-гласили казеннокоштных воспитанников института Рабиновича Наума и Цузера, каждого отдельно, чтобы они дали вполне справедливое объяснение, когда и от кого получены ими запрещенные книжки:

„В память Пугачевщины" и „Отщепенцы", которые .нами были найдены у них в воскресенье, 29 июня. Заметив, что оба эти вос-питанника сильно поражены своим проступком, мы, воспользовавшись таким их нравственным состоянием, сказали им, что первое их объ-яснение насчет того, откуда и когда добыты были ими книги, ка-жется нам совершенно неправдоподобным, и что если они станут упорствовать на таком, очевидно, ложном объяснении, то их может постигнуть, как нравственно уже испорченных, строгое, но вполне справедливое наказание. Напротив того, наказание это весьма зна-чительно может быть смягчено и дальнейшее их воспитание на ка-зенном содержании в Еврейском учительском институте может быть несомненным, если только они оба, Рабинович Наум и Цунзер, чистосердечным признанием обнаружат свое раскаяние и тем укажут нам тот источник, из которого течет зло в институте.

„Воспитании II класса Рабиновч Наум, приглашенный нами прежде для объяснений, внимательно выслушав сказанное нами, в первые минуты замялся, потом стал плакать и просить, чтобы мы не по-губили его. Затем он извинился в том, что первое объяснение, дан-ное им 30 июня, совершенно ложно, и, наконец, заявил, что теперь он скажет настоящую правду. „Книгу „Отщепенцы",—сказал он,— я получил назад тому будет неделя от Вайнера 5), который сказал мне: хотя эта книга и запрещена, но так как сна была напечатана в России и пропущена Цензурою, стало быть, читать ее можно. Получив эту книгу", продолжал Рабинович, „я положил ее в свой ящик и с тех пор до нее не дотрагивался". Когда после этого Ра-бинович объявил нам, что он сказал уже все и больше ему нечего говорить, мы отпустили его и пригласили ученика II класса Вайнера для дальнейших объяснений. Сказав Вайнеру, зачем он призван нами, мы тоже объяснили и ему всю важность его вины, поставив ему в то-же самое время на вид, что только одна чистая правда, сказан-ная нам, может спасти его от строгого взыскания. Вайнер стал от-пираться, говоря, что Рабинович оклеветал его, что он, Вайнер, не имел с ним никаких сношений и не давал ему, Рабиновичу, никаких книг. Видя такое упрямство Вайнера, мы пригласили на очную ставку Рабиновича, который сказал Вайнеру, что книгу „Отщепенцы" он, действительно, получил от него. Тогда уже и Вайнер сказал нам, что действительно, он получил эту книжку от своего знакомого, некоего Зунделевича, бывш. ученика V класса раввинского училища и выбывшего из этого училища в 1873 г., когда оно преобразовано было в ерейский учительский институт. Далее Вайнер сообщил нам, что этот Зунделевич занимается теперь частными уроками, что он, Вайнер, пришедши к Зунделевичу, как к бывшему своему товарищу, попросил у него книг для чтения. Получив книгу „Отщепенцы", он не успел ее прочесть, потому что занят был экзаменами, и отдал ее для прочтения Рабиновичу вследствие настоятельной просьбы

5) Лев Вайнер был на плохом „политическом счету" у начальства ин-ститута.

последнего. Этим заявлением Вайнер окончил свои объяснения, ска-зав, что ему больше говорить нечего.

„Наконец, призван был нами для объяснения ученик I класса Цунзер. Цунзер сразу сказал нам, что первое его объяснение была совершенная ложь, что теперь он просит прощения и скажет нам совершенную правду, когда и от кого он получил брошюру ,В память Пугачевщины". „В воскресенье 29 июня, прогуливаясь по дороге от Вифлеема к Железной Хатке", сказал нам Цунзер, „я неожиданно встретился с Зунделевичем, бывшим учеником раввинского училища, которого я знал лично и который живет там в лесу, возле Железной Хатки. Этот Зунделевич, поздоровавшись со мною, сказал мне, что у них составился там какой-то кружок, в котором читают какие-то книги и толкуют о каких-то великих реформах, что вот если вам угодно, продолжал Зунделевич, мы и вас примем в свой кружок, а на первых порах возьмите эту брошюрку, по прочтении которой вы можете достать у меня и другие книги". „Я, продолжал Цунзер, по неопытности своей взял брошюрку, положил ее в боко-вой карман сюртука, но прочесть не успел, так как, вследствие вне-запной ревизии, она была у меня отнята. Больше, закончил Цунзер, мне сказать ничего не остается, только разве одно—просить себе снисхождения и прощения". Добывши вышеприведенные объяснения от учеников института II класса, Рабиновича Наума и Вайнера, и 1 класса, Цунзера, честь имею представить все вышеизложенное из благоусмотрение вашего превосходительства. Подписал вр. и. д. директора М. Дуров. Вильна, 2 июля 1875 г."

Теперь только, после того как не осталось уже никаких сомнений относительно характера конспиративного кружка, попечитель округа Сергиевский переслал дело Виленскому генерал-губернатору, от которого оно лишь 6 июля, наконец, поступило в губернское жандармское управление.

Виленская жандармерия, приступив в тот-же день к про-изводству, вошла в сношения с местной полицией, и общими силами предприняты были первые шаги. Главные винов-ники—Зунделевич и Вайнер -успели за это время скрыться, задержание же родителей и младшего брата Зунделевича— Мирона (Мейера) признано было нецелесообразным.

О ходе дознания жандармерия, конечно, подробно осве-домляла Третье Отделение собств. его велич. канцелярии. В своем донесении от 10 июля Виленское жандармское управле-ние ему сообщало, что полициймейстером немедленно приняты были меры „к отысканию Зунделевича, но по справке оказа-лось, что Зунделевич, а равно и Вайнер 2 июля неизвестно куда скрылись, конечно, узнав о результате обыска, произведен-ного 30 прошлого июня месяца. При спросе полициймейсте-ром родителей и брата Зунделевича, они показали, что о действиях Зунделевича ничего не знают, так как он жил совершеннно отдельно, равно им неизвестно, когда и куда он

скрылся. По собранным в это короткое время сведениям, ока-зывается, что у Зунделевича, жившего в отдалении близ Железной Хатки, довольно часто собирались молодые евреи, фамилии коих еще неизвестны, а надо предполагать, что Зунделевич имел цель образовать какое-то вредное обще-ство, преимущественно в еврейском населении".

Как раз в это время обнаружено было обстоятельство, которое заставило жандармерию еще сильнее насторожиться. Как видно из дела, случай заключался в следующем:

5 июля .солдатский сын Иван Чулкин, 13-ти лет, проживающий в г. Вильне в братском доме, около 10-ти часов утра пришел к реке Вилейке, с целью купаться. В это время подозвал его неизвестный ему молодой человек, прилично одетый, и предложил ему взять связку книг, советуя раздать их между его товарищами для чтения, так как книги эти весьма интересного содержания; при этом научил мальчика книги немного помочить в воде для того, что в случае спро-сят, откуда он взял их, то чтобы ответил, что они найдены плаваю-щими в реке. Иван Чулкин, взяв книги, принес их в братский дом, рассказал своим товарищам о своей находке, и начали читать загла-вия книг, коих было 12, а именно: 4 экз. .Бог то бог, да сам не будь плох"; 3 экз. „Сказки о копейке"; 1 экз. „Степан Тимофеевич Ра-зин"; 1 экз. „По поводу самарского голода",—Лондон, издание жур-нала „Вперед"; 2 тома „Парижеской коммуны"—Женева; 1874 г.; 1 экз. „Анархии по Прудону", издание социально-революционной партии, том III".

Жандармерия не замедлила приписать этот случай дея-тельности данного кружка, и, таким образом, дело станови-лось для нее все более запутанным, но вместе с тем и за-манчивым.

И.

По сведениям жандармерии, Зунделевич и Вайнер уже 2 июля скрылись из Вильны. Ей, однако-ж, казалось прав-доподобным, что разыскиваемые револиюционеры еще не ус-пели бежать далеко, и что они, вероятно, скрываются где-либо в пределах Виленской губ. Поэтому 12 июля разослано было к начальникам уездных жандармских управлений Ви-ленского, Трокского, Ошмянского, Свенцянского и Лидского уездов циркулярное предписание о принятии самых энергич-ных мер к розысканию обоих и доставлению их в Вильну.

Само собой разумеется, что жандармерия не довольство-валась только поисками бежавших Зунделевича и Вайнера. Раздраженная неудачей, она с удвоенной энергией взялась за тех молодых людей, которые были заподозрены в при-надлежности к кружку и оставались в Вильне. Того-же 12 июля генерал-губернатору представлен был список лиц,

у которых надлежит произвести обыски. Это были преиму-щественно ученики б. раввинского училища и еврейского учительского института. Испрашиваемые полномочия жандар-мерией, конечно, немедленно были получены. Всей работой руководил теперь исправлявший временно должность началь-ника Виленского губернского жандармского управления, майор Англарес 6), который 15 июля взял в свои руки дело о кружке. Как он того-же числа рапортовал в Третье Отде-ление, по собранным сведениям, „заслуживающим вероятия, ученик V класса б. раввинского училища еврей Арон Зунде-левич, скрывшийся из Вильны и еще не отысканный, обви-няется в составлении тайного кружка среди еврейских моло-дых людей, как мужчин, так и девушек, и что они имели собрания у Зунделевича, где, по показанию брата его, читались разные книги, и сей последний видел раз газету В п е р е д " .

Ночь с 15-го на 16-е июля назначена была Англаресом на одновременное производство обысков у всех заподозрен-ных молодых людей. Для этой цели, по его предложению, полициймейстером командированы были в потребном числе полицейские чины. Особого списка лиц, заподозренных в причастности к кружку, в „деле" не имеется. Этот пробел, однако, до известной степени восполняется заметками „техни-ческого" характера, на клочках бумаги, о распределении полицейских чинов во время предстоявших обысков—против фамилии каждого из них обозначено то лицо, при обыске у которого он будет присутствовать. Вот перечень их: Либер-ман; Гордон; Зунделевич; Койранский, Соломон; Койранский, Лейзер; Манковский; Диллон; Мандель; Юзефович; Бейтгилель; Ромм ').

Всего, как видно по заметкам, в ночь на 16 июля произ-ведены были обыски у одиннадцати лиц. Однако-ж, компро-метирующих материалов эти массовые обыски не дали, и никто задержан не был. Только у студента Института инже-неров путей сообщения Соломона Койранского отобрали письма, какую-то книгу без заглавия и студенческий билет.

'•) Начальником Виленского губ. жанд. управления был генерал-майор Лосев.

7) Гордон—быв. ученик равв. училища: Койранский, Соломон (Зельман), сын Ошера—б. ученик равв. учил.; Койранский, Лейзер, сын Хаима—б. уче-ник равв. учил., двоюродный брат Соломона; Абель Манковский—б. ученик равв. учил.; Диллон-б. ученик равв. уч., сын известного тогда в Вильне „moheI"'a и „маскила" Михаила Диллона (см. „Ir Wilno" Штемншнейдера, стр. 151); Мандель—б. ученик равв. учил.; Юзефович—быв. ученик равв. учил., принадлежал к деятельнейшим его воспитанникам; Самуил Бейтгилель, сын переводчика Виленской еврейской общины Лейба Бейтгилеля -быв. ученик равв. учил. (см. „Іг Wilno", стр. 207); Максим Ромм, из семьи вилен-ских типографов, сын Давида и известной „вдовы" Деборы Ромм—быв. ученик равв. училища.

Впрочем, и Койранский не был подвергнут задержанию; с него только взята была подписка о неотлучке из Вильны.

Хотя обыски и не дали ожидавшихся результатов, жан-дармерия все-же не пала духом. Отягощающие материалы могли быть до 16 июля куда-либо укрыты, и поэтому их нужно еще искать. Дознание продолжалось.

Известную, немаловажную роль в розысках по делу сыграли хозяева, у которых жил Зунделевич,—Карл и Миха-лина Савицкие. Собрания кружка и встречи большей частью происходили в квартире Зунделевича; поэтому неудивительно, что жандармерия очень считалась с показаниями Савицких. Так, например, на основании их заявления, Англарес 30 июля снесся с виленским полициймейстером о разыскании какого-то сапожника-еврея, по имени „Мордух", проживающего на Заречье, который приходил часто к жильцу Савицких, Зун-делевичу, и якобы имел отношение к его конспиративной работе 8). По той-же причине Англарес обратился также к виленскому уездному исправнику о доставлении в жан-дармское управление какого-то еврея, содержащего коров, фамилия которого неизвестна, проживающего в соседстве с Савицкими. Визиты этого еврея у Зунделевича также бросались в глаза его хозяевам. Кроме того, как видно из материалов дознания, в последние дни июля снова были требованы в жандармское управление Лейзер и Соломон Койранские, Абель Манковский, Самуил Бейтгилель, Максим Ромм, Аделаида Мандель, Фрида Юзефович, Маркус Гордон, Павлина Диллон, а также Каценеленбоген, Рефес, Шейндель-сон, Виккер и Вольфсон и).

Про Арона Либермана в материалах „дела" почти ничего нет. Объясняется это тем, что случайно Либермана при разгроме кружка не было в Вильне. По словам умершей несколько лет тому назад в Вильне жены Либермана ]0), муж ее во время этого провала был в мест. Сморгони. Как только она узнала о неблагоприятном обороте, который приняли дела кружка, она сразу дала ему знать в Сморгонь, так что он имел достаточно времени, чтобы бежать заграницу.

Виленская жандармерия, не зная об этом, искала его усердно, но напрасно. Полученные вначале сведения указы-вали на то, что Либерман выбыл в Ковну. По справке же в адресном столе оказывалось совсем, что он 17 июля

") Как известно, Зунделевич действительно учился сапожному ремеслу; см. „Der roiter Pinkos", Варшава, том II, стр. 87, в статье А. Литвака: „Арон Зунделевич".

э) Каценеленбоген, Рефес, Моисей Виккер, Борис Шейндельман(?)—уче-ники евр. учит, института, по окончании коего были учителями; Наум Вольфсон—учился в равв. училище и потом перешел в институт, из кото-рого был исключен в 1875 г. Особенно много хлопот имела жандармерия с отысканием Вольфсоиа.

І0) Сообщено мне Моисеем Бернштейном, зятем Арона Либермана.

выехал в Гродно. Сбитый с пути Англарес обратился по-этому 26 июля к виленскому полициймейстеру относительно наведения „точной справки о месте, куда выбыл Либерман". В связи с этим был также Англаресом разыскиваем А б р а м Либерман, который 11 июля выбыл из Вильны в мест. Луну (Гродненской губ.) " ) .

III.

В августе 1875 г. дознание еще продолжалось. В начале этого месяца „содержащая в г. Вильне типографию, 2-й гильдии купчиха Дебора Иосифовна Ромм" собиралась загра-ницу вместе с сыновьями Монашем (Максимом) и Рубином. Виленский полициймейстер, „имея в виду принадлежность членов семейства Ромм к делу о преступной в г. Вильне между молодыми евреями пропаганде", обратился по этому поводу 5 августа к Англаресу с запросом, можно ли выдать семье Ромм заграничный паспорт. Англарес признал необ-ходимым до окончания дела заграничного паспорта Максиму Ромму не выдавать; что-же касается остальных членов семьи Ромм, к их выезду препятствий с его стороны не оказалось. В ноябре 1875 г., уже по окончании дознания, Максим Ромм вновь возбудил ходатайство о выдаче ему заграничного паспорта. Виленский губернатор, в виду нахождения проси-теля „под негласным строгим наблюдением полиции", по этому поводу сносился с начальником губернского жандарм-ского управления ген. Лосевым. К Максиму Ромму отно-сились с особенной строгостью потому, что он в 1875 г. отбывал воинскую повинность (в качестве вольноопределяю-щегося) в троицком полку, в Вильне, и как раз в начале июля, т. е. после раскрытия кружка, подал прошение об увольнении. Его можно было подозревать в ведении агита-ции среди солдат.

Дознание по делу о кружке закончилось во второй поло-вине августа того же 1875 г. Вопреки энергичным усилиям виленской жандармерии, ей все-таки не удалось установить виновность других участников кружка, кроме сбежавших: Зунделевича, Вайнера, Иохельсона и Либермана. Англарес 22 августа препроводил в Третье Отделение свой последний по этому делу рапорт, в котором резюмировал бесплодные усилия жандармерии. „Из показаний некоторых лиц,—писал он здесь,—из числа привлеченных к делу, видимо усматри-вается, что Арон Зунделевич составил тайный кружок с пре-ступной целью собирать у себя на квартире молодых людей

п ) Что имя .Абрам" при поисках показано было лишь по случайной ошибке, и что при этом имелся в виду именно А р о н Либерман, — тому служит подтверждением позднейшая переписка Ш Отделения с Вилекским жанд. упрывлением по поводу процесса Либермана в Вене.

и даже женщин, преимущественно евреев, вселял между ними чувство ненависти к правительству, порицая его дей-ствия и распоряжения, говорил о бедственном состоянии крестьян, об обременении их налогами и вообще о жалком их положении, и что для блага их нужно сделать общий переворот, избрав для того средствами бунт и революцию; Арон Зунделевич, как видно, успел привлечь к себе неко-торых лиц, которые были его соучастниками и вполне преданы его идеям; в настоящее время таковых обнаружено: ученик Еврейского учительского института Лев Вайнер, ученик Виленской реальной гимназии Веньямин Иохельсон и служивший в конторе виленского страхового общества „Двигатель" Арон Либерман.

„Приступив к дознанию, первоначально был произведен обыск у тех лиц, кои, по собранным мною и доставленным виленским полицийместером сведениям, находились в сноше-нии с Ароном Зунделевичем, но при обыске ничего предо-судительного не найдено и даже не видно ни малейшего их соучастия в действиях Арона Зунделевича. Хотя из показа-ний многих видно, что у Арона Зунделевича часто собира-лись многие лица, но фамилии их никому неизвестны и до-знанием не обнаружены, так что в настоящее время открыты лишь главные виновники составления тайного кружка и распространения книг и брошюр преступного содержания, а именно: Арон Зунделевич, Лев Вайнер, Вениамин Иохель-сон и Арон Либерман, но все эти личности, сознавая вполне себя виновными, и как со дня обнаружения хранения запре-щенных книг с 30 июня, о чем им, конечно, в то-же время сделалось известным, по 4 июля не было доведено до сведения Начальника Края, а потому и не было принято мер к арестованию упомянутых лиц, то они имели возмож-ность 2-го числа все... скрыться и по розыскам по настоя-щее время не отысканы, где находятся неизвестно, но по слухам предполагается, что они бежали за границу, и это подтверждается письмом, полученным Виленским полиций-мейстером от Арона Зунделевича из Парижа".

В Третьем Отделении отчет Англареса не встретил одо-брения. 2 сентября 1875 г., „по поручению Главного Началь-ника Третьего Отделения", управляющий названным учре-ждением А. Шульц, сообщая Англаресу в ответ на его за-прос, что материалы законченного им дознания подлежат передаче виленскому губернскому прокурору, с упреком добавил: „При этом считаю нужным заметить, что на обязан-ности вашей, как следователя, лежало принять немедленно предварительные меры к пресечению обвиняемым способов уклониться от следствия и суда, и что при своевременном соблюдении этого условия бегство их сделалось бы невоз-можным".

/

Англарес не мог примириться со сделанным ему высшей властью замечанием. 14 сентября, одновременно с передачей материалов дознания губ. прокурору, он обратился к своему шефу, ген. Лосеву, с письмом, в котором, защищаясь от упреков, просит его содействия к тому, чтобы замечание было с него снято. Приводим это его письмо, являющееся последним документом в нашем деле:

„Управляющим III Отделением его вел. канцелярии сделано мне замечание за то, что мною не приняты немедленно предварительные меры к пресечению обвиняемым способов уклониться от следствия и суда, и что при своевременном соблюдении этого условия бегство их сделалось бы невоз-можным. Имею честь доложить вашему превосходительству, что обвиняемые по сказанному делу евреи—Арон Зунделевич, Лев Вайнер и Иохельсон скрылись из г. Вильны 2 июля-, вслед за обнаружением у учеников Цунзера и Рабиновича за-прещенных книг в Еврейском институте при производстве обыска начальником оного института, бывшего в ночь 30-го июня, и что об этом сим последним не было сообщено никуда до 4-го июля, т. е. до того дня, когда попечителем Виленского учебного округа доведено было до сведения генерал-губернатора о найденных книгах. Затем Начальник Края поручил виленскому полициймейстеру произвести до-знание; мне же сделалось известным о найденных книгах лишь 6 июля, а 15-го июля, по распоряжению генерал-адъ-ютанта Альбединского (виленского ген.-губернатора), я при-ступил к производству дознания; следовательно, тогда уже, когда помянутые лица давно скрылись и против них не могли быть приняты меры личного их задержания. Если ваше превосходительство признаете вышеизложенное мною объяснение заслуживающим уважения, то решаюсь почти-тельнейше просить ходатайства вашего о снятии с меня сделанного замечания".

Добился ли Англарес своей цели,—из наших материалов не видно.

Пинхас Кон. Вильно.

ЕВРЕИ В НОВЕЙШЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.

H a b e n t sua fa ta l i b el l і. И сюжеты, и темы имеют свою судьбу. Достаточно поставить в современных усло-виях старый вопрос о „евреях в русской литературе", чтобы вскрылось таящееся в нем н о в о е содержание. Да, вои-стину многое переменилось под зодиаком в самый послед-ний период нашей жизни. Всего десять лет отделяют нас от до-революционной истории, и еще меньше лет прошло с тех пор, как понеслось течение новейшей после-революционной русской литературы. В голодные, холодные годы, в разгар гражданской войны и сумятицы, в годц^красных" , „белых" и „зеленых", мешечничества, пайков,-"очередей и сыпного тифа литература была как-бы в „нетех". Она словно пере-ключалась, переходила от одного тока исторической жизни к другому. Усыпляя себя стихами и стихоманией, укрываясь в убежищах разнородных студий и кружков, пряча свое лицо под покрывалом скоропреходящих литературных мод, она, эта литература, в лоне новой истории жила временно невидимой утробной жизнью и незримо всасывала в себя свежие соки. Приспособляясь, она приспособляла к себе иные формы быта и новой порядок вещей. На это должно было уйти время,—ушло несколько лет. Так что всего деся-ток лет отделяет нас от до-революционной нашей истории, но сама новейшая литература еще моложе. И, тем не менее, она выросла уже и продолжает расти. Пусть ныне нет еще „могучей кучки", нет пока творческого сосуществования таких сверстников-современников, как Гончаров, Достоев-ский, Толстой, Тургенев, Островский; нет гигантов, держа-щих на своих плечах небосклон русской литературы, как это было в свое время, в 70—80-х годах. Но было ведь когда-то более раннее время, когда и эти гиганты не были еще львами, а лишь львятами, и было ведь время, когда и они сосуще-ствовали,—пусть как многообещающие, но все же молодые силы. Несомненно, преждевременно говорить о расцвете но-вейшей русской литературы. Но уже в густой чаще жизни раздаются отдельные голоса львят, тоже многообещающие, молодые, нутряные; началось цветение, будет,—надеемся,— и расцвет.

Но какой бы ни был диапазон этой новейшей русской литературы, как ни молода она, сколько бы в ней впослед-ствии ни оказалось опавших листьев, сколько бы ни оказа-лось талантов, отцветших, не успев расцвесть,—она уже и теперь расправляет крылья, по иному смотрит на мир, иначе вопрошает, иначе откликается на зовы жизни.

Вопрос о „евреях в новейшей литературе" есть, поэтому, совершенно новый вопрос. Если до революции существовали по этому поводу определившиеся, устойчивые, застывшие подходы и взгляды, то их приходится пересмотреть, о них надо подумать вновь,—они, оказывается, устарели. „Евреи в русской литературе"—это прежде всего значит: как изо-бражены евреи в русской литературе? Это прежде всего тема о е в р е й с к о м с ю ж е т е в ней. В этом смысле все было просто, ясно и подытожено в пред-революционный период. Еврейские сюжеты в русской литературе? Отобра-жение еврейской жизни в ней? Кто из евреев - читателей, вольно или невольно, не ставил себе этого вопроса? Сколько раз мысленно читатели-евреи возвращались к этому вопросу! Русская литература была ведь предметом любви, болезнен-ной любви еврейской интеллигенции. Тысячи евреев, не знавших русских людей и России, тысячи евреев местечек и окраин, евреев Литвы, Польши, Бессарабии, с детства окру-женных не русской, а инородческой стихией, влюблялись и в потусторонних для них русских людей, и в невиданных ими русских женщин, и в русскую ,',матушку-Волгу", где-то за „чертой оседлости", широким раздольем разлившуюся по русским просторам, и в самую „матушку-Россию"—все через эту литературу и только благодаря ей. Это была завоева-тельница, но она умела очаровывать и привлекать сердца завоеванных ею. И вот, при такой болезненной влюбчивости и влюбленности еврейского читателя-интеллигента в литера-туру земли русской,—он то молча, то со стоном переносил все уколы, царапины, пинки и прямые удары, которые часто получал от своей возлюбленной, от этой до-революционной русской литературы. Были и слова утешительные, слова со-чувствия и защиты. Их не могло не быть в пред-револю-ционное время, в годы борьбы с самодержавием, в „герои-ческий период русской литературы". Но как проста была сама тема, сама постановка вопроса! Как упрощен был ана-лиз! Антисемиты или филосемиты. Одно из двух: tertium non daiur. Или оскорблявшие нас по традиции, по инерции, по

^неведению, а то вполне сознательно во имя „самодержавия, 3 православия и народности", во славу дворянско-крепостных

устоев. Или же наоборот: „заступники", „защитники" из

сострадания и великодушия. Пушкин, Лермонтов, Гончаров, Тургенев, Толстой, Островский, сыны усадебно-помещичьей, „коренной" Руси, великороссы, не сталкивавшиеся с евреями ни сословно, ни национально, ни территориально, ни в бы-товой жизни, воспринимали их, евреев, сквозь призму то Вальтер-Скотта („жид" из „Скупого Рыцаря"), то Байрона („Испанцы"—Лермонтова), то романтическо-антисемитской легенды,—или-же совершенно нас не замечали. Далее—Гоголь, насыщенный кровавой гайдамацко - казацкой традицией Украины (Янкель из „Тараса Бульбы"),—а там Некрасов, Салтыков, наблюдавшие первую фалангу еврейских дельцов, прорвавшихся сквозь проволочные заграждения бесправия в тогдашнюю столицу, в охваченный лихорадкой спекуляции, строительства и грюндерства Петербург эпохи Александра II. И еще далее: неистовый Достоевский, видевший в еврействе „апокалипсического зверя". Это одна сторона, это итог справа за целое столетие. А с другой стороны: Толстой, гуманист и противник насилий „вообще", весьма сдержан-ный в отношении нас, евреев; Короленко, возмущенный по-громом, протестующий во имя гуманизма, искренно защи-щающий нас, слабых и униженных, как великодушно защи-щал он в свое время первобытных мультанских вогуличей от облыжного обвинения их в людоедстве, и из столь же высоких побуждений проповедывавший свой революционный гуманизм, обернутый в еврейскую фабулу ad hoc, как в „Ска-зании о Флоре", „Иом-Кипуре"; Мачтет; Горький, тоже во имя великих принципов и идей говоривший не мало хоро-ших слов „в защиту", но, как художник, забывший и не замечавший евреев в русской жизни, не уделявший им почти никакого места в своей многоликой художественной галле-рее человеческих типов, в своей многоцветной панораме российской жизни. Приходится констатировать факт, что в русской до-революционной литературе нет почти еврей-ского сюжета. Он мизерен, незаметен; изредка он на-лицо (у Чехова, напр.), но и тогда чаще всего он стоит вне, как анекдот, как эпизод: без всякого органического восприятия этой еврейской жизни, без внедрения ее в состав русского ландшафта, русского комплекса фактов, событий, пережи-ваний и настроений,—в состав русской трагедии, русской истории. Нет этого в русской до-революционной литературе, и за это винить ее нечего. Ни при Пушкине, Гоголе, Лер-монтове, ни при Тургеневе, Достоевском, Островском, Тол-стом— внедрения еврея в русскую жизнь ведь не было. Само сцепление было лишь кое где, было оно очень слабо и в более поздние десятилетия. Можно было разворотить русскую землю, исходить ее из края в край, парить над ней в поднебесьи и спускаться в ее преисподнюю,—и все не за-мечать еврея, не хотеть его замечать, внушая себе мысль,

что он тут, собственно говоря, ни при чем,—а лучшем слу-чае, он штрих, анекдот, эпизод, придаток, отросток. Не так давно, в 1923 г., Д. Заславский („Евр. Летопись", т. I) под-вел итоги этим явлениям за весь пред-революционный пе-риод. „Первое впечатление в русской литера.уре об еврее— это впечатление комическое. Писатели русские—не такой уже смешливый народ, но не могли они подавить улыбку при взгляде на еврейскую фигуру. Еврей, прежде всего, смешон. Смешны его разговоры, его одежда, манеры". Дей-ствительно, Гоголь, Тургенев, Достоевский, даже Салтыков, Успенский, Чехов подмечали это, учитывали улыбались, в лучшем случае разъясняли это комическое о еврее. Одним словом, каррикатуры и смешные маски... Понятно, для вели-корусской литературы первой половины XIX в. еврей был чужеродным элементом; он стоял, поэтому, за пределами русской литературы. Потом наступил период, в который русские писатели встретили первых евреев, очутившихся бок-о-бок с русским обществом в деловом Петербурге, в тор-говой Москве. Тогда еврейские финансисты и дельцы вы-ступали на этой авансцене: уже не смешные, а отшлифован-ные, внешне-ассимилированные, по-своему сильные и влия-тельные, но все еще в н е русской жизни стоящие. Русскими писателями они были восприняты не только как обидное „вторжение" инородца, и что всего хуже,—не как индиви-дуальности, даже не как представители определенного бур-жуазно-торгового еврейского слоя, а как еврейский народ в целом; их делечество, их успехи, их грехи заслоняли собою и тысячи тысяч еврейской б е д н о т ы городов и местечек, и бездонное еврейское горе. Так было в 70-х, 80-х и 90-х го-дах прошлого века. Последние десятилетия создали не мало связей между культурными слоями еврейства и русским обществом. Общественные и политические стремления и идеалы русских радикальных кругов могли и должны были содействовать сближению. Лучшие представители этой но-вейшей русской литературы—Чехов, Горький, Короленко, Андреев, относились к евреям, как радикалы, как культур-ные люди, возмущаясь бесправием, сочувствуя „трагедии шестимиллионного народа", протестуя против царизма, как виновника гонений и унижений. Эту плеяду, конечно, нельзя обвинять в антисемитизме, но за редкими исключениями, она в общем не проявляла достойного, серьезного и объек-тивно-ценного внимания к евреям и еврейскому народу в х у д о ж е с т в е н н о й русской литературе. „Эта литература не жалеет общих прогрессивных фраз, ее нельзя упрекнуть в антисемитизме. Современный литератор не позволит себе употребить в печати слово „жид" или обрисовать еврея каррикатурными чертами. Но он и не решается открыто ска-зать свою внутреннюю интимную правду об еврее, как под-

сказывается эта правда художественным восприятием, более убедительным, чем либеральная публицистика. Красноречиво, конечно, и это молчание,—словно по общему уговору",— правильно отмечает Д. Заславский.

Невольно хочется сравнить с этой точки зрения (и лишь с такой именно точки зрения) русскую литературу с поль-ской литературой XIX в., гораздо более богатой еврейскими сюжетами. Более-ли антисемитична польская литература или нет, более-ли филосемитична она или нет,—не в этом суть и не в этом вопрос. Просто, в польской художественной ли-тературе больше уделено внимания еврею, еврейской жизни, еврейскому типу, и они чаще показываются на польском ландшафте и в польском обрамлении. Разин причины, вы-звавшие это явление, но прежде всего причина в том, что еврейская жизнь была нагляднее, ближе, неотступнее в Польше, где бок-о-бок с польским народом жили еврейские массы, миллионы евреев, и где сцеплений, соприкасаний, столкно-вений между ними и поляками было больше, где взаимоот-ношения были непосредственны изо дня в день. Поэтому, польские классики-корифеи Мицкевич (цимбалист Янкель в „Пане Тадеуше"), Словацкий (героиня трагедии „Ксендз Марек"), сквозь идеалистическую призму с одной стороны, а 3. Красинский — сквозь католическо-юдофобскую призму с другой („Не-божественная Комедия") подошли к еврейской проблеме уже давно всерьез вплотную. Поэтому, Фредро, Крашевский, Ходзько, Свентоховский, Конопницкая, Ожешко, Шиманский, Аснык, Юноша, Реймонт, Выспянский, каждый по своему, выводили на арену евреев: финансистов, книго-нош, живописцев, бедных торговок, ссыльных, спекулянтов, идеалистов, шинкарей, музыкантов и т. п. — целую галлерего евреев. Понятно, кто с язвительно-юдофобской целью, а кто с гуманитарно-романтической, кто объективно, а кто ad hoc, с тенденцией, кто милуя и жалуя, а кто бичуя, кто любуясь, а кто „добру и злу внимая равнодушно". Поэтому в поль-ской литературе возможны были такие писатели, как Элиза Ожешко, Клеменс Юноша и др., которые почти всецело ушли в изображение еврейской жизни. Поэтому и сама тема о евреях в польской литературе богаче, шире, вместитель-нее и сложнее. Русская же литература за свой, действительно золотой XIX век, за свой воистину „героический период", очень бедна с этой точки зрения. И она была таковой до революции.

Неблестяща также страница, посвященная роли евреев-писателей в русской художественной литературе в пред-революционное время. Поскольку наша тема охватывает и эту сторону проблемы, то и здесь итоги уже подведены

и даже, оказывается, обобщены. Евреи до революции вы-ступали в русской художественной литературе и как рус-ские писатели, и как писатели для русских евреев, создав-шие так называемую русско-еврейскую литературу. Ко уже Волынский в 90-х годах, а впоследствии и Чуковский, и Жаботинский, и др., им вторившие, уверяли, что евреи не только почти „ничего не дали" русской литературе, но что они и впредь ничего значительного не дадут. В годы реакции, в период старых „вех" и столыпинщины, уже строилась скороспелая теория „национального лица", дела-лись по наитию националистические выводы и предсказания, в коих указана была органическая невозможность художе-ственного перевоплощения для евреев, невозможность их истинного, полноценного творчества в области русского художественного слова. Как ни скороспелы и мало дально-видны эти выводы и теории, но факт констатировался почти единогласно: „Евреи ничего не дали русской литературе!" Ничего, понятно, значительного, великого, непреходящего Пусть Минский, Айзман, О. Дымов, Юшкевич, с большей или меньшей удачей, силились изображать Россию, русского человека, русский быт—они не создали ничего равноцен-ного творениям русских художников, не они „краса и гор-дость" русской литературы. Если таков был факт, то уди-вительно ли, что уже нашлись слова и мысли об о б р е ч е н -н о с т и еврейских художественных усилий в области рус-ского слова вообще, о п р е д о п р е д е л е н н о й никчемности русской литературы, создаваемой евреями. Это одна сторона медали. С другой же стороны, целая фаланга писателей, — Рабинович, Леванда, Богров, Фруг, Ан-ский, Осипович, тот-же Юшкевич, Айзман и др., — нарочито обращаясь лицом к русскому еврейству, творя заведомо для него, со-здали свою особую р у с с к о - е в р е й с к у ю художественную литературу — о евреях и для евреев. И здесь такой же вер-дикт. „Несмотря на то, что за последние 50 лет выдвинулся ряд литературных сил, в русско-еврейской литературе нет ни о д н о г о (!) действительно художественного произведе-ния". Так гласит заключение виднейшего еврейского поэта Саула Черниховского. Вердикт чересчур суровый, без малей-шего колебания, — не правда-ли? Видите ли, евреи могут быть русскими историками литературы, критиками, публи-цистами и даже виднейшими среди этого рода деятелей пера,—но это не художественная стихия. Интимное творче-ство, художественное слово и великие художественные до-стижения в русском слове требуют чего-то большего: здесь нужна особая, неосязаемая, вековая органическая связь, здесь затронута область подсознательная, „здесь русский дух, здесь Русью пахнет"... Здесь мало 50-ти лет культур-ного сближения и воздействия, — нужно нечто нутряное,

160

вековое. Так говорили, так уверяли. И хотя эта русско-ев-рейская литература имеет уже своих историков и свои боль-шие заслуги, но вопрос о ее художественной значимости, даже вопрос о том, р у с с к а я ли она, эта литература, получал обычно мало утешительные ответы. Характерно, что после революции были сделаны и здесь серьезные по-пытки подытожить все сделанное в этой области творчества прошлого. А. Г. Горнфельд и Львов-Рогачевский занялись ретроспективным обзором самого еврейского творчества в русском слове, — творчества русских евреев. Кто такой Фруг или Ан-ский? Русский-ли он писатель, или еврейский? Какова объективная ценность, в целом, всего еврейского вклада в русскую литературу? Львов-Рогачевский считает неправильным утверждение, что „евреи ничего не дали русской литературе", потому что они ведь дали с в о е , дали то, что они одни могли в нее внести, и без них в русском художественном спекторе не было бы именно этого цвета. А это уже вклад незаменимый. Но сама художественная малозначительность этого еврейского вклада считалась и им как-бы установленной и бесспорной. Более прозорливый, чем другие, и сам большой друг русско-еврейской литера-туры, А. Г. Горнфельд, в конце концов, замечает: „Еврей-ский вклад в нее (литературу русскую), конечно, не велик: евреи не дали пока русской литературе не только таких, как Гейне, но таких, как Берне, Ауэрбах, Шницлер, Гоф-мансталь, Вассерман, Гарден. Еще быі немецкие евреи го-ворят по-немецки уже века, русские евреи говорят по-русски лишь десятилетия. Но если мы сказали „пока", то не для того, чтобы выразить какие-нибудь надежды или дать какие-нибудь обещания: мы утверждаем факт, а дальше видно будет" •).

Так писал А. Горнфельд в 1923 г.

С тех пор прошло около пяти лет. Т а м — век, целый век, да еще „золотой век" русской литературы, ее „герои-ческий период". Там, если не столетие, то полвека еврейского творчества в области русского слова. З д е с ь — в с е г о десять лет после революции, и еще меньше лет, как после пере-рыва, перебоя, по новому руслу понеслось русское худо-жественное слово. И прежде всего нужно сказать самому себе, что наш интерес, наш подход к этой-же старой теме— ныне иной, по-своему новый. Нас, евреев, микроскопически мало интересует теперь вопрос: антесимит или филосемит тот или другой писатель? Это следует отметить, ибо раньше

' ) См. „Еврейский Альманах" (Ленинград, 1923 г.).

11 Еврейский Сборник 161

нам именно это бросалось в глаза прежде всего, и это нас всего сильнее интересовало и волновало. Мы, еврейские писатели, ни про себя, ни гласно почему-то не производим теперь такого деления: нет этой своеобразной классифика-ции литературно-художественных произведений, не преду-смотренной никакой теорией словесности, никакой методо-логией. Теперь мы перестали так болезненно интересоваться этим вопросом. Литература так же, как и жизнь, иначе вос-принимает нас, евреев, во всяком случае не под углом не-нависти или сострадания, и иначе воспринимается нами. Явный или тайный антисемитизм того или другого худож-ника слова, явный или тайный филосемитизм его,—это осо-бенности его индивидуального творчества, но имеет ли это какое бы то ни было навязчиво-общественное или нацио-нальное значение? Не отказывая никому в праве изображать дурное в еврейской жизни, не приходя в смущение при виде каррикатуры, не реагируя нервно и болезненно на уколы, направленные в страдающее сердце, мы не ищем апологии и не считаем себя сирыми и беспомощными на этом свете. Вот, напр., „Абрам Нашатырь", повесть М. Козакова. Герой—содержатель гостиницы „Якорь" в Булынчуге и вла-делец кафе „Марфа", названного так в честь его „благород-ной" и рачительной сожительницы, Марфы Васильевны. Слу-чайно разбогатевший, жадный к жизни, цепкий и кряжи-стый, беспощадный и упорный, он, неграмотный простец,— сожитель бывшей полковницы, забывшей свое до-револю-ционное прошлое в объятиях и в доме этого нового еврея. Он, Абрам, вместе со своим братом Немой в годы разрухи и всеобщей сумятицы ограбили старуху и убили. Абрам Нашатырь кончил братоубийством, холодным, расчетливым, злостным... Что это—юдофобия? Нет, — это сюжет из совре-менной жизни. Нет,—это произведение е в р е я . Ибо М. Ко-заков—еврей и он, кроме того, также и автор „Повести о карлике Максе", где выведены и иные еврейские фигуры. И что же? М. Козаков имеет право на любые еврейские сю-жеты, это—его дело. И вряд-ли нашему духу, нашему на-строению теперь соответствовало бы художественное произ-ведение, автор которого ставил бы себе задачей возмущаться по поводу юдофобии чьей-либо, или убеждать кого-либо в том, что мы—люди и граждане. В нашей современной жизни такое еврейское самочувствие изжито. Поэтому самый обзор новейшей русской литературы с еврейской точки зре-ния носит несколько иной характер. Это, прежде всего,— установление факта, что новейшая русская литература за короткий период создала уже значительный материал для нашей темы. Так, мы имеем ряд романов, в которых изображена пред-революционная эпоха, эпоха царизма, чер-носотенства, гонений и погромов. В них пред-революцион-

ные погромы вскрыты и выявлены не только на фоне еврейской жизни и быта русских городов, но как естествен-ные отложения самого уклада этой жизни, как из ее омута почерпнутое и ею порожденное явление. Разны и разноценны писательские таланты Константина Федина, Евдокимова, Борисоглебского, но каждый из них, воссоздавая целокуп-ность бытового уклада пред-революционного времени, соз-давая если не эпос, то посильно яркую картину прошлого, невольно приходит к изображению и того места, которое занимали на картине и ее еврейские мазки. Перед нами в романе Федина „Братья" носятся „многолапые, опьянелые, изрыгавшие волчьи стоны, перекошенные коряками, смур-ские, смурыгие, человекоподобные потники и анафемы". Перед нами горсточка в восемь человек, которая растяну-лась редкой цепью поперек дороги, чтобы грудью выступить против погромщиков и разогнать буйствующие ватаги. Перед нами и лицемерное после-погромное „водворение порядка" с ненужными душеспасительными словами. И то-же у Евдо-кимова („Колокола") и у Борисоглебского („Топь"). На боль-ших полотнищах, изображающих былую провинциальную, подлинно глуповскую, заплесневелую русскую жизнь, с ее нелепостями и безудержыо, с ее бестолочью и невыразимой скукой, наброшены еврейские блики, выведены еврейские типы, евреи в революционном подпольи, дан еврейский погром. Он дан, как понятное порождение унылой провин-циальной обыденщины, казарменно-жандармской, безыдейной тоскливости, беспросветной, бессодержательной жизни. Вскры-ты его внутренние пружины и его нелепое, бессмысленное содержание. Далее, тот-же погром, но в лирико-трагическом аспекте в „Истории моей голубятни" Бабеля. В массивных мемуарах Войтоловского— произведении, несомненно, художе-ственного стиля,—также вкраплены то штрихи, то целые эскизы, относящиеся к переживаниям и страданиям евреев на фронте. Это—п р о ш л о е, время д о революции. А затем: литература о евреях в революции, о евреях в гражданской войне. Вот роман Фадеева „Разгром", Либединского — „Ко-миссары", Бабеля — „Конармия": гражданская война, герои и масса. Перед вами уже не эпизоды и не анекдоты, не внеш-ний орнамент и детали сюжета, а по-своему органический элемент этих новейших произведений. Существенна роль, отведенная еврею, и трактовка его в новейшей литературе, трактовка та, что он, еврей, не экзотическое явление, что он занимает присущее ему место, как один из винтов или винтиков движущейся машины, естественный или необходи-мый, что эта фигура в веренице меняющихся типов и лиц связана, сплетена с другими в нашей сложной жизни. Ле-винсон в „Разгроме" Фадеева так же естественен во главе партизанского отряда, как естественны все остальные, все

эти Дубовы, Морозки, Мечики и Чижы, как естественен еврей-комиссар Либединского среди серии типов и лиц со-временного комсостава. Это не значит, что в новых худо-жественных произведениях выведены лица с еврейскими фамилиями, а не евреи. Это не так. Даже в борьбе за ин-тернациональные идеи под флагом коммунизма они, как живые люди, с плотью и кровью, выявляются в том ком-плексе личных особенностей, на которых лежит интеллек-туальная и психологическая печать еврея. Это относится, несомненно, и к Левинсону, в котором автор не выявляет ни русского безудержно-стихийного порыва, ни удали, а ге-ройство, подвластное сознанию, руководимое идеей, которая повелевает волей. Так, по-своему, без характерных еврей-ских выражений и без подчеркиваний, Фадеев дает нам интересный и живой портрет бойца-еврея. И такой же не-сомненный еврей—комиссар Либединского, Иосиф Миндлов. Черные пушистые волосы, расколотое пенснэ, тощее, слабо-грудое, вялое тело—столь же для него характерны, как его вечная экзальтация и горение. Его пафос, его личность, его внешний и внутренний мир истолкованы Либединским в ев-рейской плоти и крови.

Не приходится говорить о том, сколь много еврейского в Бабелевской „Конармии", „Переход через Збруч", „Гедали", „Мой первый гусь", „Раби", „Сын раби" — это произведения столь же художественной русской, как и большой еврейской литературы, а вместе с тем это эпизоды и силуэты из рево-люционной „Конармии". Поистине, еврейскому в Бабеле над-лежит особое и пристальное внимание.

...Война, революция, гражданская война... годы „бури и натиска". Но есть литература, посвященная еврейским пере-живаниям при новом быте, еврейским фигурам на фоне бы-товых отношений. Не претендуя на перечень, напомним о не-которых. Тот-же Илья Эренбург, в своем парадоксальном и талантливом „Хулио Хуренито" создавший анархо-скептиче-скую концепцию культурного распада и заката, а вместе с тем и сатанинскую сатиру на весь капиталистический строй, выведший в этом произведении себя, еврейского ученика Великого Учителя, как носителя духа демонического про-теста и отрицания, — ныне обрел в „Проточном переулке" еврея-горбуна Юзика, который всепрощающим сердцем при-емлет и любит жизнь, как она есть, и находит великий смысл в доле малых людей. — „Смейтесь! Танцуйте! Сойдите с ума или уйдите в ваш ужасный подвал, чтобы вас не было видно, потому что вся жизнь смеется, а вы умираете от ва-шей черной злобы". Вот молодой русский писатель Леонтий Раковский: одержим влечением, — родом недуга, — к еврей-скому сюжету и маломестечковому еврею. Местечко на фоне войны и революции, нэп'а и нового быта — его излюблен-

ные темы. Сам автор ищет в „Зеленой Америке", сборнике еврейских рассказов по преимуществу, разгадки своей безот-четной приверженности к видениям еврейской жизни. Свой предмет он знает и любит. Любит своих евреев: часовщика Киву Шпунта („Часы"), переплетчика Рувима („Конь"), комсо-мольца Гиршу Подноса („Свадьба") и всю перепутаницу и неразбериху современной жизни в маленьком еврейском местечке. Быт местечка показан при своеобразном освещении. Чувствуется чудовищное сплетение старых и новых нитей в узорах местечковой жизни, вихрь исторических обстоя-тельств, потрясший умы и сердца, причудливое смешение стилей.

А вот „Повесть о рыжем Мотеле" Иосифа Уткина, новая драма Бабеля „Закат" из еврейской жизни, с еврейским ге-роем Менделем Криком. Назовем также Гехта („Человек, который забыл свою жизнь"), Леона Островера („Когда река меняет свое русло") и т. д. Не касаясь здесь художественной завершенности романа последнего, скажем о Л. Островере: этот, несомненно, польский еврей, игрой судьбы ставший русским, а не польским или польско-еврейским писателем, вводит русских читателей в круг переживаний и событий польско-еврейской жизни. — Новая тема, новый сюжет в рус-ской беллетристической литературе.

Это о еврейском сюжете. Но исторически и социологи- ' чески весьма знаменательно само участием евреев в новейшей литературе. Они представлены теперь и качественно, и ко-личественно сильнее, чем когда бы то ни было, предста-влены на всех литературных фронтах, во всех направлениях — и в прозе, и в поэзии. После революции выдвинулись: Па-стернак, Мандельштам, Безыменский, Сельвинский, Родов, Уткин, Полонская, Парнок, Рейзман, далее Бабель, Эрен-бург, Соболь, значительно выросший перед своей неожидан-ной смертью, Лидии, Лунц, Каверин, Козаков, Слонимский, — целый сонм новых имен, весьма талантливых людей, а то просто талантливых и во всяком случае не незаметных. Есть-ли какое-либо основание говорить теперь о том, что они чего-то неспособны дать по своей природе, чего-то не дали и не дадут русской литературе? Они, можно сказать, такие-же творчески равноправные русские писатели, как и другие. И столько же основания есть надеяться на них, как и на других. И, как бы то ни было, их вклад в новейшую русскую литературу заметен. Их способность воспринять русскую жизнь в ее многообразии и чувствовать ее, как свою жизнь, — тоже несомненна. И они не подходят к рус-ской жизни извне и вчуже, а интимно близко и родственно, как к своему жизненному делу. Было бы странно теперь слышать речи о „национальном лице" в литературе в том контексте, какой был высказан в свое время. Революция

наложила глубокую печать и на творческие силы, и на тайну творческого восприятия.

Но если такова роль евреев в русской литературе, и они несомненные русские художники слова, то значгт-ли, что умерла так называемая русско-еврейская литература? Нет. Быстрое вростание еврейского творчества в русскую худо-жественную ткань не уничтожило и русско-еврейской лите-ратуры, как таковой. Если нет новых Рабиновичей, Леванд и Богровых, не знаемых и не читаемых за пределами „еврей-ской улицы", неведомых не-еврейской публике, если нет писателей, ушедших всецело в изображение еврейской жизни и обрекших себя на творчество для одних евреев, то было бы художественно и исторически нелепо не причислять на-званных очерков из „Конармии" или Бабелевской же „Исто-рии моей голубятни", или „Родины" покойного Лунца, или тем более Гехта „Человек, который забыл свою жизнь" и М. Козакова „Абрам Нашатырь" и т. п., — к этой именно области „еврейского творчества в русском слове", к этой же русско-еврейской литературе. Если был прав Бялик, утверждавший, что „я воспринял Фруга не только как чи-татель, но и как еврей, для меня Фруг писал не по-русски", то несомненно, что многие страницы Бабеля, и даже местами Эренбург, и даже Иосиф Уткин должны восприниматься нами и воспринимаются, как обогащение русско-еврейской литературы. Но, правда, эта русско-еврейская литература более счастлива, чем произведения Рабиновича, Леванды, Рывкина, Ан—ского. Она не живет под знаком русского худо-жественного сомнения. Она не лишена общего признания, она не живет вне сферы чисто русской литературы, она не существует только для одного лишь еврейского гетто. Правда, она не требует для себя также особой посвящен-ности, особой жертвенности писателей, замкнувшихся и замк-нутых чертой еврейской жизни. Но, поскольку она художе-ственна, она настоящая литература, и это право она себе завоевывает и для русской литературы, и для евреев. Рево-люция снесла многие грани и преграды, она снесла и резкую грань между русской и русско-еврейской литературой. Она в художественном творчестве вызвала новые движущие силы. В этом художественном движении участвуют и еврей-ские творческие силы. Они широко вливаются в море рус-ской художественной жизни, как равноправные и равно-ценные создатели русского слова. А если это так, если жива и русско-еврейская литература, то ей нужны и свои лите-ратурные вместилища, нужны свои органы и орудия воздей-ствия, — и ей нужна русско-еврейская аудитория, ее сочув-ствие и созвучие.

И. А. Клейнман.

НОВЕЙШИЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ОТКРЫТИЯ В ПАЛЕСТИНЕ,

Мировая война прервала раскопки в Палестине, произво-дившиеся археологическими экспедициями из разных стран Европы и Америки. После войны раскопки возобновились, но уже без участия немецких ученых, которые ранее были самыми деятельными их участниками и добились, пожалуй, наибольших успехов (Зеллин — на месте древних Таанаха и Иерихона, Шумахер —на месте Мегиддо, Дальман—в Петре). Вследствие этого самый размах археологических разысканий стал более узким, и хотя англичане и американцы, которые главным образом ведут сейчас раскопки, располагают зна-чительными средствами, всеже дальнейшее развитие раско-пок не может итти таким-же уверенным и быстрым темпом, какой наблюдался до войны. Немецкие ученые, помимо энер-гии и тщательности в работе, вносили во всякое археоло-гическое предприятие первоклассный вклад в виде их солид-нейшей научной подготовки, — ибо вся библейская критиче-ская наука создалась в Германии, и библеисты всех других стран являются учениками и последователями немцев. Надо при этом отметить, что современный немецкий библеист уже перестал быть узким специалистом, но всегда широко и основательно ориентирован в вопросах древне-восточных культур, с которыми культура Палестины вообще и Израиля в частности была связана неразрывными нитями; поэтому немецкие ученые также лучше других способны и разби-раться в результатах раскопок. Таким образом, мировая война причинила серьезный ущерб делу археологического исследования Палестины. Однако, справедливость требует отметить, что она открыла также и некоторые новые воз-можности.

Эти возможности открылись благодаря тому, что старые реакционные турецкие господа Палестины, чинившие по-стоянные препятствия археологам, уступили свое место новым господам, которые смотрят, или должны стотреть на дело научного исследования Палестины другими глазами. В частности, евреи, участвующие теперь в управлении

Палестиной, принадлежат к тому направлению еврейской общественно-политической мысли, которое видит в Пале-стине еврейское отечество и потому должно быть особенно заинтересовано в изучении ее прошлого. С другой стороны, фактические господа, англичане, имеют в области археоло-гического исследования Палестины старые и ценные тради-ции: англичане первыми начали планомерное археологиче-ское изучение Палестины, созданием для этого еще. в 1865 г. специальной организации (Palestine Exploration Fund) с боль-шими средствами, и им принадлежит заслуга таких важных археологических открытий, как, напр., на месте древних Лахиша и Гезера. Но действие этих перемен еще не сказа-лось в достаточной мере, и пока еще трудно учесть те ре-зультаты, которые могут получиться благодаря этим новым факторам. В настоящее время ясно лишь одно достижение— оживление археологической работы в Иерусалиме.

До войны археологическое исследование Иерусалима по-стоянно наталкивалось на ряд специфических препятствий и потому должно было ограничиваться почти исключительно топографическими задачами. Удалось выяснить территориаль-ную историю города, хотя и не во всех подробностях, уста-новить направление стен, которые опоясывали город в раз-личные эпохи; такой же характер носили исследования древнего водоснабжения города — туннелей, каналов, водо-емов и др. Результаты этих последних исследований были опу-бликованы перед самой войной и потому у нас недостаточно из-вестны; они любопытны в том отношении, что открытый ранее Силоамский водопроводный туннель (вероятно, эпохи Хизкии) оказался для царской эпохи самым поздним сооружением этого рода, так как были открыты три более древних канала, из кото-рых два восходят к доиизральской эпохе (II тысячелетие до P. X.), а третий относится, примерно, к эпохе Д а в и д а -Соломона (XI—X в.). Попутно были открыты остатки древ-них стен и ряд пещерных и высеченных гробниц из эпохи 3000—2000 гг., расположенных по склону Офель (южный склон храмовой горы). Отсюда можно предполагать, что эта часть иерусалимской территории была издревле как местом поселения, так и местом святилища, ибо, как пока-зывают другие палестинские раскопки, древнейшие некро-поли обычно располагались по близости от святилищ. После войны открылась возможность более глубоких разведок. Их организовали сообща Palestine Exploration Fund и газета Daily Telegraph: раскопки продолжались более года (с октября 1923 и втечение 1924 г.) и дали чрезвычайно важные ре-зультаты ').

1) Полного окончательного отчета еще нет; предварительные отчеты, по мере хода раскопок, печатались в журнале Quarterly Statement (изд. Раіе-

Цель предпринятых раскопок заключалась в открытии „ г о р о д а Д а в и д а", т. е. укрепленной резиденции Давида, устроенной им на месте завоеванной крепости иевусеев; согласно библии, эта крепость помещалась на одном из холмов Иерусалима, называвшемся Сионом, и была настолько не-приступной, что ее могли защищать „слепые и хромые". Относительно местонахождения Сионского холма существо-вали большие разногласия. Местная традиция приурочивала Сион к юго-западному холму, более высокому, чем соседний юго-восточный холм; но в ученых кругах еще с конца семи-десятых годов XIX века господствовало мнение, что город Давида надо искать непосредственно южнее храмовой горы, на юго-восточным холме, который, правда, несколько ниже юго-западного, но по своей конфигурации и при своих почти отвесных склонах является несравненно более подходящим для крепостных сооружений, чем юго-западный холм с его более отлогими склонами1). Предпринятые в 1923 г. раскопки должны были окончательно решить этот вопрос. Главным руководителем их явился известный археолог М а к а л и с т е р (Macalister), уже ранее стяжавший себе лавры на раскопках Гезера и в других местах, а ближайшим его помощником и экспертом по вопросам, связанным с историей израильской культуры, явился английский ученый Д у н к а н (Duncan). Раскопки начались со склона Офель и распространились дальше к югу, по всему юго-восточному холму. Они блестя-щим образом подтвердили правильность научной точки зрения на местонахождение города Давида и дали целый ряд чрезвычайно важных и интересных находок.

Прежде всего, были открыты остатки двух стен, распо-ложенных одна выше другой и окружавших когда-то кольцом весь юго-восточный холм. Ниже-лежащая стена — двойная; в пространстве между внешней и внутренней стеной не было найдено никаких остатков, что объясняется назначе-нием этого пространства исключительно для целей защиты. Внешняя стена сложена из огромных круглых, почти необ-деланных каменных глыб; толщина ее—до пятнадцати футов (две сажени). Внутренняя стена сложена из камней продол-говатой формы, слегка обделанных молотом; но по общему характеру ее сооружения она примитивнее и, следовательно, древнее внешней. Эпоха сооружения двойной стены опре-

stine Exploration Fund'a) и в газете Daily Telegraph. Сводка этих отчетов была сделана в журнале Zeitschrift für die alttestamentliche Wissenschaft, 1924, I—II, S. 158 — 159 и III - IV, S. 346 — 347; в последнеіі книжке на-печатана также статья одного из руководителей раскопок, Дункана (D и п-с а щ „Millo and the City of David", дающая первую научную разработку результатов раскопок.

1) Эту точку зрения впервые высказал W а г г е п. Underground Jerusalem, •1876.

деляется при помощи находок, сделанных в примыкающих к ней слоях. Тут оказались следы поселения; осколки гли-няных вещей, найденные здесь, — раннеханаанского типа, уже хорошо известного по находкам в других местах, а одна находка — ручка кувшина — может быть точно датирована, так как имеет египетскую печать эпохи XII династии. Отсюда ясно, что поселение существовало здесь уже около 2000 г., основано-же было много раньше; если расположить все найденные здесь остатки вещей в хронологическом порядке, то наиболее поздние образцы будут относиться к 1200 — 1000 г.,—другими словами, поселение, примыкавшее к двой-ной стене, просуществовало до эпохи Саула-Давида (около 1050—1000 г.); двойной ряд стен, чрезвычайно толстых и расположенных почти по отвесным склонам, делал крепость, действительно, неприступной. На этом основании двойная стена и поселение были признаны несомненно принадлежа-вшими иевусеям. Более подробное исследование иевуситских слоев показало, что внешняя, более поздняя стена была построена, вероятно, около 1500 г.; более древняя стена, ставшая с этого момента внутренней, была первоначально окаймлена снаружи рвом, который при постройке внешней стены был засыпан и образовал междустенное пространство.

Выше-лежащая стена была признана Давидовой стеной; это заключение подтверждается всеми остальными находками, сделанными в соответствующих ей слоях. Стена, повидимому, не целиком была построена заново, но местами соединялась с иевуситской стеной; она сооружена более искусно, из камней средней величины, хорошо обтесанных, и была сна-бжена несколькими башнями, из которых одни были построены одновременно со стеной,а другие были пристроены позднее. Этих последних башен две; Макалистер и Дункан приурочи-вают их к эпохе Соломона. Одна из них, в восточной части стены, над ручьем Тихон, выдается своими огромными раз-мерами (около семи саж. высоты) и искусством постройки; открытие ее произвело настоящую сенсацию и привлекло к месту раскопок множество посетителей; иерусалимское правительство постановило сохранить ее и поддерживать в качестве национального памятника. Она, действительно, заслуживает этого, так как, судя по отзывам, является луч-шим и наиболее законченным памятником израильской архитектуры. Но решающее значение имело открытие второй из этих башен, или, скорее, целого башенного укрепления в северной части стены. Как известно из библейских данных (I Цар. 11, 27), Соломон заполнил промежуток, почему-то оставленный в стене Давида, построив там mil l о; судя по Суд. 9, 6. 20. 46. 47., где встречается этот-же термин, под millo разумелось башенное укрепление. Раскопки обнаружили, что в северной части стены еще при ее сооружении, действи-

тельно, остался перерыв; этот перерыв был позднее запол-нен укреплением с башней в центре; в верхней части башни был, повидимому, цейхгауз, а с трех сторон к башне при-мыкали цистерны, и, сверх того, одна цистерна была внутри башни; между цистернами были расположены каменные по-стройки. и все сооружение было окружено стеной иного типа и профиля, чем стена Давида. С северо-западной сто-роны этого укрепленного сооружения были обнаружены остатки лестницы с колоннадой; лестница имела направле-ние к храмовой горе, т. е. соединяла юго-восточный холм с городом Соломона. Описанное башенное сооружение было с полной несомненностью отождествлено с соломоновым ш і11 о. Таким образом, сопоставление библейских известий с результатами раскопок окончательно подтверждает пра-вильность мнения, что город Давида (Сион) находился южнее храмовой горы, на юго-восточном холме. Мало этого, находки дают возможность истолковать или исправить некоторые тем-ные места кн. Самуила и Царей. Из нескольких примеров этого рода укажем хотя бы исправление неясного текста, рассказывающего об убийстве царя Иоаша заговорщиками

(II Цар. 12, 21). Текст гласит: „ убили его beth millo haj-joredli silla"; последние четыре слова, оставленные без пере-вода, не поддаются сколько-нибудь ясному толкованию, особенно совершенно непонятное silla. Открытие лестницы, соединявшей храмовую гору с millo, дает возможность ис-править silla в su Паш—лестница; тогда, после необходи-мого грамматического исправления hajjoredh в wehu j o r e d h , мы получаем совершенно ясный текст: . . . . . убили его в доме Милло, когда он спускался по лестнице".

Из отдельных находок, сделанных при раскопках города Давида, надо отметить остатки двух ханаанских святилищ. Одно было связано, повидимому, с культом мертвых, так как рядом с ним была обнаружена гробница; из его принад-лежностей сохранился только примитивный каменный жерт-венник, из почти необделанной цельной каменной глыбы. Остатки другого святилища были обнаружены на верхней точке холма; оно, по своему характеру, напоминает обычную древнеханаанскую высоту. По существу эти святилища не дают ничего нового; гораздо интереснее находки израиль-ской эпохи. Прежде всего отметим, что на одном из камней стен millo было обнаружено раскрашенное изображение нагого женского божества; это открытие является неожидан-ной иллюстрацией к библейскому известию о том, что Соло-мон ввел культ сидонской Астарты (I Цар., 11, 5), так как найденное изображение имеет сходство с финикийскими „Астартами". Затем, было найдено несколько десятков глиня-ных осколков с надписями. В их числе имеется около 30 ручек от кувшинов; ясно разбираются надписи только на

двух из них, именно jahu или jah,—т.-е. кувшины были сна-бжены именем божества и, вероятно, употреблялись для целей культа, или составляли часть храмового хозяйственного инвентаря. Знаки на остальных осколках неясны; вероятно, надписи означали имена владельцев. Кроме этих осколков,, был найден еще черепок, подобный открытым в Самарии (см. ниже); надпись на нем дает наименования трех лиц, очевидно, доставивших какие-то продукты или материалы. Все описанные находки, хотя и незначительные количественно, имеют всеже большое значение, как материал для характе-ристики хозяйственно-административного и религиозного быта эпохи. Вместе с тем они побуждают производить исследова-ние дальше. Вслед за англичанами стал рыться в городе Давида французский археолог В ей л ь (Weill), уже раньше производивший раскопки в Иерусалиме. Результаты его раскопок полностью еще не опубликованы; но первые из-вестия сообщают, что он открыл интереснейшие остатки некрополя израильской эпохи и новые данные для восста-новления расположения стен и водопроводных сооружений.

Несомненно, что юго-восточный холм даст науке еще немало ценных и неожиданных открытий, которые прольют новый свет на религию и культуру эпохи Давида и Соло-мона. По своему значению раскопки в городе Давида, хотя еще не завершенные, могут равняться лишь с раскопками на месте С а м а р и и ( Ш о м е р о н а ) , столицы царства Эф-раима со времени Омри. Эти раскопки были произведены еще до войны (1908—1910 гг.); краткий отчет об их чрез-вычайно важных результатах был опубликован в 1913 г. и был уже не раз использован в различных трудах по истории Израиля. Но только в 1924 г. Гарвардский университет, производивший раскопки, выпустил полный, роскошно из-данный, двухтомный отчет о них, с исчерпывающей разра-боткой добытого материала, репродукциями и планами '). Этот отчет значительно дополняет первоначальные краткие сведения и окончательно разрешает все неясные и спорные вопросы; поэтому мы считаем необходимым на нем остано-виться, хотя хронологически раскопки в Самарии не при-надлежат к числу последних. Как известно, на месте Сама-рии были обнаружены два слоя; в верхнем слое, непосред-ственно под монументальными развалинами храма Августа (эпохи Ирода), были найдены остатки города эллинисти-ческой эпохи, разрушенного в 107 г. Иоанном Гирканом, а в нижнем слое оказались остатки города израильской эпохи,

') Harvard Excavations at Samaria by R e i s it с г, F i s h e r and L у о п. Vol. I. Text, Vol. II. Plates. Cambridge, 1924. (в Массачусетсе. C.-A. С. Ш). Отчет реферирован в жѵрнале Zeitschr. f. .littest. Wissenschaft, 1925, I—It S. 147-150.

основанного прямо на скале; ханаанский слой отсутствует. Эти открытия вполне соответствуют сообщению I Цар. 16, 24, согласно которому гора Шомерон была впервые 3a J

строена царем Омри. Израильский слой относится к эпохе Омри, Ахаба и их преемников. В этом слое были найдены остатки великолепного здания, сложенного из тщательно обделанных прямоугольных камней; сейчас-же после откры-тия здания возник спор, что это—царский дворец или храм Ваала. Теперь в полном отчете вопрос решен окончательно в пользу дворца. На это указывает не только план распо-ложения здания, но также и его история, обнаружившаяся при раскопках. Оно заложено прямо на скале, ниже других построек израильского слоя, следовательно, относится к эпохе Омри; впоследствии оно дважды расширялось. Но храм Ваала, по библейским известиям, был построен только Аха-бом (1 Цар. 16, 32) и простоял всего двадцать лет, когда его разрушил до основания Иегу (II Цар. 10, 25—27). Указы-валось, что самарийский дворец был „из слоновой кости" (I Цар. 22, 39), между тем как в остатках здания никаких следов слоновой кости не оказалось. Слоновая кость, конечно, была щедро применена в качестве украшения, для отделки и оправы окон, дверей, карнизов, косяков, мебели и т. д.; отсюда и название „дворец из слоновой кости". Но столь-же несомненно, что всю ее, в качестве ценнейшего материала, выломали и вывезли при взятии Самарии ассирияне, как это, напр., сделал в 800 г. Адад-Нирари III, который вывез из Дамаска и дамасского дворца золото, серебро и всю слоновую кость. Таким образом, отсутствие слоновой кости никоим образом не колеблет отождествления открытого здания с царским дворцом. Другое важное дополнение к предварительным данным полный отчет дает по отноше-нию к знаменитым черепкам (ostraka), найденным в Самарии. Их точное число оказалось 65 (а не 75); в отчете дано их факсимиле, которое позволяет установить окончательно чтение начертаных на них надписей '). Как уже известно, они являются своего рода сопроводительными фактурами к партиям натуральных повинностей, поступавших во дво-рец; полный текст всех черепков, данный в отчете, показы-вает, что все надписи составлены более или менее по одной и той-же схеме: „в год такой-то (Ахаба). Поступление от такого-то, оттуда-то. Кувшин старого вина (или лучшего масла)". Надписи дают около 15 новых географических на-званий; почти все они уже приурочены к теперешним пунк-там Палестины, Разработка надписей самарийских черепков стала теперь вполне возможной и доступной для всякого

Ч Текст надписей с черепков полностью напечатан в Zeitschrift für die alttestamenliche Wissenschaft, 1925, I—II, S. 148—149.

библеиста; она должна расширить наши познания по геогра-фии древней Палестины, а также поможет приоткрыть завесу над организацией хозяйственной и провинциальной админи-страции в эпоху Омридов. Наконец, отчет дгет описание и воспроизведения нескольких предметов художественной про-мышленности (особенно интересны ручка зеркала в виде крылатой змеи и рукоятка кинжала с головой рычащего льва); эти предметы или прямо египетской работы, или из-готовлены по египетским образцам. Это—еще новое доказа-тельство того факта, что в Израиле царской эпохи вплоть до VIII века господствовало египетское культурное влияние.

После раскопок в Иерусалиме и Самарии естественно отметить раскопки на месте первой царской столицы Израиля, Г и б е а , резиденции Саула ') Холм Т е л л ь - э л ь - Ф у л ь (Tell-el-ful), где в 1922 г. произвел раскопки иерусалимский профессор О л б р а й т (Albright), отождествлялся с Гибеа лишь предположительно; результаты раскопок подтвердили пра-вильность этой гипотезы. Судя по библейским данным, Гибеа была новым израильским центром, не существовавшим в ханаанскую эпоху; в качестве значительного пункта она впервые упоминается в эпоху судей. Раскопки обнаружили остатки четырех поселений, возводившихся по очереди одно над другим. Древнейший город, укрепленный, разрушенный пожаром, содержит образцы керамики переходного периода от неолита к бронзовому веку; судя по типу находок и тех-нике стройки, это поселение было основано именно в начале эпохи судей. Следующий по времени город, также укреплен-ный, в сравнении со всеми остальными выделяется тщатель-ностью и богатством постройки; стиль находок соответствует стилю филистимских образцов, найденных в Аскалоне и Бет-Шемеше; этот город Олбрайт считает резиденцией Саула. Третий город по характеру кладки стен и технике укрепле-ний схож с израильскими укрепленными центрами IX века (Мегиддо, Гезером и др.); он должен относиться к царство-ванию иудейского царя Асы (913—873), который восстановил Гибеа и Мицпу (I Цар., 15, 22). Этот город был разрушен пожаром, вероятно, во время нашествия ассирийского царя Санхериба, который взял и разрушил все укрепленные города Иуды (II Цар., 18, 13; по надписи Санхериба—всего 46 круп-ных городов и „без числа" мелких). Четвертый город от-носится к эллинистической эпохе (III—II в.); он уже не был укреплением и, вероятно, вообще не был значительным пунктом, так как название Гибеа в послепленную эпоху не встречается; быть может, впрочем, город назывался тогда

Ср. А1 b г і g il t, Die Austragungen auf Tell-el-ful, в Palästinajahrbuch des Deutschen evangelischen Instituts für Altertumwissenschaft zu Jerusalem, 1922/23, S. 9 9 - 1 0 0 .

иначе. Раскопки производились посредством прорытия про-дольных шахт насквозь через холм на разных высотах; поэтому о полном исследовании содержания холма говорить не приходится. Повидимому, раскопки позже не продолжа-лись; по крайней мере, после 1922 г. никаких сведений об их возобновлении мы не встречаем. Но надо надеяться, что археологи еще вернутся к этому пункту и, возможно, дости-гнут еще новых значительных результатов.

Одним из самых важных пунктов в истории Израиля был Ш е х е м (С и x е м), расположенный у священной горы Гаризим и считавшийся местом погребения Иосифа. В Шехеме, вероятно, еще в ханаанейскую эпоху существовало святилище Ваала договоров (Baal berith), сохранившее целиком свое значение в израильскую эпоху. Благодаря этому святилищу, Шехем был крупнейшим религиозным и политическим центром: в святилище или при святилище происходили съезды князей и заключались договоры государственного характера; доку-менты, несомненно, должны были храниться в архиве святи-лища. Поэтому, раскопки древнего Шехема могли бы обо-гатить науку чрезвычайно ценным материалом, так как шехемские акты скорее всего закреплялись на камне, а не на легко гибнущем папирусе. В этом важном пункте (теперь Балата) еще до войны, в 1913—1914 гг., были произведены первые разведочные раскопки немецкой экспедицией, под руководством Зеллина; они обнаружили укрепления ранне-израильской эпохи—массивные (около 1,5 метра толщины) двойные стены, ворота с тройным запором, защищенные четырьмя башнями, совершенно своеобразные, непохожие на типы ворот в других городах. Прерванные войной, раскопки возобновились летом 1926 г., опять под руковод-ством Зеллина, на средства одного американского богача; об огромном интересе, который возбудили раскопки, свиде-тельствует тот факт, что экспедиция составилась из видней-ших представителей археологии и архитектуры, командиро-ванных различными учеными учреждениями Германии, Гол-ландии, Чехо-Словакии и даже Греции. Уже 1926 г. дал целый ряд открытий первостепенной важности. Предвари-тельный отчет о кампании 1926 г. ') еще не дает разработки открытого материала, так как раскопки еще будут продол-жаться; но уже одно перечисление добытого материала ставит шехемские открытия на первое место среди открытий последних лет. Раскопки обнаружили, что Шехем резко разделялся на две части: на акрополь, расположенный на искусственной террасе, и на нижний город. Стены, окружав-

•) Е. S e l l i n . Die Ausgrabungenln Sichern, в Zeitschrift des deutschen Palä-stiuaverein, 1926, B. 44. Ср. также статью V i n c e n t . L'année archéologique 1926 en Palestine, в Revue Biblique 1927, № 3.

шие акрополь, а также здания, в нем находившиеся, принад-лежат к различным эпохам, начиная с эпохи египетского среднего царства и кончая царской израильской эпохой. Зданий открыто два—дворец, с несколькими залами и пор-тиком, и храм; и то, и другое сооружения пережили разру-шение и были затем, с некоторыми изменениями, возобно-влены. Особенный интерес представляет храм. Он разде-ляется на притвор, или входную залу ( 7 x 5 метр.), и на свя-тилище (13,5X1 метр.); два ряда колонн разделяют его на три части, в средней, ближе к концу, уцелели два пьеде-стала для статуй богов, один поменьше, другой побольше; при возобновлении базы колонн и пьедесталы были засы-паны и было отведено для статуи бога огражденное про-странство у задней стены. Рядом с храмом были открыты следы священного участка, около '/і гектара; тут, в несколь-ких шагах от входа в храм были обнаружены фундаменты двух жертвенников, водоем и несколько монолитов, имевших также какое-то отношение к культу. Документов найдено пока только два—клинообразные таблетки (контракт и спи-сок каких-то лиц) XIV—XIII века; из предметов заслуживают упоминания скарабей эпохи гиксосов, золотые и серебряные вещи, глиняные изделия разных эпох. Как правильно за-мечает Венсан, продолжение раскопок принесет с собою, не-сомненно, еще новые и поразительные сюрпризы; и тогда, конечно, с большей определенностью можно будет судить также и о тех открытиях, какие уже сделаны. До сих пор еще много неясного; не вполне ясно, когда произошло разру-шение храма и возобновление его, неясно отношение между храмом и священным участком. Сам Зеллин от решительных заключений воздерживается; Венсан, напротив, считает более поздний храм относящимся к эпохе судей. Несомненно всеже, что более поздний храм существовал во время почти всей царской эпохи. Но самое желанное—это открытие докумен-тов израильской эпохи; такая возможность не исключена, и если наши ожидания оправдаются, то наука обогатится дра-гоценнейшим материалом.

Чтобы покончить с чисто израильскими пунктами, упомя-нем о раскопках на месте древней Мицпы (в Телль-эль-Насбе) и Дебира (в Телль-Бет-Мирсим). Мицпа—одно из важнейших местных святилищ, не раз упоминающееся в связи с леген-дой о Самуиле. Американская экспедиция летом 1926 г. от-крыла там остатки города с массивными стенами, площадью около 34t гектаров, восходящего к 2000—1800 гг.; из цар-ской эпохи VII—VI в. найдено несколько цистерн, из кото-рых в одной, выдающейся своими размерами, найдены осколки глиняных фигурок Астарты и каких-то животных. Раскопки еще не закончены и могут дать очень интересные результаты. Дебир, ранее называвшийся Кириат-Сефер, упо-

176

минается в кн. Судей (I, 9—15), как один из сильнейших ханаанейских городов, служивший ключей к Негеду; при завоевании южного Ханаана сыны Иуды придавали особое значение овладению Дебиром. Раскопки целиком подтвердили оценку Дебира в кн. Судей. Были открыты остатки укреплен-ного города, основание которого восходит к XIX в. до P. X.; стена была однажды, вероятно в XVI в., во время египет-ского похода, отчасти разрушена, затем была возобновлена и просуществовала до VI в., когда ее и город постигло окончательное разрушение (вероятно, во время похода Наву-ходоносора). Стена по мощности не уступает иерихонской: построенная на базисе 5—6 метр, ширины, она поднимается на высоту 10 метров и имеет 3—4,5 метр, ширины. Террито-рия города такая-же небольшая, как и остальных древних палестинских городов, всего около 3,5 гектаров. Из других открытий интересен ряд монолитов, схожих с массебами, остатки бассейнов, каналов, мастерских. Раскопки, начатые американской экспедицией в 1926 г., будут продолжаться до полного их завершения.

Наш обзор показывает, что новейшее археологическое исследование Палестины вращается главным образом вокруг израильской древности. Однако, это не значит, что до-воен-иые раскопки исчерпали весь материал доизраильских пе-риодов; напротив, и в этой области сделаны после войны крупные открытия. Так, в 1921—1925 гг. американская экс-педиция под руководством известного Ф и ш е р а , участво-вавшего в раскопках Самарии, раскопала древний Б е т -HI е а н (теперешний Бесан). Как показывают предварительные сообщения >), город, упоминающийся не раз в библии, ока-зался очень древним. Именно, раскопки обнаружили остатки великолепного египетского города эпохи Сети I, Рамсеса II и Рамсеса III (1313—1167 гг.), статуи и надписи которых были найдены среди развалин; надписи касаются походов этих царей в Палестину. В городе были открыты остатки днух египетских храмов; более древний относится к эпохе Тутмоса III (около 1500 г.), скарабей которого был найден среди его остатков, а более поздний—к эпохе Сети I; кроме того, было найдено много предметов разного рода обычного египетского типа этих эпох. Отсюда видно, что город до середины XII в. принадлежал Египту; позднейшая его судьба неизвестна, так как на египетских фундаментах основаны постройки уже эллинистического и римского периодов. Надо думать, что в израильскую эпоху Бет-Шеан был совершенно незначительным и неукрепленным пунктом; богатые находки

' ) Печатались в разных американских, французских и английских жур-налах; реферированы в Zeitschrift für die alttestamentliche Wissenschaft, 1924, III—IV, S. 347—346 и 1926, I, S. 71—75; там-же ссылки на журналь-ные сообщения.

12 ЕврсЛскиГ, Сборник 177

представляют интерес исключительно для египтологов. На-против, большое значение для историка израильской куль-туры имеют новые, исчерпывающие раскопки финикийского Б и б л о с а ( Г е б а л а ) , которые производились втечение 1921—1924 гг. французской экспедицией под руководством египтолога М о н т э (Montet ) и дали чрезвычайно богатые и интересные результаты і). Этот древнейший финикийский город, как оказалось, существовал уже в IV тысячелетии, в эпоху первой египетской династии, и уже тогда находился в сфере египетского культурного влияния. Обнаруженные остатки двух великолепных храмов, одного—IV тысяч., дру-гого—III тысяч., со статуями богов и царей и целым рядом мелких предметов и украшений, свидетельствуют о сильней-шем египетском влиянии в искусстве; перед нами или еги-петская работа, или искусное подражание египетским об-разцам. Но боги—местные, связанные с местными культами и мифами („госпожа Библоса-, бог гор со львиной головой и др.). Однако, рядом с египетским заметно также влияние эгейской и кавказской культуры. Оно обнаруживается осо-бенно в устройстве, украшениях и утвари царских могил (19—13 стол.), переплетаясь с чисто финикийскими приемами и стилем. В этих могилах была сделана и та находка, кото-рая имеет большое значение для историка израильской куль-туры, именно, надпись на саркофаге царя Ахирама, XIII в. до P. X . 2 ) . Содержание надписи несколько отличается от обычного типа надписей этого рода; но главное ее значение заключается в том, что она является древнейшим памятни-ком палестинского (т. наз. финикийского) письма. Сравнение знаков этой надписи со знаками следующих по времени надписей царя Библоса Абибаала (X в.) и Меши (IX в.) по-казывает, что уже в XIII в. тип знаков окончательно выра-ботался, и позднее встречаются лишь незначительные изме-нения. Отсюда следует, что палестинское письмо значительно древнее, чем это до сих пор думали, и что оно вырабаты-валось, вероятно, втечение XV—XIV в.

Мы не будем останавливаться на других, менее важных раскопках на месте древней Офры, Шило (Силома), Аска-

' ) Предварительные сообщения появились главным образом в журналах S y r i a и R e v u e B i b l i q u e , а также в некоторых других; полный, хотя и краткий обзор есть в новой книге C o u t e m e a u , La civilisation phénicienne, p. p. 25 - 2 7 , ср. также p. p. 150-160 . Со сравнительной ре-лигиозно-исторической точки зрения материал раскопок разработан в пре-красной « т ъ е G г es s man n'a, Byblos, Zeiischr. für die alttest. Wissenschaft,

После первых попыток Веисаиа (Wincent) и Лндзбарского (Lidzbarskil лучшее воспроизведениеin толкование сделано D u s s a u d в жури. Syria, : '.?;• е ь|л доступен лишь реферате Zeitschr. für die alttes-tam. Wissencshaft, 1924 III—IV, S. 3 4 9 - 3 5 a и репродукциянадписи в только что вышедшем III изд. Hebräische Archäologie Benzinger'a, S. 178.

лона, Тира, Сидона и в других пунктах, а также на разве-дочных экспедициях в область древнего Моаба и по побережью Мертвого моря. Наш краткий обзор всеже с достаточной ясностью показывает, что почва Палестины далеко еще не отдала всех скрытых в ней культурных памятников, и что пройдет еще не одно десятилетие, прежде чем археология исчерпает весь палестинский древний фонд. Но, к сожале-нию, наш обзор еще раз показывает, что холмы Палестины, повидимому, бедны памятниками письменности: и до войны, и после войны находки этого рода, столь желанные для науки, были совершенно незначительны. Быть может, это объясняется тем, что израильская письменность преи-мущественно пользовалась таким непорочным материалом, как папирус; но, быть может, это объясняется также и тем, что единственное, кроме Шехема, место, где могли быть значительные архивы документов и других памятников пись-менности,—территория храмовой горы—до сих пор остается почти совершенно неисследованной. На пути науки здесь стоит религиозный фанатизм; но надо надеяться, что это препятствие всеже не будет непреодолимым. Современная техника дает возможность прорывать глубокие траншеи под самыми колоссальными зданиями, не нарушая их целости; и нам думается, что если на помощь археологам придут инженеры и прорежут в разных направлениях почву храмо-вой горы подземными ходами и шахтами, то наука, не по-сягая на целость религиозных зданий на поверхности земли, получит, быть может, ценнейшие приобретения. Дело здесь только в средствах; мы уверены, что они рано или поздно найдутся и раскроют тайны Харам-Эш-Шерифа.

Проф. H. М. Никольский.

ИЗ ПРОШЛОГО.

ДРЕНТЕЛЬН И АНТИ-ЕВРЕЙСКИЕ ПОГРОМЫ 1881 г.

Ген.-адъютант А. Р. Дрентельн, состоявший в 1881—1888 гг. киевским, подольским и волынским генерал-губернатором и командующим войсками киевского военного округа, про-славился своей глубокой неприязнью к евреям. Во всех своих представлениях и докладах центральной власти и в личных своих выступлениях он решительно и со свой-ственной ему резкостью высказывался за репрессивные меры против еврейского населения и за дальнейшее ограничение его прав. Известная характеристика, данная Урусовым: „вах-мистры по воспитанию и погромщики по убеждению", едва-ли к кому-либо из сановников 80-х годов применима столь заслуженно, как к Дрентельну. Достаточно упомянуть о зна-менитой речи, с которой он обратился к представителям погромленнной еврейской общины гор. Балты. „Вы, господа евреи—сказал он, между прочим,—понесли великое горе; вас обесчестили и разорили. Правда, это крайне для вас обидно, но вы сами своими поступками вооружаете против себя... Вы можете жаловаться, что вас не любят; но как-же вас любить, если вы, кроме денег, никого больше не лю-бите?!" („Хроника Восхода" 1882 г., № 34).

В начале 80-х годов вся территория киевского ген.-гу-бернаторства охвачена была волной анти-еврейских погромов, происходивших при явном или скрытом сочувствии пода-вляющего большинства местных властей. Представители еврейских общин, пока еще уцелевших от разгрома, а также в некоторых редких случаях и местное начальство обраща-лись к Дрентельну, как главному начальнику края, с хода-тайствами о защите, о присылке воинских команд для пре-дупреждения надвигавшихся погромов. Как реагировал на эти мольбы и представления Дрентельн,—об этом свиде-тельствуют приводимые ниже (из архива киевского ген.-гу-бернатора, д. № 114) некоторые его резолюции и телеграммы по поводу погромов 1881 г. Они сами за себя говорят так красноречиво, что не нуждаются в комментариях.

Телеграмма Дрентельна, от 27 апреля, в ответ на телеграфное ходатайство раввина Пессиса из Бердичева о принятии мер на слу-чай возможных беспорядков: „Беспокойство' напрасно. Берднчевская чернь—евреи, большинство на их стороне" (л. 38).

Резолюция его-же, на представлении киевского губернатора о просьбе еврейского общества м. Городища выслать туда воинскую команду: „Нет свободных войск" (л. 134).

Представление и. д. киевского губернатора Баумгартена о тревож-ном состоянии, в котором находится еврейское население некоторых мест Киевской губ., и о поступивших из Корсуня, Звенигородки, Сквиры и Липовца телеграфных просьбах относительно посылки воин-ских команд. Резолюция Дрентельна: „Просить губернатора сооб-щить всем этим еврейским обществам, что если рассылать команды во все местечки края, то не достанет всей русской армии" (л. 174).

Телеграмма Дрентельна, от 4 мая, уполномоченному еврейского общества Белой-Церкви Пиковскому, в ответ на его телеграфное ходатайство о высылке в подкрепление еще 250 солдат, в виду мно-гочисленности лежащих кругом деревень, в которых заметно погром-ное настроение: „Сидите смирно и смотрите, чтобы еврейская чернь не задевала христиан. Пришлю еще две роты из Василькова" (л. 182).

Телеграмма, от 5 мая, из Ярошенко (за подписью 10 лиц) о рас-пространяемых слухах, вызывающих сильное возбуждение против евреев, и о том, что жандарм Тарас Иванов является подстрекателем к учинению резни над евреями. Резолюция Дрентельна: „Полковнику Вейсману для сведения, так как, вероятно, все эти скоты врут" (л. 286).

Сообщение киевского губернатора, от 5 мая, на основании теле-граммы пристава м. Шполы, о тревоге среди местных евреев, ввиду малочисленности войска. Резолюция Дрентельна: „Об этих скотах думают больше, чем о других, а им все мало" (л. 295).

Телеграмма Дрентельна в Брацлав, исправнику, от 7 мая: „Ска-жите евреям, чтобы сидели смирно и не телеграфировали мне вздору. Спокойствие города зависит от них" (л. 297).

Аналогичный телеграфный ответ его-же в Сквиру (л. 298). Телеграмма его-же в Славуту, еврейскому обществу, от 8 мая:

„Сидите смирно и не трогайте других. Войска явятся, когда нужно будет" (л. 361).

Донесение из Бердичева, от полициймейстера, о готовящемся погроме, с просьбою прислать 100 чел. кавалерии, и просьба ми-рового посредника Каневского уезда о высылке воинской команды в м. Ржищев. Резолюция Дрентельна „Все они ослы, а бердичевский полициймейстер архиосел" (л. 396).

Донесение таращанского уездного исправника, от 7 мая, о дер-жащихся среди крестьян упорных слухах относительно предстоящей резни евреев и о необходимости прислать воинскую часть. Пометка карандашем: „Осел" (л. 397).

Прошение евреев м. Демиевки, от 5 мая, об оказании им вспо-моществования по случаю постигшего их погрома. Резолюция: „Оста-вить без последствий" (л. 397).

Рапорт васильковского уездного исправника, от 12 мая, о раз-граблении крестьянами еврейского имущества в некоторых местно-стях вверенного ему уезда. Резолюция: „Евреи не пропадут" (л. 821).

II. И. Б. ЛЕВИНЗОН И ЕВРЕИ-ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ.

И. Б. Левинзон был горячим сторонником распростране-ния земледельческого труда среди еврейского населения Рос-сии. Его заветной мечтой было видеть евреев за плугом и сохой. Идее насаждения земледелия среди евреев он уде-лял много внимания в своих литературных произведениях; не ограничиваясь этим, он предпринимал и практические шаги в этом направлении. Как видно из документов, напечатанных нами в трехмесячнике „Heowar" (1918 г., т. I), Левинзон в 1834 г. ходатайствовал перед властями о наделении землей группы кременецких евреев, желавших заниматься земледе-лием. Он заботливо и любовно следил за работой еврейских колонистов, радуясь их успехам и стараясь помочь им в по-стигавших их неудачах.

Узнав в 1840 г . , что некоторые колонисты испытывают притеснения от своих прежних кагалов, которые—вопреки закону о евреях-земледельцах—требуют с них рекрут и обла-гают их поборами,—И. Б. Левинзон обратился по этому по-воду к киевскому генерал-губернатору Бибикову с жалобою. Нижеприводимые документы, заключающие в себе письмо Левинзона и вызванную им переписку, заимствованы нами из архива киевского ген.-губернатора (1836 г., д. №95—хоз. ч., л.л. 335 — 371) и представляют интерес для историка еврейского земледелия в России.

письмо и. б. левинзона к ген.-губернатору бибикову ' ) .

Ваше в-ство, милостивый государь. Полагаясь на сделанном мне обещании во время бытности в г.

Кременце в-го в-ства, осмеливаюсь ныне привести к сведению ниже-поименованые обстоятельства и всенижайше просить:

Я усугублял всех стараний для внушения Еврейскому народу и дачи слабости (?) в хлебопашестве, о чем небезызвестно Правитель-ству, у коего ходатайствовал, и всеавгустейшему монарху, от коего удостоился получить награду пред последованием манифеста о ев-реях-земледельцах и о прочем.

' ) Стилистические и орфографические погрешности этого письма опро-вергают высказывавшееся некоторыми мнение, будто Левинзон хорошо вла-дел русским языком.

Поселившиеся евреи в Селениях Софиевке и Игнатьевне испра-вили пусто лежащие земли и из неплодоносных сделали плодонос-ными, завели хозяйственные снаряды и пасеки, а ныне потерпевают тяжелое угнетение от кагальных тех городов, от коих обществ пе-решли, взятием неправильно рекрут и от других оных хитростей, и все вообще катальные производят насмешку над земледельцами и привели к бедственному одним и другим их положению. А тем бо-лее стараются у местного начальства, чего вежливость с моей сто-роны для в-го в-ства не дозволяет. Поводом изъясненных угнетений прочие евреи стались уже хладнокровными и противниками хлебопа-шеству—я-же по возложенному на меня доверию от земледельцев вышесказанных селений осмеливаюсь ваше в-ство настоящим пись-мом просить о учинении высоконачальничьего распоряжения насчет назначения особого чиновника над евреями хлебопашцами, ибо ныне оные претерпевают новые утеснения при имеющем... (неразборчиво; рекрутском наборе.

При всем том припомнить и себя, почти преклоненного века и расстроенного здоровья, я под усугубляемыми стараниями не мог остаться в забвении и пропитания и для приведения в окончание моих остальных сочинений для преобразования дальнейшего моих единоверцев.

Имею честь оставаться в-го в-ства с глубочайшим почтением и быть по гроб верным слугой.

г. Кременец. Изаак-Бер Левинзон.

27 августа 1840 г.

Пометка Бибикова на письме: „Можно бы спросить в (олынского) г (убернатора), что за человек?"

письмо волынского губернатора лашкарева ген.-губ. бибикову, от 2 5 ноября 1 8 4 0 г.

Вследствие почтеннейшего письма в-го в-ства ко мне от 7 сен-тября, честь имею уведомить, что проживающий в г. Кременце еврей Изаак-Бер Левинзон, как доносит мне кременецкий полициймейстер. образа жизни- и поведения хорошего. Насчет-же хозяйственного устройства поселившихся для хлебопашества в слободе Игнатовке евреев и о претерпеваемых ими от кагальных тех обществ, к коим прежде принадлежали, угнетениях я требую от луцкого земского суда сведений, по получении коих не умедлю о сем сообщить в-му в-ству.

письмо лашкарева бибикову от 2 7 января 1 8 4 1 г .

В дополнение сведений, сообщенных мною в-му в-ству в письме от 25 ноября 1840 г., честь имею уведомить, что поселившиеся в слободе Игнатовке евреи, как доносит мне луцкий земский суд, упражняются хлебопашеством с 1836 г., с которого времени и устраи-вают хозяйственное обзаведение и по части хлебопашества против

прежних опытнее. При требовании-же от них сведений, в чем именно они испытывали угнетения от катальных тех обществ, к коим принад-лежали, объявили, что прежних времен катальные приезжали к ним в слободу Игнатовку, требуя от них податей, и брали из них рек-рут, но ныне сего уже не испытывают.

ОХРАНКА И ШОЛОМ-АЛЕЙХЕМ (С. Н. РАБИНОВИЧ).

Известно, с каким усердием Департамент полиции наблю-дал за Л. Н. Толстым и окружавшими его лицами. Пере-писка как великого писателя, так и его ближайших подвер-галась строжайшей перлюстрации.

В октябре 1903 г. Департамент полиции препроводил киев-скому охранному отделению „для сведения и соображения" вы-писки „из полученных агентурным путем письма известного толстовца Владимира Черткова к Соломону Наумовичу Раби-новичу в Киев и письма того-же Рабиновича к последова-телю лжеучения графа Л. Толстого, П. А. Буланже, в Мо-скву." Оба письма относились к сборнику на еврейском языке (в пользу пострадавших от кишиневского погрома), который готовил тогда Шолом-Алейхем и для которого им получены были от Л. Н. Толстого несколько сказок. Как видно из печатаемых ниже бумаг (д. киевск. охран, отд. № 293—1903 г.), полученный от Департамента материал, конечно, побудил киевское охранное отделение „заинтересоваться" Шолом-Алейхемом.

выписка из письма в. четкова , из крайстчерча, от 19 сентября

1 9 0 3 г . , с . н. рабиновичу в киев.

Присланные Вам для Вашего сборника сказки Л. Н. Толстого одновременно посланы и в Англию, в редакцию „Свободного Слова". Не желая преждевременным выпуском этих сказок, как на русском, так и на иностранных языках, подрывать интерес к издаваемому Вами сборнику, редакция „Свободного Слова" просит Вас сообщить ей, когда именно выйдет Ваш сборник, чтобы с одной стороны не выпускать своих изданий сказок до его выхода, а с другой сто-роны, согласно желанию Л. Н. Толстого, иметь возможность преду-предить появление заграницей чужих переводов этих сказок.

выписка из письма с . рабиновича, из киева, от 3 октября 1 9 0 3 г . , п. буланже в москву.

Собираясь в Гомель, на место погрома, пишу Вам с вокзала это письмо. Я Вам уже сообщал, что вследствие некоторых цензурных требований мой сборник несколько затянулся, и нельзя расчитывать,

чтобы он успел выйти раньше 1-го декабря... Вынужден был писать сегодня вторично Льву Николаевичу про инцидент Моот-Реткова (?) и просил его заступиться, повлиять на Черткова, чтобы он, Черт-ков, издал сказки по-русски в журнале „Св. Слово", в Лондоне, а перевод и издание по-английски предоставил Мооту. Я писал Льву Николаевичу, что я боюсь, как бы эти два ревностных его поклон-ника из поклонения к нему не натворили бы нам беды, предупредив друг друга своим изданием и выпустив „Сказки" раньше времени и тем повредив и еврейскому сборнику, и московскому изданию. Думаю, что Вы, которого Л. Н. считает своим близким другом (его собственные слова), могли бы настоять, чтобы Л. Н. написал Черт-кову, дабы уступил английское издание Мооту, раз я уже вошел с ним в соглашение и уже послал ему копию „Сказок".

отношение начальника киевского охранного отделения, от 1 9 октября

1 9 0 3 г . , приставу лыбедского полицейского участка .

Покорнейше прошу ваше высокоблагородие сообщить Отделению в возможно скором времени сведения о круге знакомств, родствен-ных связях и занятиях Соломона Наумова Р а б и н о в и ч а .

ответ пристава лыбедского у ч а с т к а начальнику киевского охранного

отделения.

Имею честь уведомить его высокоблагородие господина Началь-ника Киевского Охраннного Отделения, что круг знакомств прожи-вающего по М. Благовещенской улице, в доме № 27, Васильков-ского мещанина Соломона Наумова Рабиновича составляют:

1) Киевский казенный Раввин Соломон Аркадьев Лурье—Андреев-ская ул., д. № 9; 2) Помощник Присяжного Поверенного Моисей Савельев Мазур—М. Житомирская, д. № 17; 3) Купец Моисей Аро-нов Кулишер - Михайловская ул., д. 18; 4) Доктор Евгений Львович Скловский—Пушкинская ул., д. 10; 5) Купец Григорий Ефимов Штильман—Пушкинская, дом Зайцева (против Прорезной); 6) Д-р Ефим Абрамов Вайнцваг—Б. Васильковская, д. 5. Семейство Раби-новича состоит: из жены Ольги Михайловны, 38 лет, дочерей: Эрне-стины 19 лет, Сарры 16 лет, Эммы 15 л., Марии 14 л. и сыновей: Михаила 14 л. и Наума 3 л. Родные братья Рабиновича: Илья На-умов Рабинович 50 л.—вм. Фастове, Герш Наумов Рабинович—46 л.— в гор. Переяславе, Вольф Наумов Рабинович 35 л.—в гор. Берди-чеве, Лейба Наумов Рабинович 32 л.—в гор. Варшаве, где служит агентом в конторе „Надежда", сестра Бруха Наумовна 38 л., состоя-щая в замужестве за мещанином Лейзером Райзманом,—в м. Ржи-щеве. С вышеупомянутыми лицами Рабинович имеет сношения. Сам он занимается литературным трудом. Октября 20 дня 1903 г.

И. В. Галант.

ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Е В Р Е Е В В ПОЛЬШЕ.

(Письмо из Варшавы).

В прошлом году польский Банк Государственного Хозяй-ства опубликовал премированные им конкурсные труды на тему „о хозяйственной программе Польши". Характерно, что все почти авторы этих трудов находят нужным указать в предисловии на невозможность выработать в настоящее время для Польши какую бы то ни было конкретную про-грамму. Мотивируют они это не только недостатком необ-ходимых материалов, но и неустойчивостью хозяйственных отношений в стране, которые не позволяют поставить точный диагноз и наметить детальную терапию.

На такие-же приблизительно препятствия наталкивается всякий, кто пытается дать более или менее объективную оценку экономического положения евреев в теперешней Польше. Этим мы, конечно, не хотим сказать, что в хаосе быстро сменяющихся явлений еврейской хозяйственной дей-ствительности совершенно отсутствуют более постоянные черты, определяющие, так сказать, индивидуальную физи-ономию этой действительности. Как увидим дальше, эти особенности выступают теперь, пожалуй, даже резче, чем в блаженной памяти еврейской „черте". Мы желаем только отметить, что ни общая обстановка, ни отдельные ее мо-менты в их удельном весе еще не определились настолько, чтобы можно было найти вполне адэкватные определения для их взаимодействия, подвести им окончательный итог.

Недостаток точных исчерпывающих данных об эконо-мическом положении евреев в Польше, с одной стороны, и изменчивость самого объекта, подлежащего исследованию, с другой, налагают на ее исследователя обязанность быть вдвойне осторожным в своих выводах и стараться, по мере возможности, обосновывать их не на преходящих, а на более постоянных, устойчивых явлениях.

Придерживаясь в дальнейшем указанного правила, по-стараемся предварительно в наиболее общих чертах позна-комить читателя с обстановкой, в которой еврейскому на-

селению приходится в теперешней Польше приспособляться к после-военным условиям существования.

Никто, конечно, не станет отрицать, что та часть восточно-европейского еврейства, которая осталась по ту сторону польско-русской границы, пережила за десятилетие войны и революции гораздо более резкий сдвиг и сотрясение, чем евреи, которые очутились в границах Польши. Однако, при более внимательном рассмотрении необходимо признать, что в Польше евреям по существу приходится приспособляться к измененным условиям хозяйственной жизни в более слож-ной обстановке, чем в Советской России. Достаточно указать на то обстоятельство, что восстановленный в 1918 г. хозяй-ственный организм Польши был наскоро сколочен из трех различных частей, которые втечение 150 с лишним лет вхо-дили в состав трех совершенно различных хозяйственно-по-литических систем, с различными традициями, интересами и культурным уровнем. При этом, длительным театром воен-ных действий, сопровождавшихся невероятными опустоше-ниями, оказались именно те части, в которых было сосредо-точено громадное большинство еврейского населения.

Центробежные силы, которые до войны и во время войны выражались главным образом в различии политической ориентации, теперь находили новую пищу в антагонизме хозяйственных интересов, в борьбе за власть со стороны провинций, политических и социальных групп, в недоволь-стве национальных меньшинств.

Крайняя несамостоятельность внутренней и внешней по-литики молодого, неспаянного государства, необходимость лавировать между влияниями Англии и Франции еще больше задерживали его политическую и хозяйственную консолида-цию и тормазили процесс приспособления к необыкновенно осложнившимся политическим и экономическим отношениям после-военной Европы. Мир, который Польша заключила со своими соседями, оказался в сущности только перемирием, во время которого стороны продолжают вести между собою войну экономическую идажеспоры о териториальных границах.

Все это тормазило систематическое мирное строительство, которое могло бы залечить раны, нанесенные войной и хо-зяйственной разрухой после-военных лет. А раны были ужас-ные. Не говоря уже о громадных потерях в живых и мертвых производительных силах, о физической и моральной дегра-дации населения, не хватало прямо основных элементов, без которых невозможно никакое строительство. По мнению одного из наиболее авторитетных польских экономистов, проф. Кржижановского '), война и последующая инфляция, хозяйничанье экономически-безграмотной бюрократйи по-

глотили около 3/4 капиталов страны, а сумма вкладов на всей территории Польши снизилась до 20% предвоенной нормы '). Собственных капиталов не было, а на прилив капиталов извне страна, при ее политическом и экономиче-ском положении, рассчитывать не могла. Вследствие этого возможно было только искусственное оживление хозяйствен-ной жизни и, в частности, промышленности при помощи „думпингового", инфляционного экспорта и увеличения ка-зенных заказов. Да иначе и быть не могло. Ведь перед войной Польша могла развить свое производство и вывоз не только благодаря русскому рынку, но и потому, что одновременно ввозила капиталы. Ее хозяйственные артерии питались живительными соками могучих денежных рынков Берлина и Вены. К тому-ж теперь не было возможности базироваться на предвоенном опыте, ибо линии развития, ведущие от предвоенного прошлого к настоящему, по боль-шей части были прерваны. Приходилось, стало быть, строить или лучше: п е р е с т р а и в а т ь без капиталов и без опыта, приспособляться к новым рынкам, которые были для Польши величинами неизвестными как в отношении их объема, так и характера их требований.

Конечно, все перечисленные моменты только замедляли процесс политической и хозяйственной консолидации, но не могли его остановить. Что хозяйственная жизнь Польши входит понемногу в определенное русло, доказывается про-должительной устойчивостью ее, правда, пониженной валюты, которая втечение полутора лет с лишним выдержала не-сколько довольно серьезных испытаний. Однако, несмотря на некоторые положительные моменты, следует признать, что Польше далеко еще до настоящего, прочного равновесия хозяйственных отношений и до нормального развития про-изводственных и организационных сил. В этом смысле весьма показательно отмеченное в одном из последних номеров официального органа „Торговля и Промышленность" явле-ние, что за период 1924—27 гг. цены на рожь колебались на варшавской бирже между 11 и 25 злотыми за 100 кило-граммов. Такая амплитуда колебания цен (не соответствую-щая колебаниям на мировом рынке) в одной из важнейших отраслей товарообмена не может не отразиться самым чув-ствительным образом на всей хозяйственной жизни страны и показывает, насколько еще несовершенна организация польской торговли.

') Перед войной общая сумма вкладов доходила до 3118,5 тысяч злотых (злотый—'/9 доллара), а к 31-му декабря 1925 г., т. е. около двух лет после проведения валютной реформы Грабского, общая сумма вкладов в комму-нальных, почтовых сберегательных кассах, кооперативах, 82 более крупных акционерных банках, в Банке государственного хозяйства и др. едва до-стигала 424,6 тысяч злотых. (Wiadomosci Stat. № 12, 20/VI 1826 г.)

Но хуже, чем неорганизованность внутреннего рынка, это—его незначительная е м к о с т ь . Покупательная сила самых широких слоев населения как в городах, так и в деревне сведена до минимума. Достаточно сказать, что на одного жителя приходится всего 1,64 кгр. бумажных тканей, тогда как перед войной в быв. Царстве Польском, которое ведь было гораздо беднее прусской Польши, на 1 чел. при-ходилось 4 килогр.; бумаги—3,7 кгр. (в Германии 19); сахару— 13,3 кгр. (в Германии 20,2); угля—708,3 кгр. (в Германии 1800, кроме 2270 кгр. бурого угля).

Что касается дальнейшего развития экспорта, то необ-ходимо принять во внимание то обстоятельство, что вслед-ствие ненормальности отношений с наиболее крупными со-седями, Польша не имеет возможности надлежащим образом использовать естественные преимущества своего географиче-ского положения и богатого содержания своих недр, а на более отдаленных рынках, на которых ей приходится искать сбыта для продуктов своей добывающей, железной и тек-стильной промышленности, она встречается с соперничеством значительно более сильных конкуррентов, в лице промышлен-ности австрийской, германской, чехо-словацкой и итальян-ской. К тому-ж страны ввоза сами начинают индустриализи-роваться, как, напр., Румыния, на которую в 1926 г. при-ходилось около 35°/0 всего текстильного вывоза из Польши.

В общем, опыт после-военных лет и структура населения Польши говорят в пользу того, что в Польше еще долго главную роль будет играть внутренний рынок. Но до тех пор, пока покупательная сила населения будет находиться на таком низком уровне, как сейчас, о значительном расшире-нии внутреннего рынка Польши можно только мечтать. Не-сколько цифр, взятых из изданий Главного Статистического Управления, дадут нам некоторое представление о том, как ничтожны доходы громадного большинства населения Польши. На 100 лиц, имеющих самостоятельный заработок, было:

81.3 с годовым доходом ниже 1200 злотых, 16.4 . „ „ в 1200—3700 злотых, 2,2 „ „ „ „ 3700—12000 „ 0,1 „ „ „ свыше 12000

Поскольку и происходит в Польше воспроизводство и аккумуляция капиталов, этот процесс совершается здесь гораздо медленнее, чем рост населения. „Вряд-ли найдется,— говорит проф. Кржижановский,—другая страна, которая об-ладала бы таким высоким приростом населения и таким малым капиталом, как Польша". Если даже примем, что ежегодно эмигрирует из страны 400.000 человек, то всеже ежегодное увеличение населения будет составлять 350.000 душ.

По вычислениям Шавлевского '), для удержания настоящего standard of life и снабжения такого количества людей необ-ходимыми средствами труда требуется, по крайней мере, 1,4 миллиарда злотых в год, т. е. 10% всего национального дохода. Понятно, что, при теперешнем положении страны, о такой ежегодной чистой прибыли даже мечтать нельзя. До тех пор, пока ворота иммиграционных стран будут, как сейчас (последний билль Джонсона в Соединенных Штатах предусматривает для Польши с 1 июля 1927 г. квоту в 4 ' / , тысяч эмигрантов), почти герметически закрыты для восточно-европейских эмигрантов, перенаселение будет для Польши одним из наиболее тяжелых и наболевших во-просов .

Трудно, конечно, предвидеть, насколько ускорится про-цесс накопления капиталов, если Польше удастся получить крупный заграничный заем. Пока-же мы можем только кон-статировать факт, что „во всех отраслях общественной жизни наблюдается в Польше избыток людей: в сельском хозяй-стве, в промышленности, торговле, администрации и госу-дарственных предприятиях".—

Таково, в общих чертах, экономическое положение страны. Чтобы понять, почему оно особенно сильно дает себя чув-ствовать еврейскому населению, необходимо познакомиться с территориальным распределением евреев и их экономиче-ской структурой, с одной стороны, и с особенностями хозяй-ственной политики Польши—с другой.

Когда дело касается евреев, творцы польской хозяйствен-ной политики не привыкли ставить себе вопрос: куда-же денутся лишние? Зато печальная еврейская действительность не перестает напоминать о нем самым настойчивым образом.

Присмотримся-же поближе к этой действительности и по-стараемся, насколько это возможно, определить, сколько этих лишних и каким образом они распределены между от-дельными отраслями хозяйственной жизни.

Насколько можно судить по уже опубликованным дан-ным всеобщей переписи 1921 г., профессиональная структура еврейского населения, очутившегося в границах теперешней Польши, в основных чертах не очень изменилась в сравне-нии с тем, что было в конце прошлого столетия.

На 100 экономически активных жителей было занято:

Земледелием. Промышленностью. Торговле?!.

У евреев 9,7 32,3 34,8 У не-евреев.. 82,2 7,1 1,3

') M. Szawlewski. Emigracfa i przeludnienie w Etiropie powojennej. Екопо-mista, 1927.

Как видим, у евреев земледельческая группа в 9 раз меньше, промышленная в 4'/г раза больше, а торговая в целых 25 раз больше, чем у не-евреев. Что касается по-следней группы, то надо полагать, что в действительности она еще больше; не подлежит сомнению, что у евреев в группу профессий неопределенных попало большое число посредников.

В связи со слабым участием евреев в сельском хозяй-стве, дающем вдвое больший процент экономически актив-ных, чем промышленность и торговля, евреи гораздо силь-нее обременены нетрудовыми элементами, чем остальное население.

На 100 жителей приходится экономически пассивынх:

У не-евреев—42,0 У евреев.. —66,0

При этом необходимо отметить, что у польских евреев высокий процент экономически пассивных ни в коем случае не может служить показателем благосостояния, как при-мерно, у не-еврейского населения западных воеводств Польши или в центральной и западной Европе, где это является результатом большей производительности труда; у евреев такое явление означает только обременение трудового на-селения непосильным балластом в форме нетрудовых эле-ментов.

Если даже допустить, что, благодаря своеобразным усло-виям еврейской действительности, у евреев относительно большее (чем у не-евреев) количество экономически активных попало при переписи в рубрику экономически пассивных, то и в таком случае вряд-ли изменится общая картина; есть полное основание думать, что названная ошибка касается преимущественно торгового люмпен-пролетариата и вообще экономически лишних элементов.

Что же касается той части еврейского населения, которая занята в промышленности, то она и в теперешней Польше главным образом сосредоточена в мелких предприятиях нескольких характерных отраслей промышленности.

Почти п о л о в и н а (47,1%) еврейского промышленного населения приходится на промышленность, занятую изгото-влением одежды и обуви, 16,4%—на пищевую промышлен-ность и 9,7%—на текстильное производство. Как видим, в названных 3-х отраслях сосредоточены '/s всех евреев, занятых в промышленности. Односторонность этой струк-туры выступает особенно рельефно по сравнению со струк-турой не еврейского населения. Тогда как у последнего масса, занятая в промышленности, более или менее равно-мерно распределена между целым рядом наиболее основных

отраслей промышленности (горная — 12,7%, металлическая— 7,7%, текстильная — 19,9%, обработка дерева — 9,5% пище-в а я — 8,9% и производство одежды — 18,2%), евреи почти совершенно отсутствуют в машинном производстве, метал-лургии и добывающей промышленности. Единственное исклю-чение представляет собою нефтянная промышленность в во-сточной Галиции, где евреи составляют около 15% общего числа рабочих. *)

Но и в тех немногих отраслях, в которых сосредоточено преимущественно еврейское промышленное население, за немногими исключениями, оно оттеснено на задворки, в мел-кие предприятия с примитивной формой технической и эко-номической организации. По упомянутой анкете, только 15% всего еврейского пролетариата было в 1921 г. занято в предприятиях с числом рабочих не меньше 20-ти. О сте-пени распыленности еврейского промышленного населения свидетельствует, между прочим, и необыкновенно высокий в нем процент самостоятельных, который местами дости-гает 70-ти.

Все сказанное относится еще в большей степени к тор-говле. Свыше 88% еврейского торгового населения было занято в товарном обмене, а группа посредников у евреев в 5 раз больше, чем у не-евреев. Зато группа денежно-кре-дитная у евреев относительно меньше в 9 раз, а группа страхования—даже в 15 раз. Здесь опять-таки находит себе выражение факт слабой концентрации евреев в тех отраслях, в которых удельный вес крупных предприятий особенно значителен. При этом процент самостоятельных еще выше, чем у еврейского промышленного населения (он колеблется между 67,4 и 82,1).

Как велик у евреев избыток торговцев, видно уже из того, что на одной только территории б. Царства Польского до-военное число выбранных торговых патентов в 113 тысяч возросло в 1925 г. до 187 тысяч. В масштабе всей страны (общее число торговых патентов равняется 427 тыс.) это представляет излишек в 150—160 тысяч. На основании про-цента, который евреи составляют по отношению ко всему числу самостоятельных в торговле страны, можно без преу-величения принять, что евреи составляют по крайней мере % всех лишних в торговле. Так как по данным переписи 1921 г. число евреев, занятых в торговле, составляло около 320 тысяч, то приходим к выводу, что у евреев было лиш-них в торговле около 40%. Основываясь на данных упомя-нутой уже евр. промышл. анкеты, статистических таблиц Вайнфельда за 1922 г. и данных министерства о выбранных

*) „Еврейские промышленные предприятия в 1921 г." По анкете, про-веденной Отделением хозяйств, статист, при Д.Д.К. в Польше.

192

патентах за 1925 г., можно принять, что вся масса евреев, занятых в промышленности и торговле, была распределена между 400 тыс. предприятий.

Резюмируя сказанное, приходим к выводу, что • в тепе-решней Польше евреи, в общем и целом, еше в большей степени, чем перед войной, зависимы в своем экономическом существовании от немногих отраслей промышленности и торговли — и то преимущественно от той их части, которая до сих пор осталась на более примитивной ступени раз-вития.

Этот факт сам по себе является только показателем узости базы хозяйственной деятельности еврейского населе-ния, но он еще не дает определенного представления об эффекте этой деятельности, в смысле источника существо-вания этого населения, как целого.

Мы не имеем возможности определить общий доход еврейского населения, занятого в трех главных отраслях хозяйственной жизни—земледелии, промышленности и тор-говле. Но уже на основании того факта, что евреи дают значительно низший процент экономически активных, чем не-евреи, можно притти к выводу, что относительное, так сказать, экономическое перенаселение у них необходимо должно быть большее, чем у остального населения страны. Если примем, что средний доход экономически активного еврея не ниже такого-же дохода не-еврейского жителя, то, вследствие гораздо более высокого процента (в 1% раза) экономически п а с с и в н ы х у еврейского населения, у евреев придется общий доход разделить между в 1 '/г раза большим количеством жителей. Если мы проведем такое-же сравнение только среди городского населения, то и тогда результат будет только немногим более благоприятен для евреев. Так, на 100 г о р о д с к и х жителей было экономически п а с -с и в н ы х :

У не-евреев. У евреев.

Город Варшава 52,1 63,5 Келецкое воеводство 47,9 69,1 Полесское „ 48,1 65,8 Волынское „ 61,5 69,2 Краковское „ 52,8 65,6 Станиславовское 48,9 67,3

Выравнение шансов могло бы, следовательно, наступить только в том случае, если-бы широкие слои еврейского на-селения начали: а) проникать в более производительные и доходные отрасли профессионального труда, или-же б) в та-кие отрасли, как земледельческая, которая дает высокий процент экономически активных элементов, или, наконец,

13 Еврейский Вестннк 193

в) значительно подняли бы процент активных в тех отрас-лях, в которых евреи сейчас преимущественно заняты. Но в Польше пока еще не видно тех условий, при которых для евреев сделалась бы возможной более или менее зна-чительная хозяйственная экспансия в одном из отмеченных трех направлений.

Возможность массового перехода евреев к земледель-ческому труду, благодаря которому значительно поднялся бы процент экономически активных среди мужской и особенно женской части еврейского населения, представляется в на-стоящее время совершенно неправдоподобной. Правда, ин-тенсификация земледельческого труда до сих пор находится на европейском уровне только в прусской части Польши (20 квинталов с гектара). В б. Царстве Польском и в Гали-ции, при среднем урожае, получается только немногим больше половины этого количества, а в Полесском и Во-лынском воеводствах и того меньше. Земельный голод ощу-щается в стране чрезвычайно остро. По последним данным вполне компетентных источников, аграрная реформа, если она даже и будет проведена последовательно, едва-ли удовлетворит 2 5 % всего числа нуждающихся в земле без-земельных хозяйств. По этим-же данным, о сколько-нибудь значительной колонизации евреев в Польше сможет быть речь разве только тогда, когда удастся осушить болота в бассейнах Припети, Музавца и Щиры.

Что же касается крупной промышленности, то даже в тех отраслях, которые всегда были относительно доступны для еврейского рабочего, как текстильная, доступ в крупные фабрики, даже в Белостоке, теперь стал труднее, чем до войны, так как страх перед безработицей заставляет не-евреев теперь еще более ревниво, чем до войны, оберегать занятые им здесь позиции. Данные еврейской промышлен-ной анкеты показывают, что уже до 1921 г. ускорился процесс вытеснения евреев из крупной промышленности.

Обратное явление наблюдается в области мелкой про-мышленности. Происходит рост мелкой промышленности за счет крупной, развитие которой задерживается недо-статком капиталов на оборудование. И, насколько можно судить по имеющимся сведениям, это как раз происходит в таких отраслях, в которых участие евреев очень значи-тельно. Для иллюстрации возьмем такую характерную от-расль, как изготовление одежды, в которой, по данным пе-реписи 1921 г., евреев было занято почти столько-же, сколько не-евреев. По сведениям Главного Статистического Управления оказывается, что в 111 крупных предприятиях названной отрасли производительность в 1927 г. уменьши-лась даже в сравнении с годом наибольшего кризиса—1925 г. Но в то-же время значительно уменьшился и ввоз белья,

194

трикотажных изделий и всякого рода платья из-заграницы. Так как спрос на эти предметы в сравнении с годом кри-зиса несомнено увеличился, то ясно, что возросший спрос покрывается только мелкой промышленностью. Аналогичное явление наблюдается также в кожевенной отрасли, где число мелких предприятий (по сведениям Союза кожевен-ников) растет с неимоверной быстротой.

Успех мелких предприятий в настоящих условиях страны объясняется крайней непритязательностью как их владель-цев и рабочих, так и клиентов, которых нужда заставляет ограничиваться минимальным заработком, с одной стороны, и самыми дешевыми сортами товаров—с другой.

В отмеченном явлении не следует, однако, видеть ничего особенно нового для Польши; это только усиление старой до-военной традиции. Ведь Польша, несмотря на ее значи-тельные естественные богатства и развитие некоторых от-раслей крупной промышленности, и до войны не могла считаться типичной страной крупно-капиталлистического про-изводства. В мелкой промышленности и ремесле здесь было занято почти столько-же, если не больше человек, чем в крупной промышленности >).

И это будет продолжаться до тех пор, пока в Польше будет ощущаться такой острый недостаток в долгосрочном кредите. Поскольку рядом с этим в характерных еврейских отраслях развивается также и крупно-капиталистическое производство, оно совершается преимущественно в форме кустарной (chalupnictwo).

Стремительный рост кооперативного движения среди еврейского населения Польши, конечно, также способствует укреплению позиции еврейской мелкой промышленности. Но движение это слишком молодо, чтобы можно было уже подвести итог его влиянию на экономическую жизнь еврей-ского ремесленника.

Не следует, однако, преувеличивать значения указанных положительных моментов для развития еврейской мелкой промышленности. И в этой области шансы еврейского и не-еврейского конкурента далеко не равны, особенно в техни-ческом отношении. Еврейская ремесленная мастерская еще и до войны была очень далека от идеала, а в настоящее время техническая ее отсталость, вследствие недостатка средств на оборудование, еще увеличилась. Между тем, тре-бования, предъявляемые действительностью, становятся с каждым днем сложнее.

Но, принимая во внимание традиционную способность еврейского ремесленника приспособляться к изменяющимся

условиям рынка, приходится всеже признать, что мелкое производство и ремесло — в настоящее время почти един-ственная область хозяйства, где перспективы польского еврейства представляются сравнительно не плохими. Не сле-дует, однако, и в этом случае закрывать глаза на весьма серьезные препятствия, на которые также и в указанной области наталкивается хозяйственная экспансия евреев. Но этого мы коснемся дальше, когда нам придется говорить о хозяйственной политике Польши.

Если в области промышленности еще можно говорить о расширении в будущем хозяйственной деятельности еврей-ского населения Польши, то в сфере обмена можно ожидать только дальнейшего сокращения, ибо только в этом напра-влении возможна санация еврейской торговли в тех отраслях, в которых ей удастся удержать свои позиции.

Но, кроме перечисленных общих препятствий, хозяйствен-ная деятельность евреев в Польше наталкивается еще на препятствия более специфического свойства, которых прежде всего следует искать в области официальной и неофициаль-ной хозяйственной политики страны. Но прежде, чем перейти к ее рассмотрению, необходимо ознакомиться в общих чертах с концентрацией еврейского населения в городах Польши.

Выше мы видели, как болезненно испытывает обнищав-шая страна последствия перенаселения уже при средней густоте населения в 70 человек на 1 квадр. километр. Для еврейского-же населения концентрация в польских городах создала в этом отношении еще более тяжелое положение. Как известно, процесс усиленной урбанизации евреев в Польше начался уже очень давно, но в нынешнем столетии ее темп еще более ускорился.

На 100 евреев жило:

1897/1910 61,6 34,1 25,1 29,3 1921 79,5 70,0 14,4 9,0

В 1921 г. в шести только крупных городах Польши было сосредоточено около >/4 всего ее еврейского населения.

Более быстрый рост урбанизации евреев в Галиции объ-ясняется не только обнищанием ее деревень и местечек, но отчасти и совершенно сознательным, организованным вытес-нением евреев в связи с антисемитической пропагандой и насаждением кооперации среди не-еврейского населения.

В Царстве Польском, где со времени памятных выборов в думу в 1905 г. также началось аналогичное движение, оно, повидимому, не оказало такого заметного влияния на пере-распределение еврейского населения. Гораздо большее значе-

ние имел наплыв пришлых элементов из центральных рус-ских губерний. Однако, решающим моментом как здесь, так и там были не эти внешние импульсы, а естественный про-цесс капиталистического развития, который в одном месте раньше, в другом—позже подкапывал местечковый хозяй-ственный строй евреев, увлекая их в большие города, где зарождались и развивались новые капиталистические формы хозяйства ').

Понятно, что, по мере скопления еврейского населения в центрах промышленности и торговли, борьба за существо-вание обострялась и в городе. Но здесь для еврейского купца и ремесленника натиск со стороны организующегося польского мещанства не был особенно опасен. На более широкой арене хозяйственного оборота господствовали, так сказать, „безличные" законы капиталистической конкурренции, и еврею сравнительно редко приходилось лицом к лицу встречаться со своим не-еврейским конкуррентом. Это удава-лось еврейскому купцу и ремесленнику тем легче, что в го-роде они скорее имели возможность направить свою хозяй-ственную деятельность на более широкий и отдаленный рынок сбыта. Бесконечно эластичный русский рынок открывал все новые и новые горизонты для хозяйственной экспансии евреев. В этом отношении после войны произошла радикаль-ная перемена. В чаду инфляционного периода, когда всякий норовил как бы поскорей превратить обесценивающуюся бумажку в прочную реальную ценность, эта перемена не особенно еще давала себя чувствовать. Но, с переходом к прочной валюте, сразу стало видно, насколько сузился как внутренний, так и внешний рынок, и вместе с тем значи-тельно обострилась конкурренция со стороны не-еврейского производителя и купца. И эта конкурренция была теперь тем более ощутительна, что на сей раз не-еврейский конкуррент уже выступил в полном сознании своего превосходства, чув-ствуя, что за ним, как за господствующим элементом, стоят могучие союзники: государство, законодательная и админи-стративная власть, городские и общинные управления и т. д. Он был уверен в том, что в борьбе с еврейским „засильем", в его „патриотическом" стремлении осуществить давнишнюю мечту об очищении польских городов от нежелательного пришлого элемента, он может всегда расчитывать на под-держку власть имущих. И он нисколько не ошибся в своих расчетах. Его союзники оказались на высоте призвания. При поощрении воинствующего национализма, который еще до войны почти безраздельно господствовал над умами поль-ского общества, власть имущие не только выказали полную

') По Васютинскому, уже в 1909 г. в Варшаве и Лодзи было сосредо-точено 21 к всего еврейского населений.

готовность помочь польскому лавочнику и ремесленнику, но и повести нечто вроде крестового похода против города, поскольку он служил оплотом для элементов, хозяйственна^ деятельность которых не отвечала видам их общей и эконо-мической политики. Центральная же идея этой политики заключалась в том, чтобы опорой хозяйства страны главным образом служило земледелие. Такое направление хозяйствен-ной политики особенно отвечало аграрным традициям По-знанской провинции и Галиции, а также реакционным во-жделениям крупных помещиков и зажиточного крестьянства. К тому-ж для такой политики весьма легко было найти теоретическое обоснование в экономической структуре на-селения, % которого живут земледелием, представляя собою широкий фундамент его социально-экономической пирамиды.

По отношению к промышленности главная задача должна была состоять в том, чтобы ее свести к возможно более скромным размерам, необходимым для внутренних потреб-ностей страны. Исключение делалось только для тех отрас-лей промышленности, развитие которых требовалось интере-сами государственной обороны, или-же было связано с раз-витием земледелия и эксплоатации естественных богатств страны. Против мелкой промышленности и ремесла, как таковых, эта политика не была направлена. Их развитие считалось желательным по двум причинам: во-первых, оно было необходимостью вследствие бедности страны капита-лами на оборудование; во-пторых, в этом развитии видели средство расширить те каналы, по которым в города мог бы устремиться более надежный коренной элемент из де-ревни. Указывалось только на необходимость рационализи-ровать эти отрасли промышленности, что на языке воин-ствующего национализма означало,однако: н а ц и о н а л и з и -р о в а т ь .

Резко отрицательным было с самого начала отношение этой политики к торговле. В общей программе экономиче-ской перестройки страны для торговли почти что не оста-лось места. Ссылаясь на то, что Польша уже перед войной страдала гипертрофией торгового элемента '), доказывали, что в анормальных условиях инфляционного периода пара-зитическое посредничество разрослось до небывалых раз-меров и сделало невозможным сколько-нибудь нормальный, здоровый товарообмен.

В ответ на жалобы представителей еврейского купечества в сейме, тогдашний министр финансов Здеховский мог со-слаться на приведенный уже нами факт необыкновенно бы-строго роста числа выбранных торговых патентов. Что лиш-ними являются именно евреи, доказать было не трудно, ибо

') А. Kempirer. Rozwoj gospodarsky Polski. Warszawa., 1924.

198

они составляют % всего числа самостоятельных в торговле. Чтобы избавиться от этого „вредного нароста на хозяйствен-ном организме страны", считалось необходимым как можно скорее лишить его живительных соков. При этом творцов такой программы мысль о том, что делать с „лишними , тревожила тем меньше, что эти лишние нигде не находили защитников, с которыми следовало бы считаться. Взор власть имущих был всецело прикован к заманчивой перспективе совершенно „ополяченного" польского города.

При том настроении, которое господствовало почти во всех слоях польского общества, руководителям польской хозяйственной политики нетрудно было провести в жизнь намеченные постулаты. Законодательная и исполнительная власть, городское и общинное самоуправление подали друг другу руки, чтобы соединенными силами достигнуть желан-ного результата. Постепенно создалась разработанная до мель-чайших деталей система экономической селекции, которая могла функционировать почти автоматически, так как объект воздействия-еврейское население было, как мы уже видели, преимущественно сосредоточено в городах.

Не вдаваясь в детали, укажем только на наиболее харак-терные моменты этой системы. Она действовала одновре-менно в области концессионной, монопольной, податной, кре-дитной и социальной политики.

Под предлогом обеспечения инвалидов войны, евреев лишали старых концессий и не давали им новых. По тому, что в одном Познанском воеводстве насчитывается около 17 тысяч концессионеров (евреев и не-евреев), можно судить, сколько евреев пало жертвой этого мероприятия во всей стране. Лишь при новом политическом курсе с трудом уда-лось добиться отсрочки для подлежащих ликвидации концес-сий и отстоять концессионеров старше 50-ти лет и вдов, к которым концессии перешли от их мужей.

В то-же время чрезвычайно поспешная монополизация табачного, спиртного и спичечного производств оказалась в руках усердной бюрократии весьма действительным сред-ством для лишения заработка нескольких тысяч еврейских семейств. Среди 250-тысячной армии железнодорожных служа-щих едва найдется несколько десятков евреев. Еврейскому интеллигенту только в исключительных случаях доступна госу-дарственная и муниципальная служба. Все попытки еврей-ских рабочих организаций добиться признания за еврейским умственным и физическим работником права на труд в госу-дарственных и муниципальных учреждениях до сих пор дали более чем скромные результаты. Не всегда даже удавалось отстоять позиции тех табачных рабочих, которые десятки лет проработали в монополизированных теперь фабриках. Еврей-скому купцу, ремесленнику и даже фабриканту только

в редких случаях удается получить из первых рук поставку для казенного или муниципального учреждения. Им при-ходится прибегать к услугам не-еврейского посредника, ко-торый оказывает их, конечно, не даром. Отстраняемый от всей области государственного и муниципального хозяйства, лишенный доступа к наиболее важным отраслям крупного производства, еврей в то-же время вынужден при неравных шансах вести экономическую борьбу в тех немногих отраслях свободного хозяйственного оборота, которые ему еще до-ступны. Новый ремесленный устав, который является про-дуктом бесконечных торгов и компромиссов, вводит обяза-тельный экзамен для ремесленников и ряд других моментов, которые, при господствующих в стране тенденциях, легко могут сделаться средством для стеснения хозяйственной дея-тельности еврейского ремесленника.

С другой стороны, на еврейское население, как на город-ской элемент, который преимущественно занят в торговле и промышленности, падает непропорционально большая часть обременительного промыслового и подоходного на-лога, при чем своеобразная административная практика и необыкновенно большое число самостоятельных среди евреев делает их особенно уязвимыми для податного механизма.

Представление о том, как неравномерно распределено налоговое бремя между городом и деревней, дает нам сле-дующая таблица, в которой находит себе выражение струк-тура податной системы Польши.

В казначейство поступило (в тысячах злотых):

Земельного налога 48.229 49.300 29.139 Промыслового налога . . . 176.667 196.800 66.000 Подоходного 40.147 61.600 39.200

Чтобы понять, каким образом общая сумма прямых нало-гов распределяется между городом и деревней, необходимо принять во внимание следующее:

1. Закон 1923 г. о патентах и промысловом налоге осво-бождает сельское население от обязанности выбирать про-мысловые свидетельства.

2. Закон 1924 г. о налоге на постройки освобождает от этого налога деревенские постройки.

3. Закон 1925 г. о государственном квартирном налоге касается только городских помещений.

4. От земельного налога совершенно свободны сельские хозяйства, земельная собственность которых не превышает 15 гектаров.

Общий результат таков, что земельный налог, составляю-щий лишь '/« всей суммы прямых налогов, распределяется между % населения, тогда как остальные Б/с всей суммы прямых налогов ложатся всей своей тяжестью на плечи го-родского населения, составляющего лишь Ч, всего населе-ния страны.

О том, какая часть этого налогового бремени падает на еврейское население, можно судить по тому, что евреи со-ставляют около половины всего городского населения и, по меньшей мере, 70°/0 всех плательщиков промыслового и по-доходного налогов. Как мало податные силы плательщиков соответствуют бремени, возлагаемому на них фиском, яв-ствует из факта, что штрафы за несвоевременный платеж податей дали в 1926 г. казначейству вместо предполагав-шихся 2-х миллионов целых 22 миллиона злотых.

Венчает систему кредитная политика эммиссионного Польского Банка, которая толкает еврейского купца и про-изводителя в объятия ростовщика. Кредитные средства банка вообще невелики. Но, вследствие крайней осторожности его кредитного отделения, 25—30 процентов сумм, предназна-ченных для вексельного кредита, остаются неиспользован-ными. При этомторговле н е п о с р е д с т в е н н о предоста-вляется около 1°/0 всей кредитной суммы. Что же касается сравнительно еще недорогого кредита акционерных банков, то он также доступен главным образом более крупным фир-мам. Наконец, кредитные средства еврейских кооперативных банков, несмотря на их быстрый рост, все еще настолько скудны, что они могут удовлетворить только малую долю кредитных нужд мелкого еврейского купца и ремесленника. Таким образом, им волей-неволей приходится прибегать к дорогому ростовщическому кредиту, который значительно ослабляет их позицию по сравнению с не-еврейским конкур-рентом.

Неудивительно, что в таких условиях еврейский произ-водитель и купец становится все более зависимым от еврейского потребителя, а это равносильно значительному сужению рынка также и для еврейского труда.

Мы познакомились с основными моментами экономиче-ского положения евреев в Польше, как оно создалось под влиянием общих экономических, социальных и политических условий страны, с одной стороны, и экономической струк-туры самого польского еврейства—с другой. Мы видели, каковы общие и специальные причины растущей паупериза-ции евреев. Взаимная неприспособленность составных частей хозяйственного организма страны, его неприспособленность к внешнему экономическому миру, слишком медленный рост капиталов, производительных сил и рынков сбыта, по срав-нению с ростом населения, способствуют переизбытку почти

во всех областях хозяйственной и общественной жизни, особенно-же в сфере обмена, где этот переизбыток является а б с о л ю т н ы м . В тесных рамках общих хозяйственных возможностей страны, для еврейского населения Польши создаются особенно неблагоприятные условия, благодаря тому, что евреи значительно сильнее обременены непроиз-водительными элементами, особенно в области торговли, и государственными податями, и что вследствие односторон-ности их экономической структуры и экономической поли-тики страны значительно сужена база их хозяйственной дея-тельности.

Итог, как видим, далеко не радостный. Когда сопоста-вляешь теперешнюю действительность с тем, что было перед войной, положение кажется безнадежным. Ведь тогда, при несравненно более нормальных экономических условиях, когда безбрежный русский рынок открывал все новые пер-спективы для хозяйственной экспансии польских евреев, из году в год приходилось открывать отдушину для избыточ-ного еврейского населения при помощи заморской эмигра-ции. На что-же можно расчитывать теперь, когда и русского рынка нет, и ворота иммиграционных стран почти гермети-чески закрыты для восточно-европейских эмигрантов!

Независимый.

СРЕДИ Е В Р Е Е В - З Е М Л Е Д Е Л Ь Ц Е В КРЫМА.

(Впечатления и заметки).

Экскурсии в еврейские колонии еще не стали обычным явлением. Но, быть может, со временем они привьются, по-жалуй, могут стать и модой. Ведь для широкой публики Крым—„жемчужина", „райский уголок", всесоюзный .дом отдыха", всеобщая „санатория". Тысячи, десятки тысяч лет-ними и осенними месяцами стекаются отовсюду к южному морю, солнцу, воздуху: любоваться „жемчужиной", блажен-ствовать в „райском уголке", отдыхать, лечиться. И среди этих тысяч и десятков тысяч далеко не мало евреев... Почему-ж бы еврейской молодежи, любопытной и любозна-тельной, почему-ж бы людям, внимательным к обществен-ному и еврейскому делу, или даже просто ищущим впе-чатлений, не поддаться тяге к еврейским колониям,—пусть в виде поездки, экскурсии?

Это, несомненно, общественно-полезные экскурсии. Их можно рекомендовать, их следует организовать надлежаще. И от них будет польза земледельцам. Моральная, а, быть может, и материальная. Хорошая идея!..

*

... Так думалось еще этим летом. И вдруг... землетрясе-ние. Дрогнуло лоно земли, разверзлась мать сыра-земля, ме-чется, тяжело дышет, покрываясь ранами и впадинами.

И среди широкой публики взволнованные вопросы: — Что с еврейскими колониями? — Много-ли они пострадали от землетрясения? Отвечаешь, объясняешь, успокаиваешь, а про себя ду-

маешь: какое искреннее незнание, какая неосведомленность! Не знают, где колонии!.. И это далеко не безвредное не-знание, далеко не безразличная неосведомленность. Ибо не только среди евреев, но и в широких кругах населения, а тем более в мало-сознательной массе, еврейские колонии— там, где Крым, где „жемчужина", „райский уголок", солнце, море, воздух,—где, словом, все красоты и щедроты природы.

А от этого недалеко до тупой антисемитской сплетни, до ползучей клеветы: евреям—„Крым", а другим переселенцам— места за Уралом...

Рано или поздно все образуется на местах землетрясения. Залечатся раны земли, успокоится ее взволнованное лоно. И тысячи будут ездить в Крым: в восстановленные курорты, санатории, дома отдыха. Будут устраиваться экскурсии не только в горы и долины, в татарские аулы, караимские ке-нассы, но и для осмотра наиболее памятных и чудовищных следов землетрясения. Так пусть-же организуются экскурсии и поездки в еврейские колонии,—чтобы посмотреть не на красоты и щедроты природы, которых там н е т , иена .жем-чужины" и „райские уголки", лежащие з а пределами еврей-ских колоний, а на то: с каким напряжением воли, нервов и сил, мучительно перевоспитываясь и перевоплощаясь, вче-рашние еврейские горожане до мозга костей,—вчерашние торговцы, ремесленники, интеллигенты, „люди воздуха", без почвы и хлеба,—превращают иссохшую целину, бесплодную и мертвую, в свою кормилицу, в кормилицу жаждущих труда и хлеба бедняков.

# *

Солнце, море, воздух, „райские уголки"! Еврейские ко-лонии вне района землетрясения, но и вне района, где бла-женствуют курортные гости, ищущие отдыха, развлечений и приключений. Земля колоний—это не „красоты и щедроты", а окаменевшая и иссохшая почва, которую не поднять плугу, запряженному крестьянской лошадью, которую не взрыхлить вековечным крестьянским трудом. Она поддается только трактору. Уже взрыхленную, ее впоследствии можно обра-ботать лишь крепким плугом, да только в том случае, если его тянет где пара, а где и четверка волов. Беднейшим приходится „сопрягаться", работать сообща! А после дождей она превращается в липкую, вязкую, непроезжую гущу. Море... Моря нет в степи. Нет в степи воды. Нужно сотво-рить воду из земли, как в первые дни творения из бездны вод сотворили землю. Это требует большого труда и—на переселенческий масштаб—больших денег. Вода—это богат-ство. Рыть колодец, где на 50, где на 80, а где и на 100 са-жен, и содержать такой колодец—не так просто. Целая, правда, первобытная махина сооружается для того, чтобы из глубины вытащить воду на поверхность, на людскую потребу. Колодец обслуживается двумя людьми и лошадью. Мерное круговоротное вращение обалделой лошади, пого-няемой вращающимся вслед за ней погонщиком, приводит в движение махину. Она дает „энергию" для выволакивания на поверхность колодца ведра, которое выливается в во-доем другим работником. Работа по наполнению водоема

отнимает почти каждый день не мало времени,—иногда це-лые дни. В колонии „Сукуркуй" плата за эту работу в лет-нее время составляла по 100 руб. в месяц:—два работника и лошадь. Для деревни это не пустяковый общественный расход.

Второго колодца в колонии обычно нет—на это ведь нужна затрата капитала. Растянувшаяся деревня тянется за водой в одно место—к колодцу, к единому источнику влаги. Воды, особенно в летние месяцы, время построек,—мало. Скот не моют; негде купаться. А это вредно, антисанитарно.

Воздух, действительно, хорош в степи. Но... ветры! Знаете-ли вы, что такое крымские степные ветры? Это— вихревое безумство, это—неугомонная, упорная и крайне надоедливая стихия. Они бывают и летом, сильны осенью, но особенно буйствуют зимою. По обывательской метеоро-логии, ветры дуют три, шесть или девять дней подряд,—по-том успокоение, штиль до следующего раза. Но зато дуют они здорово, валят с ног. Перейти улицу в вихревые дни нелегко.

— Такие ветры! Можно устроить „ветряк и получить энергию для колодца от ветра,—попутно замечает практиче-ский еврей-колонист,—как ветряную мельницу, например. Почему-ж бы нет? Но и на это тоже нужны деньги. А то можно было бы использовать и ветер...

— Какой там „ветряк"?—возражает другой,—будут деньги, мотор поставим, обязательно мотор. И воду нам накачает, и электричество будет. Нужно-же иметь электрическое освещение. Гораздо дешевле и проще—мотор. Нам будет от него одна выгода и экономия...

Пусть вас не удивляют эти разговоры о моторе, электри-ческом освещении в деревне, где еще не закончена по-стройка домов, где еще нет амбаров для хлеба, где урожай держат там-же, где и живут, где впереди еще не мало тру-д о в для устройства самого необходимого. Но с еврейской точки зрения, с точки зрения еврея-земледельца и электри-чество, и телефон, и общественный парк, и школа-семи-летка—тоже необходимость. Одна колония уже соединяется телефоном с почтово-телеграфной станцией Джалай, а через нее с Евпаторией В другой уже выделен кусок земли для древонасаждения: будет парк. В третьей говорят об электри-честве вполне реально. В четвертой имеется отлично обо-рудованная больница; в пятой открыта пока начальная школа-двухлетка, но население ропщет, и его приходится успокаи-вать обещаниями:

— Будет со временем и семилетка. И она, несомненно, там будет.

Старые, новые, новейшие колонии... Колонии трех лет, двух лет и одного года. Разница эта не только возраста — у них и разные итоги, разные результаты. Это скала успехов. Новорожденная колония видит „годовалую" колонию, та — свою сестру-малолетку, которая старше только на год, и се-стру, которая старше только на два года. Разница наглядна. Она бросается в глаза. Она указывает на ближайшие пер-спективы и—обнадеживает. А без надежды нельзя жить еврей-скому земледельцу. Ему нужна вера и уверенность. Он при-езжает из-под Чернигова, Брянска, Витебска, Смоленска. Ему дают голое поле. У него нет жилья, нет хлеба до пер-вого урожая. И он видит землянки, бараки в нарождающихся колониях. Но зато он видит и возводящиеся постройки в других, видит дома в старых колониях. Вот в одном доме еще живут два-три семейства, скученно, грязно. Тут-же и люди, тут-же и птица, и снятый урожай, и разный хозяйственный скарб. Но все это потому, что собственные дома каждой из живущих совместно семей еще не готовы. Вот они: тут еще нужны двери и окна, там — крыша, а там уже белят стены. А вот и те семьи, которые уже перебрались к себе — у них отдельные дома, им можно и „позавидовать". В ста-рых колониях дома на городскую ногу, — высокие потолки, хорошие, крепкие постройки, четыре комнаты. В новых ко-лониях более дешевые дома, но всеже свои, отдельные: свой очаг и приют. Но это еще не все. В одних колониях дома готовы, но нет хозяйственных построек—амбаров, са-раев, клетушек. В других они строятся, в третьих уже по-строены. А затем нужно огородиться, поставить заборы, из-городи, и все это — где далеко впереди, а где уже делается. Точно так же и в поле. Разные урожаи, разные достижения. Все начинают с полеводства. (Пшеница, ячмень, суданка. В этом году пшеница уродилась не плохо, а яровое во мно-гих местах погибло. Но самые молодые колонии успели поднять где пять, где шесть десятин на хозяйство. Стар-шие-же — где десять, где двенадцать, а то и еще больше. Это при среднем наделе на семью в 20 —25 и 30 десятин, смотря по особенностям почвы: в здешних местах крестьян-ское хозяйство нуждается в не меньшем количестве земли. Но вот колонии, уже проделавшие свой первый этап, — они стоят в раздумьи. Что делать дальше? Как двинуться вперед? На одном только полеводстве далеко не уедешь. И начи-нают двигаться дальше, уже делают новые шаги; вы видите их движение вперед, их планы, вы невольно разделяете их надежды. Где ждут овец, где засажены лозы, где работает сыроварка — и так далее.

Я еду с еврейским возницей-колонистом мимо кладбища по пути из Евпатории в колонии. Мой возница — молодой еврейский крестьянин. Работает крепко, верит в свое дело.

— Было время,— говорит он, — сам плохо верил в наше дело. Когда вначале я смотрел на это кладбище, я думал — вот наша колония. Глядя-же на нашу колонию, видел клад-бище. Ну, а теперь — дело другое!

И, действительно, дело другое. Сам он из старой колонии. Там большинство домов готовы. Многие перебрались в свои отдельные жилища, и только небольшая часть живет еще или по несколько семейств вместе, или-же во временно от-веденных квартирах. В колонии 60 семейств. У них 90 коров, 80 лошадей и 30 волов —это основной фонд живого ин-вентаря. Но есть еще коровы и лошади, так сказать, „еврей-ского происхождения" — это родившийся в колонии молод-няк: штук 80 телок и бычков, штук 50 жеребят. Как видите, колония имеет уже приличное стадо и достаточное количе-ство рабочего скота. Ей уже, как будто, и не выгодно со-держать трактор. Волы летом пасутся в открытом поле на подножном корму, на еще не обработанных наделах, также и лошади. А при достаточном количестве рабочего скота не всякий трактор выгоден. „Он не всегда оправдывает себя", — объясняют мне колонисты:

— „Фордзон" —это нахлебник. Нам с „Фордзоном" не вы-годно. Мы уже это высчитали. Нам теперь нужен более мощный трактор — „Интернационал". Дорог он, но зато от него и польза другая. Будут деньги,- купим такой трактор.

А пока что, от скота —доход. В одной колонии все мо-локо на все лето запродано в санаторию, в крупнейшую са-наторию Евпатории „Таласса". Каждое хозяйство от этого имеет за лето от 35 до 40 руб. в месяц дохода. Колонии-же, которые расположены дальше от Евпатории, подумывают о сыроварке. Кое-где сыроварки уже имеются.

Но в колонии „Икор" пошли и дальше: мне показывали виноградные насаждения. Будет виноград. Не в этом году, так позднее. И еврейская голова уже работает и вычисляет, все время работает и вычисляет:

— На полеводстве далеко не уедешь. У нас шестиполь-ная система, чего нет даже у немцев, но что из этого? Возь-мите наш урожай. В этом году 80 пудов с десятины —это еще не плохо. Вычтите семссуду, потом налог, потом нужно уплатить долги,— ведь мы же-взяли все в долг, и самому тоже надо есть. Хлеб свой, понятно, мы имеем, — хороший белый хлеб. Есть молоко, есть овощи со своих баштанов. Но нужно же иметь хоть немного денег. Без винограда нам не обойтись.

Передо мной стоит земледелец еврей, оторвавшийся на склоне своих лет от торговли, бывший местечковый „бале-

бос", — почтенный бородач. Нельзя сказать, чтобы он был не удовлетворен. И он признает свои достижения на новом месте. Но привычка считать, и считать не по-крестьянски, а как торговец, его не покидает, и он скептически анали-зирует:

— Что я имею, в чем мой актив? Ну, дом... Дом хоро-ший,— полторы тысячи рублей, две лошади — четыреста, две коровы — сто шестьдесят, молодняк — сто, повозка — сто, пол-косарки, пол-плуга, борона и т. д. Теперь считайте, сколько я должен: „АгрЬ-Джойнту" под дом — семьсот рублей, еще кредит пятьсот, сам вложил в другое дело пятьсот, и т. д. Что же я нажил за три года? Очень мало, — как ви-дите. А как нам жить без денег? Смотрите, — еврейские крестьяне ходят все в сапогах, даже у себя в деревне, — нет босых. Еврей не привык ходить босиком. Пусть плохие, но всеже сапоги. А сколько они стоят? Нужно одеться,— а сколько это стоит? Ведь нас восемь человек. А как дальше строиться? Нет, без винограда и овец мы не вылезем. Для овец здесь самое место и есть, нужен и виноград, но все это со временем, — а пока...

— Ваша борода тоже не в один день выросла, — едко прерывает его другой, не такой, очевидно, скептик, как тот, — Будет, все будет.

— Он считает порознь, — возражает старику один из со-седей,—корова сто рублей, пол-косарки 75 рублей!.. А сколько стоит все вместе в одном хозяйстве? Разве так считают? Разве наше крестьянское хозяйство —лавочка? Актив! — пас-сив!.. У нас другое дело. Хорошее хозяйство — один счет, одна цена. Плохое — другой счет, другая цена, — иногда грош цена. Ему все еще мерещится прилавок.

— А вы жалеете, что переехали в колонию? — обращаюсь я с вопросом к старику с бородой и обликом „габэ".

— Чего мне жалеть! Я старик, доживу и здесь свой век, — уклончиво отвечает он.

* * *

Три года — три этапа. Но труден путь. Если-бы не общий подъем, если-бы не материальная и моральная общественная помощь, создающая в колониях и вокруг них особо теплую атмосферу,— если-бы, главное, не особенный ч е л о в е ч е -с к и й м а т е р и а л , коим является еврейская масса, — едва-ли можно было бы отметить такой знаменательный факт, который вряд-ли знает какое-либо другое переселенческое движение: нет возвращающихся к старым местам поселенцев; нет ухо-дящих, покидающих новые места. Нет, — что всего удиви-тельнее, — новичков, больше не возращающихся обратно в колонии после первого посева, когда поселенец обычно

уезжает на зиму на родину, где у него еще и приют, и семья — все то, чего у него нет пока в колонии. Нет отчаявшихся. А ведь и год, и два приходится жить в землянках или в скупо отведенных помещениях, временных, неуютных, хо-лодных: несколько семейств вместе, заодно и кухня, и сарай, и гумно, и птичник; приходится влачить полуголодное суще-ствование не день или месяц, а иногда и год, и больше, и это при тяжелом непривычном труде!

Страдают, многие жалуются, но верят в лучшее будущее. Сквозь все жалобы поселенцев на те или иные невзгоды и нужды всеже слышится твердая уверенность, что терпе-ние и труд все перетрут, и что у них хорошие перспективы. Это—с одной стороны. С другой, более сытые, значительно окрепшие, обросшие хозяйством старики-колонисты, и те, — не все, понятно, —брюзжат и охают, жалуются. И это есте-ственно. Ведь многого еше нет у них, колонистов первого призыва. Главное, они е в р е и - земледельцы; они люди интел-лектуально и культурно развитые, горожане, с живым умом и инициативой. Их не удовлетворяет достигнутое, их не удо-влетворяет уровень крестьянской жизни, татарской ли, рус-ской ли деревни. У них больше потребностей и желаний. Они отлично сознают, что м о ж н о е щ е с д е л а т ь впереди, чего достигнуть: при высокой агрикультуре, при обработке всего надела; при разведении винограда, овцеводстве, та-баководстве; далее, — при виноделии, сыроварнях, рацио-нальном скотоводстве; далее —при электрической энергии, телефонных сношениях, кооперативных закупках и т. д., и т.д.

О чем только не говорят в колониях, чего не обсуждают, чего не делают! И это не фантазии Менахем-Менделя. Ис-подволь, зачатками, ощупью, но настойчиво работают и ищут в этом именно направлении.

— Подождите, — сказал мне „икоровец", — у нас будет водопровод, будет общественный парк — вот отведенное для него место!—будет мостовая. Ведь здесь после дождей, зимой непролазная и липкая гуща, —не пройти. Со временем все будет. А радио заведем очень скоро.

А другой: — Мы их скоро догоним. — Кого их? — Немцев-колонистов, наших соседей. Хорошо живут.

У них в домах и пианино, и дома хорошие, с садиками; и постройки большие, чистые, брички на рессорах. Оде-ваются тоже хорошо. Что тут удивительного? Десятки лет... Староселы... А мы только начинаем...

— Были бы деньги, скоро бы догнали, — вставляет другой мой собеседник.

— Знаете, Наполеон сказал: для войны нужны деньги, деньги и деньги. А я скажу: — нам нужны деньги, деньги

и деньги, и еще раз: деньги, деньги и деньги. А то без денег ползаем помаленечку, понемножечку, — по капле. Но всеже— догоним.

— У них нет шестиполья, а у нас есть, — хвастливо под-дакивает молодой землероб, — они уже больше не ста-раются.

—• Что им стараться? И так им не плохо. И вот при таком охвате, при таких ожиданиях,--пусть

в минуты подъема, в мыслях еврейских колонистов носится образ еврейской деревни будущего: мостовая, телефон, эле-ктричество, радио, водопровод; бричка, дом с садиком, об-щественный парк; вся земля обработана, по десятине вино-градников; виноделие, сыроварение и т. п. — это очень хорошо, — такая целеустремленность, такая установка, и это-очень характерно. Но как не стонать, не вздыхать, не жало-ваться т е п е р ь , при нынешнем состоянии колоний? Как не охать не только страстотерпцам еврейского земледелия,— этой бедноте, переживающей еще начальный, страдный период заселения новых мест, напрягающей все свои силы и нервы, чтобы одолеть себя, одолеть иссохшую землю, одолеть свою-нужду и — порою голод, но и „счастливцам", — которые впереди всех по земледельческому стажу, по хозяйству, по достижениям! Тем более, что жалуются не все, — многие гордо и терпеливо несут свой труд и свою веру. Но вот что достопримечательно:

Не слышно жалоб на тяжесть труда. Нет разговоров о том, что самый труд непосилен. Об этом никто не заговорил, и вряд-ли заговорит с вами. Но мы, горожане, мы, наслы-шавшиеся скептических мнений о непривычке еврея к тяже-лому физическому труду и даже о его непригодности к этому труду, — мы сами спрашиваем:

— А работа? Одолеваете? По силам? Из ответов ясно одно: этой проблемы не существует.

Желают и готовы работать, — во-первых. Во-вторых, не слу-чайно аграрнзация евреев началась в век с.-х. машин: бук-керов, косарок, сноповязалок, тракторов, молотилок. Не легкий труд, — но иной он, не мужицкий. Я не знаю, косарь-ли мой собеседник, умеющий вполне хорошо управляться с ко-саркой. Не знаю, умеет-ли он ловко размахивать косой в шеренге косцов,— „размахнись рука, раззудись плечо!" — и не высмеют-ли его косцы — парубки и девки, ровными, изящными и звонкими взмахами подрезывающие буйную траву. Не знаю, приходилось-ли и ему так косить или, как они, жать серпом колосья. Но работа с косаркой, буккером, молотилкой, с трактором? Это не старый крестьянский труд, труд—страда от зари до зари, не разгибая спины. Эта далеко не легкий труд, но более сложный, требующий боль-шей затраты нервов и энергии, — большего внимания, техни-

ческой сноровки и сообразительности, но всеже не каторж-ный, допотопный физический труд: его, как-ни-как, раскре-постили машины.

И на мой вопрос о тяжести труда мне молодой, правда, парень, но с городским прошлым, парень, с которым можно поговорить и о Марксе, и о Маяковском и Горьком, за-являет:

За косаркой смотреть надо. Она дело сделает, не бес-покойтесь. Мы с буккером — большие друзья. Ничего! Друг друга насквозь видим.

— А волы? как с ними работа? — Волы!.. Ой, волики! Ой, волики! Вот уж верно: не еврей

вола воспитывает, а вол—-еврея. С ним куда труднее до-говориться, чем с косаркой. И, — скажите пожалуйста, — о т -куда берется такая глупая скотина? В еврейской деревне живут, и такие тупицы!..

Когда попадаешь в еврейские колонии, — к нашим земле-робам-колонистам, — из общения с ними выносишь твердое убеждение: еврейские колонии строятся из особого, очень ценного человеческого материала. По интеллектуальному развитию, по своим психическим и умственным особен-ностям—это культурнейшая сила. Таких землеробов-коло-нистов не дает ни одна переселенческая масса.

В этом кажущаяся слабость: вчерашние горожане—тор-говцы, ремесленники. Им, несомненно, нужно преодолеть городские, местечковые навыки, вкусы, подходы. Но качество этого материала, его психическая и умственная заряжен-ность —это большая сила. И вряд-ли желательно опрощение, снижение уровня, „омужиченье" — что-ли, колонистов-евреев, с точки зрения будущего еврейских колоний. Евреи пустят глубоко корни в землю, — и дети, и внуки крепко засядут на этой земле, если в еврейской деревне можно будет жить не примитивной жизнью, если в ней будут культурные усло-вия: пища для тела, для ума, для общественных влечений, и если будет культурная обстановка для молодежи. Слишком большое опрощение кажется очень опасным: с ним прими-рились бы лишь на время.

Это вопрос не отвлеченный, а весьма большой практиче-ской важности.

С этой точки зрения, вопрос, напр., о домах — под кре-стьянскую-ли хату, без потолка, с одной комнатой и кухней, или-же под хороший культурный домик, с потолком, четырьмя комнатами, по „старо-джойнтовскому типу", —это вопрос не только сметы, не только вопрос о „мертвом капитале" в хо-зяйстве, о наличности, о средствах, — где-же взять деньги

на дома в тысячу пятьсот рублей? — а вопрос более глу-бокий: о соответствии между колонистами и колониями о внутренней спайке между землепашцами и землей о за^ кладке фундамента не под деревню вообще, а под деревню будущего — для евреев.

Ибо, если евреи-колонисты—это особенный капитал и, понятно, не мертвый, то его нужно беречь для создания той еврейской деревни, которую одну и видят они в своих перспективах — и во сне, и на-яву, и которую они хотят строить.

В еврейской колонии — не однородная одноцветная масса не люд с е р ы й , а разных цветов и красок.

В каждой почти колонии — пестрая смесь фигур, типов, лиц; выходцев из разных местностей, людей различного раз-вития, различного прошлого, маленькая еврейская галлерея

В Е в " " ° Р и и есть еврейский „дом крестьянина",— дом ОЗЕГа. Туда заезжают еврейские колонисты и колонистки, когда по тем или иным делам прибывают в город: с возом продуктов, за покупками, в ОЗЕТ. Место для отдыха. Ноч-лег. Стойло для лошади. Газеты, справки, общение, органи-зованная связь. Словом — полезное учреждение, /лойг н е д а л е к о о т э т о г ° лома — евпаторийское отделение ОЗЕТ'а, —тоже сборное место. Кого здесь только не уви-дите? Крестьяне!.. Один из Витебска, другой из Баку, третий из Чернобыля, из Фастова, —далее: Геническ, Черкассы, Смоленск и др.

— У нас в колонии крымские старожилы, а также чер-ниговцы, из Стародуба, и из Гуляй-Поля также есть. Есть из Витебска. Разные.

— Я, собственно говоря, с Волги. Был монтером. Рабо-тал на заводе. Но другие, большей частью, из „черты". Есть у нас из Киевской губ., из Подольской. Есть и смоленские.

— У нас —бакинцы. 50 семейств из Баку: 25 семейств русских евреев и 25 горских евреев. — В одной колонии вместе живем.

— Скажите, — обращаюсь я невольно с вопросом, — как вы с горскими евреями общую жизнь наладили? Они ведь иные: исконные горцы, кавказцы, и язык иной.

— Те-же евреи, — ухмыляясь, отвечает бывший бакинец,— только набожны уж очень. Но ничего, испортим их пома-леньку, — научатся.

Это — территориально. Культурная пестрота не меньше. Смесь стилей, мировоз-

зрений. Разнородные типы, различные взгляды, стремления.

Со мной разговаривает старик с бородкой клином, в за-саленном „капоте". Истый кладезь цитат из библии, талмуда, мидраша. Он не говорит, а тонко, извилисто и по-своему остроумно нанизывает на свою мысль примеры, удачные словечки и хитросплетения. Объядеиие... Игра ума, слов и эрудиции.. Прямо видно, как он вас хочет угостить всем этим. Если он не был меламедом для старших детей, то мог бы им быть. В субботу его силуэт в „талисе" рельефно вы-деляется в окне и накладывает свой штришок на колонию. А перед домом — другой хозяин чинит телегу. Старик не совсем доволен: в деревне меньше молятся, — чересчур сво-бодны. Но его слушают. Свой человек, дедушка. Рядом с ним мирно уживаются другие, совсем иные... Встречаю другого еврея, с поросятами. Это его поросята попали на кино-ленту, имели большой успех. Спрашиваю:

— Работаете-ли в субботу? — Как приходится, — отвечает он: — впрочем, мы рабо-

таем в воскресенье. Из дальнейшего выясняется, что... кур у него режет шойхет. — To-есть, как? — спрашиваю в изумлении, — поросята

и — шойхет! И в ответ слышу: — Поросята еще не подросли. Вырастут, может быть,

обойдусь и без шойхета. Смеется. Молодежь, — та живет другими настроениями. Драмкру-

жок, собрания, самообразование, ячейки. Но терпимость большая с обеих сторон. Не „отцы и дети":—не чувствуется борьбы и драмы. Молодежь правит, но у стариков нет пре-тензий. И старое, и новое накладывают свои мазки на де-ревню. Но активна — молодежь. Она серьезно относится к еврейскому земледелию и вопросам общественной жизни. Молодежь воспринимает движение к земле и идеологически, несомненно. Трудовой земледелец, социальное перевоспита-ние, переход из умирающего местечка в среду крестьянскую, с одной стороны, а с другой — еврейская школа, сельсовет,— все это находит среди молодежи резонанс, находит отклик в ее сознании. Ставят спектакли. Имеются разные кружки. Есть даже кружок Красного Креста. Возятся с библиотекой, вздыхают о радио. Различные „дни" и „недели", вроде МЮД'а, недели сборов для инвалидов и т. д., — все это за-полняет их жизнь и имеет в них исполнителей.

Вот девушки. Хотели бы попасть на медицинский факуль-тет, но едут в Керчь на аграрные курсы. Это не потому, что им не хватает знаний для ведения своего хозяйства. Нет. Это уже идейное настроение: остаться в колониях и рабо-тать для них. Кончили среднюю школу. Неудивительно, что хотят учиться. Но выбор направления показателен.

Общественное мнение молодежи не мирволит тем, которые хотели бы жить по-городскому, критикуют из-за недоволь-ства жизнь в деревне: „вносят разложение". Есть и такие, понятно. Вот девушка-колонистка. Она—сельский исполнитель, вроде деревенского милиционера. Работает по хозяйству, как все. Но язвительна. В ее комнатке на столе флаконы Тэжэ. Чей-то переводный роман, — Келлермана, кажется. Она хочет, по ее словам, привыкнуть к деревне, стать, как все, но ей трудно. Ее тянет куда-то, может быть, в столицу.

— О, если бы можно было не желать! — вздыхает она. А другие довольно подчеркнуто выделяют ее чуть-ли не

как „вредный элемент" за это ее умонастроение. — Ее тянет к Есенину! — вдруг неожидано заявляет мне

парень в сапогах, главенствующий в местном комсомоле. Сосуществование людей разной формации, разных стилей

и настроений создает какую-то пеструю духовную ткань, идейную чересполосицу. Нет ясной очерченности: какая-то смесь старого ешибота с новейшими веяниями. Иногда это курьезно, как курьезен еврей с поросятами, которому кур режет... шойхет!

В одном доме на стене среди фамильных фотографий бородатых евреев в ермолках, почтенных евреек в париках, я видел фотографию погибшего во время гражданской войны от сыпного тифа. И вот, его память почтили таким образом. Его фотография обрамлена еврейским орнаментом с „моген-Довидом", в котором на древне-еврейском языке вписано в религиозно-традиционном стиле, когда скончался покойный. Даты и вся надпись сделаны для „вечной памяти", для „иор-цайт", с боков — еврейский орнамент с горящими све-чами. Далее, доморощенный пиита в этой-же стильной рамке в честь покойного написал:

Долой банкиров и царей! Алчность ваша беспримерна. Вы губнгелн наших сыновей, Из-за ненаших интересов, наверно, Десять миллионов погублено людей!

По-еврейски: Gedenken welen mir ale dem 6-ten Schwat. Wer is derinen schuldig? Dume Menschen gloiben, As do is schuldig Got.

Есть и древне-еврейский текст рядом с предыдущим. Согласитесь: „иор-цайт" и горящие свечи, а наряду стихи о банкирах и царях, это вольнодумство и „моген-Довид* — все это вместе свидетельствует о том, как здесь смешались стили.

И. А. Клейнман.

ПОСМЕРТНАЯ ПОВЕСТЬ КОРОЛЕНКО.

В полном посмертном собрании сочинений В. Г. Коро-ленко, выходящем ныне под наблюдением его семьи, появился впервые ряд новых заметок и фрагментов, касающихся еврей-ства и дающих новые материалы для освещения взглядов покойного писателя и его отношения к евреям. Здесь и листки из дневника, и рассеянные там и сям замечания, и даже обширное начало большой повести из еврейского быта. Любопытны рассказы о живых встречах писателя в его путе-шествиях, особенно в Америку, так, напр., с тем американцем, который изображен в известном очерке „Мнение мистера Дженкинса о еврейском вопросе", с ныо-иоркскими евре-ями. тянущимися — едва-ли сплошь! — в Россию, несмотря на погромы и преследования, с репортером „Нью-Йорк Тайме", которому В. Г. Короленко излагал и характеризовал свои произведения, имеющие отношение к евреям. Здесь внимание еврейского читателя может привлечь попытка самолично формулировать „мораль" повести „Иом-Кипур" следующим образом: „Нужно бороться со злом, а не с платьем, в кото-ром оно ходит. Между тем, в настоящем своем виде — наше решение еврейского вопроса только устраняет одного, ска-жем, ростовщика в пользу ростовщика другого, и покрови-тельствуемый таким образом ростовщик-христианин бывает нередко хуже своего бывшего конкуррента" '). Ничего ни нового, ни публицистически свежего, конечно, нет в этом замечании, но оно естественно вызывает а памяти те обра-щенные к В. Г. Короленко в некоторой части еврейской печати упреки чуть не в антисемитизме, которые опирались именно на рассказ „Судный день". Один Жаботинский какие узоры расписывал на этом благодарном фоне, — а фон-то оказался деловито-сереньким и совсем не благодарным. Коро-ленко, конечно, не только не антисемит, но и не специалист по филосемитизму: как публицист, он в области еврейских дел попросту оставался в своей действенно - гуманной по-зиции; как художник, он, по мере возможности, пытался осмыслить для себя и других еврейскую душу. Возможности эти не широки: в отношении к внутренней и бытовой еврей-ской жизни Короленко был и остался сторонним наблюда-

телем, благожелательным, но не очень осведомленным и не глубоко проникающим.

В повести „Братья Мендель", ныне ставшей достоянием читателя, Короленко сделал попытку подойти ближе к еврей-ской жизни и психологии в том ее пласту, который был более знаком ему лично. Как романтически-мужественные борцы за еврейскую свободу в столкновении с древним Римом, изображенные в „Сказании о Флоре", так и еврей-шинкарь из „Судного дня" — образы одинаково условные, схематичные, подсказанные не столько жизненными наблю-дениями, сколько публицистической тенденцией. Наоборот, повесть „Братья Мендель" кажется отрывком из „Истории моего современника", из автобиографии Короленко. Дей-ствие происходит в том самом волынском городке, где прошло детство писателя; среда, о которой идет речь, не так высока, как древние иерусалимские герои, не так низка, как дере-венские корчмари: это—провинциальная еврейская интелли-генция, это—учащаяся молодежь, с которой писатель, конечно, в достаточной мере сталкивался в годы юности на школь-ной скамье. В характеристике сурового, справедливого и либерального „дяди"-рассказчика не трудно заметить вариант образа его отца, известного нам из „Истории моего совре-менника" и повести „В дурном обществе". Достойным дру-гом его является в повести отец-Мендель, заведующий местным ремесленным училищем, представитель первой, чи-стой поры еврейского просвещения. Короленко умело схва-тил эту позицию Менделя, религиозного, но свободомысля-щего, твердого в просвещенной вере, но свободного и от фанатизма, и от прозелитизма, спокойно-почтительного к вид-ному чиновнику, завязавшему с ним дружбу, но исполнен-ного тихой гордости и глубокого достоинства. Это достоин-ство не только индивидуальное, но скорее национальное. Крепкими корнями связан еще отец-Мендель не только с рели-гией, но общим мироощущением родного народа, с его бытовой, культурной и моральной традицией. В повести Коро-ленко есть частности, которые смутят еврейского читателя неверностью и которые, вероятно, были бы исправлены при окончательной обработке повести. Но мелкими кажутся эти частности пред лицом той наблюдательности, с которой писатель сделал своего героя, уже просвещенного, уже тро-нутого „гаскалой", политическим консерватором и даже монар-хистом. „Почему персидский царь позволил возобновить храм, чтобы Израиль ожил опять? — напоминает сыновьям отец Мендель, — потому что он знал: писание учит евреев по-чтению к власти". Да, было такое время, когда евреи не за страх, а за совесть были почтительны к власти и по-корны ей. Самодержавие сделало все, что было в его силах, для того, чтобы вытравить этот консерватизм.

Это Короленко не для тенденции конструировал: это он видел. Все говорит за то, что за образом Менделя стоит вполне реальный прототип,— быть может, в самом деле, еврей-учитель, приятель кого-либо из близких Короленко. Не обманули писателя юношеские воспоминания также в ха-рактеристике эпохи начала 70-х годов. Конечно, еврей вне-сет поправки в такие, например, заявления писателя: „Об изменении положения евреев никто в это время и не помыш-лял. В том числе —сами евреи. Я не помню даже, чтобы самое слово „черта оседлости" когда-нибудь употреблялось в то время. Евреи просто жили в известных местах, как испанцы живут в Испании, французы во Франции, а наши крымские татары в Крыму... И казалось, что это удобно..." Слишком легко сказать на это: кому казалось. Слишком легко напомнить, что если евреи „просто жили" на Волыни вместе с Короленко, то в Курске или Москве дело обстояло несколько иначе. Однако, если сравнить это время с позд-нейшим, с восьмидесятыми годами, когда десятками тысяч подняли с насиженных мест евреев, мирно и беззаконно проживавших вне черты оседлости, то надо признать, что атмосфера времени все-таки схвачена в общем довольно верно. В самом деле, не было равноправия, но не было и всепроникающего, воинствующего антисемитизма. И искрен-ний Короленко не может не отметить, что и его, как писа-теля, связывал позднейший правительственный, а затем и общественный антисемитизм, лишая необходимой свободы в отношении к еврейству, лишая русского писателя права и сказать правдиво о дурном в еврее, и беззлобно посмеяться над смешным в еврее. Над еврейскими анекдотами Вейнберга смеялись в старые годы дружно и вместе евреи и русские. „Теперь этой свободы уж нет. -Даже литература молчит о тех или других чертах исторически сложившегося еврейского на-циональногохарактера, остерегаясьсовпаденийслубочной юдо-фобской травлей. Свобода критики пасует пред угнетением".

В этой, если не благожелательной, то в мягко безразлич-ной атмосфере общества и школы, где нет еще процентной нормы, где не слыханы еще „педагоги-антисемиты, ругающие-своих питомцев жидами", растут братья Мендели. Их душев-ная противоположность, их жизненный путь, развитие их общественно-национального мировоззрения, неожиданный поворот в их, столь несходном, отношении к родному на-роду — все это должно было составить содержание повести. Из всего этого мы узнаем лишь отрывки. Гимназисты Мен-дели разделены по возрасту двумя годами. Младший, Фроим, не только 'прямолинейный атеист, согласно духу эпохи, но и повадкой похож на своих сверстников-христиан, муже-ственно участвует в их кулачных боях и, так сказать, созрел для перехода, в случае нужды, в чужую веру. Старший,

Израиль, менее порывистый и более глубокий, верен отцов-ской религии и вносит в молодой уже студенческий кружок разумную осторожность и вдумчивость. Не стоит излагать подробности неоконченной повести, не стоит останавливаться на ее незавершенных эпизодах, на юношеской любви Фроима к внучке почтенной Баси, содержательницы заезжего двора и торговки контрабандным товаром; конечно, красотке Фруме не дали выйти за „апикойреса", который даже попытался повен-чаться с ней в порядке сомнительного обычного права, при участии товарищей, но без участия раввина: девочкой отдали ее за высокородного племянника цадика, будущего светоча во Израиле, бескровного, безжизненного, но глубоко-ученого.

Что было дальше, мы не знаем... В. Г. Короленко заду-мал повесть еще во время войны и в конце 1915 г. работал над нею вполне успешно. Но личное несчастие ворвалось в ход работы: неожиданно писатель потерял любимого брата, и работа, которая „катилась как по маслу", „после такого сильного толчка сошла с рельсов" — и не вернулась на них. Позднее В. Г. Короленко возвращался к ней, — но кончить ее ему не пришлось.

Один из вариантов повести озаглавлен „Метаморфоза", и это заглавие дает понятие о дальнейшем развитии психо-логического действия в рассказе. В самом деле, из преди-словия Редакционной Комиссии мы узнаем, что, по воспо-минаниям жены писателя, в рассказе должна была следовать дальнейшая эволюция в характерах двух братьев: старший Мендель, Израиль, превращается в свободного мыслителя-революционера, а младший, Фроим, эволюционирует в сто-рону веры отцов, к которой так пренебрежительно отно-сился в юности. Такова „метаморфоза", художественное воплощение которой, к великому сожалению, осталось от нас сокрытым. Как мы видим, писатель поставил себе задачу, столь же заманчивую, сколь сложную. Конечно, Короленко занимал не вопрос индивидуальной психологии: как всегда, внимание его захватывал моральный смысл того, что подле-жит изображению. Конечно, трудно и заманчиво воплотить в убедительные образы параллельные пути преображения, проделанные братьями Менделями, изобразить превращение верующего в свободного мыслителя и атеиста в религиоз-ного человека. Но личная история братьев Менделей, ко-нечно, должна была стать воплощением душевной истории еврейства в том периоде ее, которого свидетелем был В. Г. Ко-роленко. И мы можем жалеть, что не имели этого отрезка еврейской Volkspsychologie в изображении благожелательного и внимательного, хоть и постороннего наблюдателя, каким был В. Г. Короленко.

А. Горнфельд.

НАУЧНАЯ ХРОНИКА.

Научная работа в области еврейских знаний проводится в СССР рядом еврейских организаций—государственных и общественных.

С самого учреждения, в конце 1924 г., Института белорусской культуры (в Минске), в его состав входит Еврейский Отдел (зав.—-Б Оршанский), который приступил в начале 1925 г. к планомер-ной работе. Деятельность названного Отдела осуществляется через «го три основные секции: 1) историческую, 2) литературную и 3) филологическую. Сверх того, существует несколько специальных комиссий: при исторической секции—комиссии по истории револю-ционного движения и по статистике с демографией; при литера-турной—комиссии по фолклору и по истории еврейского театра; при филологической—комиссия по еврейскому академическому сло-

Историческая секция (секретарь—И. Сосис) развила обшир-ную и разностороннюю работу по собиранию и регистрированию исторических материалов. Г. Александровым и С. Палеесом обсле-дованы и описаны дела минскаго кагала первой половины XIX в., хранящиеся в Белорусском государственном архиве. Л. Душманом составляется опись дел того-же архива, имеющих отношение к исто-рии евреев; аналогичная работа производится также в отношении архивов Витебска и Гомеля. Серьезное внимание уделяется извлече-нию исторических данных из пинкосов. общин и ремесленных братств. Такого рода копии или выдержки сделаны из относящихся к XIX веку ремесленных пинкосов Минска, Могилева и других городов-. И. Равребе составлены и переведены на еврейский язык обширные выдержки из имеющихся в Ленинграде, в Еврейском Историко-Этно-графическом Обществе, весьма ценных пинкосов: Несвижа (XVII в. и начало XIX в.), братства портных Луцка (ХѴШ в.) и Судилкова (XVIII в.) и др. Б. Шульманом и И. Равребе ведется работа по извлечению и переводу на еврейский язык исторических материа-лов из богатой литературы раввинских респонсов. Из этого ценного исторического источника уже собран обширный материал, характе-ризующий собою общинное самоуправление, взаимоотношения от-дельных классов и групп еврейского населения, налоги, сборы и другие стороны еврейского социального быта в Речи Посполитой. Материал этот, уже обнимающий свыше 30-ти печатных листов, предположено издать в виде отдельного сборника. И. Сосисом ве-

дется работа по извлечению исторических материалов из источника, на который доселе слишком мало внимания обращалось еврейской историографией, именно—из старинной литературы поучений.—Исто-рической секцией собрана обширная и ценная коллекций старопе-чатных еврейских издании, а также фотографических снимков, хара-ктеризующих еврейский быт.

Существующей при секции комиссией по истории революцион-ного движения собран обширный и разнообразный материал (про-кламации, листовки, периодические издания, рисунки и т. п.); имеется также большое собрание мемуаров. Подготовлен к печати объемистый сборник воспоминаний, статей и материалов по истории еврейского революционного движения.—Комиссией по статистике и демографии проведен ряд работ по обследованию разных сторон экономического быта еврейского населения Белоруссии.

Литературная секция (секретарь до начала 1927 г.—Н. Ауслен-дер) уже располагает обширным материалом по еврейскому фол-клору (коллекции покойного А. Храпковского, С. Бейлина, А. Воло-бринского и др.). Ведется работа по систематизации биографи-ческих и библиографических данных о старинных еврейских писателях, а также исследовательская работа в отношении классиков еврейской литературы XIX в. (Перец, Менделе-Мойхер-сфорим). Сек-цией организована была экспедиция на родину Менделе (С. М. Абра-мовича)—в Копыль. Задачей экспедиции было обследование роли и значения Копыля в творчестве Менделе, а также ознакомление с той эволюцией, которую это местечко пережило за последнее время; на первом плане при этом стояло изучение этнографических и языковых особенностей района Копыля и культурной физиономии этого местечка в прежнее время и теперь. Экспедицией, в работах которой приняло участие и местное учительство, доставлен богатый и ценный материал; большой интерес представляют зарисовки, ко-торые сделаны были на месте одним из членов экспедиции, худож-ником М. Аксельродом.—Комиссией по истории еврейского те-атра собран значительный материал: произведения старинной теа-тральной литературы, афиши, фотографии и т. п., а также воспо-минания артистов и других театральных деятелей. К пятидесятиле-тию еврейского театра издана в 1926 г. книга Н. Ауслендера и У. Фин-келя:„А. Гольдфаден" (Материалы для его биографии).

Филологическая секция (секретарь—М. Вейнгер) разрабатывает, главным образом, вопросы диалектологии еврейского языка, его правописания, лексикологии, терминологии и т. п. Собираются материалы для географического атласа диалектов этого языка. Под-готовляются, для практических целей, два словаря: еврейско-бело-русский и белорусско-еврейский (по 10—12 тысяч слов в каждом). Разработаны и частью изданы терминологии: математическая, юри-дическая, физическая, химическая, ботаническая и др.

Особая комиссия, состоящая при филологической секции, зани-мается подготовлением материалов для еврейского академического словаря. С этой целью производится выборка и регистрация на от-

дельных карточках слов и выражений из произведений классиков и изданий по еврейскому фолклору Бернштейна, Гинзбурга-Марека, Кагана, Лемана и др. Выборка слов из произведений Менделе (20 тыс. карточек) уже закончена.

Еврейским Отделом. Инбелкульта установлена связь с научными организациями и отдельными научными деятелями как в СССР, так и заграницей. '

Органом Еврейского Отдела является „Цайтшрифт", где публи-куются работы его секций и отдельных сотрудников. Первый том этого издания вышел в 1926 г. (отзыв о нем—см. в отделе библи-ографии). Подготовляется к печати второй том. Выпускаются также „Бюллетени" (вышли два №№).—

Кафедра еврейской культуры при Украинской Академии Наук (в Киеве), организовавшаяся в декабря 1926 г., ставит своей задачей ведение научно-исследовательской работы, а также подготовку кадра научных работников и преподавателей для еврейских высших учеб-ных заведений.

Кафедра имеет три секции: 1) филологическую (руководитель— Н. Штиф.), 2) литературную (руков.—Н. Ауслендер) и 3) истори-ческую (руков,—А. Слуцкий); предстоит еще открытие экономи-ческой секции. При литературной и исторической секциях рабо-тают несколько научных сотрудников и аспирантов. Образованы комиссии: по терминологии, истории евреев на Украине, по еврей-ской литературе XIX в. и др.

При кафедре имеется библиографический кабинет, которым ве-дется регистрация еврейских непериодических изданий, а также всех газет и журналов на еврейском языке, выходящих в СССР, начиная с 1 января 1927 г.; важнейший материал этой повремен-ной печати регистрируется по особой, специально для того выра-ботанной номенклатуре. Кабинет ставит еще своей задачей подго-товить систематическую библиографию по разным отраслям еврей-ских знаний.—К десятилетию Октябрьской революции кафедрой подготовлена была выставка произведений на еврейском языке за 1917-1927 гг.

Кафедра издает с марта 1927 г. двухмесячный журнал „Ди Идише I Шпрах", посвященный практическому языковедению. Вышло уже семь №№ со статьями и заметками М. Вейнгера, А. Зарецкого, ( Н. Ауслендера, Н. Штифа, Б. Слуцкого, Л. Резника и др. Присту-плено также к изданию научных сборников по вопросам литературо-ведения, языкознания, фолклора, истории, библиографии и др.

Установлены сношения с научными учреждениями и деятелями в СССР и заграницей. Кафедра работает в тесном контакте с Еврейским Отделом Инбелкульта (в Минске). На совещании 12-14 апреля 1927 г. представителями обоих учреждений устано-влено было разделение труда и взаимное сотрудничество.—

Еврейская Историко-Археографическая комиссия при Украинской Академии Наук, в Киеве, в нынешнем ее составе (академик А. Е. Крымский—председатель, И. В. Талант, Д. И. Вайнштейн,

Д. П. Бродский и проф. В. П. Рыбинский), функционирует с конца 1924 г. Имея своей задачей собирание материалов по исто-рии евреев на Украине, комиссия в первую очередь занялась изу-чением киевских архивов, ближайшим образом—Центрального Ар-хива имени Антоновича, в состав коего входят архивы бывшего-генерал-губернатора Юго-Западного края, киевского губернатора, жандармского управления, охранного отделения и др. Ведется ра-бота по составлению описей еврейских дел, имеющихся в назван-ных архивах, и по копированию важнейших из них. Главное вни-мание уделяется материалам по истории просвещения, землеустрой-ства, ритуальных процессов, погромов, участия евреев в револю-ционном движении. Материалы эти частью уже подготовлены к пе-чати. Пока напечатаны: „Житомирский погром 1905 г."—в жур-нале „Украина" 1925 г., „Еврейское гетто в Киеве" и „Киевские проекты землеустройства евреев"—в выходящем юбилейном сбор-нике в честь академика Багалея,—

Еврейская Историческая комиссия при Институте народного-образования, в Одессе, существует с 1924 г. Деятельность ее вы-ражается, главным образом, в научных докладах и сообщениях исторического характера. Так, в заседаниях комиссии сделали до-клады: Боровой—из истории цензуры и печати, о Ковиере и Аксен-фельде, из истории колонизации; Бужевич—о губернской еврейской комиссии 1882 г.; Иерусалимский—из архива С. М. Абрамовича; Стрижак—из истории еврейского рабочего движения в Одессе, и др.—

Еврейский музей-имени -Менделе Мойхер-сфорим, в Одессе, еще находящийся в стадии организации, располагает уже значительным количеством интересных и ценных экспонатов.—

Еврейский музей в Самарканде (Узбекская ССР), основанный в конце 1923 г., заключает в себе предметы культа, домашнего и школьного обихода, туземные музыкальные инструменты, снимки с надгробных памятников, старинные монеты, а также коллекцию рукописей и печатных произведений на туземно-еврейском языке.—

Еврейское литературно-лингвистическое отделение педагогиче-ского факультета Московского второго государственного универси-тета, организованное в марте 1926 г., ныне включает уже все че-тыре курса. Задачей его является подготовка преподавателей еврей-ского языка и литературы для еврейских школ второй ступени.

Составляя органическую часть педагогического факультета, Отделе-ние, сверх дисциплин обще-педагогического характера, дает сту-дентам комплекс знаний, необходимых для работы в еврейской школе по избранной специальности (еврейский язык и литература). Специальные предметы распределяются по курсам следующим обра-зом: I курс—е рейский язык, история евреев нового и новейшего вре-мени, введение в еврейскую литературу, древне-еврейский язык; II курс -введение в еврейское языкознание, новая еврейская литература (XIX в.), история евреев в древности и средние века, древне-еврей-ский язык; III курс—новейшая еврейская литература, средневековая-

еврейская литература и фолклор, история евреев новейшего времени (специальный семинар), еврейский язык в связи с его историей; IV курс—поэтика и еврейский литературный язык, методика еврей-ского языка и литературы и практика в школе, методология исто-рии литературы, еврейская диалектология, еврейская детская лите-ратура. Для студентов Отделения обязательно изучение немецкого языка и одного из славянских (украинский, белорусский, польский) по выбору.

Во главе Отделения стоит Ц. Фридлянд. Состав преподавателей: еврейский язык—А. Зарецкий, история еврейской литературы— И. Добрушин, М. Литваков, И. Нусинов, поэтика—Д. Гофштейн, еврейская история—Т. Гейликман, М. Лурье, Ц. Фридлянд, педаго-гика—Н. Шульман, история В.К.П. и рабочего движения—С. Ди-манштейн, исторический материализм—А. Ческис.

При Отделении организован специальный кабинет, посвященный еврейским дисциплинам, с библиотекой, насчитывающий несколько тысяч книг. Публикуемые „Труды" Отделения содержат научно-иссле-довательские работы в области еврейского языка, литературы, истории и педагогики.—

Еврейское Отделение Института народного образования в Одессе является педагогическим высшим учебным заведением, с трехлетним курсом. Сверх обще-педагогических дисциплин, в программу Отде-ления входят следующие специальные предметы: еврейский язык (Любарский), еврейская история (Мерзон), еврейская литература (Видов), критика религиозных учений (Пинес) ').—

Общество распространения просвещения между евреями (Ленян-град) располагает одной из богатейших в Европе библиотек по отделам гебраика и юдаика, которая содержит также значитель-ную коллекцию рукописей. В последние годы библиотека пополня-лась преимущественно книжными собраниями, принесенными ей в дар (семьями покойных Я. М. Гальперна, Л. М. Каменецкого, С. Е. Вейсенберга, И. И. Гарбером, В. Кикоиным и др.). Особо должна быть отмечена весьма ценная коллекция (свыше 400 томов) по гебраика, поступившая в конце 1927 г. от наследников Я. X. Яновского. Обмен изданиями производится с Инбелкультом, кафедрой еврейской культуры при Украинской Академии Наук, Еврейским Научным Институтом, библиотекой Иерусалимского университета и др. Бесплатно получаются издания Gesellschaft zur Förderung der Wissenschaft des Judentums, ОЗЕ и ОРТ (все три в Бер-лине). О поступавших книгах, выпущенных после 1920 г., сооб-щалось комиссии по составлению „Сводного Каталога", издава-емого Российской Публичной Библиотекой. С некоторых рукописей, хранящихся в библиотеке, сделаны были фотографические снимки

1) Сведения об еврейском отделении педагогического факультета Белорусского университета, равно и об еврейском отделе Белорусского Государственного музея (в Минске), даны будут в следующем выпуске „Еврейского Вестника". РЕД.

для заграничных научных учреждений. Посещаемость читальни при библиотеке все увеличивается. В 1927 г. читальня была открыта втечение Ю'/р мес., по три раза в неделю, и за это время посе-щения выразились в цифре 4050.

Работа по описанию рукописного отдела библиотеки произво-дилась С. Л. Цинбергом. Им уже изучено, зарегистрировано и опи-сано 900 рукописей и фрагментов, и подготовлен к печати каталог. Особый интерес представляют отрывки из дивана Соломона Габи-роля, где имеется ряд неизданных стихотворений этого поэта, исто-рический труд Лехно, варианты полемического произведения караим-ского писателя Соломона б. Иерухим, отрывки трудов Моисея ибн Эзра, еврейская версия знаменитого романа об Александре Маке-донском и др.

По поручению Комитета, С. М. Гинзбург занимался изучением и систематизацией архивных материалов по культурной и социальной истории евреев в России. В последнее время им изучались, в част-ности: 1) архив быв. униатских митрополитов, содержащий в себе ценные материалы по экономическому быту еврейского населения Западного края в XVIII ст., и 2) архивные дела эпохи Николая 1, имеющие отношение к еврейской училищной реформе и к миссио-нерской деятельности правительства.

И. Г. Франк-Каменецкий занимался исследованием мифологиче-ских элементов библии, с учетом результатов библейской критики и применением некоторых выводов яфетидологии (отражение мифа об умирающем и воскресающем боге в библейской легенде, мифо-логические рудименты в кн. Осии, вопрос о „Ягве" и др.). Наряду с этим, им-же велись изыскания по вопросу о влиянии социально-экономических отношений в древнем Израиле на развитие религи-озных идей ветхого завета.

М. С. Гинзбург командирован в Берлин и Париж для научных занятий по социально-экономической и политической истории евреев в античном мире, а равно по сравнительному правоведению. Им закончена работа по истории александрийского антисемитизма, а также печатается ныне в Париже, на французском языке, обширное исследование по истории политических взаимоотношений между Иудеей и Римом от эпохи Маккавеев до инкорпорации Иудеи в состав Римской империи в качестве рядовой провинции.

За последний период сделали доклады: С. М. Гинзбург — „Де-кабристы и евреи", „К 50-летию еврейского театра", „К биографии Д. Дурье из Быхова", „Об еврейском юморе", „К биографин Л. И. Каценельсона", „Введение еврейской рекрутчины", „Из писем С. М. Абрамовича"; С. Л. Цинберг — „Памяти Л. Переца", „Рацио-налнсты-вольнодуицы в средневековом еврействе", „Еврейский дра-матический репертуар от Гольдфадена до наших дней", „К 10-летию смерти Шолом-Алейхема", „Литературная деятельность Л. И. Каце-нельсона", „Пятидесятилетие еврейской социалистической печати", „К десятой годовщине смерти Менделе"; Я. Б. Эйгер—„Л. И. Ка-ценельсон, как историк еврейской медицины"; И. Г. Франк-Каме-

нецкий — „Пророк Иеремия и борьба партий в его время"; B. В. Струве — „Новые данные по истории Ассирии"; И. Венья-минов — „Среди бухарских евреев"; В. И. Иоффе — „Поэзия Шне-ура"; Ф. Е. Ландер — „Новые еврейские земледельческие колонии на юге СССР"; М. Ахун—„Евреи-профессора в до-революционной России"; Д. М. Зельцер — „Откуда евреи взяли свои деления вре-мени"; Н. И. Винников— „Культ кедрового дерева в талмудической литературе"; Е. 10. Бак-Гальперин — „Бисмарк и евреи".

В соединенном собрании Общества распространения просвещения и Историко-Этнографич. О-ва состоялся доклад Д. Маца—„Еврей-ское просвещение и десять лет Октября". В совместном заседании тех-же О-в, посвященном памяти Л. Я. Штернберга, сделаны были доклады С. Л. Цинбергом, И. А. Клейнманом, И. Г. Франк-Каме-нецким и Н. И. Винниковым. В собрании по случаю 25-летия со дня смерти M. М. Антокольского состоялись доклады акад. И. Я. Гинцбурга, Ф. Г. Беренштама и Е. П. Тархановой.

Выпущены в свет: посмертный труд М. И. Кулишера „Великая французская революция и еврейский вопрос" и два тома научно-литературного сборника „Еврейская Мысль", со статьями и иссле-дованиями акад. Н. Я. Марра, В. Н. Бенешевича, В. В. Струве, C. Я. Борового, ІО. Д. Бруцкуса, Н. А. Бухбиндера, Ю. И. Гес-сена, С. М. Гинзбурга, М. С. Гинзбурга, Д А. Левина, Д. ,Г. Маг-гида, П. С. Марека, И. Д. Сосиса, И. Г. Франка-Камейецкого, С. Л. Цинберга, А. 3. Штейнберга, Я. Б. Эйгера и др.—

Еврейское Историко-Этнографическое Общество (Ленинград) за последние годы продолжало упорядочение и пополнение своего музея и архива. Музей содержит свыше 1000 предметов быта, культа и искусства, 1500 фотографических снимков, 350 валиков с фонографическими записями народных мелодий и значительную коллекцию нот. Заведует музеем особая комиссия, под председа-тельствой д-ра А. М. Брамсона. Архив заключает в себе 43 пин-коса в подлинниках, 70 пинкосов в копиях и переводах, 200 руко-писей, 160 старопечатных книг, коллекцию документов и писем на древне-еврейском языке, архив С. Ан—ского, собрание материалов по составлению указателя русско-еврейской литературы, обнимающее около 10.000 названий, и др.

Состоящая при Обществе Комиссия по изучению еврейских древ-ностей (председатель — д-р Я. Б. Эйгер, секретарь — Б. Д. Шуль-ман) занята ныне классификацией талмудического материала в соот-ветствии с современными научными дисциплинами. Работа ведется по карточной системе, обнимая собою историю медицины и педаго-гики. библейскую критику, право и историю.

Состоялся ряд докладов: Л. Я. Штернберга — „Проблема еврей-ской национальной психологии" и „Ближайшие задачи изучения евреев"; И. А. Клейнмана — „Евреи в период первого польского бескоролевья" и „Мемуары польского еврея ХѴШ в."; Я. Б. Эй-гера — „Еврейские врачи в средние века" и „Из истории еврейской медицины"; С. Л. Цинберга — „Авраам Крымский и Моисей Кнев-

ский" и „Проблема любви в еврейской средневековой литературе"; М. Ф. Гнесина—„Еврейское направление в музыке и его связь с народной жизнью"; С. Я. Лурье — „III книга Маккавеев" и „Еврей-ский быт в эллинистическую эпоху"; И. Н. Винникова — .Совре-менное еврейское местечко"; Е. Г. Кагарова — „Состав и происхо-ждение идиш и очередные задачи его изучения"; В. И. Бинштока — по еврейской демографии и М. И. Кагана — „Посмертные труды Германа Когена".

Выпущен т. XI „Еврейской Старины", со статьями Л. Штерн-берга, проф. В. Струве, С. Цинберга, С. Лозинского, М. Кулишера, Б. Шульмана, С. Лурье, И. Сосиса, И. Клейнмана, С. Гольдштейна, Н. Бухбиндера, Б. Вишневского.

Вышел в свет т. XII „Еврейской Старины", со статьями С. Цин-нберга („Шилов и его просветители"), проф. Н. Никольского („Хет-тские законы и их влияние на пятикнижие"), И. Клейнмана („Про-поведник-бунтовщик XVIII в."), С. Гинзбурга („Давид Лурье в Шлиссельбургской крепости"), П. Марека („Кризис еврейского самоуправления и хасидизм" и „Внутренняя борьба в еврействе XVIII в."), Б. Шульмана („Еврейский демос в начале новой эры"), С. Гершберг („Антиеврейскне настроения в Германии в период „черной смерти"), и др.—

Объединенная Статистико - Экономическая комиссия при Пра-влении Всероссийского Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев („ОРТ") организована в ноябре 1926 г., в Москве. В состав Комиссии, помимо работников ОРТ'а, входят также пред-ставители ряда общественных организаций (Агро-Джойит, Ц. П. ОРТ, ОЗЕТ и др.), оказывающих ей личное и материальное со-действие.

Комиссия поставила своей задачей концентрацию к обработку материалов, характеризующих экономику еврейского населения СССР, а также проведение самостоятельных исследований в этой области.

Втечение первых месяцев существования Комиссии работа ее заключалась в собирании и сосредоточении у себя различных мате-риалов по еврейской экономике. Такие материалы крайне разнооб-разного характера имеются в различных общественных организациях (ЕКО, Агро-Джойит, ОЗЕТ), комиссиях нацменьшинств при ЦИК'ах, а также в других государственных учреждениях (Центральное Ста-тистическое Управление и его органы), ЦК профессиональных сою-зов и др. Собранные из указанных учреждений материалы начали подвергаться обработке с января 1927 г. Главная работа Комиссии проводилась в области: 1) обработки и подготовки к печати мате-риалов о движении еврейского населения СССР, за время, протек-шее между 1897 и 1923 гг., 2) анкетного обследования еврейских кустарей и ремесленников через объединяющие их „О-ва кустарей", 3) подготовки материалов к предстоящему обследованию экономи-ческого положения еврейского населения местечек бывшей „черты".

Результаты обработки материалов о движении еврейского насе-ления СССР опубликованы Комиссией в специальной книжке под

названием „Еврейское население СССР" (отзыв о ней — см. в от-деле библиографии). Напечатанные там данные смогут быть в бли-жайшем будущем дополнены данными последней переписи, произ-веденной в декабре 1926 г. Летом 1927 г. Комиссия занялась вы-яснением экономического положения еврейских кустарей и их про-фессионального состава. Для этой цели были разосланы по 500 го-родским и местечковым пунктам Украины и Белоруссии, а также по некоторым пунктам РСФСР анкеты, с перечнем вопросов об общем количестве кустарей в данном пункте, об их профессио-нальном составе, о степени их кооперирования, о степени развития ремесленного ученичества, об условиях закупки сырья и материалов, сбыта изделий, кредитования и проч. Последний вопрос анкеты посвящен выяснению общего положения кустарных промыслов и евреев-кустарей в данном пункте.

Комиссией уже получены заполненные анкеты из 165 пунктов Украины и из 45 пунктов Белоруссии, всего из 210 городов и местечек. Данные, поступившие из указанного числа пунктов, доста-точно характерны, так как нет ни одного округа в Украине и Бело-руссии, откуда бы Комиссия не получила сведений по нескольким пунктам. Обработка данных анкет уже заканчивается, и начата под-готовка к печати работы об итогах обследования кустарей.

В виду того, что Общества кустарей объединяют только куста-рей-одиночек, Комиссия приступила к обследованию ссудо-сберега-тельных товариществ, которые охватывают также и более „крепких" кустарей.

Комиссия занята также подготовкой к обследованию экономиче-ского положения еврейского населения двух местечек Украины — Шполы (Черкасского окр.) и Летичева (Проскуровского окр.). Ука-занные два местечка были Комиссией выбраны вследствие того, что они являются двумя противоположными типами местечек: Шпола принадлежит к типу возрождающихся местечек, Летичев — к типу деградирующих.

Комиссией организуются также доклады по отдельным вопросам еврейской экономики. За истекший период были прочитаны доклады: о положении и перспективах еврейского земледелия, о кустарной и промысловой кооперации среди евреев и о движении еврейского населения СССР.

ЕВРЕЙСКИЕ НАУЧНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ЗАГРАНИЦЕЙ.

(ОБЗОР ИХ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЗА 1925-1927 гг.)

„Wissenschaft des Judentums ist uns nicht bloss eine Geschichte unserer Ver-gangenheit, sondern der vom Judentum geboteile Plan für unsere Zukunft".

H. Steinthal. Ueber Juden und Juden-tum, S. 248.

Составление обзора деятельности разнохарактерных еврейских научных учреждений, существующих в различных государствах,— задача трудная и неблагодарная. Приходится кропотливо собирать представляющие интерес сведения, разбросанные в периодических и непериодических изданиях; специальная литература по этому во-просу почти совершенно отсутствует; еврейские научные организа-ции, носящие, как правило, частный характер, почти всецело остаются вне ноля зрения составителей „Минервы" и аналогичных изданий на французском и английском языках; лишь немногие еврейские орга-низации имеют собственные издания; связь между учреждениями, преследующими подчас одни и те-же цели, отсутствует, и стоит не малых трудов наладить ее. А между тем, у всякого интересующегося духовной жизнью современного еврейства естественно желание знать, каковы те центры, в которых разрабатываются различные проблемы еврейской науки. Тщетно он будет искать подобного обзора в лите-ратуре: его нет, и наша попытка нарисовать картину этой стороны заграничной еврейской жизни является первым опытом. Отсюда ее неполнота и схематичность; отсюда невозможность дать исчерпы-вающий ответ на многие вопросы о деятельности той или иной орга-низации. Но и тот материал, которым автор сейчас располагает, мо-жет представить собой интерес для читателя 3).

В области научной первое место среди западно-европейских стран принадлежит Германии.—Берлинское общество Gesellschaft zur

=) Считаю своим долгом принести благодарность за ценную информацию следующим лицам: Dr. H. S. Linfield (Нью-Йорк), проф. Г. Торчинеру (Бер-лин), Dr. M. Ginsburger (Страсбург), Dr. В. Wachstein (Вена), д-ру M. Вайн-райху (Вильно), Sanitatsrat Dr. G. Bradt (Берлин) и Aw. A. Pacifici (Флоренция).

Förderung der Wissenschaft des Judentums отпраздновало в 1927 г. свой 25-летний юбилей. Председатель—проф. М. Зобернгейм; правле-ние: проф. И. Эльбоген, Л. Бэк, С. Картер, П. Вейт Симон, Э. Мит-твох и Г. Вейль; секретарь—Иоганна Натан. Число членов к началу 1927 г.—1531; для привлечения новых членов общество имеет пред-ставителей во всех странах Зап. Европы, а также в Соед. Штатах и Палестине. Общество занимается почти исключительно издатель-ской деятельностью; выпускает двухмесячный журнал (Monatsschrift für Geschichte und Wissenschaft d. Judentums, под редакцией И. Гей-немана), а также: а) серию „Grundriss der Gesamtwissenschaft des Judentums" (вышло 8 названий); b) Schriften (с 1904 г. издано 27 тру-дов; последние издания: L. Lewin, Die Landessynode der grosspol-nischen Judenheit, 1926; M. Freudenthal, Leipziger Messgäste—в пе-чати; Pick, Numismatik—готовится); с) Corpus Tannaiticum (подгото-вляется ч. 1 (Mechilta d'Rabbi Ismael), вып. 2—Siphre ad Deuteronomium); d) Germania Judaica, т. 1: с древнейших времен до 1238 г. (гото-вится т. II: M—Z). Расходы (в 1926 г.) 37.500 м. (издание Monats-schrift—11.500 м., другие издания—8.500 м.). Изредка устраиваются публичные доклады (на годичном собрании 1925 г. д-р Г. Фогель-штейн: „Religion und Staat im nachexilischen Judentum", на годичном собрании 1927 г.—д-р Кобер: „Von den ältesten jüdischen Grabstät-ten in Deutschtand, ihrer archäologischen und geschichtlichen Be-deutung").

Akademie für die Wissenschaft des Judentums, основанная в Бер-лине после войны по инициативе Германа Когена и его близкого друга, д-ра Г. Брадта. Задача Академии—предоставить квалифици-рованным еврейским ученым материальную возможность вести иссле-довательскую работу и публиковать их труды. Президент: А. Гирш; правление: А. Эйнштейн, Г. Брадт, О. Вассерман, Я. Гольдшмидт, Бертольд Кац, О. Варбург, Фр. Паризер, Тимендорфер. Академия распаляется на 2 части: А) Исследовательский институт со следую-щими научными комиссиями: 1) талмудической; 2) филологической; 3) философской; 4) историко-литературной; 5) исторической. В) Нег-mann-Cohen-Stiftung. — Обзор деятельности Академии за 1926 г.: издано—д-р Theodor, Midrasch Bereschit Rabba, в обработке д-ра Аль-бека, вып. 10—13; подготовка дальнейших выпусков продолжается. В серии Corpus Grammaticorum et Exegeticorum—I т.: д-р Вилен-ский, „Abuwalid ibn Gonachs Sefer ha-Rikma"; подготовляется II т, серии (д-р Виленский, „Abraham Ibn Esras sprachwissenschaftliche Schriften"). Готовы к печати: д-р Альбек, „Die halachischen Midras-chim"; д-р Шпаниер, „Die massoretischen Akzente"; д-р Тыкочинский, „Die gaonäischen Verordnungen"; д-р Бэр, „Das Protokollbuch der Landjudenschaft des Herzogtums Kleve, Bd. II", и д-р Банет, „Der Kusari des Jeliuda Halevi (перевод и предисловие); издание этих работ, равно как и привлечение новых сотрудников, тормозится денежными затруднениями.—Д-р Бэр был вторично командирован в Испанию для работ в архивах, в связи с подготовкой труда о евреях в хри-стианских государствах Испании; собранный им ценный докумен-

тальный материал будет опубликован в специальном томе: в него будут включены неизвестные доныне регесты к напечатанным доку-ментальным памятникам, относящимся к Кастилии и Аррагону, позд-нее появится самое исследование Бэра.—Д-р Зельма Штерн, в связи с исследованием материалов по истории немецких .придворных" евреев XVII и ХѴШ вв. (подготовляет труд: „Die Hofjuden in Deutsch-land des 17/18 Jahrhunderts"), сосредоточила свое внимание на работе, посвященной вюртембергскому. министру Süss Oppenheimer (штуттгартские архивы); наряду с этим она продолжает подготовку исследования о евреях в Пруссии (т. Ill и т. IV).—Д-р Л. Штраус закан-чивает работу о библейской науке Спинозы и его предшественников. Наконец, готовятся к печати: д-р Давид, „Das biblische Familienrecht" и д-р Шолем, „Edition der Schriften des Mose de Leon". В связи с подготовляемой проф. Ландауэром и д-ром Шпербером „Edition des Propheten-Targums", д-р Шпербер был командирован в Англию для использования находящихся там рукописей таргум (иеменитские рукописи Британского Музея, фрагменты таргум из Каирской гени-зы, находящиеся в Оксфорде и Кембридже). Д-р Шпейер закончил исследование о библейских рассказах в Коране.—Академия издает ежегодно (с 1920 г.) „ Korrespondenzblatt des Vereins zur Gründung und Erhaltung einer Akademie für die Wissenschaft des Judentums".— В связи с предстоящим в 1929 г. двухсотлетием со дня рождения Моисея Мендельсона семья Мендельсонов поручила Академии и Gesellschaft zur Förderung der Wissenschaft des Judentums подготовку критического издания его сочинений В процессе работы оказалось целесообразным возложить эту задачу на специальную комиссию, в которую, наряду с двумя представителями семьи Мендельсонов, входят по два представителя обоих обществ; комиссия поручила под-готовку издания философских трудов Мендельсона Ю. Гутгману, трудов о еврействе (не на еврейском языке)—И. Эльбогену и (на еврейском яз.) — Миттвоху. — Hermann-Cohen - Stiftung выпу-стила в 1926 г. 2 тома „Kleine Philosophische Schriften" Г. Когена, под ред. проф. Г. Герланда и Э. Кассирера; подготовляется изда-ние на еврейском языке 3-томного собрания „Jüdische Schriften" Г. Когена, выпущенного Академией в предыдущие годы,—Академии, существующей на членские взносы и субсидии разных общин и об-ществ (в первую очередь берлинской общины и ордена B'nai B'rith), все время приходится бороться с серьезными финансовыми затруд-нениями, которые заметно тормозят работу всего аппарата О-ва (в Академии—более 20-ти сотрудников, пользующихся стипендиями и субсидиями); блестящие результаты, достигнутые ею, несмотря на эти затруднения, объясняются неутомимой энергией д-ра Г. Брадта, души всего учреждения. Расходы в 1925 г.: 73.000 м. (51.000 м,—жалова-ние и субсидии сотрудникам; 7.500 м,—расходы по изданиям; 6.500 м. — научные командировки).

Jüdische Wissenschaftliche Gesellschaft, возникшая в Берлине не-сколько лет тому назад. Цель—устройство регулярных научных докла-дов; за последние годы были сделаны научные сообщения М. Со-

ловейчиком, А. Ш*ейнбергом, С. Дубновым, И. Эльбогеном, М. Гинз-бургом и др.

Кроме трех названных обществ, в Берлине еще существуют: Akademischer Verein für jüdische Geschichte und Lileratur; основан в 1883 г.; число членов—170. Председатель—В. Эльден; секретарь— Д. Шпейер; О-во имеет хорошую библиотеку.—Verein für jüdische Geschichte und Literatur; издает „Jahrbuch".—Gesellschaft für jüdische Familienforschung; возникло в 1924 г. Число членов—240. Предсе-датель—А. Целитчер. О-во издает журнал „Jüdische Familienforsc-hung".—Gesellschaft für Patästinaforschung; возникло в 1910 г. Цель: распространение сведений о Палестине и изучение ее (история, архео-логия, естественные богатства и экономические проблемы). Число членов—90. Председатель—О. Варбург; секретарь—М. Зобернгейм.— Gesellschaft der Freunde der Jerusalemer Bibliothek; возникло в 1923 г. Цель О-ва: содействие национальной (университетской) библиотеке в Иерусалиме. Председатели: Г. Брадт и А. Эйнштейн. Число чле-нов—150. Издает Mitteilungen über das jüdische Bibliothekwesen in Erez-Isroel.

Ряд серьезных научных организаций имеется в провинциальных городах Германии. Наиболее крупным центром является Франкфурт н/М. Здесь существуют: Gesellschaft zur Erforschung jüdischer Kunst-denkmäler; возникло в 1896 г. Председатель-И. Гольдшмидт; 400 членов. Цель: собирание предметов еврейского культа (и их репродукций), украшений синагог и зданий, снимков с синагог, осо-бенно старинных; исследование этих памятников; предоставление специалистам и широкой публике возможности пользоваться этими материалами; организация собственного музея, выставок и докладов; охрана памятников еврейской старины и искусства, и т. Д. Издания: Mitteilungen (с 1900 г.; вышло 5 монографий); Beiträge zur jüdischen Kulturgeschichte; Notizblätter (с 1902 г.; вышло 16 №№). Общество имеет свой музей еврейских древностей, который возник в 1922 г.: большое собрание репродукций, таблиц, диапозитивов; имеется и спра-вочная библиотека (600 т.).-Jüdisch-literarische Gesellschaft; возникло в 1901 г. Председатель—д-р Ланге. Число членов—600. Цель: содей-ствие всем научным начинаниям, направленным к изучению юдаизма. Издает Jahrbuch (вышло 13 т.).

В Кельне существует Verein für jüdische Geschichte und Literatur, возникший в 1891 г. Председатель—д-р Розенталь; 250 членов.

В Гамбурге имеется, с 1897 г., Gesellschaft für jüdische Volkskunde. Председатель—синдик H. M. Натан. 310 членов. О-во устроило в Staatliches Museum für Völkerkunde постоянную выставку по еврей-ской археологии и этнографии. Издания: Mitteilungen der Ges. für jüdische Volkskunde, Heft 1—14; дальнейшие №№ (всего 64) носят название Mitteilungen zur jüdischen Volkskunde.

В Лейпциге существует Verein für jüdische Geschichte und Literatur. Председатель—Ф. Гольдман.

Ряд немецко-еврейских общин располагают прекрасными библио-теками; лучшие из них—в Берлине (директор—д-р Мейзль), Франк-

фурте н/М (д-р Блау) и Вене (д-р Вахштейн). Последняя возникла в 1814 г., открыта для публики в 1880 г. Посещаемость (в 1926 г.)— 8.070 чел., брали книги на дом 1.207 чел.; в читальном зале „зато 16.604 названия в 24.295 т. Библиотека насчитывает 30.000 томов (в том числе '/з всех существующих еврейских инкунабул), 800 руко-писей и располагает отличными каталогами (недавно издан каталог имеющийся в библиотеке литературы о Спинозе) '). В Вене, кроме того, существуют: Verein für jüdische Geschichte und Literatur (пред-седатель — проф. С. Kpayc), Verein zur Förderung jüdischer Musik (организуется) и еврейский музей, находящийся в ведении Gesell-schaft für Sammlung und Konservieerung von Kunst-und historischen Denk-mälern (основано в 1896 г.). Директор—проф. Я. Броннер. Годичная посещаемость (1924/25 г.)—2.000 ч. Среди коллекций музея выде-ляются: собрание предметов культа (из металла), иллюминованные рукописи, картины и портреты из истории австрийского еврейства ') . Еврейский музей имеется и в Праге; в нем собраны реликвии праж-ского гетто.

Старейшим еврейским научным обществом во Франции является возникшее в 1880 г. Société des études juives (в Париже). Гене-ральный секретарь—проф. Ж. Вейлль. Число членов—220. Бюджет (1926 г.)—65.000 фр. Главное внимание уделяется издательской деятельности. Издает трехмесячный журнал Revue des études juives (вышло 84 т. в 167 №№); имеется алфавитный указатель к первым 50-ти томам. №№ 163—64 (1926 г.) представляют собой юбилейный сборник по случаю 70-летия Изр. Леви, проф. Ecole Rabbinique и Ecole des Hautes Etudes, втечение 40 лет главного редактора R. E. J . О-во издает также сочинения Иосифа Флавия (на франц. языке), под ред. Т. Рейнака; в 1926 г. издан т. II—Иуд. Древности, кн. 6 — 1 1 , в перев. Ж. Вейлля. О-во устраивает доклады, чисто академические и публичные (в 1927 г. проф. И. Ламбер, „Синагоги Толедо").

Société pour l'histoire des Israélites d'Alsace et de Lorraine— в Страсбурге (до занятия этих областей Францией—Gesellschaft für die Geschichte der Israeliten in Elsass-Lothringen, возникшее в 1905 г. в Кольмаре). Цель: „а) собирание документов и предметов, имеющих отношение к еврейскому культу в крае, описание их и храпение; Ь) содействие разработке вопросов, связанных с историей местного еврейства, путем предоставления субсидий исследователям, изданий, устройства лекций и т. п.". Многочисленные издания (на немецком

1) См. об этой библиотеке: Е. Müller в .Jüdisches Leben in Wort und Й,-. , ' „"• 1 9 2 5 r ' ; A- Kristianpoller в „Menorah" № 3, 1926 г.; .Literarische Blatter", Варшава, № 9, 1927 r. 2) Отмечу попутно, что во время июльских событий 1927 г. в Вене пострадали некоторые архивы, заключавшие в себе цепные документы по истории евреев; так, напр., погибли материалы по истории евреев в Галиции и Буконине (с 1772 г.) и в Моравии, Богемии и Силезии (с 1550 г.); погибли также документы, касающиеся истории венецианских евреев за период австрий-ской оккупации Венеции, а равно венской еврейской общины. Еврейские историки лишь недавно приступили к исследованию этих ценных материалов ныне навсегда утраченных.

и французском языках), посвященные истории эльзасских и лота-рингских евреев; за последние годы изданы: M. Ginsburger, Une fondation de Cerf Вегг (1923); E. H. Lévy, Hokuspokus; M. Ginsburger, Le rabbin de l'Empereur Jacob de Worms et sa famille (1926). Присту-пается к изданию, под редакцией M. Гинзбургера, трехмесячника „Sou-venirs". В ведении О-ва находится еврейский музей Эльзаса и Лотарин-гии (открыт 17-го сентября 1907 г. в Страсбурге по инициативе ди-ректоров Эльзасского музея д-ра Букера и Л. Доллингера); насчиты-вает несколько сот №№, архив О-ва—несколько тысяч №№ •).

В Мюльгаузене существуют Société d'histoire et de literature juives; организует доклады (из докладов 1927 г.: А. Нордманн— Эмансипация швейцарских евреев; В. Кремье—М. Пруст и юдаизм 2).

Распространению еврейских знаний во Франции, путем устройства регулярных докладов, способствуют следующие два общества: 1) Chema Jsraél (функционирует в Париже, Марсели, Метце, Байонне, Лионе, Мюльгаузене, Безансоне, Бордо, Лилле, Люневиле, Страсбурге); 2) Union universelle de la jeunesse juive (функционирует и Париже, Константине, Оране). Наконец, частые доклады на еврейские научные темы устраивает алжирское о-во—Société des conférences juives 3).

За последнее время нарождаются еврейские научные общества и в Бельгии. В 1927 г. в Брюсселе возникло О-во под названием Conférences Franz Philippson; цель — распространение знаний по еврейской истории и литературе; устройстно регулярных лекций и курсов. В Антверпене учреждено в 1927 г. о-во для изучения истории бельгийских евреев.

В Лондоне существует Jewish Historical Society of England, издающее свои Transactions (труды); секретарь — Rev. E. Levine.— Серьезную работу в области распространения еврейских знаний среди учащихся в высших учебных заведениях ведет Jnter-University Jewish Federation of Great Britain, регулярно устраивающее для студентов курсы по юдаизму; летом 1925 г. такие курсы состоялись в 5-ый раз. Наконец, в 1926 г. в Лондоне открыто отделение палестинского О-ва еврейского права (см. ниже).

В Италии, по инициативе проф. С. Магринн в Ферраре, создан в 1926 г. фонд для истории итальянского еврейства; цель его— составление библиотеки, в которую должны войти все книги, на-писанные итальянскими евреями, равно итальянцами (не-евреями) на еврейские темы, и труды всех иностранных авторов об итальянском еврействе. Это собрание предназначается для библиотеки Иеруса-лимского университета.—В 1925 г. в Риме возникло Еврейское Научное Общество.

Еврейское Историко-Этнографическое Общество, учрежденное в 1919 г. в Вильно по инициативе С. Ан—ского (Рапопорта) и ныне

') См. Jahresberichte der Gesellschaft f. d. G. d. Isr. in Е,—L.; Jahrbücher (1917/18); M. Ginsburger, Das Jüdische Museum für E.-L„ 1909.

') Cm. Univers Israélite, M.\s 21, 22, 35 (1927 г.). 3) Нельзя обойти молчанием прекрасную библиотеку в Париже Alliance

Universelle Israélite.

носящее его имя, является единственным учреждением такого рода в Польше. Председатель — М. Шалит, секретарь — П. Кон. Дея-тельность О-ва, с самого его возникновения, сосредоточилась в ряде отдельных секций (по истории, фолклору, музыке, лите-ратуре и др.). При Обществе существуют архив и музей, пред-ставляющие значительную ценность по своим богатым собраниям; большие заслуги по составлению их принадлежат первому секре-тарю Общества, X. Лунскому. Им же обнародован обстоятельный отчет о работе Общества в первые годы и о собранных архивно-музейных коллекциях в „Пинкосе" О-ва 1922 г. Из деятельности Общества за последний период следует отметить организацию ряда научных докладов (Б. Фрейдкес—Об участии литовских и польских евреев в восстании 1863 г.; И. Чернихов — Тенденции „гаскалы"; Э. И. Гольдшмидт — Вильно в эпоху виленского гаона; Г. Абрамо-вич—Экономическо-этнографическое обследование одного еврейского местечка в Литве; инж. Френкель — Художественная ценность сина-гог в Польше; А. Бернштейн — Богатства еврейской народной музыки; П. Кон—1) Евреи в прежнем Виленском университете, 2) Первый польско-еврейский словарь и его составитель Левин Лиондор, 3) Найденная часть архива виленского кагала). Издания Общества: „Пинкос по истории Вильны за годы войны и оккупации" (1922 г.: около 1000 стр. большого формата, 50 статей); недавно им выпу-щен также I т. „Музыкального Пинкоса", который заключает в себе материалы музыкальной секции, собранные и обработанные А. М. Бернштейном. В архив и музей общества обильно поступают исто-рические материалы, рукописи, предметы старины и искусства. Из новейших поступлений заслуживает особого упоминания коллекция фотографических снимков, произведенных этнографической экспеди-цией С. Ан—ского и подаренных последним Л. ГІерецу; ныне эта ценная коллекция принесена в дар музею вдовой Переца.

В Вильно же в 1925 г. возникло интересное учреждение, с серьезными научными задачами, под названием „Еврейский Науч-ный Институт". Духовное развитие еврейских масс в странах их скопления и необходимость удовлетворять их культурные запросы— таковы мотивы, стимулировавшие создание Института, который мыслится основателями его, как центральное учреждение, оказываю-щее массам содействие в их культурной эмансипации. Непосред-ственные цели Института: а) образование в его лице центра для всякого рода научных работ в области идиш, в первую очередь для разработки и изучения этого языка и литературы на нем; Ь) под-готовка новых научных кадров для исследовательских работ в обла-сти идиш; с) собирание, регистрация и классификация всевозмож-ных материалов, касающихся развития еврейской культуры в раз-личных странах. Институт состоит из 4-х постоянных секций: 1) филологической, 2) исторической, 3) статистико-экономической, 4) педагогической (последняя находится еще в стадии организации); при И-те имеются также: отдел библиографии, архив, библиотека ІІ музей. — В круг деятельности Института входит: 1) публикация

сборников - исследований его членов — „Schriften" и других на-учных трудов; 2) собирание и систематизация научных материалов; 3) организация подготовительных практических занятий для начи-нающих научных работников по 4-м секциям и повторных курсов для учителей; 4) установление связи между отдельными научными работниками в области идиш, снабжение их необходимыми мате-риалами; 5) информация по вопросам, связанным с развитием еврей-ского культурного движения в различных странах.

Как явствует из приведенной выше программы Института, в за-дачу его организаторов не входило создание еще одного учрежде-ния, посвященного изучению „Wissenschaft des Judentums" '); цель € г 0—не столько научное изучение прошлого, сколько исследование явлений текущей жизни и удовлетворение культурных потребностей миллионов евреев в В. Европе и Америке; наличность, с одной сто-роны, крупной литературы на идиш, с другой — многочисленных детских садов, начальных школ, гимназий с идиш, как языком пре-подавания, делает необходимым создание такого центрального науч-ного института. Учреждение его было одобрено в марте 1925 г. на конференции, созванной в Вильно рядом идишистских просве-тительных организаций. Выработка окончательного плана была пору-чена международной конференции идишистских научных работников, которая состоялась в августе 1925 г. В конце того-же года в Вильно было основано „О-во друзей Еврейского Научного Института" (Tovarzystwo Przyjaciol Zydowskiego Institutu Naukowego), в задачу которого и входила фактическая организация самого Института.

Отметим вкратце результаты первых двух лет деятельности Института:

Филологическая секция. Первый том ее трудов издан в каче-стве Festschrift по случаю 75-летия д-ра А. Ландау (Вена). Подго-товлены к печати дальнейшие три тома, из коих т. Ш целиком по-священ фолклору, т. IV—истории еврейского театра. В „Трудах" принимают участие: В. Андерсон (Дерпт), А. Ландау (Вена), Б. Вах-штейн (Вена), М. Вайнрайх (Вильно), С. Нигер (Нью-Йорк), 3. Рей-зен (Вильно), А. Фрейман (Франкфурт н/М), Н. Прилуцкий (Вар-шава). М. Гастер (Лондон), Я. Шацкий (Нью-Йорк). С. Гинзбург (Ленинград), Н. Штиф (Киев), П. Кон (Вильно), Н. Майзиль (Вар-шава), X. Лунский (Вильно), С. Цинберг (Ленинград) и др. Аме-риканское Отделение Института издает трехмесячник „Der Pinkos" (филология, литература, библиография и т. п.); вышло 2 №№.— Выделены 3 комиссии: 1) по фолклору; благодаря содействию 300 корреспондентов уже составлена большая коллекция народных песен, сказок, анекдотов, поговорок и т. п.—более 20.000 №№; 2) по терминологии; собирает технические и коммерческие термины и разрабатывает эти данные; 3) по этнографии.

Историческая секция. В ее задачу входит: собирание материа-лов и документов; подготовка описания ряда частных и общинных

архивов; составление библиографического сборника. Первый т Тру-дов" секции готовится к печати, — при участии: С. Дубнова '(Бел-(Берлин) Г дрб Е Р а ( В е Н а > ' И ' Ш " П П е р а <В аРш а в а)- И." Чериковера

Статистико-экономическая секция. Подготовлен I т. Трудов"-в составлении его участвуют: Р. Бекер (Варшава), Я. Коральник (Берлин), Я. Лещинский (Берлин), А. Вассерман (Мюнхен) и др

Педагогическая секция —- в стадии организации Библиографический отдел. Регистрирует все издания на идиш—

как книги, так и периодические издания (ныне свыше 200)- в 1926 г зарегистрировано около 10.000 №№. Подготовляется издание спраё вочника, которому предположено придать характер ежегодника

Архив и библиотека уже успели составить значительные собра-ния рукописей, автографов, редких изданий и книг. Институт израс-ходовал в общем около 2.200 дол., собранных в значительной части путем мелких пожертвований. Кроме Польши, он имеет сотрудников в ряде европейских и вне-европейских стран. Орган Института-бюллетень (вышло 24 №№) ').

В Вильно, кроме того, имеется известная библиотека имени М. Страшуна - одно из богатейших еврейских книгохранилищ в Европе; посещаемость—до 150 тыс. чел. в год.

В Варшаве существуют: весьма ценная по своему составу общин-ная библиотека, музей Берсона и академический кружок для изуче-ния еврейской истории, объединяющий учащихся варшавских высших ученых заведений; аналогичные кружки функционируют также в Вильно, Кракове и Львове.

В Палестине имеются следующие научные общества- 1) О-во еврейского права, в Тель-Авиве; возникло в 1920 г. Цель его— историческое и догматическое исследование еврейского права и реше-ние проблем, выдвигаемых правовой жизнью страны, в соответствии с духом современной юриспруденции. Орган общества: „Гамишпат гаиври"; т. I, в котором напечатан и устав о-ва, вышел в 1926 г. =) 2) Jewish Palestine Exploration Society в Иерусалиме (в Нью-Иоркё существует американский комитет О-ва, объединяющий 250 чле-нов). Целі, - археологическое изучение страны. В настоящее время ведет под руководством д-ра Н. Слоуща раскопки третьей (Агрип-повой) стены вокруг Иерусалима.

Из еврейских научных организаций в Соед. Ш т а т а х Сев . Аме-рики должны быть отмечеіЕЫ следующие:

The Jewish Publication Society of America, в Филадельфии; воз-никло в 1888 г. Владеет крупной типографией (Hebrew Press) издает American Jewish Year Book. Издания последних лет (1924,27)-Stud,es in Judaism Шехтера (Jewish Saints in Medieval Germany; On the study of Talmud и др.); поэмы И. Галеви — еврейский текст

тени' и^леестовкп Института!'611 ^ 0 1 6 и " с т " т у і а ' в " л ь " ° ' 1 9 2 7

1 9 2 7 Ѵ л б 5 * ' N e u b a u i ' r - Z a ™ Jüdischen Recht, Orientalische Lit.-Zeitung,

и англ. перевод H. Саламан (2-й вып. 25-томной серии еврейских классиков); V и VI тт. Legends of the Jews Л. Гинцберга; „М. Монте-фиоре" П. Гудмана (в серии „Знаменитые евреи" — Маймонид, Раши, филон, Иосиф Флавий и др.). —Впродолжение 39 лет своего суще-ствования О-во издало более 125 названий и распространило 2.000.000 экз. своих изданий.

American Jewish Historical Society, в Ныо-Иорке; возникло в 1892 г. Председатель—А. С. В. Розенбах; число членов в 1926 г.—477; бюджет — 25.000 дол. Имеет библиотеку, собрание рукописей и музей (в здании Jewish Theological Seminary). Издает записки — Publications (вышли 29 тт. и указатель к тт. 1—20).

American Academy for Jewish Research, в Филадельфии; возникло в 1920 г. Председатель — Л. Гинцберг. Цель: развитие различных отраслей еврейской науки в Америке.

Association for Jewish Culture and Education, в Нью-Йорке; воз-никло в 1926 г.

Department of Informations and Statistics при Bureau of Jewish Social Research (при American Jewish Committee), задача которого— вносить согласованность в деятельность евр.-америк. общественных организаций и разрабатывать проблемы, выдвигаемые еврейской общественной жизнью. Директор этого отдела — Г. С. Линфильд. Очень ценным является издаваемый названным отделом (6-й год) трехмесячник (Summary of Events of Jewish Interest).

B'nai BYith Hille! Foundation; по инициативе проф. E. А. Болдвина была создана орденом B'nai B'rith организация для распространения еврейских знаний среди евреев-учащихся в высших учебных заведе-ниях; отделения ее (лекции, библиотеки, кружки) функционируют при следующих университетах: Иллинойс, Висконсин (Мадиссон), Огайо (Колумбус), Мичиган. На состоявшемся в январе 1927 г. в Клевеленде совещании правления Foundation постановлено учредить отделения в университетах в Беркели (Калифорния), а также в Пенсильванском университете и Корнилль. Бюджет (1925/26 г.)—65.920 дол. ').

Jewish Chatauqua Society устраивает в университетах летние курсы по еврейской истории; так, летом 1925 г. было прочитано в 19-ти университетах (в 14 штатах) 75 докладов.

The Menorah Movement for the study and advancment of Jewish Culture and Ideals; возникло в 1913 г. Наиболее деятельной частью этой организации является Intercollegiate Menorah Association; она объединяет 5.000 человек (73 общества); цель: развитие в универ-ситетах Соед. Штатов изучения еврейской истории и культуры, путем курсов и лекций, летних школ, издания Menorah Journal (6 книжек в год), выпуска книг и броіпюр, создания фонда для поддержки научных исследователей. Последняя конференция ассоциа-ции в Нью-Йорке постановила создать фонд для учреждения кафедр по еврейской истории в американских университетах.

' } См. А. Л. Захар, B'nai B'rith Foundation (в частности об Иллинойсе)— В. В. Magazine XL, Jé 6, 1926 г., а также № 10, 1926 (о Вискосине).

Вопросу распространения еврейских знаний среди еврейской учащейся молодежи еврейские общественные круги в Соед Штатах уделяют за последние годы очень много внимания. В 1925* г съезд представителей ряда национальных организаций вынес постановление о согласованном ведении этой работы среди учащихся; для этой цели была создана постоянная National Commission of Jewish Work at Colleges. В конце 1925 г. в Нью-Йорке был организован Совет по делам американских еврейских студентов, назначение которого— стимулировать развитие еврейской просветительной работы в выс-ших учебных заведениях.

Intercollegiate Menorah Association существует и в Канаде; имеется 4 отделения при следующих университетах: Мак Гилль (Монтреаль) Торонто, Манитоба и Бр. Колумбии. Цель этих обществ: научное беспристрастное изучение еврейской жизни в прошлом и настоя! Щем; устройство регулярных лекций і).

В заключение отмечу, что за последние годы были созданы отделения или кафедры по юдапзму s ряде общих высших учебных заведений различных стран. Так, при богословском факультете Берлинского университета функционирует Institutum Judaicum — семи-нарий для изучения по-библейского еврейства, созданный проф Штра-ком и до последнего времени возглавлявшийся проф. Грессма-ном (ныне покойным). В работах Instituum Judaicum принимают участие проф. Эльбоген, Ю. Бергманн, М. и Ю. Гуттман Л Бэк 2) При Грейфевальдском университете открыт институт для изучения истории и топография Палестины. Карлов университет в Праге объявил на отделении семитической филологии курс по современ-ному еврейскому языку и литературе. Итальянское правительство решило создать кафедру еврейского языка в Флорентинском уни-верситете. Португальское правительство учредило в 1927 г. при Лиссабонском университете кафедру еврейского языка, поручив ее проф. Гедалья Аркнн. При университете в Бордо учреждена, по ини-циативе монсиньора Фегали, проф. арабского языка, кафедра еврей-ского языка; профессором избран И. Коген. Наконец, в Соед Шта-тахСев. Америки, по инициативе Л. Н. Литтауера, учреждена кафедра еврейской литературы и филологии в Гарварде, а при Чикаг-ском университете организованы в 1927 г. курсы по ряду еврей-ских дисциплин: современному еврейскому языку, истории, библии, проблемам еврейского образования в Америке и др.; курсы посе-щает 91 слушатель. ѵ ' у ѵ

Париж. М • С• Г и І « 6 у р г . Август 1927 г.

стр 512 T h e J 6 W S ІП C a n a d a ' J c w i s h Publications, 1926. Toronto & Montreal,

БИБЛИОГРАФИЯ.

Zaitschrift. Buch I. (Institut far weissrussiändische Kultur. Jidische Obteilung). Минск, 1 9 2 6 г. 2 7 2 стр.

Лежащий пред нами увесистый сборник на разговорно-еврейском языке является первым томгм „Временника", издание которого предпринято Еврей-ским Отделом Института белорусской культуры. Соответственно характеру секций, из которых состоит названный Отдел, сборник заключает в себе ра-боты по еврейской истории, литературе, филологии и фолклору.

В историческом отделе находим статью д-ра М. Лурье: „Социальные отношения и социальное движение в древнем Израиле". Проф. Н. М. Николь-ским дан весьма интересный и содержательный обзор новейших течений в библейской науке, расположенный по следующим группам: критика источ-ников, религиозная история, социальная история, восточное влияние, лите-ратурная история, общеисторические работы и археологические исследования. Ценная статья И. Сосиса—„К социальной истории евреев в Белоруссии" (XVI—XVIII вв.) состоит из двух частей, различных по характеру источ-ников: первая основана преимущественно на „грамотах" и „привилегиях"; во второй автором сделан удачный опыт использования важного материала, останавливавшего на себе до сих пор слишком мало внимания наших исто-риков. именно—старинной литературы поучений и проповедей („mussor"). Интересные данные по социально-экономической истории польского еврей-ства XVII в. содержат в себе опубликованные во „Временнике" извлечения из раввинских респонсов.с предисловием И. Сосиса (нал составлением исто-рических регест из раввинской литературы уже продолжительное время работают сотрудники Еврейского Отлета И. Рареби и Б. Шульман, и собран-ный ими богатый материал выпушен будет особым изданием).

К исследованиям в области литературы относятся статьи У. Финкеля: „Социальные персонажи в первых произведениях А. Гольдфадена" и Н. Аус-лендера—о „Городах и местечках" Л. Переца (под этим заглавием Перец печатал в 1902 г. очерки провиншіллыіой жнэни в еженедельнике „Der Jid"). В своей статье Н. Ауслендер, думается нам, преувеличивает значение этих очерков как в смысле их литературной ценности, так и в отношении эволюции общественно-литературных взглядов Переца. Хороший обзор появившегося доселе в нашей литературе биографического материала о Переце дан А. Гурштейиом—По фолклору находим интересную статью И. Гольдберга о литературных особенностях нашей народной песни. Д-ром X . Спиваком дана коллекция еврейских выражений, поговорок и пословиц.

содержащих в себе в разных сочетаниях слово „Кор- (голова). Интересной обещает быть начатая печатанием в сборнике коллекция по фолклору которая осталась после покойного 3. Храпковского (пока опубликован мате-риал на букву „аіеі").

Ценный историко-литературный вклад представляет собою опубликован-ная д-ром М. Вайнрайхом (по единственно-известному печатному экз. окс-фордской Бодлеяньі) и снабженная им биографико-лингвистическим иссле-дованием песня о Саббатае-Цеви, 1666 г. Этого отнюдь нельзя сказать о напечатанной Н. Штифом, „о рукописи из Бодлеяны, „есне Илья Бохура (Левита) „Hamavdil-, представляющей собою пасквить на некое неизвестное лицо. Слишком много еще хранится под спудом действительно ценных ста-ринных рукописных произведений на разговорно-еврейском языке, чтобы можно было бы покаместь позволить себе роскошь публикования подобной вещи, лишенной какого-либо литературного или историчеокого значения, да

™ У н е щ , ; 1 1 с о д е 1™ е ' 1 » «бе порядочную дозу порнографии. Другая работа Н. Штифа-о рукописи XVI в. „а разговорно-еврейеком языке, из Бодлеяны, еще не закончена печатанием. Интересен лексикологический этюд Д-ра М. Вайнрайха о различных значениях и конструкциях слова .treiben в разговорно-еврейеком языке, преимущественно прежнего вре-

Полё'зныйГ Т Р а б 0 І а М- В е П" Г С р а е вР е П с к о й Д"3«ктолог!ш. полезный вклад в область изучения живого еврейского языка представляет собою лексикон мужских портных, опубликованный Б. Слуцким н мясни-ков, собранный Л. Душманом. Заканчивается сборник отделом: „Сообщения і к Г Г Г " ' Г Д е ' М е Ж Д У П Р 0 Ч И М ' Г - напечатаны некоторые документы из переписки Минского кагала 1 8 1 9 - 1 8 3 9 гг. , и Б. Слуцким, H А-и А. Хариком—любопытные данные о выдающихся „бадхонах- минувшей поры

о а з н о Г п т Г м Э Т 0 Г 0 б е Г Л 0 Г ° ° б Э О р а В И Д " ° ' 4 1 0 с 6 о р н " к в е с ь м а " " т е р е с е н . изданием " Р И " ™ " ° б с щ а е т 6 ы т ь ценным периодическим

С. Г.

Юлий Г е с с е и. История еврейского народа в России Т 1 Второе издание (переработанное). Ленинград, 1925 г. 244 сто— T. II. Ленинград, 1927 г. 234 стр.

- о б о " ™ " ТРУД и з в е с т н о г о русско-еврейского историка представляет І Г З У Л Ь Т а Т С Г Ѵ ' 0 4 ™ 3°-ЛСІ"ИХ ЦРАготовительных исследований и моно-

графических работ. В своем предисловии Ю. И. Геесен между прочим отме-" "" І е р е С " ИЗуЧеНИЮ прошлого евреев в России в нем зародили л і , Г „ """" Р а"° У М е Р Ш е Г° И ' Г 0Рша"ского. Нужно сказать, что

его р бот ошГёГ0 °КаЭаЛ0СЬ ТЛКЖС " а °бЩеМ І а р а К Т е р е " "H"?3»«»,,,, в рГа „, сосредоточены на истории правового положения евреев в о т Г ш і Г ^ Т " " 3 а к о н о д а т е д ь«" д «Ч> " правительственной политики в отношении еврейского населения. Правда, „ной раз, и особенности в по-нашего * "°ПУТ"° К а С а"С Я Т а я ж в -которых^влеГй к ™ епциально-экономнческого „ли культурного прошлого; но это не

опт, 1 р а к і е р а е г ° Р а б 0 Г ' КОТОрЫе п° с у щ е с т в у о с т а ю ™ посвященными истории юридического положения русских евреев. Эго всецело отно-сится „ к его последнему, сводному труду, заглавие которого указано выше

Факты и явления социально-экономического и культурного порядка затра-гиваются здесь лишь постольку, поскольку это необходимо для освещения тех или иных правительственных мероприятий, и новый труд Ю И Гес-сеиа представляет собою не историю евреев в России, а историю законода-тельных и административных мер, историю еврейского вопроса в России Эго отнюдь не умаляет значения и ценности работы нашего автора Момент юридический, конечно, не исчерпывает собою всего многообразия истори-ческих факторов; но если принять во внимание, какую огромную роль он сыграл в судьбах русских евреев, какое глубокое влияние он оказал на многие стороны их жизни, то становится вполне ясным, что изучение эво люнии правового положения евреев в России заслуживает весьма серьез." ного внимания и являет собою одну из важнейших отраслей нашей историо-графии. В этой области Ю. И. Гессеиу принадлежит та крупная заслуга что он первый обратился к изучению богатейших материалов по истории законодательства о евреях, которые сосредоточены в государственных архи-вах. и их неизменно, на протяжении почти трех десятилетий, кладет в осно-вание своих исследований. Насыщенность архивными данными, которая всегда представляла собою основное достоинство его работ, в особенности сказывается в последнем его труде. В отдельных случаях нельзя согласиться с тем освещением, которое в изложении Ю. И. Гессеиа получает та или иная правительственная мера, с теми мотивами, которые им ей приписы-ваются; подчас он оказывает слишком много доверия официальным доку-ментам и тому изображению, которое в них находят яоления подлинной еврейской жизни. Но этим не устраняется крупное значение лежащего пред нами труда, целиком построенного на многолетнем серьезном изучении перво-источников. Но богатству нового материала, по обилию впервые использо-ванных архивных данных работа Ю. И. Гессеиа послужит необходимым пособием для каждого изучающего тот скорбный мартиролог, который собою представляет история правового положения евреев в России.

В л. Н. и Л. Н. ГІ е р е т ц. Декабрист Григорий Абрамович Перетц. Биографический очерк. Документы. Издательство Академии Наук СССР. 1926 г. 112 стр.

Как справедливо указывают авторы в своем предисловии, для всесто-роннего выяснения общественно-политического движения в России начала XIX в., важно изучение роли и деятельности не только вожаков, главных героев, но и второстепенных, менее заметных участников: они распростра-нял,т идеи вождей, вербовали новых членов, сеяли в широких общественных кругах недовольство. С этой точки зрения, несомненно, заслуживает внима-ния биография декабриста Перетиа, выпущенная его внукам,,. Для еврей-ского же читателя она представляет особый интерес, так как Григорий (ранее Гирш) Перетц (род. 1788 г., сконч. 1855 г), сын известного финан-систа Абрама Перетиа, родился евреем и был внуком, с отцовской стороны левартовского раввина, а с материнской-известного талмудического корт фея мецената и общественного деятеля р. Иошуи Цейтлина, у которого до 15-летнего возраста и воспитывался. По переезде в 1803 г. в Петербург к отцу, Гирш Перетц последним был окрещен. Принятый в 1819 г. или

18 Еврейски,, Вестник 241

1820 г. полковником Ф. Н. Глинкой в члены тайного общества, он был пер-вым евреем—участником русского освободительного движения. Несмотря на разрыв с еврейской религией, Перетц сохранил, повидимому, привязанность к родному племени; по показанию Глинки в Следственной Комиссии, „он очень много напевал о необходимости общества к освобождению евреев,, рассеянных по России и даже по Европе, и к поселению их где-нибудь в Крыму или даже на Востоке в виде отдельного народа". Любопытно, что, по предложению Перетца, условным знаком тайного общества принято было древне-еврейское слово х е й р у т (свобода).

Книга содержит обстоятельную биографию Григория Перетца (со све-дениями об его отце и деде) и документы, почерпнутые из следственного дела и др. источников. Приложены портреты декабриста и Абрама Перетца.— Пользуемся случаем отметить, что о Г. Перетце же помещена была в 25-й: кн. журнала „Каторга и Ссылка" статья Я. Д. Баума („Еврей-декабрист").

С. Г.

Н. А. Б у х б и н д е р . Литературные этюды. Ленинград, 1927 г. 89 стр.

Здесь собраны три статьи Н. А. Бухбиндера о русско-еврейских писа-телях, уже ранее напечатанные в 1918—1923 гг. Первая и наиболее крупна» по размеру-„Л. О. Леванда в 60-х годах"—посвящена самому тяжелому периоду в жизни и литературной деятельности названного писателя и дает живой очерк тех гнетущих условий, в которых ему в ту пору' приходилось работать. (Существенные дополнения к сведениям, сообщаемым в этой статье Н. А. Бухбиндера, заключает в себе, между прочим, публикуемые им в нашем сборнике письма Леванды к М. Ф. де-Пуле). Следующая статья трактует о душевной драме Г. И. Богрова—его одиночестве и оторванности от еврей-ской почвы. Автором недостаточно подчеркнута та мысль, что принятие Богровым православия, незадолго до его смерти, явилось лишь формаль-ным закреплением того полного разрыва с еврейством, который совершился в нем многими годами ранее. Третья статья заключает в себе характери-стику Бен-Ами. В дополнение к отмеченным нами очеркам, Н. А. Бухбинде-ром напечатана здесь (из материалов архива Главного Управления по делам печати) неизданная статья О. А. Рабиновича (1860 г.), предназначавшаяся для „Рассвета", но запрещенная цензурой. С. Г.

Pinchas Коп. Dos erste poilisch—jidische Werterbuch un sain Mechaber Lewin LioncTor. Изд. Виленского Еврейского Историко-Этнографиче-ского Общества имени С. Ан-ского. Вильно, 1926 г. 27-|-5 стр.

П. Кон в своей работе (предварительно опубликованной в „Landau-Buch"} описывает весьма интересную находку, сделанную им в библиотеке Вилен-ского университета—первый польско-еврейский словарь, выпущенный в 1827 г . в Вильно Левин Лионд'ором (автором еврейского письмовника, напечатан-ного там-же годом ранее и многократно переиздававшегося). Словарь этот до сих пор совершенно не был известен, не упоминается в библиографиче-ских источниках, и вполне возможно, что найденный П. Коном экземпляр его является единственным, который сохранился. Этот первый польско-еврей-

ский словарь, конечно, весьма ценен в смысле заключающихся в нем мате-

риалов для филологии и и д и ш. Интересным документом раннего периода „гаскалы" является предисловие Лионд'ора, где он, опасаясь возможных обвинений со стороны ортодоксов, объясняет не только полезность словаря, но и его безвредность в отношении религиозном. Не ограничиваясь подроб-ным описанием словаря и его главнейших особенностей, П. Кон попытался также определить точнее его составителя. Путем остроумных догадок и сопо-ставлений с другими обнаруженными им материалами архивного характера ему удалось установить некоторые интересные данные, относящиеся к лич-ности Л. Лионд'ора и его биографии.—Любопытны приложенные снимки с заглавного листа и одной страницы словаря. С. Г.

Jahrbuch für jüdische Geschichte und Literatur. XXVII Band. Бер-лин, 1926 г. 170 стр.

Выпущенный „Союзом кружков еврейской истории и литературы" в Гер-мании 27-й том своего ежегодника не выдается своим содержанием. Подбор материала довольно случаен и едва-ли удачен. Недурны статьи С. А. Горо-децкого о Зогаре и Ф. Перлеса—о культурной проблеме в еврейской исто-рии. Довольно большая статья М. Голде об известной иллюстрированной библии герцога Альбы вряд-ли представит интерес для той широкой чита-тельской среды, на которую рассчитан ежегодник. Биографический очерк об Антокольском, составленный М. Грунвальдом, весьма шаблонен и не заклю-чает в себе ни малейшей новой черточки. Статья И. Куррейн о покойном Л. Леве (известном секретаре и сотруднике Моисея Монтефиоре) отводит слишком много места его трудам по ориенталистике, которые и в свое время имели небольшое научное значение. В отрывочных воспоминаниях И. Каштана обрисованы некоторые характерные фигуры еврейского Берлина середины прошлого века.

Перечисленными вещами, да еще беллетристической безделушкой Георга Германа исчерпывается содержание лежащего пред нами ежегодника. По под-бору материала последний том его значительно уступает прежним. Обозре-ние явлений еврейской жизни за истекший год на этот раз составлено очень бегло, поверхностно. Обычный обзор еврейской литературы за минувший год совершенно отсутствует. Нет также тех данных о рассеянных по всей Германии „кружках еврейской истории и литературы", которые обычно печа-тались в предшествовавших томах ежегодника. С. Г.

Musikalischer Pinkos. Nigunim-Samlung vun jidischen Volksoizor, mit Text un Erklärungen. GesameJt vun A. M. Bernstein. I Buch. Изд. Виленского Еврейского Историко- Этнографического Общества имени С. Ан-ского. Вильно, 1927 г. XXVIII-f96 стр. нот.

В первый том „Музыкального Пинкоса", изданного существующим в Вильне Евр. Историко-Этнографическнм О-вом имени С. Ан-ского, вошли материалы из богатой коллекции произведений еврейского народно-музыкаль-ного творчества, собранной известным кантором и композитором А. М. Берн-штейном. Вышедший том заключает в себе нотные записи „земирот" (суб-ботних и праздничных), мелодий „ламдонских", „коганитских", хасидских и плясовых, в общем 243 №№. Составитель снабдил издание ценными пояснениями, образующими собою интересное введение в „Пинкос". Едва-ли

нужно доказывать необходимость тщательнейшего зафиксирования наших, быстро исчезающих, старинных народных мелодий. Выпуском лежащего пред нами издания, на котором чувствуется отпечаток большой любви к делу и вдумчивости, А. М. Бернштейн и Историко-Этнографическое Общество имени Ан-ского стяжали себе крупную заслугу. Все интересующееся нашим народно-музыкальным творчеством будут с нетерпением ждать появления второго тома „Пинкоса", в который должны войти народные песни, кантор-ские мелодии прежнего времени и старинные молитвенные напевы.

X.

Материалы и исследования Объединенной Статистико-Экономи-ческой Комиссии при Ц. К. Общества ремесленного и земледель-ческого труда среди евреев („Орт"). Выпуск I. Е в р е й с к о е н а с е л е н и е СССР. Обработка материалов и текст Л. Г.1 Зин-гера, под общей редакцией 3. Л. Миндлина. Москва, 1927 г.

Недавно опубликованный первый выпуск трудов Объединенной Стати-стико-Экономической Комиссии при Ц. К. „Орт'а" посвящен в высшей сте-пени интересной проблеме динамики еврейского населения СССР за время с 1897 г. по 1923 г. Анализ движения еврейского населения охватывает, таким образом, всю первую четверть текущего столетия, в том числе пер-вые шесть лет после октябрьской революции.

В методологическом отношении разработка материалов по динамике еврейского населения требовала особенной осторожности, в виду трудности получения сравнимых данных на основании разнообразных и совершенно различных по методам работы статистических материалов. Основными источ-никами, которыми пользовались составители первого выпуска, послужили данные переписей 1897, 1920 и 1923 гг., а также исчисления для 1910 г. Дефекты этих материалов подробно указаны в тексте выпуска и приняты во внимание при их разработке. В общем, все методологические затрудне-ния удачно .преодолены, и выводы, сделанные на основании обработанных материалов, можно считать научно-обоснованными и весьма близкими к дей-ствительности.

Общая картина движения еврейского населения за 26 лет на террито-рии, охватываемой СССР, является поразительной. По переписи] 1897 г. насчитывалось 2.504 тыс. евреев, а в 1923 г.—всего 2.454 тыс., т. е. еврей-ское население за 26 лет не только не увеличилось, но уменьшилось на 50.000 душ или почти на 2%, тогда как все население СССР^за этот же период времени дает прирост около 30 миллионов душ (101 и 133,5 мил-лионов), или свыше 28°/о.

Если возьмем отдельные республики Союза, то увидим, что на Украине мы имеем уменьшение еврейского населения с 1,7 до 1,4 миллиона душ, или на 15,7%, а в Белоруссии—небольшой прирост в размере 3,4%. По остальной же территории Союза, где численность евреев в 1897 г. была, в общем, весьма незначительна (252 тыс. душ в европейской части РСФСР и 106 тыс. душ в прочих частях Союза), наблюдается прирост приблизи-тельно на 200 тыс. душ. Если допустить, что увеличение численности евреев по РСФСР и прочим районам Союза (200.000 душ) произошло за счетпере-

селения евреев из Украины и Белоруссии, то и тогда приходится констати-ровать в этих двух республиках, где главным образом были концентриро-ваны еврейские массы, огромную убыль еврейского населения, поглотившую весь естественный рост еврейского населения за 26 лет. Почти полное пре-кращение прироста еврейского населения представляет собою совершенно новое в еврейской демографии явление.

Из факторов, повлиявших задерживающим образом на рост еврейского на-селения, можно отметить усиленную эмиграцию евреев из России, не пре-кратившуюся и в последние годы перед мировой войной, контр-революцион-ные погромы, во время которых погибло около 100 тысяч евреев, а также трудности перехода к новым условиям существования, которые были осо-бенно сильны для некоторых слоев еврейства в годы гражданской войны и общей хозяйственной разрухи. Что переход к новым условиям хозяйствен-ной деятельности оказался для широких слоев еврейства более трудным, чем для остального населения, подтверждается анализом состава городского на-селения по всему Союзу и на Украине в 1923 г. (таблицы 2 и 3: наличие самодеятельных у общего и еврейского населения С С С Р и Украины, стран. 11 и 12). В то время, как общее городское население Союза насчиты-вает 43,5°/о самодеятельных и 56,5% иждивенцев, у евреев самодеятельных имеется всего 35,8% и 64,2% иждивенцев. На Украине общее городское население распределяется на 41,3% самодеятельных и 58,7% несамодеятель-ных, а еврейское — на 34,8% самодеятельных и 65,2% несамодеятельных. Этот сравнительно более высокий процент лиц, лишенных самостоятельных заработков, объясняется, повидимому, тем, что часть еврейских мелких торговцев и беднейших кустарей не имела возможности в первые годы после революции приспособиться к новым условиям хозяйства и обеспечить себя самостоятельным заработком.

Процесс рационализации еврейской кустарной промышленности и пере-хода еврейских масс на фабрики и заводы и к разным видам производи-тельных профессий сопровождался, повидимому, переселением трудовых и трудоспособных слоев еврейства из разоренных местечек в более круп-ные городские центры, где имеются более благоприятные условия для кооперирования кустарных предприятий и приобщения к производительному труду. Этим объясняется тот факт, что минимальный процент самодеятель-ных среди евреев падает на мелкие местечки (34,8%), между тем как в го-родах с населением свыше 100 тысяч душ процент самодеятельных дости-гает до 40,6. Вообще в городах Украины расхождение в % самодеятель-ных между еврейским и не-еврейским населением достигает 5,1%, а в ме-стечках— 10,9%.

Если мы примем во внимание, что в 1923 г. новое экономическое строительство Союза только что начинало развертываться, что с того мо-мента процессы восстановления хозяйства пошли убыстренным темпом; если примем в соображение, что по мере развертывания и улучшения на-родного хозяйства увеличивались возможности вовлечения широких масс в различные сферы хозяйственного творчества, и тяга еврейских масс к про-мышленному труду и земледелию могла быть удовлетворена более полно, то мы можем с уверенностью сказать, что профессиональная структура евреев в настоящий момент значительно изменилась к лучшему. Весьма желательно,

чтобы Объединенная Статистико-Экономическая Комиссия поскорее закон-чила o6pa6ojKy данных переписи 1926 г., которая даст нам полную картину профессионального состава еврейского населения, о чем мы имеес пока совершенно смутное представление.

Помимо общих тенденций в движении еврейского населения за послед-ние 26 лет, в настоящем выпуске отмечен ряд подробностей, касающихся распределения евреев по отдельным республикам и районам Союза, распре-деления их по городам и сельским местностям, а также некоторых других явлений в области еврейской демографии, — подробностей, весьма ценных для понимания экономических и социальных процессов внутри еврейства СССР в переходную эпоху.

Брошюра будет прочтена с большим интересом и пользой всяким, кто интересуется судьбами еврейства вообще и влиянием Советского строитель-ства на жизнь национальных меньшинств.—Первый выпуск снабжен значи-тельным числом диаграмм и списком литературы но данному вопросу.

X. Д. Гурелин.

Н. А. Б у X б и н д е р. История еврейского рабочего движения в России. Ленинград. Академическое Издательство. 1925 г. 388 стр.

Эта прекрасно изданная книга состоит из нескольких, далеко не однород-ных частей. Самые слабые главы—это те, которые касаются социально-эко-номической жизни евреев в России XIX в. Глава об еврейской экономике недостаточно разработана, не дает полной картины тех экономических при-чин, которые вызвали сильный расцвет еврейского рабочего движения, и не объясняет, почему еврейское рабочее движение могло оказывать такое огромное влияние и на другие—не-рабочие—группы еврейского населения. Точно таже слишком бегло и поверхностно обрисована работа „Поалей-Цион", .Серп" и других партий, за исключением .Бунда".

Книга, главным образом, составлена на основании документов и до-несений полицейских и жандармских чинов в Департамент полиции. В этом сильная сторона книги, но тут-же кроется и ее слабая сторона. Документы Департамента полиции, впервые извлеченные Н. А. Бухбиндером из архив-ной пыли, дают чрезвычайно много новых ценных данных, без которых ни один будущий историк еврейского рабочего движения в России не обой-дется. В этом отношении особый интерес представляет вторая глава, каса-ющаяся революционного движения среди евреев в 70-х годах. Опубликованные тут впервые данные о кружке Л. Давидовича и .устав соц.-рев. союза между евреями в России" представляют громадный интерес. Но, поскольку мы вправе требовать от такой солидной работы не только документов, но и освещения внутренних причин роста и развития движения, документы Департамента полиции явно недостаточны. Особенно это касается истории .Бунда", занимающей вообще львиную долю всей книги. Как ни старался Департамент полиции, всеже ему не удалось привлечь в качестве внутрен-них филеров сколько-нибудь видных деятелей, которые были бы в состоя-нии осветить внутренние пружины еврейского рабочего движения. Видней-ший из филеров, Каплинскнй, был только техником. С его помощью можно было провалить какую-нибудь нелегальную типографию или организацию, но не больше.

Увлекшись недоступными до революции архивами Департамента полиции -автор не обратил внимания на то, что такие, напр., партии, как „Серп", с-с, .Поалей-Цион", имевшие возможность работать почти легально, могли быть достаточно освещены на основании тех материалов, которые имеются и в ле-гальной литературе. Правда, при этом нельзя было бы, быть может, при-водить так много фамилий, как это делает автор, но вряд-ли бы кто постра-дал, если-бы в книге было меньше фамилий второстепенных персонажей, но зато была бы лучше освещена работа партий, которые (в частности .Поалей-Цион") и до сих пор занимают известное место в еврейском ра-бочем движении.

В этом отношении чувствуется недостаток у нас мемуарной литературы, давшей за последнее время много для освещения обще-русского револю-ционного движения. Те же немногочисленные мемуарные материалы (Михай-ловича, Медема и др.), которые были опубликованы заграницей, очевидно, не были в распоряжении Н. Бухбиндера.

Благодаря этому в книге имеются кое-какие ошибки. .Arbeiterstimme", напр., не была первым органом еврейской революционной мысли. Еще до него заграницей в 1896 г. вышел первый номер журнала .Еврейский Рабочий" на еврейском языке, посвященный интересам еврейских рабочих в России. Этот журнал доставляли в Россию совместно с .Рабочей Мыслью". В том же 1896 г. в Вильне вышел листок на еврейском языке „Что слышно я России", а в Минске вышло 9 номеров еврейского „Рабочего Листка" (на гектографе).

Кстати, говоря о первом съезде Бунда, Н. Бухбиндер указывает, что этот съезд происходил „в небольшой комнате приказчика табачного склада Сегаля" (стр. 69). Было бы, пожалуй, нелишним прибавить, что этот приказ-чик не табачного, а аптекарского склада, был никто иной, ках Ше-мария Горелик, ставший потом видным еврейским писателем, а в момент созыва первого съезда Бунда близко связанный с еврейским рабочим движением.

В опубликованной недавно в Варшавской „Фолкс-Цайтунг" статье Я. ГІата приводится, на основании материалов бундовского архива, между прочим, точный список участников этого съезда, коих, оказывается, было не 11 и не 15, как пишет Н. Бухбиндер, а 13 человек, из них 7 было рабочих.

Несмотря, однако, на эти и некоторые другие недочеты, книга Н. Бух-биндера, в общем, является весьма ценным вкладом в нашу бедную лите-ратуру об еврейском рабочем движении. Теперь, когда еврейский книжный рынок так беден новыми, солидными изданиями, посвященными еврейским темам и вопросам, книга Н. Бухбиндера, на которую потрачено так много труда по добыванию неизвестных до сих пор архивных материалов, заслу-живает особого признания. Беккер.

Sz . C y t r o n . Die Geschichte vun der jidischer Presse. T. I. Вильно, 1924 г. 172 стр.

Книга С. Л. Цитрона обнимает собою слишком 25-летний период <1863 г.—1889 г.) от появления .Kol Mewasser" до прекращения Jidisches Volksblat". И именно этим двум основанным Цедербаумом периодическим

изданиям посвящено свыше трех четвертей книги Цитрона, другим же двум газетам, „Warschauer Zaitung" и „Kol loom", уделено всего сорок страниц. Книга написана в обычной для этого плодовитого писателя манере где мемуарно-повествовательный характер преобладает над кр^ітико-исследо-вательским. Если история „Kol Mewasser" не является новостью для еврей-ского читателя (имеется специальная работа пишущего эти строки „Der Kol Mewasser un sain Zait", в „Jidische Welt" 1913 г., I-IV), то история и обстоятельная характеристика „Jidisches Volksblat" дается здесь впервые, и читатель прочтет ее с большим интересом. В книге Цитрона весьма вы-пукло выступают своеобразные фигуры руководителей еврейских периоди-ческих изданий той эпохи: невежественный и хамелеоноподобный Родкинсон (редактор „Kol loom"), ненавистник „жаргона" Глатштерн, ставший волею судеб еврейским редактором („Warschauer Zaitung") и сумасбродный Леви, который на столбцах издаваемого им органа („Volksblat") издевался над „отвратительным жаргоном" и призывал к беспощадной борьбе с этой „зло-качественной язвой".

Книга Цитрона не свободна, однако, и от некоторых недочетов. Трудно согласиться с заявлением автора (стр. 2), что лишь в начале 90-х годов прошлого века стала замечаться у „некоторых просвещенцев (masKilim) перемена в их отношении к идиш". Не подлежит сомнению, что в „некото-рых просвещенских кругах" указанная перемена произошла значительно раньше, в 90-е же годы стали пользоваться народным языком в целях просвещения и пропаганды революционные деятели, основатели „Бунда".— В своей старой статье, написанной по поводу работы пишущего эти строки „Der Kol Mewasser un sain Zait", С. Л. Цитрон уверял („Jidische Welt* 1913 г., № 8, 61), что даровитый сотрудник „Kol Mewasser", писавший под псевдонимом „Schilschom bar Jente" — никто иной, как Израиль Берн-штейн, создавший себе имя своими статьями на злободневные темы в жур-нале Смоленскина „Haschachar". Теперь Цитрон признает, что он тогда ошибался, „так как лишь недавно выяснилось, что под псевдонимом „Schilschom bar Jente" скрывался известный литератор д-р Л. Кантор" (стр. 52). Смеем уверить Цитрона, что он и на этот раз ошибается: „Schilschom bar Jente" является псевдонимом не Израиля Бернштейна и не д-ра Кан-тора, а популярного в 60-ые годы автора сборника еврейских стихотворе-ний „Magazin vun jidische Lieder" (1868 г.), Шеломо-Шмуэля Бернштейна. Из начальных букв двойного имени Бернштейна получилось „Schilschom"». а в одном из своих фельетонов автор „Magazin" сообщает, что мать его носила имя „Ента". К тому же Бернштейн вовсе не скрывал своего псевдо-нима, и Цитрону было бы не трудно в этом убедиться даже при беглом чтении пьесы того-же Бернштейна „Reb Jochzi dal geh", печатавшейся в целом ряде номеров „Kol Mewasser" за 1871 г. Пол заголовком пьесы красуется подпись: „ani Schilschom bar Jente", в конце же автор подписы-вается своим настоящим именем: „Шмуэль Бернштейн". — Некоторое недо-умение вызывают также те страницы книги, где С. Л. Цитрон останавли-вается на последних двух годах существования „Kol Mewasser". Пишущий эти строки отметил в своей выше упомянутой работе, что с переездом Цедербаума из Одессы в Петербург значение „Kol Mewasser", перешедшего в чужие руки, стало падать. С. Л. Цитрон с большой горячностью объявил.

тогда высказанное нами мнение „исторически ложным" (historisch falsch), и для пущей убедительности эти слова были автором набраны курсивом. Эти .чужие руки", которым Цедербаум вручил при отъезде ведение газеты .Kol Mewasser", писал тогда Цитрон („Jidische Welt" 1913 г., № 8, 60-61), был никто иной, как известный публицист М. Л. Лилиенблюм. „Стоит только перелистать „Kol Mewasser" за последний год, чтобы убедиться, на-сколько он выгодно отличается от того-же издания за предыдущие годы". И все это, по мнению Цитрона, произошло благодаря большому публици-стическому дарованию Лилиенблюма и его самоотверженной преданности делу. „Исчезли бесконечно длинные, водянистые передовицы Цедербаума — их сменили дельные статьи по насущным вопросам современности. Ради-кальные улучшения произошли благодаря Лилиенблюму и в других отделах „Kol Mewasser". Весь тон газеты стал более боевым, более резким по отно-шению к богачам, к заправилам".

Так писал С. Цитрон в 1913 г . Мы были поэтому не мало удивлены, когда прочли в разбираемой книге того-же автора диаметрально противопо-ложную оценку „Kol Mewasser" за последние два года его существования. Оказывается, что „чужие руки", на которых Цедербаум оставил свою газету, являл собою не талантливый публицист Лилиенблюм, а бесталанный М. Белинсон, владелец типографии, где печатался „Kol Mewasser". „Как только,—повествует Цитрон в своей „Geschichte" (стр. 75—3),—Цедербаум переехал в Петербург, Белинсон вскоре стал полновластным хозяином в „Kol Mewasser" и начал все переделывать по с в о е м у вкусу. Будучи во всем полной противоположностью Цедербауму, Белинсон повел дело так, что „Kol Mewasser" стал принимать характер местного, одесского органа. Вместо вопросов общееврейского значения, в „Kol Mewasser" выдвигались исклю-чительно мелочные, чисто местные интересы. Газета стала льстить и заиски-вать у одесских богачей. Дошло до того, что Белинсон перестал печатать статьи и корреспонденции, присылаемые Цедербаумом из Петербурга..."

Так Цитрон 1923 г. беспощадно изобличает Цитрона 1913 года. „В чем же дело?"—недоуменно спросит читатель. Увы, сам Цитрон не дает на этот счет никаких пояснений. Который же из двух Цитронов прав? Кому из них верить? Ближе к истине, бесспорно, Цитрон 1923 г., хотя он и на этот раз не вполне свободен от ошибок. Считаем поэтому нелишним передать в заключение в самых сжатых чертах печальную историю заката „Kol Mewasser".

Первые месяцы после переезда Цедербаума в Петербург близкое участие в „Kol Mewasser", действительно, принимал М. Л. Лилиенблюм. Он печатал целую серию статей на злободневные вопросы под общим заглавием „Jidische Lebensfragen", в которых чувствуется боевой тон автора „Orchot hatalmud u Kehal refoim". Но в начале мая 1871 г. произошло событие, оказавшееся роковым для издания. Очевидно, из-за материальных затруд-нений Цедербауму пришлось перенести печатание органа в другую типо-графию, и в № 17 от 6 мая 1871 г. появилось „извещение от редакции", что газета отныне будет печататься в типографии М. Белинсона. Туда же была переведена и редакция. Но Белинсон, уже в 50-ые годы мечтавший о собственном органе, не хотел ограничиться скромной ролью типографа и решил немедленно занять редакторское кресло. Уже в № 29 Лилиенблюм

счел себя вынужденным напечатать следующее заявление: „В моей статье, помещенной в № 28, я нашел слова, которые мне совершенно незнакомы... я и считаю долгом заявить, что они не вышли из-под моего пера". Эти строки были последними, появившимися в „Kol Mewasser" за подписью Лилиенблюма. Он выступил из редакции, и единоличным редактором стал М. Белинсон, который не преминул многократно напомнить своим читателям, что он собственной персоной является „Redaktionsleiter". Он наводнил газету своими бесцветными и скучнейшими статьями и, в довершение всего, этот горе-редактор задался злосчастной мыслью „облагородить народный язык, приближая его к немецкому". Усилия Белинсона привели к тому, что стиль „Kol Mewasser" стал временами напоминать собою пресловутый „deutschmerisch" печальной памяти „Der Beobachter an der Weichsel". В самом „Kol Mewasser" вышеупомянутый фельетонист Шилшом бар Енте с горечью заявляет (1872 г., № 18), что многие статьи, печатаемые на столбцах газеты, необходимо предварительно перевести на идиш, для того чтобы они были понятны еврейскому читателю. Цедербаум с ужасом видел, во что „чужие руки" превратили его родное детище; но он, живя в Петербурге, был бессилен помочь делу. Цитрон рассказывает, что когда Цедербаум, желая вырвать газету из рук Белинсона, направился в Одессу, Белинсон опередил его и за два дня до его приезда сам закрыл газету. Это сообщение весьма сомнительно. Белинсон, столь гордый и довольный своей редакторской миссией, вряд-ли мог решиться на такой шаг, чтобы из „Redaktionseiter" снова превратиться в обыденного „Buchdruckereibesitzer". К тому же, не будучи официальным редактором „Kol Mewasser", Белинсон и не мог своей едино-личной властью закрыть орган. В последнем (41-м) номере газеты, вышедшем 16 ноября 1872 г . , редакция напоминает читателям, что „пора подписаться на 1873 г." Белинсон менее всего думал о прекращении газеты. Но рассер-женный Цедербаум, желая вырвать орган из рук Белинсона, прибег к крайнему средству: насильственно прекратил существование им самим выпестованной газеты. С* Ц.

A l l e K s o v i n v u n D - r S с h 1 о m о h E t i n g e r . Arausgegeben vun D-r M. Weinreich. Два тома. Изд. Клецкина. Вильно, 1925 г.

Вскоре исполнится сто лет с тех пор, как д-р Этингер из Замостья написал прославившую его пьесу „Serkele". Несмотря на то, что эта пьеса оказала заметное влияние на репертуар еврейского театра, ее подлинный текст становится теперь лишь впервые достоянием широкой публики. Это ничуть не вызовет удивления у того, кто знаком с условиями, при которых развивалась литература на языке еврейской массы в эпоху „гаскалы". Воспи-танные на „берлинском просвещении", еврейские прогрессисты унаследовали от представителей Мендельсоновской школы презрение и ненависть к так назы-ваемому „жаргону", в котором те видели эмблему голуса, печальное наследие средних веков. Правда, жизнь оказывалась сильнее сухой доктрины, и многие из „маскилов", мечтавших об уничтожении „жаргона" и о замене его русским или немецким языком, сами-же, часто против собственной воли, творили на этом наречии и содействовали его превращению в литературный язык. Кто не хотел сознательно закрывать глаза перед действительностью, при-нужден был в борьбе с народным невежеством прибегать к помощи един-

ственного доступного народной массе языка, делая его проводником своих идей и воззрений. Но вся эта создавшаяся на „жаргоне" просветительная литература оставалась р у к о п и с н о й литературой. Книга, написанная на „тарабарском наречии, не имеющем своей грамматики", не могла содей-ствовать славе писателя, и „маскилы" удовлетворялись тем, что их писания на „жаргоне" распространялись в рукописных списках, часто даже без обозначения имени автора.

Счастливое исключение представляют собою лишь И. Аксенфельд и д-р С. Этингер. Эти два подлинных основоположника ново-еврейской литературы относились с любовью к „loschon prost jidisch"—к языку народной массы: на нем одном они творили, и увидеть свои произведения в печати являлось их заветной мечтой. Но исключительно тяжелые материальные условия и враждебное отношение к „жаргону" их же единомышленников, прогрес-систов,—не дали этой мечте осуществиться. Аксенфельду довелось лишь на 75-м году жизни увидеть в печати, и то лишь в заграничном издании, два своих произведения; Этингеру же, не дожившему до такого преклонного возраста (он умер 53-х лет), так-таки не посчастливилось увидеть в печати свое любимое детище „Serkele", и его бытовая комедия была обязана своей популярностью лишь рукописным спискам, о которых позаботились автор и его друзья. Лишь в 1861 г., пять лет после смерти Этингера, некий А. Гоншаровский опубликовал „Serkele" в маленьком прусском городке Иоанисберге по крайне обезображенному списку, с весьма существенными отступлениями от подлинника. А сборник стихотворений, сатир и эпиграмм Этингера появился в печати лишь в 1889 г., и только тогда критика имела впервые возможность отметить недюжинное дарование этого давно сошед-шего в могилу писателя и с большой похвалой отозвалась о меткости его природного юмора и мастерстве его языка. И вот теперь, через семьдесят лет после смерти Этингера, мы имеем перед собою полное собрание его ^сочинений, изданное с образцовой тщательностью д-ром М. Вайнрайхом. Он использовал весь обширный рукописный материал, сохранившийся после покойного писателя у его детей и внуков, тщательно сличил все варианты и разночтения, снабдил их своими пояснениями; в „приложениях" к второму тому опубликованы письма Этингера и разные сохранившиеся в его бумагах отрывки, а всему изданию предпослана обширная, с большой любовью составленная биография творца „Serkele".

„Сто лет,—пишет издатель в предисловии,—д-ру С. Этингеру прихо-дилось ждать, чтобы его произведения были вырваны из незаслуженного забвенья... И он в конце концов дождался. Это весьма отрадный факт". И в осуществлении этого весьма отрадного для всех ценителей еврейской литературы факта—большая заслуга д-ра М. Вайнрайха. С. Ц.

T. H е і 1 і k m a n. Geschichte vun der geselschaftlicher Bawegung vun die Jiden in Poilen un Russland. 1 Teil. Москва, 1926 г.

Заглавие книги не вполне соответствует ее содержанию. Об „общественных движениях" внутри еврейства говорится лишь в заключительных двух главах, да и то, как мы увидим ниже, весьма схематично и поверхностно. Факти-чески мы имеем перед собою обстоятельный исторический очерк социальной жизни польско.-литовского еврейства. Автор задался целью осветить с мар-

ксистско-диалектической точки зрения обильный материал, собранный исто-риографами русско-польского еврейства (Бершадский, Дубнов, Марек, Шорр, Балабан, Вишницер и др.). И эту свою основную задачу автору, действи-тельно, удалось выполнить с значительным успехом. Он дает анализ социально-экономических факторов, окружающей среды, подробно останавливается на взаимоотношениях разных классов, игравших политическую роль в старой Польше. Рассматривая эти отношения в их исторической динамике, автор выявляет те основные экономические мотивы, которые побуждали тот или иной класс менять свои отношения к еврейскому населению и к его право-вому положению.—Совсем иная картина получается, когда автор переходит в заключительных главах от анализа социально-экономической жизни к идей-ным общественным течениям. „Каждое идеологическое течение, заявляет автор, является отражением социально-политических отношений". Но для того, чтобы выявить социальные основы идеологической „надстройки" любого коллектива, необходимо прежде всего основательное знакомство с данной идеологией, нужно тщательно изучить ее истоки и формы ее дальнейшего развития. К сожалению, автор рецензируемой книги обнаруживает весьма скудные сведения об идейных течениях польско-литовского еврейства XVI—XVIII вв., да и эти сведения почерпнуты им из вторых или третьих рук. Для того, чтобы быть в состоянии осветить с марксистской точки зрения такое сложное явление, как средневековое еврейское мистическое учение, именуемое каббалой, и позднейшие фазисы его разветвления,—далеко не достаточно делать ссылку на Соломона Маймона или Лафарга, который сам, в свою очередь, имел лишь весьма смутное представление о еврейской каббале и об ее главном компендиуме—Зогаре.

Не свободна книга Гейликмана и от некоторых фактических неточностей. Так, напр., изгнание евреев из Франции, Германии и Испании вовсе не происходило „одновременно", как мы о том у него читаем на стр.21. А 4-мя страницами раньше Византия объявляется—городом. Не можем мы также в заключение обойти молчанием убийственный язык книги. Не подлежит сомнению, что автор написал текст ее по-русски, перевел же книгу на идиш человек на редкость неумелый. Многие фразы приходится мысленно пере-вести обратно на русский язык, чтобы уразуметь их смысл, но часто и это не помогает, и читатель беспомощно блуждает в этом густом лесу дубовых фраз и неуклюжих оборотов. Такой перевод исправить невозможно. При втором издании советуем автору заказать новый перевод. С. IX.

D-r M. Weinreich. Sturmwind. Изд. „Tomor". Вильно, 1927 г. 220 стр.

„Картины из еврейской истории XVII в." — так гласит подзаголовок книги д-ра М. Вайнрайха. Этот век —один из наиболее мрачных в истории еврейства. Как известно, периоды упадка и подъема еврейской культуры хронологически далеко не совпадают с однородными этапными пунктами в истории западно-европейской культуры. Для народов европейского Запада средние века кончились XV веком. Наступает новая эра, связанная с откры-тием Нового Света, новых морских путей, с изобретением печатного станка и с брешью, пробитой религиозной реформацией в неприступной дотоле цитадели католической церкви. Но этаже историческая дата имела как раз

обратное значение для сынов бездомного народа: она знаменует собою разгром высоко-культурного испанского еврейства, приведший к заметному понижению умственного уровня диаспоры и усилению в ней духовного гнета. И именно в XVII в., когда в Европе человеческая мысль стала осво-бождаться от средневековых пут, для доминирующей части еврейства, населявшей немецко-польские земли, наступила наиболее беспросветная эпоха. Тридцатилетняя война в Германии, кровавые годы Хмельничины иа Украине довели еврейское население до полного социального и умствен-ного оскудения. Вот этому жестокому и мрачному веку, пронесшемуся „опустошительной грозой" (Sturmwind) над несчастным народом, посвящена книга М. Вайнрайха, состоящая из четырех исторических очерков. В первом из них, .Богдан Хмельницкий", автор описывает в ясной и популярной форме роковую для украинского еврейства эпоху, связанную с именем этого казацкого гетмана, при чем он старается вполне объективно обрисовать и те социальные и политические условия, которые вызвали все последо-вавшие кровавые события. Эта страшная гроза, сметавшая на своем разру-шительном пути сотни еврейских общин и воскресившая все ужасы крестовых походов и .черной смерти", чрезвычайно усилила в еврействе мистическо-мессианские течения. Обезумевших от ужаса людей охватила одна мысль: „так жить нельзя!" Что-нибудь должно свершиться и положить конец этим беспримерным страданиям. Переполнилась чаша испытаний, и день искупления должен настать; должен, наконец, явиться так долго ожидаемый мессия, который вернет измученный, нсстрадавшнйся народ в страну предков, где он заживет радостной и светлой жизнью. 14 он явился, мессия-искупитель. „Я—ваш мессия Саббатай Цеви!"—этот торже-ственный клич разнесся по всему рассеянному Израилю. М. Вайнрайх дает во втором своем очерке .Саббатай Цеви* живую, яркую картину „массового психоза", этой днкой радости, охватившей весь многострадаль-ный народ, — радости, доходившей до экстаза, до исступления. Накоиец-то он явился, так долго жданный посланник божий. Наконец-то господь бог внял мольбам своего народа и за его беспримерные муки и унижения уготовил ему беспримерную радость... Но —не внял господьі сбывшаяся мечта оказалась миражем; чудо не свершилось, и мнимый мессия оказался узником султана. И для застывшего в глухом отчаянии, разочарованного народа снова началась кошмарная действительность. Об этой действитель-ности, об условиях, в которых жило польское еврейство в последние десятилетия XVII в., повествуют последующие два очерка М. Вайнрайха, которые посвящены одной из наиболее мрачных страниц истории евреев в старой Польше: столь частым в этой стране кровавым наветам. В то время, как первые два очерка являются лишь умелым пересказом, в весьма стройной и популярной форме, уже известных фактов, последние два явля-ются вполне самостоятельными исследованиями. М. Вайнрайх с большим успехом использовал в них неизвестный до сих пор материал: редчайшие издания исторических песен и элегий на народном языке, найденные автором в знаменитой оксфордской библиотеке. М. Вайнрайх весьма убедительно доказал, что эти непритязательные и основательно забытые продукты народ-ного творчества представляют интерес не только для одних этнографов: они могут быть использованы, как ценный материал, и историками.

В заключение отметим кое-какие неточности, допущенные д-ром М. Вайн-райхом. Аббревиатура „ben la" а не означает, как полагает автор (стр. 187), „leïsch elohim", а — „leadoni owi". Не можем также согласиться с мнением автора, что .хасидизм является отпрыском саббатьянского движения" (стр. 159). Самый жизненный нерв саббатьянства — мессианизм — менее всего являлся двигательной силой хасидизма. Напрасно также автор с такой решительностью заявляет (стр. 92), что термин „сефирьі", играющий столь доминирующую роль в еврейской мистике, „не имеет никакого отношения ни к корню „сефер", ни к выражению „Zeilen sefira". Напомним автору, что уже древнейшая мистическая книга „Sefer Jezirah" не говорит о „сферах" творения, а поучает, что мир создан „bsefer, bisfor u-bsipur". И зта мысль нашла свое дальнейшее развитие у Иегуды Галеви и поздней-ших каббалистов. С. Ц.

Kol Schire Schelomoh ibn Gwirl. Изд. „Dwir". Берлин—Тель-Авив. Какой-то особый трагический рок виссл над великим средневековым

еврейским поэтом Соломоном Габиролем, этим первым по времени европей-ским певцом мировой скорби. Одиноко и безрадостно протекла его недол-гая жизнь; физически больной, высоко стоящий над толпой, поэт не мало претерпел от враждебно настроенной окружающей среды. Но судьба жестоко преследовала несчастного поэта и после смерти. Его знаменитый философский труд „Mekor chajim" (оказавший столь большое влияние на всю христианскую схоластическую философию средних веков) не про-славил имени своего творца, которое осталось совершенно неведомым христианскому миру. Книга, переведенная на латинский язык, совершила свое победное шествие под чужим именем, и автором „Fons vitae" считался мифический Авицеброн или Авицеброль, которого принимали за христиан-ского или мусульманского ученого. Еще печальнее участь поэтического наследия творца „Keter malchut". В то время, как диваны двух других представителей „великого трехзвездия" еврейской средневековой поэзии — Моисея ибн Эзра и Иегуды Галеви — дошли до нас полностью, ог светской поэзии Габироля сохранились лишь по случайным спискам разрозненные стихотворения, сильно искаженные малосведущими копиистами. Чтобы собрать и опубликовать большое литературное наследие Габироля, необхо-дима была предварительная весьма кропотливая и тяжелая работа: уста-новить, в каких рукописях и старых малодоступных изданиях сохранились стихотворения поэта, сличить все имеющиеся версии, исправить искаженный текст, пояснить темные места. За выполнение этой ответственной работы взялись лет десять тому назад поэт X. Н. Бялик и X. Равницкий. Беззавет-ная любовь и благоговейное чувство к памяти великого поэта помогли им успешно преодолеть все трудности; в 1924-25 гг. они выпустили два больших, прекрасно изданных тома, в настоящее время печатается третий, заключительный том (пока вышла первая часть), и прекрасный образ средневекового певца мировой скорби предстанет во всем его трагическом величии. Половину каждого тома занимают многочисленные пояснения и примечания, которые как нельзя лучше свидетельствуют об огромной самоотверженной работе издателей. За этот совершенный ими подвиг должны им быть благодарны все ценители еврейской поэзии. С. Ц.

N o w e Z y c i е (Новая Жизнь). Ежемесячник, посвященный еврей-ской науке, литературе и искусству, под ред. д-ра М. Балабана. 6 выпусков (июнь—декабрь 1Я24 г.). Варшава.

Изданием шести выпусков журнала „Новая Жизнь" проф. М. Балабан сделал в 1924 г., при финансовом содействии сенатора Р. Шерешевского, попытку несколько заполнить пробел, образуемый совершенным отсутствием в Польше еврейского периодического научного органа. Наряду с белле-тристикой (певеводной), хроникой и обширной библиографией, по большей части пера самого редактора, в журнале значительное место отводилось статьям научного содержания. На этой части издания, как более самостоя-тельной и оригинальной, мы остановимся здесь. Повидимому, редактор стремился придать этому отделу разнообразный характер. Здесь предста-влены и сравнительное языкознание (д-р Я. Гандель, „Арийцы и семиты"), и философия (проф. М. Шорр, „Кант и еврейская этика"), классическая филология (Эт. Блят, „Рождение дитяти" — о новом труде Эдуарда Нордена относительно влияния Египта, Ирана и Иудеи на известный 4-й эклог Вир-гилия), фолклор (покойная Регина Лилиенталь, „Жизнь Моисея на основании еврейских легенд"). Преобладают, однако, статьи исторического содержания, среди которых, конечно, первое место занимают работы проф. Балабана. Большая монография его „Караимы в Польше" (в пяти выпусках журнала) дает исторический обзор караимских поселений в Польше, ва основании обширного материала, разбросанного в разнообразных источниках и под-вергнутого научно-критической обработке. Как все выходящее из-под пера проф. Балабана, и эта его работа, являющаяся первым общим трудом о поль-ских караимах, написана живо, легко и в форме, интересной для широкого круга читателей. Тем-же автором опубликованы здесь два отрывка из под-готовленных им крупных монографий: „Крепостные синагоги на восточных рубежах Речи Посполитой" (в 2-м выпуске) и „Еврейское гетто в Люблине" в 4-м выпуске).

Молодой историк Э. Рингельблюм лебютирует в „Новой Жизни (вып. J-4) несколькими главами своей работы „Евреи в Варшаве до 1527 г.". Труд этот тем более важен, что ранней историей евреев в Варшаве (это в отно-шении крупнейшей еврейской общины в Европе звучит прямо, как курьез!) никто доселе не занимался. Архивные материалы, на которые опирается Рингельблюм, придают его работе особенную научную ценность. Первое найденное им сведение о евреях в Варшаве относится к 1414 г.; в архив-ных материалах самой же Варшавы евреи упоминаются впервые в 1421 г. Обилие и разнообразие дел, в которых евреи в эту пору здесь уже высту-пают, а также то обстоятельство, что судебные дела предшествующих годов утеряны, с полным основанием приводят автора к заключению, что евреи появились в Варшаве еще в XIV столетии. Монография Рингельблюма при-нята была в прошлом году философским факультетом варшавского универ-ситета в качестве докторской диссертации, также удостоилась премии со-стороны варшавской еврейской общины. К сожалению, больше двух отрывков (которые появились в „Новой Жизни") до сих пор напечатать не было

' возможности. Из молодых историков участвует здесь-же д-р H. М. Гельбер, работающий в венских архивах. В статье „Первый социалист в древне-

еврейской литературе" им, на основании материалов из архива венского „следственного бюро", даны некоторые сведения о действиях австрийских властей по известному делу А. Либермана 1878 г. в Вене. Неточностью страдают только данные о до-венском периоде его деятельности. ТчЖ, например, он не был арестован в Вильне в 1875 г.; при разгроме тамош-него революционного кружка в названном году Либерман в Вильне не на-ходился и по этому самому не мог бежать из виленской тюрьмы, как о том рассказывает наш автор. Перу Гельбера же принадлежит также статья .Ксендз Пиатолли и еврейский вопрос в четырехлетнем сейме".—Не оста-навливаясь на ряде очерков юбилейного характера (о Самсоне Вертгеймере, Франце Оппенгеймере и др.), отметим из мемуарных статей: „Деникин в Киеве" И. Кахновской и „Из моего дневника" С. Дубнова (отрывки, относящиеся к 1917—1918 гг.). В отделе материалов дано Л.Фрэнком (сыном умершего историка) завещание Юдифи Збытковер — второй жены Шмуля Збытковера, известного по „пражской резне" 1794 г.; также напе-чатаны шесть писем к Маттнасу Бсрсону (от Греца, Элизы Оржешко и др.).

Общее впечатление от всех вышедших выпусков „Новой Жизни' таково, что проф. Балабан хотел создать на польском языке журнал вроде давнего „Восхода". Отличие его от последнего, не говорящее в пользу „Новой Жизни", заключается в фрагментарном характере почти всего науч-ного материала, за малыми лишь исключениями (как, например, „Караимы в Польше" Балабана). На шестом выпуске „Новая Жизнь" прекратила свое существование. Можно ли отсюда делать вывод, что такой популярно-научный журнал, действительно, в Польше является излишним? Отнюдь нет. Крушение „Новой Жизни" доказывает лишь, что тот слой еврейской интеллигенции, который читает т о л ь к о по-польски, не интересуется явле-ниями еврейской научной жизни. Что более благодарной в этом отно-шении аудиторией являются те круги, которые читают по-еврейски, — это показывает хотя-бы пример изданного Еврейским Научным Институтом в Вильно первого тома своих трудов („Landau-Buch"), посвященного пре-имущественно еврейской филологии и истории литературы, — области менее популярной, нежели история: несмотря на свой значительный объем и довольно высокую цену, он в сравнительно короткий срок — неполный год — разошелся в количестве около тысячи экземпляров. П. К.

М. B a l a b a n . 1) Z historji zydow w Polsce. Варшава. 1920 г. 14 + 2 1 0 стр. 2 ) Studja historycne. Варшава, 1927 r. V I + 2 0 2 стр.

Проф. M. Балабан уже свыше четверти века трудится в области истории евреев в Польше и является виднейшим в малочисленной семье работников, культивирующих эту заброшенную, но важную отрасль еврейской историо-графии. Он не только автор таких монументальных трудов, как „Львовские евреи на переломе XVI и XVII вв.", „История евреев в Кракове и на Кази-мерже", но и мастер в области исторических этюдов, которые заниматель-ностью тем, легкостью и живостью изложения обеспечили ему широкую популярность среди читателей многочисленных журналов и газет, в которых они печатались. В двух томах на польском языке, заглавия коих приведены выше, частично собраны исторические этюды и очерки Балабана, рассеянные в периодических изданиях разных стран и на разных языках. По своему

содержанию они являются ярким свидетельством разносторонности Бала-бана, как польско-еврейского историка, и богатства тем, привлекающих его внимание. Особенно характерен в этом смысле первый том. Почти нет ни одной эпохи из истории евреев в Польше, по которой здесь не имелось бы более или менее значительной работы. Древнейшего периода касается статья „На каком языке говорили евреи в Польше?"; об отношениях Ягелло к львов* ским евреям (начало XV в.) трактуют две статьи (о факторе Вольчко и по вопросу, утвердил ли Ягелло привилегии львовских евреев). Далее следует ряд работ, относящихся к поезднейшей поре и затрагивающих разнообраз-нейшие темы (о еврейских типографиях в Кракове, Жолкиеве, Львове и Варшаве; об истории евреев в Жолкиеве; о д-ре Эманунле де-Иона, воспи-таннике падуанского университета, и лейб-медике Яна III и др.). Среди 28 очерков, вошедших в первый том, имеются и две более крупные работы: „Герц Гомберг и школы для евреев в Галиции" (1787—1806 гг.) и по исто-рии краковской семьи Калагора, обнимающей время XVI — XIX вв.

Во втором томе собраны статьи М. Балабана за последние годы (кроме „Ритуального процесса в Познани 1736— 1740 гг.", напеч. в более расши-ренной форме в „Еврейской Старине" 1913 г.). Сюда вошли, прежде всего, статьи из „Nowe Zycle", при чем монография „Караимы в Польше" дополнена главой: „Ритуальный процесс в Шатах", основанной на статье И. А. Клейнмана „Караимский ритуальный процесс XVII в.", которая напе-чатана была в .Еврейской Старине" 1924 г.; прибавлена также небольшая глава о караимском поселении в Вилыю. Из статей, не напечатанных ранее в „Новой Жизни", здесь помещены: „Евреи в Олькуше и смежных общи-нах", с значительным материалом по истории ряда еврейских общин Краков-ского района; „Дом Михялевича, так наз. Афендика" — интересная страница из прошлого еврейского Львова, в форме 400-летней истории одного здания. В конце второго тома дана подробная библиография работ и важнейших исторических очерков Al. Балабана, обнимающая до 85 №№, из них 40 на польском языке, 14 —на русском, 12 —на немецком, 9 —на древне-еврей-ском и 10 —на идиш. Оба тома снабжены многочисленными иллюстрациями и снимками. /7.

E l i e s er E l i j a h u F r i e d m a n n . Sefer hasichronoth ( 1 8 5 8 — 1926) . Тель-Авив, 1926 r. 4 1 2 стр.

Мемуарная литература на древне-еврейском языке весьма бедна; осо-бенно приходится об этом сожалеть в наше время глубоких перемен во всем еврейском быту, когда казавшееся еще вчера незыблемым становится сегодня достоянием прошлого. [.Следует поэтому приветствовать появление воспоминаний Э. Фридмана. Период времени, затрагиваемый ими, довольно продолжителен — он обнимает собою почти целиком вторую половину про-шлого столетия и первую четверть текущего. Пред нами здесь проходят важнейшие явления и события еврейской жизни в России за этот значи-тельный промежуток времени; даны довольно удачные зарисовки различных деятелей еврейской общественности и литературы; отмечен целый ряд эпи-зодов. характерных для описываемой эпохи и отдельных ее представителей. Ценный материал найдет здесь и историк еврейской печати, так как автор был основателем известной в свое время газеты „Hazo'fe", о судьбах

которой здесь подробно повествуется. Много внимания уделено „литовскому Иерусалиму" — старой Вильне, ее бытовому укладу, ортодоксам и „маски-лам", писателям и ученым; затронуто также движение „мусерников", ч свое время вызвавшее много шума. Немало содержится здесь также ценного материала по фолклору и генеалогии некоторых еврейских семейств на Литве. Написанная легким и прекрасным языком, книга, при разнообразии своего содержания, представляет интерес как для специалистов, так и для заурядных читателей. К недостаткам ее следует отнести: обилие материала малоценного в смысле историческом и имеющего узко-семейное значение, также обывательский тон автора, который не всегда соблюдает должную-скромность и местами впадает в неуместный пафос и сентиментализм.

И. LU.

Roch el. Sophiach. Schirim. Тель-Авив, 1927 г. 43 стр. Сборник стихотворений, так сказать, комнатного характера. Все они-

более или менее глубоко интимного свойства. Язык — жнвій, гибкий, без малейших признаков насилия над ним. Чувствуется, что он для наше№ поэтессы язык не только книги, а ярко сохраненных переживаний, язык „подкорковых узлов"; в этом выгодное отличие палестинских писателей от вне-палестинских. Стихотворения, несомненно, хороши, хотя и несколько чужды нашему уху; у нас уже не принято так „комнатно" писать. Во всяком случае, читаются они легко и с большим интересом. H. LU.

E r m a n n o L o e w i n s o n . Roma Israelitica. Wanderungen eines Judens durch die Kunststätten Roms. Mit 16 Abbildungen. J . Kauffmann Verlag. Frankfurt a/M, 1927 r. 285 стр.

Эта книга — не сухой путеводитель и не сборник поверхностных анек-дотов по истории евреев в Риме. Задача автора: выявить связь между еврейством и художественными сокровищами, а также общей историей „вечного города"; детально и ярко описываются им те памятники, на кото-рых лежит печать влияния ветхого завета на итальянское искусство. Было бы несправедливо характеризовать эту работу, как „Бедекер для евреев"; она задумана и выполнена, как серьезное научное исследование, могущее при-нести значительную пользу не только пытливому путешественнику, но и ученому, работающему над вопросами раннего христианства и его зависи-мости от еврейской культуры. В ірех главах, на которые распадается книга, (левый берег Тибра, правый берег Тибра, катакомбы и римская Кампанья), дается описание памятников, зданий, церквей и т. п., с точки зрения еврей-ского историка, обнаруживающего в них следы влияния юдаизма.

М. Г.

Mori tz S t e i n s c h n e i d e r . Gesammelte Schriften, hrsg. von H. Malter und A. Marx. I. Bd. Gelehrtengeschichte. M. Poppelauer. Berlin, 1925 г. XXVI+ 627 стр.

To, что сделал Штейншнейдер за 70 лет своей неутомимой работы, столь необъятно и разнообразно, что вряд-ли кто-либо в состоянии охватить его труд. Кроме своих общеизвестных больших исследований, Штейн-шнейдер (никогда, между прочим, не занимавший настоящего академиче-

•ского положения) написал около 1400 работ и рецензий в 119 различных немецких, еврейских, итальянских, французских, английских и латинских журналах, энциклопедиях и коллективных трудах. Ясно, какие трудности представляет издание всех этих разрозненных исследований. Надо признать, что в настоящем издании достигнут максимум успеха — благодаря опытным и умелым редакторам, которые являются не только преданными учениками Штейншнейдера, но самостоятельными видными учеными: Г. Мальтер, скон-чавшийся в 1925 г., был прекрасным знатоком еврейско-арабской литера-туры, а А. Маркс состоит директором богатой библиотеки Jewish Theolo-gical Seminary of America в Нью-Йорке. Чрезвычайно интересна вводная статья Мальтера, который рисует яркий портрет своего учителя; Мальтер дает не только оценку научных достижений Штейншнейдера, но и пре-красную характеристику его, как определенного типа научного работника, протестуя против уменьшения его заслуг и превращения его в „библио-графа" и рисуя его изумительные по богатству и разносторонности знания.

М. Г.

E n z y c l o p ä d i e des J u d e n t u m s . Probeheft. Eschkol-Verlag. Berlin und Jerusalim, 1926 r. 96 стр.

Существующие наши энциклопедии—Jewish Encyclopedia (издан.) в Нью-Йорке в 1901/6 г.,) и Еврейская Энциклопедия изд. Брокгауза-Ефрона—очень ценны как первые опыты, но далеко не все их части равноценны; к тому-же они и устарели. Новая энциклопедия как бы подводит итог культивируемой более ста лет в Германии „Wissenschaft des Judentums". Потребность в гаком справочнике, дающем надежные и объективные ответы на различные во-просы, которые касаются прошлого и настоящего еврейства, остро ощуща-лась каждым научным работником, особенно ориенталистом. Появление такого издания имеет и большое актуальное значение: в непрерывных спо-рах вокруг еврейства часто проявляется столь грубое невежество, что не-обходимо вмешательство авторитетов. Пробный выпуск дает представление о том безбрежном море проблем, которые должны быть разрешены при изучении внутренней и внешней истории евреев на протяжении трех тысяче-летий, их религиозной и светской литературы, их языков, их влияния на общечеловеческую культуру и т. д. Для примера назовем некоторые статьи: „Александрия" (М. Соловейчик), „Ашарот" (И. Эльбоген), „Арамейский язык" (Г. Торчннер), „Абдалла-ибн-Салам" (И. Горовиц), „Аскалон" (С. Клейн), „Людвиг Бамбергер" (П. Натан), „А. Эйнштейн" (Б. Зулер), „Ремесло" (Я. Лещинский) и др. Редакция сосредоточена в руках 15-ти ученых; глав-ный редактор—Я. Кляцкин. Издание рассчитано на 10 т. по 500 стр. с двой-ными столбцами. Одновременно выходит издание на еврейском языке.

М. Г.

H a m i s c h p a t Наіѵг і . T. I, ред. M. Элиас и П. Дикштейном. Издание О-ва для изучения еврейского права в Палестине. Тель-Авив, 1926 г. VII—{-208 стр.

Еврейское гражданское право представляет интерес не только с точки зрения истории права и культуры, но имеет актуальное значение. Предпи-

сания его, касающиеся заключения и расторжения брака, действуют поныне среди евреев; там, где гражданский брак признан обязательным,, еврейское право сохраняет силу, как регулятор отношений между евреем-индивидом и его религиозной общиной; в странах же, признающих церков-ный брак обязательным, предписания еврейского права приобретают государ-ственное значение. В царской России еврейское право определяло не только формальные моменты брака—его заключение и расторжение, но н имуще-ственные отношения между супругами. В Алжире, Тунисе и других мусуль-манских странах почти все вопросы опбкунского и семейственного права, а также наследственного, подлежат компетенции еврейского суда. В восточной Европе din torn—обычное явление; хотя это и третейский суд, но фактически применяемое там еврейское гражданское право—важный фактор повседнев-ной жизни. В настоящее время в разных местах обнаруживается тенденция к укреплению позиции еврейского права: тут сказываются и духовные течения в еврействе, дорожащие культурным наследием, и условия жизни в Палестине, где исключительная компетенция по ряду вопросов семей-ственного права принадлежит раввинскому суду. Еврейское население, доро-жащее культурной автономией, здесь охотно передает споры раввинскому или светскому мировому суду, mischpat schalom (это особенно часто наблю-далось в первые годы английской оккупации). Все это повело к созданию в 1920 г. Общества еврейского права, в задачу которого входит всесторон-нее изучение еврейского права и разработка его в соответствии с практи-ческими нуждами и современной юридической наукой. „Гамишпат Гаиври"— орган Общества. Из содержания 1-го тома: X. Черновиц, „К истории еврей-ского права" (показывает, как социально-этические идеи юдаизма воплоти-лись в гражданско-правовых нормах, чем и объясняется столь резкое отличие еврейского права от права римского). Дикштейн, в ст. „О разумной цене и эксплоатации покупателей', пытается доказать, что постановления ими. Диоклециайа о laesio enormis, за восточное происхождение которых высказались уже некоторые романисты, следует возвести к одному юриди-ческому правилу, автором которого является R. Jochanan bar Nappacha в Тнвериаде. Следует попутно отметить, что, с точки зрения сравнительного правоведения, талмудическое право можно сближать не только с римским правом, но и с правом греческим и германским: данные, которые содер-жатся в этих правовых системах, нередко бросают свет на неясные места талмудического законодательства (ср. с результатами, полученными таким способом для ассиро-вавилонского права-D. San Nicolo, Schluss-Klauseln des altbabylonischen Kauf-und Tauschvertrages, 1922 и др.). Фрумкин, о дей-ствующем ныне в Палестине материальном праве и о различных источниках права, имеющих значение для судоговорения в стране; конкуренция турец-кого права, английского права (поскольку оно введено в действие мандатной державой), еврейского и (в вопросах семейственного.и наследственного права) католического права восточной и западной церкви. Н. Бентвич, о пределах применения еврейского права, Цурн—учение еврейского права о коллизии статутов и пределах действия во времени правовых норм. Ривлин, о т. и. хазаке по отношению к наемным домам. Эта хазака пе совпадает с талму-дическим институтом, носящим это название,—известной презумпцией соб-ственности после трехлетнего владения, если владелец не может более

доказать титула приобретения. Хазака, о которой идет речь в статье Ривлина, есть институт, возникший в условиях диаспоры в порядке обычного права. После изгнания евреев с Пиренейского полуострова многочисленные беженцы направились в Палестину, где вскоре возник острый квартирный кризис, так как предложение квартир со стороны арабов было ничтожно по сравнению со спросом на них. Вследствие этого наемная плата стала быстро повышаться, и неимущее население оказалось под угрозой лишиться крова. В виду этого еврейские общины организовали здесь, по примеру европейских общин Франции и Германии, защиту нанимателей, заключавшуюся в том, что ни один еврей не мог нанять помещения без согласия предыдущего нанимателя. Эта хазака представляла собою для жильца ценное право, уступаемое обычно за вознаграждение. В книге имеется ряд статей, посвященных процессуаль-ному праву: Дикштейн—о деятельности еврейских мировых судов в совре-менной Палестине; Фриденберг—о палестинском раввинате; Канторович— о правительственных юридических курсах в Палестине; Элиас—о признании и обеспечении интересов кредитора до наступления срока взыскания.—Исто-рический характер носит работа Айзенштадта о началах еврейского между-народного права.—Розенбаум дал библиографический указатель появившейся за последние годы литературы о еврейском праве. Даны статьи о И. Колере, Пене, М. В. Рапопорте, Я. Мазэ и И. Персице. В заключение напечатан устав О-ва.

М. Г.

J. Kaufman. Rabbi Jom tov Lipmann Mühlhausen, the apologete, cabbalist and philosophical writer and his books Haeslikol and Kaw-wanath hatefila, edited from unique manuscripts. (Диссертация, пред-ставленная для соискания докторской степени в Dropsie College for Hebrew and Cognate Learning в Филадельфии). Нью-Йорк, 1926 г. 190 стр.

Работа посвящена яркой фигуре человека, который сумел, после страш-ных еврейских погромов XIV ст., поддержать бодрость в своих терроризо-ванных единоверцах и который сыграл выдающуюся роль в сложном про-цессе восстановления еврейских общин в Германии и соседних странах. Первая часть книги содержит интересное введение—богато документирован-ный исторический очерк того смутного времени, а также биографию р. Липманна Мюльгаузена и изложение его доктрины. Во второй части вос-произведены, с историко-библиографическим предисловием, оба текста. Гаэшкол—каббалистический труд, воспроизводится с единственной, храня-щейся в библиотеке нью-иорской Jewish Theological Seminary of America рукописи; в труде этом чувствуется сильное влияние Моисея бар Иошуа из Нарбонны и Маймонида. Значительно самостоятельнее вторая работа (единственная рукопись в Bodlejana, собрание Оппенгейма № 592); содержа-ние ее—размышления о цели молитвы и религиозных действий вообще. Труд Кауфмана—ценное приобретение для историка культуры и литературы.

М. Г.

H. W i l l r i c h . Urkundenfälschung in der hellenistisch-jüdischen Literatur. Геттинген, 1924 r. 100 стр.

Эта работа Вилльриха содержит значительно больше сенсационных утверждений, чем его предыдущая книга, посвященная тем-же вопросам (Judaica). Главной мишенью для атак Внлльриха служит Иосиф Флавий: все документы, официальные акты, грамоты и т. п., собраные И. Флавием в его трудах, берутся под сомнение Вилльрихом; весь этот материал, представляю-щий огромную ценность для истории евреев в классической древности, найден, мол, И. Флавием не в результате кропотливых работ в Капитолийском архиве в Риме, а заимствован им, без всякой критики, у разных предше-ствующих авторов или просто подделан им. Столь строгий приговор не может не вызвать недоумения у читателя. Если за последние десятитлетия историки сдержанно относились к произведениям И. Флавия, то исключение делалось обычно как раз для того документального материала, который он нам заве-щал;. А. Гутшмидт, Шюрер и в последнее время Эдуард Мейер придают всем этим актам большое историческое значение. Аргументация Вилльриха невольно вызывает законное сомнение. Он в начале работы формулирует понятие подделки, согласиться с которым нельзя. Рассматривая письма и грамоты, сохранившиеся в трудах других историков древности (напр., Ливия и Дионисия Галикарнасского), как стилистические упражнения, он прилагает совершенно иную мерку к И. Флавию: работы последнего носят чисто-аполо-гетический характер, а потому все документы, приводимые им,—тенденциозные подделки. Внлльрих упускает из виду, что во всех главах истории Ливия бросается в глаза апологетическая тенденция, и что об объективизме Ливия говорить не приходится; тем самым отпадает тот довод, на котором основана особая оценка Вилльрихом всего научного аппарата И. Флавия. Тезис, выста-вляемый им (стр. 4) в качестве основного критерия для оценки докумен-тального материала в трудах И. Флавия: „всякий документ, претендующий без оснований на подлинность, должен быть определен нами, как подделка",— не выдерживает критики. Внлльрих сам должен сознаться, что наши сведения о многих исторических фактах так неполны, что мы не вправе произносить столь категорические и безапеляционные приговоры. Э. Мейер прав, когда он говорит (Ursprung und Anfänge des Christentums, т. И, стр. 127, прим. 2), что декрет о посещении храма, сохранившийся у И. Флавия (Иуд. Древности, кн. XII, § 145), многими был бы взят под сомнение, если бы подлинность его не была подтверждена известной надписью, найденной в Иерусалиме. Внлльрих сам вынужден был убедиться в том, что его теории иногда рушатся, как карточные сооружения (напр., поздняя датировка книги Эсфири, пред-ложенная им в Judaica, была опровергнута результатами французских рас-копок в Сузе). К сожалению, такие уроки забываются.

М. Г.

André Maurois. La vie de Disraëli. (Editions de la Nouvelle Revue Française). Париж, 1927 r.

Среди многочисленных книг, принадлежащих к столь модному ныне в Европе жанру—биографическому роману,—последний труд Моруа является подлинным шедевром. Глубокий знаток английской истории, обладающий

прекрасной эрудицией в области литературы викторианской эпохи, блестящий стилист и тонкий психолог, Моруа сумел нарисовать картину английской жизни прошлого столетия, поражающую выпуклость человеческих образов. В центре ее—яркая, несколько загадочная на фоне своеобразного уклада жизни лондонского общества, фигура Веньямина Дизраэли. Сам еврей, Моруа чувствует еврейские элементы в характере своего героя, столь резко выде-ляющегося всем — и наружностью, и темпераментом — среди тех людей, с которыми его связала судьба. Мастерски изображена, на примере трех поколений, эволюция английского еврейства: дед Дизраэли, правоверный еврей, в середине XVIII ст. перекочевавший из Венеции в туманный Лондон, ревностный член тамошней еврейской общины; его сын, впитавший в себя дух английской культуры, восторженный поклонник Байрона, вольтерьянец, безразлично относящийся к вопросам веры и ждущий лишь смерти отца, чтобы окончательно порвать с чуждым ему еврейством и крестить своих детей; и, наконец, Веньямин Дизраэли, на каждом шагу чувствующий свое еврейское пронсхожение, которое мешает ему идти быстрыми шагами к намеченной цели—политической власти. В среднем человеке возникло бы враждебное отношение к еврейскому происхождению; но в душе Дизраэли сочеталась живая преданность христианству с рыцарским уважением к вере предков. Одним из наиболее сильных мест в книге Моруа является описание памятного выступления Дизраэли в палате общин по вопросу о принесении присяги впервые избранным в палату депутатом—евреем; эта речь, проник-нутая глубокой человечностью н благородством и изолировавшая Дизраэли от его партии, навсегда останется одним из наиболее ярких документов по истории политической эмансипации евреев. На вершине власти, руководя политической жизнью страны и став создателем современного английского империализма, Дизраэли—лорд Биконсфильд сохранил во всей их свежести черты, унаследованные от предков; в душе этого человека, лицо которого с годами приобрело выражение неподвижной, каменной маски (недаром его называли сфинксом!),^ыл неистощимый запас подлинного романтизма, бога-тейшей фантазии и чисто-восточной страстности. Английское общество, преклонявшееся перед гением этого великого патриота, всегда, однако, чувствовало чужого в этом загадочном человеке. Моруа вводит читателя в интимный душевный мир Дизраэли, столь непонятного своим современникам, и заставляет его полюбить своего героя, познавшего, наряду с почестями и славой, величайшую трагедию—трагедию духовного одиночества.

М. Г.

Edmond Fleg L'enfant-prophôte, Edition de la Nouvelle Revue Française. Париж, 1927 г.

Эта книга талантливого автора „Anthologie Juive" представляет собою дневник еврейского мальчика, Клода Леви, с пяти лет записывающего свои наблюдения и переживания; дневник охватывает десятилетний период его жизни. Ребенок принадлежит к типичной французско-еврейской семье; отец— состоятельный промышленник, лояльный гражданин третьей республики, утративший всякую связь с еврейством, от которого он унаследовал лишь одну черту: какой-то смутный идеализм; мать, светская женщина, также не

имеет ничего общего с еврейством. Задача Флега—проследить, как в ребенке, растущем в не-еврейской обстановке, постепенно пробуждается голос крови. Отец, видящий в еврейских вкусах своего сына преходящее увлечение романтикой гетто, не мешает ему. Наступает момент, когда м мальчике крепнет сознание, что оп познал подлинный дух юдаизма, проповедь которого должна стать его миссией.

м. Г.

Aimé Pallière. Le sanctuaire inconnu. Ma „conversion" au judaisme. Rieder, Париж, 1926 г.

Эме Пальер, активный участник еврейской общественной жизни в Париже, руководитель французской секции Union universelle de la jeunesse juive, рассказывает в этой книге о том, как он „нашел" еврейство. Член набожной католической семьи в Лионе, воспитанник духовного учебного заведения, Пальер проделал глубокую эволюцию, в результате который стал горячим адептом юдаизма, В этой человеческой исповеди ярко описываются те эпизоды и встречи, которые постепенно подточили католицизм Пальера и заставили его под конец порвать с верой отцов.

Л!. Г.

Гирш Леккерт. К 25-летию его славной смерти. Составил Яков Пат. Издание „Ди Вельт". Варшава, 1927. (на евр. яз.).

Варшавское издательство „Ди Вельт" выпустило небольшую книжку, посвященную памяти героя-рабочего, Гпрша Лекксрта. Книжка составлена на основании материалов, хранящихся в архиве Бунда. Автор этой книжки,, очевидно, не обладал теми материалами, которые были опубликованы за последние годы в СССР о Леккерте. В частности, он не знал о тех новых архивных материалах, которые были напечатаны недавно в „Красном Архиве" относительно безрезультатных ходатайств жены Леккерта о помило-вании. Письма очевидцев экзекуции, учиненной вшйнским сатрапом фон-Валом над арестованными еврейскими рабочими, которые приводятся в книжке Я- Пата, были в свое время уже опубликованы в бундовских изданиях; некоторые из них приведены также в книге Н. Бухбиндера „История еврей-ского рабочего движения в России".

Наиболее ценное в книжке Я. Пата—это некоторые новые подробности о революционной деятельности Леккерта до его террористического акта, также резолюции и воззвания протеста социалистических партий различных стран, опубликованные после казни Леккерта.

Книжка Я. Пата написана с большим воодушевлением и любовью. Она ценна не как научно-историческая работа, а как популярное и талантливое описание геройской жизни и славной смерти рабочего-революционера.

И. Беккер.

С. Гинзбург. Еврейские научные организации заграницей. 228 блиография 239—264

„Zeitschrift", Buch I С. Г. (239).—Ю. Гессен. История еврей-ского народа в России. С. Г. (240).—В. и Л. Перетц. Дека-брист Григорий Перетц. С. Г. (241).—Н. Бухбиндер. Лите-ратурные этюды. С. Г. (242).—Р. Коп. Dos erste poilisch-jidische Werterbuch. С. Г. (242).—„Jahrbuch für Jüdische Geschichte und Literatur", В. XXVII. С. Г. (243).—„Musikalischer Pinkos". X. (243).—„Еврейское население С. С. С. P." X. Д. Гурееич. (244).—Н. Бухбиндер. История еврейского рабочего движения в России. И. Беккер. (246).—S. Zytron. Die Geschichte vun der jidischer Presse. С. Ц. (247) —Alle Ksowim vun Dr. J. Etinger. С. Ц. (250).—T. Heillkman. Geschihte vun der geselscliaftlicher Bawegung vun die Jiden in Poiien un Russland! С. IX. (251).— M. Weinreich. Sturmwind. С. Ц. (252).—Kol Schire Schelomoh lbn Gwirl. С. Ц. (254).—„Nove Zycle". П. K. (255).—M. Bala-ban: 1) Z historji zydow w Polsce. 2) Studja historyene. IX. K. (256).—E. Friedmann. Sefer hasichronoth. H. Ш. (257).—Rochel. Sophiach. H. Ш. (258).—E. Loewinson. Roma Israelitlca. M. Г. (258).—M. Steinschneider. Gesammelte Schriften, В. I. M. Г. (258).—Encyclopädie des Judentums. Probeheft. M. Г. (259).— „Hamlschpat Halwri", I. M. Г. (259).—I. Kaufman. R.Jom tov Lfpmann Mühfhausen. M. Г. (261).—N. Willrich. Urkundenfäl-schung in der hellenistishh-jüdischen Literatur. M. Г. (261).— A. Maurois. La vie de Disraeli. M. Г. 1262).—E. Fleg. L'enfant prophète. M. Г. (263).—A. Pallière. Le sanctuaire inconnu. M. Г. (264).—Я. Пат. Г. Леккерт. И. Беккер. (264).

Редакционная Коллегия:

С. М. Гинзбург. И. А. Клейнман. С. JI. Цинберг.