RusPioner #32

№8(32) ноябрь 2012

русский пионер №8(32). ноябрь 2012 4

Наша дорога нам дорога.

Андрей Колесниковorlo

va

6русский пионер №8(32). ноябрь 2012

Клятва главного редактора стр. 4

первая четверть

Урок уроков. Замечания о несовершен-стве. Юз Алешковский про цензуру и детскую

литературу стр. 14Прогул уроков. Drink responsibly! Вита Буйвид о дегустации бурбона Jack Daniels и о том, к чему

это привело стр. 18Информатика урока. Фейспалм Фейсбука. Мария Шулятникова про то, что было сказано

на лекции Марка Цукерберга в Москве стр. 22Сбор металлолома. Вопросы к Божьей Матери. Екатерина Истомина про советский

дамский велосипед «Десна-2» стр. 26

вторая четверть

Пионер-герой. Ку-ку. Томский Папа Карло и его

говорящие куклы стр. 30Следопыт. Все о моем Марсе. Наш

корреспондент выяснил, есть ли жизнь на Марсе стр. 38

третья четверть

Диктант. Капуть. В тему номера стр. 48Природоведение. Путь червя. Инструкция

по возрождению России стр. 50Дневник наблюдений. Непьющие в Мосаре. Корреспондент «РП» в зоне добровольной трезвости cтр. 58


Собеседование. Расстрига Доренко vs богомаз Дубовицкий стр. 68Изложение. Солнце. Горы. Керамзит. Маргарита Симоньян стр. 72Урок поэзии. Поэт Орлов решил загнуть про то, как сложен жизни путь. Стихи

Андрея Орлова (Орлуши) стр. 80Рассказ продолжается. Его жена. Валерий Былинский стр. 84

четвертая четверть

Урок мужества. Зараза. Обозреватель «РП»

принимает участие в сборе грибов стр. 92Урок географии. Мама, где я?! Фотодиректор

«РП» со своими художественными работами

в чайнис-басе стр. 96Фотоувеличитель. Только в путь! стр. 103

группа продленного дня

Правофланговый. Депрессия как вход и выход. Кин Этро про то, как пересилить

смерть стр. 114Правофланговая. Один как путь. Ксения Собчак размышляет о том пути, который она

выбрала стр. 116Политинформатор. Эффект бабочки. Илья Яшин со своим мнением про то, каким был путь человека

и страны, каким он может быть и каким быть

должен стр. 118


Классик. Заметка на полях истории болезни. Писатель Андрей Бильжо возвращается

к читателю стр. 120Пионервожатая. Душевный ум. Софико Шеварднадзе про спор души и разума стр. 122Пионервожатый. Путь графомана. Виктор Ерофеев про читателя с гранатой стр. 126Знаменосец. Путевые заметки иудея. Бени Брискин про то, что истинный путь еврея — это всегда

развилка стр. 130Подшефная. Фрукта. Алена Свиридова

про свой путь, но не в искусстве, а в жизни стр. 134Отличник. Всякие «но». Николай Цискаридзе про одиночество путника стр. 138Отличница. Не последний путь. Мила Кузина про то, как правильно нарисовать человеку

нос стр. 140Дежурная. «Я жду старости». Анна Николаева про ночные прогулки по крышам стр. 142

Внеклассное чтение. Молодые польские женщины на фоне старой войны. Отрывок из романа Владимира Чурова стр. 144

Некролог. Последний weekend. Моя Ма-рина Голуб стр. 156

Урок правды шеф-редактора. Подведение

итогов стр. 159

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

13

Урок уроков. Замечания о несовершенстве. Юз Алешковский про цензуру и детскую литературу. Прогул уроков. Drink

responsibly! Вита Буйвид о дегустации бурбона Jack Daniels и о том,

к чему это привело. Информатика урока. Фейспалм Фейсбука. Мария Шулятникова про то, что было сказано

на лекции Марка Цукерберга в Москве. Сбор металлолома. Вопросы к Божьей Матери. Екатерина Истомина про советский

дамский велосипед «Десна-2».


Автор знаменитой детской повести «Кыш, Два портфеля и целая неделя», а также нескольких талантливых матерных романов Юз Алешковский рассуждает о несовершенстве цензуры текущего политического момента и предупреждает о неизбежности прихода цензуры нового типа. Пугаться, впрочем, не следует. Юз Алешковский, например, нисколько не испуган. Хотя бы потому, что живет в Америке.

андр

ей с

идор

ов/и

тар-т

асс

текст: юз алешковский рисунок: варвара полякова

Я, страстно следуя своему призва-

нию, начинал сочинительство милой моей

душе прозы с рассказов для детей, то есть

почти что так же, как начинается в блажен-

ном детстве школьная жизнь. И во времена

омерзительно жесткого цензурирования тупо

исполнительными жрецами запретов на то,

на се, на пятое и десятое буквально каждого

из идущих в печать сочинений это не было

выбором, позволявшим хитрованно избегать

производственных и прочих тем, любезных

партийной литературе гнусновато-утопического

соцреализма, собственно, успешно уничтожав-

шего художественные и нравственные каноны

великой отечественной литературы России.

Нет, повторюсь, это было бессознательным же-

ланием заново пережить детство, но пережить

не идеализированный его вариант, причем не

в образе дворового с ранних лет крайне озор-

ного хулиганишки и матерщинника, воспиты-

вавшегося не в семье (мать с отцом ишачили

с утра до ночи), а во дворе, к тому же в обще-

стве не только будущих инженеров, врачей,

генералов и ученых, но и урок-рецидивистов.

К примеру, герой моей до сих пор переиздаю-

щейся повести «Кыш, Два портфеля и целая

неделя» Алеша Сероглазов не был «дворовой

чумой и проказой» вроде меня, и его «щеня-

чья» активность находила выражение не черт

знает в каких, подобных моим, шкодничествах

и играх — от лапты до футбола на асфальте

двора, — но в заботах о семейном мире мамы-

папы, в следовании заветам добра и справед-

ливости, попранным приблатненным Рудиком,

и в разного рода любознательстве да в любви

к обретенному другу — к Кышу, мохнатому

щенку.

Мне как автору и в башку не приходило на-

меренно, в угоду цензуре, регламентировать

поведение Алеши в школе и в быту, докапы-

ваться до «етимологии» пары существительных

и одного глагола или щеголять феней, забори-

стыми выражениями, обожавшимися моими

погодками только потому, что они являлись

запретными.

При этом мои тексты для детей — и веселые

и авантюрные, отчасти детективные — крити-

ка считала «педагогичными, исполненными мо-

рального итога, однако лишенными бездушной

назидательности».

Однажды с помощью героя новеллы, ученого-

антрополога, я, сознавая свое дилетантство,


полупорнографичными версиями штампован-

ного секса, рэкетирскими автоматами, культом

бесчеловечной силы и огнестрельного оружия,

словно бы гипнотизирующего юных граждан,

а также доступными им кибериграми с реками

кровищи, разможженными бошками и торже-

ством накачанной мускулатуры — всех видов

разврата, невольными зрителями которых

становятся юные граждане, не перечислить.

Защита детям необходима, но неужели, думаю

как бывший ребенок, потом сочинитель книг

для детей, а ныне старикан, все еще тискаю-

щий романы для взрослых, и с невольным

ужасом вспоминаю оловянно-цензорское око

ответсекретаря журнала «Пионер», зарубив-

шей насущное для детей популярное, невинно

изложенное знание о далеком прошлом наших

зверообразных предков, — неужели, размыш-

ляю, не ясно думским законодателям, боль-

шинство которых даже не знакомо c основами

обществоведения, индивидуальной психологии

и психологии масс, что Закон, довольно без-

думно что-то запрещающий, что-то ограничи-

вающий, но кое-что допускающий и наоборот,

просто не может, уверяю вас, не породить

подобный Закон уже готового размножаться

с амебной скоростью человекозверя новой,

подобной советской, цензуры, лихо отрабаты-

вающей свои бабки рыканьем: «Запретить!..

Охранить!.. Не пущать в печать!» и так далее?

Если свято место пусто не бывает, то место

проклято тоже всегда гораздо принять в крес-

ловые свои объятия тупых чинуш цензуры, на

корню расправляющихся с детской литерату-

рой — литературой страшных сказок, песен

о благородных разбойниках, свифтовского

и гоголевского смеха, поэмами Пушкина,

диккенсовской правдой нелегкой детской

жизни, фантазмами Жюля Верна, в романах

которого, как и других гениев прошлого, полно

жестокостей, предательств, смертей, неуемной

алчности — словом, тех грехов и грешков,

встреча с которыми будет непременной для

юных читателей, а знакомство с которыми по

книгам сообщит им полезнейшее, воспитываю-

щее противоядие, спасающее и тело, и душу от

всего такого, к сожалению, все чаще и чаще

встречающегося в жизни.

Закон обязан предупредить неизбежное воз-

рождение новой цензуры, убивающей сущность

литературы для детей, вышедших из младен-

ческого возраста и, увы, уже встречающихся

в жизни с различными уродствами, поганящи-

ми психику подрастающих поколений.

попробовал преподнести мужающим умам

и развивающейся психике юных читателей

необходимое ей, как считаю, и сегодня толко-

вание одного из основополагающих понятий

современной психотерапии и психологии — по-

нятия бессознательного.

Ученый — бывший детдомовец — рассказывал

«дворовой шпане», отбившейся от рук родите-

лей и ментов, о том, что Гомо сапиенс вовсе не

простодушный паинька и врожденный добряк,

но что он до сего дня зависит от унаследован-

ных им на долгих путях эволюции черт и рыб,

и амфибий, и змей, и зверей; именно поэтому

исторически преображаемый на путях просве-

щения человеческий разум обязан постоянно

совершенствовать свою нравственность,

называемую совестью, превозмогая порою

просыпающуюся в нашей психике зверскость,

первобытную ярость и тому подобные аффек-

ты, что, в общем-то, является одной из основ-

ных частей содержания человеческой истории.

Моя новелла попала на недремлющее око

ответственного секретаря журнала «Пионер»,

пожилой, мертвенной с виду дамы; мне было

строго рекомендовано выбросить рукопись на

помойку как вредную антимарксистскую чушь

и клеветнический пустячок, пахнущий, пони-

маете, преступным фрейдизмом...

Воспоминание об одном из анекдотичных в те

годы случаев пробудили во мне разговоры

в СМИ и Интернете о весьма противоречивых,

если не абсурдных последствиях принятого

депутатами Госдумы Закона об охране детей

от всякого рода чертовщины настоящих

времен; нет слов, времена наши апокалипти-

ческие явно отмечены явлениями, далекими

от достоинств высокой нравственности,

художественности, а также от традиционной

культуры, больше того, далекими и от самого

здоровья, с бездумным кайфом подрываемого

повсеместной пьянью, куревом, наркоманией,


Вообще-то автор этой колонки ведет в журнале рубрику «Горнист» — самую неспокойную в журнале. Мало кто из ее ведущих продержался дольше одной колонки, потому что тема рубрики — алкоголь. А вот фотодиректор «РП» Вита Буйвид выжила, закрепилась. И когда возникла необходимость кому-то от редакции лететь в Нэшвилл (США) — дегустировать бурбон Jack Daniels, — сомнений не было: полетит Вита. Знали бы мы, к чему это приведет…

понедельник начинается в воскре-

сенье. И Стругацкие тут ни при чем. Все дело

в этом чудовищном салате. Не знаю, как меня

угораздило воскресным вечером в очень прилич-

ном нэшвиллском ресторане заказать салат с на-

званием «Monday night». Скорее всего, я была

зомбирована его названием. Состав вроде был

нормальным, но кто бы мог подумать, что так

измельчить овощи можно не только в Крыму, но

и в южном штате, а обещанные анчоусы спрячут

под плотным слоем зеленого лука. Видимо,

влияние южных широт на любой долготе одина-

ково. Официанту я честно сказала, что это есть

невозможно, и в ожидании основного блюда

пробовала салаты соседей. С основным блюдом

тоже промашечка вышла. Официант как-то лихо

умудрился подбить как минимум пять человек

заказать лобстеров, мотивируя их невероятной

свежестью. Но пока лобстеров готовили, вы-

яснилось, что живут они около ста лет, а поедать

их начинают после достижения восьмилетнего

возраста. И тут я почувствовала: началась вто-

рая стадия вегетарианства. Мясо я давно уже не

ем, только безмозглую рыбешку, но съесть такое

высокоорганизованное существо, как восьми-

летний лобстер, тоже будет непросто. Это вам

не мелкий сифудик. Идиоты вряд ли так долго

живут. Хорошо еще, что не обязательно было

все это запивать вискарем. Компания, которая

вывезла нас в пресс-тур, чтобы мы в полной

мере прониклись производством виски Jack

Daniels, к счастью, занимается еще и другими на-

питками. Я некоторое время колебалась, но все

же остановилась на своем фаворите — красном

вине. Отличном, кстати, из Русской долины в Ка-

лифорнии. Белое там, конечно, тоже было, но,

честно говоря, красное вино я заказала сразу.

Сейчас ведь уже не обязательно соблюдать пра-

вила сочетания продуктов с напитками, это даже

главный редактор журнала Maxim подтвердил.

Тем более что виски я честно пробовала на де-

густации, внимательно изучила жизненный путь

самого Джека во время экскурсии по фабрике,

даже задавала каверзные вопросы экскурсо-

воду. Правда, у экскурсовода то ли с юмором

оказалось не очень, то ли часть зарплаты он

получает продуктами производства и это делает

его несколько ограниченным человеком, но на

мой вопрос о гениальности тринадцатилетнего

мальчика, возглавившего производство виски,

он ответить не смог. А вот дегустатор оказался

крутым мужиком. Чувствуется, любит он свою

orlo

va

текст: вита буйвид

русский пионер №8(32). ноябрь 201219

работу. Кроме того, у него позиция удачная.

Оказывается, бывают сертифицированные де-

густаторы, а бывают и без сертификата. Так вот,

сертифицированные во время работы обязаны

сплевывать продукт. А тем, кто подрабатывает

без сертификата, можно его глотать. Наш сразу

смекнул, что сертификат ему по большому

счету не нужен. Понт сплошной, и никакого

удовольствия. Когда он заметил, как я отставила

в сторону их пресловутое новшество типа нашей

медовухи, не удержался от одобрительного

кивка. А про их коктейльчик — совместное дети-

ще Jack Daniels и Coca-Cola — и вовсе говорить

отказался. А меня всего-то интересовало, куда

идут забракованные дегустаторами партии

виски. Ах, нужно было быть внимательнее на

дегустации. Если профессионал о чем-то говорит

без восторга или передергивает плечом — это

же знак! В магазинчике при музее я ошибок не

допустила. Купила коллекционную бутылку по

случаю юбилея старины Джека — для редакции.

А себе версию Gentleman. Понравилось очень.

Я ведь до этого только «семерку» пила.

Страшную ошибку я допустила позднее, уже

в воскресенье, после этого пресловутого по-

недельникообразного салата и лобстера. После

ужина очень маленькая часть группы решила не

возвращаться в отель, а пройтись по мест-

ным клубам. За этим, собственно, в Нэшвилл

и едут — за музыкой кантри. Пить вино в таких

местах, сами понимаете, не принято. К тому же

не хотелось обижать нашего милейшего орга-

низатора. Вот я и решила, что пара глоточков

виски меня не погубит. Но в стакане оказался

не чистый Daniels, а коктейльчик. Не знаю, как

он называется. С кучей льда. Виски там почти

не было. А вот кола явно присутствовала. Клубов

было несколько, а крепость коктейля варьиро-

валась в разных клубах так же, как и качество

вокала. Дальше, полагаю, все понятно...

Утром понедельника я окрестила коктейль на-

званием «Дура глупая». Это был настоящий чер-

ный понедельник. Похмельный. Началось с того,

что я не обнаружила достаточного количества

наличных для чаевых горничной и пошла за

ними в банкомат. Карточку со свистом зажева-

ло. Извини, Кассандра, восемь баксов — это

все, что у меня было. Потом я гуляла по холлу

отеля в полном одиночестве, моей группы

номер два не было, такси до аэропорта тоже не

наблюдалось. Отель был сложный. Целый город

в джунглях под стеклянной крышей, точнее, три

города. Расстояние между выходами примерно

с километр. Оказывается, утром всем рассы-

лали сообщения о смене места отправки, но

мой русский телефон отказался работать еще

при въезде на территорию Америки, а моего

американского номера никто не знал. Теперь

отправляться нужно было не из «Оперы», а из

«Магнолии». К счастью, за мной прибежал Леша

из «Дискавери». Знаете, бегать в состоянии жес-

точайшего похмелья по искусственным джунг-

лям — не самое веселое занятие. Все-таки

нужно мне рубрику сменить, мама моя права.

И не потому, что неприличное это для женщины

занятие — писать про алкоголь, а потому, что

опасна эта рубрика для здоровья. Положение

ведь обязывает. Если бы не этот текст, поехала

бы после ужина в отель, упаковала бы чемодан

спокойно, так нет же — кантри ей подавай.

Приключения продолжились на стойке регистра-

ции. Сначала толстая негритянка радикально

рыжего цвета совершенно обалдела от пяти

российских паспортов, а потом еще и от моей

фамилии, которую всегда пишут по-разному.

Ее ступор длился не меньше сорока минут. Но

при любом написании моего билета не было.

Позвонить нашему организатору я не могла —

пока разбиралась с банком из-за карточки, на

американском телефоне кончились все деньги.

Этим любезно занялся ироничный Саша Мален-

ков. Выяснилось, что я должна была вылететь

с группой номер один. Застрять в Нэшвилле

не хотелось. Ну ладно бы еще в Нью-Йорке,

это сколько угодно. Но в Нэшвилле мы уже все

посмотрели и всю кантри-музыку послушали.

Меня поставили в лист ожидания. Все наши

улетели, осталась я там одна-одинешенька,

проклиная пресловутый салат и виски с колой.

Ох, неспроста отмахнулся дегустатор от моего

вопроса про коктейльчик. Внимательнее нужно

быть на лекциях.

Аэропорт в Нэшвилле не очень большой. Я плав-

но перемещалась от одного гейта к другому,

но мест в самолетах на Нью-Йорк все не было.

Наконец осела в гейте номере одиннадцать.

Пассажиров и правда было мало. На табло

в листе ожидания моя исковерканная фамилия

значилась под номером один. Вдруг пассажиры

оживились, некоторые защелкали айфонами.

На посадку проследовали крутые парни с гитара-

ми. Татуированные красавцы снисходительно

посматривали на толпу и первыми погрузились

в самолет. И тут прозвучало мое имя. Правда,

самолет следовал до Ла Гвардии, но оттуда до

аэропорта Кеннеди совсем недалеко, должна

успеть на московский рейс.

Засунуть рюкзак в полку над своим сиденьем

не удалось — там лежала гитара. Еще и очки

мои зацепились за лямку рюкзака, а отцепить

их не удавалось. Я заблокировала весь проход

и тормозила посадку. Чертов понедельник. Но

знаете, как себя ведут настоящие звезды?

Один из музыкантов подвинулся, предложил мне

присесть рядом с ним и аккуратно все распутал.

Потом оказалось, что мое место занято другим

музыкантом, который хотел сидеть с другом,

и он любезно спросил, не буду ли я так любезна.

Я, конечно, была любезна и любезно поменялась

с ним местами. В результате я сидела в окруже-

нии группы, место рядом пустовало. Что, конечно,

было большим плюсом в этом сумбурном по-

недельнике — мне удалось занять горизонталь-

ное положение. Но это помогло только отчасти:

музыканты все время бегали к самому прилично-

му из них — видимо, менеджеру группы — с кон-

трактом и бурно его обсуждали. Слово «дюд» про-

звучало раз сто. И именно это слово очень больно

отдавалось в моей похмельной голове. Каждый

раз при слове «дюд» мне хотелось обмотать

голову скотчем. Нет, не конкурентом Daniels —

шотландским виски, а клейкой лентой, двусторон-

ней желательно. Еще они обсуждали какой-то бар

на Манхэттене, в котором собирались выпить.

Это вызывало у меня приступы тоски. В голове

пульсировало. А один из них, самый татуирован-

ный — кстати, совершенно шикарно, наверное,

я тоже так сделаю, — обсуждал с шефом ритм.

Отбивая его как раз над моей головой. И тут

я решила выяснить название группы своих

мучителей. И тоже обратилась к менеджеру.

Когда он узнал, что я пишу для русского журнала,

про Jack Daniels, мои ставки резко возросли. Он

слегка снисходительно написал на обороте моего

посадочного талона имя. Сразу же после посадки

я его прогуглила. Джейсон Элдин оказался не

менеджером, а известным исполнителем кантри,

с кучей наград. Группа названия не имела.

Скорее всего, он собрал сессионных музыкантов

поиграть с ним в Нью-Йорке.

На московский самолет я успела. Коллекци-

онную бутылочку принесу на редколлегию.

Кока-колу — больше ни с чем и никогда! Свой

Daniels Gentleman — только самым любимым

гостям. Как написано на их коробочке — drink

responsibly!


Здесь и сейчас читатель «РП» может сделать то, что не сможет сделать нечитатель «РП», а именно: посмотреть на создателя Фейсбука Марка Цукерберга глазами его целевой аудитории. Студентка журфака МГУ Мария Шулятникова по нашему заданию побывала на московской лекции Марка. Наслушалась. Но больше — насмотрелась.

Хотела бы я начать: «О встрече

с основателем Фейсбука я узнала из Фейс-

бука», да ведь неправда это. Сообщили-то

мне о лекции, по иронии, «вКонтакте». Да

и обстановка, в которой меня застала эта

новость, совсем уж была не цукербергская:

не в очереди за бигмаком и колой я стояла,

а поедала какие-то татарские пельмешки (не

помню, как они там называются) в казанском

ресторане с московскими ценами.

Сидевший напротив меня друг сердечный,

который на Фейсбуке как не регистриро-

вался, так и не собирается, в ответ на мои

гордые возгласы: «А я увижу Цукерберга,

а ты нет, ха-ха!» — равнодушно угукнул и как

ни в чем не бывало приступил ко второму

блюду. А вообще-то он прав. Ну Цукерберг,

ну приедет. И что с того? С нами вон Хиллари

Клинтон целых полтора часа разговаривала

года два назад — нас тут Цукербергами не

удивишь! Однокурсница моя вон тоже не

понимает, ради чего она должна участвовать

в имитации метро-толкучки в час пик на

входе в Фундаментальную библиотеку:

— Да ну, зачем мне этот Цукерберг? Он же

уже женат! Чего мне там ловить?

Как хотите, но я к этой встрече решила

подойти со всей ответственностью. Тут по-

нимаете, в чем дело? Внезапно появилось

то сладостное ощущение эксклюзивности

происходящего, чувство принадлежности

к випам, верхушке общества, что ли. Это

ж мы всем вузам нос утерли! Он же именно

к нам пришел, а не в <сюда можно под-

ставить на ваш выбор любой вуз России,

кроме МГУ>. И я сделала то, чего не делала

отродясь: приготовила вопросы гостю.

Мало того! Я даже позаботилась о внешнем

оформлении записочек. Развернется ведь

нешуточная борьба за право быть прочи-

танным, и нужно было сделать так, чтобы

твоя бумажка выделялась среди «толпы».

Поэтому на одну весточку я приделала икон-

ку «лайк», на вторую — логотип Фейсбука,

на третьей записке напечатала крупным

шрифтом: «ASK ME». Хотя подумала бы

я чуть подольше... Можно было бы поиграть

словами. Написать, к примеру, «Worthy of

Mark» (worthy of mark — достойный оценки,

worthy of Mark — достойный Марка) или «For

Mark who made his mark» (Марку, который

сделал себя сам).

дани

ил б

аюш

ев

текст: мария шулятникова рисунок: анна всесвятская



Основательно к визиту резидента Пало-

Альто готовилась не только я. Кто-то из

студентов предложил встретить Цукерберга

по принципу бумеранга: он всем фейсбуков-

ские толстовки раздает, так и мы давайте

с нашей университетской символикой ему

кофту подарим. Но не подарили. Накреати-

вили, а реализовать бизнес-план так никто

и не решился. Но свой вклад в утяжеление

чемодана гостя из Силиконовой долины сту-

денты все-таки внесли. Хоть и опосредован-

но: наш ректор Виктор Садовничий приехал

на лекцию с презентом — стеклянной

пирамидкой с голограммой главного здания

МГУ. Аналогичного сувенира у Цукерберга,

к сожалению, а может, и к счастью, не на-

шлось, и фейсбуковские пиарщики вынесли

на сцену толстовку, которую ректор прямо

там, не уходя за кулисы, и надел.

У меня, честно говоря, еще до начала

лекции закрадывалось подозрение, что все

это затеяно зря, и какой вопрос Цукербергу

ни задай, максимум через пять секунд он

вспомнит, что он, между прочим, Фейсбук

создал. Ну, например: «О чем вы мечтали

в детстве?» — «Знаете, я никогда и поду-

мать не мог, что создам такую вещь, как

Фейсбук». Или: «Какая кличка у вашей соба-

ки?» — «Бист. Кстати, у него есть страничка

на Фейсбуке». Или такой вариант: «Что

любите есть на завтрак?» — «Ну, свой день

я начинаю прежде всего с того, что захожу

на Фейсбук». Так оно или нет — узнать было

не суждено. Но обо всем по порядку.

Порядок, кстати, поначалу действительно

был. Если, конечно, не считать странную

историю с «лотереей»: зарегистрировали

на встречу 2000 человек, а поместиться в ак-

товый зал могло только 1200. И восьмистам

студентам пришло уведомление: мол, так

и так, вы Цукерберга не увидите и в очереди

в библиотеку, где встреча должна была прой-

ти, вы не постоите. Запускать внутрь, кстати,

начали ровно в 16:30, как и обещали. Да

и заходили внутрь относительно спокойно. Ну,

пару раз зажали так, что можно было ногами

в воздухе поболтать и быть уверенным, что

не упадешь, а так ничего, без происшествий.

Скучавшие в ожидании самого молодого

миллиардера мира студенты развлекали себя

как могли. Кто-то пустил слух, что за входной

билет «пролетевший» со встречей предлагал

отдать 5000 рублей. А что, может, это и не

слух? Тем более что через некоторое время

я сама стала свидетелем похожей сделки.

Правда, несостоявшейся.

Места в зале я отхватила не то чтобы ма-

жорные, но обзор на сцену отличный. Через

несколько минут студенты были рады и тому,

что успели устроиться на последнем ряду

(интересно, оттуда вообще было что-нибудь

видно?). Опоздавшие вздыхали и занимали

места в проходе между рядами — а то и их,

поди, скоро не будет. Но пачкать свои до-

рогие шмотки захотели не все. Двое таких

«стояльцев» подошли к нашим соседям

и продекламировали свой немудрящий

бизнес-план:

— Пацаны (перед нами, не забываем, студен-

ты МГУ), давайте, ну, э-э-э, мы каждому из

вас дадим по косарю (филологи затряслись

в припадке), и вы с этих мест уйдете.

Вот как. Интересно, откуда такие банкиры

взялись? С экономического, что ли?

— Ребят, а вы с какого факультета?

— С экономфака!

Дальнейшая судьба покупателей непродавае-

мого наш ряд уже не интересовала, потому

как на сцене появился Он. Отовсюду посыпа-

лись «лайки»: зал взорвался аплодисментами.

Серая футболка, джинсы, кроссовки —

а модные дизайнеры уже успели обыграть

этот образ в своих коллекциях? Но Цукерберг

пришел разговаривать со студентами не

один.

— Знакомьтесь, — объявили со сцены, — это

Михаил Лялин, президент Zeptolab, компа-

нии—разработчика популярной игры Cut the

Rope. Вначале Марк поговорит с Михаилом

на общие темы. А уже потом мы перейдем

к вопросам из зала.

Против Михаила Лялина зал, конечно, ниче-

го не имел, но мы так не договаривались!

Все ждали лекцию а-ля Стив Джобс в Стэн-

форде, а получился в итоге разговор двух

гиков об истории Фейсбука, о чем можно

и в Википедии прочитать. Цукерберг хоть

и не говорил заученными фразами, но все

это было уже тысячу раз сказано и расти-

ражировано всеми СМИ мира. Похоже, что

лучшее решение в этой ситуации — впасть

в спячку до наступления лучших времен,

как, собственно, и сделал парень с соседне-

го ряда.

Но тут прозвучала фраза «клоны Фейсбу-

ка», и зал немного оживился. Наконец-то

Цукерберг скажет все, что он думает, о сайте

«вКонтакте»!

— Есть, например, социальная сеть в Герма-

нии, очень похожая на наш Фейсбук...

«А в России? А в России-то?» — с некоторой

обидой зашептались в зале.

Через полчаса после начала разговора

«почта» с вопросами из зала наконец дошла

до сцены. Ура! «Марк, возьми мою бумажку,

возьми мою бумажку» — так я пыталась про-

вести сеанс гипноза. Но безуспешно.

— Какая ваша любимая книга?

Вполне себе обычный вопрос, который зада-

ют почти на всех подобных лекциях. Поэтому

такая реакция Марка на невинную просьбу

назвать любимую книгу: «Ну... э-э-э... м-м-м...

интересный вопрос... ха-ха... нет, ну я много

читаю! гм... не знаю! я пас!» — всех очень

сильно удивила. И повеселила, конечно.

— What is your favourite book? Facebook,

скажи — Facebook! — подсказывала расте-

рявшемуся Цукербергу моя подруга.

Потом был еще один вопрос, и вдруг:

— Марку пора улетать. Только что мы получи-

ли напоминание от его пресс-службы о том,

что его самолет уже готовится к взлету!

И почему на Фейсбуке до сих пор нет кнопоч-

ки «Дислайк» («Не нравится»)?

— В чем дело? В чем дело? — Цукерберг

сам, видимо, не понял, что происходит и по-

чему это вдруг его частный самолет собира-

ется улетать без него.

Пока студенты факультета иностранных

языков ругались на всех языках мира,

«юристы» мысленно готовили иски о компен-

сации моральных страданий, а «философы»

вздыхали и повторяли слова из Екклесиаста

«всё суета сует и томление духа», бойкая

девочка-студентка выбежала на сцену и под

шумок сфотографировалась с миллиардером

и кумиром миллиарда (на Фейсбуке, между

прочим, не так давно зарегистрировался

миллиардный пользователь).

В общем, как организаторы ни старались дер-

жать марку, но Марка удержать они не смогли.

Не Фейсбук, а facepalm* какой-то получился.

* «Лицо, закрытое одной рукой» — популяр-

ное онлайн-выражение, которое означает

проявление разочарования или стыда.


Ведущая рубрики «Сбор металлолома», обозреватель «РП» Екатерина Истомина обращается к своим детским воспоминаниям и переживаниям, всецело связанным с велосипедом «Десна-2». Это советский дамский велосипед, если кто не знает. С высоким кожаным седлом и изогнутым, будто рога, рулем.

Когда умер Брежнев, его похороны показы-

вали по ЦТ: мама, бабушка и я сидели на диване

перед цветным телевизором «Рубин». Мама

плакала и спрашивала бабушку: «Леонид Ильич,

ведь он обязательно попадет в рай?» Бабушка,

«ворошиловский стрелок» плюс все нормы ГТО,

строго молчала, бормоча что-то «Верую». Тем-

ные, с патиной, золотые православные схимы

всегда накладывались в нашей семье на дей-

ствительность. Мой дед Истомин, застройщик

БАМа, единственный русский беспартийный,

входивший в состав правительства Бурятской

АССР, любил попевать частушку «А Сталин Киро-

ва — в коридорчике. Божья воля!». Осенял себя

крестом, заглядывал в углы комнаты, в одном из

которых стояла самодельная божница. Впрочем,

и мой прадед Истомин, расстрелянный как слу-

житель культа в 1930-х, в свое время напевал:

«Блеют овцы под брезентом. Ах, Родзянко будет

президентом!» Председатель Государственной

Думы Родзянко сокрушенно эмигрировал из

потрясенного царства, оставил после себя

не только мемуар «Крушение империи», но

и значительные генетические православные

корни: его внук, епископ Василий (Родзянко),

был крупным деятелем Русской православной

церкви за рубежом, работал в Лондоне, Сан-

Франциско и Вашингтоне. Уехавший в 1988-м

во Францию мой крестный отец протоиерей

Владимир (Шибаев), служивший в Отрадном,

аккуратно давал мне-октябренку, а потом и мне-

пионерке свое благословение. Конечно, мы

все самым естественным образом таились, не

позиционировали своих религиозных взглядов,

чтобы советские люди не решили, будто мы (как

это принято говорить сегодня) — тупое бедное

православное быдло, не нюхавшее в универси-

тетах бедноватых острот Владимира Ленина.

Была у меня и моя семейная икона Божьей

Матери, и нигде и никогда я не видела похожей:

не Казанская, не Смоленская, не Владимирская.

Эта икона всегда, везде, во всех моих домах не-

пременно была со мной. Первое мое воспоми-

нание о разговоре с ней таково: с иконы был

снят оклад (не знаю кем, где), и от него остались

глубокие дырочки в дереве. Дырочки — вокруг

облика Божьей Матери, дырочки — вокруг

облика младенца Иисуса. В раннем детстве,

рассматривая перед сном грядущим пристально

эти дырочки, я понимала очень верно: губители

веры однажды захотели испортить эти светлые

лики, продырявить их кинжалом, но тут сам Гос-

текст: екатерина истомина рисунок: анна каулина

orlo

va

Самые роскошные пентхаусы мира тради-ционно служат олицетворением высшего пика жизненного успеха. Действительно –

где как не на собственной крыше можно в полной мере насладиться чувством, что весь мир лежит у Ваших ног?Но так же как среди бриллиантов выделяется знаменитый Excelsior, среди пентхаусов встре-чаются эксклюзивные, поражающие воображе-ние образцы. The Residence, безусловно, явля-ется именно такой драгоценностью. По сути это роскошный особняк площадью 2000 кв. м, воз-несенный на высоту 200 метров. Такая высота усиливает обязательное качество классического пентхауса – его абсолютную обособленность от осталь-ного дома, гарантирующую максимальный уровень при-ватности и безопасности. Для владельца The Residence предусмотрен персональ-ный лифт, поднимающийся в пентхаус непосредствен-но из личного паркинга на 8 машиномест или отдельной входной группы.Авторский дизайн-проект The Residence пред-полагает создание здесь невероятно красивого и функционального жизненного пространства, соответствующего высокому статусу владельца. Поднявшись в пентхаус, Вы попадаете в пред-ставительский 100-метровый холл, в центре ко-торого устроен внутренний лифт, заключенный в колбу из зеркального стекла – вместе с изящной спиралью винтовой лестницы он представляет яркий арт-объект, с порога привлекающий вни-мание каждого входящего.

Из главного холла можно пройти в деловую часть апартаментов – с приемной, кабинетом и залом заседаний, библиотеку-сигарную с камином или в великолепное пространс-

тво гостиной, протянувшееся на 50 метров вдоль панорамных окон пентхауса. В диванной зоне гостиной за счет сплошного остекления «в пол» в сочетании с поднятым уровнем подиума создается потрясающий эффект «полета над городом».

Отдельно расположена приватная территория, включающая гостевые спальни с собственными санузлами. Двухэтажные детские владения – это отдельная, светлая и яркая территория, на которой предусмотрено все, чтобы сделать жизнь ребенка похожей на сказку: грандиозная игровая комната, детский кинозал, уютные учебные классы, спальни и комнаты для нянь и гувернанток. Не забыты и такие важные мелочи как винное и оружей-

ное хранилища, сейфовая комната, гардеробные, хо-лодильная комната для шуб и комната для хранения су-мок. В пентхаусе предус-мотрен даже домашний кинотеатр, располагаю-щий уютной зоной отдыха с баром и возможностью хранить большую видеотеку.

На 300-метровой кровле The Residence находится настоящий эксклюзив пентхауса – самый высокий в Москве бассейн на крыше дома. 20-метровый бассейн устроен в зоне крытой галереи, про-ходящей по периметру крыши и представляю-щей собой круглогодичную территорию отдыха с зоной SPA, массажной комнатой, тренажерным залом, джакузи и уютными диванными группами для релаксации. Центральная же часть крыши The Residence предназначена для проведения роскошных светских приемов и блестящих ве-черинок под открытым небом.Здесь, наслаждаясь фантастической панорамой раскинувшегося внизу города, Вы почувствуете, что достигли вершины всех желаний.

Пентхаус The Residence занимает 50 и 51 этажи дома

Площадь пентхауса – 2000 кв.м.

На 300-метровой крыше расположен 20-метровый крытый бассейнДОНСТРОЙВаш персональный менеджерпо проекту The Residence Анна Коробкова: (495) 210 01 01

Реклама


подь торжественно отвел злодейские грязные

пальцы: дырочки появились лишь «вокруг», не

тронули святых уст.

К Божьей Матери у меня появлялись и вопро-

сы крайне насущные. И они в далеком детстве

были связаны с велосипедом «Десна-2». Мой

отчим, очень талантливый ювелир, работавший

позднее, после перестройки, для дома Cartier,

подарил мне такую дамскую, с упругой склады-

вающейся рамой, зеленую машину, кажется, на

восьмой день рождения. «Десна-2» — именно

дамский велосипед, с небольшими колесами,

высоким гордым кожаным седлом и изогнутым,

будто рога, рулем.

Мой отчим был щедрым человеком во всех

проявлениях типичной мужской щедрости, в том

числе и в вопросах воспитания ребенка. Кнут

и пряник. Пряник был — «Десна-2», здесь был

и кнут — хорошие резиновые шины от велоси-

педа, которыми мой отчим бил меня по спине.

От его побоев оставались следы: протяжные,

словно мои крики, синие полоски во всю спину.

Конечно, мне было крайне противно и стыдно

терпеть такое к себе бесчувственное отно-

шение. Меня волновали проблемы эстетики:

я уже училась на подготовительном отделении

Московского академического хореографиче-

ского училища (МАХУ), советского Смольного

института, прибежища народной номенклатуры.

Балетные учителя смотрели косо: балетная

форма довольно просто обнажала воспитатель-

ные экзерсисы моего отчима.

«Лучше бы тебе быть сиротой, Катерина», — ка-

чала головой одна старая тощая балерина, вы-

дыхая «Беломор» фабрики Урицкого. Потом мне

повезло: меня определили в балетный интернат.

Про «Десну-2» все всегда молчали: отчим, моло-

дой Горбачев по телевизору, дед, продолжавший

строить БАМ и активно раздававший интервью

польским журналистам. Мой дед сидел в лагерях

с польскими военными, сосланными после Вто-

рой мировой в Сибирь: мать родилась в Ангар-

ске, ее крестили в Иркутске.

Но я все равно очень любила свой дамский

кокетливый велосипед. Велосипед ведь не был

виноват в том, что у него были, во-первых,

колеса (круг нежно мерцающих в жалюзи

воздуха тонких стрелок), а во-вторых — столь

прочные резиновые шины. К велосипеду, равно

как и к этому отчиму, у меня никаких вопросов

не было. Зачем же? Писать с таким же успехом

можно было на деревню дедушке, как у Чехова,

простите уж за такой литературный банальный

шантаж. Как там мы читали в школе?

«Приезжай же, мой милый дедушка, — про-

должал Ванька, — Христом богом тебя молю,

возьми меня отседа. Пожалей ты меня, сироту

несчастную, а то меня все колотят и кушать

страсть как хочется, а скука такая, что

и сказать нельзя, все плачу. А намедни хозяин

колодкой по голове как ударил, так что упал

и насилу очухался! Пропащая моя жизнь, хуже

собаки всякой…»

«Христом богом молю, приезжай, возьми меня

отседа», — каждый день, много детских лет, го-

ворила я своей родной, понятной, до морщинок

изученной чудесной иконе. Та молчала — что

говорить-то? Она, сжав святые свои пре-

красные зубы, она молчала, и слыша, и видя,

и страдая, но молча. Ни грома, ни молнии! Мой

велосипед «Десна-2» не был волшебной «deux ex

machina»: совершенно никто не приходил мне

тогда на помощь, как никто не приходил и во

все последующие десятилетние годы.

Часто, гораздо чаще, чем по большим празд-

никам, мы ходили в церковь в подмосковном

селе Тарасовка. Наш частный красивый дом

был на соседней железнодорожной станции

по Ярославской дороге — Челюскинская, по-

селок Старых большевиков. Я пела на церков-

ных хорах: «Святый Боже, Святый крепкий,

Святый бессмертный, Помилуй нас!» На мне,

как помню, висело кулем советское детское

пальтишко: тяжкое, мрачное, коричневое, в пе-

сочный математический энергичный рубчик,

с искусственным меховым воротничком. На го-

лове — белый платок в каких-то святых слюнях

и непреходящих синих посадских розочках.

Летом я ездила в церковь на своем велосипеде

«Десна-2». А зимой мы все ходили пешком,

и шли дружно в валенках. На высоких шатких

церковных хорах, особенно на всегда такое

пронзительно холодное во времена СССР Рож-

дество, — на тех хорах было жарко.

«Святый Боже, Святый крепкий, Святый

бессмертный».

Я, безвестная, как деревенская могилка,

маленькая синяя балетная девочка, рыжая тан-

цорка, в свои жизненные 18 килограммов весу

пела подчеркнуто тщательно, словно выклады-

вая текст каллиграфическими узорами. Я пела

увлеченно, забывая про отчима, про «Десну-2»,

и про балетное училище, и про икону.

«Святый Боже, Святый крепкий, Святый

бессмертный, Помилуй нас». И забери меня

отседова.

Пионер-герой. Ку-ку. Томский Папа Карло и его

говорящие куклы. Следопыт. Все о моем Марсе. Наш корреспондент

выяснил, есть ли жизнь на Марсе.



Обозреватель «РП» Дмитрий Филимонов отправляется в Томскую область, чтобы на месте познакомиться

и пообщаться с новейшим Папой Карло и с его технически

продвинутыми куклами. История об оригинальном преодолении болезненной некоммуникабельности.

текст: дмитрий филимонов фото: наталья львова


Герману Грефу решили подарить куклу

Германа Грефа. Говорящую. Самодвижу-щуюся. Он что-то хорошее для Томской области сделал. Кредит, что ли, выдал большой. Или под малые проценты. В общем, надо отблагодарить. И чтоб не борзыми щенками. И чтоб не Спасская башня из рисового зернышка под микро-скопом. У Грефа, поди, этих щенков, Спасских башен и рисовых зернышек… Подарок должен быть таким, чтоб и через год, и через два человек глянул и вспомнил: о, это мне томские товарищи подарили! Чтоб вспомнил и улыбнулся. Чтоб на душе теплей стало. Чтобы рука не дрогнула, новый кредит выписывая. И для таких случаев у томских това-рищей имеется Папа Карло. Владимир Захаров. Он кукол делает. Говорящих. Самодвижущихся. У него таких целый театр. Который так и называется — «Театр живых кукол 2ку». Вы, конечно, хотите знать, что такое «2ку». Это ку, дважды повторенное. Просто покрутите пальцем у виска и скажите: «Ку-ку». И когда к том-ским товарищам приезжает какая-нибудь важная делегация, ее обязательно после всех переговоров-договоров отводят в те-атр. К Папе Карло. В качестве культурной программы. Чтоб удивить. Вот заходит важная делегация в театр, а тут из угла кукла:

— Какие люди, я немею!А другая:— Проходите, не бойтесь!А третья:— Что-то мне ваше лицо знакомо.

Вы тут с подругой были? Я — могила, никому не скажу.

Куклы — они повсюду: в каждом углу, на антресолях, на стенах, под по-толком, в туалете. Маленькие, большие, очень большие. Билетерша, попугай, дед, гусеница, Коля Шторкин, дама, Пьеро, глаза, голова, уборщица Тряпкина... Ше-велятся, глазками хлопают, ручки тянут:

— Дорогой, не забудь червонец за представление!

— Поговорите со мной!Важная делегация поначалу не-

меет, потом достает бумажник, кладет

купюру в подставленную шляпу и объяс-няет деду, что с подругой — это вряд ли, потому что в театре, равно как и в Томске, первый раз. Кукла сочувственно кивает, успокаивает:

— Да вы не пугайтесь, я же не на-стоящий, просто живая материя.

Ку-ку, в общем.Папа Карло за свою жизнь штук

двести кукол сделал. Говорящих. Само-движущихся. Для собственного театра, для коллекционеров, для витрин мага-зинов, кафе, ресторанов, для друзей, для театра Образцова, для мясокомбината, для португальского кукольника Мануэля Фернандо да Кошта Диаса, для Уралвагон-завода, для барнаульского пасечника, ну и для Германа Грефа.

И вот звонят товарищи: срочно! Греф! Кукла говорящая! Что говорит? Цитаты! «В Давосе есть лыжи, в России — культура». «Кто пытается играть с инфля-цией — обречен жениться на ней». И так далее. Цитаты вышлем. И чтоб из особо ценных пород дерева. Понятно, что из осо-бо. Не из дуба же Грефа. Папа Карло всех своих кукол из кедрового корня режет. На куклу недели две уходит. А то и ме-сяц. Сперва топором, стамеской, потом резцом, шкуркой. А в конце нулевочкой — вшик-вшик. И жидким воском. Красота!

Вообще-то он инженер-киберне-тик. Промышленных роботов конструи-ровал. В атомном институте трудился. При ускорителе. Вместе с физиками бомбардировал мишени элементарными частицами. А в свободное от бомбарди-ровок время всякую всячину из кореш-ков вырезывал. Корнепластика. Ага, интеллигентский набор того времени: утром — синхрофазотрон, а вечером корешки и Цветаева с Мандельштамом на полке, и гитара у камина, и виноградную косточку в теплую землю. А потом слу-чилась смена вех, бомбардировать стало нечем и не за что, физики-лирики пове-сили гитары на стену и пошли на рынок. Торговать. А Папа Карло не пошел. Он корешками кормился. Статуэтки резал, бусы, столешницы на заказ, даже алтарь с амвоном для местного костела вырезал. Ну, еще в томском кукольном театре —

конструктором кукол. Тем и жил. Непло-хо жил, надо сказать.

В общем, Папа Карло на антресоли полез, подходящий корень для Грефа нашел и знакомому резчику звонит: так, мол, и так, хочешь подзаработать? А сам резать не стал, потому что задача не шиб-ко творческая — портрет по фотографии. И вообще, суета это — портреты чинов-ников делать. Промысел для голодных художников. А Папа Карло не голоден. Не бедствует. Вот недавно дал денег итальян-ским друзьям-кукольникам — съездить на фестиваль в Корею. Ага, спонсором сделался. Жалко их там, в Италии, гово-рит, кризис у них. Короче, не стал Грефа резать. Ладно, говорит знакомый резчик, цена подходящая, берусь. Папа Карло тем временем костюмчик для Грефа заказал, мозги и прочую начинку. Шарниры, конт-роллеры, драйверы, платы, динамик, датчик движения, цифровой плеер, ну и кнопку «вкл-выкл», разумеется. Снова звонит знакомому резчику: как дела? Режу, отвечает знакомый резчик. Папа Карло уже смонтировал Грефа, тот сидит в костюмчике, запрограммированный, цитатами сыплет: «Искусство налогооб-ложения — это искусство ощипывания гуся от перьев при наименьшем ши-пении». Как живой, только головы не хватает. Папа Карло снова звонит знако-мому резчику. Режу, говорит знакомый резчик. Уже заказчики беспокоятся: где Греф? Предъявите Грефа! Завтра в шесть утра приедут забирать, чтоб успеть на утренний рейс в Москву. И тут является знакомый резчик с непочатым кедровым корнем, резца не изведавшим. Не могу, говорит. Груз ответственности. Извини.

А-А-А! У Папы Карло аж голова раз-болелась. У него если что — голова болит. Он же на голову ударенный. В детстве с крыши сарая упал. А если б не упал — может, и не было бы сейчас никакого теат ра, никаких живых кукол. Он ведь после того в куклы играть стал. И в пят-надцать лет Папой Карло сделался — пер-вую марионетку вырезал.

В ту ночь все умерли.А онИз деревяшек, тряпок и железок


Нелепое созданье смастерил.Унылое и жалкое созданье.Он имя дал ему — Печаль.Ага, это Папа Карло про себя. Ку-ку,

в общем.И вот он смотрит на часы и по-

нимает, что у него осталась только ночь, а на рассвете приедут заказчики. И он кладет кедровый корень на верстак и на-чинает вырубать Грефа. Он понимает, что к утру не успеет, поэтому придется поехать вместе с заказчиками в аэропорт, и там, пока идет регистрация, посадка, он таки доделает Грефа. Папа Карло никогда еще так не работал. Не разгиба-ясь. Сперва топором, стамеской, потом резцом, шкуркой. А в конце нулевоч-кой — вшик-вшик. И жидким воском. И он успел. Чудеса!

В шесть утра появляются заказчи-ки. Один толстый, другой тонкий. Папа Карло показывает, как с куклой обращать-ся. Присел подле, по плечу хлопнул:

— Что скажете, Герман Оскарович?— Я не верю в чудеса, — отвечает

Греф, — я с детства привык к тому, что Дед Мороз — это я сам.

— Ха-ха-ха! — радуется толстый. И в ладоши хлопает, как ребенок.

— Как же мы его повезем? — хму-рится тонкий. — Упаковочка имеется?

— Извините, — говорит Папа Кар-ло, — ящик не успел сколотить.

— Вы его хотя бы в простыню за-верните, — строго велит тонкий.

— Не надо в простыню! — смеется толстый. — Я его рядом в кресло посажу, разговаривать будем в полете!

— Дополнительное место денег стоит, — молвит тонкий.

— Да найдем мы денег, скажи, Герман Оскарович? — веселится толстый и куклу по плечу — хлоп!

— Чем больше денег, тем больше проблем, — отвечает Греф.

После каждого спектакля Папа Карло выгребает деньги из шляпы. И продавщицы в ближайшем гастрономе знают: когда он расплачивается за хлеб, вместо рублей может дать по ошибке со-слепу долларов. Или тенге. Или рупий, гривен, юаней, вон, шекелей. К нему же со всего мира едут. Вот недавно малай-зийский принц был. У Папы Карло есть

...Куклы — они повсю-ду: в каждом углу, на антресолях, на сте-нах, под потолком, в туалете. Маленькие, большие, очень большие. Билетерша, попугай, дед, гусеница, Коля Шторкин, дама, Пьеро, глаза, голова, уборщица Тряпкина...


знакомый таксист, которому Папа Карло всегда звонит, если спектакль на выезде. Ну, когда кукол нужно в дальний детский сад отвезти, на праздник какой.

Кукол складываю в ящик,Моих маленьких актеров,Самых-самых настоящих.Отправляемся по свету,Ждите нас, мы к вам приедем.И вот знакомый таксист объявляет,

что его дочка вышла замуж за малайзий-ского принца, настоящего, наследного, всамделишного, а теперь вместе с мужем гостит в Томске и хочет привести супру-га в свой любимый театр. Да ради бога, нет проблем! Сапоги только наденьте резиновые. Потому что Южный переулок развезло по осени. И зритель, будь он хоть трижды наследным, должен спер-ва пригнуться, чтобы не треснуться об канализационную магистраль, а после, пройдя под трубами, ступить в жидкую грязь. Ибо тернист путь к прекрасному.

Но и в театре зрителя подстерегают неожиданности. Вытерев ноги, принц в туалет попросился. А в театральном сортире — уборщица Тряпкина. Живет она там. На стене. И когда зритель, помыв руки, тянется за бумажным полотенцем, Тряпкина как бы между прочим замечает, что бумага — это погубленные деревья, и люди бумагой без меры пользуются, и не лишь бы какой, а двухслойную им по-давай. Ну и зритель, смущенный, выходит с мокрыми руками, вытирая их об штаны.

Мои руки, мое сердцеСлышат вздохи, мысли дажеЭтих маленьких созданийС черепушкой деревянной.Что же я туда им вставил?Малайзийский принц русского

языка не знает, но ход мыслей уборщицы Тряпкиной понял. Выйдя, он улыбнулся с королевским достоинством и вытер руки носовым платком. А в подставлен-ную куклой шляпу опустил купюру с портретом своего папы-короля. Но какого достоинства эта купюра и как называется — никто в Томске не знает. И возможно, продавщица совершила ошибку, вернув Папе Карло купюру, когда тот пытался оплатить ею кефир.

— Шарманщика ты знаешь?— Он чудак.Шарманки все давно на свалке,А он все тешится,Мелодии меняет.Где их берет,Никто не знает,Возможно,Сам и сочиняет.Он молчуном слывет —Никто его не слышал.Хотя из дома, где чудак живет,Нередко раздаются голоса.Там, говорят, творятся чудеса.Это Папа Карло снова про себя.

«Я, — говорит, — некоммуникабель-ный». И наливает пива. И снова молчит. Он каждый понедельник ходит в баню. Один. Потому что некоммуникабельный. Но сегодня — исключение. Сегодня — с корреспондентом «Русского пионера». Поэтому сегодня не литр пива, а два. Разливного. Нефильтрованного. Путь из театра в баню — мимо Томского пивзаво-да. И вовсе не любитель он бани. А также пива. Просто один почитатель таланта, профессор университета, велел пускать Папу Карло в профессорскую баню. По понедельникам. Бесплатно. От чистого сердца. Ну как отказаться? И поэтому ко-торый год подряд каждый понедельник он отправляется в баню, и взвешивается на весах голым, двигая пальцем ржавые гирьки, и говорит себе, что надо худеть, а потом откупоривает пиво и чистит от шкурки сушеную щуку, которую тоже не сильно любит.

— Интервью в голом виде, — мол-вит Папа Карло и умолкает.

— В чем мать родила, — поддаки-вает корреспондент «Русского пионера».

— Это заголовок, — спустя некото-рое время кивает Папа Карло и умолкает надолго.

Вчера после спектакля он давал интервью китайскому телевидению. В пиццерии. У него раскалывалась го-лова, поэтому интервью не получилось. Сегодня — «Русскому пионеру». В бане. Сегодня голова не болит, однако интер-вью все равно не складывается.

— Скажите, а вы…

— Надо согреться, — говорит Папа Карло и, взявши полотенце, чтоб не об-жечься об лавку, удаляется в парилку.

Интервью, как вы поняли, он тоже давать не любит. Зато со своими куклами вон как разговаривает. С куклами у него складно получается. Полный контакт. Он в куклы на сцене играется, а зрите-ли — они так, для обратной связи. Чтобы хлопать, умиляться и сидеть открыв рот.

Я все слова скажу за вас,Вы только слушайте, молчите.Я их давно для вас припас,А вы печальтесь и внемлите.Правда, вчера на «Перелетном

зайце» слова забыл. Оттого что голова безумно болела. Перелетный заяц ве-ревку принес, чтоб на небо лезть, а Папа Карло слов не помнит и на зайца смот-рит. А заяц на него. А зрители на них обоих. И главное, ничего такого не про-исходит, чтобы выйти из ситуации. Хоть бы кашлянул кто в зале, хоть бы сказал чего, ногой топнул. Нет, молчат, тишина, рты пооткрывали. Зрители ничего не поняли, решили, что пауза — длинная, театральная. Видимо, так и надо. Потом долго хлопали. Обошлось. Первый раз с ним такое.

Выскочив из парилки, Папа Карло шумно сигает в мутный бассейн и, взды-мая волну, принимается плавать брассом. А поскольку бассейнчик маленький, три на три метра, Папа Карло бьется в мутной водице, как рыбка в банке, — туда-сюда, туда-сюда.

Вот и театр у него маленький. На пятьдесят человек максимум. Хотя вчера на «Перелетного зайца» не меньше сотни пришло, вместе с китайским телевиде-нием. На антресолях стояли. Свой театр Папа Карло сам строил. Сперва брига-ду нанял. Но бригада аванс получила и пропала. С милицией не нашли. Или с полицией. Четыре года назад вроде еще милиция была. А потом — сам, вместе с деревенскими плотниками. Те не хотели потолок сводчатым делать, кричали, что не бывает таких потол-ков, ничего не выйдет, не будем. А он заставил. И все вышло. Теперь, когда французские, итальянские, португаль-


ские кукольники приезжают — языками цокают. Акустика — идеальная. Отопление — печное. Точнее, каминное. За ширмочкой — компьютер. Который, собственно, всеми куклами управляет, светом, звуком. Сколько спектаклей — столько программ. И все это — за свои деньги. Вопервых, он просить не умеет, потому что некоммуникабельный. Вовторых, чтоб ни от кого не зависеть.

Папа Карло наконец до Гамлета дорос. Решилтаки ставить. Актеров, как всегда, двое. Он и кукла. Дело, значит, после финальной разборки происходит. Все — мертвые. Только Гамлет еще живой. Ну и Папа Карло. Короля изображает корона. Офелию — венок. Лаэрта — шпага. Королеву — тряпица. Гамлет с ними общается. С короной, венком, шпагой, тряпицей. Музыку Папа Карло уже заказал. Другу своему, колумбийскому композитору. Чудную музыку пишет, космическую. Аж дрожь пробирает. Теперь надо текст сделать, но пока рука не поднимается Шекспира переписывать. Видно, не до конца созрел Папа Карло. А куда ему торопиться? Зреет.

Кто сюжет такой придумал?Кто раскладывает роли?Кто меня назначил вместеС этим маленьким народомЖить и путать постоянно,Где игра, а где взаправду?Папа Карло весит 63 килограмма

500 граммов. Вместе с бородой. Лишние полкило хочет сбросить. Форму держит.

На заграничные фестивали перестал ездить, как собственный театр построил. Объясняет, что зрителей жалко. В Томске все знают, что спектакли у него — по выходным дням. Вот приходят люди. С детьми. А театр на замке. Папа Карло уехал. Обидно. Непорядочно.

А Герману Грефу кукла понравилась. Хорошая кукла вышла. Говорят, он и сейчас подойдет к ней, по плечу хлопнет:

— Ну, что скажешь?— Денег я вам точно не дам, — от

вечает кукла Греф, — потому что и так ясно: федерация не должна заниматься строительством цирков. Клоунов у нас и так много.

Куку, в общем.

...Папа Карло нако-нец до Гамлета дорос. Решил-таки ставить. Актеров, как всегда, двое. Он и кукла. Дело, значит, после финаль-ной разборки проис-ходит. Все — мертвые. Только Гамлет еще жи-вой. Ну и Папа Карло...



Николай Фохт, как и полагается беспристрастному следопыту,

продолжает давать свои, а потому единственно

верные ответы на вековые вопросы

человечества. «Есть ли жизнь на Марсе?» — сегодня и этот,

возможно, самый наболевший вопрос будет полностью

исчерпан. Тема закрывается.

текст: николай фохт рисунки: александр ширнин


Кто бы мог подумать, что на Мар-се все и сойдется. А ведь как

все начиналось — легко, весело: «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Мар-се — это науке не известно. Наука еще пока не в курсе дела» — эта сакраменталь-ная никадиловская реприза изначально снизила градус. Перевела в шутку такую важную, как выяснилось, вещь.

Жизнь на Марсе. Вот и мне бук-вально до последнего времени пред-ставлялась проблема надуманной — ну какая там жизнь, какие там головастики с раскосыми и жадными очами? Глупо-сти. Уже ведь прокололись в 1938-м на орсонуэллсовской постановке «Война миров». Поверили, как дети испугались членистоногих марсиан. И навсегда в генетической памяти осталась эта не-любовь. И долгие годы всячески пыта-лись искоренить неприятные ощущения от марсиан — иронизируя в основном. И «Карнавальная ночь», и «Марс атакует», да и «Аэлита», если разобраться. Сме-ясь, хотели расстаться с несбывшимся будущим, с поруганными надеждами на скорое приобщение к космической семье. О, это противоречивое, как все человечье, желание: быть единствен-ными и поскорее найти подобных себе. И казалось бы, стремиться бы надо к су-ществам поплоше — чтобы выглядеть на их фоне замечательно, а то и блестяще. Так нет, в основном наделяли марси-ан превосходными качествами: умом, хорошими девайсами (которых на Земле и в проекте нет), моралью (от которой в человеческом обществе, по мнению особо ретивых блюстителей, давно уже рожки да ножки). А также почему-то трагической историей и вспышками агрессии.

Такие мазохистские внутренние исследования Марса начались все-таки в девятнадцатом веке. Хотя предположе-ния о «жизни на Марсе» возникли еще в семнадцатом — астрономы обнаружи-ли сначала темное пятно (горное плато), а потом и белое пятно — полярную шапку. А вся чертовщина с пришельца-ми, по некоторым наблюдениям, воз-никла из-за пустяка. Из-за слова canali.

Так в семидесятых годах девятнадцатого века Джованни Скиапарелли назвал линейные образования на четвертой от Солнца планете. Где каналы, там и Вене-ция — значит, ясное дело, жизнь и гондо-лы. А раз так, раз он, Марс, весь красный, а также недаром названный именем бога войны — оттуда исходит мировая угроза. Страшная и ужасная, как оба спутни-ка, Фобос и Деймос, но и сладкая своей гибельностью.

Если разобраться, страхи-то были обоснованны. Еще практически в Средние века стало ясно, что Марс хоть и меньше Земли, но сутки там почти равны нашим. Если добавить сюда ледя-ную шапку на полюсе и каналы по всей планете, чем не Земля? А раз есть Земля, то и какие-никакие людишки на ней на-верняка родятся.

Умные, злые, уродливые и велико-душные людишки.

Марсиане, одно слово.Однако нынешняя наука, воору-

женная мощными телескопами, успела закинуть на Марс несколько устройств (первым, как и с Гагариным, как с лу-ноходом, был советский марсоход со странным названием ПрОП-М — при-бор оценки проходимости—Марс; связь с ним прервалась через 20 секунд после посадки). Сразу выяснилось плохое: огромный перепад температур (от +30 до –110), гравитация в 2 раза меньше, чем наша, плотность атмосферы меньше одного процента от земной, влажность тоже в 5000 раз ниже, чем на Земле. Ко-роче говоря, хоть и каналы, но без воды. Никаких живых существ и даже цветов на Марсе и в помине не было. И до конца двадцатого века люди утратили марсиан-ский оптимизм. Люди перестали верить в жизнь на Марсе. Люди стали шутить на эту тему. И это действительно означало конец мечты.

И тут самое время вставить: нам-то что? Ну нету и нету жизни, переживем. И не такое преодолевали.

А я бы не стал спешить. Я бы про-сто отринул прошлые, наносные стерео-типы и посвежевшим глазом прильнул к телескопам и прочим осциллографам.

Вопрос-то, оказывается, не решен еще. Просто распространяться на эту тему стало не комильфо. Заклюют снобы, православные проклянут, мусульмане по головке не погладят. Да и иудеи… Воз-можно, одни лишь буддисты выслушают до конца — и умиротворенно кивнут в такт.

Короче говоря, я так и сделал. Все заново. Пересмотрел. Переосмыслил. Обратил внимание на детали, которые до сего времени не казались важными. И, честно говоря, пришел к выводам.

Звучит диковато, но марсиан и на Земле хватает, в обычной жизни. Не су-масшедших, а именно таких, переходных людей, между Землей и Марсом. У меня на Фейсбуке в друзьях есть Марсианин Александр. Он публикует фейсбучные демотиваторы с марсианской темати-кой и недвусмысленно дает понять, что жизнь на Марсе есть. Я даже вышел на связь с Александром. Он подтвердил, что участвует в экспедиции. И дал мобиль-ный телефон сотрудницы, которая может рассказать мне подробности. Телефон, правда, не отвечал, а Александр посы-лал в социальную сеть не больше одной фразы в сутки — ссылаясь на занятость и секретность эксперимента. Можно было бы предположить, что он из проекта «Марс 500», но нельзя. Имитация полета на Красную планету уже закончилась.

Или вот Бориска — молодой чело-век из Волгоградской области, вундер-кинд и индиго. Уже в 10 лет он объяснял взрослым дядям, что в принципе он находится в пятом измерении, а земляне расчищают новый путь для его высшей, марсианской нации. При этом Бориска го-ворил действительно дельные вещи про образование — что его надо бы диффе-ренцировать: прорывные знания только людям с высокими нравственными по-казателями. Иначе, по мнению Бориски, все рухнет. Как уже однажды было на Марсе. Бориска в свое время чертил прин-ципиальные схемы устройства обшивки космических аппаратов и прогнозировал рост рождаемости таких же марсиан в ближайшие десять лет.


Читал про Бориску и отчетливо вспомнил случай из детства. И озарило, откуда началось мое покорение Марса, мое осмысление Марса. Начало пути на Марс — неочевидного, но неуклонно ведущего к цели.

Мы снимали дачу в подмосковной Поваровке. Там на краю дачного поселка жил мальчик Евгений. Что скрывать — я сам был тогда мальчиком, но как сама Поваровка, так и Евгений запомнились на всю жизнь.

Теперь я понимаю, что Евгений был как раз марсианином. Внешне он мне напоминал артиста Владимира Корене-ва, человека-амфибию. Огромные глаза, узкое лицо…

Каждое утро он не просто делал зарядку — он бегал по восемь километ-ров. Потом обливался ледяной водой. Потом ел на завтрак пророщенные зерна и шел на второй этаж дачного домика смотреть в телескоп. Он наблюдал за Солнцем сквозь специальный фильтр, который ему привез из ГДР отец. Его папа и мама были преподавателями чего-то. Наверное, поэтому, когда приходил я, он усаживал меня в летней беседке и сна-чала полчасика рассказывал о том о сем. То-се — это как раз история колонизации Марса. От него я узнал, что на Марсе есть вода — основа жизни, как учил меня Евгений. В основном на этой планете свирепствуют пыльные бури и совершен-но нет магнитного поля. Я был совсем ребенком (Евгений на год старше), поэто-му отсутствие магнитного поля пред-ставлялось мне как раз плюсом — я путал магнитное поле и радиацию. Мальчик-амфибия терпеливо пояснил, что магнит-ное поле нужно как раз для того, чтобы защитить Землю от радиации, от высокой солнечной активности. Потом, однажды, я все-таки спросил по-детски наивно: а есть ли жизнь на Марсе? А Евгений буд-то этого и ждал. Он улыбнулся:

— Я почти уверен, что есть. И я обязательно своими глазами все уви-жу. Поэтому — каждый день кросс и жест-кая диета. По моим расчетам, полет на Марс будет в двухтысячном году — надо

к этому возрасту сохранить кондиции. Экспедиция не меньше трех лет: год туда, год обратно, ну и на планете работ тоже около года, я думаю. Но вообще, — только это секрет и никому — я собираюсь жить сто десять лет. Думаю, несколько экспеди-ций успею…

А после лекций самое хорошее в нашей дружбе — гамак. Он обоими концами привязан к толстому суку — по-лучалось что-то типа груши. Надо было забраться туда, а Евгений раскручивал эту грушу изо всех сил — настоящая цент рифуга для подготовки космонавтов. Как в журнале «Наука и техника», кото-рый в кинотеатрах перед сеансом показы-вали. А потом, очумевшие от тренировок, шли на мелкую, почти высохшую речку ловить бычков. Евгений — для наблюде-ний, я — для кота Барсика.

Мои представления о Марсе и вообще о Вселенной очень долго еще поверялись воспоминаниями о лекциях Евгения. И надо сказать, и на сегодня его утверждение, что на Марсе есть жизнь, и научно, и актуально.

Индиго Бориска и странный мальчик Евгений — а как простому человеку, мне, скажем, узнать, есть ли жизнь на Марсе? Ну хорошо, пролистал «Марсианские хроники» Брэдбери. Удо-стоверился, что американский рассказ, новелла (а «Хроники» — это, по существу, сборник короткой прозы) — прекрасная литература, в чем-то эталонная даже: интонация, сверхзадача, темп и способ развития сюжета. Но научных сведений, точнее, рациональных подтверждений жизни на Марсе или отсутствия этой жизни там нет.

Или шокирующий фильм Брайана де Пальмы «Миссия на Марс». Бессмыс-ленный, копирующий вплоть до гермо-шлемов кубриковскую ленту «2001: Кос-мическая одиссея». Ноль информации.

Зато прекрасный и в чем-то уникальный канадский мини-сериал «Race to Mars». Замечательная научно-популярная трехмерная графика и пол-ное отсутствие драматургии (в традици-

...Сразу выяснилось пло-хое: огромный перепад температур (от +30 до –110), гравитация в 2 раза меньше, чем наша, плотность ат-мосферы меньше одно-го процента от зем-ной, влажность тоже в 5000 раз ниже, чем на Земле...


онном, сериальном смысле). То, что надо: никаких горизонтальных сюжетных ли-ний, вообще никаких линий — просто люди летят на Марс. Особенно хороши полтора часа полета туда. Подробно по-казано исправление технических сбоев, обозначена психологическая обстанов-ка — непростая. Есть белые мыши — за ними ухаживает женщина-врач; она не разрешает давать мышам имена, по-тому что это мыши для экспериментов, расходный материал — к ним нельзя привязываться. Экипаж интернацио-нальный: американец, русский, латино-американка, японец, канадка… Китайца нет по уважительной причине: китайцы сами через пару дней запустили непило-тируемый корабль на Марс — с ровером, марсоходом на борту. В общем, сплошное наслаждение смотреть такое кино. Уже во второй серии немного попытались обострить — японец погиб. Ну, ему во-обще не везло: сначала руку прищемило заклинившей опорой марсианской стан-ции, а потом, в самый радостный мо-мент, когда экспедиция пробурила грунт и добыла из недр фонтан воды, мощная струя выстрелила в лобовое (или лице-вое) стекло скафандра подлечившегося японца увесистым марсианским булыж-ником. И японец закономерно сгинул. В общем, по поводу жизни на Красной планете: сериал дотошно воспроизвел, освоил весь диапазон знаний о Марсе. Мы имеем на сегодня действительно практически безжизненную планету, но! Также очевидно, что на поверхности Марса (а не только на глубине) была вода. Все эти каналы, все эти пересох-шие русла рек, а теперь и обточенная водой галька (последние данные марсо-хода «Кьюриосити») — доказательство воды. А значит, жизни. Как минимум, жизнь там была. Потому что если была вода, значит, и геофизика планеты была иной — может быть, другим было магнитное поле, может быть, была даже атмосфера погуще. Иначе, если бы все было как сейчас, не могла бы вода «удер-жаться» на поверхности. Почти с полной уверенностью можно сказать, что на поверхности на уровне бактерий жизнь

на Марсе существовала. В свою очередь это означает как минимум две важные для меня вещи: 1) потенциально Марс к жизни готов; 2) именно на бактериаль-ном уровне жизнь могла сохраниться на этой планете.

В одной из серий документалки «Mars rising», которая посвящена как раз поискам жизни на Марсе, предполага-ется, что бактерии могли «спрятаться» под камнями, на глубине. В некоторых земных укромных местечках, которые выглядят как марсианские участки, простейшие организмы, не выносящие никакого солнечного света и обилия кислорода, живут в пещерах или под камнями. Это, вообще, очень хорошая новость. Получается, что под «марсиан-ской землей» сошлись вода и плесень! Кто скажет, что это не идеальное сочетание? Даже в игрушке для мобильных «Алхи-мия» наложение воды на плесень дает чуть ли не сразу человека!

Если, как сказал поэт, правда оно, ну хотя бы на треть, остается одно — вер-нуть Марсу человеческое лицо.

Идея терраформирования, превра-щения безжизненной планеты в пригод-ное для деятельности человечества место, мне очень нравится. Главное, дело упро-щается. Чего решать, есть жизнь, нету жизни, — надо брать судьбы Вселенной в свои руки. Абсолютная истина в том, что Марс — самый лучший вариант. Если рассматривать Галактику, Марс ближе остальных. Если только Солнечную систему, Марс даже лучше Луны. На Луне не было и нет даже следов воды, там в принципе нет атмосферы, гравитация еще меньше, чем на Марсе. Да и маловата она. Марс тоже небольшой, но все-таки игра стоит свеч. Остальные планеты Солнечной системы — Венера там, Юпи-тер — тоже не подходят. Одни слишком близко к Солнцу, другие слишком далеко, третьи хлипкие какие-то, пористые… Марс самое то.

И существует несколько глобаль-ных способов терраформирования. Один — это развесить на орбите Марса

зеркала и направить солнечные лучи на поверхность планеты. Задача — создать что-то типа парникового эффекта. Чтобы какие-никакие газы стали образовывать-ся интенсивнее, а соленый марсианский лед превратился в пар. Вся эта газовая смесь не успеет улететь в космос (кое-какая гравитация все-таки имеется), и будет на Марсе атмосфера. Затаившиеся бактерии начнут размножаться — те, которым не нужен кислород, но которые при фотосинтезе его выделяют. В прин-ципе, даже если мы их не найдем на Марсе, экспортируем с Земли. Вот… Ну и в атмосфере станет больше кислорода, может быть, человечество решит уско-рить процесс (последний раз на Земле, насколько знаю, на эволюцию ушло не-сколько миллиардов лет) и подпустит жи-вородящего газа? Наверняка не утерпит.

Есть более веселый и органич-ный для нашей цивилизации способ терраформирования. Наладить на Марсе всевозможные производства: выра-щивать в парниках овощи, добывать какую-нибудь марсианскую руду и т.п. И безо всякого стеснения выбрасывать в чахлую марсианскую атмосферу от-ходы производства: разные газы, выво-дить остатки промышленного тепла, пыль — какая еще есть дрянь? Наконец-то все это послужит благому делу. Тот самый парниковый эффект, которого мы страшно боимся тут, на Земле, сыграет наконец добрую шутку. Дальше все, как и в варианте с зеркалами, — уплотнение атмо сферы, повышение средней темпе-ратуры, возникновение озонового слоя, который защитит от жесткой солнечной активности. Красота!

Судя по всему, так и будет. Не зря ведь в павильоне «Космос» затевается обучающий аттракцион: сначала полет на Марс, а потом терраформирование Марса. Не аттракцион даже, а игра. Созда-ется команда, распределяются функции-обязанности, и за два часа люди решают поставленные задачи и борются с трудно-стями. Хорошая игра. Я, конечно, нашел разработчиков-организаторов. Они мне все объяснили, но в главном неожидан-


но отказали: в аттракционе принимают участие только дети. Это строгая принци-пиальная позиция. Какие, на фиг, дети, переспрашиваю? Дети, от четырнадцати до двадцати лет, отвечают мне эти за-мечательные выдумщики. То есть люди, продолжают они издеваться, которые еще не выбрали жизненные ориентиры и профессию. Те, кто действительно может пригодиться в случае экспедиции. А экспедиция обязательно случится между 2030 и 2050 годами. Они и поедут, дети. А вас, взрослого и в общем-то уже ненужного Марсу человека, дети будут стесняться, и вся игра насмарку. Прове-рено, говорят.

В общем, серьезно взялись. Без помпы, без лишнего пиара человечество собирается на Марс. Это хорошо, а что с главным вопросом? Есть ли жизнь на Марсе?

Я отвечаю утвердительно — есть. Заархивированная в результате катаклиз-мов, припрятанная до поры, спящая — но тоже жизнь. Жизнь ведь не в том, что она должна бить ключом. Жизнь важна тем, что она возможна в любой момент, в под-ходящий или неподходящий; сплани-рованная или по залету; в Москве или на Марсе — всюду, где есть возможность прижиться. Трудно быть богом, но надо. Если жизнь на Марсе взывает о человече-ской помощи, грех упускать случай. Ну и что, что нет там яйцеголовых марсиан, которые готовят на ужин хрустальные булочки; что с того, что мы не получим новые прорывные знания от более мудрых существ? Может, и хорошо? Мы сами станем теми пришельцами, о кото-рых всегда мечтали: могущественными и благородными.

Да будет жизнь на Марсе! Во имя Бориски, во имя мальчика Евгения из Поваровки!

Ура!

P.S. Когда все уже было готово и до-казано, Максим Лебедев почти раз-рушил стройные мои умозаключения. Максим — человек неординарных способностей. Он связан с космосом, его красавица-жена Елена в плотном кон-

такте с инопланетянами. На мой прак-тически формальный вопрос по скайпу, есть ли жизнь на Марсе, Максим снис-ходительно, но тщательно изложил мне истинную картину.

Во-первых, Марс не красный, а синий. Что это значит? Это значит, что там есть нормальная атмосфера, как на Земле. От нас эту синеву скрывают. Кто? Американцы. В доказательство ссыл-ка на ютюбовский ролик (с помощью фотошопа чувак почему-то с сайта про йогу перекрашивает весь Марс в земные тона).

Зачем это американцам? А потому, что они вступили в альянс с «серыми» и получили взамен новейшие техноло-гии. Всякие там марсоходы — фикция, американцы давно уже высаживались на Марс, который кишмя кишит ино-планетными базами. Кстати, в Америке тоже полно баз пришельцев. И кидает ссылку с перечислением инопланетных баз в Америке.

«Серые» — это наиболее агрессив-ные, отмороженные инопланетяне. Им нужно господство над нашим миром. Американцам тоже — вот они и спелись. Тактика простая — превратить человека в биоробота. Под видом демократии на-вязывается диктатура пришельцев.

Я все-таки спросил — а мы, Россия? Мы, Россия, ответил Максим, самоочищающаяся нация. Нам не нужны сговоры с «серыми». Нам и Китаю. Но я не об этом спрашиваю — мы тоже на Марс высаживались, но скрываем? А то сплош-ной «Фобос-Грунт» какой-то.

Максим усмехнулся: ну мы-то ведь не подписали контракт с «серыми» — нам и не достались новейшие технологии. Хорошо, не сдавался я, если Марс синий, почему я его вижу с Земли красным? Вы видите то, что вам внушают, отрезал Лебедев. В общем, резюмировал Максим, если хотите правду написать про Марс, изучите мой сайт и не верьте информа-ции, которая на поверхности.

Но ведь жизнь на Марсе есть?Еще какая, ответил Максим.Вот и ладно. Все остальное нас

пока, слава богу, не касается.

...И существует несколь-ко глобальных способов терраформирования. Один — это развесить на орбите Марса зеркала и направить солнечные лучи на поверхность пла-неты. Задача — создать что-то типа парниково-го эффекта...

Диктант. Капуть. В тему номера. Природоведение. Путь червя. Инструкция по возрождению России. Дневник наблюдений. Непьющие

в Мосаре. Корреспондент «РП» в зоне добровольной трезвости. Собеседование. Расстрига Доренко vs богомаз

Дубовицкий. Изложение. Маргарита Симоньян. Солнце. Горы. Керамзит. Урок поэзии. Поэт Орлов решил загнуть

про то, как сложен жизни путь. Стихи Андрея Орлова (Орлуши). Рассказ продолжается. Его жена. Валерий Былинский.


В своем представлении главной темы

номера — «Путь» — Игорь Мартынов на основе исторических аксиом

допытывается, в чем разница между дорогой и путем и почему они никогда

не пересекутся (по крайней мере в пределах 1/6 суши).

текст: игорь мартынов

итар

-тас

с/ар

хив


Пока речь идет про дорогу, про попасть из А в Б —

еще есть шансы выбраться, но если сказано слово «путь» — значит, быть беде, никуда не попасть, и кончится как минимум вечностью, но и после яснее не станет. Вместо торгового маршрута придумали «путь из варягов в греки»: звучит нарядно, но в итоге — никакой торговли, а только атрофия, оседлость и полегли на печах, поблекли в брюквах некогда бойкие Рюрики…

А «Путешествие из Петербурга в Москву»? И посейчас еще, застряв в от-петой пробке где-нибудь под Вышним Волочком, осознаешь, что никогда не будет трассой то, что Радищев пригово-рил к «пути».

Или вот еще — «строим путь железный, а короче — БАМ»… Простые были задачи: проложить альтернатив-ную ж/д, подальше от границы с не-добрым китайцем, чтоб, если завтра война, перебрасывать туда-сюда живую силу, боеприпасы или еще какие грузы. Но высокопарно поименованный «строй-кой века», возведенный в высшую сте-пень героизма БАМ не только отрекся от транспортных задач, но постепенно за-сосал в свое болотистое русло довольно-таки крепкую на тот момент страну.

Если сказано «путь» — значит, непременно будет уточнение: «особый», «третий», «самобытный» и т.д. Уж точно это не имеет отношения к расстоянию. Слегка — ко времени, но скорее — во-обще ни к чему, к пустоте, к космосу. Да ведь именно с космосом связано един-ственное русское слово, понятное чу-жестранцам без перевода: sputnik. Туда стремились мы неистово, оглашенно, наши собаки там были первыми, и наш человек, и наш друг степей — монгол! Раз уж земля родная никак не приютит, то надо, фыркнув соплом, уходить на орбиту. Там, в пустоте, у нас всегда по-лучалось лучше: затем-то калужанин Циолковский изобретал ракету, чтоб умотать из ненавистной Калуги — туда, где некому осмеять глухоту его, велоси-пед с восьмеркой, штаны, дырявые от реактивов. У каждого из русских космис-

тов, у землененавистников был повод предпочесть небеса. Солнцепоклонник Чижевский был сызмлада истеричен до невроза. Известный по ноосфере и про-спекту Владимир Вернадский страдал лунатизмом, галлюценаторно видел мертвых и живых, даже когда не этого хотел. Владимир Соловьев — тот в при-падках валил на сельских кладбищах кресты, плясал на могилах. Зато показа-ли путь.

Нет более расплывчатого слова, готового подставить любой из своих смыслов, лишь бы уйти от ответствен-ности: выбьешься из сил, сотрешь хрусталик, пока все толкования у Даля осилишь.

Путь — это отрицание движения, его устранение и компрометация. В сис-теме местных ценностей, будучи воз-несен над практичным маршрутом или житейски понятной дорогой, путь — это наш внутренний Сусанин. Цель его — не вывести, не привести, а запутать, опутать, заплутать.

Но как же дао, как же буддист-ский путь к Абсолюту, нет ли с ним сходства? Так ведь дао — дело добро-вольное, личное. А путь — это путы, причем непременно коллективные, чтоб всем миром.

Вот, допустим, некий авторитет, его высочество, говорит: «Я верен однаж-ды избранному пути!» — дескать, напле-вать на другие варианты, на объективные данные, буду ныне и присно поступать по-своему. В других бы цивилизациях — на том бы и ушел в скиты, в пещеры, доить коз и медитировать. А здесь — один сказал, остальные исполнили. Массово, строем, монолитом — чтоб все путем!

…И когда дошли новости, что на Марсе обнаружен то ли ботинок, то ли только след его, 70-го размера, — как сразу взволновались вечные путники, неизлечимые космисты: срочно нужно туда, это наш выход! И не важно, что нет еще на Марсе того топлива, которое вернет героев на Землю. Истинный путь не предполагает обратного билета. От-туда еще никто не возвращался. Это — капуть.


Заполночь грузили мы «жигуленок» хозяйским «золотом». Двадцать пять ящиков. Я, пока таскал, понял, что нет у Татьяны Алексеевны Макаренко ни каких-то особенных секретов, ни тайных знаний. Но живет она по-царски, на «золоте».


Читателю с помощью обозревателя «РП» Александра

Рохлина предстоит узнать о «маме Тане», о ее самобытном

плане возрождения Кубани и об исторической роли дождевых

червей в этом процессе. Инструкция, как найти Рай

в границах РФ.

текст: александр рохлин фото: георгий кеймах/шипр


На ярмарку не по-

ехали, решили забить порося. Хозяйка сказала: по двору столько живого мяса ходит, а мы чепуху магазинскую едим… Вчера жарили сосиски на шампурах и закусывали острым перцем с гряд-ки, пока не стемнело. Чепуха с перцем прошла на ура. Самовар остыл, индюш-ки заснули, станичные собаки вяло брехали за заборами, и луна висела над скалой, похожая на свежий обмылок.

Вот тогда «мама Таня» и поинтере-совалась:

— Ты свинью резал когда-нибудь?— Нет, — сказал я. — А что?А хозяйка уже решила участь

поросенка. Он, конечно, визжал как сви-нья, когда Ромка и Саня за уши тащили его из загона. Братья свалили с ног, а дядя Леша аккуратно воткнул нож между ребер. Поросенок с минуту по-дергался, захрипел и стих. В маленьких глазах его не отразилось ни страха, ни боли, ни удивления. С тушей раздела-лись за два часа. Куры дрались с кошка-ми за кусочки требухи.

Ужинали свежиной с луком и жа-реной кровью, смешанной с пшенной ка-шей. Все Макаренки собрались за столом.

— Вот теперь похоже на настоя-щие проводы на ярмарку, — сказал дядя Леша, когда взрослым разлили самого-на. Сам он не пил вовсе.

Заполночь грузили мы «жигу-ленок» хозяйским «золотом». Двадцать пять ящиков. Я, пока таскал, понял, что нет у Татьяны Алексеевны Макаренко ни каких-то особенных секретов, ни тайных знаний. Но живет она по-цар-ски, на «золоте». Сама «мама Таня» уверенно называет свою станицу раем. И на сакральный вопрос «Кому на Руси жить хорошо?» отвечает односложно: «Мне».

Эта заметка — путеводитель и инструкция, как найти Рай в грани-цах Российской Федерации.

Надо иметь в виду три вещи.Первое. Время не играет хоть

сколько-нибудь заметной роли в жизни

этой женщины. Макаренко и Время про-живают порознь, как соседи в комму-нальной квартире. Я разок про возраст вякнул и понял, что сморозил глупость. Хронологическому рисунку образ Татья-ны Алексеевны не поддается. Легче представить себе одновременно прибы-тие поезда на вокзал Сен-Лазар в Пари-же, купание красного коня, лунную до-рожку в Феодосийском заливе и взятие снежного городка. Это и есть Татьяна Алексеевна — непрерывное движение.

Второе. С пространством тоже незадача. Спорадически возникают и уплывают с экрана казахские степи и рудники, уральские горы, сибир-ские заводы, краснодарские станицы, кавказские горы и несколько москов-ских кварталов. Декорации меняются калейдоскопически, а Макаренко остается Макаренко. Она везде коман-дир — не меньше дивизии, дирек-тор — не мельче металлургического завода, и, конечно, — мать. Родина-

мать. Для всего живого, что встречает-ся на ее пути.

И третье. Жизненные задачи перед собой человек обязан ставить невероятные. Но решать их надо легко. И желательно не выходя за калитку. Это кредо Татьяны Алексеевны.

Поэтому, рассказывая о ее пути в рай, можно входить в реку в любом месте.

Предположим, у человека возникает желание переехать жить в Россию. Не в Австралию, не на Гоа и даже не в Киев, а в Россию. Никогда он в ней не жил, но языком владеет. Родные края, в нашем случае североказахские степи, покида-ются навсегда. Одна жизнь — успешная, яркая, счастливая — закругляется, и должна наступить другая. Что делает Татьяна Алексеевна? Она задается во-просом: как жить в России?

Кому адресован вопрос? Мака-ренко точно знает ответчика — прези-


дент Российской Федерации. Это же так просто. Президент России должен знать, как жить в России. И Макаренко звонит Владимиру Владимировичу на «прямую линию» и спрашивает: как?..

Очень показательно. Большин-ству граждан, мне в том числе, не придет в голову подобная дерзость. Где президент и где я? Но потому мне и ди-визией не командовать, и на «золоте» не жить. А Татьяне Алексеевне на том конце провода объясняют, что в стране острая нужда в толковых людях, разви-вающих свой малый или средний биз-нес. Прямо беда с ними. Нет хозяев на русской земле, хоть волком вой… А про-грамм по развитию президентом целое море придумано. Бери, строй, богатей. Про землю Татьяне Алексеевне доказы-вать ничего не нужно. У нее все предки с ней кровно связаны. А отец — заслу-женный хлебороб. И запах пшеницы — один из первых запахов детства… И вот приглашают Татьяну Алексеевну прямо в Москву, на ВВЦ, на высокий форум по вопросам самообустройства на Руси для всех желающих. Едет она и находит

для себя сразу три (!) пути. Другой бы заробел, смутился, не поверил, а она по всем направлениям и сразу готова дей-ствовать. То есть уже никаких отступле-ний и рефлексий быть не может. Вперед и с песней — себя поднимать, семью-народ кормить, а заодно и, страшно вы-молвить, Россию… того… с колен…

Чистое удовольствие, когда тебя потчуют чаем, блинами с домашними баклажанами и рассказывают о чудо-рентабельности перепелиного хозяйства.

— Через два месяца перепелоч-ка себя полностью окупает, — говорит Макаренко. — Один килограмм живого мяса стоит семьсот рублей! А мясо-то какое! Птичка эта никогда ничем не болеет, очень проста в обиходе, ника-ких пуринов в мясе. Потому и лучший продукт для всех диабетиков, после-инфарктников и прочих болезных. Все мои клиенты находились в больницах или на реабилитациях. Бульоны, яйца, свежее мясо… я на рекламу денег не тратила. Они сами меня находили…

Одно время Макаренко держала более трех тысяч перепелок. Хозяй-

...— Через два месяца перепелочка себя полно-стью окупает, — гово-рит Макаренко. — Один килограмм живого мяса стоит семьсот рублей! А мясо-то какое! Птич-ка эта никогда ничем не болеет, очень проста в обиходе, никаких пу-ринов в мясе...


ство динамично развивалось. Пока хозяйка не решила, что живность эта достойна лучших условий — фермы с современным оснащением. И вывела его за скобки. До лучших времен. Она же поняла, как все устроено и по каким законам работает. А любовь начинать жить сначала — особенность Татьяны Алексеевны.

Точно так же и с земляникой. Вот уж денежная жила — листочки да корешки. Совершенно безотходное производство. Ягоды — в рот, в варенье, в чай. А всю прочую зелень травники да аптекари с руками у владельцев отры-вают. Ведь хвостик от нашей клубнички равноценен заморской гинкго билобе, а листочек — сущий аспирин, разжи-жающий кровь и улучшающий память. И также по изучении вопроса — а изуча-ет вопрос Макаренко, не жалея сил и времени: книги, семинары, конферен-ции — бизнес был оставлен про запас.

Зато третий путь прославил имя «мамы Тани» на всю Кубань и дальше.

У нее четверо детей и пятеро внуков. И когда в дом входишь, кажется, что все они у тебя на глазах множатся. Дом полон детского народа, а двор — всевозможной живности, от земляных червячков до коров и лошадей. Две старшие внучки — близняшки. Младшему сыну — четыр-надцать лет. Близняшки младше его все-го на четыре месяца. Выходит, что дочь и мать носили свои беременности в одно и то же время. Чехарда, да и только. Но очень теплая чехарда. «Мама Таня» — центр местной вселенной. Она называет все происходящее вокруг себя семейным полем. И всячески это поле расширяет и взращивает. В ее семье, в Кустанайской области Казахской ССР, у родителей было шестеро детей, она — четвертая. И сейчас эта четвертая перетаскивает братьев и сестер под свое крыло. Стяги-вает нерастраченные силы в станицу Баговская Краснодарского края. И так, чтобы каждый своим делом занимался, на своей земле.

Неуемной силе этой женщины можно только позавидовать. Она по

жизни Гагарин, всегда первая, в про-рыве и на острие атаки. Она в двенад-цать лет уже в совхозе на прополке работала, за скотиной пастухом ходила, в четырнадцать на кирпичном заводе, в пятнадцать уже сама себе путевку на отдых оплачивала. На всех городских досках почета. Чемпион по многоборью. Автомат Калашникова играючи разби-рала и собирала с закрытыми глазами. Непрерывно училась, работала, рожала, растила. Два образования получила. И даже, занимая руководящую долж-ность в администрации города Лисаков-ска, не считала зазорным попутно почту разносить, полы в подъездах мыть, санитаркой за больными ухаживать, пионервожатой в лагеря ездить. Почему бы не заработать лишнюю копейку, если это так легко дается?

— Да меня хоть в Африку брось, я и там устроюсь, — смеется Макаренко.

Третий год она встречает кубан-ские зимы в станице. А что станични-ки? Макаренко для них явление особого порядка. Вроде бы и своя, от сохи, но за-шкаливающая энергия, а главное, граж-данский пафос Татьяны Алексеевны пугают и будоражат сонный кубанский народ. Она просила у местной админи-страции общественной нагрузки, чтобы «мозг не лопнул от безысходности». Ведь нырнула она в тихое станичное бытье из бурной городской жизни, где, рабо-тая в муниципалитете, руководила де-сятками социальных проектов. Прези-дент Назарбаев знал ее лично. В Багов-ской же Татьяна Алексеевна занимает должность «квартальной» и председате-ля избиркома. В порученном ей кварта-ле — 157 дворов, и она никому не дает спокойно жить. То есть запрещает ныть и жаловаться на российскую жизнь. Попробуй при ней поругать власти или распустить сопли о своем бедственном положении… Как орел камнем падает на жертву, так Татьяна Алексеевна вол-ком выгрызает народное уныние. Вот несколько образчиков.

— Свой колодец напоит, а лес — накормит. Самое страшное вранье — са-мому себе! Не сиди сиднем, а иди в лес,

насобирай шиповника или ореха, сдай заготовителям — уже полторы тысячи рублей будешь иметь. Мы на Кубани в раю живем! У нас и земля, и лес — все родит. Здесь от голода умирать — надо быть последним дураком!

— Хватит дурака валять, на дядю работать! Надо быть хозяином своего времени. Думать, искать и пробовать. А отдашь чужому человеку время — ты в рабстве. Научитесь жить без началь-ника.

— Что впустую президента клясть? — вторит матери младший сын. — Войны нет, за одно это гаранту Конституции спасибо. А дальше иди и зарабатывай! (Из разговора в автобу-се.)

Макаренко отмечает, что по-следние два года народ начал в себя приходить. Уезжавшие на заработки в большие города дети станичников воз-вращаются. Побитые и злые, без денег, но уже понимающие, что надо своим


умом и хозяйством жить. «Мама Таня» знает секрет — где нужную информа-цию взять, какие госпрограммы в крае и стране уже запущены и как на селе де-нег заработать. И тянется к «маме Тане» народ за советом или просто утешени-ем. Дом на Псебайской улице заметный, с затейливой конфигурацией крыши, для отца с матерью строит его средний сын Ромка. Своими руками, оттого мед-ленно, но тщательно… И наконец, от-дельный портрет в этой истории — отец семейства Александр Макаренко.

Роль его тиха и трагична. Почти десять лет назад он заболел. С опухо-лью в мозге врачи прочили ему от силы два месяца. Всеми правдами и неправ-дами Татьяна Алексеевна его выходила. От смерти спасла и на ноги поставила. Но живет он сейчас призрачной жиз-нью, все время на грани, то уходя во тьму, то возвращаясь. Живет словно облако, между приступами боли, бес-памятства и потерей связи с миром. Но ведь живет… А это для неистовой Татьяны Алексеевны единственное не-обходимое условие двигаться дальше.

Да и как не двигаться, если и четверти часа без дела она провести не может, каждая травинка в хозяйстве выполня-ет комплексную научную задачу, а пя-тилетний внук Максим уже точно знает, какой бизнес он собирается развивать в будущем.

— Бабушкины червячки!И мы возвращаемся к макарен-

ковскому «золоту».

Червячок-малышок, дай нам гумуса ме-шок! Маркетинговый девиз станичной звезды. А также программа оздоровле-ния кубанского ландшафта. Или третий вариант развития личного подсобного хозяйства, что так пришелся по душе Татьяне Алексеевне в Москве. Суть в следующем. Почти тридцать лет назад российский ученый А.М. Игонин вывел популяцию новых дождевых червей. Другими словами, «одомашнил» дико-го червяка. Скрестил особи северного «чуйского» и южного «владимирского». И назвал его «старатель» — за фанта-стическую работоспособность, прожор-ливость и плодовитость в одном, так

...«Мама Таня» знает секрет — где нужную информацию взять, ка-кие госпрограммы в крае и стране уже запущены и как на селе денег за-работать. И тянется к «маме Тане» народ за советом или просто утешением...


сказать, червивом лице. Жизнедеятель-ность игонинских питомцев сводилась к одной цели: кормить, поить, рыхлить и защищать почву. Каким образом? Они просто в ней жили. Черви перерабаты-вали органические отходы, попутно проводя селекцию микроорганиз-мов — за 12 часов в его пищевом тракте сменяется свыше 30 поколений бакте-рий. А заодно уничтожая яйца насеко-мых и гельминтов и безнадежно губя семена сорняков. Дальше — больше. Выделения игонинских «старателей» — капролит, — облеченные в белковую оболочку, были нерастворимы в воде, но сами накапливали воду и постепен-но отдавали ее растениям, по мере не-обходимости. Внутри этих крошечных капсул, размером от 1 до 3 мм, находит-ся полный набор биостимуляторов (до 500 наименований), пригодных для лю-бых растений в любых климатических зонах. От человека требовалось пра-вильно зачервить землю, создать благо-приятные условия и ждать результата.

— Зачервление земли равноцен-но ее электрификации! — так выска-

зывалась склонная к патетике Татьяна Алексеевна.

В ответ благодарная ожившая земля давала необыкновенные урожаи. К слову, тот самый горький перец, кото-рым мы накануне закусывали печеные сосиски, был размером с детский локоть и уже два месяца не поливался водой, ради эксперимента, а сочным был, как мичуринские яблоки.

Чуткая ко всему, что касается земельного вопроса, Макаренко поня-ла всю золотоносность дела и купила на выставке пять ящиков с червями. 7500 особей за 17 500 рублей. И, до-вольная собой, как всегда, отправилась домой, в Баговскую…

— А по дороге они все умерли, — говорит Макаренко таким голосом, буд-то речь шла о катастрофе с амурскими тиграми. — Оказались стрессонеустой-чивыми. Собрались в клубок и умерли.

Я молчу, не зная, как правильно выразить соболезнование червячьей трагедии.

— Но не зря они на нашей пла-нете самые древние животные, — при-ходит на помощь Макаренко. — У меня, конечно, паника: Москва обманула! Звоню, а они мне — ждите! Две-три недели… Яйца-то остались. Они хоть миллион лет могут лежать до лучших времен. Я им эти времена создала. Через две недели полезли какие-то белые шнурки. Думала — глисты. А это черве-чата народились, покраснели и превра-тились в прекрасных взрослых червей.

— История про гадкого утенка, — выдыхаю я.

— Конечно! — радуется взаи-мопониманию Татьяна Алексеевна. — Первую зиму они у меня на поддоне зимовали, укутанные тряпьем. В каж-дый ящик я воткнула по куску тыквы — их любимое лакомство. А потом уже и червятник построила…

Вот он, золотоносный червят-ник, — прямо напротив входа в дом. Похож на скромную теплицу, всего 24 квадратных метра. Внутри ванны с землей и больше ничего. Вся жизнь, работа, смерть и новая жизнь — внутри,

...Червячок-малышок, дай нам гумуса мешок! Маркетинговый де-виз станичной звезды. А также программа оздоровления кубанского ландшафта...


подспудно, невидимо. Технологически все рассчитано на одинокую и ограни-ченную женскую силу. Ведь при всей своей энергичности ходить Татьяне Алексеевне нелегко, и видит она одним глазом, с качеством зрения минус двенадцать. Однако все циклы строго научно соблюдены. Здесь тебе отдель-но «маточник» с сохранением чистой «старательской» породы. Кормовая база из кроличьего и конского навоза. Трех-месячное взращивание «молодняка». Переход на новые «квартиры» с новой, необработанной почвой.

— Выходных нет, отпуск не про-сят и водку не пьют! — с нежностью от-зывается о своих «работниках» Татьяна Алексеевна.

А в старом ящике остается тот самый «золотой» капролит — навоз чер-вя. Продукт на продажу. На секундочку, 3 тысячи евро за тонну. Это в Европах, там, где органическое земледелие в цене. У нас о нем еще мало кто знает

и понимает. Поэтому Татьяна Алексе-евна ни золотых «старателей», ни сам капролит напрямую почти и не прода-ет. А производит из червячьего навоза верми-чай, или, как она его называет, эликсир плодородия. Два килограмма капролита разводит десятью литрами воды. Вот тебе и чудо-удобрение для усталой русской земли. Трех литров хватает на гектар. И цена — полторы тысячи рублей.

— Промышленный размах не для меня, — говорит Татьяна Алексеевна. — Силы уже не те. Мне бы семью прокор-мить, не выходя за калитку. И чтобы все время с Сашей рядом быть. Ведь кроме меня он в приступах никого не узнает…

Где же в Баговской рай? Говорят, здесь можно увидеть, как зарождаются облака. Макаренковские девчонки-близняшки фотографируют на свои мобильники, как в ущельях поднимают-ся от земли к небу белые нити, стано-

вясь облаками. Они такие ленивые, что стелются над землей, не пытаясь подняться вверх. Они словно спят, за-цепившись за кроны деревьев и крыши домов. И при желании любой человек может войти в облако или потрогать его руками. А еще здесь соединяются две реки — одна с холодной, а другая с горя-чей водой. И осенняя земля пахнет так, что хоть на хлеб ее намазывай и ешь. А в лесу поют железные колокольца на шеях животных, точно в затоплен-ных церквах звонят к вечерне. Все это признаки райской жизни. Но больше, чем на Псебайской, дом 6, их нигде нет. Рядом с Татьяной Алексеевной и облака, и реки, и спасенная земля, и животные твари с нареченными именами, и глав-ный признак близости Создателя — лег-кое дыхание и свобода. Она разрушает все границы, развязывает все узлы, стирает опухоли, дарит радость встречи и возвращает нам прежнюю Отчизну — Эдем — Сад.


конс

тант

ин к

окош

кин/

фот

осою

з


????

Писатель Наталья Якушина по заданию «РП» и по приказу

инопланетянина Коли отправляется в Беларусь,

в населенный пункт Мосар, где произошло неслыханное

для славянского мира событие: жители объявили

Мосар и прилегающие к нему территории зоной трезвости.

текст: наталья якушина фото: тимофей изотов


Я ехала на работу, мне было грустно, я выгляну-

ла в окно и увидела… цветущие кашта-ны. Это в ноябре-то! В ноябре!!! Не может быть… На работе коллеги сначала покру-тили у виска пальцем, а потом побежали, как миленькие, смотреть этот необычный скверик, где все каштаны разом вздумали обмануть природу и зацвести вместо мая осенью…

Ночью начались «Секретные материалы». Не в телевизоре, а на самом деле. Я про-снулась от яркого света. Мое тело под-нялось в воздух и плавно направилось сквозь стены на улицу. Я проплывала над домами, машинами, небольшими группами алкоголиков… А потом меня втащило в блестящую летающую тарелку. «Вот черт, — пронеслось в моей голове. — Инопланетяне похитили!» Вернее, один инопланетянин. Курвандвали Отратвали Леприконо Якиморо. Восьмой. Так он пред-ставился. «Короче, — прошептала я плохо парализованным ртом, видимо, парализа-тор у инопланетянина глючил. — Я буду звать тебя Коля. Или просто Восьмой».

«Да зови как хочешь, — говорит Коля на чистом русском. — Недолго тебе все равно осталось». — «Это почему же? Я жить хочу! Я жить хочу, Коля!» — «Жить ты будешь, если спасешь Землю от зла и насилия». — «Да как же я это сделаю? Я же слабая женщина… Я не могу!» — «А не сможешь, погибнешь. Ты не женщина, ты наша, инопланетянка, и мы тебя завербо-вали. Мы что, зазря расходовали страте-гический потенциал нашей планеты, вас всех сюда засылали, искали подходящие тела биороботов, генофонд подбира-ли, снабжали вас знаками, затрачивая огромную энергию? А вы… А вы в кино тут снимаетесь… Книги галимые пишете… Не стыдно?» — «Ну, это же здорово…» — «Вот читаю твой блог. “Вчера была в ресторане. Такие хачапури давали с сыром”… Это как понимать?!» — «Ну, дык, это ж вкусно»… — «Все, время вышло, или результаты, или всех возвращаем обратно, в лоно родной планеты. А человечеству останется одно — вымирать». — «Нет, нельзя убивать чело-веков, я их уже полюбила. И если уж на то

пошло, давай разберемся, Коля, вы нас не прислали, а кинули… в чужеродную агрес-сивную среду, без карты, без памяти — ее при рождении отрубает, без помощи, без поддержки, иди не знаю куда, принеси то, не знаю что… И это называется задание?!! Да это не задание, а миссия невыполнима! Я на это не подписывалась. Я даже не в кур-се была, что меня завербовали!»

И Коля послал меня… Послал меня в Мо-сар. Говорит: «Езжай в Витебскую область, найди деревню в Мосаре, там один ксендз проявил незаурядный педагогический талант и заставил всю деревню пить бросить. Изучи его опыт. Вот тебе будет хорошая часть пазла, а дальше — сама». А не то…

И вот я заливаю бензин в свою «мазду» и еду. Час еду, два, шесть. К Минску подъ-езжаю с ужасом. Да, кстати, Коля дал мне карту Витебской области, а Минской — не дал. А в Минске дорогу чинят, перекопали все. Как выехать на МКАД в этом диком городе? «Следуй за белыми “Жигуля-ми”», — прозвучал металлический голос Коли. И я поехала за белым «жигуленком», он, к моей радости, повернул, потом еще повернул и выехал на МКАД. И я еду радостно по МКАДу и высматриваю по-ворот на Логойск. Эдак я навернула круга три и решила, что лучше-ка я на Москву опять...

И тут прямо в глаза яркий свет как даст! Это Коля подлетел на своей тарелке.

— Да поняла, поняла, — сказала я, а про себя подумала, что какой же Коля глазастый, у него целых десять глаз и все хорошо видят, и сразу увидела поворот на Логойский тракт. Доехав почти до центра Минска, я наконец сообразила, что надо развернуться… Эх, нелегко спасать человечество… А эти минские — все же сволочи… Они, наверное, думают, что малых городов в Беларуси просто не существует. Хотя на Москву тоже знак не-приметный стоял, да и предупредитель-ные знаки метров за 500 или хотя бы 300 могли бы и сделать, не совсем же нищие… Аквапарки кругом строят. Надо написать Лукашенко, чтоб либо знаки нормальные

поставил, либо сделал все дороги в обход Минска.

Хозяин базы отдыха «Чечели» сказал, что надо после Глубокого повернуть на Полоцк, а потом направо, на Чечели. Еду, вижу — написано «Чачали», но налево… А может, направо и Чечели будут? Проехав километров десять, понимаю, что Ча-чали — это и есть Чечели. Понаделали этих белорусских надписей, будто кто-то в Беларуси знает белорусский лучше меня. А говорят еще, что только женщины право и лево путают… Сейчас я этому хозяину устрою.

Но, увидев прекрасное озеро, преисполненное покоем, сосновый лес и просторный номер с кухней и верандой, я решила отложить убийство хозяина…

«Неужели всех заставил бросить пить?» — лежала я и думала, смотря в потолок. А ведь это может быть правдой. Я вспом-нила свою работу в детском саду. Дети все время мне мешали писать планы. Беспре-дельничали и саботажничали. От шума голова раскалывалась надвое. И я решила занять их игрой. Предложила простую ролевую игру — кафе. Иру нарядила офи-цианткой, а Слава, Саша и Вадим стали посетителями. Но я рано обрадовалась, через пять минут игра кончилась… Слава нахлобучил официантке Ире фартук на голову, Саша перевернул стол, а Вадим хлопнул чашечку и свалился на пол мерт-вецки пьяным… И пошло опять, поехало…

Нет, так не пойдет. Я подошла и безо всякой надежды объяснила, что так ведут себя только плохие, отвратитель-ные люди — алкоголики. Они ругаются матом, пьют, как свиньи, агрессивные, как злые соседские псы. А надо быть другими людьми — вежливыми, хорошими, пить только кофе, чай или газировку. И еще на-вскидку продемонстрировала различные повороты сюжета, пересказала вкратце этикет и научила добрым словам, которых гораздо больше, чем они думают… Кроме «пожалуйста» существуют еще «будьте доб-ры» и «не окажете ли вы мне любезность». Дети меня внимательно выслушали и к моему удивлению, так как я не рас-


считывала на такой быстрый и успешный результат, играли в кафе на протяжении многих часов в течение полугода. Даже когда я говорила, что пора бы и в другие игры попробовать, они говорили: «Нет, в кафе хотим».

Воодушевившись позитивным опытом, я отучила детей совсем драться, ругаться плохими словами… Вместо по-хабных детских стишков воспитанники декламировали Пушкина, вместо жадно-сти в их сердцах поселилась щедрость… Когда моя группа участвовала в совмест-ных праздниках, то остальные дети, из чужих групп, при команде «бежать» неслись, как ураганы, с визгом и криками, а мои — становились в кружок и бегали на носочках. Мои дети достаточно быстро стали цивилизованными.

И этот ксендз, наверное, имел особый дар от Бога. Едва поселился Юозас в этих кра-ях, он прикипел к этому месту. Я бы тоже прикипела. Таких чудесных озер я нигде

не видела… Озеро за озером, поле за по-лем, лес за лесом. Просторная жизнь.

— Аглаша, посмотри, как красиво. Солнце всходит над озером, — обращаюсь к дочке.

— Очень. Очень красиво, мама, — отвечает Аглая.

Вдоль дороги кусты аккуратно под-стрижены. Огромные валуны напоминают спины мирно дремлющих драконов. Стога сена аккуратно скручены в цилиндры. И на радость путникам из стогов сделаны бабы и мужики, львы и зайцы, трактора и комбайны… У каждого дома — полным-полно цветов. Я в сказку попала. Чуть не проехала поворот, поворот на Мосар при-метный, в виде Девы Марии…

Возле костела — большая при-личная парковка. Тут же можно заказать экскурсовода по коммунистическим ценам. Экскурсовод, хоть и православная, восхищена делами Юозаса Булько и оста-ется активной сторонницей даже после смерти ксендза.

Открывается вид на парк в класси-ческом английском стиле. Его прозвали «Белорусским Версалем». Ровно подстри-женный газон, туи и можжевельники вдоль дорожек… Словно змеи извиваю-щиеся уксусные деревья, их листья осенью особенно хороши — принимают яркий красный оттенок. Волна за волной — цве-точные клумбы. Медуницы, розы, цин-нии, хризантемы и бархатцы… А рядом с каплицей в итальянском стиле — гуавы. Два маленьких пруда соединены мости-ком. В одном пруду фонтан в виде маль-чика, льющего воду из кувшина, в другом цветут розовые лотосы… В сердце скве-ра — скульптура, точная копия работы Микеланджело. И это все в деревне? Да вы шутите. Нет, это еще не все…

Юозас Булько не сразу нашел свой приход. Не было ему прихода… А костел в Мосаре тоже долго оставался без ксендза. И вот наконец они встретились. И новый ксендз сразу активно взялся за работу. Надо сказать, до того как прийти к Богу, Юозас уже не раз ввязывался в борьбу с пьянством и накопил огромный опыт. Он сдавал литовских «лесных братьев» — самогон-щиков — КГБ, вел борьбу с пьянством на

...И этот ксендз, на-верное, имел особый дар от Бога. Едва поселился Юозас в этих краях, он прикипел к этому месту. Я бы тоже при-кипела. Таких чудесных озер я нигде не видела...

Технический партнер:Партнер спецпроекта:


заводе электронных счетчиков в Вильню-се… И естественно, и в Мосаре развернул нешуточную антиалкогольную кампанию. На самом деле он поступил просто: он обо-шел всех и попытался их убедить, что пора начать всем миром бороться с пьянством. Сделал, по сути, то же, что и я: объяснил, что алкоголизм — зло, а трезвость — добро и счастье. И на свой лад добавил про дья-вола и Христа. Запретил являться в храм в пьяном виде, не отпевал алкоголиков, не венчал тех, кто предпочитал шумные застолья с крепкими напитками. Спелся с председателем колхоза, местной админи-страцией и участковым, и они выступили единым фронтом.

Если Булько встречал человека, который нес домой бутылку, уговаривал отдать, — а как не отдашь священнику? Если бабушка хотела расплатиться с плот-ником натурой, натуру экспроприировал и приходил плотничать сам, бесплатно. С самогонщиками сражался: приходил, клал деньги на стол, скупал все пойло и демонстративно выливал в ракови-ну. И несли свои самогонные аппараты жители деревни в созданный в колоколь-не Костельный музей трезвости, несли расписки о сданных назад в магазин бутылках водки и чернил, несли заявле-ния о новом, трезвом образе жизни. Дети рисовали рисунки, плакаты. За короткий срок Юозас Булько добился того, что прак-тически все жители подписали обращение к властям Беларуси с просьбой объявить Мосар и прилегающую территорию зоной трезвости и запретить продавать спирт-ное в магазинах. Власти пошли навстречу такой благородной инициативе. И вот и магазины сдали в Музей вывески: «Про-дажа спиртных напитков производится с 11 до 19 часов».

Из своего опыта работы я знаю, что прежде чем запретить что-то делать, надо поду-мать о том, что люди будут делать, если не будут делать того, что делали раньше…

Я помню, как усаживала ребенка на стульчик и говорила, что он наказан за то, что бегал.

Через полчаса ребенку надоедало сидеть на стульчике, и он канючил:

— Я больше не буду бегать…Тогда я задавала простой вопрос:— Хорошо, ты не будешь бегать.

А что ты будешь делать?На этот вопрос ребенок не мог

ответить. Он просто не представлял, чем можно еще заняться… Ведь бегать так классно…

Через час дети поумнее сжалива-лись над наказанным и подсказывали:

— Скажи, что будешь рисовать. Или лепить… Или строить… из конструктора.

Мои дети перестали бегать только потому, что поняли, что лепить, рисовать и строить из конструктора — тоже классно, но за это не наказывают, а наоборот — хва-лят.

И Юозас Булько и тут меня порадовал. Он решил, что надо возвести в Мосаре сад!

— А между прочим, это разумно. Алкоголики все довольно интересные и талантливые люди, оригиналы, многое умеют, когда не пьют, — заметила моя подруга, когда я рассказала ей о мосарском опыте.

И вот уже жители в поле создают пруды, газоны, клумбы, возводят по-стройки, каменные стены, памятники… К ним присоединяются волонтеры из других городов, потянулись анонимные алкоголики из разных стран… Директор колхоза свозит с полей камни. Ботаниче-ские сады делятся семенами и саженцами для дендрария. Столичные скульпторы создают копии известных статуй. Появ-ляются Аллея трезвости, крестовый путь, колодцы, источники, зоопарк, историко-этнографический музей, детская площад-ка, стадион, клуб… Всего не перечесть…

Когда пришел срок сменить ксендза — католики меняют своих отцов каждые пять лет, — жители все как один заявили, что лягут под колеса той ма-шины, которая будет увозить от них их духовного предводителя. И Юозас Булько прослужил в костеле 20 лет, практически до самой смерти…

Завещал похоронить рядом с костелом, возле входа. И это правильно, очень мудро. Я поняла, что ксендз хотел так не из тщес-

лавия, а потому, что очень важно, чтоб облик духовного лидера всегда был перед глазами, даже тогда, когда его уже нет на земле… Я прочитала в книге, что ученые установили, что когда учитель в классе, дети ведут себя тихо, а когда учитель вы-ходит из класса, то дети начинают шуметь, но если повесить портрет учителя на стене, то дети будут все равно вести себя тихо… Не этим ли несложным открытием пользовались коммунисты, когда всюду вешали портрет Ленина на стене? Вообще, коммунисты умело использовали передо-вые педагогические техники… Недаром Зигмунд Фрейд с живым интересом на-блюдал из-за рубежа за уникальным и мас-штабным советским опытом. Со скепси-сом, но не без оптимизма… он верил, что огромные народные массы можно пере-воспитать и заставить двигаться к нужной человеческой цели…

Люди в Мосаре до сих пор не пьют, ис-ключая совсем уж законченных алко-


голиков, поминки обходятся без водки. Свадьбы справляют где-нибудь подаль-ше, в Глубоком. Я увидела компанию подростков, они будто курили и выпи-вали — так показалось мне издалека, но когда я подошла, они все дружно жевали американские шоколадные батончики. А когда я спросила, пьют ли они сами или их отцы, они довольно резко мне ответили: «Вы так спрашиваете, как будто все люди в деревне обязательно долж-ны пить!» В Мосаре подумывали снова открыть продажу спиртного, потому что выручка заметно убавилась и магазины стали работать только до обеда, но жи-тели проголосовали опять практически единодушно за зону трезвости.

А все просто. Сначала ты находишь союзников. Их обычно мало, но они на стреме и только и ждут сигнала. Их легко увлечь. Потом люди смотрят, что они на фоне передовиков выглядят неважно, вяло выглядят и никчемно, и тоже примыкают… В конце концов остается жалкая горстка особей, кото-рые, когда все остальные хотят мира,

упорно желают войны. Но они обычно погоды не делают. Может, и хорошо, что остаются такие маргиналы. Без них было бы скучно. Главное, что уже не они задают тон, не они погоду делают. Вектор сменился.

Но какая же притча без искусителя…— А молодой ксендз собирается

продолжать дело Юозаса Булько? — спра-шиваю экскурсовода.

— Нет, не хочет, считает, что его дело — молиться. Взвалить на себя все это очень ответственно. Мы с ксендзом Алек-сеем не можем найти общий язык. Он, бывает, и храм не откроет, когда туристы приезжают.

Я решила познакомиться. Возле входа в костел играла музыка. Я прислу-шалась, мелодия показалась мне знако-мой. «Да это же Битлы!» — осенило меня. Только слова другие: «Только Бог направ-да кохаць це».

У входа в костел сидел новый ксендз — Алексей Юркайть. Не в рабочем наряде, а так, запросто, в скромных брю-ках и свитере, заменял старушку, кото-

...Запретил являться в храм в пьяном виде, не отпевал алкоголи-ков, не венчал тех, кто предпочитал шумные застолья с крепкими на-питками...


рая продавала свечки, сувениры, книги и предметы культа и отлучилась на обед. Посетители мрачно оглядывали разложен-ное на столе.

— Купите вот буклет… Или жур-нал… Или книги…

Но посетители не торопятся что-то покупать.

— Возьмите хоть календарик бес-платно!

Если б я не знала, что он служитель культа, то я бы никогда не додумалась до этого самостоятельно — не похож. Я даже сдуру спросила, где его жена, на что свя-щенник, по-моему, обиделся.

В костеле есть и орган, но играют на нем только по большим праздникам, а так концерты устраивать не хотят — мол, не концертный зал тут.

И вообще, теперь в костеле все серьезно: только молитвы и никакого светского просветительства. На любые вопросы о Булько ксендз Алексей сначала раздражается:

— Дался вам всем этот Булько… Булько, Булько… Огородник он был, а не ксендз.

А потом берет себя в руки и согла-шается, что Булько внес-таки неоценимый вклад. И как бы между прочим поведал, что у него есть распоряжение епископа, чтобы препятствовать возникновению культа Булько. И заявил, что мы далеко не все знаем, не таким он был и хорошим: его преследовали литовские власти — мол, сдал советской власти 56 «лесных братьев» в 50-е. И носил подпольное прозвище в КГБ — Бимба.

Костельный музей трезвости новый ксендз решил переоборудовать в музей агитационного плаката против алкоголиз-ма, которые собирает.

— Я все здесь уберу.Экспонаты — самогонные аппа-

раты, бутылки, коляски с детьми, рисун-ки, расписки и статуи — складированы в углах, рядом с вениками. Хотя плакаты остались висеть на стене и, для приличия,

что-то осталось выложенным на столах. И вроде как молодой ксендз продолжает сотрудничать с обществами анонимных алкоголиков.

В свободное время отец Алексей занимается написанием статей истори-ческой и религиозной тематики, которые публикуются в католических журналах, например минском «Аве Мария». Там он описывает гонения на христиан, исто-рию различных местных костелов. Он же сочинил несколько пафосный и слаща-вый текст буклета «Санктуарий Святого Юстина-мученика в Мосаре». В общем, прежний ксендз был огородник, а нынеш-ний — писатель.

— Что вы все про Булько пишете, напишите, что в костеле мощи Святого Юстина хранятся, лучше, и по-настоящему ценные иконы.

И напоследок пригрозил, что будет следить за публикациями в Интернете и, чуть что ему не понравится, засудит меня, многодетную мать. Он также много говорил про незаконность строений на государственной территории. Наверное, прежде чем стать ксендзом, он работал прокурором. Хотя я не скажу, что отец Алексей мне совсем не понравился. Забав-ный, думает, что я испугаюсь. Да я на тебя, Алексей Юркайть, инопланетянина Колю натравлю!

И вот я читаю различные интервью с ксендзом Алексеем, где он распростра-няется о том, что алкоголизм запрещать нельзя, человек должен иметь свободу вы-бора и магазины, ломящиеся от алкоголь-ной продукции… Явно заказные статейки от производителей спиртного. Бельмо на глазу — эти зоны трезвости. Ведь есть уже и другие подобные опыты, потянулись другие города и села за положительным примером Мосара. Но, видно, на совесть воспитал жителей Мосара Булько и к про-вокациям подготовил исправно.

Юозас Булько и местное кладбище при-вел в порядок. Из мосарского кладбища, которое ранее представляло собой жалкое зрелище: заросло бурьяном, памятники разрушились, — Булько сделал ухоженный


некрополь, которому бы позавидовали все покойники. В центре возвышается боль-шая фигура Христа, который молится за умерших. К фигуре ведут многочисленные асфальтированные дорожки, усаженные кустами, цветами и можжевельниками. Каменная ограда с прекрасными воротами. Часовни. Все это мне напомнило элитное кладбище «Шелестящий дол» из «Незаб-венной» Ивлина Во: «И привиделся мне сон, и увидел я Новую Землю, избранную для СЧАСТЬЯ. Там, в окружении всего, чем ИСКУССТВО и ПРИРОДА могут возвы-сить Душу Человека, я увидел Счастливый Приют Упокоения Бесчисленных Незабвен-ных». Все эти Марыли и Юстасы смотрели с памятников на костел и, должно быть, обретали покой и счастье… Рядом с клад-бищем — Ноев ковчег. Деревянная беседка. Внутри — нарисованные животные, кото-рых Ной взял с собой на корабль. Таким, на-верное, был и Юозас Булько, который, как и Ной, строил то, что должно спасти людей от разрухи, наводнения, духовного обни-щания и привести к земле обетованной.

Садилось солнце. Квакали лягушки. Менялись краски. И я решила, что не хочу

уезжать. Я б там сидела и сидела рядом с мертвыми и смотрела на закат в Мосаре.

И тут как тут мой инопланетянин. «Иди, — говорит. — Собирай вещички с базы отды-ха, не на курорт приехала. И неси ценные знания людям!» — «Ну ты, Коля, заколебал, дай закатом еще пять минут понаслаж-даться». Но Коля был непреклонен.

Вот такие дела. Главное — видеть цель и начать хоть что-то делать… И это вроде бы так элементарно, но безотказно рабо-тает. Я летом целый месяц каждый день ездила на озеро. Через неделю меня стало бесить, что люди свиньи и оставляют после себя бардак. Я просто брала из дома пару-тройку пакетов и собирала в них му-сор возле себя и по дороге в машину. С дву-мя маленькими детьми. Люди видели это, смотрели на меня, как на странную. Муж мне говорил: «Ты больная! Это не поможет избавить природу от мусора!» И не помогал мне, но я продолжала непреклонно делать свое дело. Булько работал на Бога, а я… тоже на Бога… и еще на инопланетянина Колю. И вот я не верила в результат, но

после недели, как я не ездила на озеро, я увидела такую картину: везде навеша-ны плакаты про то, что мусорить плохо, а чистота — это хорошо, и про то, что надо убирать за собой и другими… Люди ходи-ли с мусорными пакетами, собирали ото-всюду мусор, уговаривали окружающих не сорить, мужчина нырял в озеро и доставал оттуда стекла и бутылки… Переполнен-ную помойку вывезли… Люди почувство-вали себя цивилизованной общностью. То же происходит теперь всегда: если я вы-хожу чистить снег, то и другие выходят. Если я сажаю клумбы, то и другие сажа-ют… Правда, иногда накатывает грусть… «Неужели все люди и правда биороботы и выполняют ту программу, которую в них заложат? И неужели я тот самый каштан, который цветет не в мае, а в ноябре?»

— Ладно, поживи еще, посмотрим, что бу-дет, оставайся со своим ущербным челове-чеством, — разрешил инопланетянин Коля, Восьмой, и его тарелка блеснула в темном небе яркой звездочкой, а потом пропала. Нам, людям, похоже, дали шанс. Правда, 95% пазла пока еще не сложено…


Писатель Натан Дубовицкий дал письменное интервью журналисту Сергею

Доренко. То есть написал накипевшие ответы на накипевшие вопросы.

Временами создается впечатление, что вопросы накипели прежде всего у самого Натана Дубовицкого, но это, наверное, обманчивое впечатление. Вообще, все,

что связано с личностью господина Дубовицкого, настолько обманчиво,

что относиться к нему следует крайне правдиво. Тем более что как в новом

романе «Машинка и Велик», так и в этом интервью даны исчерпывающие ответы

на наиболее радикальные вопросы современности.

текст: сергей доренко


сергей доренко: Видел ваш двухтомник. Читал. Колесников подарил. Там «Околоноля» и новый роман «Машинка и Велик». Вто-рая книга для чего? Вторая книга написана кем?натан дубовицкий: Общее — оба текста сделаны мной; оба текста выполнены в жанре русской иконописи; оба — о любви… Много общего. Можно даже сказать, что это одинаковые книги. Толь-ко написаны в прямо противоположных направлениях. «Околоно-ля» — о невозможности любви. «Машинка» — о ее неизбежности. В этом главное различие. Кроме того, новая книга толще и тяжелее.сергей доренко: Иконопись в литературе? Это...?натан дубовицкий: То же, что в визуальном искусстве. Не образы, а образа. Фигуры плоские. Фактура плотная. Краски несме-шанные — чернота, золото, лазурь… Персонажи нерослые, мысли низкие, слова простые, невысокие, чтобы Бога не загородить…сергей доренко: И тогда, ваши книги — иконы, и на них нуж-но молиться?натан дубовицкий: Отчего же и не помолиться, если очень надо.сергей доренко: Вы православный?натан дубовицкий: Да.сергей доренко: Как православный что можете сказать о «Пус-си Райот»?натан дубовицкий: Жалкое дело! Всех тут жалко — и пра-вых, и виноватых.сергей доренко: Кто тут прав? Кто виноват?натан дубовицкий: Правые виноваты. Виноватые правы.сергей доренко: Некоторые пассажи вашего нового романа критики сочли русофобскими. Откуда в вас это? Старый страх еврея перед погромами?натан дубовицкий: С чего вы взяли, что я еврей?сергей доренко: Натан имя явно еврейское. Ну и фамилия…натан дубовицкий: Иван тоже еврейское имя.сергей доренко: Так вы русский?натан дубовицкий: Очень. И разве нам не приходит иногда в голову, что мы неправильные люди. Разве не про себя говорится, что «все мы делаем через ж...?» Разве не русский царь сказал наследнику: «Кажется, в России только два человека не воруют — ты да я». Разве не русский историк в ответ на вопрос «Как там в России?» ответил од-ним словом «Воруют!»? Да в любой русской компании то и дело звучат такие мысли. А Пушкин, которого, по его словам, с его умом и талан-том «угораздило родиться в России»? А Лермонтов с его «немытой» Россией? Это что? Русофобия? Это, конечно, фобия, но иного свойства. Страх великого, бескрайнего народа не уместиться в этом довольно тесном мире. «Широк русский человек, слишком даже широк. Надо бы сузить». Отсюда и желание сузиться, умалиться, унизиться — ина-че как протиснуться в карликовую, не по росту вселенную?сергей доренко: В зимних митингах участвовали многие писа-тели — Лимонов, Быков, Акунин… Вы на Болотную ходили?натан дубовицкий: На те митинги ходили многие мои зна-комые. Умные. Талантливые. Совестливые. То есть в моем понима-нии — люди из лучших. Но сам я туда не пошел. Поскольку сразу было видно: вся эта недореволюция — всего лишь попытка плохих


писателей возглавить хороших читателей. Но читатели умные попа-лись и возглавить себя не дали. И то сказать, что была бы за комедия вместо нынешнего режима — диктатура графоманов! Правитель-ство прозаиков — что за нелепость.сергей доренко: Были не-писатели: Навальный, например, Немцов…натан дубовицкий: Все, кого вы называете, блогеры, то есть именно писатели и больше ничего. Теперь ведь все пишут.сергей доренко: Себя вы, видимо, писателем не считаете.натан дубовицкий: Если Быков и Акунин писатели, то луч-ше мне не быть писателем. Лучше мне тогда повесить на шею мель-ничный жернов и броситься в море, чем быть таким писателем.сергей доренко: (сглотнув обиду за Быкова, довольно прищу-рившись за Акунина): Кто вы?натан дубовицкий: Я же сказал — иконописец, богомаз.сергей доренко: Читатели не пошли за писателями. Значит, революции не будет?натан дубовицкий: Конечно, не будет. Демографическая си-туация в стране абсолютно контрреволюционна. Молодежи мало. Поэтому гормональный фон в обществе довольно бледный. Уровень тестостерона низкий. А для революции надобен избыток молодежи, критическая масса тестостерона и эстрогена, гормональный взрыв. «Война — дело молодых». А у нас пожилых с каждым годом все боль-ше. Тем, кому за сорок, покой нужен. Для революции общество наше недостаточно сексуально. Взрыва не будет. Старички не попустят.сергей доренко: Скучно и гадко и тоскливо, если ничего не будет...натан дубовицкий: Почему же ничего? Озорство будет, бес-толочи будет много, суеты и томления, битья даже и ломки. Только не революции. То есть, конечно, нельзя совершенно отрицать воз-можность катастрофы. Но она крайне маловероятна. Революционе-ры, если уж так им хочется революции, пусть не по митингам болта-ются, а побольше детей рожают, наращивают, так сказать, процент молодежи. Тогда, может, в старости успеют насладиться первыми всполохами бунта. Или пусть экономику подрывают. Только не рос-сийскую — здесь нет ее, здесь вместо нее нефть, газ, уголь, лес и ме-таллы, а настоящую, американскую. Если там грохнется все, то и нас накроет. Тогда и нашу публику, пусть даже и пожилую, вскипятить можно будет.сергей доренко: Вы контрреволюционер, не революционер, в любом случае?натан дубовицкий: Ни в коем случае. Чтобы быть революци-онером, надо испытывать острую фрустрацию, невыносимую депри-вацию и тяжелую аггравацию. Я же ничего такого не испытываю.сергей доренко: Без протеста мы тихо сопьемся и потеряем смысл, нам нельзя без протеста.натан дубовицкий: Но будущее протеста мне представляет-ся вполне благополучным. С протестом в России случится то же, что случается с ним во всех сытых странах — он коммерциализируется. Как когда-то на Западе пацифизм, троцкизм, рок, хиппизм, панк, хип-хоп и прочие дерзости стали очень милыми субкультурами, а затем и рынками модных товаров и услуг. Коммерциализация про-

теста, монетизация свободы, капитализация справедливости — не-избежный финал всех протестов. Вот что будет, да уже и есть — май-ки с радикальными лозунгами и пресловутым Че, диски с как бы резкими песнями, выставки, фильмы и спектакли всяких там нон-конформистов, гранты от скучающих жен миллионеров и от Госде-па, модные кафе, медиа типа «Дождь», хипстерская униформа, про-давцы белых ленточек и «запрещенных» книг, а главное, адвокаты, адвокаты, адвокаты… Это же все деньги, самый настоящий бизнес, рынок протестной продукции. Не такой, конечно, как у сырьевиков, но тоже хлеб. Отличная перспектива! Вот мой совет: покупайте про-тест, пока недорог. Баффет, кажется, учил: вкладывайте в пищевую промышленность и в канализацию. Потому что люди всегда будут кушать и наоборот. Также верны инвестиции в инфраструктуру про-теста — потому что рассерженные горожане всегда будут сердиться.сергей доренко: Хотел бы услышать ваш диалог с вашим Хрис-том, хотя бы с Команданте Че. Ладно, сменим тему. Какое вы имеете отношение к Суркову?натан дубовицкий: Хорошее. За то, что вернул в кремлев-ский политический диалект слово «русский».сергей доренко: Ничего больше не скажете?натан дубовицкий: Ничего. Андрей Иванович (Колесников) не велит. Вы про роман перестали спрашивать.сергей доренко: Давайте вернемся к роману. Ругают за вычур-ность слога, обилие цитат. Перебор, говорят, с аллитерациями. Еще говорят, хвастаетесь эрудицией, к месту и не к месту поминая имена классиков… Это не ходульное хвастовство?натан дубовицкий: Когда вы идете по городу и видите па-мятники Пушкину, Гоголю, улицы, названные именами музыкан-тов и художников, кажется ли вам, что горсовет попусту блистает эрудицией? Ну вряд ли. Скорее, понимаете, что в этом городе пом-нят, уважают и благодарят тех, кто смог удивить и впечатлить. Если на площадях и перекрестках моего текста вам встретятся напомина-ния о Достоевском, Гребенщикове, Святом Луке, то и это не значит, что я хвастаюсь начитанностью. Кого сейчас можно этим поразить? Кому нужна начитанность? Я так всего лишь ставлю памятники, но не из бронзы и мрамора, а из слов, в честь тех, кто удивил меня и впе-чатлил. И насчет вычурности не соглашусь — слова мои, повторяю, просты. Тут дело в навыке чтения. Кто читает только газеты и похо-жие на газеты книги, тому любые фразы сложнее, например, таких: «Продаже РОСТЭКа уже ничто не мешает» или «Елена Кондулайнен забыла про секс ради жилплощади» — кажутся вычурными и наду-манными. А любые поступки, кроме обеда и ужина, — позерством.сергей доренко: Тогда последний вопрос: что вы хотели ска-зать своим новым романом на своем вычурном языке?натан дубовицкий: Любой мой текст — заявление о том, что я не хочу умирать. «Машинка и Велик», кроме того и в первую очередь, — призыв ко всем нам и к небу пожалеть детей. Потому что наши дети это ведь и есть Святая Русь, Христова нация. Еще раз-влечь хотел. Жизнь сама по себе пуста. В ней ничего нет, одни мы. Некому нас рассмешить, кроме нас самих. Поэтому мы по очереди выходим в центр этой пустоты, в пятно света и рассказываем исто-рии, чтобы стало страшно и весело. Я рассказал.

От создателей Натана Дубовицкого!От продюсеров «Околоноля»!

В Библиотеке «Русского пионера» —новый роман Натана Дубовицкого

Спрашивайте в магазинах. Вам скажут: «Продано». А вы спрашивайте.



Главред Russia Today Маргарита Симоньян решила попробовать себя и читателей «РП» в новом

жанре. Она написала сценарий, по которому другой наш

колумнист, очевидно, снимет фильм. Маруся осваивает все

новые области действительности, в том числе и радиоколонки.

И все это находит своих читателей, зрителей

и слушателей. И не теряет.

текст: маргарита симоньян рисунки: анна каулина


Первая серияДОРОГА В ВЕСЕЛОМ. ДЕНЬТабличка на дороге: «ВЕСЕЛОЕ». Играет музыка «Адлер-Сочи для меня —

это райская земля». Мимо нее проносятся с криком мальчишки.

Мальчишки. Десять минут осталось, десять минут!!!!

Разбитая пыльная дорога, и на дороге, как будто так и надо, лежит

грустная корова. Справа корову объезжает убитая белая «шестерка»

Сержика, слева обходят две загорелые отдыхающие в купальниках. Это

из машины Сержика несется песня «Адлер-Сочи». Мальчишки кричат

в окно Сержику, пробегая мимо. Он в это время смотрит на девушек.

Мальчишки. Телевизор включайте! Десять минут!!!

Сержик (продолжая смотреть на девушек). Телевизор что-нибудь, кроме врать, умеет? (Кокетливо напевает девушкам.) Это солнце, это море, это небо для тебя!

Девушки фыркают и смеются. Корова поднимает грустную морду. Маль-

чишки, взбивая тонны пыли, бегут дальше.

ХИНКАЛЬНАЯ ТАТУЛЯНОВ. ЗАДНИЙ ДВОР. ДЕНЬПродолжается песня «Адлер-Сочи для меня», которая играет фоном в хин-

кальной, несмотря на работающий телевизор. На заднем дворе хинкаль-

ной — мангал, столы с грязной посудой, гуляет несколько кошек. Работает

дешевый телевизор. Офелия очень раздраженно мечет из большой кастрю-

ли, стоящей прямо на полу на газовой горелке, хинкали в тарелки. На теле-

визор она демонстративно не смотрит. Офелия — белокожая, в черном

платье. В углу Абик сам с собой режется в нарды, очень злой. Абик пере-

крикивает телевизор, как будто его то, что там происходит, не интересует.

Абик. Ду-беш, я тебе сказал, ду-беш — русским языком сказал тебе!

Прибегают мальчишки.

Мальчишки. Дядь Абик, делай громче, семь минут!!!Абик. А ну чтоб я не видел тебя! Офик, выключи его!

Офелия быстро берется за пульт.

Абик. Нет, оставь!Офелия (слегка раздраженно). Что сделать?Абик (очень зло и раздраженно). Ничего! Громче сделай!

ПРИЛАВОК ЭЛИТЫ У ПЛЯЖА. ДЕНЬЭлита слюнявит ушную палочку, ею подтирает тушь, глядя в маленькое

зеркальце, одновременно продолжая автоматически и монотонно кри-

чать на весь пляж.

Элита. Травяной сбор от запора и алкоголизма, от бесплодия — супер-бомба!

Пробегают мальчишки.

Мальчишки. Пять минут уже осталось, теть Элита!!!Элита. Какая я тебе тетя, ишак ты, один и второй! Один раз вас так потеряю в Веселом, что до следующего сезона не найдут!

Дети убегают на пляж, продолжая орать. Элита смотрится в маленькое

зеркальце пудреницы, приподнимает кожу на лбу.

ПЛЯЖ. ДЕНЬНа пляже яблоку негде упасть. Дикое количество людей, все заби-

то, в море бананы, таблетки, тарзанка, скутера. Вода бурлит купаю-

щимися, очень шумно. Крики: «Масква приехала, Масква!» «Ваня,

брось медузу — укусит!» Женским голосом крик «Хачапури, сосиска

в тесто». Потом голосом дяди Аскера: «Пиво, риба, раки». С детьми

фотографируется чебурашка. Проходит негр в юбочке из перьев

с фотоаппаратом, орет на чистом русском, с явным сочинским

говором.

Негр. Папуас — дети, женщины скидка! Папуас — дети, женщины скидка!

Навстречу папуасу идет дядя Аскер с лотком. Негр походя здоровается

с ним за руку.

Негр. Привет, дядь Аскер.Дядя Аскер. Здорово, братан.

Негр идет дальше, мимо бегут мальчишки.

Мальчишки. Пять минут, пять минут!!!!

Дядя Аскер хватает маленького мальчишку за рубашку, поднимает его,

тот визжит и бьет ногами.

Дядя Аскер. Ты мне панику тут не дезинформируй, весь контин-гент распугаешь!

ДАЛЬНИЙ ПЛЯЖ. ДЕНЬНа пляже никого нет. Пляж перегорожен поперек обычной желтой

клейкой лентой с рынка, которой перетягивают коробки с товаром.

Возле ленты торчит табличка «Государственная граница Российской

Федерации. Запрещено». На пляже сидит один Цолак, как заворожен-

ный смотрит на волнорез. Он одет как школьник. Рядом лежит школь-

ный рюкзак. Ему лет 16. Мимо пробегают уже утомившиеся бежать

загорелые подростки.

Мальчишки. Цола-а-а-ак! Уже три минуты!!!! Побежали к телеку-у-у-у-у-у-у-у!


ВОЛНОРЕЗ. ДЕНЬВ кадре то, на что так внимательно и завороженно смотрел Цолак. На

краю волнореза Серафима — ей лет 15, она с двумя девичьими косич-

ками, немножко еще угловатая, в белом скромном платье до пят. Солн-

це находится по отношению к ее голове так, как будто вокруг ее волос

образуется нимб. Она бросает в воду камешек. Вокруг камня брызги.

ХИНКАЛЬНАЯ. ДЕНЬБрызги в огромной кастрюле Офелии, куда она резко высыпает с де-

ревянной доски хинкали. По телевизору в кадре Рогге начинает объ-

являть результаты голосования по выборам города—хозяина Олимпиа-

ды-2014. Офелия, услышав его, замирает в той же позе — с доской

от хинкали. Абик сидит над нардами, уставившись в них, на лбу у него

жирные капли пота.

Телевизор. Сочи!!!

Абик резко подскакивает, переворачивая стол и нарды.

Абик. Вай, мама-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

По звуку продолжается его крик, а по видео — пляж, на нем чебурашка,

который резко стягивает с себя костюм чебурашки и остается в той

одежде, в которой он появляется в следующих сценах.

Чебурашка. Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!

Корова, лежавшая на дороге в начале сцены, поднимает голову и изда-

ет долгое протяжное «МУ-У-У-У-У-У-У». Серафима, стоящая на волнорезе,

резко ныряет в воду прямо в платье, вокруг нее много брызг.

РОЛИКПод песню про Олимпиаду, под титры идет ролик, из которого ясно, что

прошло время: стройка, новые здания, развязки, экскаваторы, проб-

ки, зима меняет лето, карта олимпобъектов перекраивается три раза,

аэропорт сначала убитый, потом — новый, и т.п. Понятно, что прошло

два-три года.

УЛИЦА. УТРООбщий план курортного поселка. Через ворота старенькой хиба-

ры видно новый бетонный забор, обнесенный колючей проволокой,

а через нее — огромное новое здание, резко контрастирующее с окру-

жающим поселком, — современная офисная многоэтажка из стекла

и бетона. Здание еще не до конца достроено: частично не облицовано,

не облагорожена территория, — но в нем уже работают люди. Перед

забором пыльная изрытая дорога со следами стройматериалов. По ней,

прямо под зданием — так, что его видно за ней, — проходит корова,

оборачивается на здание с грустными глазами.

ЗДАНИЕ. УТРООфисный коридор. По нему проезжает на роликах Николя. Прокаты-

вается мимо кабинета, на котором самодельная табличка из простого

листа А4 «Москва». Дверь туда открыта, и в двери копошится уборщица.

Понятно, что внутри никого еще нет. Из противоположного кабинета

доносится голос Петеньки, который мы слышим еще до того, как видим,

что происходит внутри.

Петенька. Да что Вы, в Лондоне умерли бы от зависти!..

Над этим кабинетом табличка «Пресс-служба». Николя закатывается

туда.

КАБИНЕТ ПС. УТРОМы продолжаем слышать Петеньку и уже видим его. Он говорит по теле-

фону, бегая по кабинету.

Петенька. Никаких утечек не будет! Все под контролем! Мы же для Родины работаем, а не для кого-нибудь там!..

Петенька толстый и неряшливый, одет строго, как чиновник, несмотря

на жару. Галстук набекрень, пыльные ботинки, пятна пота под мышками.

Николя подкатывается к окну, садится, не снимая ролики, на подокон-

ник, достает и манерно закуривает длинные дамские сигареты. Он одет

так, как может одеваться провинциальный модник. Все обтягивающее,

с кричащими брендами, по прическе видно, что он проводит над ней

очень много времени утром, брови выщипаны. Настя одета скромно

и, скорее, по-спортивному. Она ходит и внимательно бьет мухобойкой

мух. Наконец Петенька останавливается перед своими сотрудниками,

все еще продолжая говорить по телефону.

Петенька (по телефону, заискивающе). Я все понял, никаких таджиков. Никаких таджиков и никаких газет.Николя (лениво-недовольно, с типичным гейским говорком). Что опять?

Петенька дает отбой и сразу делает капризную полуплачущую

физиономию.

Петенька (плачущим голосом). Таджик на Ледовом с крана сорвался. Буху-у-у-у-у….Настя (испуганно). Насмерть?Петенька. Не зна-а-а-а-аю. (Резко спохватывается.) Закрываем исто-рию. Чтобы ни-ни!Настя (в шоке). В смысле — закрываем?Петенька (сразу взрываясь). Опять начинается? А что такое? Ну что? Таджик с крана сорвался! В Лондоне на Олимпиаде двадцать таджи-ков с крана сорвалось!Настя. А кто журналистам будет врать?Петенька. Ты и будешь!Настя. Я никогда не вру.Николя (иронически). Нашла чем гордиться!Петенька. Я вот давно хотел спросить: ты вообще за кого?Настя. Я — за людей.Петенька (делая пафосное лицо). Ты за людей, а мы тут — за Родину.Настя. Я не знала, что это разные вещи.


Николя (выбрасывая бычок в окно). Вы вообще, москвичи, что-нибудь знаете?

Настя вспыхивает, бросает мухобойку и садится за компьютер. Петень-

ка вдруг хлопает себя по лбу.

Петенька. Москвич! Прилетает же сегодня москвич! А в «Черномор-це» канализацию прорвало! Куда же мы его поселим?Настя. Как прорвало? Я же сегодня забронировала там!Петенька. А как таджик с крана сорвался? Вот так и прорвало!

Настя бросается кому-то звонить, Петенька крутится на одном месте, не

зная, за что хвататься. Николя с тоской смотрит в окно.

Николя (вздыхает). Опять без обеда.

На его этих словах мы видим то же, что он из окна, — море, поселок,

который отсюда кажется совсем маленьким, и посреди поселка здание

с большой надписью: «Хинкальная Татулянов».

ХИНКАЛЬНАЯ. ДЕНЬИз хинкальной видно здание Пресс-Центра. Открытая веранда хинкаль-

ной — площадка, увитая киви, на которой расставлены пластиковые

столики. У одной стены — подобие летней кухни, с огромной газовой

горелкой, плитой, шкафами и мойкой. Слышно, как где-то за хинкальной

постоянно кудахчут куры и петух. Абик говорит по телефону и одновре-

менно секатором обрезает побеги киви.

Абик. Да! Альдос! Молодец, перезвонил! Барана мне надо! По-братски!Голос из трубки. Абик, отвечаю, нету баранов, во всем городе — ни одного барана.Абик. Альдос, свадьба в субботу!Голос из трубки. В ресторане?Абик. Еще раз эту кибитку рестораном назовешь, ты, твои дети и твои внуки каждую пятницу тут бесплатно обедать будете! По-братски, до субботы найдешь барана?Голос из трубки. В субботу братьев нету! В субботу только бан-кеты.

Звонок срывается. Абик оборачивается внутрь хинкальной. Офелия

протирает и без того чистые столы. На центральном столике дымится

огромная кастрюля с хинкали. По телевизору бубнят новости. Дядя

Аскер достает из кастрюли рапанов.

Телевизор. Ледовый Дворец уже почти готов к сдаче международной комиссии. В конце лета французская делегация прибудет в Сочи.

Абик крайне раздраженно хватает пульт и выключает телевизор.

Абик. Убери, чтоб я их не слышал!!!!Дядя Аскер (себе под нос). Ты сердишься, Абик, значит, ты дурак.

У Абика звонит телефон. Смотрит на кастрюлю с хинкали.

Абик. Что, за целый день ни один сволочь покушать не зашел? Опять?Офелия. С утра здесь сидишь, что спрашиваешь?

За спиной у Абика видно здание Пресс-Центра.

Абик (показывая на здание). Что, и чебурашка не обедал?Офелия. Эти третий день не ходят.

Абик садится за нарды, начинает играть сам с собой.

Офелия. Что ты маешься — иди сходи куда-нибудь! Сержик где?Абик. В Караганде!Офелия (без иронии). Что делает там?Абик. Офик, не беси меня!

Идет обратно к киви. Офелия подходит к кастрюле с хинкали, смотрит

в нее грустными глазами.

Офелия. Хинкали будешь?Абик. Офик, ты издеваешься????!!!!!

Из внутреннего двора появляется Цолак. Натягивает на ходу футболку,

на которой написано «Путин тоже любит Сочи».

Абик (недовольно). Проснулся.Цолак. Пап, пятьсот рублей дашь? До первой зарплаты.Абик. Ты здесь одного клиента видишь? Откуда пятьсот рублей?Цолак. Пока клиенты были, у тебя тоже не было!

Целует Офелию, демонстративно не смотрит на отца.

Цолак. Пока, мам.

Уходит.

Офелия. Это твой сын! Зачем так разговариваешь?Абик. Мой сын? А тебе он не сын?Офелия. Столько гулять, сколько ты гулял, откуда я знаю, что это от меня сын?Абик. Оуфффф! Не беси меня, Офик!Офелия. Работает ребенок! У Арзумана дети наркоманы, а наш Олимпиаду строит!Абик. Вот именно! Лучше бы наркоманом был, чем отцу своему гроб строить! Ох!!!

Хватается за сердце. Офелия тут же автоматически хватает стакан

воды и лекарство, подает ему, одновременно возмущаясь.

Офелия. Что ты говоришь, Абик!


...???...

...????...


Абик. Все, уйди!

Абик выпивает лекарство. В это время, продолжая счищать бороды

с рапанов, говорит дядя Аскер.

Дядя Аскер (очищая бороды с рапанов). Зачем так аггревируешься? До Олимпиады никто не доживет. Ты забыл, что в следующем году ко-нец света? Все, кто Олимпиаду строит, только на это рассчитывают.

Абик поворачивается лицом к Пресс-Центру, долго и протяжно смотрит

на него с обидой и ненавистью. Потом подходит к кастрюле, берет хин-

кали, макает его в сметану с чесноком, откусывает, кривится и с не-

счастным лицом швыряет кошке.

ПЛЯЖ. ДЕНЬНа пляже почти никого нет. Несоизмеримо меньше людей, чем было в на-

чале серии. Над пляжем пролетает вертолет со строительной чашей бетона.

Нет уже скутеров и т.п., только один банан лежит на камнях. На банане спи-

ной к морю сидят две дебелые отдыхающие крайне вульгарного вида. Друг

Цолака, распорядитель банана, их фотографирует. Из моря выходит Цолак.

Подходит со спины к девушкам, обнимает их обеими руками, втискивая

свою голову между их голов. Они визжат. Видно, что Цолак это делает ско-

рее автоматически — потому что всегда так делал, без особого энтузиазма.

Цолак. Девушка-красавица, ты мне очень нравишься… Сфотографи-руй, братан. В музее повесим, напишем — последние отдыхающие Адлера. Все нормальные люди уехали в Турцию, а эти, наоборот, приехали пыль глотать. А все почему?

Поднимает голову, приподнимает банан под отдыхающими, как бы

давая им по попам.

Цолак. Потому что здесь есть такие, как мы с тобой, братан! А в Тур-ции таких нету!

В это время по дальней кромке пляжа проходит Серафима, она идет

на дальний пляж. Серафима повзрослела, выглядит очень женственно.

Все так же в белом платье до пят, с рукавами. Цолак видит ее. Вдруг ме-

няется в лице, смотрит на нее, хватает сумку, как будто вдруг заспешил.

Цолак. Братан, все, я погнал.Друг Цолака. На стройку уже?

Цолак уже идет быстро к кромке пляжа. Отвечает, не оборачиваясь.

Цолак. Ага.

Цолак выходит из кадра. Друг Цолака разводит руками перед разочаро-

ванными лицами девушек.

ДАЛЬНИЙ БЕЗЛЮДНЫЙ ПЛЯЖ. ДЕНЬТа же корова, что была в начале серии, одиноко бредет по пляжу. Оста-

навливается и вдруг накладывает лепешку. Грустно мычит после этого

и идет дальше. Пляж перегорожен поперек обычной рыночной клейкой

лентой. Рядом с ней в камни воткнута табличка «Государственная грани-

ца Российской Федерации. Запрещено». У воды сидят два погранични-

ка в форме, удят рыбу. На пляж плюхается Цолак, бросая перед собой

сумку. Он одет как все местные молодые парни — в длинных шортах,

шлепанцах и расстегнутой рубашке. Закуривает. Так же пристально, как

в начале серии, смотрит на волнорез. Пляж безлюден. По пляжу идет

дядя Аскер. В одних закатанных джинсах, босиком, очень загорелый. Он

нагружен пакетами, на груди впереди болтается лоток с рыбой. Он идет

по безлюдному пляжу и тем не менее, как в былые времена, кричит на

весь пляж.

Дядя Аскер. Пиво, риба, раки! Рапан копченый, форель соленый, беламур! Пиво, риба, раки!

Увидев Цолака, дядя Аскер сгружает все с облегчением перед ним,

чтобы передохнуть. Цолак продолжает с вниманием и увлечением смот-

реть вбок, в сторону моря, как будто там что-то разглядывает.

Дядя Аскер. Спроси меня, кому я кричу, зачем я кричу?Цолак (автоматически). Зачем ты кричишь?Дядя Аскер. А что дома мне делать? Меланхолировать? Рапан хо-чешь?Цолак. Не, не хочу.

Дядя Аскер достает с лотка шашлычок из рапанов, протягивает.

Дядя Аскер. Бери! Все равно протухнет.Цолак. Да не хочу я!

Дядя Аскер начинает сам есть рапанов с шашлычка.

Дядя Аскер. Совсем глупый.

Дядя Аскер наконец оборачивается туда же, куда смотрит Цолак. Видит

там что-то. Обратно оборачивается потрясенный.

Дядя Аскер. Ай-ай-ай-ай! Вообще совсем глупый!

Дядя Аскер уходит. На общем плане с точки обзора Цолака видно, что

на краю волнореза, в сторону которого все это время смотрит Цолак,

стоит женская фигурка в платье, с шапкой солнечного света, как ним-

бом, вокруг головы.

ВОЛНОРЕЗ. ДЕНЬСерафима в простом платье стоит на волнорезе, улыбается чему-то.

Потом резко вытягивает над головой руки, грациозно группируясь,

и шумно ныряет в воду вниз головой. Ныряет очень красиво.

ПЛЯЖ. ДЕНЬЦолак завороженно наблюдает за тем, как ныряет Серафима.


ВОЛНОРЕЗ. ДЕНЬСерафима выныривает, отфыркивается, смеется собственной неловко-

сти и пытается вскарабкаться из воды на руках обратно на волнорез,

но руки срываются со скользкого камня, и она никак не может залезть

обратно.

ПЛЯЖ. ДЕНЬЦолак резко срывается с места, бежит мимо пограничников к волноре-

зу, чтобы помочь Серафиме вскарабкаться. Один пограничник встает.

Абхазский пограничник. Э! Куда такой резкий!? Границу нарушаешь!

Цолак тормозит резко на месте.

Русский пограничник (показывая, что обойти их надо справа). Вот тут обойди, тут Россия — тогда не нарушаешь.Цолак. А там что?Абхазский пограничник. Абхазия, что!Цолак (под нос). Как будто Абхазия — не Россия.

Цолак обегает с другой стороны, взбегает на волнорез.

Русский пограничник. Всю рыбу распугал.

ВОЛНОРЕЗ. ДЕНЬСерафима замечает Цолака, но продолжает, не глядя на него, лишь из-

редка оборачиваясь, карабкаться на волнорез. Цолак бежит к ней, но

поскальзывается на мокром волнорезе и спиной вниз летит в море. Се-

рафима смеется.

Серафима. Нырять не умеет! Прямо как бздых!

И тут же спохватывается, закрывает рот рукой, пугается того, что ска-

зала. У нее мгновенно портится настроение, она отталкивается от вол-

нореза и быстро-быстро плывет к берегу.

Цолак. Подожди! Я не бздых! Я Цолак! Цолак из хинкальной!

Серафима не оборачивается, выходит на берег, берет там свое поло-

тенце и очень быстро удаляется.

ДВОР МАРКЕЛА. ДЕНЬСправа и слева грядки с редиской и зеленью. У забора навес с тремя

дощатыми стенами. Над навесом крест, внутри висят иконы. До поры

внимание зрителя не акцентируется на всех этих религиозных атрибутах.

За забором Маркела виднеется большая частная гостиница, видно, что

новая, очень безвкусная, типичный такой адлерский коробок. Это гости-

ница Дея. Маркел — грузный человек с длинной бородой — корячится на

грядках, дергает сорняки. Слышен стук молотка по дереву. Перед наве-

сом, на земле, Филипон — старик с такой же, только седой бородой — ко-

лотит что-то из досок. Пока не видно, что именно он сколачивает. Маркел

нагибается над одним из сорняков, замечая, что на нем божья коровка.

Аккуратно ссаживает божью коровку себе на заскорузлый палец. Встает,

придерживая спину — заметно, что спина побаливает, — оглядывается,

соображая, куда бы ссадить божью коровку. Замечает какой-то цветок.

С пальца ссаживает ее на цветок — все очень аккуратно, чтобы не на-

вредить. За этой сценой наблюдает Филипон, перестав на время стучать.

Филипон. Как радикулит твой? Болит?Маркел. На то он и радикулит, чтоб болеть. Ничего. До свадьбы за-живет.

Еле разгибается.

Маркел. Вот сына Бог не дал. Помощник был бы.Филипон. А ты женись — будет тебе сын. Столько лет вдовец.Маркел. Нет, отец. Я больше не женюсь. Как я после Евдокии другую женщину в дом приведу? Царствие ей Небесное.

На этих словах Маркел механически оборачивается на иконы и механи-

чески крестится двумя пальцами, по-староверски.

Маркел. А вот Серафимку думаю по весне выдавать. С Кубани из хо-рошей семьи сватались. Парень работящий, богобоязненный. Мы с отцом его и сговорились уже.Филипон. А Серафиму ты спросил?Маркел. А ты меня спрашивал, когда женил?Филипон. Так сейчас время другое.Маркел. Время всегда одинаковое. (На последних словах поглаживает длинную староверскую бороду.) Нам ли не знать.

Покряхтывая, Маркел снова опускается на колени, снова полет траву.

Филипон покачивает головой, жалея сына. Молча смотрит, держа моло-

ток в руке, как мучается Маркел.

Филипон. А по мне, новое время подходяще. Вон, смотри, Дей как живет — гостиницу построил, беды не знает.Маркел. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богато-му — …Филипон. Да знаю, знаю.

Филипон снова начинает колотить молотком.

Маркел. Долго тебе еще колотить-то его?Филипон. Ты меня не торопи. Когда Отец наш скажет, тогда и самое время.

Открывается со скрипом калитка, во двор заходит Серафима в мокром

платье, с мокрыми волосами. Подходит к отцу, хочет поцеловать ему руку.

Маркел (убирая руку, ласково). Да ладно, ладно, грязная. Ну что? На-плавалась?Серафима: Я, кажется, согрешила сегодня, батюшка. Продолжение следует


текст: андрей орлов (орлуша) рисунки: инга аксенова

Осмысление темы «Путь» без поэтического

слова — не то что не полно, а категорически невозможно! И вот оно, это слово, в исполнении

поэта Андрея Орлова (Орлуши).

ксен

ия ж

ихар

ева


свой путь, живи и умри ярко!» —Говорил мне служащий зоопаркаНиколай Степанович Толокно,Приближая к глазу стакана дноИ подмигивая через него слону.А потом, открывая ещё одну,Продолжал задумчиво: «Скажем, он…Африканский, крупный довольно слон,Он шагал себе весело по саваннеК симпатичной слонихе Нинель Иванне,Чтоб сказать ей галантно: Ниночек, здрасте!Не хотите отведать слоновьей страсти?Но судьба совершила в тот вечер крен…Он дошёл до неё? Извините, хрен!Может, залил внезапно саванну ливень,Или лишнего принял наш слон на бивень,Или съел за обедом чего-нибудь…Но, короче, он изменил свой путьИ попался в ловушку. Какое горе…Ну, давай, Анатольич, “за тех, кто в море!”.

Или нет! Давай-ка мы “за слонов”И за тех, кто, не зная простых основ,Прёт по жизни, не разбирая пути,И не может свой путь до конца пройти,Оказавшись вдруг вместо Африки жаркойЗаключённым Московского зоопарка,На которого глядя мы водку пьём.Там осталось? Давай и ему нальём?»Слон, услышав такое, взглянул хитроИ к ограде ногой подтолкнул ведро —Той же самой ногой, что давно, как враг,Совершила к ловушке неверный шаг.

С Николай Степанычем ТолокноЯ знаком лет восемь, в общем, давно.Я там рядом живу, на Большой Грузинской,И однажды, выпив весьма по-свински,Я с ним водкой делился весь день охотно,Пока он прививал мне любовь к животным,Говоря, что у кролика и удаваЕсть свой путь, по-китайскому будет «Дао».Пока мы за четвёртой шли в магазин,Я узнал о трактате «Дао дэ цзин»,Что написан мыслителем Лао-цзыГде-то возле истоков реки Янцзы.

А потом рассказал новый друг КолянПро мужское и женское, Инь и Ян,И что как ни крути по тарелке вилкой,Вечер может закончиться вытрезвилкой

«Знай


Или дракой по пьяни какой-нибудь,Если Дао такое, таков твой путь.Я спросил: «Ты такое узнал откуда?»Он ответил с улыбочкой: «От верблюда!Он, верблюд, по полгода порой не пьётИ при этом на всё и всегда плюёт —На погоду, на то, что жратву воруют,На директора, что за наш счёт жирует.Он плевал и на молот совка, и серп,И сейчас на двуглавый пернатый герб.Для него не в зарплатах и в тачках суть,Он живёт, чтобы просто пройти свой путь:Нагрузили — иди, разгрузили — спи,И поменьше бездельничай и тупи,И не думай, что жизнь — это жуть и ад,И гордись, что горбатый и азиат.Он — родня Чингисхану, Тенгри и Мао,Ну а эти-то знали дорогу Дао!»

Я сказал, что, по-моему, это клёво,Он ответил: «Почти как у Гумилёва!У других в головах — как бесхозный хлев,Не таков Гумилёв Николаич Лев!Евразийский начертан России путь!Азиопа — вот наша судьба и жуть!»

…Он налил себе соточку в виде штрафаИ прочёл замечательно про жирафа,Как он бродит вокруг водоёма Чад,А потом затуманил в раздумье взглядИ сказал, затянувшись: «Ваще пипец!Тёзка мой, Николай, Гумилёв-отец,Наблюдал, как жирафы в ночи гуляют,И не ведал, что вдруг его расстреляют,И что сын его, названный Львом, бедолага,Путь отца не продаст в холодах ГУЛАГа,И что жизнь его будет как батин стих…»Толокно вдруг задумался и затих,Протянулся к стакану, как бабка к вере,И мы пили «за то, что не все мы звери».

Несмотря на дела и судьбы запарки,Я порою ищу его в зоопарке.Без причины, свиданий не назначая,По его разговорам смешным скучая,Я брожу между клеток и вдоль вольеров,Находя средь животных полно примеровКрасоты, грациозности, силы, статиИ того, чего мне не хватает, кстати, —Долготерпия, гордости, неунынья —Среди лиц обезьяньх, змеиных, свиньих,А из лиц человеческих, тех, что знаю,

Мне приятно лишь лицо Николая —Всё изрытое жизнью, кривое чуть,Как Степанов по жизни нелёгкий путь.

Я, его заприметив, сперва скрываюсь,Наблюдаю и искренне умиляюсь:При его приближеньи смиреют твари,Гамадрилы не корчат зевакам хари(Хоть порой очевидно, порой не чётко,


От кого защищает кого решётка).Он, Степаныч, — мужчина всегда серьёзный,От него — аромат удалой, навозный,Тот, какой не собьёшь ни «Тройным», ни «Шипром»,Он глядит на зверьё своим взглядом хитрым,А потом, повернувшись, от смеха стонет:— Слышишь, ты, незаметный, харэ шпионить!Щас пойдём, поглядим, как линяют тигры,И попрёмся играть с интеллектом в игры,У меня тут припрятано два стаканаЗа кормушкой у старого пеликана.Как писал для детей гражданин Бианки:«Делу — время, а всё остальное — пьянке!»

Мы проходим под крик кукабарр в бытовку,Он кусок колбасы нарубает ловко:— Накидали коалам с утра, засранцы,А коалы-то ведь — вегета-рианцы!Им — листок эвкалипта, немного ласки…Ну и ладно, зато поедим колбаски!Достаю из портфеля литровку виски,Он смеётся: «Придётся учить английский,У Шекспира и Дарвина он в ходу…Ну, чего? Ху из эпсент и хау-ду-ду!..Ну, такое-то можно и без закуски…Но какой-то напиток не наш, не русский:То ли пьёшь, то ли вроде совсем не пьёшь,Без добавки, похоже, не разберёшь,Как в Шотландии могут такое дуть?Нет, не наш это в сад размышлений путь!

Тут в бытовку влетает огромный жукНеожиданно! Громко! В форточку! Вдруг!Толокно в момент оживился: «ВродеМеста полно для жуков на воздушной свободе —Летай себе! Нет же, какой-нибудьНайдёт обязательно в узкую форточку путь,А я понимаю даже в подпитии,Как мала вероятность такого события.Он думает, может быть, что ему повезло,Не ведая, где обитает всемирное злоВ виде кота, что сидит с хитрой мордой на лавке,Или мальчишки, который жуков на булавкиСажает и мучает, будто он служит в гестапо,Мечтая, что вырастет добрым и умным, как папа.Жуку бы полёта трассу чуть изогнуть…Так нет же, он выбрал один, но не верный путь.Вот он, беспомощный, бьётся в моей руке,А мог бы свободно парить себе в высоке,Смеша в зоопарке гуляющих малых детейЖужжаньем, как маленький лайнер воздушный, “Антей”.

Вот так и Мессия, когда в дату сложатся годы,Может прийти куда-то не в те народы,Которым нужны кораны, заветы, веды,Туда, где живут себе всласть, например, людоеды,Которым нужнее всех умных священных книжекРагу из мозгов, ягодиц, ушей и лодыжек,Которым плевать на спасённые кем-то души,А просто ужасно сегодня охота кушать.Выходит, что Путь не любому найти дано,И это нам жук доказал, залетев в окно,Но мир, между прочим, не прост, он всегда таков,Что в нём на немного больше, чем нужно, жуков,Законы природы ужасно, мой друг, хитры.Ты видел, к примеру, сколько у рыб икры?Её производят лососи с таким запасом,Чтоб размножения нить не прервалась часом.Давай, наливай по второй, будем пить за Россию!»

Он выпил, икнул и потом продолжал про Мессию:«Ведь он почему-то к Евреям пришёл, не сюда,Ведь здесь бы могла с ним легко приключиться беда,Не нужно в Россию идей новизну нести,Пускай нас обходят великие их пути,Ведь нас и без них постоянно самих распираетНа тему Пути, что Россия себе выбирает, —И Путина, и в глупых масочках пляшущих тёлок,А Путь наш загадочный — это обычный просёлок.Об этом подумай, налей по чуть-чуть пока,А я отпущу на свободу летать жука».

Махнув «за свободу!», он говорит мне: «Нах!Подохло сегодня пять или шесть черепах!Им жить, между прочим, положено двести лет,Так нет, нажрались, недотёпы, вчерашних котлетИ сдохли, уйдя, как одна, к черепашьему богу,У нас в зоопарке закончили жизни дорогу».

Мы молча сидим возле полудопитой бутылки.Николай говорит: «Я пойду, покопаю могилки,А ты заходи через девять и сорок, помянем,Но виски — давай уж, пожалуйста, больше не станем,Скажу тебе правду, что я не люблю ни х…я его —Во рту послевкусие, как после книжек Бердяева.Пока. Разговор наш сегодняшний не позабудь.Про путь и про форточку. Ну, или просто про путь».

Я шёл домой, повторяя одно:О как же, о как же ты прав, Толокно,Живущий красиво и яркоВ концлагере зоопаркаИ пьющий не колу и не какао,А то, что велит Дао.



В этой пронзительной драме неумолимо точен каждый кадр. Писатель Валерий Былинский не рассказывает историю крушения любви и жизни, в которую

закрался кривляющимся бесом душевный недуг. Он дает увидеть ее во всех тонкостях и во всех фазах,

используя минимум повествовательного времени и художественной пиротехники.

Так виртуозно «снимать» людей и мир умел только короткометражный

грузинский кинематограф времен советской империи. Впрочем, действие

происходит во времена, когда от империи остались лишь крохотные осколки…

Дежурный по рубрике Владислав Отрошенко

текст: валерий былинский рисунки: олег бородин


— Ты когда-нибудь встретишься с ней?— Да… Я постараюсь.

— Как это?— Ну, ты же понимаешь… И потом, можно ведь и без нее

все оформить, нам же говорили.— Без нее будет долго. Я не могу больше ждать.— Хорошо, Таня. Я постараюсь сегодня-завтра…— Хорошо. Я целую тебя. — Она положила трубку.— И я…Некоторое время Виктор стоял и смотрел на табло мобиль-

ного телефона, словно заметив в нем вход в какой-то другой мир. Затем нажал на кнопку выключения. Но телефон вновь завибри-ровал.

На этот раз звонила жена:— А давай сегодня встретимся?— Хорошо… — Он неслышно вздохнул. — Когда?

Он долго бродил вокруг каких-то грязных ларьков, пыта-ясь отыскать кафе, в котором он когда-то познакомился с Машей. Из окошка одной из палаток высунулся кавказец с мясистыми ру-ками и пристальной улыбкой:

— Дарагой, эй? Чего ищешь, эй?— Тут где-то кафе было, «Подсолнухи» называлось, не

знаете?— «Подсолнухи»? Знаю, конечно, «Подсолнухи», кто ж ее не

знает? — засмеялся продавец и, высунувшись из окошка, махнул вперед, в узкий грязный проход между бачков с мусором.

Стараясь не задевать бачки, Виктор пошел по этому прохо-ду. И вскоре действительно уперся в кафе. То самое. Даже назва-ние, запыленное и обветшавшее, сохранилось. С нарисованным масляной краской, ободранной временем, подсолнухом. Навер-ное, художник, который его рисовал, любил Ван Гога. Где сейчас этот художник? В грязи у крыльца блекло розовели лохмотья об-летевших цветов.

Потянув на себя дверь, Виктор вошел в убогую столовую: кривые пластиковые столы, витрина с пивом, куриными окороч-ками и вазочками с винегретом, вентилятор на стойке у продав-щицы, кафельные полы и стены с запахом половой тряпки. За столами сидели гастарбайтеры-таджики, бомжеватого вида дед с растрепанными волосами и с котом на поводке, компания, раз-ливающая водку под столом, как в советские времена. Несмотря на надпись на стене «Не курить», курили.

С женой они расстались не так давно, и она осталась в его памяти тоненькой, стройной, почти девочкой-подростком. А сейчас, постаревшая, погрузневшая, в коротком подростковом платье, вульгарно и жирно сидящем на ее странно распухшем тридцатитрехлетнем теле, она сидела в середине зала, и вокруг нее был вычерпан омут пустоты — без людей. Еще на ней была шляпа. Где она взяла эту шляпу? С живыми приколотыми цвета-ми, которые выглядели так, словно их принесли с могилы. Лицо Маши было сосредоточено на чем-то своем, внутреннем, и при этом жалостливо-величаво. Ссутулившись, склонив над столом

голову, она пила из стакана чай серо-янтарного цвета. Чай был горячий, Маша осторожно брала стакан двумя пальцами, подни-мала, делала глоток и тут же ставила обратно на стол.

Тысячу лет назад, когда они встретились за этим столом, все было моложе, сильнее. Солнечный свет ярче проникал сквозь окна, беспечнее подрагивал на стенах солнечными зайчиками. «Ма-рия», — строго и чуть смущенно представилась ему тогда эта девуш-ка. Оба они оказались студентами одного вуза. Странно, говорил он ей, что раньше они не замечали друг друга, хотя, как выяснилось, часто спускались по одной лестнице во время перерыва между па-рами. Хотя потом, уже перед свадьбой, Маша призналась Виктору, что в «Подсолнухах» она его узнала, потому что не раз наблюдала за ним в институте. Высокая, худая, с большой головой на тонкой шее и с тревожно-восторженными глазами, она была похожа на раскры-вающийся солнцу юный подсолнух, который черпает силу во влаж-ной земле и проливает на мир сквозь поры семечек любящий свет.

Чуть помедлив, он подошел к ней.— Маша…Она подняла голову. Не удивившись, словно они виделись

лишь вчера, жена так преувеличенно бодро вскинула подборо-док, что он отшатнулся.

— Хай! — бросила она вальяжным молодежным тенор-ком. — Я уж думала, ты не придешь.

Ему показалось, что он сходит с ума.Сел напротив нее. Молчали.Наверное, всего с полминуты длилась эта тишина, во вре-

мя которой жена с задумчивой полуулыбкой разглядывала ста-кан с чаем, в котором, как ему казалось, находится какой-то ее собственный вход в другой мир. Мимо, шаркая ногами, шла бу-фетчица. Толстая, в фартуке, заляпанном соусом. Остановилась, пристально посмотрела на них.

— Можно мне чай? — повернулся к ней Виктор.Буфетчица удивленно вскинула брови.— В буфете возьмите… — сказала она и повернулась, чтобы

идти.— Подожди! — вдруг тонко крикнула Маша, с закрытыми

глазами мотая головой, словно что-то для себя окончательно от-вергая.

Буфетчица замерла. Жена открыла глаза и посмотрела на Виктора тревожным горячим взглядом.

— Накорми меня!— Накормить? — Он не понял, о чем она говорит.— Да! Ты знаешь, у меня совсем нет сейчас денег… Тебе это

не трудно? — спросила она заискивающим тоном восьмилетней девочки.

— Да, конечно… — проговорил он, — но, может, тогда не здесь… пойдем куда-нибудь в нормальное место?

При слове «нормальное» толстуха в фартуке насмешливо фыркнула.

— Нет-нет, здесь… — покачала головой Маша, не отрывая от него своих оторванных от земли глаз, — именно здесь… пото-му что… Ты что же, не помнишь?


Ему показалось, что сейчас она заплачет.— Да, хорошо… я все помню… — кивнул он. — Пожалуй-

ста, что ты хочешь?— Меню, пожалуйста, — надменно вздернув подбородок,

повернулась жена к буфетчице.Жар стыда за жену опалил его щеки и потек вниз, в горло,

в грудь.Буфетчица мрачно усмехнулась, повернулась и, шаркая но-

гами, медленно двинулась к стойке.«Это ничего, — подумал он, — какое ей дело до нас? Какое

нам вообще дело до них?»— Да, — словно прочитав его мысли, глядя ему в глаза и от-

рицательно мотая головой, сказала жена.Они снова помолчали. И вновь ему показалось, что вре-

мя исчезло. Понимая, что никто никакого меню не принесет, он встал.

— Подожди, я сейчас.Он вернулся и положил перед женой запечатанную в плас-

тик книжку меню:— Вот. Что ты хочешь?Какие-то доли секунды она смотрела на меню, словно на

новый вход в другой мир. Потом мягко заговорила.— Что ж, пожалуй, вот это…. — Маша называла пюре, кури-

цу, столичный салат и пирожное-корзинку так, словно это были фуа-гра и телятина в гранатовом соусе.

«Притворяется… — с горечью отвращения подумал он. И тут же в его голове пронеслось: — А может быть — нет?»

Он отнес меню к стойке буфета, вернулся с полным подно-сом, поставил тарелки на стол.

— Спасибо, — чинно сказала она ему, словно официанту.Он сел. Жена начала аккуратно, утонченно, задумчиво

есть.— А у меня, знаешь, новости, — сказала она, жуя. — Ленка,

помнишь, актриса… ну та, что театр драмы бросила, предложи-ла мне один проект, связанный с цветочным бизнесом. Но я от-казалась. Ты же еще не вернулся. Вот когда муж приедет, сказала я Ленке, тогда и решим… Ты же знаешь, какая она надежная со-партнерша, ха-ха. Слушай, у меня через три часа самолет в Нью-Йорк. Деловой визит по поводу моего нового журнала, где я отве-чаю за рубрику «Сны». Тебе, кстати, ничего не нужно в Нью-Йорке?

Он медленно покрутил головой.Жена ела и при этом быстро, незаметно, словно стесня-

ясь, чтобы никто не увидел, отламывала кусочки от пирожного-корзинки и отправляла в рот.

— Я тут подумала, взвесила все, — продолжала она, — мы начнем все с конца. Ты не находишь? — Она засмеялась и задрала голову так, что шляпа чуть не упала с нее. — Представь, все начи-нают с начала, а мы с конца! И кстати, я узнавала, мне еще не позд-но родить. Тот ребенок, что у нас был, ну помнишь, выкидыш… он как раз расширил, как сказали мне сегодня врачи, родильную зону, так что вторые роды не должны быть болезненными.

— Маша…


— Да? — Она подняла на него глаза, держа двумя пальцами недоеденное пирожное-корзинку.

— У нас не было никакого ребенка.— Как это не было? Был. Был выкидыш, а это полноценный

человек.— Да, но это не роды…— А что же это? Роды. Конечно, роды. Просто ребенок ро-

дился не на этот свет, а на тот, откуда пришел. Пришел и ушел, упс! Ты просто забыл, дорогой, — перегнувшись к нему, она вдруг нежно погладила его ладонью по волосам, — забывчивый мой…

Он ошарашенно смотрел на нее:— Скажи… они кололи тебя? Чем?— У меня сегодня через три часа консультация в централь-

ной московской клинике. Очень дорогая процедура, но я сейчас не нуждаюсь. Для своего здоровья и будущего потомства ничего не жалко, ха-ха-ха! Врач сегодня мне объяснит толком, как я смогу зачать.

— Через три часа ты летишь в Нью-Йорк, забыла?Ему показалось, что во время всей этой сцены из-за спи-

ны стоящей у стойки толстухи-официантки кто-то внимательно смот рит на них.

Жена оглянулась и посмотрела точно в ту сторону, о кото-рой он только что думал.

— В Нью-Йорк? Вау… А, ну да… Я не лечу, — она капризно пожала плечами, — я иду к ребенку.

— Какому ребенку?.. Маша… У нас не было и не будет ни-когда никаких детей. Я вообще-то хотел встретиться с тобой, чтобы…

— Ты, кажется, не в курсе. У нас уже есть ребенок, про-сто мы еще о нем не знаем. Он существует, просто еще не вошел в меня. Не волнуйся, материального от тебя ничего не требуется, в июле, как ты знаешь, я создала консалтинговую фирму — или я тебе не говорила? Нет? Говорила, говорила… так что наш маль-чик не будет ни в чем нуждаться.

— Маша… Ты… врешь. Зачем? Ты ведь раньше никогда не врала.

— Зачем ты так жестоко говоришь сейчас со мной?— Я?— Ты… — вдруг, всхлипнув, жена закрыла лицо руками

и тихо зарыдала, — ты так жестоко сейчас сказал, вместо того что-бы просто поверить…

— Поверить? Во что? В то, чего нет?— Есть! Все уже есть, все, до нас! Но если не верить в него,

оно исчезнет и не будет, не будет.— Ну да, может, и этой тарелки нет? — кивнул он на стол. —

И этой руки моей, и тебя, и меня… Вот я не верю в тарелку — и она тут же исчезает? — Виктор зло засмеялся. — Не поверю в себя — и меня нет?

— Ты не любишь меня.— Маша, погоди, успокойся, мы сейчас не об этом…— Ты и ее не любишь…— Кого?! — Вздрогнув, он посмотрел на нее.

Жена вытерла лицо салфеткой и высморкалась.— Какая разница кого, я же вижу, не любишь.— Что ты видишь, Маша? — с отчаянием почти крикнул

он. — Ты слепая!— Ты заколдован, мой милый… — она улыбнулась ему,

блестя мокрыми глазами, — вот в чем дело.— Машенька, я…— Я поэтому и пришла сюда, на это свидание. Чтобы рас-

колдовать тебя.— Что?.. Нет…— Мне нужно всего лишь поцеловать тебя! — Жена вдруг

торжественно встала. — Сейчас я тебя поцелую, и все пройдет. — Полуоткрыв губы и закрыв глаза, она протянула к нему руки.

Он смотрел на нее.Маша топнула ногой:— Ну?Виктор встал. Щеками, затылком, спиной он почувствовал,

какая густая воцарилась в зале тишина. Мужчины за дальним столом прекратили пить и уставились на них. Таджики-гастар-байтеры любопытно щурили глаза. Заснувший было за столом старик открыл заплывший глаз и тоже смотрел на него и жену. И даже толстая, грязная буфетчица смотрела на них зачарован-ным взглядом.

Виктор мотнул головой, словно сбрасывая наваждение, — и сразу же обессиленно, с дурацкой улыбкой опустился на стул.

Маша, словно решив поддержать его, тоже дурашливо улыбнулась. И тоже села. И подмигнула:

— Ну конечно. Это ничего. Это так только. Я расколдую тебя. Мой старичок царевич. Мой пожилой принц. Мой…

— Хватит, — резко сказал он.— А что ж, принцев-стариков не бывает? — улыбалась она

ребенком. — Они же тоже люди…Он резко вскочил.

...Прошло шесть лет. И вот однажды ночью королева проснулась из-за того, что король встал с брачного ложа и пошел, со свечой в руке, к выходу. Недолго думая, Мария вскочила и по-бежала за ним, пробежала все залы, по которым старик шел, настигла его — и успела выйти в ворота зам-ка, в которые хлынул свет, в ту же секунду, что и ее муж. Соседи похоро-нили их рядом, в одной могиле. Они не знали, как зовут эту женщину, и на-писали на кресте его имя, а рядом — «Его жена»...


...???...


— Черт, давай я провожу тебя!Ему уже было все равно, что их слышат.Маша, сидя на стуле, широко раскрытыми глазами смот-

рела на него, поводя головой то вправо, то влево. Словно что-то читала в нем.

Потом, медленно отведя взгляд, сказала:— Витя, мое имя Мария.— Что? Я помню… Что ты несешь?— Прости. Больше не буду. Я ухожу. Знаешь, сегодня я на

машине и могу подвезти тебя.— Нет у тебя никакой машины! Ты сумасшедшая дура, и из-за

тебя я не могу наладить свою личную жизнь. Почему ты не пришла в загс, как мы договаривались? Почему ты не хочешь со мной развес-тись? Я люблю, блин, другую женщину, она любит меня и хочет со мной жить. Почему ты со мной не разводишься? Почему закапыва-ешь мою жизнь? Хочешь вместе с собой утащить в могилу безумия? Я здоровый, понимаешь, здоровый и хочу жить и умереть здоровым!

— Умрешь. Обязательно умрешь очень здоровым, не вол-нуйся. Мы оба умрем здоровыми и в один день. Как в сказке. Ты что, думаешь, сказок не бывает? Еще как бывает, это вот этого, — она плавно повела рукой в сторону, — не бывает. Я, кстати, сейчас подбираю замок, в котором мы будем жить… Ты какие замки лю-бишь? У меня тут проспект имеется… вот, сейчас покажу…

Она открыла сумочку.— Что? Что ты несешь…— Ой, я спешу. Так тебя подвезти? Но только до метро.

Я опаздываю в аэропорт.— Маша…Она взглянула на него потемневшими глазами, из которых

потек в него блеклый, туманный свет.— Что? — спросила она, сощурив глаза.— Спасибо, не надо меня подвозить, — сдерживая ярость,

сказал он по слогам.

— Ну как хочешь. — Мария пожала плечами. — Чао! — же-манно сказала жена и встала. Медленно, покачивая шляпой, она подошла к двери и вышла. Со шляпы упали несколько лепестков, отметив ее путь к двери.

На улице, роняя цветочные лепестки, Мария прошла по узкому проходу между грязных бачков и мимо ларька с курящим в окне кавказцем. Улыбнулась ему шестилетней девочкой, прода-вец с недоумением посмотрел ей вслед.

Когда она входила в подземелье метро, прохожие оборачи-вались и смотрели на нее и на падающие с ее шляпы цветы.

Он некоторое время сидел за столом, рассматривал ее пус-тую тарелку с крошками оставшейся еды, потирал пальцами руч-ку вилки, которой она только что ела.

Потом медленно встал, порылся в карманах, нашел мо-бильный телефон, хотел кому-то позвонить, но не стал. Положил телефон в карман и двинулся к выходу.

Этот путь занял у него оставшиеся тридцать пять лет его жизни.

На Тане он не женился — не дождавшись развода, она от него ушла. Искал, но так и не нашел себе новую жену, родил двух детей от двух женщин, дочери с ним не жили, и видел их он в лучшем случае раз в год. Жену после встречи в «Подсолну-хах» он больше никогда не встречал. Полагал, что, скорее всего, она умерла. Но она не умерла. Когда с Виктором в его захлам-ленной, грязной однокомнатной квартире случился инсульт и он два дня пролежал на полу в сознании без еды и питья, Ма-рия, оставив кабриолет у подъезда, только что из марсианского Нью-Йорка, в шуршащем платье вошла к нему, сняла шляпу, наклонилась, обняла и поцеловала в губы, вливая в него влагу и пищу любви. И он проснулся. И увидел, что лежит в облаче-нии средневекового принца на высокой кровати в просторном замке, построенном на вершине холма, внизу которого нака-тывал на берег тихий морской прибой. Вдвоем с принцессой Марией, а после бракосочетания — с королевой он прожил в этом замке шесть лет, во время которых незнакомая для со-седей Виктора полубезумная на вид толстая женщина молча-ливо ухаживала за их разбитым параличом соседом. Соседи не могли понять, каким образом эта старуха-бомжиха умудряется покупать нищему больному старику еду и дорогие лекарства. Из сострадания они давали ей иногда продукты и мелкие день-ги, недоумевая, на что она вообще живет. Однажды, придя на какой-то из праздников в находящуюся неподалеку от дома часовню, одна из соседок узнала среди просящих милостыню нищих Марию.

Прошло шесть лет. И вот однажды ночью королева просну-лась из-за того, что король встал с брачного ложа и пошел, со све-чой в руке, к выходу. Недолго думая, Мария вскочила и побежала за ним, пробежала все залы, по которым старик шел, настигла его — и успела выйти в ворота замка, в которые хлынул свет, в ту же секунду, что и ее муж. Соседи похоронили их рядом, в одной могиле. Они не знали, как зовут эту женщину, и написали на кре-сте его имя, а рядом — «Его жена».

...Когда с Виктором в его захламлен-ной, грязной однокомнатной квар-тире случился инсульт и он два дня пролежал на полу в сознании без еды и питья, Мария, оставив кабриолет у подъезда, только что из марсиан-ского Нью-Йорка, в шуршащем платье вошла к нему, сняла шляпу, наклони-лась, обняла и поцеловала в губы, вли-вая в него влагу и пищу любви...

Урок мужества. Зараза. Обозреватель «РП» принимает участие

в сборе грибов. Урок географии. Мама, где я?! Фотодиректор «РП»

со своими художественными работами в чайнис-басе.

Фотоувеличитель. Только в путь!


Регулярный ведущий урока мужества, неодолимый

и бесстрашный Николай Фохт на этот раз становится

соучастником ритуала, типичного для осенней

Российской Федерации: сбора грибов. Но самым угрожающим элементом в этом мероприятии

окажется не гриб. А человек. Женщина.

текст: николай фохт

jona

tan

fern

stro

m/g

etty

imag

es/f

otob

ank


Опасность всегда рядом,

всегда. Нечего расслабляться — опасность ходит в твоих войлочных тапочках по твоей прекрасной, недавно отремонтиро-ванной по проекту тысяча евро за квадрат квартире, ест твое сало, а также домаш-нюю колбасу, которые привез из Луганска тренер по фитнесу Артем. Даже если у этой опасности копна рыжих волос и высшее гуманитарное образование, автомобиль Mini и месячный доход не менее четырех тысяч долларов — все равно это опасность. И главное мужество — ни на секунду не забывать этого, смотреть на вещи трезво.

Виолетта — девушка хорошая, хозяйственная, противоречивая: оказав-шись случайно на моей кухне (мы просто заехали за ножом сомелье, чтобы по всем правилам открыть в гостях у общих знакомых бутылку Xarao), она не стала спешить возвращаться в гости. Она по-просила заварить ей чаю с женьшенем. Виолетта учится в аспирантуре МГУ, на кафедре истории искусства — прекрасно разбирается в Караваджо и Микеландже-ло Пистолетто.

В общем, никуда мы не поехали — к чему нам Xarao, когда у меня давно ждет своей участи непочатая бутылочка винтажного Churchill? Ну вот. Виолетта и в оставшееся до утра время доказала свою разносторонность, и не раз. Но, наспех позавтракав гратеном из овощей с домашним йогуртом, сделанным из закваски Эвиталия, мы решили поехать в другие гости, за город. Прекрасные люди, аналитик какой-то секретной орга-низации в отставке и его замечательная жена, тренер по плаванию, давно звали на охоту, по грибы и на рыбалку.

По дороге Виолетта вдруг загрусти-ла. Буквально едва мы пересекли МКАД, моя новая собеседница ушла в себя. Я, конечно, понимал — такая тонкая натура должна в определенные минуты испытывать кризис. О, эта мимолетная рефлексия, о, эти пересохшие на пару мгновений губы и руки, скрещенные на вздымающейся довольно высоко гру-ди, — как это все знакомо. Оказывается, не понимал и не знакомо.

— Сегодня утром, пока ты спал, слушала радио на кухне. — Виолетта сказала это с какой-то нехорошей хрипот-цой. — Повторяли передачу с главным санитарным врачом страны. Он сказал, что сибирская язва излечима, если ее во-время обнаружить и пойти к врачу. Какой ужас!

— Какой же ужас, наоборот… Или у тебя язва? — Я пытался шутить, хотя видел, что шутить уже не надо.

— Ты представляешь, оказывает-ся, язва в скоте. Еще оказывается, один бизнесмен сделал из зараженной конины пельмени и пустил их по всей России. Я или какой-нибудь ребенок, даже ты, могли их съесть и незаметно заразиться.

— Фанатка пельменей?— Не фанатка, но жизнь может

поставить в такую ситуацию… Вот мы се-годня ели у тебя йогурт, приготовленный кустарным способом.

— И что? Я сам его делал. Просто в этот раз не было под рукой закваски для мацони, купил в аптеке эту. А что, тебе не понравилось? Может, тебе нехорошо?

— Я не знаю, еще не прошло доста-точно времени.

— Ну, сибирская язва исключена, йогурт — это ведь не конина, согласись.

— Но неизвестно, из какого молока он делался и что это за закваска такая. Вообще, должна тебе сказать, угощать близкого человека непроверенными про-дуктами, мягко говоря, жестоко.

— А грубо говоря? — Я все еще пытался весело провести время.

— Преступно.Молча мы проехали сорок кило-

метров.— Еще по радио сказали, что рас-

тет число заболевших гриппом. Два но-вых штамма. Никто не знает, что с ними делать, не придумали еще вакцину.

— Я-то тут при чем?— При том, что вместо твоих

сомнительных друзей могла бы сейчас спокойно сделать себе прививку.

— Ну так давай развернемся.— Поздно уже, сегодня воскресенье.— Так и с утра воскресенье было.

У тебя что, испортилось настроение?

Десять километров она молчала, а потом почему-то заснула. Все-таки, по-думал я, чувство юмора у этих молодень-ких аспиранток довольно замысловатое. Надо, конечно, завязывать, надо общаться исключительно со сформировавшими-ся специалистами, опытными в работе и жизни.

Когда мы добрались до загород-ного дома, нас сразу позвали за стол. Программа была четкой: обед, вечерняя рыбалка, баня. Утром — в лес по грибы.

Пока тренер по плаванию накры-вала на стол, Сергеич отвел меня в сторо-ну и немножко допросил.

— Девушка у тебя интересная.— Спасибо.— Да не спасибо, а в другом смыс-

ле. Мне ее лицо кажется знакомым.— По прежней работе?— Может, и так. Теперь ночь не за-

сну, буду вспоминать, где я уже видел это лицо. Она русская?

— Откуда я знаю. Вчера только по-знакомились.

— Виолетта… Имя подозритель-ное. Она чем занимается?

— Учится в аспирантуре. Искус-ствовед. Если не врет. Еще увлекается эпидемиологией.

— Вот это ближе.— Сергеич, вы меня извините, но

вы какой-то подозрительный стали. Годы, что ли, берут свое?

— Смейся, смейся. Вроде ты ак-куратный человек, Николай, толковый, а все равно — шебутной.

— Евгений Сергеевич, вы сейчас говорите, как дед семидесятилетний. Вы пенсионер, конечно, но знаем мы вашу пенсию — почти как у балерин, 55 и гото-во дело. Стандартная Виолетта, не хуже и не лучше. Уж в женщинах я разбира-юсь, это вы должны признать.

Хозяин молча кивнул.За столом Виолетта резала себе

черный хлеб крупными ломтями и запи-вала чаем, заваренным из пакетика.

После обеда, пока Сергеич пошел готовить спиннинги для рыбалки, Жан-на, хозяйка, отозвала меня на кухню.

— Виолетта твоя…


— Что, подозрительная?— Почему подозрительная — хоро-

шенькая. Студентка?— Жанна, да ладно тебе… Аспи-

рантка.— Слушай. — Жанна довери-

тельно, как бывало когда-то, давно уже, обхватила сильными пальцами мое предплечье и зашептала на ухо: — Ска-жи, у Сергеича есть кто-нибудь в городе? Я имею в виду, женщина? Он какой-то странный последнее время. С одной сто-роны, рассеянный, с другой стороны — подозрительный. Ест медленно, засыпает быстро. Я думаю, баба у него.

— Жанн, слушай. А вы тут не засиделись, на даче-то? Может, у вас кис-лородное отравление? Этот про Виолетту спрашивает, ты про бабу какую-то. Он что, каждый день в Москву ездит?

— Да нет, вообще два месяца нику-да не выезжал.

— Ну и как у него баба заведется?— Так в чате, в скайпе, как они за-

водятся, маленький, что ли. В Фейсбуке. А что, он и про Виолетту спрашивал?

— Он не спрашивал, он ее подозре-вает в чем-то.

— Ну, это нормально.— Жанн, вы поехали бы на Мадей-

ру, развеялись, на морской воздух. А то всё русским духом дышите, вредно это.

— Ты, Коль, совсем не патриот. — Она игриво, своей запоминающейся походкой отошла к мойке.

Порыбачили мы удачно: я пой-мал щуку, а Сергеич пять целых за два часа. Жанна пожарила свежей рыбки, поужинали. Виолетта рацион не меняла. Только вместо чая пила колу с ромом. Поэтому в бане она разговорилась — с Жанной. Мы с Сергеичем взяли его заламинированную подробную карту района и наметили ареалы завтрашней грибной охоты. Неожиданно Сергеич произнес:

— Жаль, вас не было в прошлые выходные — я уток настрелял. Завтра с грибочками оприходуем, да, Жанна?

Жанна кивнула. Виолетта насторо-жилась.

— Утки из магазина?

— Ну ты дурочка, Виолетта, я же го-ворю, сам настрелял вот этими вот руками.

— А когда вы их убивали, вы уби-вали живых или мертвых?

— Жанна, ты что, давала ей ку-рить?

— Евгений Сергеевич, я не курю. Я просто считаю, что падаль есть вредно.

— Да какая падаль, я ее в по-лете срезал, Джек притащил, подобрал в пределах видимости.

— Джек — это собака, она на дворе, в будке живет, ты не видела ее, — уточнил я.

— А вы уверены, что это та самая утка? Может быть, Джек принес вам дру-гую какую-то, уже мертвую.

Сергеич не нашелся, что ответить, я решил помочь.

— Виолетт, ну чего ты пережива-ешь, сибирская язва ведь лечится. Пока у тебя симптомов нет. Почти.

Когда мы вышли из бани, Сергеич вполголоса сообщил мне:

— Ошибся я, твоя Виолетта мне со-всем незнакома, первый раз ее вижу.

Но спокойней от его признания не стало.

Всю ночь Виолетта рыскала по Интернету своим айфоном. Не успел я проснуться, она сообщила мне но-вость:

— С начала года зарегистрировано 39 случаев отравления грибами, много смертельных исходов. Ты когда послед-ний раз ходил за грибами?

— В детстве, с отцом.— Значит, ты не разбираешься,

где хорошие, где ядовитые. А Сергеич с Жанной?

— Да они тут постоянно живут, собирают и едят грибы, а также ягоды. Живы, как видишь.

— Да разве это жизнь, в таком напряжении постоянно. Жанна мне все рассказала.

Я, надо сказать, пережил несколь-ко неприятных минут.

дмит

рий

сухо

доль

ский

/ита

р-т

асс


— Про то, что у Сергеича любовни-ца в Москве, виртуальная.

— А, про это… Она мне тоже гово-рила, но, по-моему, это бред.

— Это факты, Николай. Я еще по-жить хочу. Все два дня, пока мы с тобой общаемся, хожу как на измене: то эти непроверенные йогурты, то дохлые утки. Теперь еще испытание, самое страш-ное, — грибы.

В общем, грибы мы собирали так: Виолетта как угорелая носилась по лесу, проверяла, какие грибы нашел каждый из нас. Она скачала в телефон какую-то дрянь, какой-то вредный софт, который давал ответ, хороший гриб или нет. Потом грибы проходили вторую проверку — она посылала изображение каждого гриба своему косметологу, тот подводил черту под исследованием. Метод этого косметолога был прост: если нет двухсотпроцентной уверенности, что гриб съедобный, Виолетта бросала дар природы на землю и давила новым резиновым сапогом. К концу полуторача-совой прогулки компания воспринимала ситуацию как должное. Жанна даже веселилась. В результате в трех больших корзинах осталось семь белых, идеаль-ных, нечервивых грибов.

Но и их Виолетта есть не стала. Она из вежливости попробовала отварной петелинской курицы — об утке, разуме-ется, никто и не заикался.

Семья разведчика провожала нас с облегчением. Пока женщины о чем-то шушукались, Сергеич, вглядываясь в го-ризонт, заметил:

— А вот нужны такие люди, такие женщины, как твоя Виолетта. Такие, как бы это… осторожные, ориентированные на здоровое питание, можно сказать, по-вышенно чистоплотные. Да?

Я только и смог из себя выдавить:— Она не моя.Виолетту я довез быстро, гнал не

меньше ста сорока. Она даже удивилась: а куда это мы так спешим?

Вот странно: вроде неглупая, обра-зованная молодая женщина, с активной жизненной позицией, а таких простых вещей не понимает.

В каждом приличном доме должен быть нож сомелье.

Нельзя женщине позволять вставать раньше вас.

Грибы надо надкусывать: если горечь на языке — плохой, нет — хороший.

Сибирская язва действительно легко лечится.

Повторим урок

анна

все

святс

кая


Сначала закончились вывески на английском языке. Только названия улиц, написанные знакомой латиницей, изредка попадались на перекрестках.


Вот еще одно достоверное свидетельство, что география —

это не только чудесные виды и лазурные берега.

География может быть суровой и неутешительной. Даже

если речь идет про Нью-Йорк и Вашингтон, куда фотодиректор

«РП» и вообще художник Вита Буйвид приехала по безобидному,

галерейному делу.

текст и фото: вита буйвид


В «Записках у из-голо-

вья» Сэй Сёнагон отсутствует полезная глава. Хорошо бы ее назвать «Кого следует опасаться» и посвятить ее всем, кто имеет отношение к слову «бывшие»: бывшим мужьям и возлюбленным, бывшим начальникам и сослуживцам, бывшим одноклассникам, и особенно — бывшим соотечественникам. Только бывшие со-отечественники, встретившись с вами в любой стране мира, способны дать такой совет, который сделает ваше путешествие незабываемым. Незабываемо скучным или незабываемо экстремальным. Вы еще долго будете вспоминать этот совет, зарекаться слушать бывших соотечествен-ников в будущем, а потом снова и снова будете наступать на эти пресловутые грабли. Неистребимы в нас бледнолицые братья — дети страны советов.

Мне, по непонятным причинам, больше везет с советами экстремального характера. Точнее, сами советы абсолютно невинны, теоретически полезны даже, но результаты превосходят даже ожида-ния советчиков. Казалось бы, что, кроме желания сэкономить мой бюджет и время, двигало нью-йоркским Геночкой, посовето-вавшим мне сгонять в Вашингтон китай-ским автолайном? Может быть, зависть? Парень он много пьющий, но мало зараба-тывающий. А тут являюсь я, передаю ему подарок от сестры — крошечную бутылку водки с затейливым дизайном, а сама собираюсь в виски-тур — про Jack Daniels писать. Но дел у меня и кроме тура полно: я же в детстве была влюблена в храброго портняжку, вот и приобрела привычку де-лать много и все сразу. Или в Юлия Цезаря? Не помню уже, но привычка закрепилась прочно. Поэтому в Вашингтон нужно было сгонять, забрать там свои работы. Гале-ристка моя, бывшая кстати, уже давно пе-ребралась в Нью-Йорк, но часть работ все еще не успела перевезти, вот и получает-ся — сама-сама-сама. Хотела я арендовать машину на денек, но Геночка отговорил. Поезжай, говорит, чайнис-басом — гоняют быстро, стоят три копейки и расписание удобное. Я радостно наступила на грабли и прямо в эппловском магазине зашла

на сайт китайских автолиний и купила билет до Вашингтона и обратно. Оказалось не три копейки, конечно, но расписание и правда удобное.

Друзья, у которых я временно поселилась в Сохо до начала виски-тура, распечатали мой китайский билет и по-смотрели на меня с сожалением. Но я дер-жалась бодро, хотя неладное почувствова-ла еще при покупке билета. Прогуглила точку отправки в чайнатауне, прикинула расстояние, решила, что это всего минут тридцать пешком от Сохо, решила не брать такси, а прогуляться утром по Нью-Йорку, завела будильник. Почему-то всю ночь мне снились кошмары, к пяти утра мне это надоело, поэтому я вышла из дому совсем рано, еще не было шести.

Нью-Йорк ранним утром прекра-сен! Впрочем, это замечание касается лю-бого города, если, конечно, вам не нужно каждый день идти на работу. А если про-сто прогуляться — ранним утром и в Хим-ках хорошо. Наверное. Но в Нью-Йорке на-верняка лучше. Я бодренько шла по Сохо. Правда, в городе, который якобы никогда не спит, нигде не просматривались кругло-суточные заведения, а кофе был бы очень кстати. Очень скоро я перешла на сторону китайцев — в чайнатаун. Тоже никакой активности. По мере продвижения вглубь территории я поняла, что мое амбициоз-ное «знание Нью-Йорка» — полнейшая фикция. Никогда я до этого в чайнатауне не была, а то, что раньше я по наивности считала чайнатауном, — жалкие пять улочек для глупых туристов.

Сначала закончились вывески на английском языке. Только названия улиц, написанные знакомой латиницей, изредка попадались на перекрестках. Неожиданно за небольшим мостиком оказался стадион, битком набитый китайцами всех возрас-тов. Было время утренней гимнастики. Разные группы занимались различными видами активности — кто-то под музыку плавно поражал мечами воображаемых врагов, кто-то занимался у-шу, некоторые ходили по беговой дорожке странными шагами, изредко отскакивая в сторону, остальные единоборства мне идентифи-цировать не удалось. Я смотрела на все это

действительно открыв рот и очень жалела, что не взяла с собой фотоаппарат. А такое со мной редко случается. Редко жалею, что не взяла. Обычно жалею, что целый день его за собой таскаю.

Упражнения увлекли меня, время пролетело незаметно, в китайских иеро-глифах я не сильна — короче говоря, в ав-тобус вскакивала почти на ходу. Ничего экстремального, кроме того что пришлось почти пять часов ехать в пустом автобусе без воды, кофе и хоть какого-то подобия пищи. Попутчиков было всего два — ред-кой красоты барышня да откормленный гамбургерами мужчина неопределенно-го возраста. Китайцы и правда гоняют. Автобус прибыл в пункт назначения на двадцать минут раньше назначенного сро-ка. Знакомый галеристки, у которого хра-нились работы, на звонок не ответил, но зато кофе был хорош и еда ничего, а вход в Национальную галерею бесплатный. Даже не пришлось пресс-карту доставать. Я посмотрела всю основную коллекцию и все текущие выставки, но временный


хранитель моих произведений все еще не брал трубку. Бывшая галеристка тоже. Хорошо, что обратный билет я интуитив-но взяла на 23:45, а не на 19:30. Пришлось гулять по городу-герою Вашингтону и в очередной раз осматривать досто-примечательности. Около семи вечера нашлась галеристка, прислала телефон другого знакомого и пообещала, что он все устроит. Мы созвонились, он назначил мне встречу на каком-то углу в каком-то стран-ном районе и велел ехать туда на троллей-бусе. Нужную остановку, по его версии, должен был подсказать водитель, но он забыл это сделать, и я радостно проехала пол-Вашингтона в неизвестном направле-нии. На обратном пути я поняла, что этот город меня совсем не любит. Помощник звонил мне каждые три минуты и требо-вал описать вид из окна. В конце концов мне это надоело, и я отнесла телефон водителю. Они побеседовали, после чего помощник опять позвонил мне и радостно сообщил, что это не я дура, а водитель. Как мило, подумала я и вышла из троллей-буса. Водитель, кстати, опять забыл меня

предупредить. Но на этом мои мытарства не закончились. Я шла по нужной улице, но она неожиданно уперлась в круг, на противоположном конце которого продол-жения улицы не было. Я прошла и в одну, и в другую сторону, обошла весь круг — безрезультатно. Позвонила помощнику. Он велел стоять на месте и никуда не уходить. Думаю, он решил, что я все-таки не очень умная, но минут через пять приехал за мной на старенькой двухместной маши-не. Какое-то время мы перемещались по пустым улицам и скоро уперлись в тупик. Рядом с воротами одиноко стояли мои работы. Несколько лет назад я их вывез-ла в Нью-Йорк чуть ли не контрабандой, в рулончике, выдавая за афишу любитель-ского театра. Сейчас они были в рамах. Ну, не то чтобы в рамах-рамах, но все же. И эти рамы в машину не помещались. Размер-то приличный — полтора метра по длинной стороне. Ну ладно, сто тридцать восемь сантиметров. Но с рамой — точно полтора. Багажника на машине не было. Пришлось принять волевое решение и вынуть работы из рам. Это помогло лишь отчасти.

...По мере продвиже-ния вглубь территории я поняла, что мое ам-бициозное «знание Нью-Йорка» — полнейшая фикция. Никогда я до этого в чайнатауне не была, а то, что раньше я по наивности считала чайнатауном, — жалкие пять улочек для глупых туристов...


Кого-то угораздило наклеить работы на пенокартон, и свернуть их в рулон не было никакой возможности. Правда, удалось их немного согнуть и все-таки затолкать в машину. По дороге к месту отправки автобуса мы заехали в хозяйственный магазин за мусорными мешками. Теперь это мой любимый упаковочный материал. В половине девятого помощник высадил меня на китайской остановке, извинился, что не может провести со мной остаток вечера, и уехал. Я мучительно пыталась найти укромное место, припрятать там работы и погулять хотя бы вокруг — физи-чески не могу находиться на одном месте три часа без дела. Гулять там, собственно, тоже негде. Что можно делать на улице, которая называется одной буквой — Эйч-стрит? У дома номер 715? Разве что купить сигарет. Но пристроить работы было негде. Тем более в мусорных мешках. Минут че-рез сорок появился первый живой человек в этом районе. Тихая женщина открывала ключом дверь в соседнем доме. Я броси-лась к ней. Безусловно, моя просьба ее очень удивила, но то ли у меня был такой потерянный вид, то ли ей понравились работы, которые я слегка распаковала, чтобы доказать ей свою нормальность, все же она согласилась потерпеть их в поме-щении, но не более часа. Она была всего лишь уборщицей и через час планировала все закончить. Я готова была расцеловать милейшую женщину и ушла искать сига-реты. Это тоже оказалось не самым про-стым делом. Я, собственно, и не курю даже, но это уже было делом принципиально-эмоционального сражения с Вашингто-ном. Я их нашла. Но продавец попросил предъявить документы. Я уже не знала, плакать мне или радоваться, что выгляжу условно молодо. По всем параметрам это бред. Скорее всего, он просто издевался надо мной. Документ у меня был всего один — пресс-карта нашего журнала. Спасибо Паше, арт-директору нашему, за творческий подход к документам — на арт-образных портретах, которые всем сделали, мы и правда выглядим юными пионерами, а не солидными журналиста-ми. Дата рождения там тоже не указана. Продавец наотрез отказался продавать мне

сигареты. Я купила воды на дорожку и вы-шла. Пора было возвращаться к уборщице. На улице мне попался местный алкоголик. Я чуть ли не со слезами попросила его купить мне сигарет и, разумеется, пред-ложила оставить себе сдачу. Алкоголик на радостях долго не выходил из магазина, я плюнула на эту затею и пошла в сторону остановки. Он меня скоро догнал и сунул мне пачку. Был он уже абсолютно пьян. Как его так угораздило за десять минут?

К заведению, в котором временно хранились мои работы, я подошла во-время. Постучала. Дверь никто не откры-вал. До отправления автобуса оставалось почти полтора часа. Вот в таких случаях сигарета и нужна. Знаете, где живут бесы? В Вашингтоне. Алкаш стрельнул у меня сигаретку напоследок, прикурил свеже-купленной зажигалкой и положил в кар-ман. Не думаю, что это была кража, так, на автомате. Закурить мне не удалось.

И тут я поняла, где корень моего зла. Геночка, чтоб тебе дети такие советы

давали. Боже мой, в это самое время я мог-ла спокойно ехать по хайвею в уютной ма-шине с большим багажником, в котором могли бы нежно позвякивать мои работы в приличных рамах, навигатор заблаго-временно подсказывал бы нужные поворо-ты, радиоприемник наверняка транслиро-вал бы что-то приятное, мне и сигареты не понадобились бы совсем. В такие глупые ситуации я уже попадала и в Лондоне, и в Праге, и в Стокгольме. Неужели во мне проблема? Нет, точно не во мне. Это все добрые советы бывших, самой мне такое в голову никогда бы не пришло.

Я сидела на крыльце, за дверью стояли мои работы, в руках была неза-жженная сигарета. Размышляла. В част-ности, о такой структуре, как арт-рынок, стоимости произведений, душе, знакомом питерском художнике, который скупает свои старые работы и уничтожает их, чтобы не было стыдно перед потомками, о смысле этой бессмысленной поездки в Вашингтон и смысле жизни в более ши-роком смысле. Вдруг рядом с моим ухом чиркнула зажигалка — поднесли огонь. Передо мной стоял чернокожий красавец. Закурили, разговорились. Оказалось, по-путчики. Кроме того, он оказался владель-цем мелкого частного бизнеса — торговал красками. Акрилом. Узнав, что я маслом пишу, расстроился. Все, говорит, русские художники не понимают акрил. А что нам его понимать? Во-первых — не учили, во-вторых — маслом дороже. Это я его так в шутку успокоила. Но адрес его честно записала и даже телефон. Мало ли, вдруг решу на акрил перейти. А тут еще и убор-щица вернулась. Кудахтала надо мной. Ты, говорит, волновалась, наверное. Нет, блин, радовалась, что так удачно произведения пристроила. Могла бы и записку написать. Она что-то дома забыла полезное для убор-ки, бегала за мочалкой какой-то.

И только я подумала, что все хоро-шо, что работы спасены, что их рыночная цена вполне приемлема, а через двадцать минут можно будет сесть в автобус и по-спать наконец-то, как боковым зрением заметила действия своего будущего попут-чика. Он думал, что я отвлеклась разгово-ром с уборщицей, и решил быстренько

...Упражнения увлекли меня, время пролетело незаметно, в китайских иероглифах я не силь-на — короче говоря, в ав-тобус вскакивала почти на ходу...



взбодрить себя перед поездкой. Не шнурок он поправлял — в руке был маленький инсулиновый шприц. Укол в ногу. Явно не диабетического свойства. Как же мне стало неуютно. Нет, не страшно, действительно неуютно. Как-то бездомно, что ли. Я осозна-ла, как дико устала в этом сраном Вашинг-тоне, как по большому счету никому не нужна любая творческая деятельность, как меня достали дети, собака и политическая ситуация. Я распаковала работы и стала старательно отдирать их от пенокартона. Двусмысленность действия успокаивала. С одной стороны, я как будто портила произведение, с другой — практически занималась его реставрацией.

Подъехал автобус. Парень галантно помог затащить работы в автобус и очень грамотно разместил их на заднем сиденье. После чего предложил занять место рядом с ним — чтобы веселее было в пути. При-шлось врать, что меня укачивает, и садить-ся впереди, хоть я и терпеть не могу эти

места. И тут появились китайцы. Много. Человек тридцать. Они бегом бежали к автобусу с кучей свертков и клетчатых сумок. Быстро загрузились. Через пару ми-нут я чувствовала себя Гулливером среди лилипутов — они были со всех сторон, галдели, что-то ели и пили, хохотали. Они явно были счастливы. Я тоже. Хотелось их обнять, как маленьких, успокоить, уло-жить спать. К часу ночи желание уложить спать китайцев усилилось. Они точно не кока-колу пили, галдели еще больше, по монитору шел корейский боевик с китай-скими субтитрами, и они его комментиро-вали очень громко. Водила, если это слово применимо к крошечному не совсем пя-тидесятикилограммовому мужчине, гнал автобус как «ягуар». Параллельно тоже комментировал фильм, а когда он начал говорить по мобильному телефону — тут уж сердце мое екнуло. Так же страшно мне было в начале девяностых, когда я увяза-лась с рокерами на прогулку по ночному

Петербургу. Хотя не так. Рокеры, они же свои, понятные.

Автобус прибыл в чайнатаун значительно раньше расписания — в 4:05. Китайцы тут же испарились. Акрильщика поджидала девушка на скутере. А я обнару-жила разрядившийся мобильный телефон и отсутствие мелочи для таксофона, да и самого таксофона тоже. Такси никак не вызвать. Пришлось идти пешком. В Нью-Йорке не страшно. Я так его люблю, что он отвечает мне взаимностью. Подумаешь, пройдусь немного, выйду на приличную цивилизованную улицу — такси меня само найдет. Работы, конечно, не тяжелые, просто нести не очень удобно. Чертова гигантомания. Ну сделала бы вполови-ну меньше или даже в три-четыре раза. Смысл-то от этого не меняется. И продать легче, это любой галерист подтвердит. Так нет же... Может, бросить их здесь, что-то они мне совсем надоели. Вот рядом с этой кучей мешков. Они тут как родные, их на-верняка не распаковывая забросят в мусор-ную машину. Только я прислонила свои работы к куче мусорных мешков — оттуда рванула стая крыс. Хорошо, что не в мою сторону. И это Америка??? Со своей патоло-гической стерильностью? Мама, где я?

Крысы отрезвляют. Я взяла работы и пошла дальше. Нет, я не заблудилась. Про-сто решила срезать угол. На той улице даже фонарей не было, только что-то светилось в подвале. По-питерски так, совсем не страшно. Дверь была открыта, в помеще-нии была куча китайцев. Интернет-кафе! Круглосуточное. Они все общались с роди-ной. Своей, разумеется. Ну не в компью-терные же игры в такое время играть. За доллар мне дали чашку кофе и пытались еще всучить пассворд. Вместо этого я по-просила вызвать мне такси. Через десять минут я была у друзей. Прошла на цыпоч-ках к холодильнику, достала из морозилки персиковый «абсолют». Не знаю, зачем они хранят его при минус восемнадцати, навер-ное, горло заболит, но я все равно хлопнула. Одну, потом вторую, третью и четвертую. После каждой рюмки я клялась не слушать советы бывших соотечественников. И тут на кухне появился Леня. Он посоветовал мне не пить без закуски.


Только в путь!Он везде: любая дорога — путь, каждая рабочая

неделя — путь к воскресенью. Кажется, нажимай на кнопку, поливай от бедра — в кадр

обязательно попадется путь, то, что надо. Фотохудожники, фотопутейцы «Русского

пионера» на призыв сайта ruspioner.ru помочь картинками теме номера выдохнули:

ну наконец-то! Путь оказался прозрачным и призрачным — сплошная медитация. Как русское поле: огромное небо, большая земля

и множество мелких деталей. В том числе людей. И это так грустно.

И это так почему-то прекрасно, что жить, честное слово, хочется.

175 лет железным дорогам РоссииЯ на всю жизнь запомнил встречу с одним пожилым человеком. он, армЯнин по национальности, рассказывал о своей службе в нелегальной разведке во времЯ войны. он как-то ехал в поезде в одном купе с советским дипломатом. и вдруг остро почувствовал запах черного хлеба, который доносилсЯ из сумки этого дипломата. Я никогда не забуду фразу, которую мне сказал этот пожилой разведчик: «Я же русский человек, и Я как представил себе этот черный хлеб, да еще, наверное, в сумке была икра, что Я только и думал о том, как эту икру из него вытрЯсти». ну и вытрЯс, конечно, иначе не был бы он специалистом в своем деле.

Владимир Якунин, президент ОАО «РЖД»(«русский пионер» №6(30), сентЯбрь 2012)

рекл

ам

а

григ

орий

шан

та, к

сени

я к,

ири

на ф

ирсо

ва


ксен

ия к


ксен

ия к


конс

тант

ин н

аум

ов


конс

тант

ин н

аум

ов

влад

имир

арн

ауто

в


анас

таси

я бо

рисо

ва


григ

орий

шан

та


ирин

а ф

ирсо

ва


конс

тант

ин н

аум

ов


григ

орий

шан

та

Правофланговый. Депрессия как вход и выход. Кин Этро про то,

как пересилить смерть. Правофланговая. Один как путь. Ксения Собчак размышляет о том пути, который она выбрала.

Политинформатор. Эффект бабочки. Илья Яшин со своим

мнением про то, каким был путь человека и страны, каким он может быть

и каким быть должен. Классик. Заметка на полях истории болезни. Писатель Андрей Бильжо возвращается к читателю.

Пионервожатая. Душевный ум. Софико Шеварднадзе про спор

души и разума. Пионервожатый. Путь графомана. Виктор Ерофеев про читателя с гранатой. Знаменосец. Путевые заметки

иудея. Бени Брискин про то, что истинный путь еврея — это всегда развилка.

Подшефная. Фрукта. Алена Свиридова про свой путь, но не в искусстве,

а в жизни. Отличник. Всякие «но». Николай Цискаридзе про одиночество

путника. Отличница. Не последний путь. Мила Кузина про то,

как правильно нарисовать человеку нос. Дежурная. «Я жду старости». Анна Николаева про ночные прогулки по крышам.


текст:кинэтро

Креативный директор компании «Этро» Кин Этро делится с читателями «РП» своим способом выхода из депрессии, в которую регулярно заходит. Каждый сам способен решить, подходит ему этот способ или нет. Но наш совет: лучше не надо.

orlo

va

Сложно, наверное, вот так взять

и рассказать в одной колонке про путь чело-

века, особенно если это твой собственный

путь. Попробую сказать о самом главном.

Кому-то может показаться, что я человек

несерьезный. Больше скажу, кто-то может

и вовсе подумать обо мне: клоун какой-то.

И такой образ никак не вяжется с имид-

жем людей, которые обычно пишут в ваш

журнал. На самом деле моя кажущаяся

несерьезность означает легкость характе-

ра. Я живу с легким сердцем и почти ничего

не боюсь. Но если говорить откровенно, то

мне понадобилось немало времени, чтобы

избавиться от своих страхов и превратить-

ся в человека, у которого достаточно сме-

лости для того, чтобы носить оранжевые

пиджаки и зеленые костюмы в то время,

когда большинство мужчин в Милане (я уже

не говорю о других городах) носят именно

темные костюмы.

Мне кажется, самая главная задача для

каждого из нас — это найти правильный

баланс. Я, например, для того, чтобы

уравновесить свою жизнь, найти золотую

середину, много времени работаю на

земле (в прямом смысле этого слова),

много времени провожу с семьей в дерев-

не. Иногда я даже сплю в лесу, потому что

чрезвычайно люблю, когда меня окружают

естественные вещи. Кстати, яркие цвета

очень естественны по своей природе.

И когда я недавно был на Красной площа-

ди в Москве, то обратил внимание, как

сильно все поменялось в городе буквально

за несколько лет: атмосфера стала более

открытой, более яркой, свежей. Но больше

всего мне понравилось то, что деревья на

Красной площади (их немного, но они есть)

выросли. И я подошел к одному из них,

как к старому другу. Деревья, они живее

камня, и мне доставляет невероятное удо-

вольствие смотреть на то, как они растут,

развиваются, так же как и мои дети.

Говорят, что депрессия — неизбежная

спутница любого творческого процесса.

Я убежден, что это несправедливая

мысль. Творчество доставляет мне

удовольствие, и я не готов делить это удо-

вольствие с депрессией. Под впечатлени-

ем слов Данте Алигьери я принес в нашу

компанию «Этро» лозунг быть привержен-

ными любви и красоте. И я считаю, что

для компании, которая работает в фэшн-

индустрии, приверженность этим истинам

необходима.

Но не буду скрывать, однажды я тоже

испытал на себе депрессию. Знаете,

так бывает: я был невероятно счастлив,

а вслед за этим восторженным состоянием

пришла депрессия. Потребовалось время,

чтобы осознать всю безысходность и от-

чаянность этого состояния. И тогда я стал

разговаривать с ней, со своей депрессией,

и пришел к выводу о том, что хотя причин

для такого отчаянного состояния уже

нет, депрессия все равно остается. Эта

нелогичность удивила меня. И я понял, что

только самостоятельно могу справиться


мар

к м

арко

в-г

ринб

ерг/

фот

осою

з

с подавленным состоянием. Мне помогла

медитация, в основе которой прежде

всего лежит правильное дыхание. За-

думывались ли вы когда-нибудь о том, что

вдох — это и есть вдохновение? Вдыхая,

ты получаешь вдохновение, вдохновляясь,

ты создаешь нечто новое и тем самым

продолжаешь жить. Один из моих учителей

по йоге говорил: если ты умеешь правиль-

но дышать — это уже очень много, это

значит, что ты уже относишься к просве-

щенным. Так я пережил свою депрессию,

и жизнь снова превратилась в шутку.

Важно всегда помнить о том, что полную

картину можно видеть только на высо-

те. Когда ты внизу, когда тебя настигает

депрессия, когда ты загнан в угол и опус-

тошен, ты не увидишь ничего. Поэтому

я часто в своих коллекциях использую

перья. Это символ и знак того, что, каким

бы ни было отчаяние, всегда есть возмож-

ность подняться ввысь и улететь. Особенно

сейчас, во времена затянувшихся кризи-

сов во всем мире.

Порой страхи настигают меня. Иногда

просыпаешься утром и понимаешь, что

тебя одолевают дурные чувства. Сложно

сказать, почему так бывает: может быть,

спал плохо или дыхание во сне наруши-

лось... Как бы там ни было, я просто иду

в ванную, смотрю на себя в зеркало

и начинаю смеяться. Надо сказать, что

со временем, когда взрослеешь, непре-

менно появляются причины посмеяться

над своим собственным лицом. Я так

и делаю, и все плохое уходит. В этом

и есть мудрость.

Для каждого из нас самый большой

страх — это страх смерти. Я очень хорошо

помню студенческие годы, когда много

размышлял о том, что каждый из нас

проходит путь, у которого непременно

есть начало и конец. Но когда я встретил

свою жену и влюбился, то обнаружил, что

страх смерти пропал. Я стал размышлять

об этом и понял, что любовь по своей

сути противоположна смерти. Это не на-

думанный смысл, это заложено в самой

сути и структуре слов (если мы говорим на

итальянском). Любовью мы пересиливаем

смерть.

Самое сложное, пожалуй, — это сохранить

хорошее настроение, открытость вос-

приятия и душевный подъем в обстановке,

когда люди вокруг находятся в плохом рас-

положении. И здесь есть только один про-

стой совет: не надо обращать внимание на

атмосферу вокруг. Важно всегда помнить,

что мы не можем поменять других людей,

даже если это наши близкие. Но мы

можем изменить себя, и если это удалось,

не стоит требовать от других аналогичной

отдачи. Иногда, бывает, так сильно любишь

человека, что хочешь взамен получить

столько же. Но не получаешь. И расстраи-

ваешься. И это неверно. Любовь должна

быть безусловная, она ничего не должна

ждать в ответ. А свободу, свою личную сво-

боду надо заслужить. И помнить: свобода

никогда не дается просто так. Она стоит

слишком дорого, но стоит того.

Важно всегда помнить о том, что полную картину можно видеть только на высоте.


текст:ксениясобчак

Телеведущая и общественный деятель Ксения Собчак размышляет о том пути, который она выбрала, и о том, как трудно, а порой и невозможно свернуть со своего пути, даже если ты уже этого очень хочешь. Потому что это ведь твой путь.

orlo

va

В какой-то момент жизни

случилось осознание простого факта:

нет никаких таких путей и лабиринтов

дорог, которые выбираем мы или которые

выбирают нас. В том смысле, что нет

никакой инвариантности, как, впрочем,

нет и предрешенности путей. Все, госпо-

да, гораздо хуже — Путь один. В смысле

того, что все главные мировые религии,

все величайшие философы современ-

ности и светила мировой психологии на

самом деле бесконечно и по-разному опи-

сывают один и тот же путь. И совершен-

но не важно, верующий ты человек или

нет, считаешь ли ты религию величайшим

изобретением человечества или веришь

всей душой в Христа или Будду, — важно

другое: как только ты начинаешь на-

рушать законы мироздания, жизнь не-

изменно дает тебе оплеуху за оплеухой.

Можно называть это кармой, судьбой,

случайностью или просто дурацкими

обстоятельствами, но если ты нарушаешь

законы большого Пути, ты неизменно

сваливаешься на обочину, с которой нет

никакой другой тропинки или обходного

лаза, — трагедия, что с этой обочины

тебе надо все равно встать, отряхнуться

и идти этим Путем. И никаким другим.

Позволю себе привести совсем земной

и даже, может быть, оскорбительный для

чувств определенных верующих пример.

Законы человеческого метаболизма

работают независимо от того, веришь ты

в них или нет. И в данном контексте, если

хочешь похудеть и быть стройным, а не

человеком «в складку», есть только один

Путь — мало есть. Этот «Путь» может

быть обернут в упаковку любой идеи —

раздельного питания, белковой диеты,

углеводной диеты и даже шоколадной, —

но суть все равно одна: отказ от лишних

калорий и самоограничение в еде. И тут

можно беситься, не принимать эту

страшную правду жизни, но другого пути

к здоровью и худобе нет — единствен-

ное, что человеку позволяется выбрать,

это то, каким шагом и методом проходить

этот путь.

В глобальном поле жизни примерно

та же схема: можешь быть буддистом,

можешь агностиком и атеистом, но если

перестаешь соблюдать фундаментальные

правила Пути — жизнь наказывает тебя.

«Что же это за путь такой?» — уже в не-

терпении задается вопросом любопыт-

ный читатель.

Путь усмирения своего эго. Путь, когда

перестаешь презирать и ненавидеть

врагов и находишь силы их полюбить,

путь, когда ты смотришь на мир не как на

врага, а как на лучшего друга… В одном

предложении я формулирую это так: ты

«на пути» тогда, когда ты не делаешь ни-

чего, что бы ты не сделал, если бы знал,

что это последний день твоей жизни…

Вот каждый свой поступок сверяешь

с этим ощущением — и тогда быстро

двигаешься вперед по пути жизни и чув-


ствуешь крылья за спиной. Иногда идти

так страшно, так не хочется — впереди

столько угроз — и так хочется сослаться

на неких «всех остальных», которые про-

живают всю свою жизнь, исключительно

теша свое эго и самолюбие, и уходят

из жизни, так и не узнав, кто же они на

самом деле. И думаешь: но если они так

могут, почему я должен принимать все

эти страхи и страдания и проталкиваться

вперед, усмиряя гордыню, самолюбие

и самого себя? И ты приседаешь на

своем пути или топаешь ногами в бес-

силии, кидаешься мелкими камешками

вперед и как бы кричишь: «Путь, я нена-

вижу тебя за то, что ты такой сложный,

но главное, я ненавижу тебя за твою

безальтернативность», и сидишь и пла-

чешь, и иногда в течение жизни даже

начинаешь идти назад — но чем старше

становишься, тем лучше осознаешь:

Бог не оставил нам двух дорог, и тут нет

перекрестков, есть просто дорога — тя-

желая и изнуряющая, на ней свет. И есть

отсутствие такой дороги и отсутствие

света. Вот и весь наш выбор.

Именно поэтому я считаю, что если

бы, как в анекдоте, Иисус встретился

с Буддой и с Магометом, им, в отличие

от нас, было бы не о чем спорить — по-

знавший истину видит осколок этой

истины в каждом. И каждый, кто прошел

этот путь, знает, что добраться до него

можно самыми разными методами —

через дыхательные практики, молитвы,

паломничество или просто мирскую

жизнь, — но путь познания всегда

неизменен. Отречься от себя, от своих

мелких интересов и страстишек и любить

окружающих больше себя — вот главное

испытание нашей жизни, а не карьера

или самореализация. Точнее, это и есть

наша главная самореализация — как

духовных существ…

И последнее про единый путь к свету —

некая усмешка судьбы всем нам.

Монахи-отшельники во всех религиозных

учениях считаются наиболее приближен-

ными к некой божественной благости

людьми. Схимник — это полуангел-

получеловек, отказавшийся от мирской

суеты. В чем его жизнь? В абсолютном

илья

шпи

з/ф

отос

оюз

Бог не оставил нам двух дорог, и тут нет перекрестков, есть просто дорога — тяжелая и изнуряющая, на ней свет.

уединении в маленькой келье с мини-

мумом еды и удобств. Полный самоот-

каз от свободы внешней ради свободы

внутренней.

Убийца в гуманной стране насильно поме-

щается почти в такие же условия: каме-

ра, минимум еды и отсутствие внешней

жизни. То есть, замыкая круг, абсолют-

ное добро встречается с абсолютным

злом, давая шанс злу стать добром, пусть

и через насильственное лишение свобо-

ды. И иногда это дает плоды. Где-то я не-

давно прочла, что у одного заключенного

на пожизненный срок человека в россий-

ской тюрьме журналист, проводивший

там расследование, спросил: «Почему вы

добровольно отказались от ежедневной

часовой прогулки и вообще не выходите

из камеры?» — на что преступник, про-

сидевший к этому времени более 10 лет

в одиночной камере, ответил: «Вы знае-

те, мне некогда гулять — мне тут ни на

что не хватает времени».

И я ему верю. Когда погружен в себя,

не в свое эго, не в свои мысли, которые

являются лишь рябью на воде, а именно

в самого себя, — у тебя действительно ни

на что не хватает времени…


текст:ильяяшин

Я не верю в судьбу. Скучно думать,

что все предрешено заранее. Зачем

тогда все это было бы нужно? Я не

верю, что Создатель занимается микро

менеджментом. Люди, которые просят

у Всевышнего помощи по мелочам, зря

тратят время.

Но я верю, что каждому человеку пред

начертан его путь. И еще я верю в пере

крестки. Делая выбор на разветвлении

дорог, каждый из нас сам определяет,

куда двигаться дальше. Нам дано это

право выбора от рождения. Но не дано

предвидеть, чем этот выбор обернется

в итоге.

В середине девяностых годов капитаны

российского бизнеса решили спасти

страну (ну и себя заодно) от «красной

чумы». Советские реваншисты набирали

популярность на фоне экономическо

го коллапса, коммунисты готовились

триумфально въехать в Кремль, под

держка тогдашней власти колебалась

на уровне статистической погрешности.

Перекресток предполагал две дороги.

Первый путь — честные выборы, по

беда оппозиционного кандидата и (как

казалось) реализация всех тогдашних

страшилок: отмена гражданских свобод,

политические репрессии и передел соб

ственности. Второй путь — отменить (на

время, конечно, не навсегда же) свободу

СМИ, подкрутить результат выборов

с помощью административного ресурса

и ради благой цели не допустить победу

негодяев.

Людям свойственно выбирать простые

пути. А история не терпит сослагатель

ного наклонения. Неизвестно, чем обер

нулась бы для России победа Геннадия

Зюганова в далеком 1996 году. Но факт

заключается в том, что победа Ельцина

в конечном счете привела страну к реа

лизации тех самых страшилок из девяно

стых: всего через четыре года президент

назвал своим преемником молодого

чекиста, а некоторые из капитанов

бизнеса, которые в 1996 году «спасали

страну», либо бежали из страны, либо от

правились вязать варежки в Читинскую

область.

Уверен, те самые бежавшие или оказав

шиеся за решеткой «опальные олигар

хи» нередко размышляли об эффекте

бабочки. Размышляли в том смысле,

что человек не может в полной мере

нести ответственность за свои решения,

потому что жизнь не всегда подчиняет

ся законам математики. С точностью

просчитать последствия невозможно.

Раздавил по неосторожности насеко

мое — и спровоцировал апокалипсис.

Кто ж виноват?

В истории с раздавленной бабочкой

и правда глупо искать виновных. Но

чаще люди делают шаг на перекрестке

не случайно, а вполне осознанно. Делают

выбор, стараясь найти дорогу короче,

светлее и безопаснее. И далеко не

Политик Илья Яшин выкладывает свое мнение о том, каким был путь человека и страны, каким он может быть и каким быть должен. Он пишет так, как думает. Может, и ошибается. Но пишет. И главное, думает.

але

ксан

др в

ильф

/риа

нов

ости


всегда этот выбор соответствует системе

ценностей этих людей. Просто так легче.

Один мой товарищ по оппозиции не

сколько лет назад получил заманчивое

предложение войти во власть. Хорошая

должность, неплохие вроде бы пер

спективы, возможность подтянуть во

властную структуру тех, кому он доверя

ет. И аргументы понятны: критиковать

любой может, а тут появляется шанс

свои идеи реализовать на практике.

И вот сидим с ним, пьем кефир в мос

ковском кафе «Апшу». Он рассказывает,

я слушаю. Не осуждаю, напротив —

вижу, что человеку хочется работать.

Чего осуждатьто? Неожиданно он

прерывает рассказ и говорит, что его

попросили и со мной переговорить.

Попросили поинтересоваться: чего он,

мол, бегает с флагом по улицам, как

ошпаренный? Может, хочет чего? В гу

бернаторы еще рановато, по возрасту

не подходит. А вот мэром, например,

анна

вол

один

а/ф

отос

оюз

В коридорах власти зимовать всяко комфортнее, чем на улице.

в самый раз. «Городишком небольшим

порулить, а?»

Перекресток.

Я отказался. Попросил передать «инте

ресующимся», что городом я, может,

порулить и не прочь. Пусть они просто

честные выборы вернут, и я найду чем

себя занять, кроме «беготни с флагом».

Кто знает, как сложилась бы жизнь, если

бы я тогда, наоборот, энергично закивал

со словами, что давно ждал возмож

ности проявить себя на ответственном

посту. Это было время, когда казалось —

и справедливо казалось, — что все

это безобразие надолго, впереди годы

политических заморозков. В коридорах

власти зимовать всяко комфортнее, чем

на улице. Там с системой обогрева, гово

рят, все в порядке, да и кормят неплохо.

И ктото соглашался, шел в эти самые

коридоры. Ктото до сих пор там зимует.

Кто не выдержал этого «комфорта»,

бросил все и уехал. А на когото теперь

фабрикуют уголовные дела.

Оказываясь на перекрестке, нельзя

угадать правильную дорогу.

Важно просто принять решение, за

которое не будет стыдно перед самим

собой. И тогда путь, на который ты

ступаешь, куданибудь да выведет. Даже

если придется пробираться через болота,

коряги и ямы, даже если дорога вообще

не будет похожа на дорогу, как это часто

бывает в нашей стране. Все равно — до

рогу осилит идущий.

А путь из роз бывает только в сказках для

девочек. Но сказки эти, как правило, скуч

ные, приторные и неинтересные.


текст:андрейбильжо

ИсторИй болезни я написал много.

От руки. Сначала писал шариковой

ручкой. Потом умные и опытные врачи

научили. Писать истории болезни надо

ручкой с чернилами. Меньше нагрузка на

пальцы, и реже наступает так называе-

мый писчий спазм. Чернила лучше брать

черные, так как листы в историях болезни

бывают зеленого цвета. Синие чернила

на зеленых листах не всегда видны. Ручка

с черными чернилами до сих пор моя

спутница, и мозоль на среднем пальце от

нее — тоже моя спутница и моя иденти-

фикационная особенность.

Я с детства и по сей день все время

что-то рисую, и часто бессмысленное,

когда о чем-то думаю или что-то форму-

лирую. На полях моих историй болезни

оставались странные «почеркушки». Мои

истории болезни с этими «почеркушка-

ми» хранятся в архивах двух больниц,

в которых я работал, и на разрозненных

клочках бумаги, которые с определен-

ного момента я перестал выбрасывать.

Посмотришь на них, и тут же в голове

восстанавливается все до мельчайших

подробностей.

Когда я работал в очень большой психиат-

рической больнице, носившей тогда имя

Петра Петровича Кащенко, один Новый,

кажется, 1987 год совпал с моим ночным

дежурством. Точнее, дежурство по боль-

нице совпало с Новым годом.

Я работал тогда в санаторном отделении,

которое располагалось в старом, конца

XIX века, краснокирпичном двухэтажном

здании с намеками на начало модер-

на. Располагалось оно на автономной,

утопающей в зелени огромных елей

и обнесенной забором территории.

Такой замок в Москве. Что-то из «Трех

мушкетеров».

Будучи человеком впечатлительным,

я с удовольствием приходил в это здание

на работу, уходя из советской действи-

тельности. Впрочем, не совсем.

Дело в том, что среди елей, зимой за-

несенных снегом, тихо сидел и что-то

писал на коленке Владимир Ильич Ленин.

Ленин был белый и на фоне белого снега

не очень заметен. Еще он был незаметен

и потому, что частично был занесен сне-

гом. Больные дорожки чистили, но Ленина

как-то не очень. А он, мастер конспира-

ции, на этом, видимо, не очень настаивал.

На первом этаже было мужское отде-

ление. На втором — женское. В холле

второго этажа стоял рояль, на котором

пациенты по вечерам музицировали.

В коридорах была мебель XIX века:

кожаный диван с огромной спинкой, за-

вершающейся полочкой со шкафчиками;

напольные часы «на ходу»; книжный шкаф

с книгами и ломберный столик в сложен-

ном состоянии. Эта мебель сохранилась

с основания больницы. А основал ее

градоначальник и меценат Николай

Александрович Алексеев, имя которого

больница носила до революции и носит

Читатель (и зритель) этого номера «РП» становится свидетелем возвращения в большую культуру Андрея Бильжо во всем его великолепии. Возвращение художника Бильжо см. в этом номере в спецпроекте «Страсти по пророку». А возвращение писателя Бильжо происходит здесь. И еще не известно, какое из этих возвращений важнее для большой культуры.

елиз

авет

а кл

емен

тьев

а/ит

ар-т

асс


сейчас. Алексеева, кстати, застрелил

душевнобольной. Но это совсем другая

история, которую я, возможно, как-нибудь

расскажу.

В этом отделении были еще две огромные

напольные фарфоровые китайские вазы.

Какой династии — не знаю. Эти вазы

однажды пытались похитить. И было это

тоже на моем дежурстве. Они исчезли из

отделения ночью, и во время обхода я об-

наружил их пропажу. Что делать? Я по-

звонил в отделение милиции официально,

как дежурный врач. «Дежурный лейтенант

(ну, допустим, Сидоров) слушает». — «Де-

журный по психиатрической больнице

имени Кащенко Бильжо (это я уж точно

знаю). Понимаете, я во время обхода

обнаружил, что с первого этажа санатор-

ного отделения пропали две китайские

вазы». — «А что, собственно, вы хотите,

чтобы сделала милиция?» Я сказал, что

пропавшие вазы ценные, что они тяже-

лые и что их не могли унести далеко. И что

если милиция приедет с собаками, то Мух-

тары возьмут след и обнаружат антиква-

риат. После небольшой паузы милиционер

возмутился. Он сказал: «Доктор, вы сошли

с ума!» Это он дежурному психиатру. Даль-

ше — внимание! Милиционер: «Посмотри-

те на часы, доктор! Собаки в это время

спят!!!» Вот она, любовь к животным. Это

я понимаю.

Вазы потом нашли. Их спрятали на боль-

ничной помойке (могли ли вазы в Китае

подумать, где они окажутся) с тем, чтобы

потом незаметно вынести их с террито-

рии. Как? Об этом никто не думал. Это же

все-таки психиатрическая больница.

В общем, в санаторном отделении было

очень уютно. За окном мороз, тиши-

на. Вокруг тебя старая мебель. Кто-то

музицирует. Стоит большая, наряжен-

ная старыми игрушками новогодняя

елка. Меня пригласили мои больные на

концерт. Потом, естественно, безалко-

гольный ужин в столовой. А уж потом,

ночью, с двумя медсестрами мы встрети-

ли Новый год в ординаторской с шампан-

ским и принесенными сестрами из дома

салатами.

Это было мое самое спокойное ночное

дежурство. Ни одного вызова. И самый

спокойный Новый год. В психиатрической

больнице. Я тогда позавидовал своим

пациентам. Вокруг сумасшествие, пред-

новогодний и новогодний психоз. А здесь

был покой.

Утром рано 1 января, сдав дежурство, по

тихой и пустой Москве в пустом трамвае

и пустом метро я приехал домой, где уже

был накрыт стол и меня ждали моя жена,

мой маленький сын и моя любимая такса

Дездемона.

Надо сказать, что вообще я 1 января

люблю больше, чем 31 декабря. Я жа-

воронок и рано встаю. Все еще спят, на

улице никого. Я достаю из холодильника

недоеденный салат «Оливье», недопитое

шампанское, шпроты и, глядя в окно,

начинаю один отмечать свой Новый год.

Кстати, о шпротах.

После бурной юношеской встречи Ново-

го, 1970 года с продолговатой головой

1 января я вылез из-под груды сопящих

разнополых тел и, не найдя очки, на

ощупь добрался до некогда красивого

праздничного стола. Я допил шампанское,

ближайшей вилкой подцепил крупную

шпроту и отправил ее в рот. Я не сразу

сообразил, в чем дело, голова-то — читай

выше. Уже глотая, я понял, что… Сейчас

слабонервных и впечатлительных просьба

психиатра этот кусок текста пропустить.

Окурок — это был окурок! Он пропитался

шпротным маслом и по вкусу, да и по

консистенции уже сам стал безголовой

золотистой советской рыбкой. Каждый

Новый год, когда я ем, внимательно

разглядывая, шпроты, а ем я их только

в Новый год, я вспоминаю эту историю.

Так что непонятно, где сумасшедший дом.

Вот мой друг, врач-проктолог, открывая

шампанское без трех минут двенадцать,

пробкой попал своему приятелю в глаз.

Все, слава богу, обошлось. Но Новый

год он встретил в НИИ офтальмологии

имени Гельмгольца. Он рассказывал

мне, что, к его удивлению, в коридоре

сидела огромная очередь. У кого прикрыт

ладошкой правый глаз, у кого прикрыт

ладошкой левый, а на стене висит ин-

струкция, как надо правильно открывать

шампанское, прикрывая пробку поло-

тенцем. Но эту инструкцию читают уже

пострадавшие, и одним глазом — кто

левым, кто правым. Так что, если после

Нового года встретится на улице человек

с бланшем под глазом, не стоит думать

о нем плохо, так как это, возможно, по-

бочные действия лекарства под названи-

ем «Шампанское».

Ну вот и еще довесочек. Врачебный

совет на будущее. Нужно всем помнить,

что врачи тоже люди и тоже встречают

Новый год.

Как-то в приемный покой по «скорой»

привезли в состоянии тяжелого алкоголь-

ного опьянения гражданина. Он, видимо,

очень рано начал встречать Новый год.

Врачи поставили ему капельницу с де-

зинтоксикационным раствором, добавив

туда снотворное, а мочегонное уже

в растворе содержалось. И ушли встре-

чать свой Новый год в ординаторскую.

Потом слышат какой-то шум в коридоре.

Смот рят, а там бегает этот товарищ, за

ним тащится капельница, и он кричит:

«Я хочу писать и спать! Я хочу писать

и спать!..» Сколько раз в жизни потом

я вспоминал эту точную формулировку.

Так что будьте здоровы и держите себя

в руках.

«Я хочу писать и спать! Я хочу писать и спать!..» Сколько раз в жизни потом я вспоминал эту точную формулировку.


текст:софикошеварднадзефото:игорьмухин

В прошлом номере мы, оказывается, недопечатали колонку телеведущей Софико Шеварднадзе. Причины устанавливаются до сих пор. А пока они устанавливаются, я решил, извинившись перед Софико, напечатать эту колонку еще раз, теперь полностью. Скажете, что этого никто еще не делал. Так это лишний повод сделать это теперь. Тем более что без окончания колонка, как выяснилось, теряет всякий свой смысл. А теперь приобретает.Андрей Колесников, главный редактор «РП»

orlo

va

КаК-то раз в ночи сидела я на

краю кровати и думала. За окном

моросил дождь. Капли падали на мой по-

доконник с мартовской тоской, не желая

уняться после долгой тяжелой зимы.

А я все думала. Думала с мучительной

необъятностью, будто у процесса мыс-

лей никогда не было обозримой точки.

Ситуация была не из простых: надо

было расстаться с человеком, которого

я любила. Я истязала себя, пытаясь при-

думать малейшее объяснение тому, что

всем вокруг, включая меня, казалось

ошибкой. Ничего, кроме того, что меня

разрывало изнутри, а слезы лились по

лицу, как река, вышедшая из русла, при-

думать в оправдание я не смогла. Я села

у приоткрытого окна, опустив свой

холодный кончик носа, и начала писать

ему письмо. Одна бумага промокла. Дру-

гая. И все не так: я люблю тебя, но мы

не можем быть вместе? Разве может

что-нибудь звучать глупее? И тут я само-

вольно сдалась в борьбе между моей

душой и умом. Решила отойти в сторону

и дать им возможность выяснить от-

ношения между собой. Может, и у меня

что прояснится.

Ум: Я тебя предупреждал.

Душа:Тебя сложно не услышать, только

толку-то от этого?

У.: Ты слышишь, но не слушаешь меня.

Я тебя всегда предупреждаю — чело-

век не для Нее. Зная эту данность, ты

безошибочно выбираешь кандидатов,

с которыми у Нее просто не может быть

будущего.

Д.: Разве можно выбирать, в кого

влюбляешься?

У.: Всегда есть выбор в начале.

Д.: Мне такая рациональность недо-

ступна. Ты мне предлагаешь таблицу

умножения, а я живой организм. И как

все живое, я не могу идти по подстроч-

ным предписаниям!

У.: Ты хоть раз пробовала? Может, будет

легче существовать.

Д.: Ты понимаешь, милый, разни-

ца между тобой и мной в том, что

я не конкретная субстанция, кото-

рую можно загнать в физические

рамки, как тебя, например, в череп

человеческий!

У.: Мне эти рамки, милая, позволяют

иметь гораздо больше свободы, чем

твоя воспаленная необузданностью сущ-

ность может себе представить!

Д.: Ты еще скажи, что ты шире меня!

У.: Шире, не шире, а мне физические

границы позволяют раздвигать их до

бесконечности. А ты все угасаешь

в своей свободе без границ. Так и до-

горишь в один прекрасный день!

Д.: Конечно, тебе легко быть таким над-

менным! Только и слышу с Ее рождения:

«Такой ум! Он у Нее уникально устроен!

Ну, гены все же свое дело делают! Тут

ничего не скажешь!»


Я тебе предлагаю правила, за счет которых у нас будет свобода. Ведь тебе уже совсем нечего терять.Соглашайся!


У.: Но я ведь всегда с тобой, когда ты

меня не отталкиваешь!

Д.: Ты со мной?! Нет! Ты не со мной!

Ты сам по себе — никак с пьедестала

не слезешь, хоть давно первенство

потерял!

У.: Дорогая, при чем тут первенство!

Я ведь с тобой не соревнуюсь! Просто

пытаюсь донести до тебя, что, если мы

будем действовать вместе, возможно,

Ей будет легче жить!

Д.: Ах вот какие мы великодушные

вдруг! Это вообще-то моя территория!

Прибереги себе купон, дающий право

купить два билета по одной цене!

У.: Я тебе просто предлагаю самую ра-

зумную середину для всей математики!

Д.: Опять эта логика! Ты не видишь, что

Она изнемогает? Ты думаешь, Ей по-

может твоя математика?!

У.:Ну, может, не сиюминутно, но помо-

жет, конечно.

Д.:Где же ты был в те моменты, ког-

да требовалось твое непосредствен-

ное участие?! Где же ты был, когда

Она, загнанная в ступор, краснела от

позора?

У.:Ты имеешь в виду, когда из-за тебя

Она в очередной раз расставалась с не-

состоявшейся любовью?

Д.:Нет! Я не это имею в виду! С этим

я как-нибудь сама справлюсь, как

и справлялась прежде!

У.:Ну, если ты, конечно, называешь

«это» справляться… Посмотри, что

с Ней творится!

Д.:Не уходи от разговора!

У.:Да я вовсе не ухожу! Я просто не

понимаю, что ты хочешь. Мне вообще

всегда с этим было крайне сложно!

Д.:Где же ты был те множества раз,

когда в прямом эфире Она не знала,

что сказать! Где же ты был, когда во

время интервью Она покрывалась нерв-

ными пятнами! Где же ты был, когда все

Ее слушали, потому что Она «умная»,

а Она даже слова не могла проронить!

У.:Честно говоря, меня в эти моменты

пугала тахикардия, вызванная твоим

трепетанием! Клетки у меня от нее

закрываются!

Д.:Столько претензий на превос-

ходство, а сваливаешь все на меня,

когда сам не способен исполнять свои

элементарные предназначения! Тоже

мне Эйнштейн!

У.:Мне действительно сложно действо-

вать, когда ты пребываешь в состоянии

постоянной дисфории, так же как от

твоей излишней радости у меня потеют

стенки. Я теряю ясность. А так как

в этом порядке ты находишься прак-

тически всегда, то суди сама, сколько

у меня времени на работу с трезвым

разумом.

Д.:Так что же тебе мешает мне помо-

гать, если я такая безнадежная?

У.:Ты понимаешь, между интуицией

и мной ты всегда выбирала интуицию.

Ты опиралась на ее хрупкие, не очень

прочные начинания, а прибегала ко

мне только тогда, когда уже было

поздно!

Д.:Да ты просто подонок!

У.:Ну-ну, дорогая! Давай не будем на

личные оскорбления переходить! Тем

более что пока ты металась бессмыслен-

но, синонимов я успел накопить на всю

Ее оставшуюся жизнь!

Д.:Только и делаешь, что копишь их для

того, чтобы меня притеснять, — все мое


существование пытаешься превратить

в одну большую индульгенцию!

У.:Что за глупости!

Д.:То караешь меня за Ее несчастья, то

щадишь меня, когда я об этом не прошу!

Да я вообще ничего у тебя не прошу!

У.:В том-то и дело, что не просишь.

Д.:Мне и без тебя своих мук хватает.

У.:Разве ты не видишь — мне твои муки

не дают возможности идти дальше!

Д.:Опять о себе!

У.:Да не о себе, а о Ней! Мне Ее жалко!

Мы Ее лишаем того, чем Она была

наделена!

Д.:Хочешь угнетать меня дальше — по-

жалуйста! Может, избавишься от меня

вовсе?

У.:Глупенькая, как же я могу от тебя

избавиться, если я без тебя только напо-

ловину функционален!

Д.:И все же я вам нужна, ваше

высокопреосвященство!

У.:Конечно, нужна. Необходима.

Д.:Чем же я вам нужна, смею

поинтересоваться?

У.:Ну, в данном случае ты должна от-

пустить боль!

Д.:Говорят, гений, а такие глупости

говоришь! Понадобился бы мне твой

совет, если бы я могла ее отпустить!

У.:Пойми, ты держишь ее, ничто и никто

не способен отпустить ее, кроме тебя.

Д.:Держу. Очень сложно расставаться

с родными муками.

У.:Вот именно! Отпусти ее.

Д.:Как?

У.:У тебя есть маленький, невидимый

сосуд. Он, увы, есть только у тебя. Глав-

ное — его найти и открыть. Через него

постепенно испаряется боль.

Д.:Как же я его найду в таком

бардаке?

У.:Вот тут-то я тебе и нужен! Если не от-

толкнешь опять, прислушаешься ко мне,

то со временем все разберется.

Д.:Опять долгоиграющий план! Да мне

некогда с этим возиться! Разве непо-

нятно, что я вся издыхаю?

У.:Все чудеса требуют времени и жест-

ких правил.

Д.:Нет! Чудеса мгновенны, и у них не

может быть правил!

У.:Ты хоть раз за свое существование

видела такое чудо?

Д.:Оно произойдет!

У.:Нет. Его не будет, если ты не поменя-

ешь к нему отношения. Так и будешь пла-

кать в ожидании иллюзорного счастья!

Д.:Ты очень жесток!

У.:Я просто реалист.

Д.:И что ты мне предлагаешь?

У.:Я тебе предлагаю правила, за счет

которых у нас будет свобода. Ведь тебе

уже совсем нечего терять. Соглашайся!

Письмо это я, конечно, не отправила,

но душа моя в ту ночь, видимо, сделала

правильный выбор.

С тех пор прошло много времени. Боль

постепенно испарилась, замыкая за

собой заколдованный круг. Мне почти

не приходится ощущать неловкость

собственного безмолвия. Я чувствую

полную внутреннюю свободу. Со време-

нем произошло чудо.


текст:викторерофееврисунок:олегбородин

Однажды на Франкфуртской книж-

ной ярмарке я пил всю ночь в компании

мировых издателей, английских литера-

турных критиков, немецких министров

культуры и спорта, международных

писателей, обреченных на Нобелевскую

премию. В ту пору я шел путем ослепитель-

ной славы, с одними чокался шампанским,

с другими — коньяком, с англичанами

размахивал стаканами виски on the rocks.

В результате у меня отшибло всю память,

и под утро я оказался в чужой кровати

и при этом в чужой гостинице. Что из

этого вышло, я сейчас расскажу, но сна-

чала о том, что я ненавижу книжные

ярмарки.

Чем больше, чем международнее книж-

ная ярмарка, тем страшнее. На мелких

провинциальных ярмарках я еще кое-как

сдерживаюсь, улыбаюсь и делаю вид,

что я люблю читать книги и общаться

с читателями. Сумбур и наивность про-

винциалов, бездарная расстановка книг

и мероприятий примиряют меня с ин-

теллектуальной действительностью. Но

когда по международной ярмарке возят

на горящих фарами электромашинах

с прицепами тонны книг, когда тысячи

ошалевших посетителей перемещаются

по залам в поисках дебатов, диспутов

и дискуссий, когда в одном углу проповеду-

ет Коэльо, а в другом вещает Умберто Эко,

когда на разных подиумах водят хороводы

анархисты, любители женской литературы,

беспокойные экологи и молодые писатели

Магриба, я наполняюсь безысходными

мыслями. Мне приходит в голову, что если

в мире столько книг, а мир так крив и кос,

то к чему все это разбазаривание бумаги,

к чему все эти завывания, зачем ярким

блеском горят глаза генерального директо-

ра выставки, полусумасшедшего немца?

Я знаю заранее, что со мной будет. Меня

выведут на сцену, объявят золотым ослом

и прикажут отвечать на вопросы совер-

шенно непонятных мне людей. Из немец-

кого угла аудитории встанет какой-нибудь

тихий филолог и, откашлявшись, спросит,

матово бликуя заляпанными очками:

— Господин Ерофеев, на странице 362

вашей новой книги во втором абзаце

сверху вы что имеете в виду? Это аллюзия

или оксюморон?

— Да нет, пожалуй, — задумчиво и учтиво

отвечу я. — Это так, тихие крики горного

серого козла.

— Ах вот что! — просветлеет лицом

коллега-филолог.

Но тут из русского угла поднимется во всю

мощь фигура русского человека, воз-

можно, эмигранта последней волны, и эта

фигура гаркнет на весь зал:

— Ерофеев! В чем смысл жизни?!

Я понимаю, что отвертеться нельзя. Если

не так отвечу, этот русский может пойти

и повеситься в сортире прямо на ярмарке.

Я уже вижу, как мужчины с приспущенны-

ми штанами выносят его труп с высунутым

языком и как при этом заламывает руки

Из этой колонки Виктора Ерофеева читателю наконец-то предстоит узнать, за что писатель так глубоко и выстраданно ненавидит книжные ярмарки и что он имел в виду на странице 362 своей новой книги во втором абзаце сверху.

orlo

va


генеральный директор ярмарки, мой

дружбан, полусумасшедший немец. Смысл

жизни? Здесь нельзя юлить и ерничать.

— Найти свой путь к Богу, — с суровой

улыбкой отвечаю я.

— А какой ваш путь к Богу? — неожи-

данно сломанным голосом спрашивает

эмигрант.

Что ему ответить? — думаю я. — Может

быть, у него пистолет в кармане или

боевая граната на поясе, и, если я скажу

что-то не так, он метнет в меня гранату

как в неудачное существо? Что ответить

ему, если у меня в жизни было много

путей? Я начинал мальчиком-паинькой,

маленьким лордом Фаунтлероем, я бла-

гоухал нездешней воспитанностью, любо-

вью к маме и уважением к ее подругам,

Бэлле Ефимовне и Маргарите Ивановне.

Но однажды я уехал, как круглый отлич-

ник, в пионерский лагерь «Артек», и там,

у Аюдага, в тихий послеобеденный час

самые лучшие пионеры, грузины и род-

ные дети Фиделя Кастро, в просторных

спальнях, где на ветру морским возду-

хом раздувались занавески, взаправду

мерились х…ями и пели возбуждающие

песни. Мне захотелось стать таким

же, как они, нагло обсуждать сиськи

нашей пионервожатой Вари, но, как

я ни старался, из меня вместо онаниста

вышел гуманист, юный друг человека

и человечества… Этот путь привел меня

к попытке оправдания добра, но потом

я провалился в глубокий колодец, потому

что если мы все произошли из обезьяны,

то зачем нам любить друг друга? Тень

Владимира Соловьева сменилась моржо-

вой тенью Ницше.

— Отвечайте: какой ваш путь к Богу? —

упорствовал русский скиталец, обещая

мне удавиться в сортире.

Да, с опозданием думал я, с читателем

надо нянчиться, скрывая от него свои про-

махи. Я хотел уже послать его подальше,

к Коэльо, который имеет удивительную

способность размножаться и быть на

нескольких франкфуртских ярмарках

одновременно, на разных континентах

едино временно, но я боялся, что меня

загрызет в конце концов русская совесть.

Я видел, как немец-филолог встал со

своего места и зашагал к выходу, держа

в руке мою книгу со множеством за-

кладок, — ему, очевидно, наскучил наш

напряженный теологический вздор или же

он двинулся на следующий диспут, и в этот

момент я пожалел, что мы не немцы и что

у нас все позволено.

— Вы пишете стихи? — спросил я русско-

го наугад.

— Да! — изумился он. — Откуда вы знае-

те? Хотите, я вам прочту?

Он уже рванул к столу и потянулся к микро-

фону, чтобы вырвать у меня из рук, но

я с улыбкой запротестовал.

— Ну хотя бы одно!

Не нужно мне было улыбаться, протестуя.

Нужно было его сразу послать к Коэльо,

но я, как бездарный наследник своего

гуманизма, только махнул рукой.

Когда он прочитал двадцать стихотворе-

ний, зал полностью опустел, и мы остались

одни.

— Ну как? — спросил он.

— Честно или щадяще? — в свою очередь

спросил я.

Он посмотрел на меня жалобно и с нена-

вистью одновременно. Я снова вспомнил

про гранату, которая оттопыривала кар-

ман его пиджака.

— Что там у вас? — осторожно спросил я.

— Что-что! Стихи!

Он выхватил из кармана свои самиздатов-

ские стихи и положил мне на стол.

— Читайте! — сказал он.

— Так вы уже их читали…

— Это другие! Эти лучше!

— Верю! Верю! — немедленно заверил

я его, бессмысленно листая страницы.

— Ну пожалуйста…

Я подумал, что, будь я гомосексуалистом,

я бы знал, как его развести, в какую сауну

с ним пойти.

— Ну почему одним везет, а другим нет! —

Он вырвал у меня из рук свои стихи, раз-

вернулся, застыл в пространстве, потом

снова развернулся и снова сунул мне

стихи в руки. Я аккуратно выровнял лис-

точки со стихами, постучав ими по столу,

положил их на зеленый ворс и взмолился:

— Идите вы на х…й!

Сумбур и наивность провинциалов, бездарная расстановка книг и мероприятий примиряют меня с интеллектуальной действительностью.

Пионерские игры —не для пионеров.Один раз в два месяца —тест на интеллектуальнуюсовместимость читателей журнала


текст:бенибрискин

Говорят, еврею хорошо только в до-

роге. В молодости я был с этим полностью

согласен. Сейчас, когда стал постарше,

появились сомнения. Уже не с той радо-

стью, не с тем энтузиазмом я пакую свой

небольшой чемодан. Муза дальних стран-

ствий не так влечет к новым приключени-

ям. Налетался, намотался, доездился…

Но помимо физических передвижений из

точки А в точку В человек постоянно про-

двигается и в другом, сакральном смыс-

ле. На мой взгляд, эти передвижения

особенно сложны и интересны у человека

с «пятой группой инвалидности», как это

называлось в советские времена — по

пятой графе анкеты.

Возьмем, к примеру, хотя бы меня.

Родился в Москве, на улице Плющиха.

Отец — Марк Семенович, мама — Инес-

са Львовна. Если кто не догадался — оба,

что называется, чистокровные евреи. Их

мамы и папы тоже были чистокровными,

и дальше в родне — никаких сомнений.

Однако про это никто из них не вспо-

минал — трудились на благо советской

родины, как все.

Не помню, когда сам первый раз на

жизненном пути столкнулся со своим

еврейством, но уверен, что это была не

самая приятная встреча. Я понял, что

я тут в Москве какой-то не такой. По

дороге мне встречались люди, которые

каким-то шестым чувством идентифици-

ровали мою национальную принадлеж-

ность и давали мне это понять.

Мой младший брат узнал, что он еврей,

в возрасте шести лет — от нашего

деда, который на старости лет вспом-

нил о своих корнях и стал захаживать

в единственную в те времена в Москве

синагогу на улице Архипова (сегодня не

опознать и не сразу выговорить — Спасо-

голенищевский переулок). Братец вступил

тогда с дедом в спор. «Я — русский, —

кричал он со слезами на глазах, — рус-

ский!» Но дед был неумолим. Мой млад-

шенький сегодня глубоко религиозный

человек, отец одиннадцати детей, живет

в поселении на территориях и, вопреки

всем представлениям о религиозных

ортодоксах в Израиле, работает на двух

работах, до сих пор ходит на военные

сборы. А как спорил!

Так вот, Плющиха и Речной вокзал,

Девичка и Кусково, мама — учительница

русского языка и литературы, привившая

нам с самых ранних лет любовь к Пуш-

кину, — ничто, казалось бы, не указы-

вало на дальнейшее развитие событий:

«чемодан, вокзал, Израиль». По пути

я послужил два года в железнодорожных

войсках в Молдавии, пробыл два года «на

химии» в Липецке, мотался на заработки

на Урал и в Сибирь.

Нет, мой путь не был прямым и ясным.

И если говорить честно, я не могу так

ловко выстроить различные этапы своей

жизни, чтобы логически вырулить туда,

где нахожусь сейчас.

Исполнительный директор Российского еврейского конгресса (РЕКа) Бени Брискин исследует духовные искания еврея в современном мире и делает это, не церемонясь, на собственном примере. Читателя ожидают рассказы о том, как баловали Бени Брискина девушки, что истинный путь еврея — это всегда развилка и что знаменитая еврейская суетность — именно отсюда.

ната

лья

льво

ва


Я отчетливо помню, как в нашем 8-м «В»

ребята сидят на перемене и обсуждают,

как по фамилии можно определить, кто

русский, а кто еврей… Одной из вер-

сий было окончание фамилий. Если на

«-ов» — русский, на «-ин» — еврей. По

этой анекдотической классификации

и я, и мой приятель Вадим Славин иден-

тифицировались как евреи, но с дру-

гой стороны, Вдовин и Гаврилин тоже

становились частью народа скитальцев

и ростовщиков, что быстро дезавуиро-

вало нехитрую версию об окончаниях.

Одноклассники стали листать классный

журнал в поисках обличающих записей.

В школе и в армии, в пионерском лагере

и на дискотеке жизнь постоянно стал-

кивала меня с этой самой другостью.

Я долго сопротивлялся и не хотел вы-

деляться, я уговаривал себя, что «Женя

Брискин» звучит вполне по-русски, да

и внешность у меня совсем нетипичная.

Но — не помогало.

Не хочу сказать, что жизнь была невы-

носимой, что я рос затравленным и пре-

следуемым, — нет. Однако осадок от

различных, иногда совсем незначитель-

ных стычек оставался. Я научился пить

по-русски, дрался и прогуливал занятия,

матерился и хамил учителям — и все

равно не чувствовал себя своим. Я вы-

работал для себя интересное правило

в общении с людьми. Если встречал

в жизни человека, с которым мне хоте-

лось бы дружить, старался уже на самой

первой стадии знакомства сообщить ему,

кто я по национальности, чтобы потом не

попасть в отвратительное положение.

Вот так я принял решение, кто я такой.

Оно не было добровольным. Уже после

этого мне попались на глаза книги

Фейхтвангера, а мама подсунула мне «Су-

ламифь» и «Гамбринус» Куприна. Я стал

переосмысливать свой путь по жизни,

я перестал сопротивляться — и посте-

пенно дорога сама меня вывела туда, где

я оказался, и это оказалось моим местом.

В моем кругу становилось все больше

моих соплеменников и соплеменниц,

я был открытым и незашоренным чело-

веком, меня любили друзья и баловали

девушки, но первый по-настоящему серь-

езный роман случился у меня все-таки

с еврейкой. Очень трудно было сознаться

самому себе в том, что люди, среди

которых я живу, говорю на одном языке,

мыслю теми же стереотипами и расска-

зываю те же анекдоты про Брежнева

и Чапаева, не видят во мне своего, не

готовы воспринимать меня так же, как

Серегу Дронова.

Я знаю, что мои российские соплемен-

ники по-разному противостояли этой ди-

лемме. Кто-то менял фамилию, кто-то ста-

новился диссидентом, а кто-то фарцевал

джинсами на Беговой. Я пришел к вы-

воду, что надо ехать. Но к стандартной

тогда в нашей среде нелюбви к советской

власти у меня добавлялась другая очень

сильная мотивация. Я определился с на-

правлением движения.

Странные шутки иногда играет с нами

жизнь. Ну ладно, я чистокровный. Ко

мне, хотя бы в Израиле, нет никаких

вопросов. А что со всякими половинками-

четвертинками? Мне рассказывали про

одного человека с ужасно нерусскими

именем-отчеством и фамилией, ходив-

шего с крестом на пузе и декларировав-

шего свое православие. Кто-то из наших

спросил его не без издевки: чего уже он

не сменит имя и фамилию, если стесня-

ется своей национальности? «Да у меня

ведь папа еврей, — ответил человек, —

вы меня за своего не считаете, а папу

я уважаю, не готов ему изменить».

Интересно, что свою другость и русскость

многие мои дважды соотечественники

чувствуют и в Израиле. В нашей еврей-

ской стране человек с именем Борис

Шлумпербук становится русским. Его

жену и дочку могут за спиной обозвать

некрасивыми словами, а ему при по-

явлении в ивритоязычном коллективе

немедленно предложат водку с селедкой.

Постоянное движение между двумя ми-

рами, своего рода Сциллой и Харибдой,

является для меня главным элементом

моего жизненного пути.

Давайте вместе присмотримся к этим

двум мирам, вместе попробуем разо-

браться, который из них комфортней,

естественней, интересней, почетней.

Cначала — еврейская сторона.

Пойди открестись от долгой и причудли-

вой истории народа, упрямо державше-

гося за свою самобытность. Ненависть

к нему начинается еще в дохристианские

времена, упрямое соблюдение своих

обрядов вызывает уважение и ненависть

одновременно. Но больше, конечно, не-

нависть. Огромное количество представи-

телей еврейского народа принимают ло-

гичное и само собой напрашивающееся

решение — слиться, мимикрировать, не

раздражать. Тогда история их еврейства

обрывается иногда на них, иногда на их

детях, иногда на внуках.

Покойный уже профессор Бенцион

Нетаниягу, отец нынешнего премьер-

министра, умерший в этом году в воз-

расте 102 лет, доказал в своем акаде-

мическом исследовании об испанской

инквизиции, что ее основной удар был

направлен на бывших евреев, принявших

христианство для того, чтобы получить

возможность остаться в средневеко-

вой Испании, из которой евреи были

изгнаны королевским указом. За время

неустанной священной войны евреев

в Испании не осталось — искали их следы

в родословной, в поведении, вкусовых

пристрастиях, в доносах… Без малого на

шесть веков решение этой актуальной

задачи подчинило себе жизнь страны, по

пути превратив ее из самой передовой

в Европе в одну из самых отсталых.

В фашистской Германии преследовались

евреи не только по папе и по маме, но

и по дедушке и бабушке, а также члены

еврейских семей. Есть свидетельство

того, что великий путешественник

Христофор Колумб был выкрестом.

Иосиф Флавий и Барух Спиноза, Борис

Пастернак и Осип Мандельштам, Стивен

Спилберг и Марк Цукерберг — это люди,

которыми я могу по праву гордиться как

соплеменниками, или они к еврейству

никакого отношения не имеют?

Русская и советская наука и культура

пестрят замысловатыми нерусскими име-

нами и фамилиями. Атомная бомба и кос-

мические (а равно и баллистические)

ракеты, балет Плисецкой и песня «С чего

начинается Родина» — на всем они оста-

вили свой след. Советская интеллигенция


просто срослась с еврейством и приняла

на себя определенные его черты.

С другой стороны, оставалась часть ев-

рейства, которая не подстраивалась и не

подлаживалась, не занималась «чужими»,

с ее точки зрения, делами и упрямо дер-

жалась за непохожие на других, стран-

ные и очень жесткие законы жизни.

Именно она пронесла национальную

особость через века и дала возможность

мне писать статью о еврействе в журнал

«Русский пионер».

А есть еще государство Израиль — некий

коллективный еврей XX—XXI веков. От-

ношение к нему на удивление точно копи-

рует давно знакомую матрицу. Кто-то им

восхищается и превозносит, кто-то люто

ненавидит, а большинство посматривает

со стороны, с любопытством прикиды-

вая — добьют или нет?

А поскольку врагов и противников

у Израиля намного больше, чем друзей

и сторонников, то эта гладиаторская

схватка Давида с Голиафом чрезвычайно

интересна.

И я, московский еврей с Плющихи,

которого в моей стране считают русским,

несмотря на почти тридцать лет в Израи-

ле, безупречный иврит, службу в армии,

работу в канцелярии премьера, волею

обстоятельств нахожусь сейчас среди

тех, кто смотрит — добьют или нет, хотя

это любопытство по поводу того, добьют

ли и меня. Потому что так я выбрал свой

путь, свою сторону, свою страну — и раз-

делю с ней ее судьбу, какой бы она ни

была.

На очередной извилине этого пути

я оказался в Москве, и хотя физиче-

ски нахожусь среди наблюдающих за

«коллективным евреем» со стороны,

я там, внутри, — и могу лишь попытаться

объяснить, в том числе и вам, что это

такое, что это за разделение у таких, как

я, между душой и телом, между местона-

хождением и предназначением.

Путь еврея — это всегда развилка. Ему

всегда приходится выбирать. И анек-

дотичная еврейская суетность — она

отсюда. По той дороге пойти или по этой?

Многие пытаются сразу по двум. И тогда

разъезжаются ноги. Другие, устремив-

шись по одной, прут до конца, забывая,

что была другая.

Мне выпало идти по одной и держать

в поле зрения другую. Нет в том никакой

моей заслуги. Так сложился маршрут.

Вот уже несколько лет я живу и работаю

в Москве. Моя дочь, которая до приез-

да сюда не говорила по-русски, учится

в московском университете. Мне здесь

комфортно. У меня здесь много новых

друзей.

Конечно, это не Москва моего детства

и юности. Я ни разу не сталкивался

с проявлениями антисемитизма, столь

памятными мне по доотъездным време-

нам. Даже Максим Шевченко, в анти-

семитизме которого у меня никаких

сомнений нет, в пылу полемики никак

не прошелся по моей национальной

принадлежности, ни слова о жидовской

морде — попрекал только преступления-

ми израильской военщины. К которым

я, конечно, причастен, раз там живу, —

кто бы спорил.

На мероприятия Российского еврейского

конгресса без стеснения приходят вы-

сокопоставленные правительственные

чиновники-евреи, влиятельные бизнес-

мены, знаменитые актеры, режиссеры,

писатели. Им их еврейство никак не

мешает в жизни, раз достигли таких

высот. Надо полагать, они не чувству-

ют себя другими, чужими, отдельными

в этой Москве, в этой стране. Видимо,

то, от чего я бежал когда-то, выбирая

путь за кордон, умерло вместе с Со-

ветским Союзом, коммунистическим

режимом — отпало как рудимент, как

змеиная кожа по весне. Они здесь свои

и добились своего, не обрекая себя на

перепутье эмиграции, как некогда я.

Что ж, у каждого свой путь, свой выбор

на той развилке.

Многие из успешных российских евреев,

особенно в мире искусств, почувствовали

себя настолько своими в России, что при-

няли православие.

Для евреев, даже сегодняшних, даже

нерелигиозных, к числу которых принад-

лежу и я, отношение к выкрестам — во-

прос болезненный. Когда-то в еврейских

семьях по принявшему христианство

родственнику справляли траур, как по

умершему. Тем не менее, по законам

иудаизма, нельзя перестать быть евреем.

Даже крестившись, еврей остается час-

тью народа, и у всех евреев ответствен-

ность за него. Как умерший не перестает

быть твоим.

В те времена переступить эту черту было

очень трудно морально — как перейти

в другой мир, вырвать себя из мира свое-

го. Но приходилось. Крестился дед Ленина

доктор Бланк — и потом писал письма

царю про козни евреев. Но крестился

и великий востоковед и гебраист Даниил

Хвольсон, который выбил теоретическую

базу из-под «кровавого навета», научно

доказав абсолютную невозможность упо-

требления евреями крови в пищу. Когда

его спросили, по убеждению он принял

христианство или по расчету, он ответил:

«Конечно, по убеждению: я убежден, что

быть профессором в Петербурге лучше,

чем меламедом в Вильне». Так что свои

мотивы были у всех.

Есть они, конечно, и у российских

знаменитостей-евреев, принимающих

обряд крещения в нынешние безопасные

для евреев России времена. Я им, упаси

Бог, не судья, ведь у каждого свой путь.

Как у меня, так и у них. Мы стояли на

одной развилке: я пошел по одной доро-

ге, они по другой. Но им, видимо, чтобы

чувствовать себя совсем своими на той

дороге, которую они выбрали, не хватало

просто остаться в своей стране. Понадо-

билось перейти еще одну черту. Каждый

решает за себя.

Пути господни неисповедимы. Но я бла-

годарен ему за то, что путь, который

он мне определил, пролег именно так:

в Израиль, чтобы я наконец узнал свою

страну и что такое быть своим в своей

стране, а потом — на время в Москву,

чтобы я смог еще раз убедиться, глядя на

кресты Абрам Семенычей, как правилен

был тот путь. Естественно, для меня —

только для меня. Но о себе я и говорю.

Лишь частично касаясь евреев. Потому

что и сам из них.

Еврею хорошо в дороге. Я об этом обяза-

тельно вспомню уже скоро, возвращаясь

домой — в Иерусалим.


Путь еврея — это всегда развилка. Ему всегда приходится выбирать. И анекдотичная еврейская суетность — она отсюда.

тим

офей

изо

тов


текст:аленасвиридова

Певица Алена Свиридова написала колонку про свой путь, но не в искусстве, а в жизни. От колонки пахнет теплом посылочного ящика, летом, пылью и сырыми яйцами, плотно засыпанными мукой, и «Фруктой». Удивительные запахи для начинающего колумниста.

дани

ил б

аюш

ев

Пару недель назад, при-

неся домой несколько новых, хорошо

изданных книг, я решила навести по-

рядок в книжном шкафу. Освободить

пространство. Притащив стремянку,

я прочно закрепилась на самой верхней

ступеньке и с инквизиторским огнем

в глазах принялась пересматривать

содержимое полок. От всего ненужного

нестерпимо захотелось освободить-

ся. Вскоре на диван полетели старые

буклеты, туристические справочники,

написанные скучным казенным языком,

и неизбежный гастрольный трофей —

подарочные книги с линялой печатью

из серии «Анадырь, славлю я тебя!».

В самом углу обнаружилась пыльная ко-

робка с надписью «С Днем Рожденья!».

Ну и что это? Открываем. Небольшая, но

толстая книжка. Корешки из грубо об-

струганного и покрашенного морилкой

дерева. Алюминиевая скобка фиксирует

переплет. Алюминиевая же квадрат-

ная табличка, прикрученная болтами,

сообщает: «ПУТЬ». И абсолютно пустые

страницы из грубой серо-коричневой

бумаги, видимо, символизирующие

нашу жизнь. По замыслу издателей, их

предстояло заполнить самой. С недове-

рием посмотрев на название и объем,

я, усмехнувшись, собралась было за-

сунуть этот фолиант на место, но потом

вдруг слезла со стремянки и уселась на

диван. На ощупь книжка была невы-

разимо приятная — неполированное

дерево было живым и будто бы слегка

теплым, и почему-то это напомнило

теплоту фанеры посылочного ящика.

Запахло летом и пылью.

Посылки приходили от бабушки,

Бурьяновой Матрены Тимофеевны,

Краснодарский край, станица Отрад-

ная, улица Красная, 146, — так было

написано послюнявленным химическим

карандашом на шершавой крышке. На

самом деле бабушка Мотя была моей

прабабушкой, бабушкой моей мамы.

Я любила ее так же самозабвенно,

как и маму, даже немного больше.

Ну а в посылке, как правило, лежали

сырые яйца, плотно засыпанные мукой.

Младший брат Леша, бледный городской

ребенок, долго думал, что куры так

и несутся, исключительно в муку, как

морские черепахи в песок. Яйца в муке

замечательным образом никогда не

разбивались в дороге. Сверху, на яйцах,

в полотняном мешочке обычно лежала

«Фрукта». «Фруктой» бабушка называ-

ла сушеные абрикосы, яблоки, сливы

и груши, которые так хорошо родились

на кубанской земле. В августе «Фрукта»

сушилась на больших фанерных листах,

которые раскладывали на старой метал-

лической кровати и на крыше собачьей

будки, которая примыкала одной стеной

к маленькому сарайчику под нежным

названием «сажок». В сажке когда-то

держали свинью, которую, к моему


анас

тас

сутк

ус/ф

отос

оюз

Злой дух был наш враг номер один. Злым духом бабушка объясняла все негативные проявления в людях и в погоде.


огорчению, я уже не застала. Зато из

собачьей будки меланхолично глядели

глаза рыжего цепного Тузика, который

терпеть не мог, когда ему показывали

согнутый крючком указательный палец.

Он начинал недобро рычать, понимая,

что его дразнят, и, если я не прекра-

щала глумление, выскакивал из будки

и зверски клацал зубами. Он не очень

любил детей.

Бабушка была высокая и статная. Ее

двадцатичетырехлетнего сына Васю,

моего дедушку, ранило в сорок первом,

и спустя две недели он умер в госпита-

ле. Муж Марк пропал без вести в это

же время, похоронку на него так и не

принесли. В сорок один год бабушка

осталась одна. Война, огород, пасека.

Неулыбчивая, серьезная, фанатично

верующая невестка Люба. И трехлет-

няя Вера, моя мама. Люба всю жизнь

мучилась от своего греха — не венчан-

ная, вышла замуж и родила. К своему

ребенку относилась с неосознанным

презрением — грешное дитя. Мама всю

жизнь страдала от ее холодности. Зато

с бабушкой у них образовался плотный

и любящий союз, который в военные

и послевоенные годы позволил им не

только выжить, но и чувствовать себя

счастливыми. Мама выросла, уехала

учиться в Одессу, потом вышла замуж

за бесшабашного летчика. Родилась я.

Когда мне исполнилось три года, отца от-

правили служить на Север, мама поеха-

ла за ним, а меня отправили к бабушке

в Отрадную. История повторилась вновь.

Мы оказались очень нужны друг другу.

Днем мы с бабушкой копались в огоро-

де, варили борщ, кормили кур, таскали

воду из колодца. Колодец, с тугим дере-

вянным барабаном, тяжелой железной

ручкой и ведром на цепи, находился

на соседнем участке за забором, на

территории Отрадненской церкви. Там

же располагался дом священника, отца

Сергия. Батюшка с нами дружил. Имея

двоих сыновей, но ни одной дочери,

меня любил и баловал. Правда, была

одна вещь, которую я долго не могла

понять. Когда отец Сергий находился,

так сказать, при исполнении, то есть

служил заутреню, обедню или вечерню,

он вдруг превращался в совсем другого

человека. Искорки жизнелюбия больше

не прыгали в его черных армянских

глазах. В них загорался холодный, не-

понятный мне огонь, который не могли

скрыть даже густые сросшиеся брови.

Ноздри большого, с хорошую грушу,

носа белели, спина выпрямлялась,

Несмотря на разделяющий оба двора забор, бабушка и отец Сергий шли одним путем. Они служили Богу.

вале

рий

стиг

неев

/фот

осою

з


и из алтаря важно выходил почти не

знакомый мне человек. Проходя мимо,

он рьяно размахивал кадилом и смотрел

поверх моей головы. Завидев друга,

я робко улыбалась и тянула его за рясу,

но он не глядя крестил меня перстами,

пел «Господи, помилуй» и проходил даль-

ше, не останавливаясь. Мне хотелось

догнать его и сказать: «Батюшка, это ж

я, ты что, меня не узнаешь?»

— Ба, а почему отец Сергий делает

вид, что меня не любит? — с обидой

спрашивала я.

— Он важное дело делает, службу Богу

служит, а ты его за подол. — Бабушки-

ны глаза улыбались. — Пой лучше «Отче

наш».

— Тоже мне, важное дело — песни петь

и кадилом махать! — Я сердилась по-

настоящему, как отвергнутая любовни-

ком женщина. Насупившись, с тоской

смотрела отцу Сергию вослед. Бабушка,

отвесив мне щелбан и перекрестив-

шись, начинала пробираться к выходу.

— Вчера меня на машине катал, а се-

годня не узнает! — не унималась я.

— Путь у него такой. Он Бога любит пре-

выше всего. А всех остальных — потом.

Когда служит, он стоит ближе к Богу, чем

к нам. А Господь наш, Иисус Христос,

через батюшку послание передает,

чтобы мы больше не грешили, — бабуш-

кин указательный палец упирается мне

в нос, — то есть хорошо себя вели. По-

нятно? Кто вчера все просвирки разре-

зал и маслом намазал? Вот батюшка и не

смотрел на тебя, потому что все знал.

Да, вчера мне влетело. Просвирки

оказались не наши, их нужно было

передать болящей соседке Лукьянов-

не. Но я об этом не знала, намазала

маслом, чтоб повкуснее, выложила

на блюдо и сижу себе на скамееч-

ке, ем, чаем запиваю. Бабушка как

увидела — остолбенела.

— Вот окаянное дите! Христову плоть

с маслом лопает! — и как огреет меня

хворостиной!

Да... если отец Сергий об этом знает, то

как теперь жить?

— Бабушка, ну и что мы сейчас будем

делать?

— Злого духа из тебя изгонять! Вот что

делать.

Злой дух был наш враг номер один.

Злым духом бабушка объясняла все

негативные проявления в людях и в по-

годе. Если я капризничала, то это бесы

меня терзали.

— Не слушай Лукьяновну, это в ней злой

дух говорит.

Злобная Лукьяновна чехвостила почем

зря свою невестку Наташу. И глупая она,

и ленивая, и гулящая, и мать плохая,

борща сварить не может, помои какие-

то, приворожила сына, гадина, понятное

дело чем. Мне Лукьяновна совсем не

нравилась, и я точно знала, что она

брешет, хотя так про взрослых говорить

нельзя. Наташа вовсе не гулящая, я ни-

когда не видела, чтобы она гуляла. Гуля-

щие — это мы с подругой Людой: целый

день на улице. Я представляла, как злой

дух заползает Лукьяновне в рот, когда

она зевает, разрастается и живет в ней,

как глист. Бабушка всегда, когда зевала,

крестила себе рот, опасаясь злого духа.

И мне тоже крестила. Я даже специаль-

но начинала делать вид, будто посто-

янно зеваю, но бабушка каждый раз

успевала поставить злому духу заслонку

в виде креста.

— Видишь, как Господь сердится на

нас, — говорила бабушка, когда над От-

радной гремел гром и полыхали молнии.

— Я ничего не делала! — пугалась я.

— А люди постоянно грешат. Злятся,

ругаются, воруют, обманывают. Ленятся.

Вон у меня белья сколько, а который

день не могу постирать, все отклады-

ваю, спина болит дюже. Ленюсь — зна-

чит, грешу.

Этим летом она частенько сидела

у окна, поставив ногу в кожаном чувяке

на тяжелую педаль швейной машинки

«Зингер», — шила святому отцу об-

лачение. Надев смешные очки с пере-

вязанной тряпочкой дужкой, вышивала

бисером и золотом подризники, ризы

и епитрахили. А по вечерам мы делали

свечи. В миску с горячей водой опускали

большой кусок желтовато-коричневого,

вкусно пахнущего воска. Потом бабуш-

ка доставала большую катушку с серой

суровой ниткой, отмеряла, складывала

несколько раз, скручивала, и получался

фитиль. Прямо на беленькой, в цвето-

чек, клеенке раскатывали в колбаску

кусочек воска, пальцем делали желобок,

вкладывали фитиль и быстро, чтобы

не успело остыть, раскатывали свечку.

У меня получались толстенькие и кри-

вые, а у бабушки — тоненькие, глянце-

вые, ровные, как с конвейера. В малень-

кое окошко смотрела луна.

— Ну что, пойдем, пора ворота

закрывать!

Мы выходили во двор и шли к дере-

вянным воротам по вымощенной

речными голышами дорожке. В лунном

свете наши тени, большая и немножко

сгорбленная бабушкина и маленькая

моя, казались злыми духами, которые

гонятся за нами по пятам.

— Да воскреснет Бог и расточатся

врази его. Да бежат от лица его нена-

видящие его!

Бабушка задвигала в железные петли

круглый, неровный засов.

— Яко тает воск от лица огня, тако

же погибнут бесы от лица любящих

Бога! — Мы закрывали ставни, обходя

весь дом по периметру, и кусты малины,

зловеще чернеющие у забора, больше

не казались мне жуткими. Я переста-

вала бояться темноты и успокаивалась.

Мы закрывались на щеколду, бабушка

крестила сначала дверь, потом меня

и, поправив фитиль в лампадке, стано-

вилась перед образами. Было ясно, что

злой дух и нечистая сила побеждены на

корню. Я сладко засыпала, а бабушка

благодарила Бога за нас двоих. «Радуй-

ся, животворящий кресте Господний…»

Интересно, знал ли Господь, что в ста-

нице Отрадная у него находится такой

мощный форпост по борьбе с нечистой

силой? И что Бурьянова Матрена Тимо-

феевна, старушка в белом платочке,

никогда не сворачивала с предназначен-

ного ей пути? Она ушла в тот год, когда

у меня родился сын, дожив до своего

праправнука.

Несмотря на разделяющий оба двора

забор, бабушка и отец Сергий шли

одним путем. Они служили Богу.


текст:николайцискаридзе

Есть очень хорошие, правда, очень

горькие слова у Феликса Зальтена

в «Бэмби»: «Одинокий путник идет дальше

других». Чем выше, длиннее, стремитель-

нее твой путь, тем больше сужается этот

коридорчик, до конца которого в итоге

можешь пройти ты один.

Если ты чуть больше, чем простой

ремесленник, ты идешь на компромиссы

и жертвуешь личной жизнью. Любая про-

фессия съедает 95% времени.

Богатырь, стоящий у камня с тремя пред-

ложениями, так или иначе живет в каж-

дом человеке, у которого есть момент

выбора. И каждый его делает сообразно

своим внутренним качествам. Кто-то из

зависти, кто-то из ревности, кто-то из

тщеславия, кто-то из подлости…

Змей, который появился перед Евой, —

он же ей яблоко в рот не засовывал. Толь-

ко показал. Судьба всегда дает выбор,

а что вы выберете — уже ваше дело.

Хотя это немножко русская рулетка.

Есть гениальная сказка Андерсена

«История одной матери». У матери

умирает ребенок. Пришла за ребенком

смерть. И мать взмолилась, стала умолять

смерть: «Оставь мне мое дитя, возьми

меня!» Смерть говорит: «Хорошо. Я тебе

сейчас покажу жизнь этого ребенка, и ты

сама выберешь, оставлять его или нет».

И показывает ей жизнь, полную нищеты,

страданий и боли. И мать отдает ребенка.

Оскар Уайльд правильно подметил: мы не

знаем, что лучше — когда твое заветное

желание исполняется или нет. Я привер-

женец пути получить — пусть разочаро-

ваться, но получить.

Часто я выбирал путь от незнания. Отто-

го, что не понимал, чем этот путь может

быть страшен. Я совершал опрометчи-

вые поступки, потому что не успевал

испугаться.

Я был очень благостный ребенок, вырос-

ший в очень хороших условиях, в доме,

где меня любили и баловали. С меня

спрашивали убрать вовремя игрушки,

вовремя поесть, вовремя сделать уроки,

и все. Меня не запугивали ничем. Я не

видел никаких тягот жизни. Не видел

скандалов, не видел интриг.

Когда мне мама рассказывала о том, что

балет — это сложный труд, что это много

часов работы, я это все воспринимал

как сказки: вот есть злой волшебник, он

будет побежден. Если бы я хотя бы подо-

зревал, что такое Большой театр с его

внутренней жизнью, с его клановостью,

с его иерархией — я бы никогда на этот

путь не вступил. Когда я стал понимать,

что происходит, я уже стоял посреди

боевых действий, взял в руки щит и меч

и был в доспехах. Тебе говорят: или ты,

или тебя. И ты опять делаешь этот выбор.

Или ты идешь в рукопашную и побежда-

ешь, или тебя убивают на месте. И мне

действительно захотелось здесь выжить.

Я всегда давал отпор, когда хоть какая-

то интрига начиналась. Я научился ее

Народный артист России, артист балета Николай Цискаридзе в своей колонке проходит путь от птичьего двора до пирамиды Хеопса и юридической академии, чтобы понять и объяснить, что можно, а что нельзя. И чтобы не сойти с ума.

вита

буй

вид


распознавать и опережать. Если кто-то

замахнулся на мою территорию, я даю

отпор сразу смертельный. Но я никогда

не веду наступательной войны, только

оборонительную.

Я не совершал многих поступков, потому

что знал: мне стыдно будет посмот-

реть в глаза друзьям, с чьим мнением

я считаюсь.

Меня очень устраивает мое положение

в жизни — быть одним из главных артис-

тов этой страны, к тому же и педагогом

главного театра страны. И я знал точно,

что когда скажу правду о реконструк-

ции Большого театра, меня сровняют

с землей. Но моя совесть не позволила

о своем родном доме, о том месте, кото-

рое меня родило, как личность воспитало,

сказать неправду. И когда в коридоре

я столкнулся с одной нашей известной ар-

тисткой, педагогом, я был потрясен: она

стояла на фоне этого уродства и говорила

в камеру, как все прекрасно, а потом

пошла в канцелярию балета и стала

говорить: пожалуйста, меня в этот зал

не выписывайте, я работать там не могу.

Пять минут назад она давала интервью,

как это прекрасно и как она благодарна

государству, что такое сделали…

Я часто оправдываю своих недругов,

потому что знаю всякие «но». Я вышел из

дикой нищеты и лишений и понимаю, как

не хочется туда возвращаться. Я очень

хорошо понимаю, когда из боязни, что

завтра будет не на что кормить ребен-

ка или покупать лекарство маме, люди

совершают предательство. Это я могу

простить. Но подлость — нет.

Сейчас делают очень много передач

об артистах, и всегда две версии: либо

звезда пила и умерла в глубоком одиноче-

стве, всеми забытая и брошенная, либо

человек боролся до конца, все считали,

что у него омерзительный характер, но

на самом деле он был белый, добрый

и пушис тый, просто всю жизнь пробивал

дорогу и оборонялся от бездарности и се-

рости. Как правило, такие эпитеты об этих

великих людях говорят, когда они уже

умерли. Я не знаю ни одного человека,

который бы действительно стал большим

профессионалом, личностью, о котором

бы не говорили, что у него несносный

характер, что это невыносимый человек.

Просто выбрать этот путь и не быть на

нем собранным, беспощадным — не

только к окружающим, но прежде всего

к себе — невозможно. Не бывает доб-

реньких серьезных людей. Если человек

профессионал, он очень сконцентриро-

ванный, жесткий и расчетливый. Даже

если он пишет юморески. Как сказал один

очень талантливый режиссер, как прави-

ло, бездарности — это очень порядочные

и хорошие люди. А с гениями очень слож-

но жить рядом.

Я очень люблю фразу из Андерсена, из

«Гадкого утенка»: жители птичьего двора

знали, что мир простирается до забора.

От забора через пасторский луг. А что

дальше, никто из обитателей птичьего

двора не знал. И только лебедь, взлетев,

увидел, какой мир большой. Мне судьба

подарила одну страшную вещь. Я очень

много лет, как обитатели птичьего двора,

жил в Большом театре и боялся выгля-

нуть в окно. Я все думал — там жизни

нет. А оказалось, жизнь чуть-чуть другая.

Однажды мы танцевали в Египте.

Я пошел рано утром в пирамиду Хеопса.

Когда ты находишься внутри пирами-

ды, когда ты понимаешь, какая толща

камня над тобой, как это было сделано,

сколько этому лет, — это потрясает.

И когда я оттуда вышел, то увидел долину

и сфинкса сидящего и вдалеке туристов

на автобусах, как песчинки. Я подумал:

какой кошмар. Я одна из этих песчинок.

Через пять тысяч лет это все будет так

же. Здесь будут другие автобусы, другие

люди, а меня уже не будет. Я понял, что

я только маленький эпизод.

Надо стараться жить настоящим. Как

можно больше радости доставлять своим

близким, помогать. Больше нет никакого

смысла. Очень хорошо Галина Сергеевна

Уланова сказала: от архитекторов остают-

ся здания, от художников — картины,

а от нас — только сиюминутные эмоции,

и если ты этого не понимаешь… ты сой-

дешь с ума.

Когда начались проблемы в театре, когда

со мной пытались свести счеты за мою

позицию, за честность — о том, что я ска-

зал правду, теперь уже знает весь мир,

который приезжает сюда петь, танцевать

и ходить в театр, знают все, — меня

хотели выгнать из театра. Но я заставил

действовать по закону.

Для этого я пошел учиться в Москов-

скую государственную юридическую

академию, в магистратуру «Трудовое

право». Я хочу знать, что можно, что

нельзя. Это вызов самому себе. Когда-

то я был круглым отличником. Двадцать

с лишним лет я ничем не занимался,

кроме того что «смех и радость мы при-

носим людям». Я сел за учебники, стал

учиться. Есть вещи, которые я вообще

не понимаю, вижу, что я здесь сейчас

самый глупый, самый нерадивый. Но

мне интересно.

Вот смысл жизни, наверно, в интересе.

Человек интересен себе и окружающим,

когда интерес есть. Когда нет интереса,

он становится неживым.

Часто я выбирал путь от незнания. Оттого, что не понимал, чем этот путь может быть страшен. Я совершал опрометчивые поступки, потому что не успевал испугаться.


текст:милакузина

Бывший светский обозреватель газеты «Коммерсантъ» Мила Кузина, отучившаяся на факультете журналистики МГУ 11 лет, решилась рассказать о том, как она сменила свой путь в жизни, а то и саму жизнь, и к чему это ее привело. Она, по крайней мере, знает, где правильно нарисовать человеку нос. А вы вот знаете? Вот именно.

дина

щед

ринс

кая

Тема пути для человечества всегда

была вечной, а для россиян и подавно.

Недаром бразильский писатель Пауло

Коэльо оказался у нас таким популярным

со своей книжкой «Алхимик» и незамыс-

ловатой идеей собственного пути. Ведь

еще в школе мы упражнялись на русской

классике, бесконечно анализируя то тему

дороги у Гоголя, то тему пути в лирике

Блока и прозе Лермонтова. Да вообще,

о том, что у России свой путь, любят

повторять все: от Чаадаева и Гумилева

до министра спорта Мутко. Кажется,

что даже фамилия нашего президента

недаром начинается именно с этого

магического для русского человека слова

«путь».

Чтобы, упаси бог, не написать еще одно

сочинение на тему всеобщего пути,

ограничусь лично своим. Писать про себя

сложно и легко одновременно. Но нако-

нец я вижу свой путь, и во многом помог

мне в этом именно наш президент.

Вопрос выбора пути перед каждым из нас

встает еще в раннем детстве. Это пре-

словутый дежурный вопрос всех взрослых

людей к ребенку: а кем ты хочешь быть?

Люди часто проживают жизнь и так и не

могут определиться, а тут тебе надо дать

ответ в пять лет. Какое-то время на этот

казуистический вопрос я смело и гордо

отвечала, что хочу быть шахтером. Мне

нравилось, что у них на каске фонарь. Но

примерно лет с пяти я резко поменяла

путь и уже точно знала, что буду художни-

ком. Это было не сложно понять, потому

что я постоянно рисовала, причем на всем

и всем, и в итоге меня отдали в «художку».

Там еще 11 лет подряд я продолжала

рисовать и по-прежнему считала, что

я буду художником. К этому времени были

разрисованы стены моей комнаты, дверь,

несколько раз радикально перекрашено

окно, я покушалась даже на чешскую

стенку, уже не говоря о подъезде и лифте.

И только к моменту поступления в ин-

ститут мои родители опомнились и стали

деликатно намекать, что «художник — это

не профессия». С другой стороны, что

еще могли посоветовать мне кандидаты

наук — физик и микробиолог? Мама

считала, что единственной приличной

работой для девушки может быть только

та, где ты можешь на глазах всего НИИ ме-

нять каждый день наряды. Папу смущало

то, что он не знал, где художники хранят

свои трудовые книжки и как вообще

получают зарплату. Но больше всего его

пугало, что художники не ходят к 9 утра

на работу и даже, возможно, вообще

на нее не ходят. Мама взяла инициативу

в свои руки и обрисовала мне портрет

меня самой в перспективе: я в берете, на

Арбате, рисую отмороженными пальцами

портреты иностранных туристов. Шел 98-й

год, про модные слова «дизайнер» и «де-

коратор» никто особо не заикался. После

недолгого изучения справочника абитури-

ента я решила, что проще всего мне будет


поступить на факультет журналистики:

всего два экзамена — английский и со-

чинение, ну и еще пять публикаций.

Поход за публикациями привел меня

в Газету.Ру, куда буквально несколькими

днями раньше пришла часть команды

газеты «Коммерсантъ». Забавно, каким

образом сложился путь у тех журналис-

тов, что работали там со мной 13 лет

назад. Наш бывший главный редактор

бросил карьеру медиаменеджера,

выучился в Америке на пилота и теперь

управляет аэропортом. Начальник отдела

новостей получил профессию капитана

и создал фирму по продаже и аренде яхт.

Начальник отдела «Общество» изначально

пришел в журналистику с образованием

эстрадного дирижера, а сейчас посту-

пил в медицинский и собирается стать

врачом. В отличие от меня все вышепере-

численные мужчины работали в Газете.Ру,

когда им было уже за 30. Но ни возраст,

ни заслуги в журналистике не помешали

им так резко изменить свой путь.

Я училась на факультете журналистики

11 лет. Это совсем не рекорд. На журфа-

ке даже есть поговорка: только первые

семь лет тяжело. Закончила я его, если

честно, для галочки, ну и для мамы, конеч-

но. Так как за все эти годы в газетах и на

телевидении никто меня так и не спросил,

какой у меня диплом и есть ли он вообще.

К моменту окончания университета не-

сколько лет подряд я писала светскую

хронику в «Коммерсанте». Мне казалось,

что я работаю в лучшей газете страны

и у меня один из лучших жанров — репор-

таж. У нас была очень веселая жизнь: че-

реда великолепных Лондонских форумов,

где российские чиновники и бизнесмены

были такими открытыми и доступными,

Питерские форумы, где тоже все было ши-

карно и помпезно, шесть лет зимних кани-

кул на безумных вечеринках в Куршевеле,

Монако, Каннах… Но вдруг классическая

заметка из Куршевеля разорвалась хуже

настоящей бомбы. Из года в год мы пи-

сали, как чиновники и олигархи отдыхают

на горнолыжном курорте. Но каникулы

чиновников зимой 2009 года, сразу после

кризиса, стали настоящей пощечиной для

той части чиновников, которая отдыхала

на Красной Поляне. После публичных

и кулуарных высказываний президента

и премьер-министра стало понятно:

«карнавала не будет». И действительно,

вся светская жизнь постепенно сошла

на нет. Безусловно, ее еще много и она

будет всегда, но только уже не та, что

была, когда власть во всех ее обличьях

не боялась публичности, а журналисты

не боялись об этом писать. Я не могу

сказать, что мне стало страшно, просто

все совпа ло: закручивание гаек вылилось

в то, что у моих ньюсмейкеров и у меня

пропал огонек. Для кого-то это, напротив,

открыло новый путь: журналисты вышли

из рамок газеты на площади, забрались

на сцены и примкнули к оппозиции. Я —

не революционер и не активист. Журнали-

стика всегда была для меня нейтральной

полосой, но теперь у журналиста должна

быть позиция, вернее, оппозиция. Да

и в самой профессии заложено некое

разрушение, а я наконец доросла до сози-

дания. К тому же моя активная светская

жизнь вошла в резонанс с появлением

семьи и детей.

И еще, к моему ужасу, я смогла больше не

зарабатывать деньги (хотя, честно говоря,

денег в журналистике особо не было).

Муж просто сказал, мол, хватит зарабаты-

вать и делай, что хочешь. Месяц подряд

я тупо ходила к косметологу и мучилась

бездельем и тут-то вспомнила, что почти

25 лет назад решила стать художником.

Надо наконец вернуться на этот путь. Год

подготовки, поступление в Строгановку.

Сейчас я учусь на 3-м курсе факультета

художественной керамики. Шесть дней

в неделю я хожу в институт. Мои шпильки

пылятся в гардеробе, моя машина превра-

тилась в перевозку для холстов и шамота.

Это совсем другой мир. Абсолютно парал-

лельный. Мои однокурсники только начали

сдавать на права, они не смотрят новости

по телевизору, они понятия не имеют, что

случилось между Сечиным и Дворковичем,

они даже не знают таких имен. Многие

преподаватели, кстати, тоже недалеко

ушли от своих студентов. Они не знают,

кто я и кем была, они искренне удивляют-

ся, сколько мне лет. А для меня это новая

жизнь с чистого листа и новый, вернее,

давно забытый старый путь.

Надеюсь, что к тому времени, когда мой

сын начнет отчетливо говорить, на во-

прос, кто твоя мама, он будет отвечать

«художник», а не «журналист». Кстати,

спасибо журналистике. Это абсолютный

универсум, и для многих это прекрасный

трамплин в любой путь. На последней

лекции по истории искусств нам говорили

о живописи Возрождения, я отвлеклась

на что-то и среагировала только на знако-

мое сочетание букв «путин». Даже слегка

перепугалась, но оказалось, все хорошо.

Речь шла о «путти» — это такие малень-

кие мальчики с крылышками, купидоны,

любимый декоративный мотив в искус-

стве Ренессанса.

Я уже знаю, где правильно нарисовать

у человека нос и куда крепится вертел

бедренной кости. Надеюсь, что я смогу

стать художником. Так что в путь! Главное,

чтобы не в последний.

Мама считала, что единственной приличной работой для девушки может быть только та, где ты можешь на глазах всего НИИ менять каждый день наряды.


текст:аннаниколаева

Замглавного редактора «МН» Анна Николаева признается, что все в жизни ей стало понятно после ночных прогулок по крышам, и доказывает, что не так много времени есть у того, кто думает, что по-настоящему счастлив. И ей веришь даже после того, как она потом объясняет, что на самом деле у того, кто думает, что счастлив, времени гораздо больше, чем он подозревает.

orlo

va

Если не вспоминать, не оценивать

и не сравнивать, можно прожить

длинную, беспечную жизнь. И так будет

правильно, потому что нет ничего хуже

оттенков и отражений, которые бес-

нуются в воображении, порезавшись

о кривые зеркала. Сколько плохого я сде-

лала, оснащая беспринципной правотой

собственных фантомов из субтильного

изрезанного прошлого. А что потом?

Разочарование, бессилие и болезнен-

ное осознание собственной гнусавой

глупости. Ощущения растекаются ртутью

в бокале, но люди, замыслы и поступки

остаются на дне неразбитого стекла.

Когда мне было девять, я видела себя

в двадцать. В двадцать, и все. В синем

длинном платье с открытой спиной, без

крыльев, но с запахом лаванды и долгим

звездным небом. Мне казались эти двад-

цать невероятной взрослостью, когда все

свершится, наступит мир и я наконец из-

бавлюсь от страха бесконечности после

смерти. Такой понятный образ из далекой

норильской квартиры: «Встань, встань

в проеме двери Как медное изваянье

Как бронзовое распятье Встань, встань

в проеме двери».

Но музыкальная шкатулка захлопнулась,

и я уже не помню, что там было в двад-

цать. Помню Диану, подругу старшей

сестры. Она носила норковую шубу, под

ней была длинная черная майка, плотные

колготки и высокие каблуки. Она знала

всех наркоманов в городе, красила губы,

не красила глаза и коротко стриглась.

Сама. Потом ее не стало. А на ее месте

появилась Динка, которая вышла замуж

за Георгия, у них дети и все хорошо.

А я так и не решилась надеть длинную

черную майку, плотные колготки и высо-

кие каблуки. Я как-то спросила ее, помнит

ли она себя тогда. «Даже не пытаюсь», —

ответила она и отдала мне в наказание

деревянный сундук со своими юными

фотографиями, которые сделал какой-

то невнятный наркоман. И, наверное,

даже не он один делал эти фотографии.

И я тас каю этот сундук за собой уже

15 лет, и другой багаж мне не нужен.

А потом все стало так понятно после про-

гулок по крышам с неясным исходом и не

одним выходом. Потом как-то все проясни-

лось, упорядочилось и осозналось. Не так

много времени есть у того, кто думает, что

он по-настоящему счастлив. Еще меньше

у тех, кто это время слышит внутри себя.

Счастье всегда казалось мне прими-

тивной категорией. Я любила это слово,

когда была ребенком. Система измере-

ния этого счастья была проста облада-

нием конкретными предметами. Есть

шоколадные конфеты — есть счастье,

нет гостей в доме и звучит опера по

радио — тоска. Это был идеальный мир,

в котором счастье можно было потро-

гать, понюхать, погладить и съесть.

У подростков счастья нет. Они не умеют

быть счастливыми, потому что увлечены


«Встань, встань в проеме двери Как медное изваянье Как бронзовое распятье Встань, встань в проеме двери».

игор

ь м

ухин

приходит понимание происшедшего,

и, глядя на других, таких же, он лишь

оплакивает то, что происходило с ним

самим; то, что сделано или не сделано им

самим.

Возраст — хорошая штука. Причины

можно метать бисером. Потому что ты

все понимаешь. Потому что не надо

утруждать себя объяснять что-то другим

(они не поверят) и не надо ничего объ-

яснять самому себе (потому что вы уже

давно договорились). Можно перестать

наконец врать кому бы то ни было и не

искать правильный ответ на чужой от-

петый вопрос.

Но самое главное даже не это. Когда

исполняется сколько-то лет, ты вдруг

встаешь и обнаруживаешь под подушкой

кусочек счастья. И оно такое простое,

понятное и долгожданное, как примерно

те самые конфеты из детства. И тебе

ничего не нужно больше. Потому что

ты же знаешь, как на самом деле все

просто устроено, как на самом деле мало

человеку надо и как на самом деле быст-

ро проходит жизнь. Вот эти истины вы-

свечиваются светофорным табло у тебя

в голове, и ты уже знаешь, что не нужно

никуда бежать, потому что дорога —

она всегда одинаковая и не ведет на

небо, она просто ведет тебя дальше по

кругу. А ты уже сделал пару таких кругов,

и зачем тогда, спрашивается, тебе идти

дальше…

Я не боюсь старости, я ее жду и все

ищу с надеждой ту заросшую тропинку,

по которой к ней, к этой моей старости,

можно подобраться так, чтобы остаться

там навсегда: без сомнений, без боли

и мятного вкуса лжи. Я не знаю, сколько

лет мне останется потом, и никому не

желаю знать. Но знаю, что все, что было

до, там, за горизонтом лет, покажется

совершенно другим, и останется только

улыбаться на дне прозрачных и теплых

воспоминаний.

тем, что слишком пристально наблю-

дают за другими. Они надевают чужие

маски, которые, как правило, не по

размеру, и ждут, когда они, эти маски,

приживутся. Но они не приживаются,

и от этого становится больно. И больно

так, что ты бежишь хоть к кому-нибудь

и кричишь во все горло: мне так больно,

но я не знаю, я не знаю, что с этим

делать. И какой-нибудь мудрый человек

обязательно остановится, пожалеет

тебя и скажет: «А ничего не делать, надо

просто ждать».

Ты ждешь, и происходит чудо. Иде-

альный мир перестает существовать.

Это случается тогда, когда перестает

существовать черно-белое полотно

отношений. Это происходит тогда, когда

ты вдруг запрещаешь себе употреблять

такие слова, как ложь и предательство,

совесть и душа, потому что они кажутся

слишком хорошенькими по сравнению

с тем, что есть на самом деле, по сравне-

нию с тем, что есть ты сам. Ты учишься

философствовать и чеканить из всех

вопросов совести две стороны медали.

Вооружившись доспехом взрослости,

ты идешь, не оглядываясь ни назад, ни

под ноги, потому что тебе же нужно идти

вперед, а остальное, точнее, осталь-

ные — это не важно.

Говорят, чем старше люди становятся,

тем сентиментальнее. Это не так. Они

остаются такими же. Просто к каждому



текст: владимир чуров рисунки: павел пахомов

Глава ЦИК Владимир Чуров нашел роман. Так везет не каждому человеку, конечно. И ведь мог бы присвоить себе,

и кто бы узнал. Но, видимо, не мог. Сделал свой выбор и по нашей просьбе предложил читателям «РП» отрывки

из этого романа. Предложение нас крайне заинтересовало.

Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»


на Чарторижская, не замедлила уведомить герцога о разводе. Герцог же вскоре утешился женитьбой на принцессе Генриетте Нассау-Вейльбургской и перешел в русскую службу. Единствен-ный сын герцога от брака с Марией Чарторижской, принц Адам, повзрослев, принял сторону отца и возненавидел мать. В рядах русской армии участвовал в заграничном походе 1813 и 1814 го-дов. В 1816 году принц получил в командование 2-ю бригаду (2-й и 4-й полки) Уланской дивизии армии Царства Польского, дисло-цировавшуюся в Люблинском воеводстве. Штаб бригады и штаб 2-го полка улан с двумя эскадронами располагался в Красноставе, остальные части — в Уханах, Грубешове, Венгрове, Холме, Город-ле, Дубенче, Влодаве и Соколове.

4-м полком до своей смерти от старых ран в 1821 году ко-мандовал барон Французской империи полковник Ян Ипполит Козетульский, герой, с французской стороны, фантастической атаки 1808 года под Сомосьеррой и Бородинского сражения. 2-м полком улан командовал не кто иной, как прощенный Алек-сандром I, вместе со всеми польскими офицерами, наполеонов-ский полковник Иосиф Дверницкий, кавалер ордена Почетного легиона и серебряного креста ордена «Virtuti militari» герцог-ства Варшавского за Березину. Не правда ли, знакомые назва-ния и имена? В 1831 году генерал-адъютант русского царя Адам Вюртембергский в Люблинском воеводстве, командуя отрядом в корпусе генерала Крейца, а затем генерала Ридигера, жестоко воевал с польскими мятежниками — прежде бывшими в его под-чинении. Как Вы, уважаемый читатель, помните, по соседству сражался с Дверницким и мой предок, генерал-майор и кавалер Балбеков.

Нелюбовь принца Адама к польской родне была столь об-ширна, что, наблюдая в феврале 1831 года по поручению Крейца за Пулавами, удобнейшим местом переправы через Вислу выше Варшавы отрядов Дверницкого и Серавского, он не затруднился изгнать из дворца, где некогда появился на свет, активных сто-ронниц повстанцев: бабушку, Изабеллу Чарторижскую, урожден-ную графиню Флемминг, мать и тетку, а затем обстрелять дворец из орудий, дабы лишить мятежников замечательного укреплен-ного пункта.

На русской службе принца наградили орденами: Святой Анны 1-й степени с алмазами, Белого орла, Святого Георгия 4-й степени, Александра Невского. За отличие против польских мя-тежников 12 апреля 1831 года Вюртембергский (тогда писали «Виртембергский») первым из генералов получил золотую саблю, алмазами украшенную, с надписью «За храбрость», и, как все ге-нералы ниже корпусных командиров, знак отличия «За военные заслуги» 2-й степени — «Virtuti militari» николаевского образца. Поляки, в свою очередь, ненавидели Адама Вюртембергского.

Решительно не понимаю молодых жен-щин, рвущихся участвовать

в восстаниях и революциях. Редкие становятся, и то — посмерт-но, героинями своего народа, вроде Жанны из Арка. Единицы проживают, подобно Александре Коллонтай, долгую и счастли-вую жизнь. Иных же насилуют революционеры или контррево-люционеры и если не убивают, то отправляют умирать на помой-ки на окраине города либо в лесную глухомань.

В девятнадцатом веке женское свободолюбие пределов России еще не достигло, бунташными были мужики, поселенные солдаты, молодые офицеры да отдельные царицы. Однако зараза сия, исходившая из Франции, в полной мере распространилась по Польше. О польских революционерках писал Николай Василь-евич Берг, изрядный авантюрист, чья жизнь еще ждет легкого пера исторического романиста, ибо он бросил службу в банке ради севастопольских бастионов, в 1859 годе состоял при фран-цузском и италианском штабах, очутившись затем в отряде Гари-бальди, участвовал в конфликте между друзами и маронитами в ливанских горах, посетил Иерусалим, Каир, Александрию, пу-тешествовал по пустыне с бедуинами, жил в Бейруте; во время очередного польского восстания — 1863 года — объехал Варшаву, Краков и Львов. После того Берг остался служить в Варшаве при наместнике, однофамильце и, весьма возможно, родственнике, генерале графе Федоре Федоровиче Берге. Николай Васильевич умер в 1884 году и был похоронен на Вольском православном кладбище (где и мой прадед лежит). Был он, без сомнения, прави-тельственным шпионом с весьма зорким взглядом.

Из «Записок Н.В. Берга о польских заговорах и возстаниях. 1831—1862», изданных в 1873 году в Москве:

«Немного стран на свете, где бы этот элемент выдвигался на столько вперед, столько значил для своего народа, как в Поль-ше. В мужском населении Польши происходят разные перемены, смотря по тому, каков политический воздух, каковы правители; мужское население может иногда попятиться назад, уступить, пе-рекраситься в другой цвет, просто-за-просто утомиться в борьбе и впасть в апатию, даже не конспирировать (хотя Мохнацкий и го-ворит, что конспирация вечно живет в Польском народе). Женское население Польши никогда не изменяется: на нем лежит постоян-но одна и таже окраска. Женщина в Польше — вечная, неугомонная, неизлечимая повстанка».

Вот пример. Когда в 1792 году генерал-лейтенант армии ко-роля Станислава Августа знатнейший из знатных герцог Людвиг Вюртембергский, брат, между прочим, Вюртембергского короля и жены тогда еще наследника российского престола Павла Пет-ровича, уклонился от участия в войне с русскими и был уволен от службы, гордая полька, жена его Мария, урожденная княж-

Обширная сия рукопись найдена была не в Сарагосе, где обычно находят рукописи поляки, но на чердаке старинного московского дома, давно при-

говоренного к сносу, отложенному из-за исчезновения злодеев инвесторов. Основной текст написан фиолетовыми анилиновыми чернилами хорошим

мягким стальным пером на листах старой бумаги с широкими полями. Вставки на полях сделаны синим цветом капиллярной ручкой. Автор пожелал

остаться неизвестным, я лишь публикую рукопись без каких-либо изменений.

Владимир Евгеньевич Чуров, на Москве в октябре 2012 года


с упоением, какого мы с вами, скромный мой читатель, ни от чего не знаем».

В польско-русскую гражданскую войну 1831 года паненки стали переходящей наградой для молодых офицеров обеих сто-рон. На биваках, между боями и маршами, 23-летний подпоручик Николай Неелов отнюдь не все время посвящал мечтаниям об ор-денах и чинах «за отличие».

В конце декабря 1830 года юный офицер Киевского гре-надерского полка скакал впереди всех квартирьером, или, как тогда принято было писать, квартиргером, штаба Гренадерского корпуса, то есть в поиске помещений для размещения командира корпуса генерала от инфантерии, кавалера орденов Св. Александ-ра Невского, Св. Владимира 2-й степени, Св. Анны 1-й степени с алмазами, Св. Георгия 3-й степени, награжденного золотою шпагою с алмазами «За храбрость», медалью за 1812 год, прус-ским орденом Красного орла 1-й степени, австрийским орденом Св. Леопольда 2-й степени, заслуженного ветерана князя Ивана Леонтьевича Шаховского и штаба во главе с генерального штаба генерал-майором и кавалером орденов Св. Анны 1-й и 4-й степе-ни, Св. Владимира 3-й степени, Св. Георгия 4-й степени, награж-денным медалью за 1812 год и золотою шпагою «За храбрость» Владимиром Иосифовичем Гурко 2-м.

Назначенный Неелову путь из военных поселений Новго-родской губернии к Варшаве проходил через Псков, Остров, Лю-цен (теперь латвийская Лудза), Динабург (Двинск, Даугавпилс — 27 февраля 1897 года в том же Двинске у командира полубатареи 25-й артиллерийской бригады капитана Иосифа Иосифовича Брежнева родился сын Владимир — мой дед), Свенцяны, Вильну (Вильнюс). Далее, со 2-й гренадерской дивизией — на Гродно, Бе-лосток, Сураж, к переправе на левый берег Буга.

Уже в окрестностях Люцена, во дворце предводителя уезд-ного дворянства графа Николая Ксаверьевича Шадурского подпо-ручик Неелов танцовал до трех часов утра, перед этим, правда, повздорив с хозяином из-за неудобных комнат, отведенных пер-воначально штабу корпуса. Конфликт был улажен братом предво-дителя, кавалергардским корнетом графом Станиславом Ксаверь-евичем, после чего комнаты были заменены, а Неелову, вопреки малому чину и походной форме, последовало приглашение на бал. В своих записках он отметил:

«Это была моя первая встреча с польским обществом. Дамы, девушки казались мне грациозными и любезными; муж-чины несколько надменными. Я был в каком-то совершенно но-вом для меня мире: незнакомые вовсе лица, совершенно иной порядок бала… Разговор дам и девушек я понимал хорошо, сам же объяснялся частию по-французски, частию коверкая русский язык на манер польского; из этого выходила странная смесь; меня, однако же, также, кажется, понимали, нисколько не смея-лись, и ловкие паненки с первого же вечера начали давать мне уроки в польском языке».

Следует предположить основной причиной русско-поль-ских конфликтов отличия в порядке на дворянских балах, что превосходно показано и в опере «Жизнь за царя», но кажется, что

…Польские женщины редко красивы, но умеют казаться такими и оттого весьма привлекательны и желанны. Помянутый Николай Васильевич Берг, верно, имел романические отношения не с одной жительницею Варшавы, ибо описал варшавских Сирен не только политически, но и поэтически, словно обмакнув перо в бальзаковскую чернильницу. Удивительную такого рода часть записок Берга следует привести целиком:

«Но более всего служит и полезен возстаниям средний класс женского населения Польши, даже и не средний: это до-чери управляющих домами, не то “принципалов” разных ремес-ленных заведений, не то мелких чиновников; наконец дочери Бог их знает чьи, эти барышни, не барышни, горничные, не горнич-ные, гризетки, не гризетки, которых выгоняют из их немудрых жилищ, с третьего и четвертого этажа, на Варшавские тротуары утренние лучи, особенно в ясный, хороший день — и они бегут, разсыпаются в разные стороны, сами подобные ярким, игривым лучам, и стреляют в вас и в магазины своими быстрыми газельи-ми глазками.

Они всегда одеты очень мило, иной раз хоть куда. Но не су-дите по этому блеску обо всем остальном. Вы не можете предста-вить, по каким лестницам, мимо каких кадок пролетают эти об-ворожительные ножки, обутые в изящнейший башмачок, всегда как бы сейчас только что сшитый; вы не можете представить, на какой комод кладутся эти иногда довольно дорогие серьги и коль-ца, в какой шкап запираются эти пышные пальто и бурнусы и ка-кие, в заключение всего, супы и жаркие проглатывает храбрый, повстанский желудок проголодавшихся Сирен.

Вечером многие из Сирен в театре, но никогда не платят за это денег. Как и откуда являются у них билеты на всякие удо-вольствия, — разъяснение этого вопроса завлекло бы нас далеко в сторону… Сирены смертельно любят театр, маскарады, танцы, в особенности танцы. За лишний час танцев, за маскарад иная Сирена поставит на карту всю жизнь, будущее спасение души. В этом она совершенная женщина, слабое, безсильное существо. Скажите ей в иную минуту, что если еще один тур вальса, — и все кончено, грянут громы, земля разверзнется под ее ногами: она пропустит это мимо ушей и помчится вальсировать с отчаянием,

...В польско-русскую гражданскую войну 1831 года паненки стали пере-ходящей наградой для молодых офи-церов обеих сторон. На биваках, между боями и маршами, 23-летний подпоручик Николай Неелов отнюдь не все время посвящал мечтаниям об орденах и чинах «за отличие»…


рижа в 1814 году, за турецкую войну 1828—1829 годов, прусским орденом Красного орла 1-й степени, австрийскими орденами Марии-Терезии 4-й степени и Св. Леопольда 2-й степени, вюртем-бергским орденом Военных заслуг граф Карл Федорович Толь 1-й и генерал-квартирмейстер армии, генерал-адъютант, генерал-лейтенант и кавалер орденов Св. Анны 1-й степени с алмазами и 4-й степени, Св. Владимира 2-й степени, Св. Георгия 4-й степе-ни, награжденный золотой шпагой «За храбрость», медалями за войну 1812 года и взятие Парижа в 1814 году, за турецкую войну 1828—1829 годов, прусским орденом «За заслуги», австрийским орденом Св. Леопольда 3-й степени, баварским орденом Короны 3-й степени Александр Иванович Нейдгарт. Пребывание русских генералов ничем не отмечено, зато на рыночной площади, на доме, где ранее их встречал по европейскому календарю новый, 1807 год Наполеон Буонапарте, укреплена роскошная мемориаль-ная доска. Сие несправедливо.

Обыкновенная для европейских городов рыночная пло-щадь Пултуска в виде вытянутого прямоугольника с трех сторон окружена поставленными вплотную двухэтажными домами; для исчисления налога — в три, пять и семь окон по фасаду. Посере-дине площади — сейчас довольно несуразная, явно лишенная традиционной башни, трехэтажная ратуша. Правда, сразу за ра-тушей отдельно и негармонично стоит длинная кирпичная кре-постная башня совершенно другого времени (старше) и стиля (го-тического). Фасады крытых красной черепицей домов окрашены по штукатурке светлой краской пастельных тонов — желтой, се-рой, голубой, зеленой, реже — розовой, и слегка облуплены. Дво-рянские дома отличаются накладными гипсовыми пилястрами и львиными маскаронами, а также одним или двумя арочными проездами в некогда парадный двор. Один из них сейчас обычно заложен и приспособлен под крошечный магазинчик.

Дом с балконом и мезонином, где останавливался Наполе-он, тоже двухэтажный, но выше соседних за счет высоких подва-лов, вероятно защищавших апартаменты от разлива Нарева.

Восточная сторона площади открыта в сторону реки и хол-ма, на котором расположен епископский дворец. Дворец много

после первых стычек с отрядами инсургентов по пути к Варшаве и кровавого Гроховского сражения перед Пражским предместьем на правом берегу Вислы Неелов стал лучше разбираться в харак-тере польских пани, примкнув к общему мнению:

«Женщины, владеющие в Польше умами мужчин и по пре-имуществу привязанные к свободе, увлекали молодежь записы-ваться в войска, ходили в госпиталях за ранеными и устраивали общие народные собрания на площадях, где самые знатные па-ненки не отказывались танцовать мазурку на песке Саксонского плаца с солдатами, отличившимися в деле против русских. Чины и награды сыпались щедрою рукою…»

…В десятых годах XXI века доводилось мне останавли-ваться в номерах гостиницы «Виктория», выходящей фасадом на прежнюю Саксонскую площадь — обширное мощеное пус-тое пространство, отделенное от Саксонских садов ничтожной руиной — всего-то в три арки, — оставшейся от взорванного немцами величественного дворца саксонских и одновременно польских королей Августа II Сильного и Августа III. Под сводами руины в окружении черных полированных досок с названиями, как водится у всех народов, истинных и мнимых побед армии го-рит вечный огонь на Могиле Неизвестного Солдата. На противо-положной стороне между двумя казенного вида домами понуро склонив голову с характерными вислыми усами, опираясь двумя руками на саблю, стоит бронзовый Первый маршал Польши Ио-сиф Пилсудский в ленте Военного ордена «Virtuti militari» 1-й сте-пени (Большого Креста) через правое плечо, надетой почему-то поверх шинели. На левом боку к ленте прикреплен знак ордена в виде большого четырехконечного креста под короной. В центре креста в круглом медальоне, обрамленном лавровым венком, — польский одноглавый орел образца 1792 года. Положенная вось-миконечная орденская звезда на левой стороне груди отсутству-ет. Саксонский плац называется соответственно современному памятнику площадью Пилсудского.

…Бывало, тянущаяся к любви, обожанию и военному мун-диру женская натура брала верх над политикой.

После успешного для нас Остроленского сражения, во второй половине мая 1831 года главные силы русской армии, не воспользовавшись полным разстройством польской армии под командованием Скржинецкого, неспешно двинулись возвышен-ным правым берегом Нарева к Варшаве и Модлину, задержавшись до 22 июня в Пултуске — по словам Неелова, «красивом, чистень-ком и веселом городке, живописно разбросанном по волнистому крутому берегу Нарева».

Слова Николая Дмитриевича я вполне могу подтвердить, ибо в июне 2012 года останавливался в Пултуске по пути из Остро-ленки в Варшаву и ужинал в том самом «отдельном большом ка-менном доме на берегу Нарева, называемом дворцом», который занимали когда-то начальник главного штаба Действующей ар-мии генерал-адъютант, генерал от инфантерии и кавалер орде-нов Св. Александра Невского с алмазами, Св. Георгия 2-й степе-ни, Св. Владимира 1-й степени, Св. Анны 1-й степени с алмазами и 4-й степени, награжденный медалями за 1812 год и взятие Па-

...«Это была моя первая встреча с польским обществом. Дамы, девуш-ки казались мне грациозными и любез-ными; мужчины несколько надмен-ными. Я был в каком-то совершенно новом для меня мире: незнакомые вовсе лица, совершенно иной порядок бала»…



с этой минуты она действительно влюбилась в адъютанта, винов-ника ее раны; когда мы выходили из Пултуска, она выпросила у него на память мундир и хранила его под своею подушкою. Вступившие после нас поляки назвали ее изменницей, хотели разстре-лять, и только просьбы и слезы отца удержали их».

После взятия Варшавы русскими остатками польской ар-мии командовал генерал Матвей Рыбинский, которого поляки называли Мацеем, а немцы — Маттиасом. При Наполеоне Рыбин-ский был сначала адъютантом Суше, потом пехотным капитаном и кавалером ордена Почетного легиона. В «Битве народов» под Лейпцигом попал в плен. В 1815 году, воспользовавшись мило-стию Александра Благословенного, перешел майором в армию Царства Польского. Перед началом восстания в 1830 году полков-ник Рыбинский командовал в Первой бригаде Первой пехотной дивизии дивизионного генерала графа Яна Круковецкого превос-ходнейшим именным полком — Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича Первым полком линейной пехоты армии Царства Польского. Лишь прослышав про нереши-тельность и колебания наместника Цесаревича Константина, Ры-бинский со своим полком присоединился к мятежу.

К концу кампании, в двадцатых числах сентября 1831 года, войска Рыбинского в 20 тысяч человек были оттеснены на северную границу с Пруссией. Паненки могли уже безопасно с благосклонно-стию принимать ухаживания русских офицеров. Одна из послед-них записей о войне подпоручика Неелова, уже кавалера ордена Св. Анны 3-й степени с бантом и 4-й степени на эфесе положенной обер-офицеру гренадерского полка с 20 августа 1830 года полусабли с надписью «За храбрость», посвящена снова польской женщине:

«На биваках близ границ Пруссии мы имели две дневки, пока вся польская армия сложила оружие и перешла границу. Тяжело было смотреть на польские войска, с какою грустию офи-церы и солдаты переходили границу. Пехота бросала свою аму-ницию и ружья, кавалеристы оставляли лошадей, артиллеристы орудия. Жиды, собравшиеся из окрестных местечек, продавали уже статское платье; многие поляки снимали мундиры, надевали статское платье и, взглянув еще раз на родную страну, ими на-всегда покидаемую, шли от границы и скрывались из виду».

раз перестраивался: снаружи отделан в стиле классицизма, но внутри сохранилась запутанная средневековая планировка с ни-шами, сводами, узкими кривыми лестницами и невероятной тол-щины стенами. Ресторан плох и дорог…

За время стояния русской армии у Пултуска произошло три важных события.

29 мая в главной квартире на мызе Клешево в несколь-ких верстах от города умер от холеры граф Дибич-Забалканский, к тому времени уже, по слухам, извещенный специально послан-ным к нему из Петербурга императорским генерал-адъютантом, генерал-лейтенантом и кавалером орденов Св. Александра Нев-ского, Св. Анны 1-й степени с алмазами и 4-й степени, Св. Влади-мира 2-й степени, Св. Георгия 4-й степени, награжденным меда-лями за войну 1812 года и взятие Парижа в 1814 году, за турецкую войну 1828—1829 годов, золотой саблей и золотой шпагой с алма-зами «За храбрость», прусскими орденами Красного орла 1-й степе-ни, «За заслуги», знаком отличия Железного Креста, австрийским орденом Св. Леопольда 3-й степени, баварским орденом Св. Мак-симилиана 3-й степени графом (тогда еще) Александром Федоро-вичем Орловым о скорой замене на посту главнокомандующего.

13 июня прибыл в переведенную графом Толем из Клеше-ва в Пултуск главную квартиру новый главнокомандующий — генерал-фельдмаршал, кавалер множества высших орденов: Св. Андрея Первозванного с алмазами, Св. Георгия 1-й степени, Св. Владимира 1-й степени, Св. Александра Невского с алмазами, Св. Анны 1-й степени с алмазами; имевший золотую шпагу с ал-мазами «За храбрость», золотую шпагу, украшенную бриллианта-ми, «За поражение персиян при Елизаветполе», польский орден Белого орла, медали за 1812, 1814 год, за Персидскую и Турецкую войны, прусские ордена Красного и Черного орлов 1-й степени, ту-рецкий орден Луны граф Иван Федорович Паскевич-Эриванский, заслуживший немалую славу на Кавказе и в Малой Азии в боях против персов и турок.

В промежутке случилась важная любовная история, под-робно описанная Нееловым:

«Все было покойно, раз только встревожили нас пистолет-ные выстрелы, но происшествие заключалось в том, что один офицер Литовского [6-го пехотного] корпуса, состоявший при Нейдгарте переводчиком, влюбился в дочь пултусского комис-сара [уполномоченного главы польской администрации] и начал ее ревновать ко всем офицерам главной квартиры, посещавшим ее отца. Эта ревность разстроила его разсудок… Подкараулив од-нажды в сенях, что от комиссара выходил один адъютант и дочь комиссара провожала его с лестницы, спрашивала, скоро ли он опять навестит их, сумасшедший офицер выстрелил из одного пистолета в девушку и ранил ее довольно опасно в плечо; а из другого положил на месте себя...

Девушка нисколько не была виновата, притом молода и мила и заинтересовала собою всю молодежь. Мы ходили осве-домляться об ее здоровье, она принимала всех лежа в постели, и надобно было быть такой любезной полькой, как она, чтобы это никто не счел с ее стороны предосудительным; — но странно, что

...Загадочная славянская душа русско-го офицера, вполне согласно со стиха-ми Жуковского и Пушкина, жалеет об уходе к немцам враждебного, занос-чивого, но все же родного славянско-го племени! Может быть, поэтому в 1945 году русские маршалы и генера-лы отвоевали у немцев и отдали по-лякам две трети Восточной Пруссии и Померанию…


Загадочная славянская душа русского офицера, вполне со-гласно со стихами Жуковского и Пушкина, жалеет об уходе к нем-цам враждебного, заносчивого, но все же родного славянского племени! Может быть, поэтому в 1945 году русские маршалы и ге-нералы отвоевали у немцев и отдали полякам две трети Восточ-ной Пруссии и Померанию. Но вернемся в осенние дни 1831 года.

«Дивизионный штаб расположился в небольшом господ-ском домике из четырех комнат: две были по одну сторону сеней и две по другую. Хозяйка была лет 22-х и очень недурна собою; муж ее, служивший капитаном в польской армии, перешел гра-ницу, но она, кажется, не очень о нем тосковала. Полуэктов на-чал ее уверять, что я девушка, но только в офицерском мундире; Фрейганг говорил, что она похожа на его жену, Веру Михайловну, и хотел непременно за нею волочиться…»

Надеюсь, многоточие означает победу подпоручика Неело-ва над генералами Полуэктовым и Фрейгангом в соревновании за обладание польской красавицей.

Не все польки столь внимательно относились к русским офицерам. Собственно говоря, написанное выше — лишь пре-дисловие к истории польской патриотки-мятежницы, чей герои-ческий образ спустя много лет после смерти оказался одинаково приемлемым — редкий случай — для использования в пропаган-де Гитлером и Сталиным.

Графиня Эмилия Платер, или Плятер (поляки смягчают тевтонское «а»), почитается народной героиней большинством по-ляков, частью литовцев и малым количеством белорусов. Притом многие поклонники, считая ее своей, польской, литовской или белорусской, Жанной д’Арк, к «своим» причисляют в Интернете и место рождения Эмилии — Вильну. Для литовцев это, конечно, стольный град князя Гедимина, столица Литовской республики (после уничтожения Польши по соглашению между Германией и Советским Союзом 10 октября 1939 года город передан, или, если Вам больше нравится, возвращен, Литве). Для поляков — польский Вильно, потерянная после третьего раздела Польши между Австрией, Пруссией и Россией в 1795 году столица Литвы в составе объединенной великой Речи Посполитой «от моря до моря», главный город Виленского воеводства, вновь обретенный после разгрома «большевистских орд» и вновь утраченный в ходе Второй мировой войны. Для некоторых интернет-белорусов — беларусская Вильна — столица настоящей Великой Беларусской Литвы, конечно, с великими Беларусами Мицкевичем, Огинским и Плятер, а литовская Литва — это Жмудь, и не более. Только рус-ские, пожалуй, давным-давно смирились с потерей губернской Вильны, неспокойного и мятежного города, доставлявшего влас-тям одни заботы. Уходя в 1915 году, они забрали с собой бронзо-вый памятник генералу от инфантерии и кавалеру высших орде-нов (Андрея Первозванного, Святого Владимира 1-й степени с ме-чами, Святой Анны 1-й степени с императорской короной, Алек-сандра Невского с алмазами, Белого орла, Святого Георгия 4-й сте-пени за 25 лет выслуги) генерал-губернатору Северо-Западного края графу Михаилу Николаевичу Муравьеву-Виленскому. После революционеры в России расправились с памятником.

Почти сорок лет назад приехал я первый раз в Вильнюс. Безо всякой путевки, на поезде. День осматривал город, а вече-ром в поисках ночлега подошел к краснокирпичному костелу Святой Анны. Этот костел, восхищенный готической его кра-сотой и игрушечной изящностью, Бонапартий хотел разобрать и увезти в Париж, но не успел: Кутузов, казаки и мороз поме-шали. У костела я договорился с выходившей после службы старушкой, пустившей меня за малую денежку переночевать. Жила она совсем рядом в двух комнатах средневекового, поди XVI, а то и XV века, дома. Над моей головой низкий потолок поддерживали потрескавшиеся массивные дубовые балки с остатками росписи. Обстановка была скудной, частью явно вывезенной из деревни. Хозяйка прежде действительно жила на хуторе. Муж и взрослый сын после войны пошли работать в советскую милицию. «Лесные братья» их убили, убили и всю семью сына. Женщине власти помогли переехать в город, дав эти две комнаты…

…Итак, графиня Эмилия Францевна Броэль-Плятер герба Плятеров родилась по русскому календарю 1-го, а по польско-му — 13 ноября 1806 года в Вильне на Замковой улице, не так уж далеко от костела Святой Анны. Постепенно дряхлевший старый дворец Плятеров соседствовал с дворцами Масальских и Огин-ских и позднее, уже в тридцатые годы, перестроен с ними в одно здание. Отец Эмилии, граф Франц (Францишек) Ксаверий Пля-тер, и мать, Анна, урожденная фон дер Моль, были, естественно, слегка ополяченными, то есть породнившимися с польской зна-тью и привыкшими пользоваться в полной мере безграничными шляхетными свободами, немцами. Вестфальские рыцари фон дем Броэль участвовали еще в крестовых походах, а в Ливонию, на орденские земли, которые поляки именовали Инфлянтами, — это современные нам Эстония, Латвия и, частично, Литва, — пе-ребрались довольно поздно, в XV веке.

Ссылаясь на хроники и документы, авторы Интернета сре-ди различных Плятеров указывают на имена рыцарей Тевтонско-го и Ливонского орденов, огнем и мечом крестивших в католиче-скую «папскую» веру язычников и православных, не забывая при-сваивать их жен и дочерей, имущество и земли; фогта Зеебурга (теперь Гробиня, в 10 километрах восточнее Либавы-Лиепаи, мес-то, известное жестокими боями при героической обороне города и военно-морской базы от немцев 22—29 июня 1941 года); Вен-немара Плятера; Динабургского (это Двинск, теперь Даугавпилс) комтура Генриха Плятера; Венденского (замок и город Цесис в Латвии) комтура Альберта Плятера; комтура и посла к папскому престолу Фридриха Плятера; рыцаря Гартвика Плятера.

Род Плятеров всегда был многочисленным и буйным. Бо-гатство, прежде всего землями, делилось на части неравномерно: были очень богатые Плятеры, были — бедные.

Писатель, поэт и историк из Даугавпилса Евгений Голубев на сайте Проза.Ру пишет:

«С одной стороны, представители этого древнего рода от-личались умом, образованностью, настойчивостью, огромной энергией… С другой, словно по наследству, Плятерам передава-


лись невероятная алчность, расчетливость, лицемерие, жесто-кость, хитрость, изворотливость и невероятная гордыня».

В 1578 году комендант построенного несколько ниже по Двине вместо снесенного Динабургского замка шанца Ивана Грозного полковник на русской службе Вильгельм Плятер, напо-ив гарнизон, открыл ворота полякам гетмана Ходкевича и про-сил за то денежной награды у короля Стефана Батория.

Граф Людвиг Плятер в 1812 году обещал Наполеону собрать полк для войны с русскими, через то получил чин полковника. Прощенный среди прочих Императором Александром, возглавил от нового правительства в Царстве Польском лесное ведомство и даже послан был на казенный счет за границу, как пишет Фе-дор Иванович Смит (о нем далее), «для приобретения практиче-ских сведений по этой части, возвратясь откуда, если он и собрал какие-либо сведения, то не принес решительно никому пользы… Тогда он выступил на новое поприще, как один из главнейших представителей всех польских масонских лож…». В 1830 году граф Людвиг вошел вместе с иными лицами «первейших фами-лий» в так называемую «Дипломатическую» партию мятежников, действовавшую хитростью и коварством, «посредством лукаво распространяемых опасений о преобладании России, посред-ством дипломатического искусства, посредством интриг и тай-ных договоров за границею».

Из Смита же: «Двенадцатилетний граф Плятер [кажется, младший брат Эмилии], бывший в Виленской гимназии, в самый день 3 мая 1823 г. написал на классной доске: “Да здравствует конституция 3 мая!” Другие ученики прибавили к этому свои за-мечания, из которых некоторые были довольно резки». Поступок втройне неумный. Во-первых, «Правительственный закон», при-нятый сеймом Речи Посполитой 3 мая 1791 года, хоть и является до сих пор предметом гордости поляков как первая в Европе кон-ституция, опередившая французскую на полгода, все же был кон-ституцией сословной, шляхетской. Французская конституция 1791 года, которой присягнул несчастный король Людовик XVI, не спасла его от гильотины; польская конституция 1791 года привела к отречению последнего польского короля Сигизмунда Августа, она послужила формальным основанием для трех по-следующих разделов Польши. Во-вторых, небезобидная детская шалость завершилась вполне «взрослым» наказанием. После следствия 26 гимназистов и студентов Виленского учебного окру-га отданы были в солдаты, однако с правом производства в офи-церы, что и произошло с молодым Плятером спустя несколько лет. В-третьих, инициированное Константином «изследование» постепенно расширялось. В итоге следствием проступка Плятера стало разскрытие тайных обществ между студентами и препода-вателями, прежде всего Виленского университета, именовавши-мися «променистами» («лучезарными»), «филаретами» («друзьями добродетели»), «филоматами» («друзьями знания»).

…С 1990 года 3 мая — вновь государственный праздник Польши. Польское посольство в Москве приглашает множество гостей всякого толка. В обширном дворе железобетонного здания советской эпохи на улице Климашкина, что за Зоопарком в райо-

не Больших Грузин, жарят сосиски, наливают польскую водку, вино и пиво. Я там бываю как официальное лицо и любитель истории, близкий к умеренным славянофилам…

Во время следующего польского мятежа, в 1863 году, граф Леон Плятер с шайкой напал в лесу около Краславы на неболь-шой армейский конвой с оружием, разбил его и захватил ору-жие, при этом несколько русских солдат было убито. Посланный против мятежников отряд из чинов Динабургской гарнизонной артиллерии, настигнув, пленил их всех. В 11 часов утра 27 мая (по-польски — 9 июня) 1863 года Леона Плятера разстреляли на песках за крепостью Динабург у железной дороги на Ригу. Место захоронения не известно.

Плятеры роднились со многими известными в Польше, Германии и России фамилиями. Среди них и с Кублицкими-Пиоттух, из которых более известен католического вероисповеда-ния русский генерал-лейтенант Франц Феликсович Кублицкий-Пиоттух, ставший отчимом Александра Александровича Блока. Знавал я в прежние годы в Петербурге чудесного человека Ви-тольда Евгеньевича Кублицкого. В 1990 году ведал он междуна-родными связями Ленгорисполкома и, среди прочего, отправлял свежеиспеченных народных депутатов последнего Городского Совета в заграничные командировки. К этим немного странным, неожиданно облеченным властью людям относился Кублицкий дружелюбно. Затем перешел в Смольный, на должность началь-ника протокольной службы в знаменитом теперь Комитете по внешним связям. Под старость лет сам попросил работу полегче и занялся учетом документов и уже позволял себе попить чай-ку с сушками в кабинете, сопровождая сие неспешной беседой с избранными младшими товарищами. Ступив на стезю исто-рических и генеалогических исследований, как-то раз за такой беседой я сказал Витольду Евгеньевичу, полувопросительно: «А ведь ты не Кублицкий, а Кублицкий-Пиоттух!?» Он ответил: «Ну да, и довольно близкий родственник генерала, отчима Бло-ка. Вторую часть фамилии перестали употреблять еще до войны, из осторожности. Скромность не только украшает, но и спасает». Жил Витольд Евгеньевич недалеко от Смольного в доме для на-

...Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом не только 1918-й, как у полкового врача люби-мых когда-то Паскевичем черных Александрийских гусар в составе Белой армии Михаила Афанасьевича Булгакова, но и 1806-й — год рожде-ния графини Эмилии Плятер, — да и все годы русской истории…


чальников, выходящем тупым углом на Суворовский проспект и Одесскую улицу, любил гулять с симпатичной английской (или французской?) бульдожкой.

…Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом не только 1918-й, как у полкового врача любимых когда-то Паскеви-чем черных Александрийских гусар в составе Белой армии Ми-хаила Афанасьевича Булгакова, но и 1806-й — год рождения гра-фини Эмилии Плятер, — да и все годы русской истории.

Русским гражданским губернатором Литовско-Виленской губернии до конца 1806 года был действительный статский совет-ник смирнейший Иван Севастьянович Рикман. Генерал-губерна-тором же числился ганноверский немец на русской службе гене-рал от кавалерии барон — в графское достоинство возведен будет только в 1813 году после «Битвы народов» под Лейпцигом — Ле-онтий Леонтьевич Беннигсен, владелец чудесного имения За-крет с дворцом (бывшим иезуитским монастырем) и обширным парком под Вильною. Числился, поскольку после складывания четвертой антибонапартовской коалиции и начала так называе-мой «Первой польской кампании» назначен был командиром от-дельного корпуса. Боевые действия велись на землях Польши, отошедших вместе с Варшавой после разделов к Пруссии, или на территории собственно Восточной Пруссии. В ноябре 1806 года с 70 тысячами русских войск Беннигсен выдвинулся на пра-вый берег Вислы к северу от Варшавы. На смену ему в Генерал-Губернаторский дворец в Вильне спешил генерал от инфантерии и кавалер Александр Михайлович Римский-Корсаков, неудач-ливый соратник Суворова по Швейцарскому походу 1799 года, потерпевший тогда со своим корпусом поражение под Цюрихом от французского генерала Массена. Теперь ему были поручены Виленская губерния и резервная армия для защиты западных рубежей России. В те года Вильна без сомнения считалась за-падной столицей Российской империи, хотя и не могла спорить с Северной столицей — Санкт-Петербургом или с Древней столи-цей — Москвой. Назначение в Вильну не всегда оказывалось на-казанием, а виленские дамы были привлекательны и свободны в поступках разного рода, что, например, отмечал женолюбивый Михайло Илларионович Кутузов.

В немирных 1806 и 1807 годах пушки выстреливали ядра и картечь не очень далеко от колыбельки Эмилии. 11 декабря — еще на правом северном притоке Вислы реке Вкре, где французы атаковали русские авангардные части. Потом все ближе и ближе к Вильне: 14 декабря у Голымина и под Пултуском. За упорный бой под Пултуском с корпусом маршала Ланна Император Александр наградил Беннигсена орденом Святого Георгия 2-й степени.

Избегавший польской, равно и русской зимы Наполеон, встретив Новый год в Пултуске, вернулся в Варшаву к теплой, мягкой и доступной, как говорят, из-за патриотических мечта-ний, белокожей будущей «польской жене» графине Валевской, но 12 января 1807 года был «потревожен» новым русским главноко-мандующим Заграничною армией, которым стал Леонтий Леон-тьевич, он же Левин Август Беннигсен. Русские на севере напали на левофланговые корпуса Нея и Бернадота. Вернувшийся к ар-


мии Наполеон едва не потерпел поражение в кровавом сражении у прусского Эйлау (переименованного, однако, после 1945 года не в Беннигсеновск, а в Багратионовск), а его обидчик Беннигсен по-лучил высший орден — Святого Андрея Первозванного.

Военные действия возобновились только в мае наступле-нием русско-прусских войск на передовые посты французских корпусов маршалов Бернадота, Сульта и Нея в Восточной Прус-сии. 24 мая 15-тысячный корпус Нея был почти окружен вчетверо превосходящими силами Беннигсена у Гутштадта (в дословном польском переводе теперь это Добре Място), но сумел отступить в относительном порядке благодаря оплошности генерала баро-на Фабиана Вильгельмовича фон дер Остен-Сакена, опоздавшего встать на пути Нея и за то отданного под суд. 29 мая Беннигсен от-бил атаку самого Наполеона на построенные русскими зимой ре-дуты у Гейльсберга (ныне обязанный русской доброте польский Лидзбарк Варминский). 2 июня наша армия потерпела обидное поражение у Фридланда (в чем тут правда, не знаю, но теперь это город Правдинск). Все это — на берегах реки Алле (Лавы). Бенниг-сен в Тильзите (нынешнем Советске) увел войска за Неман на рус-скую территорию в Литву, очистив Восточную Пруссию. Весьма потрепанный победитель предложил Императору Александру мир, вошедший в историю под названием Тильзитского, а вовсе не «Советского». Советский мир — это, с одной стороны, «похаб-ный Брестский мир» в 1918 году, с другой — акт великой Победы: акт капитуляции в Потсдаме 1945 года.

Полагаю, что, переименовывая на территории Восточной Пруссии после 1945 года все подряд, поляки и мы, русские, не по-думали, что стираем с карт названия памятных мест своей соб-ственной истории.

(Любопытно, что Леонтий Леонтьевич Беннигсен, еще в чине генерал-майора, впервые вступил на улицы Вильны 11 ав-густа весьма далекого 1794 года, храбро командуя при штурме города особым летучим легкоконным отрядом. Воевали мы тогда против Главного Начальника вооруженных сил польских мятеж-ников генерала Североамериканских Соединенных Штатов бело-руса Фаддея Костюшко. На русской службе до 1818 года Беннигсен был удостоен высших орденов: Святого Андрея Первозванного с алмазными знаками, Святого Александра Невского, Святого Георгия 1-й степени, Святого Владимира 1-й степени, Святой Анны 1-й степени, прусского ордена Черного орла, ганноверско-го ордена Гвельфов, датского ордена Слона, французского ордена Почетного легиона, шведского ордена Меча 1-й степени, австрий-ского ордена Марии Терезии 2-й степени. В кампанию 1794 года награжден золотою шпагою «За храбрость» с алмазами. Начинал же службу в 1773 году в Вятском мушкетерском полку, в каковой через 25 лет, в 1798 годе, и мой прапрапрадед вышел из Корпуса.)

Гроза 1812 года нечувствительно пронеслась над головкой шестилетней девочки. Лишь иногда Эмилию тревожили гром орудий и колокольный звон, коими приветствовали попеременно проезжавших мимо их дома русского Императора и французско-го узурпатора. Александр предусмотрительно приехал к армии в Вильну задолго до вторжения Наполеона — еще 14 апреля. Ро-

дители Эмилии, их сиятельства граф и графиня Плятеры, вполне могли танцовать в присутствии Александра на знаменитом балу в имении Закрет, который давали генерал Беннигсен и адъютан-ты Главной квартиры 13 июня, ровно в тот день, когда получено было известие о переходе Корсиканца с неисчислимым войском через Неман. На следующий день русский Император покинул Вильну с основной частию армии. 16 июня в Вильну переведена почти на три недели — до 4 июля — Главная квартира Наполеона.

Судьба скоро оборотилась к Бонапартию спиною. 23 нояб-ря, поручив жалкий остаток отступающей из России, некогда Великой, армии Мюрату, он в 28-градусный мороз выехал в са-нях из Сморгони на Ковно, желая поскорее возвратиться через Варшаву в Париж. В Вильне в половине пути лишь поменяли лошадей. 11 декабря на ступенях Генерал-Губернаторского дома уже Генерал-Фельдмаршал Светлейший Князь Михаил Илларио-нович Голенищев-Кутузов-Смоленский встречал в Вильне Им-ператора Александра. Прежде Михайло Илларионович дважды живал в этом доме — бывшем дворце казненного в 1794 году по-встанцами за верность королю Станиславу и России виленского католического епископа князя Игнатия Массальского, кавалера королевского ордена Белого орла, — с 1799-го по 1801-й и с 1809-го по 1811-й — в должности генерал-губернатора. Тут принимал он графа и графиню Броэль-Плятеров.

Помянутый выше даугавпилский краезнатец Евгений Голубев замечает, что Плятеры отличались «суровостью и к сво-им женам — топили их, резали, душили…». В XIX веке нравы смягчились, в 1815 году граф Францишек Ксаверий просто вы-гнал жену с девятилетней дочкой из виленского дома. Графиня Анна и Эмилия нашли пристанище у родственников в старом имении баронов Зибергов Ликстен (Ликсна) на правом берегу Двины в 18 верстах вниз по течению от Динабурга, в Витебской губернии. Дворец и парк располагались между рекою и Риж-ским трактом.

Владелец имения граф Михаил Казимирович Броэль-Плятер-Зиберк (в русских и польских документах — Зиберк, в немецких — Зиберг) в 1803 году взял в жены последнюю пред-ставительницу рода Зибергов Изабеллу Елену, дочь Иоганна фон Зиберга, и с Высочайшего позволения присоединил ее фамилию к своей. С 1815 по 1819 год граф Михаил в довольно скромном чине коллежского асессора — VIII класса по Табели о рангах, соот-ветствовавшего чину армейского майора, — служил виленским вице-губернатором при губернаторе князе Ксаверии Францеви-че Друцком-Любецком, будущем министре финансов и главном банкире Царства Польского, одном из хитрейших участников аристократической части партии «белых» или «дипломатов», за-говора, приведшего к ноябрьскому восстанию 1830 года. Биогра-фы указывают, что Любецкий «в управление Виленской губер-ниею так никогда и не вступал, хотя был в звании ее начальника около семи лет», перекладывая обязанности и ответственности на за местителей. Оттого Высочайший гнев за беспорядки и воз-мутительные речи «об улучшении положения крестьянства и вольностях», случившиеся на собрании виленского дворянства


в 1818 годе, обрушен был полною мерою на вице-губернатора Ми-хаила Плятера-Зиберка — он получил строжайший выговор с от-ставлением от службы.

Хитрый Любецкий избежал всяких последствий Повста-ния листопадового — то есть Ноябрьского восстания. Очевидец и в некотором смысле жертва тех событий, испытавшая изрядные по меркам высшего общества страдания во время бегства из Цар-ства со свитою Великого Князя Константина Павловича, — «мы устроились, словно дикари, прямо на полу, на соломе, в комнате, освещенной свечой, воткнутой в бутылку», — княгиня Надежда Ивановна Голицына в воспоминаниях, опубликованных только в наше время, пишет:

«Княгиня [Лович] рассказала мне, как в полночь князь Адам Чарторижский и князь Любецкий явились к Великому Кня-зю, чтобы объявить ему, “что образовано временное правитель-ство, что польская нация, уставшая от тирании, наконец сброси-ла оную, но в тоже время просит приказаний Великого Князя по армии, коей он является главнокомандующим”». После того Лю-бецкий был отправлен с делегацией в Петербург, где и остался. В послужной список его доброжелатели внесли:

«Во время бывшего в Царстве Польском мятежа князь Друцкой-Любецкий, сохраняя верноподданические к Его Им-ператорскому Величеству чувства, когда не был в состоянии, по долгу службы и присяги, противодействовать злоумышлениям мятежников, то вместе с другими, пребывшими верными Его Ве-личеству, членами правительства, вышел из состава оного и, при-быв 11-го числа декабря 1830 г. в С.-Петербург, исполнял здесь Вы-сочайшие поручения».

Эманации виленской свободы и вероломства, кратко обо-значенные мною малым числом примеров, достигали дворца в Ликстене. Правда, с составленной после смерти Эмилии ее биографией-легендой, немало послужившей польской вольности, следует обращаться с великой осторожностию. Нигде не учась, она «получила отличное образование»: вероятнее всего, дома ее посещал католический монах ордена отцов благочестивых школ — пиаров, весьма популярных в Польше со времен Короля

Польского, Великого Князя Литовского и Великого Князя Москов-ского (титуловавшегося таковым до 1634 года) Владислава IV из шведской фамилии Ваза. Монахи-пиары давали дополнительный обет основывать школы и безкорыстно учить и воспитывать юно-шей — но иногда и девиц. Могла она получать уроки, в том числе верховой езды — что было пристойно, — фехтования и стрель-бы — что было уже не совсем пристойно, — вместе с кузенами, до их определения юнкерами в корпусную школу подпрапорщиков в Динабурге.

Эмилия Францевна, пока ее мама, графиня Анна Броэль-Плятер, с графом Михаилом Плятером-Зиберком занимались сельским хозяйством, «много путешествовала» не далее Ченсто-ховы, Кракова и Варшавы, не имея интереса либо средства для проезда в Петербург и Москву. Поездки закончились со смертью матери в 1830 году.

Вряд ли она принимала какое-то участие в занятиях полуразрешенного до 1823 года студенческого общества лю-бителей наук — филоматов — в Вильне. Соединившиеся впер-вые в 1804/05 учебном году, филоматы прекратили собрания кружка в 1808 году, когда Эмилии было всего-то 3 года от роду, а возобновили занятия в 1817/18 учебном году, спустя два года после переселения девочки в Ликстен. Филоматы несколько за-ботились распространять знания и патриотические идеи сре-ди учащихся девушек, но могли это делать только в виленских пансионах: Интернета и своего сайта для обитательниц уда-ленных замков у них не было. В списках раскрытого в Вильне в 1823 году тайного общества «любящих добродетель» — фила-ретов — есть несколько имен молодых людей, знакомых и род-ственников Эмилии.

Не осталось никаких письменных свидетельств ее соби-рательства по деревням и хуторам «белорусского фольклора». Молодая графиня с детства владела немецким языком, тем более что большинство книг в ликстенском дворце было на немецком языке, напечатано четким готическим шрифтом. Свободно гово-рила и умела писать по-польски. Ее могли выучить и француз-скому языку европейской аристократии, вроде современного нам «голубиного английского». Но где она могла освоить «простую мову» или руський (старобелорусский, западнорусский литера-турный) язык Великого Княжества Литовского до Люблинской унии или хотя бы его бытовавшую, вопреки полонизации, устно-разговорную версию?

Не сходны между собою описания наружности и характера Эмилии Броэль-Плятер. В 1831 году двадцатипятилетняя графи-ня могла считаться уже несколько перезревшей невестой: выхо-дившей в том же году замуж за Александра Сергеевича Пушкина Натали Гончаровой не исполнилось и девятнадцати лет, Изабелла Флеминг стала княгиней Чарторижской чуть ли не в шестнадцать лет, Жанетте Грудзинской счастие стать княгиней Лович, морга-натической супругой Цесаревича Константина, определилось в двадцать лет (но пять лет пришлось ждать развода Константина с Саксен-Кобургской принцессой) Окончание следует.

...Гроза 1812 года нечувствительно пронеслась над головкой шестилет-ней девочки. Лишь иногда Эмилию тревожили гром орудий и колоколь-ный звон, коими приветствовали попеременно проезжавших мимо их дома русского Императора и фран-цузского узурпатора. Александр предусмотрительно приехал к армии в Вильну задолго до вторжения Напо-леона — еще 14 апреля…


Кто-то в одной телепередаче сказал про трагическое одиночество актрисы Марины Голуб. Но, промолчав для всех остальных, для «Русского пионера» несколько человек рассказали, как они провели с Мариной Голуб ее последний уикенд. И из того, что они рассказали, ясно, что если каждый человек будет так одинок, как Марина Голуб, то люди во всем мире будут жить, взявшись за руки.

из а

рхив

а bo

kovf

acto

ry

Алексей Боков, продюсер:

«Я собирался писать колонку в “РП”

о чем-то там, но это все оказалось не-

важным, когда случилось это трагическое

происшествие.

И нету прошлого и будущего, есть только

здесь и сейчас. Она навсегда останется

вместе с нами.

Так получилось, что мы все провели

вместе с Мариной во Франции, на берегу

моря, последний ее уикенд.

Это был какой-то пионерлагерь. Когда

люди, которые имеют детей, а некоторые

и внуков, оказались в пионерском отряде.

Мы смеялись, гуляли и болтали, купались,

и Маринка была старшей нашего отряда,

таким единодушно выбранным лидером-

запевалой. Мы танцевали и пели в эти дни

до утра. Как же она танцевала, ритмич-

но двигаясь, давала динамику любому,

казалось бы, провальному номеру! Как

говорит Паша Лунгин, она танцевала как

белая негритянка. Я бы добавил — в ней

была страсть движения всего бразильско-

го карнавала! Наш последний с Мариной

танец на Лазурном берегу для меня стал

танцем длиною в жизнь. И как же не под-

ходят к ней глаголы в прошедшей форме!

Для меня и для многих моих друзей она

просто уехала в романтическое путеше-

ствие, куда-то далеко и в прекрасно».

ЭллА стюАрт, председАтель

советА директоров и глАвный упрАв-

ляющий директор BBDO Russia GROup,

президент междунАродного фестивАля

реклАмы и мАркетингА ReD apple:

«Это счастье, когда жизнь дарит таких

друзей, как Марина. Она — необыкно-

венная, радостная, страстная, азартная,

энергичная, красивая, грациозная и тро-

гательная. Конечно, как и все, я восхи-

щаюсь ею как актрисой, но больше всего

мне нравилось смотреть, как она танцует.

Она обожала танцевать и была прекрас-

на в танце.

Скорость, с которой она жила, неверо-

ятна. Казалось, она успевает больше,

чем любой другой человек. При этом она

была очень тонким и умным человеком,

ее суждения о людях поражали своей

точностью и глубиной. Я многому у нее

училась. Даже этим ужасным, трагиче-

ским, неожиданным, несправедливым

уходом она преподнесла нам послед-

ний урок — заставила задуматься.

Каждого — о своем...»

юрий истомин, президент

коммуникАционного холдингА Delfee:

«Марина — всегда по-настоящему

самая живая, всегда самая влюбленная.

И такая она не только вчера, она такой

останется и завтра — на наших фото

и видео.

И еще она пример для меня, как жить

страстно и полной грудью. Каждый день

ее жизни — как пять у других. И Марин-

ка — просто рекордный долгожитель».


вячеслАв муругов, генерАльный директор телекАнАлА стс,

генерАльный продюсер «стс-медиА»,

и евгения муруговА:

«Жить от души, на все 100%, каждую

секунду, здесь и сейчас. Нести свет,

любовь, тепло и доброту. Казаться порой

смешным, нелепым, но честным и ис-

кренним, душевным и мягким. На деле,

не на словах. Быть блистательной актри-

сой на сцене и совсем не играть в жизни.

БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ, О КОТОРОМ ХОЧЕТСЯ

ПОМНИТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ. Порой за 3 дня

можно постичь больше, чем за 30 лет.

Спасибо тебе, Марина».

юлиАнА слАщевА, президент

консАлтинговой компАнии «михАйлов

и пАртнеры»:

«О Марине легко говорить, хотя сейчас

я и делаю это сквозь слезы. Мы про-

вели вместе последние выходные ее

жизни, и жизнерадостнее и веселее

человека трудно было найти. Она была

хороша собой, в прекрасном настроении,

светилась радостью и счастьем. Мы за-

ряжались от нее теплом, светом и любо-

вью к жизни. Эта любовь к жизни была,

пожалуй, ее главным качеством. Оно нам

всем очень нужно, мы им зарядились

и будем его хранить в своих сердцах

всегда. Марина учила нас многому, когда

была жива. Она продолжает учить нас

многому и сейчас — нужно ценить каж-

дое мгновение, проведенное с близкими

людьми, каждый момент жизни. Нужно

уметь любить людей, как умела это делать

Марина, и прощать, как умела прощать

она. Я до конца своих дней буду благодар-

на ей за эту науку».

сергей михАйлов, генерАль-

ный директор АгентствА итАр—тАсс:

«Я очень любил Марину во всем ее вели-

колепии, экспрессии, артистичности. Она

любила жизнь, и это было видно во всем.

Однажды я пришел на ее спектакль без

цветов и ругал себя за это весь вечер. На

следующий день я отправил ей в театр

большую корзину. Как же она отреаги-

ровала! Только она так умела! Восторгу

и благодарности не было предела, как

будто я подарил ей замок.

Я видел ее всего четыре дня назад

в компании близких друзей. Она была, как

всегда, хороша, весела и феерична. Она

создавала настроение всему действию.

Она, смеясь, нырнула в бассейн с цветами,

громко сказав: “Счастливого плавания”.

Счастливого тебе плавания, Марина!»

сергей вАсильев, генерАль-

ный директор группы компАний видео

интернешнл, и юля вАсильевА:

«Марина была настоящим излучателем

позитивной энергии и радости, умудряясь

при этом оставаться абсолютно честной

и с окружающими, и с самой собой. Это

удивительное, редкое и очень трудное

в воплощении сочетание: быть для всех

открытой и радостной, оставаясь при

этом совершенно прямолинейной и чест-

ной. Нам невероятно повезло несколько

лет назад попасть в этот замечатель-

ный, по-настоящему солнечный круг ее

общения. Светлая, умеющая радоваться

и радовать. Спасибо тебе!»

евгений мАргулис,

зАслуженный Артист россии, и АннА мАргулис:

«Маняша — это какой-то доселе невидан-

ный агрегат, в котором постоянно что-то

крутилось, вертелось, придумывалось, пе-

лось, игралось. Все, попадая в круговорот

ее жизни, оставались ее спутниками…

до конца… Мы никогда уже не услышим:

“Маргулички мои”… Не верится…»

пАвел кАплевич, художник,

продюсер теАтрА и кино, зАслуженный

деятель искусств рф:

«37 лет общения с Мариной дают

мне право говорить. От нас ушла огром-

ная артистка. Человек, масштаб ко-

торого мы еще не осознаем, она

будет к нам возвращаться и стано-

виться еще больше. Потенциал ее

таков, что то, что будет происходить

с нами, — будет ею поддержано, ею

охраняемо. Ее жизнь не была устлана

розами, но шипы, которые ей до-

ставались, делали ее только теплее,

глубже, роднее. И еще я хочу сказать,

что Марина — это теперь наш ангел-

хранитель. Я настаиваю, что это был

ангел, ангел».

«Жить от души, на все 100%, каждую секунду, здесь и сейчас. Нести свет, любовь, тепло и доброту. Казаться порой смешным, нелепым, но честным и искренним, душевным и мягким. На деле, не на словах.Быть блистательной актрисой на сцене и совсем не играть в жизни».

158русский пионер №7(31). октябрь 2012

ГДЕКУПИТЬ ЖУРНАЛ

ПОДПИСКАНА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

www.imobilco.ru — «Аймобилко»,

крупнейший российский интернет-магазин по продаже

лицензионного медиаконтента.

www.ruspioner.ru — раздел «Журнальный киоск».

http://www.parkreader.ru/ — «Паркридер.Ру»,

универсальный сервис для чтения газет и журналов.

http://www.yourpress.ru — «Ваша пресса»,

электронные версии газет и журналов.

http://ru.zinio.com — Zinio.com,

международный цифровой журнальный киоск.

МОСКвА:

• Сеть мини-маркетов на АЗС вР

• Супермаркеты: «Азбука вкуса», «Алые паруса»,

«Бахетле», «Глобус Гурмэ»

• Торговые центры: ГУМ, «Крестовский»,

«Стокманн», «Цветной»

• Книжные магазины: «Московский Дом Книги»

на Новом Арбате и Ленинском пр-те, ТД «Книги

«Москва»», «Республика», «Фаланстер»

• Магазины прессы «Наша пресса»

в а/п Шереметьево

• Галереи: «Люмьер», «ФотоЛофт»

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ:

• Сеть мини-маркетов на АЗС ТНК-вР

• Супермаркеты: «Александровский», «Глобус Гурмэ»,

«Лэнд», «Окей», «Призма», «Ренлунд»,

«Супер-Бабилон», «Лента»

• Книжные магазины: «Буквоед»

• Магазины прессы: «1-я полоса», «Нева-Пресс»

РЕГИОНы РФ:

КниЖные мАгАзины, суПеРмАРКеты,

мАгАзины и КиосКи ПРессы В гоРодАх:

Барнаул, волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург,

Казань, Калининград, Кемерово,

Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск,

Пермь, Саратов, Томск, Тюмень

А тАКЖе:

Магазины и киоски прессы в Латвии, Эстонии и

Казахстане


Боп-Бопа-лу-а-воп-Бам-Бам!

Врет Б.Г., что «рок-н-ролл мертв, а мы еще нет». Рок-н-ролл жив,

вот насчет остальных — не ясно... И живее всех живых, с тех

пор как 60 лет назад в Мемфисе-городке, на речке Миссисипи,

Уильям Джон Клифтон Хейли затянул «Рок эраунд зе клок» —

чем и спас человечество. После войны мир погряз в депрессии,

в кризисе: Сартра тошнило, Брэдбери жег в 451 по Фаренгейту,

из-за диоксида смога в Лондоне гибли тысячи… Но человек

поднатужился и на все исторические козни ответил адекватно:

«Боп-бопа-лу-а-воп-бам-бам», «Тутти-фрутти, о, Руди», «Гуд галли,

мисс Малли!»

Мы не стреляли друг в друга, пока кувыркались под 180 ударов

в минуту, пока следовали завету «Качайся и крутись», — кру-

тясь, не успевали обзавестись корнями, подернуться тиной

междоусобиц, окопаться в траншее. Пока мы пели одни и те

же песни — были родней. Разборки на танцверанде из-за во-

лосатой самки — вот единственный вид агрессии, который мы

признавали.

Так что же сталось?! Отчего окаменели плечи и челюсти сжа-

лись? Откуда судьбоносность во взорах? Разве этому нас учили

тутти-фрутти, кумиры в дурацких пиджаках?

Легкость и необязательность, но главное — не останавливаться!

Карболкой рок-н-ролла прополоскать сердца — и города сдадут-

ся без боя, и мужики закопают АКМы, мужики настроят страты

и гибсоны, и полный вперед, «гоу, Джонни Би Гуд!».

Все очень просто: качайся и крутись.

Игорь Мартынов

ксен

ия ж

ихар

ева

выходит с февраля 2008 года

№8(32). ноябрь 2012

Главный редактор Андрей КолесниковШеф-редактор Игорь МартыновПомощник главного редактора Олег ОсиповСпециальный корреспондент Николай ФохтОбозреватель Дмитрий ФилимоновКорреспондент Александр РохлинОтветственный секретарь Елена ЮрьеваАрт-директор Павел ПавликЗаместитель арт-директора Варвара ПоляковаФотодиректор Вита БуйвидБильд-редактор Ксения ЖихареваЦветоделение Снежанна СухоцкаяПрепресс Андрей КоробкоВерстка Александр КармановКорректор Мария КирановаМенеджер по печати Валерий АрхиповАссистент редакции Ольга ДеруноваГенеральный директор Глеб ДунаевскийДиректор по маркетингу Анастасия ПрохороваЗаместитель генерального директора по рекламе Наталья КильдишеваЗаместитель руководителя по рекламе Анна МатвееваЗаместитель генерального директора по развитию Елена РезниковаДиректор по дистрибуции Анна БочковаОптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ»Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, [email protected]

Редакция: 119072, Москва, Берсеневская наб., д. 8, стр. 1, телефон +7 (495) 504 17 17Почтовый адрес: 119072, Москва, а/я 407, ООО «Русский пионер»Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ruПодписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Boris Donov «It's My Way», 2012Авторы номера: Юз Алешковский, Андрей Бильжо, Бени Брискин, Вита Буйвид, Валерий Былинский, Сергей Доренко, Виктор Ерофеев, Екатерина Истомина, Мила Кузина, Игорь Мартынов, Анна Николаева, Андрей Орлов (Орлуша), Алек-сандр Рохлин, Алена Свиридова, Маргарита Симоньян, Ксения Собчак, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Николай Цискаридзе, Владимир Чуров, Софико Шевард надзе, Кин Этро, Наталья Якушина, Илья Яшин Фотографы: Orlova, Даниил Баюшев, Ксения Жихарева, Тимофей Изотов, Георгий Кеймах, Наталья Львова, Игорь Мухин, Дина Щедринская Художники: Инга Аксенова, Олег Бородин, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Варвара Полякова, Алек-сандр Ширнин, Иван Языков В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 119072, Москва, Берсеневская наб., д. 8, стр. 1Тираж 50 000 экз. Отпечатано в типографии GRASPO CZ, a.s. Pod Šternberkem 324 763 02, ZlínЦена свободнаяИздание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 годаЗапрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакцииЗа соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

Documents

RusPioner #32