Звонок Буэнос-Айрес, 22 декабря 1965 года

Япроснулся оттого, что в другой комнате зазвонил телефон. Мне как раз снилось что-то беспокойное о раннем детстве,

и я схватился за этот звонок, будто за спасательный круг, чтоб выплыть на нем из кошмарного сна. Я приоткрыл глаза, и передо мной предстали неясные очертания комнаты, освещенной первыми лучами зари. Рядом спала жена. Я почувствовал тревогу -телефонный звонок на рассвете не сулил ничего хорошего. А я был не в состоянии принимать дурные вести.

В тот день к нам вернулся оптимизм, и мы сошлись на том, что отцу стоило бы получать более агрессивное лечение. Прошла неделя с момента, когда профессор пытался ободрить нас и говорил нам то, что мы хотели услышать: что отцовское здоровье не так плохо, как мы предполагали, и что все можно исправить, если следовать определенным предписаниям. Если коротко, то исключалось любое профессиональное вмешательство, в том числе и со стороны родственников. Через две недели - и профессор гарантировал это - отец выздоровеет. Чудо ли это? Нет - так ему подсказывал опыт. Результаты не заставят себя ждать, но лечение может обойтись довольно дорого, и профессор об этом предупредил.

- Это будет того стоить, - утверждал он, не особо заботясь о нашем мнении по этому поводу.

Его доводам сложно было пробиться сквозь стену скепсиса -отец считал, что у врача свой интерес и что его мнение научно не обосновано. Когда я сказал ему, что профессор гарантирует выздоровление, отец ответил поговоркой на идиш:

9

- Er vet mir helfn vi a toitn bankes (Мне это поможет как мертвому припарки), - и это был единственный его комментарий.

По мнению онкологов - и по мнению двоюродной сестры, которая тоже врач, - мой отец был смертельно болен, и мы должны были избавить его от бессмысленных страданий. Наука исключает чудеса и даже осуждает их.

О профессоре мы узнали от одного нашего знакомого, который благодаря его лечению преодолел подобную болезнь. После двух консультаций мы уже не знали, отчаиваться нам или все же на что-то надеяться.

Если опыт другого пациента показал, что выздоровление возможно, то отчего же тогда сомневаться?

Мы доверяли онкологам, хирургам и другим специалистам, мы были готовы предпринимать бесконечные и бессмысленные попытки, связанные с большими надеждами, которые в итоге заканчивались только большим разочарованием, и тут же случайно нам подворачивалась новая возможность. Зачем отвергать ее? Нам ведь нечего терять.

Мы решили поставить на надежду, поскольку традиционная медицина со своей точностью обещала лишь неизбежное.

Наша двоюродная сестра-медик воспринимала мой оптимизм как личное оскорбление, как будто он ставил под сомнение ее профессионализм. Она не доверяла лечению, о котором никто ничего не знал, о котором не говорили в новостях, поскольку любое важное научное открытие тут же становилось достоянием всего медицинского сообщества, а не оставалось тайной, известной лишь узкому кругу посвященных. Кузина мало что знала о практике профессора и совсем ничего - о его методах лечения. Необходимо было все хорошо обдумать, потому что шарлатанов и обманщиков всюду хватает, в медицине в том числе.

- Твоему отцу осталось жить самое большее несколько недель. Я не верю в чудеса, - горько сказала она, пытаясь не выдать своего раздражения.

Эта ее убежденность возмущала меня. Тщеславие кузины и смертный приговор, который онавыносила, резко контрастировали с тем спокойствием, которое мне внушал профессор, - он был уверен, что спасет моего отца. Я должен был поверить ему!

Вот уже несколько недель мы почти не спали. Вечером того памятного дня нам захотелось как-то отпраздновать появление

10

новых ожиданий и надежд. Я решил наконец-то испробовать изысканный виски, подаренный приятелем, разделявшим мое пристрастие к шотландскому спиртному.

- Это прекрасный виски, - заявил он мне с высоты своего опыта, - односолодовый, восемнадцать лет выдержки. Такой надо пить чистым, никакого льда. Лед для слабаков.

Так я и поступил, не задумываясь о последствиях. Уже после второго стакана я забыл о проблемах, а после третьего - все, вплоть до собственного имени. Именно это мне и надо было.

Дина, моя жена, решила присоединиться ко мне - в течение многих месяцев она разделяла со мной мое горе. Буквально через несколько минут мы оба крепко спали. А всего через несколько часов меня разбудил тот телефонный звонок.

Мало что соображая, я с трудом поднял трубку. Голова гудела, и слегка подташнивало. Прежде чем что-то произнести, я услышал свое имя:

- Абраша? - Да. Кто это? - Мама. Меня затрясло. Она почему-то обращалась ко мне по-испански,

и я с напускным спокойствием отвечал ей на том же языке: - Что случилось, мам? Слабым, дрожащим, совсем чужим голосом она ответила: - Тебе надо приехать. Папа плохо себя чувствует. - Адасса приходила осмотреть его? Адасса - так звали мою двоюродную сестру, врача. Она жила в

том же доме, что и родители, только этажом выше. - Адасса тут, с нами. Она сказала позвать тебя. - Не понимаю, но ведь еще вечером профессор говорил, что... - Забудь ты о профессоре и приезжай скорее, не теряй времени. - А что Родо? Родольфо, мой младший брат, тоже жил там. - Он тут, со мной. - Я выезжаю. - Я жду. Прежде чем повесить трубку, я услышал ее слова: «Пожалуйста,

веди осторожно», - и не смог сдержать улыбку. Дина спала, и я решил не беспокоить ее. Мы с ней многое

пережили, мы все еще были влюблены друг в друга, у нас было двое

11

замечательных детей, мы делили с ней горькие неудачи и несчастья и вместе радовались успехам. Ей хватало выдержки помогать мне, и я всегда мог рассчитывать на понимание с ее стороны, когда мне что-то не удавалось, - а такое бывало часто. Всякий раз мне казалось, что она вот-вот устроит скандал, я представлял себе это, и меня это пугало. Мне казалось, что это будет переломный момент и что он непременно наступит.

Я зажег свет, и Дина заворочалась. - Что случилось? - спросила она удивленно. - Мама звонила. Отец плохо себя чувствует. Надо поехать к

нему. - Я поеду с тобой. - Не сейчас. Оставайся с детьми. Я тебе попозже позвоню. Если

надо будет приехать, я скажу тебе. А пока отдыхай. - Хочу поехать с тобой. - Потом. - Ему совсем плохо? - Не знаю. - Ты не хочешь, чтоб я поехала с тобой? - Я тебе позже позвоню, обещаю. Солнце уже взошло, было теплое декабрьское утро. Я ехал

быстро и не особо внимательно и вспоминал некоторые свои разговоры с отцом. Во времена, когда он отходил от болезни, мы подолгу разговаривали вечерами - впервые тогда мы говорили друг с другом как два взрослых человека. Я узнавал о нем все больше - и чем больше я узнавал, тем страшнее мне было замечать, каким бледным становилось его лицо и какими прозрачными делались его глаза. Враждебное выражение его бесцветных глаз на протяжении стольких лет наводило на меня ужас, а сейчас он будто бы весь затухал, его словно поглощала тьма. Мне казалось, и я чувствовал это, что благодаря нашим ночным беседам связь между нами крепла, и ему было приятно это осознавать. Эти беседы были необходимы мне для того, чтобы понять самого себя, чтобы разобраться со своей судьбой, но смерть, кажется, опередила меня.

Я вдруг вспомнил стихотворение Хаима Нахмана Бялика, великолепного израильского поэта, говорившего о смерти невероятно просто: «Haia ish, veeinenu» («Был человек, и не стало его»).

12