Eti genialnye ptitsy8 • и гениальные птицы Эт поток данных, которые доказывают, что по интеллекту-альным способностям

Оглавление

Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7

глава первая • От глупцов до интеллектуаловКак измерить птичий ум? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29

глава вторая • С высоты птичьего полетаПересматриваем наши представления о птичьем мозге . . . . . . . . . . 61

глава третья • Пернатые умельцыИспользование орудий труда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 95

глава четвертая • Птичий твиттерСоциальная жизнь птиц . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151

глава пятая • Четыреста языковВокальные виртуозы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .203

глава шестая • Птичий творецЭстетический дар . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .251

глава седьмая • Удивительные картографыМастерство в освоении пространства и чувство времени . . . . . 287

Eti genialnye ptitsy.indd 5Eti genialnye ptitsy.indd 5 02.10.2018 8:31:0802.10.2018 8:31:08

Купить книгу на сайте kniga.biz.ua >>>

https://kniga.biz.ua/book-eti-genialnye-ptitsy-0027163.html

глава восьмая • Воробьиные городаГении адаптации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .349

Благодарности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 391

Примечания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 397




Введение

Т ак уж повелось, что птиц считают глупыми создани-ями: глазки-бусинки, мозги с орех. Ящерицы с кры-льями. Пустоголовые клуши. Тупицы. Они влетают

в окна, клюют свои отражения, запутываются в линиях элек-тропередач и мрут как мухи, врезаясь в препятствия.

Такое неуважение к птицам отражается и в языке. Что-то нелепое или бессмысленное — всегда «курам на смех». Потерявший влияние политик — это «хромая утка». По-зорно упустить свой шанс — «проворонить». Назойливые люди «заклевывают» своими придирками, а трусливые «прячут голову в песок, как страусы». Выражение «пти-чьи мозги», обозначающее глупого или ветреного человека, вошло в обиход в начале 1920-х гг., поскольку люди тогда считали птиц не более чем по инерции летающими и клю-ющими созданиями с крохотными мозгами, неспособными даже на зачаток мысли.

Сегодня с такими устаревшими взглядами вы можете оказаться белой вороной. В последние пару десятилетий лаборатории и полевые станции всего мира выдали целый




8 • Эти гениальные птицы

поток данных, которые доказывают, что по интеллекту-альным способностям птицы сравнимы с приматами. Не-которые птицы привлекают самок, украшая свои жилища красочными узорами из ягод, цветов и кусочков стекла. Не-которые прячут до 33 000 семян, разбрасывая их по десят-кам квадратных километров, и спустя несколько месяцев знают, как их найти. Есть вид птиц, который решает стан-дартные головоломки со скоростью пятилетнего ребенка, и есть вид, без труда взламывающий замки. Какие-то виды умеют считать и решают простые задачки, изготавливают орудия труда, двигаются в такт музыке, демонстрируют по-нимание базовых законов физики, вспоминают дела минув-ших дней и планируют будущее.

В прошлом внимание широкой публики уже привле-кали животные, проявляющие почти человеческую сообра-зительность. Шимпанзе делают копья из палок для охоты на приматов меньшего размера, дельфины общаются че-рез сложную сис тему посвистываний и щелчков. Челове-кообразные обезьяны утешают друг друга, а слоны опла-кивают смерть сородичей.

И вот теперь на сцену выходят птицы. Поток новых ис-следований смел старые убеждения — мы наконец начинаем принимать тот факт, что птицы гораздо умнее, чем мы могли себе представить. В чем-то они оказались ближе к нашим обезьяньим предкам, чем к рептильным.

В начале 1980-х очаровательный хитрец Алекс — афри-канский серый попугай — стал сотрудничать с зоопсихо-логом Айрин Пепперберг, дабы показать миру, что некото-рые птицы способны соперничать с приматами в интеллекте. До своей внезапной смерти в возрасте 31 года (а это поло-вина ожидаемого в неволе срока жизни) Алекс освоил сло-варный запас из сотен английских обозначений для объектов,




Введение • 9

цветов и фигур. Ко всем этим понятиям он мог применять ка-тегории тождественности и неравенства. Взглянув на поднос с набором предметов разных цветов, он мог сказать, сколько из них относится к тому или иному типу. «Сколько здесь зеленых ключей?» — спрашивала Пепперберг, показывая на несколько ключей и пробок оранжевого и зеленого цве-тов. В восьми случаях из десяти Алекс отвечал правильно. Он умел использовать числа, чтобы решать примеры на сло-жение. Среди его величайших достижений, по словам Пеп-перберг, было понимание абстракций, включая нечто похо-жее на концепцию нуля, способность определить значение числа на основе его положения в числовом ряду и умение произносить слова, как ребенок, по буквам: «О-Р-Е-Х».

До Алекса мы считали, что владение словом доступно только людям. Алекс же не только понимал слова, но и ис-пользовал их убедительно, разумно, а возможно, и с чув-ством. Последним, что он сказал Пепперберг, когда за ночь до его смерти она запирала его клетку, было ежедневное «Всего хорошего, увидимся завтра. Я тебя люблю».

В 1990-х гг. с Новой Каледонии, маленького острова на юге Тихого океана, начали поступать сообщения о во-ронах, которые в естественной среде обитания изготавли-вают собственные орудия труда и, судя по всему, передают местные технологии из поколения в поколение. Это сильно напоминает человеческую культуру и доказывает, что для развитых навыков создания инструментов не обязательно нужен мозг примата.

Новокаледонские вороны, чьи способности решения сложных задач тестировались при помощи головоломок, поразили ученых своей находчивостью. В 2002 г. Алекс Качельник и его коллеги из Оксфордского университета «спросили» пойманную на том острове самку Бетти,





может ли она достать еду из ведерка со дна колодца. Бетти ошеломила экспериментаторов, непринужденно загнув крючком кусок проволоки и подцепив ведерко.

Некоторые заголовки статей из научных изданий за-ставляют удивленно поднять бровь: «Мы знакомы? Голуби способны запоминать человеческие лица»; «Синтаксис горловых звуков в гаичковом языке»; «Языковая дискри-минация у серых рисовок»; «Птенцам нравится консонант-ная музыка»; «Различия в характере объясняют природу лидерства у белощеких казарок» или «Голуби не уступают приматам в числовой грамотности».

птичьи мозги. Это клеветническое пятно на репута-ции стало возможным благодаря убеждению, что из-за кро-шечных размеров мозга поведение птиц сводится к чистым инстинктам. В нем нет коры, которая и занимается всеми «сложными процессами» в наших мозгах. Раньше мы по-лагали, что у птиц есть веские причины держать голову пу-стой — им нужно взмывать в воздух, превозмогать силу притяжения, выписывать арабески, пикировать, парить це-лыми днями, мигрировать на тысячи миль и маневрировать в узких пространствах. Нам казалось, что за власть над не-бом птицам пришлось поплатиться интеллектом.

Присмотревшись, мы убедились в обратном. Птичий мозг действительно сильно отличается от нашего — и не-мудрено. Люди и птицы уже очень давно эволюционируют независимо друг от друга: наш последний общий предок жил больше 300 млн лет назад. Однако у отдельных видов птиц, как и у нас, мозг довольно крупный относительно размеров тела. Более того, если речь идет об умственных способностях, то объем мозга влияет на них меньше, чем





число нейронов, их расположение и то, как они соединены. Выяснилось, что у некоторых птиц мозг содержит огром-ное количество нейронов с плотностью почти как у при-матов и с соединениями, похожими на наши. Многое в не-ожиданно сложном поведении отдельных пернатых можно объяснить именно этим.

Мозг птиц, как и наш, разделен на полушария — «сто-роны», обрабатывающие разные виды информации. Он также может обновлять старые клетки, когда в этом есть острая необходимость. Хотя этот мозг и организован со-вершенно иначе, чем человеческий, у него есть схожие гены и нейронные сети, и он также способен на недюжин-ные проявления интеллекта. В частности, сороки узнают себя в зеркале, то есть обладают осознанием «себя», ко-торое раньше приписывали лишь людям, высшим прима-там, слонам и дельфинам и связывали с высокоразвитым социальным мышлением. Западные кустарниковые сойки идут на макиавеллианские хитрости, чтобы спрятать свои припасы от других соек, но только в том случае, если они когда-то воровали сами. У них есть некая зачаточная спо-собность понимать «мысли» других птиц и, возможно, смотреть на мир с их точки зрения. Также, чтобы достать лакомство, пока оно не испортилось, сойки запоминают где, когда и какую еду они закопали. Умение держать в го-лове все эти «что, где, когда» называется эпизодической памятью. Это дает некоторым ученым основания предпола-гать, что сойки способны смотреть в прошлое — у них есть ключевой элемент тех мысленных путешествий во времени, которые раньше пестовались как нечто исключительно че-ловеческое.

Стало известно, что певчие птицы разучивают трели так же, как мы учим языки, — они сохраняют свои мелодии





в богатых культурных традициях, зародившихся десятки миллионов лет назад, когда наши предки-приматы еще бе-гали на четвереньках.

Есть птицы, которым не чуждо учение Евклида — на ос-нове ориентиров на местности и базовых правил геометрии они составляют маршруты в трехмерном пространстве, про-двигаются сквозь незнакомые им территории и находят запрятанные сокровища. Другие птицы рождаются счето-водами. В 2015 г. исследователи обнаружили, что новоро-жденные цыплята пространственно «расставляют» числа слева направо — так же, как и большинство людей (слева меньше, справа больше). Это указывает на то, что мы с пти-цами разделяем ориентационную сис тему «лево-право» — когнитивную стратегию, которая лежит в основе нашего по-нимания высшей математики. Птенцы также видят разницу в пропорциях и могут научиться выбирать нужный пред-мет из множества по его порядковому номеру — третий, восьмой, девятый. Они могут решать простые примеры, например на сложение и вычитание.

Птичьи мозги, может, и маленькие, но, как выясняется, весьма удаленькие.

птицы никогда не казались мне глупыми. Если подумать, не всякое существо выглядит настолько бдитель-ным, таким бодрым и деятельным, наделенным неиссяка-емой энергией. Конечно, я слышала про ворона, который пытался расколоть мячик для пинг-понга, как яйцо, веро-ятно ожидая найти в нем лакомый желток. Мой друг, отды-хая в Швейцарии, видел, как павлин пытается распустить хвост во время мистраля: он падал, вставал на ноги, снова его расправлял, снова падал, и так шесть-семь раз подряд.





Каждую весну странствующие дрозды, гнездящиеся на со-седней вишне, нападают на зеркало бокового вида нашей машины как на соперника, яростно клюя собственные от-ражения и заливая дверь пометом.

Но кто из нас не бывал сбит с ног собственным тщесла-вием или не был врагом сам себе?

Я наблюдала за птицами большую часть своей жизни и всегда восхищалась их смелостью, целеустремленностью, прытью и концентрацией жизненной силы, удивитель-ной для таких крохотных существ. Как писал Луи Халль: «От такого накала жизни человек быстро сошел бы с дис-танции». Уличные птицы, за которыми я наблюдала у сво-его старого дома, весьма бодро разбирались с окружающим миром, проявляя любознательность и даже некоторую дер-зость. Прохаживаясь по нашим мусорным бакам с видом осматривающих владения принцев, они казались очень изо-бретательными. Однажды я увидела, как посреди дороги американская ворона* складывает два крекера в стопку, пе-ред тем как улететь в безопасное место и съесть добычу.

Был год, когда в коробке, подвешенной на клене всего в паре ярдов от окна моей кухни, поселилась североамери-канская совка. Днем она спала, и было видно лишь ее круг-лую головку, идеально вписанную в повернутое к окну от-верстие в коробке. Ночью же сова охотилась. Рассвет озарял сцену ее блестящей победы — крыло плачущей горлицы или певчей птицы выглядывало из отверстия, трепыхаясь, пока его не задергивали внутрь.

* Многих представителей рода Corvus по-русски принято называть «ворон»; при переводе этой книги, однако, оказалось удобнее ис-пользовать названия «американская ворона», «новокаледонская ворона» и так далее, чтобы не возникло путаницы с привычным нам вороном (Corvus corax). — Прим. науч. ред.





Даже исландские песочники, которых я встречала на пля-жах залива Делавэр, птицы далеко не самые сообразитель-ные, всегда оказывались в нужное время в нужном месте, чтобы успеть на пир из яиц мечехвостов, чьи кладки оста-ются на берегу каждое весеннее полнолуние. Какой небес-ный календарь гнал этих птиц на север и указывал, куда им держать путь?

с птицами меня познакомили два Билла. Пер-вый — мой отец, Билл Горхэм. Когда мне было лет семь или восемь, он стал брать меня с собой в лес. Мы ездили наблю-дать за птицами рядом с нашим домом в Вашингтоне (округ Колумбия). Этот белтуэйский* вариант шведского gökotta, раннего подъема для общения с природой, в детстве был для меня одним из самых ощутимых наслаждений. По вы-ходным ранним весенним утром мы выходили из дома до восхода и шли вдоль реки Потомак в лес, чтобы застать рассветный хор — тот таинственный час, когда птицы поют тысячью голосов. Как писала Эмили Дикинсон: «Музыка, безмерная, как космос, — / но близкая, как День»**.

Когда мой отец был еще бойскаутом, первые сведения о птицах он получил от человека по имени Аполло Талепо-рос. Старик мог безошибочно определить вид птицы, по-лагаясь лишь на слух. Вот белоглазая парула, вот миртовый лесной певун, а это тауи. «Птицы вон там, — оповещал он мальчишек, — найдите их!» Так мой отец навострился узна-вать птичьи голоса — мелодичную флейту лесного дрозда,

* Окружная трасса штата Вашингтон.** Строки из стихотворения Эмили Дикинсон «The Birds begun at

Four o’clock…». — Прим. науч. ред.





мягкие «вичити-вичити» желтогорлого певуна или чистый свист белошейной воробьиной овсянки.

Пока мы с отцом бродили по лесам в свете утренних звезд, слушая сиплые арии каролинских крапивников, я га-дала: о чем же они говорят, есть ли вообще смысл в их пес-нях и как они их разучили? Однажды я услышала как моло-дой самец белоголовой овсянки, судя по всему, упражнялся в пении. Почти невидимый, он примостился на низкой ветке кедра и тихонько репетировал свои посвисты и трели, ошибался, спокойно и настойчиво прогонял их снова, до тех пор пока у него, наконец, не получалось так же, как у со-родичей. Позже я узнала, что эта птица наследует песни не от отца, а от других птиц из родной среды обитания — тех самых лесов и рек, по которым мы бродили с моим от-цом, — мест с собственным диалектом, передающимся от поколения к поколению.

Другого Билла я повстречала в Сассекском клубе лю-бителей птиц, когда жила в Льюисе, штат Делавэр. Каж-дый день в пять часов утра Билл Фреч выходил из дома и до девяти-десяти следил за куликами и «маленькими се-ренькими птичками» — так называют мелких плохо раз-личимых воробьиных, которые часто встречаются в лесах и полях вокруг Льюиса*. Терпеливый, самоотверженный и неутомимый наблюдатель, он дотошно записывал, где, когда и каких птиц он видел, — эти записи в итоге вошли в официальный список птиц штата, опубликованный Ор-нитологическим обществом Делмарвы. Билл почти оглох,

* В русской культуре таких птичек, как правило хорошо поющих, но трудно различимых или незаметных в густых кустах, принято было называть «малиновками»; современное выражение «малень-кая серенькая птичка» — калька с английского («little brown bird» или «little brown job»). — Прим. науч. ред.





но он мастерски определял птиц на глаз по их основным признакам — общему виду, размеру и форме тела. Он пока-зал мне, как узнать американского чижа высоко в небе по его пикирующему полету и как различать куликов по их лич-ностным качествам, поведению и общему складу харак-тера, так же как мы издалека узнаем друзей по их манерам и походке. Он показал мне разницу между любительским «бёрдвотчингом» и более вдумчивым, сосредоточенным «бёрдингом» и учил меня не просто определять птиц, но и подмечать их привычки и повадки*.

Птицы, за которыми я наблюдала на этих и многих дру-гих вылазках, казалось, знали, что делают. Например, од-нажды мой друг видел, как черноклювая американская кукушка, примостившись прямо над гнездом паутинных гусениц, ждала, пока они выползут из гнезда, чтобы объе-дать листву, и потом склевывала их одну за другой, как суши с конвейерной ленты.

И все равно я никогда не подумала бы, что сороки и сойки, гаички и цапли, которыми я так восхищалась за их красоту и полет, за их песни и кличи, могут сравниться и даже превзойти умом моих соплеменников-приматов.

Как существа с мозгом не больше ореха проявляют столь интеллектуально сложное поведение? Как формировалось их мышление? Насколько оно похоже на наше? Что в прин-ципе могут их маленькие мозги рассказать о наших боль-ших?

* «Бёрдвотчинг» — своеобразный спорт, когда люди стремятся увидеть как можно больше видов птиц (в последние годы в России его называют «спортивной орнитологией»), при этом каждой птице нередко уделяют только время, достаточное для ее точного определения; под «бёрдингом» автор понимает более длительные и внимательные наблюдения за птицами. — Прим. науч. ред.





интеллект — размытое понятие, и даже если речь идет только о нашем виде, его непросто определить и измерить. Один психолог описывает интеллект как «способность к научению опытным путем и дальнейшее использование этого навыка», другой — как «способность к приобре-тению способностей». Еще одно рекурсивное определе-ние дает гарвардский психолог Эдвин Боринг: «Интел-лект — это то, что измеряется тестами на интеллект». Как остроумно подметил Роберт Штернберг, бывший декан Университета Тафтса: «Похоже, определений интеллекта не меньше, чем специалистов, которых просят его дать».

Общий интеллектуальный уровень животных ученые оценивают, например, судя по тому, насколько успешно они выживают и размножаются в различных условиях. По этим параметрам птицы бьют едва ли не всех позвоночных, вклю-чая рыб, амфибий, рептилий и млекопитающих. Из всей фауны только птиц можно встретить почти повсюду. Они живут в каждом уголке мира, от экватора до полюсов, от ис-сохших равнин до высочайших горных пиков, практически в любой среде обитания, на земле, на море и в пресных во-доемах. Говоря языком биологии, они занимают очень боль-шую экологическую нишу.

Птицы как класс живут здесь уже более ста миллионов лет. Они стали одной из величайших историй успеха в при-роде и изобрели новые стратегии выживания благодаря своей особой, ярко выраженной находчивости, в чем-то превосходящей нашу.

Когда-то в туманной древности обитала некая Праптица, общий предок всех птиц, от которого пошли и колибри, и цапли. Сейчас существует порядка 10 400 видов птиц — вдвое больше, чем млекопитающих; это бекасы и чибисы, какапо и коршуны, птицы-носороги и китоглавы, кеклики





и чачалаки. Когда в конце 1990-х ученые подсчитали общее число птиц на планете, у них вышло приблизительно 200–400 млрд особей. Это в среднем 30–60 птиц на человека. Убеждение, что люди более успешны или продвинуты, сильно зависит от того, как вы определяете эти понятия. В конце концов, смысл эволюции — не нестись вперед, а выживать, учиться преодолевать трудности своей среды обитания, что птицы с давних времен делают исключительно хорошо. Это заставляет меня все больше поражаться, насколько многим людям — даже большим любителям птиц — сложно допу-стить, что они намного умнее, чем мы представляли.

Возможно, они просто так непохожи на людей, что нам трудно в полной мере оценить их интеллектуальный потен-циал. Птицы — это динозавры, потомки тех живучих счаст-ливцев, которые пережили катаклизм, прикончивший их со-братьев. Мы же — млекопитающие, и наша мелкая, робкая, похожая на землероек родня вышла из тени динозавров- гигантов только после их вымирания. Мы стали вовсю расти, а птицы, согласно тому же процессу естественного отбора, начали мельчать и легчать. Пока мы учились прямохожде-нию, птицы оттачивали искусство полета. Пока наши ней-роны упаковывались в слои коры, усложняя наше поведение, птицы изобретали совершенно иную, но в чем-то столь же изощренную архитектуру мозга. Вместе с нами они откры-вали для себя мир, и все это время эволюция формировала и доводила до совершенства их мозг, давая птичьему мышле-нию ту внушительную силу, которой они обладают сегодня.

птицы у чатся. Они разбираются с новыми пробле-мами и оригинальным способом решают старые. Они соз-дают орудия труда и пользуются ими. Они умеют считать.





Они подражают поведению друг друга. Они помнят, что куда положили.

Даже если возможности птичьего мышления не похожи или недотягивают до наших, в них часто лежат те же за-чатки: взять хотя бы озарение как одну из наиболее ценных когнитивных способностей человека, которое определяют как внезапное появление готового решения без участия ме-тода проб и ошибок. Оно часто подразумевает мысленное воспроизведение проблемы, которое приводит к моменту «эврика!», когда ответ в один миг становится очевиден. Еще не известно, испытывают ли птицы что-либо подобное, но отдельные виды осознают причину и следствие — один из кирпичиков в фундаменте озарения. Похожим образом у птиц обстоят дела и с «теорией сознания» — тонким по-ниманием того, что знает и о чем думает другой индивид. Обладают ли птицы этой способностью в полной мере — вопрос спорный, но представители некоторых видов, судя по всему, могут видеть мир с точки зрения других птиц и чувствовать их потребности. И то и другое — необходи-мые компоненты теории сознания. Некоторые ученые на-зывают такие блоки, или «закладные камни», признаками познания и считают, что они могут быть предтечей таких сложных когнитивных способностей человека, как аргу-ментация, планирование, эмпатия, озарение и метапозна-ние — осознавание собственных мыслительных процессов.

конечно, все это мера на людской аршин, но мы не можем не сравнивать чужой ум со своим. Впрочем, птицы обладают способностями познания окружающего мира, которые на-ходятся за гранью нашего понимания, и это нельзя отнести на счет обычных инстинктов или разницы в строении мозга.





Каким умом птица предвидит еще не нагрянувшую бурю? Или прокладывает путь в тысячи километров до места, где она ни разу не была? Или в точности имитирует песни со-тен других видов птиц? Или прячет десятки тысяч зерен на площади в сотни квадратных километров и шесть меся-цев спустя помнит, где они лежат? (Я с такой же легкостью провалилась бы на подобных тестах на интеллект, с какой птицы завалили бы мои.)

Возможно, в случае с птицами лучше всего подойдет слово «гений». У этого термина общий корень со словом «ген», которое произошло от латинского «genius», означавшего «дух, сопутствующий человеку с рождения, врожденная спо-собность или наклонность». Позже гений стали понимать как природную способность и в конце концов благодаря вы-шедшему в 1711 г. эссе Джозефа Аддисона «Гений» — как необычайное дарование, в том числе и приобретенное.

С недавних пор «гений» значит «не более чем способ-ность делать хорошо то, что остальные делают плохо». Это ментальный навык, который проявляется в сравнении как с сородичами, так и с существами другого вида. У голубей есть гений к ориентированию в пространстве, и он во много раз превосходит наш. Пересмешники заучивают в десятки раз больше песен, чем большинство певчих птиц. Наша па-мять жалко смотрится по сравнению с памятью ореховок и кустарниковых соек, когда они прячут запасы.

в этой книге «гений» определяется как умение по-нимать, что ты делаешь, дар приспособиться к окруже-нию, разбираться в происходящем и уметь решать свои проблемы. Другими словами, это талант ответить на вы-зов окружающей среды или себе подобных c гибкостью





и проницательностью, чем многие птицы обладают в из-бытке. Часто это включает что-нибудь изобретательное и неожиданное: например, воспользоваться новым источ-ником пищи или научиться извлекать из него особую вы-году. Много лет назад люди стали свидетелями одного такого типичного случая с британскими синицами. Как большие синицы, так и лазоревки повадились вскрывать картонные крышки бутылок с молоком, которые по утрам развозят молочники, — птицы добирались до жирных сли-вок у горлышка, при этом избегая неперевариваемых молоч-ных углеводов. Первыми трюку научились синицы города Суэйтлинг в 1921 г., а уже к 1949 г. это поведение наблюда-лось в сотнях населенных пунктов по всей Англии, Уэльсу и Ирландии. Судя по всему, птицы распространили свой прием, повторяя его друг за другом и демонстрируя впечат-ляющий уровень социального обучения.

сегодня в корне неверно употребление словосо-четания «птичьи мозги» в качестве оскорбления — это уже курам на смех. Шаг за шагом исчезает надуманная без-дна различий между высшими приматами и птицами: из-готовление орудий труда, культура, логическое мышление, способность помнить о прошлом и думать о будущем, смо-треть на мир чужими глазами и учиться друг у друга. Мно-гое из того, что мы так ценим в своем интеллекте, развилось и у птиц — частично или полностью, но столь же искусно и совершенно независимо.

Как это возможно? Как же так вышло, что у существ, разделенных эволюционной пропастью в 300 млн лет, по-явились похожие когнитивные стратегии, умения и спо-собности?





Для начала, биологически мы похожи на птиц гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Природа мастер-ски работает с подручным материалом: она держится за все компоненты, которые могут оказаться полезным, и моди-фицирует их для новых задач. Многие наши особенности, отличающие нас от других видов, развивались не как но-вые клетки и гены, а как едва заметные перемены в работе старых. Такая общая биология позволяет нам использо-вать другие организмы в качестве моделей для сравнения с собственным мозгом и поведением. Мы изучаем процессы обучения у моллюсков — морских зайцев Aplysia, тревогу у рыбок данио-рерио и невроз навязчивых состояний у па-стушьих колли.

Похожи и наши с птицами стратегии выживания, даже если мы пришли к ним совершенно разными эволюцион-ными путями. Это называется конвергентной эволюцией, и в природе она повсюду. Конвергентная форма крыла у птиц, летучих мышей и рептилий, известных как птеро-завры, призвана справляться с одними и теми же сложно-стями полета. Чтобы решить проблему фильтрации пищи, существа, настолько удаленные друг от друга на дереве жизни, как фламинго и усатые киты, разработали порази-тельно схожее поведение, строение (большой язык и много-численные пластины по краям рта) и даже положение тела во время кормежки. Как отмечает эволюционный биолог Джон Эдлер: «Раз за разом виды, совершенно не связанные друг с другом, демонстрируют конвергенцию в анатомии, морфологии, поведении и других аспектах —так почему же не проследить тоже самое в механизмах познания?»

То, что и у людей, и у некоторых птиц развился круп-ный относительно размеров тела мозг, легко списывается на конвергентную эволюцию. То же самое можно сказать





и о шаблонах активности мозга во время сна, и о похожих мозговых процессах и нейронных контурах, которые мы задействуем, обучаясь языку, а птицы — пению. Дарвин называл его «ближайшим подобием языка». И он был прав. Сходство почти пугающее, особенно если вспомнить об эволюционном разрыве между птицами и людьми. Не-давно группа из 200 ученых из 80 разных лабораторий при-открыла нам дверь на эти сходства, секвенировав геном 48 птиц. Их выводы, опубликованные в 2014 году, выявили поразительно схожую активность генов в мозге людей, ко-торые учатся говорить, и птиц, которые учатся петь. Они предположили, что существует некий базовый для научения профиль генетической экспрессии, который в ходе конвер-гентной эволюции возник и у нас, и у птиц.

Благодаря всему этому птицы — прекрасный пример организма для понимания того, как наш мозг учится, как работает наша память, как формируется язык, какие мыс-лительные процессы лежат в основе поиска решений, как мы ориентируемся в пространстве и в обществе себе по-добных. Социальное поведение птиц управляется нейрон-ными контурами, очень похожими на наши по своей гене-тике и биохимии. Мы исследуем нейрохимическую природу птичьей социальности, стараясь узнать что-нибудь о своей. В том же ключе, если мы знаем, что творится у птицы в го-лове, когда она оттачивает свои трели, нам легче разобраться в вопросах освоения языка: как наш мозг это делает, почему с возрастом нам все сложнее даются языки и как вообще возникла речь. Если же мы поймем, почему два столь непо-хожих друг на друга животных демонстрируют одинаковую активность мозга, когда они спят, то, возможно, мы разга-даем одну из величайших загадок природы — назначение такого явления, как сон.





цель этой книги — понять, что за гений привел птиц к их успеху и как это произошло. Это своего рода стран-ствие — от далеких Борнео и Барбадоса до заднего двора моего дома. (Не нужно бывать в экзотических местах или наблюдать за экзотическими видами, чтобы увидеть пти-чий ум в деле — он окружает нас повсюду: в кормушках, в местных парках, на городских улицах и в небе в деревне.) Это также путешествие в мозг пернатых, к самым клеткам и молекулам, которые правят птичьим, а иногда и нашим мышлением.

Каждая глава рассказывает о птицах с выдающимися способностями или умениями — техническими, социаль-ными, музыкальными, творческими, изобретательскими и адаптивными. Среди этих птиц есть несколько экзоти-ческих, другие всем хорошо знакомы. В высшей степени сообразительные семейства врановых и попугаевых много раз встретятся нам на этих страницах, но вместе с ними мы увидим и воробья, и вьюрка, и голубя, и гаичку. Простой птичий народ мне интересен так же, как и его Эйнштейны. Я могла бы сделать своими героями другие виды, но я вы-брала именно эти по одной простой причине — им есть что рассказать. Их истории проливают свет на то, как работает птичье, а может быть, и наше сознание, когда оно справ-ляется с окружающими его трудностями. Все эти птицы расширяют границы наших представлений об интеллекте.

Последняя глава посвящена великолепным способно-стям некоторых птиц приспосабливаться к окружающим условиям. Далеко не у всех птиц есть этот дар. Изменения окружающей среды, особенно вносимые человеком, портят многим птицам жизнь и расстраивают тонко прописанную картину их мира. Недавний отчет Нацио нального Одюбо-новского общества предостерегает, что половина птичьего





разнообразия Северной Америки, от жалобного козодоя до белохвостого дымчатого коршуна, от темноклювой га-гары до утки широконоски, от желтоногого зуйка до го-лубого тетерева, вероятно, вымрет в ближайшие полвека просто потому, что они не смогут приспособиться к беше-ной скорости антропогенного влияния на Землю. Какие тогда птицы выживут и почему? В каком плане мы, люди, являемся фактором отбора птиц с определенным типом мышления?

у ченые подход ят к этим вопросам с разных сторон. Одни приоткрывают завесу тайны над птичьим мозгом: ис-пользуя современные методы, они смотрят на то, что про-исходит в их нейронных цепях, когда они узнают челове-ческие лица; прослушивают отдельные клетки мозга, когда певчая птица разучивает свою мелодию, или сравнивают нейромедиаторы у птиц, которые любят компанию, и птиц, предпочитающих одиночество. Другие секвенируют и срав-нивают птичьи геномы, чтобы выявить гены, которые уча-ствуют в сложных поведенческих программах вроде нау-чения. Третьи цепляют крошечные маячки-геолокаторы к перелетным птицам и изучают как маршруты их стран-ствий, так и их путеводные умы. Они следят, помечают, измеряют, часами наблюдают, долго и тщательно подготав-ливают эксперименты, некоторые в итоге проваливаются и уходят на пересмотр, потому что их подопечные оказа-лись слишком осторожными или упрямыми. Изучая мозг и поведение птиц, исследователи идут странной, сложной и в чем-то даже героической дорогой.

Но в этой книге главными героями историй будут сами птицы. Я надеюсь, что, перевернув последнюю страницу, вы





немного по-другому взглянете на гаичек и ворон, на воро-бьев и пересмешников. Пусть они предстанут перед вами та-кими же, как и мы: странниками на дороге жизни — смыш-леными, предприимчивыми, изобретательными, хитрыми, игривыми, находчивыми личностями, которые поют друг другу с «акцентом», не спрашивая дороги, принимают сложные навигационные решения, судя по ориентирам и ге-ометрии местности, помнят, где оставили свои вещи, кра-дут деньги, воруют еду и понимают душевное состояние себе подобных.

Очевидно одно: мозг как хорошо отлаженный когнитив-ный механизм может развиваться в разных направлениях.










Глава первая

От глупцов до интеллектуаловКак измерить птичий ум?

Влесу прохладно, темно и тихо; лишь время от времени в густой сени, среди мозаичной толщи из переливча-той зелени от нежного авокадового до темно-изум-

рудного цвета с вкраплениями буро-медного лишайника, раздается птичий крик. Это типичный горный тропиче-ский массив на острове Новая Каледония, удаленной поло-ске земли в юго-западной части Тихого океана на полпути между Австралией и Фиджи. Парк больших папоротников получил свое название благодаря гигантским — высотой с семиэтажный дом — древовидным папоротникам, при-дающим лесу поистине доисторический вид. Тропинка под моими ногами сначала взвивается вверх, затем спу-скается вниз к ручью, где пение и крики птиц становятся все громче.

Я приехала на этот остров, чтобы познакомиться с, воз-можно, самой смышленой птицей на планете — новокале-донской вороной (Corvus moneduloides), представителем





многочисленного и необычайно умного семейства врано-вых. Этот вид птиц прославился благодаря смекалке Бетти, которая несколько лет назад неожиданно для всех согнула кусок проволоки в крючок и подцепила труднодоступное лакомство. А недавно, в 2014 г., ее сородич по кличке 007 стал звездой телефильма Би-би-си, за считаные минуты ре-шив сложную головоломку из восьми последовательных действий.

Головоломка, придуманная доктором Алексом Тейло-ром, профессором и лектором Оклендского университета в Новой Зеландии, состояла из восьми отдельных этапов, на каждом из которых испытуемому предлагался ящик с раз-ными «инструментами» — палками и камнями. Раньше 007 уже сталкивался с подобными заданиями, но не в та-ком сочетании. В этом же эксперименте, чтобы достать ку-сок мяса из последней коробки, ему предстояло правильно выполнить предыдущие семь операций, причем в нужной последовательности.

На видео черный пернатый красавец (вылитый птичий Джеймс Бонд) садится на жердочку и несколько секунд оце-нивает ситуацию. Затем он перелетает на ветку, к которой привязана веревка с палкой на конце. Первый этап прой-ден! Ловко подтягивая веревку клювом, агент 007 добира-ется до палки. С насеста он прыгает на стол и пытается с ее помощью вынуть кусок мяса из глубокого горизонтального отверстия последнего ящика. Но палка слишком коротка. Длинный прут лежит в прозрачной коробке с опрокиды-вающимся дном. Но как до него добраться? Нужно взять в клюв короткую палку, по очереди достать ею три камня из остальных ящиков и бросить груз в дырку на крышке прозрачной коробки. Противовес срабатывает, дно опро-кидывается, и — вуаля! — длинный прут у него в клюве.




От глупцов до интеллектуалов • 31

Далее дело техники — с помощью длинной палки осталось вытащить кусок мяса из последнего ящика и полакомиться заслуженной наградой.

Этот удивительный процесс занял всего две с половиной минуты. Интеллектуальная сложность этой головоломки состоит в том, что для ее решения требуется понимание одной важной вещи: инструмент может быть задейство-ван не только для непосредственной добычи еды, но и для получения другого инструмента, обеспечивающего доступ к пище. Раньше способность к спонтанному применению предметов, которые не представляют питательной цен-ности, но могут быть использованы как вспомогательные инструменты, — так называемая способность к примене-нию мета-инструментов — приписывалась только людям и высшим приматам. «Это говорит о том, что вороны об-ладают абстрактным представлением о назначении инстру-ментов», — говорит Тейлор. Решение этой головоломки также задействует оперативную память — способность дер-жать в голове факты или мысли и манипулировать ими в те-чение какого-то времени, пока мы решаем определенную задачу. Мы, например, держим в оперативной памяти на-звание книги, когда ищем ее на книжной полке, или теле-фонный номер, пока достаем лист бумаги, чтобы его запи-сать. Это важнейшая составляющая интеллекта, и вороны, судя по всему, обладают ею в полной мере.

откуда-то со стороны ручья я слышу перекличку пары новокаледонских ворон — их характерные крики «рак-рак» напоминают знакомое «кар-р» их американ-ских собратьев, только перевернутое наоборот. Именно так, в виде бесплотных голосов, большинство птиц





и присутствует в нашей жизни. Туманную тишину горном разрывает низкий, заунывный «у-у-у» новокаледонского пестрого голубя, ярко-зеленого арлекина с желтым брюш-ком и чередующимися белыми и темно-зелеными поло-сами на крыльях и грудке. Но крона настолько густа, что я не вижу ни одной птицы.

Солнце заходит за облако, и в лесу резко темнеет. Вдруг из подлеска раздается странный шипящий посвист. Я огля-дываюсь вокруг. Свист становится все ближе. И вот из зе-леной гущи на меня выбегает нечто среднее между птицей и привидением — бледное, словно сотканное из тумана су-щество на длинных, как у цапли, ногах и с высоким хохол-ком на голове, как у какаду, только дымчато-серого цвета. Это нелетающая птица кагу (Rhynochetos jubatus), единствен-ный представитель своего семейства и один из редчайших видов на земле.

Я искала самую умную птицу на планете, широко распро-страненную в этих краях, а вместо этого наткнулась на очень редкую особь, у которой… как бы помягче выразиться… не все дома. Кагу сейчас на грани вымирания, их осталось всего несколько сотен. И это неудивительно, подумала я. Как можно бежать навстречу потенциальному хищнику?!

Наверное, кагу находится на противоположном конце интеллектуального спектра относительно новокаледонских ворон. Но как вышло, что эти глупые создания и сообра-зительные вороны относятся к одному филогенетическому классу? Оба вида живут на одном и том же удаленном острове в совершенно одинаковых условиях. Неужели но-вокаледонские вороны — это эволюционная аномалия, сверх интеллектуальные девианты, в силу неизвестных при-чин намного опередившие своих пернатых сородичей? Или же они просто находятся на верхнем уровне шкалы





птичьего гения? И у кагу не такие уж куриные мозги, как мне показалось?

Ясно, что все птицы обладают разными умственными спо-собностями и навыками, по крайней мере согласно текущим исследовательским данным. Например, голуби не очень хо-рошо умеют абстрагироваться и выводить общее правило для решения череды схожих задач, с чем прекрасно справ-ляются вороны. Но скромные голуби демонстрируют дру-гие таланты: они запоминают сотни различных объектов на длительное время, различают стили живописи и нахо-дят дорогу, даже когда их перемещают в незнакомые места в сотнях километров от дома. Кулики, такие как ржанки, пес-чанки и песочники, не проявляют способности к так назы-ваемому «инсайт-обучению», основанному на понимании причинно-следственных связей. Именно оно позволяет но-вокаледонским воронам изобретательно использовать ин-струменты и манипулировать созданными людьми устрой-ствами для добычи заслуженного лакомства. Но желтоногие зуйки поражают своим актерским мастерством, когда разы-грывают миниатюру «поврежденное крыло», отводя хищ-ников от своих неглубоких открытых гнезд.

Почему одни птицы умнее других? Или, точнее говоря, почему все птицы умны по-разному? И как вообще можно измерить птичий интеллект?

в поисках ответов на эти вопросы я отправилась на противоположный конец света от Новой Каледонии — на карибский остров Барбадос, где более десяти лет назад Луи Лефевр разработал первую шкалу птичьего интеллекта.

Биолог и специалист по сравнительной психологии в Университете Макгилла, Лефевр на протяжении многих





лет занимался исследованием природы птичьего интел-лекта и способов его измерения. И вот недавно зимой я от-правилась навестить ученого и его пернатых подопечных в Исследовательском институте Беллерса возле Хоулта-уна на западном побережье Барбадоса, где он проводил свои исследования. Институт разместился в четырех раз-номастных строениях в небольшом поместье, завещанном Университету Макгилла в 1954 г. британским военно-мор-ским офицером и политиком Кэрлайоном Беллерсом для использования в качестве морской научно-исследователь-ской станции. Помимо Лефевра и его команды мало кто из исследователей работал на этой базе. Стоял февраль, са-мый разгар сухого сезона на Барбадосе, но муссоноподоб-ные ливни регулярно обрушивались на побережье, омывая институтский двор и старинную террасу Морской резиден-ции — жилого здания на кромке Карибского моря, где жил Лефевр и его помощники.

Шестидесяти с небольшим лет, с дружелюбной улыбкой и копной вьющихся черных с проседью волос, Лефевр был учеником биолога-эволюциониста Ричарда Докинза. Он начинал с изучения такого врожденного «запрограмми-рованного» поведения у животных, как груминг, но впо-следствии переключил свой интерес на более сложное по-ведение у птиц, а именно на то, как они думают, учатся и применяют изобретательность. Объектами его исследо-ваний стали местные птицы на заднем дворе его барбадос-ского дома.

На фоне Новой Каледонии и других тропических мест, поражающих разнообразием биологических видов, Бар-бадос откровенно разочаровывает. Как говорят эксперты, остров характеризуется «бедной орнитофауной» и служит домом только для тридцати местных и семи занесенных





видов птиц. Отчасти это обусловлено его геофизическими особенностями. Представляя собой невысокое крошечное плато из молодого кораллового известняка в восточной части цепи Малых Антильских островов, Барбадос обла-дает слишком плоским рельефом, чтобы на нем росли тро-пические леса, и слишком пористой поверхностью, чтобы на нем могли образоваться заливы и болота. Кроме того, в последние несколько столетий его естественные луговые, лесные и закустаренные территории интенсивно засажива-лись сахарным тростником. По сей день на Барбадосе ак-тивно развиваются города и туристическая инфраструктура. Между отелями и пляжами снуют ярко раскрашенные ав-тобусы, из окон которых льются мелодии в стиле калипсо. На фоне этого на острове вольготно себя чувствуют всего несколько видов птиц, которые сумели приспособиться к стремительной экспансии человека. Если вас интересуют экзотические виды наподобие кагу, вам здесь делать нечего. Но если вы хотите понаблюдать за умными птицами, пора-жающими своей находчивостью, добро пожаловать в бар-бадосский рай!

«Экспериментировать с местными птицами одно удо-вольствие — они послушны и совсем не пугливы», — го-ворит Лефевр. Широкая каменная терраса напротив его апартаментов служит импровизированной лабораторией, где собираются антильские горлицы — заменяющие на Бар-бадосе городских сизарей — и траурные граклы в ожида-нии действа. Траурные граклы (Quiscalus lugubris) оправды-вают свое название: глянцево-черные, с яркими желтыми глазами, эти карибские особи чуть мельче своей амери-канской разновидности с клиновидными хвостами. Они знают, что Лефевр — «это парень, который дает им корм и воду», и они нетерпеливо ходят по террасе взад-вперед,




Documents

Eti genialnye ptitsy8 • и гениальные птицы Эт поток данных, которые доказывают, что по интеллекту-альным способностям