Курт Воннегут: Госпожа библиотекарша, я люблю вас! ("In These Times", США)Курт Воннегут (Kurt Vonnegut), 12 августа 2004

Как, наверно, и большинство из вас, я посмотрел '11 сентября по Фаренгейту' ('Fahrenheit 9/11') Майкла Мура (Michael Moore). Название фильма пародирует заголовок великого научно-фантастического романа Рэя Брэдбери '451 градус по Фаренгейту'. 451 градус по Фаренгейту - это температура возгорания бумаги, на которой, кстати, печатаются книги. Герой романа Брэдбери - муниципальный служащий, чья работа - жечь книги.

Кстати, к вопросу о сожжении книг: хочу поздравить библиотекарей. Они никогда не славились физической силой, мощными политическими связями или богатством, но по всей стране стойко сопротивляются попыткам громил-антидемократов изъять некоторые книги с библиотечных полок и отказываются выдать 'полиции мыслей' имена людей, бравших читать эти книги.

Так что Америка, которую я любил, все еще существует - пусть и не в Белом доме, Верховном суде, Сенате, Палате представителей или СМИ. Границей Америки, которую я люблю, стали стойки для выдачи книг в наших публичных библиотеках.

И еще о книгах: наши источники текущих новостей, газеты и телевидение, сегодня настолько трусливы, настолько неинформативны, настолько утратили бдительность в защите интересов американского народа, что лишь в книгах мы можем найти ответ на вопрос, что же происходит на самом деле. Приведу один пример: книгу 'Династия Бушей, саудовская династия' ('House of Bush, House of Saud') Крейга Ангера (Craig Unger), опубликованную в начале этого унизительного, позорного, кровавого года.

Если вы еще этого не заметили, в результате бесстыдно фальсифицированных выборов во Флориде, где тысячам афроамериканцев было по произволу властей отказано в праве голоса, мы сегодня предстаем перед всем миром в виде горделивых, ухмыляющихся, надменных, безжалостных вояк, безнаказанно бряцающих оружием ужасающей мощи.

Если вы еще этого не заметили, сегодня по всему миру нас ненавидят и боятся ненамного меньше, чем в свое время нацистов.

И на то есть все основания.Если вы еще этого не заметили, наши неизбранные лидеры считают недочеловеками миллионы людей из-за одной

их религиозной и расовой принадлежности. Их можно убивать и калечить, пытать, бросать в тюрьмы - делать с ними все, что захотим?

Легко!Если вы еще этого не заметили, мы считаем недочеловеками наших собственных солдат - не из-за их расы и

религии, а из-за принадлежности к низшим классам.Послать их куда угодно, заставить делать что угодно? Легко!Вот вам и весь 'Фактор О'Рейли' [популярная информационно-аналитическая программа на американском

телевидении - прим. перев.].Итак, от родины у меня остались только библиотекари да чикагский журнал 'In These Times', который вы сейчас

читаете.Перед тем, как мы напали на Ирак, величественная 'New York Times' гарантировала, что там есть оружие

массового поражения.В конце жизни Альберт Эйнштейн и Марк Твен разуверились в человечестве, хотя Твен не увидел даже первую

мировую войну.Сегодня война превратилась в разновидность телевизионного зрелища. А первую мировую войну особенно

'зрелищной' сделали два американских изобретения - колючая проволока и пулемет. Кстати, шрапнель изобрел англичанин - она и названа его именем. А вы не хотите, чтобы вашим именем что-нибудь назвали?

Подобно моим - несомненно, более выдающимся - предшественникам, Эйнштейну и Твену, меня так и подмывает махнуть на человечество рукой. Кроме того, как некоторые из вас, возможно знают, я не в первый раз уступаю в борьбе с безжалостной военной машиной.

Мои последние слова? 'Жизнь - слишком жестокий способ обращения с животными, даже с мышами'.Напалм изобрели в Гарварде. Это правда!Наш президент - христианин? Так им был и Адольф Гитлер.Что мы можем сказать нашей молодежи теперь, когда всеми деньгами в закромах нашего государства и

корпораций завладели психопатические личности - то есть люди, лишенные совести, чувства жалости или стыда - и присвоили их себе?

СВЯТОЙ ЦИНИК. Виктория ШохинаКурт Воннегут - это "карасс", "такова структура момента", "Раз ты такой умный, то где же твои денежки". Это

"Roses are red and ready for plucking/ You're sixteen and ready for high school". Это "Позаботься о людях, а Всемогущий сам о себе позаботится". И "почти невыносимая сентиментальность, стоящая за всем", что он пишет.

Это "такие дела", произносимые в "Бойне номер пять" всякий раз, когда кто-нибудь умирает (по подсчетам одного дотошного критика, - 103 раза). Это "пьюти-фьют", "хэй-хо" и "дин-дин-дон", как сказал отец Килгора Траута, убивший его мать… Это сам Килгор Траут, нищий sci-fi писатель. Это и его восторженный поклонник, полоумный миллионер Элиот Розуотер, восклицающий: "Черт подери, приходится быть добрым".

1

И еще несколько странных миллионеров, которые занимаются всякими смешными и даже вредными (с точки зрения приумножения капитала) вещами. Отправляются в космос, прихватив с собой любимую собаку. Устраивают нападение Марса на Землю, дабы получить сверхприбыль, а в результате - теряют все, включая жизнь. Верят каждому слову Нагорной проповеди и чувствуют вину по отношению к тем, кому живется хуже, чем им.

Такие же чувства испытывает и Воннегут. Его отец был известным архитектором и владельцем крупной архитектурной компании, мать - из семьи пивного миллионера. Так что Воннегуту было с кого списывать своих придурковатых олигархов. И если бы не Великая депрессия, он сам тоже был бы миллионером. Но, потеряв социальные преимущества, он не утратил врожденного аристократизма, оборотная сторона которого - сугубый демократизм.

Жизнь писателя легко читается по его книгам, и не только по автобиографическим. Американец немецкого происхождения Курт Воннегут родился в Индианаполисе 11 ноября, в день, который в 1918 году назвали Днем перемирия, потому что тогда "миллионы миллионов перестали убивать друг друга" - кончилась Мировая война. (Потом - День ветеранов.)

Во время Второй мировой Воннегут бросил изучение биохимии в Корнельском университете и записался добровольцем в армию США. А в декабре 1944 года батальонный разведчик Воннегут попал в плен к немцам. 13 февраля 1945 года американские и английские самолеты разбомбили Дрезден - город, в котором не было ни войск, ни военных объектов. Это ни на секунду не приблизило освобождение узников концентрационных лагерей или возвращение солдат с германского фронта. Бомбардировка Дрездена унесла 135 тысяч жизней. Лишь один человек, говорит Воннегут, выиграл в результате бомбардировки, - это он сам, получивший за каждый труп пять долларов в виде гонораров за роман "Бойня номер пять, или Крестовый поход детей". "Когда я вернулся домой с войны, мой дядя Дэн обнял меня и проревел: "Вот теперь ты мужчина!" - вспоминает Воннегут. - Тогда я чуть не убил своего первого немца".

Он работал PR-менеджером в "Дженерал электрик", преподавал английский в школе для слабоумных, сочинял рекламные тексты, был одним из первых дилеров компании "Сааб". И рассылал рассказы по журналам.

В 1946 году ему не дали степень магистра антропологии в Чикагском университете за работу "О добре и зле в сказках". Степень он получит потом, за роман "Колыбель для кошки", с формулировкой - "За вклад в антропологию культуры".

"Бойня номер пять" увидела свет в тот год, когда американец Армстронг ступил на Луну, на молочной ферме в штате Нью-Йорк прошел фестиваль "Вудсток", американские солдаты вырезали мирное население вьетнамской деревни Май-Лай… Воннегут стал культовым писателем. Цитата: "Я сказал своим сыновьям, чтобы они не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения".

Воннегута называют пацифистом. Однако его любимый персонаж из американской истории - полковник Чемберлен, отдавший приказ о штыковой атаке, которая решила исход сражения при Геттисберге, где Север одержал победу в Гражданской войне. Кроме того, он считает, что бомбить Дрезден не надо было, а вот Гамбург - надо. Сбрасывать атомную бомбу на Хиросиму скорее надо ("Спросите у тех, кто давно был бы в могиле, если бы ее не сбросили"), а вот на Нагасаки не надо. Не надо было бомбить Ханой с его гражданским населением. Не надо было бомбить Камбоджу, Ливию, Панаму… Короче, его добро - с кулаками.

Глядя на иракцев, сдающихся в плен, он говорит: "Это мои братья". Ну да, именно иракцы, а не соотечественники, устроившие "Бурю в пустыне" и прочие занимательные штуки. Он никак не может привыкнуть к тому, что кто-то "настроен так, словно люди, на которых сбрасывают бомбы, это микробы, и говорить тут не о чем".

"Бойня номер пять" попала в список "вредных книг" и не раз изымалась из школьных библиотек. В Северной Дакоте книгу бросали в костер. "Цензура у нас дает себя почувствовать главным образом в глухих углах. Там, когда я был подростком, жгли и людей. Так что пусть уж лучше жгут книги - прогресс как никак", - невозмутимо комментировал ситуацию писатель. Он чувствует свою связь с Хемингуэем: оба со Среднего Запада, оба начинали как репортеры, оба - дети самоубийц. Его мать покончила с собой в 1944 году накануне Дня матери. В 1985 году Воннегут тоже хотел покончить с собой. "Не для того чтобы обратить на себя внимание... Я просто захотел "хлопнуть входной дверью"... В книге "Будьте здоровы, доктор Кеворкян" Воннегут в качестве репортера отправляется в лучший мир, чтобы взять интервью у умерших душ, обретающихся где-то между Синим Туннелем и Жемчужными Вратами.

Самое шокирующее высказывание Воннегута: "Я думаю, что случись мне родиться в Германии, я бы, наверное, тоже стал нацистом, давил бы всех евреев, цыган и поляков, оставляя на своем пути торчащие из сугробов ноги, и утешал бы себя сознанием своего скрытого внутреннего достоинства".

Воннегут ценит в людях стиль и доблесть. И считает "святым любого, кто ведет себя порядочно, живя в непорядочном обществе". Именно он сравнил художника с канарейкой в шахте.

Главная задача писателя - "успеть поймать человека до того, как он станет генералом, президентом и т.п., и отравить его душу ядом гуманизма". Главная ошибка - в самой задаче. Ибо отравленные "ядом гуманизма" никогда не станут генералами, президентами и т.п. Дин-дин-дон.

Статья была опубликована в "Новой газете".

" Динамическое напряжение "

Долгое время книги Курта Воннегута были известны только самым дотошным читателям американской прозы. Публикуемые непрестижными издательствами, они терялись среди бесчисленных произведений, по внешним признакам относимых к научной фантастике. Появившийся в 1963 году роман "Колыбель для кошки" не привлек внимания ни одного рецензента.

2

Резко и неожиданно переменилась творческая судьба Воннегута шесть лет спустя, когда вышла "Бойня номер пять". Её успех был полнвм и безоговорочным: огромные тиражи, споры за право экранизации, инсценировка. За Воненгутом начали охотиться интервьюверы, его завалили письмами новоявленные поклонники. Особенно много их было среди моложежи, считавшей, что никто не выразил её взгляды и представления лучше, чем этот далеко уже не юный прозаик, у которого за плечами была война, немецкий плен, восемь лет службы в прославленной корпорации "дженерал электрик" и ещё шестнадцать, отданных - без зримого вознаграждения - литературе.

Законы книжного рынка зранят в себе элемент тайны. Трудно до конца бъяснять неожиданне взлеты популярности и наступающее ей вслед охлаждение. Но в данном случае сказались совершенно объективные причины, приведшие Воннегута в считанные мгновенья от безвестности к славе.

Шла война во Вьетнаме, самая непопулярная из всех, которые когда-либо вела Америка. Выражая мнение тысяч противников этой войн, Воннегут в интервью заявил, что, подобно Хиросиме, "она заставила нас всех осознать, до чего мы жестоки". А кроме того, "она лишила нас иллюзии, будто ммы способны конторолировать действия собственного правительства... Вьетнам показал, что рядовому человеку не дано каким бы ни было образом воздействовать на власть, хотя бы он прибегал к актам гражданского неповиновения... Властям всё это было безразлично...Тяжелый, травмирующий урок". 

В "Бойне номер пять" самы впечатляющие эпиходы связаны с изображение другой войны, той заключительной её стадии, когда могущество Германии окончательно подорвано и быстро приближается развязка. 13 февраля 1945 года авиация союзников в два-три дня часа массированными налетами стерла с лица земли  Дрезден, грод, где фактически ны было оборонных объектов. Погибло более ста тридцати тысяч жителей - печальный рекорд за всю европейскую историю. Военнопленный Воннегут  уцелел лишь от того, что работал на бойнях, где глубоко под землей была холодильяная камера. Когда на следующий день его вывели разгребать развалины, вокруг всё напоминало ад, только пострашнее, чем на старинных фресках.

Воненгуту был двадцать один год. Впоследствии он много раз повторял, что напрасно считают, будто потрясения дрезденскогоапокалипсиса сформировали его как личность, как писателя, - для этого он был слишком молод и незрел. Но всё равно, нельзя представить себе, что бы прославленный американский прозиак создал книги, известные теперь повлюду в мире, если бы в его жизни не было той февральской ночи, когда погиб Дрезден.

"Осознать, до чего мы жестоки", эта ночь помогла с наглядносттю самого неоспоримого свидетельства. И она же открыла абсолютную неподконтрольность власти, которой нет дела до естественных, разумных человеческих побуждений. перед лицом стратегической необходимости эфемерными становились любые усилия противостоять вышедшей из берегов стихии массового убийства, гибели и разрушения. Человек оказывался лиобо обреченной жертвой, либо бесправным механическим исполнителем чьей-то бездушной и злой воли.

Об этом и рассказано в самой знаменитой книге Курта Воннегута. Вышедшая в 1969 году, она оказалась необыкновенно созвучной тогдашнему умонавтроению. Вьетнамская война, продолжавшаяся мощному движению протеста, нанесла глубокую травму общественному сознанию. Вместе с похоронками в США приходили документальные подтверждения духовной и нравственной деградации, озверения вчерашних подростков, отправленнх за тридевять земель в джунгли, чтобы с автоматами в руках охранять дряхлый сайгонский режим, ещё одного "апокалипсиса сегодня", как назвал свой фильм о Вьетнаме режисер Френс Коппола.

И крепла уверенность в том, что традиционные либеральные верования обанкротились, что нет нет никакой возможности обуздать высоко взметнувшуюся вылну насилия, что власть действует, руководствуясь лишь собственной антигуманной логикой, а личности не на что расчитывать в конфликте с этой обезумевшей властью. Духовно уцелеть , оставаясь человеком среди бесчеловечного мира, можно только, использовав единственный шанс: противостояние  духа, особое устройство сознания, необходимое воспитывать так, что бы тужда не проникали губительные веяния из окружающей реальности, в которой более нет ценностей, внушающих надежду.

Такое мироощущение простодушно, но необылкновенно точно сформулировал один из героев Вннегута, сказав: "Черт побери, приходится быть добрым".Просто ради выживания.

Целое поколение выросло с твердой уверенностью, что это и есть конечная истана жизни. Воннегут стал писателем того поколения, выразив его чувства и мысли достоверно, целоcтоно, ярко - как никто больше.

Меж тем он никогда не предназначал себя к роли художника, где обретает свой голос и воплотит свое представление о действительности послевоенная Америка. Курт Воннегут - сын архитектора, которому родителю могли обещать не так уж и много: скромный колледж да профессию отца. Он, однако, предпочел химию. Много лет спустя, когда имя Воннегута приобретает широкую известность, университет, где учился будущий писатель, присудит ему учебную степень, но не как ученому, а как литератору, обогатившему знание о человеке. "Колыбель для кошки" сочли достаточно серьезным вкладом в сороковищницу такого знания, и автор получил ученую степень магистра антропологии.

Сюжет вполне воннегутовский по своей аналогичности на грани абсурда. Однако занятия химией, а особенно годы, проведенные в "Дженерал электрик", не прошли бесследно для творчества американского писателя. Гораздо раньше тех многих, обладающих литературным претстижем, Воннегут понял, какой драмматический материал таит в себе релаьность ХХ века, "века науки". И эта реальность подсказала конфликты его лучших книг.

Подобно большинству своих сверстников, Воннегут пережил период безоговорочной веры в творческий и социальный потенциал науки, а вслед за тем - период полного разочарования в ней, неприятия, граничащего с технофобией. Об этом он говорил в речи перед студентами по выходе "Бойни номер пять": "Мы только и слышали, что научная мысль сделает нашу жизнь необыкновенно приятной и счастливой. А получилось так, что высшее завоевание научной мысли было сброшено на Хиросиму... С тех пор я остаюсь пессемистом - твердым, хотя и не во всех случаях взирающим на мир с безнадежностью".

Но не только шок Хиросимы вызвал такую перемену взглядов. Это была кульминация, а сам процесс пересмотра и представлений о возможностях науки начался раньше, и был связан, с кризисом идеологии "техкнократического

3

утопизма", одно время необыкновенно влиятельной, потому что она внушала иллюзию, будто с прогрессом науки, с триумфами автоматики, кибернетики будут найдены решения мучительных, вечных проблем человеческого бытия. Иллюзия, кстати, оставалась стойкой и после Хиросимы. Воннегут вспоминает, что его сослуживцы по "Дженерал электрик" были убеждены, "Не сегодня-завтра кто-то получит фотоснимок самого Госопода Бога, и продаст негатив журналу, пропагандирующему достижения новецшей механики".

Самому ему были понятны причины, порождавшие этот наивный энтузиазм. Отрочество и юность Воннегута совпали со временем Великой Депрессии, неслыханного жестокого экономического кризиса, который охватил западный ми в 3-е годы. Люди той поры терялись от повседневных лишений, массовой безработицы, развала, хаоса, и нужны была хоть какая-то надежда, что со временем жизнь всё же войдет в нормальное русло, а надежды естественно связывалась с успехами науки и техники - больше её связывать было не с чем.

 ............продолжение следует..............А.Зверев

"Динамическое напряжение" Вступительная статья к сборнику романов "Сирены титана". - 1993

" КУРТ ВОННЕГУТ, МАЛАЧИ КОНСТАНТ И ПЛАНЕТА ТРАЛЬФАМАДОР "

ХУДОЖЕСТВЕНКЫЙ мир Курта Воннегута непривычен. Нельзя выстроить целостную концепцию его творчества, выбирай из идейно-художественной структуры романа по своему собственному усмотрению какую-нибудь "сквозную" тему или образ.

Нужно очень чутко вслушиваться в голос самого писателя, который, как и следовало ожидать, не склонен помогать читателям определить с полной уверенностью: таится ли в его высказываниях сарказм или же все сказанное следует принимать за чистую монету. Художник предоставляет догадываться об этом самим...

К недавно переведенному у нас роману "Сирены Титана" ("Неман", 1982, №№ 7-9) Воннегут выбирает в качестве эпиграфа слова одного из персонажей, Рэнсома К. Ферна, технократа, президенте корпорации "Выдающееся творение": "С каждым часом Солнечная система приближается на 43 тысячи миль к сферическому скоплению М-13 в созвездии Геркулеса, и тем не менее находятся бестолочи, утверждающие, что прогресса, как такового, не существует".

Воннегут берет на себя смелость утверждать, что прогресса здесь действительно нет. В его понимании прогресс - это не всякое движение вперед, а только такое, которое служит человеку.

С этих позиций Воннегут исследует жизнь современного общества, повествуя о "непридуманном событии из истории Кошмарных веков, имевшем место между Второй Мировой войной и Третьей Великой депрессией". Воннегут ставит один очень "простой" вопрос, который "находчивое" человечество уже давно решило как найти смысл жизни в самом себе, каково место и назначение человека в этом мире?

Сюжет в романе фантастический. Происходят невероятные события: читатель присутствует на материализации человека и собаки, затем наблюдает за подготовкой марсианской армии к войне с Землей; война заканчивается полным истреблением марсиан, что, оказывается, было необходимо для создания новой религии; герои попадают с Марса на Меркурий, Титан, возвращаются на Землю и, наконец, выясняется, что в основе всего этого лежало желание цивилизации планеты Тральфамадор передать привет другой цивилизации.

Читатель поставлен в трудное положение. Что утверждает Воннегут?Для Воннегута обращение к жанру фантастики - своего рода художественный прием, помогающий раскрыть

главную авторскую мысль. Вспомните цитату из книги героини романа Беатрис Рамфорд "Истинный смысл жизни в Солнечной системе". "Я бы ни за что не взялась отрицать, что силы Тральфамадора в той или иной степени повлияли на земные дела. Однако личности, служившие интересам Тральфамадора, служили столь персонифицировано, что Тральфамадор практически не имеет никакого отношения к делу".

Что же это за личности? Уинстон Найлз Рамфорд, главнокомандующий марсианской армией, - воплощение духа военщины, милитаризма - (хотя, скорее всего, так однозначно нельзя характеризовать героев романа Воннегута, ибо все его образы многоплановы). Рэнсом К. Ферн - технократ. Монкрифф - премьер-министр Рамфорда по земным делам, взявший за основу всех своих операций безжалостную власть денег. Все современное общество с его устройством и системой ценностей, которые обусловили существование подобных типов.

Важно учитывать еще один момент. Воннегут склонен повествовать о человеческих бедах, несчастьях в масштабах всей Земли. Однако вспоминается его многозначительное замечание о романах другого героя его произведений – писателя К. Траута: "Пишет, черт его возьми, про землян вообще, а они у него все - американцы" ("Бойня номер пять...").

Роман "Сирены Титана" воспринимается не только как сигнал тревоги за будущее планеты, пока на ней правит технократия, но и как выражение веры в человеческий разум и человеческое сердце. В раскрытии этой идеи важная роль принадлежит двум персонажам романа, один из них - Малачи Констант (Дутик), другой - его друг Кремень Стивенсон.

Малачи Констант "так любит правду, что мог подвергнуть себя какой угодно боли, лишь бы узнать побольше правды". Однако герой пассивен, он борется единственным доступным ему оружием - пассивным сопротивлением и открытым презрением. Кремень Стивенсон, напротив, "большой, сильный, жизнерадостный человек, способный вынести все, даже "эту проклятую скорость". Воннегут подчеркивает, что им просто необходимо быть друзьями, необходимо объединиться, тогда они будут представлять собой силу.

Самым страшным для людей, по мнению Воннегута, является утрата памяти. Воннегут не сомневается в том, что человек может и должен сделать выводы из своего прошлого и настоящего опыта, чтобы предотвратить грядущую

4

катастрофу. Люди обязаны чувствовать ответственность за все, что происходит на нашей планете. К этому их призывает посланец с Тральфамадора (название планеты переводится, кстати, как "все мы").

Нельзя не согласиться с мнением одного из критиков, который считает, что "душу воннегутовской прозы надо искать не в презрении к человеку, не в признании его существования бессмысленным а в гуманистической по своей природе сатире, в благородном негодовании против всего, что делает жизнь людей убогой".

И. Хатькова "КУРТ ВОННЕГУТ, МАЛАЧИ КОНСТАНТ И ПЛАНЕТА ТРАЛЬФАМАДОР" Заря молодежи (Саратов).- 1983

" Отчет ни о чем "

Когда-то Курт Воннегут был сверхпопулярным, "системным" автором в молодежной и молодящейся среде русскочитающих. За незнакомство с прозой Воннегута с лестницы не спускали, но не подать руку вполне могли.

Прошло время – и оказалось, что "когда-то был" не мешает ему и поныне быть достаточно популярным, но уже в зауженных, как брюки, кругах людей, сохранивших привычку к чтению.

"Времетрясение" – на данный момент последняя, наисвежайшая в русском языковом пространстве вещь Воннегута. Это классический воннегутовский роман ни о чем. То есть обо всем. Если верить известному высказыванию "Все книги уже написаны, и новая книга – лишь удачно пересказанная старая", то к "Времетрясению" это относится прямо.

Не все салаты вкусны. Когда за дело берется такой повар холодного стола, как Курт Воннегут, результат будет хороший. Подводя "итог всего предыдущего творчества" (так в аннотации), автор применяет обычные постмодернистские приемы. Перечислить?

Самоцитирование. Кружа коршуном над собственной прозой, Воннегут камнем падает вниз, выхватывает самого жирного цитатного цыпленка и начинает его отчаянно трепать так, что перья летят. Правда, при написании этого романа ни один цыпленок не погиб.

Реинкарнация персонажей. По страницам романа бодро гуляют воннегутовский герой из предыдущих романов Килгор Траут, сам Воннегут, Алекс Воннегут (дядюшка автора), академик Сахаров, Эмма Воннегут (двоюродная бабушка автора) и ее покойный зять Керфьют Стюарт, Аарон Хотчнер (друг Эрнеста Хемингуэя)… Вся Америка вышла на прогулку. Персонажи идут, держа друг друга за подолы платьиц, как питомцы младшей группы детского садика, а впереди шествует автор и рассказывает, как не следует все это понимать.

Воннегут родился в 1922 г. Он из того поколения, которое видело воевавшую Америку, которое успело дожить от скромных радостей 30-х годов до изобильно-демократического кошмара 80-х. И в полном соответствии с отпущенным ему литературным талантом Воннегут отчаянно обстебал родину за то, что она такая хорошая. Хоть и дура. 

Воннегут К. Времетрясение: /Роман/ – М.: АСТ, 2000. 288 с. 10 000 экз. (Мастера. Современная проза).

Когда реальность абсурдна...

Мое знакомство с американским писателем Куртом Воннегутом-младшим произошло в начале семидесятых годов на углу Бродвея и 90-й улицы в «студенческой» книжной лавке «Нью-Йоркер». «Студенческими» такие лавки называются потому, что там всегда масса учащейся молодежи, которую привлекает относительная дешевизна новых изданий (скидка 20 процентов). И еще потому, что книгами торгуют тоже студенты, подрабатывающие на жизнь и ученье, — истинные книголюбы. Они уж не предложат вашему вниманию ни дешевый детективчик, ни «готический роман ужасов», ни порнографию, ни даже разафишированный большой прессой бестселлер, если он — пустышка. Вам порекомендуют приобрести «книги со значением, будящие мысль». И вот в лавке «Нью-Йоркер» худенький длинноволосый студент Колумбийского университета познакомил меня с Воннегутом: — Не читали? Мы сами его только что открыли для себя, хотя писателю под пятьдесят. И это было радостное открытие. Сейчас Воннегут — один из самых популярных авторов среди молодежи. А консерваторам он не по душе. С кем из писателей его можно сравнить?.. Ума не приложу... Что-то в нем есть марктвеновское, что-то от Герберта Уэллса... но, впрочем, нет. Воннегут вроде того кота из киплинговской сказки, который ходил сам по себе. И Воннегут сам по себе. Очень необычный. Неожиданный. Но как же

он будит мысль! После такой пылкой лекции юного книготорговца как было не познакомиться с Куртом Воннегутом? И я купил

сразу три его книжки. А вечером в отеле я раскрыл их, и для меня началась «ночь открытий»... и загадок. Что я держал в руках? Научную фантастику? На первый взгляд, да. Страницы пестрели от диковинных названий

несуществующих планет. Вселенную бороздили разнокалиберные космические корабли — то размером с картонку для ботинок, то длиной в сотни миль. Водные пространства Земли сковывались дьявольским изобретением — «льдом

5

девять». Безоружный профессор, используя только некие таинственные «психодинамические» силы своего мозга, сбивал в небе военные ракеты и взрывал арсеналы ядерных бомб.

Но странное дело: чем дальше уносил Воннегут читателя в иные галактики, чем глубже погружал в торосы «льда девять» или в лабиринты «психодинамического» мозга, тем повелительней полет авторской фантазии возвращал вас назад, на нашу грешную Землю — к жизненным проблемам второй половины XX века. Даже его героев — пришельцев из далеких глубин космоса — почему-то больше всего волновали именно «внутренние» дела землян: загрязнение окружающей среды, эпидемии, нехватка продовольствия, а больше всего — разрушительные войны. Зато некоторые земляне, соотечественники Воннегута, напротив, вели себя словно монстры-роботы с какой-то зловещей звезды, равнодушные к судьбам человечества. Словом, получалось, как выражаются американцы, «топси-терви» — вверх тормашками, шиворот навыворот, все наоборот. Это ощущение «все наоборот» усиливалось тем, что автор чуть ли не на каждой странице создавал, казалось бы, абсурдные ситуации (изобретатель американской атомной бомбы и чудовищного «льда девять» в романе «Колыбель для кошки» увлекается детской игрой в веревочку), рисовал невероятные, гротескные образы, высмеивал все и вся, да еще этим «ребячеством» и козырял: «Я зарабатываю на жизнь всякими непочтительными высказываниями обо всем на свете».

«Непочтительные высказывания» озадачивали американцев, Воннегут же, по образному выражению критика газеты «Нью-Йорк таймс» Ноны Болэкиэн, язвил и издевался над всем «в манере свободного колеса»: то авторское колесо откатится в сферу научно-фантастической терминологии, то крутится-вертится «по-ребячески», то будто бы катится под откос. Но никогда по проторенной колее... Поди-ка пойми: в шутку пишет автор или всерьез и вообще —

куда он клонит? ...В ту ночь в нью-йоркском отеле, когда я впервые вчитывался в книги Воннегута, было радостно от встречи с большим литературным талантом, но был я и озадачен этим метафорическим «свободным колесом», непрестанно снующим по всем измерениям пространства и времени, а также необычным для американцев фантастико-эзоповским языком. Невольно захотелось заглянуть в биографию Воннегута. Обстоятельная биография писателя еще не написана, но некоторые факты его жизни и творчества кое-что проясняют. Курт Воннегут, правнук выходца из Германии, родился 11 ноября 1922 года в городе Индианаполисе, штат Индиана, в семье архитектора. Мать и отец были настроены антимилитаристски и недоверчиво ко всем «политическим и теологическим гранфаллунам» (не ищите этого слова в словаре, оно — изобретение Воннегута и означает: «корпоративное сообщество»). Уже место, время и семейная среда, в которой родился писатель, создали первое противоречие его жизни. Индиана — штат, мягко говоря, сугубо консервативный, а тем паче в начале двадцатых годов, когда после Октябрьской революции за океаном шла разнузданная охота на

инакомыслящих. В семействе же Воннегута настроения (так утверждает сам писатель) были «новолевые». В таком «осадном положении» не возникает ли потребность прибегать к эзоповскому языку? По крайней мере называть власть имущих непонятным для других словом «гранфаллуны»?

Когда Курт был еще совсем мальчишкой и только начинал познавать окружающий мир, разразился в США экономический кризис — Великая депрессия. Что пережил в эти годы Курт — не знаю, но слова «Великая депрессия» он твердо помнит по сей день. После окончания школы юноша хочет выучиться на биохимика. Два года в Корнеллском университете и... фронт. Убежденный антифашист, Курт Воннегут выполняет воинский долг, он — разведчик-пехотинец на передовой линии. Внезапный плен. Дрезден. И в этом германском городе Воннегут переживает то, что не может забыть всю жизнь: ничем не оправданное уничтожение англо-американской авиацией города, не имевшего никаких военных объектов, 13 февраля 1945 года. Лишь в 1969 году писатель рассказал о трагических переживаниях того дня в романе «Бойня № 5, или Крестовый поход детей» (см. журнал «Новый мир» № 3—4 за 1970 год). Дистанция — почти четверть века, но неостывшая боль и горечь, с которой он повествует о массовом уничтожении дрезденцев, свидетельствуют о том, какой трагический отпечаток наложила кровавая драма на сознание Курта Воннегута. Он остается твердым антифашистом (это видно по многим его книгам) и одновременно становится непреклонным антимилитаристом.

После войны биография Воннегута пошла зигзагами: студент факультета антропологии Чикагского университета, судебный репортер чикагского бюро новостей, а потом, в 1947 году, внезапный взлет: он — сотрудник отдела по связи с общественностью крупнейшей военно-промышленной корпорации «Дженерал электрик».

Начиналась «холодная война». Вскормленная гонкой вооружений, «Дженерал электрик» росла и богатела как на дрожжах Служба в этой преуспевающей монополии — почти гарантированный путь наверх, в элиту большого бизнеса. Врата монополистического рая, казалось бы, раскрывались перед Воннегутом.

И что же? Именно в этот момент, в 1950 году, Воннегут ушел из корпорации. Стал «свободным писателем» — без жалованья. Почему и зачем? Чтобы пером разоблачить те бесчеловечные нравы и антигуманизм, которые он увидел в «Дженерал электрик». Журнал «Каррент байогрефи» пишет об этом без обиняков, «Опыт работы в «Дженерал электрик» вдохновил Воннегута на написание первого романа «Рояль механический» (издательство Скрибнера, 1952 год — в русском переводе называется «Утопия-14») — уничтожающей сатиры на группу инженеров, которые заняты внедрением угнетающей автоматизации в американскую жизнь...»

Обратим внимание на год издания первой книги писателя: 1952. Разгар «холодной войны». Разгул реакции в США. На американском политическом небосклоне восходит зловещая звезда сенатора Джозефа Маккарти. Снова идет охота на инакомыслящих. Кто в таких условиях опубликует сочинение, где впрямую критикуются нравы большого бизнеса? Неудивительно, что «Рояль механический» написан в жанре научной фантастики. Научно-фантастическая терминология для писателя — эзоповский язык, позволяющий сказать правду.

6

Но даже высказанная по-эзоповски истина нетерпима в цитаделях «гранфаллунов». Писателя незамедлительно постигла кара: вокруг него надолго воцаряется молчание. «В начале 50-х годов, — констатирует «Каррент байогрефи», — Воннегут был отвергнут серьезными (так!) критиками, как «поверхностный жуликоватый автор» научно-фантастических сочинений». Заговор молчания продолжался многие годы. В 1963 году Воннегуту удалось опубликовать блестящий сатирический роман «Колыбель для кошки» (в СССР издан «Молодой гвардией». Москва, 1970 год). Ведущая лондонская критика назвала это произведение «одним из трех лучших произведений года», а автора «одним из самых талантливых ныне живущих писателей» Однако «серьезные критики» из большой прессы США продолжали молчать о нем еще много лет подряд.

Из литературного «подполья» Курта Воннегута высвободили мощные волны социальных и политических потрясений, захлестнувшие Соединенные Штаты во второй половине шестидесятых годов. Писатель был увиден и поднят на щит антивоенной, протестующей молодежью. «Гранфаллуны» уже не в состоянии были замалчивать Воннегута и других инакомыслящих писателей.

«Серьезные критики» сделали хорошую мину: «открыли новое литературное дарование». В дом Воннегута устремились за интервью репортеры «Нью-Йорк таймс», «Лайфа» и других буржуазных изданий. Из складских помещений извлекались произведения, написанные десять — пятнадцать лет назад, и переиздавались массовыми тиражами в мягких обложках (именно эти издания я и обнаружил в книжной лавке «Нью-Йоркер»). Только с начала 1970 года до весны 1971 гола издательство «Делл» напечатало от шести до одиннадцати изданий каждой из воннегутовских книг. Книги раскупались нарасхват.

Но не таков Курт Воннегут, чтобы любоваться своими старыми произведениями в новеньких глянцевитых красно-синих обложках. Он часто говорит, что не перечитывает написанное. Вместо того, чтобы упиваться запоздалой литературной славой, писатель ищет новые творческие пути, новые горизонты — не космические, земные.

В книге «Завтрак для чемпионов» (напечатанной здесь с небольшими сокращениями) он переходит Рубикон — с берега фантастики к беспощадному открытому реализму. Он отрешается не только от фантастики, но и от всякой литературной выдумки Он декларирует: « ..я выкидываю за борт героев моих старых книг. Хватит устраивать кукольный театр».     Но поскольку, как верно подмечают критики, портреты своих героев — Билли Пилигрима из «Бойни № 5», писателя-фантаста Килгора Траута из ряда книг Воннегут (при всей внешней несхожести) в значительной мере писал сам с себя, то и себя он подвергает основательной чистке («Я хочу очистить свои мозги от всей той трухи, которая в них накопилась», от всего «бесполезного и безобразного»). Свою книгу автор сравнивает с «тропинкой, усеянной всякой рухлядью, мусором, который я выбрасываю через плечо».

Своим декларациям писатель следует неукоснительно. Выдумки в его произведении почти нет, фабула простейшая: самые что ни на есть типичные американцы при самых типичных обстоятельствах по пути на типичный фестиваль искусств в типичном среднезападном городе (само название города типично американское: Мидлэнд-Сити).

И события при этом происходят самые заурядные, повседневно случающиеся со многими тысячами американцев. Даже преступления какие-то «не сенсационные»: стандартный случай ограбления, несколько случаев телесных повреждений и... ни одного убийства. Американские любители «романов-ужасов» зевнули бы от скуки...

В своем неуклонном стремлении «заземлить» книгу, предельно ее американизировать Воннегут берет фламастер и рисует примитивные картинки, изображающие самые обычные вещи — курицу, часы на башне, горошину, электрический выключатель. Иного читателя это может удивить: ну кто не знает, как выглядит курица? Но примитивные картинки — самое что ни на есть американское явление. Огромную порцию повседневной информации американец получает в виде картинок: рекламные картинки смотрят на него с экрана телевизора, со страниц газет и журналов, с уличных вывесок. Я каждый день уже много лет подряд читаю столичную газету «Вашингтон пост» и почти в каждом номере обнаруживаю изображения говяжьей вырезки, куриной ножки и матраца. И при сем непременная подпись: это — вырезка, а это — матрац. Рисунки громадные — часто на целую газетную страницу. Почему бы и Воннегуту не нарисовать курицу или горошину? Удивляюсь только, почему он не нарисовал матрац... Тем самым для американского читателя была бы воссоздана совершенно привычная будничная атмосфера! Впрочем, и без изображения матраца автор в этом преуспел: перед читателем возникает детализированная панорама стандартной американской жизни семидесятых годов.

И вот здесь во всем блеске выступает удивительный сатирический дар Курта Воннегута: самые будничные ситуации предстают перед читателем как абсурдные, недопустимые, противоестественные. В этом главная ценность и достоинство его книги.

Гёте писал; «Наиболее оригинальные писатели новейшего времени оригинальны не потому, что преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше». Эта характеристика, по-моему, весьма точно определяет стиль и манеру письма Курта Воннегута.

Несколько примеров. Горы книг, докладов, исследований, статей написаны о «культе насилия» в США, усугубляемом повсеместным распространением огнестрельного оружия. Произносились тысячи пламенных речей, призывавших запретить свободную продажу оружия, но конгресс США под давлением «оружейных лоббистов» такого запрета не накладывает.

Воннегут, говоря о культе насилия, внешне невозмутим. Он рисует пистолет и поясняет: «Револьвером назывался инструмент («Боже мой, — вздыхает иной читатель, — да кто же не знает, что за инструмент револьвер!»), единственным предназначением которого (как ни в чем не бывало продолжает писатель) было делать дырки в человеческих существах».

Сказано предельно просто — будто для детей младшего возраста. Никакой выдумки. Тем не менее возникает ощущение дикой абсурдности повсеместного распространения инструментов, делающих дырки в человеческих существах. При такой абсурдной ситуации можно ли реалистически говорить о пресечении растущей преступности в Штатах?

7

Или возьмите абсурдную обстановку в «фантастическом» рассказе Килгора Траута: Гавайские острова перегорожены объявлениями «Вход запрещается»; местным жителям шагу некуда сделать — повсюду частная собственность сорока землевладельцев. «Тут, — сообщает автор, — федеральное правительство выступило с экстренной программой помощи. Оно выдало всем безземельным мужчинам, женщинам и детям огромные воздушные шары, наполненные гелием... При помощи этих шаров жители Гавайских островов могли по-прежнему жить у себя, не тычась ногами в чужие участки земли».

Абсурд? Конечно, но насколько реальный. Жителю континентальных штатов не надо плыть на Гавайи, чтобы обнаружить таблички «Вход воспрещен»: они стоят у него под носом.

Воннегут изобретает, казалось бы, реалистический выход из положения — шар, наполненный гелием... Но кто подумает, поймет, насколько абсурдна эта распространенная табличка «Вход запрещен», вызывающая у людей абсурдное желание — «повисеть в воздухе»!

Чистейшей фантазией могут показаться возникающие в книге образы людей, превратившихся в автомобили на колесах, фантазия? Но передо мной появляется серьезное лицо солидного врача, выступавшего по американскому телевидению. Он внушал зрителям, что они «слишком срослись с машинами», ездят на автомобилях туда, куда пешком дойти две минуты, вообще мало двигаются — и это вредно для здоровья. Доктор аргументирование рекомендовал не заменять ноги колесами во всех случаях жизни. Таким образом, в форме абсурда Воннегут поднимает весьма актуальную в США (и не только в США) тему чрезмерной автомобилизации.

А немыслимые, на первый взгляд, ноги Килгора Траута, покрывшиеся пластиковой пленкой после погружения в Сахарную речку? Очень правдоподобные ноги, если учесть, что в США необычайно загрязнены воды рек и озер. Около шести лет я прожил на берегах реки Потомак и ни разу в ней не купался. И никто в ней не купается: красавица река чересчур загрязнена.

Через всю книгу проходит сравнение людей с автоматами-роботами. Кульминации эта тема достигает, когда бизнесмен Двейн Гувер, потеряв рассудок, воображает, будто все на свете роботы, кроме него. Но на ту же животрепещущую тему при трезвом рассудке все громче и возмущеннее говорят тысячи и тысячи «синих воротничков» — промышленных пролетариев. Они протестуют против того, что их «приковали к конвейерам» — сделали их труд нудным и бессмысленным, что их заменяют машинами или превращают в машины. Такое недовольство, по свидетельству профсоюзных деятелей, получило распространение по всей стране. И вряд ли кого-нибудь на американских заводах удивило бы «абсурдное» выражение Воннегута «зарабатывающие машины».

Некоторые ситуации, описанные автором, могут показаться нашему читателю диковинными выдумками. Почему, например, научно-фантастические романы Траута выпускаются порнографическими издательствами и «иллюстрируются» непристойными фотографиями? Увы, и это факт американской жизни... Произведения самого Воннегута нередко печатались в журналах, напичканных обнаженными дивами. Помнится, его самое большое и интересное интервью напечатал журнал «Плейбой», специализирующийся на показе «норок нараспашку». В схожую ситуацию попал даже член Верховного суда США достопочтенный Уильям Дуглас. Один журнал заказал ему статью, судья написал и отправил ее в редакцию. Раскрыв журнал, читатели и почитатели уважаемого мыслителя-либерала ахнули: к статье Дугласа были подверстаны фотографии голых женщин.

Как видим, у каждого воннегутовского парадокса и абсурда есть вполне реальная подоплека. Коллекционируя и бичуя такие абсурды, автор как бы говорит: вот до каких нелепостей могут довести погоня за наживой, человеконенавистничество, мракобесие, расизм, захватнические войны. Критике милитаризма посвящены самые сердитые, бичующие страницы книги. Война и подготовка к кровопролитию для гуманиста Воннегута — верх абсурда. Войны, по его утверждению, могут затевать только роботы, нечеловеки. Автор беспощадно бичует все проявления милитаризма в жизни своей страны. Вот краткая характеристика военного обучения сына Двейна Гувера — Кролика: «Слушайте, Кролик Гувер восемь лет учился в военной школе спорту, разврату и фашизму». Короче не скажешь. И убийственней не скажешь.

Смех Воннегута порой кажется беспощадным в отношении цивилизации вообще — кажется, он разит всех и вся. Но чем глубже вникаешь в книгу, тем больше осознаешь, что этот смех продиктован неподдельной любовью к людям, искренней заботой о Судьбах человечества. С глубокой тоской автор замечает: «Жили они (тысячи нью-йоркцев) в безобразных условиях, и от этого им приходилось делать всякие безобразия». С такой же щемящей тоской пишет он и об одиночестве своих героев. По сути дела, все они одиноки: и Двейн Гувер, и Килгор Траут, и безработный негритянский паренек Вейн Гублер, которого «все время перегоняли из клетки в клетку», и умирающая черная старуха Мэри Янг... Не сгущает ли Воннегут краски, говоря об одиночестве людей в капиталистическом обществе? Нет. Об усиливающейся разобщенности американцев, об их отчуждении от общества мне много говорили заокеанские ученые, обозреватели, политики во время недавних поездок в США.

8

Как-то в своем доме Воннегут вывесил деревянную табличку с девизом: «Ты должен быть добрым, черт побери» Подразумевается: быть добрым к человечеству — значит быть беспощадным к бесчеловечности. И Курт Воннегут, этот удивительный, сложный, как сама Америка, писатель, верен своему девизу в «Завтраке для чемпионов».

С. ВИШНЕВСКИЙ Иностранная литература,  1975, № 1, С. 154 - 200, 1975, № 2, С. 148 - 213.

" КАНАРЕЙКА В ШАХТЕ, ИЛИ МОЙ ДРУГ КУРТ ВОННЕГУТ"

Один американский студент возвращался в университет после каникул в родном городке. Раннее утро. Пустой вокзал. Скучно. Наконец открывают книжный киоск. "Полистал книжки,- рассказывал он мне потом,- дрянь, дешевка. Но одна понравилась: на обложке смешная картинка - две руки, на пальцах переплетена веревочка. И название занятное: "Колыбель для кошки" - мы в детстве тоже так играли. Купил, стал читать - не оторваться, чуть поезд не пропустил. Тогда я собирался стать ученым, и оказалось, что в этой забавной и грустной книжке говорится о серьезнейших вещах, и главное - об ответственности ученых перед человечеством, об опасности изобретений и открытий, попадающих в руки безумцев или бесчеловечных убийц, и о том, что - главное и неглавное в отношениях между людьми.

В университете книга пошла по рукам: раньше никто не знал этого писателя. Стали искать его произведения, прочли все, что могли. И тут вышел новый роман - "Бойня № 5, или Крестовый поход детей". Лучшей книги я давно не читал..."

Этот молодой американец, теперь - профессор Нокмилского университета, Дон Финн,- стал горячим пропагандистом произведений Курта Воннегута. Посылая мне его книги, он писал, что до выхода "Колыбели для кошки" и "Бойни № 5" Воннегут был почти никому не известен: его романы считались "научной фантастикой", выходили в бумажных обложках, в дешевых изданиях, и ни денег, ни славы автору не приносили. Изданная у нас в "Библиотеке фантастики" "Утопия 14" тоже прошла незамеченной.

Но когда вышли на русском "Колыбель для кошки" и "Бойня № 5", советский читатель полюбил Курта Воннегута не меньше, чем его соотечественники. Перевод обоих этих романов был одним из самых памятных событий в моей долгой литературной жизни.

Отношения переводчика с переводимым автором - штука сложная, я бы даже сказала, интимная, душевная. Если это классик - уходишь в глубь веков, стараешься проникнуть в ту эпоху, восстановить реалии, традиции, нравы давно ушедшего прошлого. Но если автор - твой современник, живет сегодня где-то рядом, хотя и на другой стороне Земли (а как часто мы забываем, что Земля круглая!), то возникает - должна возникнуть! - живая связь, личная приязнь, когда, как говорит мой любимый герой из повести Сэлинджера, "прочтешь его книгу - и хочется позвонить ему по телефону".

Мне очень хотелось позвонить Курту Воннегуту по телефону, но первым позвонил он сам: он читал лекции в английских университетах, я работала в парижском Музее Человека, собирая материал для книги об одной из первых групп Сопротивления. Голос по телефону был удивительно мягкий, даже робкий, и только к концу разговора, условившись встретиться в Париже, мы оба рассмеялись, когда он сказал: "Вы меня сразу узнаете - я длинный-предлинный, и волосы длинные, и усы..." Суббота. Холл одного из небольших отелей Парижа. И навстречу мне из глубокого кресла подымается огромного роста, очень элегантный человек с курчавой шапкой волос и совершенно детскими, широко раскрытыми глазами.

Эта встреча стала началом многолетней дружбы. Воннегут присылает мне все свои книги - часто еще до выхода, в верстке, и много пишет о себе, своих планах, своей работе. Как-то он сказал, что писатель на этой планете - как канарейка в шахте: в старину шахтеры, проверяя, нет ли в забое опасных газов, брали с собой эту птичку - она особенно чувствительна к малейшим изменениям в атмосфере, незаметным для людей. "Писатель - сверхчувствительная клетка в общественном организме,- говорит Воннегут.- И эта "клетка" первой должна реагировать на те отравляющие вещества, которые вредят или могут повредить человечеству".

"И еще одно: людей часто гнетет одиночество, чувство оторванности от других, от жизни. Нет, как прежде, большой родни, добрых соседей, друзей детства. И писатель может стать "связным", он может объединить вокруг себя тех, кто думает, как он, верит в то, во что он верит... И не отнимайте у меня веру в счастье человечества: я не мог бы выйти из частых своих пессимистических настроений - а для них так много причин! - если бы у меня не было этой "робкой, солнечной мечты!" - этой моей утопии..."

Жизнь у Курта Воннегута была совсем не легкой, и сохранить оптимизм было не так-то просто. Он говорит, что на его поколение "черной тенью легла Великая Депрессия - та волна банкротств, разорений, страха и уныния, которая обрушилась на моих родителей в начале 30-х годов".

В маленьком городе Индианаполисе, где первыми архитекторами стали дед и отец Курта, это было особенно заметно: все знали друг друга, и каждый видел, как складывается судьба соседа, как рушатся все планы, все мечты... "Мой отец мечтал выстроить огромный дом, где бы жили все дети, рождались внуки и правнуки. И ничего из этого не вышло... Поэтому он всегда был грустный, подавленный, и мать у меня тоже была вечно чем-то озабочена, всегда предсказывала всякие беды... Кроме того, она страшно злоупотребляла снотворными, и это окончилось трагически: однажды ее так и не смогли разбудить..."

9

Курт - младший в семье; его старший брат Бернард - известный физик. "Его специальность - что-то сложное, связанное с облаками,- рассказывал Курт.- Недавно брат очень огорчился, узнав, что этими искусственными облаками во время войны во Вьетнаме вытравляли урожаи на полях. А кто не приходил в ужас, когда "науку" обрушили на Хиросиму?".

Отец хотел сделать и младшего сына ученым, и Курт поступил в университет, переходил с факультета на факультет, но не успел доучиться: для Америки тоже началась война с Гитлером, и Курт ушел добровольцем - сначала в военную школу, а потом за океан, на фронт, в пехоту.

Но воевать Курту почти не пришлось: он попал в плен после того, как его часть разбили в Арденнах, и он, беспомощный, голодный, много дней бродил один по лесу... В плену он пробыл недолго, но навеки запомнил эти месяцы: пленных американцев отправили работать на витаминный завод в Дрездене, жили они на складах бывшей бойни и в феврале 1945 года пережили чудовищную бомбежку Дрездена - об этом и рассказано в романе "Бойня № 5".

После войны Курт вернулся в университет, поступил на антропологический факультет, но так и не сдал последних экзаменов: он женился, родились ребята, пришлось пойти на службу и писать для заработка. И только недавно, когда Воннегута уже все знали как писателя, университет преподнес ему диплом. "Так что я окончил университет в нежном возрасте сорока восьми лет",- писал Курт. Диплом лег на полку - ученым Курт не стал. Да, собственно говоря, он и в университете больше сотрудничал в студенческой газете, чем слушал лекции. Он был бессменным редактором этой газеты, автором всех передовиц и многих статей.

После женитьбы, поступив на службу в компанию "Дженерал электрик", он уже копил материал для рассказов и первого романа. Кстати, о своих ранних рассказах писатель говорит с некоторым пренебрежением, а между тем, он и в них тот же Воннегут - добрый, человечный, остроумный. И в самой короткой, казалось бы, "проходной" повестушке, люди у него живые, диалог великолепно лаконичен, словом, он и тут - продолжатель Марка Твена и Свифта, как говорят о нем критики.

Сам он удивлялся, когда его книги начали расходиться все больше и больше. Он стал кумиром молодежи - особенно тех, кто не хотел жить скучной, рутинной, мещанской жизнью "среднего американца". Ближе всего Курт Воннегут столкнулся с молодежью в университете штата Айова, где он два года вел занятия в "творческой мастерской". Там его любят и помнят до сих пор. И хотя Воннегут всегда утверждает, что он - самоучка, что у него "нет никаких теорий насчет литературы,- кроме той, что писатель должен служить человечеству!" - он, как говорят, помог очень многим найти себя, а другим - понять, что писателей из них не выйдет... Он считает, что умение писать - такой же врожденный талант, как умение петь или сочинять музыку: если он у тебя есть - его можно развить, укрепить, нет - значит все, что напишешь, будет не настоящей литературой, а подделкой...

Очевидно, многие слушатели Воннегута, даже те, кто писать не смог, научились хотя бы читать и любить хорошие книги, а ведь это тоже не так легко дается... И, несомненно, есть молодые люди, круто повернувшие свою жизнь после встречи с самим Воннегутом или с ого книгами. Рассказывают, что первая фраза, написанная Воннегутом на доске в творческой мастерской университета в Айове, была такая: "ПОМНИТЕ, ЧТО ВЫ ПИШЕТЕ ДЛЯ НЕЗНАКОМЦЕВ".

"Мы не любим жизнь, - как-то сказал он, - мы не любим друг друга, мы мало знаем друг друга, никого не жалеем, мы даже не умеем найти слова, понятные "чужому"". И он учил и учит, как стать понятным "другому" - тому незнакомому человеку. Мне редко встречался человек, который так умел бы слушать других и так хорошо умел бы молчать, как Курт Воннегут. Только в предисловиях к своим книгам он с удивительной доверчивостью и простотой рассказывает о себе.

Вот что он пишет в предисловии к книге "Завтрак для чемпионов": "Эта книга - мой подарок самому себе к пятидесятилетию, и мне кажется, что я поднялся на гребень крыши и теперь должен его перейти... Думается мне, что я пытаюсь выкинуть из головы всю ту рухлядь, которая в ней за это время накопилась... Хочется, чтобы голова стала пустой и ясной, как в тот день, пятьдесят лет назад, когда я появился на этой сильно поврежденной планете..."

"Другие люди набили мне голову всякой всячиной, и одно никак не вяжется с другим, многое и бесполезно и безобразно, разные понятия противоречат не только друг другу, но и всей той жизни, которая идет вне меня, вне моей головы". "Нет у меня культуры, нет человечной гармонии в моих мыслях. А я не могу больше жить без культуры..." "Значит, эта книга будет похожа на дорожку, усыпанную всяким хламом, мусором, который я бросаю через плечо, путешествуя на "машине времени" - назад, до дня своего рождения - 11 ноября 1922 года..."

"Одиннадцатое ноября... В 1918 году именно в этот день - одиннадцатый день одиннадцатого месяца - настала минута - одиннадцатая минута одиннадцатого часа, - которая для людей всех национальностей, сражавшихся в первой мировой войне, была объявлена минутой молчания". Миллионы миллионов перестали убивать друг друга. Этот день назвали ДНЕМ ПЕРЕМИРИЯ. "День перемирия" потом переименовали в "День ветеранов". День перемирия для меня - священный день, а День ветеранов - нет. Поэтому я выкину из головы День ветеранов и оставлю День перемирия. Не хочу выбрасывать то, что священно... Что же еще свято? "Ромео и Джульетта", например. И вся музыка..."

Мне кажется, что трудно найти более точное и краткое определение настоящих ценностей, чем это сделал Воннегут в одном из своих предисловий... В конце 1976 года вышел новый роман Воннегута "Балаган, или Конец одиночеству". Вот что писал о нем один из лучших наших американистов, литературный критик Алексей Зверев: "Это очень грустная книга, в ней описано физическое умирание планеты, так и не сумевшей обуздать манию технократической рационализации, которая поставила мир перед фактом неостановимой катастрофы. Из всех фантазий Воннегута "Балаган" - самая горькая, самая жестокая.

И все-таки даже в ней нет беспросветного пессимизма и однозначно негативного восприятия перспектив "прогресса". Такая позиция всегда оставалась чужеродной художественному мышлению Воннегута. В каждой его книге есть и "другая возможность". Нереализованная возможность подлинно человечного мира, в фундаменте которого лежит старый, но не стареющий гуманистический идеал. Найдется эта, если вспомнить Толстого, "зеленая палочка" и в "Балагане". Герой книги придумал всемирную конституцию, в которой принцип общественной иерархии заменен принципом большой человеческой семьи. Каждый при рождении получает дополнительное имя - название камня, цветка,

10

птицы - и становится братом всех людей с том же именем, какое бы положение в обществе они не нанимали и каких бы взглядов ни придерживались. И тогда каждый может сказать: "Конец одиночеству!"

Какая простая и до чего же неосуществимая идея! Конечно, и Воннегуту ясна ее наивность. Но самая мысль, что человечество как единая семья (не как толпа одиноких) способно противостоять столь сильным в современном мире тенденциям самоизоляции и саморазрушения,- мысль высокая, принадлежащая искусству истинного гуманизма".

Книга эта сейчас у меня в работе. И снова Воннегут, в предисловии к ней, разговаривает с читателем доверительно и просто, как со старым другом, - о себе, о своей семье, о том, как он воспринимает жизнь. Вот это предисловие, с некоторыми сокращениями: "Вероятно, мне никогда не написать более автобиографическую книгу, чем эта повесть. Я назвал ее "Балаган", потому что ее поэтический жанр - комедия положений, как балаганные кинобуффонады минувших лет, особенно комедии с участием Лоурела и Харди, которые я просто обожал в детстве.

Прелесть героев этих фильмов - Лоурела и Харди - заключалась в том, что они оба умели выпутываться из любых испытаний. Они всегда честно тягались с Судьбой, и потому были удивительно милыми и невероятно смешными. Любовь в этих фильмах почти не играла роли. Правда, там были всякие сюжетные повороты, например, свадьбы, но это дело другое. Это было просто еще одно испытание, из которого надо было выпутаться как можно лучше, как можно смешнее. Так что не о любви речь. И, может быть, потому, что в детстве, во время Великой депрессии, я упивался этими кинокомедиями, я теперь могу рассуждать о жизни, вовсе не упоминая о любви. По-моему, это не самое важное. Что же тогда важно? Честно тягаться с Судьбой.

В любви у меня есть некоторый опыт, по крайней мере я так думаю, хотя те чувства, которые мне были больше всего по душе, я назвал бы просто "хорошее отношение". Я к кому-нибудь хорошо относился, иногда недолго, а иногда и очень-очень долго, и тот человек тоже ко мне относился хорошо. Любовь тут могла быть и ни при чем. Кстати, никак не могу разобраться, одинаковое ли это чувство - моя любовь к людям и моя любовь к собакам... Любовь приходит сама. По-моему, глупо искать ее. И мне иногда сдается, что любовь даже может стать отравой...

Хотелось бы, чтобы люди, которым как будто положено любить друг друга, говорили бы во время ссор: "Прошу тебя, люби меня поменьше, но относись ко мне получше". Дольше всех в жизни, безусловно, ко мне хорошо относился мой старший брат, мой единственный брат Бернард. Он по-прежнему занимается изучением атмосферных явлений. Вдовец, растит совершенно самостоятельно двух маленьких сыновей. Воспитывает их прекрасно. Кроме того, у него есть еще три взрослых сына. От рождения природа наделила нас совершенно разными интеллектами. Бернард никогда бы не мог стать писателем. Я никогда не мог бы стать ученым. И так как наши разные интеллекты нас кормят, то мы привыкли считать их какими-то хитрыми машинками, существующими отдельно от нашего самосознания, нашего внутреннего "я". По складу своего характера мы с братом любим то же шутки, тот же юмор - например, Марка Твена и старые кинокомедии.

Одно время Бернард работал в исследовательской лаборатории компании "Дженерал электрик" в Шенектеди, штат Нью-Йорк. Там он и открыл, что йодистое серебро может вызвать снег или дождь из некоторых облаков. В ого лаборатории царил такой чудовищный хаос, что неосторожного посетителя там подстерегали тысячи смертей. Инспектор техники безопасности при "Дженерал электрик" чуть в обморок не хлопнулся, увидев эти джунгли, где было полным-полно скрытых ловушек и смертоносных капканов. Он стал ругательски ругать моего брата. Брат постучал себя пальцем по лбу и сказал: "По-вашему, в моей лаборатории хаос? Вы посмотрели бы что делается вот тут!" Раз я сказал брату, что только возьмусь мастерить что-нибудь по дому, как обнаруживаю: все инструменты уже куда-то запропастились, и работу никак не кончить. - Везет тебе, - ответил он. - А я всегда теряю именно то, над чем работаю. Однако благодаря тем интеллектам, какими наделила нас природа от рождения (хотя в них и царит такой хаос), мы с Бернардом принадлежим к огромным искусственным семьям, так что у нас есть родственники во всем мире.

Бернард - брат всех ученых. Я - брат всех писателей на свете. Нам это очень занятно и утешительно. И очень приятно. Тут нам повезло, потому что каждому человеку нужна большая родня, чтобы можно было давать людям и получать от них не обязательно любовь, а просто, если понадобится, обыкновенную доброту.

В детстве, когда мы росли в Индианаполисе, штат Индиана, нам казалось, что у нас всегда будет большая семья, много настоящих близких родичей. Ведь наши деды и родители выросли там - с кучей братьев, сестер, кузенов, тетушек и дядюшек. Да, и все эти родственники были люди культурные, добрые, удачливые и так красиво говорили по-английски и по-немецки. Мой прадед был выходцем из маленького немецкого городка, возле которого протекает речушка Бонне - отсюда и наша странная фамилия. В молодости мои родичи могли шататься по белу свету, и часто с ними случались удивительные приключения. Но раньше или позже их начинали звать домой, в Индианаполис, - пора было вернуться, остепениться. Они безоговорочно подчинялись, потому что дома их ждала большая родня.

Им, конечно, доставалось в наследство много хорошего - солидные профессии, комфортабельные дома, преданные слуги, всё растущие груды столового серебра, посуды, хрусталя, устойчивая деловая репутация, дачи на озере Максинкукки: там, на восточном берегу, мое семейство когда-то владело целым дачным поселком. Но вся радость семейной жизни была, по-моему, вконец разрушена неприязнью ко всему германскому во время первой мировой войны. Детей в нашей семье перестали обучать немецкому языку, немецкой музыке и литературе. Моего брата и меня с сестрой воспитывали так, будто Германия была нам такой же чужой страной, как, скажем, Парагвай.

Нас лишили связи с Европой, хотя мы учили про нее в школе. За очень короткое время мы растеряли тысячелетнюю европейскую культуру, а во время депрессии - десятки тысяч американских долларов. Поэтому после Великой депрессии и второй мировой войны брату с сестрой и мне было легко покинуть Индианаполис. И никто из оставшихся там родных не мог придумать, зачем нам возвращаться домой. Мы уже не принадлежали ни к какому определенному клану. Мы стали просто запчастями американской машины. Да и сам Индианаполис, где когда-то были и свой местный английский говор, свои шутки, предания, свои поэты, свои злодеи и герои, свои картинные галереи для местных художников, теперь стал тоже стандартной деталью всей американской машины. Он стал просто каким-то городом, где обитали автомобили, играл симфонический оркестр и так далее. Да, еще там был ипподром.

11

Конечно, мы с братом еще ездим туда на похороны. В прошлом июле мы ездили хоронить дядю Алекса - младшего брата нашего покойного отца, чуть ли не последнего из нашей старосветской родни. Бога он не боялся и был истинным американским патриотом, с душой европейца. Узнав о смерти дяди, я позвонил брату в Олбэни. Брату было почти шестьдесят лет. Мне исполнилось пятьдесят два года. И хотя мы оба были уже далеко не желторотыми птенцами, но Бернард все еще играл роль старшего брата. Он заказал нам билеты на самолет, машину в индианаполисском аэропорту и двойной номер в гостинице "Ремада". И вот мы с братом пристегнули ремни в самолете. Я сел возле прохода, а Бернард у окна, потому что он занимался исследованием атмосферы и видел в облаках гораздо больше, чем я. Мы с ним оба высокие - шесть футов с лишним. У обоих еще сохранилась густая темно-каштановая шевелюра. У обоих усы - точь-в-точь как у нашего покойного отца. Вид у нас вполне безобидный - "такие старые симпатяги.

Между нами оказалось пустое кресло - сюжет для сказки с привидениями. В кресле могла бы сидеть Алиса - наша средняя сестра. Но она не летела с нами на похороны своего любимого дяди Алекса, потому что умерла среди чужих людей в больнице от рака, на сорок втором году жизни. - "Мыльная опера"! - сказала она нам с братом, понимая, что скоро умрет и четверо ее сынишек останутся без матери. - Какой балаган!

В последние дни врачи и сестры разрешили ей курить и пить сколько угодно и есть все, что захочется. Мы с братом пришли к ней. Она кашляла. Она смеялась. Она острила, только я эти остроты забыл. Потом она отправила нас прочь. - Только не оборачивайтесь, - сказала она.

И мы не обернулись. Умерла она к вечеру, после захода солнца. Ее смерть ничем не выделялась бы из статистической таблицы прочих смертей, если бы не одна деталь. Муж Алисы, Джеймс Кармолт Адаме, абсолютно здоровый человек, редактор специального коммерческого журнала, погиб за два дня до ее смерти. Поезд, на котором он возвращался домой, сверзился в пролет разведенного моста (первый случай за всю историю американских путей сообщения).

Подумать только! А ведь это правда... Мы с Бернардом скрыли от Алисы, что случилось с ее мужем. Но она все равно об этом узнала. Одна амбулаторная больная дала ей номер "Нью-Йорк тайме". На первой странице сообщалось, что весь поезд пошел ко дну. И, разумеется, там был полный список погибших... Мы с братом позаботились о ее детях. Трое старших мальчиков - им было от восьми до четырнадцати лет - устроили совещание, на которое взрослых не допустили. Потом они вышли к нам и сказали, что у них только два непременных условия: чтобы все трое не разлучались и чтобы с ними остались их две собаки. Четвертый в совещании не участвовал: ему недавно исполнился год. Малыша усыновил брат его отца.

С этого дня трех старших воспитывали мы с женой - вместе с тремя нашими детьми - на мысе Код.Кстати, дети моей сестры теперь откровенно говорят о том, как им бывало страшно оттого, что они совершенно не

могли вспомнить ни мать, ни отца, ну просто никак. Старший недавно сказал мне, постукивая себя по лбу: - Тут должен был храниться целый музей - а его нет. Думается мне, что "музеи" исчезают из памяти детей сами по себе, автоматически, именно в минуты предельного ужаса, чтобы горе не поселилось навеки в воспоминаниях ребят. Но для меня лично так, сразу, забыть мою сестру было бы настоящей катастрофой. И хотя я ей этого никогда не говорил, но именно она была тем человеком, для которого я всегда писал.

В ней крылась тайна всех моих художественных достижений, всей моей писательской техники. Все, что было создано цельного, гармоничного, создал человек, художник, думая об одном-единственном читателе. И поэтому я особенно чувствовал пустое место в самолете между мной и братом... Пока мы с братом ждали, когда наш самолет подымется в воздух, он преподнес мне остроту Марка Твена - про оперу, которую тот слушал в Италии. Твен сказал, что таких воплей он не слыхал "с тех пор, как горел сиротский приют". Мы посмеялись. Брат вежливо спросил, как идет моя работа. Мне кажется, что он ее уважает, но она его несколько озадачивает.

Я сказал, что мне дико надоело писать и что одна писательница будто бы говорила: "Писатель - это человек, который ненавидит писанину". И еще я ему рассказал, что мне ответил мой литературный агент, когда я ему пожаловался, какая у меня противная профессия. Вот что он написал: "Милый Курт, я никогда в жизни не видел, чтобы кузнец был влюблен в свою наковальню". Мы опять посмеялись, но, по-моему, эта острота до брата не дошла. Его-то жизнь была сплошным медовым месяцем с его "наковальней"..."

- Вы бывали в Париже? - спросили мы Курта в тот первый день, когда Натали - моя молодая приятельница, преподававшая английский в одном из колледжей, - вела свою маленькую машину по Елисейским полям. - М-ммм...- сказал Курт, - надо сознаться, что хотя я тут был, но мало что видел. Настал конец войны, нас отправили из Дрездена во Францию, оттуда - домой. Тогда нам было не до туризма...

- Ну, теперь смотрите! - сказала Натали. И Город-Светоч поплыл перед нами... К вечеру мы поехали в Версаль. Парк опустел, дворец уже закрыли. Мы стояли на берегу канала, солнце с той же пышностью, что и двести лет назад заливало золотом осенние аллеи; старые статуи на глазах успокаивались и засыпали над своим отражением в зеркальной воде. И в этой магии, в этой музыке тишины Воннегут медленно сказал: "Только подумать - мне через две недели будет пятьдесят лет, а я никогда не увидел бы все это, если бы не вы... Я думал: Версаль, туристы, экскурсии..." - Пусть это будет вам подарком ко дню рождения - парк, тишина, осень в Версале...- сказала я.

В английском ресторане, у самого парка, мы были единственными посетителями, и с нами обращались как с заезжими миллионерами: вся бутафория "сладкой жизни" - розы в хрустале, свечи в старинных медных канделябрах, роскошный метрдотель, изысканная еда. До позднего вечера мы говорили, расспрашивали друг друга о многом, смеялись, спорили... "Мне не надо Вам говорить, что иногда два дня в жизни значат больше, чем год...- писал Курт уже в Москву. - Я до сих пор умиляюсь и радуюсь вашему подарку - помните, вы подарили мне весь Версаль?".

Все последующие годы - до новой встречи в Москве - я читала много статей о Воннегуте. Вот что он рассказывал недавно одному журналисту. "Каждую книгу я пишу годами - мне все кажется, что я ее не напишу... И вообще я не знаю, что от меня останется и как обо мне будут вспоминать мои дети, - говорил Курт. - Одного я не хочу оставить им в наследство - я не хочу, чтобы они жили в том мраке, в той подавленности, в которой жили мои родители. Мое поколение выросло в атмосфере войн, разрушений, убийств и самоубийств. Нам надо вырваться из этого наваждения - избавиться

12

от человеконенавистничества, жадности, зависти, вражды... И еще я хочу, чтобы мои дети, вспоминая обо мне, не говорили: "Да, наш отец здорово умел шутить, но он был очень грустный человек...""

* * *

С той парижской встречи прошло много лет. Курт дважды приезжал к нам в гости: сначала в 1974 году в Москву, потом в 1977 осенью в Ленинград, где мы уговорились встретиться, после его поездки по Скандинавии. В Москве, как всегда, была очень напряженная программа: много встреч, много поездок по городу, театры, визиты в редакцию "Иностранной литературы" и в Библиотеку иностранной литературы, где Воннегут встречался с нашими литературоведами и переводчиками.

А в Ленинград он приехал неофициально, как турист, по пути в Италию из Стокгольма, - и там снова была великолепная золотая осень, спокойные поездки по "Любимому Городу", по его окрестностям, и встречи, как он сказал, "с нашими общими читателями"... И снова ко дню рождения Курт получил в подарок не "чужой" Версаль, а наш собственный Павловск...

"Все-таки Ленинград - лучший город в мире", - писал он мне из Флоренции. Он и в Ленинграде говорил, что понял там Гоголя и Достоевского лучше, чем прежде, и что "Мертвые души" в театре имени Пушкина - незабываемый спектакль... К сожалению, он не видел свой спектакль, оставленный п Москве, в Театре Советской Армии, в январе 1976 года. Спектакль назывался "Странствия Билли Пилигрима" по роману "Бойня № 5". К премьере Воннегут прислал нам телеграмму - она была напечатана в английской газете "Москау Ньюз" по-английски, а в "Известиях" по-русски: "Никогда я не был так счастлив и горд. Поставьте кресло в кулисах для моей души - мое тело вынуждено остаться дома. Красная Армия спасла мне жизнь в 1945 году, и теперь подарила мне театр. Если бы я мог - вступил бы в ее ряды. Вся моя любовь вам, мои сестры и братья по искусству". И подпись: "Курт Воннегут, бывший рядовой американской пехоты, личный номер 12102964".

Обычно в предисловии полагается рассказать не только биографию писателя, но и сделать разбор его творчества, с точки зрения стиля, художественных приемов, словом, "проанатомировать" его романы и рассказы. В некоторых предисловиях даже пересказываются сюжеты этих произведений, и читателю предлагается подробный их анализ, характеристика героев и так далее...

Мне хотелось бы воздержаться от этого и ничего заранее не навязывать нашему умному и внимательному читателю. Можно только еще раз дать слово А. Звереву, чтобы все-таки подсказать, с каким сложным и необычным литературным явлением встречаешься, читая Воннегута: "Художественный мир Воннегута непривычен. В него надо вникать неспешно и вдумчиво, чтобы понять своеобразие его законов. Его проза производит впечатление фрагментарности. Отношения между героями возникают и обрываются как будто совершенно немотивированно. Связи между бытовым и гротескно-фантастическим планами рассказа кажутся случайными, а финалы рассказываемых историй - неожиданными... Пожалуй, о прозе Воннегута всего точнее будет сказать, что она многомерна. Суть дела в особой способности художника - передавать тончайшую взаимосвязь тех драматически и комически окрашенных импульсов, которыми насыщена ткань бытия...

Это редкая и специфическая способность. В Воннегуте она развита необычайно. Именно поэтому его романы не укладываются в нормативные жанровые определения. Не сатира, но и не психологическая проза. Не фантастика, но и не интеллектуальный роман и уж тем более – не "реализм обыденного". Во всяком случае, не то, не другое и не третье в чистом виде. Для прозы Воннегута характерны смещения пропорций и постоянная перестановка акцентов, помогающая запечатлеть мир в его движении, сложности, конфликтности...

Почти во всех романах изложена сущность художественного мировосприятия Воннегута, оставшегося в целом неизменным вплоть до самого последнего времени. Таящаяся в этой философии опасность возведения понятий добра и зла в некие абсолютные и абстрактные категории - очевидна. Все зависело от художественного чутья писателя, анализирующего в такой системе понятий факты реальной американской действительности; были победы, были и срывы. Но задачей для Воннегута всегда оставалось достичь "динамического напряжения", иначе говоря, сочетать гуманность и правду. Умную гуманность, не подкрашивающую истину во избежание безотрадных выводов. И полную правду, быть может, очень горькую, но не подавляющую убеждения, что в мире неизменно сохраняются человечность и добро... Но когда биологическая катастрофа из отдаленной угрозы превращается в реальность самого близкого будущего, тогда надо что-то делать, и делать спешно. И этот сигнал предупреждения звучит, пожалуй, всего настойчивее в романах Воннегута.

Все дело в готовности противодействовать реальнейшим опасностям, которые возникли перед человечеством в последней трети XX века и ныне уже достаточно широко поняты. В умении им противодействовать. В понимании путей истинной, а не мнимой борьбы за обитаемый и гуманный мир. Поэтому и все книги Воннегута воспринимаются не только как сигнал тревоги за будущее планеты, но и как выражение веры в человеческий разум и человеческое сердце..."1

Остается только добавить, что в своих последних письмах Воннегут много пишет о себе, о своих детях: "Недавно все мои шесть детей, со своими мужьями, женами, друзьями и подругами собрались у нас, в Нью-Йорке... Младшей дочке - 24, старшему сыну - 36 лет. Они все любят Джилл (вторую жену Воннегута, с которой он уже прожил десять лет) и рады, что она так прочно вошла в нашу семью... Я счастливый человек, во многих отношениях. Все мои дети - такие интересные, живые люди. Старший - фермер и краснодеревщик, второй - пилот гражданской авиации, третий - комментатор телевидения, две мои прелестные дочери - художницы, а отец двух моих внуков - Марк - врач и автор большой книги...

13

Все мы работаем. Джилл стала одним из самых знаменитых фотографов и автором популярнейших детских книг... Что касается меня, то я этим летом займусь журналистской работой. Меня пригласили комментировать по радио в июле и августе ход предвыборной компании... Понятия не имею - что я буду говорить..."

 Прощаясь с читателем, прошу только об одном: постарайтесь полюбить Курта Воннегута, как его уже любят тысячи людей во всех странах мира, в том числе - и у нас.

Р. Райт-Ковалева

А Курт Воннегут..

-1- ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА

Отдать не могла, предать не могла,Скучала сперваОчень.Ждала да ждала, звала да звала,Искала словаТочные.Была не права: качала права,Жила - не жила -Корчилась.А осень пришла, мосты развела,Дождем пронялаТочечным.И я поняла, и все приняла,Взяла да сплыла -Кончено.Была - не была. Такие дела.Такие делаСрочные.

А Курт ВоннегутВоистину крут,А то, что не крут, - врут!

-2- АВТОРЕЦЕНЦИЯ

Я все поняла, сто грамм приняла,Жила, не жила -Нежилась.Но шиза пришла, слезу пролилаИ мысль принеслаСвежую.И я, как была в чем мать родила(а мать родилав сорочке),Ни капли твоей любви не взяла,А так и ушлаМолча.Такие дела.Такие дела.Такие дела.Точно.

А Курт ВоннегутТем более крут,Чем более он Курт.

-3- А КУРТ ВОННЕГУТ (вывод)

А Курт ВоннегутВоистину крут.

14

А то, что не крут, - врут.И каждый, кто крут,Тем более Курт,Чем болееВоннегут.

Курт Воннегут "О себе"(Предисловие к сборнику рассказов)

Перед вами — нечто вроде памятной выставки Курта Воннегута — сборник коротких рассказов, хотя Воннегут еще совершенно живой, а я и есть этот Воннегут. Где-то существует немецкая речушка Вонна. Из нее и проистекло наше чудное имя.

Пишу я с 1949 года. Я — самоучка. У меня нет никаких теорий насчет литературы, полезных для других. Когда я пишу, я просто становлюсь самим собой. А во мне шесть футов два дюйма росту, вешу я около двухсот фунтов, двигаюсь неуклюже, только плаваю хорошо. Вот вся эта, временно взятая напрокат, туша и пишет книжки. Зато в воде я прекрасен.

Мой отец и дед по отцу были архитекторами в Индианаполисе, штата Индиана, где я и родился. У деда по матери был пивной завод. Дед получил золотую медаль на парижской выставке за свое пиво, под названием «Либер лагер». Секрет состава — добавка кофе.

Мой единственный брат старше меня на восемь лет, он — известный ученый. Его специальность — физика чего-то, относящегося к облакам. Зовут его Бернард, и он куда занятнее меня.

Помню, как он мне написал, когда его первого сына, Питера, принесли из роддома: «Теперь, — начиналось письмо, — я главным образом убираю какашки откуда ни попало».

Моя единственная сестра была старше меня на пять лет. Умерла она сорокалетней. Росту в ней тоже было больше шести футов, примерно на один ангстрем или вроде того. Красоты она была небесной, и удивительно грациозна — не только в воде, но и на суше. Она была скульптором. Крестили ее «Алисой», но она всегда говорила, что никакая она не Алиса. Я соглашался. И все соглашались. Быть может, когда-нибудь, во сне, я открою, как ее звали по-настоящему.

Последние ее слова перед смертью были: «Не надо боли». Убила ее раковая опухоль. И теперь я понимаю, что брат с сестрой определили основные темы моих романов: «Убирать какашки откуда ни

попало» и «Не надо боли». Рассказы этого сборника — образцы того, что я продавал, чтобы обеспечить себе возможность — писать романы. Тут собраны, так сказать, «плоды частного предпринимательства».

Я заведовал отделом внешних сношений при «Дженерал электрик», а потом стал свободным художником — поставлял так называемое «легкое чтиво», главным образом — научную фантастику. Вырос ли я морально, сменив профессию, я сказать не решаюсь. Об этом, как и о многом другом, я спрошу господа бога на страшном суде — кстати, там же узнаю, как по-настоящему звали мою сестру.

Вполне возможно, что это случится, например, в будущую среду. Однажды я задал вопрос о своем моральном перерождении некоему профессору университета, который, садясь в

свой «мерседес-бенц-300», уверял меня, что и служащие всяких отделов внешних сношений, и авторы легкого чтива — одинаковая пакость: и те и другие искажают истину за деньги.

Я спросил его — что он считает самым низким сортом литературы, и он сказал: «Научную фантастику». Я спросил — куда он тал спешит, и узнал, что он должен попасть на сверхскоростной самолет. Он собирался назавтра выступить на симпозиуме Лингвистической ассоциации в Гонолулу. До Гонолулу было три тысячи миль.

Моя сестра курила слишком много. Мой отец курил слишком много. Моя мать слишком много курила. Я курю слишком много. Мой брат тоже курил слишком много, а потом бросил, что было чудом, вроде евангельского чуда о хлебах и рыбах.

Как-то в гостях, на коктейле, ко мне подошла хорошенькая девушка и спросила: — Чем вы теперь занимаетесь? — Самоубиваюсь сигаретами, — сказал я. Ей показалось, что это очень остроумно. А мне — нет Я подумал — как гадко презирать жизнь настолько, чтобы

непрестанно сосать канцерогенные штучки. Курю я «полл-молл» Настоящие самоубийцы говорят — «полл-молл» Дилетанты называют этот сорт «пэль-мэль».

Один мой родственник втайне пишет историю некоторых членов нашей семьи. Кое-что он мне показывал, а про моего деда-архитектора сказал: «Он умер лет в сорок с чем-то и, по-моему, рад был избавиться от всего этого. Под «всем этим» он, как видно, подразумевай жизнь в Индианаполисе. Такой страх перед жизнью иногда копошится и во мне.

Наши деятели здравоохранения никогда не говорят, по какой причине множество американцев курит без удержу. А причина в том, что курение — вполне надежный и вполне пристойный способ самоубийства.

Стыд и позор, что мне иногда тоже хотелось уйти «от всего этого», но теперь больше не хочется. У меня шестеро детей — трое мои собственных, трое — от покойной сестры. Дети замечательные. Мой первый брак оказался удачным, и до сих пор очень удачен. Моя жена все еще красивая.

Впрочем, некрасивых жен у писателей не бывает — я таких не встречал. В честь своего удачного брака я включил в этот сборник тошнотворно-сладкую любовную историю из «Женского

журнала», где ее озаглавили — бог им прости! — «Длинный путь в Навсегда». По-моему, сам я назвал это? рассказ «Кой

15

черт с ней справится?» В рассказике описана прогулка с моей будущей женой. Стыдно, стыдно, что в моей жизни бывали ситуации прямо из женского журнальчика.

«В Нью-Йоркере» про мой роман «Благослови вас бог, мистер Роузуотер» написали, что это — сплошное самовлюбленное подхихикиванье. А вдруг и эта книжка такая? Тогда уж пусть читатель, для ясности, вообразит меня в виде американской девицы с олеографии, которая стоит на коленях, в ночной рубашке, у ручья и не то смотрит на рыбок, не то любуется собственным отражением.

Курт Воннегут

Перевела с английского Р. Райт-Ковалева «Простор», 1972, № 5.

"Хороший ли писатель Курт Воннегут?"

Хороший ли писатель Курт Воннегут?Если судить по советским меркам семидесятых годов -- гениальный; если верить такому авторитетному зануде,

как Гор Видал, - наоборот. Приложив когда-то собрата по перу ядовитым mot "Воннегут сильно выигрывает в переводе", Видал заронил искру сомнения в умы даже самых верных адептов создателя Килгора Траута.

В самом деле, у Воннегута в советские времена переводчица была без преувеличения гениальная -- Рита Райт-Ковалева. К тому же перевод тогда был занятием куда более изысканным, это сейчас перевод -- скромный способ заработать на хлеб... А в совке получить хоть какую-нибудь работу в этой области было нелегко, а уж для того, чтоб тебе достался не прогрессивный зимбабвийский автор, а знаменитость класса Воннегута, требовалось быть звездой профессии. Вот Райт-Ковалева и была.

Две недавно вышедшие книги Воннегута -- "Галапагос" и "Времятрясение" -- переведены умельцами нового поколения. Что ж, в этом деле, как в любом другом, новые похожи на старых, только хуже. Нет, оба перевода -- и "Галапагоса", который получше, и "Времятрясения", поплоше, - почти не вопиющие. Но удручающие мелочи есть и в том и в другом. К примеру, во "Времятрясении" возникает побочный персонаж, джентльмен по имени Фиб Херти. Фиб - Phoebe, по логике переводчиков, это Феб. Что неверно: имя это принадлежит женщине. Неведение было бы простительным, если бы самый знаменитый роман Воннегута "Завтрак для чемпионов", в переводе все той же Райт-Ковалевой, автор не посвятил бы "памяти Фиби Хэрти, которая утешала меня в годы Великой депрессии". Не худо бы переводчикам хоть слегка узнать контекст.

Другой загадочный ляпсус - имя сына воннегутовского alter ego, писателя Килгора Траута. Тут "наложили", если воспользоваться спортивно-музыкальным термином, интерпретаторы "Галапагоса". К концу романа читателю открывается, что этого самого сына зовут Лев, Лев Траут. "Что за черт? - недоумевал, например, я.- Он что же, русский? Или, может, еврей? И автор ничего про такое пикантное обстоятельство не написал?.." Недоумение счастливо разрешилось, когда я открыл "Времятрясение" - Траута-младшего здесь зовут Leon. Все стало понятно, кроме одного: зачем нарушать простое правило русского языка, указывающее, что иностранные имена не переводятся, а транскрибируются?

Но довольно о переводах. Что сами романы?В "Галапагосе" рассказывается, с точки зрения призрака упомянутого Леона Траута, история последних дней

современной цивилизации, какой она видится спустя миллион лет после происшедшего. После всемирной катастрофы в живых остается горстка людей, которые высаживаются на один из островов архипелага Галапагос. Где живут, мутируют и превращаются в некое подобие мыслящих рыб. Главное отличие бедолаг, которым повезло, от нас состоит в том, что они живут и мыслят намного проще: главным врагом человечества, по Воннегуту, являются слишком большие мозги, коими наделены современные люди.

Всерьез с этим спорить едва ли возможно -- и мысль-то справедливая, и изложена в легком, бойком, желчном и мрачном воннегутовском стиле, который сам писатель называет "телеграфно-шизофреническим". Но мировоззрение - вещь интимная, вроде трусов, и что уж особо обсуждать, у кого какое исподнее. Удивительней другое - Курт Воннегут родился в 1922 году, и по темпераменту и серьезности отношения к жизни он вовсе не безалаберный и циничный хиппарь (каким он виделся нам, олухам семидесятых). Он, скорее, близок к русским писателям поколения ветеранов войны, таким, как Александр Солженицын (р. 1918) или Виктор Астафьев (р. 1924).

Именно теперешние, поздние публикации Воннегута заставляют вспомнить заветревший, как сыр, тезис о примате содержания над формой. Конечно, бодрящего впечатления новизны, которое оставляли ранние, культовые вещи Воннегута, уже не вернуть. Но внятность и радикальность требований, предъявляемых автором к мирозданию, впечатляет по-прежнему. К отрывистой, ухмыляющейся манере мы, допустим, привыкли, но к радикальной критике мироздания -- поди-ка, привыкни. "Я -- максималист и зануда, поэтому и пишу так хорошо" -- эти слова Воннегута вполне применимы и к Солженицыну, да только нельзя себе и представить, чтобы наш пророк сподобился обратить на себя хоть сколько-нибудь иронии.

Писательское долголетие Воннегута сказывается в том, что он по-прежнему способен придумывать фантастические сюжеты и развивать их без того надрывного оттенка мономании, который свойствен большинству произведений этого жанра. Во "Времятрясении" речь идет о временном катаклизме, который отбросил вселенную на десять лет назад и заставил человечество прожить еще раз время с 1991-го по 2001 год -- причем каждый должен был в

16

точности повторить все действия, которые он совершал. А потом случилась беда: люди не знали, что им делать, поскольку "свобода воли опять взяла всех за жабры".

Насчет жабер -- это вольности перевода, никакой связи с романом "Галапагос" тут нет, кроме одной -- главным героем "Времятрясения" является писатель Килгор Траут. Те, кто его помнит и любит, не разочаруются: старик все так же мудр, все так же прозорлив и все такой же маргинал. Теперь он стал восьмидесятичетырехлетним нью-йоркским бомжом. Однако именно Килгор Траут, как и положено настоящему писателю, выдумал мантру, спасшую человечество от депрессии и апатии.

Предсказывать новый взрыв юного энтузиазма по отношению к Курту Воннегуту я не осмеливаюсь. Но хотелось бы мне его спровоцировать! И в порядке осуществления этого желания вот список действующих лиц пьесы Килгора Траута о свадьбе, которая называется "Старый сморщенный слуга семьи".

"Невеста -- Мирабиле Дикту, девственница. Жених -- Флагранте Деликто, бессердечный бабник. Сотто Воче -- гость, стоящий с краю, тихо обращается к своему соседу: 'Я не люблю мучиться с этими свадьбами. Я просто нахожу женщину, которая меня ненавидит, и даю ей дом'. Почтенного старого слугу семьи, плачущего горючими слезами за пальмой в кадке, зовут Скротум".

Привожу перевод для тех, кто по случайности подзабыл латынь: mirabile dictu -- сплошное удовольствие; in flagarante delicto -- с поличным; sotto voce – тихим голосом; scrotum -- мошонка. Пьеска, кажется, покруче акунинской "Чайки".

"КоммерсантЪ ", №195 за 18 октября 2000 г.

Быть родом со Среднего Запада Курт Воннегут

«Вот человек, давно душою мертв,нам от него не суждено услышать слов: "Здесь Родина моя, мой дом, мой кров"…»*

 Если лишить эти знаменитые патриотические строки шотландца сэра Вальтера Скотта (1771-1832) национально-романтической окраски, то получится вот что: Люди, к счастью для них самих, рождаются на свет с таким же территориальным инстинктом, который есть у лесных волков и пчел. Еще недавно считалось, что удаляться слишком далеко от места рождения и от родственников для людей равноценно самоубийству.

Этот ужас перед пересечением четко определенных географических границ до сих пор имеет право на существование во многих частях света – например, в бывшей европейской стране Югославии, или в африканской стране Руанде. Однако сегодня этот ужас стал излишним подсознательным грузом на большей части территории Северной Америки – слава Богу, слава Богу. Он все еще жив в этой стране – как живы и многие другие устаревшие инстинкты выживания, как все еще живы многие чувства и повадки, которые в основном безвредны, а иногда даже забавны.

Поэтому я, а также миллионы мне подобных, говорим незнакомцам при встрече, что мы родом со Среднего Запада, словно нам полагается за это какая-нибудь медаль. В нашу защиту я могу сказать только, что уроженцам Техаса и Бруклина присуще еще более нелепое территориальное тщеславие.

Практически бесчисленные фильмы о Техасцах и Бруклинцах учат таких людей вести себя еще более шаблонно. Почему же не снимают фильмов о типичных уроженцах Среднего Запада, которые были бы моделями для нашего поведения?

Сегодня я могу похвастаться лишь вызывающе гнусавым акцентом. Кстати насчет этого акцента: Когда я служил в армии во время второй мировой войны, одни белый Южанин сказал

мне: «Вы что, не можете говорить нормально?» Я мог бы ответить: «Ах так? Ну во всяком случае мои предки не использовали рабский труд», однако тогда на

стрельбище в Форт Брагг (штат Северная Каролина) было не время и не место для выяснения отношений. Еще я мог бы добавить, что некоторые из лучших слов, произнесенных в американской истории, были озвучены

такими же гортанными голосами, в том числе геттигсбергская речь Авраама Линкольна из Иллинойса, а также вот эти слова Юджина В. Дебса из Терре Хоут, штат Индиана: «Пока существует низший класс – я к нему отношусь, пока есть преступники – я один из них, пока хоть одна душа томится в тюрьме – я не свободен».

Я предпочел бы умолчать о том, что, когда я был ребенком, границы штата Индиана были не только колыбелью Юджина В. Дебса, но и пристанищем для национальной штаб-квартиры Ку-клукс-клана.

А в Иллинойсе были Карл Сандбург и Аль Капоне. Да, а та вещь на доме, что укрывает нас от непогоды называется крыша, а поток позади дома – ручей. Представители всех рас, подрас и их помесей называют Средний Запад своим домом. Лично я - чистокровный

Краут. Наши предки были совсем не похожи друг на друга. Мой гнусавый выговор это единственный отличительный признак евро-американца, выросшего к северу от конфедерации южных штатов. Когда я начинал это эссе мне казалось, что я занимаюсь бессмысленным делом, поскольку описывая нас я могу только говорить о том, кем мы не являемся. Мы не похожи ни на техасцев, ни на бруклинцев, ни на калифорнийцев, ни на южан, и так далее.

Чтобы продемонстрировать самому себе бессмысленность выделения нас на фоне американцев, рожденных в других регионах страны, я представил себе толпу народа на Пятой Авеню в Нью-Йорке, где я живу сейчас, и такую же толпу на Стейт-стрит в Чикаго, где я учился в университете и работал репортером полвека назад. Как я и ожидал, черты этих людей, их одежда и выражения их лиц оказались одинаковыми.

17

Однако чем больше я думал о людях в Чикаго, тем больше я ощущал близость чего-то грандиозного. Это было похоже на музыку, на музыку неслышную в Нью-Йорке или в Бостоне, или в Сан-Франциско, или в Новом Орлеане.

Это было озеро Мичиган, океан чистой воды, самого ценного вещества во всем этом мире. Больше нигде в северном полушарии нет такой огромной массы чистой воды как в наших Великих озерах, кроме

Азии, где есть всего лишь озеро Байкал. Так что в уроженцах Среднего Запада все-таки есть нечто особенное. Знайте, там где мы родились нас окружало огромное количество пресной воды –  в озерах, в ручьях и реках, в дождевых каплях и снежинках, и нигде ни капли непитьевой  соленой воды!

Даже мои вкусовые рецепторы выдают во мне уроженца Среднего Запада. Когда я плаваю в Атлантическом или в Тихом океане, вкус воды мне кажется каким-то неправильным, хотя если ее не глотать, то она, в сущности, не противнее куриного бульона.

К тому же, там где мы родились нас окружали миллионы гектаров плодородной почвы, гладкой словно бильярдный стол и пышной словно шоколадный пирог.

Когда я родился в 1922 году, всего через сто с лишком лет после того как Индиана стала 19-м штатом Союза, Средний Запад уже мог похвастаться множеством городов с симфоническими оркестрами, музеями, библиотеками, университетами, школами музыки и искусства, все почти как в Австро-венгерской империи накануне Первой мировой войны. Можно сказать, что Чикаго был нашей Веной, Индианаполис – нашей Прагой, Цинциннати – нашим Будапештом, а Кливленд – Бухарестом.

Если вырастаешь в таком городе, что произошло и со мной, то культурные учреждения начинают тебе казаться такими же обыкновенными заведениями как полицейские участки или пожарные станции. Поэтому вполне понятно, что в то время молодой человек мог мечтать, что когда он вырастет, он станет каким-нибудь художником или интеллектуалом, а то и полицейским или пожарником. Я мечтал об этом. Об этом мечтали многие мне подобные.

Такие провинциальные столицы, как они назывались тогда в Европе, были очаровательно самодостаточны в отношении искусства. Иногда к нам на ужин приходил директор Индианаполисского симфонического оркестра, порою бывали у нас и разного рода писатели и художники местного значения, или архитекторы, коллеги моего отца.

Игре на кларнете меня обучал первый кларнетист нашего оркестра. Я помню, как оркестр исполнял увертюру к опере Чайковского «1812 год», и полицейский за сценой изображал пушечную канонаду, стреляя холостыми патронами в пустое мусорное ведро. Я знал этого полицейского. Иногда он охранял пешеходные переходы напротив школы №43, моей школы, школы имени Джеймса Виткомба Райли.

Поэтому неудивительно, что Средний Запад стал родиной для многих художников различного ранга – от знаменитостей мирового класса до обычных любителей, – то же самое в свое время случилось и с провинциальными столицами Европы.

Я не вижу причин для того, чтобы эта приятная тенденция не продолжалась и в будущем, если, конечно, финансирование преподавания и пропаганды искусства не будет прекращено, особенно это касается публичной системы обучения.

В преддверие 2000 года можно сказать, что искусство это не просто один из многих возможных путей заработать себе на жизнь. Искусство, в своей основе, не имеет никакого отношения к зарабатыванию денег. Несмотря на то, что оно редко приносит вам богатство или славу, в чем имели возможность убедиться многие уроженцы Среднего Запада, искусство – это способ заставить расти свою душу.

Однако ни один художник в мире, ни Шекспир, ни Бетховен, ни Джон Виткомб Райли, не смогли так изменить жизнь огромного количества людей по всей планете как это удалось четырем парням в Огайо – двое из них жили в Дейтоне и двое в – Акроне. Мне бы так хотелось, чтобы Дейтон и Акрон были в Индиане! А Огайо мы бы отдали Кокомо и Гэри.

Орвиль и Вилбур Райт жили в Дейтоне в 1903 году, когда они изобрели аэроплан. Доктор Роберт Холбрук Смит и Вильям Грифит Вилсон жили в Акроне в 1935 году, когда они придумали 12

шагов к трезвости для Общества анонимных алкоголиков. По сравнению со Смитом и Вилсоном, Зигмунд Фрейд был обыкновенным проходимцем, если говорить об умении лечить поломанные разумы и жизни.

Вот вам! Остальному миру тут есть о чем задуматься, не говоря уже о художниках, таких как Эрнест Хемингуэй, Сол Беллоу и Тони Моррисон; Коул Портер и Хоуги Кармайкл; Френк Ллойд Райт и Луис Салливан; Туайла Тарп и Боб Фосс; Майка Николс и Элейн Мей.

И Ларри Берд! Для Нью-Йорка, Бостона и прочих портов на атлантическом побережье Европа является влиятельным, а часто и

довольно назойливым соседом. На Среднем Западе этого нет. Многие из нас имеют европейские корни и при этом совершенно ничего не знают о прошлом своей семьи в Старом Свете и о тамошней культуре. Наше культурное наследие – чисто американское. Когда немцы взяли меня в плен во время Второй мировой войны, один из них спросил меня: «Почему ты воюешь со своими братьями?» Я абсолютно не мог взять в толк, о чем он толкует…

Англо-американцы и афро-американцы, чьи предки появились на Среднем Западе с Юга, обычно имеют гораздо более отчетливое представление о своей старой родине, чем я – естественно, речь идет о Дикси**, а не о Британских островах или Африке.

Помимо пресной воды и плодородной почвы, география может подарить уроженцам Среднего Запада благоговейный трепет перед лицом блаженного континента, бесконечно простирающегося во все стороны света.

Начинаешь задумываться о вере. Даже дух захватывает. ------------------------------------------------------* перевод стихов А. Бородицкого** общее название Южных штатов США

18

Роман Курта Воннегута «Бойня номер пять»  в контексте биографии автора.

Из выступления Рэя Бумховера, редактора журнала Traces of Indiana and Midwestern History («Историческое наследие Индианы и Среднего Запада»), в рамках конференции о писателях Индианаполиса. Конференция спонсировалась библиотекой Indianapolis-Marion Public Library (Публичная Библиотека штата Индианаполис, Округ Мэрион) в 1994г. В печатном виде доклад Рэя Бумховера вышел в 1999г. в весеннем выпуске его журнала.

29 мая 1945г., спустя 21 день после капитуляции Германии, один отец из Индианаполиса получил от сына письмо; от сына, который после сражения в Бельгии в декабре 1944г. (последней массированной атаки немецких сил во второй мировой войне) числился в списках пропавших без вести. Юноша, служивший разведчиком при 106-й пехотной дивизии, попал в плен к немцам, проблуждав несколько дней в тылу врага. «Штыки», писал он отцу, «не очень-то эффективны против танков». В итоге, молодого солдата родом из Индианаполиса переправили в трудовой лагерь, где он был задействован в производстве витаминных добавок для беременных женщин. Индианцу удалось пережить британо-американскую бомбардировку, укрывшись в подземном мясо-хранилище. В результате того рейда объединённых сил город был практически стёрт с лица земли, погибло около 135 тысяч человек, что превысило число жертв в Хиросиме и Нагасаки. После бомбёжки солдат написал отцу: «нас заставили выносить трупы из бомбоубежищ: дети, женщины, старики; контуженные, сгоревшие, задохнувшиеся. Местные жители проклинали нас и забрасывали камнями, пока мы доставляли тела к огромным погребальным кострам».

В результате решающей атаки войск Красной Армии против нацистов, молодой солдат освободился из плена. Вернувшись в Америку, он – Курт Воннегут младший – в течение многих лет пытался облечь в слова то, что пережил в те жуткие памятные часы. Вначале казалось, что это не составит труда. «Я думал, что мне будет очень легко написать о разрушении Дрездена, потому что надо было только рассказать всё, что я видел», писал Воннегут. Однако, подготовка к изданию романа Бойня номер пять или крестовый поход детей (пляска со смертью по долгу службы) заняла более 20 лет. Но книга того стоила. Явившись американской публике как раз тогда, когда страна изо всех сил пыталась покончить с другой войной – в маленькой азиатской стране под названием Вьетнам – выдающийся опус Воннегута задел за живое. С особой страстью отозвалась молодёжь из университетских кампусов по всей стране. Хотя автор и назвал своё произведение “неудачей”, читатели высказали диаметрально противоположное мнение, о чём свидетельствует тот факт, что роман Бойня номер пять стал бестселлером и впервые обрушил на Воннегута признание общенационального масштаба.

Личный опыт Воннегута практически всегда проглядывает сквозь то, о чём он пишет. Особенно важны в этом аспекте детство и юность писателя в Индианаполисе. Вернувшись в родной город в 1986 году, чтобы прочесть ежегодную лекцию в память Макфадена, Воннегут, выступая в Северный Центральный Университете сказал: «Мои шутки родом из Индианаполиса. Мои жизненные позиции и установки родом из Индианаполиса. Мои аденоиды – тоже родом из Индианаполиса. Если я когда-нибудь отрекусь от Индианаполиса, я окажусь вне игры. Люди любят во мне именно Индианаполис». Связь писателя с родным городом не укрылась от читателей. Писатель Дэн Уэйкфилд, тоже индианец, однажды заметил, что в большинстве произведений Воннегута выведен, по крайней мере, один персонаж из Индианаполиса. Это навело Уэйкфилда на параллель с Альфредом Хичкоком, который любил появляться во всех своих фильмах.

Связь семейства Воннегут с Индианаполисом началась в 1850-х годах, когда Клеменс Воннегут (старший), приехав из немецкой Вестфалии, поселился в столице штата Индиана и вступил в деловые партнёрские отношения с немцем Вольмером. Когда, уехав на Запад, Вольмер исчез, Воннегут взял на себя его часть дела, которое разрослось в доходное предприятие Скобяные Изделия Воннегута.

Дедушка Курта, Бернард Воннегут, в отличие от своего внука, не любил работать в скобяной лавке. Распознав в себе художественную натуру, он изучал архитектуру в Массачусетском Институте Технических и Прикладных Наук, а также прошёл подготовку в Ганновере, (Германия). Недолго проработав в Нью-Йорке, Бернард в 1883 году вернулся в Индианаполис, где в партнёрстве с Артуром Боном организовал архитектурное бюро «Воннегут и Бон». Бюро выпустило такие значительные проекты, как the Das Deutsche Haus[1] (Атенеум, библиотека), первую Палату Здания Коммерции, Музей Искусств Джона Херрона, методистскую больницу, здание трастовой компании Флетчера.

Отец Курта Воннегута, Курт Воннегут (старший), пошёл по стопам отца и сделался архитектором, унаследовав в 1910г. архитектурное бюро. 22 ноября 1913г. Курт Воннегут (старший) женился на Эдит Либер, дочери миллионера из Индианаполиса, пивовара Альберта Либера. Этот брак принёс троих детей: Бернарда (родился в 1914), Элис (родилась в 1917) и Курта младшего, явившегося миру 11 ноября 1922г.

Хоть юные Воннегуты и были немцами в четвёртом поколении, они росли, мало что зная о своих немецких корнях. Курт считал, что это было результатом анти-германских настроений, превалировавших в массах после первой мировой войны. После того, как Америка вступила в войну на стороне Союзных Сил, всё, что хоть как-то ассоциировалось с Германией, вызывало подозрение. Городской оркестр Индианаполиса распался, потому что солист-сопрано был немцем, городские рестораны переименовали блюда с немецкими названиями, the Deutsche Haus превратился в the Athenaeum (Атенеум, библиотека), а министерство просвещения распорядилось о прекращении преподавания немецкого языка в школах. Анти-германские настроения стесняли родителей Курта. Поэтому, в воспитании мальчика было решено «воздержаться от ознакомления меня с языком ли, литературой ли, устными ли семейными преданиями, милыми моим предкам. Мать с отцом вызвались доказать свой патриотизм тем, что лишили меня родственных корней». Воннегуты-старшие всё-таки привили своему младшему сыну любовь к шутке; однако, первая мировая война, сотрясшая мировой порядок, любимый его родителями, заставила Воннегута познать с их стороны, как он выразился, «и унылую грусть, пробиравшую до самых костей».

19

Брат и сестра Курта, будучи отпрысками богатого семейства, обучались в частных школах – Бернард посещал Парк Скул, а Элис – заведение для девочек Тьюдор Холл Скул. Однако в годы Великой Депрессии значительно сократился поток заказов фирме Воннегутов. Значительно урезанные в средствах, Воннегуты забрали младшего сына из частной Орчад Скул после третьего класса и определили его в Публичную Школу №43, школу Джеймса Уиткоба Рили, расположенную всего в нескольких кварталах от дома Воннегутов на Иллинойс-стрит.

Эдит, мать Курта Воннегута (младшего) была дамой благородной и утончённой, привыкшей к комфорту и привилегиям. Она убеждала сына, что по окончании Великой Депрессии он вновь займёт надлежащее место в обществе – будет посещать бассейн Атлетического клуба вместе с детьми ведущих семейств Индианаполиса, будет играть с ними в теннис и гольф в клубах Вудсток Гольф и Кантри. Однако, Курт прекрасно себя чувствовал в своём новом окружении. Позже он сказал: «Она не понимала, что, отказавшись от своих друзей в школе №43, … я потеряю всё». Даже сегодня Воннегут чувствует, по его выражению «неловкость, в связи с процветанием и всем остальным, что ассоциируется с людьми той общественной ступени, которую занимает моё семейство».

Отчасти, упомянутая неловкость была связана с теорией идеализма, которую Воннегут впитал в бытность свою учащимся публичной школы. Этот идеализм часто проявлялся в его произведениях. Для Воннегута, Америка 30х гг. была нацией идеализма и пацифизма. В шестом классе, по словам писателя, его учили «испытывать гордость от сознания того, что Америка обладает сотней тысяч солдат регулярной армии, и что генералов американской армии мало волнует происходящее в Вашингтоне. Меня учили также жалеть несчастную Европу, поставившую под ружьё более миллиона человек и тратящую все деньги на самолёты и танки. Те основы гражданственности прочно засели в моём мозгу – я до сих пор во всё это верю».

Школы Индианаполиса не только внушили Воннегуту идеи пацифизма и идеализма; именно там будущий писатель впервые испробовал перо. С 1936 по 1940гг., на протяжении всей учёбы в Высшей Школе Шортриджа, Воннегут был редактором вторничного выпуска ежедневного университетского издания Шортридж Хай Скул Экоу[2] (букв. «Эхо Высшей Школы Шортриджа»). Обязанности редактора газеты, позднее ставшей одой из немногих ежедневных университетских изданий, дали Воннегуту возможность писать для большой аудитории – для своих собратьев-студентов. Это было, по выражению самого писателя, «легко и весело». «Просто выяснилось», вспоминал Воннегут, «что я могу писать лучше, чем все остальные. У каждого есть что-то, что он может делать с лёгкостью, недоумевая при этом, почему у других это вызывает такие трудности». В случае Воннегута, это «что-то» было умением писать.

Вспоминая свои школьные годы, Воннегут благодарил судьбу за то, что родился в Индианаполисе. «Этот город», писал он в своём сборнике Парки Страшнее Смерти, «бесплатно наделил меня начальным и средним образованием, которое было богаче и гуманнее, чем какие бы то ни было знания, полученные мной в пяти университетах». Воннегут также высоко отзывался о городской разветвлённой системе бесплатных публичных библиотек, посетители которых казались юному Курту «весёлыми ангелами-хранителями информации».

По окончании Шортриджа, Курт подался на восток страны, в колледж при Корнельском Университете. Если б задуманное осуществилось, юноша стал бы архитектором в третьем поколении. Однако, его отец был полон такого негодования и печали по поводу отсутствия заказов в период Великой Депрессии, что убедил сына не идти по семейной стезе. Воннегут старший призвал сына забыть об архитектуре и изучить какое-нибудь полезное ремесло. Так Воннегут стал специализироваться в химии и биологии. Уже видя себя будущим писателем, Воннегут считал, что для него полезнее было изучать именно естественные науки, а не гуманитарные. Ведь он писал для своего удовольствия, и ни один профессор не говорил ему, для его же блага, насколько несовершенны были его творения; никто также не имел права указывать, что ему читать. Вследствие этого, как писательство, так и чтение были «чистейшим удовольствием» для индианца.

Молодой Воннегут писал, что годы в Корнельском Университете он провёл в «пьяном дурмане», частично потому, что не гнушался алкоголем, отчасти же и потому, что изучал дисциплины, к которым не имел призвания. Тем не менее, он добился некоторого успеха вне стен университета – работал в ежедневной корнельской газете Корнел Дэйли Сан. Ещё до окончания первого курса Воннегут начал вести колонку «Простаки за рубежом», в которой собирал шутки и анекдоты из других изданий. Позже он завёл собственную колонку «В Общем - Всё Путём», в которой публиковал серию пацифистских статей. Рассказывая о годах, проведённые в Корнельском Университете на ежегодном банкете газеты Дэйли Сан, Воннегут вспоминал, что чувствовал себя самым счастливым человеком по ночам, оставаясь один, «взбираясь по склону, уложив солнце[3] в кроватку».

Обучение в восточном университете было прервано вступлением Америки во вторую мировую войну. «К середине предпоследнего курса я завалил все предметы», признавался писатель, «поэтому был рад вступить в армию и пойти на фронт». В январе 1943г. Воннегут завербовался добровольцем в Армию. Несмотря на то, что вначале ему было отказано по состоянию здоровья – в Корнеле Курт подхватил воспаление лёгких – позже он был принят и приписан к Специализированной Программе Подготовки. В соответствии с данной программой, Воннегута послали изучать техническую инженерию в Технологический Институт Карнеги в Питтсбурге и в университет штата Теннеси.

Многих удивило то, что Воннегуту, столь яро пропагандирующему пацифизм в своих произведениях, так легко далось решение пойти воевать. На этот вопрос Воннегут отвечает с трудом. «Что касается моих пацифистских убеждений», говорит он, «они ничего не стоят, если не признать их двойственность».  На вопрос, кем из американцев Воннегут больше всего хотел бы быть, он однозначно называет имя Джошуа Лоуренса Чемберлена, преподавателя в колледже, а также военного героя, чей доблестный штык активно способствовал положительному для американских частей исходу битвы под Геттисбергом.

Несмотря на то, что молодой Воннегут проходил инструктаж по применению 240-миллиметровой гаубицы, которую писатель позже окрестит смертельно ужасным орудием Франко-Прусской Войны, в конечном итоге он стал батальонным разведчиком при 106-й пехотной дивизии, расквартированной в лагере Аттербери, немного южнее Индианаполиса. Именно в тот период Воннегут встретил Бернарда В. О’Хэйра, с которым у него наладились дружеские

20

отношения. Бернард попал в тот же лагерь в Дрездене, что и молодой Воннегут. Ему суждено было сыграть значительную роль в создании  Бойни номер пять.

В 1944г. в День Матери Воннегут получил отпуск и поехал домой, где с ужасом узнал, что его мать покончила с собой несколько часов назад. Эдит Воннегут страдала всё усиливающейся депрессией по поводу потери семейного состояния и своей неспособности хоть как-то поправить положение, продавая свои романы и повести в популярные журналы того времени.  «Она изучала журналы с той же скрупулезностью», писал Воннегут, «с какой азартные игроки изучают стартовые листы на бегах». Хотя Эдит и была хорошей писательницей, Воннегут вспоминал, что «ей не доставало той вульгарности, какую ждали от неё популярные иллюстрированные журналы. К счастью, у меня этой вульгарности было хоть отбавляй». Когда Курт вступил в самостоятельную жизнь, ему удалось осуществить мечту своей матери: он писал для журналов Кольерс, Космополитэн, Сэтэдэй Ивнинг Пост и Лэйдиз Хоум Джорнэл (букв. “Домашний Журнал Для Женщин”)[4].

Спустя 3 месяца после смерти матери, Воннегута послали в Европу, где он попал в плен во время последней мощной атаки германских войск в Бельгии. Пленных, включая Воннегута, погрузили в товарные вагоны и переправили в Дрезден – «первый город, потрясший моё воображение», как отозвался о нём писатель. Вместе с другими военнопленными Воннегута поселили на скотобойне и заставили работать на фабрике по производству солодового сиропа. Ежедневно, на пути в другие немецкие города, куда их направляли с грузом, молодой солдат слышал жужжание бомб над головой. 13 февраля 1945 г. по Дрездену разнёсся вой сирены воздушной тревоги. Воннегут, некоторые другие военнопленные и их немецкие стражники укрылись в морозильных камерах для хранения мяса, расположенных глубоко под скотобойней. «Там было прохладно, и вокруг висели туши животных», вспоминал Воннегут. «Когда мы поднялись на поверхность, нас окружила смерть. Чёртов город был выжжен дотла».

Описывая последствия бомбёжки, унёсшей жизни около 135 тыс. человек, в интервью Парижскому Обозрению, Воннегут рассказывал, как пленных день за днём заставляли разгребать завалы на месте бывших зданий и убежищ, чтобы вытаскивать трупы с санитарной целью:

Когда мы входили, обычное убежище /…/ выглядело, как трамвай, полный людьми, у которых одновременно случился сердечный приступ. Люди просто сидели на скамьях, но при этом все они были мертвы. Трупы сгружали в вагоны и отвозили в парки – огромные пространства, свободные от обломков зданий. Немцы возводили похоронные костры и сжигали на них мертвецов, чтобы избежать распространения запаха и заразы. Это было подобно дьявольски спланированному пасхальному действу.

Освобождение пришло вместе с войсками Красой Армии. Воннегут вернулся на родину и вскоре, 1 сентября 1945 г., женился на Джейн Мэри Кокс. Молодая семья переехала в Чикаго, где Воннегут занялся подготовкой работы на степень магистра антропологии на базе Чикагского Университета. Провалившись на защите диссертации «Колебания между добром и злом в простейших сказочных сюжетах», Воннегут уходит из университета и становится заведующим отделом «внешних связей» при исследовательских лабораториях Дженерал Электрикс в городе Скенектади, штат Нью-Йорк. В качестве отступления: в 1971 г. Чикагский Университет всё-таки присудил Воннегуту степень магистра антропологии за его роман Колыбель для Кошки.

Ещё работая на компанию Дженерэл Электрикс, Воннегут начал рассылать свои рассказы в популярные журналы. Его превым напечатанным произведением стал рассказ Эффект Барнхауза, появившийся в 11 февраля 1950 г. в журнале Кольерс. За эту публикацию Воннегуту заплатили $750 (минус непременные 10% комиссионных). Рассказывая в письме к отцу о своём успехе, Воннегут написал: «Думаю, я на правильном пути. Я открыл сберегательный счёт в банке и положил весь мой гонорар. Я буду продолжать вносить деньги до тех пор, пока не накопится та сумма, что я зарабатываю за год в Дженерэл Электрикс. Думаю, что ещё 4 рассказа – и соответствующая сумма будет у меня на счету. А потом я брошу свою треклятую работу в лаборатории и – да поможет мне Бог – в жизни не примусь за что-либо подобное».

Всё получилось практически так, как было задумано. В 1951 г. Воннегут уволился из Дженерэл Электрикс и переехал на мыс Код, чтобы полностью посвятить себя писательской деятельности. Несмотря на то, что он пёк рассказы как блины и продавал их в разные журналы, писателю из Индианаполиса всё же приходилось подрабатывать. Он работал преподавателем английского в одной из школ мыса Код,  сочинял рекламные тексты для одного агентства, а также открыл одно из первых в США представительств автомобильной компании Сааб. Критика часто относила Воннегута к числу писателей-фантастов, исходя из жанра его коротких рассказов, а также таких романов, как Пианист (1952) и Сирены Титана (1959). «Можно подумать», сказал Воннегут в одном интервью, «что невозможно быть одновременно приличным писателем и знать, как устроен холодильник. Да, джентльмен и коричневый костюм в Сити несовместимы, но здесь совсем другое дело». К этому же периоду относятся смерти отца и сестры писателя.

В романах, предшествующих Бойне номер пять, таких как Колыбель для кошки, Порождение тьмы ночной, Дай вам Бог здоровья, мистер Розууотер, уже затрагиваются темы, которые будут полностью раскрыты в Бойне номер пять. Это, по Воннегуту, «почти невыносимая сентиментальность, стоящая за всем». Самую эту сентиментальность писателю, вероятно, привила чернокожая кухарка, Ида Янг, работавшая в доме Воннегутов. Янг часто читала Курту стихи из антологии идеалистической поэзии. В тех стихотворениях речь шла о «вечной любви, о преданных собаках и скромных жилищах, скрывающих за своими стенами счастье, о стареющих людях, о посещениях кладбищ, об умирающих младенцах». Сущность романа Воннегута лучше всего воплощает один из персонажей, полоумный миллионер Элиот Розуотер, восклицающий: «О, чёрт, приходится быть добрым». Несмотря ни на что, Воннегут время от времени напоминает: «жалость подобна ржавчине на машине социальной жестокости».

Лишь поверхностно касаясь темы собственных военных переживаний в других своих произведениях (например, Розуотер в бреду видит объятый огнём Индианаполис) - Воннегут в 1969 г. публикует книгу о бомбёжке Дрездена. Бойня номер пять – это повествование о Билли Пилигриме, военном разведчике, который, повторяя судьбу самого писателя, был взят в плен немцами в бельгийском сражении 1944 г. и перевезён в Дрезден, где ему и ещё нескольким военнопленным посчастливилось выжить после авиа налета на город 13 февраля 1945 г. Пилигрим превозмогает

21

психическую травму, нанесённую ему войной с помощью перемещений во времени на планету Тральфамадор, жители которой обладают способностью одновременно видеть прошлое, настоящее и будущее. «Книга такая короткая и такая путанная, потому что ничего вразумительного про бойню написать нельзя. Всем положено умереть, навеки замолчать, и уже никогда ничего не хотеть», - объясняет Воннегут.

Странное, но захватывающее путешествие сквозь временное и событийное полотно второй мировой войны, названное одним критиком  «вдохновенной путаницей», далось писателю нелегко. Он проработал над книгой – откладывая и снова берясь – многие годы. В 1967 г. Воннегута удостоили Гуггенхеймовской стипендии, которую он потратил на поездку в Дрезден вместе со своим другом, также бывшим военнопленным Бернардом О’Хейром. Вместе они собирали материал для книги. За 3 года до этого Воннегут, разыскав О’Хейра в Пенсильвании, удостоился довольно холодного приёма от его жены Мэри – об этом писатель рассказывает во вступительной главе книги. Мэри О’Хейр не сомневалась в том, что индианец станет рассказывать о молодых солдатиках, как о настоящих взрослых мужчинах, и создаст нечто, из чего потом слепят фильм с Фрэнком Синатрой или Джоном Уайном в главной роли. «Она открыла мне глаза, заставила написать о том, какими мы были детьми – многим не было ещё и 17. У нас были детские лица – не думаю, что в плену мне приходилось часто бриться. Во всяком случае, не припоминаю такой проблемы».

Писатель обещал Мэри О’Хэйр, что если когда-нибудь закончит эту книгу, никакой роли ни для Фрэнка Синатры, ни для Джона Уэйна в ней не будет. Даже больше, добавил он, книга будет называться «Крестовый поход детей». И Воннегут сдержал слово. Роман Бойня номер пять или крестовый поход детей, пляска со смертью по долгу службы вышел в свет. В книге вновь появляются старые темы и персонажи (Килгор Траут, Элиот Розуотер и Ховард Кэмпбел), здесь слито воедино всё, что Воннегут когда-либо в своей творческой жизни пытался сказать об условиях человеческого существования. Чёрный юмор, пессимизм, неповторимые сравнения – всё это, как ни странно, призвано заставить читателя не забывать о гуманности, даже перед лицом бедствия. Примером здесь служит библейская героиня, жена Лота, превращенная в соляной столб за то, что осмелилась оглянуться на свой бывший дом.

Воннегут посчитал, что книга не удалась. Этого и следовало ожидать, ведь «её написал соляной столб». Однако читатели не согласились с этим суждением. Явившись свету в разгар войны во Вьетнаме, Бойня номер пять задела за живое американскую публику, столкнувшуюся с настоящей бойней и пытавшуюся покончить с этим кошмаром. Нельзя не учесть то, что роман Воннегута был опубликован в год потрясающих событий: Нейл Армстронг ступает на Луну, нью-йоркские бейсболисты выигрывают первенство, более полумиллиона молодых людей собираются на молочной ферме в штате Нью-Йорк на музыкальный фестиваль Вудсток, американские солдаты вырезают всё население мирной вьетнамской деревни Май-Лай. Успех книги и премьера фильма, снятого по мотивам (1972 г.), возвела Воннегута в ранг американского культурного символа. Особо остро на чувство абсурда Воннегута и его провидческие предостережения о печальных перспективах на будущее планеты отреагировали студенты. «Да, я моралист», - признал писатель. «Я призываю своих читателей не брать больше, чем надо, не жадничать. Я прошу их не убивать, даже в порядке самозащиты. Я прошу их не загрязнять воду и атмосферу. Я прошу их не истощать общественное достояние».

Для тех, кто недоумевает по поводу слов «Такие дела», появляющихся каждый раз, как кто-нибудь из героев Бойни номер пять умирает (кстати сказать, это происходит ровно 103 раза), скажем, что идея этой фразы появилась у Воннегута по прочтении Путешествия на край ночи, шедевра  французского писателя Селина. Использование этой фразы  раздражало многих критиков, да и самому писателю казалось  чрезмерным. Однако «как-то нельзя было без неё».

С самого выхода в свет Бойня номер пять считается величайшей и наиболее неоднозначной работой Воннегута. Книгу вносили в списки изучаемой литературы в школах по всей стране, её также запрещали. В 1973 г. чиновники из Дрейка, штат Северная Дакота, дошли до того, что изъяли все экземпляры романа и сожгли. «Гротескно и смешно», - так охарактеризовал действо Воннегут. «Я рад, что мои солдаты выражаются именно так и никак иначе», - добавил писатель. Мне лично нравится мысль Воннегута о том, как прекратить запреты на книгу в США. Надо, считает он, всякого кандидата на пост в школьном отделе пристёгивать к детектору лжи и спрашивать: «Ты после окончания университета хоть одну книгу с начала до конца прочёл? Копнём глубже, а в университете читал?» Ответивших отрицательно следует лишать права выставлять свою кандидатуру на какой бы то ни было пост в школьном отделе.

Последнее соображение по поводу Бойни номер пять от автора, который по сей день создаёт качественные произведения. На вопрос о том, что он думает по поводу книги, Воннегут ответил, что лишь один человек на всей планете выгадал в  той бомбёжке. «Налёт ни на секунду не сократил войну, ни единого человека не освободил из плена. Лишь один извлёк пользу. Не пять, не десять, а лишь один». И этим единственным человеком был сам Курт Воннегут, который, насколько он сам помнит, в общем счёте получил где-то по пять долларов за труп.

--------------------------------------------[1] Немецкий дом (нем.)[2] The Shortridge High School Echo [3] «Солнце» (“sun” по-английски) входит в название газеты Cornell Daily Sun (букв. «Корнельское ежедневное

солнце»). На этом основывается каламбур.[4] Collier’s, Cosmopolitan, Saturday Evening Post, the Ladies’ Home Journal

Выступление в колледже (1995г) Курт Воннегут говорил о компьютерном заговоре, направленном на сокращение зарплат. Я слушал его слова; на

приеме я изводил его вопросами, пока он, в конце концов, не схватил меня за шкирку, а потом ушел. Перед тем как отправится на его выступление, я посвятил некоторое время исследованию Воннегута. В

библиотеке колледжа Свортмор я нашел запись, на которой Воннегут читает отрывки из своего романа «Колыбель для кошки». Мне запало в душу, как он своим старомодным скрипучим голосом читал пятьдесят третье калипсо Боконона:

22

И пьянчужки в парке, Лорды и кухарки, Джефферсоновский шофер И китайский зубодер, Дети, женщины, мужчины – Винтики одной машины. Все живем мы на Земле, Варимся в одном котле. Хорошо, хорошо, Это очень хорошо.*

Я подумал, а вдруг он имел в виду Интернет? Мне показалось, что Боконон говорит о глобальном разуме, очевидным олицетворением которого в последнее время является всемирная паутина.

Два часа на машине до Ланкастера, штат Пенсильвания, в компании с Яном Хансеном. Его мать занимается связями с общественностью в колледже Лебаннон Велей; она достала для нас два билета на это мероприятие в Миллеровской капелле, где яблоку было негде упасть – в основном там были иностранные студенты, немного разбавленные белой интеллигенцией западной Пенсильвании.

Председатель отделения английской литературы обратился к присутствующим с забавным, но незапоминающимся вступлением, закончив его такими словами: «Что ж, выходите-ка к нам и расскажите, что вы думаете о войне».

Курт Воннегут оказался сгорбленным, немного надменным человеком с хриплым голосом. Несмотря на то, что между нас разделяло пятьсот слушателей, мне бросилось в глаза, что он довольно подвижен для своего возраста. По ходу его выступления это впечатление подтверждалось. У него были приготовлены заметки, однако он обращался к аудитории, облокотившись на них и на кафедру, разбрызгивая слюну по всему залу.

С места в карьер он провел опрос среди слушателей, в результате которого выяснилось, что читателей «Бойни номер пять» в зале гораздо больше, чем участников настоящих военных действий. Он рассказал, кем были прототипы персонажей Бойни 5 и что с ними случилось после войны.

Когда его попросили рассказать о Дрездене и о бомбардировке, он начал говорить о Нагасаки и об атомной бомбе. В Геттисберге Линкольн придал живописность трагической резне Гражданской Войны. Война была подлинной – штыки и пули усыпали поля сражений настоящими телами. Во время атомной бомбардировки все было по-другому, пилоты бомбили мирных жителей, которых они даже не видели. «Даже Шекспир не нашел бы слов, чтобы описать сами знаете что. Так я это называю».

Это не на секунду не приблизило освобождение узников концентрационных лагерей или возвращение солдат с германского фронта; лишь один человек выиграл в результате бомбардировки Дрездена, и он сейчас перед нами. Бомбардировка была затеяна в результате бюрократической импульсивности действий британцев; вопрос «чем бы сегодня заняться», повторяемый в течение месяца, в один прекрасный день привел к появлению такой идеи – давайте разбомбим Дрезден, мирный город, не имеющий никакого отношения к военным действиям какой-либо стороны.

Писательская деятельность никогда не была его святой обязанностью, главной задачей для него была поддержка семьи. Поэтому он стал рекламным агентом и одним из первых дилеров SAAB в Америке. Если бы его приняли на работу в газету, он бы был журналистом. Если бы General Electric платила бы ему больше, он бы перестал писать.

По существу, теперь он уже не пишет, поскольку писание романов теперь неуместно. Слишком много отвлекающих факторов – романы почти незаметны в сегодняшнем мире средств информации. До появления электроники люди читали романы, чтобы получить представление о мире, познакомиться с замечательными персонажами.

<Приступ кашля заядлого курильщика>

Аудитория является необходимым действующим лицом романа, роман должны читать.

Смысл его жизни придают встречи со святыми людьми, которые ведут себя порядочно в непорядочном обществе **. Он упомянул о том, что он является президентом Американской ассоциации гуманистов, сменив на этом посту Айзека Азмиова, – впрочем это звание не накладывает на него каких-либо явных обязанностей.

Семейные ценности в первую очередь подразумевают большие семьи. Большие семьи помогают справляться с проблемами без вмешательства полиции или пожарных. В Нигерии он встретил человека, у которого было 1000 родственников. У него был сын, которого он повел знакомить со всей своей семьей. Этот малыш теперь знает, откуда он взялся и на кого он может рассчитывать.

Фрейд раскрыл загадку женского пола ***:

23

Они хотят общаться с целой кучей народа! Если хорошо подумать, понимаешь, что развод это на самом деле заявление супругов: «Тебя мне мало – я знаю о

тебе слишком много. Я знаю как ты храпишь, как ты ешь, как ты читаешь газету». Нам нужно больше людей для общения.

По поводу разнузданности молодежи – он предложил устраивать в общественных парках церемонии вступления молодых людей в пору зрелости с участием мэра, который бы объявлял 14-летним подросткам: «теперь вы взрослые, так что теперь ведите себя соответственно». Когда он вернулся с войны, дядя похлопал его по спине и сказал: «Теперь ты мужчина», – и Воннегут едва не убил своего первого немца.

CNN представляет войну так, словно это веселая гулянка. Он описал ужасы Битвы на Балге (Bulge), крупнейшего поражения американских войск во Второй мировой войне. Он лежал не земле в снегу, американской поддержки не было – ни танков, ни самолетов. Немецкие танки были белые, солдаты были одеты в белые накидки. Форма наших солдат была цвета собачьего дерьма. Нас стерли в порошок.

Когда я увидел иракцев, сдающихся в плен, я подумал: «Это мои братья». Он вспомнил фразу, которая раньше была известна американским школьникам не хуже чем «живи свободным или умри»:

когда американские солдаты подбили испанский пассажирский крейсер во время испано-американской войны, они стали радостно кричать, глядя на то, как пылающий корабль уходит под воду. Капитан судна сказал им: «Не веселитесь, ребята, эти люди умирают».

В то же время служба в армии была одной из знаменательных вершин моей жизни. Темные грузовики на фоне фортовых зарниц – отдаленные пушечные раскаты – стальная каска постукивает о винтовку – молодой парень в компании своих приятелей по военной подготовке – если бы только моя первая брачная ночь была настолько же захватывающим действом.

Животрепещущий вопрос… размер члена… …или текстовый процессор?

Я очень популярен среди молодых людей, и это не удивительно, потому что я знаю, что волнует их больше всего. Правда ли, что размер члена имеет такое большое значение? – этот вопрос обсуждался в колледжах во время подготовки ко Второй Мировой войне и в ее начале. Теперь в университетах обсуждают другой вопрос: «Вы пользуетесь текстовым процессором?».

Кто-то подарил ему компьютер, чтобы использовать его имя в рекламе. Представители журнала пришли посмотреть, пользуется ли Воннегут компьютером, и обнаружили, что он стоит в детской комнате и используется исключительно для игры в шахматы.

Компьютерная эпоха – это несчастье.

В компьютеры вкладываются большие деньги и все для того, чтобы платить людям минимальную заработную плату. Почему мы должны радоваться, что компьютеры могут заменить людей? Мы никогда и не думали, что мы такие умные.

Когда он пишет, он печатает на машинке. Только один раз. Исправления он вносит красной ручкой на печатном листе, а затем отдает перепечатать женщине-машинистке («мы никогда не победим японцев, если я не уволю Кэрол и не стану строгим и экономным»). Он посылает ей рукопись не по факсу, а по почте. Вместо того, чтобы купить разом пятьдесят конвертов, как советует ему жена, он отправляется в канцелярский магазин где-то в Нью-Йорке каждый раз, когда ему нужно что-то отправить. Женщина за прилавком – индуска, у нее между глаз драгоценный камень. Только ради этого стоит прогуляться. Кроме этого, приятно поболтать с людьми в очереди.

Затем он отправляется на почту. Он питает тайную страсть к почтовой служащей. Несмотря на ее форменную одежду, ей удается замечательно украсить свою голову и шею. Очень мило с ее стороны.

Это просто замечательное время. Мы здесь на земле чтобы заниматься ерундой.

Прошел час, уже 9 вечера, он просит разрешения продолжать, зал одобрительно гудит. Он подходит к доске на кафедре, рисует шкалу X и Y, это график структуры рассказа. X отвечает за продвижение от начала к концу рассказа, Y отображает спектр между благоприятными и неблагоприятными обстоятельствами. Он иллюстрирует несколько всем знакомых историй на этой шкале – юноша встречает девушку, «Золушку», «Метаморфозы» Кафки. Во всех этих историях обстоятельства постоянно меняются от удачных к неудачным и обратно.

Он отмечает, что в примитивных историях обстоятельства, как правило, все время колеблются у середины. Например, истории о животных. Сложно сказать, какие события являются хорошими, а какие плохими.

24

Затем он рассмотрел шекспировского «Гамлета» – «величайший шедевр английской литературы». «Гамлет» вгоняет в депрессию и обманывает надежды читателя на протяжении всего произведения – тут также прямая линия. Произведение предлагает нам правду, в нем мы тоже не можем сказать, какие события хорошие, а какие – плохие, это шедевр.

В конце должны быть ответы на вопросы (я собирался попросить его спеть 53-е калипсо Боконона). Оказывается, что он сам задаст слушателям единственный вопрос. Был ли у вас учитель, который помог вам лучше взглянуть на жизнь? Скажите его имя своему соседу, и хватит на сегодня.

Лекция закончена, я говорю «Ховард Рейнгольд», не обращаясь к кому-либо конкретно, и мы переходим в художественную галерею колледжа, где вечер будет продолжен. Здесь людей уже меньше, вокруг Воннегута нет такой толпы. Люди подходят к нему, просят подписать книги, рассказывают о местных новостях.

Я подхожу поближе. Я смотрю на Воннегута. От него несет никотином – кажется, многолетний удушающий налет сигаретного дыма покрывает его грубую кожу и неописуемый костюм. Он немного сутулый, однако по-прежнему высокий, чуткий и очень живой. Из-под вихров черненых вьющихся волос на вас жадно и энергично глядят затуманенные красноватые глаза.

Я противопоставляю его картине подавления компьютерами человека свою картину – компьютеры позволяют повысить возможности человека и предоставляют ему свободу и доступ к истине в интернете.

«Аромат тела скоро войдет в моду. Что это за прекрасный запах? А, это человек!»

Я предположил, что компьютеры могут использоваться для создания расширенных семей, ведь во время своего выступления он сам говорил о том, как это важно.

«Эти люди не настоящие».

В качестве контраргумента я использовал Рейнгольдизм – «А когда ребенок умирает в больнице от лейкемии и до самого последнего момента общается с помощью компьютера с людьми со всего света? Это тоже не настоящее?»

«Когда вы пользуетесь этими штуками вы сидите в одном месте».

«То же самое, когда вы пишите роман. Вы же не пишете свои книги стоя, или на ходу».

Он отступает, жалея поговорить с другими людьми, собравшимися вокруг него. «Мне кажется, что это что-то вроде любительской радиосвязи, которую используют для разговоров друг с другом люди по всему миру». Он поглощен какими-то другими мыслями. В своей записной книжке я пишу: «Он человек старой закваски».

Он перемещается в другую комнату и садится. Снова автографы, с ним разговаривает Ян. Я фотографирую их вместе. Сажусь на соседний стул и жду, когда можно будет снова поговорить о компьютерах.

Кто-то говорит, что согласен с его словами о том, что печатному слову, к сожалению, пришел конец.

Я возражаю, что чтение с экрана не очень-то отличается от чтения бумажных книг. Возможно, мониторы сегодня не слишком хороши, однако их качество повысится. Их коммуникативные возможности ничуть не хуже.

Чтение книги сродни медитации. Есть что-то особенное в чтении книги, в самой вашей позе с книгой в руках, в том как вы концентрируетесь и расшифровываете текст, написанный с помощью 26 букв, 10 цифр и 8 знаков пунктуации

Я начинаю возражать – он подносит к моему лицу корявый палец, покрытый никотиновым налетом – «погоди! я еще не закончил!»

– ваше давление падает, и вы расслабляетесь.

То же самое можно сказать о телевизоре, точно также можно валяться на диване и смотреть телевизор. Кроме этого, при работе с компьютером вы что-то создаете. Вы не просто включаете компьютер и он вас развлекает, вы должны с ним взаимодействовать, заставлять его делать то, что вы хотите. Он позволяет поддерживать взаимоотношения и связь.

Пожилые женщины, отвечающие за проведение вечера, просят меня отойти и позволить другим принять участие в разговоре – он игнорирует их и возражает мне – Книга это настоящее. Ты можешь держать ее вот здесь, у себя в руках. Компьютерный текст не настоящий, я не могу взять его в руки.

Что значит настоящее? Откуда мне знать, что что-то более настоящее, чем что-то другое?

25

Он хватает меня за руку. С дикими глазами он хватает меня за волосы и дергает,

«Так компьютер может сделать?» трясет меня за голову, «Так компьютер может сделать?»

Он поднимается и уходит, оставляя хозяином вечера восторженную женщину среднего возраста – «хорошо сказано».

* из перевода Райт-Ковалевой, вот оригинал, он звучит немного иначе:

oh a sleeping drunkard up in central park a lion hunter in the jungle dark and a chinese dentist and a british queen all fit together in the same machine nice nice very nice nice nice very nice nice nice very nice so many different people in the same device.

*** очевидно, автор неправильно понял слова Воннегута. Во Времятрясении читаем: «Зигмунд Фрейд сказал, что не знает, чего хотят женщины. Я знаю, чего они хотят. Они хотят общаться с целой кучей народу».

Браен Родригес об экранизации "Бойни номер пять". Критика и комментарии.

Я написал это очень давно. (Браен Родригес) 29/11/94

В 1972 году режиссер Джордж Рой Хил выпустил экранизированную версию романа Курта Воннегута «Бойня номер пять» (или Крестовый поход детей; пляска со смертью по долгу службы). Этот фильм собрал более 4 млн. долларов и был объявлен «художественным успехом» Курта Воннегута (журнал Film Comment, 41). В интервью Film Comment в 1985 году Воннегут даже назвал этот фильм «безукоризненным воплощением» своей повести, что можно считать искренней оценкой в свете его отзывов на другие экранизации своих произведений: «С днем рождения, Ванда Джун» (Happy Birthday, Wanda June, 1971) «вышло настолько отвратительно», что он попросил убрать свою фамилию из титров, а фильм «Slapstick of Another Kind» (по мотивам романа «Балаган» (???), 1984) показался ему «совершенно кошмарным» (41,44). (Эта статья была написана до выхода фильмов «Харрисон Берджерон» (Harrison Bergeron, компания Showtime) и «Мать Тьма» (Mother Night, компания Fine Line)). Воннегут также продал права на экранизацию нескольких других своих романов, однако проекты либо замораживались в процессе съемок, либо останавливались на этапе написания сценария, что опять-таки свидетельствует о сложности экранизации произведений Воннегута. Почему же «Бойне номер пять» удалось добиться успеха там, где остальные потерпели поражение? В первую очередь, благодаря тому, как исходный материал был передан на экране. Хотя существуют некоторые расхождения с текстом, которые приводят к различным результатам, в целом в фильме добротно передано содержание, причем литературные образы успешно преобразуются в зрительные и звуковые элементы, убедительно передавая основные мотивы романа.

Хотя литературный стиль Воннегута весьма явно присутствует в «Бойне номер пять», роман в целом отличается от большинства других его произведений, поскольку в нем дается интересная интерпретация личных переживаний самого Воннегута во время Второй мировой войны и, в частности, во время бомбардировки Дрездена. Повествование в «Бойне номер пять» ведется от двух лиц, от первого и от третьего, таким образом в романе рассказывается не только о Дрездене, но и о самом процессе написания романа – нам дают понять, что в романе описаны события, оказавшие глубокое влияние на формирование личности автора. Мотивы жестокости, невинности, свободы воли, возрождения, выживания, времени и войны, затронутые в романе, периодически появляются и в других романах Воннегута, как и некоторые из его героев, которые, как правило, символизируют определенные идеи и не имеют большой внутренней глубины. Другой его характерной особенностью является пристрастие к использованию исторических и литературных источников, кроме этого, можно отметить, что Воннегут предпочитает описания диалогам. Эти особенности литературного стиля Воннегута еще более затрудняют экранизацию его произведений. Однако, как ни странно, многие романы Воннегута насыщены кинематографической пластикой. Как отмечает Film Comment: «Литературный словарь Воннегута включает в себя печатные аналогии быстрой смены кадров (jump-cuts), монтажа, затухания (fades) и ретроспективных эпизодов (flashbacks). Его письменный ряд сам по себе создает кинематографическое ощущение, он так тесно расставляет сцены, сопоставляя их друг с другом для создания максимального эффекта, что порой это даже действует на нервы» (42).

Титульная страница «Бойни номер 5» сообщает нам, что этот роман написан «американцем в четвертом поколении», который во время войны служил «американским полевым разведчиком», и который «попав в плен, стал свидетелем бомбардировки Дрездена… и может рассказать эту историю, потому что выжил». Этот роман написан «в немного телеграфично-шизофреническом стиле планеты Трафамальдор», где в книгах не бывает «ни начала, ни конца,

26

ни напряженности сюжета, ни морали, ни причин, ни следствий», – а только лишь моменты, построенные в чарующем случайном порядке, которые в сумме дают неожиданное и глубокое представление о жизни (88). Это необычное повествование о человеке по имени Билли Пилигрим, который, как и автор, пережил дрезденскую бомбардировку, однако он кроме этого имеет неконтролируемую способность к перемещению во времени. Билли замечателен еще и тем, что часть своей жизни он живет в зоопарке на далекой планете Трафамальдор, которая населена маленькими зелеными человечками, умеющими видеть все в четырех измерениях. Роман написан без соблюдения хронологического порядка – в соответствии с философией трафамальдорцев и тем фактом, что «Билли отключился от времени» (23). Основной упор в «Бойне номер пять» делается на глубинное воздействие, которое оказывают на Билли пора взросления, различные события и взаимодействие с окружающими. Моника Лоеб пишет: «роман иллюстрирует, как человеческая душа реагирует на проявления жестокости и стремится восстановиться после столкновения с ними» (73). Это происходит как на литературном, так и на личностном уровне автора; можно сказать, что как Воннегут, так и Билли, сначала «отступают в сферу личностного [после войны], а затем, постепенно, берут на себя пророческую миссию».

По большей части, сценарий Стивена Геллера почти полностью соответствует источнику, и в тематическом плане экранизация близка к совершенству, несмотря на некоторые пропуски и расхождения с книгой. Поскольку не имеет смысла рассматривать все изменения, мы коснемся лишь самых значительных. Во-первых, в романе прекрасно представлена казнь Эдгара Дарби, в частности автор пишет: «…какая ирония. Целый город горит, тысячи людей гибнут. А потом этого самого солдата-американца арестовывают среди развалин немцы за то, что он взял чайник. И судят по всей форе и расстреливают» (4). Более того, во время суда Билли приходится ждать рядом с лопатой, чтобы похоронить Дарби, если он будет признан виновным. В фильме, однако, суда не было, что значительно снижает нелепость этого эпизода, и Билли не стоит рядом с лопатой в руке. Более того, Дарби расстреляли не за чайник, а за маленькую фарфоровую фигурку в виде балерины. То, что Билли во время суда находится рядом с главным воплощением доброты во всем повествовании, подчеркивает его невинность, беспомощность и обогащает одну из основных идей романа.

В киноверсии в сцене расстрела Дарби потеряны мотивы нелепости и беспомощности Билли, однако успешно придается глубина самому персонажу Дарби, в результате чего его смерть представляется более значимым и трагичным событием. В фильме Дарби читает Билли письмо, которое он собирается послать своей жене. В этом письме он пишет, что его перевели в Дрезден, «город, где сделали нашу маленькую фарфоровую балерину… помнишь, которую Джонни разбил?» Отыскав в руинах Дрездена фарфоровую статуэтку, он показывает ее Билли с выражением такой искренней радости на лице, которая, пожалуй, больше нигде в фильме не встречается. Он говорит, что эта фигурка точно такая же как та, которую разбил его сын, кладет ее в карман и уходит. Билли не видит, как Дарби хватают солдаты и расстреливают на заднем плане эпизода, в то время как на переднем плане два других солдата, поболтав между собой, забрасывают статуэтку обратно в руины. Благодаря отклонению от оригинала персонаж Дарби представлен глубже, а также получают дополнительное развитие темы войны, жестокости и свободы воли, поскольку Билли не имеет возможности остановить бессмысленную казнь.

Еще один эпизод был полностью опущен в фильме, скорее всего потому, что он бы ненамного усилил воздействие, производимое на зрителя остальными сценами фильма, а также потому, что он производит совсем другой эффект, если он не дополняется комментариями рассказчика. Это сцена, в которой Билли смотрит фильм про войну, который прокручивается в обратную сторону – возможно эта часть романа написана лучше всего. Хотя фильм не теряет своей значимости без этой сцены, это еще один пример, указывающий на превосходство романа над экранизацией. Вот небольшой отрывок, в котором описывается то, что увидел на экране Билли, в грезах которого даже Гитлер, в конце концов, стал невинным младенцем:

«Когда бомбы возвращались на базу, стальные цилиндры … отправлялись обратно, в Америку, где заводы работали днем и ночью, разбирая эти цилиндры, превращая их опасную начинку в безобидные минералы. Трогательно было смотреть, сколько женщин участвовало в этой работе. Минералы переправлялись геологам в отдаленные районы. Их делом было … спрятать их как можно хитрее, чтобы они больше никогда никого не увечили».

Одна из основных идей «Бойни номер пять» заключается в том, что все люди это «насекомые в янтаре», – несмотря на то, что они застыли в нем в физическом смысле, они все же сохраняют способность к воображению. В сущности, весь роман можно свести к этой единственной идее; это единственный проблеск оптимизма в удручающей картине мира. В романе довольно часто повторяются слова «насекомые в янтаре», а также в изобилии присутствуют описания замкнутых пространств – от пещер до вагона поезда, зоопарка и даже материнской утробы, где «алый свет и плеск». Эти замкнутые пространства еще раз подчеркивают, что Билли физически «застыл в янтаре». В фильме совсем не упоминаются «насекомые в янтаре», однако родственный эффект достигается благодаря кадрам, в которых почти всегда виден потолок, что также рождает ощущение замкнутости. Как и в романе, эти «пещеры» могут восприниматься как нечто неприятное и страшное, для кого-то они могут быть символом смерти, а для кого-то они могут быть символами выживания и безопасности.

Несмотря на то, что Билли в романе узнает что-то новое от каждого человека или пришельца, то есть все действующие лица так или иначе оказывают на него влияние, в фильм совсем не попали Килгор Траут и сам Воннегут, который появляется в своем романе в роли статиста. Эти пропуски представляются разумными, учитывая свойства носителя – в фильме этих персонажей воплотить было бы непросто. В конечном счете, присутствие в романе Траута прочеркивает идеи Воннегута относительно роли писателя в обществе. Траут также является проекцией автора; его книги предлагают Билли (и читателю) новые точки зрения на собственное существование, человечность и критическое отношение к обществу.

Воннегут беспристрастно и отстраненно описывает жизнь Билли в главах 2-9, а также рассказывает нам о своих собственных переживаниях, связанных с созданием романа в главах 1 и 10, объясняя от первого лица его суть. Эти вступительная и заключительная главы также придают роману объемность, приближая его к реальности и позволяя каждому читателю экстраполировать войну и путешествия Билли в пространстве и времени на свои собственные переживания. Этой цели, в частности, служат упоминания убийства президента Кеннеди и войны во Вьетнаме. Воннегут

27

окончил роман всего через два дня, после того как Кеннеди был убит, однако, он считает, что читателю необходимо об этом напомнить. Мысль о том, что Билли Пилигрим такой же человек, как и все, не вполне раскрыта в фильме. Кроме этого, рассказчик четыре раза упоминает о своем участии в описываемых событиях в главах 2-9. Однажды он говорит, что кто-то назвал Дрезден Страной Оз. «Это был я. Лично я», – тут же добавляет он. Это единственный из четырех эпизодов, который получил отражение в фильме, однако на экране слова «Страна Оз» произносит Билли, поскольку в фильме нет лица, от которого ведется повествование, там есть только камера и печатная машинка, появляющаяся в самом начале.

Хотя использование голоса за кадром могло бы позволить достигнуть интересных результатов, Джорж Рой решил, что от лица автора в его фильме будет выступать оператор. Хотя при этом преобразовании общее ощущение, созданное Воннегутом, было потеряно, режиссеру все же удалось передать самую суть. В сущности, временами фильм превосходит оригинал по воздействию, которое оказывают на зрителя скачки через время и пространство. Фильм начинается со сцены, которая непосредственно не присутствует в романе. Повзрослевший Билли печатает на машинке письмо издателю местной газеты, в котором он объясняет все, что с ним произошло. Эта сцена служит вступлением к фильму, а печатающиеся слова (к которым камера привлекает наше внимание) выполняют роль рассказчика из первой главы (не заменяя, прочем, присутствия Воннегута в роли автора) и, в какой-то степени, роль безличного повествователя из второй главы, в которой Воннегут описывает нам сюжет в целом. Звук печатной машинки Билли эхом отдается по пустому дому, и тут зритель впервые может почувствовать, что значит «отключиться от времени». На протяжении всего фильма камера отсылает нас к вещам, которые словно бы выступают от лица рассказчика; это может быть что-то что видят невинные глаза Билли, или что-то, что происходит где-то в другом месте.

Часто переходы, которые используются в фильме, взяты непосредственно из книги, однако в фильме есть и оригинальные переходы. Одним из неплохих примеров таких гармоничных переходов, показывающих скачки Билли во времени, является эпизод, в котором Билли накрывается с головой одеялом в поезде, который везет его в лагерь военнопленных. Камера показывает нам картинку из глаз Билли, и когда он снова приоткрывает одеяло, то в кадре уже нет парня, который рассказывает Билли о том, что он выживал в передрягах и почище (так уж вышло, что вскоре он все-таки умер), а вместо этого мы видим мать Билли. Мы видим ее всего лишь одну секунду, поскольку Билли тотчас же снова накрывается с головой, отчасти потому, что «она потратила столько сил, чтобы дать ему жизнь… а Билли эта жизнь вовсе не по душе».

Еще один из оригинальных переходов происходит в момент, когда Билли принимает душ в лагере военнопленных. Когда вода начинает шуметь, камера медленно движется вверх, а затем снова спускается вниз. Вместо военнопленного  камера показывает нам под душем маленького Билли. Затем мы становимся свидетелями одно из лучших эпизодов фильма, а может быть и книги – отец Билли берет его на руки и бросает в бассейн, чтобы научить его плавать методом «плыви или тони». Как обычно, Билли решает предпочесть жизни смерть, продемонстрировав, что авторитарные подходы на него не действуют, в чем мы имеем возможность снова убедиться во время войны.

Примером удачного преобразования книжного перехода в оригинальный кинематографический переход может служить сцена, в которой пленного Билли фотографируют в лагере. В романе за этой сценой следует сцена, в которой Билли фотографируют в день его свадьбы. В фильме же эти сцены сплетены в один эпизод – Билли «перескакивает во времени» туда и обратно, при этом мы видим, что для него тут разницы нет. Вышеописанные примеры показывают, как на экране успешно преобразуются сцены из романа, развивая его основные темы – особенно невинность Билли. Однако было бы невозможно полностью передать этот роман на экране не попытавшись, по крайней мере, визуально отобразить наиболее часто встречающиеся в романе слова.

Хотя Джойс Нельсон справедливо отмечает, что «эмоциональное отрешение, которое создается в романе повторяющейся фразой «Такие дела» отсутствует в фильме», все же сложно не заметить резких смен кадров, которые в кинематографическом смысле просто кричат эти слова зрителю в лицо. В частности кадры резко обрываются после смерти Дарби, после крушения самолета и после того как Лаззаро говорит Дарби «пойти куда подальше». В интервью Film Coment Воннегут также отмечает это: «Каждый раз как кто-то умирает, БУМ!: кадр резко обрывается. Нет времени… плакать и говорить… какой был хороший парень… Ничего. Кадр обрывается и вы переноситесь в абсолютно новую сцену прежде, чем даже успеете пожалеть о происшедшем». (43) Несмотря на слова Воннегута, нужно признать, что тот уровень эмоционального отрешения, который создается в романе монотонным повторением фразы «Такие дела», в фильме не присутствует. Однажды камера на несколько секунд неподвижно останавливается на куче горящих трупов; такой кадр вряд ли может породить у зрителя чувство эмоционального отрешения.

Роман «Бойня номер пять» также замечателен тем, что в нем постоянно используются описательные образы в отношении всего – войны, животных, звуков и запахов. Визуальные образы в фильме передаются хорошо; Билли действительно выглядит как шут в пальто покойного импресарио с меховым воротником и в серебряных сапогах, однако другие образы оказалось не так-то просто передать. В конце концов, как показать, что лицо Вири вроде «жабы в аквариуме» (48)? Более того, хотя обычно в фильме сохраняются красочные описательные образы Воннегута, бывают и такие моменты, когда фильм совершенно не соответствует описаниям из романа. Например, поезд в романе сравнивается с «самостоятельным организмом, который ел, пил и облегчался через отдушины. Вагон разговаривал, а иногда и ругался тоже через отдушины. Внутрь входили ведра с водой, ковриги черного хлеба… а оттуда выходили экскременты, моча и ругань» (70). В фильме же поезд – это просто поезд. Обонятельные образы в фильме не проявляются, однако звуковые образы, в большинстве своем, передаются успешно. В романе «звук используется для усиления негативного эффекта, который создается образами войны», – отмечает Моника Лоеб (101). В фильме же практически нет прямых отсылок к конкретным эпизодам книги; тем не менее двусмысленность звуков в фильме служит той же цели, что и неприятные громкие звуки из романа – они заставляют Билли связывать различные безобидные звуки с войной. В фильме много переходов, связанных именно со звуками. Для этого в фильме уподобляются друг другу звуки печатной машинки, выстрелов, аплодисментов, криков, бомбардировки, крушения самолета, танков, шоковой терапии и поездов.

28

Впрочем, использование звуков не ограничивается одними лишь звуковыми эффектами, поскольку в фильме также используется музыка. Когда молодые немецкие солдаты во главе с их старым командующим собираются на вокзале встречать американских военнопленных, на заднем плане играет классическая фортепьянная музыка. Когда эти «дети» идут по плацу, натыкаясь друг на друга, музыка делает всю сцену похожей на фарс, подчеркивая детскую невинность этих солдат – в соответствии с подзаголовком «Крестовый поход детей». Тема «Крестового похода детей» одинаково хорошо отражена и в романе, и в фильме. Классическая музыка также играет, когда военнопленные ходят по улицам Дрездена. Камера попеременно выхватывает молодых, улыбающихся немцев, восторженное лицо Билли, играющих на улице детей и местные достопримечательности, что усиливает впечатление от красоты города и увеличивает ощущение бессмысленности потери.

В интервью Film Comment Воннегут сказал, что его книги «чрезвычайно рациональны, я скорее хочу обсудить какие-то интересные для меня идеи, нежели проанализировать каких-то отдельных персонажей… меня не настолько интересует жизнь конкретных людей» (41). Фильм хорошо обрисовывает всех персонажей романа, в частности, удивительно удачно представлен персонаж Поля Лаззаро. В романе Лаззаро представляет собой зло в чистом виде, и Рон Лейбман так прекрасно играет эту роль, что начинаешь думать, что такой человек существует на самом деле. В сущности, Лаззаро и Дарби контрастируют друг с другом; это видно не только по их поведению и стычкам в фильме и в романе, но и в некоторых эпизодах, которые напрямую не присутствуют в романе, когда действие на переднем плане оттеняется действием на заднем плане. Например, когда Дарби читает письмо Билли, Лазарро также виден в кадре в углу вагона. Билли говорит Дарби, что он, должно быть «лучший отец в мире», на что Дарби отвечает: «Я люблю своего сына, Билли. Только и всего». На заднем плане мы видим реакцию Лаззаро на проявление такой искренней доброты: с выражением презрения на лице он ударяется головой о стену вагона.

Хотя «Бойня номер пять» не полностью отображает значение или общее впечатление от романа, это добротная экранизация, которой удается отразить многие темы романа на экране. Временами фильм не оправдывает ожиданий зрителей, прочитавших роман, а некоторые эпизоды в фильме представлены удачнее, чем в книге. Создавая книгу, Воннегут мог писать так, как ему больше нравилось, однако создание фильма налагает дополнительные ограничения, такие как ограниченный бюджет, временные рамки и недостаток ресурсов. Другими словами, кое-что можно было бы сделать и получше. Эмоционально отрешение, создаваемое фразой «Такие дела», использование исторических и художественных источников и простые, но вместе с тем элегантные и не лишенные чувства юмора описания Воннегута несомненно были утрачены в экранизации. С другой стороны, разве я могу спорить с Воннегутом, который сказал буквально следующее: «Я весьма признателен Джоджу Рою Хиллу и компании Universal Pictures, которые создали безукоризненную экранизацию моего романа «Бойня номер пять». Каждый раз, когда я смотрю этот фильм я пускаю слюни и радостно хихикаю, потому что он необычайно гармонирует с теми чувствами, которые я испытывал, когда писал этот роман» (Film Comment 41). Сложно сказать, что сможет для себя извлечь из этого фильма тот, кто не читал романа, однако, если вы не уверены, что лучше – потратить время на просмотр фильма или на прочтение романа, то выбор, на мой взгляд, очевиден.

  Использованные работы: Bianculli, David. "A Kurt Post-mortem on the Generally Eclectic Theatre." Film Comment Nov.-Dec. 1985: 41-44. Loeb, Monica. Vonnegut's Duty-Dance With Death. UMEA, 1979. (Я ОЧЕНЬ СОВЕТУЮ ЭТО ПРОЧИТАТЬ) Nelson, Joyce. "Slaughterhouse-Five: Novel and Film." Literature/Film Quarterly. 1 (1973): 149-153. Slaughterhouse-Five, dir. George Roy Hill, with Michael Sacks, Universal Pictures, 1972. Vonnegut, Kurt. Slaughterhouse-Five. New York: Dell Publishing, 1968.

«Боже! Везувий проснулся!» Кристофер Кемп[1], интервью с Куртом Воннегутом для он-лайн журнала «Салон» (“SALON”), 12

декабря 2001 79-летний автор романа «Бойня номер пять» делится своими мыслями по поводу событий 11 сентября, а также

размышляет о смерти, небесах и смысле жизни. Приблизительно в 5 километрах от квартиры Курта Воннегута бригады строительных рабочих продолжают свой

круглосуточный труд. Они исследуют тонны дымящихся бетонных конструкций в поисках останков тех, кто погиб во время теракта 11 сентября.

Воннегут говорит, что теракт напомнил ему извержение Везувия. В феврале 1945г., на исходе Второй Мировой Войны, Воннегут пережил ещё одно событие сродни извержению

Везувия: воздушную атаку Дрездена (Восточная Германия). На город обрушилось более 600 тысяч зажигательных бомб. В результате Дрезден стал напоминать лунную поверхность. Вернувшись домой в Индианаполис по окончании войны, Воннегут начал писать рассказы для таких журналов, как Кольерс и субботнее приложение Ивнинг Пост. А спустя 7 лет вышел в свет его первый роман Пианист (так же известный под названием Утопия-14)

В конечном счете, он пришёл к военной теме и стал облекать в художественную форму свои воспоминания о пребывании в Дрездене в качестве военнопленного, которого заставляли выкапывать трупы из-под развалин. Так появился роман «Бойня номер пять». У этого произведения, запрещённого в нескольких штатах и даже наречённого «орудием дьявола» в Северной Дакоте, есть остроумный подзаголовок «Крестовый поход детей (пляска со смертью по долгу службы). Автор – Курт Воннегут, американец немецкого происхождения (четвёртое поколение), который сейчас живёт в прекрасных условиях на мысе Код (и слишком много курит). Очень давно он был американским пехотинцем

29

(нестроевой службы) и, попав в плен, стал свидетелем бомбардировки немецкого города Дрездена («Флоренции на Эльбе») и может об этом рассказать, потому что выжил. Этот роман написан в слегка телеграфически-шизофреническом стиле, как пишут на планете Тральфамадор, откуда появляются летающие блюдца. Мир».[2]

Броско, не так ли? Принимая во внимание смысл данного подзаголовка, можно легко предположить, что 79-летнему писателю есть, что сказать по поводу трагических событий 11 сентября, которые  реинкарнировали Дрезденскую трагедию конца войны в центре острова Манхеттен. Возможно также, что Воннегут выскажет своё мнение о войне в Афганистане, жизни и смерти, а также о том, что нас ждёт в будущем.

Я созвонился с Воннегутом и попросил дать интервью.  Выслушав меня, писатель среагировал следующим образом: «У вас не американское произношение». Он прав. Я англичанин, каковой факт моей биографии не мешал мне, пока Воннегут не обвинил меня, как представителя моей нации,  в причастности к разрушению Дрездена. Трагедия Флоренции на Эльбе имела место за 27 лет до моего рождения, что, кстати сказать, дало писателю повод считать меня слишком молодым и не воспринимать всерьёз.  Всё же, я настаиваю на своей непричастности.

1)В чём смысл жизни? Хм. Мой сын очень неплохо пишет. И написал он как-то книгу под названием «Эдемский экспресс».  Я говорю о

моём сыне Марке, педиатре, который как-то раз настолько спятил, что поступил в Гарвардский Медицинский Колледж, где его подлечили настолько, что он ухитрился сей колледж окончить. Да, так вот. Одна его мысль мне так понравилась, что я процитировал её в нескольких собственных произведениях. А мысль такова: «Мы рождены, чтобы помогать друг другу преодолевать всё, что бы нам ни ниспослали». Ничего, да?

2)Смерть – основная тема многих ваших книг. Почему вы отводите ей такую существенную роль?Э-м-м. Это ведь жутко всем интересно. Народ обожает смотреть на 2 вещи – то, как люди трахаются, и то, как

людей убивают. /смеётся/  Вот что действительно захватывает. Да и видим мы это не часто. Одна девушка, моя студентка, как-то пожаловалась, что в жизни не видела мёртвого человека. А я ей сказал: «Потерпи – всё будет».

3)Ваша мать покончила с собой в 1944 году, накануне Дня Матери. Вы также много писали о том времени, когда вы были солдатом во 2 Мировой Войне. Не думаете ли вы, что эти события, произошедшие с вами в молодые годы, повлияли на ваше отношение к смерти?

Не думаю, потому что они были достаточно чётко предопределены. Понимаете, если б меня, например, воспитали в католической вере, я, как хороший мальчик, верил бы, или пытался бы верить в то, во что верят католики. Мои предки, первые предки в Америке, что приехали сюда перед Гражданской Войной, все были атеистами и верили в науку. Они были людьми образованными и полагали, что священник, или там проповедник, понятия не имели о чём они, чёрт возьми, болтают /смеётся/; что в Книге Бытия ничего кроме вздора не было, а Иона с китом… ну и так далее. Короче, они были рационалистами – по-моему, это так называлось, но они несли свою религию, называя себя атеистами-вольнодумцами.

Если я не ошибаюсь, в очерке, что я написал для Стадса Теркела /см. новую книгу Теркела «Навечно ли замкнут круг? Размышления о смерти, перерождении и жажде веры»/, была такая мысль, что мы стараемся поступать как можно лучше, не ожидая никакой награды и не боясь наказания в загробной жизни. И мы служим высшей абстракции, с которой мы на ты - нашему сообществу. Этим, я думаю, всё сказано.

Ницше, на которого необоснованно нападают, но который, между прочим, не имел ничего общего с Нацизмом; так вот он сказал буквально следующее (по-немецки, конечно): «Только глубоко верующий человек может позволить себе быть скептиком». Я знаю, что происходит что-то ужасно важное. Я имею в виду, Господи, что всё так неспокойно; и я, да, я обладаю той самой глубокой верой. Так вот, скептицизм – это вовсе не роскошь. Смерть фигурирует в моих книгах потому, что я люблю вечный сон. Чёрт, запутался. Наверное, не вечный, но сон.

4)В романе «Слепой Дик» (в русском переводе имел так же название "Малый не промах" - прим. перев.) главный герой случайно стреляет в беременную женщину в День Матери 1942 года. Есть ли здесь параллель со смертью вашей матери?

О, да, наверное. Сколько мне было – 19,20, 21 – что-то вроде того – когда она это сделала. К самоубийству приводят многие причины. Я думаю, любой ребёнок бы винил себя в той или иной степени: Что я не так сказал? Что не так сделал?

5)В вашей последней книге «Будьте здоровы, доктор Кеворкян» вы путём тщательно контролируемых почти что смертельных (но не смертельных) случаев совершаете несколько вылазок на небеса в качестве командировочного репортёра. Ваша цель - взять интервью у духов, которых вы встретили между синим туннелем и Жемчужными Вратами  во время той сотни лет, когда были невостребованной душой и ждали своей очереди. Книга замечательная. Но вы вообще верите в существование загробного мира?

Забавно размышлять об этом. Я не раз представлял себе загробный мир, потому что это интересно. Там проблемы с гостеприимством и мало развлечений, так что жить там просто невозможно /смеётся/. В какой-то книге (не помню, в какой именно) я придумал такой рай, в котором после смерти вам бы пришлось существовать всё время в том возрасте, в котором на земле вы были счастливее всего. И для меня это вылилось в самую настоящую неразбериху, потому что моему отцу было 10 лет /смеётся/.

6)И что, с ним трудно было найти общий язык?Да я прямо чуть задницу не порвал! /смеётся/ 7)А какой бы возраст вы предпочли, окажитесь вы в подобном раю?Самый лучший возраст для мужчины – 44 года. Вам сколько? 8)28 Вот как 44 исполнится, вас, наконец, начнут воспринимать всерьёз. 9)В декабре 1944 года вы оказались в немецком плену. В «Бойне номер пять» вы пишете, что едва избежали

смерти во время бомбардировки Дрездена в феврале 1945.

30

Ага, с позволения сказать, это ваши соотечественники /англичане/ чуть не убили меня. После столь длительного видимого добрососедства вы, парни, выжгли город дотла, превратили его в огненный столп. В этом аду погибло, задохнулось, больше народу, чем в Хиросиме и Нагасаки вместе взятых.

10)Я настаиваю на факте моей непричастности к бомбардировке Дрездена.В некоторых ситуациях вы, англичане, ведёте себя неподражаемо. Я вот тут думал о маршале Харрисе, Харрисе-

Бомбомёте, том самом, что стоял во главе Королевских ВВС и полагал, что воздушные атаки гражданского населения заставят немцев сдаться, хотя в самой Британии произошло как раз обратное. Парни из Королевских ВВС, все до единого, выступили против сооружения памятника Харрису. Вероятно, думается мне, памятник, всё-таки, установили. А позор за то, что Харрис заставил их делать, лёг на всех, абсолютно всех парней из ВВС. И всё это был спортивный интерес. А британцы, чего не отнять, славятся своими спортсменами.

Но 11 сентября, ну нет, это был ад. Жители Индианаполиса, Миннеаполиса и Лос-Анджелеса до сих пор в шоке от происшедшего. И, конечно же, все в шоке от того, что видели по телевизору /смеётся/. Мы ведь живём тем, что там показывают. И реагируем именно на то, что происходит в ящике. Но, бог мой, ну и мозговитые же эти парни, те, кто осуществил эти атаки. Мне и в голову не приходило, что здания такие хрупкие.

11)Ваша квартира близко от места теракта?Приблизительно в трёх милях. Далеко. Знаете, когда что-то подобное происходит, что-то, вроде этого вот события,

вроде бомбардировки Дрездена, я думаю: Боже, Везувий проснулся!12)Не считаете ли вы, что телевидение уделило слишком много внимания этим атакам, если сравнить

масштаб произошедшего с Дрезденской трагедией, когда погибло 135 тысяч?Знаете, что мне не нравится? То, что так они отвлекают наше внимание от всего остального. То же самое было и с

делом Симпсона, и в случае с Гари Кондитом. Центральная тема, куча подробностей и всё.   А в Конгрессе тем временем дурака валяют, ведь телевидение только и делает, что атомными взрывами пугает, да Афганистан показывает.

13)Считаете ли вы, что военные действия в Афганистане в ответ на теракты оправданы?Хм. Наша иностранная политика давно уже базируется на беспилотных истребителях /смеётся/. Мы уже

порядочно их послали на задания. 14)Однажды во время вашего выступления в библиотеке Конгресса вас прервали и обвинили в том, что вы

плохо отзываетесь о Соединённых Штатах, самой замечательной в мире нации. В 1999 году, в одном из интервью, вы, оправдывая свой цинизм, просто сказали: «Так это ж дерьмовая страна». Кажется, некоторые с вами согласны.

А я и забыл уже! Хорошо сказал! /смеётся/ Нелепо полагать, что принадлежишь к чему-то столь необъятному, как Соединённые Штаты.  Это все равно, что сказать «Здорово! Я из Азии. А ты откуда?» /смеётся/. Знаете, каждый самый дерьмовый художник в США был против Вьетнамской войны, которая, как вы знаете, была глупой и ненужной. А также каждый писатель, поэт, художник, музыкант – все были против той войны. И я сказал, что это похоже на луч лазера, в котором все световые лучи имеют одно направление. Так вот всё искусство, весь мир искусства в целом, а также и  остальные люди были подобны световым лучам в составе лазера; все эти лучи фокусировались на Вьетнамской войне и жаждали её окончания. А мощность этого орудия оказалась сравнима с эффектом от сбрасывания среднего по величине пирога с заварным кремом с двухметровой стремянки /смеётся/.

15)Во многих ваших произведениях вы утверждаете, что эволюция – что-то вроде неудачной сделки. Людей наделили слишком большим для них мозгом. В свете произошедшего на Манхеттене и происходящего в Афганистане, можно ли утверждать, что это последствия использования людьми не по размеру больших мозгов?

Да. Эволюция – дело чрезвычайно неудачное, какими бы ни были её механизмы. И я тут не упираю на естественный отбор. Что бы там ни действовало, это бессознательно и бесцельно.

Но знаете, научная фантастика уже затвердила в наших умах стандартное понятие о том, что мы не остановим войны и не вылечим рак до тех пор, пока не прилетят парни на летающих тарелках и не расскажут, как это сделать. Или до тех пор, пока мы не задействуем ещё одну долю головного мозга и не станем умнее. Но мы умнеем. Человеческие существа умнеют, как слоны, которые в минуту опасности говорят: «Это, слышь, мы в опасности, но всё будет путём, только надо весу поднабрать, фунтов 200-300» или как жирафы: «Жизнь - дерьмо, но всё наладится, если только у нас шеи ещё чуток вырастут».

16) А что бы сказал Килгор Траут, ваше альтер эго, по поводу терактов?Хм, мне надо подумать минутку. Я ж не его представитель. Это отдельная личность. /пауза/ Он очень многому не

придавал значения. Возможно, что он вообще воздержался бы от комментария. Воспринял бы это как очередную автокатастрофу или что-то вроде того.

17)Т.е. эти события были бы для него не столь важны?Именно. Но вот глобальные изменения его бы заинтересовали. Глобальные, медленные и необратимые изменения.18)Какую смерть вы бы предпочли для себя? Не знаю. Когда я был солдатом, желал только одного – чтоб не больно. Я надеялся, что мне не будет больно. Так

что вот безболезненную смерть я бы и выбрал. Я ненавижу боль и люблю спать. Моя любимая сестра умерла от рака, и её последними словами были возгласы удивления: «Не больно! Не Больно!». Это было так хорошо.

19)В одном интервью, где вас спрашивали о том же, вы сказали, что хотели бы погибнуть в авиакатастрофе на горе Килиманджаро. У вас тогда настроение было лучше?

/смеётся/ Нет, это у Рэя Бредбери[3] есть рассказ, где он выдумал такую смерть как более подходящий вариант для Хемингуэя. Может я так и сказал. Просто дурака валял. У меня сейчас то же чувство, что было у меня в конце войны: «Я сделал всё, что от меня требовалось, пожалуйста, отпустите меня домой!» Вот и теперь то же хочется сказать. Но тут я думаю, стоп, а где же этот чёртов дом? Чего бы мне по-настоящему хотелось, так это вернуться в Индианаполис, в то время, когда ещё были живы сестра, брат, мама и папа. Это невозможно. Но если б это было осуществимо, я бы хотел, чтоб моя семья была жива. И я бы умер среди них.

31

20)Вы верите, что после смерти что-то есть?Нет. Хотя не знаю. Биохимические процессы разложения – конечно. Думаю, что чего Юнг боялся, так это того, что

его разум смешается после смерти с умами всех остальных. /смеётся/ 21)Вы придумали себя какую-нибудь эпитафию?Да. Я это уже упоминал в своих работах. Звучит следующим образом: «Всё было прекрасно и ни капельки не

больно» 22)Чего вы больше всего боитесь?Чтоб ничего плохого не произошло с моими детьми и внуками. 23)Какая книга повлияла на вас сильнее всего?Думаю, что «Кандид» Вольтера. 24)А какую книгу вы хотели бы относить к своему перу?Мне хотелось бы быть автором «Ромео и Джульетты». 25)Что для вас успех?Не знаю. Не могу сказать. 26)Во что вы по-настоящему верите?Хм. Возвращаясь к высказыванию Ницше, я, как человек глубокой веры, верю во что-то, что будет в конце. Я не

знаю, что это, но это что-то великое и огромное. 27)Вы о чём-нибудь жалеете?О куче всего. 28)Если б было возможно, вы бы это исправили?Нет. Хотя, наверное, да. Мне не нравится этот вопрос. 29)Вы сейчас над чем-нибудь работаете?Да, но я, как и все, был шокирован трагедией во Всемирном Торговом Центре. А также воздействием всего

произошедшего на мировую экономику. Я имею в виду, что удар был нанесён не по хрупким башням, но по хрупкой экономике. Не воспринимайте экономику несерьёзно – это то, что кормит вас.

30)В нескольких ваших романах герои проваливаются во времени. Во «Времятрясении» провал в материи космического времени приводит к тому, что все заново переживают последнее десятилетие ХХ века, повторяя всё, как было в первый раз. Вы верите в то, что мы все, подобно героям этого романа, неизменно следуем особой жизненной хронологии?

Будущее, возможно, так же влияет на нас нынешних, как и прошлое. Жизнь – штука замысловатая. Но мне действительно кажется, что будущее намного сильнее предопределяет нашу настоящую жизнь, чем мы себе это представляем. И ничего с этим поделать нельзя.

31)Т.е., по сути, мы идём тропой для нас уготовленной и ничего особо менять не можем?Боюсь, что это так. А что, у вас проблемы? ------------------------------------------------------------------[1] Кристофер Кемп – писатель, живущий и работающий в Цинциннати.[2] См. перевод романа Р.Райт-Ковалёвой[3] см. «Kilimanjaro machine» by Ray Bradberry, прим. переводчика

Интернет-чат с Куртом Воннегутом [7 сент. 1999]

Во вторник 7 сентября 1999 года Курт Воннегут принял участие в обсуждении своего нового сборника рассказов BAGOMBO SNUFF BOX на веб-сайте книжного магазина Barnes & Noble. www.bn.com.

Модератор: Добрый вечер, Курт Воннегут. Для нас большая честь и радость приветствовать вас в нашей Аудитории, чтобы обсудить ваш новый сборник BAGOMBO SNUFF BOX. Как ваше настроение сегодня?

Курт Воннегут: Я очень рад участвовать в этом мероприятии, я полагаю.Элке с Гавайских островов: Я читал, что вы назвали этот сборник "ворохом буддистских сновидений". Что вы

имели в виду?КВ: Ну, все рассказы - а в этой стране до появления телевидения обожали рассказы - короткие. Я занимаюсь

трансцендентальной медитацией, это позволяет мне расслабиться и забыться. То же самое можно сказать и о рассказах. И я думаю, что после войны… если бы люди в этой стране умели медитировать, то им было бы гораздо легче пережить депрессию, однако, рассказы тоже помогали им переживать тяготы жизни. Раньше у людей из среднего класса постоянно дома появлялись новые книги. Когда люди приходили домой из школы или с работы, и домохозяйки тоже, они получали временное облегчение и удовольствие от чтения рассказов, и их беды отступали. То же самое, несомненно, можно сказать о медитации. То есть, это лекарство, которым мы сегодня уже не пользуемся.

Килгор Траут из Курта Воннегута: Почему ты выбрал меня? И когда ты меня выбрал? Может быть это я тебя выбрал? Я думаю, что книга о тебе была бы гораздо интереснее.

КВ: Килгор, интереснее тебя никого на свете нет! Пожалуй, нет сомнений в том, что это самый честный человек на земле. Он не будет вам врать о том, как он счастлив. Все остальные врут.

Пенелопа из Беннингтона, шт. Вермонт: Мне очень нравятся термины, которые вы придумываете в своих произведениях. Откуда вы берете эти странные слова? Они сами всплывают у вас в голове или вы их берете из других источников?

32

КВ: Ну, можно сказать, что они берутся откуда угодно, милая леди из Беннингтона. Вы бы могли делать это не хуже, если бы у вас как у меня было время сидеть и думать о чем угодно. Одно из таких слов есть в "Колыбели для кошки" - "карасс", оно обозначает семейство людей, которые по замыслу Бога совместно работают над достижением общей цели, не подозревая об этом. Слово "карасс" я просто извлек из своего почтового ящика. "Вампитер" это объект, являющийся центром такой семьи. Такая была кличка у приятеля одного из моих детей. Такой вот дурацкий ответ. Черт возьми, я уверен, что у вас получилось бы не хуже, моя дорогая. Льюис Кэрол написал замечательное абсурдное стихотворение, в котором в частности сказано, что "хливкие шорьки пырялись по наве" - все это бессмысленные слова. Однако это весьма выразительное стихотворение. Впрочем, потом он поясняет, что "нава" это трава, растущая в тени солнечных часов. Кстати, мне бы хотелось, чтобы кто-то из аудитории придумал бы слово для обозначения хитрого учителя - учителя, который не задает домашней работы, чтобы потом ему не пришлось ее проверять. Мы обзываем юристов "пронырами", врачей "коновалами", и мне бы хотелось, чтобы кто-то придумал название для недобросовестных учителей. Я был уверен, что такое слово должно быть на Идиш, но оказалось, что и там его нет.

Джерри П. из Нью-Джерси: Я слышал слухи о возможной постановке "Завтрака для чемпионов" с участием Брюса Виллиса. Это правда?

КВ: Да, фильм был снят и он выйдет в прокат, - я полагаю, - в этом месяце. Я написал книгу; кто-то еще снял фильмы. Это два отдельных произведения искусства. Тем, кому интересна моя работа, имеет смысл прочитать книгу. Тем, кого интересует работа кинодраматурга, имеет смысл посмотреть фильм. Попробую угадать следующий вопрос. Что я думаю о фильмах, поставленных по моим книгам? Есть два писателя, которые должны быть по гроб жизни благодарны Голливуду. Один из них - Маргарет Митчелл, автор книги "Унесенные ветром", а второй - это я, за создание фильма "Бойня номер пять".

Р. Дж. из Делрей Бич, шт. Флорида: Я знаю, что вы и многие другие писатели - Хемингуэй, Фолкнер, Стейнбек, Фицджеральд - начинали свою литературную карьеру в журналах. Сегодня же это случается не так часто. Расскажите нам про те времена. Какое влияние это оказало на рассказы, включенные в этот сборник?

КВ: Ну, каждый журнал является отражением своего круга читателей и рекламодателей. New Yorker раньше публиковал много художественной литературы, теперь он это делает реже. И их рассказы в основном были про людей, живущих на Восточном побережье, получивших образование в лучших университетах и так далее. Те журналы, для которых я писал, издавались для всей страны: для всех и каждого. Таким образом, они имеют более широкий общенациональный настрой и редко рассматривают внутриклассовые проблемы, поскольку они писались для всех классов. Если вы пишите для New Yorker, Atlantic Monthly и Harper's, чья читательская аудитория - это образованное население Восточного побережья, вы можете изображать в своих рассказах читателей - в описаниях одежды, характера, мебели, - но вы не можете этого делать в Collier's и Saturday Evening Post. Журналы раньше не уступали всяким General Motors, поскольку в них размещали рекламу; они позволяли продавцам проникать к людям домой, также как это сегодня делает телевидение. Журналы валялись повсюду, в них рекламировались сигареты, автомобили. Однако телевидение это даже лучше - оно позволяет дотягиваться до людей прямо дома. И телевидение позволяет делать то, чего художественная литература никогда не могла - оно дает людям искусственных родственников. Вам разве не нравится Питер Дженнингс?… Самым пророческим фантастическим романом моего времени стала книга Рея Бредбери "451 по Фаренгейту". Женщина сидит на кресле посреди комнаты, в которой вместо стен - огромные телевизионные экраны, которые стали ее семьей. Создавались и гениальные телевизионные передачи, также как создавались гениальные произведения на бумаге.

Игор Кнежевич из Лос-Анджелеса, шт. Калифорния: Когда я читал "Бойню номер пять" у меня возникло ощущение дежавю. Понимаете, я жил в Сараево в Боснии во время войны примерно год. Тогда никто не говорил о Дрездене, но все говорили о Сараево, однако долгое время никто ничего не предпринимал - в связи с этим я хотел бы спросить, как вы думаете, средства массовой информации способствуют улучшению или ухудшению ситуации? Или просто это мы переключаем каналы? По вашему позиция "переключения" распространяется все шире?

КВ: Мне кажется, CNN постоянно сообщает нам, куда отправлять войска. Мне бы хотелось, чтобы ваш вопрос был подробнее, поскольку вам действительно пришлось пережить нечто во время обстрелов и бомбардировок Сараево. Однажды я выступал в Национальном авиакосмическом музее в Вашингтоне, они проводили серию лекций о стратегических бомбардировках и попросили меня выступить по этой теме, поскольку мне пришлось пережить это, и прежде чем начать говорить я попросил поднять руки людей, кому пришлось пережить бомбежку. Целая куча народу подняли руки - стало быть это не такая уж редкость в наши дни! Я разговаривал с американцем, который преподавал в Берлинском университете, и он сказал мне, что немцы не любят обсуждать свои переживания во время бомбардировок. Они не хотят об этом вспоминать. И насколько мне известно, нет ни одного известного немецкого романа о том, как кому-то пришлось пережить налеты. Впрочем, бомбардировка это совершенно пассивное действо. У того, кто попал под бомбы не так уж много шансов проявить свой творческий потенциал.

Мгубгуб из Челмсфорда, Великобритания: Привет, Курт, я твой фанат и просто обожаю "Бойню номер пять". Я думаю, что учителя-пройдоху нужно назвать Рексел, - моя мамочка исправляет за мной ошибки карандашом Rexel. Мне официально поставлен диагноз параноика, шизофреника и андроида.

КВ: Похоже, вы победили в конкурсе! Очень даже неплохое слово. Недобросовестный учитель блефует, не разбирается в своем предмете и не задает домашней работы, чтобы ее не проверять. Мои поздравления! Значит, Рексел.

Кортни из Аризоны: Наверное, я задам вопрос не совсем по заданной теме. Вообще-то у меня два вопроса к вам, мистер Воннегут, однако мне также хотелось бы вас поблагодарить. Ваши персонажи всегда такие одинокие; они постоянно безнадежно стремятся к чему-то. Мне очень жаль, если эти свойства присущи и вам тоже, ведь иначе вам было бы сложно их создать. Но я очень рад, что вы это сделали. Вы исцеляете это одиночество и безнадежность в своих читателях, вольно или невольно. Хотя я часто мечтал о том, чтобы жизнь мистера Килгора Траута была полегче, сам я стал лучше только из-за того, что встречался с ним (пусть только на бумаге). Ну ладно, вот мои вопросы: 1) Вы когда-нибудь публиковали рассказы под именем Килгора Траута? 2) "Завтрак для чемпионов" был вашим собственным подарком себе на день рождения - ну и как, сработало? Вы собрали в эту книгу весь мусор и избавились от него - стали

33

вы от этого счастливее или здоровее? Если вы ответите "не ваше собачье дело", это тоже будет вполне приемлемый ответ.

КВ: Да, и кстати, Кортни, если вы будете писать, даже не продавая свои рассказы, ваша жизнь тоже станет лучше, ваша душа будет расти. Вы также можете делать это рисуя картины или сочиняя песни, и вам не обязательно зарабатывать на этом деньги. А насчет Килгора Траута - он во многом похож на Христа. Он так страдал за нас. Он не был распят, но он жил жизнью, которой не стоило жить.

П. Дж. из издательского дома Obsolete: Что вы можете сказать о состоянии книгоиздательского дела на сегодня? Как вы относитесь к тому, что крупные компании скупают небольшие издательства, и считаете ли вы такую ситуацию плачевной…

КВ: Ну, я ушел из Dell из-за того, что фирма была продана иностранцам - то есть сначала ее купила Doubleday, а уже потом иностранцы. Поэтому я перешел в Putnam, которую тут же купили японцы, а затем перепродали ее британцам. По-моему, остался лишь один чистокровный американский издательский дом. Я спросил одного финансового специалиста почему мы так активно продаем наши издательские фирмы, главным образом немцам. Его ответ оказался очень интересным. Он сказал, что доходы от книгоиздательства слишком скудны, чтобы заинтересовать американских инвесторов. Но можно ли представить себе, чтобы уважающая себя страна на корню продала бы иностранцам свою книгоиздательскую индустрию? Может нам и мемориал "Колокол свободы" продать? Начинаешь задумываться о том, кто же на самом деле в войне-то победил.

Лиза С. из Сан-Диего, шт. Калифорния: Почему вы прекратили преподавать? Возможно ли обучение писательскому искусству? Кто учил вас? То есть кто оказал наибольшее влияние на ваше писательское творчество?

КВ: Я вырос в доме, где было много книг - хороших книг - поэтому я с удовольствием поглощал литературу. Я считаю, что написано уже столько хороших книг, что в принципе больше можно уже не писать. Кто-нибудь обязательно должен спросить - что вы читаете сегодня? Я читаю триллер Джеймса Босвелла "Жизнь Сэмюеля Джонсона". Возможно вы скажете, что это не самая крутая литература.

Дейв Рубин из Сан-Антонио, шт. Техас: Когда вы вели "хронику происшествий", вы выдумывали какие-нибудь преступления?

КВ: Нет, когда я работал в журнале Life некоторое время назад, я освещал криминальные происшествия как обычный репортер. Я также работал полицейским репортером в Чикаго после войны, но и тогда я не выдумывал никаких историй - их и без того было немало. Я иногда врал о том, кто я такой. Иногда полезно было скрыть тот факт, что я репортер, и я представлялся обычным прохожим, которому просто интересно, что же тут, черт возьми, происходит.

Джо Киль из Нью-Джерси: Некоторые критики называют вас комическим пророком трагедии. Считаете ли вы, что "пророчества" являются ключевой темой всех ваших книг? Если да, то позволило ли ваше появление в фильме Родни Дангерфилда "Опять в школу" ("Back to School") более успешно представить ваш взгляд на жизнь?

КВ: Мое появление в фильме Родни Дангерфилда сделало меня героем в глазах соседей в большей степени, чем что бы то ни было еще, что мне удалось сделать в жизни. Единственное, благодаря чему я смог еще больше прославиться и заслужить уважение знакомых, это моя речь для выпускников Массачусетского технологического, которую я так и не произнес. Один из моих сыновней прочел ее в Интернете, позвонил мне и сказал: "Надо же, никогда бы не подумал, что ты иногда можешь быть таким веселым и оптимистичным!" А что касается Родни Дангерфилда, то он в самом деле такой несчастный, каким кажется. Неподалеку от моего дома в Нью-Йорке расположен его клуб комедии. Однажды к нам в гости приехала моя теща. Как раз подходя к нашему дому, она столкнулась с Родни Дангерфилдом, который бежал ей навстречу по Третьей авеню - он пытается поддерживать спортивную форму, так вот, она остановила его и сказала: "Я теща Курта Воннегута", на что он говорит: "Странно, вообще-то вы не очень похожи", - и побежал дальше. У него был невероятно чистоплотный дядя - он принимал душ или ванну от двух до шести раз в день. Он был самым чистоплотным человеком в мире, и все постоянно говорили об этом, а потом он умер, и по пути на кладбище вся похоронная процессия проехала через автомойку.

Миллер Харрис из Спиннерстаун, шт. Пенсильвания: На прошлой неделе в Итаке я перелистывал старые номера Cornell Daily Sun за сороковые годы и с удовольствием убедился в том, что рубрика "Все в порядке" ("Well All Right"), которой вы заведовали в те старые добрые времена, до сих пор смотрится неплохо. Даже очень неплохо. В сущности, прекрасно. Вы сказали, что Питеру Риду пришлось буквально вырывать у вас рассказы для сборника BAGOMBO, поскольку вы полагали, что они не стоят того, чтобы их сохранить. Интересно, вы то же самое думаете о своих заметках в Sun?

КВ: Это мой очень близкий и дорогой друг. В Корнуолле моим ведущим предметом была химия, а одновременно я работал в Sun. Миллер был на год меня старше и учился гуманитарным наукам, - а в университете год разницы иногда может оказаться огромной пропастью, - в общем он стал моим наставником, поэтому мне всегда приятно, когда Миллер дает о себе знать. И еще он играл в американский футбол в легком весе. Кто же еще там был?

Ден Крокер из Сент-Луиса, шт. Миссури: Мистер Воннегут, я много лет ломал себе голову над загадкой, прозвучавшей в вашей книге "Механическое пианино" [Утопия 14]: "Серебряные колокольчики осветят мой путь, И девять раз по девять дев заполнят мой день, И горные озера исчезнут с глаз моих, И клыки тигра заполнят ночь мою". Вы знаете отгадку? Кроме этого хотел спросить, политические вопросы сегодня волнуют вас все так же, как в начале вашей карьеры? Спасибо большое.

КВ: Ну, я не перечитываю свои книги, поэтому меня просто зачаровала приведенная вами цитата. Я думаю, отгадка должна была быть когда-то, но я ее не знаю. Политика? Да, я вырос во времена депрессии на идеях ФДР [Франклина Делано Рузвельта], который стремился сохранить капитализм, и утопические идеи о капитализме - профсоюзы, уравновешивающие власть богатых - в то время имели большое влияние. Кстати, интересно, что Альберт Камю также разделял такие же утопические идеи. Однако компьютеры - Боже их благослови - сегодня научились работать лучше, чем люди, поэтому теперь эта мечта безвозвратно потеряна, и я с удовольствием бы познакомился с какими-нибудь другими утопическими идеями. А от всяких фондовых бирж меня просто тошнит. Сегодня рабочий класс

34

никак не может влиять на развитие событий. Раньше рабочие могли устраивать забастовки. Теперь их работа не стоит ни гроша.

Модератор: Почему вы решили больше не писать?КВ: Потому что я уже наполовину труп!!!Джо Джо из Нью-Сити, шт. Нью-Йорк: Мистер Воннегут, какие у вас любимые книги? Что вы читаете сейчас?КВ: Я читаю "Жизнь Сэмюеля Джонсона" Босвела, а еще биографию Витгенштейна, поскольку мне надоело

притворяться, что я знаю, кто это такой. Впрочем, хочу еще раз сказать, что сегодня книг можно уже больше не писать, а самая дерзкая пророческая и знаковая книга была написала 19-летней женщиной почти 200 лет назад. Конечно же, это "Франкенштейн" Мэри Шелли. Впрочем, она была из чертовски хорошей семьи. Ее мать и отец были писателями, кроме этого ее мать была величайшей феминисткой своего времени. Писала она вот о чем: женщины не глупее мужчин. Ее звали Мэри Годвин. А ее отец - кажется, его звали Вильям Годвин - был антикальвинистским проповедником, причем его карьера сложилась просто блестяще. Яркие фразы существовали задолго до того, как они стали нас раздражать из-за того, что ими начали вовсю орудовать наши политики; Годвин, например, придумал такую: "Даже Бог не имеет права быть тираном". Ну не красота ли? У меня есть для вас еще один шедевр от Ницше: "Лишь глубоко верующий человек может позволить себе роскошь скептицизма". Только прислушайтесь к этим двум словам: "позволить" и "роскошь". Большинство людей слишком напуганы. Так что и яркие фразы бывают ничего себе.

Барт из Бруклина, шт. Нью-Йорк: Я бы хотел поставить фильм по "Колыбели для кошки" - у кого-нибудь уже есть планы на этот счет? Можно мне это сделать?

КВ: Много лет назад, когда я был весь в долгах и у меня была куча детей, я раз и навсегда продал все киноправа на свои произведения человеку, который теперь уже никогда уже не будет этим заниматься. Так что "Колыбель для кошки" можно смело предать земле и припечатать сверху камнем.

Модератор: Мистер Воннегут, большое спасибо за вдумчивые ответы на наши вопросы. Прежде чем мы закончим, хотели бы вы что-то сказать нашей аудитории?

КВ: Да, хотел бы. Катитесь к чертовой матери.

Человек - самая большая ошибка эволюции! Washington ProFile: Испытали ли Вы влияние русских писателей?Воннегут: Конечно! Чехов, Толстой, Достоевский и особенно Гоголь оказали большее влияние на мое поколение

американских писателей, чем Марк Твен или Натаниэл Хоторн. Каждый писатель моего поколения мечтал стать Чеховым. В этих книгах было очень много того, что не могло оставить нас равнодушными. Они рассуждают также, как и американцы. Русские очень хорошо относятся ко мне, мои произведения широко известны в России. Из-за моей любви к русской литературе, я люблю русских больше, чем кого бы то ни было.

WP: Вы встречались с русскими, когда были солдатом во время Второй Мировой войны?В: Да, Красная Армия спасла мне жизнь. Я был в лагере военнопленных, когда война закончилась, и этот лагерь

оказался в зоне советской оккупации. Нацисты собирались расстрелять нас, но охранники сбежали, когда вблизи появились советские войска. Поэтому я видел очень много русских, пока мы бродили по Саксонии и другим частям Германии и пытались вернуться домой. Конечно, многие из русских на самом деле русскими не были - это были азиаты - казахи, киргизы, которые выглядели не так, как все остальные.

WP: Что Вы думаете о нынешней ситуации в России?В: Я думаю, что человеческая жизнь трагична абсолютно везде. Ситуация в Чечне - это огромная трагедия, и, как я

понимаю, у нее очень глубокие корни. Чеченцев жестоко преследовал Сталин. Поэтому, по моему мнению, эти люди просто мстят. Необходим очень мудрый человек, который бы смог предложить решение чеченской проблемы. Люди всегда были и остаются ужасными животными - я писал об этом. Я думаю, что человек - самая большая ошибка эволюции.

WP: Черчилль говорил о демократии, что это ужасная система власти, но лучше нее ничего пока не придумали. Кто бы мог заменить людей?

В: Пожалуйста - лошади, жирафы, шимпанзе, бурундуки - они просто замечательны. Чайки, наконец.

WP: Но они ведь не обладают разумом?В: А зачем он нужен? Чтобы делать водородные бомбы? Мы деструктивные животные. Все думают, что эволюция

замечательная штука. Просто посмотрите на бегемота - это ведь потрясающая идея эволюции.

WP: Но ведь и животные применяют насилие по отношению друг к другу?В: Конечно. Но обезьяны не могут уничтожить всю планету, а мы это уже сделали. Игра окончена, потому что мы

разрушили атмосферу и воду. Мы делаем замечательную работу, подготавливая конец мира. Война, которая будет начата в Ираке никогда не закончится. Люди всегда жаждут мести. Они готовы отдать свои жизни и у них есть право приходить в бешенство. Нашими крылатыми ракетами мы убьем очень много людей, сделаем многих женщин вдовами, а детей - сиротами во имя восстановления "справедливости". И если Саддам Хусейн не сдастся, то мы, в конце концов, кинем в него атомную бомбу. Мы уже готовы к этому.

35

WP: И чем все это может закончиться?В: Я не преисполнен оптимизма. Мне не нравится то, что сейчас делает мое правительство. Нынешняя

американская внешняя политика ужасна. Мы никогда не объявляли войн малым странам. Правительство ныне - это просто развлекаловка, все вокруг - развлекаловка. Космическая программа - это не наука. Нет науки, только развлекаловка, и самое лучшее развлечение сегодня, когда появляется шанс укокошить кого-нибудь. Наш президент хочет повеселить нас, он не хочет показаться скучным в глазах людей. Поэтому он погнался за Саддамом Хусейном. На каждого убитого иракского солдата придется несколько сот убитых мирных жителей. Это и есть наша внешняя политика.

WP: Вы смотрите телевизор?В: Да, я смотрю криминальное шоу "Закон и Порядок" и комедийный сериал MASH. Телепередачи ныне идут

круглые сутки, и они должны достойно заполнить все это время. Так что иногда появляются хорошие передачи. Нынешняя администрация относится к людям неуважительно, что хорошо заметно по телешоу, наподобие Джерри Спрингера. Они показывают, какие мы идиоты, какие мы ужасные люди, и что мы вообще ничего не заслуживаем. С какой стати эти люди имеют право голосовать, это отбросы человечества.

WP: Это звучит недемократично...В: Конечно! Но у нас сейчас очень недемократическое правительство.

WP: Вы бросили писать. Не скучаете без этого?В: Да, очень. Я скучаю по литературе, но я также скучаю по своей молодости. Если бы я написал книгу - я сейчас

подумываю об этом - она была бы о том, как мы убили планету с помощью нефти, транспортного беспредела. Черт возьми! Мы можем нестись на машине со страшной скоростью и криками "ура". И мы уничтожаем атмосферу. Живые существа вымирают, а всем на это наплевать!

WP: Так есть ли выход? Не поздно ли что-либо предпринимать?В: Среди всех лауреатов Нобелевской премии я больше всего люблю Альбера Камю. Он сказал: "Единственный

стоящий философский вопрос - вопрос о том, не стоит ли покончить с собой". Да, конечно, давайте все сделаем это. Мир - это такая помойка, что слишком больно оставаться живым.

Во Франции я видел кладбище, на котором похоронены английские солдаты, убитые во время Первой Мировой войны. На воротах кладбища высечены слова английского поэта Альфреда Хаусмэна: "Вы были слишком молоды, чтоб знать, что жизнь - небольшая потеря". И как пехотинец на поле боя я думал: "Жизнь не столь важна!". Мне иногда хочется, чтобы меня убили в День высадки американских войск в Нормандии, тогда мне не надо было бы возиться со всем этим дерьмом. Несколько лет назад в моем доме начался пожар, и я чуть не задохнулся в дыму - это было бы так элегантно! Тогда бы я мог спокойно спать - я обожаю спать.

WP: Вас иногда называют социалистом...В: Да, конечно, я и есть социалист. Я до сих пор очень интересуюсь Марксом. Коммунизм в России -

провалившийся эксперимент, но что царизм был лучше? Капитализм тоже был идеалистическим и стремился к построению утопии. Но потом несколько плохих парней прибрали к рукам все деньги, и капитализм больше не работает.

WP: Но капитализм никогда не стремился к утопии, он всегда предполагал, что человек жаден?В: Да, капитализм не только предполагал, но и доказал это!

WP: И выхода нет?В: Выход остался - убить себя. Кстати, я убью себя, как только повешу трубку.

WP: И какие будут последние слова Курта Воннегута?В: Все было прекрасно и даже не больно...

Курт Воннегут против !*!@Джоэл Блейфус, редактор, журнал In These Times

10 февраля 2003г.

В ноябре Курту Воннегуту исполнилось 80. Его первый роман "Механическое пианино" (Player Piano, в русском переводе так же известен как "Утопия-14") вышел в 1952 , когда автору было 29. С тех пор он написал 13 других романов, включая "Бойню номер пять", являющийся одним из наиболее выдающихся антивоенных романов двадцатого века.В свете угрозы войны с Ираком, я попросил Воннегута высказать свои предположения. Воннегут является американским социалистом в традициях Юджина Дебса (Eugene Victor Debs),его земляка из Индианы, которого он любит цитировать: "Пока существует низший класс - я к нему отношусь, пока есть преступники - я один из них, пока хоть одна душа томится в тюрьме - я не свободен". 

36

Вы пережили Вторую Мировую войну, Корею, Вьетнам, рейгановские войны, "Бурю в пустыне", войны на Балканах и нынешнюю приближающуюся войну в Ираке. Что изменилось, а что осталось таким же? 

Одна вещь остаётся неизменной: ни один из нас, неважно с какого континента, острова или ледника он родом, не просил о том, чтобы появиться на свет именно там. И даже если вы такой же старый как я - а мне 80 лет - вы только что попали туда, где велись все эти игры. А велись они тут ещё тогда, когда я впервые попал сюда. … Лозунгом, который подходит для любого государственного строя и который можно поместить на государственных денежных единицах и т.д., могла бы стать фраза покойного бейсбольного менеджера Кейси Стенгела, которую он произнёс, обращаясь к команде проигрывающих профессиональных спортсменов: "Хоть кто-нибудь здесь умеет играть в эту игру?"

Чтобы не ходить далеко за примером: моя дочь Лили, которой только исполнилось 20, оказалась - так же как Джордж Буш-младший, сам еще ребенок - наследницей пугающе недавней истории человеческого рабства, эпидемии СПИДа, и атомных подводных лодок. Лодок, что дремлют на дне исландских фьордов, и команды которых готовы в любой момент превратить мужчин, женщин и детей в кучки радиоактивных отходов в промышленном количестве с помощью ракет и водородных бомб. А также наследницей выбора между либерализмом и консерватизмом, и т.д. и т.п.Радикально новым для 2003 года является то, что моя дочь, вместе с нашим президентом, а также Саддамом Хусейном и другими, унаследовала технологии, побочные продукты которых, хоть в военное, хоть в мирное время, быстро уничтожают всю планету как систему, обеспечивающую условия для жизни всех существ. Люди, и в прошлом, и в настоящем, доконали планетку.

Основываясь на том, что вы читали или видели в средствах массовой информации, что, по-вашему, замалчивается прессой о политике Президента Буша и грядущей войне в Ираке?

То, что они - бессмыслица.

У меня есть ощущение после общения с читателями и друзьями, что многие люди находятся на грани отчаяния. Как вы думаете, у нас нет больше причин для надежд?

Я сам чувствую, что наша страна, за чью Конституцию я сражался в справедливой войне, могла бы с таким же успехом быть захвачена марсианами или похитителями тел. Иногда мне даже жаль, что это не так. На самом же деле, она оказалась захвачена в результате самого жалкого государственного переворота в духе дешевой комедии, какой только можно себе представить. И те, кто сейчас возглавляет правительство - по сути нахватавшиеся поверхностных знаний "двоечники", которые не знают толком ни истории, ни географии, добавьте к этому почти очевидных сторонников идеи превосходства белой расы, так называемых "христиан" и, кроме того - и это самое страшное - просто психопатов (в дальнейшем - "ПП").

Говоря, что кто-то является ПП, мы ставим довольно убедительный медицинский диагноз, такой же, как аппендицит или чесотка. Классическим медицинским описанием ПП является "Маска разумности" профессора Херви Клекли (Dr. Hervey Cleckley). Прочтите ее! ПП выглядят презентабельно, они хорошо знают, какие их действия могут причинять страдания другим людям, но им на это наплевать. Это не может их беспокоить, поскольку они абсолютно сумасшедшие. С абсолютно съехавшей крышей!

И какой другой синдром мог бы лучше описать многих руководителей Enron или WorldCom, или других подобных корпораций, которые обогатились, разорив при этом своих работников, инвесторов и страну, и которые до сих пор чувствуют себя невинными, как первый снег, вне зависимости от того, что кто бы то ни было говорит им или о них? И сколько этих бессердечных ПП имеют теперь высокие посты в нашем правительстве, как будто они наши лидеры, а не просто больные люди.

Что позволило так многим ПП занять высокие посты в корпорациях, а теперь и в правительстве, - так это то, что они очень решительны. В отличие от нормальных людей, они никогда не испытывают сомнений, по той простой причине, что они не могут заботиться о том, что произойдет дальше. Просто не умеют. Сделаем так! Сделаем эдак! Мобилизуем резервы! Приватизируем государственные школы! Атакуем Ирак! Сократим расходы на здравоохранение! Будем прослушивать все телефоны! Сократим налоги богачей! Построим стоящий миллиарды долларов противоракетный щит! К черту предписания суда, общество охраны природы, Sierra Club и ваш журнал In These Times, и поцелуйте меня в задницу!

Как вы оказались участником антивоенного движения? И как Вы могли бы сравнить движение против войны в Ираке с антивоенным движением во времена войны во Вьетнаме?

Когда стало очевидно, какой тупой, жестокой и разрушительной с моральной, финансовой и военной точек зрения ошибкой была война во Вьетнаме, любой человек искусства чего-то стоящий в этой стране, каждый серьезный писатель, художник, комик, музыкант, актер и актриса, кого ни возьми, выступили против этой войны. Мы сформировали то, что можно назвать лазерным лучом протеста, когда усилия всех были направлены в одну сторону, сфокусированы и интенсивны. Это оружие имело силу пирога с банановым кремом трех футов в диаметре, сброшенного со стремянки высотой в пять футов.

Точно так же обстоит дело с антивоенным движением сегодня. Тогда, как и сейчас, телевидение не любило протестующих против войны, да и любых других протестующих, если только они не устраивали восстаний. Сейчас, как и тогда, благодаря телевидению право граждан мирно собраться и обратиться к правительству с жалобой не стоит, как говорится, и выеденного яйца.

Как писатель и деятель искусств, видите ли вы разницу в том, как современные лидеры культуры и лидеры прошлого воспринимают свою ответственность перед обществом?

Ответственность перед каким обществом? Перед нацистской Германией? Перед сталинским Советским Союзом? Как насчет ответственности перед всем человечеством? И о лидерах какой конкретной культуры речь? Полагаю, вы

37

имеете в виду сферу искусств. Надеюсь, что вы имеете в виду сферу искусств. ... Любой, имеющий отношение к искусству сочинения музыки, неважно как он будет циничен, жаден или напуган, не может ничего поделать с тем, что служит всему человечеству. Музыка заставляет практически любого человека любить жизнь больше, чем если бы он жил без неё. Даже военные оркестры, хотя я и пацифист, поднимают мне настроение.

Но это сила услады для слуха. Создание подобной универсальной услады для глаз, посредством печатного слова, поэзии, прозы, истории, эссе, мемуаров и т.п., невозможно. Литература по определению субъективна. Она неизбежно провоцирует споры во многих сферах, не исключая родной город или даже семью автора. И обычные писатели могут только надеяться быть ответственными перед маленькими группами или людьми с похожим типом мышления. Они могут с таким же успехом давать интервью редактору издания с маленьким тиражом. Может быть, в другой раз мы сможем поговорить об ответственности перед обществом архитекторов, скульпторов и художников. И я скажу вот что: телепостановки, которые пока не классифицируются как сфера искусств, иногда отлично помогают американцам, которые хотят быть менее напуганными, быть лучше и отзывчивее. Сериалы M.A.S.H. и "Закон и порядок", например, были завораживающими шедеврами с этой точки зрения.

После подобных утверждений, у вас есть какие-нибудь идеи для создания по-настоящему страшного телевизионного реалити-шоу?

"Студенты-двоечники из Йельского университета". У вас бы волосы встали дыбом.

Какие темы вы считаете достойными для сатирика в данный момент?Задницы.

Тема выступления: я не нашел подходящих слов и надеюсь, что и другие последуют моему примеру.

Обращение к выпускникам университета Райс (Хьюстон, штат Техас) 9 мая 1998 г.Курт Воннегут-младший.

Здравствуйте.Всем вам, получающим свои первые университетские дипломы, я хочу сказать, что ваше поколение мне очень

симпатично, что я ожидаю от вас много хорошего и желаю благополучия и процветания.Сегодняшняя церемония является долгожданным завершением процесса вашего созревания. Наконец-то вас

можно официально называть взрослыми людьми, хотя с биологической точки зрения вы ими стали где-то к пятнадцати годам. Мне жаль (настолько, насколько это возможно), что для получения аттестата зрелости потребовалось потратить так много денег и времени.

Я не подсчитывал, сколько стоят ваши дипломы, и сколько времени у вас ушло на учебу. Какими бы приблизительными не были эти цифры, они, безусловно, заслуживают такой моей реакции: ух-ты! вот это да!

Спасибо вам, и пусть Господь благословит вас и всех тех, кто сделал возможным ваше обучение в этом престижном американском университете. Получая образование, становясь эрудированными и умелыми людьми, вы сделали этот мир лучше, чем он был до того, как вы сюда поступили.

Встречались ли мы раньше? Нет. Но я много размышлял о таких, как вы. Мужчин, присутствующих здесь, я называл бы Адамами, женщин - Евами. Кто из нас подолгу не размышлял об Адаме и Еве?

Ваш университет - это рай, из которого вас скоро выгонят. Почему? Вы вкусили плоды с древа познания. Эти плоды сейчас у вас в животиках.

А кто же я? Раньше я был Адамом. Но сейчас я уже Мафусаил .А кто же из нас дьявол? Тот, кто обидит ребенка.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Что же может сказать этот Мафусаил [1], прожив не так уж мало? Я вам поведаю, что мне сказал другой Мафусаил

- Джо Геллер, хорошо вам изветный как автор "Уловки 22". Как то мы встретились на вечеринке у одного мультимиллиар-дера в Лонг-Айленде и я спросил Джо: "Вполне возможно, что этот человек вчера заработал больше денег, чем тебе принесла твоя "Уловка 22" за последние сорок лет. А ведь это одна из самых популярных книг в мире. Что ты чувствуешь?"

Джо ответил: "У меня есть что-то такое, чего у него может никогда и не быть"Я cпросил: "Что же это, Джо?"И он ответил: "Знания, которых у меня достаточно".

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Возможно, эту историю будут вспоминать те Адамы и Евы, присутствующие здесь, которым через много лет

придется признать, что все в их жизни не так как хотелось бы, что они не стали миллиардерами, несмотря на образование, которое они здесь получили.

Это может случиться с тем людьми, которые интересуются не деньгами и цифрами в графе "Прибыль", а чем-то другим. Мы зовем этих людей святыми. Я, по крайне мере, зову их так.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Люди, одевающиеся в дорогих магазинах, иногда спрашивают меня, оскаливаясь при этом, как будто они хотят

меня укусить, верю ли я в перераспределение богатства. Я могу только ответить, что совершенно не важно, что я думаю об этом, что богатство перераспределяется каждый час, да еще таким образом, что и представить себе невозможно.

38

Сумма, которая составляет Нобелевскую премию, сегодня кажется ничтожной в сравнении с тем, сколько получает футболист местной команды за один сезон.

Вот уже сто лет Нобелевская премия является самой значительной премией, которой награждают химиков, физиков, физиологов, медиков, писателей и миротворцев, принесших огромную пользу человечеству. Сейчас эта премия составляет что-то около одного миллиона долларов. По счасливой случайности эти деньги достались нам от одного шведа, который подарил нам динамит, смешав глину и нитроглицерин.

БА-БАХ!По замыслу Альфреда Нобеля эта премия должна была сделать ученых богатыми и независимыми, а также

защитить от нападок политиков и спонсоров, которые могут помешать их работе.Мне вспомнилась сейчас одна сцена из фильма Филдса. Действие фильма происходит во времена золотой

лихорадки. Филдс наблюдает за игрой в покер. Для того чтобы обозначить свое присутствие, он кладет на стол стодолларовую купюру. Игроки бросают мимолетный взгляд и продолжают играть. Наконец, кто-то из них говорит: "Дайте ему одну фишку".

Миллион долларов сегодня, в мире спорта и развлечений, в мире олигархии и судебных процессов - это всего лишь одна фишка; если верить таблоидам и вечерним выпускам новостей, миллион долларов - это гроши.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Но для большинства американцев плата за обучение - это не такая уж и маленькая сумма, отнюдь не гроши, хотя

она составляет небольшой процент от миллиона. Можем ли мы утверждать, что в последнее время ученая степень гарантирует мировое признание и богатства, несравнимые с доходом обычной семьи?

Иногда. Безусловно, можно назвать некоторых знаменитостей, окончивших Райс, например, Ларри МакМарти. Но большинство выпускников Райс, равно как и Гарварда, Оксфорда, Сорбонны или еще каких университетов, трудятся, скорее, на благо своего городка или штата, нежели на благо всей нации в целом. В отличии от национальных героев они получают меньшее жалование и они не так популярны. По-видимому, вместо славы они время от времени будут испытывать чувство удовлетворения от того, что им кто-то искренне благодарен за то, что они хорошо выполняют свою работу.

Со временем это чувство испытают большинство, хотя и не все Адамы и Евы, получающие сегодня дипломы и продолжающие обучение. Они найдут свое призвание в том, чтобы создавать и укреплять свои семьи. И если это действительно окажется так - возлюбите свое призвание, ибо это самое важное в мире, который мы все создаем, защищаем, за который боремся.

Все остальное всего лишь шумиха.Вы свободное поколение, и кто знает, куда вас занесет судьба - в Нью-Йорк, Вашингтон, Париж, а может - в

Австралию или Шанхай, или в какой-нибудь Куала-Лумпур [2].

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Марк Твен прожил жизнь, полную смысла, за которую он так и не получил Нобелевскую премию. На склоне лет

он спросил себя, для чего мы все живем. Ему хватило нескольких слов, чтобы ответить. Мне по душе его ответ. Вы тоже, наверное, с ним согласитесь:

"Для того, чтобы наши соседи думали о нас хорошо."Соседи - это люди, которые вас знают, с которыми вы время от времени встречаетесь, разговариваете, которым вы

можете быть полезны. Конечно, их не так много, как, скажем, поклонников у Мадонны или Майкла Джордана.Чтобы заслужить их лестные отзывы, вы должны применять навыки, которые вы здесь приобрели, а также

принимать правила честной игры и хорошего тона, которые придумали до вас, и о которых вы читали в книгах.Наверное, кто-то из вас даже получит Нобелевскую премию. Хотите пари? Это всего лишь миллион баксов, но это,

как говорится, лучше, чем ничего.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Эта речь почти вдвое длиннее Геттесбергского обращения к нации Авраама Линкольна - самого великого

прозведения американского ораторского искусства. Линкольн был убит за свои убеждения. Вильям Мэш Райс, основатель этого университета, еще один идеалист, был убит потому, что был богат. Какая разница ! И тот, и другой прославились не при жизни.

Эта речь была написана специально для этой церемонии. Но любое обращение к выпускникам я всегда заканчиваю рассказом о своем дяде Алексе, младшем брате моего отца. Окончив Гарвард, Алекс Воннегут честно работал страховым агентом в Индианаполисе. Он был начитанным, образованным человеком.

Дяде Алексу всегда не нравилось, что люди редко замечают, когда же они по-настоящему счастливы. У него самого это довольно неплохо получалось. Мы могли потягивать лимонад, спасаясь от жары под кроной яблони, а дядя прервать разговор словами: "Если не это здорово, то что же?"

Я надеюсь, вы, Адамы и Евы, все жизнь будете поступать так же. Когда все у вас прекрасно и безмятежно, остановитесь и во весь голос спросите: "Если не это здорово, то что же?" Поднимите руки, если вы обещаете.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Это была моя первая просьба. Я хочу попросить вас еще кое о чем. Я прошу об этом не только выпускников, а всех

присутствующих здесь, даже Малкольма Гиллиса. Я хочу, чтобы вы опять подняли руки после того, как я спрошу:"У кого из вас был учитель (неважно, в школе или колледже), который помог понять, насколько жизнь

увлекательна, который заставил вас гордиться тем, что вы живете в этом мире?"Опустите руки и скажите имя этого человека всем, кто сидит или стоит рядом с вами.

39

Сделали? Спасибо.Если не это здорово, то что же?Спасибо за внимание. Вуаля ! Счастливого пути !

Курт Воннегут-младший,Университет Райс,

Хьюстон, штат Техас9 мая 1998 г.

[1] Библейский герой, проживший 969 лет.[2] Столица Малайзии

Из интервью газете "In these times"

27 января 2003 года.Репортер:Что же на самом деле побуждает боевиков Аль-Каеды убивать ценой собственных жизней? Президент сказал:

"Они ненавидят наши свободы: свободу религии, свободу слова, свободу выбора, свободу объединяться друг с другом и право не соглашаться друг с другом", - хотя пленные в Гуатанамо говорят совсем не об этом, и Аль-Каеда тоже называет другие причины. Почему СМИ и избранные голосованием политики позволяют Бушу нести такую бессмыслицу? И о каком мире и доверии нашим лидерам может идти речь, если американцам не говорят правду?

Курт Воннегут: Хочется верить, что люди, получившие контроль над страной (а значит и над всем миром) нарушив положения

Конституции, обойдя ее, как вор обходит охранную сигнализацию защищающую Белый Дом, Сенат, Верховный Суд и нас самих, являются истинными Христианами. Но вспомните Шекспира: "Дьявол в своих целях может ссылаться на Библию".

 А знаете что является самым главным секретом Второй Мировой Войны? Не поверите: Гитлер был христианином. Нацистская свастика - это изуродованный Христианский крест .*1 Таким должен был быть символ политической партии для Христиан из рабочего класса. А более простые кресты гитлеровцы ставили на все свои танки и самолеты.

 Ради всего мира, хочется верить, что произнося в молитве "Прости нам грехи наши, как и мы прощаем тем, кто грешит против нас", политики из Белого дома почитают как детей Божьих проигравших и незначительных людей, возлюбленных Иисусом в его Нагорной проповеди : "...Блаженны нищие духом, смиренные, милосердные, миролюбивые..."

 Но это конечно не так. Джордж Буш ухмыляется и жестоко злорадствует, хвастаясь готовностью отправить сотни крылатых ракет в направлении населения Ирака, половина из которого - дети, мальчики и девочки не старше 15 лет. Я называю крылатую ракету Тимотей МакВей. *2

 Его внутренняя политика, (которая кажется просто детским лепетом по сравнению с ненавистью ко всем приезжим, которые не выглядят как он, не говорят как он, и которых зовут, не как его), доставляет боль тем американцам, которых мы перечислили выше среди блаженных. И которых лишают в тяжелые для них времена достойного медицинского обслуживания, образования, пищи, крова и одежды. Видимо, его мнение об американском народе сформировалось когда он смотрел шоу Джери Спрингера, вредную пропаганду Республиканской партии.

 Но нас стали ненавидеть задолго до упомянутого выше переворота, и совсем не за свободу и справедливость, как сказал Буш. Нас ненавидят потому, что наши корпорации несут миру технологии и экономику, не дающие людям самоуважения и не позволяющее развиваться.

 Все очень просто. Что же нам делать, столкнувшись с такой ненавистью? Поддаться панике и бегать как курицы, у которых

отрубили головы.

*1. На самом деле известная свастика была заимствована из другого источника  ( прим. перев.)*2. Timothy McVeigh - террорист, ответственный за взрыв федерального здания в г.Оклахома, США ( прим. пер.)

Уничтожение Дрездена.Из «Военного сайта» ДРЕЗДЕН 1945 Уничтожение Дрездена

Незомбированная часть человечества, возможно, меньшая, не обманывается относительно так называемого цивилизованного Запада. Хладнокровные убийцы в манишках, сияющие улыбками со всех телеэкранов мира, держат в своей власти мириады лакеев- журналистов, писателей, "ученых", "историков", создающих и поддерживающих грандиозный миф об умилительных "общечеловеческих ценностях" - полупрозрачной ширме, прикрывающей ледяное корыстное бездушие Запада, умершего внутри себя и мстящего всему человечеству за собственную ущербность.

40

Но и сами "манишки" ведомы скрытыми от глаз миллионов вершителями судеб: супермафией банковско-финансовых воротил, для - которых на планете не существует государственных границ. На этом уровне степень "оледенелости" - еще большая. Здесь уже воспитался такой редкостный тип человекообразных, который ищет вдохновения в сатанински извращенных идеях.

Внешние результаты их совместной "работы" в последние годы наиболее ярко проявились в Ираке, а Сербии и в России, где люди истреблялись тысячами, и этому предписывалось если не радоваться, то молча повиноваться.

Чтобы понять неслучайность происходящего, небесполезно будет приоткрыть одну из зловещих страниц последней мировой войны против Германии: бомбардировку Дрездена. Курт Воннегут, насколько это было возможно, рассказал о ней - и его "замолчали". Мы же прибегнем к изложению написанной и напечатанной в США крохотным тиражом статьи Джорджа Т.Паркера о колоссальном преступлении, въяве продемонстрировавшем миру талмудический оскал Запада. Преступлении, которое, быть может, станет в ряд символов, характеризующих суть Запада в XX столетии (к концу века пора раздавать "всем сестрам по серьгам") .

...В начале 1945 года самолеты союзников сеяли смерть и разрушение над всей Германией - но старинный саксонский Дрезден оставался среди этого кошмара островком спокойствия.

Знаменитый как культурный центр, не имевший военных производств, он был фактически ничем не защищен от ударов с неба. Лишь одна эскадрилья располагалась одно время в этом городе художников и ремесленников, но и ее уже не оставалось к 1945-му. Внешне могло сложиться впечатление, что все воюющие стороны отводили Дрездену статус "открытого города" согласно некоему джентельменскому соглашению.

К четвергу 13 февраля поток беженцев, спасающихся от наступления Красной Армии, которая находилась уже в 60 милях, увеличил население города до миллиона с лишним. Иные из беженцев прошли через всякие ужасы и были доведены до полусмерти, что заставляло позднейших исследователей задумываться о пропорциях того, что Сталину было известно и подвластно, и того, что делалось без его ведома или помимо его воли.

Была масленица. Обычно в эти дни в Дрездене преобладала атмосфера карнавала. На этот раз обстановка была довольно мрачной. Беженцы прибывали с каждым часом, и тысячи людей устраивались лагерями прямо на улицах, едва прикрытые лохмотьями и дрожащие от холода.

Однако люди чувствовали себя в относительной безопасности; и хотя настроение было мрачное, циркачи давали представления в переполненных залах, куда тысячи несчастных приходили забыть на какое-то время об ужасах войны. Группки нарядных девчушек силились укрепить дух изнуренных песенками и стихами. Их встречали полупечальные улыбки, но настроение поднималось...

Никто в эти минуты не мог представить, что меньше чем через сутки эти невинные дети будут заживо сгорать в огненном смерче, созданном "цивилизованными" англо-американцами.

Когда первые сигналы тревоги ознаменовали начало 14-часового ада, дрезденцы послушно разбрелись по своим убежищам. Но - без всякого энтузиазма, полагая, что тревога - ложная. Их город никогда до того не был атакован с воздуха. Многие никогда бы не поверили, что такой великий демократ, как Уинстон Черчилль, вместе с другим великим демократом Франклином Делано Рузвельтом, решит казнить Дрезден тотальной бомбежкой.

Что двигало Черчиллем? Политические мотивы. Промышленность Дрездена производила только сигареты и фарфор, товары невоенные. Но впереди была Ялтинская конференция, на которой союзники намеревались членить измученное тело Европы. Черчилль и захотел разыграть "козырную карту" - некое грандиозное англо-американское действо, которое "произведет впечатление" на Сталина, - слишком самостоятельного и слишком умного, набравшего слишком большую силу. Эта карта, как оказалось позже, не "сыграла" в Ялте, поскольку плохая погода отменила запланированный рейд. Но Черчилль настаивал на том, чтобы рейд все же осуществился, где угодно, объясняя это необходимостью подавить волю германского населения в тылу.

Едва жители Дрездена разошлись по бомбоубежищам, на город была сброшена первая бомба - в 22.09. 13 февраля 1945 года. Атака продолжалась 24 минуты. Город был превращен в море огня. "Образцовое бомбометание по целям" создало желаемый огневой шторм - это входило в расчеты склонного к юмору и любящего сигары "демократа".

Шторм начался, когда сотни меньших пожаров соединились в один, громадный. Гигантские массы воздуха всасывались в образовавшуюся воронку и создали исксственный смерч. Тех несчастных, которых поднимали вихри, швыряло прямо в пламя горящих улиц. Те, кто прятался под землей, задыхались от недостатка кислорода, вытянутого из воздуха, или умирали от жара - жара такой силы, что плавилось человеческое мясо и от человека оставалось влажное пятно.

Очевидец, переживший это, рассказывает: "Я видел молодых женщин с детьми на руках - они бежали и падали, их волосы и одежда загорались, и они страшно кричали до тех пор, пока падающие стены не погребали их " .

После первого рейда была трехчасовая пауза. Затишье выманило людей из укрытий. Чтобы спастись от смертоносного жара, тысячи жителей направились в Гросс-Гартен, чудесный парк в центре Дрездена площадью в полторы квадратных мили. Но палачи все рассчитали...

В 01.22 начался второй рейд. Сигналы тревоги не сработали. Небо покрыло вдвое большее количество бомбардмровщиков с зажигательными бомбами на борту. Эта волна предназначалась для того, чтобы расширить огневой шторм до Гросс-Гартена и убить тех, кто был еще не убит.

Это был полный "успех" англо-американцев. В течение нескольких минут полоса огня пересекла траву, охватила деревья и загоре- лось все - от велосипедов до ног и рук. Еще много дней после того все это оставалось под открытым небом страшным напоминанием о садизме союзников.

В начале второй атаки многие еще теснились в тоннелях и подвалах, ожидая конца пожаров. В 01.30 до слуха командира спасательного отряда, посланного в город с рискованной миссией, донесся зловещий грохот. Он так описывал это: "Детонация ударила по стеклам подвалов. К грохоту взрывав примешивался какой-то новый, странный звук, который становился все глуше и глуше. Что-то напомина- ющее гул водопада - это бил вой смерча, начавшегося в городе".

41

Те, кто находился в подземных убежищах, умерли легко: они мгновенно сгорали, как только окружающий жар вдруг резко увеличивался. Они или превращались в пепел, или расплавлялись, пропитывая землю до трех-четырех футов в глубину - тому множество свидетельств.

После налета трехмильный столб желто-коричневого дыма поднялся в небо. Масса пепла тронулась, покрывая теплые руины, в сторону Чехословакии. Один домовладелец в 15 милях от Дрездена нашел в своем саду целый слой рецептов и коробочек от пилюль из дрезденской аптеки. А бумаги и документы из опустошенного Земельного управления упали в деревне Лирна, почти в 18 милях от Дрездена.

Вскоре после 10.30 утра 14 февраля на город обрушилась последняя порция бомб. Американские бомбовозы "трудились" целых 38 минут. Но эта атака не была столь жестокой, как первые две, - по масштабам, но не по сути.

Этот налет был характерен изощренным садизмом. "Мустанги" летели очень низко, и расстреливали все, что двигалось, включая колонну спасательных машин, которые прибыли эвакуировать выживших. Одна атака была специально направлена на берег Эльбы, где после ужасной ночи сгрудились беженцы, а также раненые.

Дело в том, что в последний год войны Дрезден стал городом-госпиталем. Во время ночного массового убийства медсестры героически перенесли на себе тысячи искалеченных, перенесли к Эльбе. И вот низколетящие "Мустанги" расстреливали этих беспомощных пациентов, как и тысячи стариков, женщин и детей, бежавших из города.

Когда скрылся последний самолет, почерневшие улицы Дрездена были усеяны мертвыми телами. По городу распространился смрад. Стая улетевших из зоопарка стервятников жирела на трупах. Повсюду шныряли крысы. Один из видевших все это сразу после бомбежки рассказывал: "У трамвайного депо была общественная уборная из рифленого железа. У входа, уткнувшись лицом в меховое пальто, лежала женщина лет тридцати, совершенно нагая. В нескольких ярдах от нее лежали два мальчика, лет восьми-десяти. Лежали, крепко обнявшись. Тоже нагие... Везде, куда доставал взгляд, лежали задохнувшиеся от недостатка кислорода люди. Видимо, они сдирали с себя всю одежду, пытаясь сделать из нее подобие кислородной маски...".

Вот описание Дрездена через две недели. Оно принадлежит некоему швейцарцу. "Я видел, - говорит он, - оторванные руки и ноги, изувеченные тела, и головы, раскатившиеся по сторонам улиц. На площадях тела все еще лежали так плотно, что идти приходилось с предельной осторожностью".

Урожай смерть собрала богатый. Размеры дрезденского "Холокаста" - 250 тысяч жизней, отнятых в пределах 14 часов. Это более чем втрое превосходит количество жертв Хиросимы (71879).

Апологеты союзников, оправдывая (!) эту бойню, приравнивают Дрезден к Ковентри. Но в Ковентри за всю войну погибло 380 человек, это нельзя сравнивать с убитыми в одночасье 250 тысячами. Кроме того, Ковентри был складом военных запасов, то есть законной военной целью. Дрезден, производящий чашки и блюдца, таковой не был.

Голливудская поделка "Блиц-Криг на Лондон", как и многие другие, - это всего лишь один из подленьких способов демонизировать врага вопреки действительным фактам. За всю войну Лондон потерял 600 акров земли, Дрезден за одну ночь - 1600.

По иронии судьбы единственная цель в Дрездене, которая с боль- шой натяжкой могла бы считаться военной, -железнодорожное депо союзниками не бомбилась. Защитники "мировой демократии" были слишком заняты стариками, женщинами, детьми, ранеными.

Дрезденское убийство по масштабам своим и цинизму претендует на то, чтобы считаться самым подлым в истории. Но никто из летчиков-убийц, не говоря уж о "дядюшке Уинстоне" , этаком благородном герцоге Мальборо, что-то, не был замечен на скамьях подсудимых типа нюрнбергской. Напротив! Летчики были награждены медалями, Черчилль - монстр, отдавший приказ о бойне в Дрездене, - был титулован и завершил свою карьеру "великим человеком". Биографы старательно вычистили из своих "объективных" писаний всякое напоминание о стремлении одного сумасшедшего "потрясти" других и убившего ради этого четверть миллиона мужчин, женщин и детей.

Конечно, летчики не могли отказаться - "они только выполняли. приказы", эти английские военные преступники. Чтобы представить себе степень нравственной деградации Запада, отметим, что в мае 1992 года в Лондоне был открыт памятник маршалу Артуру Харрису, главному исполнителю приказа Черчилля. А вот и имена других чинов королевских ВВС Великобритании - военных преступников действительных, а не мнимых: маршал Роберт Саундби, советник авиаминистерства Арчибальд Синклер, командовавший первым на- летом Моррис Смит.

Сохранились фотографии этого всемирно-демократического зло- действа: еще целый Цвингер, жемчужина дворцово-паркового искусства - и его руины; платформы с беженцами, идущие в спасительный Дрезден, - и горы трупов на площадях Дрездена; 243 матери с детьми, убитые только в одном из убежищ; разбитые машины спасателей, завернутые в бумагу трупы, сжигаемые массы мертвых тел, убитые дети.

Это не Лондон. Не Париж (Париж сохранен). Это - не евреи, а немцы. Злодеяние есть злодеяние, и тут двойных стандартов быть не может, но они - применяются, и все активнее.

Однако нельзя утверждать, что горы трупов в Дрездене "не замечены" мировой общественностью. В частности, Нюрнбергским трибуналом.

Интервью Курта Воннегута журналу "Плейбой" за 1973 г.

Из книги "Фома, вампитеры, гранфаллоны".

Фрагмент.<…>

42

"Плейбой": Есть ли религия, которую вы ставите выше других?Курт Воннегут: Общество Анонимных Алкоголиков. Анонимные Алкоголики дают вам большую семью, которая

очень близка к кровному братству, потому что все прошли через одинаковую катастрофу и одним из существенных аспектов Анонимных Алкоголиков является то, что так велико количество людей, которые еще не стали пьяницами, но близки к этому по социальным и духовным причинам. И они говорят о реальных несчастьях, которые, как правило, не обсуждаются в церкви. Гостиница на полпути для освобожденных из тюрьмы или из наркологических лечебниц - похожие проблемы; люди вьются вокруг тех, кому нужно общение, братья, сестры, кому нужна большая семья.

"Плейбой": Почему?Курт Воннегут: Это тоска по общине. Это мечта в обществе одиноких, раздробленном по территориально-

производственному признаку. Люди должны передвигаться туда-сюда как того требует занятость. Удача оставляет одну область и появляется где-нибудь еще. Люди вообще не живут в общинах постоянно. Но они могли бы: общины очень удобны для человеческих существ. Я толковал с юристом профсоюза шахтеров в баре, и он говорил мне, что некоторые из шахтеров в Пенсильвании не уехали, хотя работы не стало из-за церкви, которая сплотила здесь коммуны и отчасти из-за музыки. У них были хоры, которым насчитывалось по сто лет, некоторые из них просто исключительные, и они не собирались оставлять все это и двигать в Сан-Диего и строить корабли или самолеты. Они собирались остаться в Пенсильвании, потому что это их дом. И это было разумно. Людям следует иметь дома. Мои дед и отец оба были архитекторами - дед был первым, получившим патент архитектором в Индиане - и он построил дом с идеей, что в нем будут жить несколько поколений. Конечно, теперь там какая-нибудь приемная или институт гавайской гитары. Но за свою жизнь мой отец построил два дома с идеей, что следующие поколения будут в них жить. Я бы хотел, чтобы у каждой американской семьи был родовой дом.

"Плейбой": Но ведь вы живете в нью-йоркской квартире?Курт Воннегут: Из-за отсутствия корней - это следствие моей профессии. Но мне нравились люди, которые в

состоянии оставаться в одной общине всю жизнь, путешествующие, чтобы увидеть мир, но всегда возвращающиеся домой. Это утешает. Когда бы я ни приехал в Индианаполис теперь - детский вопрос мучит меня так, что я в конце концов вынужден произнести его вслух: "Где моя кроватка?" Я вырос здесь, и теперь здесь живет около миллиона человек, но в этом городе нет места для моей кровати. И я спрашиваю: "Где моя кровать?" - и все заканчивается гостиницей. Вы не можете вернуться домой.

До последнего времени, как известно, человеческие существа имели постоянный круг общения - родственники, десятки домов, куда можно зайти. И если супруги ссорились, то и один, и другой могли отправиться за несколько домов и остаться с близкими родственниками, пока не смягчатся. Или если подросток сыт по горло своими родителями и не может больше жить с ними, то он может сбежать к дяде на время. Но это уже невозможно. Каждая семья заперта в свой маленький ящик. Соседи - не родственники. Нет других домов, куда человек может отправиться в поисках тепла. Когда Никсон размышляет, что сталось с Америкой: "Куда делись старые ценности?" и все такое - ответ предельно прост: мы одиноки. Нам не хватает родных и друзей. И все было бы иначе, живи мы в настоящих общинах.

"Плейбой":Как вы относитесь к попыткам образовать иные социальные структуры - такие, как коммуны, например?

Курт Воннегут: Попытка вернуться к образу жизни человеческих существ миллионолетней давности, что и понятно? К несчастью, эти коммуны недолговечны и в конце концов распадаются из-за того, что их члены не по-настоящему родственники, у них недостаточно общего. Для того, чтобы община состоялась, вы не должны были бы удивляться, что ваш сосед мыслит. Это первобытное общество. В общинах иностранцев, вместе борющихся за существование? Таких, как молодежь, заимевшая ферму и пытающаяся жить коммуной, основатели наверняка весьма несхожи? Но их детям, если коммуна достаточно стара и появились дети, будет уже лучше вместе, появится больше общих связей и опыта, они станут замечательными родственниками.

"Плейбой": Вы исследовали эту проблему?Курт Воннегут: Нет, я боюсь. Я могу обнаружить, что это неправда. Это моя маленькая светлая мечта о более

счастливом человечестве. Я не смогу преодолеть свой пессимизм без какой-нибудь маленькой светлой мечты. Это мое и не говорите мне, что я заблуждаюсь; человеческие существа будут счастливее - не когда победят рак или полетят на Марс или наполнят вновь озеро Эри, но когда они найдут способ жить снова примитивными общинами. Это моя утопия. Это то, чего я хочу для себя.

"Плейбой": У вас нет своей общины?Курт Воннегут: О, есть много людей, которые говорят со мной по телефону. И я всегда получаю прелестные

приглашения на Рождество и прочие праздники."Плейбой": Но у вас ведь нет родственников?Курт Воннегут: Масса - сгинувших куда-то и имеющих совершенно разный образ мыслей."Плейбой": Вы хотели бы быть с людьми, которые жили бы рядом и думали точно как вы?Курт Воннегут: Нет, это не так просто. Я хочу быть с людьми, которые вообще не думают, и сам я не должен был

бы думать тоже. Я очень устал думать. Кажется, это не очень помогает. Человеческий мозг слишком мощен, чтобы иметь много практических применений в данной конкретной Вселенной, как я полагаю. Я предпочел бы жить с аллигаторами, думая как аллигатор.

"Плейбой": Может быть, это чувство усталости после только что законченной книги?Курт Воннегут: Нет"Плейбой": Пусть вы хотели бы быть аллигатором, но не могли бы мы поговорить еще о людях?Курт Воннегут: Люди слишком хороши для этого мира."Плейбой": Вы должны были видеть или слышать об объединениях людей, к которым хотели бы примкнуть!Курт Воннегут: Художники всех сортов представляют собой подобие большой семьи. Я уже в ней, полагаю.

художники понимают друг друга достаточно хорошо, без особых дополнительных разъяснений.

43

Есть одна коммуна, которой я просто восхищаюсь, здесь, в Нью-Йорке, но войти в нее я бы не хотел. Её основала одна моя знакомая женщина. Основное у них - это то, что каждый спит с каждым. Понятно, что это представляет собой вид кровной связи, и такого рода странные вещи могут делать человека больше, чем родственником. Организация такого занимает очень много времени, так как большинство людей никогда не смогут переступить барьеры. Но это как церемония кровного родства в "Томе Сойере", когда Том и Гек скрепляют клятву собственной кровью. В процесс включена животворящая субстанция. Я видел передачу по телевизору об исследовании верховий Нила; там британскую экспедицию остановил один из местных вождей и не разрешал двигаться дальше, пока они не смешали свою кровь с его кровью. Другая женщина в Нью-Йорке, которую я знаю, собрала коммуну, где поедают большущие порции перца, спагетти или риса каждую ночь. Опять животворящая субстанция.

"Плейбой": Эта тоска по общине может объяснить, хотя бы частично, христианское движение в молодежной среде. Но почему они тянутся к фундаментализму, как вы считаете?

Курт Воннегут: Выбор основания для большой искусственной семьи совершенно произволен. Я уже упоминал искусство, семя, кровь, спагетти. Христианство одновременно общедоступно и безвредно, и, следовательно, хорошо. знаете, что такое ядерная реакция? Я - нет, но сделаю вид, что знаю. Здесь все зависит, велико ли что-то настолько, чтобы расти, а не исчезнуть. Стандартный пример - возгорание в угольной печи. Если пламя, что вы развели, меньше определенного размера, оно погаснет. Если больше - будет распространяться, пока не охватит весь уголь. Колонии раковых клеток, полагают, образуются и рассасываются в нас постоянно - потому что они недостаточно велики. В Америке нетрудно подобрать большую группу людей, которые наслышаны о христианстве, потому что о христианстве вокруг часто говорят. Труднее найти большую группу приверженцев Заратустры, например. А группы христиан очень велики. Очень велики группы расистов. Нетрудно сделать, чтобы одна из них росла, особенно в обществе одиноких, как наше. Причем любая группа.

"Плейбой": Значит, христианство вдохновляет вас не больше, чем спагетти на блюде ночью? Или еще что-нибудь, что удержит вместе членов большой семьи.

Курт Воннегут: Я больше всего восхищаюсь христианством - христианством, символ которого - это кроткие люди за совместной трапезой.

"Плейбой": Вы говорите о кротких людях, но тогда все эти разговоры о чудесах Христовых и огромных семьях заставляют вспомнить о Чарльзе Мэнсоне.

Курт Воннегут: Да, у него, безусловно, была большая семья. Он набрал всех этих полоумных девушек, бездомных девушек, которые, как ни крути, чувствовали себя бездомными - и семья значила для них так много, что они сделали бы для нее все, что угодно. Они были недалекие и они были безнадежно юные.

"Плейбой": Как вы думаете, чем для них был привлекателен Мэнсон?Курт Воннегут: Его желание быть отцом. Это одно из слабых мест нашего общества, то, что так мало людей хотят

быть отцами, быть в ответе, организовывать, говорить, что делать дальше. Очень немногие способны на это. Поэтому, если кто-то попытается им быть, то он скорее всего найдет приверженцев - больше, чем ему по силам. Стандартная модель поведения отца в нашем обществе сейчас: решать, что он отец, так рано, насколько это возможно, когда подростку шестнадцать или около того. Я берусь утверждать, что Чарльз Мэнсон имел не только желание стать отцом, но и оставаться им, стать дедушкой и прадедушкой. В этом было постоянство, которое люди не могут получить от своих собственных родителей.

"Плейбой": И если отцу случилось быть злым, то есть вероятность стать злым и для вас?Курт Воннегут: Конечно. Что такое ад? Вы только родились и готовитесь уйти до того, как это узнаете."Плейбой": У вас есть предположения, как собрать вместе более здоровые большие семьи, чем семья Мэнсона.Курт Воннегут: конечно. Положите христианство или спагетти вместо убийства в основу. Я предлагаю это

сделать даже целым странам."Плейбой": Есть ли способ, которым наша страна могла бы поощрить рост больших семей.Курт Воннегут: Ввести закон. Я как раз пишу роман Килгора Траута об этом."Плейбой": Килгор Траут - это выдуманный писатель-фантаст, которого вы вводите в некоторые из ваших

романов.Курт Воннегут: Верно. И он пишет сейчас роман о времени, когда наше правительство понимает, что нельзя

заботиться о людях потому, что это неуклюже и недейственно. Хочется помочь людям, но не получается вовремя. И президент совершает поездку в Нигерию, где большие семьи - это способ жизни испокон веков. Он впечатлен, и есть от чего. Большие семьи заботятся о своих старых и убогих, о всех своих в беде. Они делают это сразу и не требуют помощи правительства, и президент США возвращается домой и возвещает, что все беды страны от того, что ни у кого нет достаточно родственников в обозримом пространстве. Никто о помощи не докричится. Каждому нужно выйти за пределы себя, и президент собирается при помощи компьютеров министерства социального обеспечения дать каждому тысячи родственников.

"Плейбой": Случайным образом?Курт Воннегут: В полном беспорядке. Вы должны выбросить отчество и заменить его именем, которое дадут вам

компьютеры - имена греческих богов, цветов, химических элементов, красок, животных. Роман начинается с возвращения эмигранта в Америку, и он не только должен поклясться в верности стране и все такое, он должен также принять второе новое имя от компьютеров. Они дают ему второе новое имя Нарцисс. Его имя становится Ласло Нарцисс Блинтц. Он имеет двадцать тысяч родственников по стране с таким же вторым именем из государственного бюллетеня. Он получает семейный справочник Нарциссов, подписку на месячный журнал семьи Нарциссов. В нем подборка объявлений о найме, распродажах вещей, объявления покупателей.

"Плейбой": Могут его родственники по правительственному бюллетеню рассчитывать на него?Курт Воннегут: Если они запросят слишком много, он может послать их подальше, как мог бы послать

родственников по крови. И в семейном журнале должны быть объявления и статьи о семейных мошенниках и

44

авантюристах. А польза от этого была бы - никто не чувствовал бы себя одиноким, и всякий, кому нужны семь долларов до следующего вторника, няня на час или посещение в больнице, могли бы это получить. Когда я один в гостинице в большом городе, я ищу Воннегутов и Лайберов в телефонном справочнике и никогда не нахожу. Лайбер была девичья фамилия матери. Но если я был бы Нарциссом, Бурундуком или Хромом, нашлось бы много телефонных номеров.

"Плейбой": А если бы они не захотели слушать?Курт Воннегут: Такое часто бывает с родственниками, но так же часто родственники рады выслушать вас, помочь

чем могут."Плейбой": Они не обязаны законом дать вам все, что вам нужно?Курт Воннегут: Нет, черт побери. Они как обычные родственники, просто их очень много. Если парень позвонит

в мою дверь и скажет: "Послушай, я - Бурундук, и ты - Бурундук, мне нужна сотня", я могу выслушать его рассказ, если захочу, и дать ему, что могу и чего, по-моему, он заслуживает. Может быть, ничего. И это не превратило бы страну в глупое, сентиментальное общество. Появилось бы больше людей, посылающих подальше, чем есть сейчас. Попрошайка может придти к вам и заявить: "Эй, дружище, можешь помочь одному малому?" И вы можете спросить его второе имя и, допустим, он скажет Хром и вы можете ответить: "Проваливай, я - Бурундук. Пускай тебе Хромы помогают".

Может случиться, конечно, что семья Хромов начнет думать, что она чуть лучше семьи Нарциссов, и "Я уж не знаю, эти Бурундуки..." и все такое, но были бы и люди всевозможного происхождения, встречающиеся как родные.

"Вы не из Изумрудов? Дьявол, я тоже Изумруд! А вы откуда?" Я знаю, что там, где есть еще Воннегуты, я имею на них определенные права. Я получил открытку на свое пятидесятилетие, подписанную сразу несколькими Воннегутами - католической ветвью из-под Окленда, Калифорния. Не знаю, как они догадались о моем дне рождения, но получил эту удивительную открытку, хоть ни разу с ними не встречался.

Однажды, несколько лет назад, я выступал на Гавайях в университете, и кто-то подошел и спросил: "Знаете, кто такой Фред Воннегут?" Я ответил, что нет, а он пояснил, что имя Фреда Воннегута постоянно появлялось в газете. Я поднял подписку гонолульской газеты, и там было объявление о продаже подержанных автомобилей с фото Фреда и заголовок типа "Приди и спроси Фреда Воннегута, если тебе нужно выгодное дело". Ну, я повидал его, мы вместе поужинали. Оказалось, что вырос он на Самоа, и его матерью была финнка. Но встреча взволновала обоих.

"Плейбой": А эта связь через имя - не то ли, что вы именовали ложным карассом в "Колыбели для кошки" - группа людей, которые ищут единства в бессмысленной или надуманной совместной деятельности?

Курт Воннегут: Не знаю, но если это действует, то все остальное неважно. Это как наркотики среди молодежи. Употребление наркотиков дает им общину. Став наркоманом, вы сможете найти приятелей, которых будете видеть изо дня в день просто по необходимости иметь зелье. И у вас появится община, где вы сможете его иметь. Курить марихуану - иметь общину; то же и длинноволосые. Вы можете приветить чужака и довериться ему, так как он похож по виду на вас, балуется марихуаной и так далее. Это все тайные знаки, по которым они узнают друг друга - вот вам и община. Наркотики вообще интересны тем, что показывают, как чертовски находчивы люди.

"Плейбой": Как это так?Курт Воннегут: Тысячи людей в нашем обществе обнаружили, что они либо слишком глупы, либо не очень

привлекательны, либо невежественны и им не преуспеть. Они выяснили, что у них не будет шикарного автомобиля, просторного дома, интересной работы. Не каждый, знаете, может все это иметь. Нужно быть очень обаятельным. Выглядеть прекрасно. Быть контактным. И получается, что если вам не повезло в этом нашем обществе, то вы живете посреди большого безобразия, и полиция готова вернуть вас обратно всякий раз, когда вам придет в голову выбраться оттуда. И люди, попав в такую ловушку, исследуют все возможности. Может, разрисовать комнату? Если достану порцию яда, крысы уберутся? Нет, пожалуй. Крысы тут как тут, а разрисованная комната все так же безобразна. А вам не на что сходить в киношку, а у вас нет друзей, вам симпатичных, которым можно доверять.

Что же делать? Вы можете поменять ваше с о з н а н и е. Можете менять свое нутро. Употребление наркотиков - поистине удивительный, изобретательный, смелый эксперимент. Не правительству проводить его. Он того сорта, который нацистские доктора могли проводить в концлагерях. Пичкая блок С амфетамином, давая блоку D героин. Накачав всех в блоке E марихуаной - и наблюдая себе за тем, что из этого выйдет. Но эксперимент был начат и продолжен добровольцами, и вот мы уже много узнаем о том, как можем измениться внутренне. Возможно, что плотность населения так возрастет, что каждому придется жить безобразно, и разумное человеческое решение - единственное возможное решение - будет изменять себя изнутри.

"Плейбой": Для вас лично наркотики - это выход?Курт Воннегут: Нет, хотя я стал принимать прописанные мне амфетамины, так как впадал в сон. Обычно я на сон

не жалуюсь, но после восьмичасового сна обнаружил, что погружаюсь в дрему после полудня. Я выяснил, что могу спать с часу до пяти, если захочется, проводя это время за просмотром чудесных цветных картин. Это обычный ответ на депрессию. Начались эти длинные засыпания, и я решил, что это пустая трата времени. Поговорил с доктором об этом, и она прописала мне риталин. Подействовало. Это впечатляет. Я принимал понемногу, но меня так забавляло, что вот я был в депрессии, а с помощью этой дурацкой таблеточки размером с булавочную головку, мог почувствовать себя намного лучше. Я-то думал, что откликаюсь на события в Греции или минирование гавани Хайфона. Ничуть не бывало. На самом деле я отзывался на химические реакции в организме. Все, что мне нужно было, это принять одну из этих маленьких таблеток. Я перестал их принимать, но был заинтригован тем, что мое настроение можно изменить таблеткой.

"Плейбой": Испытываете ли вы периоды маниакального возбуждения наряду с депрессиями?Курт Воннегут: До недавнего времени примерно каждые двадцать дней я взрывался. Долгое время я думал, что

имею веские причины для таких периодических взрывов; я понимал, что окружающие приводят меня к этому. И только недавно я установил, что происходит со мной регулярно, начиная с шестилетнего возраста. Немногие из окружающих могли с этим что-то сделать. Они могли подбросить день или около того, но в целом это был замечательно неизменный распорядок.

"Плейбой": Вы говорите "был"...

45

Курт Воннегут: Я брал уроки, чтобы управляться с этим самому. Выбирался к доктору раз в неделю. Это был не психоанализ, а нечто более поверхностное. Я беседовал с ней о депрессии, пытаясь понять природу этого. Ведь в ней очень много от физиологии. В книге, которую я только что закончил, в "Завтраке для чемпионов", мотивации действий всех персонажей пояснены в терминах химии человеческого тела. Сами понимаете, необязательно распространяться о детстве персонажей, или о том, что с ними случилось накануне - достаточно знать состояние их кровотока. Они на подъеме, когда кровоток в порядке и не в себе, когда с кровотоком плохо. Что до меня, то этот год гораздо лучше предыдущего. Я подвержен депрессиям, а в этом году их нет. Работается гораздо лучше. Я и в самом деле был плох последние два года, но поработав над этим, привел себя в порядок. Мне помогали умные люди, но не фрейдисты.

"Плейбой": Раньше, в "Бойне номер пять" вы упоминали, что выпиваете по ночам и звоните куда-нибудь далеко старым друзьям. Вы все еще делаете это?

Курт Воннегут: Перестал. Но это прекрасно. Вы можете найти кого угодно где угодно по стране. Люблю слоняться по прошлому до тех пор, пока вокруг живые люди, а не привидения. Я знал одного акушера, который был очень беден в юности. Он отправился в Калифорнию, разбогател, приобрел известность. Он был акушером для кинозвезд. Когда же он отошел от практики, вернулся на Средний Запад и увиделся со всеми теми женщинами, которых практиковал, когда был никем. Ему хотелось, чтобы те женщины видели, что он стал кем-то. "Его счастье", - могу сказать. Мне нравятся люди, которые не забывают.

Я сам выкинул похожую штуку. В Нортриджской высшей школе, когда я учился там, у нас старшеклассников, были танцы, на которых вручались шуточные призы. И вот футбольный тренер - очень хороший, у нас была динамит, а не команда - раздавал призы. Принесли их другие, он только доставал их, выбирая кому что достанется. Я в то время был тощим узкоплечим юношей.

"Плейбой": Как Билли Пилигрим в "Бойне номер пять"?Курт Воннегут: Точно. Этаким нелепым фламинго. И приз, врученный мне тренером, оказался курсом Чарльза

Атласа. Это меня сразило. Я хотел выйти и изрезать шины у машины тренера, настолько безответственным для взрослого в отношении ученика мне это показалось. Но я только ушел домой. Унижение было из тех, что не забываются. И однажды в этом году ночью я сел за телефон, связался со справочным Индианаполиса и запросил номер тренера. Позвонил и назвал себя. Потом напомнил о подарке и сказал: "Хочу, чтобы вы знали: мое тело в полном порядке". Словчил, чтобы освободиться от груза и это лучше, чем психиатр.

"Плейбой": В ваших книгах неподдельная печаль затемняет юмор. Несмотря на вашу явно успешную самотерапию, не считаете ли вы себя по преимуществу печальным человеком?

Курт Воннегут: Что ж, в моем детстве были грустные вещи, это, полагаю, повлияло на мою теперешнюю печаль. Но вся печаль, которую я сейчас ощущаю, - от разочарования, так как, думаю, есть много чего, что мы можем делать - несложные вещи - которых мы не делаем. Я атеист, как уже сказал, и не участвую в поминках - идея их мне не слишком близка - но в конце концов решил посетить могилы родителей. И сделал это. Два надгробных камня в Индианаполисе, я один на один с ними, и просто захотел - это раздалось у меня в голове, настолько я понял, чего я хочу - чтобы они были счастливее, чем были. Это должно было быть очень легко для них - быть счастливее, чем они были. Это делает меня печальным. Я благодарен им за то, что узнал, что организованная религия противоречит христианству, и то, как глупы и злы расовые предрассудки. Но я также унаследовал от них глубокую печаль. Дети, знаете, все впитывают. Их головы пусты в момент рождения, а по мере взросления набиваются чем угодно.

"Плейбой": Почему ваши родители были так печальны?Курт Воннегут: Могу предположить. Могу представить, что планета, на которой они жили и думали, что

понимают, была разрушена мировой войной. В духе того, что я уже сказал, что человеческие существа слишком хороши для этой планеты; вот, возможно, пропитавшая их печаль. Чепуха, конечно. Они подпортили свои жизни тем, что думали неправильно. И, черт побери, совсем немного усилий нужно было приложить, чтобы думать верно о вещах.

"Плейбой": Похожи ли вы на своего персонажа Элиота Розуотера в смысле болезненно чувственного восприятия бед мира?

Курт Воннегут: Это вид самолюбования, быть особой, готовой к постоянной жалости к другим. Я нечасто в этом состоянии. Просто знаю, что есть множество людей в ужасных обстоятельствах, из которых они не могут выбраться. И меня раздражают те, кто думает, что так просто для людей - выбраться из ужасных обстоятельств. Думаю, некоторые действительно нуждаются в помощи. Меня беспокоят глупые люди. Кто-то должен о них заботиться, сами они не сумеют. Одним из способов, которым я пытался заняться когда-то, была благотворительная организация, названная "конструирование жизни". Если вы не знаете что делать дальше, приходите к нам, и мы отвечаем вам. Наше единственное требование, чтобы вы сделали то, что мы скажем. Должны твердо обещать сделать все, что бы мы ни сказали, и мы даем лучший совет, на какой только способны. Оказалось, никто обещания не выполнил, а заставить мы не смогли. Не приглашать же пару боевиков из Детройта.

"Плейбой": Другой способ что-то делать с печалью, с проблемами, которые не решаются - юмор. Это ваш путь?Курт Воннегут: Я стараюсь. Но смех - реакция на крушение, как и слезы. Смеяться или плакать - человек делает

это, когда делать больше нечего. Фрейд писал о юморе сочно - что интересно, так как сам он был исключительно лишен чувства юмора. Пример, который он дает - о собаке, не могущей вырваться за ворота, чтобы укусить кого-то или сразиться с другим псом. И она роет землю. Это ничего не решает, но нужно же что-то делать. Плач и смех - вот что вместо этого делают люди. Я иногда выступал с речами, когда нуждался в деньгах. Иногда я был забавен. Пика веселья я добился на литературном фестивале в Нотр Дам. Была огромная аудитория, и слушатели были так напряжены, что все, что бы я ни сказал, было бы смешным. Мне достаточно было кашлянуть или прочистить горло - и зал взорвался бы. Я рассказываю по-настоящему ужасную историю. Люди смеялись от того, что были буквально в состоянии агонии, полные боли, с которой ничего не могли поделать.

Они были больны и беспомощны потому, что двумя днями раньше был застрелен Мартин Лютер Кинг. Фестиваль был назначен на вторник, как раз когда его застрелили и перенесен на следующий день. Но это был день траура, когда

46

люди приходили в себя. И вот в субботу пришла моя очередь выступать. Предмет был не слишком смешным, но при том, что в зале присутствовало ощущение горя, он вызывал смех просто оглушительный. Была ненормальная потребность смеяться или плакать, чтобы придти в норму. Вернуть Кинга было невозможно. А сильный смех имеет основой сильное разочарование и сильный страх.

"Плейбой": Это то, что называют "черным юмором"? Или юмор весь черный?Курт Воннегут: В каком-то смысле, пожалуй, что да. Хотя те, кого Брюс Джей Фридмен обозначил как черных

юмористов, имели мало общего. Я не напоминаю Донлеви, скажем, но Фридмэн узрел некое подобие и объявил нас черными юмористами. И критики подхватили термин, так как он удобен. Все, что им нужно сделать, так это сказать "черные юмористы" и назвать десятка два писателей. Вид стенографии. Но еще Фрейд писал о юморе висельника, которым и является среднеевропейский юмор. Это юмор людей в самом центре политической беспомощности. Юмор висельника должен был существовать в Австро-венгерской империи. Евреи, сербы, хорваты - все эти небольшие группы были спрессованы в весьма непривлекательного вида империю. И с ними случились ужасные вещи. Это были бессильные, беспомощные люди, и вот они шутили. Ничего больше не оставалось делать перед лицом надвигающегося крушения. Юмор висельников, как определил Фрейд, и есть всем нам известный еврейский юмор: юмор слабых интеллигентных людей в безнадежных ситуациях. И я обычно писал о беспомощных людях, чувствующих, что в своем положении они могут сделать немногое.

Одна из моих любимых карикатур - кажется, Шела Сильверстейна - изображает двух парней, прикованных к стене в восемнадцать футов лодыжками и запястьями. Над ними окно в частую решетку, в которую и мышь не проскочит. И один говорит другому: "А теперь мой план..." Это не в русле американских писаний - ставить героя произведения в безвыходную ситуацию, зато в жизни - это обычная вещь. Есть люди, в частности, недалекие люди, которым вечно не везет, и им из этого не выбраться из-за нехватки ума. И что поражает меня в нашей культуре, так это отвратительное и смешное ожидание, что человек всегда и везде может решить свои проблемы. Подразумевается, что будь вы чуть более энергичны, пробивны, и проблема всегда может быть решена. Это настолько неверно, что вызывает у меня желание раскричаться - или рассмеяться. Кричать американцы не расположены. Вот я особенно и не кричу - хотя смеюсь довольно часто. Когда я думаю о туповатом, необразованном негре-наркомане из этого города, потом сталкиваюсь с неким оптимистом, который ощущает, что любой человек может поднять себя над своим происхождением, будь он добродетельным - это повод расплакаться или рассмеяться этаким резким смехом, по-ослиному.

"Плейбой": Что потрясает вас как истинно смешное?Курт Воннегут: На самом деле ничего меня не потрясает. Острить - мой бизнес; это вид малой формы в искусстве.

У меня был к этому природный дар. Это напоминает изготовление мышеловок. Вы ее делаете, наживляете, расставляете, и - щелк! Мои книги, в сущности, мозаика, составленная из целой россыпи крошечных кусочков, и каждый кусочек - шутка. Они могут быть в пять или в одиннадцать строк. Если бы я писал трагедии, то мог бы иметь море разливанное мелочи с серьезным неизменным течением. Вместо этого я втянулся в шуточный бизнес. Единственная причина, по которой я пишу так медленно - попытка сделать так, чтобы каждая шутка работала. Это надо сделать, иначе книга не сложится. Но шутить - такая большая часть моей жизненной установки, что я могу начать работу над романом на любую тему и нахожу смешные стороны в ней или останавливаюсь.

"Плейбой": Как получилось, что вы начали писать?Курт Воннегут: Школа, куда я ходил, имела ежедневную газету чуть ли не с 1900 года. Там был курс полиграфии

для тех, кто не собирался идти в институт, и они додумались: "Бог мой, у нас же линотипы - можно выпустить газету". И принялись выпускать каждый день, назвав ее "Эхо Шортриджа" Это было так давно, что еще мои родители над ней корпели. И вот, вместо того, чтобы писать для учителя, как делало большинство, творя для единственного читателя - мисс Грин или мистера Ватона - я вздумал писать для широкой аудитории. И если делал работу паршиво, бывал освистан в течение 24 часов. Оказалось, что я могу писать лучше многих. За каждой личностью есть что-нибудь, что она исполняет с легкостью и не может представить, что у кого-то еще это может отнять массу сил. В моем случае это было писательство. Для моей сестры - рисование и скульптура.

"Плейбой": Научная фантастика - по той же причине?Курт Воннегут: Как известно, фантастика в основном - это книжки в мягкой обложке. Время от времени я читал

фантастические книжки точно так же, как сексуальные или про убийства и авиакатастрофы. Большинство моих сверстников, писателей-фантастов, теперь абсолютно равнодушны к научно-фантастическим книжкам, на которые, будучи мальчишками, тратили все деньги, собирали, обменивались, буквально проглатывали, аплодировали авторам так, что казалось, что рушится мир. Никогда этим не занимался, потому и прошу прощения. И я сторонюсь других писателей-фантастов: они желают говорить о тысячах произведений, которых я не читал. Не думаю, что книжки в мягких обложках ниже меня; я прожигаю жизнь иным образом.

"Плейбой": Каким?Курт Воннегут: Надо сказать, что я провел восемь лет за строительством моделей самолетов и их запуском, это

несколько сложнее. Я читал научную фантастику, но классическую: Герберт Уэллс и Р. Л. Стивенсон, легко забытый, а ведь он написал "Джекила и Хайда". И еще Бернарда Шоу, который сделал огромное число предсказаний, в частности, в своих предисловиях. "Бацк ин Метхуселах" - такой научной фантастики с меня вполне хватает.

"Плейбой": Что вы думаете о ней, как о форме творчества? Обычная критическая оценка невысока.Курт Воннегут: Что ж, так было всегда при сравнении с другими видами литературы. И люди, задающие тон в

этом, всегда были авторами книг в мягких обложках. Интересная штука: когда IBM сотворила электронную пишущую машинку, там не могли понять, есть у них новый товар или нет. В самом деле, они не могли представить, что вообще кто-нибудь недоволен своей машинкой.

онимаете, механические машинки были замечательны: я никогда не слышал, чтобы у кого-то уставали от нее руки. И IBM была обеспокоена, разработав электронную машинку, так как там не знали, найдется ли для нее применение. Но первые поставки пошли писателям книг в мягких обложках, писателям, которые хотели работать быстрее, так как их

47

оплата зависела от количества слов. Эти писатели так разогнались, что характеристики потеряли значение, диалог стал деревянным и все такое потому, что это - сплошной предварительный набросок. Вот чем вы торгуете, не имея времени обработать сцены. И так всегда, а молодежь, решившая заняться фантастикой, будет использовать за образец уже написанное. Качество обычно ужасное, исключая, однако, степень свободы, так как вы в состоянии подобным образом ввести в обиход громадное количество идей.

"Плейбой": Что побудило вас использовать такую форму?Курт Воннегут: Я работал на "Дженерал Электрик" сразу после Второй Мировой и видел машины,

изготавливающие роторы для реактивных самолетов, газовых турбин. Это муторное занятие для человека - вырезать основную часть этих сложных форм. И у них был фрезерный станок с числовым программным управлением, чтобы вырезать лопасти, который буквально очаровал меня. Дело было в 1949, и парни, что над ним работали, уже предвидели все эти виды станков, приводимых в движение ящичками и перфокартами. "Механическое пианино" было моим ответом на вовлечение всех и вся в систему управления ящичками. Идея эта, сами понимаете, имела смысл. Щелкающий ящичек, принимающий все решения - не такая уж невозможная вещь. Но это было слишком плохо для людей, которые видели в работе свое достоинство.

"Плейбой": Похоже, научная фантастика была самым удобным способом излагать ваши мысли о предмете?Курт Воннегут: Это было неизбежно, так как "Дженерал Электрик" сама была научной фантастикой. Я, недолго

думая, вырвал с мясом сюжет "Нового прекрасного мира", который, в свою очередь, был вырван с мясом из романа Евгения Замятина "Мы".

"Плейбой": "Бойня номер пять" - в основном о бомбардировке Дрездена, которую вы пережили во Вторую Мировую войну. Что заставило вас писать книгу в жанре научной фантастики?

Курт Воннегут: Вопрос интуиции. Нет никакой продуманной стратегии того, что вы собираетесь делать; просто каждый день идете и работаете. А научно-фантастические отступления в "Бойне номер пять" то же, что и клоуны у Шекспира. Когда Шекспир понимает, что зрители перегружены серьезными материями, то ненадолго прерывается, вводит клоуна или туповатого хозяина гостиницы или еще кого, прежде чем снова стать серьезным. И путешествия на другие планеты, научная фантастика для самых что ни на есть юношей - все равно, что клоуны, чтобы время от времени облегчать себе жизнь.

"Плейбой": Когда вы писали "Бойню номер пять", вы вообще-то не пытались делать это сугубо реалистически?Курт Воннегут: Не мог, книга была шире. Это было содержимое моей головы, и я был в состоянии это изложить,

но что характерно - был абсолютный провал в том месте, где была бомбардировка Дрездена: я ничего не помнил. И я повидал нескольких своих фронтовых друзей, и они тоже ничего не помнили. Не хотели об этом разговаривать. Абсолютно забылось на что это было похоже. Масса информации вокруг события по мере того, как банк данных моей памяти заполнялся, центральное событие удалилось из рассказа. Нечего было восстанавливать - и в головах моих друзей тоже.

"Плейбой": Несмотря на то, что вы не можете вспомнить это, опыт интернированного и подвергшегося бомбардировке в Дрездене как-то изменил вас?

Курт Воннегут: Нет. Полагаю, вы подумали, что это клише. Значение Дрездена в моей жизни преувеличилось из-за того, что моя книжка стала бестселлером. Не было бы бестселлера, и это показалось бы весьма скромным переживанием в моей жизни. Дрезден был поразительным, но переживание может быть поразительным и без того, чтобы изменить вас. Не думаю, что человеческие жизни изменяются такими быстротечными событиями. Некий род чувства, которым я расплачивался, будучи голодным все время, пока находился в лагере. Голод - это обычный способ существования человека, но не для американца среднего достатка. Я был просто феноменально голоден около шести месяцев. Не хватало еды, и это было для меня сенсацией, ведь такого опыта я раньше не имел. Человека может сбить такси или поразить болезнь легких - это впечатляет. Но только когда поголодаешь - мой вес был 175 при поступлении в армию и 134 фунта когда я вышел из лагеря военнопленных, значит, мы и в самом деле голодали - приходишь к самоудовлетворению. Испытал на себе. Но один из моих мальчишек примерно в том же возрасте заполучил туберкулез в Корпусе мира и вынужден был пролежать около года в больничной палате. А единственные, кто болеет и сейчас в нашем обществе туберкулезом - это старые люди на закате жизни. Так вот, он вынужден был лежать целый год, молодой, неподвижный, в окружении старых алкоголиков, и это изменило его, дало пищу для размышлений.

"Плейбой": А о чем заставил вас задуматься ваш дрезденский опыт?Курт Воннегут: Мой ближайший друг Бернард В. О'Хар - юрист из Пенсильвании, он есть в книге - так вот, я

спросил, что такое для него опыт Дрездена, и он ответил, что больше не верит разговорам нашего правительства. Наше поколение верило тому, что говорило правительство, так как сами мы лгали немного. Одна из причин этого в том, что в нашем детстве не было войны, вот в общем и целом мы и говорили правду. Не было и у правительства причин выдавать нам хорошо сделанную ложь. Но правительство во время войны становится лживым по целому ряду причин. Одна из них - заморочить голову врагу. Когда мы шли на войну, чувствовали - наше правительство ценит человеческие жизни, озабочены тем, как не повредить гражданскому населению и все такое. Да, но Дрезден не имел тактического значения; город этот был гражданским. Однако, союзники разбомбили его, он сгорел. А они потом лгали на эту тему. Нас это поразило. Теперь это никого не поражает. Что всех шокировало в бомбардировке Ханоя, так это не сам ее факт, а то, что пришлась она на Рождество. Все возмутились именно по этом поводу.

"Плейбой": Как экс-военнопленный что вы можете сказать о возвращении военнопленных из Вьетнама?Курт Воннегут: Ну, их, конечно, обработали в том смысле, чтобы говорить, что они посланы нашим

правительством. Этим нас не удивишь. В любом случае эти люди имели определенно корыстные интересы: они были высокооплачиваемыми специалистами в этой войне. 45 000 наших белых, прошедших через Вьетнам были из семей низов. Ужасные жертвы из угольных копей Пенсильвании и из гетто. Эти люди не могли сделать ни деньги, ни карьеру не на полях сражений. Война была для них адом, но эти высокооплачиваемые исполнители возвращались со словами:

48

"Да, прекрасный бизнес!" Они - некоторые из них получали столько, сколько редактор большого журнала, профессиональные воины - пойдут куда угодно сражаться когда угодно.

"Плейбой": Похоже, вы не слишком переживаете об интернированных?Курт Воннегут: На некоторые вещи мне не хватает мозгов. Выше моего понимания разница между ВВС и

пехотой. Мне по душе пехота. Если бы была война, а я был бы молод, то был бы в пехоте. Не хотел бы быть в другом роде войск. До дела Келли я думал. что пехотинцы по существу своему благородны - и такое чувство было у пехотинцев других стран на войне. Это то, что есть благородного на войне, остальное под вопросом - артиллерия в том числе, которая, как известно, прячется в лесу или в укрытиях. Глупо, но я до сих пор так чувствую. А еще ненавижу офицеров.

"Плейбой": Почему?Курт Воннегут: Все они - дерьмо. Все офицеры, которых мне доводилось знать - дерьмо. Я говорил об этом в

Вест-Пойнте, и они нашли это очень смешным. Но всю свою жизнь я ненавидел офицеров потому, что они так грубо обращаются с рядовыми. Их способ общения с подчиненными абсолютно ничем не обусловлен. Однажды пришел мой друг, он купил новый плащ, которым был весьма доволен. А мне плащ не понравился из-за эполет - и, думаю, друг от них избавился.

"Плейбой": Как следует из "Механического Пианино", серьезного обвинения ученым и их видению мира, ученых вы тоже не слишком любите. За 21 год со времени опубликования книги изменилось ли ваше отношение?

Курт Воннегут: Сами ученые изменились и значительно. Оказалось, что люди стремятся следовать стереотипам потому, что это кое-кому облегчает жизнь. Привыкли, что профессора бывают с сумасшедшинкой; от них этого ждали, с этим они могли выигрывать. Поэтому они должны были культивировать это до тех пор, пока это не превратилось в привычку - пропуская свидания забывая важные даты - но так уже не могло продолжаться. Привыкли, что ученые похожи на Ирвина Лэнгмюра. Он был нобелевским лауреатом, и мой брат, отличный физик, работал с ним - вот откуда я его знал. Он был ребенок в социальных взаимоотношениях и утверждал, что он просто отыскивает истину, что истина никогда не сможет убить человека, и что он не интересуется приложениями того, что он открыл.

Многие ученые таковы - и я знаю чертовски многих из них по "Дженерал Электрик", ведь я был агентом по массовым связям и рекламе в основном для исследовательских лабораторий. Там сотни первоклассных ученых. И я знал их - низкотемпературников и кристаллографов, и электронных микроскопистов, и всех этих парней. Я бывал там каждый день, совал нос и туда, и сюда, толкуя с ними. И давно, где-нибудь в 1949 все они были невинны, имеющие дело просто с истиной и не беспокоились о том, что станется с их открытиями.

"Плейбой": Атомная бомба не подействовала на их умы в этом смысле?Курт Воннегут: Нет. Но потом они все очнулись. Они решили: "Черт возьми, мы собираемся начать платить за

заботу". И сделали это, и лэнгмюровский тип невинности больше не существует. Был одно время стереотип, полезный политикам и промышленникам, в котором ученые не должны были беспокоиться о применениях своих открытий. Но когда ученые уяснили, что все, что они откроют, будет применено, если это хоть как-то возможно. Закон жизни - это если вы открыли что-то, что может быть использовано против людей, это будет использовано против людей. Я был горд своим братом из-за действительно невинной его работы - вроде посыпания облаков сухим льдом и йодистым серебром. Он открыл, что йодистое серебро может вызывать при определенных условиях снег или дождь. И я наблюдал его шок год назад, когда выяснилось, что мы рассеивали чертову гибель этого в Индокитае годами. Вы и я, например, можем начать рассеивать прямо здесь, у меня за домом - все, что нам нужно, это некий аэрозольный генератор, который мог бы выдавать йодистосеребряный аэрозоль. Но мой брат всегда старался быть против бесчеловечных применений того, что он смог открыть, и то, что он обнаружил, военное использование йодистого серебра, очень опечалило его. Ученые стали заботиться о нравственной стороне того, что делают. Это уже случилось. Несколько лет назад Норман Винер, математик из MIT, написал в "Атлантик", что он не собирается больше давать информацию о своей работе промышленности или правительству. <...>

ИГРЫ ПО-АМЕРИКАНСКИпасибо, Сэмюэл Коэни прочие гуманисты,За вашу новую американскую "игрушку" -Не ту, которой играют дети,А ту, которая играет детьми,Пока не останется ни одного ребенка...

Евгений Евтушенко.Мама и нейтронная бомба 

По всем книгам Курта Воннегута проходит цепная реакция персонажей и ситуаций, форм и идей. Даже скрупулезное расщепление его прозы вряд ли позволит выделить чистые частицы повторяемости - и писательской приверженности одной теме, веселого, беззаботного шутовства, и горькой озабоченности опасностями, какими грозит человеку им же созданная технотронная цивилизация. Чего только не намешано в воннегутовских романах и доведено до точки кипения, хотя не всегда автору удается получить желанный художественный синтез.

Последней новой вещью Воннегута, с которой познакомились в 1975 году русскоязычные советские читатели, был "Завтрак для чемпионов" (1972). В конце романа автор встречается со своими героями: полусвихнувшимся богатым фирмачом по продаже "понтиаков" Двейном Гувером и непризнанным провидцем, писателем-фантастом Килгором

49

Траутом. Встреча произошла в Мидлэнд-Сити, штат Огайо, где по инициативе фирмы "Бэрритрон", занятой производством пластиковых бомб для ВВС США, намечался пышный фестиваль искусств.

Фестиваль не состоялся из-за безумных выходок Двейна. То ли под влиянием вредных веществ, накопившихся в организме, то ли от чтения сочинений Траута тот вдруг вообразил, будто в мире механических болванчиков он один наделен свободой воли. Тогда Воннегут решил распроститься с Килгором Траутом, который верой и правдой служил ему долгие годы, и отпустил его на свободу. О дальнейшей судьбе Двейна ничего не сообщалось, зато "Завтрак" кончался большой рисованной надписью: ETC. - "и так далее". Читалась она чуть иначе: "продолжение следует".

Продолжение задержалось на десять лет. Они не были такими уж бесплодными, и простыми тоже не были. К 200-летию США Воннегут написал роман "Балаган, или Больше я не одинок" (1976), потом выпустил "Тюремную птаху" (1979), а два года спустя собрал "автобиографический коллаж" "Вербное воскресенье" - статьи и выступления разных лет и по разным поводам.

"Балаган" создан по неписаным и произвольным правилам поэтики парадоксов - они как нельзя лучше отвечают игровой природе воннегутовского таланта.

Посмотришь с одной стороны - книга и впрямь "про заброшенные города, духовное людоедство, кровосмешение, про одиночество, безлюдие и смерть", как говорится в "Прологе". Главная ее тема - умирание Америки - расколотой, раздираемой междоусобными распрями, распадающейся на части.

Посмотришь с другой - и видишь, как посреди страшной антиутопии писатель строит прекраснодушную утопию. Столетний бывший президент США, прозябающий в руинах обезлюдевшего Манхэттена, изобретает средство против ужасной болезни - "одиночества по-американски". Стоит только выбрать себе второе имя по названию растения, животного или минерала, как тут же делаешься членом большой дружной семьи - бурундуков, или бокситов, или какой еще. Полное имя старика - Уилбер Нарцисс II Свейн, он брат цветам и родственник всему живому и сущему. Он больше не одинок.

Вылазка Воннегута на территорию реалистического повествования в "Тюремной птахе", опирающегося отчасти даже на исторические факты, не дала значительного творческого результата. Да, пожалуй, и не могла дать в силу особенностей его дарования.

Радикал в 30-х годах, "лояльный" свидетель Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, из-за которого в 1950-м осужден ни в чем не повинный человек, сам по ошибке упрятанный за решетку в 70-х, "осторожный приверженец капиталистической демократии" - таковы жизненные вехи и установки Уолтера Старбека, центрального персонажа романа.

Не подлец и не герой, Старбек просто жил как живется, жил под диктовку чьих-то больших денег - жертва обстоятельств, пленник общества, "тюремная птаха" истории -и потому заслуживает прощения.

Повесть о Старбеке была бы совсем пресной проповедью милосердия, если бы Воннегут не добавил в нее щепотку выдумки, высмеивания, розыгрыша.

Под видом старой бездомной "леди с сумками" бродит по улицам Нью-Йорка хозяйка могущественной корпорации "Рамджак". Таинственная миссис Грэхем - на самом деле бунтарка и бывшая соратница Старбека. Согласно воле миссис Грэхем, после ее смерти корпорация должна перейти в руки ее законного владельца -американского народа. Но как только "Рамджак" стал "народным достоянием", его начали растаскивать по частям всякие уголовники, иностранцы, а также федеральное правительство, черпающее из него средства на бюрократические расходы и выплату национального долга, а также ассигнования на производство "новейших видов вооружения". План переделки мира путем "мирной экономической революции", о котором мечтала Мери Кэтлин О'Луни, провалился.

"Смешное и горькое обличение старой доброй американской мечты о совершенной экономической системе" - так расценили рецензенты в Штатах язвительную фантазию Воннегута на темы общенародной собственности и свободного предпринимательства. Помимо "Нью-Йорк тайме", одной голливудской компании, сети цирков Барнума и Бейли корпорация "Рамджак" контролировала и издательскую фирму "Делл" - ту самую, которая купила права на издание "Тюремной птахи" в мягкой обложке. На обороте титула нового, десятого романа Воннегута тоже стоит знак охраны авторского права: ©1982, Корпорация "Рамджак".

Воннегутовские игры начались до того, как начался роман.Иронично и плохо поддается переводу на другой язык его название - "Deadeye Dick". Переводчики выбрали

ближайшее и свое- "Малый Не Промах". Так прозвали героя, и прозвище его означает умение метко стрелять, попасть в яблочко, а также пробивную способность, ловкость, везение.

Однако жизнь с малолетства сыграла над ним злую шутку.В романе опять знакомые приемы, знакомая манера. Четырехстраничное предисловие, составленное из коротких

разнородных высказываний и подписанное, как всегда, К. В. Объяснения, которые мало что объясняют, скорее наоборот - за исключением разве что некоторых очевидных вещей вроде: "мне скоро стукнет шестьдесят". Вспоминается, что в предисловии к "Завтраку для чемпионов" автор тоже писал: "Эта книга - мой подарок самому себе к пятидесятилетию".

И вдруг тут же, в прологе к роману, привычные воннегутовские шутки прорезает первый тревожный сигнал: "В книге описан взрыв нейтронной бомбы в густонаселенном районе..."

Центр этого густонаселенного района - тот же Мидлэнд-Сити, который фигурировал в "Завтраке". И в нем живут кое-кто из знакомых нам по старому роману персонажей: торговец автомобилями Двейн Гувер или, например, Фред Бэрри, военнопромышленник и меценат. Килгора Траута нет и в помине. Зато появились новые лица, и прежде всего семья Вальцев - "твердолобая, лишенная воображения, неотесанная, немецкая". На ней завязаны главные узлы сюжета.

Два происшествия случаются в Мидлэнд-Сити. Отделенные большим промежутком времени, несопоставимые по масштабам и последствиям, они, однако, как бы даже соединены между собой странным и капризным сцеплением романных обстоятельств и - сверхзадачей автора.

Первое произошло во время войны. В то второе воскресенье мая 1944-го дом Вальцев посетила Элеонора Рузвельт, совершающая перед очередными президентскими выборами поездку по стране. Она говорила о том, каким

50

распрекрасным будет мир после скорой победы над Гитлером. (И верно, меньше чем через месяц союзники соберутся наконец-то с силами и духом и осуществят операцию "Оверлорд", открывшую второй фронт.)

После отъезда первой леди двенадцатилетний Руди Вальц забрался на крышу со "спрингфилдом" из отцовской коллекции огнестрельного оружия и от нечего делать, играючи, нажал на спусковой крючок. Пуля пролетела несколько кварталов, попала в окно дома Джорджа Метцгера, редактора местной газеты "Горнист-обозреватель", и убила его жену. Элоиза была беременной. Погиб и ее неродившийся ребенок, закрылся еще один, не успевший раскрыться, "смотровой глазок". В стране праздновали День матери.

"Раз я никуда не целился, значит, я ни во что не попал", - пытается убедить себя Руди, но напрасно. Он рос и жил с не проходившим ощущением вины. И оно, пожалуй, было пострашней людской молвы и суда людского. Сразу же после случившегося его заперли в клетку и выставили на всеобщее обозрение как "воплощение зла", пока не сообразили, что по возрасту его можно и отпустить.

Второе происшествие случилось, считай, в наши дни, в начале 80-х. Взрыв нейтронного устройства положил конец истории Мидлэнд-Сити - он просто перестал существовать. То есть город-то стоял целехонький, но вот стотысячное население его в одночасье уничтожилось лучевым извержением.

Самому Руди повезло: он был в отъезде и уцелел."А раз движимое и недвижимое имущество не пострадало, то, может быть, мир и не потерял ничего стоящего?" -

доносится язвительная реплика автора.Официальная версия катастрофы гласила: военный грузовик перевозил бомбу, взрыв - несчастный случай. Так ли,

иначе - спасательные команды устроили братскую могилу, застлали ее бетоном, получилась замечательная автостоянка для туристов, хлынувших поглазеть на мертвый, обнесенный колючей проволокой город, где сразу "воцарился порядок, чего раньше очень не хватало". Сам президент США назвал инцидент "удачнейшим обстоятельством", поскольку возникла идея заселить каменный, сохранивший все удобства и блага цивилизации город беженцами с Гаити. Никаких дополнительных расходов и возни.

В иронично-насмешливом или печально-скептическом голосе Воннегута раньше редко слышалось: как это случилось? почему? кто виноват? Ему привычнее было переиначивать понятия и пускать все шиворот-навыворот. Даже в романе "Колыбель для кошки" (1963) фонтанирующая фантазия и огульное острословие заглушали вопросы, какими всегда задается большая проза, хотя речь там шла ни много ни мало о создании атомной бомбы. Примерно то же самое случилось со знаменитым воннегутовским романом "Бойня номер пять, или Крестовый поход детей" (1969) : эта фантазия на темы бывшей войны и современного мира проникнута печальным, но и отстраненно-насмешливым взглядом на то и на другое. Громче всего тревожные вопросы зазвучали у Воннегута именно сейчас, и понятно почему. Лет восемь - десять назад в США и повсюду в мире поднялась волна общественного возмущения работами над созданием оружия повышенной радиации - нейтронной бомбы, а Р. Рейган говорил: "Это оружие с лучом смерти из научной фантастики, о котором раньше только мечтали".

Литература быстро откликнулась на разработку нового средства массового поражения и возросшую угрозу всемирной катастрофы. В апреле 1978 года, как раз в те дни, когда президент Картер должен был принять решение - начать или отложить производство нейтронного оружия. Гор Видал выпустил эсхатологический роман-памфлет, роман-предупреждение "Калки". Почти одновременно с "Малым Не Промах" появилась послеатомная робинзонада интеллектуала Кэлвина Кона - единственного, кто чудом спасся после того, как противоборствующие стороны уничтожили друг друга - впрочем, путаная притча, сочиненная Бернардом Маламудом, ныне уже покойным, предлагала только один выход: жить среди человекообразных обезьян, уповая лишь на "милость божью" (так называется роман) . Если выйти за пределы Америки, то в духе черного юмора толкуются проблемы Большого Взрыва и постчеловечества Гюнтером Грассом в его последнем романе "Крысиха" (1986)...

Итак, призвав на помощь своего героя, Воннегут пускается на поиски причин обоих происшествий. Не стихийные же это бедствия, не капризы климата и погодных условий, какой была жестокая снежная буря, пронесшаяся над Мидлэнд-Сити в 60-м, после которой, простудившись, умер старший Вальц и пострадали другие обитатели города, И выстрел, и взрыв - только итог, результат, конец, а у всякого конца должно быть начало.

Нелегко дойти до начал теперешнему, пятидесятилетнему Руди Вальцу, скромному фармацевту, незадачливому драматургу, одинокому и далеко не счастливому человеку. Его сбивчивый, неуверенный рассказ, перескакивающий во времени и с предмета на предмет, разворачивает свиток трагических событий - загадочных, непонятных, несуразных, изобилующих неожиданными совпадениями и диким стечением обстоятельств. Возникает немыслимая череда несчастий, от которых почти что невозможно уберечься. И такая же длинная и запутанная вереница виноватых, что вроде как и не разобраться, кто чья жертва. Персонажи поворачиваются то хорошей стороной, то дурной, то страдают сами, то причиняют страдания другим. "Колесики цепляются за колесики", крутятся "шестеренки судьбы", вертится, наглотавшись всяческих наркотических снадобий, наша планета, которая "рано или поздно... все равно взорвется".

Говорят, что чистюля енот полощет в воде добытый им кусок сахара, пока тот не растает. Кажется, что и у Воннегута вот-вот "растает" тема в усердном полоскании случайностей и совпадений, истоков, связей и следствий. Конкретная вина за то, что произошло там-то и тогда-то, перекладывается на одного, другого, третьего, рассеивается в пространстве - но затем лишь, чтобы всех облучить радиацией совестливости. Чтобы вызвать у нас, читателей, встречную реакцию -чувство ответственности за наши прошлые и будущие поступки, и чужие тоже. "Преступление, которое он (Руди Вальц. - Г. 3.) совершил в детстве, - символ всех моих прегрешений", - говорит писатель в предисловии. Это уже не игра, а нравственная и философская позиция художника-гуманиста, озабоченного бездумностью, безумностью, "беспечной бесчеловечностью человека к человеку". Ненаигранный пессимизм тоже обладает огромным положительным зарядом.

Путешествуя памятью по прошлому, Руди Вапьц не спешит судить, потому что несет тяжелый груз вины за свою мальчишескую выходку. Он - "нейтро".

51

Наименование вроде непривычное, а в то же время многое слышится в нем и русскому, и всякому другому уху. Идет слово от латинского neuter, что первоначально значило "ни тот, ни другой", "ни то ни се". Идучи оттуда, слово постепенно обрастало новыми и новыми слоями смысла. Воннегут виртуозно выжимает из самопрозвания героя почти что все возможные значения, тасует их, раскладывает и опять собирает. Однако ж по краям этого разномастного смыслового веера располагаются два основных и конфликтующих: спокойное наивно-невинное понятие "нейтральный", "нейтралитет" и название элементарной, но грозной частицы - "нейтрон", с помощью которой разбомбили и расщепили атомное ядро, а отсюда вытягивается и зловещее - нейтронная бомба, нейтронное оружие.

Нейтрон был открыт в Англии в 1932 году. Тогда же в Америке открылся "смотровой глазок" Руди Вальца. Тогда же в Германии те, кому это было выгодно, усиленно подсаживали Гитлера в кресло рейхсканцлера.

А за четверть века до этого Отто Вальц, мнящий себя живописцем, спас в Вене от голодной смерти некоего собрата по профессии. Он не знал, какие художества сотворит потом Гитлер. "Слишком уж много самых чудовищных ошибок можно совершить, пока живешь на свете", - печально думает Руди о своем отце, который исковерканной судьбой сына и своей собственной расплачивается и за приверженность нацистскому "новому порядку", и за то, что обучил Руди обращаться с оружием, и за многое другое.

"Нейтральные" интонации рассказчика сменяются настороженными всякий раз, когда речь заходит о катастрофе, постигшей Мидлэнд-Сити. Уже где-то посередине рассказа у Вальца вспыхивает догадка: "А вдруг взрыв нейтронной бомбы - не такая уж случайность?"

Чем дальше, тем тверже складывается у него из множества предположений убежденность: американские военные сами провели испытание нейтронной бомбы, взорвали одну на пробу в малом городишке, до чьих жителей никому дела не было. Выступила с протестом организация "Фермеры юго-западного Огайо - за ядерную безопасность", распространяя "поджигательские" слухи, будто Соединенными Штатами правит кучка спекулирующих на насилии.

Не исключено, что предложение использовать Мидлэнд-Сити в качестве идеального полигона для испытаний новой нейтронной игрушки поступило от владельца "Бэрритрон. Боевые системы". Иные дельцы вели в городе игры "в мировом масштабе" - вскользь, но красноречиво говорится в романе. Зато Фред Бэрри был хорошим сыном: в память о покойной матушке он построил сверхсовременный Центр искусств и подарил его родному городу.

Мама у Руди Вальца тоже умерла еще до нейтронного взрыва от раковой опухоли. Исследования показали, что опухоль развилась под влиянием радиоактивного облучения, источник которого - цемент в каминной доске на квартире у Вальцев. Дом строили братья Марити-мо, бывшие иммигранты, которых когда-то пригрел отец Руди, - к войне они заделались крупными строительными подрядчиками. Цемент они завезли из Оук-Риджа, что в штате Теннесси, где правительство продавало отходы уранового производства.

Когда в Мидлэнд-Сити малолетний Вальц нечаянно убил беременную женщину, там, в Оук-Ридже, и в Лос-Аламосе, штат Калифорнии, и в Чикаго, и бог весть где еще вполне взрослые и рассудительные дяди вовсю трудились над созданием атомных бомб. Через пятнадцать месяцев ими будет уничтожено двести тысяч мужчин, женщин, детей. И никто не понесет за это наказания, никого не запрут в клетку и не назовут "воплощением зла", потому что "таким образом Америка "всерьез" собиралась стоять на страже мира и справедливости".

Казалось бы, только что Руди Вальц формулировал для себя символ веры настоящего "нейтро": никого не любить, никому не верить, ни во что не вмешиваться. К концу рассказа частицы "не" сами по себе отпадают. В хаотическом сцеплении событий он различил чудовищную закономерность и докопался до причины причин: его страна первой создала и применила ядерное оружие.

Не будь Хиросимы и Нагасаки, не было бы и нейтронного взрыва в Мидлэнд-Сити.Такого населенного пункта нет в Огайо Но название его говорит, и говорит о многом - "город, стоящий посреди

земли". Географические карты и справочники свидетельствуют: Мидлэнды есть в Мичигане, Техасе, Канаде, целая область Мидлэнд есть в Англии. Здравый смысл подсказывает: они есть всюду. Каждый город и каждое самое малое селеньице стоит посреди земли, потому что поди узнай, где она, эта середина. В каждом живут и хотят жить люди. И "каждая жизнь по-своему значительна, и каждая смерть может потрясти и заставить понять что-то необычайно важное". И не имеет значения, одна это смерть, или двести тысяч смертей, или миллионы.

Воннегут написал игровой роман, предупреждающий о серьезной, чудовищной опасности игрищ с оружием, прежде всего с оружием массового уничтожения. Как бы ни раздваивались, растраивались, местами расстраивались иные образы, положении и понятия в книге, конечный вывод и призыв автора однозначен: РАЗОРУЖАЙТЕСЬ! Эту истину понял провинциальный журналист Метцгер еще в доатом-ную эпоху. Ее никак не хочет понять кое-кто в Вашингтоне и сейчас.(Если кому-то не нравится разоружение, у Воннегута есть план вооружения. Он выдвинул его на токийской сессии ПЕН-клубав мае 1984 года: начиним боеголовки безобидными детскими игрушками!)

Хорошо помню разговор с Куртом Воннегутом в начале 1985-го у него дома на нью-йоркской 48-й улице. Речь зашла о его немецких "корнях", но "интересы мои как писателя - общечеловеческие", - тут же добавил он.

Отвратить третью мировую, всемирно-катастрофическую войну - это и есть общечеловеческий интерес.

Г. ЗлобинПредисловие к роману "Малый не промах". М.: Радуга, 1988 г.

52

Большая ЛомкаМного лет назад я был настолько наивен, что верил в то, что мы можем стать человечной и благоразумной

Америкой, о которой мечтало так много людей моего поколения. Мы мечтали о такой Америке во время Великой Депрессии, когда у нас не было работы. Затем мы сражались и умирали за эту мечту во время Второй Мировой Войны, когда время было тревожное.

Но теперь я знаю, что черта с два Америка станет человечной и благоразумной. Потому что власть развращает нас, а абсолютная власть развращает абсолютно. Люди - это шимпанзе, которые напиваются властью до полного безумия. Когда я говорю, что наши лидеры - пьяные от власти шимпанзе, не рискую ли я этим подорвать боевой дух наших солдат, сражающихся и умирающих на Ближнем Востоке? Их боевой дух, как и очень многие тела, уже разорван в куски. С ними обращаются так, как никогда не обходились со мной - они словно игрушки, которые подарили богатому мальчику на Рождество.

Когда вы доживете до моих лет, если, конечно, доживете, а сейчас мне 81, и если вы к тому времени репродуцируете себя, то вы начнете спрашивать своих собственных детей, которые тогда сами уже будут в летах, что же это за штука такая - жизнь. У меня семь детей, из них четверо - приемные.

Многие из вас, кто сейчас это читает, вероятно одного возраста с моими внуками. Им как и вам тоже постоянно врут и не дают спуску наши великолепные корпорации и правительство.

Я задал этот эпохальный вопрос своему биологическому сыну Марку. Марк - педиатр, а еще он выпустил книгу воспоминаний "Эдемский экспресс". В ней он пишет о том, как он тронулся настолько, что на него надели смирительную рубашку и засунули в обитую войлоком палату, и как он после этого выздоровел, да так, что сумел закончить Гарвардскую Медицинскую Школу.

Вот что ответил доктор Воннегут своему немощному папаше: "Отец, мы здесь для того, чтобы помочь друг другу пройти через все это, что бы это ни было". И вот я передаю вам его слова. Запишите их на бумажку и налепите ее на свой компьютер, чтобы вы могли спокойно о них забыть.

Не могу не признать, что это очень неплохо звучит, почти настолько же хорошо как: "Поступайте с другими так, как вы хотели бы, чтобы они поступали с вами". Очень многие думают, что это сказал Иисус, поскольку это очень похоже на те вещи, что он любил говорить. Однако на самом деле это сказал Конфуций, китайский философ, за 500 лет до появления величайшего и наиболее гуманного человека в истории, которого звали Иисус Христос.

Кроме этого китайцы подарили нам - через Марко Поло - макароны и формулу пороха. Китайцы были такие тупые, что они использовали порох для фейерверков. Тогда люди в обоих полушариях были настолько тупы, что они и не догадывались, что порох можно использовать как-то по-другому.

Однако вернемся к людям, таким, как Конфуций, Иисус и мой сын-доктор Марк, которые говорят о том, как мы можем вести себя более человечно и, возможно, сделать наш мир менее мучительным для жизни местом. Один из моих любимчиков - это Юджин Дебс из городка Тер-Эут, что в моем родном штате Индиана. Как вам вот такое:

Юджин Дебс, который умер в 1926 году, когда мне было всего 4 года, 5 раз выдвигался кандидатом на пост президента США от Социалистической Партии и в 1912 году получил 900 тысяч голосов, что составило 6% от общего числа избирателей, если вы можете себе такое представить. Во время своей избирательной кампании он говорил следующее:

Пока существует низший класс - я к нему отношусь.Пока есть преступники - я один из них.Пока хоть одна душа томится в тюрьме - я не свободен.Разве вас не тошнит от всей этой социалистической чуши? Ну, вроде хороших публичных школ или бесплатной

медицинской страховки для каждого?А как насчет Нагорной проповеди Иисуса, Заповедей Блаженства?Блаженные кроткие, ибо они наследуют землю.Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими. …И так далее.Не очень-то похоже на принципы Республиканской Партии. Вовсе не в стиле Дональда Рамсфилда или Дика

Чейни.Почему-то наши самые ярые христиане никогда не вспоминают о Заповедях Блаженства. При этом они часто, со

слезами на глазах, начинают требовать, чтобы Десять Заповедей были высечены на стенах всех общественных учреждений. Естественно, они имеют в виду заповеди, которые нам оставил Моисей, а не Иисус. Я не разу не слышал, чтобы кто-то из них требовал высечь на какой-нибудь стене Нагорную Проповедь и Заповеди Блаженства.

"Блаженны милостивые" в зале суда? "Блаженны миротворцы" в Пентагоне? Это даже не смешно!

В нашей замечательной Конституции есть один трагический изъян, и я не знаю, что можно сделать, чтобы его исправить. Он заключается в следующем: только полные придурки хотят быть президентами.

Однако, если уж на то пошло, только полные придурки по своей воле согласились бы быть людьми. Такие уж мы коварные, ненадежные, лживые и жадные животные!

Я родился в 1922 году от рождества Христова. Что значит "от рождества Христова"? Так обозначается новая эра, которая началась после того, как один из обителей этого сумасшедшего дома, который мы называем Землей, был приколочен к деревянному кресту кучей других обитателей того же заведения. В то время как он еще был в сознании,

53

они вколотили гвозди через его руки и ноги в деревянные балки. Затем они поставили крест вертикально, чтобы даже самый низкий человек в толпе мог увидеть, как он болтается там, корчась от боли.

Вы можете себе представить, чтобы люди могли так поступить с человеком?Легко. Это же развлечение. Спросите хотя бы у добродетельного католика Мела Гибсона, который недавно, в

порыве благочестия, заработал кучу денег, снявшись в фильме о том, как пытали Иисуса. При этом никого особенно не волнует, что же там говорил этот Иисус.

Во времена правления короля Генриха VIII, основателя Англиканской церкви, он как-то раз приказал публично заживо сварить одного фальшивомонетчика. Тоже шоу-бизнес.

Я думаю, Мелу Гибсону теперь нужно сняться в фильме "Фальшивомонетчик". Рекорды кассовых сборов будут снова побиты.

Вот одна из немногих положительных сторон современности: если вы в мучениях умрете по телевизору, то ваша смерть будет не напрасной. По крайней мере вы нас развлечете.

А знаете, что сказал великий британский историк Эдвард Гиббон (1737-1794 от рождества Христова) о достижениях человечества на тот момент? Он сказал: "История - это, в сущности, не более чем перечень преступлений, безрассудств и злоключений человечества".

То же самое можно сказать и о сегодняшнем утреннем выпуске New York Times.Французско-алжирский писатель Альбер Камю, получивший нобелевскую премию по литературе в 1957 году,

писал: "Существует лишь одна действительно важная философская проблема - самоубийство".Вот вам еще один литературный анекдот. Камю погиб в автомобильной катастрофе. Даты его жизни? 1913-1960 от

рождества Христова.Слушайте. Вся великая литература говорит о том, как несладко быть человеком: "Моби Дик", "Гекельбери Финн",

"Алый знак доблести", "Илиада" и "Одиссея", "Преступление и наказание", "Библия" и "Атака легкой кавалерии".Однако вот что я могу сказать в оправдание человечества - о каком бы историческом периоде не шла речь,

включая Эдемский Сад, каждый из нас попал сюда совсем недавно. И, за исключением Эдемского Сада, когда мы сюда попали, здесь уже велись все эти безумные игры, которые запросто могли заставить и вас совершать безумные поступки, даже если с самого начала вы и не были чокнутыми. Среди игр, которые уже велись здесь к моменту вашего появления, были такие: любовь и ненависть, либерализм и консерватизм, автомобили и кредитные карточки, гольф и женский баскетбол.

Еще более безумная штука чем гольф - современна американская политика, где благодаря телевидению, а также для удобства работы телевидения, вы можете быть лишь одним из двух видов человеческих существ - либо либералом, либо консерватором.

В сущности, то же самое случилось с людьми в Англии многие поколения назад, и Сэр Вильям Гилберт, который в те времена вместе с Салливаном сочинял радикальные оперы, написал слова для песенки, в которой пелось как раз об этом:

Мне часто кажется забавнойЗанятная природы прихотьЧто все мальчишки и девчонкиЕдва родясь на белый светОдни немного ЛиберальныДругие - чуть Консервативны.А вы, живущие в этой стране, к кому себя относите? Вы практически обязаны быть либо на одной стороне, либо на

другой. Если вы не относите себя ни к тем и ни к другим, то вы с таким же успехом можете быть пончиком с кремом.Если кто-то из вас до сих пор не определился, я вам помогу.Если вы хотите изъять у меня мое личное оружие, если вы за убийство эмбрионов, если вам нравится, когда

гомосексуалисты женятся друг на друге, и вы хотите, чтобы они могли держать у себя в ванной кухонные принадлежности, и если вы за бедных, то вы либерал.

Если вы против всех этих извращений и за богатых, то вы консерватор.Что может быть проще?

Мое правительство объявило войну наркотикам. Однако вот что я вам скажу: две наиболее широко злоупотребляемые субстанции, обладающие невероятными разрушающими свойствами и вызывающие абсолютное привыкание, остаются абсолютно легальными.

Первое, это, естественно, этиловый спирт. И, кстати, никто иной как президент Джордж В. Буш, как он сам признает, нередко бывал не прочь поддать, бывал "под мухой" или напивался в дымину. Это продолжалось с 16 до 41 лет. Он говорит, что когда ему было 41, ему явился Иисус и заставил его отказаться от выпивки, перестать заливать за воротник.

Другие пьяницы видят розовых слонов.Знаете почему, я думаю, он терпеть не может арабов? Они изобрели алгебру. Кроме этого арабы изобрели цифры,

которыми мы пользуемся, в том числе символ нуля, который до них никому не приходило в голову использовать. Вы думаете, арабы тупые? Попробуйте разделить два длинных числа одно на другое с помощью римских цифр.

Мы же распространяем демократию, верно? Точно также европейские исследователи подарили индейцам Христианство, тем самым индейцам, которых мы сегодня называем "коренными американцами".

54

Какими же они оказались неблагодарными! Какими же неблагодарными сегодня оказались жители Багдада.Давайте же еще больше урежем налоги для супер-богачей. Бин Ладен не скоро оправится после такого удара.

Хвала Вождю!Этот вождь имеет к демократии примерно такое же отношение, которое европейцы имели к Христианству. Мы,

люди, совершенно никак не можем повлиять на то, что они решат сделать завтра. Если вы еще не заметили, они уже вычистили казну страны и отдали все деньги нашим друзьям военным и органам госбезопасности, и теперь ваше поколение и поколение, идущие следом, оказалось в огромном долгу, и вам очень скоро придется платить по счетам.

Никто и не пикнул, когда они сделали это, потому что они отключили все охранные механизмы, заложенные в Конституции: Палату Представителей, Сенат, Верховный Суд, ФБР, свободную прессу (которая сегодня внедрена в армейские подразделения и, таким образом, не может претендовать на соблюдение Первой Поправки) и Нас, то есть Народ.Теперь о моем собственном опыте употребления инородных субстанций. Я избегал прикасаться к героину, кокаину, ЛСД и тому подобным вещам, боялся что у меня от них крыша поедет. Как-то раз я выкурил косячок марихуаны с Джерри Гарсия и группой Grateful Dead, просто за компанию. На меня это, вроде бы, вовсе никак не подействовало - ни в ту, ни в другую сторону, так что я не повторял этот эксперимент. И, милостью Божьей, я не стал алкоголиком, тут наверняка дело в генах. Время от времени я могу выпить пару рюмок, например, я планирую сделать это сегодня вечером. Но две - это предел. Никаких проблем.

И, конечно же, всем хорошо известно, что я заядлый курильщик. Я все еще надеюсь, что сигареты меня прикончат. С одной стороны огонек, а с другой - старый дурак.

Но вот что я вам скажу: как-то раз я все же был под настоящим кайфом, да под таким, что с этим не сравнится никакой крэк и кокаин. В тот день я впервые получил водительские права! Берегись, честной народ - вот мчит Курт Воннегут!Насколько я помню, в ту пору мой автомобиль, Студебекер, как почти все средства передвижения и прочие современные машины, а также электростанции и печи, работал на самом злоупотребляемом наркотике в мире, который к тому же обладает чудовищной разрушительной силой и вызывает абсолютное привыкание - ископаемом топливе.

Когда вы попали на Землю, и даже еще тогда, когда я сюда попал, индустриальный мир был уже прочно подсажен на ископаемое топливо, а оно очень скоро должно закончиться. Тривиальная ломка.

Могу я говорить с вами начистоту? То есть попросту, а не так, как дикторы новостей по телевизору?По-моему, дело вот в чем: мы наркоманы, подсевшие на ископаемое топливо, а наркотик кончается, и мы

чувствуем приближение ломки.И также, как многие наркоманы перед лицом приближающейся ломки, наши лидеры сегодня совершают ужасные

преступления, чтобы получить очередную дозу наркотика, на который мы подсели.

© 2004 In These Times 

55