1812 Gli Italiani nella campagna di Russia. Atti Del Convegno di Cassino-Roma ottobre 2012, a cura di Tatiana Polo

1812 Итальянцы в русской кампании

Gli Italiani nella campagna di Russia

Atti del convegno Cassino-RomaМатериалы конференции Кассино-Рим

ottobre/октябрь 2012

a cura di Tatiana Polo

под редакцией Татьяны Поло

Edizioni Villa Paolozzi 2013 Издательство Вилла Паолоцци 2013

PROPRIETA’ LETTERARIAtutti i diritti riservati:

Vietata anche la riproduzione parziale senza autorizzazione

© 2013 A. C. Villa Paolozziaderente alla

Società Italiana di Storia MilitareКультурно-просветительное общество “Вилла Паолоцци”

в сотрудничестве с Итальянским Обществом Военной Истории

ISBN 978-88-908510-0-1

Si ringraziano la Banca di Mosca della Sberbank della Russia

l’Università di Cassino e il Centro Russo di Scienza e Cultura di Roma

Благодарим за содействие Московский Банк Сбербанка России,

Университет Кассино и Русский Центр Науки и Культуры в Риме

In copertina: Roberto Focosi, Rassegna data in Milano dal Principe Eugenio li 18 Febbrajo 1812 alla milizia Italiana

(Milano 1845, presso Borroni e Scotti Tipografi-, cont.a S. Pietro all’Orto N°. 893)

Indice

Autori pag. 5Presentazioni

Dmitriy Shtodin ‘‘ 7Oleg Ossipov ‘‘ 11

Gli Italiani nella campagna di Russia del 1812 -Virgilio Ilari ‘‘ 13

L’Italia napoleonica e la campagna di Russia del 1812 -Massimo Coltrinari ‘‘ 23

Cesare De Laugier, dalla Grande Armée a Curtatone e MontanaraAntonietta A. Zucconi ‘‘ 41

Le memorie di Filippo PisaniSergio Bertolissi ‘‘ 53

Lettere da MoscaPiero Crociani ‘‘ 67

Il mistero della stampa periodica italiana nel 1812Tatiana Polo ‘‘ 85

Per Napoleone, da Mosca all’Elba! (Napoleone in musica)Valerij Voskobojnikov ‘‘ 103

La difesa di Mosca nel 1812 e nel 1941Alexey Bukalov ‘‘ 113

Per una biografia collettiva degli Italiani nellacampagna di Russia del 1812

Agostino Bagnato ‘‘ 115Il Friuli e la campagna di Russia

Matteo Lo Presti ‘‘ 123

4

Оглавление

Авторы c. 5Введение

Дмитрий Штодин ‘‘ 127Олег Осипов ‘‘ 131

Итальянцы в русской кампании 1812 г -Вирджилио Илари ‘‘ 133

Италия Наполеона и русская кампания 1812 -Массимо Кольтринари ‘‘ 145

Чезаре Де Ложье, от Великой Армии до Куртатона и Монтанары

Антониетта А. Дзуккони ‘‘ 163Воспоминания Ф. Пизани

Серджио Бертолисси ‘‘ 179Письма из Москвы

Пьеро Крочани ‘‘ 193Газетная тайна итальянской периодики 1812 года

Татьяна Поло ‘‘ 213За Наполеном, из Москвы на Эльбу! (Наполеон в музыке)

Валерий Воскобойников ‘‘ 237Оборонa Москвы в 1812 году и в 1941 годуАлексей Букалов ‘‘ 247К коллективной биографий италъянцев в русской кампании 1812 г

Агостино Баньято ‘‘ 251Фриули и русская кампания

Маттео Ло Прести ‘‘ 261

ERRATAК коллективной биографий Италъянцев в русской

кампании 1812 г - Агостино Баньято c. 207CORRIGE

К коллективной биографий италъянцев в русской

кампании 1812 г - Агостино Баньято c. 207(“i” minuscolo anziché maiuscolo)

Pagina 5 ERRATA

Oleg Ossipov Centro Russo di Scienza e Cultura

Олег Осипов Россотрудничество в ИталииCORRIGE

Oleg Ossipov Rappresentante della Rossotrudnic’estvo in Italia

Олег Осипов Представитель Россотрудничества в Италии

Inserire gli spazi tra le parole

5

Autori / Авторы

Agostino Bagnato Università Sapienza di RomaАгостино Баньято Университет Сапьенца вРиме .Sergio Bertolissi Università Orientale di NapoliСерджио Бертолисси Восточный Университет НеаполяAlexey Bukalov Direttoredell’Agenzia ITAR-TASSАлексей Букалов Директор ИТАР-ТАСС Massimo Coltrinari Centro Alti Studi Difesa Массимо Кольтринари Научно-исследовательский Центр Военной

Стратегии Piero Crociani Società Italiana di Storia MilitareПьеро Крочани Итальянское Общество Военной ИсторииVirgilio Ilari Società Italiana di Storia MilitareВирджилио Илари / Итальянское Общество Военной ИсторииMatteo Lo Presti Associazione Emilio SalgariМаттео Ло Прести Ассоциация Эмилио СальгариOleg Ossipov Rappresentante della Rossotrudnic’estvo in Italia Олег Осипов Представитель Россотрудничества в Италии Tatiana Polo Università di CassinoТатьяна Поло УниверситетаКассиноDmitriy Shtodin Ambasciata della Fed. RussaДмитрий Штодин Посольство РФ в Италии Valerij Voskobojnikov MusicologoВалерий Воскобойников / Музыковед Antonietta Angelica Zucconi Biblioteca di Storia Mod. e Cont.Антониетта А. Дзуккони Библиотека новой и новейшей истории

Organizzazione, cura degli Atti e traduzione dall’Italiano/Перевод с итальянского: Tatiana Polo / Татьяны Поло

Correzione delle bozze in Russo/Корректор русских текстов:Margarita Zhivova / Маргарита Живова

Napoleone in Russia, di V.V Veretschagin - Наполеон в России, В.В. Вереща́гин

7

Presentazioni

Dmitriy ShtodinMinistro-consigliere dell’Ambasciata della Federazione Russa in Italia

Vorrei iniziare con un fatto storico. Nell’ estate del 1940 molti addetti militari stanziati a Berlino, comunicavano ai propri governi che nel Terzo Reich erano sparite dagli scaffali delle librerie tutte le opere

dedicate alla campagna russa di Napoleone nel 1812. Da questo fatto tutti loro hanno tratto una conclusione quasi banale: i nazisti studiavano l’esperienza bellica del temuto imperatore francese.

La guerra del 1812, conosciuta in Russia come “Guerra Patriottica,” su-scita in ogni cittadino russo un sentimento di orgoglio per la patria. La gloria e il dolore la caratterizzano allo stesso modo. Essa è certamente gioia per la vittoria, slancio patriottico della società russa, eroismo di massa dei parti-giani, degli ufficiali e dei soldati, ma ha anche portato con sé il disastro eco-nomico, i lutti e le perdite umane, i saccheggi e le esecuzioni di massa degli invasori, gli incendi di Mosca e delle altre città. Fu la prima Guerra Patriottica nella storia dello Stato Russo. “Patriottica” per i russi fu inizialmente anche la prima guerra mondiale, la cosiddetta “Grande Guerra” degli occidentali, che solo successivamente entrò nella storiografia russa con l’appellativo di “imperialistica”.

L’armata dell’imperatore francese Napoleone Bonaparte non era chiamata “Grande” per caso: era composta dai rappresentanti dei diversi popoli europei (in tutto entrarono sul territorio dell’Impero

Russo 630 mila persone), e per circa un terzo era formata dai cittadini dei diversi stati della penisola italiana. Erano principalmente soldati del Regno d’Italia e del Regno di Napoli, anche se i napoletani (partiti in ritardo e rimasti poi assediati dai russi a Danzica) erano solo un terzo degli “italici”. Sotto il comando del viceré d’Italia Eugenio Beauharnais, le truppe del Regno Italico di Napoleone erano incluse nel IV corpo della Grande Armée, formato ap-punto da due divisioni italiane (Guardia Reale e 15a Pino) e due francesi. Gli storici asseriscono che, fatta eccezione degli stessi francesi, in confronto alle

Atti del convegno Cassino-Roma Материалы конференции Кассино-Рим8

Gli Italiani nella campagna di Russia del 1812

altre nazioni gli italiani combattevano in modo eccellente, esattamente come i polacchi.

A questo proposito mi vien da dire che non mi sono noti nell’Italia di oggi nessuna associazione o ente patriottica, che si occupi della commemorazione dei veterani italiani delle guerre napoleoniche. Se tale ente esista, sarebbe interessante venirne a conoscenza.

Lo stesso si può dire anche degli armamenti. I trofei conquistati dai russi a Borodino si rivelarono essere cannoni … di fabbricazione prussiana. L’ar-mata napoleonica, infatti, rappresentava un spaventosa macchina bellica in-ternazionale.

Del “generale Gelo” e del fantomatico inverno russo si è sentito spesso parlare. Sono convinto che le enormi dimensioni del Paese e le sue rigide condizioni climatiche hanno giocato un ruolo importante nella disfatta, e nel-la successiva miserabile ritirata degli invasori. Tuttavia, non è stato questo il fattore decisivo che ha assicurato la vittoria ai russi. In fin dei conti sono stati lo spirito di sacrificio, il coraggio delle persone, la sapiente tattica di com-battimento, di cui ha dato prova il comando militare russo, a determinare la superiorità delle nostre forze.

Siamo onesti, il pericolo rappresentato da Napoleone ha unito il popolo russo. Per quanto oggi possiamo saperne su questo argomento, non possiamo ricordare tutti gli atti d’eroismo del nostro popolo e della sua armata. Napole-one venne in Russia già forte dell’esperienza della guerriglia spagnola, ma la tattica bellica di quel tempo non era preparata a ciò che avvenne sulle distese sconfinate della Russia. Le persone comuni formavano la milizia popolare, che, in modo non inferiore alle forze militari vere e proprie, combatteva con successo il nemico, annientando i convogli di coda della Grande Armata.

L’eroismo dei contadini divenne eroismo generale. Di questi eroi ce ne furono molti: Egor Suslov, Gherasim Kurin, Vasilissa Koz’ina, Eremei C’et-vertakov, Vassilij Vassilkovskij sono solo alcuni dei loro nomi. Non faccio invece i nomi dei militari professionisti, che sono ben noti, e che già da tempo hanno un posto nel pantheon dei grandi del popolo russo.

Le conseguenze dell’invasione napoleonica sui destini della Russia furono indelebili. Dopo aver respinto l’invasore, l’armata russa entrò in Europa e arrivò fino a Parigi. Certo, questa volta noi eravamo i vincitori stranieri, ma non uccidemmo gli abitanti, e non saccheggiammo. Non posso fare a meno di dire qualcosa che forse sarà noto a tutti: dopo la ritirata dei russi dalla Francia,

Итальянцы в русской кампании 1812 9

nella lingua francese apparvero parole come “bistrò”, “zakuskì” (con l’accen-to sull’ultima sillaba). Anche nella lingua russa l’era napoleonica lasciò per sempre un segno.

Fu allora che apparve il noto termine “šval’”, “comitiva poco raccomanda-bile”. Molti prigionieri francesi rimasero poi in Russia. Leggete pure l’inizio dell’ “Eugenio Oneghin” di Pus’kin. Ma non tutto riguarda solo la dimensione politica e suscita amarezza. Per esempio, esiste una divertente leggenda (for-se qualcuno dei presenti la conosce) secondo la quale un giorno nei paraggi di Reims i soldati e gli ufficiali russi capitarono nel podere di Madame Clicquot, già vedova, e “degustarono” copiosamente il famoso Champagne, che veni-va prodotto nella sua azienda vinicola. Il maggiordomo, spaventatissimo, si presentò alla padrona e con orrore le disse: “Madame, questi tremendi Russi si ubriacano nel Suo podere e svuotano le cantine”. La signora rispose imper-turbabile: “Si calmi, pagheranno tutto e anche di più, ma dopo, non adesso”. E possiamo oggi dire che la pratica signora francese non si sbagliò nel suo tornaconto economico: presto lo Champagne “Veuve Clicquot” cominciò ad essere immancabilmente fornito alla corte degli zar e questa fornitura conti-nuò per un secolo intero.

L’epoca napoleonica ebbe influenza anche sulla coscienza politica russa. In Europa gli ufficiali russi per la prima volta acquisirono in massa le nuove idee europee sulla libertà, diffuse dalla Rivoluzione Francese. Impressionati



da ciò che videro e sentirono in Europa, i nobili cominciarono a creare società di pensiero libero; quegli stessi nobili divennero poi i “decabristi” autori della rivolta che si svolse sulla piazza del Senato di San Pietroburgo nel dicembre del 1825. Ma questa è un’altra storia. Grazie dell’attenzione.

11

Oleg Ossipov Rappresentante del Rossotrudničestvo in Italia

La prima domenica di settembre 2012 alcune centinaia di migliaia di per-sone si sono riunite nel campo di Borodino, non lontano da Možaisk, nella regione di Mosca. Sul celebre campo di battaglia del XIX secolo

hanno avuto luogo le celebrazioni storico-militari in occasione del bicentena-rio della guerra patriottica russa contro la Francia napoleonica. Il culmine dei festeggiamenti si è avuto con la ricostruzione della battaglia di Borodino. Più di tremila appassionati di storia militare, con gli indumenti e l’equipaggia-mento d’epoca degli eserciti russo e francese, hanno riprodotto “la battaglia dei giganti”. Cinquecento tra i partecipanti alla ricostruzione sono arrivati da dieci paesi europei.

Nell’autunno del 1982, e poi anche nel 1983, dedicai tre mesi della mia vita al campo di Borodino. Noi, studenti del primo anno alla facoltà di giorna-lismo della MGU, l’Università statale di Mosca, raccoglievamo là le patate. I trattori aravano la terra e noi mettevamo nei sacchi i tuberi divelti dal terreno argilloso, per poi ammucchiarli proprio accanto all’belisco di Kutuzov, alla ridotta di Ševardino, e agli altri monumenti sormontati da aquile bicipiti.

Nessuno di noi riuscì a trovare un qualche artefatto di quell’epoca me-morabile (sebbene ci sperassimo). Ciononostante, tutta “l’epopea colcosiana studentesca” fu adombrata dal “marchio” del 1812, il “Giorno di Borodino.” Gli studenti e le studentesse ventenni giocavano a “russi e francesi,” la guerra del 1812 rappresentava il tema principale del giornale murale di campo (gli studenti stavano nel classico campo sovietico dei pionieri), nella vita quoti-diana entrarono in uso gli appellativi “monsieur” e “mademoiselle”…

E forse nessuno a quel tempo indovinava che combatterono non soltanto russi e francesi (e per russi intendiamo i figli del multietnico Impero russo). Allora, quando la battaglia di Borodino compiva i 170 anni, erano in pochi a sapere che nella campagna di Bonaparte furono coinvolti anche altri popoli. Nell’esercito diNapoleone i polacchi risultano secondi per numero, e terzi gli italiani, se “italiani” li possiamo chiamare, dato che l’Italia come unico stato si formò solo cinquanta anni dopo la battaglia di Borodino, nel 1861. Ma nel 1812 l’imperatore francese trascinò alla conquista della Rus’ gli abitanti del Regno di Napoli e degli altri stati della penisola appenninica. Nell’esercito



francese combatterono anche svizzeri, tedeschi, e i rappresentanti degli altri popoli.

Questa pagina di storia comincia ad esserci rivelata solo oggi, grazie agli sforzi di storici, appassionati, e archivisti. I trascorsi festeggiamenti in onore dei duecento anni dalla battaglia di Borodino sono chiamati a gettare nuova luce sugli avvenimenti di quei grandi e difficili giorni.

13


di Virgilio Ilari

Ancora negli anni Sessanta del secolo scorso, tra gli argomenti del-la propaganda anticomunista c’era la profezia di Nostradamus sui cavalli dei cosacchi che si sarebbero un giorno abbeverati a piazza

San Pietro. In realtà, a parte il Coro dell’Armata Rossa e qualche collega di Mitrokhin, gli unici militari russi finora arrivati a Roma per servizio furono 800 religiosissimi marines greco-ortodossi, reclutati in Epiro dall’ammiraglio Fyodor Fyodorovich Ushakov [1744-1817: canonizzato dalla Chiesa ortodos-sa nel 2000 e fatto patrono delle forze nucleari russe nel 2005] e venuti a piedi da Napoli per restaurare Pio VII: entrarono dalla via Appia il 3 ottobre 1799 e sfilarono dal Campidoglio al Vaticano1 tra gli applausi dei papalini che in-neggiavano allo zar.

Questo era ancora Paolo I, il quale aveva conferito il titolo di “princi-pe d’Italia” al maresciallo Suvorov, comandante dell’Armata austro-russa in Svizzera e Piemonte e dato ospitalità a San Pietroburgo ai cavalieri di Mal-ta scacciati nel 1798 da Napoleone, dei quali si proclamò gran maestro per rivendicare l’arcipelago riconquistato dagl’inglesi. Proprio il rifiuto dell’In-ghilterra di restituire Malta all’Ordine Gerosolimitano provocò il ritiro della Russia dalla Seconda Coalizione e il riavvicinamento alla Francia. Questa politica fu bruscamente interrotta dalla brutale uccisone di Paolo I, soffocato il 25 marzo 1801 in una congiura di palazzo ordita dal partito europeista e avallata dal figlio ed erede Alessandro, mentre Kronstadt era sotto la minaccia della squadra inglese comandata da Nelson.

Il primo atto del nuovo zar fu di richiamare i 30.000 cosacchi che stavano marciando verso la Persia con l’intenzione di attaccare i domini inglesi in In-dia. Era un grandioso piano strategico, basato sull’illusione che i miseri resti dell’Armée d’Orient - in quel momento già disfatta dalle epidemie e bloccata

1 Come fece in jeep il 5 giugno 1944 il generale Mark Clark, con l'unica variante di percorrere la nuova via della Conciliazione.



in Egitto dall’Armata di sir Ralph Abercromby – fossero ancora in grado di riprendere la marcia verso l’India lungo la via della Seta. La possibilità di un’alleanza globale tra la Russia e la Francia continuò tuttavia a condizionare il corso delle guerre napoleoniche e sembrò di nuovo realizzarsi con la pace di Tilsit del 1807. Tra le clausole vi furono la rinuncia della Russia a Corfù e l’evacuazione delle residue forze dal Mediterraneo: non venne meno, però, l’appoggio diplomatico dello zar alle corti sabauda e borbonica rifugiatesi a Cagliari e a Palermo.

Meno numerosi dei colleghi passati al servizio austriaco, almeno due doz-zine di ufficiali sabaudi combatterono contro Napoleone sotto le bandiere zariste. Quelli che raggiunsero il grado di generale sono stati poi ricordati e celebrati dalla tradizione militare sabauda, fino alla svolta del 1848, ma si dovrebbe esaminare caso per caso. Occorre infatti tener presente che, dopo la sconfitta austriaca a Marengo (14 giugno 1800), il secondo governo fran-co-piemontese sottopose ad una rigorosa discriminazione politica gli ufficiali che, rompendo il giuramento di fedeltà alla Francia del 12 dicembre 1798, avevano combattuto insieme agli austro-russi; e molti altri d’artiglieria e ge-nio furono epurati nell’agosto 1801, quando le truppe piemontesi furono de-finitivamente incorporate nell’armata francese. In qualche caso, dunque, la scelta di restare o tornare al servizio austriaco o russo fu molto probabilmente dettata da ragioni pratiche prima che ideologiche.

In una nota dei sudditi sabaudi che nel 1813 si trovavano al servizio russo, redatta a Cagliari da Michaud de Beauretour, sono elencati altri ventiquattro suoi colleghi (manca però Faussone). Il personaggio oggi più famoso è il savoiardo François Xavier de Maistre (1763-1852), già ufficiale del Reggi-mento La Marina nella guerra delle Alpi e scrittore. Trasferitosi a Pietroburgo al seguito di Suvorov, fu valorizzato solo con l’arrivo del fratello Joseph, inviato straordinario sardo. Addetto al ministero della marina e nominato nel 1805 direttore della biblioteca e del museo dell’ammiragliato, combatté nel Caucaso, dove fu ferito, e raggiunse il grado di maggior generale. In Russia lo accompagnò anche il nipote Rodolfo, capitano di stato maggiore ad Auster-litz, dove meritò una spada d’onore, il quale si distinse pure in Finlandia nel 1808 guadagnando la croce di Sant’Anna di 3a classe. Cornetta nel reggimen-to cavalleggeri guardie, tornò in patria col grado di maggiore.

L’ufficiale italiano di maggior spicco nella campagna del 1812 fu però in-dubbiamente il marchese Filippo Paolucci (1779-1849). Modenese al servizio


sardo nella guerra delle Alpi, già sottotenente del 2° battaglione delle Guar-die, prigioniero a Collardente nell’aprile 1794 e al Bricchetto due anni dopo, cavaliere mauriziano, passato al servizio francese e poi a quello russo, com-batté in Crimea contro turchi e tatari nel 1810. Comandante delle truppe nel Caucaso nel 1811, difensore di Riga contro Macdonald nel 1812, è ricordato in Guerra e pace (III, IX) come il principale portavoce degli ufficiali che, come Clausewitz, si opposero invano alla costruzione del campo fortificato di Drissa. A sua volta Clausewitz lo cita nel suo celebre studio sulla campagna di Russia per il ruolo svolto nel negoziato epistolare col feldmaresciallo Ludwig Yorck von Wartenburg (1759-1830) che preparò la cruciale convenzione di Tauroggen del 30 dicembre 1812 con la quale l’Armata prussiana, formal-mente alleata degli occupanti francesi, consentì all’Armata occidentale russa di varcare la frontiera per inseguire “il vero nemico”: convenzione che fu poi celebrata in funzione antioccidentale da Guglielmo II e da Hitler e analizzata sotto il profilo politologico da Carl Schmitt nella sua famosa Teoria del parti-giano del 19632. Promosso generale aiutante, nel 1814 Paolucci ebbe un ruolo importante nel convincere lo zar ad opporsi all’insediamento di un principe austriaco in Piemonte. Governatore della Livonia e Curlandia dal 1821, lo fu poi – nuovamente al servizio sardo – di Genova, dove nel giugno 1833

2 Cfr. Raymond Aron, Penser la guerre. Clausewitz, Paris, Gallimard, 1976, II, pp. 210-222.



represse la cospirazione mazziniana, con la fucilazione di due sergenti e di un vecchio maestro di scherma.

Già dalle due righe precedenti il colto lettore avrà compreso la ragione ide-ologica che ha portato alla completa rimozione dalla tradizione storico-mili-tare italiana di Paolucci e dei suoi colleghi, che pur avevano combattuto dalla parte giusta. Naturalmente si capiscono le ragioni del ribaltamento deciso da Carlo Alberto nel 1848. Ma fatalmente quel che in origine ebbe dignità politica di deliberata e pure sofferta rimozione si tramuta presto o tardi in ignoranza e deformazione storica. Ad esempio il recente saggio dello storico inglese Dominic Lieven sulla guerra franco-russa del 1812-14, pur recando il titolo inequivocabile Russia Against Napoleon ed essendo dedicato “alla memoria dei reggimenti dell’esercito imperiale russo che combatterono, sof-frirono e trionfarono”, è stato tradotto da Mondadori col titolo, assolutamente fuorviante e indisponente, La tragedia di Napoleone in Russia: 1807-1814: la fine del sogno imperiale3. Volendo benevolmente accreditare la megacasa editrice di averci fatto sopra un ragionamento, se ne deduce che a suo giudizio il grosso pubblico italiano sarebbe più interessato all’ennesima trita rappre-sentazione del “sogno” di Napoleone e della “tragedia” della Grande Armée che ad un saggio originale ed eccellente sulla storia della grande strategia russa che fa da sfondo drammatico al capolavoro tolstoiano.

Peraltro, meno ottimisti della Mondadori, e dopo un quarto di secolo di insegnamento della storia militare a Milano noi dubitiamo che una percen-tuale minimamente significativa delle decine di migliaia di persone che ogni giorno transitano per via Moscova e per l’omonima stazione della metropoli-tana sappia perché si chiama così. In realtà pure gli studi sulla partecipazione alla campagna di Russia del 1812 del IV Corpo d’armata (franco-italiano) comandato dal viceré d’Italia, principe Eugenio de Beauharnais, della 33a Divisione napoletana (generale Detrés) e dei reggimenti francesi reclutati in Piemonte (111e de ligne e 11e e 13e léger), Liguria e Parma (32e léger), Toscana e Roma (III e IV battaglione del 113e e 137e de ligne) sono finora di gran lunga quantitativamente e qualitativamente inferiori a quelli relativi alle campagne del CSIR e dell’ARMIR. Dopo i quattro volumi pubblicati nel 1826 dall’elbano Cesare de Laugier de Bellecour (1789-1871)4, e i compen-

3 Naturalmente Lieven ricorda il ruolo di Paolucci nella convenzione di Tauroggen (p. 303 dell'ed. italiana).

4 Gli Italiani in Russia, Memorie di un uffiziale italiano per servire alla storia della


di dello stesso de Laugier5, di Alessandro Zanoli (1779-1855)6 e di Antonio Lissoni (1787-1865)7, l’Ufficio storico del Corpo di stato maggiore dedicò agli Italiani in Russia una delle monografie di storia militare italiana dell’età napoleonica occasionate dalla partecipazione dell’Ufficio al congresso stori-co internazionale di Saragozza convocato in occasione del primo centenario della guerra d’indipendenza spagnola (1908). Redatta dal capitano Girolamo Cappello (1871), sotto la direzione del Capo Ufficio storico, tenente colon-nello Giuseppe Carmine Ferrari (1861)8 e sulla base delle ricerche eseguite “nei varii archivi di stato del regno” dal maggiore Guido de Majo e dai capi-tani Aristide Arzano (1866-1943), Vittorio Gianotti [discendente di uno de-gli ufficiali piemontesi al servizio dello zar] e Cesare Cesari (1870)9, l’opera appare nondimeno più frettolosa e meno documentata delle altre monografie della serie, e in particolare di quelle dedicate agli Italiani in Germania nel 1813 e alle campagne del 1813 e 1814 “in Illiria e nella Venezia”.

L’opera utilizzava peraltro la storiografia e la memorialistica allora dispo-

Russia, della Polonia e dell’Italia, Italia (Firenze), 1826-27, 4 voll. (ed. parziale a cura di Giulio Bedeschi, Milano, Mursia, 1980, pp. 17-190; Compagnia dei Librai, Genova 2007);

5 Volume XI (1836) dei Fasti e vicende dei popoli italiani dal 1801 al 1815 o Memorie di un uffiziale per servire alla Storia d’Italia nel suddetto periodo, Italia (Firenze), V. Batelli e figli, 1829-1838, 13 volumi in-12° con tavole.

6 Alessandro Zanoli, Sulla milizia cisalpino-italiana. Cenni storico-statistici dal 1796 al 1814, Milano, Borroni e Scotti, 1845, pp. 192-206. I contingenti italiani del IV Corpo, costituiti dalla Divisione della Guardia Reale (Teodoro Lechi) e dalla 15a Divisione (Pino), partirono (da Milano, Bassano, Vicenza, Cividale, Castelfranco e Verona) con una forza iniziale di 27.397 uomini, 8.300 cavalli, 740 buoi, 52 cannoni, 391 cassoni da munizioni e 702 carriaggi da trasporto. Il totale include 1.900 uomini del Reggi-mento Dalmata, il quale continuava a far parte dell'Esercito italico nonostante nel 1809 la Dalmazia fosse stata scorporata dal Regno d'Italia e annessa alle Province Illiriche dell'Impero francese. Dedotti questi ultimi e aggiunti i napoletani (8.515) e una stima delle reclute italiane presenti nei corpi francesi (25-30.000) si può ritenere che gli italia-ni costituissero almeno un decimo dei 600.000 uomini della Grande Armée.

7 Antonio Lissoni, Compendio della storia militare italiana dal 1792 al 1815, Milano, Rusconi, 1837 (Torino, Fontana, 1844).

8 Durante la grande guerra comandò, da generale, il presidio dell'Asinara e tenne un diario (pubblicato nel 1929) sul campo di concentramento in cui transitarono da 25 a 30.000 prigionieri austro-ungarici, di cui almeno 8.000 morti di colera e tifo. cfr http://www.studistorici.com/wp-content/uploads/2010/04/SANNA_Dossier_2.pdf

9 Gli italiani in Russia nel 1812, Roma, USSME, 1912 (rist. an. Ermanno Albertelli, Parma, 1993).



nibili in lingua francese (inclusi gli studi di Clausewitz, Jomini e Dmitrij Pe-trovic Buturlin, la traduzione francese delle memorie di Bennigsen e Galitzin e della storia ufficiale allora in corso di pubblicazione da parte del grande sta-to maggiore russo10, il romanzo di Tolstoi e il tomo VII delle c. d. Mémoires du prince Eugène curate da Pierre Emmanuel Albert Du Casse); e inoltre gli archivi delle famiglie Corigliano e Manzi (Napoli), Gianotti (Torino), Lechi (Brescia) e Ottelio (Udine) e il diario Mantovani (Biblioteca ambrosiana di Milano). Era infine corredata da una relazione inedita del conte Giuseppe de Maistre, ministro sardo a Pietroburgo, e da una conferenza sulla recente cam-pagna tenuta ai Granduchi Nicola e Michele dal torinese conte Luigi Gianotti (1759-1826), loro istitutore, entrambi a cura e con commento di Ferrari.

Nel 1912 fu ricostruita pure la partecipazione alla campagna dei 3.500 piemontesi inquadrati nel 111e de ligne, nella storia del reggimento11 pub-blicata dall’allora colonnello Eugenio de Rossi (1863-1929), altro illustre componente della task force di storici in uniforme incaricati dal capo di stato maggiore, generale Alberto Pollio (1852-1914), di colmare la lacuna relativa alla storia militare dell’Italia napoleonica. Completamente ignorata in Italia fu la storia [pubblicata a Mosca nel 1913 da V. R. Apucthin12] delle tre bri-gate (francese, olandese e italiana) che alla fine del 1812 i russi intendevano formare col sussidio inglese e coi 36.000 disertori e prigionieri della Grande Armée concentrati a Orel, i quali furono però decimati dalle epidemie nel febbraio 1813.

L’unica ricerca originale pubblicata (nel 1928) dopo il volume di Cap-pello è quella di Nino Cortese (1893-1976) sul Seguito di Murat in Russia e sulla Divisione napoletana alla difesa di Danzica13; una ricerca condotta su

10 Otechestvennaia voina 1812 goda, Part I, 21 volumes (in 22); Part II, 1 volume. St.-Pe-tersburg: Tipografia "Berezhlivost", 1900-1914. Trad. francese del capitano Eutrope Cazalas, cominciata nel 1902, col titolo La guerre nationale de 1812. Publication du Comité scientifique du Grand etat-major russe, Paris: H. Charles-Lavauzelle, [1904-1911].

11 Il 111° di linea. Fasti e vicende di un reggimento italiano al servizio francese, Scuola di Guerra, Torino, Tip. Olivero e C. 1912 (rist. an. Accademia di San Marciano, L’Artistica Savigliano, 1995), pp. 146-173.

12 V. R. Apuchin, Formirovanie Legionov is plennych Franzusov, Italianzev i Gollandzev v Gorode Orel v 1812-13 Godach, Formation des Légions composées de prisonniers de guerre français, italiens et hollandais à Orel en 1812-1813, Travaux de la Section d'Orel de la Société Impériale Russe Historique et de la Guerre, Moskva 1913.

13 Nino Cortese, L’esercito napoletano e le guerre napoleoniche, Napoli, Riccardo Ric-


documenti dell’Archivio di stato di Napoli trascurati dai collaboratori di Cap-pello (il napoletano De Majo?), ma purtroppo distrutti nei bombardamenti del 1943. Altre ricerche originali riguardano il 32° leggero14 e il Reggimento Dalmata15, mentre gli altri recenti lavori sulle truppe napoletane16 e toscane17 a Danzica sono soprattutto compilazioni e rielaborazioni.

La distruzione dei documenti del IV Corpo della Grande Armée e degli stessi archivi personali di Napoleone avvenuta durante la ritirata e la diffi-coltà pratica e linguistica di accedere alle fonti russe, spiegano la ragione per cui la partecipazione degli italiani alla campagna di Russia è l’unico settore della storia militare dell’Italia napoleonica trascurato dalla grande fioritura di

ciardi, 1928, pp. 135-152 e 174-199. 14 Paolo Palumbo, "Il 32° leggero", in Studi storici militari, in corso di pubblicazione.15 Jean-Pierre Perconte, Les Dalmates et les Istriens au service italien 1806-1814, ed.

Perconte, Lyon, 2007. Cfr. P. Crociani, V. Ilari e C. Paoletti, Storia militare del Regno Italico (1797-1814), Roma, USSME, 2001, II, Il Dominio dell'Adriatico, pp. 135-149 (Il Reggimento Dalmata).

16 V. Ilari, Piero Crociani e Giancarlo Boeri, Storia militare del Regno Murattiano (1806-1815), Invorio, Widerholdt, 2007, II, pp. 48-55 (Guardia Reale e Seguito) e 317-328 (la Divisione a Danzica).

17 Paolo Coturri, Gianni Doni, Stefano Pratesi, Daniele Vergari, Partire parftirò, partir bi-sogna. Firenze e la Toscana nelle campagne napoleoniche 1793-1815, Firenze, Edizioni Polistampa, 2009, pp. 118-129.



studi verificatasi soprattutto a partire dai primi anni Ottanta del secolo scor-so18. Ben poco si è infatti aggiunto a de Laugier e a Cappello; il primo è stato compendiato da Giulio Bedeschi (1915-1990) e pubblicato [nel 1980 e nel 2007] insieme a un breve saggio del medico alpino sulla campagna del 1941-43, mentre il volume dell’Ufficio storico è stato ristampato in anastatica da Albertelli nel 1993. Solo di recente sono comparsi tre nuovi contributi, un lavoro divulgativo, fondamentalmente basato su Cappello, pur con utili rappresentazioni grafiche delle operazioni19, un interessante articolo di Piero del Negro circa l’impatto della campagna del 1812 sull’identità nazionale e il patriottismo italiano20 e un’eccellente tesi di laurea, diretta sempre da Del Negro e basata su un nuovo spoglio del fondo del Ministerro della guerra ita-lico conservato nell’Archivio di stato di Milano e su una rilettura della scarsa memorialistica finora pubblicata21.

Naturalmente le gravissime perdite subite dalla Grande Armée in Russia hanno condizionato pure la memorialistica, rarefacendo, rispetto alle altre campagne napoleoniche, il numero delle lettere, dei diari supersiti e delle successive registrazioni di ricordi personali. Le uniche memorie di reduci ita-liani finora pubblicate sono quelle di Bartolommeo Bartolini (1846)22 e Fran-cesco Baggi (1898)23, seguite nel 1913 da quelle dello stesso de Laugier24 e nel 1942, in concomitanza con la nuova spedizione in Russia, da un altro testo

18 Cfr. V. Ilari, "La storiografia militare dell'Italia napoleonica", in Rivista Italiana di studi napoleonici e dell’Isola d’Elba (in corso di pubblicazione nel 2010).

19 G. Fedele, G. Martignoni e G. Garuti, Italiani contro lo Zar, vol. I: Dal Niemen a Smo-lensk, Edizioni Camelot, s. d. (ma 2006).

20 Piero Del Negro, "La campagne de Russie et le patriotisme italien", in Revue Historique des Armées, 250, 2008, pp. 16-24.

21 Elvis Lusa, L'esercito italico nella campagna di Russia del 1812, Università di Padova, Facoltà di Scienze Politiche, anno accademico 2002-2003.

22 Bartolommeo Bartolini, I giorni d’orrore. Avventure particolari accadute al cav. Bar-tolommeo Bartolini di Trento antico ufficiale di cavaleria e ad alcuni suoi compagni d’armi dal giorno 13 al 28 novembre 1812 nella campagna di Russia scritte da lui medesimo, 2 vol., Vérone, Tipografia Antonelli, 1846.

23 Francesco Baggi, Memorie, a cura di Corrado Ricci, Bologna, Nicola Zanichelli, 1898.24 conte Cesare de Laugier de Bellecour, In Russia nel 1812: memoria d'un ufficiale italia-

no, a cura di Cesare Guglielmo Pini, con una prefazione del generale Giovanni Gamerra, Livorno, Raffaello Giusti, 1913 (XX, 143 p.).


di de Laugier25 e da uno di Filippo Pisani26. E’ quindi di particolare impor-tanza la pubblicazione del Diario di un ufficiale superiore del 2° Reggimento di linea italiano conservato da maresciallo d’alloggio delle guardie d’onore italiane Francesco Viola. Un diario che purtroppo si interrompe al 26 ottobre 1812, ma che fa in tempo a registrare l’epica giornata del 24 nel villaggio di Malojaroslavets, passata alla storia come “la battaglia degli italiani”. E che ci tramanda lo scambio di battute, tra l’Imperatore e Murat, passati il mattino seguente per il campo di battaglia coperto di cadaveri: “N.: Cazzo, come mai avete potuto ammazzare tanta gente? M.: Voilà le plaisir qu’on a de comman-der de si braves gens”27. L’effetto drammatico è più incisivo del colloquio, al-trettanto cinico, immaginato da Tolstoi tra Clausewitz e Wolzogen e ascoltato dal principe Andrea ferito sul campo di Borodino:

“Der Krieg muss in Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben” (la guerra dev’essere estesa in profondità. La vali-dità di questa regola non è mai abbastanza lodata), disse uno di loro.

“Oh ja - disse l’altro - der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nichtden Verlust der Privat-Personen in Achtung neh-men”. (certamente, l’unico scopo è indebolire il nemico, e perciò natu-ralmente non si possono mettere in conto le perdite di singoli individui).

25 De Laugier, Concisi ricordi di un soldato napoleonico, a cura di Raffaele Ciampini, Torino, Giulio Einaudi, 1942

26 Filippo Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia. Memorie inedite di un uffi-ciale della Grande Armata, pubblicate con introduzione e note da Carlo Zaghi, Milano, ISPI, 1942

27 In realtà le perdite furono equivalenti, circa 7.000 per parte, ma rappresentavano il 30 per cento dei 24.000 italiani contro il 22 per cento dei 32.000 russi.

Teodoro Lechi - Теодоро Лечи. Comandante della Guardia Reale Italiana

23

L’Italia Napoleonica e la campagna di Russia 1812

di Massimo Coltrinari

I rapporti tra la Francia Napoleonica e la Russia, sono stati sempre conflit-tuali, essendo i due stati profondamente diversi per concezione e per strut-tura. L’uno, permeato dai principi della Rivoluzione francese del 1789,

l’altro profondamente teocratico. L’Italia, conquista dai francesi nel 1796, rimase sempre nell’orbita di Parigi e seguì la parabola napoleonica in tutte le sue fasi.

Il primo coinvolgimento degli Italiani nel conflitto con la Russia si ebbe nella Seconda Coalizione, quando la Russia si era alleata all’Austria ed alla Turchia in funzione antifrancese ed era intervenuta in Italia e nel centro Eu-ropa.. Da rilevare, come momento importate delle relazioni tra l’Italia Na-



poleonica e San Pietroburgo, l’assedio di Ancona alla Brigata Monnier, nel 1799, da parte di forze austriache, russe e turche. Ovvero una coalizione in cui Cattolici, Ortodossi e Mussulmani che si coalizzano tra loro, nonostante le divergenze di ordine religioso, per sconfiggere i laici, i rivoluzionari ed atei quali erano considerati al tempo i Francesi. Ulteriore elemento per sottoline-are le divergente tra La Francia e la Russia.

Nonostante Tilsit, in cui i rapporti si distesero, era inevitabile uno scontro tra i due Stati a largo raggio.

Nel 1812 Napoleone, padrone dell’Europa continentale, ma incapace di attaccare l’Inghilterra sul mare, entra nell’ordine di idee di attaccare la Russia di Alessandro I, rea di essere ancora compiacente con l’Inghilterra stessa. Una strategia indiretta, che doveva eliminare, o costringere a patti ed entrare nell’orbita Napoleonica, sia la Russia che l’Inghilterra.

Nel marzo 1812 una forza che si aggira su una massa di armati che sfio-rava le 500.000 unità, che sulla carta non aveva rivali,28 fu radunata da Na-poleone per l’attacco generale alla Russia. Proprio in questa realizzazione è l’origine della sconfitta in terra russa da parte francese. Fino ad allora la Grand Armèe aveva condotto campagne rapide; rapida adunata, movimenti veloci, concentrazione rapida per ricercare la battaglia, attraverso la quale si doveva raggiungere la vittoria e sconfiggere il nemico. Per questo non erano state create strutture tali da reggere uno sforzo logistico prolungato. Bastava appoggiarsi alle risorse locali, ovvero prendere tutto quello che serviva nei territori in cui si operava, e si aveva risolto il problema. In Russia questo non era possibile. Le ragioni sono evidenti: si ha a che fare con i grandi spazi, con linee di rifornimento spesso labili; le risorse locali scarse; inoltre il nemico sicuramente avrebbe sfruttato questi fattori, adottando, come adottò, la strate-gia indiretta della terra bruciata. Come si poteva mantenere una massa di oltre 500.mila uomini e 80.000 cavalli, in movimento verso est, senza aver provve-duto ad organizzare un sistema solido di rifornimento dall’indietro in avanti che garantisse la sopravvivenza?. Inoltre, fattore aggravante, la Polonia, o il Granducato di Varsavia, che svolgeva la funzione di grande base per l’Armée francese, era stata sistematicamente saccheggiata dai francesi, riducendo così

28 Appendice 1 elenco delle diverse nazionalità che compongono l’esercito di Napoleone per l’invasione della Russia;

in Appendice 2 Prospetto dei Marescialli e Generali comandanti i corpi d’Esercito e divisioni dell’esercito della Spedizione in Russia.


ulteriormente le possibilità di una alimentazione logistica costante. Sul piano strettamente strategico, Napoleone i Russia non ha un piano preciso, ovvero non ha ben messo a fuoco ne lo scopo ultimo della campagna, ne che cosa considerare come teatro delle operazioni nei suoi limiti di tempo e di spazio. Arrivato a Vitensk, sembra che l’avanzata fosse terminata; poi repentinamen-te decide di puntare su Smolensk. Qui tutti i suoi Marescialli lo scongiurano di non avanzare ulteriormente; sembra convito, poi ancor più repentinamente decide di puntare su Mosca, che conquista a metà settembre. Quale fu il ri-sultato di tutta questa improvvisazione: che Mosca fu raggiunta con solo il 25% delle forze che hanno passato il Niemen tre mesi prima, ovvero non più di 100.000 uomini. Un mese dopo, nel momento in cui, viene dato l’ordine di lasciare Mosca ed iniziare la ritirata, le forze che prendono la via verso ovest non superano il numero di 50-60 uomini. Tutte queste cifre, occorre precisarlo, si riferiscono alla forza combattente, tralasciando tutti coloro che seguono l’armata, una folla indistinta, variopinta, di estrazione diversa, che è più un peso che un aiuto.

Con queste considerazioni è facile concludere che l’errore iniziale di Na-poleone di non aver affrontato la campagna di Russia con presupposti coe-renti e validi, è all’origine della sconfitta. In pratica distrusse con le sue mani questa massa di 500 mila uomini combattenti, per errori, strategici, tattici e logistici. Il cosiddetto Generale Inverno, il grande alleato dei Russi, è più che altro un velo che si usa per nascondere questa realtà che getta sinistra luce sull’operato del Grande Corso.

In questa nuova avventura contro la Russia viene inclusa anche una forza di italiani, che erano espressione del Regno d’Italia, regno della galassia degli Stati creati da Napoleone, una forza del Regno di Napoli, ove regnava uno dei protagonisti delle battaglie napoleoniche, in comandate per antonomasia della cavalleria, Gioacchino Murat, cognato di Napoleone per aver sposato sua sorella Carolina..

L’ Esercito del Regno d’Italia, che aveva come Vicerè Eugenio di Beau-harnais, figliastro di Napoleone, contava 79.522 uomini e 12.824. cavalli nella primavera del 1812 era così composto:• Guardia Reale 2 reggimenti di cavalleria (Guardie d’Onore e Dragoni della Guardia),

3 reggimenti di fanteria (Veliti Reali, Fanteria della Guardia, Coscritti della Guardia), Artiglieria, Treno, Gendarmeria e Marinai.

• Fanteria: 7 Reggimenti di linea italiani (1°-7°), 4 Reggimenti leggeri (1°-4°), Reggimento Dalmata (ognuno su 4 battaglioni di guerra), battaglione Coloniale (Isola d’Elba).



• Cavalleria; 4 Reggimenti Cacciatori a cavallo (1° “Real Italiano”, 2° “Principe Reale”); 2 Reggimenti Dragoni (“Regina”, “Napoleone”).

• Artiglieria Reggimento di artiglieria a piedi; Reggimento di artiglieria a cavallo; Treno di Artiglieria; Artiglieria costiera

• Genio un battaglione zappatori.• Gendarmeria 3 Legioni• Treno di Sussistenza 2 battaglioni• Reggimenti degli Invalidi e dei Veterani 3 battaglioni• Guardia Civica 2 reggimenti (Milano e Venezia)• Compagnie di riserva dipartimentali.

Per l’esigenza Russia, Il Regno d’Italia inviò truppe che furono incorporate nel IV Corpo, posto al comando del Vicerè d’Italia, Eugenio de Beauhnais. In particolare la 14ma Divisione, posta al comando el gen. Broussiere, incorpo-rava la fanteria della Guarda Italiana, che era al comando del generale Teodoro Lechi, per un totale di 5 battaglioni ( 4070 uomini). La 15ma Divisone era comandata dal generale Pino contava il 1°, 2° e 3° di Linea, e il Reggimento Dalmata, per un totale di 16.084 uomini. La Divisione era al completo con i suoi 16 battaglioni e 4 compagnie di artiglieria29

La cavalleria del IV Corpo contava 1800 sciabole italiane (Guardia reale al co-mando del generale Villata, Dragoni Regina, 2° e 3 cacciatori a cavallo) e una bri-gata di cavalleria leggera francese (9e e 19e chasseurs à cheval) al comando del generale Ornano. L’artiglieria consisteva in 100 cannoni con circa 2540 cannonieri, zappatori e personale del treno.30

Secondo questa fonte il totale dei soldati italiani erano 24.694 uomini31, mentre le perdite ammontarono a 14.06132

Il 18 febbraio 1812 il Vicerè Eugenio passò la rivista i reparti destinati a partire per la Russia nella grande piazza d’armi di Milano .

29 I Colonnelli Debois, Leviè, Varese e Lorot, erano i Comandanti di Reggimento. 30 Von Pivka O., Truppe Napoleoniche Italiane, Milano, Edizioni del Prado, 1999.31 Ibidem32 Ibidem


La Divisione della Guardia RealeLasciato Milano, seguì l’itinerario per Verona, poi il Brennero per Inn-

sbruck e Norimberga, raggiungendo il 1 aprile 1812 Bautzen e, due mesi dopo, il 1 giugno 1812 è a Plotz. Qui gli effettivi contati sono 6053 uomini e 2617 cavalli.

Il 1 Luglio la Divisione passò il Niemen all’altezza di Piloni ed il 24 la Dwina, utilizzando un ponte che era stato costruito dal reparto di Marinai italiani della Guardia. Due giorni dopo, il 26 luglio, durante la battaglia di Ostronowo, reparti italiani protessero la ritirata dei corazzieri francesi. Il 19 agosto la Guardai arrivò a Smolensk. Nel prosieguo delle operazioni il 1 set-tembre alcune reparti ed il 5 tutta la Divisone si schierava sulle alture di Bo-rodino, restandovi in riserva durante la battaglia del 7 settembre , subendo, peraltro, 50 Caduti a causa del fuco russo. La Fanteria si impegnò, in quadra-to, a proteggere le linee dalla cavalleria nemica.

L’8 settembre la Divisione partì per Mosca che raggiunse il 15 settembre, prendendo stanza nei sobborghi di Peterskov. Il 17 settembre, a seguito degli incendi, la Divisione lasciò Mosca, ove rientro il 21 settembre successivo. Prese alloggi presso il Cremlino, ed ogni giorno sfilava, insieme alla Guar-dia Francese davanti a Napoleone. I Ruolini della Divisione presentava un numerico di 4348 uomini presenti, 127 distaccati, inclusi 15 prigionieri, 520

Albrecht Adam: Carri Bagaglio italiani in Russia nel 1812.



dispersi, 347 malati e feriti e 417 inabili. Il 19 ottobre le truppe italiane la-sciarono Mosca ed il 24 settembre 3 battaglioni della Divisone della Guardia reale parteciparono alla battaglia di Maloyaroslavets, meritando la citazione nel 27° Bollettino.33

Dopo la battaglia Maloyaroslavets, la marcia verso ovest riprese e l’8 no-vembre il IV Corpo, nel suo movimento per passare a guado il fiume Vop, impossibilitati i Marinari della Guardia a gittare un ponte per il ghiaccio, perdette tutto il suo bagaglio e tutti i pezzi dell’artiglieria dovettero essere lasciati sul posto.

La ritirata fu quanto mai disastrosa“ Il 10 la Guardia prese Dukhovchina sloggi adone i Cosacchi, che la notte

attaccarono gli avamposti. Il 14 la Guardia forzò l’entrata a Smonlensk , trovando però i magazzini evacuati o distrutti dal nemico. Ripresa la marcia , il 16 il IV Corpo fu accerchiato a Krasnoi e, rifiutata la resa,dovette dare battaglia. L Guardia , collocata al centro, respinse la cavalleria russa. A not-te Eugenio si sganciò ripiegando verso il Quartier Generale di Napoleone e il 20 (novembre) si collegò a Orcha col III corpo di Ney.

Dopo aver combattuto il 26 (novembre) a Borisov, il IV Corpo, ridotto ad appena 2000 uomini in grado di combattere, arrivò alla Beresina il 27 e la notte passò il fiume. Il 29, a Pleszecnice, la Guardia salvò lo SM di Oudinot, assediato dai Cosacchi in un casale. Il 9 dicembre il IV Corpo giunse a Vilna, e dil 12 passò il Niemen. Lasciato in retroguardia al ponte di Kovno, il 13 un plotone di marinai disperse i Cosacchi che cercavano di catturare lo Stato Maggiore di Ney. Intanto un distaccamento di Dragoni della Guardia scorta-va la slitta di Napoleone da Breslavia ad Haynau,”34

La ritirata di Russia del IV Corpo terminò alla fine di dicembre del 1812 a MArienwerder, dove il viceré Eugenio radunò i superstiti del IV Copro, che

33 Il Bollettino riporta “dans le combat de Maloyaroslavets la garde italiennes s’est di-stingue. Elle a pris la position et s’y est maintenue” Cfr.Crociani P., Ilari V., Paoletti C. , Storia Militare del regno Italico (1802-1814), L’Esercito Italiano, Tomo II: Armi e Corpi dell’Esercito, Roma, Ministero della Difesa, Stato Maggiore dell’Esercito, Uffi-cio Storico, pag.508 e segg. Da questo volume si traggono le principali informazioni qui citate e si rinvia al medesimo per un ulteriore approfondimento.

34 Cfr. Crociani P., Ilari V., Paoletti C. , Storia Militare del regno Italico (1802-1814), L’Esercito Italiano, Tomo II: Armi e Corpi dell’Esercito, Roma, Ministero della Difesa, Stato Maggiore dell’Esercito, Ufficio Storico, pag.509


risultarono essere 2844 uomini, con pochi cavalli e senza artiglieria. Secondo gli autori citati, “le perdite della Guardia erano leggermente inferiori alla media: il 31 dicembre contava infatti 570 uomini, di cui 5 di Stato Maggiore, 35 Guardie d’Onore, 87 Veliti, 205 Granatieri, 33 Cacciatori, 134 Dragoni, 63 Artiglieri ed 8 marinai. Gli Ufficiali erano 114.”35

Un attacco da parte dei Cosacchi fu portato nella notte dell’11 gennaio 1813 proprio al Quartier Generale di Marienwerder, che fu respinto non sen-za difficoltà. Il 12 gennaio, un altro attacco fu lanciato dai Cosacchi contro Neuburg, dove il Vicerè Eugenio si era portato ed a stento evitò la cattura. Per sicurezza Eugenio arretrò fino a Posen. Qui il 17 gennaio assume il Comando di quello che fu la Grande Armèe, che nella nuova configurazione ordinativa dell’Esercito Francese doveva poi assumere il nome di Corpo d’Osservazione dell’Elba.

Termina con questa data l’avventura dei soldati italiani in Russia.

35 Ibidem

Faber du Four, ufficiale di fanteria del Wuttemberg. Guardie d’Onore italiane in Russia 1812.



Qualche notizia di alcuni reparti Italiani in Russia

Il Reggimento Guardie d’Onore.Notizie degli altri reparti italiani impegnati in Russia si trovano nei volumi

citati. La Guardia d’Onore in Russia fu preceduta da un segno funesto. Il 13 febbraio 1812 a Milano durante la sfilata dei carri del carnevale si rovescia-rono i due carri allegorici che alludevano alla spedizione in Russia, intitolati, uno, “Le Quattro Stagioni”, l’altro “Gli argonautici alla conquista del vello d’oro” che erano montati dalla Guardia d’Onore. Partirono per la Russia dei 22 Ufficiali in organico solo 17, con 327 sottufficiali e guardie dei 371 pre-visti. L’unico episodio di rilievo nella campagna fu il 1 settembre, quando lo squadrone era compreso nell’avanguardia nella avanzata su Borodino¸ duran-te la battaglia lo squadrone effettuò una carica.

Raggiunta Mosca, ai primi di ottobre, cinquanta guardie furono evacuate con una colonna di feriti ed invalidi. Alla rassegna del 9 ottobre, erano pre-senti circa 200 uomini.

Il Reggimento Veliti RealiDall’Italia partirono 1194 uomini ed il 1° aprile inquadrava 44 Ufficiali,

1330 Sottufficiali e truppa, 70 cavalli e 2 cannoni. Alla battaglia di Borodino, formando quadrati, affronta la cavalleria russa; entra a Mosca la sera del 15 settembre, e partecipa ai rastrellamenti contro i saccheggiatori. Successiva-mente viene alloggiato al Cremlino, e partecipa alle parate giornaliere. Il 9 ottobre, il reggimento, non inclusi i dispersi, i feriti, i malati, i distaccati e gli invalidi, già evacuati, contava 38 ufficiali, 771 veliti e 39 cavalli. Alla batta-glia di Maloyaroslavets, 24 ottobre, fu tenuto in riserva, ma subì perdite per via dell’azione della artiglieria russa. IL 27 dicembre, ripassato il Niemen a Marienwerder, il reggimento contava 40 Veliti, ma con i ritardatari si raggiun-se il numero di 87. In pratica il reggimento fu distrutto nel corso della ritirata.

Il Reggimento Dragoni della Regina; 2° Reggimento Cacciatori a Caval-lo; 3° Reggimento Cacciatori a Cavallo:

La Cavalleria italiana partecipò alla campagna di Russia con la Brigata di cavalleria della Guardia reale e la Brigata dei Cacciatori a Cavallo. Napole-one il 27 febbraio aveva disposto direttamente di aggregare i Dragoni della Regina alla Guardia reale, che insieme ai Dragoni della Guardia e alle guar-


die d’Onore formarono 8 squadroni, ovvero una Brigata di 1550 uomini. Il 1 marzo 1812, lasciata a Milano, a Bressanone la consistenza della cavalleria Italiana era di 146 ufficiali, 1752 effettivi e 3025 cavalli, in particolare:

. 14 ufficiali, 290 guardie d’onore con 336 cavalli;

. 20 Ufficiali, 410 Dragoni della Guardia reale con 453 cavalli

. 38 Ufficiali, 664 Dragoni della regina, con 807 cavalli

. 40 Ufficiali, 681 del 2° Cacciatori a cavallo, con 744 cavalli

. 34 Ufficiali, 687 del 3° Cacciatori a cavallo, con 685 cavalli. La vicenda della Cavalleria è sintomatica per comprendere come Napole-

one trascurasse gli aspetti logistici, indebolendosi così giorno dopo giorno. “La marcia da Plock a Kawary (6-24 giugno 1812) fu esiziali per l’assoluta mancanza di foraggio: nutriti di segale di paglia marcia strappata ai tetti dei tetti delle case, un gran numero di cavalli dovettero essere sostituiti con

Italiani del IV Corpo avanzano in territorio russo, 1 luglio 1812, fra”Piloni e Kroni” Fonte. Albrech Adam



quadrupedi del paese con quadrupedi del posto. Il 30 giugno 182 il IV Corpo passò il Niemen a Pilony sotto un violento uragano e l’improvviso abbassa-mento di temperatura provocò in una notte la morte di circa 4000 quadrupe-di” 36

Episodi salienti della cavalleria furono la cattura il 30 luglio di un con-voglio russo di 200 quintali di farina; il 4 settembre si ebbe il primo scontro con i cosacchi dell’etman Platov. Nella battaglia di Borodino, con l’aiuto dei Cacciatori bavaresi, la cavalleria italiana respinse un attacco dei Cosacchi sul fianco del IV Corpo. Il 14 settembre si accamparono dei sobborghi di Mosca. In questo periodo fino all’inizio della ritirata, vi furono perdite elevate a cau-sa delle uccisioni dei partigiani russi che sorprendevano i cavalieri italiani a foraggiare in zone distante anche 20-25 chilometri da Mosca.

Un record fu conseguito dalla Cavalleria italiana in Russia: il 9 ottobre il 2° Reggimento a Cavallo raggiunse la città di Dimitrov, il punto più a setten-trione raggiunto dalla Grand Armée nella campagna di Russia, rischiando di essere tagliato fuori e fatto prigioniero, cosa che fu evitata per l’accorrere del 3° reggimento a cavallo giunto in suo soccorso.

Il 19 ottobre 1812 inizia la ritirata da Mosca e quattro giorni dopo gli Ita-liani si distinsero alla battaglia di Maloyaroslavets. Dopo questo bel episodio i cavalieri italiani vennero inseriti nello Squadrone “Sacro” che Groucy aveva formato per proteggere da vicino Napoleone. Ma lo squadrone Sacro ebbe vita breve in quanto, per mancanza di foraggio, i cavalli presto morirono tutti.

Le perdite della cavalleria italiana in Russia, in modo relativo, furono più lievi di quelli della Fanteria. A Glogau si trovarono presenti 54 dragoni della Regina, 173 Cacciatori del 2° Reggimento e 163 del 3° Reggimento.

L’artiglieria italiana in RussiaIl IV Corpo aveva come dotazione 18 cannoni da sei e 8 obici da venti-

quattro assegnati alle Divisioni, 14 ai tre reggimenti e 12 pesanti campali al parco di artiglieria. In totale 52 pezzi che erano serviti da 22 compagnie, 4 a piedi, 2 a cavallo 7 del treno, 2 pontieri e 7 reggimentali per un totale di 2100 uomini, di cui 82 ufficiali.

La lapide posta ai lati del portone dell’arsenale del Cremlino, scritta in

36 Ibidem,


francese e in russo, che celebra la vittoria del 182 dei russi sui francesi scri-ve che furono tolti al nemico 975 cannoni, di cui 70 italiani e 40 napoletani. Come appare evidente la prima cifra non è esatta perche il IV Corpo aveva solo in dotazione 52 cannoni.

L’artiglieria italiana si distinse il 25 luglio alla battaglia di Ostrowno ed il 7 settembre in quella di Borodino, in cui i pezzi agli ordini di Millo infranse la carica che poteva risultare decisiva della cavalleria russa.

Raggiunta Mosca le compagnie d’artiglieria reggimentali furono sciolte e gli uomini ripartiti fra i cannonieri, il treno d’artiglieria e il treno d’equipag-gi. . Altro episodio degno di nota per l’artiglieria fu la battaglia, il 24 ottobre, a Maloyaroslavets, durante il quale l’artiglieria italiana ridusse al silenzio le batterie russe.

L’8 novembre, al passaggio del fiume Vop tutti i pezzi, tranne due che poi furono catturati dai russi il 16 successivo a Krasnoi, furono abbandonati.

Truppe Italiane in Marcia nel luglio 1812. Notare che l’Ufficiale a cavallo porta i due zaini sulla sua sella di un Granatiere che sostiene in fuciliere di linea sofferente. Fonte Fabre du

Four, lo schizzo è stato eseguito sul posto e dal vivo dall’autore



ConclusioneLa partecipazione degli italiani alla guerra Napoleonica in Russia, in un

bilancio a largo respiro, fu degna di nota. Le unità diedero prova di una certa compattezza, e in vari episodi si distinsero per audacia, resistenza al fuoco, ardire e coraggio. In particolare gli Italiani si distinsero nella battaglia di Malojaroslavetz. Qualche autore si chiede37 per quale motivo gli Italiani, a ritirata già iniziata e ormai chiaro che l’avventura napoleonica in terra russa si sarebbe risolta in una sconfitta di vastissime proporzioni, ebbero il corag-gio e la forza di battersi con così determinato valore. Una risposta può essere individuata nel fatto che i Francesi, conquistando l’Italia nel 1796 portarono quelle idee che, in modo estremamente sintetico, si possono riassumere nella frase che ogni servo, ogni uomo, diventava un cittadino, membro paritetico con uguali diritti di uno Stato. Era stato gettato il seme e la pianta, piccola che sia, stava nascendo. Gli italiani nella rimate napoleoniche stavano provando che cosa voleva dire il senso di appartenenza, l’identità, e combattevano agli ordini di un uomo che seguiva sogni imperiali, che però non intaccavano le motivazioni di fondo.

Questa grande avventura per la quasi totalità di loro si risolse in tragedia. Le perdite furono oltre il 98% degli uomini e la totali dei cavalli e buoi, e di tutto il restante materiale.

Il 12 dicembre 1812 quello che restava delle truppe napoleoniche raggiun-sero Kovno, l’ultima città dell’impero russo, sulla sponda del Niemen, quel fiume che solo cinque mesi prima avevano attraversato con tanto entusiasmo. Gioacchino Murat radunò i Marescialli per conoscere il loro pensiero sul da farsi. Tutti consigliarono di abbandonare Knovo e di ritirarsi sotto la prote-zione della fortezze sulla Vistola. Le unità superstiti e gli sbandati dovevano raggiungere queste fortezze: gli uomini della Guardia a Danzica, quelli del I Corpo (Davout) e del VII ( ovvero i westafaliani) a Thorn, gli uomini del II Corpo (Oudinot) e del III (Ney) a Mariembourg, quelli del V Corpo ( po-lacchi9 a Varsavia, quelli del Vi corpo 8 bavaresi, insieme ai superstiti del IV Corpo (Vicerè d’Italia) a Marienwerder.

Marienwerder fu l’ultima tappa degli Italiani che parteciparono alla cam-pagna di Russia. Il totale non superava le 800 unità, inteso sempre come uo-mini in grado di combattere.

37 Nicolson N., Napoleone in Russia. 1812. Il tramonto di un sogno imperiale, Milano, Rizzoli, 1987.


Una Lezione non appresa L’invasione della Russia da parte di Napoleone nel 1812 doveva essere

un ottimo precedente per l’invasione della Russia tentata dalla Germania nel 1941. Hitler doveva tenerne in buon contro per evitare gli stessi errori e le stesse conseguenze. Sta di fatto che anche lui dissipò il suo potenziale potere militare in una campagna che poteva, se imposta su criteri diversi, avere esiti diversi. Come Napoleone, anche Hitler non riesce a definire l’obbiettivo fi-nale della campagna, quello che oggi si definisce l’End State. Non era imma-ginabile che, conquistata la Russia la Gran Bretagna si sarebbe arresa. Aveva alle spalle gli Stati Uniti, e con l’Atlantico sgombro da ostacoli tedeschi, la Gran Bretagna avrebbe continuato la guerra fino alla vittoria. Quindi, più che attaccare la Unione Sovietica, Hitler, se voleva avere ragione della Gran Bre-tagna, doveva potenziare la Marina da Guerra tedesca, e soprattutto l’arma sottomarina. La battaglia dell’atlantico era la vera battaglia da combattere con tutte le forze e destinarvi tutte le risorse.

Nel 1943, Churchill, come scrive nelle sue memorie, temeva di perdere questa battaglia e con essa avrebbe perso la guerra, a riprova di come Hitler non avesse compreso quali erano i termini esatti della guerra.

Attaccando la Unione Sovietica, doveva tenere presente la lezione rice-vuta da Napoleone: non era importante conquistare il territorio, ma le risorse essenziali. Per Napoleone erano il sostegno logistico, viveri per gli uomini e foraggi per i cavalli. Solo così la forza combattente sarebbe rimasta intatta. Hitler doveva conquistare quei territori sovietici che dessero le risorse per proseguire la campagna e la guerra stessa. Ovvero i territori dell’Ucraina per il sostegno alimentare e quelli del Caucaso per il petrolio. Tutta la massa prin-cipale dell’Esercito tedesco doveva essere indirizzata a questi due obbiettivi, ovvero doveva puntare sul Volga, su Baku, tralasciando ogni altro obiettivo. Hitler, invece, divise in tre masse il suo esercito: la massa nord lanciata contro Leningrado, la massa centro lanciata verso Mosca ed una terza massa operan-te a sud. Uno sperpero di forze inutile. Conquistare Leningrado e Mosca non avrebbe risolto la campagna e Hitler si sarebbe trovato come Napoleone dopo aver conquistato Mosca. Persa l’occasione iniziale,il 1942 e il 1943 fu una lotta disperata per raggiungere l’obbiettivo finale, che ogni giorno era sempre più lontano.

Anche nella campagna del 1941 di Hitler, gli Italiani parteciparono alla in-vasione del suolo russo. Nel 1941 fu costituito il Corpo di Spedizione Italiano



in Russia (CSI) a livello di Corpo d’Armata, comprendente 60.000. L’Al-to Comando tedesco, convinto che l’URSS sarebbe stata sconfitta in pochi mesi, non richiese queste truppe Italiane, e fu solo l’insistenza di Mussolini, che molto superficialmente, per ragioni di prestigio e politiche insistette per l’invio in Russia di truppe italiane. Il CSIR fu messo la comando del genera-le Giovanni Messe ed integrato nella 17 Armata tedesca di Von Kliesit. Nel 1941-1942 si comportò onorevolmente ed operò in Ucraina e nella regione del Dombass.

Dopo la sconfitta tedesca del dicembre 1941, l’Alto Comando tedesco, a fronte delle gravi perdite subite e in previsione della campagna del 1942, soprattutto verso il Caucaso, richiese, questa volta, all’Italia l’invio di ulterio-ri forze, soprattutto truppe specializzate in montagna. L’Italia invio un altro Corpo d’Arma ed il Corpo d’Armata Alpini, per un totale di 229.000 uomini che furono, insieme al CSIR (che divenne II Corpo d’Armata) l’8a ARMATA Italiani in Russia. (Armir). Questa opero fino al Don durante il 1942 ( I Batta-glia difensiva del Don) e nel dicembre 1942 si trovava a nord i Stalingrado a presidiare, con la difesa ancorata al terreno, la sponda sinistra del Don stesso insieme a Ungheresi e Romeni a nord, e tedeschi al sud.

L’Armir fu attaccato il 10 dicembre 1942 (Operazione Piccolo Saturno ed Uranio) e resistette sulle posizioni fino al 21 Dicembre. Poi inizio quella che per noi italiani è la 2Ritirata di Russia”. Una ritirata che è molto simile a quel-la del 1812, in cui persero la vita, degli iniziali 191.000 uomini presenti alla Bandiere il 1 dicembre 1942, circa 91.000 soldati, fra Cauti e dispersi. I pri-gionieri furono 10830, che l’Unione Sovietica restituì nell’agosto del 1946. Le perdite, quindi furono, oltre 101.000 uomini pari ad 60% della forza, oltre a quasi tutto il materiale ed alla totalità delle. Artiglierie. Rispetto alla cam-pagna del 1812, in cui le perdite in cavalli e materiale fu totale e di uomini fu del 98%, nel 1941-1943, le perdite furono in percentuale minor, ma sempre dolorosissime, se si pensa che la battaglia dell’Ortigara, la più sanguinosa combattuta dall’Esercito Italiano nella prima guerra mondiale ebbe l’8%dei Caduti, feriti e dispersi.

Negli anni del secondo dopoguerra, roventi polemiche, nel clima della guerra fredda, si svilupparono in merito ai Caduti italiani in Russia, in quanto si sosteneva che la URSS non volesse restituire i Prigionieri per trattenerli come schiavi (La Gran Bretagna restituì l’ultimo prigioniero tedesco sul suo-lo inglese nel 1954) o peggio li avessi uccisi.


L’amara verità che tutti i non ritornati, i Caduti e dispersi lo erano stati nella tragica ritirata del dicembre1942-marzo 1943. Tutti i sopravissuti, tra 28 che furono trattenuti come presunti Criminali di guerra e restituiti nel 1954 all’indomani della morte di Stalin, furono restituiti nell’agosto 1946 dalla URSS.

La partecipazione alla invasione della Russia da parte degli Italiani nel 1812 e nel 1941-1943 si risolse in tremende disfatte, costate un numero spro-positato di Caduti. Un dato, questo, che deve far riflettere per tante ovvie ra-gioni. La Russia dello Zar, prima, e la URSS poi, in queste tremende disfatte da noi subite rimangono sullo sfondo. La responsabilità di tanti disastri è solo dalla nostra parte, in quanto la Russia e la URSS, sia di fronte a Napoleone che di fronte ad Hitler si sono solo difese.38

Il 1812 e tutte le sue conseguenze non insegnarono nulla.

38 Una dettagliata analisi delle Operazioni italiane del 1941-1942 in Russia è nel I volume, dei quattro previsti, dame preparato per il progetto Storia in Laboratorio.

Cfr. Coltrinari M., La guerra italiana all’URSS. 1941.1943. Le Operazioni, Roma, Società Editrice Nuova Cultura, Università la Sapienza, 2011, Euro 20, 00, ISBN 9788861345744

Truppe Italiane in Marcia per partecipare alla battaglia di Borodino. 5 settembre 1812 Fonte Fabre du Four, cit.



Appendice 1

Elenco delle diverse nazionalità che compongono l’esercitodi Napoleone per l’invasione della Russia;

Napoleone condusse con se in Russia uomini delle seguenti nazionalità:. 60.000 Polacchi. 20.000 Sassoni. 30.000 Austriaci. 30 000 Bavari (Olandesi). 22.000 Prussiani. 20.000 Vestfaliani. 8.000 Wuttemburghesi. 8.000 Badenesi ( Uomini del Baden). 4.000 uomini di Darmstadt. 2.000 uomini di Gotha e Waymar. 5.000 uomini di Wurtzburgo e della Franconia. 5.000 uomini di Macklemburgo, Nassau ed altri piccoli principi. 20.000 Italiani e Napoletani. 4.000 Spagnuoli e Portoghesi. 10.000 Svizzeri. 250.000 Francesi

Un totale di 498.000 uomini 16 Paesi diversi d’Europa.Fonte: Capefigue B., L’Europa durante il Consolato e l?impero di Napoleone.

Versione con Note ed Illustrazione Storiche di Gaetano Barbieri., Napoli, Gaetano Nobili Libraio-Tipografo, 1846.,e Volumi, III Volume, pag. 249.


Appendice 2

Ordine di battaglia della Grande Armée

Comandante in capo: Napoleon Bonaparte Capo di S. M. Maresciallo Louis-Alexandre BerthierFianco Nord

• X Corpo (Prussiani, Polacchi, Bavaresi, Westfaliani) Mar. Macdonald Forza Centrale di 220,000 sotto il comando personale di Napoleone

• Guardia Imperiale 33.000 (Fr,Po,Du,It,Pt,Sw,Sp) Mar. Bessières• Aggregati alla Guardia Imperiale 7.000 Polacchi, Italiani, Spagnoli• Gran Quartier Generale, Parco d’Artiglieria, Servizi 14.000 (Fr,Sw,Po,Pt)• I Corpo 72,000 (Fr,Ba,Me,Ge,Du,It,Sp,Po) Mar. Davout• II Corpo 37,000 (Fr,Ba,Sw,Cr,Pt,Du,Ge,Po) Mar. Oudinot• III Corpo 40,000 (Fr,Wu,Pt,Ge,Il,Du,It,) Mar. Ney

Riserva di Cavalleria Maresciallo Murat Re di Napoli• I Corpo di cavalleria di riserva 11,000 (Fr, Po, Pr, Ge) Gen. Nansouty• II Corpo di cavalleria di riserva 10,000 (Fr, Po, Pr, Wu) Gen. Montbrun

Corpi di secondo scaglione dietro la Forza Centrale: • IV Corpo 46,000 (It,Fr,Cr,Sp) Gen. Eugène de Beauharnais, Viceré d’Italia• VI Corpo 25,000 (Bavaresi) gen. Gouvion St Cyr• III Corpo di cavalleria di riserva 10,000 (Fr,Bv,Sx,Du) Gen. Grouchy

Fianco destro Gen. Girolamo Bonaparte, re di Westfalia• VI Corpo 36,000 (Polacchi) Gen. Poniatowski • VIII Corpo 18,000 (Westfalici) Gen. Girolamo Bonaparte, poi Gen. Junot• IV Corpo di cavalleria di riserva 9000 (Po,Sx,We) Gen. Latour-Maubourg

Fianco Meridionale• VII Corpo 17,000 (Sassoni) Gen. Reynier• Corpo austriaco 34.000 Mar. Schwarzenberg

Riserva in Polonia e Prussia• XI Corpo 50,000 (Fr,Du,Ge,Ne) Mar. Augereau

Riserva in Germania (partita per la Russia nella tarda estate del 1812)• IX Corpo 34,000 (Fr,Po,Ba,Bg,He,Sx) Mar. Victor (giunto in Russia in autunno)



Cha

rles J

osep

h M

inar

d’s f

amou

s gra

ph sh

owin

g th

e de

crea

sing

size

of t

he G

rand

e Arm

ée a

s it m

arch

es to

Mos

cow

(bro

wn

line,

from

le

ft to

righ

t) an

d ba

ck (b

lack

line

, fro

m ri

ght t

o le

ft) w

ith th

e si

ze o

f the

arm

y eq

ual t

o th

e w

idth

of t

he li

ne. T

empe

ratu

re is

plo

tted

on

the

low

er g

raph

for t

he re

turn

jour

ney

(Mul

tiply

Réa

umur

tem

pera

ture

s by

1¼ to

get

Cel

sius

, e.g

. −30

°R =

−37

.5 °C

)

41

Cesare De Laugier, dalla Grande Armée a Curtatone e Montanara

di Antonietta Angelica Zucconi

La vita avventurosa di Cesare De Laugier39 ha seguito, quasi tappa per tappa, la lunga epopea del Risorgimento italiano. De Laugier nasce infatti il 15 ottobre 1789, pochi mesi quindi dopo lo scoppio della Ri-

voluzione francese, e muore il 25 maggio del 1871, seguendo di meno di un anno la presa di Roma.

Nasce a Portoferraio, nell’isola d’Elba, da un’antica famiglia lorenese sta-bilitasi in Toscana seguendo Francesco di Lorena. Suo padre è il capitano comandante di quella piazzaforte. Dopo un’adolescenza ribelle e studi disor-dinati, nel dicembre 1806 entra a far parte come cadetto del reggimento Carlo Ludovico del Regno di Etruria. Nell’aprile dell’anno seguente, però, uccide in duello Stefano Bendini, un altro cadetto; l’ispettore Fabbrini della Segrete-ria di Guerra del Granducato scrive in una relazione del 1815 che il giovane «irreligioso, dedito ai vizi, impegnoso ed amante di donne» entrò in questione con Bendini «ed a tradimento lo ferì colla spada e lo privò di vita».40 In realtà (come emerge dai Ricordi di De Laugier e dall’inchiesta della Consulta di Stato del 1807), pare che il Bendini avesse insultato il vecchio padre di De Laugier, e che lo avesse poi assalito.

De Laugier viene condannato alla radiazione dal corpo e a cinque anni di confino poi, su richiesta dei genitori che sono riusciti a farlo arruolare nei ve-liti del Regno Italico, la regina Maria Luisa d’Etruria gli concede la commuta-zione della pena nell’esilio. De Laugier si reca a Milano dove, il 26 novembre 1807, vede per la prima volta Napoleone, destinato a diventare il mito, reale o nostalgico, della sua intera vita.

Tra la fine del 1807 e il 1809 De Laugier combatte in Spagna, distinguen-

39 Cfr., anche per la bibliografia, Nidia Danelon Vasoli, De Laugier, Cesare Niccolo Gio-vacchino, conte di Bellecour, in Dizionario biografico degli italiani, Volume 36 (1988).

40 Cronache segrete della Polizia Toscana, trascritte da G. Marcotti, Firenze, G. Barbera, 1898, p. 330.



dosi per entusiasmo e coraggio; nominato cavaliere della Corona di Ferro il 23 agosto 1808, diventa caporale e poi sergente. La sua carriera è rapida: ri-entrato a Milano nel novembre 1809, nel 1810 diventa sottotenente e nel 1811 tenente in secondo, sempre dei veliti.

Parte per la campagna di Russia, con la divisione del generale Pino, alla fine del febbraio 1812. Partecipa alla marcia verso Mosca, combatte a Boro-dino il 7 settembre e il 14 entra a Mosca, dove resta quasi un mese. Quando inizia la ritirata della Grande Armée si batte a Maloyaroslavets (a sud-ovest di Mosca) il 24 ottobre 1812 e alla Beresina tra il 26 e il 29 novembre 1812. Ferito a Kovno, si ammala e viene rimpatriato. Rientrato a Milano, Eugenio Beauharnais viceré del Regno Italico lo incarica di addestrare e istruire le nuove reclute, che dovevano ricomporre il suo battaglione di veliti annientato nella disastrosa ritirata dalla Russia.

Nel marzo del 1813 De Laugier diventa tenente in primo del suo reggi-mento, un corpo dice Giacomo Lombroso nelle sue Vite dei primarj gene-rali ed ufficiali italiani, «agguerrito quanto essere il potevano dei coscritti inesperti, ed in fretta chiamati sotto le bandiere per rimpiazzare gli estinti predecessori».41

De Laugier partecipa quindi ai combattimenti in Slovenia, presso Lubiana, e 18 ottobre 1813 viene nominato aiutante maggiore del reggimento. Combat-te poi nella campagna d’Italia del 1813-14. Il 28 febbraio 1814 è a Milano, e il ministro della Guerra Alfonso Fontanelli lo incarica di un messaggio segreto per Napoleone, ma De Laugier è fatto prigioniero dagli austriaci, e viene li-berato solo il 3 maggio.

Gli Austriaci lo mantengono, come tanti suoi commilitoni, al servizio dell’esercito del Regno Lombardo-Veneto; nel giugno 1814 viene nominato capitano, ma in ottobre preferisce chiedere il congedo.

De Laugier dice nei suoi Ricordi42 che il generale Lechi lo avrebbe mes-

41 Giacomo Lombroso, Vite dei primarj generali ed ufficiali italiani che si distinsero nelle guerre napoleoniche dal 1796 al 1811, Milano, Borroni e Scotti, 1843, p. 205.

42 Cfr. Concisi ricordi di un soldato napoleonico italiano, Firenze, Tip. Del Vocabolario, 1870, in due volumi. I Ricordi sono stati ripubblicati, in versione ridotta e a cura di Raf-faele Ciampini, da Einaudi, Torino, nel 1942. Mi sono servita di una copia manoscritta (conservata in una collezione privata), trascritta per incarico di Giacomo Lombroso nel 1908 da Savonarola Italo Pagliacci, cronista capo del “Fieramosca”, sulla base dell’ori-ginale presente nella Biblioteca e Archivio del Risorgimento di Firenze.


so al corrente a Milano di una vasta congiura tessuta nel settembre 1814 tra ex militari del Regno italico, per preparare lo sbarco in Italia di Napoleone e proclamarlo “imperatore romano”, ma che poi un incidente gli avrebbe impe-dito di farne parte. Lascia quindi Milano per tornare in Toscana, ma nell’eser-cito granducale non lo vogliono, sia per la sua fama di bonapartista sia per il precedente del duello.

Nel gennaio 1815 gli viene consigliato, e permesso, di arruolarsi nell’e-sercito del re di Napoli Joachim Murat. Alla fine di febbraio prende servizio come capitano, ma dopo la sconfitta di Murat a Tolentino tra il 2 e il 3 mag-gio, e il trattato di Casalanza del 20 maggio con l’impero asburgico, è preso come prigioniero di guerra dagli Austriaci. Portato in Ungheria, finalmente nell’ottobre 1815 viene rilasciato e torna in Toscana.

Il governo toscano non ha di lui una buona opinione: in un documento della Segreteria di Guerra del 25 luglio 1815 lo si considera sempre «dedito al libertinaggio, lontano dai doveri di Religione, di carattere altero e sempre pieno di vivacità collerica».43

È oramai un giovane uomo, ha 26 anni, è di «passabile presenza»44 (lo dice la relazione precedente), ed è stato segnato per sempre dalla grandezza e dall’eccezionalità delle esperienze eroiche vissute e degli uomini incontrati. L’impero francese è crollato, a lui è rimasta la nostalgia della gloria, ma anche

43 Cronache segrete della Polizia Toscana, trascritte da G. Marcotti, Firenze, G. Barbera, 1898, p. 331.

44 Ibidem.



l’idea e la speranza dell’unità e dell’indipendenza italiana. De Laugier entra a far parte di quella classe di militari provenienti dalle fila

degli eserciti napoleonici, sovente messi al demi-solde, a mezzo stipendio, dai sovrani restaurati. Caduto Napoleone, molti di questi soldati e ufficiali ap-partenenti ai vari eserciti italiani, avevano chiesto di essere riuniti insieme in un’unica armata, ma questa richiesta era sembrata sospetta, e così si erano dispersi ai quattro angoli della penisola. Per quanto riguarda De Laugier, nel 1816 il granduca Ferdinando III lo ammette al mezzo stipendio, riservandosi di riassumerlo in servizio.

Molti dei militari ex napoleonici in questi anni entrano a far parte delle sette carbonare che, sull’esempio dei primi gruppi costituitisi nel Regno di Napoli, si diffondono velocemente negli Stati italiani. Alcuni di questi gruppi – che pure sotto l’Impero avevano lottato contro il governo francese – volgo-no le loro speranze di riscatto verso Napoleone oramai prigioniero a Sant’E-lena, e prendono nomi o usano simboli bonapartisti. È il caso degli Avvoltoi di Bonaparte, della setta de Lo Spillo Nero, dei Cavalieri del Sole ecc.45

Anche De Laugier viene sospettato (anche se lui smentirà sempre) di es-sersi affiliato alla Carboneria durante il suo soggiorno a Napoli, e anche di fare proselitismo presso altri ufficiali toscani.46 Ma la sua competenza mili-tare viene riconosciuta e utilizzata: come avviene in molti degli eserciti dei sovrani restaurati, sono soprattutto gli ex ufficiali napoleonici a saper fare la guerra.

Nel 1817 il generale Jacopo Casanova comandante dell’esercito toscano, scrive De Laugier nei suoi Ricordi, «per procacciarmi il mezzo di avere pane» lo incarica di stilare i Regolamenti e istruzioni per le truppe di fanteria del Granducato di Toscana, pubblicati a Firenze nel 1818. Neanche la diffidenza della polizia toscana può allora impedire che, nel dicembre 1819, De Laugier sia riammesso nell’esercito, con il suo grado di capitano. All’inizio viene de-

45 Cfr. G. Leti, Carboneria e massoneria nel Risorgimento italiano. Saggio di critica sto-rica, Genova, Libreria editrice moderna, 1925, p. 79; E. di Rienzo, Les sociétés se-crètes militaires, in B. Gainot et P. Serna (dir.), Secret et République, Clermont-Ferrand, Presses Universitaires Blaise Pascal, 2004, pp. 73-90, in particolare p. 88 ; G. Livi, La Società della Spilla Nera, in "L’Illustrazione italiana", anno XVII, n. 45, 9 novembre 1890, pp. 299-302 e n. 46, 16 novembre 1890, pp. 315-318; G. Livi, La Società della Spilla nera in Italia, in “Revue Napoléonienne”, 1904, t. III, pp. 198-214.

46 Informativa di polizia del 1822, Arch. di Stato di Firenze, Buongoverno segreto 1822-24, filza 4, af. 40.


stinato a Piombino, per poi tornare a Firenze come comandante dei granatieri che costituivano la guardia del granduca.

Negli anni seguenti, tra 1820 e 1821, al nascere dei primi moti a Napoli e in Piemonte, De Laugier segue con molto interesse gli eventi, senza però prendervi una parte diretta.

Si dedica invece a una grande attività di storico e poligrafo, «Per campar la vita», ripete nei suoi Ricordi, ma anche per «Conservar viva negl’Italiani la fiamma dell’amor patrio; porger loro gli esempi recenti, di quel che fecero i lor predecessori, spinti da questo santo motore; non lasciarli addormentare nelle delizie capuane». De Laugier vuole anche rivendicare, nei confronti de-gli storici francesi, il ruolo dei militari italiani nelle guerre dell’Impero: scrive una risentita Lettera d’un uffiziale italiano agli autori dell’Efemeridi militari di Francia, pubblicata anonima nel 1819, e un opuscolo sulla battaglia di Waterloo, scritta a suo dire su informazioni fornitegli dal generale Gourgaud (già aiutante di Napoleone e che aveva anche lui fatto la Campagna di Russia) durante un misterioso soggiorno fiorentino, ma la censura non ne autorizza la pubblicazione.

Secondo il Marcotti, alle sue supposte opere va aggiunta anche L’arte di non farsi uccidere né ferire in duello, pubblicata nel 1828.47

Nel 1829 compare, sotto la finta indicazione dell’editore Tarlier di Bruxel-les, un opuscolo intitolato Delle cause italiane nell’evasione dell’imperatore Napoleone dall’Elba. Si è molto discusso di questo libretto, sia per quanto riguarda l’effettiva realtà della congiura tramata nel 1814, sia per quanto con-cerne il suo vero autore e i suoi rapporti con un testo in francese, La verité sur les cent jours principalement par rapport à la renaissance projectée de l’Em-pire romain par un citoyen de la Corse, edito a Bruxelles nel 1825 dall’esule italiano Giorgio Libri Bagnano (o Bagnasco). In realtà, i commentatori più convincenti, da Alessandro d’Ancona a Mazziotti, ritengono che l’opera sia stata composta da De Laugier nel 1819, ma che l’autore abbia potuto pubbli-carla solo dieci anni dopo.48

47 Cronache segrete della Polizia Toscana, cit., p. 332.48 Cfr. Alessandro D'Ancona, Ricordi ed Affetti. Memoria d’illustri italiani. Ricordi di

maestri, amici e discepoli. Ricordi di storia contemporanea. Ricordi autobiografici ed affetti domestici, Milano, Fratelli Treves editori, 1903, p. 82 ss e M. Mazziotti, L’offerta del trono d’Italia a Napoleone I esule a l’Elba, in “Rassegna storica del Risorgimento”, 1920, pp. 1-18.



Nell’opuscolo si racconta che quando Napoleone era all’isola d’Elba, un «pugno d’intrepidi Italiani immaginò di trar partito da cosi grand’avvenimen-to, collo scopo di ripristinare la patria», e «dopo averne resuscitato tutte le chimere, poste a vicenda in voga dalla nascita della rivoluzione in poi» decise nel maggio 1814 di rivolgersi all’imperatore offrendogli «la corona del rina-scente impero Romano».49 Napoleone, dice l’autore, accettò sia la proposta che le basi costituzionali (elencate minuziosamente), del futuro Impero, an-che se fece poi, come si sa, scelte diverse.

De Laugier, intanto, raccoglie documenti sulle milizie napoleoniche ita-liane. La sua prima grande opera, in quattro volumi, è Gl’Italiani in Russia, Memorie di un uffiziale italiano per servire alla storia della Russia, della Polonia e dell’Italia nel 1812, pubblicata anonima a Firenze (ma con il luogo di stampa Italia) tra 1826 e 1827. Nella prefazione, l’autore dichiara subito di non essere un letterato, ma un soldato, «amante del suo paese, che scosso dalla voce di questo amore prende la penna per narrare le gesta dei suoi com-militoni, obliate o neglette dagli autori stranieri». L’Italia deve essere fiera «de’ suoi figli, che sebbene reintegrati da breve tempo nell’arte della guerra, pur nondimeno seguirono in quei lontani paesi con fedeltà, costanza, e valore e per causa non propria, il comune capitano, memori che era egli pure Italia-no».50

De Laugier dichiara di avere tratto le sue fonti dalla sua testimonianza ocu-lare, dalle memorie dei suoi commilitoni e dalle opere degli storici stranieri, «che più imparzialmente degli altri ne scrissero».51 Sottolinea con orgoglio che i suoi ricordi furono scritti «sovente con un carbone sul luogo medesimo dell’avvenimento, ed al lume di un villaggio o di una casa in fiamme, e talvol-ta sotto il rigore di 28 gradi di gelo».52

Ma De Laugier non rivendica solo «l’attribuir a noi Italiani parte di quegli allori che tinti furono del nostro sangue», ricorda anche quante speranze di riscatto nazionale nutrissero i suoi compagni: il tenente Bendai, morente nella notte tra il 5 e il 6 novembre nel villaggio di Ialkow, in una casa di pietra sco-

49 Cesare De Laugier, Delle cause italiane nell' evasione dell'imperatore Napoleone dall' Elba, Bruxelles, presso U. Tarlier, 1829, pp. 7-12.

50 Cesare de Laugier, Gl’Italiani in Russia. Memorie di un ufiziale italiano per servire alla storia della Russia, della Polonia, e dell’Italia nel 1812, Italia, 1826, vol. I, pp. III-V

51 Ibidem, p. VII. 52 Ibidem, p. VIII.


perchiata, confessa ai suoi commilitoni: «ciò che mi rincresce [è] … di non morire gloriosa-mente per la libertà e l’indipendenza della no-stra Italia» e raccomanda loro: «amate la patria .. e il cielo possa accordarvi la sorte di morire per 1a sua difesa».53

Sempre fedele al mito napoleonico, nel 1828 De Laugier si lega d’amicizia ai Bonaparte che vivono in esilio in Italia, fra Roma e Firenze. A Serravezza, sulle Alpi Apuane, ospite dei suoi amici Gherardi Angiolini, il capitano conosce Julie Clary, la moglie dell’ex re di Spagna Giu-seppe Bonaparte, sua figlia Carlotta e il di lei marito Napoleone Luigi, figlio a sua volta di Luigi Bonaparte ex re d’Olanda. Qualche tem-po dopo, De Laugier fa la conoscenza anche dell’altro figlio di Luigi, Luigi Napoleone, il futuro Napoleone III. Il capitano frequenta an-che il Palazzo Serristori a Firenze, dimora dei Bonaparte, e qui la vicenda si tinge di romanticismo, perché De Laugier si innamora – lui dice riamato – di Juliette de Villeneufve, una bella cugina dei Bonaparte.

Chiede anche ai Bonaparte di fare uso delle relazioni che ancora conser-vano nel mondo ufficiale francese, per appoggiare una sua richiesta d’inden-nità.54

«Il bellissimo, modesto, buono, sommamente istruito giovine» Napole-one Luigi, racconta De Laugier nei Ricordi, non si stanca mai di sentire dal capitano i suoi racconti di guerra; lui e suo fratello si sono da qualche anno affiliati alla Carboneria, e sono diventati un punto di riferimento per i gruppi di patrioti che stanno preparando una vasta ribellione nell’Italia centrale. Tra loro numerosissimi sono gli ex militari napoleonici.

La rivoluzione del luglio 1830 in Francia accende le speranze del gruppo di giovani; durante una cavalcata, a metà ottobre, De Laugier ricorda a Napo-

53 C. de Laugier, Gl’Italiani in Russia, cit., vol. IV, 1827, libro 1, p. 113 nota 5.54 Cfr. Raffaele Ciampini, I Bonaparte e Cesare de Laugier. Lettere inedite, in "Rassegna

storica del Risorgimento", 1935, pp. 443-451, in particolare la lettera di Juliette de Vil-leneufve del 31 marzo 1830, p. 449.



leone Luigi che la caduta della monarchia borbonica può spalancargli le porte del trono francese, e che allora è suo dovere ricordarsi dell’Italia, sua seconda patria. Il principe, «Come colpito da scintilla elettrica», racconta De Laugier, «fisso mi guarda ed esclama, volgendo gli occhi al cielo: “Giuro per quanto vi è di più sacro, ed anco in nome dell’intiera nostra famiglia, che se il tuo presagio si avvera, Italia sarà”». Il giuramento è confermato anche dal fratello minore Luigi Napoleone, cacciato da Roma nel dicembre dopo un complotto fallito per rovesciare il governo papalino.

I primi giorni di febbraio 1831 esplodono, prima a Modena poi in tutta l’E-milia-Romagna, allargandosi alle Marche, all’Umbria e ai confini del Lazio, le rivolte che si erano venute preparando. I due giovani Bonaparte sono in contatto con alcuni dei capi della rivolta, che sono venuti a Firenze a chiedere il loro appoggio. Sono inoltre legati da affetto e consuetudine ai più impor-tanti militari coinvolti, da Pier Damiano Armandi a Giuseppe Sercognani ad Alessandro Olivieri, tutti provenienti dall’esercito imperiale.55

Napoleone Luigi si confida con De Laugier: «Sappiamo tutti che sei aman-te riamato della Giulietta de Villeneufve», gli dice, «e sperate coniugarvi. Finché sei capitano la cosa è impossibile. La famiglia nol consente, né il consentirà mai». Lui e il fratello stanno partendo per raggiungere i ribelli, e lo invitano a lasciare il servizio e a unirsi a loro: «l’Italia è preparata ad insor-gere», dichiara il principe, «tu sarai il general supremo delle truppe; la sorte coronerà i nostri sforzi; Giulietta allora sarà tua». Ma De Laugier – sempre nel suo racconto probabilmente un po’ romanzato – si rifiuta: «Per ora Italia è immatura», risponde, «Non è al caso di misurarsi in aperta campagna contro gli agguerriti Tedeschi. Spargerete inutilmente rivi di sangue; compromette-rete infiniti e buoni cittadini, e così allontanerete sempre più l’era della reden-zione. Rammentate il 1815 e il 1821».

E infatti il capitano non parte, mentre i due Bonaparte si uniscono alla rivolta, in cui il maggiore, Napoleone Luigi, troverà la morte per malattia il 17 marzo a Forlì.

55 Per la partecipazione dei giovani Bonaparte alla preparazione dei moti del 1831 cfr. G. Silingardi, Ciro Menotti e la rivoluzione dell’anno 1831 in Modena, Firenze, Tipografia editrice della Gazzetta d’Italia, 1880; Guido Ruffini, Le cospirazioni del 1831 nelle me-morie di Enrico Misley. Biografia del cospiratore, Bologna: Zanichelli, 1931; Giornale della mia vita di Mamiani, 29 gennaio 1831, in Guido Ruffini, Terenzio Mamiani sulla via dell’esilio, Modena, Società Tipografica Modenese, 1937, p. 71.


De Laugier ancora una volta si è tirato indietro, non ha voluto partecipare in prima persona, come tanti suoi commilitoni, alla lotta di liberazione. Lui sicuramente condivide idee e speranze dei patrioti, ma non è un eroe, e non vuole diventare un martire. È soprattutto e fondamentalmente un militare, che si sente legato all’obbedienza al suo sovrano. Va anche ricordato che il governo granducale era allora considerato il meno assoluto e costrittivo di altri governi italiani, in confronto a quello papalino o a quello borbonico, o a quello direttamente sottoposto all’Austria del Regno Lombardo-Veneto.

De Laugier poi non ha mai, dichiara nei suoi Ricordi, voluto aderire «a conventicole rivoluzionarie d’ogni specie», ha sempre preferito combattere a viso aperto, come fecero, ricorda, «i soldati italiani nel 1813-14, ed io indivi-dualmente nel settembre dell’anno stesso».

Nel 1831 va in Francia, per appoggiare ancora la sua richiesta d’indenniz-zo, incontra gli esuli italiani tra cui Sercognani, Armandi e Misley, poi passa a Londra dove conosce Rossetti e Buonarroti. Tornato a Firenze, ricomincia a scrivere e a pubblicare: dal 1842 al 1847, sempre a Firenze, stampa in quattro volumi, Le guerre dal 1792 al 1815 incremento a civilizzazione e concordia europea (che dal secondo volume s’intitola Fasti militari ossia Guerre dei popoli europei...).

Ha anche ambizioni letterarie, scrive romanzi e drammi teatrali. In una raccolta pubblicata nel 1846, Documenti storici intorno ad alcuni fatti d’arme degl’Italiani in Monte Video, esalta la legione italiana e il suo comandante Garibaldi nella guerra tra la Repubblica di Montevideo e il dittatore argentino de Rosas.

Frequenta assiduamente il Gabinetto Vieusseux, centro d’incontro di tanti intellettuali di idee liberali italiani e stranieri. Fa una lenta e pigra carriera nell’esercito toscano: è nominato maggiore nel giugno 1835, tenente colon-nello nel 1841, colonnello nel 1847. Al contrario di tanti antichi camerati esiliati in condizioni spesso difficili, scende insomma a patti con il governo di Leopoldo II – anche se il sovrano non lo ha mai avuto in grande simpatia.

Diventa una figura conosciuta, come scrittore e come militare, talvolta sfiorando il ridicolo: Alessandro D’Ancona ci ricorda come amasse esibirsi in pubblico un po’ teatralmente «in disusato spettacolo di circonvoluzioni e maneggi bellici», e che per questo lo avessero soprannominato “Medoni”, da Nicola Medoni, un capocomico che in quegli anni dava spettacoli «con giri e



rigiri di soldati e cavalieri e combattimenti ad arme bianca e a fuoco».56

Nel 1847 si mette a disposizione del governo per reprimere le prime agi-tazioni politiche in Toscana; a Livorno soprattutto si dimostra rigido, scon-trandosi anche con altri ufficiali del suo reggimento. Però, approva le prime aperture liberali del Granduca, la formazione di una Guardia civica toscana e soprattutto la concessione della Costituzione nel febbraio 1848. Quando alla fine di marzo 1848 scoppia la guerra all’Austria, le truppe toscane si unisco-no, con quelle papaline e quelle del re delle due Sicilie, a quelle piemontesi. De Laugier arriva al fronte il 28 aprile, assumendo il comando delle truppe a Curtatone e occupando la posizione di Montanara. Promosso generale mag-giore onorario, gli viene affidato il comando del corpo toscano.

Il 29 maggio deve affrontare a Curtatone e Montanara l’offensiva austria-ca, condotta con forze preponderanti. Le truppe toscane, tra cui erano un certo numero di universitari pisani e senesi, si battono con grande valore ma devono poi ritirarsi. La loro resistenza ha fatto però fallire la manovra strategica au-striaca, permettendo così all’esercito piemontese di vincere il giorno seguente a Goito. Il comportamento di De Laugier è premiato con l’unica medaglia d’oro sarda attribuita all’armata toscana, e con la nomina a commendatore dell’Ordine di S. Stefano.

Nei giorni successivi le truppe toscane, sempre più disordinate, vengono allontanate dal fronte, poi tenute in retroguardia. Il 13 luglio sono a Villafran-ca, con la divisione sarda Boyl; il 23 sono a Sommacampagna, ma devono ripiegare.

Nel febbraio 1849 il granduca abbandona la Toscana, per rifugiarsi a Gaeta accanto a papa Pio IX mentre nel suo Stato viene proclamata la repubblica democratica, sotto il governo provvisorio di Montanelli e Guerrazzi. De Lau-gier rifiuta di prestare giuramento al governo provvisorio e impedisce che lo facciano le sue truppe. Su richiesta di Leopoldo II, tenta un moto militare in favore del granduca, con l’appoggio delle truppe piemontesi. Il tentativo però fallisce e i soldati lo abbandonano; Guerrazzi lo definisce traditore e gli man-da contro una colonna militare. «Un demagogo livornese, improvvisato capo di milizie», racconta d’Ancona, mise addirittura sulla sua testa una taglia di 400 scudi.57

56 Alessandro d’Ancona, Ricordi ed affetti, cit., p. 89. 57 Ibidem, p. 95.


De Laugier deve rifugiarsi a La Spezia, per poi imbarcarsi all’inizio di aprile per Gaeta, dove è accolto molto freddamente da Leopoldo II. Tornato a Firenze con il granduca, diventa ministro della Guerra nel governo Baldas-seroni. Si trova così a dover riorganizzare le truppe toscane e soprattutto a collaborare e a dover rendere conto del suo operato al feldmaresciallo Kon-stantin D’Aspre, comandante del corpo d’occupazione austriaco. Aveva finito per essere, commenta d’Ancona, «la bandiera tricolore, che copriva la merce infetta proveniente dai porti austriaci».58 E quando, il 27 maggio 1849, esce il decreto che abolisce proprio il tricolore, il generale De Laugier chiede una prima volta di potersi dimettere, poi rinuncia – a suo dire – per non creare scandalo.

Nei due anni seguenti le dimissioni le presenta, sempre a sentir lui, al-tre diciotto volte, senza risultati; sono certamente anni duri per De Laugier, costretto a scontrarsi con i capi militari austriaci, con il capo del governo e soprattutto con il granduca. Finalmente, dopo un ultimo aspro litigio con Leopoldo II sul concordato con la Santa Sede, nell’ottobre del 1851 riesce ad andarsene dal governo e anche dall’esercito, dove, nel maggio del 1850, ave-va avuto la conferma del grado di tenente generale. Se ne va quindi con tutti gli onori, compresa la commenda dell’Ordine di San Giuseppe e il raddoppio della commenda di Santo Stefano.

Aveva, per sua fortuna, ripreso a scrivere, le sue memorie e articoli e opu-scoli, soprattutto sulla battaglia di Curtatone e Montanara e sulla campagna del 1848. Quando si avvicina la crisi del 1859, e la seconda guerra d’indi-pendenza che causerà la caduta definitiva del governo granducale e l’unione della Toscana al regno sardo, De Laugier torna sulla scena politica: l’11 aprile 1859, scrive nei Ricordi, il granduca gli avrebbe inutilmente offerto il mini-stero della Guerra. Poi il granduca fugge e De Laugier aderisce al governo provvisorio, pur mantenendo contatti con il principe ereditario toscano.

Pubblica la Lettre d’un vétéran italien à l’honorable Monsieur E. Legauvé, esaltando il ruolo del suo antico amico Luigi Napoleone Bonaparte, divenuto imperatore di Francia, destinato a suo parere dalla Provvidenza a «ressusciter l’Italie». Alla fine di maggio va ad accogliere a Livorno, insieme con il suo amico Enrico Mayer, il principe Napoleone, cugino di Napoleone III, che viene come messaggero dell’imperatore.

58 Ibidem, p. 98.



De Laugier aveva negli anni precedenti riallacciato i rapporti con Napole-one III: gli aveva scritto dopo l’attentato di Felice Orsini nel gennaio 1858, poi aveva corrisposto con Boulay de la Meurthe, stretto collaboratore dell’im-peratore. De Laugier, tornando sul suo comportamento nel febbraio 1849, ribadiva a Boulay de la Meurthe di aver «toujours détesté la démagogie et les sectes de toute espèce. Elles ne sont que des embarras très nuisibles et puissants à la résurrection d’un pays qui a le droit même indiqué par Dieu et par la nature d’être une nation». Rivendicava tuttavia a «Nous, vieux soldats de l’Empire, indignés des trahisons et de l’ingratitude autrichienne envers le Grand Homme», la responsabilità di aver seminato a piene mani l’odio per la dominazione austriaca, e questo non solo per la redenzione della patria, ma anche per vendicare «notre bien aimé Napoléon». Rammentava infine al Bou-lay come in tutte le rivoluzioni italiane fossero sempre comparsi, anche come semplici soldati, «les anciens de l’armée Italienne» di Napoleone.59

Dopo il plebiscito dell’11 marzo 1860, che sanzionava l’unione della To-scana al regno di Sardegna, scrive il 23 marzo una lettera al re Vittorio Ema-nuele II per dichiarargli devozione e fedeltà; ma continua anche a chiedergli di riconoscere i suoi diritti di antico cavaliere della Corona di ferro. Negli anni successivi si occupa soprattutto della stesura dei suoi Ricordi; esce dal suo ritiro solo il 29 maggio 1862, per pronunciare all’università di Pisa un discorso in occasione dell’inaugurazione della lapide commemorativa degli studenti morti nella battaglia di Curtatone e Montanara, l’ultima occasione eroica della sua vita.

I suoi Ricordi, stampati nel 1870, non hanno una grande eco e così come non ha molta risonanza la sua morte, avvenuta nella sua villa di Camerata a Fiesole, il 25 maggio 1871. L’edizione completa dei suoi Ricordi è oggi quasi introvabile, ma ha conosciuto maggior fortuna la riedizione ridotta che ne ha fatto nel 1942 la casa editrice Einaudi, a cura di Raffaele Ciampini. I Ri-cordi costituiscono ancora un’interessantissima fonte di notizie e di opinioni sull’intero periodo e su un personaggio vissuto tra coraggio e incertezze, tra orgoglio e delusione, tra speranze e rassegnazione.

59 Raffaele Ciampini, Bonaparte e Cesare de Laugier. Lettere inedite, in "Rassegna storica del Risorgimento", 1935, pp. 443-451, lettera di De Laugier a Boulay de la Meurthe .

53

Un italiano in Russia con Napoleone (1812)le memorie di Filippo Pisani

di Sergio Bertolissi

La burrasca dell’anno dodiciArrivò- chi ci venne allora in aiuto?

La furia del popolo,Barclay, l’inverno o il dio russo?A.Puskin, Evgenij Onegin, cap.X

Filippo Pisani nacque a Ferrara l’11 febbraio 1788 e morì a San Marti-no di Ferrara il 13 luglio 1883. Una vita che sembra racchiusa entro i confini della città estense, ma che al contrario si svolse - nel suo pe-

riodo decisivo- ben lontano da essa e dai confini italiani, al centro di uno dei conflitti più sanguinosi della prima metà dell’Ottocento, decisivi per le sorti dell’intero continente.

Nato da nobile famiglia di antica origine veneta, Pisani, agrimensore, par-tecipò, infatti, da volontario alla campagna di Russia, inserito come tenente d’artiglieria nel IV Corpo franco-italiano comandato dal principe Eugenio, vicerè d’Italia e figlio di Giuseppina Beauharnais, prima imperatrice di Fran-cia e poi moglie ripudiata di Napoleone. Tre contingenti italiani presero parte alla campagna di Russia, inseriti, quelli provenienti dalle regioni direttamente annesse alla Francia (Piemonte, Liguria, ex Stati della Chiesa), nei reggi-menti francesi al comando di ufficiali francesi, mentre gli altri provenienti da Toscana e Lazio erano inquadrati nel 113° reggimento di fanteria, e, infine, quelli del Regno di Napoli, inviati da Murat, andarono a costituire una divi-sione inizialmente prevista di 10.000 uomini, poi ridotti per esigenze interne, a 8.500, comandati dal francese d’Estrées. Al Corpo d’Armata furono aggre-gate anche truppe francesi e bavaresi, raggiungendo la cifra complessiva di 52 mila uomini, di cui gli italiani raggiunsero la cifra di più di 27 mila uomi-ni. Il IV Corpo d’armata svolse compiti di copertura alla Grande Armée, sia in avanscoperta che sui fianchi, intervenendo direttamente solo nelle grandi battaglie, cui tuttavia partecipò sia durante l’avanzata (Ostrowno, Vitebsk,



Smolensk, Borodino), sia nella ritirata (Malo-Jaroslavec, Vjaz‘ma, Krasnoj).Pisani stese le sue memorie sulla campagna militare, cui partecipò, durante

la prigionia, ma di questo manoscritto si sono perse le tracce, come pure della seconda stesura60 avendo poi, molti anni dopo, proceduto alla loro ricostru-zione, basata sulla memoria e sulle note che era riuscito a conservare. Nella prefazione all’edizione approntata per la Tipografia Taddei nel 1844, Pisani scrisse: “Ho consultato delle esattissime carte geografiche (…) Riordinate così le idee dei luoghi (…) dagli autori che hanno scritto sulla campagna di Russia ho attinto quei fatti nei quali fui attore e spettatore, non che quelli dei quali intesi parlare dai più adottando le relazioni che si accordano tra loro.”61 Il resoconto di Pisani si può suddividere in due parti, una di descri-zione dell’avanzata dell’Armée verso la Russia, dall’Oder al Neman, e poi la “marcia isolata dal Niemen a Mosca”, il soggiorno nella capitale e l’incendio della città, e una seconda, che dalla ritirata da Mosca con le battaglie di Ma-lo-Jaroslavec e di Vjaz’ma, si concluse con la prigionia del protagonista, la sua deportazione ai confini della Russia asiatica, e il rientro in patria.62

L’interesse delle Memorie di Pisani risiede, a mio avviso, in larga misura nella testimonianza personale in una vicenda dalla portata mondiale e dalle implicazioni decisive nell’andamento storico del periodo, ma soprattutto nel-la convergenza tra le opinioni del tenente italiano con quelle di un colonnello russo, di cui utilizzò gli scritti, P.A. Cujkevic (1783-1831), che era il capo de facto del controspionaggio zarista e che tradusse la sua esperienza in un sag-gio Considérations sur la guerre de 1812, pubblicato a San Pietroburgo nel 1813.63 Se, infatti, la rievocazione dell’impresa napoleonica rimane sostan-zialmente di carattere descrittivo, vista -com’era- da un ufficiale italiano che

60 Le edizioni di riferimento delle Memorie di Filippo Pisani, sono l'edizione di Carlo Zaghi Filippo Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia, Istituto per gli studi di politica internazionale, Varese -Milano, 1942, XX, e quella recente a cura di Ernesto Daminai, In guerra con Napoleone. Memorie di Filippo Pisani Russia 1812, Chiari(Bs), Nordpress Edizioni, 2006. D'ora in poi mi riferirò alla prima edizione, quella di Zaghi con Zaghi, e alla seconda con Damiani.

61 Damiani, ed.cit., p.23, nota 6.62 Ibidem, p.22 e Zaghi,Nota storica, p.81.63 E.V. Tarle, Socineija, Tom VII, M., 1959, p. 686; su Petr Andreevic Cujkevic, si veda

la nota biografica che precede la pubblicazione del suo saggio Analiticeskij proekt voennych dejstvij v 1812 g. P.A. Cujkevica, in Rossijskij Archiv, VII, Moskva, 1996, pp.41-43 e il testo completo fino a p.57.


operava ai margini dello svolgimento delle azioni militari, essendo l’Armata italiana prevalentemente di supporto, ed era escluso dal tavolo delle deci-sioni, essa assume un altro rilievo per le considerazioni che ne sostengono l’esposizione. La comprensione delle ragioni dell’intervento di Napoleone in Russia non era, infatti, scontata, se si pensa all’origine e alla posizione di Pisani, eppure questi ebbe la lucidità sufficiente per affermare: “Il merito no-stro era esclusivamente quello di condurre al seguito dell’armata, da noi poco lontana ma mai raggiunta, un convoglio d’artiglieria di grosso calibro tanto necessario e ben conservato a forza di stenti e di fatiche, coi mezzi procacciati dalla sola nostra industria. La campagna da me intrapresa non era pi? che un lungo viaggio disastroso per paesi deserti e devastati.”64.

Il giorno della partenza di Pisani da Smolensk, terminò la battaglia della “Moscowa o di Borodino”, (7 settembre 1812) con la ritirata dei Russi , che lasciarono sul campo circa 50.000 uomini e gran parte del corpo ufficiali e la morte di oltre 30.000 francesi, che fu emblematica della strategia di Ales-sandro I, come la descrisse appropriatamente il tenente colonnello Carl von Clausewitz, inserito nell’esercito russo per la sua avversione all’accordo della Prussia con Napoleone, diventato poi il pi? celebre teorico militare dell’Otto-cento:” Quando un esercito cede sempre e si ritira di continuo in linea retta, è molto difficile per l’inseguitore aggirarlo o indurlo a deviare dal suo percor-

64 Damiani,p. 61.



so..”65 In realtà, anche la ritirata, in termini militari, non è affatto semplice, perché implica ordine e disciplina, come affermò il generale principe Eugenio di Wurttemberg:” La nostra ritirata fu uno dei migliori esempi di ordine e disciplina militare. Non lasciammo al nemico sbandati, magazzini o carri: le truppe non erano affaticate dalle marce forzate e le retroguardie, comandate in modo eccellente (da Konovnicyn) affrontavano solo azioni di minor porta-ta e di solito vincevano.”66

D’altra parte, lo stesso Napoleone, aveva chiaramente enunciato i principi cardine della propria strategia, in parte obbligata, quando, dopo la pace di Amiens (1802), affermò che “un governo come il nostro, per consolidarsi, ha bisogno di abbagliare e stupire la gente. E’ necessario che sia il primo, o soc-combe.”67 In più, fu certamente vero che “le guerre napoleoniche del 1800-1815 costituirono un conflitto non solo europeo, ma mondiale..”, soprattutto se si considera che è altrettanto vero che esse si svolsero quasi tutte in Europa, ma il loro contesto fu legato alla secolare battaglia tra Francia e Inghilterra per “la supremazia sul mondo“ e fu proprio “nel periodo della rivoluzione e di Napoleone che la Gran Bretagna consolidò il suo impero mondiale, po-tentissimo dal punto di vista territoriale e commerciale. In un certo senso il tentativo di Napoleone di fondare un impero europeo era soltanto un ultimo, eroico sforzo per bilanciare l’imperialismo britannico ed evitare la sconfitta della Francia nel suo centennale conflitto con la Gran Bretagna.” 68

Ma tornando al nostro Pisani, egli descrive la “marcia isolata dal Niemen (in realtà, corrett. Neman) a Mosca seguendo l’esercito principale”, impu-tando la lentezza sia alla necessità di provvedere al vettovagliamento dell’e-sercito, sia al fatto che “i cavalli di Polonia, non avvezzi al tiro delle pesanti vetture, faticavano così mal d’accordo, ch’era un impazzimento il condur-li..”.69 Giunto a Smolen’sk, descrive gli effetti della presa della città da par-te dell’Armée, nei giorni 16-18 agosto: “Le nostre perdite si calcolarono in 6mila feriti e in 1200 morti“, mentre “i russi lasciarono sul campo 6000 feriti e 4000 morti, fra i quali i due generali Skalon e Balla”; l’8 settembre Pisani

65 Sulla battaglia della Moscova o di Borodino, v. Dominic Lieven, La tragedia di Napoleone in Russia, Milano, 2010, pp.182 sgg., e Carl von Clausewitz, The Campaign of 1812 in Russia, London, 1992, pp. 175-176.

66 D. Lieven, op.cit., p. 196.67 C. Zaghi, Nota storica,68 D. Lieven, op.cit., p. 19.69 Damiani, p. 50.


riprende la marcia verso Mosca, “avanzando lentamente (..) perché il maggior tempo si perdeva deviando a cercar sussistenza per i cavalli (..) il merito no-stro era esclusivamente quello di condurre al seguito dell’armata, da noi poco lontana, ma non mai raggiunta, un convoglio d’artiglieria di gorsso calibro tanto necessario e ben conservato di stenti e fatiche, coi mezzi procacciati dal-la sola nostra industria.”70. Alla fine, il 28 settembre, Pisani arriv? a Mosca, di cui poté ammirare la vista dalle “alture del Saluto (Poklonici Gora)”, ma ben presto la notizia della ritirata “dell’esercito russo, condotto da Kutusoff, dopo aver attraversato la città di Mosca nella note dal 13 al 14 settembre, si (era) ritirato per la via Kolomna e si fermò presso Panki, alla distanza di cinque le-ghe verso oriente”, rese precaria la posizione delle truppe che dovevano stan-ziarsi nella citt? oppure, come da altri ordini dell’Imperatore, intraprendere il ritorno in Polonia, “prima che sopravvenisse la rigida stagione d’inverno.”71

70 Ibid., p. 61.71 Ibid., pp. 74-75.



“Tosto che Napoleone venne assicurato essersi l’esercito russo ritirato nel campo di Tarutino, fece stendere d’avvantaggio le truppe nei contorni di Mosca, affine di allontanare i cosacchi e rendere così più facile il prov-vedere quanto era necessario al nutrimento dei cavalli ed al sostentamen-to dell’esercito.” Nel frattempo, Pisani esprime anche la sua condizione:”io aveva dei motivi d’afflizione e lo squallore di sì bella città deserta d’abitanti e semidistrutta alimentava la mia tristezza.”72 ma, soprattutto, fornisce una testimonianza diretta del curato francese della chiesa di San Luigi di Mosca, abate Surrugues che, in una lettera al gesuita padre Bouvet, descrive le fasi dell’incendio della città.”Il 2 settembre (14 del nostro calendario), alle 6 del mattino, il generale governatore di Mosca, conte Rostopcin, convocò la poli-zia della città e tutti gli impiegati subalterni in sua casa situata nella Lubcinka (strada del 3° quartiere della città cinese) e loro fece sapere d’aver ricevuto ordine di abbandonare la città. Difatti egli ne uscì scortato dai dragoni della Polizia e prese la strada di Vladimir. Verso le dieci del mattino la città di Mo-sca di venne una vasta solitudine (..) dopo mezzogiorno il suono delle trombe annunziò che l’avanguardia dell’armata francese entrava in questa capitale (…)Ma lo stesso giorno, verso le undici di sera, il fuoco si manifestò con la più gran veemenza nelle botteghe situate vicino alla Borsa (..) Il martedì 3 settembre (15 del nostro calendario) si elevò un vento impetuoso dal nord che fece propagare le fiamme e tutte le botteghe furono incendiate.”73 Intanto, Murat sostenne uno scontro nel villaggio di Winkowo con i russi comandati dal generale Milarodowich, con perdite francesi “di 2 mila uomini uccisi, fra i quali i generali Devy, Leres e Fischer, e 1500 furono presi prigionieri, mentre i russi lamentarono la perdita di mille uomini, fra i quali i generali Baggawuth e Muller”. Secondo la testimonianza dell’abate Surrugues, “Il giovedì 10/22 ottobre fu annunziata la partenza generale (..) alle undici di sera il Cremlino e la città furono intieramente evacuati.”74

In una recente ricostruzione della campagna napoleonica, Dominc Lie-ven (un suo avo, il generale Christoph von Lieven,fu ambasciatore russo a Londra), scrive che “lo stesso giorno dell’ingresso di Napoleone in Mosca, il 15 settembre, scoppiarono diversi incendi in molti punti della capitale, che arse per sei giorni: andarono distrutti tre quarti degli edifici. Nel complesso,

72 Ibid., pp. 77 e 79.73 Ibid., pp. 88-90.74 D. Lieven, op.cit., pp. 221-222.


durante l’estate e l’autunno nella città e nella regione di Mosca finirono in ce-nere proprietà private per un valore di 270 milioni di rubli, una cifra astrono-mica per l’epoca”, e sulle responsabilità, Lieven prosegue “si sa per certo che né Alessandro, né Napoleone avevano ordinato di appiccare il fuoco alla città, ma prima della caduta di Mosca, Rostopcin disse che i francesi ne avrebbero conquistato soltanto le ceneri, ed evacuò i 2000 pompieri di Mosca e tutto il loro equipaggiamento” e conclude “ Anche se i saccheggi e la noncuranza dei francesi forse contribuirono alla distruzione della città, senza dubbio i princi-pali responsabili di quanto accadde furono i russi.”75

Pisani, poi, descrive la ritirata da Mosca con le battaglie che ne accompa-gnarono il percorso. “Tre strade principali -egli scrive- si dirigono da Mosca a Kaluga: quella di sinistra per Serpukowo e Tarusa; quella del centro per Woronowo e Tarutino; quella di destra per Korpowo, Fominska, Borovsk e Malo-Jaroslawetz. Napoleone avrebbe prescelto quest’ultima come la pi? sol-lecita; ma per ingannare il nemico e per raccogliere il corpo battuto di Murat diresse il principio della marcia per quella del centro. (…) Il IV Corpo, co-mandato dal vicer? d’Italia, si dirigeva sulla vecchia strada di Kaluga ed era seguito da Davout col I Corpo, dalla Guardia Imperiale e da Ney col III Cor-po di retroguardia.”(16,p.128 sgg.) La notizia che i russi avevano attaccato Malo-Jaroslavec il 24 ottobre, spinse Napoleone a convergervi per scontrarsi con Kutuzov. In realtà, la città “fu presa e ripresa sino a tre volte, ma per la sproporzione delle forze i nostri si misero a rinculare sino all’incontro della seconda brigata Broussier, spedita in soccorso della prima” (…) Alle 10 del mattino del 25 ottobre, “arrivò Napoleone sul campo di battaglia, seguito da una compagnia di mammalucchi, e dichiarò al principe Eugenio che “l’onore della bella giornata del 24 ottobre totalmente appartiene a voi e ai vostri bravi italiani, i quali hanno deciso una sì brillante vittoria.” 76

Dopo la battaglia di Malo-Jaroslavec, vi fu il primo tentativo effettivo da parte russa di spaccare in più tronconi l’armata francese: il I Corpo d’armata di Davout era in retroguardia molestato continuamente da attacchi partigiani (in senso diverso dall’attuale, dato che si trattava di truppe leggere coman-date da ufficiali regolari), mentre Ney con il III Corpo doveva sostituire il I nella retroguardia. Il 2 novembre il viceré Eugenio si trovava a tre leghe di distanza da Vjaz’ma, dove confluì Miloradovic con venti reggimenti di cosac-

75 Damiani, p. 136.76 cit. in Damiani, p. 154.



chi condotti da Matvej Platov, e Ney aveva preso posizione sulle alture, coprendo la strada per Vjaz’ma. La mattina del 3 novembre, “..un fuoco estre-mamente vivo di cannoni e moschetti si stabilì sulla nostra sinistra (…) era tutta l’avan-guardia di Miloradovic, che aveva atteso, prima di assalir-ci, il momento in cui la mag-

gior parte del IV Corpo era passata per raggiungere Viasma ed il I Corpo gli sfilava davanti e prestava il fianco ai loro colpi.”77 La maggior parte del Corpo di Davout riuscì a sganciarsi, ma a fine giornata i russi avevano preso d’assal-to Vjaz’ma e scacciato il nemico dal campo di battaglia, quindi i russi si con-siderarono vincitori, anche se l’esercito francese in ritirata aveva dimostrato notevole reattività. Se Eugenio di Wurttemberg affermò che dopo Vjaz’ma un attacco deciso da parte dell’esercito russo al completo avrebbe distrutto l’armata di Napoleone, Kutuzov preferì che fosse il generale inverno, che si manifestò tre giorni dopo la battaglia, a decidere la sorte dell’invasore78. Nel-la notte dal 16 al 17 novembre il IV Corpo aveva raggiunto Krasnoj, ma “la posizione che Miloradowitch aveva presa sulla strada da Smolensk a Krasnoi separava dall’Imperatore i due Corpi di Atout e di Ney. Inoltre era minacciata la ritirata al di l? di Krasnoi, disposti essendo i russi a riprendere il movimen-to sospeso per il combattimento del generale Roguet. Napoleone si decise e marciò alla punta del giorno 17 alla testa della sua Guardia contro Milora-dowitch, lasciando l’armata d’Italia, la divisione Claparède coi militari isolati e coi residui dell’artiglieria della Guardia a difesa di Krasnoi. Il movimento audace di Napoleone produsse il suo effetto. Miloradowitch abbandonò la sua posizione sulla strada ed avvicinandosi al centro dell’armata russa lasci? passare il Corpo del maresciallo Davout.”79 Ma le truppe russe del principe Galicyn entrarono all’attacco e costrinsero Napoleone a sospendere l’azione della Giovane Guardia e ad ordinare la ritirata, sperando che “il coraggioso Ney avrebbe trovato un qualche compenso per salvarsi e raggiungerlo”. Ma

77 D. Lieven, op.cit., p. 274.78 Damiani, p. 170.79 Ibid., pp. 171-173.


a questo punto Pisani introduce alcune sue osservazioni personali e che risul-tano indicative dell’atteggiamento dell’italiano e del suo modo di partecipare alla impresa bellica:”Ciascuno ormai non pensava che a sé medesimo, di-menticando i legami del servizio militare, della subordinazione, del rispetto, dell’amicizia, della gratitudine e dell’umanit?. Molti soldati, ancora in istato di portare le armi, formavansi in drappelli e si sbandavano a depredare non solo i villaggi a qualche distanza affrontando i cosacchi, ma ben anche agli stessi compagni deboli toglievano un tozzo di pane rimasto, o li denudava-no semivivi per meglio garantirsi dal freddo colle loro spoglie.” Con il “18 novembre -continua Pisani- si compiva un mese dalla partenza da Mosca. L’armata di cento e pi? mila uomini non ne contava che trenta mila, e questi spossati dalla fame e dalle fatiche , intirizziti dal freddo e semigelati, il terzo dei quali a stento poteva reggere le armi.”80 Dopo Krasnyj, l’esercito princi-pale russo cessò di partecipare attivamente ai combattimenti per il resto della campagna del 1812, con grande soddisfazione del feldmaresciallo Kutuzov, suo comandante, che non riteneva di dover impegnare i suoi nel massacrante inseguimento dei francesi in rotta. Infine, il 27 novembre, Napoleone riuscì ad attraversare la Beresina vicino al villaggio Studjanka, evitando lo scontro con Aleksej Ermolov e la sua “colonna volante”, formata da due reggimenti di li-nea di corazzieri e tre di fanteria, alcuni cosacchi e i due reggimenti di fanteria leggera della Guardia, ma lo scontro ci fu sulla riva orientale del fiume, dove il Corpo d’armata di Wittgenstein affrontò la retroguardia francese guidata dal maresciallo Victor. Il risultato fu descritto, dopo la fine della battaglia, da Ermolov: “ Vicino ai ponti, che erano parzialmente distrutti, cannoni e carri da trasporto erano caduti nel fiume. Frotte di persone, tra cui molte donne con bambini e infanti, erano scese sul fiume coperto di ghiaccio. Nessuno poteva scampare al terribile gelo. Non si era mai visto uno spettacolo più terribile. (…) Il fiume era coperto di ghiaccio trasparente come vetro: sotto si vedevano i corpi di molti morti per tutta la sua larghezza.”81

La battaglia sulla Beresina e il suo attraversamento costarono a Napoleone la perdita di più di 30mila uomini e di quasi tutta l’artiglieria e le salmerie, eppure resistevano ancora i suoi ultimi Corpi d’armata, comandati dai mare-scialli Victor e Oudinot, ed egli era riuscito, grazie all’indomabile coraggio dei suoi uomini, a disimpegnarsi e a sfuggire ancora. Invece, la vicenda mi-

80 D. Lieven, op.cit., pp. 290-291.81 Damiani, p. 195.



litare del nostro Pisani arrivò a conclusione, quando malato e privo di cal-zature, nella retroguardia, abbandonato in un villaggio presso Jablonka, fu catturato dai cosacchi di Platov che lo presero prigioniero. Era il 25 novembre del 1812, scrive Pisani.82 Dopo la Beresina, le sorti della guerra andarono in decrescendo e il 5 dicembre Napoleone abbandonò le truppe nelle mani di Murat e rientrò a Parigi dove giunse il 18; l‘11 dicembre Vilnius cadde nelle mani dei russi e i cosacchi di Matvej Platov conquistarono Kovno, mentre l’indomito Ney con la retroguardia ripassò il Neman e così si concluse la campagna del 1812. 83

La sorte personale di Pisani si prolungò, perché dopo 2 mesi di permanen-za in un ospedale di Minsk egli fu trasferito all’interno della Russia assieme agli altri prigionieri: da Kursk a Orel e poi Tambov e Simbirsk, da dove il 18/6 giugno, alla fine della guerra, nel 1814, cominciò il lento rimpatrio. Penza, ancora Tambov. Orel, Kursk, Kiev, la Volinia sino a “ Regawilov in confine della Galizia, sotto la scorta dei russi, e dopo un “viaggio di di circa duemila verste (per cui) si avrebbero dovuto impiegare 107 giorni tutt’al più, soggiorni compresi, facendo marce regolari; invece erano trascorsi quattro mesi e mezzo e restavano quarantadue verste a uscire dalla Russia.”84 Pisani, attraverso la Galizia, la Russia Bianca, l’Ungheria, la Croazia, la Stiria e la Carniola, giunse alfine a Gorizia il 25 gennaio del 1815, poi a Venezia e a Milano per regolare la sua posizione di ufficiale e, finalmente,” il 15 marzo poté finalmente riabbracciare in Ferrara la sua famiglia che lo aveva pianto perduto.”85.

Alla fine delle sue Memorie, Pisani -come ho accennato all’inizio- riassu-me, facendole proprie, le Considérations sur la guerre de 1812 di Petr An-dreevic Cujkevic, un colonnello attaché alla Stato Maggiore russo, che le pubblicò a San Pietroburgo nel 1813.86 Innanzitutto, Pisani espone il pensiero di Cujkevic sulle ragioni che indussero Napoleone alla invasione della Rus-sia. Questi sostiene che “l’interesse pubblico e privato della Nazione non le (alla Russia) permise di aderire alla quarta richiesta (le altre che poté acco-gliere riguardavano la “pace col Turco, il sacrificio di tutta la Polonia che le

82 D. Lieven, op.cit., p. 292.83 Damiani, p. 270.84 Ibid., p. 272.85 Ibid., pp. 274-279.86 ibid., p. 274.


apparteneva per darla all’antico Regno..”), che era di chiudere il commercio coll’Inghilterra.”87 E poi prosegue con l’analisi delle condizioni nelle quali si svolse la campagna contro la Russia: “L’armata di Napoleone era tale che prometteva dovunque la vittoria, e l’avrebbe riportata anche sui Russi, se vi fosse stato più d’intelligenza fra i capi che la comandavano, se le si avesse procurato con regolarità i mezzi di sussistenza, e fosse stata condotta con più risparmio.”88 (c.vo mio) E, di contro, la posizione russa che, secondo Cujke-vic, fu bene impostata strategicamente (anche se, in realtà, le divergenze tra lo zar e Kutuzov, ad esempio, non furono proprio secondarie, come è noto) “Se i Russi avessero voluto addotar fin da principio l’offensiva avrebbero perduto degli importanti vantaggi per l’allontanamento dal centro delle loro riserve, e li avrebbe forzati a disseminare le loro forze per occupare e coprire tutti i punti d’un paese invaso. La difensiva al contrario concentrava le loro forze a misura che si ritiravano, a loro faceva trovare de’ nuovi percorsi ad ogni passo, ed ingaggiava insensibilmente il nemico ad internarsi nel cuore d’un Paese, nel quale era impossibile di mantenersi, e d’onde non poteva sortirne senza estreme difficoltà, specialmente nell’avvicinarsi una stagione rigorosa che doveva riuscirgli funesta.”89 (c.vo mio) E ancora “Se il piano di Napole-

87 Ibid., c.vo mio.88 Ibid., pp. 275-276, c.vo mio.89 Ibid., pp.277-279.



one era quello di impadronirsi della Capitale a costo anche di sacrificare la metà del suo Esercito, non doveva dirigere su di Mosca; ma bensì sopra Pie-troburgo: i i Russi in allora, o sarebbero venuti a patti prima di lasciargliene il possesso; o non avrebbero sagrificata questa città alle fiamme per fargliene una tomba.” Fino alla conclusione: “Così un’armata di più di 500.000 com-battenti scielti dal meglio di tante nazioni aleate che promettevano sì belle speranze, fu distrutta nel periodo di un anno. Cento mila uomini circa è stata la perdita durante la Campagna tra prigionieri e morti nelle battaglie, trucidati alla foraggiata ed al pigliagli, tra estinti sulle strade di malati e di feriti per mancanza d’ospitali e di soccorsi. Il rimanente perì e si perdette nella fatal ritirata per i giornalieri combattimenti, per la fame, gli stenti, il freddo e tutte poi le avversità che si combinarono al totale sterminio.”90

Dalle esemplificazioni che ho tratto dalle Memorie di Filippo Pisani si può, innanzitutto, considerare le sue, vere e proprie testimonianze degli avveni-menti cui partecipò, dove l’impressione o la deformazione del ricordo, pure esistenti, cedono di fronte alla concretezza della comprensione complessiva dei fatti e alla loro lucida valutazione.

Esulano, naturalmente, dal racconto di Pisani altre valutazioni, soprattutto il fatto che la Campagna di Russia non si concluse con la ritirata di Napoleo-ne e della sua Armée, ma proseguì fino all’ingresso delle truppe russe e alleate in Parigi, il 31 marzo 1814, e che questo fatto rappresentò la conclusione dell’epopea napoleonica, al di là della fiammata che lo porterà alla sconfitta definitiva di Waterloo.

Eppure, le Memorie di Pisani, pur nei limiti personali e oggettivi, dettati dal suo ruolo nella campagna militare, significano qualcosa di più di una te-stimonianza, proprio per l’adesione che egli dimostrò per l’interpretazione di un russo, il colonnello Cujkevic già citato, e per quello che con ciò stesso si traduce in una lettura originale dell’insieme della Campgna di Russia condot-ta da Napoleone.

“L’interpretazione popolare o ‘tolstojana’ delle guerre corrisponde piut-tosto bene - scrive Lieven- alle cronache straniere che minimizzano il ruo-lo dell’esercito e del governo russo nella vittoria su Napoleone. Quanto a quest’ultimo, tendeva ad incolpare di tutto la geografia, il clima e la sorte: questo lo assolveva dalla responsabilità della catastrofe.” Inoltre, continua

90 D. Lieven, op.cit., p. 13, c.vo mio.


Lieven: “ molti storici sono ben felici di fare propria la conclusione implicita di Tolstoj, e cioè che i comandanti russi non avevano molto controllo sugli av-venimenti e che la “strategia” russa era una combinazione di improvvisazione e casualità.” (…) e, infine, “la mancanza di interesse dei russi per il 1813-14 ha lasciato spazio agli storici degli altri paesi, ben felici di raccontare quegli anni sminuendo il ruolo della Russia.” (91,c.vo mio)

Eppure è assai significativo che uno degli storici sovietici eminenti nello studio della guerra del 1812, Evgenij Viktorovic Tarle (1875-1955), non abbia esitato a definire quella condotta dai Russi contro Napoleone “guerra popo-lare russa, non perché somigliante a quella spagnola. Essa era condotta per la maggior parte dai contadini russi arruolati nei territoriali, ma non per questo era meno popolare. Uno degli aspetti della guerra popolare fu il movimento partigiano.“92 L’ammissione del principe Volkonskij, riportata da Tarle, che “Nel narrare le vicende del mio reparto, non intendo farmi beffe del lettore, come fanno molti partigiani, con racconti di imprese e di pericoli immaginari; così almeno, con la mia scrupolosità, acquisterò credito nei miei scritti, ben diversi dai racconti esagerati degli altri partigiani.”, non muta l’idea espressa dal poeta partigiano, Denis V. Davydov (1784-1839), e condivisa da Tarle, che affermò orgogliosamente:” Non mi si può accusare d’essere stato secon-do ad alcuno nella lotta contro l’attentatore dell’indipendenza e dell’onore della mia patria..”93

I versi di Puskin, posti in esergo a questo testo, indicano in modo - a mio avviso- storicamente corretto i protagonisti reali della vicenda della Campa-gna di Russia: oltre a Dio, naturalmente, e al clima, Barclay che rappresenta il gruppo dirigente assieme allo zar, il popolo russo nella sua duplice veste di vittima della guerra e delle sue conseguenze e di attore principale del riscatto russo, sia in patria sia all’estero, nella riaffermazione dell’ordine europeo, sconvolto da Napoleone e ricondotto all’antico assetto da Alessandro I, pro-tagonista futuro del Congresso di Vienna.

91 E.V. Tarle, op.cit., p. 687.92 Ibidem, p. 300.93 Ibidem, p. 689.



67

Lettere da Mosca

di Piero Crociani

Se pochi sono i libri dedicati alla campagna di Russia quasi altrettanto rare sono le memorie di ufficiali che vi hanno partecipato, solo in parte edite (in pratica quelle di Baggi, di Pisani, del franco-piemontese Ros-

setti e quelle del “falso” Bertolini) ed ancor meno numerosi sono i diari, assai più affidabili, perché coevi, ed assai scarse sono le lettere, interessanti per lo stesso motivo. Lettere pubblicate solo in parte, cui ho avuto la fortuna di aggiungerne un paio inedite, scoprendo anche l’esistenza di altre ancora del tutto sconosciute.

D’altra parte, è più che naturale che il numero delle lettere ancora esistenti sia assai ridotto: il diffusissimo analfabetismo, il rudimentale sistema postale e tutte le difficoltà legate al tempo e alla distanza devono aver prodotto, già allora, una corrispondenza di entità limitata, redatta esclusivamente da uffi-ciali, con una sola lettera pervenutaci di un soldato ed una di un sottufficiale, mentre un altro sottufficiale, napoletano, ci ha lasciato una serie di appunti a mo’ di diario.

A cominciare dai primi del 1812 truppe si mettono in marcia da ogni ango-lo dall’impero francese, dei paesi “satelliti” e di quelli, magari controvoglia, alleati. La marcia verso Oriente è destinata a protrarsi per mesi ed i chilometri da percorrere su piste fangose, nella polvere, sotto il sole o la neve sono mi-gliaia e non è detto che la cavalleria – almeno finché i cavalli si reggono in piedi – se la passi meglio.

Ancora non si sa’ quale sia la meta. Il 3 marzo il Capitano Casolari, non un ragazzo, è un vecchio giacobino già sulla trentina, così scrive alla moglie:

Noi siamo all’oscuro di tutto, chi dice che la guerra sia con la Russia, chi col Turco, e chi sostiene un accomodamento; in quanto a me non so’ che pensare a te, cara parte di me stesso, e continuamente baciare la tua cara immagine. Dio, quanto è mai doloroso vivere da te lontano!.

E questo dolore del distacco è un tema che torna anche in altre lettere. La guardia d’onore Domenico Folli Bergantini, di Imola, così scrive alla moglie il 10 maggio:



Benché lungi non vi dimenticherò giammai e vi avrò sempre presente fino all’ul-timo respiro. Se il fato inesorabile ci vol divisi, non scioglierà giammai questo quei vincoli che entrambi ci annodano.

Un’altra giovane guardia d’onore italiana, Giacomo Zauli Naldi, si lamen-ta invece di non ricevere notizie:

Di tre lettere che ho scritto finora a casa da Brescia, da Brixen e da Augsburg disgraziatamente non ho avuto risposta alcuna; né saprei bene a cosa attribuire ciò, mentre i miei compagni ne ricevono continuamente.

Al contempo, però, i partenti, ormai divenuti marciatori, hanno speranze, coltivano ambizioni, si sentono parte di un grande evento. Il nostro imolese – pur così legato alla moglie – scrive:

La presente campagna è una delle più grandiose che abbia veduto l’Europa non solo in questo secolo, ma nei passati ancora, potrò annoverare un giorno con tra-sporto di giubilo esservi stato con il più Gran Generale che sia nel mondo.

Luigi Provani del Villar, un piemontese che serve però nell’esercito del Regno Italico, pur considerandosi, a causa della guerra “vittima della crudele divinità cui è forza seguire gli stendardi” prevede che

il destino sarà glorioso e grandioso, perché le armi nostre saranno condotte dal genio umano, valore e fortuna costante del grande Napoleone.

E il giovane Giuseppe Bignami, ufficiale del 3° Reggimento Fanteria di Linea italico, nella sua fitta corrispondenza con lo zio, un potentissimo alto magistrato, cerca in ogni modo di essere assegnato ad un Comando, perché, è noto, vicino al sole ci si riscalda. Così dalla Germania fa’ sapere di aver consegnato una lettera di raccomandazione del “grande zio” al Generale Pino, per esser assegnato come aiutante di campo al Generale Ballabio, dalla Po-lonia che

il Generale Lechi mi fece dire dal suo aiutante che mi vuole alla Guardia e che ogni volta che ci saranno delle proposte mi ci comprenderà.

Non riuscirà però nel suo intento e le sue lettere fanno avvertire chiari sin-tomi di stanchezza, anche fisica, e di sfiducia. Forse non è un caso se nell’ul-tima lettera conosciuta, del 7 ottobre, da Mosca, non fa’ parola della guerra né della vita militare e, anzi, nel suo testamento, che redige in Russia, lascia 500 lire ad ogni nipote che, nei quattro anni successivi, potesse esser chiamato a prestare servizio militare, così da potersi fare esonerare pagando un sostituto. Grandi speranze le ha anche un giovane ufficiale delle Guardie d’Onore na-poletane, Vincenzo Corigliano dei marchesi di Rignano. Pure lui spera di far carriera partecipando ad una grande impresa e, tanto per cambiare, pure lui


spera di essere assegnato ad un Comando. Così scrive al padre il 20 agosto da Augsburg

Il Generale Rossarol mi vuole come suo aiutante di campo pel tempo della cam-pagna, io gli ho detto di sì e mi ha promesso che al primo lungo riposo che avrà tutta la divisione dimandarmi al Generale Destreés ed indi al re. Questo per me sarebbe un vantaggio perché uscirei dalle seccature del reggimento e poi per darmi a conoscere maggiormente e per ottenere qualche cosa. Caro papà mio state alle-gramente…..pensate che quando ritornerò avrete un figlio che ha girato l’Italia, la Germania, la Polonia e la Russia, un figlio che ha fatto la campagna coll’Imperato-re e col Re nostro. Pensate a tutte queste cose e sarete di buon umore.

Così si è partiti e si marcia, una marcia lunga, lunghissima. Qualcuno da’ notizie per lettera. Sappiamo così che in Germania si è alloggiati presso pri-vati che devono provvedere anche al vitto. Ovviamente si è più che contenti, in Polonia, però, ed ancor più in Russia la musica sarà del tutto diversa.

C’è anche chi tiene un diario minimo, come il cosentino Antonio Lise, sot-tufficiale del 6° Reggimento Fanteria di Linea napoletano. Non tratta, se non incidentalmente, dei grandi eventi, delle battaglie, anche se nel 1813 rimarrà ferito all’assedio di Danzica. Racconta quel che vede, quel che fa’, ciò che gli interessa. Così alle porte di Bologna, il 27 maggio, annota



Qui termina la catena degli Appennini e comincia ad esser corrotta la lingua italiana, e poco si capisce da noi

Ma è giovane e, passando per Viterbo, ha scritto “Belle ragazze”, poi, inol-trandosi in Germania, il 27 luglio a Schwabrucche (una volta per tutte si ri-corda che i nomi tedeschi, polacchi e russi vengono dai nostri quasi sempre storpiati) “Ci sono delle gran femmine che amano molto i militari”, poi a Posen, ora Poznan, “Buona città ed abbondante di donne libere” e a Danzica “le belle ragazze che frequentano questi luoghi ( sono le sale da ballo) sono le più belle, e sono moltissimo compiacenti, e vo vi potete divertire con chi vo-lete senza gelosia alcuna, in detti luoghi non si puol….( il curatore del diario, pudicamente, ha sostituito con i puntini la parola originale) ma se volete ci sono delle stanze che potete divertirvi come volete”. Ed il nostro è ancora più esplicito su quel che combina a Stettino con una certa Federica, obbligando il curatore ad intervenire più volte.

Perché non si pensi al solito “latin lover” meridionale, sempre alla caccia di straniere, dobbiamo aggiungere che il tenente Paolo Magelli, modenese, del Reggimento Veliti della Guardia Reale italica, scrive così al fratello da Augsburg “..Stò assai bene, si mangia bene, si fottono le padrone e le serve”. Altrove, come pentito, confessa che “noi italiani siamo ingrati, superbi, a pa-ragone di questa colta nazione” ma soggiunge anche “Le donne sono affatto spregiudicate ed in particolare le ragazze, che esse non hanno difficoltà di baciarvi in presenza dei loro genitori”. Anche altre fonti abbondano in lodi alla Germania, e non a caso qualche lettera è stata pubblicata nel 1942 così come le memorie di Pisani, in concomitanza con la nuova campagna di Rus-sia al fianco dei Tedeschi.

Tutt’altra musica, sotto ogni aspetto, una volta entrati in Polonia anche per le difficoltà subito incontrate in campo logistico. Gli abitanti, specie i nume-rosi ebrei, sono visti di malocchio dai nostri.

La guerra è ormai alle porte ed in una scaramuccia conseguente ad un inci-dente di frontiera resta ferito il toscano, al servizio francese, Giovanni Marto-lini (11° Reggimento, V battaglione, 3° compagnia, come scrive dall’ospeda-le per farsi mandare dei soldi). E’ l’unico soldato di cui si conosca una lettera. “Noialtri siamo feriti in una gamba e chi nelle braccia e dappertutto….se siamo guariti da questa nostra ferita che abbiamo ci converrà di batterci ancora”. Non sappiamo se Martolini si sia dovuto battere ancora, certo, però, è stato così fortunato da tornarsene a casa e da poter utilizzare questa lettera, quasi mezzo secolo dopo, per chiedere a Napoleone III la medaglia di Sant’E-


lena, cui, come tutti gli altri reduci, spe-rava fosse aggiunto un lascito in denaro del testamento di Napoleone il grande.

D e l l ’ a v a n z a t a verso Mosca ci sono pochissime testimo-nianze, con l’ecce-zione del diario del colonnello Vincenzo

Omodeo, del 2° Reggimento Fanteria di Linea italiano, che è tutto un sus-seguirsi di, peraltro giustificate, geremiadi sull’organizzazione della marcia e sulla logistica e che ci fornisce un quadro impressionante della prima fase della campagna. Della battaglia di Borodino c’è solo un accenno in una lettera del capitano Casolari a sua moglie:

Il Dio che presiede alle battaglie decise la gran giornata in favore delle nostre armi. Napoleone deve entrare a Mosca tra poco. Piacenza non è più distante da Milano di quello che presentemente lo siamo noi da Mosca. Il nostro Reggimento non ha avuto che dei feriti lievemente, quello della Guardia di Linea e dei Coscritti qualche morto.

Poi, a margine della lettera datata 10 settembre, l’annotazione “La batta-glia è stata il giorno 6 e l’intero 7”.

E finalmente a Mosca! Entusiasmo per quella che si ritiene la vittoria defi-nitiva, preoccupazione per un eventuale e ignoto prolungamento della guerra, grandissima impressione per l’incendio della città e per il conseguente sac-cheggio, una vita quotidiana segnata da improvvise ricchezze e da un senso di provvisorietà. Sarà meglio lasciare la parola ai testimoni.

Il primo è il capo-battaglione Giovanni Zampa, del 2° Reggimento Fante-ria italiano. E’ un uomo fatto, coetaneo dell’imperatore e suo convinto ammi-ratore. Nella corrispondenza conosciuta è il solo, insieme a Provana del Vil-lar, che intraveda l’Italia futura come nazione. Scrivendo da Mosca al fratello Antonio, il 4 ottobre, dice:

Per me la Patria mi è troppo cara per avere ad ogni istante presente un cielo che le sole Divinità dovrebbero ingiornarvi. Un dì l’Italia potrà vantar molto guerreg-giando per ora unita con la gran Nazione, e così dettare un giorno leggi a quelli che



osassero insultare il Regno nostro. Mosca, una delle prime capitali più non esiste. Al nostro entrare le disposizioni erano date da quel governatore perché fosse incendia-ta. Più di quattrocentomila abitanti fuggirono ed è ora deserta. Bellezza e ricchezza furono distrutte dalle fiamme. Chi non vide l’incendio di questa città vantar non può di conoscere miserie. Percorsi nei primi dì le strade a cavallo, io posso dire più volte attraversai il fuoco. Due mila forzati furono posti in libertà con ordine di incendiare la città e seicento furono presi sul fatto e fucilati. Che orrore, che dispersione. Ora l’ordine è stabilito, lo vuole Napoleone, e lo sarà. Ma il vivere come? Noi ci faccia-mo provvigioni di cavoli e pomi di terra, persuasi di qui restare l’inverno; ma chi lo sa ! Bonaparte è fra noi, non vi è da dubitare di gloria.

Il capitano Casolari scrive alla moglie il 16 settembre: Mosca è in fiamme. Ier l’altro la nobiltà emigrando pose le fiaccole nelle mani

de’ suoi schiavi (per quanto assicurano molti italiani qui da molto tempo stabiliti). Non sappiamo quale risoluzione prenderà il nostro monarca. Questi vili, non avendo l’ardire di respingerci col valore, ricorrono al fuoco; ebbene, Napoleone, grande ne’ suoi divisamenti oltre al terrore delle sue armi troverà il mezzo di ridurli a condizio-ne de’ suoi medesimi schiavi. Gran Dio, quale città, se tu non arresti le fiamme, va ad essere ridotta in cenere! Basterà il dirti che giammai ne vidi la simile in magni-ficenza, in ricchezza, infine in tutto ciò che vi è di grande e di delizioso. Mia Nina, sappi che prima della grande battaglia Napoleone ci promise di condurci presto alla nostra patria: Cerca dunque di tranquillizzarti ora che l’inimico non oserà più venire a giornata. Ognuno sa gli infiniti mezzi del nostro sovrano.. Termino in fretta perché mi servo di un mezzo straordinario. Vivi e vivi solo per chi ti adora. Saluta la cara madre, gli amici. Il tuo affezionatissimo sposo amante.

Assai più distaccato è il tenente Bignami, che, lo abbiamo già, è ormai stanco e deluso per l’andamento della campagna. Il 16 settembre così scrive:

Carissimo signor zio, Siamo accampati sotto Mosca, vi sono stato dentro tutto ieri. La maggior parte degli abitanti sono fuggiti, in vari punti abbrucia……..Si soffre molto il freddo; se le cose così continuano va’ male; la mia salute è passabile, sono stanco, ma credo che avrò campo di raddoppiare la mia stanchezza; non vorrei dire il vero. L’Imperatore e il Vice Re sono in Mosca: tutto lo Stato Maggiore è in movimento per spegnare il fuoco, ma credo che i loro sforzi non impediranno che si abbruci la metà almeno….Finisco perché non ne posso più dal freddo.

Del tutto diverse, almeno quanto a partecipazione, sono due lettere scritte da una giovane guardia d’onore marchigiana, Emidio Neroni, al padre, da “Mosha” o “Moscha”, come scrive lui. La prima, del 28 settembre, dice

Sono già giorni 15 che ci ritroviamo fermi qui a Mosha…..Questa gran Capitale è bella e andata tutta alle fiamme, non incendiata da noi, ma da gente pagata dall’i-nimico stesso, onde non far trovare riposo e da mangiare a noi. Ma l’hanno sbagliata perché hanno dato abbastanza tempo di salvare dei viveri e dei sobborghi, ed in parte della città. Chi sa quando torneremo in Italia. Qui si dubita a momenti di andare a Pietroburgo.


Io non so se Lei abbia ricevuta un’altra scritta da me qui a Moscha dove facevo noto che io mi ritrovo bene di salute, come mi ritrovo al presente. Le disposizioni che si prendono al presente sembra che l’invernata si debba passare qui a Moscha. Mi trovo afflitto per non potere aver nuove di casa, perché vedo che qualche altro riceve lettere dalle Marche. Qui già fa gran freddo, cosa sarà l’invernata. Benvignati si ritrova qui e sta bene. Butti si crede morto, con molti altri compagni, o prigioniero in mano ai Cosacchi, ma nulla si sa di certo. Giorni fa, andando al foraggio nelle campagne, ci è sortito da una parte una quantità di Cosacchi, uniti a dei paesani che noi essendo in pochi e senza armi ci sono riusciti buoni i cavalli. Adesso al foraggio sa ve bene armati ed uniti 4 o 5 mila uomini tra fanteria e cavalleria e di nulla più si teme. Tutti desiderano di ritornare in Italia perché non vi è chi non sia stufo di questa Campagna così lunga, chè sono più i soldati morti dalla fame, che uccisi delle palle. Se Lei mi vedesse direbbe che io sto meglio in aspetto al presente che prima che partissi da casa, non ostante i tanti patimenti che abbiamo fatto e che facciamo. […]

Moscha ha sofferto un saccheggio ed un incendio così terribile, che se ne ri-corderà inh eterno. Non potrei, se volessi, in nessuna maniera raccontare cosa di meraviglioso sia andata alle fiamme. Il vedere le contrade piene di panni finissimi, libri, instrumenti,m tutta roba inglese, ed una contrada ove vi erano 80 rimesse, e dentro di queste rimesse meno di 10 legni non vi era nessuna, e tutti legni che non se ne ha idea, noi l’abbiamo veduto tutto alle fiamme, senza poter riparare a tante meraviglie. Noi l’abbiamo veduta prima che incominciasse l’incendio; a vederla adesso è cosa che fa piangere. A tutti i soldati per dieci o didici giorni era lecito il rubare, spogliare e far tutto. Si sono trovate delle cantine di Sciambagna, di Malaga, di Rum, di Bordò e tanti altri liquori i più squisiti, che i primi giorni si è fatto un gran bene, dopo tanti mesi che si soffriva fame terribile e bere quasi sempre delle acque marcie. Se si raccontasse il viaggio per restare, come sieno vissuti tanti uomini e come non sieno restati tutti, senza venirne sino qui nemmeno uno. La divisione di Pino, che sono partiti da Milano 15 mila uomini, al presente sono qui 3 in 4 mila uomini, e così di tante altre divisioni quasi tutti periti dalla fame, dai stenti, e dalle fatighe. Nel nostro Corpo, negli escesi della fame uno si è dato una pistolettata nelle tempia. Questa è una campagna che tutti i militari se ne ricorderanno in eterno. (La lettera del 9 ottobre)

Altrettanto impressionanti sono due lettere inserite nelle “Memorie” del modenese Francesco Baggi, tenente del 2° Reggimento Fanteria di Linea ita-liano, proveniente anche lui dalle Guardie d’Onore. Scrive così alla madre il 28 settembre:

Siamo stati nell’abbondanza per qualche giorno, ma ora ci troviamo nella mas-sima penuria, e chi ha qualche denaro può chiamarsi felice…….Sono quattro giorni che ci troviamo nella bruciata Mosca; ogni giorno si appiccano dei Russi, che si sorprendono nell’atto di nuovamente incendiare ciò che ancora rimane intatto. Bi-sogna ben essere brutali per abbandonare al fuoco una delle più grandi e più belle città d’Europa. Quale desolazione! L’Imperatore è con noi, con tutta la Guardia; così pure il Vicerè con il quarto Corpo d’Armata. Siamo alloggiati poco meglio



di quello che se fossimo al bivacco; abbiamo anche poca paglia per dormire. Oh, quanto siamo infelici! Lo dico con le lagrime agli occhi; vedo il nostro ritorno assai difficile, gli stenti, la lontananza, l’inverno che si avvicina, e i tetti che biancheggia-no a quest’ora di neve. Oh, quanta miseria!” E il 5 ottobre: Oh, quanta differenza! Mi trovo di guardia alla piazza degli impiccati, con 50 granatieri. Per dire la verità ho passato la notte bene, giacché fortunatamente il mio corpo di guardia è situato in una cameraccia che è in volto, e che le fiamme hanno rispettata. Qui si gela assai bene; io sono in gran pelliccia e mi difendo un poco. Sino ad ora non ci è mancato il mangiare, ma temo molto nell’avvenire. Il nostro magazzino è terminato; abbiamo però molti storioni salati, e dell’olio. Si beve acqua, la farina comincia a mancare. Io credo che l’Armata andrà presto avanti. Gli abitanti sono tutti fuggiti, e solamente qualche persona si fa vedere. Oh, quanto saremmo stati bene se la popolazione fosse rimasta in città!

Si comincia a rimandare indietro i feriti, in vista dell’evacuazione. Un gio-vane colonnello, comandante del 7° Reggimento Dragoni francese, ma mi-lanese di nascita, Luigi Sopransi, gravemente ferito a Borodino, scrive il 15 ottobre, in francese, all’adorata “maman”, che i bei giorni sono passati e che pare ci si dovrà rimettere in viaggio. Gli pare però poco dignitoso partire con i feriti, seguirà il Quartier Generale, viaggiando in berlina. D’altra parte può fare ciò che vuole, “maman” è dal 1796 l’amante ufficiale del maresciallo Berthier, ma non è solo al maresciallo che deve la sua carriera. Volontario, nel 1798, a quindici anni nel 12° Ussari, è stato ferito a Marengo, ha catturato ad Austerlitz l’aiutante di campo dello zar, è stato ferito a Jena, in Spagna ha preso sette bandiere e sei cannoni e, nonostante abbia promesso alla mamma, in una delle lettere intercettate dai Russi, di passare le acque insieme a lei per guarire della grave ferita riportata, l’anno dopo sarà di nuovo sul campo, ge-nerale di brigata a trent’anni, e, gravemente ferito a Lipsia, finirà i suoi giorni a Parigi, nel maggio 1814, in conseguenza di quest’ultima ferita.

Tutto l’esercito si prepara a rientrare, carico di bottino, che dovrà abbando-nare, e con le provviste, insufficienti, che è riuscito a trovare. C’è chi, poten-do, fa’ le cose in grande. E’ il caso del maresciallo di campo Giuseppe Ros-setti, un piemontese che ha lasciato l’esercito francese per passare al servizio napoletano sotto il re Gioacchino Murat (anche se non ha piacere che Napo-leone lo apostrofi “Monsieur le napolitain”). Ha fatto parte del seguito che ha accompagnato Murat durante tutta la campagna ed è entrato, tra i primi, a Mosca con il suo re. Ora, in vista della ritirata, liquida il suo ricco guardaroba e sostituisce il suo furgone, troppo pesante, con uno più leggero, in vimini. Questo è destinato a contenere, a spese della cantina e della dispensa del prin-cipe Razomouwski, nel cui palazzo è alloggiato il comando napoletano, un


vero e proprio ben di Dio: in basso 48 contenitori di cristallo, capaci ciascuno del contenuto di due bottiglie, riempiti di rhum, acquavite e vini di Spagna, nel alloggiamento centrale, carne salata, salmone marinato, zucchero, caffè, cioccolato, riso ecc. e, più in alto, un sacco e mezzo di farina di prima qualità, suddivisa in sacchetti di pelle, ed infine sacchi di avena per i cavalli. Rossetti, pur attraverso molte traversie, sarà uno dei pochi a poter usufruire delle sue riserve fino in fondo.

Non così fortunato un altro maresciallo di campo del seguito di Murat, Vincenzo Pignatelli di Strongoli, la cui carrozza piena di oggetti preziosi, di pellicce, di sete cinesi e di the finisce in un burrone perché i cavalli si imbiz-zarriscono.

La stessa sorte ha la carretta sulla quale Baggi ed altri tre ufficiali hanno caricato provviste per due mesi: tre sacchi di pagnotte, uno di patate, uno di farina, uno di grasso di castrato, acquavite, barattoli di conserva, miele e rhum. E ben presto,iniziata la ritirata, con rarissime eccezioni, le provviste ed il bottino si limitano a quanto può esser portato addosso, tutto il resto è lascia-to per strada, mentre il gelo e la neve rendono la marcia sempre più difficile e faticosa.

La ritirata si dimostra sin dall’inizio irta di difficoltà, dopo qualche giorno,



terminate le provviste, la carne di cavallo arrostita alla meglio e la neve sciol-ta provocano la dissenteria. Non si è mai coperti in maniera adeguata e non sempre si trova riparo per la notte. In queste circostanze la vita umana non ha più alcun valore. I soldati del contingente spagnolo sparano una fucilata nelle testa dei prigionieri russi che restano indietro. Si tratta, dicono loro cinica-mente, di “una parola all’orecchio”.

Inizialmente si segue un itinerario diverso da quello dell’andata, a Malo Jaroslavetz i russi sbarrano il passo e nella battaglia che ne segue sono gli italiani a riuscire vincitori. C’è una lettera di Alessandro Neri, un sergente maggiore del 3° Reggimento Leggero, che riassume le sofferenze della cam-pagna e di quell’ultima battaglia.

Malo-Jaroslawetz, 25 ottobre 1812. Non mi ricordo più qual sia stato l’ultimo paese che le ho scritto: forse uno della Baviera. Da quel l’epoca in poi ci hanno fatto raddoppiare le marcie per passare la Sassonia, Slesia, Prussia, Polonia, Lituania, Livonia e Russia in poco più di due mesi. Impossibile cosa sarebbe che io provassi a raccontarle i patimenti e le fatiche di una marcia di 29000 miglia circa. Gli strapazzi, la fame, la sete, le febbri, le continue marce di 30 e 40 miglia al giorno, le acque fe-tide, il clima scellerato, i combattimenti colle truppe russe e coi crudelissimi cosac-chi, truppa la più inumana che sia nell’arma russa, non mi hanno fatto morire! Non sono entrato, per mia disgrazia, in Mosca, perché, facendo parte del 4° battaglione, sono rimasto accantonato fuori… gli altri battaglioni sono entrati, e, nonostante gli incendi, hanno fatto tesori.

Ieri, in ritirata, abbiamo avuto una grandissima battaglia contro più di centomila russi, mentre le nostre truppe, in massima parte italiane, venute in soccorso dei Fran-cesi, essendo stato ucciso il loro generale Delzons, non erano che 15.000: ma abbia-mo vinto noi Italiani, ma abbiamo avuto delle perdite enormi: forse 5000 uomini: ma i russi ne ebbero il doppio… Siamo andati spessissimo all’attacco alla baionetta.

Che orrori! Morti una quantità di ufficiali me generali, ferito il generale lPino, morto suo fratello, ferito Varese, il colonnello del nostro reggimento (3° fanteria leggero), e tanti e tanti altri calpestati dai cannoni, dai cavalli… Avendo pernottato sul campo di battaglia, perché la battaglia finì a mezzanotte, non puoi immaginarti, cara madre, quali orrori ho visto… Il vicerè ci ha lodati noi italiani soprattutto, ed anche Napoleone ci ha passata la rivista oggi, dicendoci “bravi italiani”. Anche i feriti gridavano “Viva l’Imperatore, viva l’Italia”.

Ora siamo fermi: ma che cosa faremo? Come passeremo questo spaventevole inverno? Il 3° reggimento ha sofferto moltissimo, in modo che di 40000 che siamo partiti siamo appena in 300: non so come me la sia scappata.

Il nostro sergente conclude poi la sua lettera: “Non mi posso estendere di più e non so nemmeno se riceverà queste righe. Se pure giungano nelle sue mani possano ispirarle quell’amore di natura che mi condurrà fino alla mor-


te. Abbracci a tutta la famiglia-suo Alessandro”. La madre riceverà la lettera, ma non vedrà più suo figlio.

Nel suo diario il colonnello Omodeo, che resta ferito, descrive brevemente l’accanito scontro contro forze superiori, che al suo solo reggimento costa oltre quattrocento perdite, e cita lo stupore di Napoleone alla vista di tanti caduti e feriti all’interno dell’abitato che lo induce a chiedere a Murat, che lo accompagna: “Come mai avete potuto ammazzare tanta gente?” e la rispo-sta, di ambigua interpretazione per noi posteri “Ecco il piacere che si ha nel comandare della gente così valorosa”.

Anche se vittoriosa, però, la Grande Armata è obbligata a cambiare itinera-rio ed a ripercorrere quello dell’andata, passando attraverso zone ormai esau-ste di ogni possibile risorsa ed abbondanti solo di cadaveri ancora insepolti, e tutti i suoi componenti sono perseguitati dalla fame, dal gelo e dai Cosacchi.



I superstiti descrivono la ritirata considerandosi dei miracolati. Il sottotenente Ba-gnalasta, veronese, del Batta-glione del Treno, è miracolato due volte, essendo riuscito a sfuggire ai cosacchi che lo avevano catturato. Dato, però, che lo avevano spogliato di cappello , cappotto e scarpe, ha le punte delle mani e dei piedi congelati e, quando scri-ve alla moglie, ha già subito

l’amputazione di due diti del piede destro (ed un’avventura analoga, con le stesse conseguenze, è vissuta negli stessi giorni, dal principe Pignatelli). Ras-sicurata, per così dire, la moglie sullo stato della propria salute, il Bagnalasta così descrive da Berlino, il 23 gennaio 1813, uno degli episodi più significa-tivi della ritirata, il passaggio della Beresina

Il giorno 28 di detto mese di novembre rimasi per 24 ore alla testa di un ponte così detto della Beresina a Barisovo, a cavallo ove piovevan le nemiche palle del cannone, degli obici e delle bombe, vedendo cadere morti ai miei lati migliaia d’uo-mini, cavalli: persino una povera donna con un bambino fra le braccia dalla folla rimase schiacciata col figlio! Oh che giornata d’orrore fu quella per me, mia cara Maria. Mi vedevo attorniato dalla morte da ogni parte e senza scampo e senza di-fesa; finalmente passai il ponte alle quattro ore dopo mezzanotte e mi posi in salvo con l’armata.

Scene orribili ed atti di sacrificio, più le prime, però, che i secondi, sono descritte nelle sue memorie dal Rossetti, particolarmente impressionato per aver riconosciuto, e visto gettare in acqua con una pedata, il corpo di un suo vecchio commilitone piemontese.

Altre lettere confermano queste tragiche vicissitudini, simili a quelle che a centotrent’anni dopo incontreranno i nostri soldati dell’AR.M.I.R. nell’in-verno russo. Il capitano del Genio Goffredo Belcredi, lombardo, scrivendo da Danzica il 1° gennaio 1813, così descrive la sua situazione, ignorando che la malattia lo falcerà entro la fine del mese.

Danzica, 1 gennaio 1813 Già da 4 giorni mi trovo a Danziga dove sono arrivato lacero come un pezzente e con una camicia piena di pidocchi, che finalmente mi sono levato di dosso coll’aiuto di qualche camerata che ho trovato e che mi ha pre-


stato con che cambiarmi. Ho perduto cavalli, equipaggio e tutto: insomma non mi resta che una cattiva uniforme ed un paio di calzoni di tutta la mia roba; ma pazien-za, ho salvato la vita e la libertà e son ben contento; la roba si rimette col tempo. So che è stato scritto a Milano che ero rimasto indietro e che per conseguenza dovevo esser morto o preso; difatti tutti i miei colleghi mi hanno compianto e mi credevano spedito; ma io ho saputo cavarmela per istrade non frequentate, facendo ventiquat-tro e trenta miglia al giorno; sono arrivato all’improvviso a Danzica, e qui conto di ristorarmi un poco, giacchè la mia salute e d il mio petto particolarmente ha bisogno di riposo e di una cura; dopo spero di venire in Italia e rimanere qualche tempo nel seno della cara famiglia.

Il tenente Magelli, giunto finalmente in salvo, così riassume la ritirata, in una inedita lettera al fratello, del 7 gennaio 1813:

Dopo due mesi di ritirata giunti siamo a Marienwerder città Prussiana poco di-stante da Torn, ove ho avuto il piacere di ricevere un tua lettera datata 22 scorso 9bre. Essa mi ha tranquillizzato, mentre erano due mesi che ero privo di tue nuove. Non dubito che l’ultima mia scritta da Mosca non avrà avuto ugual sorte delle N. 6, 7 e 8 come mi dici. Il giorno 18 8bre siamo partiti da Mosca e marciassimo ver-so Calluga …..Dopo quattro giorni ci portassimo a Malojaroslavitz ove il Quarto Corpo ebbe modo di distinguersi. La battaglia durò dalle ore undici antimeridiane fino alle 8 della sera. Li nimici ad onta delle migliori posizioni e del triplo di più d’uomini dovettero vergognosamente abbandonare e ritirarsi sopra Caluga. La loro perdita fu circa in 8mila fra morti e feriti, e la nostra circa in 3mila. Il Reg.to Co-scritti della Guardia sofferse assai e noi pure…..Il cannone fece strepito sopra di noi……Il giorno dopo soggiornassimo; in questo tempo l’Armata tutta si riunì. Nel mentre credevamo di seguire il nemico, un contr’ordine venne dallo Stato Maggiore Generale di mettersi in ritirata. Onde cominciassimo il movimento il giorno 26. Il nemico per tre giorni non si lasciò vedere. Il 30 si presentarono alla nostra retro-guardia 16mila Cavalieri, essi si azzuffarono; sia gli uni che gli altri non poterono venire ad un affare decisivo, perché durante la notte noi prendevamo le migliori ed a noi vantaggiose posizioni. Da questo punto cominciò la nostra ritirata; questa è stata talmente precipitosa, piena di pericoli, ed ostacoli che abbiamo perduto tutti gli equipaggi, tutti gli ori, ed argenti, ed immensi tesori che l’Armata aveva ammas-sati alla Capitale Russa. Tutta l’Artiglieria, e Treno, Cavalli ecc. Il freddo terribile, la fame, e le fatiche facevano cadere al suolo centinaja di soldati. Una quantità di Cosacchi hanno continuamente tormentato li nostri fianchi, e la nostra coda, e tutti gli ammalati, feriti, vivandieri e gente al seguito sono andati nelle loro mani, non che tutti quelli che disgraziatamente essi trovavano. Il nostro Reg.to senza essersi battuto dopo il 24 si trova al N° di 83, ma vanno rientrando, ma poco possiamo spe-rare. In somma ti dico in breve che quasi tutta l’Armata è rimasta nell’orrida Russia, morti dalla fame, o gelati; e quei che ebbero la sorte di ripassare il Niemen sono tutti rovinati dal gelo. Io pure ho gelato la punta delle mani ed il naso. Ecco una picco-la annotazione di quegl’infelici rimasti o morti nostri Modenesi…………Rimarca bene che questi sono rimasti in mano al nemico, chi morti, chi moribondi, motivo per cui di niuno si può calcolare sulla loro esistenza. Il nemico cessò di seguirci al



Niemen, ma in oggi dubito, e ne siamo certi, che essi s’avanzeranno. D’altro piccolo dettaglio della perdita voglio metterti a giorno. Abbiamo perduto più di 1.000 pezzi di cannoni, tutti i cassoni, vetture, equipaggi dell’Imperatore, del Re di Napoli, del Vice Re, Marescialli, Generali, Colonnelli, Uff.li e tutta quanta la cavalleria e più di trecentomila morti. Questo è quanto ti posso assicurare. In mezzo a tanti spettacoli ed orrori il Cielo mi ha dato la forza di sostenermi, e trovarmi ora fuori di pericolo. Non tralasciare di far noto ai genitori, parenti ed amici della mia esistenza……Ad-dio, vogliami bene. P.S. Del mio tesoro tutto ho perduto, eccettuata una verga d’oro della somma di duemila franchi.

Anche gli ultimi venuti, come i Napoletani, giunti nelle retrovie ai primi di novembre e mandati a coprire la ritirata della Grande Armata pagano, nel giro di pochi giorni, un tributo pesantissimo. Incaricati di scortare la slitta di Na-poleone, nella notte tra il 5 e il 6 dicembre tre squadroni di Guardie d’Onore e due di Veliti a Cavallo, in totale poco più di settecento uomini, ne lasciano lungo il percorso, per il freddo o perché caduti con il cavallo sul terreno ge-lato, ben 346 e molti tra i superstiti non sono più in condizioni di servire per malattia o per congelamento del naso o degli arti.

Il diario del tenente Mallardi, inedito, fornisce molti particolari sull’ultima fase della campagna che riduce ai minimi termini il contingente della Guar-dia Reale napoletana, con i due battaglioni di Veliti che nella zona di Wilna passano da 1.500 a soli 200 nel giro di qualche giorno, con oltre 1.000 tra ricoverati in ospedale o prigionieri destinati a raggiungere ben presto gli oltre cento morti.

Assai più fortunato di tutti costoro il marchesino Corigliano riesce a ca-varsela. Malridotto, addirittura in fin di vita, può comunque aggregarsi, fi-nalmente, a un generale ed a partire per Napoli in carrozza. Prudentemente, comunque, avvisa il padre, nella sua lettera da Monaco del 3 febbraio 1813, che ci saranno mille ducati da pagare.

München, 2 febbraio 1813 Caro Papà mio. – Ora che sto bene voglio dirti che in Danzica sono stato per

morire, ed al reggimento mi credevano già morto. Fui obbligato dunque a compra-re una carrozza chiusa e pertii in posta da Danzica, che era stata dichiarata piazza d’assedio, quasi moribondo. Il viaggio però mi ha giovato ed ora non mi è restato altro che un grande tremore il quale m’incomoda molto. La mia idea era di farvi una sorpresa ma come a Glogau mi sono unito colo colonnello presentemente generale stando malato facciamo un viaggio comodo per cui ho stimato meglio avvertirvi che potete aspettarmi per il 5 dell’entrante mese. Caro Papà mio al mio arrivo vi saranno mille ducati da pagare. Potete immaginarvi il dispiacere che mi fa in vedere l’interesse che fo alla mia famiglia, ma caro Papà questo mi fa avere il piacere di


baciarvi la mano e di abbracciarvi un’altra volta. Vi prego non dire niente del mio arrivo a nessuno ed in particolare a Mariannina. Il tremore cresce non mi fido più, a mammà c.s.m. Vincenzino.

Ai pochi – e fortunati- superstiti se ne aggiungeranno in seguito qualche centinaio di altri. Tra il 1814 ed il 1815 rimpatriano gli italiani che sono stati catturati e che sono sopravvissuti alla prigionia russa, anzi, più esattamente, ai primi difficili, confusi, pericolosi giorni seguiti alla cattura. Baggi, nelle sue memorie, spiega come sia sopravvissuto grazie all’aiuto di un generale russo che, impietosito del suo stato, lo ha affidato ad un ufficiale di origine italiana.

Anche se falcidiati talvolta da epidemie, come quella che ad Orel colpisce quanti hanno accettato di prendere servizio nell’esercito russo, i prigionieri inviati all’interno del paese non possono lamentarsi troppo del trattamento che ricevono. I soldati che conoscono un mestiere riescono spesso a trovare un lavoro nelle località dove sono inviati, gli ufficiali, dotati di una paga sia pure esigua, riescono invece a stabilire contatti con borghesi e nobili locali.

I più rimpatriano in gruppi, suddivisi tra ufficiali e soldati, conoscendo un’ altra parte d’Europa, con nuove avventure, assai più liete di quelle dell’an-data, com’ è testimoniato dai ricordi di Baggi e di Pisani. Qualcuno non fa’ ritorno, stabilendosi in Russia, o rimpatria dopo anni, come un toscano del 113° Reggimento di Linea, che rientra dopo 16 anni con una moglie polacca.

C’è poi da aggiungere che qualche prigioniero se la deve esser passata più che discretamente. L’ufficiale medico Bartolomeo Panizza, futuro professore all’università di Pavia nonché senatore del regno, che è rimasto indietro per curare un generale francese, aiutante di campo del Vice Re, e che con costui è stato catturato a Wilna, prima di esser destinato all’interno per aver favorito un’evasione, così ricorda quei giorni ad un compagno di prigionia nel 1816:

Qui sempre mi viene in mente la campagna di Russia e penso al nostro soggiorno a Wilna, al gioco del pallone, alla bottega del caffè, alle nostre questioni filosofiche.

E questo compagno di prigionia potrebbe aggiungere ben altro alle paro-le di Panizza. E’ Giuseppe Terzi, di una famiglia marchionale bergamasca, guardia d’onore, che fino a Mosca ed alla ritirata è riuscito a restare, seppur saltuariamente, in contatto con il fratello ufficiale.

A fine ottobre la madre, Maria Malabaila del Canale sa’ che i figli sono prigionieri in Russia. La baronessa ha trascorso la giovinezza a Vienna, dove il padre era ambasciatore sardo, ha perciò amici in tutta Europa e mette in



moto ogni canale disponibile. Per primo scrive a Jacopo Quarenghi, il famoso architetto bergamasco alla corte dello zar, “per pregarlo di prender parte ad un affare che ben m’interessa al sommo” e prosegue “Mi si fa credere che l’ultimo mio figlio sia stato fatto prigioniero, io desidererei sapere se l’ex Marchese Giuseppe Terzi Guardia d’Onore di S.A. il Vice Re si trova nel numero dei prigionieri e dove si ritrova; questo sarebbe uno di quei tratti di quell’amicizia che mi ha sempre dimostrato”. Come le lettere attraversino l’Europa in guerra non è dato sapere, ma la marchesa riesce nel suo intento ed a febbraio rinnova la richiesta. Quarenghi si mette a disposizione e la ma-dre gli comunica di aver saputo che Giuseppe è prigioniero a Wilna , dove si arrangia dipingendo ritratti e miniature. Quarenghi, cui nel frattempo sono arrivate sollecitazioni anche dall’ambasciatore di Napoli alla corte imperia-le, riesce infine a contattare Giuseppe ed a consigliargli di chiedere un pas-saporto per San Pietroburgo che Giuseppe, senza affrettarsi troppo, ottiene. Parte così a settembre, passando per Riga, dove è “Governatore Generale il Marchese Paulucci, nostro italiano” come l’architetto gli ha consigliato a maggio e, trovandosi bene, vi si trattiene fino a novembre. Finalmente a San Pietroburgo, vi è ben accolto, oltre che da Quarenghi, anche dal Maggiordo-mo Maggiore dello Zar, il milanese Ammiraglio Giulio Litta Visconti Arese. Persuaso, ormai, che il fratello sia morto così scrive al padre “Persuada dun-que la Sig.ra Madre a non chiedermi più nulla di lui, perché null’altro otterrà in risposta che il silenzio”. Frequenta, intanto, la migliore società e, vista la sua abilità nel disegno, è incaricato di impartire lezioni di pittura alle figlie della famiglia Galitzine. Sboccia l’amore con una di queste, Elisa, ed il 18 marzo 1814 Giuseppe scrive:

Mio caro Padre. Mi pongo alle di Lei ginocchia per chiederle il consenso che solo mi manca a compire la mia felicità cioè ad unirmi con una giovane alla quale la suprema provvidenza mi ha destinato, poiché per sì strana via mi si conduce. E’ questa la Principessa Elisa Galitzine, figlia del defunto Principe Michele e della Contessa Prascovia Schauwaloff.

Per arrivare alle nozze occorrerà qualche mese, sia per la distanza sia per-ché le famiglie vogliono sapere se “sono all’altezza” l’una dell’altra. Ad ago-sto si celebra il matrimonio e gli sposi si mettono in viaggio verso Bergamo, con calma, facendo visita a parenti ed amici sparsi per l’Europa centro-setten-trionale ed arrivando a destinazione ai primi del 1815.

Un viaggio di ritorno simile non può certo toccare ad un oscuro coscritto romano al servizio francese, Stanislao Mambor, ma anche lui è sopravvissuto


alla campagna ed alla prigionia e può ritrovare la via di casa, non sappiamo se da solo o con altri reduci. Invece che attraverso una copiosa corrispondenza, come per il marchese Terzi, lo sappiamo da sei paginette manoscritte

“Dettaglio delle tappe fatte di spazio da Congur mia prigionia fino a Roma”. Mambor si limita a segnare, ogni giorno, la data, le miglia percorse ed il luogo di tappa, magari con l’annotazione “piccolo paese” o “città”. Da Congur, quasi cento miglia da Perm, alla fine del suo viaggio, che dura 255 giorni, percorre 4.792 miglia, e finalmente, il 14 marzo 1815, conclude la sua odissea a “Roma mia cara patria”.

Uno dei pochi fortunati ad aver fatto ritorno dalla Russia ed uno dei po-chissimi ad avercene lasciato traccia.



Bibliografia

A. Zanoli, Sulla milizia cisalpino-italiana, Milano, 1845.F. Baggi, Memorie, Bologna, 1898.A. Verga, Sulla vita e sugli scritti di Bartolomeo Panizza, Pavia, 1908.Comando del Corpo di Stato Maggiore -Ufficio Storico, Gli Italiani in Russia, Roma, 1912.A. Comandini, Gli Italiani in Russia nel 1812. Commemorazione, Milano, 1912M: Gorianow, Lettres interceptées par les Russes durant la campagne de 1812 , Parigi, 1912W.R. Apoutchine, Formation des legions composées de prisonniers de guerre français, ita-

liens et hollandais à Orel 1812-13, Mosca, 1913.G. Terzi, Un gentiluomo bergamasco nella campagna di Russia, Bergamo, 1928.A. Monti, Figure e caratteri del Risorgimento, Milano, 1939.F. Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia, Milano, 1942.G. Rossetti, Journal inédit d’un compagnon de Murat, Abboville, 1998.P. Coturri–G. Doni–S. Pratesi–D. Vergani, Partire partirò, partir bisogna. Firenze e laToscana nelle campagne napoleoniche, Firenze, 2009.G. Ceci, “Dalle memorie del Generale Vincenzo Pignatelli Strongoli” in Archivio Storico per le provincie napoletane, Napoli, 1921.N. Cortese, “L’esercito napoletano e le guerre napoleoniche”, in ibidem, Napoli, 1926.L. Gasparini “ Una pagina del valore italiano in Russia. Nuovi documenti sulla campagna diRussia del 1812” in La Lombardia nel Risorgimento Italiano, Milano 1926-1927.C. Zaghi “In margine alla campagna napoleonica del 1812. Italiani prigionieri in Russia” inRassegna Storica del Risorgimento, Roma, 1936.C. Antonelli d’Oulx, “Due piemontesi nelle armate napoleoniche”, in Torino, Torino, n.121941.G. Valente, “Un cosentino nella campagna di Russia”, in Risorgimento e Mezzogiorno, 1992.N. Carri “Domenico Folli Bergantini. Guardia d’onore di Napoleone il Grande” in Pagine di storia e vita imolesi, Imola, n. 12.Corrispondenza di Paolo Magelli, Biblioteca Estense, Modena.V. Omodeo “Diario” a cura di M. Giarda, manoscritto, in copia presso l’autore.G. Mallardi “Durante il regno di Gioacchino Murat”, manoscritto, in copia presso l’autore.S: Mambor “Dettaglio delle tappe fatte da Congur mia prigionia fino a Roma”, manoscritto

in copia presso l’autore.

85

Il mistero della stampa periodica italiana nel 1812

di Tania Polo

È stato stimato che i militari reclutati da Napoleone nell’intera Peniso-la italiana, inclusi i 14 dipartimenti annessi all’Impero e i due Regni satelliti d’Italia e di Napoli, rappresentassero quasi un decimo della

Grande Armée del 1812. Fa sessantamila uomini: di cui restavano inquadrati, nel gennaio 1813, al massimo un decimo. Vuol dire che almeno l’un per cen-to delle famiglie italiane pianse la morte o la scomparsa di un caro, anche se poi nei mesi e negli anni seguenti vi fu un numero imprecisato ma certo non indifferente, di ritorni dalla prigionia o da mille peripezie. Questa tragedia, che centotrent’anni dopo fu rivissuta da altre ottantamila famiglie italiane, ha fatto dimenticare il particolare, politicamente rilevante, che “on the other side of the hill” combattevano, sotto le insegne dello Zar, alcune decine di ufficiali savoiardi, nizzardi e italiani provenienti dalla vecchia Armata sarda.

Nonostante questi fatti, oggi in Italia sono pochi coloro che si interessano del destino di quei loro connazionali che andarono in Russia con Napoleone o che combatterono contro di lui. Anche tra di essi ci furono eroi, ma non c’è in tutto il paese un monumento, un museo, foss’anche una statua che li ricordi. Né tra le belle lettere esiste un’opera importante su questo tema. Sembra che la coscienza di una generazione abbia nettamente banalizzato la verità della propria tragedia nazionale e tutto ciò che di essa rimane è seppellito in pro-fondità tra gli archivi delle biblioteche.

E che dire degli anni successivi al 1812? Cosa mai sapevano gli italiani della campagna russa di Napoleone fin dal suo inizio, e come accolsero que-sta epopea? È noto che la responsabilità del formarsi di un’opinione pubblica cade sui mezzi di informazione di massa. Cosa dunque scrissero i giornali e le riviste italiani dell’epoca? E come reagì a queste notizie il pubblico di let-



terati, veterani e storici del tempo?Sono queste le domande ingenue che mi hanno spinto a immergermi tra i

fogli ingialliti delle gazzette napoleoniche conservate nelle principali biblio-teche di Roma. Senza pretese di farne uno studio completo e approfondito, ma solo di raccogliere un taccuino di ritagli; quel che è sembrato curioso ad una autodidatta russa del Bicentenario!

***

La prima cosa che mi ha colpita, è stato di constatare che dell’imminente attacco alla Russia tra la fine del 1811 e la prima metà del 1812 i giornali italiani non parlavano apertamente; ma non bisogna credere che il lettore ne restasse completamente disinformato. La penisola italiana si trovava già da 15 anni sotto il controllo di Napoleone, per il quale, come è noto, in pace si sta male. Il preludio alla guerra suonava in sordina nei brevi ma eloquenti annunci sul raggruppamento delle truppe russe e francesi lungo entrambi i lati del confine russo-polacco.

In più, nelle rubriche di politica interna si concedeva molto spazio al tema del reclutamento nell’esercito. Il servizio militare obbligatorio, introdot-to da Napoleone, garantiva l’ingresso di nuove leve dall’Italia, mentre il loro ampio coinvolgimento dal Nilo al Reno nelle operazioni di guerra permanenti dell’esercito francese, assicurava la disciplina e l’addestramento professiona-le delle reclute. Ad esempio, il giornale di Milano, capitale del Regno d’Ita-lia, informa dell’entusiasmo generale che regnava all’ufficio di reclutamento veronese:

In generale li pubblici funzionarj si mostrano animati dal più vivo desiderio di servire il governo nell’importante oggetto della leva; i coscritti ubbidiscono docili alla chiamata della legge, e si viddero partire esultanti per raggiungere i loro fratelli d’armi.

La facilità con cui si è seguita la leva attuale devesi al nuovo regolamento emes-so dal ministero della guerra, e più ancora all’esempio onorato dei coscritti delle scorse leve, che coperti di gloria ritornano vincitori da terre straniere e nemiche.

Le larghe ricompense che accorda l’augusto monarca ai servigi militari, le deco-razioni che tutto giorno diffonde nelle truppe del regno gareggianti in coraggio, e in valore con quelle dell’impero, ridestano ne’ petti italiani un generoso entusiasmo di coprirsi di gloria sotto le bandiere del primo capitano dell’universo, e addimestican-dosi ormai li nostri coscritti con uno spirito guerriero, perdono l’antico ribrezzo, e la


passata ripugnanza.“Corriere milanese”, Milano, 3-01-

1812.

Su questo sfondo, nel flusso di no-tizie provenienti dagli stati d’Europa, dalle due Americhe, dalla Turchia, compaiono sempre più informazioni sulla Russia e sui suoi aspetti econo-mico, politico, giuridico, geografico, militare. Attraverso l’elegante impa-ginatura quadrangolare dei giornali italiani, traspare l’occhio di Parigi fisso sull’Impero Russo, suo unico rivale.

Ed ecco che si passano in rassegna le deli-bere statali, i contatti diplomatici, i trasferimenti nella cancelleria imperiale, le azioni di guerra in Crimea, la ricostruzione delle fortezze russe e la fabbri-cazione di nuove navi. Si fanno i nomi di Kutuzov, Čičagov e altri generali russi.

In questo contesto, non sono trattati in modo imparziale neanche i dati sul censimento della popolazione russa, o le manifestazioni di curiosità verso il clima:

È stata si dolce la temperatura dell’aria ad Astracan, fino agli ultimi di gennaro, che i campi avevano incominciato a coprirsi di verdura, e gli alberi a sbucciar de’ bottoni. Il freddo ha cominciato ne’ primi giorni del mese di febbraio.

“Corriere milanese”, Milano, aprile 1812.

La notizia fa da esca ai partecipanti alla futura invasione, che a stento co-noscono la latitudine della stessa Astrachan’. Oggi si sarebbero orientati velo-cemente dando un’occhiatina su internet, ma allora della Russia non esisteva neanche una qualsiasi cartina. Quella carta ebbe ampia diffusione in Europa solo con il ritorno dei cartografi di Napoleone dalla presa di Mosca.

Si sente un tuono. I giornali italiani ne riproducono il fragore quando già da un mese tra le steppe della Russia echeggiava sonoramente. Leggendo dell’attraversamento del Nemunas da parte dell’esercito di Napoleone, i let-tori capiscono che la guerra è iniziata…

…perché ogni speranza di conciliazione con la Russia era svanita. I vinti, disse S.M. nel dare quell’ordine, prendono il tuono di vincitori. La loro fatalità li tra-



scina: ebbene, compiansi i destini.

“Giornale del dipar-timento del Rubicone”,

Forlì, 23/07/1812.

La testata respon-sabile di queste righe

è contraddistinta da un carattere scherzosa-

mente lirico, e dalla ca-parbietà con cui puntualmente

sottrae spazio alle solite tematiche politiche e economiche, per con-cederlo alla poesia, alle novità tea-

trali, alle sciarade e alle barzellette. In una delle sue edizioni (quella del

17/12/1812) appaiono di colpo due pagi-ne pubblicate sottosopra.

Da questa superficialità il quotidiano napoletano “Monitore delle due Sicilie” è ben lontano. Indulge ancora

alla sciarada, ma è attentissimo a non offendere il proprio stimatissimo pub-blico. Il celebre proclama di Napoleone lo pubblica con tre giorni d’anticipo rispetto ai suoi colleghi settentrionali e per intero, servendone per benino il contenuto al lettore su un piatto di due pagine.

Comunque, a parte qualche sfumatura, l’impronta di questi giornali è sorprendentemente identica. Tutti gli articoli sono telegrafici, di norma privi di commento. Anche il “Corriere milanese” non fa eccezione, sebbene voglia dar prova di maggiore intraprendenza con l’aggiunta di un riassunto quanto mai dettagliato sulla composizione e il dislocamento delle truppe russe all’i-nizio del conflitto.

Un altro clone è il Giornale politico del dipartimento di Roma, solo che veste la tonaca; malvolentieri paga il dazio a questo meschino tema, per tor-nare il prima possibile a concentrarsi sulle tematiche religiose.

Le successive uscite di questi giornali come tanti tasselli ricompongo-no insieme il mosaico della guerra in Russia. Si trovano informazioni sullo spostamento delle truppe, balenano nomi di città, villaggi e fiumi, cognomi


di generali russi, viene riportato il numero dei caduti e dei prigionieri tra le file nemiche, e dei danneggiamenti subiti dall’artiglieria e dai convogli av-versarii. A sorpresa, le notizie sul corso della guerra in Russia, a Možaisk, Smolensk o Mosca, presto si spostano dalle rubriche di politica estera a quelle di politica interna. E con ciò, la guerra si svolge solo tra “francesi” e “russi”, i giornali non parlano né degli italiani, né delle altre nazionalità che compon-gono la Grande Armata. O piuttosto, non ne parlano chiaramente, ma se lo lasciano sfuggire; ad esempio, in un annuncio funebre:

Il 21 agosto, l’armata ha perduto un giovine uffiziale della più bella speranza, Pietro Francesco di Casabianca, colonnello dell’11mo reggimento di fanteria leggie-ra, comandante della legione d’Onore, morto all’età di ventisei anni, combattendo alla testa del suo reggimento in un affare presso Polotsk. Uscito nel 1804 dalla Scuola Politecnica, egli aveva fatto le campagne d’Austria, di Prussia, di Polonia, di Spagna e di Portogallo, sempre distinto da capi, sotto gli ordini de’quali ha servito. Nel 1811, S.M. l’Imperatore gli aveva data una testimonianza luminosa della sua fiducia, chiamandolo al comando dell’11mo leggiero. Alla testa di tal reggimento egli ha presa una parte gloriosa negli affari che il corpo del maresciallo duca di Reggio ha avuto contro il nemico. Pieno di bravura, d’istruzione, di modestia, egli ha portato seco il dispiacere di tutti quelli che l’hanno conosciuto. Era figlio unico del generale conte di Casabianca, senatore.

“Monitore delle due Sicilie”, 26 ottobre 1812, numero 540. Il “segreto” della partecipazione delle truppe italiane alla guerra viene ri-

velato anche in un trafiletto del “Giornale del dipartimento dell’Arno” del 23/12/1812, dove si riporta che a Firenze erano arrivate delle lettere dai solda-ti della Guardia d’onore della granduchessa di Toscana, spedite il 12/11/1812 a Varsavia, dove questi soldati erano stati accolti poco prima dell’arrivo del battaglione “Veliti di Firenze”.



Anche il finale è un trionfo. Sappiamo dai giornali che, in omaggio alla vittoria francese sul campo di Borodino e alla presa di Mosca, a Roma e nelle altre città italiane viene celebrato il Te Deum. Infine, la ritirata della Grande Armata viene descritta con gli stessi toni entusiastici dell’avanzamento. La Russia è stata conquistata, la sua antica capitale si è arresa, l’esercito torna dunque a casa per l’inverno. Si riposerà, recupererà le forze, e tornerà a Mo-sca il prossimo anno.

E quando arriva il parigino “Moniteur” del 16 dicembre, contenente l’in-fausto bollettino numero 29 della Grande Armata, quello che informa della disfatta, i giornali italiani non nascondono il dettaglio della fuga di Napole-one:

Il 3 Decembre l’Imperatore radunò al quartier generale di Smorgony il Re di Napoli, il Viceré, il principe di Neucha’tel, ed i marescialli duche d’Elchingen, di Danziga, di Treviso […] e fece loro conoscere, ch’aveva nominato il Re di Napoli suo luogotenente generale, per comandare l’armata durante la stagione rigorosa. […] S.M. viaggiò incognita in una sola slitta col duca di Vicenza prendendo il suo nome. Visitò le fortificazioni di Praga, scorse Varsavia, e vi passò varie ore senza essere conosciuta. […] S.M. giunse il 14 ad un ora dopo mezza-notte a Dresda; e smontò presso il conte Serra suo ministro. Conferì lungo tempo con il Re di Sasso-nia, e ripartì immediatamente prendendo la strada di Lipsia, e di Magonza.

“Corriere milanese”, Milano, 28/12/1812.

Le cose son quasi chiamate con il loro nome. Napoleone torna, come si dice, “senza aver avuto curiosità di gettare uno sguardo su Pietroburgo” o su Dresda, nella fretta di abbandonare l’esercito. Ciononostante due giorni dopo lo stesso giornale, nello spirito dell’allora non ancora composta canzonetta francese “Tutto va ben Madama la Marchesa”, commenta:

I ragguagli contenuti nell’ultimo bollettino della Grand’Armata non possono a meno di accrescere la gloria, della quale in questa campagna si è ricoperta, e l’am-mirazione, che vinse ispirata dall’eroica costanza e dal pronto genio di S.M. l’Impe-ratore. Dopo aver vinti i Russi in venti combattimenti ed averli scacciati dall’antica lor capitale ridotta in cenere, han dovuto i nostri valorosi lottare contro il rigore di un eccessivo freddo, e contro l’asprezza di un inospito clima; e ad onta di tutte le perdite da essi sofferte per cinquanta e più giorni di marcia in munizioni, in cavalli, ed in artiglieria, han sormontato tutti gli ostacoli, e trovansi ora vicini a tutti i nume-rosi loro magazzini.

Poche pagine nell’antica e moderna storia possono paragonarsi, per nobiltà, ele-vazione, ed interesse, a questo memorabile bollettino.


Questa volta il giornale cita un’altra fonte, il Journal de Paris, che viene


anche indicato alla fine dell’articolo. Su chi realmente sia il padrone della stampa italiana, e sulla musica che egli prescriva, non resta più alcun dubbio.

Ma ecco il miracolo: sfogliando il palermitano “Periodico di Sicilia”, la “Gazzetta britannica” di Messi-na, e la “Gazzetta politica” di Ca-gliari, scopriamo improvvisamente che queste testate tifano per un’altra squadra. Evidentemente, all’incontro Russia-Francia del 1812 il pubblico italiano era diviso. I giornali siciliani e sardi danno una versione comple-tamente diversa dello scenario bel-lico. Gli articoli sono regolarmente ricavati non già dalle fonti francesi,

ma da quelle russe e inglesi, che, nella traduzione letterale o nel riassunto libero, vengono apertamente menzionate alla fine di ogni articolo. La scelta del materiale ricade sui manifestini dell’imperatore Alessandro, i bollettini dell’esercito russo, i rapporti dei generali, le disposizioni sulle decorazioni all’onore, i resoconti di Lord Cathcart, inviato a Pietroburgo, al proprio mini-stro, e infine, i commenti piuttosto concisi dei giornali inglesi, che esaltano il valore militare russo, e portano il conto solo delle vittime, dei prigionieri, dei saccheggi tra le fila nemiche. Si fa solo un piccolo appunto sul fatto che “le perdite subite dai russi sono insignificanti”.

Negli articoli, le emozioni raggiungono la massima intensità che si confà ad un lord:

Le pagine della Gazzetta d’oggi si troveranno più interessanti che mai, poiché contengono delle piacevoli, e soddisfacenti notizie sugli affari della Russia. Sembra che queste notizie che le invincibili legioni di Buonaparte, lungi dall’essere state vittoriose, come i Bollettini Francesi volevano farci credere, abbiamo avuti rovesci talli, che sarà quasi impossibile per Olim grande Armata di effettuare la sua ritirata, molto meno di riprendere le operazioni offensive, e di tentare una nuova invasione dell’Impero Russo nella ventura primavera […]. Gettando gli occhi sopra la carta si può convincersi che occorrono quasi de’ miracoli, perché l’Armata Francese possa salvarsi.



“Gazzetta britannica”, Messina, 06/01/1813.

Ma anche questa tamizdat non spende una parola sulla partecipazione dei propri connazionali alla guerra. Un po’ di attenzione viene concessa solo al re di Napoli, il maresciallo Murat. Ad un certo punto alcune voci riportano che è stato probabilmente ucciso, o che ha perso una gamba. Dopo si scopre che è verosimilmente sano e salvo, ma le truppe al suo comando subiscono numerose perdite.

Il giorno 18 ottobre il Maresciallo Kutusow […] risolse di attaccare la Vanguar-dia sotto gli ordini di Murat, che, forte di 45.000 uomini, occupava una posizione in fronte alle nostre truppe, affine di batterla priaché […] Napoleone sarebbe venuto a soccorrerla con il grosso della sua Armata. L’attacco riuscì compiutamente – 38 pezzi di cannone caddero nelle nostre mani, egualmente che un stendardo d’onore appartenente al primo reggimento de’ Corazzieri. Abbiamo preso 1500 prigionieri, fra i quali vi è un generale, il nemico ha lasciato 2000 uomini sul Campo di Battaglia […].

“Gazzetta britannica”, Messina, 02/01/1913.

***

Ormai è evidente che la voce della stampa italiana viene energicamente soffocata dalla censura di due opposti schieramenti. È soprattutto nel 1812 che la poveretta sta proprio male: nelle principali città la sentiamo su un gior-nale, due al massimo, che è estremamente poco per gli standard europei di allora; e la moderna allergia degli italiani ai giornali qui non c’entra affatto.

Per svolgere una diagnosi corretta della stampa periodica del tempo, bisogna volgere l’attenzione all’atmosfera socio-politica che regnava allora nella nostra penisola. In effetti, l’angolo italofono d’Europa era rimasto molto indietro nello sviluppo sociale rispetto alle vicine potenze europee. E non si tratta solo del fatto che allora, nell’era della rivoluzione industriale, l’Italia si presentava come un conglomerato di principati feudali: il Regno di Sicilia, il Regno di Sardegna, il Regno di Napoli, lo Stato Pontificio, il Granducato di Toscana, entro il quale insensatamente si poneva la Repubblica di Lucca, la Repubblica di Genova, il Regno d’Italia; il problema era anche che nel 1796 la maggior parte di questi stati preferiva farsi provincia francese piuttosto che mettersi d’accordo e opporre resistenza alla pidocchiosa marmaglia che allora componeva l’esercito di Napoleone. La flotta russa e quella inglese proteggevano solo la Sicilia e la Sardegna. Ma la cosa più grave era che an-che la cultura si trovava nella stessa miserevole condizione. A differenza dei paesi del nord Europa, in Italia il livello di alfabetizzazione si fermava al 5%.


Tra le nebbie dell’ignoran-za, fervidamente incensata dal Vaticano, restavano un miraggio i parlamenti, i partiti politici, la nascente classe media. Per non par-lare poi del fatto che non esisteva neanche un’unica lingua italiana, la gente parlava ognuno il proprio dialetto, in modo che il ve-neziano non solo non capi-va il siciliano, ma neanche il milanese a lui territorial-

mente vicino. In sintesi, la base di consumatori su cui si reggeva la stampa era misera.

Ciò malgrado, in Italia esisteva già a quel tempo una tradizione compatta di stampa periodica. Erano riviste di argomento filantropico, conoscitivo o enciclopedico, in cui gli intellettuali, con espressioni degne delle volute delle loro parrucche, si rivolgevano al mecenate che aveva acconsentito al sovven-zionamento della loro rivista. I giornali veri e propri, cioè quelli che trattano degli avvenimenti del giorno, apparvero solo durante i fermenti repubblicani degli anni 1796-99, che travolsero ovunque le monarchie non appena all’oriz-zonte tuonavano i cannoni francesi.

Dio ci scampi dal credere che l’invasione francese sia stata guidata dal nobile scopo di diffondere i nuovi principi democratici! Si trattò di una co-mune occupazione bellica, accompagnata da un mostruoso saccheggio dell’I-talia, approvato apertamente dal Direttorio (il senato francese). È noto che un terzo del reddito nazionale veniva confiscato; che in Francia arrivava un flus-so interminabile di convogli con le opere d’arte sottratte alle chiese, ai musei e alle case italiane; mentre durante la ritirata gli avidi generali francesi fecero commercio anche delle teste dei locali che avevano servito nelle loro unità, consegnando ai vecchi regimi intere liste di persone destinate a morte certa. E nonostante tutto, la connivenza e il caos generale rappresentarono l’ambien-te benefico e nutriente che favorì la dissidenza e la libertà di stampa. Tutto divenne permesso. Non controllava nessuno. Apparve ogni sorta di giornale: alcuni editi meglio, altri peggio; alcuni caratterizzati da buoni contenuti, altri



invece stupidi; schierati a sostegno della repubblica, oppure favorevoli alla nascita di una nazione italiana sotto la bandiera dell’uno o dell’altro monarca. Di circa ottanta pubblicazioni alcune cominciarono a stampare articoli troppo stravaganti per la gente comune, dal carattere esplosivo ed effervescente sui temi politici.

Ma, ahimè, le repubbliche durarono poco: da alcuni mesi, come avven-ne per la Repubblica Partenopea (1799) e per la Repubblica Romana (1798-1799), fino ad alcuni anni, come accadde alla Repubblica Cispadana (1796), poi Cisalpina nel 1797, ed infine Repubblica Italiana con capitale a Milano (1802-1805). Con la partenza dei reggimenti francesi in Egitto la controri-voluzione trionfò, i regni della penisola furono immediatamente restaurati e il movimento centripeto nazionale, già patriottico, venne schiacciato. Molti giornali allora chiusero, mentre quelli che rimasero si impegnarono a cele-brare il ritorno delle vecchie teste coronate. A distanza di un anno seguì una seconda conquista francese dell’Italia, ma i tempi erano già cambiati. La po-litica di Napoleone, ora imperatore dei francesi, non era più camuffata dagli slogan e dai principi della Rivoluzione Francese; i troni divennero proprietà del semimafioso clan corso dei Bonaparte: a Napoli giunse il fratello di Na-poleone Joseph, poi la sorella Carolina ed il marito, in Toscana l’altra sorella Elisa, nel Regno d’Italia si installò lo stesso Napoleone insieme al figliastro Beauharnais, nominato viceré con la disapprovazione degli altri membri della famiglia. È in pieno svolgimento la “francesizzazione” della società: alle alte cariche del governo accedono solo nobili francesi, nei teatri si danno spetta-coli francesi in lingua francese, mentre i giornali pubblicano articoli tradotti dal francese, spesso anche direttamente in originale. In letteratura alla fine dei suoi giorni è ormai Vittorio Alfieri, l’italiano Fonvizin, Griboedov e Krylov in un’unica persona, che aveva comicamente schernito le mode e le usanze francesi. La stampa periodica fu invece costretta nel remoto angolo della pro-paganda. Napoleone, da buon dittatore, si rendeva ben conto dell’efficacia di questo strumento di potere. Non è certo per caso che, appena stabilitosi in Ita-lia, istituì il Courriere de l’Armeé d’Italie, giornale che, pensato per un pub-blico francese, fu poi trasformato in La France vue de l’Armeé d’Italie. Il re-dattore del giornale riceveva dall’Imperatore non solo gli articoli e il proprio compenso, ma anche dettagliate istruzioni su cosa doveva essere scritto, e come. Nel 1810 e nel 1811 vennero emanati i decreti imperiali che autorizza-rono la pubblicazione di un solo giornale per dipartimento, fatta eccezione dei dipartimenti delle capitali. Così in Italia appare la serie dei “Giornale politi-


co del dipartimento di …” seguiti dal nome del dipartimento: Roma, Arno, Alto Adige, Adriatico ecc., che stam-pavano tutti le stesse informazioni. In quegli anni fu creato anche un orga-no di censura, cinicamente chiamato “Comitato per la libertà di stampa”.

Nel frattempo, due re, uno in Si-cilia, l’altro in Sardegna, nutrivano l’ambizione di riacquistare le loro an-tiche terre, uno nel sud della penisola, l’altro al nord: erano, rispettivamente, Ferdinando IV di Borbone e Vittorio Emanuele di Savoia. Sebbene cercas-sero di competere con Napoleone su tutti i fronti, ebbero successo soprat-tutto nella creazione di una stampa controrivoluzionaria. I loro giornali

“di palazzo”, in modo non difforme da quelli controllati da Napoleone, guar-davano al telescopio ciò che accadeva all’estero, riportando fatti accaduti in paesi lontani. Gli avvenimenti locali venivano guardati invece al microscopio: una signora si è rotta la gamba, il negozio di cappelli si è trasferito sull’altra strada, mercoledì c’è l’esame dei farmacisti, un uomo è stato ritrovato col corpo interamente coperto da unghie.

In questo “brodo” si trova anche qualche briciolo di informazione un po’ più concreta, ovvero le notizie sugli spostamenti ufficiali dei sovrani, le novità riguardanti il commercio, e i decreti della prefettura, spesso legati all’i-stituzione del servizio militare obbligatorio. Abbiamo già affrontato questo tema, ora ricordiamo attraverso una brevissima citazione il tono di questi ar-ticoli-annunci:

L’ilarità, la gioia, e le acclamazioni annunziarono per parte de’ coscritti, che intimamente erano convinti dell’illustre destino, al quale li chiama il più grande monarca.


Gli italiani sono indubbiamente un popolo solare per natura. Cosa dunque rappresenta per loro il servizio militare obbligatorio in un esercito operante? La fine della luce. Chi aveva ricevuto l’avviso di chiamata arrivava all’ufficio



di reclutamento accompagnato dai singhiozzi di tutta la popolazione femmi-nile della sua famiglia, e dalle benedizioni starnazzate dal parroco, a cui face-va da antitesi il pragmatismo dei commissari. La scena degli addii eclissava le migliori opere liriche. È importante ricordare che il servizio militare ob-bligatorio esisteva prima solo in Piemonte e nel Regno di Napoli. Nelle altre regioni dello stivale era stato proprio allora introdotto da Napoleone, mentre fino a quel momento l’esercito era formato da mercenari. È pur vero che i mercenari italiani erano dei virtuosi senza pari nel loro campo, ammirati in tutta Europa fin dal Medioevo. Possiamo contare nel numero di questi anche lo stesso Napoleone, attore geniale e impulsivo della scena storica. Ad ogni modo, quella del soldato era da sempre considerata in Italia una libera profes-sione; la costrizione alla leva non poteva esser vista altrimenti che come un atto di violenza sull’individuo da parte di un regime dispotico.

In risposta alle disposizioni di Napoleone, l’ambiente colto si munì di ci-tazioni da Machiavelli e iniziò a concionare sullo Stato e la libertà,94 la lette-ratura rispose con i sonetti di Cesare Saluzzo sulla tragica sorte del soldato, mentre la cultura popolare elaborò il nuovo ideale del povero e simpatico disertore, la cui figura ha raggiunto anche il nostro folclore. Il nuovo perso-naggio ottenne la stessa onorata accoglienza nella cultura italiana, che ebbero anche le tradizionali maschere della Commedia dell’Arte: Arlecchino, Co-lombina, Pulcinella eccetera. I disertori finirono per diventare briganti, che a loro volta si trasformarono in un elemento imprescindibile del paesaggio romantico italiano. Questo i francesi non furono in grado di capirlo e, come descritto in un articolo dello stesso giornale, presero stupidamente a fucilare i disertori:

Il consiglio di guerra speciale sedente nella quinta divisione di Ancona ha con-dannato alla pena di morte Francesco Fattori del comune di Gazzano in questo di-partimento, refrattario della leva […]. Ecco il castigo che attende tutti coloro che sordi alle voci della legge […] si abbandonano ad una vile diserzione dagli stendardi della patria.


94 Alcuni politici moderni ingiusta, e dannosa legge chiamarono quella, che dichiara ogni suddito atto all’armi tenuto a militare in difesa dello Stato; ed asserirono quindi, che leggi tali proprie di società nascenti abrogare si debbono in società adulte, perché fanno riguardare i governi come arbitrari, e dispotici.

Notizie storiche riguardanti la Milizia istituita da Duca Emanuele Filiberto di Savoia To-rino 1821, presso Pietro Giuseppe Pic, I vol. in 8 di pag. 104. In: l’amico d’Italia Nuovo giornale di lettere, scienze ed arti Vol. 1 Torino, p. 199.


Il che non ha impedito ai francesi di ot-tenere ciò che volevano, perché è proprio grazie a queste misure che il contingen-te italiano della Grande Armata divenne esemplare. C’è chi ritiene che l’esercito abbia rinforzato il senso del dovere e del servizio alla patria, non più legato solo alla famiglia, ma esteso anche alla società. È un peccato che lo spirito guerriero si sia dissi-pato sulle distese della Russia, per non più rinascere.

Forse. In questo caso, si trattò di un breve disgelo nella lunga stagione di indi-vidualismo e apatia sociale che continua fino ad oggi. Quanto fosse sentito il tema dell’abnegazione per il bene della società

all’inizio del XIX secolo lo si può giudicare da una famosa canzone popolare, apparsa proprio nel 1799, anno di introduzione del servizio militare obbliga-torio, e scritta da un cantastorie toscano contemporaneo di Napoleone, Anton Francesco Menchi. Questa canzone era sicuramente nota ai partecipanti alla campagna di Russia.

Partire partirò, partir bisognaDove comanderà nostro sovrano.Chi prenderà la strada di Bologna,E chi andrà a Parigi e chi a Milano.

Se questa mia partenzaTi sembra amara, non lacrimareVado in guerra e spero di tornare. […]

Di Francia e di Germania son venutiA prenderci per forza militare.Però allorquando ci sarem battuti,Ognuno, mia cara, spera di tornare.

La lenta melodia di questo valzer in tonalità maggiore, crea uno stato d’a-nimo melanconico, che esprime rassegnazione davanti alle circostanze, e dà voce alla necessità di adempiere al proprio dovere nei confronti del sovrano. C’erano certamente nelle unità italiane anche le marce, nelle quali però non è possibile rinvenire né il carattere sanguinario della Marsigliese, né la spensie-ratezza della marcia russa “Usignolo, usignolo, uccellino”, dove “il canarino pietosamente canta” solo per amor del ridere.



***Ma torniamo al nostro pappagallo, ovvero alla stampa periodica italiana

del 1812. Non importa quanto forte fosse la sua dipendenza dalla stampa estera, quanto tendenziosa la trattazione degli eventi interni al paese, e quan-to esiguo il pubblico di lettori; essa influì, al pari di un qualsiasi manifesto propagandistico, sulla formazione dell’opinione pubblica. Esaltò l’eroismo dell’imperatore francese, destò interesse nei confronti dei paesi stranieri, creò la percezione di un benessere, una tranquillità e un ordine illusori. I contem-poranei, a loro volta, conoscevano bene il valore di questo tipo di stampa, e la trattavano con un bel po’ d’ironia. Un epigramma scherzosamente insolente scritto in dialetto milanese imitava l’annuncio pubblicitario di un giornale:

Milan l’ha da vend / In Quaresima l’instrument / General e offizial / Hinn tucc all’ospedal / Di soldà ghe n’è più, / Bonaparte el cerca su.

Commemorazione del 19/12/1812 letta nel Conservatorio per invito della Giun-ta Comunale di Milano (Domenico Guerrini).

Siamo già alla fine dell’anno, nel giorno della commemorazione dei cadu-ti, ma il grande segreto di stampa sulla strage dei militari italiani non era un mistero neanche prima. I. Montanelli scrive:

La guerra fu dapprincipio la solita marcia trionfale dell’armata francese. Ma quando a Napoli il cardinale Firrao celebrò un Te Deum di ringraziamento per questi successi, Zurlo gli disse: “Monsignore mio, ancora un paio di queste vittorie, e Voi ed io siamo fottuti”.

I. Montanelli, Storia d’Italia, tomo 25, Da Waterloo alla restaurazione, Fabbri Editori, Milano, 1994, p. 62.

Si può credere che, in quanto ministro del Regno di Napoli, Zurlo avesse particolare accesso a informazioni segrete. Ma per quanto segrete potessero essere quelle informazioni, la verità torna sempre a galla. Se arrivavano le lettere, prima o poi dovevano tornare i feriti e i sopravvissuti.

La questione stava piuttosto nel fatto che la popolazione italiana, eteroge-nea e analfabeta, non aveva bisogno di informazioni concrete per avere una sua originale opinione di come stavano andando le cose in Russia. I giornali non le erano necessari, nei racconti dei veterani cercava e trovava solo le conferme alla già creatasi convinzione che l’esercito di Napoleone doveva essere sconfitto. Gli italiani, come angeli caduti, erano stati vittima degli in-ganni di Napoleone. Perciò in Italia ancor prima della battaglia di Borodino si presentiva la strage che colpì la maggior parte dei partecipanti alla campagna di Russia. Nel Diario di un mantovano si legge che l’11 settembre, vicino la


Caserma San Simpliciano a Milano, furono issate due bandiere nere con la dicitura «in parte veritiera e in parte presaga»:

Pregate per l’anima di tutte le Guardie d’Onore rimaste sul campo di battaglia.

A. Comandini, Commemorazione degli italiani in Russia, Milano, Vallardi,

1913.

La percezione che il popolo ave-va della malvagia natura dei con-quistatori francesi e del castigo che li attendeva, viene confermata an-che dall’annotazione del 12 dicem-bre 1812 contenuta nell’anonimo Diario dell’anni funesti di Roma dall’anno 1792 al 1814, di recente pubblicazione: nella città eterna ar-

rivò il famigerato bollettino numero 29 della Grande Armata,… il quale fu dal popolo cercato di acquistare a qualunque prezzo poiché vi si

riconobbe il tratto della mano di Dio.Diario dell’anni funesti di Roma dall’anno 1792 al 1814.

È chiaro quanto questi sentimenti contrastassero con l’ideologia ufficiale, il che non permise che fossero apertamente espressi.

Tuttavia, anche dopo l’uscita di scena di Napoleone si evitava diligente-mente di parlare del contingente italiano della Grande Armata. Chi avevano servito questi soldati e ufficiali? L’usurpatore. A Napoli fu giustiziato Murat, ex governatore di Napoleone. I comuni veterani della campagna russa furo-no anch’essi considerati dei traditori dalle dinastie regnanti; finiti nelle liste nere divennero degli emarginati sociali. I giornalisti e i letterati non osavano accennare a loro e alle loro gesta. Finché non giunse nel 1816 il permesso ufficiale alla trattazione di questo argomento. L’autorizzazione non provenne “dall’alto”, ma arrivò invece “da fuori”, da un’autorità riconosciuta a livello internazionale, il poeta e l’Ambasciatore degli Stati Uniti in Francia, Joel Barlow. L’altolocato autore della Columbiad, opera che tratta della guerra d’indipendenza americana, pubblicò a Parigi il suo poema, preceduto da una lunga prefazione intitolata: Se le guerre dei moderni siano meno proprie ad



essere poeticamente descritte che le guerre degli antichi. Nel 1815, alla quar-ta edizione della rivista letteraria milanese “Lo Spettatore”, appare una re-censione positiva del poema, insieme al testo integrale della prefazione, dove l’autore scrive:

Sembra che le poetiche moderne lingue non sappiano risolversi a trattare la mo-derna guerra, l’armi moderne, le evoluzioni, e le altre operazioni, che dei tanti can-giamenti sono gli effetti. Non sarebbe una irregolare timidezza quella per cui i poeti moderni non osassero da così ricca miniera estrar tesori?

“Lo Spettatore ossia varietà istoriche, letterarie, critiche, politiche e morali”, t. IV, Milano, 1815, p. 271.

E l’invito non si fece attendere a lungo. Già l’anno seguente nella stessa raccolta compare una piccola ode dedicata alle guerre di Napoleone, timi-damente intitolata Tentativo di poema epico sopra argomento moderno, ed ancor più timidamente firmata, per ogni evenienza, con le sole iniziali F. C. Il poeta italiano ritenne anche necessario giustificarsi in una lunga premessa all’operetta, dove si schermisce dalle argomentazioni avanzate l’anno prece-dente da J. Barlow:

Non so quanto sia vera quell’antica opinione che vuole non sia possibile il fare un poema epico sopra un argomento moderno. So che non l’ho mai potuta intendere …

“Lo Spettatore …”, VI, Milano, 1816, p. 268.

L’ode inizia con la descrizione della rischiosa avventura di Napoleone in Russia:

L’anno appena volgea, che con immensaMoltitudin di fanti e di cavalliGuerra fin dove in gel Dvina s’addensaPortò l’audace Imperador de’Galli;Ma, non reggendo poi contro l’intensaForza del vento, le Sarmazie valliLasciate avea fuggendo ingombre d’ossaDe’ suoi rimasti senza onor di fossa.

Tutti questi galli e sarmati, insieme agli antichi nomi di montagne e fiumi, non sono altro che il patetico travestimento a cui fa ricorso l’autore allo scopo di facilitare la trattazione di un tema non altrimenti digeribile. A parte que-sto, è importante rilevare che qui l’idea di un castigo proveniente dall’alto è doppiamente presente sia sul piano contenutistico, chiaramente espressa dal significato delle parole, sia su quello stilistico, attraverso il ricorso al verso dantesco:


Il duol del mondo intanto e l’alte gareMirava Iddio dalla stellata sedeD’onde la terra quasi un punto appareAllo sguardo immortal che tutto vede,E udia di pianti e di querele umaneEmpire il ciel la combattuta FedeDi Cristo, cui per l’europee contradeSpingean raminga le francesche spade

Nel 1824 esce finalmente uno dei primi importanti lavori sulla storia di questo periodo, la Storia d’Italia dal 1789 al 1814 di Carlo Botta. Nell’anno della sua pubblicazione l’opera riceve critiche positive sulle riviste, ma già l’anno dopo il libro viene messo all’indice. Eccone di seguito l’idea princi-pale:

Risolutosi i due potenti Imperatori al venire al cimento dell’armi […]. Essi sa-pevano il motivo vero della guerra: tutto il mondo se lo sapeva; quest’era l’impos-sibilità del vivere insieme sulla vasta terra. Napoleone, come più impaziente, e più ambizioso, tirandolo il suo fato, assaltava primo: infierì la guerra in regioni remo-tissime; desolò prima le sponde del Boristene, poi quelle del Volga: combatterono i russi a Smolensco, combatterono a Borodina sulla Moscova: prendeva Napoleone Mosca, la prendeva, ed insultava: folle, che non vedeva, che Dio già gli dava di mano! Era fatale, che sui confini dell’Asia perisse la fortuna napoleonica: arse Mo-sca, immensa città, cagione, e presagio di casi funesti. Una rotta toccata da Murat avvertiva Napoleone, che il nemico si faceva vivo, e che quello non era più tempo da starsene nel fondo delle Russie. Gli restava l’elezione della strada al ritirarsi. Pensò di ridursi, passando per Caluga, e Tula, a svernare nelle provincie meridionali della Russia; vennesi al cimento terminativo di Malo-Yaroslavetz, in cui mostrarono un grandissimo valore i soldati del regno italico. Quivi perirono le speranza di Napo-leone, quivi rifulse principalmente la virtù di Kutusof, generalissimo di Alessandro. Napoleone ributtato con ferocissimo incontro, fu costretto a voltarsi di nuovo alla desolata strada di Smolensco: il russo gelo spense l’esercito: piangerà eternamente la Francia, piange, e piangerà l’Italia il suo più bel fiore perduto per l’ambizione di un uomo, che con la superbia volle tentare il cielo; il cielo mostrò la sua potenza; questa fu la pienezza dei tempi profetizzata da Papa Pio. Imparino moderazione, e giustizia gli ambiziosi, che si dilettano delle miserabili grida degli straziati uomini.

Carlo Botta, Storia d’Italia dal 1789 al 1814. Tomo IV. Libro vigesimo sesto, pp. 462-463.

Come abbiamo visto, questa interpretazione degli avvenimenti russi del 1812 concentra l’attenzione sulle unità italiane. Proprio l’avanguardia di Mu-rat permise a Napoleone di rendersi conto del pericolo, mentre nella battaglia di Malo-Jaroslavec, centrale nello svolgimento del conflitto, si distinsero le truppe del Regno Italico. Gli italiani furono le vittime della vanagloria di un



generale. Acquista maggiore definizione l’idea della punizione divina occorsa per il peccato compiuto da Napoleone.

Per quanto la concezione patriottica di C. Botta fosse un compendio alla gloria della nazione italiana, essa non fu affatto apprezzata durante il Risor-gimento, dinanzi al quale si pose invece la necessità di congiungere le forze verso la realizzazione dell’unità d’Italia. Servivano vittorie, non sconfitte. C’era bisogno dei grandi esempi d’eroismo raccolti dalla storia e dalla mito-logia romana, per sollevare gli animi all’idea dell’unità. Se proprio all’inizio i giornali hanno taciuto la verità sulle vittime delle truppe italiane nella cam-pagna russa di Napoleone perché qualcuno non capitasse nella “spiacevole” situazione riconosciuta dal ministro napoletano Zurlo; nei decenni successi-vi invece questo silenzio, per il quale la lingua italiana ha coniato la parola omertà, fu provocato dallo spostamento dell’attenzione sulla formazione di uno stato nazionale. E le successive generazioni hanno rinviato alle calende greche lo svelamento di questa verità.

Ed ecco che il mistero della stampa periodica italiana nel 1812 si risolve in una lacuna della memoria storica. Il tema della strage di italiani nella cam-pagna russa si restrinse all’intimo dolore di qualche famiglia. Un secolo dopo l’Italia, non avendo imparato la lezione, “si diede ancora la zappa sui piedi”, facendosi coinvolgere nuovamente in una guerra contro la Russia.

Se anche una guerra vinta è, come canta Bulat Okudžava, un abominio che suscita il disgusto dei posteri, che dire delle disfatte? La tendenza delle gene-razioni a cancellarle dalla memoria è forte ancora oggi. Ne è prova ad esem-pio uno studio condotto dalla Libera Università di Berlino, in base al quale metà di 7.500 studenti di quindici anni, interrogati su chi era Hitler, non seppe la risposta, né furono in grado di dire se era un dittatore, o un difensore dei di-ritti umani. Ancora un’altra tragedia nazionale finita nel dimenticatoio, prova dell’offuscamento della consapevolezza sociale, contro il quale la storia e la cultura in generale devono mobilitare le loro forze.

103

Inseguendo Napoleone, da Mosca all’Elba! (Napoleone in musica)

di Valerij Voskobijnikov

Intervento alla serata dedicata al Bicentenario della Guerra Patriottica del 1812 presso il Centro Russo di scienza e cultura il 22 ottobre 2012.

Il titolo del mio intervento, un po’ scherzoso e irriverente, è legato all’av-venimento noto come “Incontri sull’Elba”, che consiste in realtà nel Festi-val “Elba, isola musicale d’Europa”, creato nel 1996 dal mio amico Geor-

ge Edelman insieme al famoso violista e direttore d’orchestra Jurij Bashmet. Ormai da 16 anni al principio del mese di settembre all’Elba arriva l’orchestra da camera “Solisti di Mosca”, che a volte si allarga fino a diventare una com-pleta orchestra sinfonica, la “Nuova Russia”. Da diversi paesi del mondo si radunano inoltre magnifici solisti – violinisti, violoncellisti, pianisti ma an-che i fagottisti, flautisti, cornisti ecc. – e inizia una grande festa musicale. Si svolge di solito nel Teatro dei Vigilanti della città di Portoferraio, che prima dell’arrivo dell’Imperatore Napoleone sull’isola nel 1814 era la chiesa “del Carmine”.

In brevissimo tempo, dal mese di luglio del 1814 al gennaio del 1815, per ordine dell’altissimo ospite qui esiliato, l’interno della chiesa ormai sconsa-crata fu completamente ristrutturato e trasformato in un teatro, con il palco-scenico, i palchi e il parterre, come spetta a qualsiasi teatro prestigioso. Il 22 gennaio del 1815 nella sua sala fu data la prima festa da ballo. Il sipario, opera del pittore della Corte di Napoleone di nome Vincenzo Antonio Revelli, oggi accuratamente restaurato nei laboratori di Pisa, rappresenta Napoleone nelle vesti di Apollo. A noi è capitato più volte di occupare il palco Imperiale al centro del teatro per ascoltare da lì della musica meravigliosa. I programmi del Festival sono molto interessanti e la qualità delle esecuzioni si mantie-ne sempre ad un livello altissimo, assicurato da quello degli interpreti: oltre all’orchestra da camera sotto la direzione di Bashmet, come solisti abbiamo il violoncellista Mario Brunello, i violinisti Viktor Tret’jakov e Gidon Kremer, l’italiano Uto Ughi e la tedesca Marie-Elisabeth Hecker, i pianisti Martha Argerich e Evgenij Koroliov (spesso con la moglie Ljubka Hadzigeorgieva),



ancora i pianisti Marisa Tanzini e Sergej Edelmann, Dina Yoffe con il marito violinista Michael Vaiman, e inoltre degni eredi di grandi tradizioni musi-cali come la pianista Ksenia Bashmet ed i violinisti Sasha Rozhdestvensky e Marc Bouchkov... I membri dell’orchestra sotto la direzione di Bashmet non a caso si chiamano “Solisti di Mosca”: si riuniscono regolarmente per eseguire opere da camera, come trii, quartetti, quintetti ecc. Nei 16 anni pas-sati sono intervenuti al Festival musicisti dalla Russia, dall’Italia, gli USA, il Giappone, la Germania, la Francia e da altri Paesi. Due anni fa, alla chiusura del 15° Festival i giovani cantanti dal Teatro Mariinskij hanno eseguito sotto la direzione di Bashmet frammenti dall’opera di Rossini “Viaggio a Reims”.

Dal momento che si parla dell’isola d’Elba, racconterò del ruolo svolto da Vladimir Vasil’evič Stasov, celebre studioso musicologo russo, ispiratore del “Gruppo dei Cinque”, nella creazione del Museo di Napoleone a Porto-ferraio. Nel 1851 il giovane Stasov entrò in servizio, in qualità del segretario scientifico, presso l’industriale e mecenate Anatolij Nikolaevič Demidov e partì con lui per l’estero. Demidov fondò il Museo Napoleonico all’Elba, e commissionò al pittore Karl Brullov un quadro di enormi dimensioni, “L’ul-timo giorno di Pompei”, che è stato di recente esposto in Italia. A Stasov toccò di accompagnare Demidov all’Esposizione Universale a Londra, dove il mercante russo stupì gli spettatori con le sue preziose pietre di malachite dalla montagne dell’Ural. L’interesse di Demidov per la personalità di Na-poleone si spiega con il fatto che aveva sposato nel 1840 la Principessa fran-cese Matilda, nipote di Napoleone e figlia del suo fratello minore Girolamo (Mathilde-Létizia Wilhelmine Bonaparte; 27 maggio 1820 - 2 gennaio 1904). Poco prima del matrimonio Demidov aveva ottenuto dal Granduca di Toscana il titolo di Principe di San Donato, in quanto il padre di Matilda desiderava che lei restasse principessa. Di figli da questo matrimonio non ne nacquero, i consorti non andavano d’accordo e dopo cinque anni divorziarono. Tornia-mo a Stasov: grazie al suo patrono egli non perse inutilmente il suo tempo in Italia. e in tre anni di soggiorno raccolse un’enorme collezione di partiture di musica barocca europea. Al suo ritorno in Russia, nel 1854, seppe orga-nizzare numerose esecuzioni di opere fino a quel momento a Pietroburgo del tutto sconosciute. In une delle lettere spedite dall’Italia nel 1853 Stasov così raccontava del suo soggiorno all’Elba:

“Lui (Anatolij Demidov) mi ha portato all’Isola d’Elba e allora? Mentre altri segretari hanno dovuto là lavorare, a me è rimasto solo di percorrere tutta l’isola, per conoscerla, e nient’altro … Per un po’ di tempo là mi assistette


un certo elbano di nome Foresi, che aveva conosciuto lo stesso Napoleone all’Elba, e che mi raccontò che suo padre aveva perso 60.000 franchi al rientro di Napoleone in Francia, e si era rovinato perché Napoleone non era rimasto Imperatore ... Mi toccherà ancora più volte tornare all’amata isola d’Elba perché nel ‘54 sarà completato il Museo Napoleonico, che Demidov sta organizzando nella casetta, dove fuori città abitava Napoleone, e che egli ha ereditato da Jerome, mentre il museo lo dovrò sistemare io. Abbiamo già preparato un’intera biblioteca di Napoleone, molto vasta, nella quale si trova tutto ciò che lo riguarda, a partire dal grande viaggio in Egitto (costò 1200 franchi) fino a tutti gli articoli scritti da Napoleone stesso, estrapolati dalle varie riviste da un fanatico napoleonico, il Conte d’Elci. Da questo Elci di re-cente abbiamo acquistato un mare di libri per questa biblioteca Napoleonica, con incisioni e senza (sceglievo io da solo). Poi abbiamo una grande quantità di quadri per questo Museo, di statue, di incisioni e di oggetti appartenuti a Napoleone, di tutti i tipi possibili”.

Durante la nostra permanenza sull’isola nel mese di settembre scorso ab-biamo visto che la villa-museo di Napoleone nella stessa città di Portoferraio, la cosiddetta “Palazzina dei Mulini”, era chiusa per restauro, ma il museo del quale con tanta passione racconta Stasov, la Villa San Martino a sei chilo-metri da Portoferraio, è praticamente vuoto. Le sale spaziose della villa ogni tanto vengono usate per esposizioni che non hanno nulla a che vedere con Napoleone, ed i custodi raccontano con amarezza che tutti i tesori della storia e dell’arte una volta raccolti da Demidov e da Stasov con passare del tempo sono stati dispersi e svenduti dagli eredi.



In genere sul tema “Napoleone e la musica” esiste materiale talmente vasto da non poter essere riassunto in un solo intervento: riguarda il teatro mu-sicale in Francia negli anni del suo potere, gli strumenti musicali utilizzati nell’esercito di Napoleone e le canzoni tipiche dei suoi tempi. Ci limitiamo a menzionare solo alcune testimonianze della musica di quel periodo in Rus-sia: si tratta delle opere del famoso compositore Dmitrij Bortnjanskij, che studiò in Italia, ed ha scritto una grande quantità di musica sacra; di Osip Kozlovskij (autore del primo “Requiem” cattolico in Russia); dell’irlandese John Field, morto in Russia nel 1837, dopo aver insegnato l’arte del piano-forte allo stesso Michail Glink; di Aleksandr Aljabiev e di tanti altri russi che iniziavano ad avvicinarsi allo studio professionale della musica. Si tratta di marce e di cantate, scritte in occasione delle battaglie dell’esercito russo con-tro quello di Napoleone, di canzoni come ad esempio la famosa “Borodino” sui versi di Michail Lermontov, che sono considerate di origine popolare. Un fatto curioso del recente passato: il compositore sovietico Pavel Apostolov ha scritto una “Marcia di Borodino” (in Internet si trova una registrazione di questa marcia con coro effettuata nel 1962). Il destino di questo compositore e legato al nome di Dmitrij Šostakovič: il 16 giugno 1969 nella Sala Piccola del Conservatorio di Mosca ebbe luogo la prima esecuzione pubblica della nuova Quattordicesima sinfonia di D.D. Šostakovič. L’autore decise di fare personalmente un intervento introduttivo per dire che la sinfonia era dedicata al tema della morte. In sala si trovava Pavel Ivanovič Apostolov, compositore e musicologo assai debole, ma tuttavia influente membro delle commissioni del partito e dell’Unione dei Compositori, soprattutto esperto denigratore di Šostakovič e di tutto ciò che c’era di nuovo nella musica sovietica. In breve: durante l’esecuzione del quarto movimento Apostolov uscì platealmente dal-la sala, a passo cadenzato, e una volta nel foyer si sdraiò sul divano e morì quasi all’istante.

Sviluppando il nostro tema, è necessario menzionare la Terza sinfonia di Beethoven, detta “Eroica”. Come quasi tutte le sue sinfonie, tranne la Ottava, anche la Terza aveva la sua dedica, benché quasi subito ritirata. Uno dei allie-vi preferiti di Beethoven, il pianista e compositore Ferdinand Ries, così ricor-da: «A proposito di questa Sinfonia Beethoven aveva pensato a Napoleone, ma finché era ancora primo console. Beethoven ne aveva grandissima stima e lo paragonava ai più grandi consoli romani. Tanto io, quanto parecchi dei suoi amici più intimi, abbiamo visto sul suo tavolo questa sinfonia già scritta in partitura e sul frontespizio in alto stava scritta la parola “Buonaparte” e


giù in basso “Luigi van Beethoven” e niente altro... Fui il primo a portargli la notizia che Buonaparte si era proclamato imperatore, al che ebbe uno scatto d’ira ed esclamò: “Anch’egli non è altro che un uomo comune. Ora calpesterà tutti i diritti dell’uomo e asseconderà solo la sua ambizione; si collocherà più in alto di tutti gli altri, diventerà un tiranno!” Andò al suo tavolo, afferrò il frontespizio, lo stracciò e lo buttò per terra.» Mentre nella prima edizione del-le parti staccate d’orchestra (Vienna, ottobre 1806) la dedica in lingua italiana così recitava: “Sinfonia Eroica, composta per festeggiare il sovvenire di un grand’Uomo e dedicata a Sua Altezza Serenissima il Principe di Lobkowitz da Luigi van Beethoven, op. 55 n. 3 delle Sinfonie.” La Sinfonia è stata com-posta tra 1803-1804 ed eseguita per la prima volta a Vienna il 7 aprile 1805 nel palazzo dello stesso Principe Lobkowitz. Il tema del Finale, cioè il tema delle Variazioni, fu utilizzato da Beethoven ancora due volte, nelle Variazioni per pianoforte op.35 e nel balletto “Le creature di Prometeo”. La Terza sin-fonia di Beethoven è largamente conosciuta e non ha alcun senso occupar-si della sua analisi, ma è necessario soffermarsi sul secondo movimento, la “Marcia funebre, Adagio assai”, che chiaramente si riferisce alla tragica fine dell’eroe beethoveniano in lotta contro l’ingiustizia. Nonostante il fortissimo effetto, questa musica è scritta per lo stesso organico dell’orchestra sinfonica che usava il suo grande predecessore Haydn, con l’aggiunta soltanto di un corno e con l’uso assai innovativo del gruppo dei contrabbassi, che eseguono il tema assolo. Lo scrittore francese Romain Rolland che ha lasciato non po-chi giudizi superficiali sull’opera e la personalità del compositore tedesco, in una affermazione ha avuto perfettamente ragione: “L’impero di Beethoven è durato più a lungo di quello di Napoleone”.

Il prossimo punto del tema da noi affrontato, “Napoleone e la musica“, dopo la “Eroica” di Beethoven, viene da sé: la “Ouverture solenne 1812” di Pёtr Il’ič Čajkovskij. Brevemente la storia di questa composizione: verso la fine di maggio del 1880 l’editore P.I. Jurgenson comunica al compositore che N.G. Rubinstein è stato nominato capo del reparto musicale dell’Espo-sizione Panrussa del 1881. L’editore scriveva anche che Rubinstein avrebbe desiderato che Čajkovskij componesse un’ouverture solenne in occasione dell’inaugurazione dell’Esposizione oppure per il 25° anniversario della in-coronazione dello zar Aleksandr II. Questa commissione prevedeva anche una terza variante: scrivere una cantata per l’inaugurazione del Tempio di Cristo Salvatore a Mosca. In una delle risposte a Jurgenson, Čajkovskij scrive sinceramente: “Né nel festeggiamento della persona altolocata (che a me è



sempre stata antipatica), né nel Tempio che non mi piace per niente, c’è qual-cosa che potrebbe ispirarmi.” Ma dopo aver ricevuto una lettera personale di Rubinstein, Čajkovskij promette di scrivere la ouverture solenne. “... Non sono affatto ben disposto a lavorarci. Ma ciononostante manterrò la promes-sa”, scrive al fratello Anatolij. Durante il lavoro sull’ouverture (all’inizio di ottobre) Čajkovskij confessa in una lettera a Nadežda von Meck: “L’ouver-ture sarà molto rumorosa, pomposa, l’ho scritta senza nessun sentimento, e di conseguenza probabilmente non avrà dei pregi artistici”. Viene terminata il 7 novembre 1880. Sul frontespizio della partitura Čajkovskij scrisse: “1812. Ouverture solenne per grande orchestra. Composta in occasione della consa-crazione del Tempio di Cristo Salvatore da Pёtr Čajkovskij”. Alla fine del ma-noscritto: “Kamenka. 7 novembre 1880”. Da notare che l’ouverture fu scritta nel villaggio di Kamenka dove Čajkovskij aveva la possibilità di toccare con mano la storia della guerra del 1812, la storia dei suoi eroi, delle loro vite legate a quel piccolo villaggio.

Nell’ouverture il compositore ha utilizzato il motivo della “Marsigliese” per rievocare genericamente l’esercito francese. L’immagine del popolo e dei combattenti russi è invece evocata dalla canzone popolare russa “Davanti ai cancelli del padre”. Un possente e maestoso “Largo” con il tema trasformato della preghiera ortodossa “O Signore, salva il tuo popolo” (qui è prevista l’aggiunta di una poderosa banda), “descrive” la vittoria del popolo russo. Nella conclusione esultante in “fortissimo” riprende il tema delle fanfare dell’introduzione, accompagnate dalle campane. Sullo sfondo delle festose sonorità da fanfara appare la melodia dell’inno nazionale della Russia, “Dio salvi lo zar”. In questo modo si realizza l’idea principale dell’ouverture: la forza della Russia sta nella triplice unione tra Fede ortodossa, Autocrazia e Popolo.

Rivolgiamoci ora al XX secolo, a due avvenimenti che hanno avuto luogo in Italia, rispettivamente negli anni 1953 e 1981. Parliamo prima dell’opera di Sergej Prokof’ev “Guerra e pace”, che a causa di circostanze assai drammati-che fu rappresentata per la prima volta non in Russia, né a Mosca, né a Lenin-grado, bensì a Firenze, nell’ambito del XVI Maggio Musicale Fiorentino. L’o-pera venne iniziata durante gli anni della Grande Guerra Patriottica (così viene definita in Russia la seconda guerra mondiale), ma in totale il lavoro occupò Prokof’ev e la sua seconda moglie, Mirra Mendelssohn-Prokof’eva, per ben 12 anni. Il progetto iniziale nacque nel 1941, con l’attacco nazista all’URSS. Spinto da sentimenti patriottici il compositore, assieme alla sua libretti-


sta M.A. Mendels-sohn-Prokof’eva, creò in pochi mesi gran parte della grandiosa opera. Negli anni suc-cessivi fu ampliata con l’aggiunta di nuovi quadri, scene, episodi, e l’opera venne rivista. Per l’anno 1943 era completata nella sua parte essenziale e ven-ne eseguita in forma di concerto a Mosca il 16 ottobre 1945. Nella sua versione definitiva contiene tredici quadri con un prologo corale. L’opera si divide in

due parti, come del resto il romanzo di Tolstoj: le prime sette scene presenta-no i protagonisti nei tempi di pace, poi verso la fine del settimo quadro arriva la notizia dell’avvicinamento dell’esercito di Napoleone alla frontiere russe e l’azione si trasferisce nel periodo storico legato al dramma popolare.

Del perché quest’opera sia stata rappresentata per la prima volta a Firen-ze, mi ha raccontato in varie occasioni l’eroe stesso di questo avvenimento storico, il Maestro Francesco Siciliani, l’uomo che per 60 anni ha diretto la vita musicale in Italia. Compositore, pianista e direttore d’orchestra, da un certo momento in poi finì per dedicarsi esclusivamente all’organizzazione degli eventi musicali nel paese. Solo a mia memoria, cioè dal 1965, diresse teatri come La Scala di Milano e il Comunale di Firenze, le Orchestre della RAI (quando ce n’erano ben quattro: a Milano, a Torino, a Napoli e a Roma) e quello dell’Accademia di Santa Cecilia, oltre al Festival “Sagra Umbra” a Perugia. Le sue conoscenze dell’opera lirica, della musica sinfonica e da camera, erano sconfinate. Ascoltai il racconto sulla realizzazione di “Guerra e pace” a casa sua durante l’unico incontro, avvenuto in piena notte, con il di-rettore ex-sovietico Kirilll Kondrašin, ma anche altre volte, appena il discorso toccava Prokof’ev. Il biografo del Maestro Francesco Siciliani e mio buon



amico Franco Carlo Ricci (con il quale abbiamo tradotto e pubblicato il “Dia-rio” di Sergej Prokof’ev del 1927, intitolato “Viaggio in Bolscevisia”) rico-struisce nei dettagli la storia della prima rappresentazione dell’opera a Firen-ze sulle pagine del suo libro “Francesco Siciliani. (1911-1996) Sessant’anni di vita musicale in Italia. Edizioni Scientifiche Italiane. Teatro alla Scala. Rai Eri. 2003”. Brevemente: nel gennaio 1953 a Firenze venne a trovare Siciliani l’impresario americano Leeds, che raccontò che Prokof’ev aveva quasi com-pletato la grandiosa opera lirica “Guerra e pace” e, preoccupato per la politica Ždanoviana nella musica e incerto di riuscire a rappresentare questa opera in URSS, gli aveva affidato il microfilm con la partitura per un’eventua-le realizzazione negli Stati Uniti. Il M° Siciliani s’incendiò immediatamente all’idea di rappresentare l’opera a Firenze e riuscì a convincere l’impresario americano, il quale temeva soprattutto per Prokof’ev ed era spaventato di un possibile scandalo politico di grandi proporzioni. Un simile esito dell’impre-sa era più che probabile ed effettivamente ad un certo punto della lavorazione l’Ambasciata sovietica intervenne con proteste e minacce. Siciliani coinvolse nell’operazione l’allora sindaco di Firenze Giorgio La Pira, stimato anche dai diplomatici sovietici ed in particolare dall’Ambasciatore Aleksandr Efremo-vič Bogomolov, però nemmeno a lui riuscì ad evitare lo scandalo crescen-te. Il M° Siciliani al “veto” da parte sovietica rispose coraggiosamente che l’URSS viola regolarmente il diritto internazionale, stampando ed eseguendo la musica dei compositori italiani senza alcuna osservanza dei diritti d’au-tore. Ma la tensione improvvisamente cessò per una causa imprevista: il 5 marzo a Mosca morirono nello stesso giorno Stalin e Prokof’ev. Nella nuova situazione le autorità sovietiche dovettero affrontare problemi ben più seri, mentre qualsiasi minaccia all’autore dell’opera purtroppo sarebbe stata ormai vana. L’opera fu preparata in tempi da record, con l’aiuto del direttore Arthur Rodzinski, del pittore-scenografo Gregorio Sciltian, della regista Tat’jana Pa-vlova, e della gran massa degli interpreti, solisti, coro e orchestra. Nelle parti principali cantarono: Ettore Bastianini nel ruolo del Principe Andrej, Rosanna Carteri nella parte di Nataša Rostova e il grande Franco Corelli nella parte di Pierre Bezuchov. Di questa esecuzione esiste, come testimonianza di questa incredibile storia, la registrazione.

In conclusione poche parole sulla proiezione del film “Napoleone”, del regista francese Abel Gance, con l’accompagnamento musicale dal vivo di Carmine Coppola. Questo avvenimento di cui sono stato testimone, ebbe luogo a Roma, nell’ambito del festival cinematografico “Massenzio” nei


giorni 10, 11 e 12 settembre 1981. L’orchestra fu sistemata sotto le volte del famoso Arco di Tito, accanto al Colosseo, un parterre naturale era costituito dalla larga strada e, nonostante la pioggia, il film fu visto da ottomila spettatori. L’accompagnamento musicale fu eseguito dall’orchestra della RAI di Roma sotto la direzione dell’autore, il compositore Carmine Coppola, padre dell’ancora più famoso regista Francis Ford Coppola. Aggiungo che, nella versione originale del 1927, l’accompagnamento musicale di questa enorme pellicola di Abel Gance era del compositore francese Arthur Honegger.

Concludo ricordando che nel mese di settembre proprio per assistere al Festival sull’isola giungono numerosi turisti italiani e stranieri. Ecco come dei musicisti russi di nuovo hanno cacciato via Napoleone, questa volta diret-tamente dal suo teatro.

113

La difesa di Mosca nel 1812 e nel 1941

di Alexey Bukalov

Come premessa vorrei ricordare un episodio importante: il mio compa-gno di studi del primo anno presso l’Istituto Relazioni Estere di Mo-sca, lo studente della Repubblica Democratica Tedesca Claus Melitz

sorprendentemente prese un pessimo voto ad un esame. Accadde a dicembre. Era l’anno 1958, l’esame era quello di Storia della Russia. Claus estrasse il biglietto con la domanda: “La Guerra Patriottica del 1812”, Rispose in modo confusionario. Alla fine il professore Aleksandr Grunt lo pregò di rispondere ad una sola domanda: “Chi vinse la battaglia di Borodino?”. Claus a caso sparò: “Napoleone!”. “E perché mai?” corrugando la fronte, chiese di spie-gare il professore. “Perché i francesi dopo hanno occupato Mosca”, dichiarò convinto Melitz. Indignato, Grunt scisse sul libretto il voto più basso che allora esisteva. “Due” e per essere ancor più convincente aggiunse gridando in tedesco: “Zwei!”. Questa storia mi viene in mente ora perché rappresenta bene le differenze tra la valutazione europea e quella russa sull’avvenimento cruciale dell’invasione napoleonica della Russia.

***E ora passiamo dalla Guerra Patriottica alla Grande Guerra Patriottica,

divenuta parte fondamentale della Seconda Guerra Mondiale.Quando nell’ottobre le forze nazi-fasciste si avvicinarono quasi a 30 km

da Mosca, la propaganda della Direzione politica generale dell’Armata Rossa evidenziava nei volantini e nelle trasmissioni radio l’insegnamento storico che “la caduta di Mosca non significa ancora la disfatta nella guerra”. Il ra-gionamento, anche se non tranquillizzava i moscoviti, che con ansia e terrore attendevano l’occupazione tedesca, certamente funzionava.

L’unico difetto che il messaggio conteneva, si riferiva al fatto, che nel 1812 la capitale dell’Impero Russo non era Mosca, ma San Pietroburgo, dove viveva la corte degli zar e dove si trovavano il Senato e l’apparato gover-nativo del Paese. Secondo l’opinione di alcuni studiosi, l’errore principale strategico di Napoleone e della sua Grande Armata fu proprio la scelta di diri-gersi verso Mosca e la decisione di invaderla. Se invece Bonaparte avesse da subito preferito di avanzare verso nord, nella direzione della Neva, l’Impera-



tore Alessandro I molto probabilmente avrebbe sottoscritto la pace con con-dizioni vantaggiose per i Francesi. Invece Napoleone, spinto dall’idea della conquista della “Terza Roma”, si diresse con sicurezza verso Mosca e cadde nella trappola che gli era statat preparata.

129 anni dopo, in autunno del 1941, l’occupazione di Mosca sembrava inevitabile: la città, parzialmente minata, era praticamente pronta a conse-gnarsi al nemico. A prevenire la resa fu, tra gli altri fattori, il servizio segreto sovietico. Avidamente i tedeschi contemplavano nei loro binocoli puntati su Mosca le torri del Cremlino. Gli ufficiali dell’avanguardia tedesca pensavano che la città fosse rimasta quasi senza difesa, ma sospettavano che si trattasse di una trappola. Nel frattempo gli agenti segreti sovietici, e in particolare, il famoso giornalista tedesco Richard Sorge, accreditato a Tokio presso l’amba-sciata del Reich (poi giustiziato dai giapponesi per spionaggio), riuscirono ad ottenere e a trasmettere a Mosca l’informazione che il Sol Levante non aveva intenzione di rompere il trattato di neutralità con l’URSS e aprire un secondo fronte invadendo l’URSS dall’Estremo Oriente. Questa informazione permi-se a Stalin di trasferire in fretta verso Mosca, usando la ferrovia Trans-si-beriana, le divisioni di stanza in estremo-oriente fresche, non logorate dai combattimenti . Con questa mossa fu scongiurata l’occupazione di Mosca.

Gli inviti di Hitler alla cerimonia ufficiale da celebrarsi al Cremlino occu-pato, preparati in anticipo, non furono mai inviati. Il 6 novembre 1941 all’im-provviso il treno sotterraneo arrivò alla più profonda ed elegante stazione della metropolitana moscovita: dal vagone uscì Stalin e arringò i partecipanti alla riunione, dedicata al XXIV anniversario della Rivoluzione d’Ottobre. Il giorno dopo ,all’alba i soldati dei reggimenti arrivati dall’Oriente marciarono sulla Piazza Rossa durante la parata militare e proseguirono la marcia diret-tamente verso il fronte.

L’esperienza storica del Feldmaresciallo dello Zar, il valoroso principe Michail Kutuzov nella lotta contro Napoleone, sintetizzata nella sua nota frase “consegnare Mosca, ma salvare l’armata “ nel ХХ secolo non trovò riscontri nella realtà. La disfatta tedesca alle porte di Mosca fu la fine della te-muta “blitzkrieg” e divenne uno dei primi concreti colpi alla reputazione della macchina bellica tedesca e la fine del mito della sua invincibilità. La vittoria dell’Armata Rossa sotto Mosca fu salutata con sollievo e speranza non solo dai paesi membri della coalizione antihitleriana, ma anche da tutti gli opposi-tori della dittatura nazifascista, compreso gli antifascisti italiani.

115

Per una biografia collettiva degli italiani nella campagna di Russia del 1812

di Agostino Bagnato

Premessa

Erano 40-45 mila. Ancora oggi non si conosce il numero esatto degli italiani che hanno preso parte alla spedizione napoleonica contro la Russia. Né si conosce il numero esatto dei caduti in battaglia e a causa

del gelo nella ritirata da Mosca fino a Vilna e Danzica. Ci sono storici che ancora confondono il numero degli italiani arruolati nella Grande Armée con il contingente partito per la Russia. In ogni caso sono tornati a casa soltanto poche migliaia di uomini.

Era il 1812 e l’Italia, com’era stata dall’epoca del Rinascimento, non esi-steva più. L’uragano napoleonico aveva abolito l’ordinamento feudale che le timide tendenze riformatrici di illuminati regnanti non avevano scalfito. Il nuovo ordinamento statuale si basava anche sui primi timidi risultati, in cam-po giuridico, economico e sociale, ottenuti dall’eversione della feudalità e poi dall’introduzione del Codice delle leggi napoleoniche. Qualche vantaggio era stato ottenuto nel difficilissimo campo agrario con l’aggressione ai beni del-la mano morta ecclesiastica, del latifondo baronale e del demanio pubblico, ma tutto a beneficio delle classi dominanti, come sostengono Emilio Sereni e altri storici, in quanto le riforme sono state imposte dall’alto, escludendo la borghesia, le masse popolari e principalmente i contadini. Questo stato di cose era la conseguenza della mancanza di qualsiasi rappresentanza e diritto di organizzazione.

Il risultato del nuovo ordinamento statuale è noto. Il Regno d’Italia com-prendeva Lombardia, Veneto, Emilia, Marche. Dal Regno di Napoli resta-va esclusa la Sicilia che Giuseppe Bonaparte non era riuscito a conquistare a causa della sconfitta a Maida nel 1806, oltre alla Sardegna. Entrambe le isole erano sotto il protettorato inglese. Piemonte, Liguria, Toscana e Stato pontificio erano sotto la diretta amministrazione francese, potere esercitato attraverso governatori come nel caso di Roma e dei territori sabaudi o re-



gnanti come nel caso della Toscana: tutti rispondevano direttamente all’Imperato-re, principalmente per ragioni di paren-tela. Camillo Borghese, governatore dei territori piemontesi e liguri, era il marito della sorella Paolina; l’altra sorella Eli-sa, principessa di Lucca, era sposata al generale Felice Baciocchi e governava la Toscana.

Che ne sapevano gli italiani arruola-ti nei tre contingenti che facevano parte della Grande Armée? Non è lontano dal vero chi sostiene che non ne sapevano nulla. O quasi. Chi di loro era stato a Pie-troburgo, a Mosca, a Kiev, a Smolensk di quei 40-45 mila italiani? Nessuno, o quasi! Musicisti come Jommelli, Sarti, Galuppi, Cimarosa, Paisiello, Cavos era-no stati alla corte zarista; architetti come

Rastrelli, Quarenghi, Rinaldi, Rossi avevano contribuito a rendere inconfon-dibili le capitali russe e prima di loro erano stati Solari, Fioravanti, Bon e tanti altri a edificare il Cremlino dell’antica capitale; poeti come Metastasio, scrittori come Algarotti e compagnie teatrali come quella di Avolio; militari come Paolucci; diplomatici come De Maistre, Serracapriola, Litta. Pietro-burgo era la sede dei Cavalieri di Malta, ma la presenza dei cavalieri geroso-limitani era limitata al Gran Maestro dell’Ordine. Ma tutti gli altri che hanno preso la strada per Mosca nella primavera del 1812, cosa sapevano degli zar e dei patriarchi ortodossi, delle chiese dalle cinque cupole dorate, dei boiardi e della steppa?

Soltanto il Piemonte, la Serenissima Repubblica di Venezia e il regno di Napoli ospitavano una missione zarista. A Torino era stato ambasciatore Aleksandr Michajlovič Belosel’skij-Beloser’skij, padre di Zinaida Volkon-skaja. La regina Carolina di Napoli, figlia di Maria Teresa d’Austria, teneva una fitta corripsondenza con l’imperatrice Caterina II che chiamava «Meine liebliche un hertzliche Mutter und Schwester», che faceva seguito a quella della precedente regina Maria Amalia di Sassonia, moglie di Carlo III.


Dopo lo scisma d’Oriente, la Chiesa latina diffondeva da secoli l’ostraci-smo sugli ortodossi che non riconoscevano l’unità della Trinità.

Sono partiti attratti dalla speranza di ricchezza e dalla sete di avven-tura. Napoleone aveva promesso mirabolanti bottini sulle terre della lontana Asia, in quella che veniva chiamata “la seconda campagna di Polonia”.

I contingenti italianiChi erano i circa 30.000 lombardi, veneti, emiliani, marchigiani che face-

vano parte del contingente del Regno d’Italia, al comando del viceré Euge-nio di Beauharnais, figliastro di Napoleone; chi erano i 10.000 napoletani tra campani, pugliesi e calabresi che componevano il contingente del Regno di Napoli sotto il comando del coraggioso e spavaldo Gioacchino Murat, cogna-to di Napoleone; chi erano le diverse migliaia di piemontesi, liguri, toscani, trentini e romani che parteciparono direttamente nelle file dell’esercito fran-cese? Chi erano? Molti erano soldati di carriera, di origine nobile, provenienti dalle file dei modesti reggimenti degli stati italiani pre-napoleonici; la mag-gior parte degli ufficiali apparteneva alla borghesia urbana che aveva potuto accedere alle cariche pubbliche introdotte dall’organizzazione napoleonica in sostituzione delle vecchie strutture feudali; la maggioranza era costituita da agricoltori e contadini, commercianti, quasi tutti analfabeti; pochi i profes-sionisti e gli studenti. Tutto era merito o colpa, a seconda dei punti di vista, dell’introduzione della leva militare obbligatoria che sostituiva l’arruolamen-to volontario o gli eserciti mercenari. Nel Regno di Napoli, prima Giuseppe Bonaparte e poi Gioacchino Murat, avevano aperto le porte dell’esercito a briganti e galeotti, che erano stati inviati prima in Spagna e poi in Russia.

Si è trattato di un vero esercito? Certamente sì, stante gli esempi di corag-gio, fedeltà, dedizione, eroismo dimostrato nelle battaglie più sanguinose, da Ostrovno-Vitebsk all’assedio e alla conquista di Smolensk, dalla battaglia di Borodino, alla conquista e al saccheggio di Mosca, fino alla ritirata che ha visto la prima terribile prova a Maloyaroslavets, dove Kutuzov è riuscito a impedire a Napoleone di prendere la strada del Sud ricco di risorse e vettova-gliamenti per tornare indietro, e poi l’attraversamento del fiume Vop, il tragi-co scontro di Vjazma e di Krasnoj e infine la catastrofe dell’attraversamento del fiume Beresina, dove si sono distinti eroicamente i genieri Zanardini e Marieni. Gli italiani hanno combattuto ovunque eroicamente e lo dimostrano le molte decorazioni ottenute sui campi di battaglia. La riprova delle loro



qualità risiede anche negli alti gradi conseguiti nella carriera militare. Ci sono stati anche disertori e imboscati, mi si tratta di casi isolati che nulla tolgono alla impegnativa presenza italiana nella spedizione napoleonica.

Chi ha ottenuto dalla sorte il privilegio di tornare in patria, quante cose ha potuto raccontare! Ci sono preziose testimonianze a tale proposito, poche ma di grande utilità: in primo luogo le memorie di Cesare de Laugier, l’ufficiale toscano che ha rievocato tutte le fasi della spedizione circa 25 anni dopo; Francesco Baggi che è stato catturato dai russi e internato a Orël, che ha fornito toccanti testimonianze sui costumi e le abitudini dei soldati e dei con-tadini russi; Filippo Pisani che si è distinto per il suo ardimento e proseguirà l’impegno militare combattendo le guerre d’indipendenza fino a Curtatone e Montanara; Giuseppe Terzi, pittore e poeta di Bergamo che nella prigionia di Vilna si guadagna da vivere dipingendo i ritratti degli ufficiali zaristi e che si renderà protagonista di una romantica storia d’amore con la principessina Elizaveta Michajlovna Galicyna grazie all’ospitalità di Giacomo Quarenghi a Pietroburgo; il piemontese Angelo Campana che dopo un lungo impegno militare, fu deputato al Parlamento piemontese dal 1849 al 1859, mettendo a frutto la sua esperienza e le qualità di patriota per la causa dell’unità d’Ita-lia. O il bolognese Cesare Ragani, figura esemplare di patriota e carbonaro, che, dopo avere combattuto lealmente per la causa napoleonica, scampato alla forca dopo i moti del 1821 e quelli del 1831 a fianco di Ciro Menotti, morì a Marsiglia nel 1832 in totale miseria.

Ma c’è anche la storia di coloro che non sono tornati, come Pietro Terzi, fratello maggiore del precedente, morto nei pressi di Vilna nel corso della ritirata, ufficiale dello Stato maggiore del viceré Eugenio, la cui preoccupa-zione principale, come risulta dalle lettere inviate alla madre Maria Canal, è di curare i propri affari a Bergamo, di sistemarsi adeguatamente nella Mosca saccheggiata e incendiata, manifestando la sorpresa per le cantine ricche di vino, confetture, carni salate, farine e altri prodotti alimentari accumulati dai padroni di casa per trascorrere l’inverno. Pietro sollecita lo zio a inviargli i soldi dovuti dall’affitto di alcuni poderi, a testimonianza della concretezza del suo operare e della speranza di tornare in patria. Ma rimprovera anche il fratello Giuseppe di avere fatto morire il cavallo Ballotto a causa di una scorpacciata di erba umida, di trascorrere il tempo a suonare la chitarra e a di-segnare, scroccare i pasti alla mensa dello Stato maggiore, di essere insomma un pessimo soldato.


La tragedia collettiva degli ita-liani è stata mirabilmente rappre-sentata dallo scrittore Riccardo Bacchelli nei primi due capitoli della saga Il mulino del Po: egli racconta l’attraversamento del fiume Vop del IV Corpo d’Arma-ta e poi la fuga solitaria di Laz-zaro Scacerni, il protagonista del romanzo, verso Occidente e verso l’Italia, portando con sé il segreto che gli aveva affidato il capitano Maurelio Mazzacorati in pun-to di morte per assideramento. Lo scrittore ha tratto spunto per la pregevole ricostruzione delle vicende dai ricordi che il mode-nese Francesco Baggi ha traccia-to molti anni dopo il suo ritorno dalla Russia, dopo la prigionia nel campo di Orël. Non fa onore al capolavoro di Riccardo Bacchelli

l’omonimo sceneggiato televisivo per la regia di Sandro Bolchi, anche se Raf Vallone interpreta mirabilmente la figura di Lazzaro Scacerni: in particolare le scene della ritirata sono approssimative e risentono della ricostruzione in studio delle rive del Vop.

Nel romanzo Le strade di polvere di Rosetta Loy il soldato piemontese Pi-dren, tornato dalla spedizione, si rifiuta di parlare della sua esperienza, come se l’avesse totalmente rimossa. Salvo urlare pochi istanti prima di morire a causa dell’epidemia di colera “I Cosacchi! I Cosacchi!” e spirare con la boc-ca e gli occhi spalancati, terrorizzato dal ricordo degli assalti subiti in Rus-sia. Ma resta pur sempre una testimonianza letteraria di notevole spessore, in quanto l’esperienza terribile vissuta tra le steppe della Russia non è stata cancellata nel più profondo subconscio ed al momento della morte emerge con tutta la sua violenza.

Quali lingue parlassero gli Italiani tra di loro e con gli altri soldati della Grande Armée è facile immaginarlo: dialetti di tutte le regioni d’Italia s’in-



crociavano con lo scarso francese degli ufficiali. Del resto la stessa natura delle persone, i costumi, le abitudini erano molto differenti. Riccardo Bac-chelli ne dà una descrizione molto precisa nel suo lungo racconto attraverso i ricordi di padron Lazzaro, il mugnaio della piarda ferrarese sul Po. Per non parlare dei rapporti con la popolazione russa lungo il percorso dal fiume Nie-men su territorio polacco e poi russo fino a Mosca, e poi nei villaggi distrutti durante la ritirata alla ricerca disperata di un alloggio per ripararsi dal gelo o per trovare qualcosa da mangiare. Ci sono episodi esemplari in questo cro-giolo di lingue e di dialetti: i fratelli Terzi parlano latino con il vecchio abate di un monastero cattolico polacco presso Vilna; il modenese Baggi descrive le abitazioni dei contadini e rimane colpito dalla culla dei bambini che don-dola attaccata alle travi del soffitto, scambia poche frasi con il generale russo che lo tiene prigioniero e per allietare il tempo che non passa mai canta arie di opere musicali che il militare russo apprezza, perché probabilmente sa di quanti musicisti italiani sono stati alla corte zarista e quanti russi sono stati a studiare in Italia, magari con padre Martini a Bologna.

Di alcune figureQuanti episodi compongono questa biografia collettiva degli italiani, sot-

tolineati dalla particolarità delle loro rispettive culture, tradizioni, abitudi-ni, linguaggi! Così c’è il brigante calabrese che parte in cerca di gloria e di riscatto sociale, scampa al gelo e alla morte rifugiandosi nella pancia di un cavallo per morire poi accoltellato sulla porta della sua misera dimora a Caria, piccolo borgo sull’altipiano del Poro; l’avvocato Giuseppe Manfredi di Catanzaro che parte per la Russia al seguito di Murat per fare valere i suoi ideali di libertà e di giustizia e prosegue al suo ritorno in patria il suo apo-stolato, così lo intende, nella difesa dei carbonari che hanno promosso i moti costituzionali del 1820-21, vedendone molti condannati a morte; il genera-le Florestano Pepe, prestigioso servitore dei Borboni prima e poi convertito alle idee della Rivoluzione partenopea e della modernizzazione napoleonica, guidando l’esercito di Murat fino a Vilna per finire fuori servizio al ritorno di Ferdinando sul trono di Napoli; o quel Lucio Caracciolo di Roccaromana che comanda cento Veliti calabresi in Russia per finire la sua carriera portan-dosi addosso la macchia di avere offerto i propri servigi al cardinale Fabrizio Ruffo nella repressione della Repubblica partenopea nel 1799. Il piemontese Girolamo Ramorino lasciò la marina mercantile per l’esercito, combatté in


Russia e nella prima guerra d’indipendenza, terminando i suoi giorni davanti a un plotone di esecuzione nel 1849 per insubordinazione. L’altro piemontese Giacomo Antonini, dopo la partecipazione alla Campagna di Russia, entrò a far parte della Carboneria, conobbe Giuseppe Mazzini e prese parte alla sollevazione della Savoia e successivamente alla rivolta di Palermo nel 1843. Si rifugiò in Francia e contribuì alla costituzione della Legione Nazionale Italiana per prendere parte alle guerre d’indipendenza. Il marchese Cristoforo Ferretti giunse a Mosca e al ritorno in patria attese alla rinascita patriottica del 1848, fece parte del governo provvisorio in Lombardia, fino a essere eletto deputato nel parlamento piemontese.

E che dire dei tanti bergamaschi, numerosi nel IV Corpo d’Armata, come saranno affollati in camicia rossa nella spedizione garibaldina dei Mille: il capitano Giuseppe Marieni, eroe della Beresina, morto di stenti dopo qualche settimana dal tragico attraversamento del fiume gelato. E che dire di tanti modenesi, provenienti dalla locale Scuola Militare, l’attuale celebre Accade-mia, dal ministro della guerra Achille Fontanelli, artefice dell’arruolamento militare e dell’organizzazione della spedizione oppure il colonnello Giovanni Zanardini, veneto, protagonista della costruzione dei ponti sul fiume Beresi-na, scomparso di tifo a Kustrin qualche settimana dopo. E cosa aggiungere del romano Alessandro Olivieri che finì i propri giorni nell’esilio francese nel 1847 dopo avere combattuto eroicamente a Maloyaroslavets.

Sono alcuni esempi della biografia collettiva dei 40-45 mila italiani. Ne parla in termini generali lo storico napoletano Pietro Colletta, per avere rac-colto le confessioni di Gioacchino Murat, di cui riconosce il grande valore civile e militare e la sfortuna, sia per essere incorso nelle ire di Napoleone e poi nella tragica fine nel forte di Pizzo calabro.

ConclusioniE’ servita a qualcosa la tragedia della spedizione russa? Il dibattito è an-

cora aperto, nonostante il lungo tempo trascorso. Intanto la fedeltà e la lealtà degli italiani sono fuori discussione. Non si hanno informazioni di diserzioni di massa, come nel caso olandese, svizzero, prussiano. Casi singoli non sono sufficienti per un giudizio che accomuni tutti. Fuori discussione l’eroismo de-gli italiani nella battaglia di Maloyaroslavets, riconosciuto dagli stessi gene-rali russi e da Napoleone, tanto da passare alla storia come “La battaglia degli Italiani”. Circa 7.000 caduti nel corso degli scontri in un solo giorno sono



una cifra terrificante. Cui si debbono aggiungere gli altri 7.000 morti russi. Napoleone è rimasto sconvolto il giorno dopo, visitando il campo di battaglia.

Cosa è successo dopo il ritorno nell’Europa centrale è noto. Murat è ri-entrato di corsa a Napoli nel tentativo disperato di difendere il proprio trono dall’assedio austriaco e inglese; il viceré Eugenio ha confermato la lealtà a Napoleone fino alla caduta dell’imperatore, ma il congresso di Vienna era alle porte e per il Regno d’Italia non c’era scampo. Paolina e Camillo Borghese, Elisa e Felice Baciocchi hanno fatto la stessa fine: erano tutti parenti stretti di Napoleone.

Ma i pochi reduci avevano ben altro da pensare. Molti militari rientravano nei ranghi dei ricostruiti eserciti precedenti l’epopea napoleonica. Professio-nisti, studenti, agricoltori, artigiani, commercianti sono tornati alle loro fami-glie. Ma nessuno chiude gli occhi. Le sette carbonare prima e poi le nascenti associazioni della mazziniana “Giovine Italia” li attraggono irresistibilmente. Molti di loro, anche se attempati e forse stanchi, prenderanno parte ai moti carbonari di Napoli, di Modena e alle rivoluzioni nazionali della primavera dei popoli nel 1848. Alcuni saranno condannati a morte e giustiziati.

Lo stesso succederà in Russia. Gli ufficiali che nella corsa fino a Parigi hanno conosciuto le riforme antifeudali introdotte dalla Rivoluzione francese e diffuse da Napoleone in Europa, al rientro in patria contribuisco a dare vita alle associazioni massonico-liberali che saranno la spina dorsale della rivol-ta dei decabristi e delle prime organizzazioni rivoluzionarie russe. Anche il grande poeta Aleksandr Puškin non è rimasto estraneo a queste suggestioni.

Ma tutta questa è un’altra storia.

123

Napoleone e il Friuli

di Matteo Lo Presti

“Addio addio Casarsa vado via per il mondo / lascio il padre e la madre e vado con Napoleone / Addio vecchio paese e giovani compagni / Napoleone chiama la meglio gioventù /… quando

suona mezzodì (Vincenzo Colussi soldato friulano) si presenta a Napoleone e passati solo sette mesi / (si) trov(a) in mezzo al ghiaccio a conquistare le Rus-sie”. Così con accenti insieme avventurosi e poetici Pier Paolo Pasolini nella celebre raccolta di poesie La meglio gioventù racconta la storia di un suo avo (Colussi si chiamava la madre) che aveva subito il fascino della avventure militari. Questo nella poesia, in realtà anche in una importante regione come il Friuli- Venezia Giulia nel nord-est d’ Italia l’occupazione delle milizie na-poleoniche costrinse alla coscrizione obbligatoria, per rimpolpare gli eserciti francesi, migliaia di poveri contadini che non avevano strumenti per sottrarsi all’arruolamento forzoso.

In un bel libro pubblicato sotto gli auspici dell’Associazione Pro Sacile (Paese in provincia di Pordenone che deriva il nome dal parola latina Sacel-lum= piccolo tempio) e intitolato I giovani friulani al seguito di Napoleone :1797-1815” (ed. Composit 2002) Roberto Gargiulo esplora la occupazione del territorio friulano in tutte le sfumature economiche ,sociali e politiche: abolite le istituzioni feudali, soppresse le corporazioni religiose, migliorate le valutazioni catastali e razionalizzato l’apparato tributario ,ma nell’ insieme il popolo non accetta la coscrizione obbligatoria. Ma è anche chiaro che la pressione fiscale sulle popolazioni friulane crebbe a dismisura a causa delle forti esigenze militari che la politica imperiale francese esigeva. Certo anche a Napoleone vanno attribuite migliorie sul territorio per esempio le bonifiche dei terreni aridi spesso trasformati in pascoli e la costruzione della strada che da Pordenone attraverso la bassa pianura friulana fino a Palmanova e che tutti ancora chiamano la “strada napoleonica”.

La coscrizione obbligatoria pesa molto sulle masse italiane. La leva è più onerosa che in Francia :nel 1805 erano 16 su mille abitanti i giovani italiani



chiamati a servire Napoleone contro i 4 su mille richiamati in Francia.Molti giovani friulani preferirono scappare verso l’Austria ,l’Ungheria e

la Germania.Gargiulo racconta che si formarono vere e proprie bande di disertori che ai

confini della zona della Carnia creavano gravi problemi sociali. Molti falsi-ficavano i documenti anagrafici, presentavano falsi certificati di matrimonio. Molti si valevano delle inferme condizioni di salute, la povertà faceva cresce-re molti giovani rachitici e malaticci.

Al contrario i figli dell’alta borghesia e della nobiltà non disdegnavano di arruolarsi volontari nella truppe del Regno Italico comandato da Napoleone per inseguire una possibile brillante carriera ,il prestigio di un ruolo sociale, il mito di Napoleone generale sempre invitto.

Molti i friulani che parteciparono alla spedizione in Russia: tra questi il Terzo reggimento di Fanteria leggera di stanza a Palmanova che da questa bellissima città rinascimentale a forma di stella ( è una delle città dell’Utopia urbanistica )era partito e che fu distrutto quasi completamente nelle tragiche giornate della ritirata.

A partire dal 1806 fino al 1813 furono circa 20mila i soldati friulani arruo-lati dall’armata francese su una popolazione che era stata conteggiata qualche anno prima in un censimento intorno a 350mila anime. E’ stato inoltre cal-colato che in totale tra il 1805 e il 1814 i soldati italiani arruolati dai francesi nei territori italici occupati furono circa 120 mila e circa 61mila i soldati caduti e dispersi qualcosa come il 50 per cento del totale .Solo in Russia i morti furono 26mila.

Qualche storico sostiene che questa vicinanza militare tra italiani prove-nienti da regioni diverse sotto le bandiere delle ormai mistificata Rivoluzione Francese costituì il probabile nucleo fondante di idealità nazionali alla base del Risorgimento Italiano e della futura creazione dell’unità d’Italia.

Il filosofo tedesco Hegel sosteneva che la guerra è necessaria alla storia come il vento alle acque del mare : se non ci fossero le guerre la storia sa-rebbe un’ arida palude maleodorante e putrescente. Von Clausewitz grande teorico delle arti militari spiegava” Sarebbe assurdo introdurre nella filosofia della guerra principi di moderazione .La guerra è un atto di violenza con-dotto fino all’estremo”. Altri dittatori si sono cimentati in aforismi cinici e disumani . Mao Zedong spiegava “ la politica è una guerra senza spargimen-

to di sangue e la guerra è una politica con spargimento di sangue”. Benito Mussolini sostenne che “la guerra è la Corte d’assise dei popoli” e quindi si può dedurre che la sentenza di mor-te che fu dichiarata contro di lui dalle forze delle Resistenza sia stata in sinto-nia con quella sua valutazione.

Purtroppo la guerra nonostante i preziosi capitoli di molta letteratu-ra di tutti i tempi affligge sempre la parte più debole della società nelle sue componenti poco rappresentate a livel-lo istituzionale. Anche Carl Schmitt sostiene che la società politica non si organizza per costituire il bene comu-ne, ma contro qualcuno. Che avesse ragione Emanuele Kant che sosteneva nel suo saggio “Per la pace perpetua” che ogni stato deve adottare una costi-tuzione repubblicana? Infatti a guarda-re la storia gli stati con regime demo-cratico mai si sono fatti guerra tra loro. Fanno le guerre gli stati democratici, ma non tra loro.

La guerra, dovremmo imparare stu-diando il passato, non è necessaria, né buona, né un elemento di progresso, né di salute morale dei popoli. Ottimo

sfogo psicologico (catartico avrebbero detto i greci) sulle pagine dei romanzi o nelle avventure di film. Ma nell’ esistenza degli uomini bisogna sempre pensare alla guerra portatrice di inutili violenze, di sofferenze ,di morte . Bisogna pensare alla guerra come negazione intellettuale della vita



127

введение

Дмитрий ШтодинСоветник-посланник Посольства РФ в Италии

Вначале один исторический факт. Летом 1940 г. Все аккредито-ванные в Берлине военные атташе в один голос сообщали в свои столицы, что в третьем рейхе с книжных полок исчезли произве-

дения, посвященные наполеоновскому нашествию в Россию в 1812 г. Из этого ими был сделан, в общем-то, незатейливый вывод: нацисты изуча-ют опыт армии грозного французского императора.

У любого российского человека эпоха Отечественной войны 1812 г. вызывает прилив гости за свою Родину. Великое и горестное стояли бок о бок в той войне. Прежде всего это, конечно, радость победы, большой патриотический подъем среди русского общества, массовый героизм партизан, офицеров и солдат. С другой - хозяйственное разорение, горечь утрат, мародерство оккупантов и массовые казни, сожженная Москва, разрушенные города. Это была первая Отечественная война в истории Государства Российского. Отечественной по началу называли в России и Первую мировую войну, именуемую на Западе «Великой», правда, потом вошедшую в русскую историографию как империалистическая.

Армию императора Франции Наполеона Бонапарта не просто так на-зывали «Великой». В ее составе (а в пределы Российской империи втор-глись 630 тыс. человек) были представители разных европейских наро-дов. Приблизительно треть из них составляли выходцы из италийских государств той эпохи. Сражались в ее составе военнослужащие армии Итальянского королевства и Неаполитанской армии. Участие неаполи-танцев при этом было невелико, значительно большей была роль частей из Итальянского королевства. Они под командованием Эжена Богарнэ входили в четвертый пехотный корпус и были представлены двумя гвар-дейскими пехотными полками, двумя гвардейскими кавалерийскими пол-ками, двадцатью полками легкой пехоты и десятью полками кавалерии. Историки отмечают, что, за исключением самих французов, по сравне-



нию с другими иностранцами Великой армии, дрались итальянцы хоро-шо. Так же как и поляки.

Кстати, мне не известно, есть ли в современной Италии патриотиче-ские организации, занимающиеся памятью участия выходцев из итальян-ских государств в наполеоновских войнах. Если да, то было бы интерес-но с ними познакомиться.

То же самое можно сказать и о вооружении. Захваченные русской ар-мией на поле брани при Бородине трофейные пушки оказались… прус-ского изготовления. Иными словами, наполеоновская армия представля-ла собой грозный международный военный механизм. Много пишут и говорят об энциклопедической русской зиме и о «генерале Морозе». Я уверен, что просторы необъятной страны и ее суровые климатические условия сыграли свою роль в разгроме и позорном бегстве оккупантов. Но не это, в конечном счете, определило победу и преимущество рус-ского оружия. В конечном счете, победили самопожертвование и отвага людей и умелая тактика русского военного командования.

Будем справедливыми. Наполеоновское лихолетье сплотило русский народ. Мы сегодня много знаем, но не можем охватить все акты, сви-детельствующие о массовом героизме народа и его вооруженных сил. Наполеон пришел в Россию, уже имея за плечами испанскую кампанию с ее герильей. Но то, что произошло на российских просторах, не впи-сывалось в военную тактику тех времен. Простой народ формировал ополченческие дружины, которые не хуже регулярных частей успешно громили арьергардные и снабженческие подразделения Великой Армии. Геройство крестьян стало массовым. Их много. Вот некоторые имена наиболее отличившихся: Егор Суслов, Герасим Курин, Василиса Кожи-на, Еремей Четвертаков, Василий Васильковский и многие другие. Име-на военных приводить не буду, поскольку они хорошо известны и давно вошли в Пантеон славы народа российского.

Влияние наполеоновского нашествия на судьбу России было значи-тельным. Отбросив захватчика, Русская армия вступила в Европу и до-шла до Парижа. Да, это были иностранные победившие войска, но они не убивали мирных жителей и не грабили их. Повторю общепринятые места, но без них тоже ведь нельзя. После ухода русских из Франции во французском языке появились слова «бистро», «закуски» (с ударением на последний слог). Да и для русского словарного запаса наполеонов-


ская эпоха не прошла мимо. Известно появление в русском языке и слова «шваль». Многие французские военнопленные потом остались в России. Почитайте начало «Евгения Онегина» А. С. Пушкина.

Но не все меряется только политикой и оставляет горечь. Так, напри-мер, есть занимательная легенда (может быть, многие присутствующие ее знают) о том, что попавшие в реймсские владения к тому времени уже ставшей вдовой госпожи Клико, русские солдаты и офицеры с размахом «продегустировали» производимое ее винодельческим хозяйством зна-менитое шампанское. Когда ее до смерти перепуганный управляющий примчался к хозяйке и в ужасе доложил, что «Мадам, эти жуткие рус-ские пьянствуют в вашем имении и разоряют погреба», Клико невозму-тимо ответила: «Успокойтесь, они заплатят за все и даже больше, но не сейчас, а потом». Выражаясь современным языком, экономический рас-чет не подвел практичную француженку: прошло совсем немного вре-мени и на целое столетие марка шампанских вин «Veuve Clicquot» стала поставщиком российского царствующего дома.

Теперь о мировоззренческом влиянии наполеоновской эпохи на рос-сийское политическое самосознание. Отправившись в зарубежный поход, русское офицерство по сути дела впервые увидело европейские свободы и те перемены, которые привнесла Великая французская буржуазная ре-волюция в Европу. Во многом под влиянием увиденного и услышанного, в царской России после войны возникают кружки и объединения сво-бодомыслящих дворян, получившие впоследствии название «декабрист-ские» по дате восстания на Сенатской площади в Санкт-Петербурге – в декабре 1825 г. Но это уже другая история.

Спасибо за внимание.



131

Олег ОсиповПредставитель Россотрудничества в Италии

В первое воскресенье сентября 2012 года на Бородинском поле близ Можайска в Московской области собрались несколько сотен ты-сяч человек. В год 200-летия Отечественной войны России про-

тив Наполеоновской Франции на самом знаменитом поле боя XIX века состоялся военно-исторический праздник. Кульминацией торжеств ста-ла реконструкция Бородинской битвы. Более трёх тысяч любителей во-енной истории в обмундировании и со снаряжением русской и француз-ской армий той эпохи воспроизвели «битву гигантов». 500 участников реконструкции приехали из 10 европейских стран.

Осенью 1982-го, а затем и в 1983 году я посвятил Бородинскому полю три месяца своей жизни. Мы, студенты первых курсов факультета жур-налистики МГУ, собирали там картошку. Трактора перепахивали зем-лю, а мы складывали вывороченные из тяжелой глины клубни в мешки и составляли их в кучи прямо возле обелиска Кутузова, у Шевардинского редута, других памятников, увенчанных двуглавыми орлами.

Никаких артефактов той славной эпохи никто из нас не нашел (хотя надеялись). Но тем не менее, вся «студенческо-колхозная эпопея» была осенена «брэндом» 1812 года, «Днем Бородина». 20-летние студенты и студентки «играли» в «русских и французов», тема войны 1812 года про-ходила красной нитью в лагерной стенгазете (жили студенты в класси-ческом советском пионерском лагере), в обиход вошли обращения вроде «мсье» и «мадмуазель»...

И никто, пожалуй, в то время даже не догадывался, что воевали не только французы против русских (русских – в значении сыновей мно-гонациональной Российской Империи). В ту пору, когда сражению при Бородине исполнилось «всего» 170 лет, мало кто знал, что в кампанию Бонапарта были вовлечены и другие народы. Оказывается, в армии На-полеона вторыми по численности были поляки, а третьими – итальянцы. Если только «итальянцев» можно назвать таковыми, ведь Италия как единое государство оформится лишь полвека спустя – в 1861 году. А в 1812-м на покорение Руси французский император увлек жителей Не-аполитанского королевства и других государственных образований на



Апеннинском полуострове. Во французской армии воевали и швейцар-цы, и немцы, и представители других народов.

Эта страница истории и географии начинает раскрываться перед нами только сегодня усилиями историков, энтузиастов, работников архивов. И проводимые в год 200-летия Бородинского сражения торжества при-званы пролить новый свет на события тех суровых и славных дней.

133

Итальянцы в русской кампании 1812 г

Вирджилио Илари

Еще в 60-е годы прошлого века в антикоммунистической пропа-ганде упоминалось о предсказании Нострадамуса, что настанет день, когда казаки будут поить лошадей из фонтана на площади

Св. Петра. На деле же пока кроме Хора Красной Армии единственными русскими военными, попавшими в Рим в силу своей профессии, были 800 греческо-православных моряков, завербованных в Эпире адмира-лом Федором Федоровичем Ушаковым (1744-1817; канонизирован Пра-вославной церковью в 2000 году и провозглашен покровителем русских стратегических военно-воздушных сил в 2005). Высадившись в Неапо-ле, эти моряки пришли пешком в Рим, чтобы восстановить на престоле папу Пия VII. Вошли они по Аппиевой дороге 3 октября 1799 года и со-вершили торжественное шествие от Капитолия до Ватикана95 под руко-плескание сторонников папства, слагавших восторженные гимны царю.

А царем был тогда тот самый Павел I, который даровал титул «Князя Италийского» маршалу Суворову, командующему русско-австрийскими войсками в Швейцарии и Пьемонте, и который в 1798 году приютил в Санкт-Петербурге изгнанных Наполеоном со своей территории кавале-ров Мальтийского ордена, чтобы объявить себя их Великим Магистром и предьявить права на занятый англичанами архипелаг. Отказ Англии вер-нуть Мальту Иерусалимскому Военному Ордену вынудил Россию вый-ти из Второй Коалиции и сблизиться с Францией. Эта политика была в корне изменена после убийства Павла I, задушенного 25 марта 1801 года в ходе дворцового переворота, организованного проевропейской парти-ей и одобренного сыном и наследником этого переворота Александром, в момент, когда Кронштадт находился под прицелом английского флота адмирала Нельсона.

Первым делом новый царь отозвал обратно 30.000 казаков, направ-лявшихся в Персию с намерением атаковать английские владения в

95 Как и генерал Марк Кларк на своем джипе 5 июня 1944 года, с той только разницей, что он проследовал по новой улице Кончилиационе.



Индии. То был грандиозный стратегический план, построенный на ил-люзии, что жалкие остатки Armée d’Orient – на тот момент уже «раз-громленной» эпидемиями и блокированной в Египте армией сэра Раль-фа Аберкромби – еще в состоянии двигаться к Индии по Шелковому пути. Тем не менее, идея союза России с Францией продолжала влиять на ход наполеоновских войн и казалась свершившимся фактом по за-ключении Тильзитского мира в 1807 г. Один из пунктов достигнутого соглашения предписывал отказ России от своих притязаний на остров Корфу и вывод оставшихся войск из Средиземноморья: впрочем, дипло-матическая поддержка Савойского и Бурбонского дворов, укрывшихся соответственно в Кальяри и Палермо, продолжалась.

Группа офицеров из подданных династии Савойя, числом в две дю-жины, то есть гораздо меньше итальянского офицерского контингента на австрийской службе, воевала против Наполеона под царскими знаме-нами. Те из них, кто стали генералами, чтились потом савойской воен-ной традицией вплоть до перемен 1848 года, хотя каждый случай нужно рассматривать отдельно. Действительно, следует учитывать, что после австрийского поражения в Маренго (от 14 июня 1800 г) второе фран-цузско-пьемонтское правительство подвергло жесткой политической дискриминации тех офицеров, которые вопреки присяге Франции от 12 декабря 1798 г перешли в австро-русский лагерь; немало других из ар-тиллерийских и инженерных войск было подвергнуто чистке в августе 1801 г, когда пьемонтские части окончательно влились во французскую армию. Следовательно, в ряде случаев выбор остаться или возвратиться на австрийскую или русскую службу диктовался скорее всего не столько идеологическими, сколько практическими соображениями.

В составленном в Кальяри Мишо де Боретуром списке находящихся на русской службе в 1813 году савойских подданных даны имена еще двадцати четырех коллег автора этого реестра (отсутствует однако имя Фоссона). Самый известный из них сегодня персонаж – Франсуа Кса-вье де Местр (1763-1852), бывший офицер Морского Полка Альпийской войны 1792 - 1796 гг. и писатель. Переехав в Петербург в свите Суво-рова, он был оценен по заслугам лишь с приездом брата Жозефа, сар-динского чрезвычайного посланника. Служа в морском министерстве и будучи назначенным в 1805 году директором библиотеки и музея Ад-миралтейства, он затем сражался на Кавказе, где был ранен и произве-ден в генерал-майоры. В Россию приехал вместе с ним и его племянник


Родольфо, старший капитан под Аустерлицем, награж-денный там Почетной шпа-гой, а в 1808 году в Финлян-дии получивший крест Св. Анны 3-ей степени. Корнет гвардейского кавалерийско-го полка, он вернулся домой в чине майора.

Однако, самой зна-чительной фигурой из итальянских офицеров компании 1812 года был, конечно, маркиз Филип-по Паолуччи (1779-1849). Уроженец города Модена в войсках Савойя в Аль-пийской войне, младший лейтенант Второго Гвар-дейского батальона, плен-ник в битве при Колларденте в апреле 1794 г и в Бриккетто два года спустя, член сардинского Ордена Св. Маурицио, перешедший на французскую, а затем русскую службу, он участвовал в боях в Крыму против турок и татар в 1810 г. Командующий войсками на Кавказе в 1811 г. и защитник Риги от армии Макдональда в 1812 г, он упомянут Толстым в «Войне и мире» (III, IX) как официальный представитель тех офицеров, которые, как Клаузевиц, напрасно воспротивились со-оружению укреплений в Дриссе. Клаузевиц, в свою очередь, упоми-нает о нем в своем знаменитом труде о кампании в России в связи с его ролью в письменных переговорах с фельдмаршалом Людвигом Йорком фон Вартенбургом (1759-1830), который был автором важ-ной -го декабря 1812 г, где прусская армия, формально союзная ок-купационным французским войскам, декларировала свое согласие на переход границы Западной русской армией и на преследование ею «настоящего врага»; конвенция эта рассматривалась впоследствии в рамках анти-западничества Вильгельма II и Гитлера и анализирова-лась в политологическом аспекте Карлом Шмидтом в его знаменитой



«Теории партизана» 1963 г 96.В чине генерал-адьютанта Паолуччи в 1814

г сыграл немаловажную роль в истории, убедив царя воспротивиться захвату Пьемонта войсками австрийского престолонаследника. Губернатор Ливонии и Курляндии с 1821 года, он затем, -и снова на службе у сардинского правительства, - появляется в Генуе, где в июне 1833 года пода-вляет заговор приверженцев Джузеппе Мадзини, санкционируя расстрел двух сержантов и старого учителя фехтования.

Из двух последних строчек осведомленному читателю станет ясно, по каким идеологическим соображениям итальянская военно-историческая традиция постаралась забыть Паолуччи и его со-ратников, хотя они и воевали за правое дело. При-чины осуществленных Карлом Альбертом в 1848 г. перестановок лежат на поверхности. Но то, что вначале намеренно, хотя и с горечью, замалчива-ется по политическим причинам, в конце концов фатально превращается в невежество и искаже-ние истории. Так например, недавнее исследо-вание английского историка Доминика Ливена о франко-русской войне 1812-1814 гг., недвусмыс-

ленно озаглавленное “Russia Against Napoleon” и посвященное «памяти частей русской императорской армии, которые сражались, страдали и побеждали», в итальянском переводе издательства Мондадори превра-тилось вдруг в «Трагедию Наполеона в России: 1807-1814: конец им-ператорских мечтаний»97. Предполагая с благожелательным доверием, что, выпуская книгу, мега-издательство удосужилось поразмыслить над темой, можно заключить, что с его точки зрения итальянская публи-ка более заинтересована в очередной банализированной иллюстрации

96 Cм. Raymond Aron, Penser la guerre. Clausewitz, Gallimard, Paris, 1976, II, с. 210-222.

97 Естественно Ливен упоминает о роли Паолуччи в деле Тауроггенской конвенции (с.303 итальянского издания).


«мечтаний» Наполеона и «трагедии» Grande Armée, чем в оригинальном и блестящем исследовании по истории великой русской стратегии, став-шей фоном толстовского шедевра.

К тому же, не обладая оптимизмом Мондадори и имея двадцатипя-тилетний стаж преподавания военной истории в Милане, автор данной статьи весьма сомневается, что хотя бы минимальный процент от де-сятка тысяч человек, ежедневно проходящих по Московской улице (via Moscova) и одноименному вокзалу в Милане имеет представление о том, почему они так называются. И неслучайно исследования об участии в русской кампании 1812 г IV Корпуса (французско-итальянского) под командованием вице-короля князя Евгения Богарнэ, 33-ей Неаполитан-ской дивизии (генерала Детрэ) и завербованных в Пьемонте француз-ских пехотных полках (111-ом линей-ном, 11-ом и 13-ом легких), о полках Лигурии и Пармы (32-ом легком), То-сканы и Рима (III и IV батальонах 113-го и 114-го линейных полков), пока что количественно и качественно не идут ни в какое сравнение с исследо-ваниями по Итальянскому Экспеди-ционному Корпусу в России (CSIR) и 8-ой Итальянской Армии в России (ARMIR) времен Второй мировой войны. После выхода в свет в 1826 г. четырех томов уроженца острова Эльба Чезаре Де Ложье де Белькура (1789 - 1871)98 и компиляций из того же Де Ложье99 Алессандро Дзаноли (1779 - 1855)100 и Антонио Лиссони

98 Gli Italiani in Russia, Memorie di un uffiziale italiano per servire alla storia della Rus-sia, della Polonia e dell’Italia, Italia (Firenze), 1826-27, Т. 4 (неполное издание под ред. Джулио Бадески, Мursia, Milano, 1980, pp. 17-190; Compagnia dei Librai, Ge-nova 2007).

99 Том XI (1836) Fasti e vicende dei popoli italiani dal 1801 al 1815 o Memorie di un uffiziale per servire alla Storia d’Italia nel suddetto periodo, В.Баттелли и сыновья, Италия (Флоренция), 1829-1838, 13 томов, в 12-ом с иллюстрациями.

100 Alessandro Zanoli, Sulla milizia cisalpino-italiana. Cenni storico-statistici dal 1796 al



(1787 - 1865)101, Исторический отдел Военного ведомства посвятил ита-льянцам в России ряд монографий по итальянской военной истории наполеоновской эпохи, изданных по случаю участия в международном конгрессе по истории в Сарагосе, организованном в связи со столети-ем испанской войны за независимость (1908). Под редакцией капита-на Джироламо Каппелло (1871), под руководством Начальника исто-рического отдела лейтенанта-полковника Джузеппе Кармине Феррари (1861)102 и на базе изысканий «в различных государственных архивах королевства», осуществленных майором Гвидо де Майо и капитанами Аристидом Арцано (1866-1943), Витторио Джанотти [потомка одного из пьемонтских офицеров на службе у царя] и Чезаре Чезари (1870)103, издание все-таки грешит досадной поспешностью и не столь докумен-тировано, как другие монографии этой серии, в частности посвященные итальянцам в Германии в 1813 году и кампаниям 1813 и 1814 годов «в Иллирии и Венеции».

В исследовании использовались, кроме того, историография и мемуа-ристика, доступные тогда лишь по-французски (включая работы Клаузе-вица, Йомини и Д. П. Бутурлина, французские переводы воспоминаний

1814, Borroni e Scotti, Milano, 1845, с. 192-206. Итальянские войска IV корпуса, состоящие из Дивизии Королевских Гвардейцев (Теодоро Леки) и 15-ой Дивизии (Пино), выступили (из Милана, Бассано, Виченцы, Чивидале, Кастельфранко и Вероны) в начальном составе из 27.397 человек, 8.300 лошадей, 740 быков, 52 пушки, 391 ларь с боевыми запасами и 702 повозки с походным имуществом. В общее число входили 1.900 человек из Далматинского Полка, который оставался частью Итальянской Армии, несмотря на то, что в 1809 Далмация была аннексирована от Итальянского Королевства в пользу Иллирийских провинций Французской империи. За вычетом этих последних и приплюсовав неаполитанцев (8.515), а также примерно оцениваемое количество итальянских военных во французских частях (25-30.000), можно утверждать, что итальянцы составляли примерно одну десятую от 600.000 человек Grande Armée.

101 Antonio Lissoni, Compendio della storia militare italiana dal 1792 al 1815, Rusconi, Milano, 1837 (Fontana, Torino, 1844).

102 Во время Первой Мировой войны он командовал в чине генерала войсками в защите Азинары и вел дневник (опубликованный в 1929) о концентрационном лагере, в котором содержалось от 25 до 30.000 австро-венгерских пленных, из которых по крайней мере 8.000 умерли от холеры и тифа. См. http://www.studisto-rici.com/wp-content/uploads/2010/04/SANNA_Dossier_2.pdf

103 Gli italiani in Russia nel 1812, USSME, Roma, 1912 (повторное издание Эрманно Альбертелли, Парма, 1993).


Беннингсена и Голицына, официаль-ную историю, тогда только публику-емую российским военным ведом-ством104, роман Толстого и VII том т. наз. “Mémoires du prince Eugène” под редакцией Пьера Эммануила Альбер-та Дю Касса), а также семейные ар-хивы Корильяно и Манци (Неаполь), Джанотти (Турин), Леки (Брешиа) и Оттелио (Удине), как и дневник Ман-товани (из Амброзианской библио-теки в Милане). В том же издании впервые публиковался доклад графа Джузеппе Де Местра, уроженца Сар-

динии и министра в петербургском правительстве, как и лекция о по-следних военных событиях, прочитанная Великим князьям Николаю и Михаилу их наставником туринцем графом Луиджи Джанотти (1759 - 1826), оба документа под редакцией и с комментариями Феррари.

В 1912 г участие в русской кампании 1812 г. 3.500 пьемонтцев 111-ого линейного полка освещалось в труде по истории этого боевого формиро-вания105, написанном тогда полковником Евгением де Росси (1863-1929), еще одним выдающимся представителем task force историков в уни-форме, которым глава главного штаба генерал Альберто Поллио (1852 - 1914) поручил заполнить лакуну по военной истории Италии наполе-оновских времен. Совершенно неизвестной осталась в Италии история [опубликованная в Москве в 1913 г В.Р. Апухтиным106] о трех бригадах

104 Отечественная война 1812 г., в 22-х томах, Т.21 Часть I; Т.1 Часть II, С.-Петербург, типография "Бережливость", 1900-1914. Французский перевод капитана Eutrope Cazalas, начатый в 1902, под заголовком La guerre nationale de 1812. Publication du Comité scientifique du Grand etat-major russe, Paris, H. Charles-Lavauzelle [1904-1911].

105 Il 111° di linea. Fasti e vicende di un reggimento italiano al servizio francesе. Scuola di Guerra, Olivero e C., Torino, 1912 (переиздание Accademia di San Marzano, Л’Арти-стика Савильяно, 1995), с. 146-173.

106 В.Р. Апухтин, Формирование легионов из пленных Французов, Итальянцев и Голландцев в городе Орле в 1812-13 годах, Formation des Légions composées de pri-sonniers de guerre français, italiens et hollandais à Orel en 1812-1813, Travaux de la Section d'Orel de la Société Impériale Russe Historique et de la Guerre, Moskva 1913.

Peter von Hess (1792-1871), Battaglia di Maloyaroslavets (1812) / Петер фон Гесс (1792-1871), Битва под Малоярославцем (1812).



(французской, голландской и итальянской), которые в конце 1812 года русское правительство планировало сформировать из 36.000 дезертиров и пленных Великой Армии, сконцентрированных в Орле, которые, одна-ко, в массе погибли в феврале 1813 г в ходе эпидемии.

Единственное оригинальное исследование, опубликованное (в 1928 г) после выхода в свет книги Капелло – это работа Нино Кортезе (1893 - 1976) о сопровождении Мюрата в России и о Неаполитанской диви-зии при защите Данцига107; исследование опирается на документы Го-сударственного архива Неаполя, не учтенные сотрудниками Капелло, но, к сожалению, уничтоженные в ходе бомбардировок 1943 г. Другие оригинальные исследования касаются 32-го пехотного полка108 и Дал-матского полка109, в то время как новые работы по неаполитанским110 и тосканским111 частям в Данциге являются в основном компиляциями и пересказами.

Уничтожение документов IV Корпуса Великой Армии и личных ар-хивов Наполеона, и, с другой стороны, затруднительный по практиче-ским и языковым причинам доступ к русским источникам объясняют тот факт, что участие итальянцев в русской кампании остается самой малоизученной в истории наполеоновских войн в Италии темой, рас-цвет которой в начале 80-х гг. ХХ века ознаменовался появлением ряда исследований112. В самом деле, мало что прибавилось к трудам Де Ложье и Каппелло; можно назвать лишь сокращенное переиздание (в 1980 и в 2007 гг.) Де Ложье альпийским военным медиком 1941-43 гг. Джулио Ба-

107 Nino Cortese, L’esercito napoletano e le guerre napoleoniche, Riccardo Ricciardi, Na-poli, 1928, с. 135-152 и 174-199.

108 Paolo Palumbo, "Il 32° leggero", в Studi storici militari, в печати. 109 Jean-Pierre Perconte, Les Dalmates et les Istriens au service italien 1806-1814, Ed.

Perconte, Lion, 2007. См. P. Crociani, V. Ilari e C. Paoletti, Storia militare del Regno Italico (1797-1814), изд. USSME, Roma, 2001, II, Il Dominio dell'Adriatico, с. 135-149 (Далматский Полк).

110 V. Ilari, Piero Crociani e Giancarlo Boeri, Storia militare del Regno Murattiano (1806-1815), Widerholdt, Invorio, 2007, II, с. 48-55 (Королевская Гвардия и ее сопровождение) e 317-328 (Дивизия в Данциге).

111 Paolo Coturri, Gianni Doni, Stefano Pratesi, Daniele Vergari, Partire partirò, partir bisogna. Firenze e la Toscana nelle campagne napoleoniche 1793-1815, Edizioni Poli-stampa, Firenze, 2009, с. 118-129.

112 См. V. Ilari, "La storiografia militare dell'Italia napoleonica", в Rivista Italiana di studi napoleonici e dell’Isola d’Elba (на стадии публикации в 2010).


дески (1915 - 1990), который сопровождает оригинальный текст своим кратким эссе; в то время как том Исторического отдела был репринтно переиздан Альбертелли в 1993 г. Лишь недавно появились наконец три новых работы: одна, популяризаторского характера, хотя и базируетеся в общем и целом на книге Каппелло, приводит полезные графические планы операций113, другая – это интересная статья Пьеро Дель Негро о том, как повлияла кампания 1812 года на национальное самосознание и патриотизм итальянцев114, а третья – это блестящая дипломная работа, написанная под руководством того же Дель Негро, где рассматриваются новые материалы из хранящегося в Миланском Государственном архиве фонда бывшего Военного министерства и по-новому анализируются не-многие известные на сегодня памятники мемуаристики115.

Очевидно, что эта крайняя немногочисленность писем, дневников и воспоминаний ветеранов, бросающаяся в глаза при сравнении с дру-гими войнами того же периода, обусловлена массовой гибелью участ-ников русского похода Наполеона. Единственные опубликованные на сегодня воспоминания итальянских ветеранов – это воспоминания Бар-толомео Бартолини (1846)116 и Франческо Баджи (1898)117, затем вышед-шие в 1913 году воспоминания Де Ложье118 и в 1942 году, во времена нового похода на Россию, еще одного текста Де Ложье119 и Филиппо Пизани120. Поэтому особое значение приобретает издание «Дневника

113 G. Fedele, G. Martignoni e G. Garuti, Italiani contro lo Zar, Т.I: Dal Niemen a Smolen-sk, Edizioni Camelot, без даты. (но 2006).

114 Piero Del Negro, "La campagne de Russie et le patriotisme italien", в Revue Historique des Armées, 250, 2008, с. 16-24.

115 Elvis Lusa, L'esercito italico nella campagna di Russia del 1812, Università di Padova, Facoltà di Scienze Politiche, учебный год 2002-2003.

116 Bartolommeo Bartolini, I giorni d’orrore. Avventure particolari accadute al cav. Bar-tolommeo Bartolini di Trento antico ufficiale di cavalleria e ad alcuni suoi compagni d’armi dal giorno 13 al 28 novembre 1812 nella campagna di Russia scritte da lui me-desimo, 2 Т., Tipografia Antonelli, Verona, 1846.

117 Francesco Baggi, Memorie, под ред. Corrado Ricci, Nicola Zanichelli, Bologna, 1898. 118 conte Cesare de Laugier de Bellecour, In Russia nel 1812: memoria d'un ufficiale ita-

liano, под ред. Cesare Guglielmo Pini, с предисловием генерала Giovanni Gamerra, Raffaello Giusti, Livorno, 1913 (XX, 143 с.).

119 De Laugier, Concisi ricordi di un soldato napoleonico, под ред. Raffaele Ciampini, Giulio Einaudi, Torino, 1942.

120 Filippo Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia. Memorie inedite di un uf-



старшего офицера» 2-го итальянского Линейного полка, сохраненного маршалом-квартирмейстером итальянских гвардейцев Франческо Вьо-ла. Дневник, к сожалению, прерывается на дате 26-е октября 1812 г, но успевает зафиксировать героические события 24-го при Малоярослав-це, известные в истории как «итальянская битва». Здесь же приводится обмен репликами между Наполеоном и Мюратом, которые на следую-щее утро обходят поле боя, покрытое трупами: Н.: «Черт возьми, как это Вам удалось угробить столько народу?» М.: «Voilà le plausi qu’on a de commander de si braves gens”»121. Столь же цинично, но с драматическим эффектом, звучат у Толстого реплики Клаузевица и Вольцогена, которые раненный князь Андрей слышит на Бородинском поле:

«Der Krieg muss in Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben» (война должна быть перенесена вглубь. Это правило невозможно перео-ценить), говорит один из них.

«Oh ja – отвечает другой - der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nichtden Verlust der Privat-Personen in Achtung nehmen». (о да, цель – обес-силить врага, поэтому нельзя считаться с потерями отдельных личностей).

ficiale della Grande Armata, со вступительной статьей и комментариями Карло Дзаги, ISPI, Milano, 1942.

121 На самом деле потери были равными, около 7.000 с каждой стороны, но составляли 30 процентов от 24.000 итальянцев и 22 процента от 32.000 русских воинов.

145

Италия Наполеона и русская кампания 1812

Массимо Кольтринари

Отношения между наполеоновской Францией и Россией всегда оставались конфликтными, в силу концептуальных и структур-ных различий двух стран. Франция отличалась приверженно-

стью принципам Великой Французской революции, Россия – глубоко укоренившимся теократическим характером. Завоеванная французами в 1796 году Италия постоянно находилась под воздействием Парижа и следовала за путеводной звездой Наполеона.

Первое вовлечение итальянцев в конфликт с Россией имело место в момент создания Второй Коалиции, когда Россия вступила в антифран-цузский союз с Австрией и Турцией и приняла участие в боевых дей-ствиях на территории Италии и центральной Европы. Одним из важных моментов во взаимоотношениях Наполеоновской Италии и Санкт-Пе-тербургом явилась осада в 1799 совместными австро-русско-турецкими силами крепости в Анконе, где укрылась бригада Монье. То есть, фак-тически здесь была представлена коалиция католиков, православных и мусульман, объединившихся вопреки всем своим религиозным различи-ям, чтобы противостоять светскому, революционному и атеистическому мировоззрению, присущему, как тогда считалось, всем французам. Еще одна причина антагонизма между Францией и Россией.

Несмотря на Тильзитский мир, позволивший несколько сгладить от-ношения, широкомасштабный конфликт между двумя государствами был неизбежен.

В 1812 году властелин континентальной Европы Наполеон, будучи не в силах атаковать Англию на море, приходит к мысли о необходимости атаковать Россию Александра I, повинную в потакании англичанам. Эта непрямая стратегия ставила своей целью устранить, или хотя бы заста-вить подчиниться наполеоновскому влиянию как Россию, так и Англию.

В марте 1812 года боевой кулак вооруженных сил, насчитывающий



около 500.000 человек и не имеющий себе равных122 был собран Напо-леоном для удара по России. Корни поражения французов на русской территории и уходят в такой подход к ведению войны. До сих пор все компании Великой Армии отличались быстротой: мгновенный сбор, оперативные броски, молниеносная концентрация сил для полного раз-грома врага в решающем сражении. Поэтому до определенного момента и не существовало структур по долгосрочному обеспечению военных нужд. Хватало местных ресурсов, все, что было необходимо, изыскива-лось на территории ведения боевых действий, и проблем не возникало. В России же это было невозможно. И понятно почему: здесь речь сразу за-ходит о больших пространствах, где линии снабжения часто прерывают-ся, где местные ресурсы скудны, а враг неминуемо воспользуется этими факторами и прибегнет к тактике выжженной земли, что, собственно, и произошло. Как могли выжить движущиеся на восток 500 тысяч чело-век и 80 тысяч лошадей, если никто не позаботился организовать надеж-ную систему подвоза всего необходимого с тыла на передовую? Кроме того, еще один отягчающий фактор заключался в том, что Польша, тог-да Великокняжество Варшавское, исполнявшая функцию генеральной базы Великой Армии, подвергалась систематическим грабежам самих французов, что еще более сокращало возможности стабильного логи-стического снабжения. Да и в чисто стратегическом плане у Наполеона в России не было конкретного плана, в котором была бы выработана конечная цель кампании и определены временные и пространственные границы театра военных действий. Занятием Витебска, кажется, насту-пление должно было и закончиться; вдруг Наполеон принимает решение взять Смоленск. Здесь все маршалы страстно отговаривали его продол-жать наступление; вроде и согласившись с их доводами, он вдруг снова меняет планы и направляется к Москве, которую завоевывает в середи-не сентября. В результате такой импровизации до Москвы добралось 25% боевых сил, пересекших Неман три месяца назад, то есть, не более 100.000 человек. Месяц спустя, в момент, когда будет дан приказ оста-вить Москву и начать отступление, численность двинувшихся на запад войск не будет превосходить 50-60 тысяч воинов. Необходимо уточнить, что все эти цифры относятся к боевому составу и не учитывают всех тех,

122 См. Приложение 1 – список разных национальностей в предназначаемых для вторжения в Россию войсках Наполеона; Приложение 2 – данные о маршалах и генералах и общая структура войск.




кто следует за армией и составляет неоднородную пеструю толпу, более в тягость армии, чем в надобность.

Все эти соображения позволяют заключить, что в основе поражения Наполеона лежала его первоначальная ошибка в подходе к предстоящей войне в России. Фактически он своими руками уничтожил армию в 500 тысяч человек, просчитавшись в стратегии, тактике и логистике. Так называемый Генерал Зима, пресловутый русский союзник, есть не что иное, как ширма, за которой удобно спрятать факты, проливающие свет на свершенное Великим Корсиканцем, как еще называют Наполеона.

В этой чистой авантюре против России задействованы и итальянские силы, происходящие из Итальянского Королевства и россыпи мелких итальянских государств, часто Наполеоном и созданных, а также Неа-политанского Королевства, на троне которого восседал Йоахим Мюрат, муж сестры Наполеона, Каролины, и один из героев наполеоновских битв. Само имя Мюрата олицетворяло кавалерию, которой он командо-вал.

Итальянское Королевство, фактически управляемое Вице-королем Евгением Богарнэ, пасынком Наполеона, весной 1812 года выставило армию, в состав которой входили:

• Королевская Гвардия: Королевская Гвардия, Полк Королевских Велитов, Полк Гвардейской Пехоты, Полк Драгунов, Гвардейская артиллерия, Гвардейские призывники.

• Линейная Пехота: 1° Пехотный Полк, 7° Пехотный Полк, Далматский Пехотный Полк, каждый из которых поделен на четыре линейных батальона и один резервный.

• Легкая Пехота: 1° Полк легкой пехоты, 4° Полк легкой пехоты, Колониальный батальон.123

• Линейная Кавалерия: 1° Полк Конных Егерей «Реал Итальяно», 2° Полк Конных Егерей «Принчипе Реале», 3° Полк Конных Егерей, 4° Полк Конных Егерей, Полк «Драгуны Королевы», Полк «Драгуны Наполеона».

• Артиллерия: Полк пешей Артиллерии, Батарея конной артиллерии, Извоз артиллерии, Каботажная артиллерия из двух рот.

• Инженерные войска: саперный батальон, Инженерный батальон, Пожарный батальон.

• Жандармерия: 1° Легион Жандармерии, 2° Легион Жандармерии, 3° Легион

123 штрафной; планировалось выслать его в Санто Доминго на Антильских островах, однако был послан на остров Эльбу Тосканского архипелага.


Жандармерии, Склад Жандармерии.• Извоз снабжения: 1° Батальон Снабжения, 2° Батальон Снабжения.• Полки Инвалидов и Ветеранов: 1° Батальон, 2° Батальон, 3° Батальон.• Гражданская Гвардия: Полк Гражданской Гвардии Милана, Полк Гражданской

Гвардии Венеции.• Резервные компании

Общая численность этих войск Итальянского Королевства составляла 79.522 человек и 12.824 лошади.

Иллюстрация: Альбрехт Адам: Багажные повозки итальянцев в Рос-сии в 1812 г. Изображение итальянского бивака IV корпуса во время на-ступления Великой Армии.

Вышеназванные войска, выставленные Итальянским Королевством для участия в русской кампании, влились в IV Корпус Великой Армии, и командование ими было вверено Вице-королю того же крупнейшего ита-льянского государства, Евгению Богарнэ. В частности, 14-я Дивизия под командованием генерала Бруссьера включала пехоту Итальянской Гвар-дии, находящуюся под командованием генерала Леки, численностью в пять батальонов (4070 человек). 15-ой Дивизией командовал генерал Пино, и сюда входили 1° и 3° Пехотные Линейные полки и Далмацкий Пехотный Полк, численностью в 16.084 человека. Дивизия комплекто-валась из 16-ти батальонов и 4-х артиллерийских рот124.

Кавалерия IV корпуса состояла из 1000 сабель под командованием ге-нерала Виллата, из бригады легкой кавалерии (куда входили 9° и 19° французские Кавалерийские полки) под командованием генерала Орна-но и два итальянских Кавалерийских полка. Артиллерия состояла из 100 пушек с 2540 человеками обслуги, саперов и персонала по извозу125.

Как сообщает Фон Пивка в труде «Итальянские наполеоновские формирования», общая численность итальянских солдат доходила до 24.694126, а потери составили 14.061 человек127.

18-го февраля 1812 года Вице-король Евгений Богарнэ на большом во-

124 Командование полком осуществлялось полковниками Дюбуа, Левье, Варезе и Лоротом.

125 Von Pivka O., Truppe Napoleoniche Italiane, Edizioni del Prado, Milano, 1999.126 Там же.127 Там же.



йсковом поле в Милане произвел осмотр войск, направлявшихся в Рос-сию.

Об итальянских частях в России и о военных операциях, в которых они были там задействованы, можно дать некоторые детальные сведе-ния.

Итальянские Почетные Гвардейцы в России в 1812 г.Фабер дю Фур, пехотный офицер ВюттенбергаДивизия Королевской ГвардииВыйдя из Милана, проследовала в Верону, а оттуда через Бреннеро в

Инсбрук и Нюрнберг; 1 апреля прибыла в Бауцен и, два месяца спустя, т. е. 1 июня 1812 г., в Плотц. Здесь она фактически насчитывала 6053 человека и 2617 лошадей.

1-го июля Дивизия перешла Неман в местечке Пилони и 24-го - Двину, воспользовавшись мостом, построенным гвардейским подразделением итальянских моряков. Через два дня, 26-го июля, во время сражения при Остроново, итальянские части прикрыли отступление французских кирасиров. 19-го августа Гвардия прибыла в Смоленск. В продолжение боевых действий 1-го сентября частично, а 5-го и целиком, Дивизия дис-лоцировалась на холмах при Бородине, оставаясь в резерве во время сра-жения 7-го сентября, понеся при этом потери в 50 человек от русского огня. Пехота, построенная в каре, защищала рубежи от неприятельской кавалерии.

8-го сентября Дивизия направилась к Москве, куда прибыла 15 сен-тября и была расквартирована в пригороде. 17 сентября в результате пожаров Дивизия покинула Москву, чтобы возвратиться сюда 21 сентя-бря. Она была размещена в Кремле и каждый день строем дефилировала вместе с французской Гвардией перед Наполеоном. В реестрах Дивизии значилось 4348 человек в наличии и 127 в отсутствии; сюда были вклю-чены 15 пленных, 520 пропавших, 347 больных и раненых, 417 нестро-евых. 19 октября итальянские формирования вышли из Москвы, а 24-го октября 3 Гвардейских батальона Дивизии приняли участие в битве при Малоярославце, заслужив быть упомянутыми в 27° Бюллетене128.

128 В Бюллетене говорится: «dans le combat de Maloyaroslavets la garde italienne s’est distingue. Elle a pris la position et s’y est maintenue». См. П. Крочани, В. Илари, К. Паолетти Storia Militare del regno Italico (1802-1814), L’Esercito Italiano, Tomo




После битвы при Малоярославце продолжалось движение на запад и 8 ноября IV Корпус при переправе через Воп потерял весь свой багаж и ар-тиллерийские орудия, оставив все это на месте, поскольку Гвардейские моряки не имели возможности навести мост из-за обледенения реки.

Отступление носило катастрофический характер. 10-го Гвардия захватила Духовщину, потеснив оттуда Казаков, кото-

рые ночью атаковали аванпосты. 14-го Гвардия спешно вошла в Смо-ленск, где нашла склады эвакуированными или уничтоженными врагом. Возобновив марш, 16-го IV Корпус был окружен в Красном и, отказав-шись сдаться, вступил в бой. Гвардия, занимавшая центр, отбила атаку русской кавалерии. Ночью Евгений покинул войско, направившись в Ге-неральный Штаб Наполеона и 20-го (ноября) воссоединился в Орше с III корпусом Нэя.

После сражения 26-го (ноября) в Борисове, IV Корпус, сокративший-ся почти до 2000 строевых человек, 27-го прибыл к Березине и ночью переправился на другой берег. 29-го в Прешечниче Гвардия спасла ге-нерала Н.-Ш. Одино, князя герцогства Реджо, осажденного Казаками в деревенском доме. 9-го декабря IV Корпус добрался до Вильны и 12-го переправился через Неман. Оставленный в арьергарде у моста в Ковно взвод моряков разгромил казаков, которые пытались захватить в плен Генеральный Штаб маршала Нэя. Тем временем отряд Гвардейских Дра-гунов обеспечил охрану саней Наполеона от Бреславии до Хайнау.129

Итальянские части, движущиеся по направлению к Бородинскому полю. 5-е сентября 1812 г. Фонте Фабр дю Фур

Отступление IV Корпуса из России закончилось в конце декабря 1812 г. в Мариенвердере, где Вице-король Е. Богарнэ собрал уцелевших, об-щей численностью 2844 человека, у которых осталось небольшое коли-чество лошадей и совсем не оставалось артиллерии. Снова цитируя упо-мянутых выше авторов, можно заключить, что «потери Гвардии были несколько ниже среднего: на 31 декабря она насчитывала 570 человек, из которых 5 из Генерального Штаба, 35 Почетных Гвардейцев, 87 Ве-

II: Armi e Corpi dell’Esercito, Roma, Ministero della Difesa, Stato Maggiore Eser-cito, Ufficio Storico, с.508 и далее. Из этого издания в основном почерпнута вся информация, процитированная здесь, и к нему же отсылаем для более детального освещения вопроса.).

129 См. Crociani P., Ilari V., Paoletti C. , цит. с. 509.


литов, 205 Гренадеров, 33 Егеря, 134 Драгуна, 63 Артиллериста и 8 мо-ряков. Офицеров было 114 человек»130 (8 . Там же)

Итальянцы IV Корпуса движутся по русской территории 1 июля 1812, между «Пилони и Крони». Царит атмосфера некоторого хаоса, инди-катор недостаточного контроля над логистической ситуацией, прежде всего при передвижениях, что причинит большие потери впоследствии. Источник: Альбрехт Адам.

11 января 1813 г. казаки атаковали Генеральный Штаб в Мариенвер-дере и с трудом были отбиты. 12 января еще одна их атака обрушилась на Нойбург, где находился Вице-король Е. Богарнэ, едва избежавший пленения. В целях безопасности он отступил до Позена. Здесь 17-го ян-варя он принимает командование остатками Великой Армии, которые в новой конфигурации французских вооруженных сил будут называться Corpo d’Osservazione dell’Elba (Корпусом Наблюдения Эльбы).

Этой датой и заканчиваются перипетии итальянских военнослужащих в России.

Итальянские войска в походе в июле 1812 г. Обращает не себя внима-ние конный офицер, к седлу которого приторочены два ранца гренаде-ра, поддерживающий раненного линейного стрелка. Источник: Фабр дю Фур, набросок был выполнен автором на месте и с натуры.

Отдельные сведения об итальянских формированиях в России.Почетный Эскадрон Сведения о других итальянских формированиях, задействованных в

России, находятся в указанных выше изданиях. Отправке Почетных Гвардейцев в Россию предшествовало дурное предзнаменование. 13 фев-раля 1812 г. в Милане во время карнавальной процессии аллегорических повозок две из них, посвященных теме вторжения в Россию, опрокину-лись. Первая называлась «Времена года», вторая - «Аргонавты в походе за Золотым Руном», и возничими обеих были Почетные Гвардейцы. Из 22 офицеров в штате фактически выехало в Россию лишь 17, с 327 ун-тер-офицерами и гвардейцами из 371 запланированных. Единственный значительный эпизод в этой кампании произошел 1-го сентября, когда

130 Там же.



эскадрон находился в авангарде при наступлении на Бородино и во вре-мя сражения был брошен в атаку.

При прибытии в первых числах октября в Москву 50 гвардейцев были эвакуированы в эшелоне раненых и инвалидов. На смотре 9 октября присутствовало около 200 человек.

Полк Королевских Велитов Из Италии отправляется в его составе 1194 человек, и на 1-е апреля в

Полку числится 44 офицера, 1330 унтер-офицера и рядовой состав, 70 лошадей и 2 пушки. В Бородинской битве своими каре он противостоит русской коннице; в Москву входит вечером 15-го сентября и участвует в облавах против грабителей. Вскоре встает на постой в Кремле и уча-ствует здесь в ежедневных парадах. На 9-е октября в Полку числится, не считая потерявшихся, раненых, больных, тех, кто в отъезде и инва-лидов, уже к тому моменту эвакуированных, 38 офицеров, 771 велитов и 39 лошадей. В битве под Малоярославцем 24 октября он стоял в ре-зерве, но понес потери в результате обстрела русской артиллерией. 27 декабря, перейдя Неман в Мариенвердере, Полк насчитывал 40 велитов, а затем его догоняет кое-кто из отставших и его численность дости-гает 87 человек. Фактически Полк был уничтожен в процессе отсту-пления.

Полк Драгунов Королевы; 2° Полк конных егерей; 3° Полк конных еге-рей:

Итальянская кавалерия участвовала в русской военной кампании в со-ставе Кавалерийской бригады Королевской гвардии и Бригады конных егерей. 27-го февраля Наполеон приказал объединить Драгунов Короле-вы и Почетную Гвардию, которые вместе с Гвардейскими Драгунами и Почетной Гвардией составили 8 эскадронов, или единую Бригаду в 1550 человек. На 1 марта 1812 года в Брессаноне в состав итальянской ка-валерии входили 146 офицеров, 1752 рядового состава и 3025 лошадей, в частности:

• 14 офицеров, 290 почетных гвардейцев с 336 лошадьми;• 20 офицеров, 410 Королевских гвардейских драгунов с 453

лошадьми;


• 38 офицеров, 664 драгунов Королевы, с 807 лошадьми;• 40 офицеров, 681 егерь 2° Конного полка с 744 лошадьми;• 34 офицера, 687 егерей 3° Конного полка с 685 лошадьми.

Участь кавалерии красноречиво свидетельствует о недооценке На-полеоном логистического аспекта, приведшей к постепенному ослабле-нию армии.

Бросок от Плока до Кавари (6-24 июня 1812 г.) характеризовался пол-ным отсутствием фуража: кормили лошадей сорванной с крыш гнилой соломой, в результате чего многие животные были заменены местны-ми лошадьми. 30-го июня 1812 г. IV Корпус перешел Неман в местечке Пилоны, где попал в страшный ураган и неожиданное резкое похолода-ние за одну ночь привело к падению 4000 животных131.

Среди выдающихся эпизодов из жизни кавалерии следует упомянуть захват 30-го июля русского обоза с 200 тоннами муки; 4 сентября про-изошло первое столкновение с казаками атамана Платова. В Бородин-ском сражении вместе с баварскими егерями итальянская кавалерия отбила атаку казаков на фланге IV Корпуса. 14-е сентября ознаменова-лось прибытием на постой в пригороды Москвы. В этот период вплоть до начала отступления кавалерия несла большие потери в результате партизанского сопротивления заготовкам итальянцами фуража в зо-нах, отдаленных от Москвы на 20-25 километров.

Самый крупный инцидент итальянской кавалерии в России приходит-ся на 9-е октября, когда 2° Кавалерийский полк прибыл в город Дмитров, самую северную точку, достигнутую Великой Армией во время русского похода. Полк рисковал быть окруженным и попасть в плен, чего он из-бежал лишь благодаря прибытию на подмогу 3° Кавалерийского полка.

19-го октября 1812 года начинается отступление из Москвы, и спу-стя 4 дня итальянцы отличаются при Малоярославце. После этого слав-ного эпизода итальянские конники были включены в «Священный» Эскадрон, который Груси скомпоновал для личной охраны Наполеона. Однако, этот Эскадрон просуществовал недолго, поскольку по причине нехватки фуража все лошади вскоре погибли.

Потери итальянской конницы в России по сравнению с пехотой были

131 Там же.



меньшими. В Глогау собралось 54 драгуна Королевы, 173 егеря 2° полка и 163 егеря 3° полка.

Итальянская артиллерия в России. В оснащении IV Корпуса в Дивизиях значилось 18 шестифунтовых

пушек и 8 двадцатифунтовых гаубиц, 14 пушек были распределены между тремя Полками и еще 12 тяжелых полевых пушек значилось как артиллерийское оснащение. Всего имелось 52 орудия, обслуживаемых 22 отрядами, 4 из которых были пешими, 2 конными, 7 извозными, 2 специализированными по мостам и 7 полковыми, всего 2100 человек, из которых 82 человека - офицеры.

Мемориальная доска в честь победы русских над французами у входа в кремлевский Арсенал, на французском и русском языках, гласит, что у врага было захвачено 975 пушек, из которых 70 итальянских и 40 неапо-литанских. Как становится очевидным, первая цифра неверна, так как IV Корпус был оснащен лишь 52 пушками.

Итальянская артиллерия отличилась 25-го июля в битве при Остров-но и 7-го сентября в Бородине, когда под командованием Милло успешно отразила наступление русской конницы, которое могло стать решаю-щим в этом сражении.

По прибытии в Москву полковые артиллерийские роты были ликви-дированы и их состав перераспределен между пушкарями, артиллерий-ским и экипажным извозом. Другим важным эпизодом, где отличилась артиллерия, стала битва при Малоярославце, во время которой ита-льянская артиллерия заставила замолчать русские батареи.

8-го ноября во время переправы через Воп были брошены все стволы, кроме двух, также захваченных русской армией 16-го ноября в Красном.

ВыводУчастие итальянских войск в войне Наполеона с Россией, в конечном

счете, безусловно заслуживало уважения. Итальянские формирования продемонстрировали свою сплоченность и многократно отличились своей храбростью, способностью противостоять противнику, отва-гой и смелостью. В частности, итальянцы отличились в сражении при Малоярославце. Кое-кто из исследователей задается вопросом132, отку-

132 Nigel Nicolson, Napoleone in Russia, 1812. Il tramonto di un sogno imperiale. Rizzoli,




да у итальянцев во время уже начавшегося отступления, когда уже ясно было, что наполеоновская авантюра обречена на провал широчайшего масштаба, взялась смелость и сила сражаться столь убежденно и реши-тельно. Объяснение может заключаться в том, что французское завоева-ние Италии 1796 г. несло идеи, которые очень кратко можно обобщить в одной фразе: любой человек, как бы ни был угнетен, есть гражданин, равноправный член Государства. Брошенное семя дало, пусть пока не-большие, всходы. Итальянцам в рядах наполеоновского воинства впер-вые довелось ощутить чувства локтя и национальной принадлежности, и вел их за собой вождь, чья идея собственного величия не задевала их глубинных интересов.

Эта великая авантюра почти для всех них закончилась трагедией. Погибло более 98% участников похода, погибли все лошади, быки и ма-териальные ценности.

12 декабря 1812 г. последние остатки наполеоновских войск собра-лись в Ковно, приграничный город Российской Империи на берегу Не-мана, той самой реки, которую всего пять месяцев назад войска перешли с таким энтузиазмом. Йоахим Мюрат созвал маршалов на совет. Все вы-сказались за то, чтобы ретироваться из Ковно в крепость на Вистоле. Оставшиеся строевые отряды и постепенно присоединяющиеся к ним отставшие участники похода должны были укрыться в этих крепостях: состоящие в Гвардии в Данциге, приписанные к I Корпусу (Даву) и к VII (вестфальцев) в Торне, II Корпус (Удинот) и III (Ней) в Мариембурге, V Корпус (поляков) в Варшаве, а VI баварский Корпус и остатки IV Ко-пруса (Вице-короля Италии) в Мариенвердере.

Мариенвердер и стал последним этапом итальянцев в этом русском походе. Численность их не превышала 800 человек, имея в виду лиц в состоянии боевой готовности.

Опыт, не ставший урокомВторжение Наполеона в Россию в 1812 г. должно было послужить

предупреждением для вторжения Германии в 1941 г. Гитлер должен был бы подойти с должным вниманием к этому опыту, чтобы избе-жать тех же ошибок и тех же последствий. Но факт тот, что и он утратил свою потенциальную военную мощь в кампании, которая

Milano, 1987.


могла бы, при другом подходе, получить и другой исход. Как Наполеон, так и Гитлер не в состоянии определить конечную цель завоевания, по сегодняшней терминологии End State. Нельзя было полагать, что с завое-ванием России Великобритания капитулировала бы. За спиной ее стояли Соединенные Штаты, и англичане продолжали бы войну в Атлантиче-ском океане, свободном от немецкого противостояния, до победы. Поэ-тому Гитлер, если он хотел одержать верх над Великобританией, вместо того, чтобы атаковать Советский Союз, должен был усилить немецкий Военный Флот, и прежде всего его подводные вооруженные силы. Борь-ба в Атлантике была первостепенной, здесь и нужно было сконцентри-ровать все силы, сосредоточить все ресурсы.

В 1943 г. Черчилль, как он писал об этом позже в своих воспоминани-ях, опасался проиграть в этой борьбе и, таким образом, обречь свою страну на поражение; это еще раз подтверждает, что Гитлер так и не понял, какова была, собственно, расстановка сил в этой войне.

Напав на Советский Союз, Гитлер должен был действовать с уче-том опыта Наполеона: важно было захватить не территорию, а ос-новные ресурсы. Для Наполеона то был вопрос снабжения, провианта для армии и фуража для лошадей. Это было единственным способом сохранить в целости боевую силу. Гитлер же должен был захватить те советские территории, которые поставляли стратегические ре-сурсы, а именно Украину, из которой шло пищевое снабжение, и Кав-каз, откуда поставлялась нефть. Всю основную массу немецкой армии и нужно было сосредоточить на этих двух объектах, то есть на Волге и Баку, а все остальные направления отложить как второстепенные. Вместо этого, Гитлер разделил армию на три части: северный конгло-мерат войск брошен на Ленинград, центральный на Москву, третий на юг. Бесплодная трата сил. С захватом Ленинграда и Москвы война бы не кончилась, и Гитлер, захватив Москву, очутился бы в том же положении, что и Наполеон когда-то. Начальная возможность была упущена, и в 1942 и 1943 годах продолжалась отчаянная борьба для достижения конечной цели, которая с каждым днем становилась все более и более недостижимой.

В гитлеровском вторжении 1941 г. на советскую территорию ита-льянцы участвовали также массово. В 1941 г. был сформирован Экспе-диционный Итальянский Корпус в России (CSIR) на уровне Армейского



Корпуса в 60.000 чел. Немецкое Высшее Командование в уверенности, что СССР будет завоеван в течение нескольких месяцев, не востребо-вало эти итальянские соединения и они были посланы в Россию лишь после того, как Муссолини легкомысленно, по политическим мотивам и соображениям престижа настоял на этом. CSIR под командованием ге-нерала Джованни Мессе был интегрирован в 17-ю немецкую Армию под командованием Фон Клизита. В 1941-1942 годах эти войска с честью выполняли свой долг и действовали на Украине и в Донбассе.

После немецкого поражения в декабре 1941 года Высшее немецкое Командование ввиду тяжелых потерь и в преддверии кампании 1942 года, прежде всего на Кавказе, запросило на этот раз у своего союзни-ка – Италии - подкрепления сил, особенно специализирующихся на гор-ных ландшафтах. Италия выслала еще один Армейский Корпус и, кроме того, Альпийский Армейский Корпус, в сумме насчитывающие 229.000 человек, которые вместе с CSIR (преобразованным во II Армейский Корпус) составили 8-ую Итальянскую Армию в России (ARMIR). В 1942 г это формирование участвовало в боях за Дон (I сражение по защите Дона), а в декабре 1942 года под Сталинградом вместе с венграми и румынами отстаивало левый берег Дона, в то время как правый берег отстаивали немцы.

ARMIR была атакована 10 декабря 1942 г (операции Малый Сатурн и Уран) и держала оборону своих позиций до 21 декабря. После чего началось то, что для нас, итальянцев, стало вторым отступлением из России. Это второе отступление было очень сходным с тем, которое имело место в 1812 г., поскольку теперь из 191.000 человек, зарегистри-рованных на перекличке 1 декабря 1942 г., погибли или пропали без вести 91.000. Пленных было 10830 человек, и они были возвращены Советским Союзом в августе 1946 г. Людские потери составили, следовательно, более 101.000 человек, то есть 60% от первоначального контингента, а кроме того был утрачен почти весь материальный фонд и целиком артиллерия. По сравнению с компанией 1812 г., в результате которой совсем не осталось лошадей и материальных ценностей, а человеческие потери составляли 98%, в 1941-1943 годах потери в процентном отно-шении были ниже, но тем не менее чрезвычайно болезненны, если вспом-нить, например, что в битве в Ортигаре, самой кровопролитной битве Итальянских войск в Первой мировой войне, число погибших, раненых и пропавших без вести составило 1,8%.


Несколько десятилетий спустя после Второй мировой войны, то есть в период холодной войны, разгорелась страстная полемика по поводу итальянских пленных в России, которые якобы удерживались СССР в качестве рабов (Великобритания освободила последнего немецкого пленного на своей территории в 1954 г.) или, хуже того, были казнены.

Горькая правда заключалась в том, что те, кто не вернулся, на деле были павшими и пропавшими без вести при отступлении в декабре 1942 – марте 1943 г. итальянскими военными. Все пленные, за исключением 28 человек, обвиненных в военных преступлениях и высланных из СССР в 1954 году сразу после смерти Сталина, были возвращены на Родину в августе 1946 г.

Участие итальянских войск в нашествиях на Россию в 1812 и 1941-1943 годах закончилось их сокрушительным разгромом, сопровождав-шимся неоправданным количеством погибших. Об этом следует пом-нить. Царская Россия, а затем и СССР в этих наших тяжелейших поражениях остаются лишь фоном. Ответственность за эти ката-строфы лежит на нас самих, поскольку Россия, как в случае с Наполео-ном, так и с Гитлером, стояла на позициях защиты133.

1812 год и его последствия ничему нас не научили.

Приложение IМеста происхождения и численность

военных формирований с Наполеоном в России

- 60.000 - Польша- 20.000 - Саксония- 30.000 - Австрия- 30.000 - Бавария (Голландия)- 22.000 - Пруссия- 20.000 - Вестфалия- 8.000 - Вюртенберг- 8.000 - Баден- 4.000 - Дармштадт

133 Детальный анализ итальянских операций 1941-1942 гг. в России см. в I томе из 4-х предусмотренных, приготовленном мной в ходе проекта “Storia in Laborato-rio”. M. Coltrinari, Roma, Edizione Nuova Cultura.



- 2.000 – Гота и Веймар- 5.000 – Вюрцбург и Франкфурт- 5.000 – Макленбург, Нассау и другие мелкие княжества- 20.000 – Итальянское и Неаполитанское королевства- 4.000 – Испания и Португалия- 10.000 – Швейцария- 250.000 – ФранцияВсего 498.000 человек из 16-ти разных стран Европы.Источник: Неаполь, Гаэтано Нобиле Либрайо – Типографо, 1846 с 249

Приложение 2Список маршалов и генералов, командовавших войсками

во время вторжения в Россию

Comandante in capo: Napoleon Bonaparte Capo di S. M. Maresciallo Louis-Alexandre BerthierFianco Nord

• X Corpo (Prussiani, Polacchi, Bavaresi, Westfaliani) Mar. Macdonald Forza Centrale di 220,000 sotto il comando personale di Napoleone

• Guardia Imperiale 33.000 (Fr,Po,Du,It,Pt,Sw,Sp) Mar. Bessières• Aggregati alla Guardia Imperiale 7.000 Polacchi, Italiani, Spagnoli• Gran Quartier Generale, Parco d’Artiglieria, Servizi 14.000 (Fr,Sw,Po,Pt)• I Corpo 72,000 (Fr,Ba,Me,Ge,Du,It,Sp,Po) Mar. Davout• II Corpo 37,000 (Fr,Ba,Sw,Cr,Pt,Du,Ge,Po) Mar. Oudinot• III Corpo 40,000 (Fr,Wu,Pt,Ge,Il,Du,It,) Mar. Ney

Riserva di Cavalleria Maresciallo Murat Re di Napoli• I Corpo di cavalleria di riserva 11,000 (Fr, Po, Pr, Ge) Gen. Nansouty• II Corpo di cavalleria di riserva 10,000 (Fr, Po, Pr, Wu) Gen. Montbrun

Corpi di secondo scaglione dietro la Forza Centrale: • IV Corpo 46,000 (It,Fr,Cr,Sp) Gen. Eugène de Beauharnais, Viceré d’Italia• VI Corpo 25,000 (Bavaresi) gen. Gouvion St Cyr• III Corpo di cavalleria di riserva 10,000 (Fr,Bv,Sx,Du) Gen. Grouchy

Fianco destro Gen. Girolamo Bonaparte, re di Westfalia• VI Corpo 36,000 (Polacchi) Gen. Poniatowski • VIII Corpo 18,000 (Westfalici) Gen. Girolamo Bonaparte, poi Gen. Junot• IV Corpo di cavalleria di riserva 9000 (Po,Sx,We) Gen. Latour-Maubourg

Fianco Meridionale• VII Corpo 17,000 (Sassoni) Gen. Reynier• Corpo austriaco 34.000 Mar. Schwarzenberg

Riserva in Polonia e Prussia• XI Corpo 50,000 (Fr,Du,Ge,Ne) Mar. Augereau

Riserva in Germania (partita per la Russia nella tarda estate del 1812)• IX Corpo 34,000 (Fr,Po,Ba,Bg,He,Sx) Mar. Victor (giunto in Russia in autunno)

163

Чезаре Де Ложье, от Великой Армии до Куртатона и Монтанары

Антониетта Анджелика Дзуккони

Богатый приключениями жизненный путь Чезаре Де Ложье134 прошел почти через все этапы длинной эпопеи итальянского Ри-сорджименто. Чезаре Де Ложье родился 15 октября 1789, то есть

буквально через несколько месяцев после начала Французской револю-ции, а умер 25 мая 1871, когда не прошло и года после захвата Рима.

Герой нашего исследования появился на свет в городе Портофино на острове Эльба, в семье подданных лоренской династии, переехавшей в Тоскану в свите Франческо де Лорена. Отец его командовал гарнизоном города. Пролетели годы мятежной юности и хаотично гообучения, в де-кабре 1806 Де Ложье поступает кадетом в полк Карла Людовика Коро-левства Этрурии. Однако, в апреле следующего года он убивает на дуэли кадета Стефано Бендини. Инспектор Фаббрини Военного секретариа-та Герцогства Тосканского отмечает в рапорте за 1815 год, что молодой человек, «безбожник, предающийся порокам, задира и падкий на жен-щин», затеял ссору с Бендини, «исподтишка ранил его шпагой и жизни лишил»135. В действительности же (как это явствует из «Воспоминаний» Де Ложье и расследований Государственной консультационной комис-сии от 1807 г) складывается впечатление, что Бендини оскорбительно выразился о старом отце Де Ложье и затем на него набросился.

Де Ложье приговорен к исключению из полка и пяти годам ссылки, а затем по ходатайству родителей, которым удалось записать его в кор-пус велитов Итальянского Королевства, королева Этрурии Мария Луиза решает ограничить приговор ссылкой. Де Ложье отправляется в Милан,

134 См., такжеиповопросамбиблиографии, Nidia Danelon Vasoli, De Laugier, Cesare Niccolo Giovacchino, conte di Bellecour, вDizionario biografico degli italiani, Том36 (1988), веб-изданиеhttp://www.treccani.it/enciclopedia/de-laugier-cesare-niccolo-giovacchino-conte-di-bellecour_%28Dizionario-Biografico%29/

135 Cronache segrete della Polizia Toscana, trascritte da G. Marcotti, Г. Барбера, Флоренция, 1898, с. 330.



где 26 ноября 1807 года впервые видит Наполеона, который становится полуреальным и полувыдуманным идеалом всей его жизни.

С конца 1807 и по 1809 год Де Ложье сражается в Испании, выделя-ясь своим боевым духом и храбростью; по получении 23 августа 1808 почетного звания Кавалера Железной Короны он становится капралом, а потом и сержантом. Успехи его в карьере стремительны: вернувшись в ноябре 1809 года в Милан, в 1810 он уже младший лейтенант, а в 1811 году лейтенант второй степени того же корпуса велитов.

Наконец, в феврале 1812 года в рядах дивизии генерала Пино он от-правляется в Россию. Непосредственно участвует в движении войск к Москве, сражается в Бородинской битве 7-го сентября и 14-го входит в Москву, где остается почти месяц. При отступлении Великой Армии принимает участие в сражении под Малоярославцем 24-го октября 1812 года и при Березине 26-го – 29-го ноября 1812 года. После ранения в Ков-но он заболевает и эвакуируется в Милан. Здесь вице-король Итальян-ского Королевства Евгений Богарнэ поручает ему обучать и муштровать новобранцев, из которых должен быть заново сформирован его батальон велитов, уничтоженный при катастрофическом отступлении из России.

В марте 1812 Де Ложье становится лейтенантом первой степени того самого полка, о котором Джакомо Ломброзо в своем труде «Жизнеопи-сания первостепенных итальянских генералов и офицеров» пишет, что «боевой дух его был высок для этих неопытных новобранцев, в спешке призванных под знамена для замены павших предшественников»136.

Де Ложье участвует в боях в Словении под Любляной и 18 октября 1813 года становится помощником майора полка. Затем участвует в боях в Италии в 1812-1814 гг. 28-го февраля 1814 года он в Милане, где Воен-ный министр Альфонсо Фонтанелли поручает ему доставить секретную депешу Наполеону, а затем попадает в плен к австрийцам, которые осво-бождают его лишь 3-го мая.

Австрийцы держат его, как и многих других товарищей по оружию, на службе в частях Ломбардско-Венецианского королевства; в июне 1814 года он получает звание капитана, но в октябре предпочитает уво-литься в запас.

136 Giacomo Lombroso, Vite dei primarj generali ed ufficiali italiani che si distinsero nelle guerre napoleoniche dal 1796 al 1811, Borromini e Scotti, Milano, 1843, с. 205.


Де Ложье пишет в своих «Воспоминаниях»137, что в сентябре 1814 года генерал Леки в Милане предупре-дил его о широком заговоре бывших военных Италий-ского королевства, готовив-ших высадку Наполеона в Италии, чтобы провозгла-сить его «римским импера-тором», и лишь случайность не позволила ему войти в этот заговор. Тогда он уезжа-ет из Милана в Тоскану, но в великокняжескую армию его не берут, как по причине его бонапартизма, так и из-за прецедента дуэли.

В январе 1815 ему сове-туют и разрешают вступить в войска Неаполитанского

короля Иоахима Мюрата. В конце февраля он приступает к службе в звании капитана, но после поражения Мюрата в Толентино 2 – 3 мая и договора в Казаланце от 20 мая с Австрийской империей Габсбургов по-падает в австрийский плен. Его депортируют в Венгрию и освобождают лишь в октябре 1815 года, после чего он возвращается в Тоскану.

Тосканские власти относятся к Де Ложье негативно: документ Воен-ной канцелярии от 25 июля 1815 года характеризует его как «склонного к распутству, далекого от обязанностей по отношению к религии, чело-

137 См.Concisi ricordi di un soldato napoleonico italiano, Типография Дель Вокаболарио, Флоренция, 1870,в 2-хт. «Воспоминания» былипереизданы, всокращенномвидеиподред. Raffaele Ciampini, Энауди, Турин, 1942. Япользоваласьэкземпляром (хранящимсявчастнойколлекции), переписаннымпозаказуДжакомоЛомброзов 1908 главнымрепортеромжурналаФьерамоскаСавонаролойИталоПальяччисоригинала, хранящегосявБиблиотекеиАрхивеРисорджиментовоФлоренции.



века высокомерного и гневливого»138.Это уже сложившийся молодой человек 26 лет, «недурной внешно-

сти»139 (о чем сообщается в предыдущем рапорте), жизнь которого отме-чена величием и исключительностью героических событий и встречами с выдающимися личностями. Французская империя рухнула, оставив ему, с одной стороны, воспоминание о былой славе и с другой – надежду и идею о единстве и независимости Италии.

Де Ложье принадлежит с этого времени к тому классу военнослужа-щих, которые вышли из наполеоновских формирований и теперь чаще всего содержатся властями восстановленных монархий на demi-solde, половинном жаловании. После падения Наполеона многие из этих сол-дат и офицеров разных итальянских частей подали прошение на воссо-единение в единую армию. Такое предложение встречалось с подозре-нием и поэтому им ничего не оставалось, как только рассеяться на все четыре стороны полуострова. Де Ложье также был принят в 1816 году на половинное жалование правителем Тосканского великокняжества Фер-динандом III, с намерением впоследствии взять его на службу.

В те годы многие военные из наполеоновских частей записываются в секты карбонариев, которые, следуя примеру первых таких группировок в Неаполитанском королевстве, быстро распространяются в итальянских государствах. Некоторые из этих сект, в эпоху империи боровшихся с французским правлением, теперь, наоборот, связывают свои надежды с Наполеоном, пленником на острове Сант Элена, и используют бонопар-тистские имена и символику. Таковы «Черные грифы Бонапарта», секта «Черная булавка», «Кавалеры Солнца»140 и т. д.

Де Ложье тоже подпадает под подозрение в принадлежности к Кар-бонариям (которое сам он всегда отрицал) во время своего пребывания в

138 Cronache segrete della Polizia Toscana,цит. p. 331.139 Тамже.140 См. G. Leti, Carboneria e massoneria nel Risorgimento italiano. Saggio di criti-

ca storica, Genova, Либрерияэдитричемодерна, Генуя, 1925, с. 79; E. di Rienzo, Les sociétés secrètes militaires, в: B. Gainot et P. Serna (dir.), Secret et République, ПрессУниверситэрБлезПаскаль, Клермон-Ферран, 2004, с. 73-90, в особенностис. 88 ; G. Livi, La Società della Spilla Nera, в: "L’Illustrazione italiana", годXVII, n. 45, 9 ноября1890, с. 299-302 и n. 46, 16 ноября1890, с. 315-318; G. Livi, La Società della Spilla nera in Italia, в: “Revue Napoléonienne”, 1904, Т. III, с. 198-214.


Неаполе, и в попытке завербовать в нее других тосканских офицеров141. Однако его военная компетенция признана и принята: как и во многих других армиях восстановленных монархий наполеоновские офицеры остаются самыми опытными военными специалистами.

В 1817 году генерал Якопо Казанова, командующий тосканской ар-мией, как пишет Де Ложье в своих «Воспоминаниях», «чтобы дать мне способ заработать на хлеб», дает ему поручение составить «Регламент и инструкции для частей пехотинцев Великого Герцогства Тосканского» - труд, опубликованный во Флоренции в 1818 году. Никакое предубежде-ние тосканской полиции уже не в силах помешать зачислению в декабре 1819 году Де Ложье в местную армию в чине капитана. Вначале он от-правлен в Пьомбино, а затем возвращен во Флоренцию командующим гренадеров, которые составляли гвардию великого герцога.

В последующие годы, с 1820 по 1821 год, при появлении первых на-родных движений в Неаполе и Пьемонте Де Ложье с большим интере-сом следит за событиями, не принимая однако в них прямого участия.

Он целиком посвящает себя истории и печатной графике «дабы за-рабатывать на жизнь», как это не раз повторяет в «Воспоминаниях», а также для того, «чтобы не угасло в Итальянцах пламя любви к родине; чтобы указать им на достойные примеры свершений их предшественни-ков, движимых желанием, чтобы никто не дремал в роскоши». Де Ложье также полон решимости отстоять перед французскими историками роль итальянских военнослужащих в императорских войнах; он пишет воз-мущенное «Письмо итальянского офицера авторам «Французских воен-ных дневников», анонимно опубликованное в 1819 г., а также брошюру о битве при Ватерлоо, написанную, по его словам, на материале, пре-доставленном ему генералом Гурго (бывшим адьютантом Наполеона и тоже ветераном русской кампании) во время загадочного пребывания того во Флоренции, но цензура не пропускает эту публикацию.

Как считает Маркотти, к предполагаемым произведениям Де Ложье следует прибавить также «Искусство не быть убитым или раненым на дуэли», опубликованное в 1828 г.142

141 Сообщение полицииза 1822, Гос. Архив Флоренции, Buongoverno segreto 1822-24, кипа 4, af. 40.

142 Cronache segrete della Polizia Toscana, цит., с. 332.

В 1829 году выходит в свет фиктивно приписанная издательству Тарлье в Брюсселе брошюра под названием «Об итальянских причи-нах бегства императора Наполеона с острова Эльба». Об этой книжечке много спорили, как по поводу того, действительно ли в 1814 году имел место заговор, так и по поводу ее авторства и связи с французским изда-нием «La verité sur les cent jours principalement par rapport à la renaissance projectée de l’Empire romain par un citoyen de la Corse», выпущенном в Брюсселе в 1825 г. выходцем из Италии Джорджо Либри Баньяно (или Баньяско). В действительности же наиболее авторитетные комментато-

ры от Алессандро Д’Анкона до Мацциотти считают, что это произведе-ние было создано Де Ложье в 1819 году, но что автор смог напечатать его лишь десять лет спустя.143

143 См. Alessandro D'Ancona, Ricordi ed Affetti. Memoria d’illustri italiani. Ricordi di maestri, amici e discepoli. Ricordi di storia contemporanea. Ricordi autobiografici ed affetti domestici, ФрателлиТревеэдитори, Милан, 1903, с. 82 идалее,и M. Mazziotti, L’offerta del trono d’Italia a Napoleone I esule a l’Elba, в: “Rassegna storica del Risor-gimento”, 1920, с. 1-18.



В этом небольшом труде рассказывается, что когда Наполеон нахо-дился на острове Эльба, «группа отважных итальянцев воспламенилась идеей воспользоваться столь великим событием, дабы возродить славу Родины», и «возродив былые несбыточные планы, витавшие со времен революции», решила в мае 1814 года обратиться к императору, пред-ложив ему «корону возрождающейся Римской империи»144. Наполеон, - говорит автор-одобрил как само предложение, так и уставные поло-жения (скрупулезно перечисленные) будущей Империи, хотя потом, как известно, отрекся от них.

Де Ложье тем временем собирает документацию об итальянских на-полеоновских вооруженных формированиях. Его первый большой, в 4-х томах, опус на эту тему выходит анонимно во Флоренции (указыва-емое место издания – Италия) между 1826 и 1827 годами и называется «Итальянцы в России, Воспоминания итальянского офицера как вклад в историю России, Польши и Италии в 1812 г.». В предисловии автор прежде всего заявляет, что является не литератором, а солдатом, «любя-щим свой край, и из этой своей привязанности берущимся за перо дабы воспеть доблесть своих однополчан вопреки забывчивости или небреж-ности иностранных авторов». Италия может гордиться «своими сына-ми, которые хотя и недавно приобщились к искусству ведения войн, тем не менее, подчинялись в тех далеких странах с усердием, верностью, постоянством и не по своему личному интересу, своему капитану, не забывая, что он тоже Итальянец».145

Де Ложье заявляет, что почерпнул сообщаемые сведения из лично-го опыта, из воспоминаний воевавших с ним людей и из иностранных исторических трудов, «которые объективнее других пишут об этих со-бытиях»146. С гордостью он подчеркивает, что часто делал записи «углем, повествуя о том самом месте, где в этот момент находился, порой при отблесках пожара деревни или дома, а порой и при 28 градусах моро-за».147

144 Cesare De Laugier, Delle cause italiane nell' evasione dell'imperatore Napoleone dall' Elba, приУ. Тарлье,Брюссель, 1829, с. 7-12.

145 Cesare de Laugier, Gl’Italiani in Russia. Memorie di un ufiziale italiano per servire alla storia della Russia, della Polonia, e dell’Italia nel 1812, Италия, 1826, Т. I, с. III-V

146 Тамже, сVII147 Тамже, сVIII


Однако намерения автора не сводятся только к тому, чтобы «воздать Итальянцам по заслугам, приписав им те лавры, что были окроплены нашей кровью». Он вспоминает, сколько надежд на национальное объ-единение питали его товарищи. Так, лейтенант Бендаи, умирая в ночь с 5-го на 6-е ноября в селе Ялков, в доме без крыши, признается своим товарищам: «жаль мне ... не умереть героически за свободу и независи-мость нашей Италии» и наказывает им: «любите Родину... и да дарует вам небо участь умереть, защищая ее».148

Оставаясь во власти наполеоновского мифа, капитан Де Ложье в 1828 году завязывает дружеские отношения с семейством Бонапартов, кото-рое живет в изгнании в Италии, между Римом и Флоренцией. В городе Серравецца, находящемся в Апуанских Альпах, в гостях у друзей Герар-ди Анджиолини он знакомится с Жюли Клари, супругой бывшего ко-роля Испании Джузеппе Бонапарта, их дочерью Карлоттой и ее мужем Наполеоном Луиджи, в свою очередь сыном бывшего короля Голландии Луиджи Бонапарта. Спустя некоторое время Де Ложье знакомится также и с другим сыном Луиджи, по имени Луиджи Наполеон, будущим Напо-леоном III. Капитан вхож также и во дворец Серристори во Флоренции, и здесь его история приобретает романтическую окраску, поскольку он влюбляется - и утверждает, что взаимно, - в прекрасную Джульетту де Вилльнеф, двоюродную сестру Бонапартов.

Он просит Бонапартов использовать их еще живые связи с официаль-ными французскими кругами для того, чтобы добиться для себя посо-бия.149

Наполеон Луиджи был «красавец, скромный, добрый, в высшей мере образованный молодой человек», как его характеризует Де Ложье в сво-их «Воспоминаниях», и ему никогда не надоедало слушать рассказы ка-питана о войне; вместе с братом они уже несколько лет были членами секты Карбонариев и вокруг них сплотилась группа патриотов, готовив-ших широкое восстание в Центральной Италии. Среди них очень мно-гие были ветеранами наполеоновских войн.

Революция июля 1830 года во Франции возродила чаяния этой группы

148 C. de Laugier, Gl’Italiani in Russia, цит., Т. IV, 1827,кн. 1, с. 113 аннотация 5.149 Cfr. Raffaele Ciampini, I Bonaparte e Cesare de Laugier. Lettere inedite, в: "Rasse-

gna storica del Risorgimento", 1935, с. 443-451, в частности письмо Жюльетты де Вилльнеф от 31 марта1830, с. 449.



молодежи. Во время одной прогулки на лошадях в середине октября Де Ложье говорит Наполеону Луиджи, что падение бурбонской династии может позволить ему занять французский трон, и тогда его долг вспом-нить об Италии, его второй родине. Принц, «словно пораженный элек-трической искрой», вспоминает Де Ложье, «вперил в меня свой взгляд и воскликнул, подняв очи к небесам: «Клянусь всем тем, что есть святого на земле, и во имя всего нашего рода, что если твое предсказание сбудет-ся, возникнет единая Италия». Клятву засвидетельствовал и младший брат Луиджи Наполеона, изгнанный из Рима в декабре после неудав-шейся попытки свержения папского правительства.

В первые дни февраля 1831 года вспыхивают, сначала в Модене, затем во всей области Эмилия-Романья, достигая областей Марке, Умбрии и границ Лацио, подготовленные восстания. Оба молодых Бонапарта со-стоят в тесном контакте с некоторыми вождями движения, приезжавши-ми во Флоренцию заручиться их поддержкой. Кроме того, их связывают теплые отношения и семейные традиции с рядом вовлеченных в вос-стание военных, служивших когда-то в императорской армии, от Пьера Дамиано Арманди и Джузеппе Серконьяни до Алессандро Оливьери.150

Наполеон Луиджи откровенно признается Де Ложье: «Мы все знаем, что ты любишь Джульетту де Вильнеф, и что она тебя любит, и что вы надеетесь пожениться. Но, покуда ты капитан, это невозможно. Семья наша не согласна и никогда на это не пойдет». Он и его брат готовятся отбыть в лагерь восставших, приглашая Де Ложье также оставить служ-бу и примкнуть к ним: «Италия готова к выступлению, - заявляет принц, - ты будешь главным генералом армии, и тогда судьба вознаградит тебя и Джульетта будет твоей». Однако Де Ложье, в своем, вероятно, слегка романтизированном изложении, отказывается: «Италия пока еще не со-зрела, - отвечает он, - нет смысла воевать в открытом поле с воинствен-ными Немцами. Вы напрасно прольете реки крови; скомпрометируете бесчисленное количество добрых граждан и только еще больше отдали-те эпоху освобождения. Вспомните 1815 и 1821 год».

150 Об участии молодых Бонапартов в подготовке к волнениям 1831 см. G. Silingardi, Ciro Menotti e la rivoluzione dell’anno 1831 in Modena, Tipografia Gazzetta d’Italia, Firenze, 1880; Guido Ruffini, Le cospirazioni del 1831 nelle memorie di Enrico Misley. Biografia del cospiratore, Zanichelli, Bologna, 1931; Giornale della mia vita di Ma-miani, 29 января1831, в: Guido Ruffini, Terenzio Mamiani sulla via dell’esilio, Società Tipografica Modenese, Modena, 1937, с. 71.




Так капитан Де Ложье остается на своем месте, а оба Бонапарта при-мыкают к восставшим, и в этом походе старший, Наполеон Луиджи, сра-женный болезнью, встретит смерть 17-го марта в Форли.

Снова Де Ложье остался в стороне и не захотел вместе со своими быв-шими товарищами по оружию принять участие в борьбе за освобожде-ние. Безусловно разделяя идеи и чаяния патриотов, он, тем не менее, не являлся героической личностью и не собирался становиться жертвой об-стоятельств. Он оставался прежде всего военным, верным и послушным своему монарху. Следует еще учесть, что правительство Великокняже-ства Тосканского считалось тогда не столь абсолютистским и насиль-ственным, как правительства папское, бурбоновское или Ломбардо-Ве-нецианского королевства, непосредственно подчиненного Австрии.

Де Ложье заявляет в своих воспоминаниях, что никогда не был скло-нен принимать участие в «тайных сборищах революционеров всех ма-стей», он всегда предпочитал сражаться с открытым забралом, как сра-жались, по его словам, «итальянские солдаты в 1813-14 годах и я с ними, в сентябре того же года».

В 1831 году он уезжает во Францию, чтобы еще раз похлопотать о сво-ей компенсации, и там встречает итальянских изгнанников Серконьяни, Арманди и Мисли, затем едет в Лондон, где знакомится с Россетти и Буонарроти. Вернувшись во Флоренцию, он начинает здесь интенсивно писать и публиковаться: с 1842 по 1847 год издает четырехтомник «Во-йны с 1792 по 1815 год как развитие цивилизации и европейского согла-сия» (со второго тома название становится «Знаменательные военные события или Войны европейских народов»).

В нем просыпаются литературные амбиции, он пишет романы и те-атральные пьесы. В сборнике за 1846 год «Исторические документы о некоторых вооруженных конфликтах Итальянцев в Монте Видео» вос-певает итальянский легион и его командующего Гарибальди в контексте войны Республики Монтевидео против аргентинского диктатора Де Ро-заса.

Тогда же Де Ложье становится завсегдатаем ГабинеттоВьессо, места встреч многих либерально настроенных интеллектуалов, причем не только итальянских. Медленно и как бы нехотя, он все же продвигается по карьерной лестнице: майор в июне 1835 г, подполковник в 1841, пол-ковник в 1847 г. В отличие от многих своих бывших товарищей по ору-


жию, находящихся в ссылке и часто живущих в нужде, Де Ложье идет на компромисс с правительством Леопольда II, притом что этот монарх никогда не питал к нему особой симпатии.

Де Ложье становится известной фигурой, его знают как писателя и военного, при этом иногда он предстает перед современниками чуть ли не в смехотворном виде: АлессандроД’Анкона вспоминает, как он любил театрально предстать на публике «в вышедшем из обихода во-енном обличье», из-за чего и получил кличку «Медони», по имени Ни-колы Медони, известного комика, который в те годы давал спектакли «с проделками солдат и с шуточными сражениями как с холодным, так и с огнестрельным оружием»151.

В 1847 г. Де Ложьев полном распоряжении правительства для по-давления первых политических волнений в Тоскане; в особенности в Ливорно он отличается жесткостью, вступая в противоречие с другими офицерами своего полка. Тем не менее, он одобряет такие либеральные шаги герцога Тосканы, как создание Гражданской гвардии и, особенно, принятие Конституции в феврале 1848 г. Когда же в конце марта того же года разражается война с Австрией, тосканские формирования вместе с папскими и королевства двух Сицилий сливаются с армией Пьемонта. 28 апреля Де Ложье прибывает на фронт, в Куртатоне принимает коман-дование войсками и занимает позиции в Монтанаре. Здесь его произво-дят в чин почетного генерал-майора и поручают командование тоскан-ским корпусом.

29 мая в Куртатоне и Монтанаре он должен противостоять превосходя-щим силам австрийского наступления. Тосканский корпус, в рядах кото-рого сражались студенты университетов Пизы и Сиены, воевал достой-но, но вынужден был отступить. Его боевое упорство, однако, помешало стратегическому маневру австрийцев и позволило пьемонтской армии добиться победы на следующий день в Гоито. Де Ложье единственный из тосканского корпуса был награжден сардинской золотой медалью и произведен в командоры Ордена Св. Стефана.

В последующие дни тосканский корпус со своими все более расстро-енными рядами отозван от линии фронта и находится в тылу. 13-го июля он воюет в Виллафранке вместе с сардинской дивизией Бойл, а 23-го в

151 Alessandro d’Ancona, Ricordi ed affetti, цит., с. 89.



Соммакампанья принужден к отступлению.В феврале 1849 герцог тосканский бежит из Тосканы, чтобы укрыть-

ся в Гаэте неподалеку от Папы Пия IX, в то время как в его государ-стве провозглашается республика и власть сосредотачивается в руках временного правительства, возглавляемого Монтанелли и Гуэррацци.Присягнуть временному правительству Де Ложье отказывается, и вве-ренным ему войскам не позволяетдавать присягу. По желанию Леополь-да IIон пытается организовать военный переворот в пользу великого герцога, заручившись поддержкой пьемонтской армии. Но эта попытка проваливается, и солдаты покидают командование; Гуэррацци называет его предателем и высылает против него военную экспедицию. Этот «де-магог из Ливорно, импровизированный глава ополчения», - рассказыва-етД’Анкона, - даже назначил за его голову 400 скудо.152

Де Ложье бежит в приморский город Ла Специа и в начале апреля на корабле отправляется в Гаэту, где весьма холодно встречен Леополь-дом II. По возвращении во Флоренцию вместе с герцогом он назначен военным министром в правительстве Бальдассерони. Ему приходится заниматься реорганизацией тосканских войсковых формирований и, са-мое главное, сотрудничать с фельдмаршалом КонстантиномД’Аспре, ко-мандующим австрийскими оккупационными войсками, докладывая ему о всех своих действиях. Так он превратился, комментирует Д’Анкона, «в трехцветное знамя, которое покрывало зараженный товар, достав-ляемый из австрийских портов».153 Когда же 28 мая 1849 года выходит декрет об отмене знамени, генерал Де Ложье впервые испрашивает от-ставку, но затем передумывает, по его словам, чтобы избежать скандала.

В последующие два года он подавал в отставку, как он утверждает, еще восемнадцать раз, но все безрезультатно; то были тяжелые годы для Де Ложье, протекшие в нескончаемых ссорах с австрийским начальством, с главой правительства и, самое главное, с герцогом. Наконец, после оче-редного конфликта с Леопольдом II на предмет конкордата с папским государством, в октябре 1851 года ему удается выйти на покой как из правительства, так и из армии, где годом раньше он был произведен в генерал-лейтенанты. Таким образом, он уходит со всеми почестями и наградными выплатами за ордена Св. Джузеппе и Св. Стефана.

152 Тамже, с. 95153 Тамже, с. 98


На свое счастье, он снова занят написанием воспоминаний, статей и брошюр, прежде всего о битвах при Куртатоне и Монтанаре, а также о кампании 1848 г. Когда же наступит кризис 1859 г. и вторая война за не-зависимость приведет к окончательному падению тосканской династии и к присоединению Тосканы к Сардинскому королевству, Де Ложье су-ждено еще раз вернуться на политическую арену: 11 апреля 1859 года, как он пишет в «Воспоминаниях», герцог напрасно предлагал ему воз-главить свое военное министерство. Затем герцог бежит, и Де Ложье примыкает к временному правительству, сохраняя при этом контакты с наследным принцем Тосканы.

Он публикует «Lettre d’un vétéran italien à l’honorable Monsieur E. Legauvé», воспевая образ своего старого друга Луиджи Наполеона Бона-парта, ставшего к тому времени императором Франции и самой судьбой предназначенного, по словам автора, «ressusciter l’Italie». В конце мая он вместе со своим другом Энрико Майером едет в Ливорно на встречу с принцем Наполеоном, двоюродным братом и официальным представи-телем Наполеона III.

В предыдущие годы Де Ложье восстановил отношения с Наполео-ном III: он писал ему после покушения Феличе Орсини в январе 1858 г., затем переписывался с Буле де ля Мертом, ближайшим сотрудником императора. Де Ложье, верный своим убеждениям февраля 1849 г., заве-ряет Буле де ля Мерта, что «toujours détesté la démagogie et les sectes de toute espèce. Elles ne sont que des embarras très nuisibles et puissants à la résurrection d’un pays qui a le droit même indiqué par Dieu et par la nature d’être une nation». Тем не менее, он возлагает на «nous, vieux soldats de l’Empire, indignés des trahisons et de l’ingratitude autrichienne envers le Grand Homme», ответственность за распространение ненависти к ав-стрийскому господству, которую они сеяли не только из любви к родине, но и в угоду «notre bien aimé Napoléon». Наконец, он напоминает Буле, что во всех итальянских революциях всегда участвовали, хотя бы как простые солдаты, «les anciens de l’armée Italienne» Наполеона.154

После всенародного голосования 11 марта 1860 года, которое санк-ционировало присоединение Тосканы к Сардинскому королевству, Де Ложье пишет 23 марта письмо королю Виктору Эммануилу II, заявляя о

154 Raffaele Ciampini, Bonaparte e Cesare de Laugier. Lettere inedite, в: "Rassegna storica del Risorgimento", 1935, с. 443-451, письмо Де Ложье Буле де ля Мерту.



своей верноподданности; при этом он продолжает просить короля о при-знании своих прав кавалера Железной короны. В последующие годы он занимается преимущественно созданием своих «Воспоминаний»; лишь 29 мая 1862 года он появляется на публике, с речью в Пизанском универ-ситете по поводу сооружения памятной плиты в честь студентов, погиб-ших в битве в Куртатоне и Монтанаре, последнем героическом эпизоде своей жизни.

Его «Воспоминания», напечатанные в 1870 году, не получили боль-шого резонанса и прошла незамеченной его кончина на вилле во Фье-золе 25 мая 1871 г. Полное издание его «Воспоминаний» сегодня почти невозможно найти, но, к счастью, распространена сокращенная их вер-сия, изданная в 1942 г в издательстве Эйнауди, под редакцией Раффаэле Чампини. «Воспоминания» Де Ложье все еще представляют собой ин-тереснейший материал о фактах и мнениях целого периода и свидетель-ствуют о личности, прошедшей свой путь между храбростью и нереши-тельностью, между гордостью и разочарованиями, между надеждами и смирением.

179

Итальянец в России с Наполеоном (1812)Воспоминания Филиппо Пизани

Серджио Бертолисси

Гроза двенадцатого годаНастала. Кто тут нам помог? Остервенение народа,Барклай, зима иль русский Бог?

А. Пушкин. Евгений Онегин. Гл. Х.

Филиппо Пизани родился в Ферраре 11-го февраля 1788, а умер в Сан Мартино неподалеку от Феррары 13 июля 1883 г. Может показаться, что вся жизнь его так и протекла в городских стенах

да окрестностях столицы князей Д’Эсте, тогда как на самом деле судьба бросила его далеко за пределы итальянского полуострова, в гущу самого кровопролитного, поворотного для всего континента военного конфлик-та I половины 19-го века.

И в самом деле, Пизани, землемер из старинного венецианского рода, добровольцем принял участие в русском походе и был приписан в чине лейтенанта артиллерии к IV Корпусу под командованием князя Е. Богар-нэ, вице-короля Итальянского Королевства и сына Жозефины Богарнэ, императрицы Франции, с которой Наполеон впоследствии решил раз-вестись. Итальянцы участвовали в походе на Россию в трех континген-тах: первый из них, набранный из аннексированных Францией областей (Пьемонт, Лигурия, Папское государство), влился непосредственно во французские полки; затем 113-ый Пехотный Полк был сформирован из уроженцев Тосканы и Лацио; наконец, третьим формированием стала посланная Мюратом из Неаполитанского Королевства и возглавляемая французским генералом Д’Эстрэ дивизия, численность которой изна-чально планировалась в 10 тысяч человек, но реально составила 8.500 человек. В IV Корпус влились и некоторые французские и баварские формирования, так что он насчитывал в общей сложности 52 тысячи человек, из которых 27 тысяч были итальянцами. Это войско выполняло



функцию Великой Армии, в которую входили разведка и защита флан-гов; в бой же оно вводилось лишь в крупных сражениях, причем, неиз-менно, - как при наступлении (Островно, Витебск, Смоленск, Бороди-но), так и при отступлении (Малоярославец, Вязьма, Красное).

Свои воспоминания о войне в России Пизани впервые записал, на-ходясь в русском плену, однако записи эти бесследно исчезли, как и те, которые он впоследствии сделал вторично155, лишь много лет спустя он заново воссоздал текст отчасти по памяти и отчасти основываясь на тех заметках, которые ему все же удалось сохранить. В предисловии к изда-нию, подготовленному для печати в типографии Таддеи в 1844 г. Пизани пишет:

Я основывался на точнейших географических картах (...). Восстановив таким образом последовательность мест (...), я обратился к авторам, которые писали о русской кампании, почерпнув из них не только факты, участником и очевидцем которых я был, но и те, о которых слышал я и в отображении кото-рых все авторы были единодушны.156.

Сообщаемое Пизани можно разделить на две части: в первой описы-вается перемещение Grande Armée от Одера до Немана, «продвижение за армией на расстоянии от Немана до Москвы», проживание в столице и пожар города, а во второй части - отступление из Москвы со сражени-ями под Малоярославцем и Вязьмой, закончившееся для автора воспо-минаний пленом и депортацией на азиатские окраины России, а затем возвращением на родину157.

На мой взгляд, ценность «Воспоминаний» Пизани, безусловно, за-ключается в том, что здесь дается личное свидетельство событий миро-вого значения, решительно повлиявших на ход истории того периода, но еще в большей степени они важны тем, что содержащиеся в них сужде-ния итальянского лейтенанта совпадают с мнениями русского полков-

155 Ссылки на «Воспоминания» Филиппо Пизани даются по следующим изданиям: Карло Дзаги (Carlo Zaghi) Filippo Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia, Istituto per gli studi di politica internazionale, Varese -Milano, 1942, XX, и недавнее издание под редакцией Эрнесто Дамиани: Ernesto Daminai, In guerra con Napoleone. Memorie di Filippo Pisani Russia 1812, Chiari (BS), Nordpress Edizioni, 2006. Отсюда и далее ссылки на издание Дзаги будут обозначены просто как Дзаги, а на издание Дамиани как Дамиани.

156 Damiani, цит. издание., с.23, примечание 6.157 Там же, с.22 и Дзаги,Историческая справка, с. 81.



ника П.А. Чуйкевича (1783-1831), de facto начальника царской контрраз-ведки, чью книгу Considérations sur la guerre de 1812, опубликованную в Сан-Петербурге в 1813 году, Пизани использовал158. Действительно, если рассказ о наполеоновском нашествии на Россию в основе имеет описательный характер в силу того, что он ведется от лица итальянско-го офицера, который находится на периферии боевых действий вместе со всем блоком итальянских войск вспомогательного назначения и не принадлежит к кругу лиц, принимающих стратегические решения, то суждения о происходящем вдруг привносят в этот рассказ совершенно другое содержание. В самом деле, понимание офицером Пизани причин вторжения Наполеона в Россию не было чем-то само собой разумею-щимся, если учесть его происхождение и положение, и тем не менее у него хватило трезвости ума заявить:

Наша заслуга заключалась исключительно в том, чтобы везти за армией, которая шла несколько впереди от нас, но которую мы никогда не догоняли, состав столь необходимой ей тяжелой артиллерии, бережно хранимой нами, несмотря на лишения и труды, при добываемых нашими собственными уси-лиями средствах. Вся эта кампания была для меня не чем иным, как длинным и разрушительным передвижением по безлюдным и разоренным городам и селам.159

День выступления Ф. Пизани из Смоленска был днем окончания сра-жения «за Москву (Moscowa) или Бородинского» (7 сентября 1812), ког-да русские войска, отступая, оставили на поле боя около 50.000 человек и в том числе большую часть офицерского состава, а среди французов погибшие составили более 30.000. Это сражение было показательным для стратегии Александра I, как это точно сформулировал полковник Карл фон Клаузевиц, принятый в русскую армию благодаря своему не-приятию союза Пруссии с Наполеоном и ставший впоследствии видней-шим военным теоретиком 19 века:

Когда войско лишь ретируется и при отступлении соблюдает прямую ли-нию, становится весьма затруднительно для преследователей зайти ему в тыл, либо вынудить его свернуть с избранного пути.160

158 Е.В. Тарле. Соч. Т. IV M., 1959, с. 686; о Петре Андреевиче Чуйкевиче см. биографическую заметку, предпосланную в предисловии к его очерку «Аналитический проект военных действий в 1812 г П.А.Чуйкевича (Российский архив, VII. М., 1996, с.41-43; полный текст до с.57).

159 Damiani, с.61.160 О сражении под Москвой или Бородинском см. Dominic Lieven, La tragedia di


В сущности, стратегическое понятие отступления заведомо не пред-полагает легкости, ибо подразумевает порядок и дисциплину, как то утверждал генерал князь Евгений Вюртембергский:

Наше отступление было образцовым в смысле порядка и военной дисци-плины. Мы не оставляли врагу отбившихся отрядов, складов или возов; люди не были изнурены форсированными маршами, а арьергард под командованием талантливого генерала (Коновницына) участвовал лишь в коротких стычках, обычно заканчивавшихся нашей победой161.

В то же время, и Наполеон ясно высказался об основополагающих принципах своей стратегии, отчасти вынужденной, когда, после Амьен-ского мира (1802) провозгласил, что «правление наподобие нашего, чтобы утвердиться, должно ослеплять и изумлять людей. Необходимо, чтобы оно во всем было превосходящим, иначе оно обречено»162. Кроме того, безусловно верным было и то, что «наполеоновские войны 1800-1815 гг. являлись конфликтом не только европейским, но и мировым...», особенно учитывая, что хотя их место действия почти ограничилось Ев-ропой, контекстом их оставалась все та же вековая распря между Фран-цией и Англией за «господство в мире», и именно «в эпоху революции и Наполеона Великобритания создала свою мировую державу, мощней-шую по своему территориальному и коммерческому размаху. В каком-то смысле стремление Наполеона основать европейскую империю было лишь последней героической попыткой противостоять британскому им-периализму и предотвратить поражение Франции в многовековом кон-фликте с Великобританией»163.

Что же касается нашего Пизани, то он описывает «следование на рас-стоянии за армией от Немана (называя реку Niemen вместо Neman) до Москвы», объясняя медлительность этого передвижения необходимо-стью обеспечить снабжение войск и тому обстоятельству, что «набран-ные в Польше лошади, непривычные к тяге тяжелых повозок, упирались так, что никакого человеческого терпения не хватало»164. По прибытии в Смоленск он описывает последствия завоевания этого города 16-18

Napoleone in Russia, Milano, 2010, с.182 и далее., а также Carl von Clausewitz, The Campaign of 1812 in Russia, London, 1992, pp.175-176.

161 D. Lieven, цит., с. 196. 162 C. Zaghi, Историческая справка.163 D. Lieven, цит., с. 19.164 Damiani, с. 50.



августа: «Наши потери насчитывали 6000 раненых и 1200 убитых», в то время как «русские оставили на поле боя 6000 раненых и 4000 убитых, среди которых генералы Скалон и Балла». 8-го сентября Пизани вновь в пути на Москву. Наконец 28-го сентября он туда и прибывает и с По-клонной горы любуется ее видом. Однако вскоре известие о «русской армии под командованием Кутузова, которая 13-го и 14-го сентября про-шла через Москву, отступила по Коломенской дороге и остановилась у деревни Панки, на расстоянии пяти миль к востоку» превратилось в угрозу французским частям, расположенным в городе, либо, согласно другим императорским приказам, начавшим свое возвращение в Поль-шу «до наступления холодного зимнего сезона»165. Наполеон, удостове-рившись, что «русская армия отступила на Тарутинское поле, оккупиро-вал своими войсками территорию с большим излишком, чтобы держать на расстоянии казаков и облегчить задачу снабжения армии фуражом и провиантом». Пизани выражает и свое душевное состояние: «Хотя у меня и так были причины печалиться, страшный вид этого прекрасного, но обезлюдевшего и полуразрушенного города умножал мою скорбь»166. Далее наш автор цитирует письмо настоятеля-француза Римско-католи-ческого прихода Св. Людовика в Москве, аббата Сюррюга, иезуиту отцу Буве, об этапах пожара в городе:

2-го сентября (14-го по нашему календарю) в 6 часов утра главный губер-натор Москвы князь Ростопчин созвал полицию города и всех своих подчи-ненных в своем доме на улице Любчинка (Lubcinka), (улица в 3-ем квартале Китай-города) и известил их, что получен приказ оставить город. Затем в со-провождении драгунов Полиции он и выехал из Москвы по Владимирскому тракту. К десяти часам утра город совершенно обезлюдел (...), а после полудня звуки труб возвестили о въезде в него авангарда французской армии (...). В тот же день, однако, к одиннадцати часам вечера занялся страшный пожар в лавках неподалеку от Биржи (...). Во вторник 3-го сентября (15-го по нашему календарю) поднялся сильный северный ветер, который раздул пламя и пере-кинул его на остальные лавки»167.

Тем временем Мюрат был атакован под деревней Винково русскими силами под командованием Милорадовича, и в результате боя «погибли 2 тысячи человек, среди которых генералы Деви, Лерес и Фишер, и 1500 человек попали в плен, тогда как потери русских, как об этом ими было

165 Там же., с. 61.166 Там же., с. 74-75.167 Там же., с. 77 и 79.


заявлено, составили тысячу убитых, среди которых генералы Багговут и Мюллер». По свидетельству того же аббата Сюррюга, «в четверг 10/22 октября было объявлено о всеобщем выступлении (...), и в одиннадцать вечера Кремль и весь город были оставлены»168.

В недавней реконструкции наполеоновской кампании Доминик Ли-вен (потомок генерала Кристофера фон Ливена, русского посла в Лон-доне) установил, что

в день вступления Наполеона в Москву, 15-го сентября, в разных точках русской столицы запылал пожар, бушевавший 6 дней: он поглотил три четвер-ти строений. В общей сложности, за лето и осень в городе и округе Москвы частные владения были испепелены на 270 миллионов рублей, астрономиче-ская для той эпохи цифра.

Касаясь вопроса об ответственности сторон в этом пожаре, Ливен пи-шет:

Точно известно, что ни Александр I, ни Наполеон не приказывали зажечь город, однако перед сдачей Москвы Ростопчин заявил, что французам доста-нется лишь ее пепел и выслал из нее 2000 пожарных со всем их инвентарем.

И заключает:Даже если разграбление и неосторожность французов могли способство-

вать разрушению города, основными виновниками случившегося, безусловно,

168 Там же., с. 88-90.



были русские.169

Пизани затем описывает отступление из Москвы и последующие сра-жения:

Три основных дороги ведут из Москвы в Калугу: левая через Серпухов и Тарусу, центральная через Вороново и Тарутино, правая через Корпово, Фоминск, Боровск и Мало-Ярославец. Наполеон предпочел бы последнюю из них, как наиболее короткую; но чтобы обмануть врага и собрать разгром-ленные полки Мюрата, пошел вначале по центральной дороге. IV Корпус под командой вице-короля Италии двигался по Старокалужской дороге, за ним следовал Даву с I Корпусом, Императорская Гвардия и Ней с III Корпусом арьергарда.170

Известие об атаке русских под Малоярославцем 24-го октября за-ставило Наполеона стянуть туда основные силы, чтобы расквитаться с Кутузовым. В итоге, город «переходил трижды из рук в руки, но из-за неравенства сил наши начали пятиться назад, дабы воссоединиться со второй бригадой Бруссье, посланной в подкрепление». (...) В 10 утра 25-го октября

прибыл на поле боя Наполеон, сопровождаемый мамлюками, и объявил князю Евгению, что «заслуга славного дня 24-го октября полностью Ваша и Ваших бравых итальянцев, которые добились столь блестящей победы»171.

После сражения под Малоярославцем русские войска впервые попы-тались расчленить французскую армию: I армейский Корпус маршала Даву шел в арьергарде, вечно одолеваемый партизанами (так называ-лись в то время легкие отряды под командованием офицеров русской регулярной армии), так что III Корпус Нея должен был там его сменить. 2-го ноября вице-король Евгений находился в трех милях от Вязьмы, куда подошел и Милорадович вместе с двадцатью полками казаков Матвея Платова, и Ней занял позицию на высотах, загородив дорогу на Вязьму. Утром 3-го ноября

... сильнейший огонь из пушек и ружей обрушился на наш левый фланг (...) то был авангард Милорадовича, выждавший момент, когда большая часть IV Корпуса прошла на Вязьму, и I Корпус, продвигаясь за ним, подставил против-нику свой бок.172

169 D. Lieven, цит, с. 221-222.170 Damiani, с. 136.171 цит. Damiani, с. 154.172 D. Lieven, цит., с. 274.


Большая часть Корпуса Даву все же сумела высвободиться, но в конце дня Вязьма штурмом была взята русскими войсками и поле боя очищено ими от неприятеля, что позволило им считать себя победите-лями, при всей мощной ответной реакции французов. Мнение Евгения Вюртенбергского, что после Вязьмы вся русская армия разом разгро-мила бы войско Наполеона, не совпало с мнением Кутузова, который в осуществлении этого разгрома уповал на генерала Зиму, действительно появившуюся на исторической сцене через три дня после сражения173. В ночь с 16-го на 17-е ноября IV Корпус вошел в поселок Красное, однако позиция Милорадовича, занятая на дороге из Смоленска в Красное, от-резала Императора от Корпусов Ату и Нея. Кроме того, нависла угроза отступлению армии и за Красным, поскольку русские войска были гото-вы возобновить преследование, остановленное в ходе боевых действий с генералом Роже. Наполеон принял решение и двинулся в полдень 17-

173 Damiani, с. 170.



го числа во главе своей Гвардии против Милорадовича, оставив армию Итальянского королевства, остатки дивизии генерала Клапареда и гвар-дейской артиллерии на защите Красного. Отважная выходка Наполео-на возымела должный эффект. Милорадович оставил свои позиции на дороге и прижался к центру русской армии, пропустив корпус маршала Даву174. Тут русские войска под командованием князя Голицына пред-приняли атаку и заставили Наполеона отказаться от своего плана, оста-новить Молодую Гвардию и дать приказ об отступлении, в надежде что «доблестный Ней найдет способ спастись и воссоединиться с нами». Далее Пизани излагает ряд своих личных замечаний, которые раскрыва-ют типично итальянскую точку зрения и характер поведения итальянцев в военных операциях:

Каждый думал уже лишь о себе самом, забыв об обязанностях службы, субординации, уважении, дружбе, благодарности и гуманности. Множество солдат, будучи еще в состоянии держать оружие в руках, сбивались в отряды и отправлялись грабить не только близлежащие села, воюя с казаками, но даже и у своих ослабевших товарищей отнимали последний кусок хлеба, или разде-вали полуживых, чтобы самим защититься от холода. 18 ноября прошел месяц со дня выступления из Москвы. Армия в 100 с лишним тысяч человек едва насчитывала теперь 30 тысяч, все измученные голодом, изнуренные, окоче-невшие, полуобмороженные, треть из которых едва могла держать оружие.175

С момента сражения под Красным и до конца войны основные силы русской армии больше не вводились активно в сражения, к большому удовлетворению фельдмаршала Кутузова, который не считал нужным задействование русского контингента в преследовании бегущих фран-цузов. Наконец, 27-го ноября Наполеону удалось переправиться через Березину у деревни Студянка, избежав столкновения с «летучей ко-лонной» Алексея Ермолова из двух линейных полков кирасиров и трех пехотных полков, казаков и двух Гвардейских полков легкой пехоты; столкновение все же произошло на восточном берегу реки, где корпус Витгенштейна сразился с французским арьергардом под командованием маршала Виктора. По окончании битвы Ермолов записал:

Рядом с мостами, частично разрушенными, пушки и артиллерийские повоз-ки упали в реку. Группы людей, среди которых было много женщин с детьми и подростками, спустились на реку, покрытую льдом. Никто не мог спастись от страшного мороза. Страшнее этой сцены нельзя себе ничего представить. (...)

174 Там же, с. 171-173.175 D. Lieven, цит, с. 290-291.


Река была покрыта льдом, прозрачным как стекло: под ним во всю ширину ее виднелись людские трупы.176

На Березине Наполеон потерял более 30 тысяч человек и почти всю артиллерию и обозы, однако его последние два Корпуса, под командова-нием Виктора и Удино, еще держались и, благодаря беспримерной отва-ге всех этих людей, ему и удалось вырваться и еще раз уйти от поимки. А вот для Пизани страница сопротивления русским тогда и закончилась, ибо он, двигаясь больной и босой в арьергарде, был оставлен товари-щами в доме неподалеку от деревни Яблонька и уведен в плен казаками Платова. Произошло это, как пишет Пизани, 25-го ноября 1812 г177. По-сле Березины война начала затухать; 5 декабря Наполеон покинул ар-мию, оставив своим заместителем Мюрата, и 18-го был уже в Париже; 11 декабря русскими был взят Вильнюс, казаки Матвея Платова захва-тили Ковно, в то время как неутомимый Ней с арьергардом все-таки пе-решел Неман, поставив точку в кампании 1812 г178.

Пизани судьба готовила новые перипетии; после двух месяцев лече-ния в госпитале в Минске его вместе с другими пленными перевезли вглубь России: из Курска в Орел, затем в Тамбов и Симбирск, откуда 18/6 июня 1814 г., по окончании войны началось его медленное возвра-щение на Родину. Вот он в Пензе, потом опять в Тамбове. Затем он про-следовал через Орел, Курск, Киев, Волынь до некоего «Регавилова» на границе с Галицией, неизменно под конвоем.

Путь в две тысячи верст должен был пройти я за 107 дней самое большее, включая ночлег и регулярные переходы; однако прошло четыре с половиной месяца, а оставалось еще сорок две версты до русской границы.179

Пройдя Галицию, Белоруссию, Венгрию, Хорватию, Штирию и Крайну 25 янваля 1815 года Пизани добирается до Гориции, а затем до Венеции и Милана, где должен подтвердить свое звание офицера, и вот «15-го марта я наконец в Ферраре смог обнять свою семью, которая уже оплакивала меня невозвратным».180

В заключение своих «Воспоминаний» Пизани, как я уже говорил

176 Damiani, с. 195.177 D. Lieven, цит, c. 292.178 Damiani, с. 270.179 там же, с. 272.180 там же, с. 274-279.



об этом в начале, обобщенно конспектирует, говоря как бы от себя, «Considèrations sur la guerre de 1812» полковника attaché русского Глав-ного штаба Петра Андреевича Чуйкевича, опубликовавшего этот свой трактат в Петербурге в 1813 г181. Начинает Пизани с рассуждений Чуй-кевича о причинах конфликта Наполеона и России и соглашается с ним в том, что

общественный и личный интерес Нации не позволил ей (России) принять роковое четвертое условие Наполеона (в отличие от первых трех, среди которых были мир с Турцией и отказ от притязаний на часть Польши, территории бывшего Польско-Литовского Королевства), а именно – прекращение торговли с Англией.182

Далее он анализирует обстоятельства войны в России:Армия Наполеона была победоносной по определению, и она победила

бы русских, если бы ее командиры были поумней, да если бы ей регулярно доставлялись средства существования, да еще если бы к цели вели ее более бережно.183 (курсив мой)

С другой стороны, стратегия русских, по мнению Чуйкевича, была хорошо продумана (при том, что, как известно, были немаловажные раз-ногласия царя с Кутузовым):

Если бы русские с самого начала приняли тактику наступления, они поте-ряли бы важные преимущества в силу неизбежного отрыва от центра своих резервов, тогда как силы их распылились бы, дабы занять и удерживать клю-чевые пункты. Напротив, тактика защиты концентрировала их силы по мере отступления, позволяла на каждом шагу варьировать пути этого отступления и незаметно втягивала врага вглубь страны, где ему невозможно было обе-спечить себя и откуда он мог выбраться лишь с огромным трудом, притом, что приближалось холодное время года, сулившее захватчикам лишь роковой конец184 (курсив мой).

А также:Если Наполеон собирался овладеть русской столицей хотя бы и ценою по-

ловины своей армии, он должен был бы взять не Москву, а Петербург: русские скоро пошли бы на компромисс и не превратили бы оставленный город в пепе-лище, уготовя в нем могилу захватчику.

И, наконец, вывод:

181 там же, с. 274.182 там же, курсив мой.183 там же, с.275-276, курсив мой.184 там же, с.277-279.


Так армия более чем в 500.000 человек, цвет и надежда множества союз-ных народов, была уничтожена за один год. Около ста тысяч человек были потеряны во время наступления пленными и погибшими в сражениях, на до-быче фуража и в стычках, умершими на дорогах из-за отсутствия госпиталей и помощи. Остальные погибли и рассеялись во время рокового отступления из-за ежедневных сражений, голода, нужды, холода и других бедствий, кото-рые вместе явились причиной массового истребления армии185 (Пизани, сс. 277 - 279).

Так, приведенные мною выдержки из «Воспоминаний» Пизани пре-жде всего позволяют оценить и почувствовать его личные впечатления свидетеля, в которых искажения того или иного воспоминания, безус-ловно имеющие место, уходят на второй план перед конкретным общим восприятием фактов и их трезвой оценкой.

И, конечно же, Пизани обходит в своем рассказе и многие другие важ-ные моменты, как, например, тот факт, что Русская кампания вовсе не закончилась отступлением Grande Armée Наполеона, а, напротив, про-должалась вплоть до вступления русских и союзных сил в Париж 31 марта 1814 г, что и явилось заключительным актом наполеоновской эпо-пеи, не считая последующего «прилива» власти, принесшего Императо-ру французов лишь окончательное поражение при Ватерлоо.

И все же, «Воспоминания» Пизани, при всей их неизбежной чело-веческой ограниченности и субъективности, обусловленных рангом и ролью автора в описываемых событиях, выходят за рамки простого сви-детельства, именно в силу высказанного им согласия с интерпретацией событий упомянутого выше полковника Чуйкевича, в чем, собственно, и есть оригинальность прочтения нашим автором всей Русской Кампании Наполеона.

Ливен пишет, чтоНародное или «толстовское» видение войны довольно точно соответству-

ет иностранным хроникам, склонным приуменьшать роль русской армии и правительства в победе над Наполеоном. Что же касается самого императора французов, то он предпочитал во всем винить географию, климат и рок, что освобождало его от ответственности за катастрофу. Кроме того, историки ча-сто рады присвоить себе невысказанное убеждение Толстого в том, что рус-ское командование не очень-то способно было контролировать ход событий и что вся русская «стратегия» была плодом импровизации и случайности. (...) Недостаток интереса у русских к 1813-1814 гг. оставил благодатное простран-

185 D. Lieven, цит. с. 13, курсив мой.



ство в теме для ряда иностранных историков, которые охотно рассказывают об этом периоде, приуменьшая роль России186 (курсив мой)

В этом контексте знаменательным становится мнение одного из вид-нейших советских историков – специалистов по войне 1812 г. Евгения Викторовича Тарле (1875-1955): «Русская народная война ... была совсем не похожа на испанскую. Она велась больше всего русскими крестьяна-ми уже в армейских и ополченских мундирах, но от этого не станови-лась менее народной. Одним из проявлений народной войны было пар-тизанское движение»187 (Тарле 1812, с. 687). Тарле приводит следующее заявление князя Волконского: «Описывая партизанские действия моего отряда, я не буду морочить читателя, как это многие партизаны делают, рассказами о многих небывалых стычках и опасностях; и, по крайней мере, добросовестностью моей, в сравнении с преувеличенными рас-сказами других партизанов, приобрету доверие к моим запискам». И это не противоречит сказанному Денисом Давыдовым (1784-1839) и разде-ляемому Тарле: «Меня нельзя упрекнуть, чтобы я уступил кому-либо во вражде к посягателю на независимость и честь моей родины...»188 (с. 690).

Четверостишие Пушкина, предпосланное эпиграфом к данному тек-сту, с моей точки зрения исторически корректно называет реальных главных героев войны 1812 г: кроме, естественно, Бога и климата, Барк-лай, олицетворяющий командование вместе с царем, и русский народ в своем двойном значении жертвы войны с ее последствиями и главного действующего лица в деле утверждения как у себя на Родине, так и за границей европейского порядка, расстроенного Наполеоном и воссоз-данного на старинный лад Александром I, главным действующим лицом грядущего Венского конгресса.

186 E.В. Тарле, цит, с. 687.187 там же, с. 300.188 там же, с. 689.

193

Письма из Москвы

Пьеро Крочани

Сколь немногочисленны книги о походе на Россию, столь же поч-ти редки и воспоминания участвовавших в нем офицеров, лишь частично изданные (по существу, это воспоминания Баджи, Пи-

зани, франко-пьемонтца Россетти и «псевдо» - Бертолини). Еще реже встречаются дневники, являющиеся самым надежным источником в силу синхронности своего создания по отношению к описываемым со-бытиям, и уж совсем мало осталось писем, по тем же соображениям представляющих исключительный интерес. К письмам этим, изданным лишь фрагментарно, мне посчастливилось прибавить пару неизданных, обнаружив в ходе моих изысканий и другие, совершенно доселе неиз-вестные.

С другой стороны, совершенно ясно, почему количество этих писем столь невелико: весьма распространенная неграмотность, допотопная организация почты и все сложности, связанные с погодой и дальностью расстояний, должны были с самого начала ограничить поток корреспон-денции, исходившей исключительно из среды офицеров, кроме одного дошедшего до нас солдатского письма и еще одного письма от унтер-о-фицера, в то время как другой унтер-офицер, неаполитанец, оставил се-рию записей, что-то вроде дневника.

С начала 1812 г. во всех уголках Французской империи приходят в движение военные формирования ее сателлитов и, с явной неохотой, со-юзников. Поход на Восток будет длиться много месяцев и покроет тыся-чекилометровые дистанции по грязным и пыльным дорогам, под паля-щим солнцем или в снегах, притом что и кавалерии, – даже пока лошади еще в строю, - не очень-то приходилось проще.

Конечная цель пока неизвестна. Третьего марта капитан Казолари, не мальчик, но закаленный якобинец лет 30, пишет жене:

Никто ничего толком не знает, кто говорит, что война будет с Россией, кто – с Турками, кто считает, что как-нибудь все обойдется; я же не перестаю ду-мать о тебе, драгоценная моя половина, да бесконечно целовать твой дорогой портрет. Боже, как горько жить вдали от тебя!.



Эта боль разлуки звучит лейтмотивом и в других письмах. Почетный гвардеец Доменико Фолли Бергантини из г. Имола пишет жене 10 мая:

Пусть и вдали от Вас, я никогда Вас не забуду, и образ Ваш будет пред моим взором до последнего вздоха. Если жестокий рок повелевает нам находиться врозь друг от друга, он все же не в силах разорвать скрепляющие нас нити.

Другой молодой почетный гвардеец из итальянцев, Джакомо Дзаули Нальди, жалуется, что не получает из дома никаких известий:

Три письма уж написал я домой, из Брешии, из Бриксена и из Аугсбурга, но, увы, никакого не получил ответа на них и не знаю, чем это объяснить, ведь товарищи мои получают письма регулярно.

В то же время, участники марша питают радужные надежды, амбиции, чувствуют себя частью великих событий. Наш автор письма из Имолы, притом что он так привязан к жене, пишет:

Этот поход - самый грандиозный из всех, которые знала Европа не только в этом столетии, но и в прошлые века, и когда-нибудь я с восторгом и тор-жеством смогу сказать, что был в подчинении у самого Великого Генерала в мире.

Луиджи Провани дель Виллар, пьемонтец, служащий, однако, в войске Италийского королевства, хотя и считает себя по вине войны «жертвой жестокого божества, повелевающего следовать знаменам», уверен, что

судьба готовит нам славу и величие, потому что нас ведет человеческий ге-ний, доблесть и постоянное везение великого Наполеона.

Молодой Джузеппе Биньями, офицер Третьего итальянского Пехот-ного Линейного Полка, в интенсивной переписке со своим дядей, вы-сочайшим должностным лицом, пытается во что бы то ни стало полу-чить место при главном штабе, поскольку, как известно, чем ближе к солнцу, тем теплей. Так из Германии он сообщает, что передал генералу Пино рекомендательное письмо своего влиятельного дяди, где тот хода-тайствует о назначении племянника в адъютанты генерала Баллабио; из Польши же пишет, что

Генерал Леки передал мне через своего адъютанта, что возьмет меня в Гвар-дию как только представится подходящий случай.

Надеждам этим, однако, не суждено было сбыться, и в письмах моло-дого офицера все больше и больше проявляются симптомы усталости, в том числе физической, и разочарования. Неслучайно, видимо, в послед-нем дошедшем до нас письме от 7 октября, отправленном из Москвы, нет ни слова ни о войне, ни о карьере, а в завещании, составленном в


России, он оставляет по 500 лир своим племянникам, чтобы в случае призыва на военную службу в ближайшие четыре года каждый из них мог бы откупиться, найдя себе замену. Большие надежды питает и мо-лодой офицер неаполитанской Почетной Гвардии Винченцо Корильяно из рода маркизов Риньяно. Он тоже надеется сделать карьеру, участвуя в большом деле и, как это ни странно, тоже хочет пристроиться при глав-ном штабе. 20-го августа он пишет отцу из Аугсбурга:

Генерал Россарол изъявил желание взять меня своим полевым адъютантом на время кампании, я принял его предложение и он обещает, что на первом же длинном привале полка пошлет меня к Генералу Дестре и затем к коро-лю. Для меня это было бы весьма желательно, ибо позволило бы избежать надоевшей полковой жизни, стать заметным и извлечь из этого много пользы. Дорогой мой папа, будьте веселы... подумайте, что когда я вернусь, у Вас будет сын, который объездил Италию, Германию, Польшу и Россию, сын, который участвовал в кампаниях под предводительством Императора и нашего Короля. Думайте об этом, и хорошее настроение не покинет Вас.

Вот так и отправились в путь, ставший нескончаемо длинным похо-дом. Письма доносят до нас некоторые его подробности. Так мы узнаем, что в Германии постой организован в частных домах, где семьи обязаны



заботиться о содержании постояльцев, к большому всеобщему удовлет-ворению. В Польше, а тем более в России, начинается совсем другая музыка.

Кто-то тем временем ведет скупые дневниковые записи, как, напри-мер, Антонио Лизе из г. Козенца, унтер-офицер 6-го неаполитанского Пехотного Линейного Полка. Автор записей лишь мимоходом фиксиру-ет великие события и битвы, хотя в 1813 г. получает ранение под Данци-гом. Он повествует о том, что видит, что непосредственно делает, что его интересует. Так, при въезде в Болонью 27 мая он отмечает:

Здесь кончается горная цепь Апеннин и говорят на испорченном итальян-ском языке, для нас малопонятном.

Автор молод и, проезжая Витербо, фиксирует: «Девушки красивые», а затем, уже на германской территории, 27 июля в Швабрукке (оговоримся на все дальнейшие случаи, что немецкие, польские и русские названия и имена итальянцы почти всегда искажают) он пишет: «Здесь великолеп-ные женщины, и они обожают военных», затем в тогдашнем Позене, а теперь Познани: «Приятный город, и в нем полно свободных женщин», и наконец в Данциге:

Девушки, которые посещают эти заведения (бальные залы) – красивейшие и весьма уступчивы, вы можете забавляться с кем хотите, не возбуждая ни в ком ревности, в этих заведениях нельзя .... (издатель дневника стыдливо заменил авторский термин многоточием), но есть для того комнаты, где при желании можно развлекаться по вашему усмотрению.

И еще более откровенно автор записок повествует о том, чем он зани-мался в Стеттино с какой-то Федерикой, вынуждая редактора неодно-кратно вмешиваться со своими корректировками.

Чтобы не создавалось впечатления об исключительно южном типе «latin lover», перманентно охотящемся на иностранок, присовокупим сюда лейтенанта Паоло Магелли из Модены, служащего в Полку Велитов Королевской италийской Гвардии, который сообщает брату: «Мне здесь прекрасно, еда отменная, в постель ложатся и хозяйки, и служанки». В другом месте, словно раскаиваясь, он признается, что «мы, итальянцы, неблагодарны и высокомерны по сравнению с этой просвещенной на-цией», однако тут же добавляет, что «Здешние женщины бесстыдны, особенно девушки, которые не стесняются целовать вас в присутствии своих родителей».


Другие источники также полны хвалебных отзывов о Германии, и не-случайно, что некоторые письма, так же как и воспоминания Ф. Пизани, были опубликованы в 1942 году, в пору новой кампании в России бок о бок с немцами.

Совершенно другое настроение, во всех смыслах, овладевает автора-ми писем, едва они оказываются в Польше. Здесь сразу возникают труд-ности в снабжении и организации, да и жители, особенно многочислен-ные тамошние евреи, вызывают у наших авторов лишь неприязнь.

Война уже не за горами и в вооруженной стычке, вызванной при-граничным инцидентом, остается раненным тосканец на французской службе, Джованни Мартолини (11-ый Полк, V-ый батальон, 3-я рота), который пишет из госпиталя домой с просьбой выслать ему денег. Это единственное сохранившееся письмо простого солдата. «Кто ранен в ногу, кто в руку, кто еще куда... ежели кто выздоровеет от этой своей раны, надобно тому и дальше сражаться». Неизвестно конечно, при-шлось ли Мартолини сражаться и дальше, но факт, что ему посчастливи-лось вернуться домой и использовать это письмо почти через полвека в своем прошении к Напоолеону III о присвоении ему медали Св. Елены, которая давала право, как он надеялся, разделяя чаяния всех ветеранов, на установленную завещанием Наполеона Бонапарта денежную компен-сацию.

Свидетельств о наступлении Великой Армии к Москве почти не оста-лось, за исключением дневника Винченцо Омодео, полковника 2-го ита-льянского Пехотного Линейного Полка. Документ – сплошные сетова-ния, безусловно оправданные, на организацию движения и логистику, за которыми вырисовывается потрясающая картина этого наступления. О Бородинской битве лишь однажды упоминается в письме капитана Казолари жене: «Бог всех сражений склонился в пользу нашего оружия. Наполеон скоро должен войти в Москву. Расстояние от Пьяченцы до Милана не больше того, которое в настоящий момент отделяет нас от Москвы. В нашем Полку есть только несколько легко раненых, а в Ли-нейной Гвардии и у новобранцев несколько человек погибших». Затем, уже на полях листа, датированного 10-м сентября, прибавлено: «Битва была 6-го и весь день 7-го».

И вот, наконец в Москве! Здесь и энтузиазм по поводу предполага-емой окончательной победы, и беспокойство по поводу нежданного и



необъяснимого продолжения войны, и страшное впечатление от пожара и последующего разграбления города, и повседневная жизнь, вдруг оза-ренная обогащением и ощущением того, что все в мире временно, все преходяще. Но предоставим слово очевидцам.

Первый из них – командир батальона Джованни Дзампа из 2-го ита-льянского Пехотного Полка. Это человек в летах, сверстник императора и его страстный приверженец, единственный, кроме Пьована Дель Вил-лар, кто видит Итальянскую нацию в будущем единой. Так, 4 октября он пишет из Москвы брату Антонио:

Родина для меня столь дорога, что во всякую минуту пред взором моим све-тится ее небо, не иначе как Божествами сотворенное. Когда-нибудь Италия сможет гордиться своей мощью, сражаясь единой Нацией, и будет диктовать свою волю тем, кто осмелится оскорбить наше Королевство. Москва, одна из первых столиц мира, более не существует. При нашем вступлении в нее губер-натор приказал поджечь город. Больше 400 тысяч жителей бежали, и теперь здесь пусто. Красота и богатство погибли в огне. Кто не видал этого пожара, не знает что такое настоящее бедствие. Когда в первые дни я проезжал по ули-цам, неоднократно пришлось мне проскакать сквозь завесу огня. Две тысячи преступников были выпущены на свободу, и им было приказано зажечь город, 600 из них были схвачены на месте преступления и расстреляны. Какой ужас, какая растрата. Теперь уж порядок установился, такова воля Наполеона и так оно и будет. Но как жить? Мы запасаем капусту и картофель, в уверенности, что здесь придется нам зимовать, но кто знает! Бонапарт с нами, нельзя сомне-ваться в славе!

А вот что 16-го сентября капитан Казолари повествует жене:Москва в огне. Лишь несколько дней тому назад дворяне, покидая город,

вложили факелы в руки своих крепостных (как то утверждают многие давно живущие здесь итальянцы). Не знаем, какое решение примет наш монарх. Эти презренные, не смея дать нам вооруженный отпор, прибегают к разжиганию пожара; что ж, Наполеон, столь же великий в своих замыслах, сколь и в силе оружия, сумеет привести их в состояние их собственных рабов. Боже Всемо-гущий, что за город станет пеплом, если никто не потушит этот пожар! Скажу тебе, никогда я не видел подобного ему в пышности, богатстве и всем том, что есть в мире великого и прекрасного. Нина моя дорогая, знай, что перед вели-кой битвой Наполеон обещал нам скорое возвращение на Родину: старайся поэтому быть спокойной теперь, когда враг не посмеет более показаться на глаза. Всем ясно теперь, сколь бесконечны возможности нашего государя. За-канчиваю в спешке, ибо подвернулась оказия послать письмо. Живи, и лишь для того, кто тебя обожает. Привет дорогой матушке и друзьям. Твой привязан-нейший любящий супруг.


Гораздо более отрешенно пишет лейтенант Биньями, который, как мы уже сказали, предстает уставшим и разочарованным в военной карьере. 16-го сентября он пишет:

Дорогой господин дядюшка, стоим лагерем под Москвой, в которой я про-вел весь вчерашний день. Большинство жителей бежали, в ряде мест город го-рит... Сильно чувствуется холод; если так и дальше будет, плохо; здоровье мое сносное, но я устал и думаю, что меня ждет усталость вдвое большая; хоть бы это предчувствие не сбылось. Император и Вице-Король в Москве; весь Глав-ный штаб в движении, занимается тушением пожара, но думаю, что несмотря на эти усилия по крайней мере половина города сгорит... Заканчиваю, потому что не могу больше писать от холода.

Совсем в другие тона окрашены два письма к отцу Эмидио Нерони, молодого почетного гвардейца из области Марке, из «Мосхвы», как он пишет. В первом из них, от 28-го сентября, говорится:

Уж 15 дней как мы бездействуем в Мосхве... Эта великая Столица очень красивая и вся сгорела, но не мы ее подожгли, а люди в услужении неприятеля, дабы лишить нас покою и не оставить провианту. Однако они просчитались, и нам хватило времени спасти съестные припасы и окрестные кварталы, как и часть самого города. Кто знает, когда вернемся в Италию. Тут поговаривают, уж не придется ли идти на Петербург.



А вот строки из письма от 9 октября:Не знаю, получили ли Вы другое писание мое отсюда из Москвы, где я до-

водил до Вашего сведения, что находился в полном здравии, как и поныне на-хожусь. Распоряжения, в настоящее время нами получаемые, показывают, что зиму надо будет провести здесь в Москве. В печали пребываю, что нет изве-стий из дома, ибо вижу, что другие письма из Марке получают. Здесь уж холод великий, что же будет зимой? Бенвиньяти здесь, и у него все в порядке. Бутти считают уж в числе многих других товарищей наших погибшим, или уведен-ным казаками в плен, но ничего о нем точно не знают. Несколько дней назад отправились мы за фуражом по деревням, да как выехали с одной стороны многие Казаки, а с ними и крестьяне, что едва вынесли нас, малых числом и безоружных, добрые кони. Теперь за фуражом выходим в полном вооружении и совместно 4-5 тысяч человек пехоты и кавалерии и уж тогда бояться нечего. Все хотят домой в Италию, потому как уж всем надоела эта долгая Кампания, где больше солдат померло от голода, чем убито в боях. Если бы Вы видели меня, Вы сказали бы, что выгляжу я лучше, чем когда выехал из дома, невзи-рая на все мучения, нами перенесенные и ныне переносимые. […] Москва подверглась разграблению и пожару столь ужасному, что об этом люди будут вечно помнить. Ни в коей мере я не смог бы, даже если бы и захотел, поведать, сколь дивные вещи поглотило пламя. Видели мы кварталы домов, полных тон-чайших одежд и тканей, книг, инструментов, да все английской работы, и один квартал, где было 80 мастерских, из которых ни одна не состояла меньше чем из 10 деревянных строений, каждое из которых не поддается описанию, и все это мы видели в пламени, не в силах спасти эти чудеса. Мы видели это все до того, как начался пожар, теперь же смотреть на это нельзя без слез. Всем солдатам десять или двенадцать дней было разрешено грабить, брать себе и делать все, что они хотят. Были найдены погреба с шампанским, малагой, ро-мом, бордò и другими изысканнейшими напитками, и в первые дни устроили великое их распитие, после стольких месяцев страшного голода и питья лишь тухлой воды. […] Дивизия Пино насчитывала при выступлении из Милана 15 тыс. человек, а сейчас в ней осталось 3 или 4 тысячи, и то же самое во мно-гих других дивизиях, полно погибших от голода, лишений и трудов. В нашем Корпусе один застрелился, не выдержав мук голода. Этот поход все участники запомнят навеки.

Столь же сильное впечатление производят и два письма из «Воспоми-наний» Франческо Баджи из г. Модена, лейтенанта Почетной Гвардии 2-го итальянского Пехотного Линейного Полка. Он пишет матери 28 сентября:

Несколько дней мы жили в изобилии, а теперь находимся в страшной ну-жде, и у кого есть хоть какие-то деньги, может считать себя счастливцем... Че-тыре дня мы в сгоревшей Москве; каждый день ее поджигают русские, кото-рых ловят в момент, когда они пытаются зажечь то, что еще не сгорело. Нужно порядочно озвереть, чтобы решиться предать огню один из самых больших и


прекрасных городов Европы. Какое страшное разорение! Император с нами, вместе со всей своей Гвардией; также и Вице-Король с четвертым Армейским Корпусом. Мы устроились лишь ненамного лучше, чем если бы это был про-стой бивак; у нас и соломы мало для ночлега. О, как мы несчастны! Говорю это со слезами на глазах; вижу, каким трудным будет наше возвращение, вижу все лишения, дальность, приближающуюся зиму, крыши уже белые под снегом. О, какое горе!

5 октября:О, какая разница! Стою в карауле на площади повешенных, с 50 гренадера-

ми. Правду сказать, я хорошо провел ночь, поскольку к счастью наш гвардей-ский корпус расквартирован в просторном помещении, которое пламя поща-дило. Мороз здесь хорош; я в большой шубе и она меня немного защищает. До сих пор еды нам хватало, но я очень опасаюсь того, что нас ждет. Наши запасы кончились; однако у нас много соленой осетрины и растительного масла. Пьем воду, муки начинает не хватать. Думаю, армия скоро пойдет дальше. Жители все бежали, редко кого можно увидеть на улице. О, как бы нам хорошо жилось, если бы население осталось в городе!

Начинается отправка раненых, в преддверии эвакуации. Молодой пол-ковник, командир 7-го французского Драгунского Полка, но миланец по рождению, Луиджи Сорпанси, тяжело раненный под Бородином, пишет 15 октября по-французски своей обожаемой «maman», что прошли зо-лотые дни и что выздоравливать ему, наверное, придется не иначе как в пути. Однако ехать с госпиталем ему представляется недостойным и он собирается сопровождать в карете Генеральный Штаб. С другой стороны, он волен делать, что хочет, ибо его «maman» с 1796-го года официальная любовница маршала Бертье, которому он, впрочем, лишь отчасти обязан своим продвижением в карьере. Уже в 15 лет он добро-вольцем участвовал в битве при Маренго 1798 г., где был ранен, а под Аустерлицем взял в плен царского полевого адъютанта; снова ранен в сражении при Йене, в Испании захватил семь знамен и шесть пушек, а затем, несмотря на данное матери в одном из перехваченных русскими писем обещание поехать вместе с ней на воды и лечить полученное тя-желое ранение, годом позже он снова в строю, и став в свои тридцать лет уже бригадным генералом, после тяжелого ранения в Лейпциге, за-кончил свои дни в Париже в мае 1814 г., так и не оправившись от этой последней раны.

Вся армия готовится к возвращению, нагруженная добычей, которую вынуждена будет бросить, и с незначительными припасами, которыми смогла разжиться. Кто-то в силу своих возможностей подходит к про-



блеме радикально. Например, полевой «марешаль» Джузеппе Россетти, пьемонтец, перешедший из французской армии в неаполитанскую служ-бу к Йоахиму Мюрату (хотя ему и не нравится, когда Наполеон обзывает его “Monsieur le napolitain” (Господин неаполитанец). В свите Мюрата он прошел весь путь до Москвы и вместе со своим Королем одним из первых вошел в нее. Теперь же, ввиду отступления, он избавляется от своего богатого гардероба и заменяет свой слишком тяжелый фургон на более легкий, плетеный. В нем предприимчивый хозяин помещает происходящие/взятые из погреба и кладовой графа Разумовского, во дворце которого располагалось неаполитанское командование, поисти-не несметные сокровища: в нижней части 48 хрустальных емкостей, в каждой из которой умещались две бутыли с ромом, водкой или испан-ским вином, в центральном отсеке соленое мясо, маринованная семга, сахар, кофе, шоколад, рис и т.п., а сверху полтора мешка первоклассного качества муки, расфасованной в кожаных мешочках и, наконец, мешки с овсом для лошадей. Россетти, прошедший через множество перипетий, будет одним из тех немногих, кто доберется до дна этих припасов.

Не столь удачлив другой полевой “марешаль” из свиты Мюрата, Вин-ченцо Пиньятелли из г. Стронголи, чью повозку, полную драгоценных предметов, шуб, китайского шелка и чая, понесшие лошади перевернули


в овраг.Та же участь ожидает возок, на который Баджи с тремя другими офи-

церами уложили провизию на два месяца: три мешка с караваями, один с картошкой, один с мукой, один с бараньим жиром, водку, банки консер-вов, мед и ром. Очень скоро после начала отступления, за исключением единичных случаев, запасы и добыча ограничиваются тем, что может быть надето на себя, все же остальное бросается на дороге, в то время как мороз и снег делают передвижение невыносимо изнурительным.

Отступление с самого начала становится проблематичным, когда бук-вально через несколько дней заканчивается провиант и от употребления в пищу непрожаренной конины и талого снега /…/ в войске начинается эпидемия дизентерии. Никто не обмундирован в соответствии с клима-том и не всегда удается провести ночлег под крышей. В этих условиях человеческая жизнь теряет всякую ценность. Солдаты-испанцы расстре-ливают едва плетущихся русских пленных. Как они при этом цинично выражаются, пленные получают «слово в ухо».

Вначале предпринимается попытка иного пути по сравнению с насту-плением, но под Мало-Ярославцем русская армия перекрывает дороги и дается сражение, которое выигрывают итальянцы. Сохранилось письмо Алессандро Нери, старшего сержанта 3-го Полка Легкой Пехоты, опи-сывающее тяготы кампании и этой последней битвы.

Не помню уж, из какого города я писал Вам последний раз: верно, в Бава-рии. С того момента нам удвоили расстояние маршей, и мы за два с неболь-шим месяца прошли Саксонию, Силезию, Пруссию, Польшу, Литву, Ливонию и Россию. Невозможно рассказать, сколько лишений и трудностей я испытал, пройдя около 2900 миль. Мучения, голод, жажда, болезни, бесконечные бро-ски по 30 и 40 миль в день, грязная вода, мерзкая погода, бои с русским про-тивником и со злодеями-казаками, этим самым нечеловеческим родом войск в русской армии, не убили меня! Я не был, к моему несчастию, в Москве, так как наш 4-ый батальон стоял за городом... другие батальоны вошли в нее и несмотря на пожары, смогли там обогатиться.

Вчера, отступая, участвовали мы в страшной битве против более ста ты-сяч русских, в то время как наши силы, состоящие в основном из итальянцев, подоспевших на помощь французам, которые потеряли своего генерала Дель-зона, насчитывали не более 15.000, и все же, мы, итальянцы, победили, хотя наши потери были огромны: может быть, 5000 человек, притом что русские потеряли вдвое больше... Мы неустанно атаковали штыками.

Какой все это ужас!! Погибли многие офицеры и генералы, ранен генерал Пино, погиб его брат, ранен Варезе, полковник нашего 3-го Легкого Пехотного



Полка и другие, а многие раздавлены пушками и лошадьми... Ты не можешь себе вообразить, дорогая матушка, какой ужас я видел, ночуя на поле боя, по-скольку битва закончилась в полночь… Вице-король хвалил нас, прежде всего итальянцев, и Наполеон тоже посетил нас сегодня на поле боя и тоже хвалил нас, говоря: «молодцы итальянцы». Раненые тоже кричали: «Да здравствует Император, да здравствует Италия».

Теперь мы стоим, но что будем делать? Как проведем эту страшную зиму? 3-ий Полк чрезвычайно поредел, из первоначальных 4000 человек осталось нас едва 300: не знаю, как это мне выпало остаться живым. Должен признать-ся, что вначале видеть все эти ужасы и столько мертвых мне, хотя и привык-шему, было жутко, но потом я запасся смелостью и старался идти вперед как настоящий итальянец. Из офицеров погибли вместе братья Радоани из Анко-ны, близнецы!

Не знаю, как пройдет эта ужасная зима, в мире или в войне. Так или иначе, я не надеюсь увидеть вновь прекрасную Италию! Военная профессия моя не позволяет мне надеяться ни на какие ресурсы, что ж, единственное счастье, которого желаю, это взглянуть на нее еще раз.

Наш сержант заканчивает свое письмо так:Не могу более писать и даже не знаю, получите ли Вы эти строки. Если

же они попадут к Вам в руки, пусть они с новой силой вдохнут в Вас мате-ринскую любовь, которая будет со мной до могилы. Обнимаю всех из нашей семьи – Ваш Алессандро.

Мать получит это письмо, но сына не увидит. В своем дневнике полковник Омодео, раненый, кратко описывает

ожесточенное столкновение с превосходящими силами противника, в результате которого только его полк потерял более 400 человек. Автор письма приводит слова изумления Наполеона при виде стольких погиб-ших и раненых в черте города, обращенные к сопровождающему его Мюрату: «Как это вам удалось угробить столько народа?» и ответ, весь-ма двойственно звучащий для нас, потомков: «Одно удовольствие ко-мандовать столь доблестными воинами».

При всех своих победах, Великая Армия принуждена изменить марш-рут и проследовать путем, по которому она пришла, через опустошен-ные и усеянные трупами территории, в то время как по пятам ее шли голод, мороз и русская армия.

Оставшиеся в живых описывают отступление, считая свое спасение чудесным. Младший лейтенант Баньяласта, веронец, из Батальона Трен-то - счастливчик вдвойне, ибо сумел бежать от захвативших его казаков.


Но поскольку у него отняли шапку, пальто и обувь, он обморозил конеч-ности рук и ног и, как пишет жене, ему ампутировали два пальца правой ноги (аналогичное “приключение” с теми же последствиями и в те же дни произошло с князем Пиньятелли). «Успокоив», так сказать, жену по поводу состоянии своего здоровья, Баньяласта описывает из Берлина 23–го января 1813 г один из самых значительных эпизодов отступления, - переход через Березину:

28-го числа ноября месяца я стоял верхом 24 часа кряду у входа на мост так называемой Березины в Борисове, под дождем вражеских пушечных ядер, гаубиц и бомб, видя по обеим сторонам от меня валившихся замертво тысячи людей и лошадей: вплоть до того, что одна несчастная женщина с ребенком на руках была насмерть затоптана толпой вместе с сыном! Какой это был для меня день ужаса, дорогая моя Мария! Со всех сторон я был окружен смертью, которой нельзя было избежать и от которой не было защиты; наконец в четыре утра после полуночи я наконец переехал на другую сторону и спасся вместе с армией.

Страшные картины и акты самопожертвования, хотя все-таки более первые, чем вторые, описывает в своих воспоминаниях Россетти, осо-бенно потрясенный видом трупа, в котором он узнал своего старого то-варища по оружию и земляка из Пьемонта, и который на его глазах кто-то пинком спихнул в воду.

Другие письма подтверждают эти трагические происшествия, сход-ные с теми, которые через сто тридцать лет зимой выпадут на долю сол-дат итальянского корпуса в России AR.M.I.R. Капитан Инженерных во-йск из Ломбардии Гоффредо Белькреди в письме из Данцига от 1 января 1813 г. описывает свою ситуацию следующим образом, не подозревая, что в конце месяца болезнь унесет его в могилу:

Уже 4 дня как я в Данциге, куда я прибыл оборванный, как нищий, и в ру-башке полной вшей, которую я наконец-то снял с себя, когда кое-кто из това-рищей одолжил мне сменную одежду. Я потерял лошадей, экипировку и все остальное: короче, остались из всех моих вещей лишь плохонький мундир да пара брюк; что ж, я спас себе жизнь и свободу и предоволен; а вещи со време-нем наживу. Знаю, что в Милане писали, что я отстал и поэтому должен был быть убит, либо взят в плен; действительно, все мои коллеги уж оплакивали меня и почитали на том свете; но я смог найти пустынные дороги, по которым проделывал от 24 до 30 миль в день; так вот и добрался я до Данцига и здесь надеюсь немного прийти в себя, так как мое здоровье и особенно грудь нужда-ются в отдыхе и лечении; после чего надеюсь приехать в Италию и погостить какое-то время в моем дорогом семействе.



Лейтенант Магелли, наконец в безопасности, так описывает отступле-ние в неизданном письме к брату от 7 января 1813 г.:

После двух месяцев отступления дошли мы до Прусского города Мариен-вердера недалеко от Торна, где я был рад получить твое письмо, датирован-ное 22-ым ноября. Оно меня успокоило, ведь я два месяца не получал от тебя известий. Я и не сомневался, что последнее мое письмо из Москвы постигла та же участь, что и письма N 6, 7 и 8, как ты мне пишешь. 18-го октября мы двинулись из Москвы в направлении Калуги ... Через 4 дня мы дошли до Ма-лоярославца, где Четвертый Корпус смог отличиться. Бой длился с одиннад-цати часов до 8-ми вечера. Враг, хоть и занимал лучшие позиции и численно превосходил нас втрое, все же принужден был постыдно отступить за Калугу. Они потеряли примерно 8 тысяч убитыми и ранеными, а мы – около 3 тысяч. Полк Новой Гвардии сильно пострадал и мы также... Пушки вволю нагреме-лись над нами... На другой день стояли мы неподвижно; за это время вся Ар-мия стянулась воедино. Ожидали, что будем преследовать врага, но поступил контрприказ Генерального штаба ретироваться. Посему 26-го и начали отсту-пление. Три дня враг не показывался. 30-го же объявились в арьергарде 16 тысяч всадников, и загорелся бой; ни тем, ни другим не удавалось взять верх, ибо ночью мы заняли лучшие и для нас выигрышные позиции. С того момента началось наше отступление, и оно было столь стремительным, столь полным опасностей и препятствий, что мы растеряли всю экипировку, все золото, се-ребро и несметные сокровища, которые Армия раздобыла в Русской Столице, всю Артиллерию и тягловую силу, лошадей и т.д. От страшного холода, голода и тягот полегли сотни солдат. Множество Казаков постоянно атаковало наши фланги и тыл, и все больные, раненые, поставщики провианта и сопровожда-ющие попали к ним в руки, как и все, кого им удавалось захватить. Наш Полк, хотя и не был в деле после 24-го, насчитывает теперь 83 человека, которые теперь подлежат демобилизации, но надежды мало. В общем, короче говоря, почти вся Армия погибла в этой страшной России, от голода или мороза; у тех же, кто переправился через Неман, мороз подорвал здоровье. Я тоже от-морозил руки и нос. А вот некоторые сведения о тех несчастных выживших или погибших наших товарищах из Модены... Учти, что речь идет о попавших в плен, убитых или при смерти, и никто не может ручаться за их дальнейшее существование. Враг перестал преследовать нас после Немана, но я вместе со всеми уверен, что он будет наступать. Мы потеряли более 1000 пушечных стволов, все снарядные ящики, повозки, экипажи Императора, Неаполитан-ского Короля, Вице-Короля, Маршалов, Генералов, Полковников, Офицеров, погибла вся кавалерия и более трехсот тысяч людей. За эти сведения я тебе ручаюсь. Среди всех этих ужасов Небо дало мне силу выстоять, и теперь я вне опасности... Не сочти за труд поставить в известность родителей, родных и друзей о моем существовании... Прощай, не поминай лихом. P.S. От моих сокровищ ничего не осталось кроме золотого слитка стоимостью в две тысячи франков.

Не минуют общей печальной участи и новоприбывшие, как например,


неаполитанские части, подоспевшие с тыла в первых числах ноября для прикрытия отступления Великой Армии и понесшие в течение первых же нескольких дней огромные потери. В ночь с 5-го на 6-е декабря три эскадрона Почетной Гвардии и два эскадрона конных Велитов, всего около семисот человек, сопровождают сани Наполеона, но из-за мороза и гололеда 346 из них остаются на дороге и из тех, кто выжил, многие не вернутся в строй по болезни или из-за обморожения носа и конечностей.

Неизданный дневник лейтенанта Малларди освещает много подроб-ностей последней фазы войны в России, когда контингент неаполитан-ской королевской гвардии сокращается до минимума: в зоне Вильны в течение нескольких дней в двух батальонах Велитов из 1500 человек остается 200, а более 1000 человек попадают в госпиталь или в плен и более ста из этих последних очень скоро числятся погибшими.

Гораздо более удачливым по сравнению с ними оказался выходец из области Марке Корильяно, которому удалось вырваться и выжить. В ужасном состоянии, едва ли не при смерти, он в конце концов пристраи-вается в карете одного генерала, отправляющегося в Неаполь. Осторож-ности ради, он все-таки предупреждает отца в письме из Мюнхена от 3 февраля 1813 г., что нужно будет заплатить тысячу дукатов.

Дорогой мой Папа. Теперь, когда у меня все в порядке, хочу сказать тебе,



что в Данциге я был на грани смерти и в Полку уж считали меня умершим. Пришлось мне купить закрытую повозку, и почти умирающим отправился я из Данцига, который уже стоял в осаде. В дороге, однако, я пришел в себя и теперь только страшный озноб не дает мне покоя. Хотелось мне сделать вам сюрприз своим неожиданным приездом, но поскольку в Глогау я присоеди-нился к полковнику, а теперь генералу, который тоже не здоров, мы едем не спеша, и я решил вас всех оповестить, что приеду 5-го числа следующего ме-сяца. Дорогой мой Папа, по моем возвращении вам придется заплатить тысячу дукатов. Можете себе представить, как мне неприятно затруднять нашу семью, но дорогой Папа, благодаря этому я смогу вновь поцеловать вам руку и обнять вас. Пожалуйста, никому не говорите о моем приезде, особенно Марианнине. Знобит меня сильнее, матушке привет. Винченцино.

К немногим оставшимся в живых счастливчикам через какое-то вре-мя прибавятся еще человек сто. В 1814 и 1815 годах вернутся домой итальянцы, которым удалось выжить в русском плену, а точнее говоря, в первые трудные, смутные, опасные дни после захвата. В своих воспо-минаниях Баджи рассказывает, как ему удалось выжить благодаря бла-гожелательности одного из русских генералов, который, проникшись жалостью к его положению, вверил его офицеру итальянского проис-хождения. Хотя порой и скошенные эпидемиями, как это случилось в Орле с теми, кто согласился перейти на русскую службу, пленники, на-ходящиеся в глубине страны, не слишком могут пожаловаться на обра-щение с ними. Солдаты, знающие какое-либо ремесло, зачастую находят работу в тех населенных пунктах, где они содержатся, а офицеры полу-чают жалование, пусть и очень скромное, и устанавливают контакты с местными горожанами и знатью.

Большинство возвращается группами, офицерскими или солдатскими, ознакомившись с другой частью Европы и получив гораздо более по-зитивные впечатления, чем при наступлении, как о том свидетельству-ют воспоминания Баджи и Пизани. Кое-кто не возвратится, предпочтя остаться в России, или возвратится через годы, как тосканец 113-го Ли-нейного Полка, который вернется домой через 16 лет с женой-полькой.

Следует добавить, что кое-кому из пленников жилось в России и вовсе неплохо. Военный врач Бартоломео Паницца, будущий профессор уни-верситета в Павии и сенатор Итальянского Королевства, отстал от своих по долгу службы, когда должен был оказать помощь французскому гене-ралу, полевому адъютанту Вице-короля, после чего оба были захвачены в Вильне. Депортированный вглубь страны за пособничество бегству,


Паницца в письме 1816 года к товарищу по русскому плену так вспоми-нает эти дни:

Здесь все время мне приходит на память кампания в России и наше время-провождение в Вильно за игрой в мяч, посещением кофейни и философскими диспутами.

А товарищ по русскому плену мог бы прибавить к этим словам и мно-гое другое. Это не кто иной, как Джузеппе Терци, из семейства маркизов из Бергамо, почетный гвардеец, который вплоть до прибытия в Москву и последующего отступления находился в контакте, пусть и периодиче-ски, с братом-офицером.

В конце октября их мать, Мария Малабайла дель Канале узнает, что ее сыновья находятся в русском плену. Баронесса провела свою молодость в Вене, где ее отец был сардинским посланником, поэтому у нее друзья по всей Европе, и она использует всевозможные каналы. Прежде все-го она пишет Джакомо Кваренги, знаменитому архитектору из Бергамо при царском дворе, «прося принять участие в деле, которое в высшей степени интересует меня» и продолжает: «Меня уверяют, что младший сын мой попал в плен, и мне хотелось бы узнать, находится ли экс-мар-киз Джузеппе Терци, Почетный Гвардеец Его Величества Вице-короля, в числе пленных и где он содержится; с Вашей стороны то был бы знак дружбы, которую Вы всегда ко мне проявляли». Каким образом письма ее пересекали бередимуювойной Европу, остается загадкой, но маркизе это удается и в феврале она возобновляет просьбу. Кваренги по мере сил содействует ей, и вскоре несчастная мать сообщает ему, что ее Джузеп-пе содержится в Вильне, где перебивается писанием портретов и ми-ниатюр. Кваренги, перед которым тем временем хлопочет о юноше и Неаполитанский посланник при царском дворе, наконец связывается с Джузеппе и советует ему испросить паспорт в Санкт-Петербург, что тот и делает, не слишком торопясь. Так в сентябре он туда и направляет-ся, проезжая по данному в мае совету друга-архитектора через Ригу, где «Главный Губернатор – Маркиз Паолуччи, наш итальянец». Здесь ему неплохо и он задерживается до ноября. Наконец, в Санкт-Петербурге его радушно принимает не только Кваренги, но и Главный царский Дво-рецкий, миланец Адмирал Джулио Литта Висконти Арезе. Уверившись, что брат его погиб, Джузеппе пишет отцу: «Убедите поэтому Госпожу Матушку не спрашивать меня ничего о нем, так как в ответ она получит от меня лишь молчание».



Тем временем он становится вхож в великосветское общество и ввиду его умения рисовать его приглашают давать уроки живописи дочерям семьи Голицыных. Вспыхивает чувство между учителем и одной из них, Элизой, и 18-го марта Джузеппе пишет:

Дорогой мой Отец. Преклоняю колени пред Вами, дабы просить Вас о со-гласии, которого мне единственно недостает для моего счастия соединиться с молодой особой, для которой Божественное Провидение очевидно меня пред-назначало, избрав для меня сей извилистый путь. Это Княжна Элиза Голицы-на, дочь покойного Князя Михаила и Графини Прасковьи Шуваловой.

Из-за дальности расстояний и чтобы удостовериться, что обе семьи «на должной высоте», понадобятся несколько месяцев, пока в августе будет наконец сыграна свадьба и молодожены прибудут в начале 1815 года в Бергамо, конечную точку неспешного путешествия с заездом к многочисленным родственникам и друзьям, разбросанным по всей севе-ро-центральной Европе.

О таком возвращении не мог, конечно, и мечтать безвестный призыв-ник на французской службе из Рима Станислав Мамбор, хотя ему и по-счастливилось остаться в живых после военных тягот и плена и найти дорогу домой, в одиночестве ли, или в компании с другими уцелевши-ми. Об этом свидетельствует отнюдь не та обильная корреспонденция, каковая осталась от маркиза Терци, но шесть рукописных страничек, озаглавленных «Подробности об этапах пути от Конгура, места моего пребывания в плену, до Рима». Мамбор ограничивается ежедневным фиксированием даты, пройденных миль и названия места, иногда ука-зывая лишь «поселок» или «город». Из Конгура, в почти ста милях от Перми, он идет 255 дней и проходит 4.792 мили, когда, наконец, 14 мар-та 1815 года завершает свою одиссею в «Риме, на моей дорогой родине». Один из немногих, кому повезло вернуться из России и редчайший слу-чай, когда дошло до нас об том свидетельство.


Библиография A. Zanoli, Sulla milizia cisalpino-italiana, Milano, 1845F. Baggi, Memorie, Bologna, 1898A. Verga, Sulla vita e sugli scritti di Bartolomeo Panizza, Pavia, 1908Comando del Corpo di Stato Maggiore -Ufficio Storico, Gli Italiani in Russia, Roma, 1912A. Comandini, Gli Italiani in Russia nel 1812. Commemorazione, Milano, 1912.M. Gorianow, Lettres interceptées par les Russes durant la campagne de 1812, Parigi, 1912.W. R. Apoutchine, Formation des legions composées de prisonniers de guerre français,

italiens et hollandais à Orel 1812-13, Mosca, 1913.G. Terzi, Un gentiluomo bergamasco nella campagna di Russia, Bergamo, 1928.A. Monti, Figure e caratteri del Risorgimento, Milano, 1939.F. Pisani, Con Napoleone nella campagna di Russia, Milano, 1942.G. Rossetti, Journal inédit d’un compagnon de Murat, Abbeville, 1998.P. Coturri–G. Doni–S. Pratesi–D. Vergani, Partire partirò, partir bisogna. Firenze e la

Toscana nelle campagne napoleoniche, Firenze, 2009.G. Ceci “Dalle memorie del Generale Vincenzo Pignatelli Strongoli” in Archivio Storico per

le provincie napoletane, Napoli, 1921.N. Cortese “L’esercito napoletano e le guerre napoleoniche”, in ibidem, Napoli, 1926.L. Gasparini, “Una pagina del valore italiano in Russia. Nuovi documenti sulla campagna di

Russia del 1812”, in La Lombardia nel Risorgimento Italiano, Milano 1926-1927.C. Zaghi, “In margine alla campagna napoleonica del 1812. Italiani prigionieri in Russia”, in

Rassegna Storica del Risorgimento, Roma, 1936.C. Antonelli d’Oulx “Due piemontesi nelle armate napoleoniche” in Torino, Torino, n.12

1941.G. Valente, “Un cosentino nella campagna di Russia”, in Risorgimento e Mezzogiorno, 1992.N. Carri, “Domenico Folli Bergantini. Guardia d’onore di Napoleone il Grande” in Pagine di

storia e vita imolesi, Imola, n. 12. Corrispondenza di Paolo Magelli, Biblioteca Estense, Modena.V. Omodeo, Diario a cura di M. Giarda, manoscritto, in copia presso l’autore.G. Mallardi, Durante il regno di Gioacchino Murat, manoscritto, in copia presso l’autore.S. Mambor, Dettaglio delle tappe fatte da Congur mia prigionia fino a Roma, manoscritto in

copia presso l’autore.



213

Газетная тайна Итальянской Периодики 1812года

Татьяна Поло

По некоторым данным, в Великой Армии Наполеона итальянцы составляли не менее десятой части, то есть примерно 60.000 человек, из которых домой вернулось около тысячи. По самым

грубым расчетам, каждая семидесятая семья оплакивала погибшего или пропавшего без вести. В то же время, какие-то итальянские формирова-ния из подданных династии Савойя воевали и по другую сторону линии фронта, в рядах армии Кутузова.

Несмотря на эти факты, в Италии сегодня мало кто интересуется судьбой соотечественников, ходивших с Наполеоном на Россию или во-евавших там против него. Были и среди них герои, но во всей стране нет ни одного мемориала, музея или хотя бы памятника, посвященного им. Нет и известных крупных произведений на эту тему в итальянской художественной литературе. Кажется, правда о национальной трагедии начисто стерта из памяти поколений и все что от нее осталось, похоро-нено в недрах библиотечных архивов.

Ну а тогда, в конце 1812-го и в ближайшие после него годы? Что же все-таки знали в Италии о русском походе Наполеона с самого начала и как здесь эта эпопея воспринималась? Как известно, ответственность за формирование общественного мнения лежит на средствах массовой информации. Что же писали итальянские газеты и журналы? И как от-кликнулась на эти сведения общественность того времени в лице лите-раторов, историков, ветеранов?

Вот вопросы, побудившие автора данного исследования погрузить-ся в архивы основных библиотек Рима. Такой ограниченный поиск не позволяет надеяться на полноту и исчерпанность ответов на поставлен-ные вопросы, цель доклада сужается до обрисования проблемы лишь в общих чертах и создания предпосылок для дальнейших размышлений.



***О готовящемся нападении на Россию в конце 1811 – первой половине

1812 года в итальянских газетах прямо не говорится. Но нельзя сказать, чтобы читатель оставался совсем в неведении. Итальянский полуостров уже пятнадцать лет как завоеван Наполеоном, для которого, как извест-но, мирное состояние – болезнь. И прелюдия войны звучит под сурдин-ку в кратких, но красноречивых извещениях о стягивании французских и русских войск по обе стороны русско-польской границы.

Кроме того, в рубриках «Внутренние дела» большое место уделяется теме набора в армию. Обязательная военная служба, введенная Напо-леоном, гарантировала укомплектованность итальянских частей, а ши-рокое вовлечение их в перманентные военные операции французской армии от Нила до Рейна обеспечивало их дисциплинированность и про-фессиональную выучку. Как сообщается, например, в столичной газете Итальянского королевства, на призывном пункте в Вероне царит всеоб-щее воодушевление:

In generale li pubblici funzionarj si mostrano animati dal più vivo desiderio di servire il governo nell’importante oggetto della leva; i coscritti ubbidiscono docili alla chiamata della legge, e si viddero partire esultanti per raggiungere i loro fratelli d’armi.

La facilità con cui si è eseguita la leva attuale devesi al nuovo regolamento emesso dal ministero della guerra, e più ancora all’esempio onorato dei coscritti delle scorse leve, che coperti di gloria ritornano vincitori da terre straniere e nemiche.

Le larghe ricompense che accorda l’augusto monarca ai servigi militari, le decorazioni che tutto giorno diffonde nelle truppe del regno gareggianti in coraggio, e in valore con quelle dell’impero, ridestano ne’ petti italiani un generoso entusiasmo di coprirsi di gloria sotto le bandiere del primo capitano dell’universo, e addimesticandosi ormai li nostri coscritti con uno spirito guerriero, perdono l’antico ribrezzo, e la passata ripugnanza.

Обычно государственные чиновники полны искреннего желания послу-жить правительству в важном деле призыва; призывники послушно отозва-лись на голос закона и отбыли в торжествующем настроении на воссоедине-ние со своими собратьями по ополчению.

Легкость, с которой прошел теперешний набор, объясняется новым регла-ментом военного министерства, и еще более примером тех военнослужащих, которые возвратились домой с победой и славой из дальних и неприятельских земель.

Августейший монарх щедро вознаграждает военные заслуги и целый день раздает ордена и медали воинам Итальянского королевства, которые сорев-


нуются в доблести с воинами Империи; в итальянских сердцах пробуждает-ся в ответ желание подвига под знаменами первого командира вселенной, и проникнувшись духом борьбы, наши соотечественники перестают ощущать былое предубеждение и нежелание воевать.

/ Коррьере Миланезе, Милан, 3.01.1812/

На этом фоне в потоке газетных новостей из государств Европы, двух Америк, Турции появляется все больше сведений о России, - экономи-ческого, политического, юридического, географического, военного ха-рактера. Сквозь изящную прямоугольную оправу итальянских газетных страниц проглядывает око Парижа, вперившееся в свою единственную соперницу, Российскую империю.

Так, повествуется о государственных указах, о дипломатических контактах и перемещении в императорской канцелярии, о военных дей-ствиях в Крыму, о реконструкции русских крепостей и выпуске новых кораблей. Упоминаются имена Кутузова, Чичагова и других русских во-еначальников.

В этом контексте уже не воспринимаются как беспристрастные ни данные переписи русского населения, ни даже проявленная любозна-



тельность о климате: E’ stata si dolce la temperatura dell’aria ad Astracan, fino agli ultimi di gennaro,

che i campi avevano incominciato a coprirsi di verdura, e gli alberi a sbucciar de’ bottoni. Il freddo ha cominciato ne’ primi giorni del mese di febbraio.

Температура воздуха в Астрахани до последних дней января была столь высокой, что поля зазеленели и набухли почки на делевьях. Холод начался в первые дни февраля месяца. /Коррьере Миланезе, Милан, апрель 1812/

Новость звучит как приманка для участников будущего вторжения, едва ли ведавших, на какой широте находится эта самая Астрахань. Сей-час бы они быстро сориентировались, заглянув в интернет, а тогда и кар-ты-то России не было. Такая карта широко распространится в Европе лишь по возвращении из занятой Москвы картографов Наполеона.

Но вот и грянул гром. Его раскаты итальянские газеты воспроизвели на своих страницах, когда по просторам России уже месяц как разноси-лась их мелодичная речь. Сообщая о переходе войск Наполеона через Неман, читателя оповещают, что война началась

... poiché ogni speranza di conciliazione con la Russia era svanita. I vinti, disse S. M. nel dare quell’ordine, prendono il tuono di vincitori. La loro fatalità li trascina: ebbene, compiansi i destini.

... поскольку все надежды на мирное урегулирование отношений с Рос-сией оказались напрасными. Да грянет гром победителей на побежденных, - сказал Его Величество, отдавая этот приказ. – Рок влечет их за собой: так пусть судьба обрушит на них свой жребий.

/ Джорнале дель дипартименто дель Рубиконе, г. Форли 23.07.1812/

Издание, опубликовавшее эти строчки, отличается шутливо-лириче-ским направлением и своенравно отвоевывает у привычной политиче-ской и экономической тематики пространство для поэзии, театральных новостей, шарад и шуток. В одном из номеров (за 17.12.1912) две стра-ницы вдруг опубликованы кверх тормашками.

От такого легкомыслия далека неаполитанская ежедневная газета Мониторе делле дуэ Сичилие. Она еще снисходит до шарад, но обраща-ется к достопочтенной публике навытяжку. Знаменитое воззвание На-полеона она публикует на три дня раньше своих северных собратьев и целиком, разжевывая его содержание и сервируя читателю на блюде в две страницы.

Впрочем, за вычетом таких оттенков, характер этих газет удивитель-


но совпадает. Все статьи написаны в форме объявлений и как правило почти без комментариев. И миланская Коррьере миланезе похожа на них как две капли воды, хотя желает казаться более деловитой и добавляет подробнейшую сводку о составе и дислокации русских войск в начале конфликта.

Другой близнец - Джорнале политико дель дипартименто ди Рома, только в рясе; он нехотя отдает дань сей суетной теме, чтобы скорее сно-ва сосредоточиться на церковной тематике.

В следующих своих номерах эти газеты совместными усилиями вос-создают мозаичную картину войны в России. Сообщается о передви-жении войск, мелькают названия русских городов, сел, рек, фамилии русских генералов, указывается, сколько убитых и пленных в рядах противника, сколько отбито вражеских пушек и обозов. Интересно, что сведения о ходе войны в России, будь то в Можайске, Смоленске или Москве, довольно быстро перемещаются из рубрик «Из-за границы» в рубрики «Внутренние дела». При этом война идет лишь между «фран-цузами» и «русскими», и ни об итальянцах, ни о других национально-стях Великой Армии газеты не говорят. Но проговариваются. Например, в траурном извещении:

Il 21 agosto, l’armata ha perduto un giovine uffiziale della più bella speranza, Pietro Francesco di Casabianca, colonnello dell’11mo reggimento di fanteria leggiera, comandante della legione d’Onore, morto all’età di ventisei anni, combattendo alla testa del suo reggimento in un affare presso Polotsk. Uscito nel 1804 dalla Scuola Politecnica, egli aveva fatto le campagne d’Austria, di Prussia, di Polonia, di Spagna e di Portogallo, sempre distinto da capi, sotto gli ordini de’quali ha servito. Nel 1811, S.M. L’Imperatore gli aveva data una testimonianza luminosa della sua fiducia, chiamandolo al comando dell’11mo leggiero. Alla testa di tal reggimento egli ha presa una parte gloriosa negli affari che il corpo del maresciallo duca di Reggio ha avuto contro il nеmico. Pieno di bravura, d’istruzione, di modestia, egli ha portato seco il dispiacere di tutti quelli che l’hanno conosciuto. Era figlio unico del generale conte di Casabianca, senatore.

21 августа армия потеряла молодого офицера, подававшего самые боль-шие надежды, Пьетро Франческо ди Казабьянка, полковника 11-го пехотного полка, командира Почетного легиона, погибшего в возрасте двадцати шести лет в бою своего полка на подступах к Полоцку. Выпускник 1804 года Поли-технической Школы, он участвовал в битвах в Австрии, Пруссии, Польше, Испании и Португалии, каждый раз заслуживая одобрение своих начальни-ков. В 1811 году Его Величество Император в знак своего высочайшего до-верия поручил ему командование 11-м пехотным полком. Во главе этого пол-ка он со славой участвовал в операциях армии князя Реджио против врага.



Гибель этого исполненного доблести, знаний, скромности человека потрясла души всех знавших его. Он был единственным сыном генерала графа ди Ка-забьянка, сенатора.

/Мониторе делле Дуе Сичилие от 26 октября 1812 (Номер 540)/

Секрет участия итальянских войск в русской войне «выбалтывается» и в заметке Джорнале дель дипартименто делл’Арно от 23.12.1812, где сообщается о том, что во Флоренцию пришли от Почетных гвардейцев Великой княгини тосканской письма, отправленные 12.11.1812 из Вар-шавы, где эти военнослужащие были приняты прибывшим туда неза-долго до этого батальоном «Велиты Флоренции».

Но вот и триумфальный финал. Из газет мы узнаем, что в честь побе-ды французов на Бородинском поле и занятии Москвы служится в Риме, как и в других крупных итальянских городах, благодарственный моле-бен Те Деум. Об отступлении рассказывается тем же бравурным тоном, что и о наступлении. Россия завоевана, ее древняя столица пала и войска на зиму возвращаются домой. Они отдохнут, подкрепятся и в следую-щем году снова вернутся в Москву.

Наконец получена и парижская Moniteur за 16-е декабря, где опубли-кован роковой 29-й бюллетень Великой Армии, извещающий о пораже-нии. Итальянские газеты не скрывают деталей бегства Наполеона:

Il 3 Decembre l’Imperatore radunò al quartier generale di Smorgony il Re di Napoli, il Vicerè, il principe di Neucha’tel, ed i marescialli duche d’Elchingen, di Danziga, di Treviso [...] e fece loro conoscere, ch’aveva nominato il Re di Napoli suo luogotenente generale, per comandare l’armata durante la stagione rigorosa. [...]

S.M. viaggiò incognita in una sola slitta con il duca di Vicenza prendendo il suo nome. Visitò le fortificazioni di Praga, scorse Varsavia, e vi passò varie ore senza essere conosciuta. [...] S.M. giunse il 14 ad un ora dopo mezza-notte a Dresda; e smontò presso il conte Serra suo ministro. Conferì lungo tempo con il Re di Sassonia, e ripartì immediatamente prendendo la strada di Lipsia, e di Magonza.

3 Декабря Император созвал в своей ставке в Сморгонах Короля Неаполя, Вице-короля, князя Нойшатель и маршалов герцогов д-Эльсинген, Данцига, Тревизо [...] и объявил им, что назначает Неаполитанского Короля своим глав-ным заместителем для командования армией во время сурового времени года. Его Величество поехал инкогнито в одних санях, сопровождаемый лишь гер-цогом Виченцы, чьим именем и представлялся. Он посетил укрепления Праги, достиг Варшавы и провел там несколько часов, так и не будучи узнанным. . [...] 14-го через час после полуночи Его Величество прибыл в Дрезден и оста-новился у своего министра графа Серра. После продолжительной аудиенции




у Короля Саксонии он немедленно выехал в направлении Лейпцига и Магде-бурга.

/Коррьере миланезе, Милан, 28.12.1812/

Вещи почти называны своими именами. Наполеон возвращается, как говорится, «не полюбопытствовав взглянуть на Петербург» или на Дрез-ден, в спешке бросив армию. Тем не менее, два дня спустя та же газета, в духе еще не сочиненной тогда французской песенки «Все хорошо, пре-красная маркиза», подобострастно комментирует:

I ragguagli contenuti nell’ultimo bollettino della Grand’Armata non possono a meno di accrescere la gloria, della quale in questa compagna si è ricoperta, e l’ammirazione, che viene ispirata dall’eroica costanza e dal pronto genio di S.M. l’Imperatore. Dopo aver vinti i Russi in venti combattimenti ed averli scacciati dall’antica lor capitale ridotta in cenere, han dovuto i nostri valorosi lottare contro il rigore di un eccessivo freddo, e contro l’asprezza di un inospito clima; e ad onta di tutte le perdite da essi soffferte per cinquanta e più giorni di marcia in munizioni, in cavalli, ed in artiglieria, han sormontato tutti gli ostacoli, e trovansi ora vicini a tutti i numerosi loro magazzini.

Poche pagine nell’antica e moderna storia possono paragonarsi, per nobiltà, elevazione, ed interesse, a questo memorabile bollettino. [...]

Информация, содержащаяся в последнем бюллетене Великой Армии, лиш-ний раз свидельствует о присущей этой армии доблести и способствует всеоб-щему восхищению героической твердостью и законченной гениальностью Его Величества Императора. Одолев Русских в двадцати сражениях и выгнав их из своей древней столицы, обращенной в пепел, наши герои должны были всту-пить в схватку с ужасным холодом и неблагоприятным климатом; и несмотря на нужды в снабжении, в лошадях и артиллерийских орудиях, испытанную в более чем пятидесятидневных передвижениях, они преодолели все препят-ствия и теперь находятся неподалеку от всех своих многочисленных складов.

Редкие страницы древней и современной истории могут сравниться по сво-ему благородству, возвышенности и назидательности с этим памятным бюл-летенем.

/Коррьере миланезе, Милан, 30.12.1812/

На этот раз газета процитировала другой источник, Journal de Paris, что и указывается в конце статьи. Сомнений не остается, кто реально хозяин итальянской периодики и какую музыку он заказывает.

Как вдруг, - что за чудо! - листая Иль периодико ди Сичилия из Па-лермо, Гадзетта Британника из Мессины и Гадзетта политика из Калья-ри, мы обнаруживаем, что они болеют за другую команду. Итальянский стадион на русско-французской встрече 1812 года, оказывается, разде-


лился. Газеты Сицилии и Сардинии дают совсем другую версию с теа-тра военных действий. Статьи как правило почерпнуты уже не из фран-цузских, а из английских и русских источников, в буквальном переводе или свободном пересказе, что также прямо указывается в конце каждой из них. Подборка материалов включает прокламации императора Алек-сандра, бюллетени русской армии, рапорты ее военачальников, приказы о награждениях по ней, письма-отчеты английского посланника в Пе-тербурге лорда Каткарта своему министру и, наконец, очень суммарные комментарии из английских газет, где доблесть русского оружия превоз-носится, а количество жертв, пленных и военной добычи ведется только на французский счет. Оговаривается лишь, что «потери русской армии незначительны».

В заметках эмоции доведены до максимально приличествующего лордам накала:

Le pagine della Gazzetta d’oggi si troveranno più interessanti che mai, poiché contengono delle piacevoli, e soddisfacenti notizie sugli affari della Russia. Sembra che queste notizie che le invincibili legioni di Buonaparte, lungi dall’essere state vittoriose, come i Bollettini Francesi volevano farci credere, abbiamo avuti rovesci talli, che sarà quasi impossibile per Olim grande Armata di effettuare la sua ritirata, molto meno di riprendere le operazioni offensive, e di tentare una nuova invasione dell’Impero Russo nella ventura primavera.[…] Gettando gli occhi sopra la carta si può convincersi che occorrono quasi de’ miracoli, perché l’Armata Francese possa salvarsi.

Сегодняшний номер нашей газеты покажется читателю как никогда ин-тересным, поскольку в нем содержатся приятные и доставляющие удовлет-ворение новости о происходящем в России. Эти новости заключаются в том, что положение непобедимых легионов Бонапарта, которые совсем не были уж столь непобедимыми, как в том уверяли нас Французские Бюллетени, изме-нилось самым радикальным образом и теперь Великая Армия не сможет от-ступить, и еще менее вероятно ждать от нее наступательных дейсвий и новой попытки вторжения в Российскую Империю следующей весной. […] Глядя на карту, можно убедиться, что Армия Французов может спастись лишь чудом.

/Гадзетта британника, Мессина, 6.01.1913/

Но об участии в войне итальянских соотечественников этот «тамиз-дат» тоже не пророняет ни слова. Некоторое внимание уделяется лишь неаполитанскому королю, маршалу Мюрату. В какой-то момент приво-дятся слухи, что он вероятно, убит, либо потерял ногу. Затем выясняет-ся, что вроде цел и невредим, но терпит поражения одно за другим.

Il giorno 18 ottobre il Maresciallo Kutusow […] risolse di attaccare la Vanguardia



sotto gli ordini di Murat, che, forte di 45.000 mila uomini, occupava una posizione in fronte alle nostre Truppe, affine di batterla priachè […] Napoleone sarebbe venuto a soccorrerla con il grosso della sua Armata. L’attacco riuscì compiutamente – 38 pezzi di cannone caddero nelle nostre mani, egualmente che un stendardo d’onore appartenente al primo reggimento de’Corazzieri. Abbiamo preso 1500 prigionieri, fra i quali vi è un generale, il nemico ha lasciato 2000 uomini sul Campo di Battaglia […]

18 октября Маршал Кутузов […] повелел атаковать Авангард под коман-дованием Мюрата, который с 45.000 тысячами человек занимал позицию на-против наших Войск, дабы сразить его прежде чем […] Наполеон подоспел бы с основными силами Армии. Атака удалась совершенно – были отбиты 38 пушек, равно как и почетное знамя первого полка Кирасиров. Мы взяли 1500 пленных, среди которых один генерал, а плюс к тому, противник же оставил на Поле Боя 2000 человек […]

/Гадзетта британника, Мессина, 2.01.1913/


***

Становится очевидным, что мощно сдавленное цензурой горло ита-льянской периодики хрипит на заказ на два противоположных лагеря. Более того, в 1812-м году бедняжка совсем плоха: по одной, редко по две газеты на крупный город, то есть крайне мало по тогдашним евро-пейским стандартам. И нынешняя аллергия итальянцев на газеты здесь ни при чем.

Чтобы поставить правильный диагноз тогдашней периодике, нужно обратиться к социально-политической атмосфере полуострова той поры. Действительно, итальяноговорящий угол Европы изрядно отставал в общественном развитии от соседних северных держав. Дело не только в том, что тогда, в эпоху индустриальной революции, он представлял из себя конгломерат феодальных княжеств: Сицилийское Королевство, Сардинское Королевство, Неаполитанское Королевство, Папское госу-



дарство, Великокняжество Тосканское, на территории которого неле-пым образом расположилась Республика Лукка, Генуэзская Республика, Итальянское Королевство, и что почти все они в 1796-м году предпочли сделаться французской провинцией, чем договориться и дать отпор зав-шивейшему сброду, из которого состояла тогда армия Наполеона. Лишь Сицилию и Сардинию отстояли английский и русский флот. Но самое главное то, что и культура пребывала в том же плачевном состоянии. В отличае от северо-европейских стран, уровень грамотности среди ита-льянцев составлял 5%. В тумане невежества, истово воскуряемого с Ва-тиканских болот, остались миражом парламенты, политические партии, сложившийся средний класс. Не говоря уже о том, что и единого ита-льянского языка не существовало, жители говорили каждый на своем диалекте, так что венецианец не понимал не только что сицилийца, но даже и территориально близкого себе миланца. В итоге, потребитель-ская база печатных изданий оставалась мизерной.

При всем при этом, в Италии к тому времени уже сложилась ком-пактная традиция периодической печати. То были журналы филан-тропического, знаточеского, энциклопедического свойства, в которых интеллектуалы в завитых и напудренных, как их парики, выражениях обращаются к тому или другому меценату, соблаговолившему субси-дировать издание. Газеты же как таковые, то есть затрагивающие по-вседневные события, высыпали во время республиканской лихорадки 1796-99 годов, которая смела повсеместно монархии едва на горизонте прогремели французские пушки.

Боже упаси видеть во французском нашествии благородный порыв соседнего государства насадить новые демократические принципы. Это был обычный захват территории, сопровождавшийся чудовищным огра-блением Италии, открыто санкционированным Директорией (француз-ским сенатом). Известно, что изымалась треть национального дохода, что тянулся во Францию нескончаемый поток обозов с произведениями искусства, от которых очищались итальянские церкви, музеи и дома и что при отступлении алчные французские генералы приторговывали и головами служивших в их частях местных жителей, выдавая их целы-ми списками на верную казнь прежним режимам. И все же, царящий хаос и попустительство были благодатной питательной средой для ина-комыслия и свободы печатного слова. Все стало можно. Контролировать некому. Появились газеты всякие, - хорошо и плохо изданные, умные и


глупые, стоявшие за национальное объединение в республику или при-зывавшие к слиянию италийской нации под знаменем того или иного монарха. Из восьми десятка этих изданий некоторые стали печатать экс-травагантные для простого смертного статьи взрывного, шипучего ха-рактера на политические темы.

Увы, республики продержались миг: от нескольких месяцев, как Не-аполитанская (1799) или Римская (1798-1799), до нескольких лет, как Транспадана и Чиспадана (1796), слившиеся через год в Чизальпину, а та превратившаяся через пять лет в Итальянскую Республику со столи-цей в Милане (до 1805). Стоило Наполеону уехать с армией в Египет, демократическое брожение задохнулось. С уходом французов контр-революция восторжествовала, троны на полуострове были мгновенно восстановлены, национальное центростремительное движение, назы-ваемое патриотическим, раздавлено. Многие газеты тогда закрылись, а оставшиеся занялись прославлением вернувшихся коронованных особ и нового всеобщего кумира – Суворова, который только что перешел через Альпы. Через год последовало вторичное французское завоева-ние Италии, но времена уже не те. Политика новоявленного императора французов больше не прикрыта лозунгами и принципами Французской революции, троны стали имуществом полумафиозного корсиканского клана Бонапартов: в Неаполе брат Наполеона Жозеф , потом сестра Ка-ролина с мужем, в Тоскане сестра Элиза, в Итальянском королевстве он сам со своим пасынком Богарнэ, назначенным вице-королем под неодо-брительное шипение венценосного клана. Идет полным ходом «офран-цуживание» общества: французские фамилии на высших постах управ-ления, французские пьесы на французском языке в театре, французские переводные статьи в местных газетах, зачастую также выходящих на французском языке. В литературе доживает свой век Витторио Альфье-ри , - итальянский Фонвизин, Грибоедов и Крылов в одном лице, умори-тельно высмеивающий французские моды и нравы. Периодическая же печать загнана в дальний угол пропаганды.

В эффективности этого инструмента власти Наполеон, как все дик-таторы, прекрасно отдавал себе отчет. Неслучайно, что едва обосновав-шись на итальянской земле, он основывает газету Courriere de l’Armèe d’Italie, обращенную к французской публике и преобразованную потом в La France vue de l’Armèe d’Italie. Редактор газеты получал не толь-ко его статьи и свои гонорары, но и детальные инструкции, - что и как



должно быть сказано. В 1810-м году выходит императорский и в и 1811-м королевский декреты, в которых разрешается издание только одной газеты на департамент, кроме столичных департаментов. Так в Италии появляется серия Il giornale politico del dipartimento di …, Политическая газета департамента... и далее следовало его название: Рима, Арно, Аль-то Адидже, Адриатики и т.д. Печатать они должны были одни и те же материалы. В те же годы учрежден и цензурный комитет, цинично на-званный Комитетом свободы печати.

Тем временем, два короля, один на Сицилии, другой на Сардинии, дремали в мечтах о возвращении своих исконных областей, один, соот-ветственно, на юге, другой на севере полуострова: Фердинанд IV Бурбон и Виктор Эммануил Савойя. Во всем они хотели превзойти Наполеона, но более всего им это удавалось в реакционности печатный изданий.

Зарубежные новости их «дворцовых» газет, как и на материке, пред-лагают взгляд в телескоп иностранной печати на то, что происходит в далеких странах. Местные же события рассматриваются через микро-скоп: одна гражданка сломала ногу, магазин шляп переехал на другую улицу, в четверг состоится экзамен на аптекарей, или обнаружен чело-век, тело которого наподобие ногтя сплошь покрыто роговицей.

В этот питательный раствор добавляется по крошкам и чуть более конкретный субстрат – новости официальной жизни монархов, коммер-ческие новости и декреты префектуры (полицейского ведомства), часто касающиеся обязательной службы в армии. Мы уже упоминали об этой теме, но теперь вернемся, чтобы определить долю предвзятости в ее трактовке. Напомним более краткой цитатой тон этих статей-объявле-ний:

L’ilarità, la gioia, e le acclamazioni annunziarono per parte de’coscritti, che intimamente erano convinti dell’illustre destino, al quale li chiama il più grande monarca.

Веселье, радость и восклицания новобранцев выдавали их тайную уверен-ность в исключительной судьбе, которую им сулит величайший из монархов.

/ Коррьере Миланезе, Милан, 26.12.1811/

Несомненно, что итальянцы – люди по природе неунывающие. Но что такое для них обязательная военная служба в действующей армии? Конец света. Получивший повестку приходил на призывной пункт в со-провождении всего рыдающего женского населения своей семьи и свя-


щенника своего прихода, кудахтающего благословения и напутствия, которые контрастно сочетались с урезониваниями комиссара. Сцена прощания затмевала лучшие оперные постановки.

Надо еще учесть, что обязательная военная служба существовала лишь в Пьемонтском и Неаполитанском королевствах. На остальных территориях «сапожка» она только-только введена Наполеоном, а до



того войска там обычно были наемными. Зато итальянские наемные полководцы и были непревзойденными виртуозами в своем деле и со средних веков вся Европа им рукоплескала. К их когорте может быть причислен и сам полуитальянец Наполеон, гениальный импульсивный актер на сцене истории. Так или иначе, военное дело всегда восприни-малось в Италии как свободная профессия, а принуждение к нему – как насилие деспотического государства над личностью.

В ответ на наполеоновский закон итальянская ученая среда вооружи-лась цитатами из Макиавелли и принялась витийствовать о государстве и свободе189, литература ответила сонетами Чезаре Салюццо о трагиче-ской участи солдата, а народная культура выработала новый идеал – бед-ного и симпатичного дезертира, образ которого доносит до нас фоль-клор. Новый персонаж получил тот же почетный вид на жительство в итальянской культуре, что и традиционные комедийные маски Арлеки-на, Коломбины, Пульчинеллы и т.д.

Дезертиры, как правило, становились разбойниками, а те, в свою оче-редь, превратились в неотъемлемый элемент итальянского романтиче-ского пейзажа.

Французы понять этого не могли и сдуру расстреливали дезертиров, как повествует одна из заметок в той же газете:

Il consiglio di guerra speciale sedente nella quinta divisione di Ancona ha condannato alla pena di morte Francesco Fattori del comune di Gazzano in questo dipartimento, refrattario della leva […]. Ecco il castigo che attende tutti coloro che sordi alle voci della legge […] si abbandonano ad una vile diserzione dagli stendardi della patria.

Военный совет особого назначения, заседающий в пятом отделении г. Ан-коны вынес смертный приговор гражданину города Гадзано настоящего де-

189 Alcuni politici moderni ingiusta, e dannosa legge chiamarono quella, che dichiara ogni suddito atto all'armi tenuto a militare in difesa dello Stato; ed asserirono quindi, che leggi tali proprie di società nascenti abrogare si debbono in società adulte, perchè fanno riguardare i governi come arbitrari, e dispotici. p.199 Некоторые современные политики несправедливым и вредным законом признали тот, что обязывает каждого гражданина, пригодного к армейской службе, защищать Государство; они утверждают, что такие законы, присущие нарождающимся обществам, должны быть отменены в обществах зрелых, поскольку в них проявляются произвол и деспотизм правительств. Notizie storiche riguardanti la Milizia istituita da Duca Ema-nuele Filiberto di Savoia Torino 1821, presso Pietro Giuseppe Pic, I vol. in 8 di pag.104 In: l'amico d'Italia Nuovo giornale di lettere, scienze ed arti Vol.1 Torino 1822


партамента Франческо Фаттори, уклонившегося от военной службы […] Вот наказание, которое ждет тех, кто, не внемля голосу закона, становится подлым дезертиром и предает знамя родины.

/Коррьере Миланезе, Милан, 5.12.1811/

Что ж, не исключено, что французы добились своего и что благодаря таким мерам итальянский контингент Великой Армии был образцовым. Кто-то считает, что это воинство объединяло новое чувство долга, слу-жения родине, обществу, а не только своему семейству. Жаль, тот бое-вой дух развеялся на русских просторах, чтобы больше уже никогда не возродиться.

Может быть. В таком случае, это была короткая оттепель в сезоне индивидуализма и социальной апатии, продолжающемся и поныне. Как в начале XIX века обстояло дело с самоотвержением на благо общества, можно судить по известной народной песне, появившейся как раз в год введения обязательной военной службы, 1799-ый, и записанной тоскан-ским фольклорным певцом наполеоновского же времени Антон Фран-ческо Менки. Распевали ее и участники русской кампании Наполеона.

Partire partirò, partir bisogna Dove comanderà nostro sovrano.Chi prenderà la strada di Bologna,E chi andrà a Parigi e chi a Milano. Se questa mia partenza

Ti sembra amara, non lacrimare Vado in guerra e spero di tornare. […] Di Francia e di Germania son venuti A prenderci per forza militare.Però allorquando ci sarem battuti,Ognuno, mia cara, spera di tornare.

/Ехать-то поеду, ехать придется,Туда, куда повелит наш государь.Кому выпадет дорога в Болонью,Кому в Париж, кому в Милан. О, если тебе тяжел мой отъезд, дорогая, не плачь Еду на войну но надеюсь вернуться. Пришли какие-то люди из Франции и ГерманииИ заставили нас пойти на военную службу.Но все надеются, моя дорогая, После битв вернуться домой./

Неспешный напев этой баллады в мажорной тональности и ритме вальса создает меланхолическое настроение, выражающее смирение пе-



ред обстоятельствами и необходимость исполнить свой долг в отноше-нии государя. Наверное, были в итальянских частях и марши, в которых, однако, невозможно себе представить ни кровожадности Марсельезы, ни даже беззаботности русской строевой «Соловей, соловей, пташечка», где лишь для пущего озорства, смеха ради «канареечка жалобно поет».

***

Но вернемся к нашему попугаю, то есть к итальянской периодике 1812 года. Как ни сильна была ее зависимость от иностранных газет, как бы тенденциозно она ни освещала внутренние события и сколь бы ма-лочисленной не была ее читательская аудитория, она воздействовала на формирование общественного мнения как всякая пропаганда или рекла-ма. Она акцентировала внимание на героической личности французско-го императора, манила в чужие края, создавала иллюзию благополучия, спокойствия и порядка. В то же время, современники явно знали ей цену и относились к ней с большой долей иронии. Издевательская эпиграмма на миланском диалекте имитирует газетное объявление:

Milan l’ha da vend/In Quaresima l’instrument/General e offizial/Hinn tucc all’ospedal/Di soldà ghe n’è più,/Bonaparte el cerca su.

В Милане поступит в продажу во время Поста инструмент генералов и офицеров, которые все находятся в госпитале. Солдат больше нет, Бонапарт их себе где-то там (во Франции) ищет.

/Commemorazione del 19-12-1812 letta nel Conservatorio per invito della Giunta Comunale di Milano (Domenico Guerrini)/

Это уже в конце года, на поминовении погибших. Но великая газет-ная тайна о массовой гибели итальянских военных не была секретом и раньше. И. Монтанелли пишет:

La guerra fu dapprincipio la solita marcia trionfale dell’armata francese. Ma quando a Napoli il cardinale Firrao celebrò un Te Deum di ringraziamento per questi successi, Zurlo gli disse: “Monsignore mio, ancora un paio di queste vittorie, e Voi ed io siamo fottuti”.

Война сначала была привычным триумфальным маршем французской ар-мии. Но когда в Неаполе кардинал Фиррао отслужил благодарственный Те Деум в честь этих успехов, Дзурло сказал ему: «Мой дорогой Монсеньор, еще пара таких побед и мы с Вами окажемся в глубокой ж...»

/I. Montanelli, Storia d’Italia tomo 25 “Da Waterloo alla Restaurazione” Fabbri editori, Milano 1994, p.62/


Можно подумать, что поскольку Дзурло был министром Неаполитан-ского королевства, он имел особый доступ к закрытой информации. Но могла ли эта информация быть особенно закрытой, ведь шила в мешке не утаишь. Приходили письма, должны были возвращаться сначала ра-ненные, потом и выжившие.

Дело, скорее, в том, что еще разрозненное и безграмотное итальян-ское население не нуждалось ни в какой конкретной информации для того, чтобы выработать собственное и единое отношение к происхо-дящему в России. Газеты ей были не нужны, а в рассказах ветеранов она искала и находила лишь подтверждение своему уже сложившемуся убеждению, что армия Наполеона должна погибнуть. Император фран-цузов и его войско – это антихрист со своими пособниками и Господь их накажет. А итальянцы – жертвы его обмана, падшие ангелы. Поэтому массовую гибель почти всех участников русского похода в Италии пред-чувствовали еще до Бородинского сражения. Это было возмездие прови-дения. В дневнике Мантовани сообщается, что 11-го сентября у здания казармы Сан Семпличиано в Милане появились два черных знамени и рядом объявление, «наполовину правдивое и наполовину предсказыва-ющее то, что вскоре случится»:

Pregate per l’anima di tutte le Guardie d’Onore rimaste sul campo di battaglia.Молитесь за души всех Почетных Гвардейцев, которые полегли на поле боя.

/A. Comandini, Commemorazione degli Italiani in Russia, Milano, Vallardi, 1913/

О дьявольской природе французских завоевателей и ожидающей их



каре в восприятии народа свидетельствует и запись от 12 декабря 1812 года в недавно опубликованном дневнике анонимного автора «Дневник роковых лет Рима с 1792 по 1814-ый год». Здесь рассказывается, что в Вечный Город прибыл пресловутый 29-ый бюллетень Великой Армии,

… il quale fu dal popolo cercato di acquistare a qualunque prezzo poiché vi si riconobbe il tratto della mano di Dio.

... который народ бросился скупать за любую цену, поскольку в нем видна была карающая десница божия.

/Diario dell’anni funesti di Roma dall’anno 1792 al 1814/

Ясно, что такое восприятие шло вразрез с официальной идеологией и открыто не выражалось.

Но и после ухода Наполеона с исторической сцены тема итальянского контингента Великой Армии старательно замалчивалась. Кому служили эти солдаты и офицеры? Узурпатору. Как наместник узурпатора в Неа-поле был казнен Мюрат. Нетитулованные ветераны русской компании тоже рассматриваются как предатели правящих династий, попадают в черные списки и становятся социальными изгоями. Журналисты, лите-раторы ни о них, ни об их походах не вспоминают. Пока, наконец, не приходит в 1816 году официальное разрешение затронуть эту тему. Это разрешение не исходит «сверху», от местной власти, а поступает «из-вне», от авторитета международного значения, - Посла Соединенных Штатов во Франции, поэта Дж. Барлоу (Gio. Barlow). Высокопоставлен-ный автор публикует в Париже свою поэму «Колумбиада» (Colombiade), рассказывающую о войне в Америке, и снабжает ее пространным пре-дисловием, озаглавленным «Se le guerre dei moderni siano meno proprie ad essere poeticamente descritte che le guerre degli antichi» (О том, яв-ляется ли тема современной войны менее пригодной для поэтического осмысления, чем тема войн прошедших эпох). В четвертом выпуске ми-ланского литературного сборника Ло Спеттаторе за 1815 год появляется хвалебная рецензия на поэму и полный текст ее предисловия, где автор, в частности, рассуждает:

Sembra che le poetiche moderne lingue non sappiano risolversi a trattare la moderna guerra, l’armi moderne, le evoluzioni, e le altre operazioni, che dei tanti cangiamenti sono gli effetti. Non sarebbe una irregolare timidezza quella per cui i poeti moderni non osassero da così ricca miniera estrar tesori?

Кажется, что современный поэтический слог не решается обратиться к со-временной войне, современному оружию, развитию событий и всем тем из-


менениям, что вызваны множеством причин. Не является ли неоправданной робостью затруднение современных поэтов извлечь сокровища из этой золо-той жилы?

Ло Спеттаторе оссиа варьета историке,леттерарие, критике, политике э морали т. IV Милан, 1815 p. 271

И приглашение не заставило себя долго ждать. Уже в следующем году в том же сборнике появляется небольшая ода, посвященная войнам Напо-леона, боязливо озаглавленная «Tentativo di poema epico sopra argomento moderno» (Попытка написания эпической поэмы на современную тему) и еще более боязливо подписанная на всякий случай лишь инициалами «F. C.». Итальянский поэт также считает нужным предварить свое про-изведение пространным предисловием-оправданием, как бы прячась за аргументы, выдвинутые годом раньше Барлоу:

Non so quanto sia vera quell’antica opinione che vuole non sia possibile il fare un poema epico sopra un argomento moderno. So che non l’ho mai potuta intendere …

Не знаю, насколько верно старое убеждение, что эпическую поэму нельзя написать на современные события. Я с этим никогда не был согласен...

Ло Спеттаторе..., VI Милан, 1816 с. 268

Начинается ода с русской авантюры Наполеона:

L’anno appena volgea, che con immensa Moltitudin di fanti e di cavalliGuerra fin dove in gel Dvina s'addensa Portò l'audace Imperador de'Galli; Ma, non reggendo poi contro l'intensaForza del vento, le Sarmazie valliLasciate avea fuggendo ingombre d'ossaDe' suoi rimasti senza onor di fossa.

Год только перевалил за середину, как С несметным множеством пехоты и всадниковВойна привела Императора Галлов Туда, где Двина стынет во льду. Но не в силах выдержать напорБуйных ветров, он бежал, Сарматские долиныоставив покрытыми костямиСвоих солдат, не удостоившихся могилы.

Все эти галлы и сарматы, античные названия гор и рек есть не что иное, как камуфляж, патетическое облачение, в котором автору легче прикос-



нуться к не слишком удобоворимой теме. Но важно отметить то, что идея высшего возмездия здесь озвучена в полную силу, и не только вер-бально, но и в силлабике дантовского стиха:

Il duol del mondo intanto e l’alte gare

Mirava Iddio dalla stellata sedeD’onde la terra quasi un punto appareAllo sguardo immortal che tutto vede,E udia di pianti e di querele umane Empire il ciel la combattuta FedeDi Cristo, cui per l’europee contrade Spingean raminga le francesche spade

Тем временем боль мира и людскую суетуБог наблюдал из своей звездной обители,Откуда земля кажется почти точкойВечному взгляду, от которого ничто не ускользает,И Вера Христова внимала плачу и стонам,Коими наполнялся эфир, когда французские мечиГнали ее по европейским долам и весям.

Наконец, в 1824-м году выходит один из первых капитальных трудов по истории рассматриваемого периода, «История Италии с 1789 по 1814 год». Автор – Карло Ботта. В год издания его труд находит в периодиче-ской печати свою благожелательную критику, но уже в следующем году книга фигурирует в списке запрещенной литературы (In ogni volume - “Giunta all’Indice de’libri proibiti” 1825 vol.7-mo p.32

Storia d’Italia dal 1789 al 1814 di Carlo Botta Parigi, 1824 4 vol.). Вот какую концепцию дает Ботта в своем труде:

Risolutisi i due potenti Imperatori al venire al cimento dell’armi […]. Essi sapevano il motivo vero della guerra: tutto il mondo se lo sapeva; quest’era l’impossibilità del vivere insieme sulla vasta terra. Napoleone, come più impaziente, e più ambizioso, tirandolo il suo fato, assaltava primo: infierì la guerra in regioni remotissime; desolò prima le sponde del Boristene, poi quelle del Volga: combatterono i Russi a Smolensco, combatterono a Borodina sulla Moscova: prendeva Napoleone Mosca, la prendeva, ed insultava: folle, che non vedeva, che Dio già gli dava di mano! Era fatale, che sui confini dell’Asia perisse la fortuna napoleonica: arse Mosca, immensa città, cagione, e presagio di casi funesti. Una rotta toccata da Murat avvertiva Napoleone, che il nemico si faceva vivo, e che quello non era più tempo da starsene nel fondo delle Russie. Gli restava l’elezione della strada al ritirarsi. Pensò di ridursi, passando per Caluga, e Tula, a svernare nelle provincie meridionali della Russia; vennesi al cimento terminativo di Malo-Yaroslavetz, in cui mostrarono un grandissimo valore i soldati del regno italico. Quivi perirono le speranze di


Napoleone, quivi si cambiarono le sorti del mondo, quivi rifulse principalmente la virtù di Kutusof, generalissimo di Alessandro. Napoleone ributtato con ferocissimo incontro, fu costretto a voltarsi di nuovo alla desolata strada di Smolensco: il russo gelo spense l’esercito: piangerà eternamente la Francia, piange, e piangerà l’Italia il suo più bel fiore perduto per l’ambizione di un uomo, che con la sua superbia volle tentare il cielo; il cielo mostrò la sua potenza; questa fu la pienezza dei tempi profetizzata da Papa Pio. Imparino moderazione, e giustizia gli ambiziosi, che si dilettano delle miserabili grida degli straziati uomini.

Решили два могущественных Императора развязать вооруженный кон-фликт […]. Они знали настоящую причину войны: весь мир ее знал; то была невозможность жить по соседству на широкой земле. Наполеон, как более не-терпеливый и тщеславный, испытывая судьбу, напал первым; он развязал вой-ну в далеких краях; сначала разорил берега Борисфена, потом Волги: победили Русских в Смоленске, победили под Бородиным на Москве-реке: взял Наполе-он Москву, взял ее, и оскорбил: безумец, не видящий, что Бог уже наказывал его! Было предначертано, что на пороге Азии закатится звезда Наполеона: сжег он Москву, огромный город, причина и предзнаменование трагического конца. Бой, данный Мюратом, дал знать Наполеону, что враг начинает борьбу и что не время задерживаться в глубине России. Он должен был выбрать путь, по которому возвращаться. Рассчитывал он провести свое войско по дорогам на Калугу и Тулу к южным провинциям России, где и перезимовать; дано было окончательное сражение под Мало-Ярославцем, в котором проявили великую доблесть солдаты италийского королевства. Здесь увяли надежды Наполео-на, здесь переменились судьбы мира, здесь проявилось как никогда умение Кутузова, главного генерала Александра. Наполеон после ожесточенной бит-вы вынужден был повернуть на разоренную дорогу Смоленска: русский мо-роз погубил армию: вечно будет оплакивать ее Франция, оплакивает и будет оплакивать Италия лучший цвет своей молодежи, погибший из-за тщеславия человека, который в своей гордыне хотел бросить вызов небесам; и небеса показали свое могущество; так осуществилась полнота времен, предсказанная Папой Пием. Да обретут, наконец, умеренность и справедливость тщеславные, которые тешатся криками своих жертв.

Carlo Botta, Storia d’Italia dal 1789 al 1814 Tomo quarto. Libro vigesimo sesto. p.462-463

Как видим, в этой интерпретации событий 1812 года в России в центре стоит итальянское воинство. Именно разведка Мюрата позволила Напо-леону составить себе представление об опасности, а в узловом, центаль-ном сражении войны, - битве при Мало-Ярославце, - отличились воины итальянского королевства. Они – жертва тщеславного полководца. Идея божьей кары за его злодеяния приобретает законченные очертания.

Каким бы комплиментом итальянской нации не являлась патриоти-ческая концепция Ботта, в атмосфере Рисорджименто она пришлась аб-



солютно не ко двору. Нужно было сосредоточить все силы для объеди-нения страны, о котором страстно мечтали ее патриоты, в чем видели насущную задачу политики. Италия опаздывала в этом по сравнению со своими серверными соседями на столетия. Но такой процесс не мо-жет пройти под знаком поражения. Нужны были триумфальные эпизоды из римской мифологии и истории, победа, успех, чтобы увлечь сердца идеей объединения. Если в самом начале газеты замалчивали правду о жертвах итальянского воинства в русском походе Наполеона чтобы кто-то не оказался в... лирико-драматической ситуации, предполагаемой не-аполитанским министром Дзурло, то в последующие десятилетия это замалчивание, отсутствие гласности, для которого в итальянском языке есть специальный термин omertà, было вызвано смещением фокуса вос-приятия на национальное и государственное формирование. И поколе-ния отложили эту правду в долгий ящик.

Вот так газетная тайна итальянской периодики 1812 года преврати-лась в провал исторической памяти. Тема массовой гибели итальянцев в русском походе Наполеона осталась внутренним горем отдельных се-мей. Не усвоив урока, нация спустя столетие «наступила на те же граб-ли», снова ввязавшись в войну с Россией.

Что ж, даже выигранная война, по выражению Окуджавы, - «подлая» и вызывает отвращение у потомков, что уж и говорить о военных по-ражениях. Тенденция поколений стереть их из памяти сильна и поны-не. Об этом свидетельстует, например, проведенное Берлинским Сво-бодным Университетом исследование, по которому половина из 7.500 опрошенных пятнадцатилетних школьников не знает, кто такой был Гит-лер и был ли он диктатором, или защитником прав человека. Еще одна забытая национальная трагедия, верный симптом помрачения сознания общества, против которого история и вообще культура должны мобили-зовать свои силы.

237

За Наполеном, из Москвы на Эльбу! (Наполеон в музыке)

Валерий Воскобойников

Выступление на вечере, посвященном 200-летию Отечественной войны 1812 года, в Российском Центре науки и культуры 22 октября 2012 года.

Заглавие моего выступления, несколько шуточное и хулиганское, связано с мероприятием, известным в русской прессе как «Встречи на Эльбе», а в действительности с фестивалем «Эльба, музыкаль-

ный остров Европы»; он был создан в 1996 году моим другом Георгием Эдельманом вместе со знаменитым альтистом и дирижером Юрием Баш-метом. Уже 16 лет подряд в начале сентября на Эльбу прилетает камер-ный оркестр «Солисты Москвы» (а иногда он расширяется до полного симфонического оркестра «Новая Россия»), из разных стран мира съез-жаются замечательные солисты — скрипачи, виолончелисты, пианисты, а также фаготисты, флейтисты, валторнисты и т. д. - и начинается боль-шой музыкальный праздник. Он проводится преимущественно в Пор-тоферрайо в помещении Театра «деи Виджиланти» (Teatro dei Vigilanti), который вплоть до прибытия Императора Наполеона на остров в 1814 году был церковью «дель Кармине». В кратчайший срок с июля 1814 года по январь 1815 года по указанию сосланного сюда высочайшего гостя помещение церкви, уже «лишенной святости», было полностью перестроено и превращено в настоящий театр со сценой, ложами и пар-тером. 22 января 1815 года здесь состоялся первый бал. Занавес театра был расписан придворным художником Наполеона по имени Винченцо Антонио Ревелли. Ещё сегодня этот занавес существует, он недавно был тщательно реставрирован в Пизе. На занавесе изображен сам Наполеон в обличье Аполлона. Нередко нам доводилось занимать императорскую ложу в центре театра и оттуда слушать замечательную музыку. Програм-мы фестиваля очень интересны и качество исполнения поддерживается на высочайшем уровне, о чем свидетельствуют уже имена исполните-лей: помимо самого камерного оркестра под управлением Башмета в качестве солистов здесь выступают итальянский виолончелист Марио



Брунелло и немка Мари-Элизабет Геккер, скрипачи Виктор Третьяков, Гидон Кремер, а также итальянец Уто Уги; пианисты Марта Аргерих и Евгений Королёв (часто с женой Люпкой Хаджигеоргиевой), ещё пиани-сты Мариза Танцини и Сергей Эдельман, Дина Иоффе с мужем скрипа-чом Михаилом Вайманом, а также достойные наследники музыкальных традиций, как, например, пианистка Ксения Башмет и скрипачи Саша Рождественский и Марк Бушков. Артисты камерного оркестра под управлением Башмета не случайно называются «Солистами Москвы», они регулярно объединяются в группы и исполняют произведения ка-мерного жанра: трио, квартеты, квинтеты и т. д. За прошедшие 16 лет на фестивале выступали музыканты из России, Италии, США, Японии, Германии, Франции и других стран. На 15-м фестивале в позапрошлом году молодые артисты из Мариинского театра исполнили под управ-лением Юрия Башмета фрагменты из оперы Россини «Путешествие в Реймс».

Раз уже зашла речь об острове Эльба, расскажу о роли Владимира Васильевича Стасова, выдающегося русского ученого, критика, музыко-веда и вдохновителя «Могучей кучки», в создании Музея Наполеона в Портоферрайо. В 1851 году юный Стасов поступил на службу в качестве ученого секретаря к промышленнику и меценату Анатолию Николаеви-чу Демидову и уехал с ним за границу. Демидов основал Музей Наполе-она на Эльбе, а кроме того заказал художнику Карлу Брюллову картину огромных размеров «Последний день Помпеи», которая, кстати, совсем недавно экспонировалась в Италии. Стасову пришлось сопровождать Демидова на Всемирную выставку в Лондон, где русский купец пора-зил посетителей своими ценными уральскими малахитами. А интерес Демидова к личности Императора Наполеона объяснялся ещё и тем, что он женился в 1840 году на французской принцессе Матильде, племянни-це Наполеона и дочери его младшего брата Жерома. Матильда-Летиция Вильгельмина Бонапарт (Mathilde-Létizia Wilhelmine Bonaparte; 27 мая 1820 - 2 января 1904). Незадолго до свадьбы Демидов получил от вели-кого герцога Тосканы титул князя Сан-Донато, так как отец Матильды желал, чтобы она осталась принцессой. В браке детей не было, супруги характерами не сошлись и спустя пять лет они развелись. Вернемся к Стасову: благодаря своему покровителю он не терял времени даром в Италии и за три года собрал огромную коллекцию партитур европей-ской барочной музыки и по возвращении в Россию в 1854 году сумел


организовать исполнение многих сочинений, доселе неизвестных

в Петербурге. В одном из пи-сем из Италии, в 1853 году,

Стасов так рассказывал о своём там пребывании:

«Повёз он [Деми-дов] меня на остров Эльбу и что ж? по-куда другие секре-тари там должны были работать, я не должен был делать ничего другого, как ездить по все-му острову Эльбе, чтоб узнать и уви-дать весь остров — и

больше ничего... Мне служил там немного

времени проводником некий эльбинец Форези,

который знал ещё самого Наполеона на Эльбе и кото-

рого отец потерял целых 60 000 франков на возвращении Наполе-

она во Францию и разорился потому, что Наполеон не остался императором... Мне придётся ещё много раз быть на любезном моём острове Эльбе, потому что в 54 году будет кон-чен наполеоновский музей, который Демидов устраивает там в домике, где за городом жил Наполеон, и который от Жерома достался Демидову, музей же этот буду располагать я. У нас уже приготовлена целая напо-леоновская библиотека, очень большая, в которой находится всё то, что касается до Наполеона, начиная с большого путешествия в Египет (сто-ило 1 200 франков) и до всех статей, написанных самим Наполеоном, и повыбранных некиим фанатиком наполеоновским графом д’Эльчи из всех журналов. У этого Эльчи мы купили недавно пропасть книг для



этой наполеоновской библиотеки, с гравюрами и без гравюр (выбирал я же). Потом у нас для музея этого пропасть картин, статуй, гравюр и вещей, принадлежащих Наполеону, всех возможных сортов».

В сентябре этого года во время пребывания на острове мы видели, что вилла-музей Наполеона в самом Портоферрайо, так называемая «Палаццина деи Мулини», закрыта на реставрацию, но тот музей, о ко-тором рассказывал с такой страстью Стасов, Вилла Сан-Мартино в ше-сти километрах от Портоферрайо, фактически пуст. Просторные залы виллы иногда используются под экспозиции, не имеющие никакого от-ношения к Наполеону, и сторожа с горечью рассказывают, что все сокро-вища истории и искусства, некогда собранные Демидовым и Стасовым, с течением времени были растеряны и распроданы наследниками.

Вообще по теме «Наполеон и музыка» имеется материал, необъятный для одного выступления: он касается музыкального театра во Франции во время его правления, музыкальных инструментов, использовавших-ся в армии Наполеона, и песен, типичных для того времени. Мы толь-ко упомянем некоторые свидетельства того периода в русской музыке: это сочинения знаменитого композитора Дмитрия Бортнянского, кстати, получившего образование в Италии и написавшего множество духов-ных сочинений, Осипа Козловского (автора первого в России католиче-ского «Реквиема»), ирландца Джона Филда, умершего в России в 1837 году, после того, как он обучил игре на фортепиано и самого Глинку, и Алябьева и многих других россиян русских, начинавших приобщаться к профессиональным занятиям музыкой. Речь идет о маршах и канта-тах, написанных по случаю сражений русской армии с наполеоновской, о песнях, ставших — как, например, знаменитое «Бородино» на слова Лермонтова — народными. Любопытно, что в недавнем прошлом, уже в советский период, композитор Павел Апостолов написал «Бородин-ский марш» (в интернете можно найти запись 1962 года этого марша со словами). А судьба этого композитора связана также с именем Дмитрия Шостаковича: 16 июня 1969 года в Малом зале Московской консерва-тории состоялось первое публичное исполнение новой, Четырнадцатой симфонии Д.Д.Шостаковича. Сам автор пожелал сказать вступительное слово о том, что симфония посвящена теме смерти и что стихи, поло-женные на музыку, говорят о ней. В зале находился Павел Иванович Апостолов, композитор и музыковед довольно слабый, но влиятельный член партийных комиссий и Союза композиторов, опытный критик Шо-


стаковича и всего нового в советской музыке. Короче: во время испол-нения четвертой части симфонии Апостолов демонстративно вышел из зала, «печатая шаг» и, выйдя в фойе, скоропостижно скончался.

Развивая эту тему, необходимо упомянуть Третью «Героическую» симфонию Бетховена. Как и все симфонии Бетховена, за исключением Восьмой, Третья имела посвящение, впрочем, уничтоженное. Один из любимых учеников Бетховена, пианист и композитор Фердинанд Рис вспоминал: «Эта симфония была задумана в связи с Бонапартом, когда он был еще первым консулом. Бетховен ценил его исключительно высо-ко и сравнивал с величайшими римскими консулами. Как я, так и другие его ближайшие друзья часто видели эту симфонию переписанной в пар-титуре у него на столе; наверху на заглавном листе стояло слово «Буона-парте», а внизу: «Луиджи ван Бетховен», и ни слова больше... Я был пер-вым, принесшим ему известие, что Бонапарт объявил себя императором. Бетховен пришел в ярость и воскликнул: «Этот - тоже обыкновенный человек! Теперь он будет топтать ногами все человеческие права, следо-вать только своему честолюбию, он будет ставить себя выше всех дру-гих и сделается тираном!». Бетховен подошел к столу, схватил заглав-ный лист, разорвал его сверху донизу и швырнул на пол». А в первом издании оркестровых голосов симфонии (Вена, октябрь 1806) посвяще-ние на итальянском языке гласило: “Sinfonia Eroica, dedicata al sovvenire di un grand’uomo («Героическая Симфония, сочиненная, чтобы почтить память одного великого человека»), и посвященная его светлейшему высочеству князю Лобковицу Луиджи ван Бетховеном, ор. 55, No III». Симфония был написана между 1803-1804 годами и исполнена впервые в Вене 7 апреля 1805 года, во дворце того же князя Лобковица. Тема фи-нала, то есть тема вариаций, была использована Бетховеном ещё дваж-ды, в Вариациях для фортепиано op.35 и в балете «Творения Прометея». Третья симфония Бетховена широко известна и останавливаться на её разборе не имеет никакого смысла, но необходимо напомнить о второй части, Похоронном марше, Marcia funebre. Adagio assai, музыка кото-рой явно указывает на трагический исход борьбы бетховенского героя с несправедливым миром. Несмотря на сильнейший эффект, эта музыка написана для того же состава симфонического оркестра, что и у предше-ственника, Йозефа Гайдна, с добавлением всего лишь одной валторны и с весьма новаторским использованием группы контрабасов, которые исполняют тему соло. Французский писатель Ромен Роллан написал не-



мало поверхностных суждений о твор-честве и личности немецкого компози-тора, но в одном он оказался совершен-но прав: «Империя Бетховена длилась дольше, чем импе-рия Наполеона».

С л е д у ю щ и й пункт в рассматри-ваемой теме «На-полеон и музыка» после Героической симфонии Бетховена напрашивается сам собой: «Торжествен-ная увертюра. 1812» Петра Ильича Чай-ковского. Из исто-рии её написания: в конце мая 1880 года Чайковскому его издатель П.И.Юр-

генсон сообщает, что Н.Г.Рубинштейн назначен главой музыкального отдела Всероссийской выставки 1881 года. Издатель также сообщил о пожелании Рубинштейна, чтобы Чайковский сочинил торжественную увертюру к открытию выставки или же по случаю 25-летия коронации Александра II. Заказ Рубинштейна предполагал и 3-й вариант - кантату на открытие Храма Христа Спасителя в Москве. В одном из ответных писем Юргенсону Чайковский откровенно пишет: «Ни в юбилее высо-копоставленного лица (всегда бывшего мне порядочно антипатичным), ни в Храме, который мне вовсе не нравится, нет ничего такого, что бы могло поддать мне вдохновение». Но, получив письмо лично от Рубин-штейна, Чайковский все же дал ему обещание написать торжественную увертюру. «Я вовсе не расположен к работе. Тем не менее, слово испол-


ню», - писал он брату Анатолию. В период сочинения увертюры (начало октября) Чайковский призна-

вался в письме к Н.Ф. фон Мекк: «Увертюра будет очень громка, шумна, я писал ее без теплого чувства любви, и поэтому художественных досто-инств в ней, вероятно, не будет». Завершена увертюра 7 ноября 1880. На титульном листе партитуры Чайковский написал: «1812. Торжественная увертюра для большого оркестра. Сочинил по случаю освящения Храма Спасителя Петр Чайковский». В конце рукописи: «Каменка. 7-го ноября 1880 г.» Примечательно, что увертюра написана в Каменке, где Чайков-ский имел возможность вплотную соприкоснуться с историей войны 1812 года, историей жизни её героев, чья жизнь была связана с этим имением.

В увертюре композитор использовал мотив «Марсельезы» для обо-значения обобщающего образа французских войск. Образ русского на-рода выведен с таким же использованием мелодии русской народной песни «У ворот, ворот батюшкиных», которая символизирует, очевид-но, русских бойцов. Мощное и величественное Largo с преображенной темой православной молитвы «Спаси, Господи, люди твоя» (здесь пред-усмотрено подключение большого количества духовых инструментов), «рисует» победу русского народа. Ликующее завершение увертюры в максимальном фортиссимо воспроизводит фанфарную тему вступления в сопровождении колоколов. На фоне праздничных фанфар возникает затем мелодия государственного гимна России «Боже, царя храни».

Обратимся теперь к XX веку, к двум событиям, имевшим место в Ита-лии, соответственно в 1953 и в 1981 годах. Сперва поговорим об опере Сергея Прокофьева «Война и мир», которая по стечению весьма драма-тических обстоятельств была впервые поставлена не в России, не в Мо-скве или Ленинграде, а во Флоренции в рамках XVI Фестиваля «Музы-кальный Май» (Maggio Musicale). Опера была написана в годы Великой Отечественной войны, но всего работа над ней заняла у Прокофьева и его второй жены Мирры Мендельсон-Прокофьевой добрых 12 лет. Пер-воначальный план возник в 1941 году, с началом нацистского нашествия на СССР. Охваченный патриотическим порывом, композитор совместно с либреттистом М. А. Мендельсон-Прокофьевой создал в течение не-скольких месяцев бóльшую часть этого грандиозного произведения. В последующие годы оно расширялось, дополнялось новыми картинами и



эпизодами, редактировалось. К 1943 году опера была в основном закон-чена и впервые представлена в концертном исполнении в Москве 16 ок-тября 1945 года. В окончательном варианте она составляет тринадцать картин с хоровым прологом. Опера делится на две части, как, впрочем, и роман Толстого: первые семь сцен представляют героев в мирное вре-мя, затем в конце седьмой картины приходит известие о приближении армии Наполеона к русским границам, и действие переходит в эпоху, отражающую народную драму.

О том, как случилось, что эта опера была впервые поставлена во Фло-ренции, мне неоднократно рассказывал сам герой этого исторического


события, маэстро Франческо Сичилиани, человек, который на протя-жении 60 лет возглавлял музыкальную жизнь Италии. По образованию композитор, пианист и дирижер, с какого-то момента своей жизни он стал заниматься организацией музыкальных событий в стране и толь-ко на моих глазах, то есть начиная с 1965 года, руководил театрами Ла Скала в Милане и Коммунальным театром во Флоренции, оркестрами РАИ (когда их было четыре — в Милане. Турине, Неаполе и Риме) и Римской Академии «Санта Чечилия», фестивалем «Сагра Умбра» в Пе-рудже. Его познания в области оперы, симфонической и камерной музы-ки были необъятны. Рассказ о постановке «Войны и мира» я слышал у него дома в ходе единственной ночной встречи с бывшим советским ди-рижером Кириллом Кондрашиным и в других случаях, как только речь заходила о Прокофьеве. Биограф Сичилиани и мой добрый давний друг Франко Карло Риччи (с которым мы вместе перевели и опубликовали Дневник Сергея Прокофьева за 1927 год под названием «Путешествие в Большевизию»), подробно восстанавливает историю первой постановки оперы во Флоренции на страницах своей книги «Франческо Сичилиани. Шестьдесят лет музыкальной жизни в Италии». Вкратце: в январе 1953 года во Флоренцию к Сичилиани приезжает американский импресарио г-н Лидс. Он рассказывает о том, что Прокофьев почти завершил работу над грандиозной оперой «Война и мир» и, обеспокоенный ждановской политикой в музыке и неуверенный в возможности постановки своей оперы в СССР, доверил американскому другу микрофильм с партитурой и клавир для возможной постановки в США. Маэстро Сичилиани тут же загорелся идеей поставить оперу во Флоренции и убедил американ-ского импресарио, который больше всего беспокоился о благополучии Прокофьева и опасался огромного политического скандала. Такой исход был вполне возможен, и на определенном этапе работы Советское по-сольство действительно вмешалось с протестами и угрозами. Сичилиа-ни вовлек в операцию тогдашнего мэра Флоренции Джорджио Ла Пира, которого уважали и советские дипломаты и, в частности, посол, Алек-сандр Ефремович Богомолов, однако и ему не удалось предотвратить назревающий скандал. Маэстро Сичилиани смело ответил на «запрет» советской стороны, что СССР постоянно нарушает международные законы, печатая и исполняя музыку западных авторов без какого-либо соблюдения авторских прав. Однако напряжение внезапно спало по не-ожиданной причине: 5 марта в Москве в один и тот же день скончались



Сталин и Прокофьев. В новой ситуации у советских властей появились иные, более серьезные проблемы, а автору оперы, к великому сожа-лению, уже ничего не грозило. Опера была приготовлена в рекордные сроки, с помощью дирижера Артура Родзинского, художника Григория Шилтяна, режиссера Татьяны Павловой и всей огромной массы испол-нителей, солистов, хора и оркестра. В главных ролях выступили: Этторе Бастьянини в роли Князя Андрея, Розанна Картери в роли Наташи Ро-стовой, Франко Корелли в роли Пьера Безухова. Существует грамзапись той постановки, как свидетельство этой невероятной истории.

В заключение несколько слов о показе фильма «Наполеон» француз-ского режиссера Ганса Абеля с музыкальным сопровождением Кармине Коппола. Это событие, которому мы были свидетелями, произошло в Риме, в рамках кинофестиваля «Максенций» 10, 11 и 12 сентября 1981 года. Оркестр был помещен под сводами знаменитой Арки Тита, рядом с Колизеем, натуральный партер составила широкая улица и, несмотря на дождь, фильм просмотрели 8 тысяч зрителей. Музыкальное сопро-вождение исполнял оркестр Римского РАИ-ТВ под управлением автора, композитора Кармине Коппола, отца еще более знаменитого режиссера Фрэнсиса Форда Коппола. Добавлю, что в начальной, 1927 года, версии этой грандиозной ленты Ганса Абеля музыкальное сопровождение было написано французским композитором Артюром Онеггером.

Закончу тем, что в сентябре ради фестиваля на Эльбу специально приезжают туристы из итальянских городов и из-за рубежа. Так русские музыканты вновь изгнали Наполеона, на сей раз прямо из его театра на Эльбе.

247

Обороны Москвы в 1812 году и в 1941 году

Алексей Букалов

Вместо предисловия - воспоминания о том, как мой соученик по первому курсу Московского Института международных отноше-ний, студент из ГДР Клаус Мелитц получил неожиданную неу-

довлетворительную оценку на экзаменационной сессии. Дело было в декабре 1958 года, сдавали экзамен по истории России. Клаус вытащил билет «Отечественная война 1812 года», долго путался, и, наконец, про-фессор Александр Грунт предложил ответить ему только на один вопрос: «Кто выиграл Бородинское сражение?». Клаус незамедлительно сооб-щил: «Наполеон». «Это почему же?», - нахмурясь, попросил уточнить профессор. «Потому, что французы потом заняли Москву», - убежден-но заявил Мелитц. Возмущенный Грунт вписал ему в экзаменационный лист самую нижнюю по тогдашней шкале цифру - двойку и для убеди-тельности по-немецки добавил «Цвай!». Эту историю я вспомнил для того, чтобы показать разницу в европейской и российской оценках важ-нейшего события наполеоновского нашествия на Россию.

***Перенесемся из Отечественной войны в Великую Отечественную,

ставшую составной частью Второй мировой.Когда в октябре 1941 года нацистские войска стояли всего лишь в

30 км от Москвы, пропагандисты Главного политического управления Советской армии в листовках и радиопередачах напоминали советским гражданам о том, что история учит: «Сдача Москвы - еще не поражение в войне». Этот тезис был, конечно, очень убедителен, но не успокаивал москвичей, которые с ужасом и тревогой ожидали немецкой оккупации.

Определенная историческая натяжка официальной пропаганды состояла в том, что в 1812 году столицей Российской Империи был



Санкт-Петербург, где и размещались царский двор, сенат и правитель-ство страны. По мнению ряда исследователей, главной стратегической ошибкой Наполеона и его «Великой армии» был именно выбор москов-ского направления нашествия. Поверни Бонапарт свои войска на север, в сторону Невы,

ты. император Александр I, скорее всего, подписал бы мир на выгод-ных для французов условиях, но этого не произошло, указывают исто-рики. Наполеон, одержимый идеей покорения «Третьего Рима», самона-деянно двинулся на Москву и попал в ловушку.

129 лет спустя, осенью 1941, огромную роль в предотвращении ок-купации Москвы, уже частично заминированной и фактически готовой к сдаче, сыграла советская военная разведка. В то время как офицеры передового отряда гитлеровцев уже с вожделением рассматривали в бинокли башни Московского Кремля, они не могли предположить, что город остался почти беззащитным, и расценивали эту ситуацию как за-падню. Тем временем советские военные разведчики, в частности, не-безызвестный немецкий журналист Рихард Зорге, аккредитованный в Токио (позднее казненный японцами за шпионаж), сумели получить ин-формацию (и сообщить ее в Москву) о том, что правительство Страны Восходящего Солнца не намерено нарушать соглашение о нейтралитете с СССР и открывать «Второй фронт» нападением на советский Дальний Восток. Эти сведения позволили Сталину срочно перебросить к Москве по Транссибирской магистрали свежие, непотрепанные в боях дальне-восточные дивизии и тем самым предотвратить угрозу оккупации Мо-сквы. Заранее заготовленные Гитлером приглашения на торжественный прием в Кремль по случаю взятия столицы СССР остались неразослан-ными. 6 ноября 1941 года неожиданно подземный поезд прибыл на са-мую глубокую и красивую станцию московского метро, из вагона вышел Сталин, он выступил перед участниками собрания, посвященного 24-й годовщине Октябрьской революции. На следующий день ранним утром солдаты прибывших полков промаршировали в военном параде на Крас-ной площади и проследовали прямо на передовую.

Исторический опыт царского фельдмаршала князя Михаила Кутузо-ва в борьбе с Наполеоном, выраженный в формуле «сдать Москву, но спасти армию», повторять в ХХ веке не пришлось. Поражение немцев под Москвой стало провалом «блиц-крига», одним из первых серьезных


ударов по репутации военной машины гитлеровцев на Восточном фрон-те и опровергло утверждения о ее непобедимости. Победу Красной ар-мии под Москвой с облегчением и надеждой приветствовали не только участники антигитлеровской коалиции, но и все противники нацистской диктатуры, в том числе итальянские антифашистами.



251

К коллективной биографий Италъянцев в русской кампании 1812 г

Агостино Баньято

Вводное слово

Их было 40-45 тысяч. Еще и сегодня неизвестно точное число итальянцев, участвовавших во вторжении Наполеона в Россию. Неизвестно и точное число погибших в боях и от холода при от-

ступлении из Москвы до Вильны и Данцига. Некоторые историки до сих пор путают число итальянцев, завербованных в Великой Армии и число тех, кто реально участвовал в русском походе. В любом случае, домой вернулись лишь несколько тысяч человек.

Шел 1812 год и Италии, какой она была со времен эпохи Возрожде-ния, больше не существовало. Наполеоновский ураган смел феодальные порядки, которые некоторые просвещенные монархи итальянских госу-дарств робко и безуспешно пытались реформировать. В основу нового государственного устройства легли первые неуверенные шаги в юриди-ческой, экономической и социальной сфере на пути преодоления фео-дализма и, затем, при введении наполеоновского Кодекса законов. Ко-е-какие улучшения произошли в традиционно консервативной аграрной сфере, в ходе экспроприации земель у Церкви, аристократии и из обще-ственного фонда, при том что эта экспроприация проводилась исключи-тельно в пользу верхних слоев общества, как полагают Эмилио Серени и другие историки, и насаждаемые сверху реформы не учитывали ин-тересов ни буржуазии, ни горожан, ни, в особенности, крестьян. Такое положение дел было следствием отсутствия каких-либо представитель-ских прав у населения, как и права на самоорганизацию.

Новые тогда геополитические очертания на карте полуострова нам хо-рошо знакомы. Итальянское королевство включало в себя области Лом-бардия, Венето, Эмилия и Марке. Неаполитанское королевство утратило и Сардинию, и Сицилию, которую Джузеппе Бонапарт не смог удержать после поражения в Майде 1806 г. Оба острова находились теперь под ан-



глийским протекторатом. С другой стороны, Пьемонт, Лигурия, Тоскана и Папское государство управлялись Французской Империей, которая по-сылала своих губернаторов, как в случае с Римом и савойскими терри-ториями, или государей, как в случае с Тосканой: все они подчинялись непосредственно Императору, с которым состояли в родстве. Камилло Боргезе, губернатор пьемонтских и лигурийских владений, был женат на сестре Наполеона Паолине; другая сестра, Элиза, была замужем за генералом Феличе Бачокки и управляла Тосканой.

Что знали обо всем этом итальянцы, служившие в трех войсковых корпусах Grande Armée? Недалеки от истины те, кто полагает, что ров-ным счетом ничего. Или, вернее, почти ничего. Был ли кто-либо из 40-45 тысяч итальянских участников тех событий в Петербурге, Москве, Ки-еве или Смоленске? Никто, или почти никто не был. При царском дворе бывали музыканты Йоммелли, Сарти, Галуппи, Чимароза, Паизиэлло, Кавос, архитекторы Растрелли, Кваренги, Ринальди, Росси, а до них Со-лари, Фьораванти, Бон и другие трудились над созданием московского Кремля; здесь же можно назвать поэта Метастазио, писателя Альгарот-ти, театральные труппы, как, например, труппу Аволио, военных, как Паолуччи, дипломатов, как Де Местр, Серракаприола и Литта. В Пе-тербурге находилось представительство Мальтийского ордена, которое, впрочем, ограничивалось присутствием Великого Магистра. Что же ка-сается всех остальных участников похода на Москву 1812 года, то что


они могли знать о русских царях и православных патриархах, о пяти позолоченных главах церквей, о боярах и степях?

Лишь в Пьемонте, Венецианской Республике и Неаполитанском ко-ролевстве находились посольские представительства России. В Турине посланником был Александр Михайлович Белосельский-Белозерский, отец Зинаиды Волконской. Неаполитанская королева, дочь Марии Тере-зы Австрийской, Каролина, находилась в интенсивной переписке с Ека-териной Великой, которую называла «Meine liebliche un hertzliche Mutter und Schwester», а до этого в подобной переписке с русской Императри-цей состояла ее предшественница, королева Мария Амалия Саксонская, жена Карла III.

После Великого раскола римская Церковь веками хулила православ-ную веру, которая не признавала единства Троицы.

Тех, кто отправился в поход на Россию в 1812 году, обуревали жажда обогащения и авантюризм. Наполеон обещал им сказочную добычу в далекой Азии, призывая их принять участие во «Второй Польской кам-пании».

Итальянский Контингент.Кто же были эти 30.000 выходцев из Ломбардии, Венеции, Эмилии,

Марке, что входили в состав войск Итальянского Королевства под на-чалом вице-короля Евгения Богарнэ, пасынка Наполеона; кто были эти 10.000 неаполитанцев, родом из областей Кампании, Апулии и Кала-брии, что служили в войске Неаполитанского Королевства под коман-дованием бесстрашного и дерзкого Йоахима Мюрата, шурина Наполе-она; кто же были эти тысячи и тысячи солдат и офицеров из Пьемонта, Лигурии, Тосканы, Тренто и Рима, которые влились непосредственно в ряды французских легионов? Кто они были? Многие были профессио-нальными военными, принадлежали к благородному сословию и выш-ли из рядов небольших военных формирований итальянских княжеств преднаполеоновской поры; большая часть офицеров принадлежала к го-родской буржуазии, для которой с наполеоновскими нововведениями, сокрушившими старую феодальную общественную структуру, распах-нулись, наконец, двери к карьере в социальной сфере. Большинство же военнослужащих вышло из сельской местности и крестьянского сосло-вия, из мелких торговцев, почти всегда безграмотных. К ним следует добавить небольшое количество мастеровых и студентов. Такое массо-



вое присутствие ставится в заслугу, а с другой точки зрения, в вину вве-дению обязательной военной службы, заменившей добровольные либо наемные войска. В Неаполитанском Королевстве Жозеф Бонапарт, а за-тем Йоахим Мюрат стали пополнять армейские ряды разбойниками и заключенными, которые были посланы воевать в Испанию, а затем и в Россию.

Можно ли назвать эти формирования настоящей армией? Безуслов-но, учитывая их смелость, героизм, самопожертвование, проявленные в многочисленных боях на русской земле. Это сражения за Островно-Ви-тебск, осада и взятие Смоленска, Бородинская битва, завоевание Мо-сквы, битва при Малоярославце, где Кутузов указал Наполеону преж-нюю, разоренную дорогу, переправа через реку Воп, трагическая борьба в Вязьме и Красном, и, наконец, катастрофа при Березине, где геройски проявили себя военные инженеры Дзанардини и Мариени. Доблесть итальянцев подтверждают и многочисленные награды и заслуженные высокие чины, полученные на поле боя. Были, конечно, и дезертиры, и уклонившиеся от отправки на фронт, но речь идет об исключениях, ко-торые не бросают тени на итальянское участие в наполеоновском марше 1812 г.

Сколь же многое могли поведать те, кому посчастливилось вернуть-ся на Родину! Немногочисленность сохранившихся свидетельств о тех событиях делает их тем более для нас драгоценными. Так, тосканский офицер Чезаре де Ложье 25 лет спустя в своих воспоминаниях затраги-вает все этапы русской кампании. Франческо Баджи, попавший в плен и интернированный в Орел, описывает нравы и привычки русских сол-дат и крестьян. В том же списке Филиппо Пизани, отличившийся своей доблестью в сражениях, продолживший военную карьеру в войнах за независимость вплоть до Куртатона и Монтанары, и Джузеппе Терци, художник и поэт из Бергамо, который, будучи пленным в Вильне, зара-батывал себе на жизнь писанием портретов царских офицеров и впо-следствии, вызволенный архитектором Дж. Кваренги, предстал к рус-скому двору и женился на княжне Елизавете Михайловне Голициной. Здесь же и Анджело Кампана, который после долгой военной службы в 1849-1859 гг. входил в состав Пьемонтского парламента и боролся за объединение Италии. Здесь же и Чезаре Рагани из Болоньи, олицетворе-ние итальянского патриота и карбонария, который после верной службы в наполеоновских войсках, чудом избежав виселицы во время движе-


ния 1821 г и, будучи ближайшим соратником Чиро Минотти в движении 1831 г, умер в Марселе в 1832 г в полной нищете.

Кроме того, остались истории тех, кто не вернулся, как например, Пьетро Терци, старший брат упомянутого выше Джузеппе Терци, по-гибший под Вильной в ходе отступления, офицер штаба вице-короля Е. Богарнэ. Сохранились письма П. Терци к матери, Марии Каналь, в ко-торых он беспокоится о своих делах в Бергамо, описывает ограбленную и сожженную Москву, удивляется богатству погребов в домах, с вином, вареньем, соленым мясом, мукой и другими продуктами, припасенными хозяевами на зиму. Пьетро торопит дядю с высылкой денег, вырученных от сдачи внаем нескольких усадеб, что подтверждает конкретность его деятельности и надежду на возвращение на Родину. Однако, он также упрекает брата Джузеппе за смерть коня Баллотто, переевшего мокрой травы, за бессмысленную трату времени в виде игры на гитаре и ри-сования, за ухищрения раздобыть лишний кусок на раздаче питания в Главном Штабе, одним словом, за то, что он плохой солдат.

Коллективная трагедия итальянцев великолепно изображена писате-лем Риккардо Баккелли в первых двух главах саги «Il mulino del Po» (Мельница на реке По). Здесь рассказывается о переправе IV Армей-ского Корпуса через реку Воп, о бегстве в одиночестве главного героя



романа, Ладзаро Скачерни, на Запад, в Италию, унесшего с собой тай-ну, вверенную ему умирающим от обморожения капитаном Маурелио Маццакорати. В своем вдохновенном воссоздании исторических собы-тий писатель опирался на их описание очевидцем из Модены,офицером Франческо Баджи, который оставил воспоминания много позже своего возвращения из русского плена в Орле. Одноименная телепостановка режиссера Сандро Больки намного слабее литературного шедевра Бак-келли, хотя Раф Валлоне великолепно сыграл роль Ладзаро Скачерни: в особенности сцены отступления приблизительны и выдают зрителю студийную бутафорию берегов реки Воп.

В романе «Le strade di polvere» (Дороги пыли) Розетты Лоу солдат из Пьемонта Пидрен, вернувшись с русской войны, отказывается говорить о ней, как будто он ее совершенно стер из памяти. Лишь в последние мгновения перед смертью, скошенный эпидемией холеры, он вдруг кри-чит «Казаки! Казаки!» и испускает дух с распахнутыми ртом и глазами, в ужасе от воспоминаний о казацких налетах в России. Пережитые ужа-сы не могут быть совсем вычеркнуты из подсознания, они всплывают в момент смерти.

На каком языке говорили итальянцы между собой и с другими солда-тами Великой Армии, легко себе представить: региональные итальян-ские диалекты перемешивались с дурным французским в речи офицеров. Природные особенности, нравы, обычаи и привычки воинов тоже были разными. Риккардо Баккелли очень рельефно отражает этот аспект, пре-ломленный в восприятии своего героя, мельника Ладзаро из феррарской низменности долины реки По. Не говоря уже об общении с русским на-селением. Были и яркие эпизоды в этом смешении языков и диалектов: братья Терци общаются на латыни со старым аббатом польского като-лического монастыря неподалеку от Вильны; офицер из Модены Баджи описывает крестьянские жилища и его поражают детские люльки, при-вязанные к потолку, он общается с русским генералом и поет оперные арии, за что генерал и его семейство особенно ценят итальянского плен-ного, принимая его как гостя. Не зря итальянская культура так ценилась в России, и многие русские ездили учиться в Италию, хотя бы с отцом Мартини из Болоньи.

О Некоторых ПерсонажахЭта коллективная биография итальянцев слагается из множества эпи-


зодов, в которых отражаются различия культур, традиций, привычек, говоров. Так, один из них – калабрийский разбойник, который отправля-ется в дорогу за славой и социальной реабилитацией; ему удается спа-стись от мороза и от смерти, укрывшись в животе лошади. Окончить свои дни ему суждено заколотым насмерть на пороге своей лачуги в род-ном поселке Кария на горном плато Поро. Адвокат Джузеппе Манфреди из Катандзаро отправляется в Россию в свите Мюрата, дабы утвердить свои идеалы свободы и справедливости; по возвращении он продолжает свое апостольское служение, как он его воспринимает, в защите карбо-нариев, организовавших волнения 1820-21 гг. и осужденных на смерть. Генерал Флорестано Пепе, верно служивший Бурбонам, а затем под влиянием идей неаполитанской Революции и французской модерниза-ции перешедший в наполеоновский стан, руководил армией Мюрата до Вильны и был отстранен от службы после реставрации Фердинанда на троне Неаполя. Лючио Караччоло из Роккаромана командовал сотней калабрийских Велитов в России; еще до этого он запятнал свою репута-цию подавлением Неаполитанской республики 1799 г. во время службы у кардинала Фабрицио Руффо. Джироламо Раморино из Пьемонта про-менял службу в торговом флоте на службу в войске и сражался в России и в первой войне за независимость, окончив свои дни в 1849 г. перед карательным отрядом, исполнившим приговор за неповиновение. Дру-



гой пьемонтец, Джакомо Антонини, вернувшись из русской кампании, стал членом общества Карбонариев, познакомился с Джузеппе Мадзи-ни и принял участие в волнениях в Савойе, а затем и в перевороте в Палермо 1843 г. Укрывшись во Франции, он способствовал созданию Итальянского Национального Легиона, приняв затем участие в войнах за независимость. Маркиз Кристофоро Ферретти дошел до Москвы, а вернувшись на Родину, дождался событий 1848 г, вошел во временное правительство Ломбардии, а затем был избран депутатом в Пьемонт-ский парламент.

Многие ветераны IV Армейского Корпуса родом из Бергамо уча-ствовали в экспедиции Тысячи Гарибальди. Из Бергамо был и капитан Джузеппе Марьени, герой переправы через Березину, не перенесший этой трагедии и умерший через несколько недель. Следует вспомнить и выходцев из Военной Школы Модены, теперешней прославленной Военной Академии. Среди них тогдашний военный министр Акилле Фонтанелли, активный организатор экспедиции, и полковник Джованни Дзанарделли, венецианец, оставшийся в истории как строитель мостов через Березину, умерший от тифа несколько недель спустя в Кустрине. Римлянин Алессандро Оливьери, храбро сражавшийся под Малоярос-лавцем, закончил свои дни во французском изгнании в 1847 г.

Вот некоторые примеры коллективной биографии 40-45 тысяч ита-льянцев, приводимые неаполитанским историком Пьетро Коллетта. В своем труде Коллетта касается и Йоахима Мюрата, отдавая дань и воен-ной и гражданской доблести маршала, и его невезению, проявившемуся в гневе на него Наполеона и в трагическом завершении жизни в крепо-сти Пиццо Калабро.

ЗаключениеПослужила ли чему-нибудь трагедия русской кампании? Споры по

этому поводу ведутся до сих пор, несмотря на прошедшие столетия. В любом случае, верность и честность итальянцев не подлежат сомне-нию. Нет данных о массовом дезертирстве, как в случае с голландцами, швейцарцами и пруссами. Единичные случаи не показательны. Безус-ловен героизм итальянцев в сражении при Малоярославце, признанный русскими генералами и Наполеоном, вплоть до того, что битва вошла в историю под именем «итальянской». Около 7.000 итальянских воинов пали в бою в тот день, и эта цифра заставляет содрогнуться. К ним сле-


дует прибавить и 7.000 погибших с русской стороны. На другой день Наполеон был потрясен, придя на поле битвы.

Что же произошло по возвращении в центральную Европу, известно. Мюрат поспешил в Неаполь в отчаянной попытке защитить свой трон от австрийцев и англичан, осаждавших город. Вице-король Е. Богарнэ остался верен присяге Наполеону вплоть до его падения, но Венский конгресс был близок, и у Итальянского Королевства не оставалось шан-сов на выживание. Паолина и Камилло Боргезе, Элиза и Феличе Баччок-ки ждала та же участь быть отстраненными от власти, ведь все они были близкими Наполеону людьми.

Однако немногие оставшиеся в живых ветераны должны были ду-мать совсем не об этом. Многие военные влились в заново воссозданные донаполеоновские подразделения. Представители разных профессий, студенты, работники сельского хозяйства, мастеровые, торговцы верну-лись в свои семьи. Но они продолжают участвовать в жизни общества. Их привлекает движение карбонариев и затем тайные общества наподо-бие «Молодая Италия» Мадзини. Многие ветераны, уже в немолодом возрасте и потрепанные жизнью, примут участие в выступлениях карбо-нариев в Неаполе, Модене и революционном движении так называемой весны народов 1848 года. Кто-то в этой борьбе будет осужден на смерть и погибнет.

То же самое случится и в России. Офицеры, прошедшие путь до Па-рижа, ознакомились с антифеодальными реформами, введенными Фран-цузской революцией и распространенными Наполеоном в Европе, и по возвращении домой они будут способствовать распространению либе-рально-масонских обществ, которые станут хребтом декабризма и пер-вых русских революционных организаций. Сам Пушкин не остался в стороне от этих веяний.

Но это уже другая история.



261

Фриули и русская кампания 1812 г.

Маттео Ло Прести

«Прощай, прощай, Казарса, я отправляюсь в долгий путь/оставляю отца и мать и ухожу с Наполеоном/Прощай ста-рая деревня и молодые друзья/Наполеон зовет к себе цвет

молодежи/... когда часы бьют полдень (Винченцо Колюсси фриуланский солдат) предстает перед Наполеоном и уже через шесть месяцев/я уже посреди снегов в боях за Россию». Так Пьер Паоло Пазолини в своем сборнике стихотворений «La meglio gioventù», издательства Эйнауди, 1975, с. 137, рассказывает в приключенческом и поэтическом ключе историю своего предка (по матери, фамилия которой была тоже Колюс-си), вовлеченного в вихрь военных событий тех лет. В основе возвы-шенного поэтического повествования Пазолини лежат полные драма-тизма исторические факты: введение обязательной военной службы в завоеванной Наполеоном области Фриули – Венеция Джулия на севе-ро-востоке Италии заставило тысячи бедных крестьян, которые были не в состоянии откупиться, влиться во французские полки и отправиться на войну.

В хорошо изданном при поддержке культурно-просветительного об-щества Ассочиационе Про Сачиле (Сачиле – городок в провинции Пор-деноне, чье название происходит от латинского Sacellum – маленький храм) томе под названием «Молодые фриуланцы в войсках Наполео-на: 1797-1815» , издательства Композит, 2002, исследователь Роберто Гарджуло пишет о французской оккупации фриуланской земли с точ-ки зрения экономической, социальной и политической, называя среди позитивных аспектов упразднение феодальных структур и религиозных корпораций, реформу кадастровых регистраций, рационализацию на-логового аппарата. Однако, обязательную военную службу население так и не приняло. К тому же, налоговое бремя, возложенное на фриу-ланское население, вскоре многократно возросло в силу военных нужд французской имперской политики. Но не будем забывать, что Наполео-ну приписываются и такие улучшения, как мелиорация засушливых зе-



мель, превращенных в пастбища, или строительство дороги, ведущей из Пальмановы в Порденоне по низменной фриуланской долине и до сих пор называемой «наполеоновской».

Обязательная военная служба тяготит итальянское население. При-зыв в процентном отношении больше, чем в самой Франции: в 1805 г набраны 16 молодых итальянцев из тысячи, тогда как во Франции соот-ношение достигало лишь 4 человек из тысячи.

Немало молодых фриуланцев предпочло бежать в Австрию, Венгрию или Германию.

Гарджуло рассказывает, что появились в те времена настоящие бан-ды дезертиров, орудовавшие на границе исторической области Карния и ставшие социальным бедствием этой территории. Многие фальсифици-ровали свои личные документы и свидетельства о браке. Многие не мог-ли служить по состоянию здоровья, выросшие в нищете - и в молодости оставались рахитичны и болезненны.

А вот юноши из богатых и благородных семей с большой охотой за-писывались добровольцами в полки Итальянского королевства под ко-мандованием Наполеона, - их прельщала возможность сделать блестя-щую карьеру, получить престижный социальный статус, их увлекал миф Наполеона – непобедимого генерала.

Фриуланцы приняли массовое участие в русском походе. Среди них был и Третий полк легкой пехоты, набранный в Пальманове, прекрас-ном городе эпохи Возрождения, план которого воспроизводит звезду. Этот полк практически полностью был уничтожен во время трагическо-го отступления.

С 1806 по 1813 год во французской армии служило около 20 тысяч фриуланцев, в то время как все население области, согласно проведен-ной несколькими годами раньше переписи, составляло 350 тысяч жите-лей. Подсчитано, кроме того, что с 1805 по 1814 год французами было завербовано 120 тысяч итальянских военнослужащих, из которых 61 тысяча погибли или пропали без вести, что составляет 50% от общей численности. Погибших в России было 26 тысяч.

Некоторые историки полагают, что военная служба молодых людей, происходящих из различных регионов полуострова, сплотила их под знаменами Французской Революции и создала предпосылки к выработ-


ке общенациональных идеалов, легших в ос-нову итальянского движения Рисорджименто и затем позволивших Италии объединиться.

Немецкий философ Гегель полагал, что вой-на исторически необходима, как ветер морской воде: если бы не было войн, история представ-ляла бы из себя гниющее болото. А Клаузевиц, великий теоретик военного искусства, писал: «Было бы абсурдным стремиться внести в фи-лософию войны умеренность. Война – это акт насилия, доведенный до крайности». Знаме-ниты циничные и бесчеловечные афоризмы на эту тему разных диктаторов. Мао Цзедун, на-пример, говорил: «Политика – это бескровная

война, а война – это кровопролитная политика». Бенито Муссолини по-лагал, что «Война – это суд присяжных для народов», и высшая мера наказания, к которой приговорили этого фашистского диктатора силы итальянского сопротивления, очевидно, вытекала из его собственного высказывания.

Война, с каким бы блеском ни описывала ее литература всех времен, всегда ложится на плечи самых слабых членов общества, которые, как правило, почти не представлены во властно-административных структу-рах. Вот и Карл Шмидт считает, что политические движения не рожда-ются во благо общества, но лишь против кого-либо или чего-либо. Был ли прав Э. Кант, утверждая в своем трактате «К вечному миру», что ка-ждое государство должно принять республиканскую конституцию? Дей-ствительно, история свидетельствует, что демократические государства никогда не воевали между собой. То есть, демократические государства конечно воевали, но не между собой.

Война, как учит нас прошлое, не является необходимой, не является благом, не несет в себе элементов прогресса или морального оздоров-ления народов. Она находит прекрасное психологическое отражение (греки называли его катарсисом) на страницах романов или в кадрах фильмов. Но в жизни нужно воспринимать ее как выражение ненужного насилия, страдания и смерти. Войну следует представлять как интеллек-туальное отрицание жизни.



Documents

1812 Gli Italiani nella campagna di Russia. Atti Del Convegno di Cassino-Roma ottobre 2012, a cura di Tatiana Polo