Московский государственный институт международных отношений(Университет) МИД России

Российская ассоциация международных исследований

РОССИЯ И МИР ПОСЛЕ МИРОВОГО КРИЗИСА: НОВЫЕ ВЫЗОВЫ, НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ?

Материалы VI-го Конвента РАМИ

ПОЛИТИКО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТЕОРИЙ

МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ И ВНЕШНЕЙ

ПОЛИТИКИ

Ответственный редактор тома

д.ф.н., проф. Т.А. Алексеева

Все тексты публикуются в авторской редакции

МоскваМГИМО – Университет

2011

В сборнике представлены доклады и выступления, сделанные на

секции «Политико-теоретические основания теорий международных

отношений и внешней политики», проведенной в рамках 6-ого Конвента

Российской ассоциации международных исследований (РАМИ) «Россия и

мир после мирового кризиса: новые вызовы, новые возможности» (МГИМО

(У) МИД России, сентябрь 2010 г.).

ОГЛАВЛЕНИЕ

Алексеева Т.А. Внешнеполитические идеологии как политическое воображаемое.

Кондратов А.И. Внешнеполитическая деятельность государства в системе международных отношений как объект научного изучения.

Ткаченко Б.И. Теоретические и методологические проблемыанализа эффективности внешней политики.

Василевская М.С. Феномен федерализма: влияние федеративных институтов на внешнюю политику государств.

Григорьева Н.Е. Возможности применения теорий катастроф, бифуркаций и нечетких множеств для описания различных состояний социально-экономической системы.

Дериглазова Л.В. Измерение асимметрий в международных конфликтах.

Тимофеев И.Н. Риск, неопределенность и дилемма безопасности: концептуализация понятий.

Неупокоева Е.Ю. Доверие в межгосударственных отношениях: взгляд из теории.

Якупова Л.З. Когнитивные основания энергетического взаимодействия России и ЕС.

Судаков С.С. Пути глобального лидерства США.

Ваславский Я.И. Эволюция сообщества суверенных государств:угрозы и вызовы со стороны новых акторов(на примере Косово, Абхазии и Южной Осетии).

Сулима Д.П. Роль ТНК в современном мире.

Чанышев А.А. Кант и Фихте: Теоретико-мировоззренческие основания концепции «вечногомира».

Алексеева Т.А.

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ИДЕОЛОГИИ КАК ПОЛИТИЧЕСКОЕ

ВООБРАЖАЕМОЕ.

Исследование влияния идей на политику – одна из сквозных тем в

истории политической философии. Тем не менее, обращение к этой проблеме

как никогда актуально именно сейчас, когда в изучении мировой политики

сплошь и рядом господствуют узко рационалистические объяснения

поведения акторов, что, по существу, означает постановку под вопрос

человеческого фактора. Для многих экономистов и политологов идеи либо

вообще не имеют значения, либо это своего рода эпифеномены, которые не

позволяют адекватно оценить результаты действий лиц, принимающих

решения. При такой функционалистской аргументации последствия

предопределяют причины с помощью рационального естественного отбора.

Крайняя точка зрения в таком подходе сводится к тому, что идеи – это

просто « приманка»: конкурирующие между собой элиты опираются на

популярные идеи для того, чтобы пропагандировать и легитимировать свои

интересы, однако идеи сами по себе не играют каузальной роли. В таком

рационалистическом подходе интересы рассматриваются как данность и

логически предшествуют любым убеждениям и верованиям акторов.

Именно с такой предпосылки начинают свой анализ международных

отношений такие известные теории как «политический реализм» и

«либеральный институционализм». Обе теории исходят из того, что

сориентированные на собственный интерес акторы максимизируют пользу с

учетом имеющихся ограничений. Именно ограничения становятся фокусом

исследования. Неудивительно поэтому, что представители этих «школ»

признают за идеями минимальную роль, придавая им статус «необъяснимых

переменных».

Однако следует помнить, что выявление рациональных переменных –

это «теоретически полезное упрощение реальности, а отнюдь не истинное ее

отражение1». Даже если мы исходим из рационалистического утверждения,

действия людей зависят от содержательного, субстантивного качества

доступных идей, поскольку такие идеи помогают разъяснить принципы и

концепции каузальных отношений, и координировать индивидуальное

поведение. Будучи институционализированными, идеи и далее помогают

направлять действия людей.

В последнее время рационалистические модели подвергаются критике

со стороны исследователей международных отношений и мировой политики.

Так, в соответствии с «рефлективистским» подходом, верования – это

центральный элемент всякого исследования, поскольку, говоря словами

Александра Вендта, анализ оборачивается выяснением того, каким образом

«познавательные практики конституируют субъекты». Рефлективисты

«разделяют когнитивную, интерсубъективную концепцию процесса, в

котором идентичности и интересы являются эндогенными для

взаимодействий, а не рационалистически-бихевиоралистскими, в которым

они экзогенны2». Такой подход предполагает исследование не только

стратегий, направленных на реализацию определенных интересов, но также и

того, как образом происходит формирование предпочтений, и как именно

складываются идентичности. Ключевой проблемой в этом случае становится

не тот факт, что идентичности имеют значение, а то, как именно происходит

их влияние, каким образом можно исследовать их последствия. Тем не

менее, «школа» рефлективизма не смогла сформулировать или

протестировать связную гипотезу в этом отношении. Без четко

сформулированной совокупности предположений относительно поведении

акторов и широкого эмпирического анализа, рефлективистская критика

остается в большей степени выражением вполне понятного разочарования, 1 Keohane, Robert. After Hegemony: Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton: Princeton University Press. 1984. P. 108.

2 Wendt, Alexander. Anarchy Is What States Make of It: The Social Construction of Power Politics // International Organization. Spring 1992. # 46. P. 392. По поводу противоречий между взглядами рефлективистов и рационалистов См. более подробно: Keohane, Robert. International Institutions and State Power: Essays in International Relations Theory. Boulder: Westview Press. 1989. P. 158-179.

нежели работоспособной исследовательской программой. Хотя

рационалистический подход является важным для начала анализа, мы

сомневаемся в его объяснительном потенциале, предполагая наличие

множества эмпирических аномалий, которые можно объяснить только в том

случае, если мы примем во внимание соответствующие идеи.

Соответственно, результаты политики могут получить объяснение

только, если мы соединим интересы и власть с представлением о

человеческих верованиях. Для того, чтобы понять человеческие

предпочтения, необходимо понять, какие идеи имеются в наличии и как

люди делают свой выбор между ними. Отсюда проистекает высокий

эвристический потенциал исследований проблем зарождения, расцвета и

упадка внешнеполитических идеологий.

Вплоть до сегодняшнего дня практически все исследователи сходятся в

том, что сферой обитания идеология является область социальных и

политических действий. Оговоримся, что представление об идеологии

отнюдь неоднозначно. Так, Карл Маркс, писал об идеологиях как о «ложном

сознании». Первая редакция понятия «идеологии» у Маркса звучит как

метафора (1846 г.): он сравнил ее с «camera obscura», которая отражает мир

вверх ногами. Из этого образа следует два вывода: во-первых, идеология

представляет собой шаг в сторону от материального базиса, однако, является

ли она частью «надстройки» или нет – вопрос спорный; и, во-вторых,

идеология предполагает искажение и иллюзию, именно поэтому она

получила название «ложного сознания», что предопределяется тем, что

реальность – материальный процесс, а идеология отражает то, что возникает

в головах его участников.

В ситуации повседневности, когда употребляется слово «идеология»,

обычные люди редко размышляют о «ложном сознании» или «искаженной

реальности» - чаще всего имеется ввиду нечто более аморфное, не столько

образы желательного будущего, сколько отражение отношения к чему-либо.

Так, Терри Иглтон замечает, что у человека с улицы есть собственное

мнение об идеологиях, полагая, что представление об идеологиях

«сознательные, хорошо сформулированных системах очевидно неадекватно»,

поскольку в них исчезает живое, спонтанное отношение субъекта к

структурам власти, которое придает невидимые цвета самой повседневной

жизни3». Такого рода четкое противопоставление «интеллектуальных» и

»живых» идеологий в последнее время встречается довольно часто.

Идеология, писал Джон Пламенатц (один из первых американских

политических философов, преодолевших господство позитивизма в

университетах США), в своей одноименной книге, принимается по

причинам, отнюдь не связанным с истиной. Это предполагает нечто более

широкое, менее тесно взаимосвязанное и в меньшей степени

кодифицированное: систему ценностей, «склад ума» (американская

традиция), «мировоззрение» (немецкая традиция), нечто весьма близкое к

менталитету (во французской традиции), что предполагает сильно

затрудняющий восприятие «салат» из отчасти унаследованных, отчасти

благоприобретенных утверждений, которые почти не поддаются

осмыслению, воспринимаемых бессознательно как рамки нашей жизни и

которые для этого большинства было бы затруднительно, если не

невозможно, кодифицировать и обосновывать4. У Пламенатца отчетливо

выделяются два уровня идеологий - целостный и частичный. Последние,

действующие на спонтанном, обыденном уровне отражает «имплицитные»

ценности сообщества и, естественно, не имеют некоторых характерных

признаков идеологий, в частности, структурной четкости «тотальных»

идеологий5. Если первый тип идеологий присущ образованным обществам,

то частичный встречался уже в примитивных, однако материально развитых

обществах. «Частичные идеологии» часто обозначают просто понятием

«системы верований». Это своего рода «линзы», фильтрующие 3 Eagleton, Terry. Ideology. London. 1991. P. P. 221-222.

4 Plamenatz, John. Ideology. NY: Praeger Publishers. 1970.

5 Plamenatz, John. Ideology. NY: Praeger Publishers. 1970. P. 17-23.

информацию об окружающей среде, близко подходя к понятию

«менталитета», «коллективного бессознательного», приобретшего

устойчивый характер на протяжении длительного времени.

А коль скоро единого представления об идеологии не существует, то

вполне допустимо воспользоваться таким определением (разумеется,

признанным научным сообществом и прошедшим процедуры узаконивания,

логического обоснования), которое представляется наиболее адекватным

поставленной задаче6. Тем не менее, в самом общем виде можно сказать,

что политическая идеология употребляется в специфическом смысле – для

характеристики рационально-ценностной мотивации политического

поведения и мировоззренческой основы политики7. Это относительно

целостная, систематизированная совокупность мировоззренческих идей и

взглядов, отражающих оценки свойств мира и перспектив его изменений в

сознании отдельных людей, социальных групп, массовых движений,

политических партий или общества в целом. Или иначе, это понятийная

система, доведенная у ее приверженцев почти до полного автоматизма

восприятия и оценки, встроенная в программу их действий,

предопределяющая цели поведения.

В последние годы многие теоретики, неоднократно предпринимали

попытки очистить идеологию от наростов и искажений, вычленить в ней

некое «ядро», более или менее свободное от внешних оценок, рассмотреть

ее как политическую идеологию, представляющую собой более или менее

целостную систему ценностей, то есть как бы тавтологично это ни звучало –

освободить идеологию от идеологии8.

6 Чрезмерное расширение понятия «идеологии» несет в себе определенную опасность, так как открывает дверь «опасному каннибализму идеи идеологии, ее склонности поглощать все другие идеи». См. Minogue K.R. On Identifying Ideology. || Ideologie et politique. Ed. By M. Cranston and P.Mair. Florence. 1981. P.277 Сирота Н.М. Политические идеологии: генезис и современные формы. СПб: ИКЦ. 2009. С. 12.

8 Не секрет, что подавляющее большинство работ, посвященных идеологиям отличается идеологизированностью – у их авторов имеются твердые политические убеждения и, как следствие, статьи и книги содержат в себе сильный нормативный привкус. Их авторы, подобно другим политическим теоретикам, в сущности, стремятся прежде всего вскрыть господствующие властные отношения. Поэтому тезис о возможности нейтральной позиции объективного исследователя идеологий часто подвергался критике. Даже обладая сильной волей крайне трудно вырваться из плена предрассудков , связанных с нашим происхождением и историческим временем. «Тем не менее, важно не шарахаться от веры

Например, в современной англо-саксонской традиции понятие

идеологии нередко относят к «сущностно оспариваемым концепциям9».

Английский политический философ М. Фридэн указывает на три

основных способа связей между концепциями, составляющими идеологию:

Во-первых, Фридэн допускает, что разум, или то, что мы называем

«логикой», организует наши убеждения. Разумеется, это именно то, что

лежит в центре сократовского метода рассуждений, да и вообще всей

философии. Убеждения рационального человека должны быть

последовательными. Они - осмысленны и, поэтому, концепции

поддерживают друг друга, складываясь в более или менее разумное и

связное мировоззрение.

Во-вторых, идеологии организованы не только благодаря разуму. Поскольку

идеологии представляют собой концептуальные социальные карты,

указующие путь для политических решений, и вынуждены делать это на

Просвещения в силу рациональности и науки, - указывают Р. Итвелл и А. Райт, - к «постмодернистскому убеждению», что все относительно, что не существует истин и стандартов, по отношению к которым можно оценивать политические идеологии», выход – попытаться понять смысл идеологий столь рационально, насколько это возможно ( Contemporary Political Ideologies. Ed. By Roger Eatwell and Anthony Wright. London: Continuum.1999. P. Y11 ).

99 Понятие «сущностно оспариваемых концепций» (”essentially contested concepts”) было введено американским политическим философом В. Гэлли в работе: W.B. Gallie. Essentially Contested Concepts// W.B. Gallie. Philosophy and Historical Understanding. 2nd Ed. NY: Shocken Books. 1968. P. 157-191. Смысл его идеи заключается в том, что вокруг концептуального «ядра» формируется совокупность различных интерпретаций одного и того же понятия, что предопределяет крайне сложную структуру некоторых политических категорий ( например, таких как свобода, равенство, авторитет, справедливость, политика, государство и др.), позволяющих спорить об их наиболее адекватной, с точки зрения исследователей, интерпретации. Процесс разъяснения, или в терминологии Гэлли «очищения» концепций, соответственно, предполагает принятие решения о том, какие именно части концепции следует использовать и продолжать обосновывать, а какие следует пересмотреть и от каких вообще отказаться. Здесь заметна связь со взглядами на процесс формирования идеологий С. Жижека. По его мнению, это происходит через определение сходства и различия ценностей и смыслов концепций, а также узловых точек ( например, такие часто встречающиеся имена как «нация», «демократия», «порядок», «свобода», «справедливость« и т.д.). С. Жижек приводит следующий пример, показывающий как именно выстраивается политическая идеология : «… в идеологическом пространстве «плавают» те или иные означающие - !свобода», «государство», «справедливость,»мир». Затем в их цепочку включается некое господствующее означающее «коммунизм», ретроактивно предающее им «коммунистическое» значение. Тогда оказывается, что действительная «свобода» возможна только при условии преодоления формальной природы буржуазной свободы, которая на самом деле представляет собой одну из форм порабощения; «государство» оказывается основанием господства правящего класса; рыночный обмен не может быть «справедливым и равным», поскольку сама форма эквивалентного обмена между трудом и капиталом предполагает эксплуатацию; «война2 оказывается неизбежным следствием деления общества на классы; только социалистическая революция приведет к прочному миру и т.д. ( либерально-демократическое «пристегивание» артикулирует значение совершенно иначе, консервативное «пристегивание» противостоит обоим указанным полям, и так до бесконечности» - Жижек, Славой. Возвышенный объект идеологии. Москва: Художественный журнал. 1999. С. 107.

языке, доступном массам, равно как и интеллектуалам, любителям и

профессионалам, они легко сочетают в себе разум и эмоции. Иными

словами, идеологии должны быть одновременно рационально

обоснованными, и одновременно эмоционально привлекательными. Такого

рода эмоциональная окраска позволяет относительно безболезненно

нарушать логику обоснования, сочетать в себе несовместимые убеждения,

придавая, тем самым, идеологиям эклектический характер. Например, в

идеологии фашизма одновременно присутствовала идея о том, что все

индивиды должны подчиняться коллективу, и лозунг превосходства

сверхчеловека ( которым может стать каждый) и, стало быть, вести за собой

других, что предполагало выделение из коллектива, выход на более высокий

уровень, крайнюю индивидуализацию «героя».

В-третьих, в целом идеологии во многом предопределяются культурой и

историей

данного конкретного общества. Какие комбинации концепций и

интерпретации оказываются принятыми, а какие нет, в значительной

степени определяется историческими и культурными факторами, а не только

разумом. Помимо всего прочего, идеологии присущи социальным группам и

оттачиваются благодаря наличию политического и социального конфликта

по поводу власти. Их характер зависит от специфических особенностей этих

конфликтов. Коль скоро идеологии осуществляют ряд услуг, таких как

легитимация, упорядочивание, упрощение и ориентация действий», то

конфигурации концепций, создаваемых ею, возникают в зависимости от

служения этим целям.

Таким образом, разум – отнюдь не единственный и даже не главный

организующий

принцип идеологии. Пересмотр идеологических интерпретаций

составляющих идеологию концепций с тем, чтобы они в большей степени

соответствовала требованиям разумности, означает игнорирование той

«сцепки», которая удерживает единство идеологии как эмоционально-

политически-культурно-рационального «коктейля».

Она – инструментальна и эмоциональна одновременно, опирается на

стереотипы сознания, воспринимаемые как бесспорные истины, не терпящие

ни обсуждения, ни проверки фактами действительности. В этом ее

принципиальное отличие от политической философии и политической

теории, которые, используя те же названия течений политической мысли

(либерализм, консерватизм, социализм и др.), по определению, предполагают

диалог, обсуждение, постоянное возвращение к утвердившимся понятиям и

категориям, привнесение новых оттенков и нюансов в их интерпретацию, а

иногда и полное опровержение или переосмысление10.

Поясним это на примере. Разные математические модели

представляют одно и то же физическое явление по-разному. Однако

практически не было случая, когда бы сторонники , скажем, аналитической

геометрии начали доказывать, что их дисциплина единственно верная, а все

остальные модели, например, математический анализ, теория вероятностей

или теория игр искажают картину мира. Так и политический философ,

подобно математику, не просто допускает возможность иной точки зрения,

наоборот, он ищет эту инаковость, открывается для нее, т.е. он стремится к

10 Французский политический философ Мишель Фуко ( 1926-1984) в одном из своих эссе показал различие между «диалогом» и «полемикой»: В ситуации диалога «человек, задающий вопросы, попросту осуществляет право, которым он располагает: оставаться при своем мнении, ощущать противоположное, требовать больше сведений, выделять другие основоположения, указывать на неправильность рассуждения etc. Что же касается человека, отвечающего на вопросы, он тоже пользуется правом, вовсе не находящимся вне самих дебатов; логика собственных рассуждений привязывает его к тому, что он высказал ранее, а согласие вести диалог ставит в зависимость от вопросов оппонента. Вопросы и ответы зависят от игры – игры одновременно приятной и трудной, поскольку в ней каждый из двух участников берет на себя труд использовать только те права, которые предоставляются ему другим ( принимая, таким образом, модель диалога). В противоположность этому полемист продолжает оставаться закованным в броню привилегий, которыми он располагает в рамках своего натиска, и никогда не дает согласия на вопрос. В принципе он обладает правами, уполномочивающими его вести войну и превращаться свое противоборство прямо-таки в обязанность: человек, с которым он вступает в конфронтацию, является для него не партнером в поиске истины, но противником, врагом, который заблуждается, который опасен, само существование которого, в конечном счете, несет угрозу. Для полемиста, соответственно, игра заключается не в признании этого человека в качестве субъекта, имеющего право на слово, а в отстранении его в качестве собеседника от любого возможного диалога; конечная цель полемиста не в том, чтобы приблизиться к трудной истине настолько близко, насколько это возможно, а в том, чтобы вызвать триумф тем, что полемист оставался верен себе с самого начала». Более того, по Фуко, субъект создается в дискуссиях. Полемика идеологична по самой своей природе, в то время как природа политической философии и теории именно в диалоге. См. Алексеева Т.А. Политическая философия. От концепций к теориям. Москва: РОССПЭН. 2007. С. 59-60.

интерсубъективности. Иное дело, что представители религиозных

конфессий, которые с большим трудом находят возможность примириться с

точкой зрения другой религии. Также идеолог «закрыт» для дискуссии, он

верит в истинность своих постулатов и искренне полагает, что все, не

разделяющие его точку зрения враги, носители зла, изначально

заблуждаются, или иначе, он всегда авторитарен, что позволило многим

авторам отожествить его взгляды с «секулярной религией».

В самом деле, именно в этом наиболее ясно прослеживается связь

между идеологией и религией. Историк эпохи позднего Возрождения

Франческо Гвиччардини и во многих отношениях предшественник Н.

Макиавелли, полагал, что существуют две вещи, абсолютно необходимые

для государства: оружие и религия11. Не случайно буржуазия

ниспровержение феодального государства начала с критики католической

церкви. Вместо католической религии она предложила разные версии

протестантизма, а затем религию разума, энциклопедизм, вольтерьянство, и,

наконец, весь спектр идеологий – от либерализма во всех его версиях до

национализма, от анархизма и социализма до консерватизма и т.д. А.

Грамши дополнил эту формулу: государству необходимы сила и согласие,

право и свобода, порядок и дисциплина, управление и самоуправление – т.е.

методы, с помощью которых господствующий класс осуществляет функцию

руководства, «концентрирует согласие» в гражданском обществе и функцию

господства в политическом обществе (государстве). Иными словами,

гегемония буржуазии означает не только насилие и принуждение, но также

идейное и культурное главенство. Но не только буржуазии. То, что

идеологические страсти, стоявшие за величайшими политическими

событиями последних столетий, представляли собой религиозные феномены,

сегодня уже нечто большее, чем просто интуитивное прозрение.

11 В американских университетах в учебных курсах для объяснения того, каким критериям должна отвечать идеология, чтобы считаться религией, часто используется формула «ОВО» - обещать, верить, обращать. Религия обещает спасение, верит в строгие теологические догматы и обращает в свою веру неверующих.

Прецедент рассмотрения сильно концентрированной идеологии как

религии встречается уже в 3-й главе работы Алексиса де Токвиля «Старый

режим и Французская революция», в которой он поясняет, что хотя цели

революции были политическими, она развивалась как религиозная

революция. Он писал о «возрождении религии» в новой форме «подобно

Исламу», который «охватил весь мир своими апостолами, боевиками и

жертвами». Примерно то же писал и Бертран Рассел после поездки в

Советскую Россию в 1920 году по поводу Октябрьской революции 1917 года.

И, наконец, подход этот стал широко принятым в академических кругах

после выдвижения известного тезиса Раймона Арона о том, что марксизм

превратился в «опиум интеллектуалов12». Отсюда – появление термина

«политическая религия», который, указывает Ханна Арендт, с самого начала

использовался двумя прямо противоположными лагерями: некоторыми

сторонниками либерализма для того, чтобы выразить свое несогласие с

советским экспериментом и одновременно был рефлексивным ответом

неордоксальных коммунистов, для которых жесткость большевистской

теории при Сталине напоминала средневековую схоластику. Примерно

также трактовалась и идеология национал-социализма (В. Гуриан и Э.

Фегелин)13. Эволюция Европы на протяжении последних нескольких

столетий,- утверждал Фёгелин, - была отмечена разделением

политического и религиозного – и отрицанием божественного основания

секулярной власти, но, как это ни парадоксально, стала также свидетелем

«сакрализации коллективности», которая формировалась вокруг

государства, расы, нации или класса, и которая в каждом случае означала

смену надежд на спасение, перенесенную из вечной жизни в современную14.

12 См. Tocqueville, Alexis de. The Ancient Regime and the French Revolution. Manchester: Fontana. 1966 ref.2. P.44; Russel, Bertrand. The Practice and Theory of Bolshevism. London: George Allen and Unwin. 1020. P. 16; Aron, Raymond. The Opium of the Intellectuals. NY: Doubleday. 1957.

13 Arendt, Hannah. Religion and Politics // Цит. по: Shorten, Richard. The Enlightenment , Communism and Political Religion: Reflections on a Misleading Trajectory// Journal of Political Ideologies. 2003. Vol.8. # 1. P. 17-18.

14 Voegelin, Eric. The Collected Works. Vol.5. Modernity without Restraint. Columbia: University of Missouri Press. 2000. P. 59-70.

Анализируя взаиморазрушительность религии и Современности, он также

провел специфическую религиозную аналогию с раннесредневековым

гностицизмом, сформулировал основание тоталитарного правления как

претензию на эзотерическое знание и мистическую конструкцию

социального смысла. Для Фёгелина, гностицизм был формой утопии,

глубоко укоренившейся, настоятельной тенденции в Западной мысли

трансформировать христианские надежды и символы спасения с

ориентации на иной мир на «присущие реальному миру действия». Короче

говоря, марш Гностицизма означал «внутреннюю логику Западного

политического развития от средневековой имманентности через гуманизм,

Просвещение, прогрессизм, либерализм, позитивизм и марксизм», в конце

концов построившего основания для тоталитаризма ХХ века15. Разумеется,

речь идет не столько об отожествлении идеологии и религии ( несмотря на

множество черт сходства, это все же разные феномены), сколько о

«воображаемой преемственности», или аналогии с «мессианизмом»,

«революционной верой», «гностицизмом», и т.д.16.

15 Voegelin, Eric. The Collected Works. Vol.5. Modernity without Restraint. Columbia: University of Missouri Press. 2000.Ref.13. P. 189.

16 Вопрос о «религиозном» характере тоталитарных идеологий отнюдь не бесспорен. Нам представляется наиболее убедительной точка зрения , предполагающая конвенциальную интерпретацию фашизма, коммунизма или нацизма, когда они рассматриваются либо как иррациональная, либо избыточно рациональная форма правления. Майкл Халберстам отмечает, что аксиомой является то, что тоталитаризм иррационален в той степени, в какой он обращается к квази-религиозным чувствам для того, чтобы обеспечить поддержку масс в противоположность как интересам индивида, так и сообщества. В то же время он слишком рационален как с точки зрения научных методов пропаганды и логичности, так и внутренней целостности тоталитарных доктрин - Halberstam, Michael. Totalitarianism and the Modern Conception of Politics. London: Yale University Press. 1999. P.6. Следует сделать некоторое уточнение: речь идет не о «рационализме», а именно и главным образом о «рациональности», поскольку первое относится к эпистемологической доктрине , благодаря которой знание устанавливается с помощью человеческого разума , а о критериях того, что расценивается как «рациональное человеческое поведение», по отношению к которому практики тоталитарных режимов затем могли быть, в свою очередь, оценены и проверены, хотя и то, и другое обычно трактуется как наследие Просвещения. Так, Карл Беккер философы ХУ111 века «разрушили Божественный град святого Августина только для того, чтобы вновь построить его из более современных материалов ». ХУ111 века был одновременно веком веры и веком разума - вера в разум, науку и прогресс заняла место веры, которую проповедовала религия. Философы выражали «наивную веру в авторитет природы и разума» и, тем самым, опирались на неисследованные предпосылки подобно тому, как Фома Аквинский строил свой рационализм в Х111 в. Они принадлежали традиции «естественного права» - важное звено в климате мнений между Христианством и Просвещением, но не придали этому звену необходимого признания, и обратились к истории, когда сами же испугались своего тезиса о безбожном рационализме , порывающем основания морали. «История» как новое божество, создавало источник для восхищения разумом и служила в качестве стандарта для открытия подлинной добродетели , той которая действительно соответствует природt человека. Философы «просто придали новую форму и новое имя объекту поклонения: убрав бога из природы, они обезбожили природу. - Becker,

Такой квази-религиозный облик присущ, однако отнюдь не только

тоталитарным идеологиям, но и идеологиям менее монолитным, «мягким”,

впрочем, также опирающимся на наследие Просвещения17. Так, итальянский

политолог А. Пиццорно отмечает: «Приняв форму секулярного государства

демократия инкорпорирует и легитимирует антиномные идентичности. Они

одновременно являются источником оппозиции и конфликта, и лабораторией

социального доверия. Это позволяет нам рассматривать демократию как

религию государства, поначалу нацеленного на преодоление религии. Как

всякая другая религиозная форма, демократия имеет собственные ритуалы:

дни выборов, конфирмации доверия представителям народа, гимны,

церемонии, демонстрации единства. Она также породила своих

крестоносцев. Они сориентированы, говорят нам, на то, чтобы уничтожить

присутствие политического зла в мире. Традиционно предполагалось, что

крестоносцы должны были добиться той же цели через обращение народов в

истинную религиозную веру. Теперь они предполагают их обращение к

истинному политическому режиму18».

Carl. The Heavenly City of the Eighteen’s Century Philosophers. New Haven: Yale University Press. 1932. Ref. 35. P. 31, 8, 30. 8 and 63. Тем не менее, существуют и другие мнения. Достаточно процитировать немецкого философа и писателя Томаса Манна, видевшего в торжестве нацизма абсолютное и планомерное разрушение всех нравственных основ- во имя пустопорожней политической идеи власти: «Теперь уже всем должно быть ясно, что иных целей нет и не было у «революции» (национал-социализма –АТ), которая называет себя германской, что ей неведомы никакие духовные, моральные, человеческие стимулы, кроме безумной и бессмысленной жажды власти и порабощения; что все «идеи», «миросозерцания», теории, убеждения служат ей исключительно завесой, предлогом, орудием обмана или достижения завоевательной цели, лишенной всякого нравственного содержания…». –Т. Манн. Культура и политика. // Томас Манн. Путь на Волшебную гору. Москва: Вагриус. 2008. С. 222-223.

17 Таким образом, понятие «идеологии» часто используется для описания определенной догматической совокупности ценностей, основывающейся на систематизированной философии, которые претендуют на то, чтобы обеспечить связные и неоспоримые ответы на все проблемы человечества, как индивидуальные, так и социальные: “философию» кодифицированную, сохраненную и выраженную в форме доктрины, находящуюся вне дискуссий и «вызовов». Именно такой, каким было христианство в традиции Фомы Аквинского. Именно в этом смысле мы говорим сегодня об «идеологии Марксизма-Ленинизма». Это был термин, который также применялся, хотя и в менее жесткой форме, к расистским ценностям, которые инспирировали нацистскую партию в Германии и их имитаторам повсеместно. И оно может быть также применено к комплексной культуре США и течениям мысли в Америке , начиная от догматической джефферсоновской демократии, которая получила широкое распространение в мире в последнее десятилетие. Как мы говорим об «идеологии», короче, мы знаем, что именно мы имеем ввиду: секулярную религию» - признает Джон Пламенатц. - Plamenatz, John. Ideology. NY: Praeger Publishers. 1970.

18 Pizzorno, Alessandro. The Impossibilities of Democracy: Bogus or Serious? // European Political Science. Autumn 2002. # 2.1. P. 10.

Как бы там ни было, язык идеологий мертв, он жонглирует понятиями,

утратившими непосредственную связь с действительностью, включает в себя

множество знаков, заклинаний, якобы «бесспорных истин», и, несмотря на

это, а возможно, именно поэтому, он понятен единомышленникам и

противникам.

В то же время, как уже указывалось выше, идеологии ( в том числе,

внешнеполитические идеологии) могут быть рассмотрены как

совокупности концепций (М. Фриден), однако, это не просто группа

политических концепций, а система интерпретации совокупности

политических концепций.

Коль скоро, идеологии – это «системы идей», они принадлежат к

символической сфере мышления. Их социальность проявляется в том, что

они часто, хотя и не всегда, ассоциируются с групповыми интересами,

конфликтами и борьбой. Они могут быть использованы для легитимации

или оппозиции власти, выражая в символической форме существующие

социальные проблемы и противоречия. Они осуществляют ментальный

«мониторинг» социальной конкуренции и одновременно играют роль

«стабилизатора» (или, в ряде случаев, наоборот, «вызова») имеющейся

форме власти и господства. Кроме того, идеология есть отражение конфликта

между должным и сущим. Они ищут свое основание не в обществе, не в

социальных отношениях, а в трансцендентной по отношению к обществу

духовной сфере.

Некоторые современные исследователи ассоциируют (а иногда и

отожествляют) идеологии с дискурсами.19. В этом случае согласие или 19

Дискурс (лат. Discursus - беседа, разговор), как и многие другие термины в политической теории, не имеет единого общепринятого определения. Более того, это вообще одно из наиболее сложных и менее всего поддающихся четкому определе5ний понятий в современных гуманитарных науках. В научной литературе это понятие особенно часто используется в широком и узком смысле. Дискурс в широком смысле рассматривается как коммуникативное событие, происходящее между говорящим, слушающим (наблюдателем и др.) в процессе коммуникативного действия в определенном временном, пространственном и прочих контекстах. Это коммуникативное действие может быть речевым, письменным, иметь вербальные и невербальные составляющие ( например, разговор с другом, диалог между врачом и пациентом, чтение газеты). В узком смысле дискурс означает завершенный или продолжающийся «продукт» коммуникативного действия, его письменный или речевой результат, который интерпретируется реципиентами, или иначе, это вербальный продукт. Нам кажется также вполне приемлемым следующее определение: под дискурсом понимается «совокупность ( письменных и устных) текстов, которые

легитимацию рассматривают как главные функции идеологии в обществе,

понимая их как в широком смысле дискурсивные или еще шире –

семиотические, практики. Идеология и культура как коллективные

репрезентации действительности воспроизводятся в дискурсах. Однако,

считает, например известный голландский исследователь Т.А. Ван Дейк, не

следует сводить весь анализ идеологии к анализу дискурсов – идеология

воспроизводится не только посредством текстов и разговоров. Однако

дискурс во всем этом занимает особое место. В отличие от большинства

социальных практик и семиотических кодов ( визуальные образы, знаки,

фото, невербальные вещи и т.д., делают это не напрямую и смысл,

заключенный в них, не до конца определен, неоднозначен), свойства текста

и речи позволяют нам формулировать и выражать абстрактные

идеологические верования самым непосредственным образом20.

Дискурс – смысловое поле, нечто, предвосхищающее любую

действительность, или иначе, область или сфера, в которой формируются

смыслы и значения. В политической науке понятие «дискурс» часто

используется для обозначения взаимодействия различных идеологических

течений на каком-то уровне – мирового сообщества, страны, региона, группы

и т.д. С содержательной точки зрения оно включает самые разные

конфигурации идеалов, норм, политических требований, верований и т.д.,

предполагающих как разъединение, так и взаимоналожение разных

вариантов духовного взаимодействия. Повторим еще раз, это не означает,

что идеологии выражаются только через дискурс. Имеется ввиду, что

производят люди в разнообразных ежедневных практиках – организационной деятельности, рекламе, социальной области, экономике, СМИ. Дискурс становится самостоятельным смысловым полем – некоей реальностью, которая развивается по соответствующим смысловым законам. Безусловно, содержание и структура дискурсов не просто отражает представления людей о мире, но они и создают символическую реальность, которой люди затем следуют как некому социальному закону» - Кисилева А.А. Предисловие научного редактора к книге: Л. Филипс, М.В. Йоргенсен. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков: Гуманитарный центр. 2004. С. 10. Наконец, дискурс может быть рассмотрен также как социальная формация. На наиболее высоком уровне абстракции дискурс относится к специфическому историческому периоду, социальной общности или к целой культуре. Именно в этом смысле мы говорим об идеологическом дискурсе.

20 Van Dijk. Teun. Ideology: A Multidisciplinary Approach. London: Sage. 1998.

дискурсы, наряду с другими социальными практиками, играют весьма

важную роль в репродуцировании идеологий.

Это привносит в наше представление об идеологиях еще один

немаловажный аспект. Крупнейший немецкий философ Мартин Хайдеггер

разработал понятие «картины мира» как атрибутивной черты науки эпохи

Модерна. По его мнению, концептуальная картина мира находит вербальное

выражение, отсюда - необходимость изучения дискурса словоупотребления:

«Сущее в целом теперь берется так, что оно только тогда становится сущим,

когда поставлено представляющим и устанавливающим его человеком21».

Идеология, в таком контексте, играет важнейшую роль в редуцировании

сложности окружающего мира, делая его сложность и противоречивость

доступной для человека, придерживающегося определенной ценностной

ориентации. Речь идет об «образе мира» (некоей модели, которая, будучи

построена на основании субъективного опыта, в дальнейшем сама

опосредует восприятие этого опыта22), а не о мире как объективной

реальности.

Между познанием, обществом и дискурсами, таким образом,

возникают разнообразные отношения, в совокупности представляющие

собой социальный тип мышления в политическом и культурном контексте.

Кроме того, они находят отражение в эмпирической практике. В последнем

случае идеологии предстают не сами по себе, а лишь в качестве отражения

идеологических дискурсов, как своего рода дискурсивные манифестации,

позволяющие объяснить, обосновать, легитимировать, мотивировать 21 Цит. по: «Новая технократическая волна на Западе». Сборник статей: переводы. Москва: Прогресс. 1986. С. 102-103.

22 Основные черты “картины мира» М. Хайдеггер показал в статье «Время картины мира»( Хайдеггер М. Время картины мира// М. Хайдеггер. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика. 1993. С. 41-62). «Картина» как изображение предполагает не буквальную корпию с оригинала, а фиксацию черт, которые мы считаем наиболее существенными, значимыми. «Мир здесь выступает как обозначение сущего в целом»(С.49). Там, где мир не может войти в картину, не может быть и «картины мира». Культура античности и средневековья не могли рассматривать мир с дистанции, как нечто противоположное им, поэтому Хайдеггер говорит о «картине мира» как феномене Модерна( Современности), когда впервые возникают субъект-объектные отношения. В последние годы употребление понятия существенно расширилось, став частью философского языка – теперь мы можем говорить уже не только о естественно-научной картине мира, но и о мире социальном, , языковом, политическом, литературном, даже мире повседневности.

соответствующий тип поведения. И хотя дискурсы – не единственный тип

социальной практики, отражающей идеологии, они играют важнейшую роль

в репродуцировании идеологий в социальной практике. Язык, текст,

разговор и коммуникация (то есть все то, что обычно понимается под

дискурсом) – это и есть выражение идеологии. В такой логике участники

дискурса – это не просто слушатели/говорящие или читатели/писатели, а в

первую очередь представители своих социальных групп и культур.

«Воспроизводство и изменение значений являются, в общем смысле,

политическими актами, - пишут английские исследователи Л. Филипс и М.В.

Йоргенсен.- Политика в теории дискурса не рассматривается узко, как,

например, политика партии. Напротив, это - широкое понятие, которое

относится к способу, которым мы структурируем область социального. Этот

способ исключает другие способы структурирования23».

Таким образом, дискурсивные нормы и практики, равно как и

последствия их использования, определяются социально. Дискурсы и их

ментальные проявления (например, смыслы) во множестве форм

воплощаются в социальных структурах, проявляются в различных ситуациях

и, соответственно, наоборот, социальные репрезентации, отношения и

структуры часто возникают, конструируются, оцениваются и

легитимируются с помощью текстов и речи. Идеологии часто

конструируются, используются и изменяются социальными акторами через

специфические дискурсивные практики. Идеология, поэтому, - это ничто

иное как основа социальных репрезентаций, разделяемых членами какой-то

группы, позволяющей им договориться между собой о принципах,

составляющих базис их мировоззрения. Это не идеалистические конструкты

какого-то отдельного индивида, а прежде всего социальные конструкты,

разделяемые членами какой-то группы.

При этом идеология выступает одновременно как социальный и как

ментальный конструкт. Поэтому необходимо различать, с одной стороны, 23 Филипс, Л. Йоргенсен, М.В.. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков: Гуманитарный центр. 2004. С.64.

социально разделяемые ментальные репрезентации; и с другой стороны, -

социальные практики, отчасти контролируемые ими и одновременно

благодаря которым они сами претерпевают изменения в процессе

реконструкции. Разница здесь та же, что и между грамматическими

правилами и реальным языком.

Идеология проявляет себя особым образом при воздействии на

общественное сознание. В политико-философской литературе принято

инновационное, традиционное и архаичное представлять как три разных, но

взаимодействующих между собой уровня развития общественного сознания,

но движущихся с разными скоростями. В нормальных условиях

общественное развитие естественным образом продуцирует в себе и из себя

инновации, обеспечивает их взаимодействие с традицией и передает ей

отдельные образцы, элементы и связи на нижний, базовый уровень архаики,

то есть в число наиболее давних, широко распространенных и укорененных

традиций, обычно не оспариваемых в обществе24.

Иное дело, когда отдельные политические лидеры, политические силы,

партии и т.д. насильственным образом вмешиваются в этот естественный

процесс. Одного принуждения обычно оказывается недостаточным и они

вынужденно обращаются к идеологии, которая в этом случае превращается в

«систему внушений» - подталкивания в направлении предначертанных

действий («идеологическая работа»). Однако такого рода использование

идеологий отнюдь не безопасно - с одной стороны, оно, безусловно, может

помочь в достижении идеала или реализации программы; однако, с другой

стороны, оно, принимая на себя роль традиций, осуществляет искусственный

отбор среди возможных инноваций, тем самым искажая, замедляя, а затем,

возможно, и приостанавливая нормальный ход развития общества. В этом

случае идеология становится важным властным инструментом, хотя и

носящим обоюдоострый характер.

24 Никольский С.А. Российское самосознание в реалиях ХХ1 столетия // Политическая концептология. 2009. № 4. С. 95-110.

Кроме того, идеология, политика, мифология - формы бытия

воображаемого, то есть симуляции. Механика возникновения нового образа

предполагает присоединение свойств одного объекта другому через

схематизацию, выделяющую как существенные, так и несущественные черты

объекта, акцентирующую отдельные признаки и затушевывающую другие,

при этом воображение развертывается на разных стадиях по-разному.

Воображение предполагает высокую степень абстракции, реальные свойства

объекта смазываются, искажаются, сглаживаются. Идеологическая модель

создается как продукт воображения и направлена на активность

воображения реципиентов (масс), то есть это как бы второй уровень

воображения, на котором происходит реинтерпретация со стороны

аудитории, возникает новый образ, зачастую пускающийся в автономное

плавание.

Каждому из названных уровней общественного сознания присущи

свои особенности возникновения и существования. Инновационный уровень

прямо связан с такими особенностями человеческого мышления как

воображение и фантазия. На уровне традиции на первый план выходят

рациональные и чувственные способности, на архаичном – иррациональная

вера, хотя, разумеется, не только. Таким образом, идеология

взаимодействует со всеми уровнями, оказывая на них непосредственное

воздействие.

В этом смысле идеология подобна древним мифам о происхождении

сущего. Можно утверждать, что она воплощает в себе теорию «социальных

мифов» Жоржа Сореля, в соответствии с которой, даже в отсутствие

эмпирических свидетельств, они могут стимулировать людей к действиям, а

также нелогичным «деривациям» и «остаткам» Вильфредо Парето, которые

формируют общинные ориентации. Коль скоро она принадлежит к духовно-

практическому измерению познания реальности, то она неизбежно содержит

в себе недоказуемые мировоззренческие и мифологические утверждения,

затрагивает эмоциональные структуры человеческой психики. Поэтому и

исследовать ее следует через мифы, веру, эмоции, стереотипы, символы,

знаки и т.д., что, собственно и позволяет представить себе архетип

бессознательного и его проявлений в деятельности власти, поведении толпы,

больших и малых групп, а также отдельных индивидов с присущими им

инстинктами, телесностью и фантазиями. Для такого исследователя как

Славой Жижек, даже сама действительность предстает как идеологическая.

Конечно, в идеологии имеется интенция познать мир рационально, однако

она изначально исходит из того, что в мире имеется также нечто

трансрациональное, неподотчетное разуму. Это как бы «большой Другой» -

институционализированный символический порядок, с которым индивид

должен себя соотносить25.

Коль скоро идеология, по мнению Е. Лаклау и Ш. Муффе, это

конструирование частных дискурсивных форм в рамках притязаний на

универсальное, миф оказывается чуть ли не одним из ключевых понятий ,

объясняющих этот процесс26. Миф – это такой принцип толкования ситуации,

в основе которого всегда будет лежать представление об идеальном

обществе. Политика, впрочем, также как идеология, религия или право несут

на себе мифологические черты, ибо оттолкнулись когда-то от “материнского

древа» мифологии как целостной формы общественного сознания. Элементы

мифа сохраняются в виде веры, не терпящей рациональной оценки или

анализа. Более того, в условиях глобализации и повсеместного

распространения массовой культуры мифологическое вновь усиливает свое

влияние. С помощью СМИ и других средств постоянно конструируются

мифы, прямо или косвенно программирующие сознание человека.

Французский философ Р. Барт, уделивший немалое внимание проблемам

мифологизации сознания, видел в мифах важнейший инструмент

25 Жижек, Славой. Возвышенный объект идеологии. Москва: Художественный журнал. 1999.

26 Laclau E. and Mouffe Ch. Hegemony and the Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. London: Verso. 1985.

политической демагогии27. Тем не менее, идеология отличается от мифа, хотя

миф часто усиливает мощь идеологии.

Или иначе, будучи той поверхностью, на которой фиксируются

неудовлетворенные требования, миф может трансформироваться в

социальное воображаемое. Воображаемое или социальное воображаемое –

это совокупность ценностей, институтов и символов, присущих конкретной

социальной группе данного общества. Так, по крайней мере, понимают

социальное воображаемое в современной философской литературе. 28.

Однако само понятие претерпело определенные метаморфозы. Жак Лакан,

когда впервые использовал это понятие в 1936 году для описания одного из

трех порядков в теории психоанализа, считал, что «воображаемое» несет в

себе коннотацию иллюзорности, соблазнения и восхищения. Тем самым, он

определил дуальность отношений между «эго» и спекулятивным образом.

Такое понимание «воображаемого» предполагает его косвенный характер,

своего рода игру между эмоциями и разумом, желанием, символическим

порядком и реальностью, которая вновь и вновь тестируется, преломляется и

видоизменяется. В последние годы некоторые авторы пытались

переосмыслить проблематику идеологии и политического и социального

воображаемого (например, Корнелиус Касториадис в работе

«Воображаемый институт общества»- 1975 г.), однако их труды остаются

преимущественно достоянием научной общественности, в то время как

политики и обычные люди, особенно в нашей стране в силу известных

исторических причин, скорее продолжают подходить к идеологиям в

большей или меньшей степени с традиционно марксистских позиций.

27 «Всякая семиологическая система есть система ценностей, потребитель же мифов принимает их значение за систему фактов… Буржуазная идеология отказывается от объяснения вещей… Функция мифа – удалять реальность» - Барт Р. Мифологии. Москва: Издательство им. Сабашниковых. 2000. С. 96.

28 В философской литературе в этом случае часто предпочитали говорить о «духе». Так, Томас Манн в «Рассуждениях аполитичного» писал, что «… вне духа невозможно познать ни одну вещь, даже самую маленькую и ничтожную, не говоря уже о великих исторических феноменах. У всех этих феноменов - два лика. Удалите из Французской революции «философию» - останется один лишь голодный бунт. Останется переворот в имущественных отношениях. Но кто же станет отрицать, что трактовать Французскую революцию таким образом означает несправедливо ее унижать?» - Манн, Томас. Рассуждения аполитичного // Томас Манн. Путь на Волшебную гору. Москва: Вагриус. 2008. С. 53.

Короче говоря, они рассматривают связь между реальным и воображаемым

как всеобъемлющую оппозицию между реальностью и идеями: идеологии и

воображаемое совместно оказываются на стороне идей, выступают в роли

средства, способного завуалировать грубую реальность материального

производства.

Необходимость в социальных идеалах объясняется тем, что отказ от

них означает застывание политического воображаемого, иначе говоря, утрату

способности человека справиться с «освоением реальности29». Разумеется,

«воображаемое» не создает реальность, хотя еще со времен Гегеля мы

помним, что в политике видимость и есть реальность, оно лишь оказывает на

нее частичное воздействие. Тем не менее, воображаемое – институт, по

крайней мере, в той части, когда оно репрезентирует систему смыслов,

управляющую социальной структурой. Но тогда «воображаемое» входит в

исторический конструкт, определяемый взаимодействием субъектов в

конкретном, историческом обществе. Именно с таких позиций развивали

свои идеи многие авторы, такие, например, как Бенедикт Андерсон в книге

«Воображаемые сообщества»(1983), где он писал о государстве как

«воображаемом сообществе», или Чарльз Тэйлор «Современное социальное

воображаемое» (2004), анализировавший «воображаемый Запад».

Вывод из сказанного заключается в следующем: очень часто мы

говорим об идеологиях, а фактически имеем ввиду идеологическое

мышление, манеру мышления и дискурс, нежели догму саму по себе.

Разумеется, само слово «идеологический» предполагает особенно

настойчивое следование определенному мнению, равно как и его

содержательная сторона. История полна групповыми действиями, в которых

29 «Социальный идеал, - пишет российский философ Андрей Ашкеров, - есть определенный режим взаимосвязи воображаемого и реального, когда невидимые социально-экономические, политические и прочие связи обозначают возможность надперсональной идентичности. Особенность надперсональной идентичности в том, что коллективное «Я» оказывается в ее перспективе более реальным, чем эмпирическое персональное «Я». Социальный идеал, таким образом, не должен смешиваться с фантазмами, галлюцинанциями и прочим «опиумом для народа». Напротив, социальный идеал есть единственный шанс на вполне осязаемое обладание неким коллективным «мы». – Ашкеров, Андрей. Реализм и романтизм. Заметки о политическом воображаемом // Русский журнал – http:// www . russ . ru / layout / set / print / pole / Realizm - romantism

доктринальное содержание было вторичным, или в которых основные идеи

изменялись в процессе, причем сплошь и рядом самым драматическим

образом, однако вера в идеологическое дело оставалась твердой. Подобные

эпизоды подтверждают силу идеологического мышления, не затрагивающего

содержания месседжа.

Из этого следует, что идеологию следует трактовать широко, особенно

в историческом контексте как в тотальном, так и частичном смысле, для того,

чтобы обозначить таким образом мировоззрение, равно как и довольно

аморфные ценности и ориентации, которых придерживается публика в

целом, поскольку именно в этом содержится генетическая цепочка

идеологического мышления.

Иными словами, идеология и идеологические паттерны мышления

выступают в роли посредника, посредством которого вопросы внешней

политики транслируются и воспринимаются массовой аудиторией.

Подчеркнем еще раз: в эпоху демократии и массовой политики идеология

представляет собой «улицу с двусторонним движением» - верования и

действия правителей формируются под влиянием давления ценностей

«низов», в то же время они имеют возможность оказывать давление в

нужном для них направлении на граждан «сверху». В конце концов,

идеологическое мышление формирует групповое сознание.

Кондратов А.И.

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ГОСУДАРСТВА В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

КАК ОБЪЕКТ НАУЧНОГО ИЗУЧЕНИЯ

В настоящее время отечественная и зарубежная наука международных

отношений достигла достаточно высокого уровня обобщения. Развитию теории

международных отношений активно способствует проведение различных

научных форумов, в том числе и конвентов Российской Ассоциации

международных исследований. Вместе с тем, еще на предыдущем Конвенте

отмечалось, что традиционные парадигмы теории международных отношений

оказались не способны объяснить причины мировых трансформаций, в том

числе и разрушение существовавшей до начала 90-х годов ХХ века системы

международных отношений30.

Опираясь на существующие теоретические положения крайне сложно

определить перспективы реализации взаимосвязей между элементами

формирующейся структуры системы международных отношений. Пример тому

мировой финансовый и экономический кризис начала XXI века. Данный кризис

возник не как природное явление, а в большей степени, как следствие

деятельности государств. Именно поэтому и необходимо развивать новые

направления научных поисков в интересах совершенствования политической

практики. В качестве промежуточного результата такой работы следует

рассматривать разработку новых производных от теории международных

отношений частных теорий. Одной из них, по нашему мнению, должна стать

теория внешнеполитической деятельности государства.

Представляемые ниже положения имеют две цели. Первая - раскрыть роль

и место явления «внешнеполитическая деятельность государства» в системе

международных отношений, а вторая – показать основные элементы теории

внешнеполитической деятельности государства, рассматриваемой как часть

научного знания теории международных отношений.

Сегодня имеются все основания рассматривать внешнеполитическую

деятельность государства в качестве специфического объекта изучения.

Данная деятельность обладает своей сущностью, содержанием и формами его

внешнего выражения.

30 Тимофеев И.Н. Вызовы конструктивисткой теории международных отношений: политическая философия, эмпирические методы и новые реалии мировой политики // Мировая политика: взгляд из будущего. Материалы V Конвента РАМИ / Том 24 Теоретические проблемы анализа международных отношений и внешней политики. - М.: МГИМО (У) МИД России, 2009. - С. 77-88.

Понятие «внешнеполитическая деятельность государства» определяется

нами как – организованная и соответствующим образом обеспеченная

деятельность государства по оказанию воздействия на объекты его

внешнеполитических интересов в рамках выбранной тактики31. Основными

категориями внешнеполитической деятельности государства являются:

внешнеполитическое воздействие, обеспечение, организация и тактика.

Существенным итогом исследований данной проблемы стала разработка

теоретической модели внешнеполитической деятельности государства32.

Для раскрытия роли (то есть - функций) и места данной деятельности (то

есть - в сравнении с другими явлениями) в системе международных отношений

оправдано применение системного подхода33.

Как явление «внешнеполитическая деятельность государства»

развивается в рамках всех традиционно выделяемых в истории

международных отношений систем. Эта деятельность государства является

компонентом любого типа структуры34 международных систем

(мультиполярной и биполярной) и осуществляется на всех уровнях

структуры международных отношений35: глобальном, региональном,

субрегиональном, международно-ситуационном, групповом, двустороннем.

Чем выше уровень международных отношений, тем сложнее содержание

внешнеполитической деятельности государства и ее направления.

Отношения между государствами и другими участниками системы

международных отношений реализуются в ходе взаимодействия между ними.

Суть этого взаимодействия - удовлетворение интересов государств путем

оказания ими внешнеполитического воздействия на определенные объекты и

31 Кондратов А.И. Внешнеполитическая деятельность государства как категория теории международных отношений // Социология власти. 2009. – № 7. – С. 158-166.

32 Кондратов А.И. Модель внешнеполитической деятельности государства: Монография / А.И. Кондратов. М.: Изд-во РАГС, 2010. 274 с.

33 Категории политической науки. – М.: МГИМО (У) МИД России, РОССПЭН, 2002. - С. 126.34 Структура системы международных отношений - особый, закономерно возникающий в процессе ее

функционирования и развития способ связи между входящими в нее государствами и другими акторами. См.: Мировая политика и международные отношения: Учебное пособие / Под ред. С.А. Ланцова, В.А. Ачкасова. – СПб.: Питер, 2005. - С. 130.

35 Система, структура и процесс развития современных международных отношений / Отв. ред. В.И. Гатман. - М., «Наука», 1984. - С. 310-414; Мировая политика и международные отношения: Учебное пособие / Под ред. С.А. Ланцова, В.А. Ачкасова. – СПб.: Питер, 2005. - С. 128-130.

связанные с их функционированием процессы. В результате этой деятельности

развивается сама система международных отношений в целом.

Согласно одному из традиционных подходов международные отношения

рассматриваются как система или совокупность различных связей и

взаимоотношений между субъектами, действующими на мировой арене.

Для осуществления любой из указанных «связей» субъекту нужно

осуществлять деятельность. Связи у государства возникают и реализуются в

рамках соответствующих направлений его внешнеполитической деятельности

(дипломатической, внешнеэкономической, международно-правой, военной,

разведывательной и иной деятельности). Поэтому деятельность по

одновременной реализации множества связей государства с другими акторами

представляет собой не что иное, как его внешнеполитическую деятельность в

целом.

Таким образом, как явление внешнеполитическая деятельность государства

выполняет в системе международных отношений функцию связи между ее

элементами (государствами и иными акторами). От качества этой связи, ее

направленности, надежности, интенсивности и других характеристик зависит

не только степень реализации интересов конкретного государства, но и

устойчивость всей системы.

По отношению к другим явлениям данного класса внешнеполитическая

деятельность государства находится в одном ряду с понятиями

внешнеполитическая и международная деятельность различных организаций и

иных акторов международных отношений.

Эволюция внешнеполитической деятельности зависит от многих

переменных и происходит в результате качественных изменений в ее

содержании, за счет осуществления деструктивного или конструктивного

воздействия и деятельности по ее обеспечению. Изменения внешней структуры

внешнеполитической деятельности проявляются в результате применения

присущих ей различных организационных и тактических форм.

Понимание того, что система международных отношений является

внешней средой (макросредой) для подсистемы из двух государств

(микросерда), позволяет раскрыть не только состав (элементы) этой

подсистемы и ее внутреннюю структуру (связи между ними), но и ее внешнюю

структуру, то есть взаимосвязи с системой международных отношений36.

На внешнеполитическую деятельность государства (ее возникновение,

существование или исчезновение) в системе международных отношений

влияние оказывает значительное по объему множество внешних и внутренних

факторов. Одновременно и сама внешнеполитическая деятельность государства

в определенной степени оказывает влияние на систему международных

отношений.

Представленные положения позволяют перейти к характеристике

теоретических представлений об этом явлении.

Теория внешнеполитической деятельности государства определяется

нами как – область знаний, раскрывающая закономерности функционирования

и развития внешнеполитической деятельности государства, описывающая и

объясняющая особенности реализации интересов государства в

международных отношениях.

Объектом изучения данной теории является внешнеполитическая

деятельность государства в системе международных отношений.

Ее предмет составляет изучение закономерностей развития

внешнеполитической деятельности государства, ее внешних и внутренних

сторон и взаимосвязей, принципов осуществления этой деятельности и

механизмов воздействия на объекты интересов и связанных с ними процессы.

В данной теории присутствуют все типы компонентов: эмпирическая основа;

теоретическая основа; логика теории; содержание теории37.

Современный уровень развития научного знания о внешнеполитической

деятельности дает возможность выделить и такие основные элементы данной

36 Хрусталев М.А. Анализ международных ситуаций и политическая экспертиза: очерки теории и методологии. - М.: НОФМО, 2008. - С. 10.

37 Косолапов Н.А. Теория международных отношений: предмет анализа и предмет теории (Введение в теорию) // Мировая экономика и международные отношения, 1998. - № 11. - С. 49.

теории как: принцип ее построения; научные понятия; закономерности;

суждения; факты, входящие в теорию; положения, которые необходимо

следуют из перечисленных элементов38.

Центральным, синтезирующим принципом является модель

внешнеполитической деятельности государства, без компонентов которой эта

деятельность не может существовать.

Основу модели составляют четыре подмножества терминов и понятий,

соответствующие основным категориям. Организация и тактика располагаются

таким образом, что они составляют внешний контур модели, по отношению к

обеспечению и внешнеполитическому воздействию, что отражает взаимосвязь

организационных и тактических форм внешнего выражения двух видов этой

деятельности (обеспечения и воздействия).

На входе модели внешнеполитические интересы, определяющие

внешнеполитический курс государства, а на выходе – результат деятельности.

Данная модель позволяет рассматривать в динамике весь процесс

осуществления деятельности любого государства по реализации его

внешнеполитического курса. Для этого используются 20 контрольных точек.

Одновременно модель позволяет синтезировать все связанные с ней понятия,

суждения, закономерности и т.п. Каждый элемент модели отвечает за

конкретную качественную характеристику этой теоретической системы в

целом. Воздействие – определяет внешнюю активность системы, обеспечение –

отвечает за условия функционирования, организация – за упорядоченность

деятельности, тактика – определяет гибкость в осуществлении деятельности и

способность адекватного реагирования на внешние воздействия.

В результате классификации терминов и понятий вся их совокупность

разграничивается на подмножества, представленные в модели условными

блоками. Все они вместе взятые представляют понятийный аппарат теории.

38 Андреев И.Д. Теория как форма организации научного знания. - М.: Наука, 1979. - С. 21.

Как система данная модель является отрытой, поскольку она способна

реагировать на возможные внешние воздействия, выражающиеся в уточнении и

дополнении входящих в нее элементов.

Важное место в структуре теории занимает и такой ее элемент, как

закономерности внешнеполитической деятельности государства.

Между рассматриваемыми в теории явлениями существуют причинно-

следственные связи, которые способствуют определению закономерностей

внешнеполитической деятельности государства.

В частности, при определенных условиях (практически одновременно с

формированием государства) у государства возникают интересы, как следствие

процесса осознания имеющихся у него потребностей.

Необходимость реализации интересов обусловливает возникновение

такого явления, как организация внешнеполитической деятельности

государства, в ходе которой корректируются цели и задачи предполагаемой

деятельности по их реализации, формируется система сил и средств,

вырабатывается стратегия этой деятельности.

Необходимость достижения целей и решения задач обусловливает

проведение государством деятельности по обеспечению аппарата и процесса

внешнеполитической деятельности.

Необходимость реализации стратегии внешнеполитической деятельности и

ее обеспечения обусловливает применение адекватных характеру решаемых

государством задач организационных и тактических форм, что предполагает

выбор соответствующей тактики.

Осуществление организации, выбор тактики и соответствующее

обеспечение создают условия для осуществления внешнеполитического

воздействия. При необходимости между выделенными элементами

осуществляется обратная связь.

Наличие причинно-следственных связей между основными компонентами

теоретической системы свидетельствуют о наличии универсальной

закономерности. Она формулируется следующим образом. Чтобы

реализовать интересы в сфере международных отношений государство

вынуждено оказывать внешнеполитическое воздействие на

соответствующие объекты.

Признание объективного наличия закономерностей внешнеполитической

деятельности означает возможность их познания и позволяет формировать и

раскрывать уровни их иерархии.

Исследование закономерностей, определяющих рассматриваемую

деятельность, позволяет выделить следующие уровни их иерархии.

Первый уровень составляют законы и закономерности философии и

диалектики.

Ко второму относятся закономерности теории международных отношений

и некоторых других научных дисциплин.

Третий уровень составляют собственно закономерности

внешнеполитической деятельности государства. Поскольку данную

деятельность необходимо рассматривать в рамках теории международных

отношений не только как самостоятельное явление системы международных

отношений, но и исследовать закономерности, определяющие внутреннее

единство этой деятельности, поэтому ее закономерности целесообразно

подразделять на две группы: закономерности, обусловливающие возникновение

и развитие внешнеполитической деятельности государства как явление в

системе международных отношений, и закономерности, обусловливающие

возникновение и развитие явлений внутри самой деятельности.

Все другие элементы теории используются для раскрытия

закономерностей, определений понятий, объяснения, описания, конкретизации

и иллюстрации особенностей внешнеполитической деятельности государства.

Общенаучное значение теории состоит в том, что наряду с подведением

известного итога она, реализуя принцип преемственности наших знаний,

обнаруживает их неполноту в тех или иных аспектах предмета и тем

способствует развитию теории международных отношений. Наличие логически

выстроенных и научно обоснованных положений в теории сдерживает

возможные попытки ее трактовки с каких-либо политико-идеологических

позиций.

Поэтому в теоретической системе знаний о международных отношениях

новая теория занимает свое особое место в сравнении с другими известными

частными теориями и теоретическими концепциями.

По утверждению авторитетного отечественного специалиста в области

политической теории и международных отношений Т.А. Алексеевой, «Каждая

теория выполняет четыре основных функции: обобщает накопленную

информацию, делает понятным сложные явления, предсказывает последствия

разных обстоятельств, способствует поиску новых фактов»39. При этом,

политическая теория выполняет такие функции как: дескриптивную,

объяснительную, прогностическую, инструментальную, идеологическую40.

Очевидно, что все названные функции способна выполнять в полном объеме и

рассматриваемая теория внешнеполитической деятельности государства.

Кроме того, как теоретическая система знаний о внешнеполитической

деятельности государства, объясняющая ее теория способна выполнять и ряд

других таких важных функций как: объяснительная, предсказательная,

синтетическая, методологическая и практическая, традиционно выделяемых в

научной литературе41.

Выполняя объяснительную функцию теория внешнеполитической

деятельности государства благодаря своей научной основе раскрывает

содержание этой разновидности деятельности государства в целом, ее цели,

задачи, определяет роль и место различных по форме собственности и

государственной принадлежности органов и организаций в системе реализации

внешней политики своего государства, рассматривает связи с другими

государственными органами и организациями, показывает что именно

внешнеполитическая, а не внутриполитическая деятельность решает задачи в

39 Алексеева Т.А. Современные политические теории: Курс лекций. – М.: Московский институт международных отношений (Университет) МИД РФ : Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2007. - С. 6.

40 Алексеева Т.А. Указ. раб. - С. 20-21. 41 Андреев И.Д. Теория как форма организации научного знания. - М., Издательство “Наука”, 1979. - С.

29.

интересах обеспечения реализации национальных интересов страны путем

применения специфических, сил, средств, форм и методов в сфере

международных отношений, формирует объективные предпосылки к защите от

возможных угроз, возникающих в результате аналогичной деятельности других

государств.

Наряду с объяснением теория дает на эмпирическом уровне и возможность

описания отдельных явлений, связанных с внешнеполитической деятельностью

конкретных государств, применяемых ими в определенных исторических

условиях формах и методах. Например, в ходе рассмотрения вопросов

становления и развития систем внешнеполитических ведомств различных

государств благодаря положениям теории имеется возможность рассмотреть в

исторической ретроспективе причины создания тех или иных государственных

и негосударственных органов и организаций в конкретной стране.

Сущность предсказательной функции теории внешнеполитической

деятельности государства состоит в том, что она дает возможность теоретикам

и практикам не только объяснить особенности внешнеполитической

деятельности, раскрыть закономерности развития связанных с нею явлений и

руководствоваться этими знаниями в деятельности участниками

международных связей, но на основе этих знаний раскрыть тенденции

дальнейшего развития данных явлений, предвидеть наступление будущих

событий, предугадывать возможные действия других государств в перспективе,

даже те, которые ранее не были известны, что в свою очередь имеет важное

значение, как для практической деятельности органов государственной власти,

так и для самого научного познания.

Объяснительная и предсказательные функции теории внешнеполитической

деятельности государства неразрывно связаны между собой, “ибо вторая по

существу является продолжением первой: всякое объяснение в той, или иной

степени и форме содержит в себе предсказание, а предсказание, в свою очередь,

немыслимо без объяснения и строится на его основе”42.

42 Андреев И.Д. Указ. раб., с. 44.

Значение синтезирующей функции теории внешнеполитической

деятельности государства состоит в том, что она упорядочивает в рамках

сформулированной системы знаний весьма обширный эмпирический материал,

накопленный наукой о международных отношениях в этой области, обобщает

его, выступает как синтез материала о данной деятельности на основе единого

подхода к оценке рассматриваемых явлений. Синтезирующая функция данной

системы проявляется также в том, что она вскрывает и осуществляет

закономерные связи между ее частями и элементами, что дает возможность

обнаружить принципиально новые связи и интегративные качества, которыми

не обладают отдельные части и элементы или простая их совокупность, но

которые присущи системе. Например, именно благодаря синтезирующей

функции рассматриваемой теории имеется возможность рассмотреть

взаимосвязи между различными по форме собственности и государственной

принадлежности организациями и внешнеполитическими ведомствами

государства, раскрыть закономерности использования разноплановых

организаций в деятельности, осуществляемой в интересах реализации

стратегических планов государства.

Методологическая функция теории дает возможность развивать и

совершенствовать имеющиеся знания о внешнеполитической деятельности

различных государств, пополнять теоретический арсенал науки новыми

знаниями, раскрывающими более обстоятельно и глубоко политические

явления и их закономерности, связанные с деятельностью государств по поводу

реализации их интересов на международной арене.

Практическая функция выражается в том, что она дает необходимые

знания для органов государственной власти различного уровня в сфере

международного сотрудничества иностранных партнеров с Российской

Федерацией. Благодаря практической функции российские представители

органов власти имеют возможность адекватно реагировать на возможное

возникновение угроз внешней и внутренней безопасности России. Кроме того,

благодаря имеющимся знаниям об особенностях организации и тактики

внешнеполитической деятельности отдельных государств, они в определенных

случаях могут использовать зарубежный положительный опыт в решении тех

или иных специфических задач в собственных интересах.

Практическая функция органически связана со всеми другими ее

функциями, особенно с предсказательной, которая непосредственно объединяет

эту систему с практикой. Но связь теории с практической деятельностью носит

двусторонний характер. С одной стороны практика служит поставщиком

новых знаний для рассматриваемой системы, а с другой – деятельность

российского внешнеполитического ведомства и других структур

осуществляется на теоретической основе. Поэтому практическая функция

теории определяется и тем, что она является “идеальным выражением

практики, эмпирических данных”43, внешнеполитической деятельности любого

государства, а, следовательно, и России. Именно в практической функции

рассматриваемой теоретической системы знаний наглядно проявляется

обратная связь между теорией и практикой.

Реализуя свои функции теория внешнеполитической деятельности

государства развивает и дополняет положения других теорий, способствует

нейтрализации существующего теоретического и эмпирического вакуума путем

углубленного изучения указанной деятельности, и главное – новая теория

нацелена на получение нового знания.

Таким образом, можно констатировать, что сегодня в рамках теории

международных отношений и политической науки в целом имеет право на

существование и дальнейшее развитие теория внешнеполитической

деятельности государства.

Б. И. Ткаченко

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

АНАЛИЗА ЭФФЕКТИВНОСТИ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ

43 Андреев И.Д. Указ. раб., с. 47.

Проблема анализа эффективности внешнеполитической деятельности

государства и экономической оценки последствий мероприятий в области

внешней политики весьма актуальна для России и других стран и

характеризуется множеством сложных взаимосвязей, их взаимным

переплетением и взаимозависимостями экономического, политического,

военно-стратегического, культурно-этнического и других порядков. Эта

научная проблема имеет также большое практическое значение. Сама

постановка подобной проблемы вполне обоснована, так как любой вид

деятельности человека, общества или государства предполагает возможность

и необходимость определения степени его эффективности.

Актуальность данной работы определяется конкретными

первоочередными планами реализации новой политической стратегии,

раскрытой в Послании Президента Российской Федерации Д. А. Медведева

Федеральному Собранию Российской Федерации 12 ноября 2009 года, а

именно: "Наша внешняя политика должна быть исключительно

прагматичной. Её эффективность должна оцениваться по простому

критерию: способствует ли она улучшению жизненных стандартов в нашей

стране?.. Поручаю Правительству до конца текущего года разработать чёткие

критерии оценки результатов внешнеполитической деятельности… Нашему

МИДу нужно перевести эту работу на системную основу и по её итогам

подготовить программу эффективного использования внешнеполитических

факторов в целях долгосрочного развития" 44.

Таким образом, проблема представляет интерес в научном и

практическом отношениях.

Проблема анализа эффективности внешнеполитической деятельности

государства — это научная целина, никем и никогда в отечественной науке

ранее не разрабатывавшаяся. По нашим данным, в начале 1990-х годов —

начале XXI века в головных институтах Отделения проблем мировой

44 Послание президента РФ Дмитрия Медведева Федеральному Собранию Российской Федерации 12 ноября 2009 года. Полный текст // Российская газета. Федеральный выпуск. 2009. 13 ноября № 214 (5038).

экономики и международных отношений Академии наук СССР и Российской

академии наук (РАН) и секции международных отношений Отделения

общественных наук РАН такого рода исследования не проводились. По

данной проблеме в отечественной литературе следует отметить

теоретическую постановку автором данной проблемы 45 и ее практическую

иллюстрацию на примере территориально-пограничных споров России с

сопредельными странами Дальнего востока: Китаем, Японией и США 46.

Концептуально-теоретических работ в этой области до настоящего

времени не было также и за рубежом. Однако потребности оптимизации

внешнеполитической деятельности обусловили в отдельных странах за

рубежом ряд практических мероприятий аналитического характера. Так, в

США в 1980-е годы имелись некоторые практические разработки с

дальнейшим использованием ЭВМ для просчитывания внешнеполитических

ситуаций и получения выводов о приемлемости вариантов стратегий

международного развития и политики правительства в сфере международных

отношений. Эти разработки осуществлялись на базе научно-аналитического

центра "РЭНД корпорейшн". Кроме того, в некоторых странах (США,

Англии — в Международном институте стратегических исследований,

Японии) применялись конкретные оценки эффективности

внешнеполитической деятельности на основе критерия качества.

Соответственно в этих странах по результатам реализации данных

мероприятий должны быть и публикации конкретно-эмпирического

характера.

В СССР, России и республиках СНГ не было и нет даже намека на

подобного рода исследования. Оценки же эффективности и результативности

внешнеполитических мероприятий осуществляются субъективно, на сугубо

личностном уровне. Так, Э. Шеварднадзе, бывший министр иностранных дел

СССР, оценил "экономическую эффективность" деятельности 45 Ткаченко Б. И. Эффективность внешней политики. Владивосток: ДВО РАН, 1993.46 Ткаченко Б. И. Проблемы эффективности внешней политики России на Дальнем Востоке.

Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1996.

возглавлявшегося им внешнеполитического ведомства так: "Наши расчеты

показывают, что в нынешней пятилетке (т. е. во второй половине 80-х годов.

— Прим. авт.) суммарный "мирный дивиденд" от реализации

внешнеполитического курса, основанного на новом мышлении, может

составить 240—250 миллиардов рублей" 47.

Однако реальные и трезвые оценки внешней политики СССР и России

последних 25 лет показывают существенные экономические потери для

нашей страны, не говоря уже об общем ухудшении геостратегической

стабильности в мире и связанных с этим локальных международных

конфликтах. Именно поэтому, на мой взгляд, пора нам откровенно говорить

о "рентабельности" внешней политики. То есть безусловно необходимо

просчитывать эффективность внешнеполитических решений политиков и

правительства с позиций экономики.

Проблема анализа эффективности внешнеполитической деятельности и

экономической оценки последствий мероприятий в области внешней

политики весьма актуальна для России и для других стран, ведущих на

международной арене активную внешнеполитическую деятельность. Дело в

том, что внешняя политика крупных держав — это весьма ресурсоёмкая

сфера деятельности.

Для разработки теоретических и методологических проблем анализа

эффективности внешнеполитической деятельности государства в сфере

международных отношений, подходов для оценки эффективности

мероприятий в области внешней политики, межгосударственных и

международных отношений, а также практических проблем эффективности

внешней политики России на Дальнем Востоке необходимо синтезировать

методы и приемы различных наук на стыке теории международных

отношений, теории эффективности и системной методологии,

международной политологии, международного права и экономики и

47 Шеварднадзе Э. А. // Правда. 1990. 5 июля, № 186. С. 2.

использовать знания из соответствующих областей науки. Так будет

разработано новое направление научного поиска и решена эта весьма

сложная научная проблема.

Если говорить об эффективности всего механизма управления

внешнеполитической деятельностью государства, то необходимо применение

системного подхода и, прежде всего, структуризация всей цепочки — от

разработки стратегии внешней политики до ее реализации в практике

международных отношений. Таким образом, неизбежно встает проблема

системного рассмотрения всей цепочки (или цикла) принятия и реализации

решений в этой области, начиная от выработки долговременной концепции

внешней политики и кончая конкретными внешнеполитическими акциями и

действиями.

Такая глобальная блок-схема (или модель) должна иметь системно-

структурное построение, включающее в качестве основных элементов:

фундаментальную основу — национально-государственные интересы

страны как целого. Государство и правительство должны обслуживать

интересы ныне живущих на данной территории народов и будущих

поколений граждан страны с учетом, прежде всего, общенациональных

интересов, а не специфических национальных и частных интересов тех или

иных социально-общественных групп или этносов, а также с учетом

национально-государственных традиций, т. е. вне зависимости от текущей

политической конъюнктуры. Эти интересы предстают как специфический

органический и многоканальный синтез интересов и потребностей военно-

стратегических, экономических, политических, национально-этнических,

культурных, религиозных и других;

политические, правовые и иные институты государства,

представляющие собой специфическую часть надстройки и обслуживающие

уровень межгосударственных отношений с другими странами. В качестве

особого элемента этого блока выступает наука с ее кадровым и научно-

организационным потенциалом — ученые и научно-исследовательские

институты и учреждения, которые осуществляют фундаментальную

(теоретическую) разработку внешнеполитических концепций, разрабатывают

прикладные аспекты подготавливаемых внешнеполитических решений и

акций, дают конкретные практические рекомендации при ситуационном

анализе (вкупе с практическими работниками министерств и ведомств,

имеющих отношение к внешнеполитической деятельности и внешним

сношениям);

блок других стран и межгосударственных объединений и институтов

(ООН, НАТО, ЗЕС, ЕС, СБСЕ, АЗПАК, АНЗЮС, АСЕАН, АТЭС и др.), с

которыми взаимодействует государство на международной арене. Анализ и

учет экономических, военно-стратегических, политических, идеологических,

национально-культурных, демографических, этнических, религиозных и

других интересов и традиций этих стран и объединений во всем их

многообразии и взаимном переплетении;

все многообразие системообразующих связей и отношений между

этими основными блоками и их функциональными подсистемами

(экономического, военно-стратегического, политико-идеологического,

культурного, национально-этнического, демографического и других

порядков и срезов). Эти блоки и функциональные подсистемы связаны

между собой сложными многоместными отношениями и порождают

различные внешне- и внутриполитические, внешне- и внутриэкономические,

военно-политические и другие стратегические и тактические ситуации.

Таким образом, после построения такой общей модели и ее более

детальной структуризации возникает возможность формальной качественной

идентификации специфических внешнеполитических проблем, разработки

математических моделей глобальных и локальных внешнеполитических

проблем и ситуаций. Теоретически возможно построение такого рода

универсальной (с определенной степенью приближения к конкретной

действительности) модели глобальных геостратегических взаимодействий на

межгосударственном уровне с распространением анализа на характер и

тенденции развития экономических, политических и других процессов

внутри самих этих стран. В таком понимании становится возможным

подойти и к теоретическому и практическому решению проблемы оценки

внешнеполитических доктрин и конкретных внешнеполитических

мероприятий через порождаемые ими экономические, политические и другие

процессы.

Оценка мероприятий глобального характера (например, "нового

политического мышления" — как магистрального направления внешней

политики) на количественной экономической основе возможна, но только

через построение глобальной модели геополитического и геостратегического

взаимодействия, формализацию процессов, их конкретное насыщение и

анализ за длительные промежутки времени.

Неразрешимых проблем не бывает. Если проблема поставлена

корректно (т. е. обладает целостностью и внутренней непротиворечивостью),

то методами ее решения выступают системный подход и системное

моделирование на базе общей теории систем с последующим системным и

структурно-функциональным анализом выявленных структур и их связей

(взаимоотношений) 48.

Создание методической схемы расчетов экономической эффективности

мероприятий в области внешней политики, межгосударственных и

международных отношений (безотносительно к каким-либо конкретным

странам и регионам мира) в принципе возможно. Задача эта логически

разрешима. Для этого необходимо разработать универсальные методические

основы для оценки любых мероприятий в глобальной общественной

суперсистеме, представленной как цикл "наука — производство",

сопровождающихся получением экономического эффекта. Прежде всего,

необходимо разработать структурную схему-модель общественной

суперсистемы, обосновать методологические принципы определения

экономической эффективности функционирования ее блоков и разработать 48 О методологии системного анализа см.: Оптнер С. Л. Системный анализ для решения деловых и

промышленных проблем. М.: Советское радио, 1969.

соответствующие методы расчетов. Этого можно достигнуть путем введения

в модель соответствующих структурных и методических конструкций за счет

подключения к анализу процессов, происходящих в суперсистеме, также и

политической (внешнеполитической) надстройки и блока

межгосударственных отношений, о которых речь шла выше. Познание

экономической сущности межгосударственных и международных

политических, военно-стратегических и экономических процессов (во

взаимосвязи последних с политическими, военными и другими процессами)

позволит в дальнейшем адекватным образом структурировать эту

глобальную модель общественной суперсистемы, выявить зоны (или точки)

формирования экономического эффекта и эффективности взаимодействия

функциональных блоков суперсистемы мировых связей и в последующем

осуществить математическую формализацию этих процессов с позиций

теории эффективности. Такого рода структурная и методическая разработка

явилась бы не просто пионерной работой — она уникальна по своей

сложности. По существу должен быть осуществлен органический синтез

конструкций и процессов, относящихся к разного рода наукам —

политическим, экономическим, военным, социальным.

Структуризация задачи разработки методологических, методических и

практических проблем определения эффективности внешнеполитической

деятельности должна включать следующие основные этапы (и блоки): во-

первых, разработку проблем системно-структурного моделирования

международных и межгосударственных отношений (в аспекте

эффективности внешних связей); во-вторых, разработку проблем

определения экономической эффективности в универсальной общественной

суперсистеме, представленной также как цикл "наука — производство"; в-

третьих, разработку методологических проблем и методических подходов

для оценки эффективности мероприятий в области внешней политики,

межгосударственных и международных отношений.

Внешнеполитическая деятельность представляет собой специфический

вид социальной деятельности, обслуживающий внешнеполитические

интересы государства в сфере международных отношений и интегрирующий

разнокачественные составляющие базисных и надстроечных блоков и

отношений социума в их единстве и взаимодействии. Этот вид деятельности

направлен на создание благоприятных внешних условий внутреннего

функционирования государства (его экономики, внутренней политики и

социальной жизни, этнокультуры и национальной идеологии) и на

обеспечение национальных интересов государства в сфере международных

отношений. Поскольку речь идет о деятельности, т. е. процессе, имеющем

начало (ресурсы на входе) и конец (результаты на выходе), на определенном

уровне абстракции можно рассматривать внешнюю политику государства

как особого рода весьма специфический вид производства.

Этот вид производства задействован главным образом в сфере

межгосударственной политической надстройки, вторичен и даже третичен по

отношению к национальному экономическому базису и в конечном итоге

является производным от национально-государственных интересов страны,

включающих не только национальные экономические интересы, но и, по

необходимости, также и геополитические, военно-стратегические,

идеологические, национально-этнические, религиозные и другие интересы.

Этот вид производства поглощает значительные национальные ресурсы

(экономические, военные, научные и другие интеллектуальные), имеет

непосредственные и опосредованные, близкие и отдаленные результаты и

последствия. Таким образом, внешнеполитическая деятельность обладает

основными характеристиками любого процесса деятельности, который

можно представить в виде параметров затрат и результатов и

соответствующим образом оценить экономически их соотношение, т. е.

экономическую эффективность.

Эффективность внешнеполитической деятельности — понятие более

широкое, чем понятие ее экономической эффективности. Проблема

эффективности внешней политики выходит за рамки экономических

дисциплин, приобретая широкое, многоаспектное значение и выступая в

качестве фундаментальной характеристики внешнеполитической

деятельности в ее многообразных формах: геополитической, экономической,

военно-стратегической, политико-идеологической, социально-

психологической и других.

Эффективность — это универсальная категория, присущая самым

различным формам движения (и деятельности) и имеющая различные формы

выражения.

Мы полагаем, что каждому особому виду социальной деятельности, в

том числе и внешнеполитической, присуща своя, особая форма проявления

эффективности. Причем понятие "эффективность" выражает интегральную

характеристику любой деятельности, ориентированной на решение

возникающих проблем (экономических, социальных, политических, военно-

стратегических, международных и др.) и достижение определенных

результатов, объединяя в системное целое различные стороны и компоненты

этой деятельности через взаимосвязь затрат и результатов.

Более того, эффективность, как объективная категория

действительности, лежит в самом основании целеустремленных и

целенаправленных систем, которым присуще управление, а само явление

эффективности тесно взаимосвязано с явлениями оптимальности и

экстремальности, проявляющимися в свойствах материальных систем также

и неорганической природы.

Эффективность в зачаточной стадии присутствует в самых

элементарных формах движения материи, реализуясь через принципы

наименьшего действия, которым подчиняются физико-механические

системы в процессе их движения по оптимальным траекториям. Последние

можно представить как физически кратчайшие линии движения,

соединяющие точки пространства движения самым простейшим образом и

совпадающие в социальной (и внешнеполитической) сфере с наиболее

эффективными путями достижения заранее заданных результатов цели

деятельности.

Процесс управления (также и во внешнеполитической сфере) состоит в

переводе объекта управления из наличного состояния в должное либо в

сохранении статус-кво. Так задается цель деятельности. Из различных

возможных вариантов деятельности достижение лучшего варианта при

многокритериальной оценке совпадает с оптимальным управлением, т. е.

наиболее экономичным в заданных предполагаемых либо фиксированных

условиях.

В сложных системах эффективность проявляется через механизмы

оптимизации и экстремизации и описывается принципами оптимума: от

максимакса — реализации наиболее оптимистической и рискованной

максималистской стратегии, т. е. максимального достижения максимально

возможных выигрышей, до минимакса — реализации наиболее осторожной

стратегии, т. е. минимизации максимально возможных потерь 49. Эти

принципы оптимума могут быть применены и для оптимизации

внешнеполитической деятельности с учетом ее специфики.

Разумеется, эффективность присуща и социальным формам движения

материи, приобретая многозначное выражение и множественную

интерпретацию для сферы внешнеполитической деятельности государства и

международных отношений как систем, обладающих весьма сложной

структурой. Поэтому для адекватного системно-структурного моделирования

международных отношений с целью определения эффективности

внешнеполитической деятельности и внешних связей необходимо выявить

онтологические особенности этой деятельности и показать возможности и

необходимость применения аппарата общей теории эффективности для

оценки эффективности мероприятий в области внешней политики,

межгосударственных и международных отношений.

49 О типах стратегий поведения см.: Акофф Р., Сасиени М. Основы исследования операций. М.: Мир, 1971.

Расширение сферы применения общих принципов и методов теории

эффективности применительно к сфере внешнеполитической деятельности

вызвано насущными потребностями практики — необходимостью

оптимизации управления не только экономикой, но и внешними связями

государства как экономической и социально-политической системы. Таким

образом, в данном контексте проблема эффективности превращается в

комплексную общенаучную, по сути дела фундаментальную проблему,

требующую интеграции различных отраслей науки и их направлений. В этой

связи возникает необходимость фиксации общих понятий эффективности,

принятых в экономической науке, и разработки начал понятия об

эффективности в сфере внешнеполитической деятельности.

Прежде всего, необходимо интерпретировать фундаментальные

принципы взаимодействия в сложных системах и методологические

принципы определения эффективности применительно к

межгосударственным (политико-правовым и социально-экономическим)

системам.

Принцип наименьшего действия (экономии движения) в социальной

сфере трансформируется в принцип минимального времени, общественно

необходимого для достижения результата, заданного заранее в качестве цели

деятельности.

В обыденном понимании эффективность совпадает с понятием

результативности. Экономическая наука рассматривает эффективность как

отношение эффекта (результата) деятельности к необходимым для его

достижения затратам общественного труда.

Экономическая эффективность в общем виде представляет собой

отношение результата (порождаемого им эффекта) деятельности к затратам,

ибо соответствующий результат достигается благодаря определенным

затратам. Поэтому наиболее эффективна та деятельность, которая при

фиксированных затратах ведет к получению максимального эффекта, либо

фиксированный результат достигается при минимальных затратах. Здесь

проблема оценки экономической эффективности деятельности аналогична

традиционной проблеме выбора наилучшего варианта технического развития

в теории эффективности капитальных вложений и новой техники.

Однако следует иметь в виду, что во внешнеполитической сфере

критерий экономической эффективности не является единственно

приемлемым критерием оценки, зачастую не является главным. Поэтому

эффективность внешнеполитической деятельности не сводима только к

экономической эффективности.

Более того, реальная внешнеполитическая деятельность ранее в

отечественной практике фактически никогда не сопровождалась

экономическими оценками. В расчет брались, как правило и главным

образом, идеологические и некоторые геополитические факторы.

Тем не менее, оценки экономической эффективности

внешнеполитической деятельности, при всей их трудной осуществимости и

неоднозначности, должны занять свое достойное место в арсенале методов

управления внешней политикой государства.

Конечным результатом международной деятельности государства

является повышение уровня благосостояния ее граждан. Если в конечном

итоге повышение уровня благосостояния граждан страны через ряд

опосредованных звеньев не увеличивается, то это означает неэффективность

соответствующих направлений внешней политики государства. Средства,

направляемые на международную деятельность, не приносящую конечных

положительных экономических результатов (грубо говоря, прибыль), следует

отвести к безвозвратным расходам бюджета страны. Такая внешняя политика

является затратной политикой.

Можно констатировать, что проблема экономической эффективности

внешнеполитической деятельности давно назрела и нуждается в обсуждении

ее и на уровне теории, и в практической плоскости.

В будущем, по мере разработки теории, методологии и

математического аппарата, условные расчеты экономической эффективности

внешнеполитических мероприятий и направлений внешней политики могут

стать реальностью. Однако сведение эффективности внешней политики

только к экономическим критериям представляло бы рецидив вульгарного

экономизма.

Важнейшим аспектом проблемы эффективности внешней политики

является эффективность ее воздействия на все стороны практической

жизнедеятельности общества, рассматриваемого в качестве национально-

государственного образования, взаимодействующего с другими

национально-государственными образованиями.

Цепочка процессов глобального взаимодействия может быть

представлена как последовательное (и обратное) воздействие по линии:

внешнеполитическая наука (глобальные модели мирового развития,

геостратегические доктрины и концепции, практические рекомендации) —

внешнеполитические акции и оперативное управление внешнеполитической

деятельностью — текущие изменения в мировой политике и экономике — их

влияние на народнохозяйственный комплекс страны (включая работу

отраслей народного хозяйства, оборонный комплекс, разоруженческие и

другие аспекты) — учет и экономический анализ этих влияний (воздействий)

в процессе выработки и коррекции внешней политики и внешних сношений.

Именно оценка эффективности внешнеполитических мероприятий

должна выявить наиболее предпочтительные варианты стратегии и тактики

поведения государства, персонифицирующего и реализующего

национальные интересы в сфере международных отношений. Причем

эффективность рассматривается нами в широком аспекте, имеющем

деятельностную интерпретацию и включающем в качестве составного

элемента также и экономическую эффективность.

Деятельностный подход ориентируется на реально существующие

проблемы в сфере международных отношений. Ведь международные

проблемы в принципе носят системно-деятельностный характер, выражая в

той или иной форме противоречия между наличным состоянием общества и

государства и потребностями их развития, включающими внешние

(международные) условия, источники и факторы, между целями

внешнеполитической деятельности и ее результатами, между результатами и

средствами внешнеполитической деятельности, между потребностями

государства, целями и результатами внешнеполитической деятельности.

Именно на разрешение этих противоречий и ориентирована концепция

эффективности внешней политики.

Эффективность внешнеполитической деятельности рассматривается

как сущностная характеристика решения проблем преодоления противоречий

деятельности государства в сфере международных отношений; в

количественном плане она выражает степень их разрешении.

Общая конфигурация отношений при решении проблем эффективности

в рамках деятельностного подхода включает такие составляющие системы

компонентов и сторон человеческой деятельности, как потребности,

выражающие отношение субъекта деятельности к условиям его

существования, социальная цель, отражающая потребности и интересы,

средства и условия реализации цели, затраты, необходимые для достижения

поставленной цели, получаемые результаты, обладающие количественными

и качественными характеристиками.

Итогом внешнеполитической деятельности государства выступает тот

или иной результат, который может обеспечивать получение как

положительного, так и отрицательного эффекта в его многообразных

воплощениях: геополитической, экономической, военно-стратегической,

политико-идеологической, социально-психологической и других формах.

Международная деятельность может также не иметь никакого результата,

обладая нулевой или же отрицательной эффективностью.

Определение эффективности внешнеполитической деятельности

предполагает выход за пределы достигаемых результатов. Эффективность

внешней политики не тождественна ее результативности, поскольку

результаты должны быть сопоставлены с другими составляющими

внешнеполитической деятельности — международными потребностями,

внешними целями, средствами, затратами на проведение внешней политики.

Эффективность внешнеполитической деятельности выступает как

отношение результата этой деятельности к потребностям, целям, средствам и

затратам государства в сфере внешней политики.

Результаты внешнеполитической деятельности, сопоставленные с

потребностями, целями, средствами, затратами, образуют особые формы

эффективности. Кроме того, помимо форм и показателей эффективности,

имеют самостоятельное значение и особые виды эффективности:

геополитической, военно-стратегической, экономической,

внутриполитической, социально-психологической и другие, которые требуют

самостоятельного их рассмотрения и не рассматриваются в данной книге

специально.

В рамках деятельностного подхода могут быть выделены и

рассмотрены различные виды эффективности: потребностной, целевой и

затратной.

В деятельностном подходе к трактовке понятия "эффективность" на

первый план выступает достижение определенных целей и результатов

деятельности для удовлетворения выявленных потребностей общества.

Задаваемая цель внешнеполитической деятельности должна, по крайней

мере, покрывать реальную потребность в достижении тех или иных

результатов.

Понятие "эффективность деятельности" можно рассматривать не

только как отношение результата к затратам, но и как отношение

фактических результатов к цели, на достижение которой направлена

деятельность, понимая под этим меру осуществления цели, или степень

целеосуществления.

Наиболее эффективной можно признать ту внешнеполитическую

деятельность, которая в максимальной степени обеспечивает национально-

государственные потребности и интересы данной страны в сфере

международных отношений при минимальных совокупных затратах

общественного труда во всех формах его проявления.

Понятие эффективности внешней политики приобретает свой,

специфический смысл как понятие об эффективности оснований,

направлений и методов внешнеполитической деятельности и их

обоснованном выборе на базе качественных и количественных критериев.

Эффективная внешнеполитическая деятельность направлена на достижение

конечных и промежуточных результатов путем наилучшего использования

средств, методов и направлений внешней политики.

При планировании и организации управления внешнеполитической

деятельностью прежде всего должны быть выявлены геополитические и

внешнеполитические потребности государства, выступающие в форме

национальных интересов. Эта функция должна быть возложена на блок

науки, т. е. на научно-аналитические центры и экспертов-аналитиков,

представляющих свои соображения, выводы и рекомендации блоку оценки

альтернатив и принятия решений — национальному парламенту как

представительному, законодательному и контролирующему органу

государственной власти. Национальные интересы должны формулироваться

им в виде внешнеполитической доктрины и задаваться в виде глобальных

целей внешней политики, отражающих геополитические потребности и

условия жизнедеятельности государства. Конкретное управление

внешнеполитической деятельностью осуществляется различными

ведомствами, связанными с внешними сношениями, и должно заключаться в

выборе приоритетов и целей внешней политики в рамках

внешнеполитической доктрины, планировании внешнеполитических

мероприятий и их реализации.

Для внешнеполитической деятельности на этапе планирования

наиболее важным показателем является потребностная эффективность, т. е.

отношение целей внешней политики к геополитическим потребностям

государства, выражающее степень отображения потребности в цели, выбор

наиболее эффективных средств этого отображения.

Следующий этап внешнеполитической деятельности связан с

реализацией целей внешней политики и выбором соответствующих

эффективных средств этой реализации. В качестве основного показателя

здесь может быть использована целевая эффективность, т. е. отношение

результата деятельности к цели, выражающее степень достижения цели

внешней политики в результатах внешнеполитической деятельности, выбор

наиболее эффективных средств достижения этих целей через результаты.

Наиболее эффективные внешнеполитические мероприятия имеют своим

следствием максимальную реализацию целей внешней политики в ее

результатах.

Критерий эффективности также можно выразить через максимальную

полезность получаемых результатов, соответствующих целям деятельности.

Такого рода понимание эффективности характерно для неоднозначно

детерминированных сложных систем с нежёсткими связями вообще,

например глобальных геополитических систем и сферы внешнеполитической

деятельности государства и международных отношений, в которых весьма

велика роль случайности. Эти суперсистемы слабоорганизованные, в них

отсутствует или даже невозможно жесткое общее управление, поскольку

функционируют различные центры мировых сил и реализуются

разнонаправленные цели и интересы, практически идет непрерывная борьба

контрсил. Общее их взаимодействие может быть отчасти описано с помощью

теории игр для частично взаимозависимых целеустремленных систем.

Именно поэтому в сфере внешней политики и международных отношений

потенциальная конечная эффективность деятельности крайне неопределенна

и поливариантна. Она может принять любое значение — от отрицательного

до максимально возможного положительного.

Синтез показателей потребностной и целевой эффективности в сфере

внешней политики порождает показатель степени удовлетворения

геополитических потребностей и интересов через результаты

внешнеполитической деятельности, т. е. отношение результатов этой

деятельности к выявленным потребности и интересам. Наиболее

эффективные внешнеполитические мероприятия имеют следствием своих

результатов максимальное обеспечение национальных интересов государства

в сфере международных отношений.

Однако обществу далеко не безразлично, какой ценой достигается

удовлетворение его геополитических потребностей и обеспечение его

национальных интересов на международной арене, а также достижение

внешнеполитических целей. Таким образом, с неизбежностью встает

проблема экономической эффективности деятельности как проблема

сознательного экономического выбора внешнеполитической доктрины,

направлений внешней политики и конкретных внешнеполитических

мероприятий на базе экономических критериев оценки.

Под экономической эффективностью внешней политики понимается

отношение результата внешнеполитической деятельности, выраженного в

стоимостных категориях (доход, эффект, чистая прибыль), к затратам

потребленных или примененных ресурсов.

Таким образом, на каждом этапе управления внешней политикой

государства применение различных показателей эффективности (отношение

цели к потребности, отношение результата к цели, отношение результата к

потребности) должно сопровождаться расчетами показателей экономической

эффективности внешнеполитической деятельности.

Следует отметить многоаспектность эффективности внешней

политики. Так, в ней могут быть выделены аспекты: доктринальный,

разоруженческий, оборонный, внешнеторговый, сотрудничества в

международных организациях, региональный и другие.

Следует обратить внимание на материальную сторону внешней

политики, которая стоит больших денег.

В последнее время в российской научной литературе стали появляться

работы, в которых рассматриваются подходы к анализу эффективности

внешней политики в зарубежной библиографии 50.

В зарубежной политологии имеется обширная литература,

концентрирующаяся на эмпирических оценках эффективности внешней

политики. "В основном авторы пытаются строить свои заключения на базе

сопоставления отдачи от проводимых внешнеполитических мероприятий с

затратами на них; однако в ряде случаев для оценки эффективности действий

той или иной страны в конкретных ситуациях бывает удобно вводить

специальные параметры, что тоже широко практикуется аналитиками" 51. Под

отдачей в узком смысле понимается конкретный результат, который удается

получить через операции, а в широком — тот же результат, но соотнесенный

с реализуемым замыслом в сфере внешней политики. Затратность всегда

относительна, поскольку она отражает соотношение полученных новых

возможностей и "цены", которую пришлось заплатить за их приобретение.

Представление о затратности возникает на базе сопоставления альтернатив.

Затратность характеризует ресурс, который пришлось потратить ради

достижения искомого результата. Упрощенное понимание расчетов

затратности состоит в максимизации результата при использовании

минимальных средств. Поскольку внешняя политика всегда реализуется в

условиях "дефицита средств", она должна вписываться в определенные

рамки допустимого расходования ресурсов.

В зарубежной политологии представление о результате, затратности,

эффективности внешней политики формируются во взаимодействии

взаимообусловленных представлений на основе теории принятия решений.

Рассмотрение зарубежных подходов к параметрам эффективности

внешней политики показывает, что в настоящее время можно зафиксировать

только набор подходов к поиску более-менее корректных в аналитическом 50 См.: Журавлев А. В. Параметры эффективности внешней политики в зарубежной библиографии //

Международные процессы. Журнал теории международных отношений и мировой политики. М., 2006. Т. 4; № 3 (12). С. 62—71.

51 Там же.

отношении и реализуемых на практике критериев, соотнося которые

допустимо строить заключения о результативности внешней политики

государства вообще или его поведения в конкретной международной

ситуации.

При существующем в современной России политическом механизме

принятия важнейших государственных решений, затрагивающих судьбы

народов, населяющих страну, нации в целом, при отсутствии

институционализации этого процесса практически ничего из зарубежного

опыта применить нельзя.

Проблеме эффективности внешней политики в последнее время

уделяют внимание и российские исследователи. Так, авторский коллектив

Московского государственного института международных отношений

(Университета) МИД России в составе 10 человек: А. Мельвиль

(руководитель авторского коллектива), М. Ильин, Б. Макаренко, Е.

Мелешкина, М. Миронюк, В. Сергеев, И. Тимофеев при участии Н.

Асташина, Я. Ваславского и А. Никитина — в 2008 — начале 2009 года

провел прикладное исследование Российской ассоциации международных

исследований "Потенциал международного влияния и эффективность

внешней политики России" 52. Задача исследования состояла в оценке

внешнеполитических ресурсов и эффективности их использования Россией в

2008 году. Использованная методология исследования включала: (а)

анкетирование экспертов; (б) проведение глубинных экспертных интервью; и

(в) осуществление ивент-анализа ключевых международных процессов в

указанный период и участия в них России с точки зрения имеющихся у нее

ресурсов, потенциала влияния и эффективности внешней политики.

В рамках исследования проводился экспертный опрос, в котором в

качестве эксперта принял участие и автор доклада как член Российской

ассоциации международных исследований. В предложенной для заполнения 52 Потенциал международного влияния и эффективность внешней политики России (2008 — начало

2009 гг.). Аналитический доклад / А. Ю. Мельвиль, М. В. Ильин, Б. И. Макаренко, Е.Ю. Мелешкина, М. Г. Миронюк, В. М. Сергеев, И.Н. Тимофеев, Н. А. Асташин, А. И. Никитин, Я. И. Ваславский. М.: МГИМО-Университет, 2009.

анкете были перечислены 29 глобальных и многосторонних международных

проблем/направлений, непосредственно связанных с внешней политикой

России в 2008 году. Заполнение анкеты предусматривало экспертную оценку

по каждой из этих проблем/направлений имеющегося у России потенциала

международного влияния и эффективности его использования Россией в 2008

году по данной проблеме/направлению.

Под потенциалом международного влияния разработчики проекта

понимают комплекс имеющихся ресурсов — экономических, политических,

дипломатических, военных, гуманитарных ("мягкая сила") и др., которые

могут использоваться для решения государством внешнеполитических задач.

Для оценок потенциала международного влияния было предложено

использовать семибалльную шкалу, в которой высшая оценка равна 7.

Под эффективностью использования потенциала международного

влияния разработчики проекта понимают экспертную оценку того, как в

конкретной ситуации в 2008 года использовался потенциал международного

влияния выше в виде относительного показателя, т.е. оценку того, были ли

полноценно и эффективно использованы ресурсы потенциала

международного влияния России, учтенные в ответе на вопрос о потенциале

международного влияния России. Для оценок эффективности использования

потенциала международного влияния также было предложено использовать

семибалльную шкалу, в которой высшая оценка равна 7.

Авторы подготовленного на основе аналитического доклада считают,

что "оценка эффективности внешней политики складывается из комплекса

критериев, включая: степень достижения поставленных стратегических

целей; успешность реагирования на форс-мажорные ситуации;

ресурсоемкость внешнеполитических действий в сравнении с достигаемыми

результатами; соразмерность внешнеполитических усилий и их результатов;

приемлемость складывающейся в результате предпринятых действий

ситуации для руководства страны и др.", а эффективность внешней политики

во многом зависит от наличных ресурсов влияния, хотя и не связана с ними

напрямую 53.

К недостаткам данного подхода к проблеме эффективности внешней

политики следует отнести отрыв достигнутых внешнеполитических

результатов от затрат реальных материальных ресурсов. Следовательно,

фактически мы получаем в итоге не показатель эффективности

внешнеполитической деятельности как таковой, являющийся соотношением

результатов (эффектов от их использования) и затраченных на

осуществление этой деятельности общественных ресурсов, а субъективную

экспертную оценку эффективности использования потенциала

международного влияния, выраженного комплексом несводимых к единому

показателю разнородных внешнеполитических ресурсов, в виде

относительного показателя, т.е. оценку того, были ли полноценно

использованы ресурсы потенциала международного влияния России.

Механизм управления внешнеполитической деятельностью на базе

концепции национально-государственных интересов предполагает наличие

двух государственно-общественных институтов: во-первых,

государственный фильтр в виде парламента или тому подобного

представительно-законодательного органа управления государством с

существенными контрольными функциями (в этом органе должны быть

представлены лица, отстаивающие разнообразные интересы общества, его

экономических, военных, политических и других структур); во-вторых, нечто

по типу научно-аналитического и научно-исследовательского центра,

института анализа внешней политики и стратегических исследований

(должен иметь независимый статус).

Исполнительные структуры и ученые-аналитики не должны подменять

собой контролирующий государственно-общественный институт (по типу

парламента).

53 Там же. С. 3.

Таким образом, механизм выработки и реализации внешней политики

должен включать: блок науки, блок оценки решений (парламент), блок

исполнительного механизма (внешнеполитические ведомства: мининдел,

минобороны, минвнешэкономсвязей, госспецслужбы и др.). Количественный

инструментарий для оценки внешнеполитических решений и их реализации с

точки зрения экономической эффективности объективно необходим для

оценивающего и исполняющего блоков. Речь идет о рентабельности внешней

политики.

Если говорить о конкретно-практическом уровне анализа частных

внешнеполитических ситуаций, имеющих локальный (по территории их

действия) и краткий (по времени их действия) характер, то количественно

оценить внешнеполитические решения политиков и соответствующих

правительственных органов и их реализацию в практике международных

отношений с позиций экономики огрублённо возможно уже сейчас, без

предварительной разработки специального формализованного методического

инструментария для оценки и соответствующего математического аппарата.

Таким образом, современная наука позволяет просчитать в первом

приближении к реальности экономическую эффективность внешней

политики государства. Другими словами, с позиций экономической

целесообразности приблизительно оценить последствия тех или иных

решений правительства в международных отношениях.

Василевская М.С.

ФЕНОМЕН ФЕДЕРАЛИЗМА: ВЛИЯНИЕ ФЕДЕРАТИВНЫХ ИНСТИТУТОВ НА ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ ГОСУДАРСТВ

Понятие федерализма

Основная цель данной работы состоит в том, чтобы показать

воздействие федерализма на международные политические процессы.

Поэтому, мы начинаем с определения понятия федерализма с тем, чтобы

избежать возможного неверного толкования понятия.

Несмотря на наличие обширной литературы по теме федерализма,

данное понятие остаются достаточно неоднозначными. Согласно

общепризнанному определению, федерализм – это система управления, где

суверенитет разделен между двумя уровнями власти или между

центральными властями и местными органами управления. Другими словами

федерализм – это договоренность, в которой два или больше

самоуправляющихся сообщества разделяют общее политическое

пространство (Norman, 2006).

Согласно Эдварду Л. Рубину и Малкольму М. Фили, федерализм, как

термин, используемый в политологии и юриспруденции, подразумевает

способ организации политической единицы, которая предоставляет

частичную автономию географически определенным частям государства. На

горизонтальной шкале такой режим буде находится между полностью

унитарным государством и союзом отдельных государств (Rubin and Feeley,

2008).

Многие согласны с тем, что одно из лучших определений федерализма

было введено Уильямом Райкером, согласно которому федерация – это вид

политической организации, в которой полномочия разделены между

региональными правительствами и центральным правительством таким

способом, что у каждого вида правительства есть сферы деятельности,

относительно которых оно принимает окончательные решения (Riker, 1975).

Более широко, автор интерпретируют федерализм как сделку между

национальными лидерами и представителями местных правительств с целью

объединения территории, сбора налогов и создания армии.

Между тем, федерализм – это не только особый вид политических

институтов. Так, согласно С. Ливингстоуну (1952), например, сущность

федерализма заключается не в установленной или конституционной

структуре, а в самом обществе; федеральное правительство, в этом случае, –

это механизм выражения и защиты федеративных свойств общества.

Сегодня в мире насчитывается приблизительно 25 федераций. Около 40

% населения в мире живут в странах, которые являются федерациями

(Blindenbacher и Watts, 2002). Естественно, каждая из этих федераций

обладает своими отличительными особенностями. Между тем, важно то, что

все эти страны выбрали федерализм в качестве основного принципа

построения государственности, что подразумевает, что политическая элита

федерального уровня открыта для диалога с местными элитами, и вместе они

могут достигнуть согласия относительно важнейших проблем развития.

В отличие от ситуации, которая существовала еще несколько

десятилетий назад, в настоящее время федерализм завоевывает все большее

признание (Blindenbacher и Koller, 2002). Рауль Блинденбахер, бывший

президент швейцарской Конфедерации и Арнольд Коллер, руководитель

Международной конференции по вопросам Федерализма 2002, утверждают,

что причины такого успеха состоят в том, что федерализм приближает

политику к людям, поощряет участие в политической деятельности,

культурное многообразие, предотвращает этнические конфликты. Учитывая

все это, отношения между гражданами и правительством в федерациях

отличаются от отношений, складывающихся в унитарных государствам. С

одной стороны, люди в федерациях обладают более высоким влиянием на

политический процесс, поэтому они более мотивированы для участия в

политическом процессе. С другой стороны, так как люди более политически

грамотны, политические деятели более внимательны к их интересам.

Поэтому, мы делаем вывод, что федеративная структура управления

обеспечивает лучший канал связи между гражданами и

выбираемыми/назначенными чиновников.

Федерализм и внешняя политика

Сотрудничество и конфликт в мировой политике – две стороны одной

медали. Так, по словам Роберта Кохэйна, международное сотрудничество –

это процесс, посредством которого политика, фактически проводимая

государством, расценивается его партнерами как средство для реализации

своих собственных целей через процесс стратегической координации

действий. Сотрудничество предполагает взаимное регулирование и может

явиться лишь результатом конфликта или потенциального конфликта

(Keohane, 1984, 63). Кроме того, по мнению Кохейна сотрудничество

неуловимо, его источники многомерны и переплетены между собой, в

результате чего сотрудничество является трудным предметом для изучения

(Keohane, 1984, 10).

Рассмотрим факторы, которые способствуют сотрудничеству и

уменьшают вероятность конфликта на международной арене. Более

конкретно, попытаемся ответить на вопрос, способствуют ли федеративные

политические институты международному сотрудничеству? Для этого, мы

использую данные о международном поведении государств, и проверим

нашу гипотезу опытным путем.

Хотя проблема региональной структуры государства относится, прежде

всего, к внутренней политике, мы полагаем, что данная переменная

оказывает воздействие и на внешнюю политику. В рамках данной работы мы

исходим из того, что акторы на международной арене действуют исходя из

текущего состояния внутри страны. Поэтому существует потребность во

всестороннем исследовании внутригосударственных институтов для того,

чтобы понимать истинную природу политических процессов и мировую

политическую систему в целом.

Мы считаем, что внутригосударственные политические институты

оказывают прямое влияние на внешнюю политику государств. Всестороннее

изучение характеристик государства – важная часть любого исследования,

нацеленного на объяснение поведения государств на международной арене.

В противном случае, всегда будет риск того, что наше понимание внешней

политики государств будет неполным или искаженным.

Безусловно, характер международной системы имеет сильнейшее

влияние на внешнюю политику государств. Множественные международные

организации, и ООН прежде всего, изменили систему международных

отношений. Однако всестороннее исследование международного поведения

должно учитывать как внешние, так и внутренние факторы.

Не случаен в этом случае тот факт, что все большее число

исследователей склонно полагает, что федеральная структура страны –

важный фактор в определении внешней политики. Федерализм, традиционно

воспринимаемый как фактор, оказывающий влияние внутриполитические

процессы, фактически имеет прямое отношение к внешней политике

государства (Habegger, 2002).

Гипотеза

В политологической литературе эмпирические исследования связи

между региональной структурой государства и внешней политикой не

получают большого внимания. Большинство ученых предпринимают

попытки объяснять внешнюю политику государств при помощи таких

факторов, как тип режима, уровень экономического развития, участие в

международных организациях и т.д. Среди прочих подходов, большую

популярность получила теория демократического мира.

Теория демократического мира – одна из наиболее изученных теорий в

политологии. Она же и одна из самых спорных. Многократные исследования

свидетельствуют о том, что демократические государства не воюют с друг

другом. Кроме того некоторые ученые утверждают, что демократические

государства имеют тенденцию вести себя более мирно на международной

арене по сравнению с недемократическими государствами. Поэтому принято

считать, что тип режима оказывает прямое воздействие на внешнюю

политику.

В статье «Beneath the Surface: Regime Type and International Interaction,

1953-78» (1999) Бретт Эшли Лидс и Дэвид Р. Дэвис идут дальше, чем

большинство исследователей, и описывают целый диапазон взаимодействий

демократических и недемократических государств.

Согласно результатам исследования Лидс и Дэвис, во-первых,

демократические государства склонны «посылать» больше сотрудничества и

меньше конфликта; во-вторых, эти тенденции усиливаются, когда

демократические государства взаимодействуют с друг другом, в-третьих,

недемократические государства имеют тенденцию относится к

демократическим государствам более конфликтно (Leeds and Davis, 1999, 11).

Мы согласны с авторами в том, что внутригосударственные факторы

действительно влияют на внешнюю политику государств поскольку, во-

первых, внутриполитический процесс определяет тип лидеров, в чьих руках

сосредоточена власть в государстве, во-вторых, внутренняя структура в

значительной степени определяет интересы государства на международной

системе, и в-третьих, внутренняя политическая структура государства

определяет методы, доступные государству для того, чтобы преследовать его

цели в международной системе (Leeds and Davis, 1999, 11).

Тем временем наш аргумент состоит в том, что не только тип режима,

но также и тип государственной региональной структуры оказывает влияние

на характер внешней политики. В этой связи, мы выдвигаем три

предположения:

• Предположение I: Внутренние политические институты влияют на

общий характер внешней политики государства. Федеративная политическая

структура ведет к большему количеству сотрудничества и меньшему

количеству конфликтов в международных отношениях.

• Предположение II: Федерации более склонны к сотрудничеству и

менее склонны к конфликтам.

• Предположение III: Федерации чаще становятся «жертвами»

конфликтного поведения и получают меньше сотрудничества.

Наша главная гипотеза состоит в том, что между региональной

структурой государства и ее внешней политикой существует зависимость. В

частности, мы предполагаем, что федерации будут вести себя более мирно на

международной арене. Наша гипотеза основывается на допущении, что

внешняя политика федераций несет на себе отпечаток отношений, которые

складываются между федеральным правительством и правительствами

субъектов федерации, отношений, хотя бы в идеале, основанных на принципе

взаимоуважения и равных прав.

Тем временем, как это было уже отмечено, большинство современных

федераций – демократии. Поэтому, можно возразить, что ряд других, в

первую очередь экономических и политических факторов, а не фактор

региональной структуры по существу определяет поведение государства на

международной арене. Несмотря очевидную роль этих факторов, мы

предполагаем, что есть статистически значимая зависимость между

государственной региональной структурой и внешней политикой.

План исследования

Для целью данного исследования мы используем ту же базу данных,

что использовали Лидс и Дэвис, а именно Conflict and Peace Data Bank

(COPDAB). COPDAB был создан под наблюдением Эдварда Э. Азара в 1980

г. и содержит информацию о ежедневных внутренних и внешних

взаимодействиях приблизительно 135 стран в мире в течение периода с 1948

по 1978 г.

Данное исследование включает три зависимых переменные, которые

представляют три типа международного поведения, измеренное

использование набора данных COPDAB, где события измерены по

пятнадцати бальной шкале. Категории от одного до семи отражают

сотрудничество, и категории от девяти до пятнадцати – конфликт. Три

основных типа поведения государств определяются следующим образом:

• «чистое» взаимодействие (и мирное и конфликтное поведения, т.е.

весь поток отношений между двумя государствами; переменная вычисляется

при помощи вычитания среднего уровня конфликта от среднего уровня

сотрудничества);

• сотрудничество (положительные заявления, подписанные

соглашения, и оказанная помощь);

• конфликты (отрицательные заявления и действия) (Leeds and Davis,

1999, 12).

Как и в анализе, сделанном Лидсом и Дэвисе, мы используем

следующие независимые переменные: «полученное» поведение, тип режима

актора, тип режима цели, взаимность демократии (т.е. оба государства

являются демократиями) и взаимность (т.е. оба государства относятся группе

стран, с развитой экономикой).

Новое, в данном случае, то, что мы также замерим региональную

структуру актора и цели, чтобы понять, оказывает ли тип государственной

структуры воздействие на поведение государства на международной арене.

Таким образом, мы вводим еще две независимых переменные, а именно

региональная структура актора и региональная структура цели,

закодированные как «0», если государство унитарное и как «1», если

государство федеративное.

Мы получаем следующие уравнения:

• Уравнение I

«Чистое» взаимодействие посланное = «Чистое» взаимодействие

полученное + Тип режима актора + Тип режима цели + Региональная

структура актора + региональная структура цели + Взаимность демократии +

Взаимность достатка

• Уравнение II

Посланное сотрудничество = Полученное сотрудничество + Тип

режима актора + Тип режима цели + Региональная структура актора +

региональная структура цели + Взаимность демократии + Взаимность

достатка

• Уравнение III

Посланный конфликт = Полученный конфликт + Тип режима актора +

Тип режима цели + Региональная структура актора + региональная структура

цели + Взаимность демократии + Взаимность достатка

Результаты исследования

Результаты вычисления вышеописанных уравнений представлены в

таблице 1. Эмпирический анализ подтвердил ранее сделанную гипотезу.

Таблица 1. Федерализм и внешняя политика

Независимые переменныеЗависимые переменные

«Чистое» взаимодействие

Посланное сотрудничество

Посланный конфликт

Полученное поведение 0.513(0.005)

0.711(0.004)

0.425(0.005)

Режим актора 0.038 (0.008)

0.021(0.005)

-0.02(0.007)

Режим цели -0.158(0.008)

-0.053(0.005)

0.103(0.007)

Региональная структура актора 1.331 (0.127)

0.998(0.077)

-0.085(0.102)

Региональная структура цели -0.439(0.127)

-0.262(0.077)

0.533(0.102)

Взаимность демократии 2.541(0.215)

0.976(0.13)

-1.106(0.172)

Взаимность достатка 0.537(0.168)

0.222(0.102)

-0.221 (0.135)

Константа 0.9(0.813)

1.822(0.544)

2.576

Количество 35579 35579 35579R² 0.28 0.52 0.19

(все коэффициенты, выделенные курсивом, значимы)

Результаты регрессионного анализа свидетельствуют о том, что, что

государственная региональная структура действительно влияет на характер

поведения государства на международной арене. Положительный

коэффициент 0.998 говорит о том, что количество сотрудничества,

посланного государствами с децентрализованной, федеративной структурой,

выше, по сравнению с унитарными государствами.

Кроме того, положительный коэффициент 1.331, который

соответствует переменной «чистого взаимодействия» (данная переменная

учитывает все взаимодействия между государствами; положительное

значение указывает на то, что взаимодействия носят преимущественно

мирных характер, тогда как отрицательные значение указывающие на то, что

взаимодействия имеют преимущественно конфликтный характер) также

доказывает ранее сделанное предположение, что федерации имеют

тенденцию вести себя более мирно на международной арене.

Хотя коэффициент – 0.085, который отражает величину конфликтного

поведения, посланного федерациями, оказался незначимым, он, тем не менее,

имеет отрицательное значение и отражает в целом обратную зависимость

между независимой переменной «региональная структура актора» и

зависимой переменной «посланный конфликт», что также подтверждает

нашу гипотезу о том, что федерации имеют тенденцию вести себя меньше

конфликтно на международной арене.

Другое важное открытие состоит в том, что федерации с большей

вероятностью становятся «жертвами» конфликтного поведения и получают

меньше сотрудничества в отличие от унитарных государств. Коэффициенты

-0.262 для сотрудничества, и 0.533 для конфликта отражают данную

тенденцию.

В целом мы считаем, что исследователь, который стремиться построить

надежную теорию международных отношений, непременно должен

учитывать внутренние характеристики государств, чтобы не ошибиться в

причинно-следственных связях между различными факторами, которые

формируют международное поведение.

Нужно признать, что Лидс и Дэвис проделали огромную работу.

Авторы расширяли наше понимание предмета, открыли вопрос для

дальнейшего изучения. Тем временем мы полагаем, что тип режима и

уровень экономического развития не единственные факторы, которые

оказывают влияние на внешнюю политику государства. Полученные

результаты свидетельствуют о том, что такой фактор, как федерализм, также

имеет значения для международных отношений. Мы полагаем, что

результаты, о которых мы сообщаем, обогащают понимание внешней

политики государств и международных отношений, так как все больше стран

в мире сегодня выбирают федерализм в качестве инструмента для того,

чтобы гарантировать внутреннюю стабильность и защитить ее интересы на

международной арене.

Заключение

Данное исследование вносит существенный вклад в наше понимание

проблемы международного сотрудничества. Полученные результаты говорят

о том, что региональная структура действительно оказывает влияние на

международные политические процессы. Федеративные институты

государства способствуют сотрудничеству и снижают уровень конфликтов

на международной арене.

Является ли федерализм гарантом того, что страны будут прибегать к

ненасильственным мерам для решения возникающих споров – сложный и

крайне спорный вопрос. Между тем, полученные результаты указывают на

необходимость дальнейшего изучения данной темы. Описанная модель

свидетельствует о наличие зависимости между федерализмом, с одной

стороны, и поведением государства на международной арене, с другой. В

этой связи, данная работа может стать отправной точкой для будущих

исследований в области внутри- и внешнеполитических процессов.

APPENDIX 1Регрессия #1 Y = a + b1anetsen + b2anetrec + b3regimea + b4regimet + b5afed + b6tfed + b7jwd + b8jdd + e

Source | SS df MS Number of obs = 35579-------------+------------------------------ F( 7, 35571) = 1999.65 Model | 1451956.31 7 207422.33 Prob > F = 0.0000 Residual | 3689751.32 35571 103.729199 R-squared = 0.2824-------------+------------------------------ Adj R-squared = 0.2822 Total | 5141707.63 35578 144.519299 Root MSE = 10.185

------------------------------------------------------------------------------ anetsen | Coef. Std. Err. t P>|t| [95% Conf. Interval]-------------+---------------------------------------------------------------- anetrec | .5125169 .0045361 112.99 0.000 .503626 .5214078 regimea | .0379606 .0084911 4.47 0.000 .0213177 .0546034 regimet | -.1582982 .0084408 -18.75 0.000 -.1748424 -.141754 afed | 1.33092 .1269563 10.48 0.000 1.082082 1.579758 tfed | -.4394598 .126933 -3.46 0.001 -.6882525 -.1906672 jwd | .5371673 .1684867 3.19 0.001 .2069282 .8674065 jdd | 2.540779 .2154537 11.79 0.000 2.118483 2.963074 _cons | .9004287 .0812942 11.08 0.000 .7410896 1.059768

Регрессия #2 Y = a + b1acopsen + b2acoprec + b3regimea + b4regimet + b5afed + b6tfed + b7jdd + b8jwd + e

Source | SS df MS Number of obs = 35579-------------+------------------------------ F( 7, 35571) = 5467.46 Model | 1458797.69 7 208399.67 Prob > F = 0.0000 Residual | 1355835.81 35571 38.1163254 R-squared = 0.5183-------------+------------------------------ Adj R-squared = 0.5182 Total | 2814633.5 35578 79.1116279 Root MSE = 6.1738

------------------------------------------------------------------------------ acopsen | Coef. Std. Err. t P>|t| [95% Conf. Interval]-------------+---------------------------------------------------------------- acoprec | .7105649 .0037299 190.50 0.000 .7032541 .7178757 regimea | .0211868 .0051273 4.13 0.000 .0111371 .0312365 regimet | -.0531283 .0051148 -10.39 0.000 -.0631534 -.0431031 afed | .9982315 .0770377 12.96 0.000 .8472354 1.149228 tfed | -.2618141 .0771007 -3.40 0.001 -.4129338 -.1106943 jdd | .9755381 .1303486 7.48 0.000 .7200508 1.231025 jwd | .2217235 .102116 2.17 0.030 .0215729 .421874 _cons | 1.821738 .0544369 33.47 0.000 1.71504 1.928436

Регрессия #3 Y = a + b1aconsen + b2aconrec +b3regimea + b4regimet + b5afed + b6tfed +b7jdd +b8jwd

Source | SS df MS Number of obs = 35579-------------+------------------------------ F( 7, 35571) = 1183.76 Model | 552141.265 7 78877.3235 Prob > F = 0.0000 Residual | 2370207.67 35571 66.633147 R-squared = 0.1889-------------+------------------------------ Adj R-squared = 0.1888 Total | 2922348.94 35578 82.1392134 Root MSE = 8.1629

------------------------------------------------------------------------------ aconsen | Coef. Std. Err. t P>|t| [95% Conf. Interval]-------------+---------------------------------------------------------------- aconrec | .4246847 .0047776 88.89 0.000 .4153204 .4340489 regimea | -.0202879 .0067943 -2.99 0.003 -.0336049 -.0069708 regimet | .1026828 .0067633 15.18 0.000 .0894265 .1159391 afed | -.0851209 .1017953 -0.84 0.403 -.2846429 .114401 tfed | .5333703 .1016099 5.25 0.000 .3342118 .7325289 jdd | -1.106322 .1718883 -6.44 0.000 -1.443228 -.7694157 jwd | -.2209878 .134992 -1.64 0.102 -.4855764 .0436007 _cons | 2.575504 .0683415 37.69 0.000 2.441553 2.709456

Библиография

Ali, Shawkat. 1987. “Decentralization for Development: Experiment in Local Government Administration in Bangladesh”. Asian Survey. Vol.27(7). 787-99.Bennett, Scott D., Stam, Allan C. 2004. The Behavioral Origins of War. The University of Michigan Press.Benson, George C.S. 1947. “A Plea for Administrative Decentralization”. Public Administration Review. Vol 7(3). 170-78.Birn, Anne-Emanuelle. 1999. “Federalist Flirtations: The Politics and Execution of Health Services Decentralization for the Uninsured Population in Mexico, 1985-1995”. Journal of Public Health Policy. Vol. 20(1). 81-108.Bueno de Mesquita, Bruce, Lalman, David. 1992. War and Reason. Domestic and International Imperatives. Yale University Press.Burgess, Michael. 2000. Federalism and European Union: The Building of Europe, 1950-2000. Routledge.Chapman, Robin. 1973. “Decentralization: Another Perspective”. Comparative Education. Vol. 9(3).127-134.Craig, Stephen C. 1980. “The Mobilization of Political Discontent”. Political Behavior. Vol. 2(2). 189-209.Craig, Stephen C., Maggiotto, Michael A. 1981. “Political Discontent and Political Action”. The Journal of Politics. Vol. 43(2). 514-22.Elazar, J. Daniel. 1990. Federal Systems of the World: A handbook of federal, confederal and autonomy arrangements. Complied by the Jerusalem Institute of Federal Studies, under the editorship of Daniel J. ElazarEscobar-Lemmon, Maria, 2003. “Political Support for Decentralization: An Analysis of Colombian and Venezuelan Legislatures”. American Journal of Political Science. Vol. 47(4). 683-97.Federalism in a changing World: Learning from Each Other. Edited by Blindenbacher, Raoul and Koller, Arnold. 2003. Mc Gill- Queen’s University Press, Montreal&Kingston, London, Ithaca.Filippov, Mikhail, Ordeshook, Peter C., Shvetsova, Olga. 2004. Designing Federalism. A Theory of Self-Sustainable Federal Institutions. Cambridge University Press.Furniss, Norman. 1974. “The Practical Significance of Decentralization”. The Journal of Politics. Vol. 36(4). 958-82.Gelpi, Christopher. 1997. “Democratic Diversions: Governmental Structure and the Externalization of Domestic Conflict”. The Journal of Conflict Resolution. Vol. 41(2). 255-82.Hicks, K. Ursula. 1978. Federalism: Failure and Sccess: A Comparative Study. Oxford University Press, New York.

Ink, Dwight, Dean, Alan L. 1970. “A Concept of Decentralization”. Public Administration Review. Vol. 30(1). 60-63.Jenkins, J. Craig, Bond, Doug. 2001. “Conflict-Carrying Capacity, Political Crisis, and Reconstruction: A Framework for the Early Warning of Political System Vulnerability. The Journal of Conflict Resolution. Vol. 45(1). 3-31.Keohane, Robert O. 1984. After Hegemony. Cooperation and Discord in the World Political Economy. Princeton University Press.Lauter, Geza Peter. 1969. “Sociological – Cultural and Legal Factors Impending Decentralization of Authority in Developing Countries”. The Academy of Management Journal. Vol. 12(3). 367-78.Lemco, Jonathan. 1991. Political Stability in Federal Governments. New York. Westport, Connecticut. London.Lemke, Douglas.2002. Regions of War and Peace. Cambridge University Press.Mayhew R. David. 2004. Congress: The Electoral Connection, Yale University Press.McGinn, Noel, Street, Susana. 1986. “Educational Decentralization: Weak State or Strong State?” Comparative Education Review. Vol. 30(4). 471-90.McKaye, Benton. 1951. “Decentralization or decapitation?” Public Administration Review. Vol. 11(3). 203-04.Most, Benjamin A., Starr, Harvey. 1989. Inquiry, Logic an International Politics. University of South Carolina Press.Muller, Edward N., Dietz, Henry A., Finkel, Steven E. 1991. “Discontent and the Expected Utility of Rebellion: The case of Peru”. The Amercan Political Science Review. Vol. 85(4). 1261-82.Muller, Edward N., Jukam, Thomas O. 1983. “Discontent and Aggressive Political Participation”. British Journal of Political Science. Vol. 13(2). 159-79.Nelson, Michael A. 1987. “Searching for Leviathan: Comment and Extension”. The American Economic Review. Vol. 77(1). 198-204.Norman, Wayne. 2006. Negotiating Nationalism: nation-building, Federalism, and Secession in the Multinational State. Oxford University Press 2006Osaghae, Eghosa E. 1990. “A Reassessement of Federalism as a Degree of Decentralization”. Publius. Vol. 20(1). 83-98.Pilar Garcia-Guadilla, Maria; Perez, Carlos. 2002. “Democracy, Decentralization, and Clientelism: New Relationships and Old Practices”. Latin America Perspectives. Vol. 29(5). 90-109.Rethinking Federalism. Citizens, Markets, and Governments in a changing World. 1995. Edited by Knop, Karen, Ostry, Sylvia, Simeon, Richard, and Swinton, Katherine. UBC Press/Vancouver.

Ricker, William H. 1964. Federalism: Origin, Operation, Significance. Little, Brown and Company (Inc.).Rodden, Jonathan. 2006. Hamilton's Paradox: The Promise and Peril of Fiscal Federalism. Cambridge University Press.Rubin, Edward L., Feeley Malcom M. 2008 . “Federalism and Interpretation”. Publius. 38 (2): 167-191.Russet, Bruce, Oneal, John. 2001. Triangulating Peace. Democracy, Interdependence, and International Organizations. W.W.Norton&Company, Inc.Sawer, Geofrey. 1969. Modern Federalism. Alden & Mowbray Ltd, Alden Press, Oxford.Schmandt, Henry J. 1972. “Municipal Decentralization: An Overview”. Public Administration Reviw. Vol. 32. 571-88.The Federalist Papers by Alexander Hamilton, James Madison and John Jay. 1982. Bantam Books.Treisman, Daniel. 1999. “Political Decentralization and Economic Reform: A Game-Theoretic Analysis”. American Journal of Political Science. Vol. 43(2). 488-517.Watts, Ronald. 1996. Comparing Federal Systems in the 1990s. Queen’s University Kingston, Ontario. Why Federations Fail. An Inquiry into the Requisites for Successful Federalism. Edited by Franck, Thomas M., Flanz, Gisbert H., Spiro, Herbert J., Trager Frank N. New York: New York University Press, 1968.Wildavsky, Aaron. 1967. American Federalism in Perspective. Little, Brown and Company (Inc.).

Григорьева Н.Е.

Возможности применения теорий катастроф, бифуркаций и нечетких

множеств для описания различных состояний социально-экономической

системы

Большинство методов, отслеживая непрерывные изменения ситуации,

констатируют факт, что незначительные изменения параметров приводят к

незначительным изменениям состояния безопасности, оставляя в тени вопрос

возможного резкого скачкообразного изменения ситуации.

До недавнего времени основное внимание в литературе было

сосредоточено на условиях существования единственности и устойчивости

стационарных состояний. К сожалению, в реальной экономике эти типы

поведения не зарегистрированы. Вместо этого реальная экономика проявляет

сложную динамику: периодические циклы, нерегулярные флуктуации и хаос.

В последнее время можно отметить повышающийся интерес к нелинейным

теориям, изучающим общие закономерности развития живой и неживой

природы, общественных и естественных процессов. Однако надо заметить,

что статическая экономика, анализирующая равновесное состояние, важна

для развития теории динамической экономики.

Фундаментом общей концепции равновесия являются работы Вальраса,

хотя многие ее элементы были независимо разработаны С. Джевенсом и

С. Менгером. Одним из недостатков теории равновесия является исключение

из рассмотрения времени, так как предполагается, что систему можно

поддерживать в таком состоянии, когда отношения взаимодействия между

переменными остаются неизменными. Это предположение справедливо, если

период наблюдения очень короток, или если работают только со

стационарным состоянием, и, следовательно, время не играет роли. До

известной степени равновесный анализ можно рассматривать как частный

случай динамического анализа54.

На сегодняшний день устойчивость более не предполагается в науке

априорно. Доказано, что малые сдвиги параметров могут приводить к

структурным изменениям динамических систем.

Теории экономической динамики посвящено значительное количество

работ. Большинство работ в области экономической эволюции

рассматривают два основных вопроса: экономический рост и деловые циклы.

54 Латута О.В. Математические модели и методы обеспечения экономической безопасности регионов РФ. Дис. на соиск. учен. степ. канд. экон. наук. СПб, 2006. – 202 с.

Флуктуации, которые наблюдаются в экономических данных, весьма

различны по амплитуде, области распространения и длительности. Эти

явления могут быть как региональными, так и межрегиональными по

охвату, иногда весьма стойкими, но всегда достаточно продолжительными,

чтобы позволить развиться кумулятивному движению системы, как в

направлении роста, так и в направлении затухания.

Циклы деловой активности являются неотъемлемой принадлежностью

современной экономики с взаимозависимыми рынками, свободным

предпринимательством и частной собственностью на финансовые активы и

средства производства. При анализе экономических флуктуаций были

выдвинуты две основные их причины. Во-первых, на социально-

экономическую систему воздействуют случайные внешние факторы, что

приводит к смещению системы из положения равновесия. Пока система

сохраняет близость к равновесию, результирующая траектория экономики

может иметь вид осцилляторных скачков. Во-вторых, осцилляции могут

возникнуть вследствие сложных нелинейных взаимодействий между

переменными.

Ряд ученых, занимающихся проблематикой деловых циклов, а именно,

Виксел, Хейск, Пигу, Робертсон, Шумпетер, Кейнс, внесли весомый вклад в

описание и анализ развития индустриальных рыночных систем.

Существенным общим положением их теорий является признание

эндогенного характера экономических циклов, то есть заведомая

концентрация на внутренней динамике систем. В целом теории утверждают,

что в результате такой динамики современные индустриальные экономики

подвержены периодическим флуктуациям с крупномасштабными

регулярными закономерностями, которые можно объяснить экономически.

Роль экзогенных сил считалась второстепенной, даже несмотря на то, что

благодаря их непрерывному воздействию эти силы выступают как источники

и возбудители эндогенных процессов и могут ускорить, затормозить или

прервать эндогенное движение социально-экономической системы. Кроме

того, в теориях признавалась серьезность проблемы социально-

экономической нестабильности, хотя неустойчивость не трактовалась как

источник флуктуации. Согласно этим теориям, экономика всегда находится в

равновесии, либо стремится к нему. Это одна из причин того, что в течение

длительного времени деловые циклы рассматривались как результат

«помех», временно отклоняющих систему от равновесия.

Сегодня для анализа крупных экономических флуктуаций, включая

кризисы, депрессии и резкие повороты применяются такие аналитические

методики, как теория бифуркаций и теория катастроф.

Теория бифуркаций изучает вопросы существования и устойчивости

равновесных решений. Более полно особенности теории бифуркаций

излагаются в трудах Р. Гилмора, В.-Б. Занга, Т. Постона и И. Стюарта, А.Л.

Санина.

Основой теории катастроф является новая область математики — теория

особенностей гладких отображений, являющаяся далеким обобщением задач

на экстремум в математическом анализе. Начало было положено в 1955 г.

американским математиком Г. Уитни. После работ Р. Тома, давшего теории

название, началось интенсивное развитие как самой теории катастроф, так и

ее многочисленных приложений. Значение элементарной теории катастроф

состоит в том, что она сводит огромное многообразие ситуаций к

небольшому числу стандартных схем.

Различают два аспекта теории бифуркаций: статический и динамический.

Статическая теория бифуркаций имеет дело с изменениями, возникающими в

структуре множества нулей функции при изменении параметров, входящих в

эти функции. В случае дифференциальных уравнений равновесные решения

являются нулями векторного поля, следовательно, к ним непосредственно

применимы методы статической теории бифуркаций. Динамическая теория

бифуркаций изучает изменения, которые возникают в структуре решений

дифференциальных уравнений при изменении параметров векторного поля.

Термин бифуркация употребляется для обозначения качественной

перестройки, изменения системы или, точнее, перехода из устойчивого

состояния в неустойчивое. Точка бифуркации представляет собой

переломный, критический момент в развитии системы, в котором она

осуществляет выбор пути; иначе говоря, это точка ветвления вариантов

развития, точка, в которой происходит катастрофа. Сами изменения в точке

бифуркации происходят достаточно быстро, но подготавливаются в ходе

эволюционного этапа многочисленными экономическими и

внеэкономическими флуктуациями, которые сначала подавляются, но, выйдя

за определенные пределы, приобретают силу и обеспечивают скачок.

Катастрофа — это скачкообразное изменение, возникающее при плавном

изменении внешних условий. Надо отметить, что под катастрофой не следует

понимать только негативные изменения или опасные явления, такие,

например, как бедствия, повлекшие многочисленные жертвы, значительный

материальный ущерб, нарушение условий жизнедеятельности, вследствие

чего может возникнуть чрезвычайная ситуация. Это некоторое резкое

изменение состояния системы, оно может произойти как в лучшую, так и в

худшую сторону.

Теория катастроф определяет область существования различных структур,

границы их устойчивости. Для изучения же динамики систем необходимо

знать, каким именно образом новые решения уравнений «ответвляются» от

известного решения. Ответ на такие вопросы дает теория бифуркаций

(разветвлений), то есть возникновения нового решения при критическом

значении параметра. Момент перехода (катастрофический скачок) зависит от

свойств системы и уровня флуктуаций. Простейшая программа

прогнозирования элементарной катастрофы в социально-экономической

системе может быть построена на основе данных о связи переменных,

характеризующих ее поведение.

Явление потери устойчивости включает ряд факторов, кооперирующее

влияние которых создает синергетический эффект. Потеря устойчивости

всегда носит неожиданный характер и в большинстве случаев не дает

предварительной информации о неминуемости катастрофы. Однако иногда

можно выявить «флаги катастроф» - особенность поведения системы, по

которым можно судить о приближении точки бифуркации.

Возникновение любых экстремальных ситуаций проходит несколько

стадий, перерастая из устойчивой фазы через зону бифуркаций с

негативными или позитивными проявлениями в области воздействия на

человека и окружающую среду. Происшествие рассматривается как переход

через точку бифуркации, при котором необходимо обеспечить

самоорганизацию общества для установления нового («закритического»)

состояния устойчивости всех систем жизнеобеспечения.

Во-первых, точки бифуркации часто провоцируются изменением

управляющей подсистемы, влекущей систему в новое состояние. Во-вторых,

потенциальных траекторий развития системы много, и точно предсказать, в

какое состояние перейдет система после прохождения точки бифуркации,

невозможно, что связано с тем, что влияние среды носит случайный характep

(это не исключает детерминизма между точками бифуркации). В-третьих,

одни и те же ветви или типы ветвей могут реализовываться неоднократно.

Например, в мире социальных систем есть общества, многократно

выбиравшие тоталитарные сценарии.

На сегодняшний день применение теории катастроф в экономике,

социологии и политологии носит лишь ограниченный характер.

Разработанная для нужд технической науки, она постепенно находит свое

применение, в том числе, и для решения экономических задач. Здесь

используется то существенное обстоятельство, что экономика как область

знания находится на стыке естественных, технических и социальных

научных дисциплин.

Многие теории, не выходящие за рамки классической экономической

парадигмы, сталкиваются с определенными проблемами в описании и

моделировании неустойчивости экономической безопасности,

выражающейся, в частности, в кризисных ситуациях. Данные явления

находят простое и логическое объяснение в рамках теории катастроф,

которая позволяет объяснять резкое скачкообразное поведение системы и

даже его предугадывать.

Функционирование любой социально-экономической системы

неразрывным образом связано с неопределенностью и протекает в условиях

постоянного воздействия опасностей и угроз.

Согласно работе М. Блэка55, неопределенность имеет место, когда

универсальное множество состоит более чем из одной точки. Если для этих

элементов множества заданы соответствующие вероятности или другие

вероятностные характеристики, то имеет место вероятностная

неопределенность; если известны только граничные элементы множества –

интервальная неопределенность; и, наконец, при задании для каждого

элемента множества соответствующей степени принадлежности –

нечеткость.

Неопределенность можно классифицировать по степени

неопределенности (полная определенность, вероятностная, лингвистическая,

интервальная, полная неопределенность), по характеру неопределенности

(параметрическая, структурная, ситуационная) и по использованию

получаемой в ходе управления информации (устранимая и неустранимая)56.

При принятии решений в условиях ошибок во входных данных, все

методы можно разделить на две основные группы57:

1. Подавление влияния неточной информации с дальнейшим

использованием обычных детерминированных алгоритмов. В данном случае

характерным является применение различных методов фильтрации и

сглаживания исходной информации, усреднения и взвешивания данных.

55 Нечеткие множества, нечеткая алгебра, нечеткая статистика / А. Кандель, У.Дж. Байатт // Труды американского общества инженеров-радиоэлектроников. - 1978. - т. 66, № 12. - С. 37-61.

56 Моисеев Н.Н. Элементы теории оптимальных систем / Н.Н. Моисеев. - М: Наука, 1975. – 528 с.57 Хьюбер П. Робастность в статистике / П. Хьюбер; пер. с англ. И.А. Маховой, В. И. Хохлова. - М: Мир, 1984. – 303 с.

Здесь применяются также методы восстановления отсутствующих данных,

интерполирования и экстраполирования, робастные алгоритмы.

2. Переход при наличии неточной информации на специальные алгоритмы

(стохастические, нечеткие, интервальные).

Для реальных сложных систем характерно наличие одновременно

разнородной информации:

1) точечных замеров параметров;

2) допустимых интервалов их изменения;

3) статистических законов распределения для отдельных величин;

4) лингвистических критериев и ограничений, полученных от специалистов-

экспертов и т.д.

Наличие в сложной системе управления одновременно различных видов

неопределенности делает необходимым использование для принятия

решений нечетких множеств, которые позволяют адекватно учесть

имеющиеся виды неопределенности.

Разработанные в настоящее время количественные методы принятия

решений (такие, как максимизация ожидаемой полезности, минимаксная

теория, методы максимального правдоподобия, теория игр, анализ «затраты –

эффективность» и другие) помогают выбирать наилучшие из множества

возможных решений лишь в условиях одного конкретного вида

неопределенности или в условиях полной определенности.

Однако большая часть существующих методов для облегчения

количественного исследования в рамках конкретных задач принятия

решений базируется на крайне упрощенных моделях действительности и

излишне жестких ограничениях, что уменьшает ценность результатов

исследований и часто приводит к неверным решениям58.

Ввиду недостатка информации для строгого применения вероятностных

моделей и трудностей оперирования случайными величинами, а также в

58 Андрейчикова A.Н. Разработка и исследование интеллектуальной системы принятия решений на нечетких множествах / А.Н. Андрейчикова // Информационные технологии. - 1999. - № 8. - с. 10-19.

связи с тем, что с интервальными величинами можно работать в рамках

теории нечетких множеств, последняя приобретает здесь важное значение59.

Применение теории нечетких множеств позволяет провести также

согласование различных нечетких решений при наличии нечетких целей,

ограничений, коэффициентов, начальных и граничных условий.

Обычно на практике всегда имеется возможность наряду с точечной

оценкой параметра (наиболее допустимым его значением) указать

минимальное и максимальное значение (интервал), которые может

принимать нечеткая величина (особенно при прогнозировании каких-либо

показателей). Кроме того, иногда удается построить и функцию,

характеризующую допустимость каждого значения внутри заданного

интервала на основе статистического материала или опроса группы

экспертов. Теория нечетких множеств дает возможность проводить

вычисления не с одним точечным значением, а с характеристической

функцией и получать в результате вычислений нечеткую величину, для

которой по максимуму значения функции может быть получена точечная

(четкая) оценка60.

Нечетко-множественный подход позволяет учитывать в финансовой

модели хозяйствующего субъекта качественные аспекты, не имеющие

точной числовой оценки. Оказывается возможным совмещать в оценке учет

количественных и качественных признаков, что резко повышает уровень

адекватности применяемых методик61.

Огромное количество информации содержится в трудно формализуемых

интуитивных предпочтениях ЛПР. Если предпочтения и допущения ЛПР

обретают вербальную форму, они сразу же могут получить количественную 59 Абузаров А.А. Автоматизированный синтез технических решений на основе нечетких моделей теории принятия решений / А.А. Абузаров, О.Н. Андрейчиков, О.Н. Андрейчикова // Программные продукты и системы. - 2000. - № 3. - С. 17-19. 60 Бородицкая Т.М. Нечеткие модели как инструмент планирования: Тез. докл. VI Всероссийской научной конференции студентов и аспирантов (Таганрог, 2002 г.) / Т.М. Бородицкая. - Таганрог: ТРТУ, 2002.

61 Аверкин А.Н. Мягкие вычисления / А.Н. Аверкин, И.З. Батыршин // Новости искусственного интеллекта. -1996. - № 3.

оценку на базе формализмов теории нечетких множеств и составить

обособленный контент исходной информации в рамках финансовой модели.

Мы можем назвать этот обособленный контент экспертной моделью.

Таким образом, от нечеткой оценки входных параметров после ряда

преобразований мы можем перейти к нечетким оценкам финансовых

результатов и оценить риск их недостижения в рамках принимаемых

финансовых решений.

Анализ различных математических методов и моделей для учета

неопределенности применительно к задачам антикризисного управления,

позволяет сделать вывод о предпочтительности применения аппарата теории

нечетких множеств, который обладает следующими преимуществами:

1. В отличие от традиционных методов нечеткие методы обладают более

гибким принципом задания «точки», осуществляемым путем введения

понятия функции принадлежности.

2. Нечеткие методы дают возможность качественно, т.е. вербально,

описать решаемую задачу путем введения понятия лингвистической

переменной, смысл которой характерен для человеческого мышления.

3. Применение аппарата нечетких множеств, нечеткой логики позволяет

формализовать более гибкие связи между параметрами, что в большей

степени соответствует природе изучаемых реальных явлений.

4. Нечеткие методы дают возможность принятия решения в условиях

неполноты информации путем обобщения и анализа качественных значений.

5. Применение нечетких множеств позволяет повысить степень

обоснованности решений, принимаемых в антикризисном управлении.

Очевидно, что абсолютная безопасность социально-экономической

системы недостижима. Однако система может ослабить негативное

воздействие угроз, уменьшить разрушительные последствия кризиса или,

предугадав катастрофу, предпринять соответствующие контрмеры.

Список литературы:

1. Гилмор Р. Прикладная теория катастроф: В 2 т.: Пер. с англ. - М.: Мир, 1984. – 642 с.2. 3анг В.-Б. Синергетическая экономика. Время и перемены в нелинейно-экономической теории: Пер. с англ. - М.: Мир, 1999. – 335 с.3. Постон Т., Стюарт Эн. Теория катастроф и ее приложения. — М.: Мир, 1980. - 611с.4. Санин А.Л. Синергетика: Учеб. пособие. - СПб.: Нестор, 2000. – 74 с.5. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков / В.В. Налимов. - 2-ое изд., перераб. и доп. - М.: Наука, 1979. – 304 с.6. Моисеев Н.Н. Элементы теории оптимальных систем / Н.Н. Моисеев. - М: Наука, 1975. – 528 с.7. Нечеткие множества, нечеткая алгебра, нечеткая статистика / А. Кандель, У.Дж. Байатт // Труды американского общества инженеров-радиоэлектроников. - 1978. - т. 66, № 12. - с. 37-61.8. Хьюбер П. Робастность в статистике / П. Хьюбер; пер. с англ. И.А. Маховой, В. И. Хохлова. - М: Мир, 1984. – 303 с.9. Заде Л.А. Понятие лингвистической переменной и его применение к принятию приближенных решений / Л А Заде; пер. с англ. Н И. Ринго. - М: Мир, 1976. – 165 с.10. Вощинин А.П. Оптимизация в условиях неопределенности: для ВТУЗов / А. П. Вощинин, Г. Р. Сотиров. - М.: София: МЖ: Техника, 1989. - 224 с. 11. Андрейчикова A.Н. Разработка и исследование интеллектуальной системы принятия решений на нечетких множествах / А.Н. Андрейчикова // Информационные технологии. - 1999. - № 8. - с. 10-19.12. Заде Л.А. Размытые множества и их применение в распознавании образов и кластер-анализе // Классификация и кластер: тр. науч. семинара (Мэдисон, 3-5 мая 1976 г.) / ред. Дж. Вэн Pайзин; пер. с англ. П.П. Кольцова. - М: Мир, 1980. - С. 209-247.13. Ульянов С.В. Нечеткие модели интеллектуальных систем управления: теоретические и прикладные аспекты / С.В. Ульянов // Известия АН: Серия: техническая кибернетика. - 1991. - № 3. – С. 27-33. 14. Абузаров А.А. Автоматизированный синтез технических решений на основе нечетких моделей теории принятия решений / А.А. Абузаров, О.Н. Андрейчиков, О.Н. Андрейчикова // Программные продукты и системы. - 2000. - № 3. - С. 17-19.15. Бородицкая Т.М. Нечеткие модели как инструмент планирования: Тез. докл. VI Всероссийской научной конференции студентов и аспирантов (Таганрог, 2002 г.) / Т.М. Бородицкая. - Таганрог: ТРТУ, 2002.16. Чернов В.Г. Основы теории нечетких множеств. Решение задач многокритериального выбора альтернатив: учеб. пособие / В.Г. Чернов. - Владимир: ВлГУ, 2005. -106 с.

17. Аверкин А.Н. Мягкие вычисления / А.Н. Аверкин, И.З. Батыршин // Новости искусственного интеллекта. -1996. - № 3.18. Bojadziev, G. Fuzzy Logic for Business, Finance and Management / G. Bojadziev // Advances in Fuzzy Systems. - 1997. - Vol. 12. 19. Латута О.В. Математические модели и методы обеспечения экономической безопасности регионов РФ. Дис. на соиск. учен. степ. канд. экон. наук. СПб, 2006. – 202 с. 20. Суворов М.К. Нечеткие модели в задачах антикризисного управления. Дис. на соиск. учен. степ. канд. экон. наук. Владимир, 2007. – 142 с.

Дериглазова Л.В.

Измерение асимметрий в международных конфликтах

В социальных науках концепция асимметрии наиболее востребована

при изучении конфликтов разных уровней – от малых групп до глобальных

столкновений. Под асимметрией понимают «отсутствие симметрии, баланса,

равенства, гармонии»; или «отношения между двумя сущностями, которые

не имеют общего измерения (меры для сравнения)». В логике «асимметрия»

описывает «невзаимозаменяемые отношения между двумя сущностями,

когда первое имеет такое отношение ко второму, которое второе не может

иметь в отношении к первому» (отец и сын).

Теория асимметричного конфликта была сформулирована в виде

логического парадокса62 в работе политолога Эндрю Макка «Как большие

нации проигрывают малые войны». Макк обратился к примерам

62 Следуя определению А.А. Ивина, «парадокс - это положение, резко расходящееся с общепринятыми, устоявшимися, ортодоксальными мнениями. Общепризнанные мнения и то, что считают делом давно решенным, чаще всего заслуживают исследования. Парадокс - начало такого исследования. Парадокс в более узком и специальном значении - это два противоположных, несовместимых утверждения, для каждого из которых имеются кажущиеся убедительными аргументы». // Ивин А.А. глава 8. Логические парадоксы /Логика. М., 1998.

политического поражения развитых стран в войнах в странах третьего мира.

Он применил термин «асимметричный» для анализа структурных и

динамических элементов конфликта (ресурсы, статусы, интересы,

способность к мобилизации, стратегии борьбы, результаты конфликта), что

позволило подчеркнуть качественные изменения в конфликте, вслед за

констатацией количественных несоразмерностей. В то же самое время, Макк

указывал на необходимость восприятия концепции в рамках холистского

(целостного) подхода и использовал в аргументации аксиому Аристотеля:

«Асимметрии, описанные в работе …были абстрагированы от контекста ради

аналитической ясности. Однако, целое остается большим, чем сумма его

частей, и необходимо изучать конфликт как единое целое, для того чтобы

понять его эволюцию и итоги». В этой статье был сформулирован главный

посыл теории асимметричного конфликта как количественно-качественного

явления63. В современной аналитике логический парадокс отражен в

названии работ: «Почему сильные проигрывают» (Why strong lose), «Как

слабые выигрывают» (How the weak win).

Один из ведущих современных специалистов в области

урегулирования конфликтов Кристофер Митчелл подчеркивал, что

концепция асимметрии означает гораздо большее, чем силовое неравенство

противников (power imbalance). Он определил асимметрию как

«динамический и многосторонний феномен, заключающийся в

дифференцированном распределении соответствующих ресурсов и

существенных характеристик противников в конфликтной системе»64. По

мнению К. Митчелла, необходимо учитывать «кластеры асимметрий»,

которые позволяют лучше понимать и классифицировать конфликты. Он

выделил ключевые асимметрии конфликтной системы: 1) статусная или

легальная асимметрия ; 2) асимметрия ресурсов или возможностей, включая 63Mack, Andrew. “Why Big Nations Lose Small Wars: The Politics of Asymmetric Conflict”, World Politics, Vol.27, №2, 1975, p.188. 64 В оригинале: “ Asymmetry is a dynamic as well as multidimensional phenomenon. Consisting of a differential distribution of relevant resources and salient characteristics between adversaries in a conflict system”. Cooperative security: reducing Third World wars / Ed. by W. Zartman and V. Kremenyuk. N.Y.: Cambridge University press, 1995. P. 26.

асимметрию сдерживания или «неравенства сил» (power imbalance); и 3)

поведенческая асимметрия – тактики. Кроме того, он выделяет моральную и

структурную асимметрию, и асимметрию взаимозависимости и

приверженности целям (commitment)65.

Исследователи конфликтов применяют концепцию асимметрии для

сопоставления исчисляемых (количественных показателей) и неисчисляемых

(качественных) характеристик конфликта. Существенным вопросом при

использовании концепции асимметрии является вопрос корректного

измерения и сравнения характеристик конфликта, которые рассматриваются

как асимметричные и которые оказывают влияние на его динамику и

результаты. Приведем и прокомментируем несколько примеров «измерения»

асимметрий в международном конфликте.

Ресурсы. Нередко концепция асимметрии применяется для

акцентуации силового неравенства противников, что следует за

сопоставлением исчисляемых показателей материальных возможностей и

силы противников.

В рамках проекта «Корреляты войны», который осуществлялся с

начала 1960-х до конца 1990-х гг. под руководством Д. Зингера, была

собрана информация о материальном потенциале многих стран мира с начала

XIX в. В качестве исчисляемых индикаторов были использованы данные о

военных, индустриальных и демографических индикаторах страны:

численность вооруженных сил, военные расходы, численность населения,

численность городского населения, потребление железа и стали, потребление

энергии. По мнению участников проекта, эти данные позволяют производить

корректное сравнение материального потенциала, реализуемого для

национальной мощи различных стран. Были отмечены и другие показатели,

имеющие отношение к национальное силе и ее эффективному

использованию, хотя сами по себе они не являются компонентами силового

потенциала: эффективность политических институтов, образованность 65 Mitchell C. Asymmetry and Strategies of Regional Conflict Reduction. // Cooperative Security: Reducing Third War Wars./ Ed. by W. Zartmann nad V. Kremenyuk, NY: Syracuse University Press, 1995. P. 26-27.

населения, легитимность режима, профессиональная компетенция

национальной элиты, отвечающей на безопасность страны66.

Значительная часть исследований обращена к анализу парадоксов силы

либо нелогичному поведению слабой стороны. В рамках традиционного

понимания асимметричного конфликта политологи обращают внимание на

случаи агрессивного поведения слабых стран. Именно в таком ключе

использовал данный термин политолог индийского происхождения Т.В.

Паул, возглавляющий сейчас Центр по изучению проблем международного

мира и безопасности в университете МакГилла, Канада. В своей монографии

«Асимметричные конфликты: войны, инициируемые слабыми державами»,

он анализировал факторы, которые могут объяснить такое нелогичное

поведение слабых государств. Согласно логике автора, изучение

асимметричных войн должно показать, почему простое превосходство в силе

и ресурсах не является достаточным сдерживающим фактором, чтобы

предотвратить агрессию слабого противника. Паул подчеркивает, что

изучение таких случаев должно включать анализ внутриполитических и

международных факторов, которые оказывают решающее влияние на

поведение слабой стороны.

В качестве переменных, которые определяют агрессивное поведение

слабой стороны, Паул выделил следующие: 1) политико-военная стратегия,

под которой он понимает наличие ограниченных целей в краткосрочной

войне без цели нанесения сокрушительного поражения сильному

противнику; 2) наличие систем наступательных вооружений; 3) поддержка со

стороны великой державы; 4) изменение системы власти внутри страны67. В

конце исследования Паул делает вывод, что наиболее важными являются

стратегия на достижение ограниченных целей и поддержка великой державы.

Американский политолог Майкл Фишеркеллер в статье «Давид против

Голиафа: культурные суждения в асимметричных войнах» также рассмотрел 66 Correlates of War Project. National Material Capabilities Data Documentation. Version 3.0. Last update: May 2005. P.3. - http://www.correlatesofwar.org/ 67 Paul T.V. Asymmetric conflicts. War initiation by weaker powers. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 1994. P. 12, 16, 20, 23–35.

проблему агрессии слабых стран против великих держав. По его подсчетам

за период 1816–1996 гг. 54% всех войн с участием великих держав началось

подобным образом. Главный тезис М. Фишеркеллера заключается в том, что

в рамках теории баланса сил и концепции сдерживания мощь противников

измеряется количественно через оценку их материальных ресурсов

(численность войск, вооружения, военные расходы и т.д.). Однако, при таком

подходе упускаются из виду нематериальные составляющие мотивации

слабого игрока, которые будут подталкивать его к началу военных действий.

Фишеркеллер полагает, что главным нематериальным двигателем агрессии

слабых стран является их восприятие сильного противника как «культурно

неполноценного» (culturally inferior)68.

Другой пример использования концепции асимметрии – это обращение

к неисчисляемым, но сопоставимым качественным характеристикам

противников.

Статусы противников. В США с 2008 г. издается

междисциплинарный научный журнал «Динамика асимметричного

конфликта». В первом номере журнала редакция определила предмет

изучения как «конфликт между государствами и негосударственными

претендентами (challengers)», который «является доминирующей формой

конфликта в сегодняшнем мире и будет главным источником

насильственных конфликтов в XXI веке»69.

По мнению ведущего американского специалиста в области

урегулирования конфликтов В. Зартмана, изучение особенностей

переговоров между асимметричными сторонами «без исключения

сфокусировано на различных способах, которые использует слабая сторона

для того, чтобы улучшить свое положение через уменьшение асимметрии».

Причем асимметричные переговоры, отмечает В. Зартман, являются априори

парадоксом, так как согласно результатам эмпирических исследований, 68 Fischerkeller Michael P. David versus Goliath: Cultural judgments in asymmetric wars // Security studies. 1998. Vol. 7, №4. P. 3. 69 Editors’ welcome to the inaugural issue of Dynamics of Asymmetric Conflict (DAC) //Dynamics of Asymmetric Conflict. Vol.1, No. 1, March 2008. P.1.

«переговорный процесс наилучшим способом действует в условиях

равенства сторон, и в действительности происходит только тогда, когда

стороны обладают в какой-либо форме правом взаимного veto на результаты

переговоров»70.

Стратегии. Одним из наиболее популярных способов применения

концепции асимметрии при изучение конфликтов является обозначение этим

термином различных стратегий, которые применяют противники.

В американском стратегическом анализе термин «асимметричные

военные действия» применяют с начала 1990-х гг. для указания на борьбу с

использованием разных родов войск: авиация против пехоты, бесконтактные

войны. Другое применение термина подчеркивало силовое превосходство

США в мире. Вскоре последовало осмысление того, что силовое

превосходство США не гарантирует безопасность и не является достаточным

сдерживающим факторам. Американские стратеги стали выделять

«позитивную» и «негативную» асимметрию. Термин «асимметричные

угрозы», указывал на «негативную» асимметрию, что выражалось в том, что

противники США могут выбирать стратегии, целью которых будет

нанесение США непредсказуемых ударов, причинение максимального урона

при собственных минимальных затратах, и будут применять запрещенные

средства борьбы (ОМУ, терроризм, нападение на мирное население). Этот

подход отражает восприятие асимметричных стратегий как направленных на

подрыв воли противника, а не на привычное разрушение его силовых

возможностей. Такое понимание сути стратегии успеха не является новым,

его можно проследить в отдаленные исторические периоды. В частности,

прусский классик военного дела Карл фон Клаузевиц в первой четверти 19

века писал о таких стратегиях, направленных на подрыв воли противника,

которые он назвал негативное политическое действие.

Американский политолог Айван Аррегин-Тафт нашел достаточно

оригинальный подход в рассмотрении стратегий борьбы как детерминанты

70 Zartman W. Elusive peace: negotiating an end of to civil wars. Wash., D.C., Brookings Institution, 1995. P. 8.

успеха и предложил теорию стратегического взаимодействия (strategic

interaction). Он свел разнообразные формы борьбы к двум «идеальным

типам» – прямые и непрямые. Прямыми стратегиями Аррегин-Тафт назвал

конвенциональные или обычные военные действия, направленные против

вооруженных сил антагониста и разрушение его способности продолжать

войну. Целью непрямых стратегий является разрушение воли противника к

продолжению борьбы. Новизна его тезиса заключается в определении

варварских форм борьбы как непрямой стратегии, характерной как для

государственных, так и негосударственных игроков. Варварские действия

определены как «намеренное или систематическое причинение вреда

некомбатантам (изнасилования, убийства, пытки) с целью достижения

военных или политических целей»71. Гипотеза ученого заключается в том,

что в случае выбора одинаковой стратегии борьбы обеими сторонами

(прямая–прямая или непрямая–непрямая) быстрая и решающая победа будет

за сильным. Если же противники выберут разные стратегии, то более

вероятной будет победа слабого противника. По подсчетам Аррегина-Тафта,

за период 1800–2003 гг. сильные противники победили в 71,5%

асимметричных войн. Однако разбивка двухсотлетнего периода на 50-летние

фазы показывает постепенное уменьшения этой пропорции: 88,2% – в первое

50-летие и 48,4% – в последнем72.

Измерение фактора асимметричности по базам данных. Опираясь

на базы данных о вооруженных конфликтах73, я пыталась установить,

насколько фактор асимметричности проявлен в вооруженных конфликтах и

возможно ли установить взаимосвязь между отдельными асимметричными 71 Arreguin-Toft Ivan. How the Weak Win Wars: A Theory of Asymmetric Conflict, Cambridge; N.Y.: Cambridge University Press, 2005. P. 31.72 Ibid., P. 18, 3–4.73 Расчеты были произведены по двум базам данных: база данных о вооруженных конфликтах, созданная в рамках Программы по составлению базы данных о конфликтах в университете Упсала, Швеция, в сотрудничестве с Международным институтом исследований проблем мира в Осло, Норвегия (Uppsala Conflict Data Program - http :// www . pcr . uu . se / publications / UCDP _ pub / Conflict _ List _1946-2006. pdf ); и база данных о национальных и международных конфликтах, составленная в рамках проекта КОСИМО, университет Гейдельберга, Германия, руководитель профессор Фрэнк Пфетч (COSIMO 1. Database on National and International Conflicts from 1945 to 1999 - http://www.hiik.de/en/kosimo/data/codemanual_kosimo1b.pdf ).

характеристиками как детерминантам нелогичного развития конфликтов

между неравными в силе и статусами противников. Для этого были сделаны

подсчеты:

– доли вооруженных конфликтов, в которых участвовали стороны,

обладающие разными статусами: великая держава против зависимой

территории; государство против политической группы;

– доли вооруженных конфликтов, где силы и ресурсы противников

были существенно несоразмерны;

– доли вооруженных конфликтов, в которых применялись

асимметричные стратегии и тактики (к таким почти единодушно

современные аналитики и военные специалисты относят партизанские и

террористические стратегии борьбы);

– доли вооруженных конфликтов, в которых развитые страны

потерпели поражение в борьбе против более слабого противника (как от

другого государства, так и от негосударственного игрока, либо где не

смогли достичь однозначной победы); а также ситуации, когда

государства потерпели поражение от политической группы (либо были

вынуждены пойти на изменение существующей системы

взаимоотношений, например, расширить права более слабой стороны и

выстраивать более симметричные отношения).

Оценивая итоги работы с базами данных для выявления фактора

асимметричности в вооруженных конфликтах в послевоенный период можно

сделать следующие выводы:

– Можно с определенной долей уверенности констатировать

выраженное преобладание асимметричных конфликтов на основе статусной

асимметрии. Вычисления по базе данных УКДП показывают, что до 88%

всех вооруженных конфликтов имели выраженную асимметрию статусов

участников, вычисления по базе КОСИМО – 81,9%.

– Представляется, что сопоставление силы и ресурсов противников

в конфликте для выявления ресурсной асимметрии может быть сделано для

внутренних конфликтах на основе формального предположения о том, что

ресурсно-силовая асимметрия будет являться сопутствующим признаком

статусной асимметрии. Для антиколониальных войн и внутренних

интернационализированных конфликтов установление соотношения сил

могут быть сделана с большой долей условности, что свидетельствует в

пользу применения качественных методов исследования отдельных случаев.

– Асимметричные стратегии являются распространенным

феноменом – использовались от 57,53 до 62,17% конфликтов. Однако

представляется, что, пользуясь только формальным анализом трудно

определить, насколько эти стратегии влияют на исход борьбы либо они

являются неизбежным следствием изначальной асимметрии сил. Кроме того,

по нашему мнению, некоторые индикаторы не являются корректными, так

как объединяют различные стратегии. Выявление степени влияния

асимметричных стратегий требует детального изучения тех конкретно-

исторических сюжетов, в которых слабая сторона одержала победу.

– Оценка итогов асимметричных вооруженных конфликтов

указывает на достаточно низкий уровень побед в военном и политическом

отношении слабой стороны. Военная победа слабой стороны составляет от

11,43% для всех вооруженных конфликтов до 14,54% с участием великих

держав. Однако уровень военных побед близок к наиболее высоким

проявлениям в политической сфере (компромисс и изменение режима). Нами

отмечено, что слабой стороне удавалось достигать чаще победы, если в

конфликт были вовлечены великие державы. Это обстоятельство требует

более детального изучения проявления фактора асимметричности в

вооруженных конфликтах с участием великих держав.

– Выявление степени участия различных акторов в вооруженных

конфликтах показывает, что негосударственные акторы инициировали

наибольшее количество конфликтов и являлись непосредственными

участниками большего числа вооруженных конфликтов, чем великие

державы или другие страны. Этот показатель является еще одним

бесспорным свидетельством преобладания статусной асимметрии в

вооруженных конфликтах послевоенного периода.

– Таким образом, работа с базами данных дает основания для

выявления ярко выраженной статусной асимметрии, характерной для

вооруженных конфликтов послевоенного периода, и широкое

распространения асимметричных стратегий борьбы. Однако, попытка

выявления значимости фактора асимметричности для других характеристик

конфликтов свидетельствует о необходимости применения методов

исторического анализа отдельных случаев74.

Выводы. Использование термина «асимметричный» для анализа

конфликтов позволяет выявить суть явления обращаясь к его качественным

характеристикам, которые являются следствием количественным

несоразмерностей. Применение концепции асимметрии для анализа

конфликтов дает возможность указать на нелогичное развитие событий

вопреки ресурсному преобладанию, что заставляет обращаться к

сопоставлению неисчисляемых (качественных характеристик). Для

корректного сопоставления происходит неизбежное упрощение, кодирование

и типизация многообразия проявлений.

74 Дериглазова Л.В. Асимметричные конфликты: Уравнение со многими неизвестными. Томск, 2009, с.101-102.

Тимофеев И.Н.

Риск, неопределенность и дилемма безопасности: концептуализация

понятий

Проблема войны – ключевая для науки о международных отношениях.

За сложными концептуальными схемами ученых-международников кроются

вполне конкретные вопросы. Почему происходят войны? Какие факторы

приводят к их возникновению? Как эффективно предсказать начало

вооруженного конфликта, предотвратить его или же выиграть в

надвигающемся противостоянии?

Поставленные вопросы предполагают объяснение риска вооруженного

конфликта или кризисной ситуации с использованием военной силы. Говоря

о риске, мы подразумеваем, что аналитики и лица, принимающие решения в

той или иной стране действуют в условиях неопределенности. Они не знают

наверняка, когда именно, в какой форме, каком масштабе и благодаря каким

факторам государство, в интересах которого они работают, подвергнется

риску. У них нет полной информацией о будущем. Даже настоящее и

прошлое оставляет значительный спектр неопределенности. Зная о решениях

и действиях политиков, дипломатов, военных и экспертов, они не обладают

исчерпывающей картиной их причин и следствий. Значимость данного

обстоятельства особенно высока тогда, когда решения и действия имеют

отношение к вопросам безопасности, а ценой ошибки становятся интересы

государства и жизни его граждан.

Понятия риска и неопределенности достаточно широки, что нормально

для гуманитарных наук. Сложно найти неоспариваемые понятия, имеющие

однозначные определения. Наряду с политологами, пристальное внимание

им уделяют, как минимум социологи и, особенно, экономисты.75Однако

прежде чем обращаться к смежным дисциплинам, целесообразно привязать

данные категории к понятийному аппарату теории МО. Такую привязку

можно обеспечить через использование категории дилеммы безопасности,

которая отражает сущностные черты риска и неопределенности

применительно к международной проблематике.

Дилемма безопасности предполагает стратегический выбор

государства (или иного актора) между сотрудничеством и соперничеством с

другим государством или государствами (актором или акторами).76

Предельным выражением этих двух альтернатив являются либо

союзнические отношения, либо военное противостояние с использованием

всех возможных средств и ресурсов. Подобные альтернативы следует

воспринимать как континуум, с широким веером возможностей между ними.

В международных отношениях нередки ситуации, когда сотрудничество и

соперничество парадоксальным образом сосуществуют. Тем не менее, говоря

о дилемме безопасности, международники все-таки подразумевают наличие

75 Хотя, конечно, внимание к риску и неопределенности не ограничивается этими науками. По большому счету, снижение неопределенности и риска является прикладной функцией науки как таковой. Это общенаучная проблема, актуальная как для естественных, так и для гуманитарных наук. Начиная с прогноза погоды и расчетов сопротивления материалов, и заканчивая, скажем, оценкой потенциалов вооруженных сил того или иного государства, мы пытаемся сузить границы неопределенности и снизить связанные с ней риски. 76 Я делаю эту оговорку в силу появления ряда новых акторов мировой политики, которые могут рассматриваться в качестве конкурентов государству. Среди таких акторов – террористические и преступные сети, антиправительственные группировки, ТНК и т.п. В российской политической науке наиболее пристальное внимание этим процессам уделаяется школой М.М. Лебедевой. См. «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты. Под ред. Лебедевой М.М. – М. Изд-во МГИМО-Университета, 2008. – С.115-232. Вопрос о разграничении предметных областей мировой политики, международных отношений и сравнительной политологии рассмотрен: Лебедева М.М., Мельвиль А.Ю. Сравнительная политология, мировая политика, международные отношения: развитие предметных областей. / Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Сост. Т.А. Шаклеина. Т.3. – М. РОССПЭН, 2002. – С. 408-418. Вместе с тем, следует обратить внимание на замечание А.Д. Богатурова о том, что новые акторы являются таковыми уже в течение достаточно длительного времени. В случае ТНК как минимум с 1960-х гг. В современной международной среде действуют как традиционные акторы (государства), так и новые – все остальные. Мировая политика – современный этап того, что принято полагать системой международных отношений. См. Современная мировая политика. Прикладной анализ. Под ред. Богатурова А.Д. – М. Аспект-Пресс, 2009. – С. 27-31.

«худшего сценария» - возможности и намерения нанести ущерб безопасности

государства со стороны другого государства или актора.

Средства и методы нанесения подобного ущерба варируются. В

пределе речь идет об использовнии военной силы. «Худший сценарий», в

узком смысле, предполагает решение сложившихся противоречий военными

средствами. В литературе преобладает использование понятия дилеммы

безопасности имеено применительно к вооруженному противостоянию.

Таким образом, дилемма безопасности подразумевает выбор решения между

миром и войной в условиях потенциально возможной угрозы со стороны

других игроков на международной арене, то есть в условиях риска

применения силы, исходящего от этих игроков.

Неопределенность является принципиальной предпосылкой дилеммы

безопасности, будучи связанной с анархичной природой международных

отношений. Состояние анархии, или выражаясь термином Гоббса

«естественное состояние», традиционно объясняется отсутствием суверенной

власти, стоящей над государствами, их сообществами или альянсами. Этим

международные отношения отличаются от внутренней политики, где такой

суверен присутствует, в той или иной степени позволяя избежать

«естественного состояния».

В дилемме безопасности неопределенность проявляется в двух

измерениях – на уровне интерпретации намеренияй и потенциалов

противоположной стороны и на уровне принятия решения относительно

необходимой реакции на эти намерения. Подобную интерпретацию дают, в

частности, Кеннет Бус и Николас Уиллер – британские ученые, которые

провели наиболее серьезное обобщение концепций дилеммы безопасности.77

Неопределенность на уровне интерпретации намерений предполагает,

что эксперты и лица, принимающие решения, не могут иметь досконального

представления о мотивах, потребностях и, собственно, намерениях их

контрагентов на международной арене. В полном объеме такую информацию 77 Booth, Ken; Wheeler, Nicholas. The Security Dilemma: Fear, Cooperation and Trust in World Politics. – N.Y.: Palgrave McMillan, 2008. – P. 1-18.

не может предоставить даже самая совершенная разведывательная служба.

Принятие решений часто выходит за рамки установленных доктрин, которые

искажаются межведомственной конкуренцией, психологическими

особенностями лидеров и их советников, особенностями ситуации, культуры

и т.п.78 Намерения контрагентов могут быть проинтерпретированы

ошибочно. Важную роль играют и потенциалы мощи контрагентов. В

особенности – вооруженные силы. Наличие таких сил, само по себе, должно

вызывать самое пристальное внимание, а в худшем случае – страх, связанный

с возможностью их использования против государства, его союзников или

лояльных ему акторов. Неопределенность проявляется здесь на уровне

понимания количественных и качественных характеристик вооружений.79

Еще более сложным является вопрос о конкретных намерениях по их

использованию: идеи и мотивы могут меняться значительно быстрее

потенциалов.

Сталкиваясь с неопределенностью на уровне намерений контрагентов,

эксперты и политические лидеры все-таки вынуждены останавливаться на

том или ином варианте их понимания. Например, намерения и потенциал

противоположной стороны могут восприниматься как угроза или риск для

безопасности страны. Риску приписывается та или иная степень

выраженности.80 Таким образом, формируется представление о

стратегических и тактических вызовах. Здесь неопределенность проявляется

уже на уровне принятия решения относительно действий, необходимых для 78 Одним из наиболее цитируемых авторов, который обратил внимание на это, является Грэм Алиссон. В российском переводе см. Аллисон Г.Т. Концептуальные модели и кубинский ракетный кризис. / Теория международных отношений: Хрестоматия. / Сост., науч. ред. и коммент. П.А. Цыганкова. – М. Гардарики, 2002. – С. 271-295. Следует также отметить, что принятие политических решений выделилось в отдельную субдисциплину политической науки. Обзор основных направлений и теорий см. Дегтярев А.А. Методологические подходы и концептуальные модели в интерпретации политических решений. // Полис, 2003, № 1, 2, 3. 79 Даже имея исчерпывающую информацию о количестве и тактико-технических характеристиках тех или иных вооружений, а также о способах организации вооруженных сил, зачастую открытым остается вопрос о том, как именно будут применяться данные вооружений, насколько критична их роль в обеспечении наступательных или оборонительных действий. Т.н. «Революции в военном деле» - яркий пример подобной неопределенности. О «революцих в военном деле», технологической и организационной эволюции военного дела см., например, блестящую работу Уильям Макнила. Макнил У. В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в Х-ХХ веках. – М. Территория будущего, 2008. 80 Нередко такие оценки являются интуитивными. Трудно говорить об их формализованном характере. Часто они являются следствием видения ситуации конкретными лидерами или их советниками сквозь призму их опыта, знаний, ценностей и культуры.

снижения риска или противодействия существующим угрозам. Так как

ресурсы ограничены, лидеры не могут позволить себе переоценить риски,

затратив излишние средства. Но и недооценка чревата серьезными

последствиями, мера которых может оказаться значительно выше

затраченных ресурсов. Лица, принимающие решения, вынуждены

балансировать между этими крайностями, до конца не зная, какой именно

ответ будет оптимальным для данного риска или угрозы. Оценивая риски и

реагируя на них, эксперты и лидеры сами подвергаются риску ошибочно

понять намерения и потенциалы контрагента, принять неверное решение

относительно необходимых политических действий.

Здравый смысл подсказывает, что риск ошибки должен способствовать

принятию менее рискованных решений, которые были бы

сбалансированными, избегали бы крайностей и излишней напряженности в

отношениях.81 Однако опыт часто идет вразрез с соображениями здравого

смысла. Снижение риска для безопасности страны может связываться ее

лидерами со снижением мотивации других напасть на него или причинить

ущерб, в т.ч. посредствам наращивания собственных потенциалов. Даже если

такая политика носит сугубо оборонительный характер, другие акторы, не

имеют полной уверенности в этом, тем более, что грань между

оборонительными и наступательными инициативами зачастую весьма

туманна. Принимая решения в условиях неопределенности, они могут

расценить это как угрозу уже своей безопасности и предпринять ответные

шаги. В свою очередь, предпринятые шаги приводят к ответным мерам.

Иными словами, пытаясь обеспечить собственную безопасность, государство

создает потенциал для подрыва безопасности своих контрагентов, реакция

которых, потенциально подрывает его безопасность уже на следующем витке

интерпретаций намерений и принятия решений. Отношения между

государствами в этом случае приобретают характер спирали гонки

81Склонность государственных лидеров к принятию рискованных решений – отдельное направление исследований. Обзор см. O’Neill, Barry. Risk Aversion in International Relations Theory. // International Studies Quarterly, Vol. 45, 2001.

вооружений, страха и недоверия. В итоге, дилемма безопасности может

вылиться в т.н. парадокс безопасности – не имея исчерпывающей

информации о намерениях контрагентов и подозревая друг друга в

конфронтационных намерениях, стороны наращивают имеющиеся

потенциалы. Пытаясь укрепить свою безопасность, они подрывают ее:

попытка снизить риски, в конечном итоге, умножает их или делает более

острыми.82

Если представить дилемму безопасности в виде идеального типа, то

достаточно наглядным ее отображением будет т.н. «дилемма

заключенного».83Существует множество вариантов ее приложения к

различным ситуациям. Она применима, в частности, к конкуренции двух

держав, альянсов или иных акторов. Военная конкуренция не выгодна ни

одному из них, так как гонка вооржений, а тем более конфликт, крайне

дорогостоящи. Отказываясь от гонки вооружений, обе стороны выигрывают,

получая возможность сэкономить значительные ресурсы и направить их на

собственное развитие. Однако в условиях неопределенности, отсутствия

полной информации о намерениях и возможностях контрагента, одна из

сторон может скрытно усилиться и воспользоваться слабостью партнера,

вышедшего из гонки вооружений. В этом случае, первый одерживает полную

победу, а второй терпит полное поражение. Чтобы избежать разгрома,

стороны выбирают меньшее из зол, предпочитая гонку вооружений. Оба

проигрывают, но этот проигрыш существенно меньше в сравнении с

внезапным гибельным ударом, который может нанести ненадежный партнер.

В данной идеально-типической игровой модели стороны заинтересованы в

поддержании статус-кво и в поиске равновесного баланса сил.

82 Понятие спирали гоник вооружений, а также парадокса безопасности в такой интерпретации дается Бусом и Уиллером. Booth, Ken; Wheeler, Nicholas. – Op. Cit. – P. 6-9.83 Дилемма заключенного многократно описана в литературе. См., например, Elster, Jon. Explaining Social Behaviour. More Nuts and Bolts for the Social Sciencies. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. – P. 317-319.

Реальность значительно сложнее игровой модели и мы должны учесть

это в концептуализации понятия дилеммы безопасности.84 Международные

отношения далеко не всегда характеризуются равновесными состояниями.

Во-первых, сохранению статус-кво препятствует ограниченность ресурсов.

Рано или поздно, одна из сторон испытает трудности в поддержке своего

потенциала и окажется более уязвимой. Ресурсное истощение может сделать

ее либо жертвой конкуренции, либо, наоборот, заставить вести рискованную

игру, спровоцировав конфликт в надежде на благоприятный исход. Здесь

имеет значение и другая ситуация, когда появление новых технологий

существенно расширяет ресурсы и возможности одной из сторон. Речь идет,

например, о появлении более эффективных вооружений, принципов боя и

военной органиазации. Или же о новых способах политического управления,

концентрации и распределения ресурсов, которые позволяют добиться

количественного первенства. Новаторские технологии способствуют

появлению игроков, заинтересованных в нарушении статус-кво, получению

дополнительных выгод, в т.ч. за счет подрыва влияния своих контрагентов.

Технологические изменения вообще могут изменить правила игры,

обесценив полезность «дилемы заключенного». К таким сдвигам приводит,

например, разработка ядерного оружия. Гонка вооружений здесь из

«дилеммы заключенного» переходит в «дилемму лобовой атаки»,85чреватой

взаимным уничтожением. Это принципиально меняет возможные выгоды и

потери в контексте мирного и силового взаимодействия.

Во-вторых, в условиях неопределенности, само представление о

ресурсах, потеницалах и намерениях контрагента чревато ошибкой, что

может толкнуть на нарушение статус-кво. «Худший сценарий» может

реализоваться как в ситуации реального ресурсного дефицита, так и в случае

уверенности контрагента в его наличии. Такая уверенность нередко 84 Подобный сценарий реализации дилеммы заключенного срабатывает, главным образом, в лабораторных условиях. Его изучение криминалистами в аналогичных ситуациях допроса реальных заключенных показывало значительно более сложную картину и неоднозначные сценарии их поведения. Цит. по Jervis, Robert. Realism, Game Theory and Cooperation. // World Politics, Vol. 40, No 3, 1988. – P. 319.85 Эта игровая модель является одной из классических и также как и дилемма заключенного подробно описана в литературе. См. Elster, Jon. Op. Cit. – P.319-329.

оказывается чрезмерной или недостаточной. Ложность оценок может

определяться, психологическими особенностями политических лидеров,

компетентностью экспертов и разведывательных служб. Сама структура

принятия решений часто способствует принятию во внимание ложных

сведений.86Иными словами, даже при наличии достаточных ресурсов для

сохранения статус-ков, ошибки в их оценке сами по себе подрывают

равновесное состояние.

В-третьих, международную политику трудно свести к взаимодействию

двух игроков. «Дилемма заключенного» нередко используется для

характеристики противостояния ОВД и НАТО в период холодной войны. Но

даже тогда на международной арене играли роль и другие силы. Например –

Китай, чьи трения с Советским Союзом заставляли Москву отвлекать часть

ресурсов на усиление своих дальневосточных рубежей. Международные

отношения преимущественно характеризуются многополярностью, которой

присуще сосуществование нескольких центров силы. Их потенциал может

быть неодинаков, а альянсы иметь различные конфигурации. Однако

оценивая риски, лидеры и советники зачастую вынуждены сопостовлять

угрозы сразу с нескольких сторон и в нескольких измерениях. Дилемма

заключенного существенно усложняется. Умножается количество

возможных сценариев и исходов, что и является предпосылкой анархичной

природы МО.

В-четвертых, дилемма безопасности имеет динамический, а не

статический характер. Речь идет о серии выборов, острота которых может

проявляться по-разному и осуществляться под влиянием опыта прошлого.

Наряду с мерами по укреплению безопасности на случай внезапного удара,

лидеры и дипломаты могут попытаться снизить остроту дилеммы

безопасности, компенсировав неопределенность мерами доверия. В числе

таких мер – взаимные шаги по ограничению вооружений, укрепление 86 Например, в результате эффекта группомыслия, когда лица, принимающие решения, формируют замкнутый круг, изолированный от реальной обстановки. Ирвинг Джанис исследовал ошибочные внешнеполитические решения, используя данную категорию и ее эксперементальную базу. Цит. по Майерс Д. Социальная психология. – М. Олма-пресс, 2000. – С. 259.

торговых взаимосвязей и стратегической взаимозависимости через

выстраивание альянсов и международных сообществ. Конечно, подобные

сообщества могут создаваться на фоне угрозы со стороны третьей силы.

Однако дилемма безопасности между конкретными игроками может

смягчаться или нивелироваться. В конечном итоге, лидеры, эксперты и

дипломаты являются рефлексирующими существами, которые не

запраграммированы на конкретный сценарий. Риск и неопределенность сами

по себе не закрывают возможность для смягчения дилеммы безопасности.

Хотя «лучший сценарий» также не гарантирован и может сменяться

«худшим» с изменением предпочтений игроков и обстоятельств, в которых

они принимают решения. Бус и Уилллер справедливо указывают на то, что

понятие дилеммы безопасности и парадокса безопасности не являются

синонимами. Они часто неверно отождествляются исследователями.

Парадокс безопасности – лишь один из возможных исходов дилеммы

безопасности. Дипломатия и коммуникация – средство снижения

неопределенности.87

В-пятых, динамика изменений потенциалов и отношений между

государствами как таковых имеет разные режимы. Неточностью будет

полагать дилемму безопасности как линейный процесс, в котором усилия и

действия одной стороны пропорциональны усилиям и действиям другой. То

же можно говорить и о результатах подобных действий. В разных

динамических режимах одни и те же усилия могут иметь принципиально

разные результаты. То, как именно изменяются потенциалы и намерения

сторон имеет значение. Дилемма безопасности должна проявляться по-

разному в случае, скажем, плавного изменения потенциалов, и их резких

скачков, когда в силу тех или иных обстоятельств они внезапно

увеличиваются или уменьшаются, сокращая время на принятие решений и

порождая рост неопределенности.

87 Booth, Ken; Wheeler, Nicholas. – Op. Cit. – P. 9.

Теперь попробуем уточнить сделанные допущения, обратив внимание

на возникновение и эволюцию понятия дилеммы безопасности. Оно

появляется в начале 1950-х гг. ХХ в., когда международники находились под

влиянием двух мировых войн, а также разворачивающегося соперничества

СССР и США. Независимо друг от друга, его вводят в научный оборот

американец немецкого происхождения Джон Хертс и англичанин Герберт

Баттерфилд. Примечательно, что оба оставались над дискуссией реалистов и

идеалистов, пик которой как раз пришелся на 1950-е гг. Вместе с тем, ряд

аргументов, способствовавших концептуализации понятия, связаны именно с

реалистической традицией.

Хертс концептуализировал дилемму безопасности как предельный

выбор между двумя альтернативами: «убей или погибни». Данная

альтернатива объясняется страхом людей и групп перед ущербом, который

им могут причинить другие люди и группы. Пытаясь обеспечить свою

безопасность, они наращивают свои силовые возможности, создавая тем

самым угрозу для других. Сочетание безопасности и силы представляет

собой порочный круг, который сложно разорвать в силу неопределенности

намерений. В подобной ситуации разумной становится готовность к

худшему, а в пределе – нанесение превентивного удара с целью избежать

сходного удара со стороны возможного противника.

В целом, определение дилеммы безопасности, представленное в начале

параграфа, выполнено в логике Хертса.88 Однако новаторский ход его

концепции состоит не только и не столько в парадоксе безопасности, на

котором делают акцент многие исследователи. Скорее речь идет об увязке

дилеммы безопасности именно с неопределенностью как структурным

фактором международных отношений. Тогда как его современники реалисты

(прежде всего, Нибур и Моргентау), как мы увидим ниже, делали больший

акцент на природе человека и роли «рационалистических» идеологий, 88 Ключевые работы Хертса, в которых раскрывается понятие дилеммы безопасности: Herz, John. Idealist Internationalism and the Security Dilemma. // World Politics, Vol 2, No 2, 1950. Спустя 53 г., Хертс возвращается к нему в работе: Herz, John. The Security Dilemma in International Relations: Background and Present Problems. // International Relations, Vol. 17, No 4.

которые искажали принципы прагматизма, порождали «дух кретовых

походов» и вели к войнам. Здесь примечательно то, что интеллектуальным

авторитетом Хертса выступал Ханс Келсен – критик политической теории

Карла Шмитта – одного из авторитетов Ганса Моргентау.89 Делая акцент на

неопределенности и анархии, Хертс задает иной ракурс: природа

соперничества заложена в структуре международных отношений, а не

свойственна ей априори, как необходимое свойство политического.

Напрашивается вывод о том, что изменение структуры, снижение анархии,

может привести и к смягчению дилеммы безопасности, хотя и не избавлению

от нее.

Практически одновременно с Хертсом, в 1951 г. британский историк

Герберт Баттерфилд формирует сходную концепцию, которую он называет

«неизбжной дилеммой» (irreducible dilemma).90 Его допущения сходны с

посылками Хертса – оба сконцентрировались на неопределенности, как

основной причине дилеммы. Вмесет с тем, Баттерфилд указывает

преимущественно на психологическую составляющую – дилемма

порождается невозможностью до конца понять мотивы другой стороны.

Проблема осложнаяется искажениями и предубеждениями, склонностью

рассматривать даже дружественные действия как потенциально враждебные.

Также как и Хертс, Баттерфилд полагал, что подобная неопределенность

может привести к конфликту даже тогда, когда обе стороны не хотят его.

Иными словами, она чревата парадоксом безопасности.

Заслугой Баттерфилда стало также введение понятия «гоббсовский

страх». Он полагал, что деструктивная роль неопределенности может быть

снижена в том случае, если государства поймут, что за мотивами

противоположной стороны стоит именно страх, а не агрессия. Конечно,

подлинные намерения сторон в большей степени доступны пониманию

историков в ретроспективе, а не дипломатам и политикам, принимающим

89 Эта мысль высказана у Буса и Уиллера. Я встречал ее также в следующей работе. Hacke, Christian. John H. Herz.: A Remembrance. // American Foreign Policy Interests. Vol. 28, 2006. 90 Основная работа Баттерфилда на эту тему: Butterfield H. History and Human Relations. London: Colins, 1951.

решения здесь и сейчас. Но страх порождается ситуацией, а не только

двойственной природой человека. Он представляет собой скорее трагедию, а

не порок. Следовательно, война не должна полагаться учеными в терминах

борьбы «добра и зла».91

Политико-философская позиция Хертса и Баттерфилда дистанцировала

их от теоретического мейнстрима, в котором понятие дилеммы безопасности

заняло второстепенное место. Отчасти это связано и с ее упрощенным

восприятием в терминах парадокса безопасности или «дилеммы

заключенного», то есть с пониманием этого явления как однозначно

предзаданного. Вместе с тем, Хертсу и Баттерфилду удалось

концептуализировать явление, которое явно и или неявно выступает

зависимой переменной практически всех ключевых теорий МО – выбор в

пользу мира или войны. Конкуренция теоретических и эмпирических

моделей определялась скорее набором независимых, а не зависимых

переменных – то есть факторными моделями. Если не сводить дилемму

безопасности к парадоксу безопасности, она стоновится удобной переменной

для приложения различных факторных моделей.

Наряду с Хертсом и Баттерфилдом, в качестве заметной фигуры в

концепутализации понятия дилеммы безопасности следует назвать Роберта

Джервиса. Работы Джервиса примечательны использованием категории

дилеммы безопасности с выходом за пределы парадокса безопасности. Его

можно считать своего рода преемником Хертса и Баттерфилда,

использовавшего их понятийный аппарат применительно к проблемам

холодной войны и постбиполярного мира. Заслугой Джервиса следует

считать иллюстрацию сложности дилеммы безопасности в ситуациях

реальной политики. Мои пять аргументов против игрового, идеально-

типического восприятия дилеммы безопасности, представленные выше, во

многом сформированы под влиянием Джервиса.92 91 Цит по Booth and Wheeler. – P. 29. 92 Основные положения Джервиса см. в следующей работе. Jervis, Robert. Cooperation Under the Security Dilemma. / Art, Robert and Waltz Kenneth (eds). The Use of Force. New York: Rowman and Littlefield Publishers Inc., 2009. – P. 44-71. (Работа изначально опубликована в 1978 г. в журнале World Politics).

Прежде всего, он обращает внимание на то, что сохранение равновесия

и статус-кво не тождественно оборонительной политике. Обеспечение

собственной безопасности может рассматриваться государствами сквозь

призму наступательных методов. Среди них: нанесение превентивного удара

(«убей или погибни»), наращивание наступательных вооружений, разгром

противника на его территории, создание буферных зон, вмешательство во

внутренние дела оппонентов, идеологическая интервенция и др.

Примечательно то, что, даже добившись успеха, государство все равно не

гарантирует свою безопасность, а подчас и подрывает ее. Экспанасия

порождает расширение обязательств. Чем больше государство и сфера его

влияния, тем больше цена, которую за нее приходится платить, тем больший

резонанс будут иметь даже небольшие, локальные поражения.93 Иными

словами, наступательные средства трудно назвать универсальным рецептом

безопасности, даже если «хищник» правильно оценил потенциал «жертвы» и

добился военной победы. Оборонительная стратегия, напротив,

подразумевает создание такого потенциала, который делает цену победы

агрессора крайне высокой, неприемлемой для него. Подобная стратегия

зачастую требует меньших затрат. Однако оценка наступательных

возможностей потенциального конкурента и, главное, цена, которою он готов

заплатить за победу, могут оказаться ошибочными. Неопределенность, таким

образом, одинаково актуальна как для наступательной, так и для

оборонительной установки. Сами эти установки могут не успевать за

технологическими изменениями и инновациями («генералы готовятся к

прошедшей войне»).94

Джервис наводит на удачный пример динамики подобных установок на

примере конкуренции великих держав в ХХ в. Победа Германии в франко-

прусской войне породила установку военных на то, что достижение победы

связано с быстрой мобилизацией и нанесением скоротечного решительного 93 В этом смысле, положение однополярности, в котором оказываются США после холодной войны, оказывается далеко не самым благоприятным. См. об этом Jervis, Robert. Unipolarity. A Structural Perspective. World Politics, Vol. 61, No 1, 2009. 94 Jervis. 2009. – P 45-50.

удара по противнику: накануне Первой мировой войны практически все

стороны делали ставку на быструю войну наступательными методами.

Применение пулеметов, «траншейная война» и низкая маневренность

артиллерии показали предпочтительность оборонительных действий.

Оборонительная парадигма доминировала в межвоенный период. Однако

смена акцента на новую технологию – применение крупных танковых

соединений для прорыва фронта и выхода вглубь тылов противника –

обеспечила победы Германии в первые годы Второй мировой. А затем и

победу Советского Союза над Германией, который активно использовал

новые приемы наступательной войны. Технологии Второй мировой оказали

существенное влияние и на характер потенциалов сторон в период холодной

войны. Примечательно, скажем, значительное количество танков и

бронетехники в советской армии. Или же стремление обеих сторон к

обеспечению паритета в обычных и ядерных вооружениях: в новых условиях

паритет отчасти оправдывался идеологическими соображениями, а не

военной целесообразностью.95

Наряду с запаздыванием стратегических установок, сложность

представляет также неясная грань между наступательными и

оборонительными свойствами самих вооружений. Существует ряд

характеристик, которые могут давать представление о наступательном

потенциале: мобильность, способность проникать на территорию другого

государства и др. В реальности приписываемые вооружениям свойства

весьма неоднозначны. Ядерное оружие по своей сути является

наступательным. Но его назначение, учитывая последствия обмена ядерными

ударами, носит скорее оборонительный характер (в России используется

понятие «ядерного щита»). Американская система ПРО, на декларативном

уровне, преследует оборонительные цели. Но потенциально, система

способна подорвать возможность России и других ядерных держав нанести

95 Jervis, 2009. - P. 51. Обсуждение дилеммы безопасности в условиях холодной войны см. в следующей работе. Jervis, Robert. Was the Cold War a Security Dilemma. // Journal of Cold War Studies, Vol. 3, No 1, Winter 2001. – P. 36-60.

ответный ядерный удар, а значит способствовать их уязвимости перед

превентивным ударом. Иными словами, оборонительные вооружения могут

создавать выгодные условия для атакующийх действий, подрывая

безопасность другой стороны.

Тем не менее, Джервис полагает, что дилемма безопасности смягчится

в том случае, если оборонительные стратегии являются для игроков более

предпочтительными, а сторонам удастся либо договориться о

регламентировании наступательных и оборонительных вооружений, либо

убедить друг друга в ненаправленности имеющихся потенциалов друг против

друга. Наиболее опасный сценарий возникает тогда, когда наступательная

стратегия предпочтительна для всех сторон, а имеющийся потенциал не

имеет четкого деления на наступательный и оборонительный. Даже те

государства, которые заинтересованы в статус-кво, будут вести себя как

агрессоры. Наоборот, заинтересованность в оборонительной стратегии и

наличие оборонительных вооружений, достаточных для обеспечения

безопасности, является наилучшим сценарием.96 Вместе с тем, даже

снижение дилеммы безопасности в отношениях великих держав, не снижает

остроты ее проявления на уровне локальных конфликтов и новых вызовов.

Джервис, конечно, не был единственным исследователем, который

наметил сценарии выбора в пользу мира или войны. Во второй главе мы

рассмотрим значительный пласт эмпирических исследований,

сфокусированных на этой проблеме. Однако он внятно связал данные

сценарии с дилеммой безопасности, показав ее сложность и

многофакторность с одной стороны, и непредзаданность ее исхода в пользу

парадокса безопасности с другой. Подходы Хертса, Баттерфилда и Джервиса

служат основой для концептуализации понятия дилеммы безопасности в этой

работе.

96 Jervis, Robert. In Art, Robert and Waltz, Kenneth. – Op. Cit. 2009. – P. 64-68. Подчеркнем, что Джервис принимает во внимание сложность реальной политики и не склонен к абсолютизации сценариев и моделей теории игр. Его критику игрового подхода к дилемме безопасности см. Jervis, Robert. Realism, Game Theory and Cooperation. // World Politics, Vol. 40, No 3, 1988. – P. 317-349.

Дилемма безопасности – удобная категория для привязки

неопределенности и риска к проблематике международных отношений. Сами

эти понятия интерпретируются по-разному, имея междисциплинарный

характер. На современную политическую науку оказали влияние

экономические теории Френка Найта, Джона Кейнса, а также прикладные

разработки в рамках дисциплины риск-менеджмента. С проблематикой МО

взаимосвязаны и достижения социологической теории, в частности,

концепции общества риска Энтони Гидденса и Ульриха Бека. Тем не менее, в

науке МО проблематика рисков получила особое звучание, заточенное под

специфику изучаемых проблем. Для более четкого определения предметного

поля работы, представляется целесообразным обозначить

междисциплинарные взаимосвязи с концепциями экономистов и социологов.

Нет ничего удивительного в том, что в числе наиболее влиятельных

концепций риска и неопределенности оказались разработки в области

экономики. Снижение рисков здесь, наряду с сугубо академическим

интересом, имело непосредственное прикладное применение, выражаемое в

прибыли или убытках. В числе наиболее цитируемых авторов следует

отметить американца Фрэнка Найта. Его заслуга состоит, в том числе, в

попытке более или менее четкой классификации неопределенности, которую

он делит на детерминированную и не детерминированную.

Детерминированная неопределенность подразумевает известность исходов

той или иной ситуации, но неизвестность того, какой именно исход будет

реализован. Подобная неопределенность хорошо описана теорией

вероятности: подбрасывая монету, мы не знаем, какой стороной она упадет.

Но точно знаем, что это будет либо орел, либо решка. В условиях

недетерминированной неопределенности отсутствие знания об исходе

дополняется отсутствием такового в отношении исходов – ситуация может

развиваться совершенно уникальным образом, выходя за рамки

приписываемых ей возможностей. Первый тип Найт обозначает понятием

риска. Второй тип – собственно понятием неопределенности. Иными

словами, риск представляет собой измеримую вероятность, а

неопределенность – неизмеримую.97

В реальности риск и неопределенность в чистом виде встречаются

редко. Трудно найти случаи, которые поддавались бы однозначной

классификации исходов, равно как и случаи, которые вообще не поддавались

бы классификации. Под классификацией здесь имеется в виду сбор

информации о наблюдаемых явлениях, ее систематизация, выявление

закономерностей их повторения и связей с другими явлениями.98Например,

можно зафиксировать количество смертельных исходов в авариях, когда

автомобиль снабжен подушками безопасности, и когда такие подушки

отсутствуют. Частота выживания в первых случаях и гибели во второй –

выше. Следовательно, можно измерить соотуетствующую вероятность и,

скажем, заложить ее в стоимость страховки автомобиля и жизни водителя.

Но есть случаи гибели в автомобилях с подушкой и есть случаи выживания в

автомобилях без подушки, то есть в некоторых отклоняющихся случаях

расчет может быть ошибочным: в наблюдаемую закономерность

вмешивается случайность. Могут возникать уникальные случаи, когда

подушка не имеет значения. Риски сами по себе поддаются разной

классификации и измерению. В одних случаях исходы более или менее

очевидны, а случайности редки, в других набор исходов значительно более

разнообразен, особенно если речь идет о сложных технологических и

организационных процессах.

В дальнейшем исследования нелинейности показали, что даже те

процессы, которые зачастую демонстрируют предсказуемые исходы, могут

быть подвержены воздействию случайности (флуктуации) в разной степени,

в зависимости от специфики их протекания. Последствия случайности могут

быть принципиально разными. Сама концепция риска Найта появилась

задолго до открытия нелинейности, но его обеспокоенность данной

проблематикой вполне понятна. На фоне растущей эйфории, связанной с 97 Найт Ф. Риск, неопределенность и прибыль. – М. Издательство «Дело», 2003. – С. 54, 202-226.98 Найт Ф. Указ. соч. – С. 237-238.

использованием статистических методов и прогнозирования с их помощью

рисков различной природы, Найт пытался показать, что неопределенность не

может быть преодолена раз и навсегда. «Среднестатистический взгляд на

мир» не дает адекватного представления о нем.99 Неопределенность

порождается процессом изменений, самой динамикой. Средством ее

укрощения в политике и экономике является рутина – стандартизация

бюрократии и экономического управления, образование крупномасштабных

организаций. Но все эти средства чреваты издержками. Изменения (особено

резкие, а не поступательные) ставят рутину под сомнение, а в ряде случаев,

издержки по снижению неопределенности выже в сравнении с ее

последствиями.100Эти положения Найта во многом предвосхитили

исследование нелинейности в социльных процессах. Он показал, что попытка

взять неопределенность под контроль может привести к еще большему росту

неопределенности.

В этом контексте примечательны идеи Найта относительно принятия

решений по противодействию риску. Несмотря на полезность статистических

измерений, решения часто принимаются интуитивно, в соответствии с

субъективными оценками ситуации. Даже зная исходы ситуации и их

вероятности, лидеры и бизнесмены могут принимать ошибочные решения.

Процедура принятия решений – загадочна. Часто она представляет собой

интуитивное формирование оценок с существенными погрешностями,

которые сами порождают неопределенность.101Иными словами, при всей

полезности разумного использования статистических и иных

формализованных методов, окончательные решения все равно принимаются

интуитивно.

Концептуальные находки Найта в ряде базовых положений

пересекаются с концепцией риска и неопределенности Джона Мейнарда

99 Цит. по Бернстайн П. Против богов. – М. Олимп-Бизнес, 2006. – С. 241. 100 Найт Ф. Указ. соч. – С. 328-329.101 Найт Ф. Указ. соч. – С. 228-229.

Кейнса.102Одну из своих принципиальных работ Кенс заканчивает весьма

неожиданным предостережением. Сила корыстного (то есть рационального)

интереса в значительной степени преувеличивается. Политические лидеры

подвержены влиянию идей, теорий или доктрин, во многом устаревших и

воспринимаемых ими некритично. Слепое следование этим установкам

гораздо опаснее преследования рационального интереса.103 Подверженность

авторитетам и идеям вносит элемент неопределенности не столько в само

решение, сколько в последствия его принятия. Также как и Найт, Кейнс

весьма скептически относится к оценкам вероятности событий на основе

частоты их проявления в прошлом. Точнее, его скепсис связан с

абсолютизацией этих оценок. Интуиция и суждение продолжают играть в

них едва ли не определяющую роль. Поэтому вместо понятия события,

прогноз которого в теории вероятности определяется частотой его

проявления в прошлом, он использовал термин «предположение» – степень

веры в вероятность будущих событий.

Понятие неопределенности Кейнс увязывает с незнанием возможных

вариантов развития ситуации. Под неопределенностью он понимает

отсутствие научных предпосылок, достаточных не только и даже не столько

для достоверной оценки будущего, сколько для понимания какой-либо

вероятности тех или иных исходов как таковых. «Мы просто не знаем!».104

В современных работах в области анализа и управления рисками Найт

и Кейнс являются едва ли не наиболее цитируемыми авторами. Однако само

по себе понятие риска приобрело несколько иное звучание. Его коннотация в

102 Хотя в жизни они рассматривали друг друга как соперников, имели разные характери и происхождение. Стилистика творческого беспорядка американца Найта – человека из низов, шла в разрез с подчеркнутой точностью и пунктуальностью англичанина Кейнса – выходца из аристократической семьи. См. об этом Бернстайн П. Указ. соч. – С. 241.103 Сам Кейнс выражается более критично: «Люди практики, которые считают себя совершенно неподверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои сумасбродные идеи из творений какого-нибудь академического писаки, сочинявшего несколько лет назад. Я уверен, что сила корыстных интересов значительно преувеличивается по сравнению с постепенным усилением влияния идей. … рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра, и для зла». Кейнс. Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег. – М. Эксмо, 2007. – С. 925

104 Цит. по Бернстайн. П. Указ. соч. – С. 247.

основном привязана к прикладным разработкам, осуществляемых в

интересах крупных корпораций. В экономической литературе накоплено

немало определений понятия риска – многие работы предваряются

замечанием о том, что единого понимания риска, а тем более методологии

оценки его проявлений и причинно-следственных связей не существует.105Но,

на мой взгляд, у них есть несколько общих черт. Во-первых, риск полагается

как угроза ущерба, который может понести коропорация в результате

неблагоприятных воздействий извне. Во-вторых, корпорация и ее аналитики

занимают активную позицию: о рисках должна быть собрана максимально

доступная информаци, которую требуется обработать с максимально

возможной детализацией. Неопределенность остается принципиальной

предпосылкой отсутствия полной картины о природе и последствиях риска,

что не отменяет необходимости исследований и экспертных оценок. В-

третьих, оценки риска должны быть максимально стандартизированы и

формализованы. Конечно, многие явления не формализуемы, а нелинейность

экономических процессов сокращает горизонт прогноза. Что не означает

необходимости задать более или менее четкие параметры изучаемых

процессов. Цифра предпочтительнее домысла. По меньшей мере, можно

подсчитать конкретные убытки, которые несет корпорация в результате

воздействия рисков.

Обычно риски привязываются экономистами к страновому контексту

(суверенные риски), внутри которого выделяются риски природных

катастроф, неблагоприятных финансовых и экономических условий,

социальных конфликтов и др. В качестве отдельной группы рассматривают

политические риски. К ним относятся угрозы, связанные с вмешательством

правительства в деятельность корпорации или бизнеса в целом. А также –

неблагоприятные последствия действий государства в целом, в т.ч. войны,

внутренние конфликты и др. Интерес к подобным рискам существенно

возрос сначала на фоне процессов деколонизации, появления кризисных 105 Краткий обзор концепций экономистов см. Bouchet, Michael; Clark; Groslambert, Bertrand. Country Risk Assessment. A Guide to Global Investment Strategy, Chechester: Whiley, 2003. – P. 10-25.

государств, а затем – обострения проблемы терроризма и иных

нетрадиционных вызовов безопасности.106 В рамках данного направления

выполнено большое число исследований, направленных на измерение

политических рисков.107 Они нередко напоминают о том, что рассчеты не

следует воспринимать на веру. Их результаты опаздывают за реальностью, а

принимаемые во внимание параметры часто выступают результатом

субъективных предпочтений экспертов.108Тем не менее, политическая наука

адаптировала большое число аналитических методов и процедур,

используемых экономистами для оценки рисков. Этому способствовали и

многочисленные междисциплинарные исследования на стыке экономики и

политической науки.109

Итак, экономический подход к пониманию риска как угрозы потерь в

условиях неопределенности, в целом, близок международникам. Однако для

последних основной единицей анализа выступает государство, а не

корпорация, а средой – международные отношения и мировая политика.

Суверенные же риски, которые экономистами рассматриваются в качестве

внешних для корпорации, международниками неизбежно полагаются как

внутренние свойства государства, несущие угрозу его безопасности или 106 Об эволюции изучения политических рисков см. Jarvis, Darryl; Griffiths, Martin. Learning to Fly: The Evolution of Political Risk Analysis. // Global Society, Vol. 21, No 1, January 2007. 107 Наряду с существующими рейтингами политических и иных рисков, интересная версия предложена Шарлот Бринк. См. Brink Ch. Measuring Political Risk: Risks to Foreign Investment. Byrlington: Ahgate Publishing, 2004. Обзор постоянно обновляемых количественных исследований страновых рисков см. Bouchet, Michael et al. Op.cit. – P. 79-109.108 Интересная работа на этот счет подготовлена Дугласом Хаббардом. См. Hubbard, Douglas. The Failure of Risk Management. Why It’s Broken and How to Fix It. Hoboken: John Wiley and sons, 2009. 109 Примеры междисциплинарных исследований конкретных политических рисков в различных странах представлены следующими работами. Jensen, Nathan; Schmith, Scott. Market Responces to Politics: The Rise of Lula and the Decline of Brazilian Stock Market. // Comparative Political Studies, Vol.38, No 10, December 2005. Fielding, David. How Does Violent Conflict Affect Investment Location Decisions? Evidence from Israel during the Intifada. // Journal of Peace Research, Vol 41, No 4, July 2004. Frynas, Jedrzeyj George. Political Instability and Business: Focus on Shell in Nigeria. // Third World Quarterly, Vol 19, No 3. Примеры исследований политических режимов и инстиутов как составляющих политических рисков, их воздействия на экономическую динамику, включают в себя: Biglaiser, Glen; Hicks, Brian; Huggins, Caitlin. Sovereign Bond Ratings and the Democratic Advantage: Portfolio Investment in the Developing World. // Comparative Political Studies, Vol. 41, No. 8. , August 2008. Bernhard, William; Leblang, David. Democratic Processes, Political Risk, and Foreign Exchange Markets. // American Journal of Political Science, Vol. 46, No 2, April 2002. Busse, Matthias; Hefeker, Carsten. Political Risk, Institutions and Foreign Direct Investments. // European Journal of Political Economy, Vol 23, 2007. Snider, Lewis. Political Risk: The Institutional Dimension. // International Interactions, Vol.31, 2005. Ferguson, Niall. Political Risk and the International Bond Market Between the 1848 Revolution and the Outbreak of the First World War. // Economic History Review, Vol. 49, No 1, 2006. Jensen, Nathan; Young, Daniel. A Violent Future? Political Risk Insurance Markets and Violence Forecasts. // Journal of Conflict Resolution, Vol. 52, 2008.

оказывающие влияние на его внешнеполитические предпочтения и

возможности. Важно и то, что государство потенциально обладает

значительно более широким спектром легитимных возможностей по

противодействию и производству рисков, в т.ч. военными средствами. Из

объекта политического риска, оно само может стать его источником.110И в

случае корпорации, и в случае государства экспертиза рисков чравата

ошибками. Но цена ошибок государства, учитывая его возможную военную

мощь, выше в сравнении с ошибками корпоративных игроков. В конечном

итоге, корпорация не сталкивается с дилеммой безопасности. Конкуренция

корпораций или их отношения с государством, конечно, происходит в

условиях большей или меньшей неопределенности, чреватой разорением.

Однако подобная конкуренция зачастую носит мирный характер, тогда как

государство должно принимать во внимание и военные сценарии, в том

числе, с целью защиты интересов корпораций.

В этом контексте следует упомянуть некоторые достижения

социлогической теории в концептуализации понятий риска и

неопределенности.111 Социологи связали их со спецификой современного

общества (модерна), выйдя за рамки более или менее узких проблем,

изучаемых экономистами и международниками. Наиболее заметный вклад

принадлежит Энтони Гидденсу, а также Ульриху Беку.112 Риски связываются 110 Это справедливо и в отношении корпораций. Достаточно упомянуть экологическую катастрофу в Мексиканском заливе в результате аварии на нефтяной платформе British Petrolium в 2010 г. Тем не менее, государство, в большей степени склонно к производству рисков, связанных с применением военной силы. 111 Еще раз подчеркнем, что экономикой, социологией и политической наукой не ограничивается спектр дисциплин, исследующих данную проблематику. Сжатый, но достаточно конкретный обзор понятия риска под углом зрения различных дисциплин проводит Кэтрин Альтхаус. См. Althaus, Catherine. Calculating Political Risk. London: Earthscan, 2008. – P. 35-51.112 Конечно, Гидденс опирается на мощную традицию политической и социологической теории ХIХ-ХХ вв. Угрозы, связанные с институтами модерна – капитализмом и индустриализмом, бюрократическим государством, прогрессирующей системой надзора, индустриализацией войны и др. – стали предметом рефлексии крупнейших представителей этих теорий. Отправной точкой можно было бы считать марксистскую критику капитализма. Маркс и Энгельс не были первыми в своих критических отзывах. Но именно их работы представляли собой системную и политически резонансную критику издержек этой системы. Одновременнно, социологическая теория получает сильный импульс благодарая эмпирическим исследованиям социальных проблем урбанизирующихся обществ. Классическая работа Эмиля Дюркгейма «Самоубийство» стала одним из базовых текстов современной социологической мысли. По мере урбанизации, экономического развития и роста эффективности государства в профилактике преступности, растет число самоубийств, хотя этот процесс и не является линейным, пропорциональным – самоубийства

ими с самым широким спектром угроз, являющихся следствием

современного общества – комбинации политических, экономических и иных

институтов и практик западного типа, которые впоследствии стали

адаптироваться за пределами самого Запада.113 Обществу модерна свойствена

рациональная рефлексивность: оно постоянно изучается экспертами. На

основе рефлексии осмысливаются существующие проблемы, проводятся

реформы и изменения, причем по мере своего развития современное

общество становится все более рефлексивным. Именно рациональная

рефлексия – тесная связь науки и рациональной организации экономики и

государственного аппарата – стала основным фактором быстрого роста,

который особенно ускорился в ХХ в. Вместе с тем, подобное развитие имеет

и свои издержки. Оно приводит к существенному усложнению

общественных систем. Несмотря на совершенствование и рационализацию

государственной бюрократии, управление такими системами усложнилось, а

растут волнами, по всей видимости, реагируя на динамику связанных с ними экономических и социальных причин, которые также изменяются нелинейно. Примечательно, что сам Дюркгейм не вкладывал в наблюдаемую закономерность нормативного смысла и не стремился критиковать новые институты. Для него это – социальный факт, не более и не менее. Именно у Дюркгейма четко проявляется водораздел между нормативной политической теорией и социологической теорией, претендующей на объективность, под влиянием которой во многом будет развиваться эмпирическая политическая теория.В рамках социологический теории значительный шаг вперед делает и Макс Вебер, одним из достижений которого стала концептуализация бюрократического государства современного типа, основанного, как и капиталистическая экономика, на принципе максимизации рациональности. В нормативной политической теории растущая роль бюрократического государства становится предметом рефлексии неомарксистов, в частности Антонио Грамши, показавших, что современное государство может функционировать обособленно от экономического базиса, навязывая ему те или иные изменения. Понятие отчуждения, которое у Маркса имело в основном экономический смысл, получает иное звучание у представителей Франкфуртской школы (Э. Фромм, Г. Маркузе, Д. Рисман и др.). Оборотной стороной бюрократического государства становится искажение природы человека, формирование невротической «авторитарной личности». Рационализация государства сопровождается ростом его репрессивности, порождая не только социальные, но и личностные последствия. Непосредственное влияние на концепцию современного общества Гидденса оказали исследования «дисциплинарной власти» Мишеля Фуко. Обезличивание системы наказания глубоко проникают в жизнь современного индивида, ограничивая сферы его автономии. Находки Дюркгейма и представителей Франкфуртской школы тесно коррелируют с работами Фуко. Система государства становится более рациональной и эффективной, особенно применительно к профилактике отклоняющегося поведения и регламентирования жизни индивида. Но это не страхует систему от потрясений: условно говоря, улучшение условий содержания заключенных не предотвращает тюремных бунтов. Концепция общества риска сформировалась также и под влиянием дискуссий о пределах роста в духе «Докладов римскому клубу». Экологические и технологические риски, попытки взять их под контроль, задают контекст работ Гидденса и Бека. Отнесение концепции общества риска к социологической теории, в этом свете, условно. Она носит междисциплинарный характер, сформировавшись под влиянием не только собственно социологической, но и политической теории, работ экономистов и представителей других дисциплин. 113 Понятие Современности сводится мной к западному институциональному инварианту условно: содержание понятия и дискуссия о нем значительно более глубоки. См., например, Капустин Б.Г. Современность как предмет политической теории. – М. РОССПЭН, 1998.

их контроль «сверху» вообще стал невозможным.114 В силу динамизма

общественного развития, растет неопределенность, а следовательно и

вероятность ошибочной рефлексии. Более того, возрастает цена ошибок.

Изменение сложных систем, с одной стороны, чревато ненамеренными

последствиями, которые трудно предвидеть. С другой стороны, технологии

достигли такого уровня, что ошибочные решения и действия могут

приводить к масштабным катастрофам и социальным катаклизмам (войнам,

экологическим и техногенным катастрофам и т.п.). Иными словами, мы

можем лишь частично управлять процессами развития. В силу своей

сложности они имеют непредсказуемую траекторию и могут в любой момент

выйти из под контроля. Тезис о том, что знание тождественно контролю

является ложным.115

Общество современности, таким образом, трансформируется в

общество риска. Как отмечает Ульрих Бек, на начальных стадиях развития

современного (индустриального) общества острота рисков не была столь

явной: перспективы роста богатства отодвигали риски на второй план.

Однако по мере дальнейшего роста и усложнения риски стали проявляться

все более остро. Их стало значительно сложнее локализовать на

определенной территории или в рамках социального класса – они становятся

все более универсальными. Рост и распределение богатства ставит вопросы о

росте и распределении рисков.116

Концепция общества риска крайне важна для уточнения понятия

дилеммы безопасности. В современном обществе неопределенность

намерений и достаточного ответа на потенциальные угрозы многократно

усиливается усложнением организационных и технологических процессов.

Динамизм развития приводит к умножению вызовов и угроз, быстрому 114 Гидденс Э. Последствия модернити. / Новая постиндустриальная волна на Западе. Антология. Под ред. В.Л. Иноземцева. – М. Academia, 1999. – C 101-120. 115 Гидденс Э. Указ. соч. 116 Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – С. 13-15. Среди российских исследователей, значительное влияние данной проблематике уделяет С.А.Кравченко. См., например, Кравченко С.А. Динамическая природа социального риска: необходимость нелинейного мышления и адекватного теоретического инструментария. // Социальная политика и социология, № 3 (39), 2008.

устареванию подходов к обеспечению безопасности. Политические лидеры и

эксперты нередко оказываются заложниками быстро меняющихся

обстоятельств, имея ограниченные возможности повлиять на них. И

наоборот, состояния неустойчивости, порождаемые быстрыми изменениями,

делают те или иные решения непропорционально резонансными.

Неопределенность в дилемме безопасности следует рассматривать как в

узком контексте (отношения между акторами в условиях анархичной

природы МО), так и в широком контексте усложняющихся процессов

развития в целом.117

Заключительные замечания.

Учитывая обозначенные выше подходы, понятие риска можно

использовать для обозначения угрозы безопасности государства со стороны

других государств или негосударственных акторов. Иными словами, риск

связан с возможностью (вероятностью) применения силы. Полагаю не

целесообразным вслед за Найтом противопоставлять риск и

неопределенность, тем более, что самим Найтом такой противопоставление

осуществлялось лишь в аналитических целях. Удобнее рассматривать риск

как результат неопределенности. На уровне отношений между акторами МО 117 Хотя, на мой взгляд, подобную неопределенность не следует переоценивать. Так, например, немецкие исследователи Оливер Кесслер и Кристофер Даасе, полагают, что современные международные отношения характеризуются потерей ориентиров и размыванием правил игры. Это, по их мнению, отодвигает дилемму безопасности на второй план. Проблема не в дилемме безопасности, а в меняющихся обстоятельствах. Кесслер и Даасе отождествляют дилемму безопасности с противостоянием ОВД и НАТО в период холодной войны, когда угроза безопасности связывалась с внешним вторжением, а исходы были достаточно очевидны. Теракты 11 сентября, наоборот, заставляют действовать по новым правилам, ожидая удара от террористической сети, а не от государства. В терминах Найта, риски сменяются неопределенностью.С этим можно было бы согласиться, если бы дилемма безопасности действительно была тождественна детерминированной неопределенности, то есть сводилась бы к «дилемме заключенного», в которой исходы известны и остается лишь просчитать их вероятность. На деле, дилемма безопасности, как правило, связана именно с недетерминированной неопределенностью, неравновесными состояниями, неожиданными решениями, изменениями технологий или обстоятельств. В период холодной войны были очевидны ключевые соперники. Но их возможности и намерения нередко оставались за «вуалью неведения», особенно учитывая быстрый прогресс военных технологий. Действительно, теракты 11 сентября во весь рост показали новую угрозу. Но это не означает, что дилемма безопасности для США осталась в прошлом. Поменялись ее действующие игроки, их природа и способы действий, тогда как спектр решений (от непримиримой конфронтации до сотрудничества) в условиях той или иной степени неопределенности намерений, остался на повестке дня. В случае 11 сентября этот факт становится более наглядным, учитывая то, что Аль-Кайда и нынешние противники Вашингтона были в свое время подготовлены американскими специальными службами для противодействия советским войскам в Афганистане. Вчерашние союзники превратились в соперников – типичная ситуация для дилеммы безопасности. См. Kessler, Oliver; Daase, Christopher. From Insecurity to Uncertainty: Risk and the Paradox of Security Politics. // Alternatives, Vol.33, 2008.

неопределенность подразумевает отсутствие исчерпывающей информации о

намерениях и возможностях сторон, а следовательно – об оптимальном

ответе на существующие угрозы, которые сами по себе могут

интерпретироваться ошибочно. Неопределенность также порождается

усложнением социальных организаций и систем, их изменчивостью и

динамизмом, что порождает непреднамеренные следствия политических

решений, увеличивает вероятность и, главное, цену ошибочных решений. В

международных отношениях риск и неопределенность порождают дилемму

безопасности – выбора между сотрудничеством или соперничеством,

чреватый «худшим сценарием» или же парадоксом безопасности, когда меры

по обеспечению безопасности приводят к ее подрыву.

Степень неопределенности в дилемме безопасности может меняться,

повышая или снижая ее остроту. Само наличие неопределенности не

отменяет необходимости максимально детального изучения намерений и

потенциалов сторон, а также ситуации в целом. Политические решения будут

приниматься независимо от полноты информации. Задача экспертов

обеспечить наиболее полную и многостороннюю картину политической

динамики, избежать принятия лидерами сугубо интуитивных решений.

Понимая, вместе с тем, что рациональное знание также имеет свои

ограничения, а модели часто не успевают за изменениями реальности.

Наконец, ошибочно полагать дилемму безопасности как предзаданный

сценарий. Вопрос о возможности и целесообразности снижения ее остроты

стал одним из центральных для современной теории международных

отношений.

Неупокоева Е.Ю.

Доверие в межгосударственных отношениях: взгляд из теории

Проблема доверия в межгосударственных отношениях является одной

из ключевых проблем современного мира. Острый дефицит или отсутствие

доверия в двух- и многосторонних отношениях не только препятствуют

поддержанию конструктивных отношений и реализации новых

возможностей, но сами могут становиться источником

трудноразрешимых проблем и конфликтов.

В научной литературе доверие рассматривается как философская

категория; как социальное явление; как явление и фактор межличностных,

межгрупповых, а также политических, международных и

межгосударственных отношений. Цель доклада – обзор подходов к проблеме

доверия в философии, политической теории, политической психологии,

теории международных отношений.

Определение понятия доверия в силу неоднозначности интерпретаций

является серьёзной методологической проблемой118.

Доверие в межгосударственных отношениях тесно связано с доверием

в межличностных и социальных отношениях. Следовательно, раскрытие

понятия доверия в межгосударственных отношениях возможно только при

опоре на понимание того, что представляет собой доверие в межличностных

отношениях и доверие в социальных отношениях.

Сторонами доверия в межличностных отношениях выступают

индивиды. Доверие формируется в ситуации межличностного

взаимодействия и испытывает влияние личностных характеристик

контрагента (ориентированность на личность партнера его намерения и

мотивы), ситуационных факторов (конкретные обстоятельства

взаимодействия), и, при длительном взаимодействии, специфики

складывающихся отношений.118См.: Rose-Ackerman S. Trust, Honesty, and Corruption: Reflection on the State-Building Process // European Journal of Sociology. 2001. Vol. 42. Р. 27-71.

Между тем, появление новых ситуационных условий, исполнение

партнером новой роли может вызвать переоценку надежности партнера в

новой складывающейся ситуации119. Доверие находится в середине

континуума “полное знание – полное незнание”. Потребность в доверии

возникает в ситуациях, в которых индивид ощущает нехватку информации

(ситуации информационной асимметричности). Доверие связано с

решениями, принимаемыми социальными агентами в ситуации выбора на

основе ожиданий благонадежного будущего поведения контрагента, а также

с риском ошибки из-за неполноты информации и принципиальной

невозможности точного прогноза относительно будущего поведения

партнера120.

Доверие рассматривается как важнейший фактор, определяющий

характер не только межличностных, но и в целом всех социальных

отношений, как один из факторов, поддерживающих устойчивость и

интегрированность общества121. Оно целенаправленно формируется в

межличностных отношениях и выражается в обязательствах, ожиданиях,

информационных каналах и социальных нормах. Доверие является базовым

компонентом социального капитала и важнейшей предпосылкой развития

гражданского общества.

Сторонами доверия в социальных отношениях выступают социальные

группы. Потребность индивида в собственной принадлежности к социальной

группе приводит к активному участию в социальных контактах. Именно

наличие доверия превращает акт безличной коммуникации в акт общения122.

119См.:Kollock P. The Emergence of Exchange Structures: an Experimental Study of Uncertainty, Commitment, and Trust // American Journal of Sociology. 1994. Vol. 100. №. 2. P. 313-345.120 Алексеева А. Уверенность, обобщенное доверие и межличностное доверие: критерии различения // Социальная реальность. 2008. №7. С.89-91.121 Мерсиянова И.В. Дифференциация российских регионов в контексте предпосылок формирования гражданского общества // Власть. 2008. №8. С. 11. 122 См.: Скрипкина Т.П. Доверие как социально-психологическое явление. Дисс. на соиск. уч. степени д-ра психол. наук. Ростов-на-Дону, 1998,Скрипкина Т.П. Психология доверия: Уч. пособие. – М., Изд. центр «Академия», 2000.

Проблема доверия была поставлена в английской философии XVII –

XVIII веков как социальная проблема в контексте общественного договора.

Роль доверия в общественно-политических отношениях того времени

увеличилась, поскольку набиравший силу процесс секуляризации

британского общества потребовал рациональных оснований политической

власти. Доверие стало предметом специального анализа в трудах английских

философов XVII –XVIII вв. Томаса Гоббса и Джона Локка. В контексте

указанных социально-исторических условий проблемное поле доверия

составили вопросы о том, когда и при каких условиях власть и общество

могут доверять друг другу.

На протяжении двух веков эта философская постановка проблемы

доверия оставалась достаточной для науки и политической практики. По

вопросу о доверии не появлялось принципиально новых идей. Философская

постановка проблемы доверия в подобном ключе предопределила

первоначальнуюзаданность мышления для политической теории.

В конце 1980-х годов, в связи с активным ростом численности

государственных институтов, усложнением структуры и механизмов их

функционирования, а также развитием негосударственных организаций, в

ставших актуальными институциональных подходах123, исследователями

политической теории был поставлен вопрос о том, какими институтами

общества и при каких условиях возможно поддержание доверия.

В 1990-х годах на стыке политической науки и социологии была

впервые предпринята попытка научного осмысления понятия доверия и

выявления его характеристик. Были поставлены вопросы о необходимости

выявления соотношения и разграничения понимания категорий доверия и

доверительных отношений124. На повестку дня встали вопросы о роли

поведения доверяющего и доверяемого в создании, поддержании, развитии

123См.:Dessler D. What’s At Stake in the Agent–Structure Debate // International Organization. 1989. Vol. 43. №3.P. 441–473.Kegley Ch.W. Jr., Raymond G.A.When Trust Breaks Down. Columbia: University of South Carolina Press, 1990.124См.:Snijders Ch. Trust and Commitments. Amsterdam: Thesis Publishers, 1996.

или разрушении доверительных отношений125; совместимости эгоистичных

интересов индивидов и социальных групп с заслуживающим либо не

заслуживающим доверия поведением126. В фокусе внимания оказались

вопросы соотношения категорий риска и доверия, доверия и обязательств,

учёта возможностей и прогнозирования последствий просчётов в доверии127.

При поиске ответов на поставленные вопросы, исследователи пришли к

выводу о том, что не существует единого исчерпывающего определения,

которое явилось бы абсолютным пределом для исследований. Тем не менее,

среди исследователей существует принципиальное согласие по поводу того,

какие элементы должны быть включены в любое определение или

подразумеваться128.

1. Доверие включает готовность в отношениях поставить судьбу интересов

одного актора под контроль других, основанное на убеждении, что

потенциальные доверяемые будут избегать использования

предоставленной им свободы действий, чтобы нанести вред интересам

доверяющих (см. А.Байер129, Дж.Брэнкерт130, Д.Гамбретта131, Т.Гувер132,

Дж.Колеман133, Д.Ларсон134, Н.Луман135, Р.Хардин136).

125См.:Coleman J.S. Foundations of Social Theory. Cambridge: Cambridge University Press, 1990. 980p.Fukuyama F. Trust: Social Virtues and the Creation of Prosperity. New York: Free Press, 1995. 460 p.Hardin R. Trust in Government // Trust and Governance / ed. by V. Braithwaite, M. Levi. New York: Russell Sage Foundation, 1998. P. 9–27. Putnam R. Diplomacy and Domestic Politics: The Logic of Two-Level Games // International Organization. 1988. Vol. 42. P. 427–460.126См.: Bianco W. Trust: Representatives and Constituents. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1994. 232 p.Felsenthal D., Maoz Z. Self-Binding Commitments, the Inducement of Trust, Social Choice, and the Theory of International Cooperation // International Studies Quarterly. 1987. Vol. 31. P. 177–200.127См.: Snidal D. Coordination Versus Prisoners Dilemma: Implications for International Cooperation and Regimes // American Political Science Review 1985. Vol. 79.№4. P. 923–942.Stein A. Coordination and Collaboration: Regimes in an Anarchic World // International Regimes /ed. by S.D. Krasner. Ithaca: Cornell University Press, 1984. P. 115–140.128Hoffman A.M. A Conceptualization of Trust in International Relations // European Journal of International Relations. 2002. Vol. 8. №3. P. 375–401.129Baier A. Trust and Antitrust //Ethics. 1986. Vol. 96. №2. P. 231–260.130Brenkert G. Trust, Morality, and International Business // Trust Within and Between Organizations: Conceptual Issues and Empirical Applications / ed. by Ch. Lane, R. Bachmann. New York: Oxford University Press, 1998. P. 273–297.131Gambetta D. Can We Trust Trust? // Trust: Making and Breaking Cooperative Relations / ed. by D. Gambetta. – New York: Basil Blackwell, 1988. P. 213–237.132Govier T. Social Trust and Human Communities. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 1997.304 p.133Coleman J.S. Foundations of Social Theory. 1990.134Larson D.W. Anatomy of Mistrust. Ithaca: Cornell University Press, 1998. 329 p.135Luhmann N. Trust and Power. New York: John Wiley, 1979.136 Hardin R. The Street-Level Epistemology of Trust // Politics and Society. 1993. Vol. 21. № 4. P. 505–529.

2. Понятиедоверия необходимо отличать от понятия доверительных

отношений, определяемого как актуализацию потенциала доверия и

предоставления доверяющим на практике определенной свободы

действий доверяемому, основанную на убеждении, что этим интересам не

будет причинен вред. Применительно к межгосударственным отношениям

данные определения приобретают следующее звучание: доверительные

межгосударственные отношения развиваются, когда одно либо несколько

государств предоставляют одному либо группе других государств

свободу действий касательно сферы их собственных интересов,

основанную на убеждении, что этим интересам не будет причинен вред.

Важную особенность восприятия доверительных отношений,

участвующими в них акторами, составляет осознание того, что

доверяющий и тот, кому оказывается доверие – одна команда:

доверяющие создают доверительные отношения, доверяемые определяют

успех реализации доверительных отношений.

3. Интенсивность и масштабы доверия способны варьироваться. Всегда

существуют пределы доверия но не всегда эти пределы являются

очевидными (см. Дж. Колеман137, Р. Патнэм138, Ф. Фукуяма139, Р.

Хардин140).

4. Доверие включает прогноз поведения контрагентов.Однако всегда

существует вероятность просчётов, искажённого восприятия,

манипуляций. Акторы, вверяющие свои интересы другим, тем самым,

увеличивают для себя уровень риска (см. Д.Снидэл141, Р.Хардин142,

А.Штайн143).

137Coleman J.S. Foundations of Social Theory. 1990.138 Putnam R. Diplomacy and Domestic Politics: The Logic of Two-Level Games. 1988.Putnam R. Bowling Alone: The Collpase and Revival of American Community. New York: Simon and Schuster, 2000.541 p.139Fukuyama F. Trust: Social Virtues and the Creation of Prosperity. 1995.140Hardin R. Trust in Government. 1998.141Snidal D. Coordination Versus Prisoners Dilemma: Implications for International Cooperation and Regimes. 1985.142Hardin R. Conceptions and Explanations of Trust // Trust in Society / ed. by K.S. Cook. New York: Russell Sage Foundation, 2001. P. 3–39.143Stein A. Coordination and Collaboration: Regimes in an Anarchic World // International Regimes /ed. by S.D. Krasner. Ithaca: Cornell University Press, 1984. P. 115–140.

5. Проблема доверия зависит от контекста, в котором происходит

взаимодействие доверяющего и доверяемого144.

После концептуализации и выработки научно обоснованной

самостоятельной категории доверия, в структуре понимания доверия стала

преобладать когнитивная составляющая.

В этот же период интерес к анализу проблемы доверия проявляет

политическая психология, в рамках которой развиваются следующие

направления.

1. Общее исследование вопросов политической психологии применительно

к сфере межгосударственных отношений (Р. Мак Дермотт145).

2. Теоретическая аргументациякогнитивного подхода к анализу внешней

политики государств и исследованию международных отношений (Л.

Ник, Дж. Хэй146, Дж.А. Росати147). В рамках когнитивного подхода в

исследованиях международных отношений развиваются:

2.1.Теория метафорических концептов (К.Шимко148, В.М. Фланик149, П.А.

Чилтон150, Д.Херадствайт и Дж.М. Бонам151).

2.2.Анализ влияния эмоций и эмоциональных отношений на теорию и

практику международных отношений, дипломатию, переговорные

процессы, постконфликтное урегулирование и проблему доверия в

международных отношениях и мировой политике (Р. Германн152, Н.

144 Hoffman A.M. A Conceptualization of Trust in International Relations. P. 376-378.145McDermott R. Political Psychology in International Relations - Michigan : The University of Michigan Press, 2004. – 310 p.146Neack L. Foreign Policy Analysis: Country and Change in Its Second Generation / L. Neack, J.A.K. Hey, P.J. Haney. – New Jersey, 1995. – 320 p.147Rosati J.A. A Cognitive Approach to the Study of Foreign Policy / Jerel A. Rosati // Foreign Policy Analysis: Country and Change in Its Second Generation / L. Neack, J.A.K. Hey, P.J. Haney. – New Jersey, 1995. – p. 49-70.148Shimko K.L. Foreign Policy Metaphors: Falling “Dominoes” and Drug “Wars”/ Keith L. Shimko // Foreign Policy Analysis: Country and Change in Its Second Generation / L. Neack, J.A.K. Hey, P.J. Haney. – New Jersey, 1995. – p. 71-83.149Flanik William M. Conceptual Metaphor and US Missile Defense. – Vancouver, 2008. – 21р.150 Chilton P.A. Security Metaphors: Cold War Discourse from Containment to Common House / P.A. Chilton. – New York: Peter Lang, 1996. – 468 p.Chilton P.A. The Meaning of Security. In Post-realism: The Rhetorical Turn in InternationalRelations / edited by Francis A. Beer, Robert Hariman. – East Lansing: Michigan StateUniversity Press, 1996. – р. 193-216.151Heradstveit, D., Bonham Matthew G.The "Axis of Evil" Metaphor: Cognitive Mechanisms and Effects on Political Discourse in Iran // 46th Annual Convention of the International Studies Association, Honolulu, 2005.152 Herrmann R. The Empirical Challenge of the Cognitive Revolution: A Strategy for Drawing Inferences about Perceptions // International Studies Quarterly. – 1988. – Vol. 32. - №2. – pp. 175-203.

Кроуфорд153, Дж. Мерсер154, С. Кулл155, М. Фишеркеллер156, М. Шафер

и М. Янг157).

В теории международных отношений исследование вопросов и

практических проблем создания поддержания и разрушения доверия в

межгосударственных отношениях выступает в следующих основных

аспектах:

а) между государствами, не вовлечёнными и не вовлекавшимися в

прямые вооружённые конфликты, испытывающими, однако, острые

идеологические и геополитические противоречия при столкновении

интересов в борьбе за доминирование на мировой арене158;

б) построение минимального базового доверия между сторонами

вооружённого конфликта, а также при проведении процесса

постконфликтного урегулирования159;

в) рассмотрение особенностей процессов и механизмов

институционального подхода к построению доверительных

межгосударственных отношений на институциональной основе между

сторонами, находившимися прежде в состоянии конфликта160;

г) исследование подходов к современным военно-политическим

проблемам международных отношений161.

153 Crawford N.C. The Passion of World Politics // International Security. – 2000. – Vol. 24. - №4. – pp. 116-156.154 Mercer J. Approaching Emotion in International Politics // International Studies Association Conference, San Diego, California, April 25, 1996.155 Kull S. Minds at War: Nuclear Reality and the Inner Conflicts of Defense Policymakers /Steven Kull. – New York: Basic Books, 1988.156Fisherkeller M.P., Herrmann R.K. Beyond the Enemy Image and Spiral Model: Cognitive-Strategic Research after the Cold War // International Organisation. – 1995. – Vol. 49. - №3. – pp. 415-450.157 Schafer M., Young M.D. Is There Method in Our Madness? Ways of Assessing Cognition in International Relations / Mark Schafer, Michael D.Young // Mershon International Studies Review. – 1998. – Vol. 42. – Supp.1. – pp. 63-96.158Larson D.W. Anatomy of Mistrust. Ithaca: Cornell University Press, 1998. 329p.159См.:Kelman H.C. Building trust among enemies: The central challenge for international conflict resolution // International Journal of International Relations. 2005. № 29. P. 639-650.160 Hoffman A.M. A Conceptualization of Trust in International Relations. 2002. 161 Hoffman A.M. A Conceptualization of Trust in International Relations. 2002.Wheeler N.J. Nuclear Abolition: Trust-Building’s Greatest Challenge? / N.J. Wheeler, 30 September 2009 – p. 21. / [Электронныйресурс] – International Commission on Nuclear Non-proliferation and Disarmament – Режимдоступа: http://www.icnnd.org/research/Wheeler_Trust_Final.pdf

Под факторами доверия понимаются условия, при которых доверие

создаётся и поддерживается, отсутствие же которых, напротив, разрушает

доверие и выстроенные на его основе доверительные отношения. Как в

ситуации межличностного доверия, так и при доверии между субъектами в

социальных отношениях на первый план выходят следующие факторы: а)

практические поступки; б) тактичность поведения; в) верность принятым на

себя обязательствам; г) предсказуемость действий; д) психологическая

готовность сторон к доверию. При этом факторы доверия в межличностных

отношениях преимущественно базируются на эмоциональной составляющей,

а в социальных отношениях на рациональной составляющей.

Ряд факторов доверия в социальных отношениях является более

деперсонализированным, нежели в межличностных отношениях. К таковым

факторам относятся: е) наличие профессиональной компетенции; ж)

идеологическая готовность сторон к доверию; з)особенности политической

культуры; и) особенности стратегической культуры; к) политическая

идеология и гибкость мышления; л) конфессиональный фактор. Эти факторы

доверия в социальных отношениях могут проявляться, как со стороны

индивидов по отношению к социальным группам, так и между социальными

группами в целом.

В межгосударственных отношениях большинство перечисленных

факторов очень наглядно иллюстрируются, к примеру, при установлении

эффективныхконфиденциальных каналов. Свидетельством проявления

факторов доверия в действии являются и заблаговременное информирование

руководителями государств друг друга о: неожиданных шагах и действиях с

объяснением причин подобного политического поведения и мотивации;

кадровых перестановках ведущих позиций в государстве; заявлений в СМИ и

обращений к нации, которые могут вызвать неоднозначное воздействие.

Большое значение имеет информирование лидерами друг друга о контактах

(в том числе, неофициальных) с третьей стороной.

К факторам доверия, применительно к межгосударственным

отношениям, можно отнести также степень совпадения сторон в оценках

(касательно важнейших вопросов отношений в целом, и взаимодействия по

военно-политическим вопросам в частности). Важную роль играет внимание,

уделяемое оценкам текущих событий, в том числе, личным оценкам лидеров,

министров, переговорщиков и экспертов взаимного успеха на переговорах и

по итогам встреч. Взаимно положительные или отрицательные оценки

результатов часто являются свидетельством наличия доверия, или, по

крайней мере, наличия предсказуемости поведения и позиций по отдельным

вопросам, сферам, или даже по всему спектру отношений. Расхождение в

оценках, напротив, свидетельствует о существовании недопонимания в

отношениях и отражает низкую предсказуемость дальнейшего их развития.

В истории межгосударственных отношений большинство

перечисленных факторов очень наглядно иллюстрируются, к примеру, при

установлении эффективных конфиденциальных каналов.

Примером значимости и эффективности функционирования

конфиденциальных каналов является канал между СССР и США, созданный

в начале 1970-х годов и функционировавший в течение почти шести лет

между высшим руководством обеих стран. Функционирование канала

осуществлялось посредством помощника Президента США Г. Киссинджера

и посла СССР А.Ф. Добрынина. Как отметил в своих мемуарах А.Ф.

Добрынин: “Без такого канала и его конфиденциальности не были бы

достигнуты многие ключевые соглашения по сложным и противоречивым

вопросам, не снималась бы оперативно опасная напряжённость. Берлин,

Куба, Ближний Восток, основные соглашения по ограничению

стратегических вооружений, наконец, все деликатные переговоры по

подготовке встреч на высшем уровне – всё это шло через конфиденциальный

канал162”.

162 Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно: посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.). – Изд. 2-е. – М.: Международные отношения, 2008. – С. 197.

Свидетельством проявления факторов доверия в действии являются и

заблаговременное информирование руководителями государств друг друга о:

неожиданных шагах и действиях с объяснением причин подобного

политического поведения и мотивации; кадровых перестановках ведущих

позиций в государстве; заявлений в СМИ и обращений к нации, которые

могут вызвать неоднозначное воздействие. Большое значение имеет

информирование лидерами друг друга о контактах (в том числе,

неофициальных) с третьей стороной163.

Одной из ярких иллюстраций проявления влияния конкретных

международно-политических факторов на проблему доверия в

межгосударственных военно-политических отношениях является роль

ядерного оружия и влияние ядерного фактора на проблему доверия в

межгосударственных военно-политических отношениях. До создания

ядерного оружия проблема создания, поддержания разрушения доверия

являлась сугубо социальной и психологической. После создания ядерного

оружия проблема доверия перешла в разряд военно-политических вопросов.

К факторам доверия применительно к межгосударственным

отношениям можно отнести также степень совпадения сторон в оценках

(касательно важнейших вопросов отношений в целом и взаимодействия по

военно-политическим вопросам в частности). Важную роль играет внимание,

уделяемое оценкам текущих событий, в том числе, личным оценкам лидеров,

министров, переговорщиков и экспертов взаимного успеха на переговорах и

по итогам встреч164. Взаимно положительные или отрицательные оценки 163 Например, подобную ситуацию описал в истории американо-советских отношений А.Ф. добрынин: “По возвращении с президентом в Вашингтон Киссинджер снова затронул китайскую тему. Сославшись на доверительный разговор Брежнева с Никсоном в Сан-Клементе по этому вопросу, Киссинджер сказал, что президент, действуя в духе этой беседы, поручил ему строго конфиденциально проинформировать Генерального секретаря о секретном послании правительства Китая, которое вручил ему в Сан-Клементе китайский посол. Пекин жаловался, как сказал Киссинджер, на просоветское поведение Белого дома, учитывая итоги визита Брежнева в США, и особенно критиковал советско-американское соглашение о предотвращении ядерной войны…. По словам Киссинджера, Никсон обратил внимание китайского посла на основную мысль, что соглашение о предотвращении ядерной войны не направлено против «третьих стран», в том числе против Китая”.164 Примерами таких успехов в истории являются взаимно положительные оценки руководителей СССР и США в период взаимного обмена визитами советского и американского руководства в 1972-1974 годах. Как описал в своих мемуарах А.Ф. Добрынин о переписке между президентом США Р. Никсоном и Генеральным секретарём ЦК КПСС Л. Брежневым: “Из письма в целом было видно, что президент США действительно положительно оценивал результаты московской встречи и стремился закрепить достигнутый

результатов часто являются свидетельством наличия доверия, или, по

крайней мере, наличия предсказуемости поведения и позиций по отдельным

вопросам, сферам, или даже по всему спектру отношений. Расхождение в

оценках, напротив, свидетельствует о существовании недопонимания в

отношениях и отражает низкую предсказуемость дальнейшего их развития.

Исследование системы доверия предполагает прояснение того что

понимается под системой. В политологии под системой (гр. systema – целое,

составленное из частей; соединение) понимается множество закономерно

связанных друг с другом элементов (предметов, явлений, процессов),

которые складываются в целостное образование, единство. Всякая система

есть новое качество, не сводимое к сумме качеств её элементов. Система

характеризуется постоянным и устойчивым взаимодействием её элементов

(Л. фон Берталанфи). Согласно системному подходу каждая система может

рассматриваться как подсистема, то есть элемент другой системы высшего

уровня; при этом часть элементов может иметь случайное или косвенное

отношение к конкретной системе. Соответственно, представление объекта

как системы требует выделения из множества только тех элементов, которые,

с одной стороны, необходимы для выполнения данным объектом

определённых функциональных задач и поддержания его стабильности, а с

другой – отношения между которыми обладают более высокой

повторяемостью и устойчивостью, чем с элементами других систем165.

В системе доверия находят отражение проявления влияния состояния и

изменения в уровне доверия в отношении тех или иных критериев наличия

позитив в отношениях с советским руководством”. “В ответном письме Брежнев полностью разделял позитивные оценки данные президентом майским переговорам. «Заложена хорошая основа для коренного улучшения советско-американских отношений. Главное сейчас – последовательное претворение в жизнь того, о чём мы договорились»”. См.: Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно: посол в Вашингтоне при шести президентах США (1962-1986 гг.). – Изд. 2-е. – М.: Международные отношения, 2008. – С. 250. Сам же А.Ф. Добрынин охарактеризовал данную встречу так: “В целом же встреча в Москве вылилась в серьёзный прорыв в советско-американских отношениях. Это была первая встреча такого рода за период, охватывающий 50-е, 60-е, и начало 70-х годов, которая завершилась принятием важных политических документов и достижением первых конкретных договорённостей по ограничению стратегических вооружений. После 1972 года советско-американские встречи на высшем уровне действительно стали важным цементирующим элементом наших отношений, не позволявшим этим отношениям выходить из-под определённого контроля”. См.: Добрынин А.Ф. Сугубо доверительно. – С. 249.165Политология: учебник / А.Ю. Мельвиль. – М.: Московский государственный институт международных отношений (Университет) МИД России, Изд-во Проспект. 2008. – С. 590.

доверия между субъектами на разных уровнях социальной коммуникации.

Система доверия в межгосударственных отношениях представлена

доверием на разных уровнях социальной коммуникации, в частности:

доверием в межличностных отношениях; доверим в межгрупповых

отношениях; доверим в межинституциональных отношениях.

Доверие в межличностных отношениях в межгосударственном

взаимодействии проявляется в процессе восприятия политическими

лидерами друг друга и существующего международного и

внутриполитического окружения.

Личность (в политической психологии) – квалификация индивида,

освоившего социальные функции, осознавшего свою самотождественность и

неповторимость как субъекта деятельности и индивидуальности, но именно в

качестве члена общества и субъекта мира политики166.

Постоянное колебание уровня доверия в межличностных отношениях в

целом, и по отдельным вопросам в частности, оказывает огромное влияние

на эмоциональную составляющую, которая на интуитивном уровне часто

оказывается преобладающей в межличностных отношениях.

Одновременно, история взаимоотношений тех или иных государств

обуславливает тот международно-политический контекст, в котором

взаимодействуют лидеры государств, а также лица, участвующие в

формировании политики и принятии внешнеполитических решений, которые

составляют непосредственное окружение лидеров (например: советники,

министры). Понимание подобной специфики доверия в межличностных

отношениях требует внимания к более широкому контексту

межгосударственного взаимодействия – доверию в межгрупповых

отношениях.

Доверие в межгрупповых отношениях проявляется в процессе

восприятия друг друга при взаимодействии реализации своих интересов

субъектами межгрупповых отношений, которыми выступают политические

166Политология: учебник / А.Ю. Мельвиль. – С. 571.

элиты, экспертные сообщества, а также национальные, этнические,

конфессиональные иные социально активные группы.

Группы интересов – все виды негосударственного политического

института, для которого характерны: 1) добровольность объединения людей

в коллективы и организации с формальной структурой (обычно нежёсткой);

2) общие представления и цели членов группы; 3) соединение личных

требований с общественно-полезными материальными и духовными

мотивами, которые выражаются внутри своего коллектива с помощью

сотрудничества и различных воздействий либо адресуются иным группам,

политическим институтам, законодательной и исполнительной властям; 4)

как правило, отсутствие бюрократических структур167.

Эти группы, как правило, оказывают влияние на доверие в

межгосударственных отношениях посредством, как официальных

(письменных обращений к политическим лидерам и другим участникам

процесса принятия внешнеполитических решений), так и неофициальных

процедур (публикации экспертных оценок, заявления в СМИ, формирование

и воздействие на общественное мнение).

Группы интересов оказывают большое воздействие на принятие и

реализацию на практике важных государственных решений последствия

которых отражаются на изменении уровня межгосударственного доверия.

Часто именно влияние тех или иных групп интересов на общественное

мнение в государствах формирует отношение к другим странам и

проводимой в отношении них политике.

Доверие в межинституциональных отношениях проявляется в

процессе влияния государственных институтов (министерств, ведомств,

советов) на межгосударственное взаимодействие.

Институт – (лат. institutum – установление, учреждение) совокупность

фундаментальных форм или структур общественной организации,

установленных законом или обычаями конкретного человеческого общества.

167Политология: учебник / А.Ю. Мельвиль. –С. 562.

В политологии – определённая организация деятельности отношений в сфере

политики, воплощающая общественные нормы и правила поведения

людей168.

На проблему доверия в межгосударственных отношениях

воздействуют следующие типы институциональных отношений: а)

внутриинституциональные отношения; б) межинституциональные

отношения в рамках одного государства (и их взаимовлияние по вопросу о

доверии в отношении других государств); в) отношения между институтами

разных государств. Уровень доверия и его изменение по каждому из

указанных типов институционального взаимодействия, а также,

складывающаяся из сочетания этих уровней конфигурация, определяют

общий уровень доверия в межгосударственных отношениях и его состояние

по каждому конкретному критерию наличия доверия между субъектами.

Кадровые перестановки ведущих позиций в государственных институтах,

структурные особенности институтов в разных странах (их функциональные

особенности, степень открытости, гибкость механизма принятия решений,

прозрачность и понятность), совместимость институциональных структур

разных стран также влияют на данную конфигурацию.

Серьёзное воздействие на уровень доверия между институтами

оказывают функциональная скорость работы информационных каналов при

принятии решений (скорость подготовки, согласования и принятия решений

по бюрократической линии внутри институтов государства и между ними), и

её техническое сопровождение (наличие и функционирование самых

современных средств связи и средств обработки и передачи информации).

Более того, поскольку само государство представляет собой

совокупность взаимосвязанных институтов, управляющих обществом, оно

также имеет институциональную природу и, как сложный институт, имеет

институциональную структуру. Взаимодействие между государствами во

многом строится по тем же принципам, что и взаимодействие институтов

168Политология: учебник / А.Ю. Мельвиль. –С. 566.

внутри государства. Доверие в межинституциональных отношениях

является достаточно обобщённым, деперсонализированным и обезличенным.

В целом, доверие в межгосударственных отношениях представляет

собой производную от доверия в межличностных, межгрупповых и

межинституциональных отношениях.

Доверие – категория сугубо субъективная, а значит оно возможно

только между людьми, но не между институтами. Однако если эти люди

занимают определённые позиции в определённых социальных институтах,

если этими институтами оказываются государства, а этими позициями

оказывается руководство этих государств, то доверие между этими людьми и

оказывается межгосударственным доверием на протяжении того времени,

пока эти люди занимают свои посты.

Доверие при смене руководителей государств также устанавливается

заново, оно не передаётся механически подобно соглашениям.

Межгосударственное доверие не тождественно доверию

межличностному. При уходе с постов доверие между бывшими

руководителями на межличностном уровне может остаться, но оно уже не

будет отождествляться с доверием межгосударственным.

Межгосударственное доверие будет строиться заново на межличностном

уровне новых руководителей. Таким образом, межличностное доверие между

главами государств отождествляется с доверием в межгосударственных

отношениях, только пока эти лица находятся на своих постах. После

оставления ими своих постов доверие в межгосударственных отношениях с

доверием в межличностных отношениях больше не отождествляется.

Система доверия в межгосударственных отношениях находится не в

вакууме. Она существует в контексте определённой среды доверия. Среда

постоянно находится во взаимодействии с системой, определяя её форму и

условия функционирования. Взаимодействие среды доверия и системы

доверия складывается не только из однонаправленного влияния среды на

систему, но также из изменений среды, инициированных деятельностью

самой системы.

Среду доверия в межгосударственных отношениях составляют

внешние и внутренние компоненты. Другими словами, существуют

внутриполитическая среда доверия и внешнеполитическая среда доверия.

Внутриполитическая среда доверия в межгосударственных

отношениях представлена субъектами, непосредственно принимающими

участие во внешней политике и субъектами, не участвующими

непосредственно во внешней политике.

К субъектам, непосредственно принимающим участие во внешней

политике, относятся главы государств и правительств, руководители

внешнеполитических ведомств государств; главы оборонных ведомств

государств; главы разведывательных служб; а также советники по вопросам

национальной безопасности.

Спектр субъектов, не участвующих непосредственно во внешней

политике, достаточно широк: от представителей частных аналитических

центров, представителей оппозиционных средств массовой информации,

активистов общественных движений, критиков до оппозиционных

политических партий и прочих разного рода несогласных.

Внешнеполитическую среду доверия в межгосударственных

отношениях составляют следующие субъекты данных отношений: а)

союзники; б) сочувствующие субъекты; в) нейтральные субъекты; г)

недоброжелатели; д) оппоненты и противники.

Обобщим основные результаты рассмотрения теоретических подходов

политической мысли к исследованию проблемы доверия в

межгосударственных отношениях.

1. Наилучшим способом идентификации понятия доверия представляется

выявление существенных элементов и свойств, которые присущи

пониманию доверия, разделяемому основной частью научного

сообщества, вовлечённого в исследования проблематики доверия в

современных гуманитарных науках.

2. Среди теоретических подходов к исследованию проблемы доверия в

межгосударственных отношениях отсутствуют работы, в которых были

бы комплексно рассмотрены особенности структуры доверия в

межгосударственных отношениях.

3. Проблема доверия в межгосударственных отношениях рассматривается

исследователями, как правило, абстрагировано и даже идеализированно,

то есть, в отрыве от контекста реальных ситуаций практического

взаимодействия по конкретным проблемам на определённых этапах. В

связи с этим, дополнительных исследований требует рассмотрение

проблемы доверия в межгосударственных отношениях с учётом анализа

проблемы предсказуемости поведения акторов и роли доверия либо

недоверия как фактора подобной предсказуемости.

4. При понимании и анализе процессов современных международных

отношений, в исследованиях межгосударственных отношений, теории

международных отношений, политической теории, политической

психологии, анализе внешней политики особую важность представляет

учёт факторов доверияв межгосударственных отношениях.

5. В межгосударственных отношениях представляет собой производную от

доверия в межличностных, межгрупповых и межинституциональных

отношениях.

6. Доверие – категория сугубо субъективная, а значит оно возможно только

между людьми, но не между институтами. Однако если эти люди

занимают определённые позиции в определённых социальных институтах,

если этими институтами оказываются государства, а этими позициями

оказывается руководство этих государств, то доверие между этими

людьми и оказывается межгосударственным доверием на протяжении

того времени, пока эти люди занимают свои посты. При смене

руководителей государств доверие также устанавливается заново, оно не

передаётся механически подобно соглашениям.

7. Межгосударственное доверие не тождественно доверию межличностному.

При уходе с постов доверие между бывшими руководителями на

межличностном уровне может остаться, но оно уже не будет

отождествляться с доверием межгосударственным. Межгосударственное

доверие будет строиться заново на межличностном уровне новых

руководителей. Таким образом, межличностное доверие между главами

государств отождествляется с доверием в межгосударственных

отношениях, только пока эти лица находятся на своих постах. После

оставления ими своих постов доверие в межгосударственных отношениях

с доверием в межличностных отношениях больше не отождествляется.

8. Доверие играет огромную роль в межгосударственной координации для

преодоления современных кризисных явлений, в том числе, и последствий

мирового финансово-экономического кризиса для международных

отношений и мировой политики.

Якупова Л.З.

Когнитивные основания энергетического взаимодействия России и ЕС

«Дни, когда энергия доставалась легко, закончились. Глобальный спрос на

энергию быстро растет, в то время как обеспечить его делается все

сложнее… В борьбе за энергию мы будем все больше конкурировать с

другими потребителями…Борьба за захват территории в прошлом может

смениться борьбой за захват энергии», - Высокий представитель по общей

внешней политике и политике безопасности, Генеральный секретарь

Совета ЕС Х. Солана169.

«Заявка на лидерство в мировой энергетике – это амбициозная задача...

Россия должна стать инициатором и «законодателем мод» в

энергетических инновациях, в новых технологиях, а также в поиске

современных форм ресурсо- и недросбережения»,- Президент РФ, Путин

В.В.170.

За последнее десятилетие энергетическая проблематика, особенно в

области энергетического взаимодействия Европейского Союза и России, не

только не утратила свои позиции в международном политическом и научном

дискурсе, но и всячески вытесняет собой другие темы, нисколько не теряя

при этом своей актуальности и многогранности171. В рамках данной статьи

автор предлагает, опираясь на новейшие теоретические разработки в области

когнитивистики172, в частности когнитивной лингвистики, обратить особое

169 Javier Solana, EU High Representative for the Common Foreign and Security Policy, Secretary-General of the Council of the European Union, “Towards an EU External Energy Policy”, The 2006 Brussels Conference, 20th and 21st November 2006, http:// www.eutraining.eu/download.php?f=141, перевод по Пашковская И.Г. Энергетическая политика Европейского союза в отношении России и новых независимых государств. М.: Изд-во Проспект,2010.170 Путин В.В., Вступительное слово на заседании Совета Безопасности по вопросу о роли России в обеспечении международной энергетической безопасности. 22.12.2005// http://archive.kremlin.ru/appears/2005/12/22/1654_type63374type63378type82634_99294.shtml171 Brown, James D.J. Research in the Field of EU External Energy Policy — A Review of Three Recent Contributions to the Literature // JCER 2008, Vol. 4, No. 2. Р. 154; Monaghan A., Montanaro-Jankovski L. EU-Russia energy relations: the need for active engagement//EPC Issue Paper No.45,March 2006,P.7; Сафонова Ю.А. Энергетическая политика Европейского союза и национальные интересы России / Стратегии России в историческом и мировом пространствах//Материалы Всероссийской научной конференции (Москва, 5 июня 2009 год)// http://www.rusrand.ru/naukadoklad/safonova.pdf172 Путин В.В. и Обама Б. отмечают важность когнитивных исследований. Проблемы сознания// http://www.strf.ru/science.aspx?CatalogId=222&d_no=30496; Величковский Б.М. Когнитивная наука. Основы психологии познания. В 2 Т. М.: Смысл: Издательский центр «Академия», 2006; Величковский Б.М. Междисциплинарные исследования сознания: от homo economicus к homo cognitivus // Форсайт, №4(4) 2007, С.32-35.

внимание на роль «человеческого фактора» в ходе принятия политических

решений, а именно на глубинный анализ процессов мышления лиц,

принимающих решения, и подойти к рассмотрению энергетического

взаимодействия Европейского союза и России как к диалогу на уровне двух

разных «картин мира», обобщенных и реконструированных в ходе

когнитивного анализа публичных заявлений по данной тематике ведущих

политических деятелей и представителей экспертного сообщества. Однако

прежде чем перейти к непосредственному изложению результатов анализа

эмпирических данных, необходимо уточнить, что именно мы подразумеваем

под понятием модели или карты (картины) мира и с помощью каких методик

мы собираемся реконструировать ее из исходных данных.

Когда мы обращаемся к анализу любой политической ситуации, нас

интересует наиболее глубинная интерпретация происходящих событий,

однако мы зачастую забываем о том, что любой участник социального

взаимодействия, прежде всего, - человек, ограниченный своими

особенностями мышления, которые не подчиняются законам формальной

логики173, и имеющий собственную внутреннюю модель мира, которая

обладает столь же существенным онтологическим статусом для объективной

картины ситуации, как и любые внешние обстоятельства или результаты

проявленной деятельности человека174. Так, «будучи людьми, мы не имеем

дела непосредственно с миром»175, каждый из нас создает некоторую

репрезентацию мира, в котором мы все живем. «То есть все мы создаем для

себя карту или модель, которой пользуемся для порождения собственного

поведения»176. В значительной степени именно наша репрезентация мира

определяет наш будущий опыт в этом мире: «то, как именно мы

воспринимаем этот мир, с какими выборами сталкиваемся в своей жизни»177.

173 Саймон Г. (Нобелевская премия,1978), Канеман Д. (Нобелевская премия, 2002).174 Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях. Язык и моделирование социального взаимодействия. Переводы/Сост. Сергеев В.М., Паршин П.Б. М.: Изд-во Прогресс,1987.175 Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. Т.1 С.3, http://lib.ru176 Там же.С.3177 Там же.

Таким образом, мир – это территория, а наше восприятие, наша модель мира

– это карта, которая отличается от других в силу нейрофизиологических

ограничений, социально-генетических факторов и индивидуальных

особенностей, обусловленных, прежде всего, нашим предшествующим

опытом, и цель этой карты состоит не в изображении мира, «а в том, чтобы у

нас был инструмент, позволяющий нам легче отыскивать свой путь в

мире»178. Другими словами, карта (картина) или модель мира человека

представляет собой совокупность когнитивных конструкций, стереотипов,

привычек, накопленных и приобретенных в результате его предшествующего

опыта, которая в свою очередь является ментально сконструированным

инструментом, с помощью которого он познает и воспринимает объективную

реальность.

Следовательно, принимая то или иное политическое решение, любой

политический деятель оказывается, прежде всего, пленником особенностей

своего процесса мышления и собственной картины мира179, то есть каждый

раз он актуализирует собственную картину мира и сквозь нее анализирует

проблему, не взаимодействия с реальностью напрямую, как бы рационально

он ни старался к этому подойти. При этом необходимо также учитывать, что

единственно верное решение проблемы существует лишь в его сознании и

создано его когнитивным аппаратом, но не существует в реальности.

Сознание политического актора в данном случае выступает перед нами как

некий текст180, главный вход в который лежит непосредственно через анализ

его языка181, поскольку именно язык «выражает глубинные концептуальные

конструкции»182 и является своего рода «репрезентацией репрезентации»

178 Н. Vaihinger. The philosophy of As If. P. 15 по Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. Т.1 С.3, http://lib.ru

179 Коктыш К.Е., Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С., Методология создания когнитивной карты мировой политики, Аналитический центр при Правительстве РФ. М. 2010.180 Налимов В.Е. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Изд-во Прометей, 1989.181 Налимов В.Е. Вероятностная модель языка. М.: Изд-во Наука, 1979.182 Сергеев В.М. Когнитивные методы в социальных исследованиях. Язык и моделирование социального взаимодействия: переводы/сост. Сергеев В.М., Паршин П.Б. М.: Изд-во Прогресс,1987.

картины мира183, то есть репрезентацией второй степени модели мира. В

итоге, для того, чтобы реконструировать картину или модель мира

политического деятеля по интересующей нас проблематике, нам необходимо

провести когнитивный анализ наибольшего количества текстов его

публичных выступлений, заявлений или комментариев по этой теме и

создать некую «карту» существующих у него когнитивных конструкций по

данному вопросу.

Такие традиционные методики анализа политических текстов, как

операционный код184 или когнитивное картирование185 позволяют лишь

частично подойти к тому, как вычленить из политического текста эти

когнитивные конструкции, однако как только речь идет о семантически

сложных понятиях типа метафор, сложных метонимий или сравнений, таких

методик становится недостаточно186. Именно эти понятия и являются

наиболее существенными для восприятия реальности любым человеком,

183 Блакар Р.М. Язык как инструмент социальной власти (теоретико-эмпирические исследования языка и его использования в социальном контексте). Язык и моделирование социального взаимодействия. Переводы/Сост. Сергеев В.М., Паршин П.Б. М.: Изд-во Прогресс,1987; Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. Москва, 2004, сноска 1б с.157; Леонтьев, А. А. Языковое сознание и образ мира. Язык и сознание: парадоксальная рациональность. Москва, 1993, с. 16–21, с. 16; Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание. Москва, 1996, с. 291–292; Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. Т.1 Гл.2.http://lib.ru.184 Операционный код представляет собой систему когнитивных конструкций, которая используется политическим актором (индивидуальным или коллективным) при анализе им конкретных политических ситуаций относительно постоянно, что и делает возможным ее выявление. Подробное описание операционного кода см. C. Jonsson(ed). Cognitive Dynamics in International Politics. London : Frances Pinter & New York: St. Martin’s Press,1982; Абельсон. Структуры убеждений.Язык и моделирование социального взаимодействия. Переводы/Сост. Сергеев В.М., Паршин П.Б. М.: Изд-во Прогресс,1987; Sjoblom G. Some problems of the operational code approach//С.Jonsson(ed.) Cognitive dynamics and international politics. London: Frances Pinter & New York: St. Martin’s Press,1982,P.38.185 Когнитивное картирование – выявление совокупности концептов (убеждений) и каузальных связей между ними, на основе которых выстраивается когнитивная карта ЛПР. Боришполец К.П. Методы политических исследований: Учеб. пособие для студентов вузов/К. П. Боришполец. — М: Аспект Пресс, 2005, С.75;Axelrod, R.Schema theory: an information processing model of perception and cognition//Amer. Pol. Sci. Rev. 67 (December).1972; Michael J. Shapiro and G. Matthew Bonham Cognitive Process and Foreign Policy Decision-Making //International Studies Quarterly, Vol. 17, No. 2 (Jun., 1973), P. 147-174186 Шенк Р. (язык-посредник) Обработка концептуальной информации. М.: Изд-во Энергия,1980; Roger C. Schank and Robert P. Abelson Scripts, Plans, Goals and Understanding: an Inquiry into Human Knowledge Structures (Chap. 1-3), Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1977; модифицированные методы когнитивного картирования (Луков В. Б., Сергеев В. М. Опыт моделирования мышления исторических деятелей: Отто фон Бисмарк, 1866—1876 гг. // Вопросы кибернетики Логика рассуждений и ее моделирование / ред. Поспелов Д. А., М.: Наука. 1983. C. 148—161;Акимов В. П., Луков В. Б., Паршин П. Б., Сергеев В. М. Карибский кризис: Опыт моделирования // США: экономика, политика, культура. М: 1989. № 5.); теория фреймов (Минский М. Фреймы для представления знаний, М., 1979; Ван Дейк Т. Язык. Познание Коммуникация/Пер. с англ., М., 1989)

особенно метафоры187, которые по своей сути являются ядром картины мира.

Так, согласно Лакоффу и Джонсону «большая часть обычной понятийной

системы человека структурирована с помощью метафор; т.е. большинство

понятий понимается с помощью тех или иных частей других

понятий»188.Таким образом, мы и приходим к тому, что для реконструкции

полноценной картины мира, насколько это возможно в наших

экспериментальных условиях, в рамках данного исследования используется

методика, предложенная и апробированная рядом отечественных экспертов,

которая заключается в анализе метафор и ключевых концептов,

структурирующих дискурс политических акторов по интересующей нас

проблеме, в сочетании с некоторыми элементами других методик анализа

текстов, в частности когнитивного картирования189.

Ряд важных уточнений:

• В данной статье приведены краткие результаты исследования

только в отношении динамики энергетического диалога ЕС и

России в целом и только по российскому дискурсу.

• Картина мира является коллективной и обобщается до

государственного уровня (Россия).

• В качестве эмпирического материала для первичной отработки

методологии нами был взят энергетический дискурс между РФ и

ЕС с момента непосредственного оформления энергетического

взаимодействия ЕС и России на официальном уровне 30 октября

2000 года на саммите РФ-ЕС как «энергодиалога» и вплоть до

декабря 2010 года.

• Была количественно (по анализу количества публикаций,

публичных заявлений ведущих ЛПР) и качественно

187 Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.188 Там же. С.93. Суть метафоры – это понимание и переживание сущности одного вида в терминах сущности другого вида (Там же. С.27).189 Методика апробирована и разработана в ходе исследований Аналитического центра при Правительстве РФ, Коктыш К.Е., Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С., Методология создания когнитивной карты мировой политики, Аналитический центр при Правительстве РФ. М. 2010.

проанализирована динамика дискурса, графически

визуализирована структура дискурса в виде когнитивной карты, а

также были выявлены основные тенденции эволюции

концептуальной структуры дискурса (на двух уровнях: в

дискурсе ведущих политических деятелей и экспертов)190.

• В информационном потоке РФ были выбраны выступления

политиков и экспертов каждой из сторон, в которых так или

иначе затрагивалась эта тема, затем по каждому выступающему

выделена ключевая аргументация (метафоры и концепты – база

аргументации) и обобщена до государственного уровня.

Если говорить о сути энергетического дискурса между ЕС и Россией,

то в целом можно выделить несколько ключевых тем, которые обсуждались

на протяжении последних десяти лет: безопасность и бесперебойность

поставок энергоносителей в ЕС, строительство новых маршрутов

транспортировки энергоносителей из России (наиболее политизированный

дискурс в отношении газопроводов: «Северный поток» и «Южный поток») и

альтернативных инфраструктурных проектов («Набукко»), а также

ратификация Договора к Энергетической хартии (транзитного протокола).

Инструмент Google News дает следующую картину интереса

российских СМИ к теме энергетического взаимодействия РФ с ЕС в период с

2000 по 2010 год:

190 Были проанализированы все публичные заявления, комментарии, статьи по тематике энергетического взаимодействия ЕС-России (внешнеполитический уровень) таких ведущих политических деятелей, как Путин В.В., Медведев Д.А., МИД (Лавров С.В., Иванов И.С., Мешков А.Ю.), Министерство энергетики РФ (Шматко С.И.), Министерство промышленности и торговли РФ (Христенко В.Б.), Газпром (Миллер А.Б., Комаров Ю.А.),Государственная Дума (Язев В.А.), Помощник Президента РФ (Ястржембский С.В., Дворкович В.А.) и таких ведущих экспертов в области энергетики, как Конопляник А.А.(2002-2008-Заместитель Генерального Секретаря Секретариата Энергетической Хартии), Жизнин С.З.(Президент Центра энергетической дипломатии и геополитики), Фейгин В.И. (Главный директор Института энергетики и финансов), Григорьев Л.М. (Президент Института энергетики и финансов), Симонов К.С. (Генеральный директор Фонда национальной энергетической безопасности), экспертов Центра Карнеги, Леонтьев М.В. (Главный редактор «Однако» и «Большая игра»), Кавешников Н.Ю. (МГИМО (У) МИД России, доцент кафедры европейской интеграции) и других.

Следует констатировать, что резкая активизация энергетического

дискурса между ЕС и РФ происходит в 2006 году, когда понятие

«энергетической безопасности» выходит на первый план и происходит

оформление энергетической политики на онтологическом и концептуальном

уровне ЕС как «энергетически зависимого» блока стран, и России как

«энергетической сверхдержавы», а также в 2009 году в период мирового

финансового кризиса и сохраняет высокую динамику вплоть до 2011 года.

Далее, будет представлено краткое изложение некоторых базовых метафор и

концептов, структурирующих дискурс российской стороны по

энергетической тематике в хронологическом порядке, а также когнитивная

карта основных утверждений.

Прежде всего, хотелось бы начать с рассмотрения самого базового

понятия - «энергетический диалог» или «энергодиалог», который

практически заменил «энергетическое партнерство» и «энергетические

взаимодействие». Это понятие вошло в дискурс обеих сторон с момента

шестого саммита ЕС и России 30 октября 2000 года в Париже, по итогам

которого обеими сторонами было сделано совместное заявление о начале на

«регулярной основе диалога в энергетической области, который позволит

продвинуться в налаживании партнерства Российской Федерации и

Европейского союза в сфере энергетики»191. Первоначально, обе стороны

вкладывали в понятие энергодиалога простую формулу обмен «ресурсов на

ресурсы» («Нам нужна энергия. Русским нужны деньги, поэтому особых

сложностей возникнуть не должно»)192.Страны Евросоюза, таким образом,

частично решают проблему энергетической безопасности Старого света, для

191 Совместное заявление Президента Российской Федерации В.В.Путина, Председателя Европейского Совета Ж.Ширака, при содействии Генерального секретаря Совета ЕС/Высокого представителя по обшей внешней политике и политике безопасности ЕС Х.Соланы, и Председателя Комиссии Европейских сообществ Р.Проди,30.10.2000// http://2002.kremlin.ru/pressa/2000103005.html192 Энергетический диалог является важным аспектом сотрудничества, включая в себя поставки российских энергоносителей странам Центральной и Западной Европы, с параллельным привлечением инвестиций европейского капитала в развитие энергетического сектора России. Из выступления Президента Российской Федерации В.В. Путина; В конечном счете, формула проста: нам необходима российская энергия, России необходим огромный европейский энергетический рынок. Из выступления Члена Европейской Комиссии по внешним связям и европейской политике добрососедства и партнерства Бениты Ферреро-Вальднер//http :// ec . europa . eu / delegations / russia / eu _ russia / fields _ cooperation /energy/index_ru.htm

чего им на первое время «вполне достаточно минимальной стабильности

власти в Кремле и бесперебойных поставок российских энергоносителей». С

2006 года основными понятиями в рамках энергетического дискурса

становятся «энергетическая взаимозависимость», «энергетическая

безопасность». Так, с 2006 года в официальных заявлениях со стороны ЕС

учащается использование метафоры «борьбы» и «жесткой конкуренции», что

отсылает нас к метафоре «морального эквивалента войны», вполне удачно

использованной в свое время Картером, когда он столкнулся с

энергетическим кризисом193. При этом эта метафора не только отражает

восприятие реальности, но и фактически «узаконивает изменение курса» ЕС

в отношении России в сторону политизации отношений (Свой - Чужой). В

российском же дискурсе доминирует восприятие взаимодействия с ЕС в

области энергетики, как «игры» («козырь», «разыгрывать газовую карту»,

«правила игры», «мяч на нашей стороне») и в меньшей степени как военной

операции («сверить часы», «прорыв на энергетическом фронте», «боевая

стойка»), где скорее превалирует стилистика «занятия оборонной позиции»

по «защите» и «отстаиванию» своих национальных интересов. Помимо этого,

наблюдается довольно частое употребление российской стороной

«климатической метафоры» для характеризации отношений с ЕС

(«отношения потеплели», «холод и подозрение», «наступила оттепель»).

Итак, рассмотрим в общих чертах, какие понятия и концепты

структурировали дискурс с российской стороны в хронологическом порядке

за последние десять лет.

Когнитивная карта российских спикеров, составленная на основании

энергетического дискурса в период с 2000 по 2010 год, основывается на

нескольких предпосылках:

1. Россия - часть Европы

2. Россия – партнер Европы

193 Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004,C.185

3. Россия обладает ценными энергетическими ресурсами

По когнитивной карте можно проследить эволюцию основных посылов

российской стороны в энергетическом диалоге, которые трансформируются

впоследствии в концепт «энергетической сверхдержавы», заявляющей о

своей готовности к экономической интеграции с ЕС и о необходимости

создания новой «равноправной модели» модели отношений с Евросоюзом

(Приложение №1).

Первый этап (с октября 2000 года до 2004 года) - политическое и

институциональное оформление энергодиалога. В 2000 году в связи с

топливным кризисом, вызванным резким ростом цен на нефть на мировых

рынках, ЕС остро ощутил свою зависимость от энергоносителей, которая

согласно прогнозам должна была только возрасти к 2020-2030 году194. Так в

начале октября 2000 года появилась инициатива Председателя Европейской

комиссии Романа Проди, заключающаяся в долгосрочном обеспечении

бесперебойности и увеличении поставок российских энергоносителей,

особенно поставок природного газа и «вовлечении России на длительную

перспективу в процесс интеграции с ЕС», которая получает свое оформление

на политическом уровне уже в конце того же месяца на саммите ЕС и России

в виде «энергодиалога». У российской стороны пока еще не прослеживается

ни четкого ответа на вызов ЕС, ни формулирования целей внешней

энергетической политики РФ в отношении ЕС («Россия не может еще

оправиться в полной мере от какого-то комплекса вины перед кем-то. Она то

печальными глазами смотрит на своих партнеров, то невнятно что-то мычит,

как корова, которая больна бешенством либо другими болезнями,

распространенными сегодня в Европе», - В.В. Путин), поэтому для этого

периода характерно достаточно частое использование эпитета «новый» -

«новые стимулы сотрудничества», «новая страница», «начало нового этапа в

стратегическом партнерстве». Основной посыл только один: Россия - как

194 Communication Green Paper Towards a European strategy for the security of energy supply, COM(2000) 769 final of 29.11.2000, http://ec.europa.eu/energy/green-paper-energy-supply/doc/green_paper_energy_supply_en.pdf

«часть Европы» (метафора части-целого) («европейское призвание», «Россия

- европейская страна») несет долю ответственности («конструктивный,

ответственный и надежный партнер») за энергетическую безопасность

континента, следовательно, она готова к увеличению и обеспечению

стабильности поставок нефти и газа в обмен на экономические выгоды, а

именно «предполагая активное инвестиционное участие стран Евросоюза в

разведке, разработке месторождений и транспортировке энергоносителей»

(«партнерские и взаимовыгодные отношения с ЕС»). Так, в российском

дискурсе в вопросе использования энергетических ресурсов

(«энергетических возможностей») значительным образом превалирует

экономическая детерминанта («если говорить о приоритетах, они строятся

исходя из приоритетов внутренней политики и прагматичных интересов

экономики», «что нужно для страны, что выгоднее для страны», «то, чем

наша политика, наша дипломатия обязаны пользоваться»). В этот период

появляется метафора энергетического диалога как «моста между Россией и

Европой» («перебросить мост», «энергомост»), а также наблюдается

интенсификация темы ратификации Энергетической хартии, которая в целом

негативно воспринята российской стороной и характеризуется не иначе как

«вполне последовательный шаг Европейского Союза в получении доступа к

российским ресурсам»195. В 2003 году в преддверии расширения ЕС можно

отметить наряду с активизацией динамики дискурса, рост напряжения и

«взаимного раздражения», с российской стороны все чаще звучат заявления о

том, что «интеграция в Европу – это исторический выбор России», однако

речь идет только об интеграции на экономической основе («возможности с

возможностями»).

Второй период 2004-2008 год. Концептуальное оформление

энергетического дискурса Европейского Союза и России как 195 Официальная позиция Москвы (ратификация ДЭХ в нынешнем виде противоречит национальным интересам), за исключением ряда экспертов (Конопляник А.А.), остается неизменной вплоть до выхода России из ДЭХ и предложения новой модели международного энергетического взаимодействия, сформулированной Медведевым Д.А. как Концептуальный подход к новой правовой базе международного сотрудничества в сфере энергетики (цели и принципы) от 21 апреля 2009 года// http://archive.kremlin.ru/text/docs/2009/04/215303.shtml,http://archive.kremlin.ru/text/docs/2009/04/215309.shtml

«энергетической взаимозависимости». В этот период отмечается рост

«напряженности» в отношениях между ЕС и Россией, характерно частое

использование таких эпитетов, как «неплохой», «непростой», «сложный» и

даже заявления на официальном уровне о том, что «говорить о кризисе пока

преждевременно» и «успех энергетического диалог мог бы быть более

зримым». С одной стороны, в противовес желанию ЕС интегрировать Россию

на уроне ценностей и «окружить ее кольцом дружественных стран»196,

российское руководство заявило о «состоятельности» и «самодостаточности»

России в энергетических терминах, что вылилось в оформление концепта

«энергетической сверхдержавы»197. Сущность этой концепции заключается в

том, что российское руководство решило активным образом использовать

для экономической поддержки международного политического веса России

свою ведущую роль в такой сфере мировой экономики, как энергетика.

«Энергетическая сверхдержава» - «это концепция тактическая, а не

стратегическая»: «надо использовать свои конкурентные преимущества и

развивать их», «надо брать то, что у нас и так получается, и просто делать это

лучше». В итоге Россия заявляет о необходимости «новой модели

взаимоотношений с ЕС» - «равноправного и равнозначного партнерства»

(«Мы должны понимать, что мы получим взамен»), а также в ходе

председательства в «Группе восьми» вводит новую интерпретацию понятия

«международной энергетической безопасности», которая заключается не

только в «стабильном снабжении основных потребителей энергоресурсами»

(позиция ЕС), но и включает в себя добычу, транспортировку и продажу на

рынках энергетики, где представители всех звеньев несут солидарную

одинаковую ответственность» (позиция России). С другой стороны, на этот

период пришлись «газовые споры» России с такими странами -

196 Communication On the Development of Energy Policy for the Enlarged European Union, its Neighbours and Partner Countries, COM(2003) 262 final/2 of 26.05.2003, http://ec.europa.eu/dgs/energy_transport/international/doc/2003_communication_en.pdf197 Выступление президента Путина на заседании Совета безопасности России в декабре 2005 г. по вопросам энергетической безопасности в контексте подготовки к саммиту «Группы восьми» в Санкт-Петербурге. 22.12.2005//http://archive.kremlin.ru/appears/2005/12/22/1654_type63374type63378type82634_99294.shtml; Симонов К.В. Энергетическая сверхдержава. Москва, «Эксмо-Пресс», 2006 г.

транзитерами, как Белоруссия и Украина, что еще больше увеличивает

опасения ЕС. В результате, «разумная энергетика» заканчивается, начинается

«политика паники»: ЕС резко меняет направление политики («Европе нужно

говорить одни голосом»), что отражается в конфликтном методе ведения

переговоров с Россией и в выходе на первый план понятия «энергетической

безопасности», под которым ЕС понимает, прежде всего, «минимизацию

энергетической зависимости» от России, а именно диверсификацию

энергоносителей и источников их происхождения, то есть вложений в

строительство терминалов приемки сжиженного природного газа и

продвижение проекта «Набукко» В конце 2007 года происходит

окончательный поворот ЕС от экономического обеспечения

энергобезопасности к политическому.

2008-2010 «Зрелое партнерство» - прагматизация отношений. Военный

конфликт в Южной Осетии в августе 2008 года, газовый конфликт России и

Украины в начале 2009 г., который привел к прерыванию поставок

природного газа в ряд стран Европейского союза, а также выход России из

переговоров по ратификации ДЭХ в апреле 2009 года, - все это до предела

накалило политическую атмосферу вокруг энергетических вопросов. Однако

с конца 2009 года происходит постепенный возврат к экономическому

измерению энергетической безопасности со стороны ЕС: так, об опасной

зависимости от Москвы как поставщика энергоносителей постепенно

перестают упоминать и руководители Еврокомиссии, и национальные

лидеры, все чаще стали звучать заявления о стратегической важности

сотрудничества с Россией в энергетической сфере, о «зрелом» или «новом»

энергетическом партнерстве. Российская сторона возвращается на позицию

«отстаивания» своих национальных интересов («мы действительно доказали,

что мы в состоянии на деле отстаивать и наши национальные интересы»,-

Д.А. Медведев), а также на открытую критику «бездействия» ЕС в ходе

газового конфликта с Украиной («пассивные наблюдатели») и сложившейся

«неравноправной» модели отношений в рамках энергетического диалога («В

чем еще нужно идти на уступки? Мы свой шаг сделали. А в обмен мы

получаем 3-й энергетический пакет198, где нам дают по морде и говорят, что

"распределять газ в Европе вы не имеете права"», - В.А.Язев; «Европейский

рынок перестает быть эксклюзивным для поставок энергоресурсов из России,

и Европе надо переходить к более равноправному партнерству в этой сфере»,

«наши отношения прагматичны и взаимовыгодны», «ряд недавних решений

ЕС не способствует укреплению отношений с Россией»). В целом,

отношения ЕС и России характеризуются неким «дефицитом доверия» с

европейской стороны: Брюссель упорно видит в лице России угрозу своей

энергетической безопасности, а Москва считает враждебной политику

Еврокомиссии, европейские концерны, крупные клиенты «Газпрома»,

стараются балансировать между оппонентами, чтобы не навредить своему

бизнесу, что в преддверии десятилетия энергетического диалога было

особенно заметно на состоявшейся в Берлине 19 мая 2010 года конференции

«Энергетический диалог: России-ЕС. Газовый аспект». Брюссельский саммит

ЕС-России 7 декабря 2010 года носил «подчеркнуто практический характер»

(«наши отношения вышли из стадии громких деклараций и перешли в режим

конкретной работы, нацеленной на результат»), однако все чаще встречаются

метафоры «застоя» («топчется на месте») и «кнопки перезагрузки» или

«нажатия паузы» и очевидно, что энергетический диалог ЕС и России к его

десятилетнему юбилею напоминает скорее «два монолога» («Мы должны

научиться говорить, образно говоря, на одном языке в энергетике. Одна из

проблем в диалоге с ЕС по энергетическим вопросам - это несовпадение

информации, различие в трактовках, прогнозах и сценариях», - С.А.

Шматко), в котором Россия по-прежнему остается «энергетической

сверхдержавой», о чем почему-то постоянно приходится «напоминать»

Европе.

Таким образом, в рамках данной статьи представлен альтернативный

взгляд на энергетическое взаимодействие ЕС и России как на взаимодействие 198 Речь идет о третьем энергетическом пакете по либерализации газовых рынков в Европе, который вступит в действие с 1 марта 2011 года.

двух «картин мира», была реконструирована когнитивная карта российского

дискурса в энергетическом диалоге и проанализирована ее эволюция, а также

выделены структурирующие его основные концепты и метафоры. Так,

первоначальные посылы о том, что «Россия является частью Европы», ее

«партнером» и «обладает ценными энергетическими ресурсами»,

трансформировались в итоге в концепцию «энергетической сверхдержавы».

Уже с 2004 года Россия все чаще выступает с вербальной критикой действий

Запада, демонстрируя свою независимость и самодостаточность, мюнхенская

речь Владимира Путина в 2007 году подытожила внешнеполитическую

позицию - России необходимо строительство «реального» партнерства с

Западом, основанное не на ценностной интеграции, а на экономической с

учетом интересов обеих сторон. Последующие события: военный конфликт в

Южной Осетии, приостановка транзита через территорию Украины,

способствовали еще большему укреплению внешнеполитической

«самодостаточности» России и растущему недоверию со стороны ЕС. После

некоторой «паузы» в 2008-2009 годах Евросоюз медленно возвращается к

экономизации энергетического взаимодействия с Россией199, однако от того,

на какие уступки готов идти ЕС и насколько он готов допустить Россию к

разработке «совместных правил игры», зависит дальнейшее развитие

энергетического взаимодействия ЕС и России. А пока если Россия и дальше

собирается оставаться «энергетической сверхдержавой», российскому

руководству необходимо задуматься о том, насколько этот концепт

соотносится с реальностью, хотя бы внешнеполитической, чтобы не

пришлось и дальше убеждать ЕС в том, что «мы надежные поставщики» и

«наш газ лучше», как на последнем саммите ЕС-России в декабре 2010 года.

199 Романова Т.А. Энергобезопасность без паники. Диалог России и ЕС возвращается к экономическим основам//Россия в глобальной политике.№2,март-апрель,2010; Кавешников Н.Ю Перспективы отношений между Россией и Европейским союзом, 13.12.2009,специально для сайта «Перспективы»;Кавешников Н.Ю. Роль энергодиалога Россия-ЕС в обеспечении энергетической безопасности «Большой Европы»//интернет-журнал «Все Европа.ru», №5(33),2009; В Брюсселле состоялся саммит Россия-Евросоюз, 07.12.2010// http://www.kremlin.ru/news/9727; Милов В.С. Энергодиалог Россия – ЕС: заполнить вакуум//Россия в глобальной политике. № 5, сентябрь - октябрь, 2007 ; И.Д. Иванов Лиссабонский договор и интересы России //Россия в глобальной политике. № 1, январь – февраль,2010 ; Симонов К.В. Энергетическая сверхдержава. Москва, «Эксмо-Пресс», 2006 г.

Библиография:

1. Акимов В. П., Луков В. Б., Паршин П. Б., Сергеев В. М. Карибский

кризис: Опыт моделирования // США: экономика, политика,

культура. М: 1989.

2. Алексеева Т. А. Поиск новой парадигмы // Политическая наука в

России/ Под ред. А. Д. Воскресенского. М.: МОНФ, 2000.

3. Алексеенкова Е.С. Когнитивные механизмы интеграции социальных

сетей // Полис, №3, 2007.

4. Арбатов А.А., Белова М.А., Фейгин В.И. Российские углеводороды и

мировые рынки. // Россия в глобальной политике, №5, 2005.

5. Барт Р. S/Z. М.: Эдиториал УРСС, 2001.

6. Бордачев Т.В. Новый стратегический союз. Россия и Европа перед

вызовами XXI века: возможности «большой сделки». М.: Европа, 2009.

7. Бордачев Т.В. Новый договор Россия – ЕС: базовые критерии / На пути

к Договору о стратегическом партнерстве между Россией

и Европейским союзом. М.: МГИМО МИД РФ, 2007.

8. Бордачев Т.В. Возвращение внешней политики// Россия в глобальной

политике, № 4, июль-август, 2010.

9. Боришполец К.П. Методы политических исследований: Учеб. пособие

для студентов вузов/К. П. Боришполец. М: Аспект Пресс, 2005.

10.Ван Дейк Т. Язык. Познание Коммуникация/Пер. с англ., М., 1989.

11.Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание. Москва, 1996.

12.Величковский Б.М. Когнитивная наука. Основы психологии познания.

В 2 Т. М.: Смысл: Издательский центр «Академия», 2006.

13.Величковский Б.М. Междисциплинарные исследования сознания: от

homo economicus к homo cognitivus // Форсайт, №4(4) 2007.

14.Вторая Путинская Россия: новые правила старой игры //семинар

Московского Центра Карнеги// Большой бизнес, №4 апрель, 2004.

15.Григорьев Л.М., Чаплыгина А.В. Разговор о будущем. Энергетический

диалог России и Европейского Союза //Россия в глобальной политике,

№2, апрель-июнь 2003.

16.Григорьев Л.М. Введение: поиск нового пути в мировой энергетике //

Экономическое обозрение. № 4, 2006.

17.Гриндер Д., Бэндлер Р. Структура магии. // http:www.lib.ru

18.Договор к Энергетической Хартии: путь к инвестициям для Востока и

Запада. / Под ред. А.А. Конопляника – М: Межд. отн., 2002.

19.Докинз Р. Эгоистичный ген Пер. с англ.М.: Мир, 1993.

20.Дорфман Я.Г., Сергеев В.М. Морфогенез и скрытая смысловая

структура текстов//Вопросы кибернетики. М., 1983.

21.Ергин Д. Добыча. Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть.

Москва: ДеНово, 1999.

22.Жизнин С. З. Энергетическая дипломатия. М.: Научная книга, 1999.

23. Иванов И.Д. Лиссабонский договор и интересы России //Россия в

глобальной политике. № 1, январь – февраль, 2010 .

24.Кавешников Н.Ю Перспективы отношений между Россией и

Европейским союзом, 13.12.2009, специально для сайта

«Перспективы».

25.Кавешников Н.Ю. Роль энергодиалога Россия-ЕС в обеспечении

энергетической безопасности «Большой Европы»//интернет-журнал

«Все Европа.ru», №5(33),2009.

26.Кавешников Н.Ю. Взаимодействие России и ЕС в энергетической

сфере: сотрудничество и конкуренция // Россия – Европейский Союз:

на пути к четырем общим пространствам. Часть 1. / Под. ред.

Д.А.Данилова. Доклады ИЕ РАН № 224. – М.: ИЕ РАН, 2008.

27.Каныгин П. Энергетическая безопасность Европы и интересы России //

Мировая экономика и международные отношения. № 5, 2007.

28.Кокошин А.А. Международная энергетическая безопасность. М.:

Европа, 2006.

29.Коктыш К.Е., Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С., Методология создания

когнитивной карты мировой политики, Аналитический центр при

Правительстве РФ. М. 2010.

30. Конопляник А.А. Российский газ в континентальной Европе и СНГ:

эволюция контрактных структур и механизмов ценообразования. М.:

Институт народнохозяйственного прогнозирования, 2010.

31.Конопляник А.А. Почему Россия берет тайм-аут //Международная

жизнь, спецвыпуск, май, 2010.

32.Кулагин В.М. Международная безопасность. Уч. пособие. М.: Аспект

Пресс, 2007.

33. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка

говорят нам о мышлении. М. 2004.

34.Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2004.

35. Леонтьев, А. А. Языковое сознание и образ мира. Язык и сознание:

парадоксальная рациональность. Москва, 1993

36.Луков В. Б., Сергеев В. М. Опыт моделирования мышления

исторических деятелей: Отто фон Бисмарк, 1866—1876 гг. // Вопросы

кибернетики Логика рассуждений и ее моделирование / ред. Поспелов

Д. А. М.: Наука.1983.

37.Лурье С.В. Историческая этнология. М, 1997.

38. Мельвиль А.Ю., Ильин М.В., Макаренко Б.И., Мелешкина Е.Ю.,

Миронюк М.Г., Сергеев В.М., Тимофеев И.Н., Асташин Н.А., Никитин

А.И., Ваславский Я.И. Потенциал международного влияния и

эффективность внешней политики России (2008 – начало 2009 гг.) /

Аналитический доклад. Научно-координационный совет по

международным исследованиям МГИМО (У) МИД России. – М.:

МГИМО-Университет, 2009.

39. Милов В.С. Энергодиалог Россия – ЕС: заполнить вакуум//Россия в

глобальной политике. № 5, сентябрь – октябрь, 2007 .

40.Милов В., Селивахин И. Проблемы энергетической политики.

Московский центр Карнеги: рабочие материалы, №4, 2005.

41.Минский М. Фреймы для представления знаний, М., 1979

42.Монаган Э. Дилемма энергетической безопасности // Pro et Contra. Т.

№ 2-3, 2006.

43.Налимов В.Е. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов

и смысловая архитектоника личности. М.: Изд-во Прометей, 1989.

44.Налимов В.Е. Вероятностная модель языка. М.: Изд-во Наука, 1979.

45. Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в

формировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство,

2004.

46.Олкер Х.Р., Ленерт В.Дж., Шнайдер Д.К. Иисус Арнольда Тойнби

(Вычислительная герменевтика и непрерывная традиция классической

средиземноморской цивилизации)// Полис, №6, 2001.

47.Олкотт М. Владимир Путин и нефтяная политика России. Московский

центр Карнеги: рабочие материалы, №1, 2005.

48. Паршин П. Б. Об использовании лингвистических методов при анализе

политической концепции автора текста // Математика в изучении

средневековых повествовательных источников. М., 1986.

49.Паршин П. Б., Сергеев В. М. Об одном подходе к изучению средств

изменения моделей мира // Принципиальные вопросы теории знаний.

Труды по искусственному интеллекту. Тарту: Ученые записки

Тартусского государственного университета. Вып. 688. 1984.

50.Пашковская И.Г. Энергетическая политика Европейского союза в

отношении России и новых независимых государств. М.: Изд-во

Проспект, 2010.

51.Романова Т.А. Энергобезопасность без паники. Диалог России и ЕС

возвращается к экономическим основам//Россия в глобальной

политике, №2, март-апрель, 2010

52. Сафонова Ю.А. Энергетическая политика Европейского союза и

национальные интересы России / Стратегии России в историческом и

мировом пространствах//Материалы Всероссийской научной

конференции (Москва, 5 июня 2009 год)//

http://www.rusrand.ru/naukadoklad/safonova.pdf

53.Симонов К.В. Энергетическая сверхдержава. Москва, «Эксмо-Пресс»,

2006 г.

54.Тимофеев И.Н. Концепция национального развития и политическая

идентичность России: роль нефтегазового фактора / Сибирский регион

– Центральная Азия – дальнее зарубежье: энергетическое

взаимодействие. М.: Изд-во МГИМО (У) МИД РФ, 2006.

55.Шенк Р. Обработка концептуальной информации. М.: Изд-во

Энергия,1980.

56.Язык и моделирование социального взаимодействия. Переводы /Сост.

Сергеев В.М. Паршин П.Б. М.: Изд-во Прогресс,1987.

57.Bonham Gr. & Shapiro M. Explanation of the Unexpected: The Syrian

Intervention in Jordan in 1970 // Axelrod R. (ed.) Structure of decision: The

Cognitive Maps of Political Elites. Princeton,1976.

58. Brown, James D.J. Research in the Field of EU External Energy Policy — A

Review of Three Recent Contributions to the Literature // JCER. Vol. 4, No.

2. 2008.

59.Cognitive Dynamics in International Politics. Jonsson C.(ed). London:

Frances Pinter & New York: St. Martin’s Press, 1982.

60.Holsti O. Foreign Policy Formation Viewed Cognitively//Axelrod R. (ed.)

Structure of decision: The Cognitive Maps of Political Elites.

Princeton,1976.

61.Monaghan A., Montanaro-Jankovski L. EU-Russia energy relations: the

need for active engagement//EPC Issue Paper No.45, March 2006.

62.Shapiro Michael J. and Bonham G. Matthew Cognitive Process and Foreign

Policy Decision-Making //International Studies Quarterly, Vol. 17, No. 2 ,

Jun., 1973.

63.Schank Roger C. and Abelson Robert P. Abelson Scripts, Plans, Goals and

Understanding: an Inquiry into Human Knowledge Structures (Chap. 1-3),

Hillsdale, NJ: Erlbaum, 1977.

64.Simon H. Administrative Behavior: A Study of Decision-Making Processes

in Administrative Organizations. N.Y.: Free Press,1947. Administrative

Behavior, New York: Macmillan, 1947. Models of Bounded Rationality.

Vol. 1-2. Cambridge, London, 1982.

Когнитивная карта российского дискурса в энергетическом диалоге ЕС-России с 2000 по 2010 год

Россия – часть Европы

Россия- партнер Европы

Россия обладает ценными энергетическими ресурсами

Россия - энергетическая сверхдержава

У России европейское призвание

Россия несет ответственность за энергетическую безопасность континента

ЕС - наш ключевой торговый и политический партнер

Россия готова внести свой вклад в обеспечение энергетической безопасности Европы на длительную перспективу

Газ, нефть, энергия – это то, чем мы располагаем и то, чем наша политика, наша дипломатия обязаны пользоваться

Надо использовать свои конкурентные преимущества и развивать их

Россия - европейская страна, прежде всего по образу мышления, по менталитету, по культуре

Отношения между РФ и ЕС носят фундаментальный характер Мы не стремимся к какому-то

эксклюзиву в отношениях с ЕС, но хотели бы, чтобы наши отношения строились на добрососедской основе с учетом интересов друг друга

Энергетический диалог-является важным аспектом нашего сотрудничества с ЕС

Россия участвует в создании системы энергетической безопасности стран ЕС в 21 веке

Мы хотим равноправных отношений со всеми партнерами

Нам нужно понять, что мы получим взамен

Россия должна строить свою внешнюю политику на основе четкого определения национальных приоритетов, прагматизма и экономической эффективности

Россия слишком велика для того, чтобы вписываться в схему отношений ЕС с новыми соседями

Нужны новые подходы с меньшим акцентом на идейную интеграцию, а больше на экономическую

Россия является страной самодостаточной

Россия всегда вела себя исключительно ответственно в энергетической сфере, в том числе в сфере поставок углеводородного сырья. Мы и дальше намерены действовать таким же

Эксклюзивность Европы как потребителя российских энергоресурсов пропадает. Необходима диверсификация спроса

Мы уверены, что энергетический диалог между РФ и ЕС будет расширяться в разных измерениях

Значимость России в рамках глобальной энергетической безопасности всегда была чрезвычайно важна, но раньше ей отводилась пассивная роль. Сейчас значение нашей страны в мировом энергодиалоге существенно изменилось

Судаков С.С.

Пути глобального лидерства США

Внешняя политика США в XX в. представляется успешной, а ее

результаты впечатляющи: будучи не самой влиятельной державой в начале

столетия, Америка к концу XX века добилась статуса единственной

супердержавы с самой мощной и быстроразвивающейся экономикой,

распространяющей свое политическое, экономическое и культурное влияние

в глобальном масштабе. Взлет Соединенных Штатов оказал определяющее

влияние на формирование нового мирового порядка, в котором они играют

ведущую роль. Особое значение в процессе государственного развития США

в прошлом веке имело противостояние с Советским Союзом. «Холодная

война» во многих отношениях определила характер международных

отношений во второй половине XX века, но ее особое значение заключается

в том, что именно в период конфронтации двух социально-политических

систем происходило становление нового мирового порядка и формирование

концепции глобального лидерства США. Начало реализации стратегии

«мирового лидерства» США провозгласил президент Трумэн 12 марта 1947 г.

в обращении к конгрессу. Трумэн говорил, что в мире идет борьба за

демократию и свободу против диктатуры и принуждения, и в таких условиях

вмешательство США во внутренние дела других стран оправдано. Он заявил

также: «В настоящий момент каждое государство мира должно выбрать

между двумя альтернативными путями развития... Я считаю, что мы должны

помочь свободным людям определить их собственную судьбу. Думаю, что

наша помощь должна, в первую очередь, носить экономический

ифинансовый характер...» . Впоследствии госсекретарь США Дж. Маршалл в

радиообращении к нации 28 апреля 1947 г. подчеркнул, что «Запад прошел

точку, за которой уже нет возврата, в своих отношениях с Советским

Союзом». Он отверг возможность компромисса с СССР, заявив: «...мы не

можем игнорировать связанный с этим фактор времени. Состояние больного

ухудшается, в то время как доктора совещаются... Любые возможные

действия... должны быть предприняты незамедлительно»200.

Таким образом, идеологическим базисом внешнеполитической стратегии

США стала борьба против коммунизма, его «сдерживание» всеми

средствами: экономическими, политическими, военными, психологическими

и др. Вызов со стороны коммунизма, провозглашение «образа врага» и

необходимость его «сдерживания» позволили США отказаться от концепции

изоляционизма и мобилизовать все силы и средства на борьбу с СССР. Как

отмечает С. Хангтингтон: «во время «холодной войны» Соединенные Штаты

выполняли множество внешнеполитических задач, но их первостепенным

национальным приоритетом было сдерживание и уничтожение коммунизма.

Когда остальные задачи и интересы сталкивались с этой, то обычно они

вступали в подчиненное состоянии... Все внешнеполитические инициативы

США, как и внутренняя политика, подчинялись именно этой

основополагающей задаче: программа помощи Турции и Греции, План

Маршалла, создание НАТО, Корейская война, разработка ядерного оружия,

разведывательные операции, снятие торговых барьеров, «звездные войны»...,

поддержка Израиля, размещение военных баз, беспрецедентное развитие

вооруженных сил, Вьетнамская война, улучшение отношений с Китаем,

поддержка моджахедов в Афганистане...»201.

Стратегия глобального лидерства не потеряла своей актуальности для,

американского руководства и после исчезновения с международной арены

СССР - основного объекта американской внешнеполитической активности и

главного геополитического соперника Соединенных Штатов. Стратегия

существенно трансформировалась в новых исторических условиях из формы

биполярной конфронтации, но ее фундаментальной задачей на современном

этапе по-прежнему остается удержание и сохранение лидирующего

200Киссенджер Г. Дипломатия. М.: Ладомир, 1997. С. 399—400.201 Huntington S. The Erosion of American National Interests, Foreign Affairs, Vol. 76, no. 5. September-October.

1997.

положения в мире. Очевидно, что «с конца 1940-х гг. и до настоящего

времени главным устремлением Вашингтона в международных делах по-

прежнему остается обеспечение американского доминирования в глобальном

масштабе»202. Для этого, как следует из рассекреченного в 1992 г. планового

документа Пентагона, первостепенной задачей США является

«предотвращение возникновения нового соперника, будь то на территории

бывшего Советского Союза или в другом месте, который представлял бы

собой угрозу, сопоставимую с той, которую представлял собой Советский

Союз. Нашей стратегией должно быть предотвращение

возникновениялюбого потенциального будущего глобального

соперника»203. Как подчеркивает 3. Бжезинский, «предотвратить появление

на международной арене доминирующей и антагонистической евразийской

державы — остается центральным моментом в плане способности Америки

осуществлять свое мировое лидерство»204.

На современном этапе важнейшей составляющей доминирования США в

системе международных отношений является их финансово-экономическое

лидерство. Так, ВВП Соединенных Штатов составляет около 9 трлн

долларов, что больше, чем ВВПКитая, Японии, ФРГ, Франции и

Великобритании вместе взятых, и более чем в 20 раз

превышаетсоответствующие показатели России. Торговля на мировых

рынкахприносит США более 10 % ВНП. «Во многих отраслях индустрии на

США приходится почти 50 % мирового рынка, а на их население,

составляющее неполные 5 % населения Земли, — до трети мировых ресурсов

и богатств. Сегодня ни одно государство не может сравниться с

Соединенными Штатами по совокупным параметрам мощи, и лишь

некоторые могут составить конкуренцию хотя бы по одному из них»205.

202Фролов В. Л. «Глобальное лидерство» США и перспективы «стратегического партнерства» с Россией. «Национальный интерес», №4. М., 2001. С. 47.203Уткин А. И. Мировой порядок XXI века. М.: Алгоритм. 2001. С. 22.204Бжезинский 3. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. С. 12.205Уткин А. И. Мировой порядок XXI века. M.: Алгоритм. 2001. С. 10-11.

Некоторые российские исследователи, выделяют следующие «признаки

сверхдержавное™ США

ð захватнический характер политики является одним из признаков

тоталитарной «сверхдержавное™», направленной на глобальную

и всеобъемлющую экспансию: экономическую, политическую, И

культурную;

ð монополия использования военных методов, которые становятся

главным инструментом обеспечения мирового лидерства;

ð «политический диктат» и ставка на односторонние действия

(унилатерализм);

ð отказ от присоединения к нормам международного права и их

нарушение (презумпция «исключительности»);

ð комплекс превосходства и мессианского призвания;

ð комплекс экономикоцентризма, т.е. восприятие приоритетности

своих экономических интересов по всему миру 206.

Трудно не согласиться с тем, что подобная позиция США представляет собой

вполне определенный и жесткий вызов мировому сообществу вбудущем,

поскольку достижение Соединенными Штатами роли мирового лидера и

превращение в единственную в мире страну с подлинно глобальными

интересами и возможностями, означает одновременно превращение других

субъектов международных отношений в объекты американской политики,

которые должны соотносить свои действия и внешнеполитические интересы

с интересами США. Отметим, что уже и сегодня без учета реакции со

стороны Соединенных Штатов практически невозможна реализация ни

одной крупной внешнеполитической акции. Однако стоит заметить, что

природа современных международных отношений претерпевает

значительные перемены под воздействием глобализации, что приводит к

значительной унификации многих мировых политических и экономических

процессов, и в этих условиях современное доминирование США выглядит 206Грачева T.A. США - сверхдержава эпохи глобализации: политика гегемонизма и диктата // Сборник «Безопасность», №61. М. 2003. С. 36.

вполне естественным продолжением их внешнеполитической стратегии,

сформировавшейся еще в годы «холодной войны». Трудно не согласится с

Н.А. Косолаповым в его утверждении, что «Распад СССР снизил ...

возможности ограничения политики США в мире. Но главные свои позиции

США создали во всех сферах современной жизни задолго до исчезновения

Союза. Именно это определило становление в 1990-х гг.

американоцентристского миропорядка, фактически претендующего на

определенный тип политической организации глобализирующегося мира в

отсутствии сил или держав, способных эффективно уравновешивать

США»207.

После окончания «холодной войны» Соединенные Штаты оказались, по

словам С. Хантингтона, в состоянии дисбаланса «возможностей

исвершений»208. Обладая самой мощной в мире экономикой, огромной,

оснащенной по последнему слову техники армией и

гигантскимивнешнеполитичеркими амбициями, США были вынуждены

после исчезновения глобального противника, пойти по пути осознанного

сокращения своего потенциала, хотя внутриполитическое развитие и

разросшиеся амбиции сделали этот процесс достаточно болезненным

(необходимо отметить, что после распада СССР расходы США на оборону

снизились и только в 2004 году они снова вышли на уровень периода

«холодной войны»). Появилась объективная необходимость «не поиска

возможностей для достижения цели, а поиска цели для использования

американской мощи для ее достижения»198. Эта необходимость заставила

американское руководство заняться поиском новой стратегической цели,

которая бы подошла к сложившейся системе национальных интересов и

приоритетов и оправдывала бы одновременно роль глобального лидера,

защитника международного порядка. В докладе Комиссии по национальным

207Косолапов Н.А. Глобализация: от миропорядка к международно-политической организации мира //Очерки теории и политического анализа международных отношений. Научно-0бразовательныйфорумпо международнымотношениям. М., 2002. С. 327.208 Huntington S. The Erosion of American National Interests, Foreign Affairs, Vol. 76, no. 5. September-October. 1997.

интересам 1996 года, в частности, утверждалось, что «после сорокалетнего

превалирования концепции сдерживания Советского Союза, последние пять

лет Соединенные Штаты находятся в состоянии вынужденного простоя, и

если это продолжится, то поставит под угрозу наши ценности, счастье и

дажежизни»209.

Соединенным Штатам было жизненно необходимо «закрепить собственное

господствующее положение, по крайней мере, на период существования

одного поколения и ... создать геополитическую структуру, которая будет

способна смягчать неизбежные потрясения и напряженность»210. Однако

администрации Клинтона не удалось найти внешнеполитического

«противника», удовлетворившего разросшиеся к тому моменту «аппетиты»

американской политической элиты; Абстрактные внешнеполитические цели,

такие как распространение демократии, правчеловека и свободы и борьба с

бедностью по всему миру, не могли играть роль реального «локомотива»

американского глобального лидерства. Нужно отметить, что

«досентябрьский» внешнеполитический курс администрации Дж. Буша-мл.

также не отличался новизной и продуманностью и только после терактов

Соединенные Штаты наконец-то обрели образ «идеального врага» в лице

международного терроризма. И хотя этот противник не был столь же

могущественным как Советский Союз, но он все же позволял раскрутить

машину американской национальной безопасности на полную мощь. К тому

же, проект борьбы с международным терроризмом мог послужить, с точки

зрения американского руководства, достаточно успешным прикрытием для

осуществления иных, не столь морально обоснованных планов и задач,

отвечающих основополагающим национальным интересам. Главное

содержание современной американской глобальной стратегии составляет

утверждение статуса США как единственной сверхдержавы путем

209 America's National Interests, A Report from the Commission on America's National Interests, Cambridge: Centerfor Science and International Affairs, John Kennedy School of Government, Harvard University, 1996, P. 3,210Бжезинский З. Великая шахматная доска. М. 2002, С. 55.

использования антитеррористических лозунгов и под прикрытием войны с

терроризмом.

Есть основания полагать, что стратегия борьбы с терроризмом как возможная

основа концепции национальной безопасности США, и раньше

рассматривалась американским руководством, но не было достаточных

предпосылок для достижения всеобъемлющей общественной поддержки

внутри страны и на международной арене. Об этом свидетельствует,

например, факт организации в Конгрессе президентом Клинтоном комиссии

Харта-Рудмана, результаты работы которой предполагали обоснование

необходимости противостояния терроризму в глобальных масштабах. В

любом случае, факт остается фактом: если бы США не нашли для себя

основного врага в лице международного терроризма, а продолжали

утверждать свои национальные интересы через множество различных

локальных целей, то, вполне вероятно, что уже в первые годы XXI века

отметился бы резкий спад американского влияния в мире.

Современное направление стратегического мышления американского

руководства в большой степени определяется персональным составом

администрации Буша-мл. Курс его администрации является результатом

борьбы двух направлений послевоенной американской политической мысли,

представленных в Белом доме: «неоконсерваторов» («неоконов») и

«умеренных реалистов», придерживающихся различных взглядов на природу

международных отношений и оптимального места и поведения США в мире,

и, соответственно, имеющих разное понимание национальных интересов

США.

«Умеренные реалисты» считают, что экономическая и военно-

политическая мощь Америки имеет свои пределы. Слишком активное

использование военной силы может вызвать мощный внешнеполитический

ответный удар, особенно со стороны отдельных государств арабского мира.

Они полагают, что смена режимов в «агрессивных и нестабильных

государствах» — не лучший способ борьбы с терроризмом и выступают

против чрезмерного вовлечения США в процессы политического

строительства в других странах, поскольку это требует исключительно

больших затрат, а нередко и жизней американцев.

«Неоконсерваторы», напротив, убеждены в необходимости нанесения

превентивных ударов по террористам, угрожающим США, в любой точке

земного шара. Особую тревогу вызывают режимы, разрабатывающие оружие

массового уничтожения. Они достаточно скептически относятся к

американским военным союзникам, уже по той причине, что вооруженные.

силы партнеров серьезно уступают американским. По их мнению, Америка

должна брать на себя лидирующие функции на международной арене и

действовать в строгом соответствии со своими национальными интересами,

используя весь свой потенциал, в т.ч. и военный. В связи с тем, что именно

«неоконсервативное» крыло стало источником внешнеполитической

философии, составившей основу Стратегии Дж. Буша-мл.,

необходимопроследить эволюцию стратегического мышления этого

направления на протяжении последнего десятилетия, игравшего

исключительно важную роль в американской политике.

После распада Советского Союза Соединенные Штаты, как отмечалось

ранее, были поставлены перед необходимостью выработки новых

направлений стратегического мышления. В период администрации Дж.Буша-

ст. «неоконсерваторы» начинали осуществлять активный поиск и

формирование нового внешнеполитического курса, направленного на

сохранение и развитие американского лидерства211. Одним из первых

документов, положивших начало стратегии одностороннего доминирования,

стало «Руководство для оборонного планирования», разработанное

помощником замминистра обороны 3. Халазадом и П. Вулфовицем (бывший

президент Всемирного банка) по заказу министра обороны Дика Чейни212.

Основные положения документа заключались в следующем:

211Рыхтик М.И. История становления и развития национальной безопасности США в 1989-1993 гг.Администрация Джорджа Буша: Автореф. дис... канд. истор. наук. М.: 1997. С. 34.212Lemann N. The Next World Order. NY. April, 2002. P. 57.

ð предотвращение возникновение нового центра силы, путем усиления

лидирующего положения США в мире и поддержания «механизмов

сдерживания»;

ð разрешение региональных и международных конфликтов с помощью

механизмов международного права и распространения

демократических ценностей;

ð в случае невозможности действий в рамках международной коалиции

США должны быть готовы действовать в одностороннем порядке213.

Свое развитие концепция, изложенная в «Руководстве», получила в

официальном докладе Д. Чейни«Оборонная стратегия на 90-е годы:

Региональная оборонная стратегия». В частности, в нем совершенно

определенно утверждался тезис о возможности и необходимости для

СШАействовать вне рамок международного сотрудничества: «США не могут

позволить, что бы их жизненно важные интересы зависели только от

международных механизмов, которые могут быть блокированы странами,чьи

интересы отличны от наших»214.

Следует отметить, что «неоконсервативные» идеи не пользовались широкой

поддержкой в администрации Б.Клинтона, в которой, преимущественно,

доминировала идеология вильсонианцев, полагавших, что США должны

решать международные проблемы в тесном сотрудничестве с другими

государствами и строго в рамках международного права, а также должны

повсеместно пропагандировать и распространять идеи демократии. Как

подчеркивает американский исследователь Марк Манто, в период

президентства Б. Клинтона усилия сторонников «неоконсерватизма» в сфере

международной политики были сконцентрированы, в первую очередь, на

разработке Стратегии национальной безопасности Израиля. Результаты этой

работы в форме доклада были представлены в 1996 году Бенджамину

Нетаньяху, лидеру партии «Ликуд». Группу разработчиков Стратегии 213Defense Planning Guidance. Draft excerpt, provided by the PBS documentary series Frontline.http :// www . pbs . org / wgbh / pages / rrontiine / shows / iraq / etc / wolf . htrnl 214 Defense Strategy for the 1990s: The Regional Defense Strategy. Secretary of Defense Dick Cheney»panuary 1993.http://www.info п r ш tionclearingho ш e. ш fo/pdf'naarpr_Defense.pdf .

возглавлял известный аналитик Корпорации РЭНД Р. Перл. По мнению Г.

Манто, именно в Стратегии безопасности Израиля была впервые четко

сформулирована задача свержения Саддама Хусейна, как источника

наибольшей угрозы для страны. В этом же проекте была обозначена в общих

чертах концепция использования тактики нанесения превентивных ударов по

противнику в качестве государственной стратегии. В 2000 г наиболее

известными идеологами неоконсерватизма, в составе Р. Перла, П.

Вулфовица, Р. Армитэйджа (будущий заместитель госсекретаря), Дж.

Болтона и др. был подготовлен доклад, получивший название

«Перестройкаамериканской обороны: стратегия, сила и ресурсы для XXI

века». Ряд содержащихся в нем рекомендаций, в частности предложения об

увеличении бюджетного финансирования системы обороны, трансформации

вооруженных сил в целях повышения эффективности их использования во'

внешнеполитической сфере, создании системы ПРО-2 и эффективности

политики превентивных военных действий, легли в основу современной

доктрины Буша-мл215.

С учетом сложности ситуации, в которой оказались Соединенные Штаты в

Ираке, можно предположить, что влияние «неоконов», практически

доминировавших в администрации Буша в период между 11 сентября 2001 г.

и этапом активных военных действий в Ираке, в определенной мере

снизилось. Принимая во внимание долгосрочный характер иракской

кампании и рост потерь и финансовых затрат в Ираке, выявившиеся и

ставшие достоянием международной и американской общественности

сложности и противоречия в реализации заявленного курса на борьбу с

международным терроризмом в лице Аль-Каиды, можно также

предположить, что влияние «неоконсервативного крыла» в администрации

Дж. Буша-мл. и в дальнейшем будет падать. Одним из фактов, указывающих

на эту тенденцию, является назначение на должность Госсекретаря К. Райе,

представляющей «умеренно-реалистическое» направление во внешней 215 Rebuilding America's Defenses: Strategy Forces and Resources for a New Century. Project for the New American Century. Wash Library Report, September 2000.

политике США. Вместе с тем, трудно ожидать, каких-либо кардинальных

изменений во внешнеполитической философии США, которые могут быть

вызваны смещением баланса сил в администрации в сторону «реалистов».

В перспективе, скорее всего, возможна лишь некоторая корректировка

внешнеполитического курса с учетом необходимости более

последовательных действий в рамках международного сотрудничества, но

только в том случае и в тех границах, когда это будет определенно

отвечатьнациональным интересам США. Следует отметить, что готовность к

односторонним действиям при решении основных международных проблем

по-прежнему остается приоритетным вектором внешней политики, также как

и стремление принимать мирополитические решения, в рамках гибких

коалиций, а не в рамках уже существующих международных институтов и

правовых норм.

Ваславский Я.И.

Эволюция сообщества суверенных государств: угрозы и вызовы со стороны новых акторов (на примере Косово, Абхазии и Южной Осетии)

Введение

Суверенные государства в современном их понимании возникли после

уверенной победы в необъявленной «войне» с империями, городами-

государствами и торговыми лигами в позднем средневековье. Как отмечает

профессор Северо-Западного университета (США) Хендрик Спрюйт,

благодаря суверенным территориальным государствам возникла новая,

территориальная парадигма восприятия политической власти, вместо

существовавшей ранее «транслокальной» парадигмы216. Вестфальский мир

1648 г. закрепил положение суверенных государств в качестве ключевых

политических акторов на мировой арене. Тем не менее, рост их числа

значительно ускорился лишь четыре века спустя, после окончания Второй

мировой войны и основания ООН. Учредителями важнейшей

международной организации стали суверенные государства, и по сей день

право получить полноценное членство в ней могут только страны,

обладающие широким мировым признанием. Следует отметить, что

катализаторами роста числа суверенных государств стали процессы

деколонизации и широкое применение принципа самоопределения

народов217.

Эволюция международной системы после окончания холодной войны,

среди прочего, определяется такими тенденциями, как снижение роли

суверенного национального государства в мировых делах и усиление новых

акторов, стремящихся обрести черты и атрибуты, присущие вестфальским

созданиям. Окончание холодной войны означало не только развал

Советского Союза и превращение США в единственную супердержаву, оно

также привело к снятию крайне серьезного давления на всю международную

систему, которое совместно оказывали две супердержавы в течение почти

всей второй половины XX в. Ослабление этой хватки, прежде всего, дало

возможность усилиться другим государствам, как развитым, так и 216 Spruyt H. The sovereign state and its competitors: an analysis of systems change / H. Spruyt. – Princeton, Princeton University Press, 1997. – P. 77.217 В 1945 г. в ООН состояло 51 государство, тогда как в 2008 г. этот показатель вырос до 192.

развивающимся, получившим больше пространства для

внешнеполитического маневрирования. Кроме того, открылись новые

возможности для получения ресурсов, идеологической и иных видов

поддержки у акторов регионального и локального характера. По сути, фокус

международного внимания сместился с противостояния супердержав и

рассеялся на значительно большее число конфликтов, пусть и меньшего

масштаба, но очень часто характеризующихся более высокой

интенсивностью.

В некоторые из таких конфликтов сегодня вовлечены непризнанные

или частично признанные государства или территории, с формальной точки

зрения нередко препятствующие суверенным национальным государствам в

реализации своего суверенитета. Под таким препятствованием, мы

подразумеваем, во-первых, сложности у правительств стран мира с

осуществлением контроля в ключевых для них сферах и, во-вторых,

неспособность существовать и функционировать без вмешательства во

внутренние и поддержки извне218. Кроме того, налицо угрозы

государственности и национальной безопасности. Государственность

понимается нами как уровень реального (не формального) суверенитета,

независимости, самостоятельности и самодостаточности в осуществлении

политики, принятии решений, а также как способность государства

поддерживать эффективное функционирование и воспроизводство

политических, экономических, социальных и любых других необходимых

институтов219. Наличие нелегитимных институтов способствует ослаблению

государств – такую гипотезу еще в 1961 г. выдвинул известный

политический мыслитель Карл Дойч220 – а политическое участие в слабых

институциональных условиях нередко угрожает общественному порядку и

218 Bagwell K. The sovereignty of nations / K. Bagwell, R. Staiger. – Columbia University, University of Wisconsin, 2003. – P. 1.219 Мельвиль А.Ю. Политический атлас современности / А.Ю. Мельвиль и др. – М.: МГИМО, 2007. – С. 16.220 Deutsch K. Social mobilization and political development / K. Deutsch // American Political Science Review. – 1961. – No. 55. – Pp. 493-514.

государственности221. Результатом таких процессов может стать

значительное ослабление государства, или «contested state», что является

последней стадией перед полным крахом государства и его институтов.

Такое состояние характеризуется низким уровнем легитимности и слабостью

властей, их неспособностью выполнять свои функции, появлением и

укреплением в традиционно «государственных» сферах связей

негосударственного характера, насилием в политике, существованием в

обществе целых областей, для которых государство попросту не

существует222.

Частично признанные государства, соперники членов «вестфальского

клуба», стремятся обзавестись атрибутами, необходимыми для признания и

присоединения к клубу. Тем не менее, поскольку они остаются вне

«мейнстрима» и очень часто не признаются большинством суверенных

государств, они представляют собой альтернативу членам клуба.

Парадоксально, что в такой ситуации отсутствие определенных атрибутов

может сыграть даже не против непризнанных государств, а на руку им,

поскольку это усиливает и четче выделяет их позицию на мировой арене,

делает возможным поиск финансовой, идеологической и иного рода

поддержки у заинтересованных в сотрудничестве акторов.

Суверенные государства, в свою очередь, расходятся в политике по

отношению к непризнанным государствам и территориям, поскольку

последние нередко становятся разменными монетами в глобальной игре за

влияние и ресурсы. Ведущие державы планеты – США, европейские страны-

лидеры, Россия, Китай, Япония, Бразилия и другие – имеют собственные

интересы в регионах, подобных Балканам или Кавказу. Частичное признание

Косово, Абхазии и Южной Осетии является наглядным тому

подтверждением. Поскольку Россия поддержала Сербию и отказалась

признать Косово, она вступила в конфронтацию по этому вопросу с США и 221 Helman G. Saving failed states / G. Helman, S. Ratner // Foreign Policy. – Winter 1992-1993. – No. 89. – Pp. 3-20.222 Oliker O. Faultlines of conflict in Central Asia and the South Caucasus: implications for the US army / O. Oliker, T. Szayna (et al.). – RAND: Arroyo Center, 2003. – Pp. 11-12.

рядом их союзников. В то же время, Россия признала и установила

дипломатические отношения с Абхазией и Южной Осетией. Одной из

проблем эффективности внешней политики России в данной сфере является

неравное освещение и доведение до общественности принципов внешней

политики страны в мировом информационном поле по сравнению с

позициями США и Европы, что провоцирует не только непонимание, но и,

зачастую, незнание важнейших принципов позиции Российской Федерации в

отношении Косово, Абхазии и Южной Осетии.

Кроме того, наряду с официальной точкой зрения, российское научное

и экспертное сообщества высказывают собственные соображения по

рассматриваемым проблемам, и эти взгляды не всегда полностью совпадают

с позицией Кремля. Упомянутые случаи в настоящее время является

объектом значительного внимания общественности, именно поэтому они

рассматриваются в данной статье.

Косово, Абхазия и Южная Осетия: динамика конфликтов

Прежде всего, необходимо рассмотреть динамику конфликтов, что

станет основой для изучения национальных интересов, позиций и

внешнеполитических линий.

Устранение того давления, которое на глобальную систему оказывали

супердержавы США и СССР, катализировало конфликты как на территории

бывшей Югославии, так и на постсоветском пространстве, включая Грузию.

В рассматриваемых регионах обострилась политическая конкуренция,

изменились сферы влияния ведущих держав, начались длительные

разрушительные конфликты, управление которыми, не говоря уже о их

прекращении, оказалось сложнейшей задачей.

Практические все сецессионистские движения, невзирая на множество

различий, имеют как минимум одно сходство: в рамках политической

общности всегда находится группа людей, которые желают отделиться,

чтобы сформировать независимое государство или присоединиться к

другому государственному образованию223. Сама по себе сецессия, таким

образом, понимается как процесс отделения территории и ее населения от

существующего государства и создания на этой территории нового

государства (или присоединения к другому государству)224. С устранением

давления супердержав и изменением мирового баланса сил локальные

акторы, выступающие за сецессию, стали получать больше ресурсов и

поддержки, приобрели больше сторонников, в том числе из-за границы, и

это, очевидно, стало основной причиной потери центральными властями в

Белграде и Тбилиси контроля над сепаратистскими регионами.

В случае с Косово конфликт обострился в 1990 г., когда во время

распада югославской федерации была принята новая сербская конституция,

предусматривавшая гораздо меньшую степень автономии для Косово.

Местный парламент, будучи формально распущенным, одобрил собственный

проект конституции, провозгласивший Косово республикой. Для

восстановления конституционного порядка и территориальной целостности

сербские власти использовали армию и полицию. В 1998 г., с началом

серьезных столкновений между сербскими силовыми структурами и Армией

освобождения Косово (АОК), конфликт перешел в активную фазу. Косовские

лидеры стали искать поддержку за рубежом, и нашли ее в НАТО и

Вашингтоне. Стратегия США заключалась в том, чтобы любым способом –

мирным или военным – заставить Слободана Милошевича вывести войска из

Косово и уступить контроль над мятежной провинцией225. В 1998-1999 гг.

Сербия почти полностью потеряла контроль над Косово, в то время как

военное присутствие НАТО открыло для края путь к фактической сецессии.

По состоянию на октябрь 2010 г. Косово признали 70 государств-членов

223 Müllerson R. Precedents in the mountains: on the parallels and uniqueness of the cases in Kosovo, South Ossetia and Abkhazia / R. Müllerson // Chinese Journal of International Law. – 2009. – Vol. 8. – No. 1. – P. 4.224 Pavković A. Creating new states: theory and practice of secession / A. Pavkovic, P. Radan. – Ashgate: Ashgate Publishing Limited, 2007. – P. 1.225 В октябре 1998 г. Милошевич, после долгих переговоров с представителем США Ричардом Холбруком, подписал соглашение, позволившее НАТО осуществлять воздушное патрулирование территории Косово и легализовавшее присутствие в крае двух тысяч наблюдателей ОБСЕ. Кроме того, в Рамбуйе Милошевича фактически вынудили выбирать между албанской версией финального соглашения и авиационными ударами НАТО. Он отказался подписывать албанский проект, и в 1999 г. НАТО начало свою военную операцию.

ООН (36% от общего числа членов организации) и Тайвань. Остальной мир

продолжает считать Косово частью Сербии, как это определено в

конституции страны226.

Абхазия была провозглашена независимой Советской

социалистической республикой в 1921 г., позднее в том же году был

подписан федеративный договор с Грузией. В феврале 1931 г. Абхазия

обрела автономный статус в рамках Грузинской ССР. Формально-легальные

и политические противоречия резко проявились в Абхазии в процессе

распада СССР. В 1989 г. была отмечена первая волна сепаратизма на фоне

недовольства абхазов своим положением в Грузинской ССР. После того, как

тбилисские власти предприняли попытку открыть филиал Грузинского

государственного университета в Сухуми, произошли студенческие

столкновения. Взять ситуацию под контроль и не допустить дальнейшей

эскалации напряженности и вовлечения в конфликт большего количества

людей удалось только посредством введения режима чрезвычайного

положения. В начале 1991 г. Грузия провозгласила независимость и

фактически проигнорировала мартовский референдум о сохранении СССР.

Абхазы, которые изначально выразили желание остаться в составе СССР,

осознав неизбежность краха государства, также предпочли независимость, в

том числе и от Грузии. Они лишь утвердились в своих намерениях на фоне

проводившейся президентом Звиадом Гамсахурдиа политики, общий вектор

которой можно охарактеризовать слоганом «Грузия для грузин». Смещение

Гамсахурдиа с его поста в начале 1992 г. только убедило абхазов в

правильности выбранного курса, поскольку официальный Тбилиси терял

контроль над территорией страны и все больше погрязал во внутреннем

противостоянии элит. В июле 1992 г. абхазский парламент на заседании,

которое бойкотировали его грузинские депутаты, объявил о решении

восстановить конституцию Абхазской ССР 1925 г., в соответствии с которой

Абхазия определялась как суверенное государство. Аналогично случаю 226 Подробнее см.: Конституция Сербии. [Электронный ресурс] / Правительство Сербии. – Режим доступа: http://www.srbija.gov.rs/cinjenice_o_srbiji/ustav.php?change_lang=en

Сербии, грузинские власти под руководством Эдуарда Шеварнадзе

попытались восстановить конституционный порядок и территориальную

целостность страны227. Поражение в Абхазии фактически привело Грузию к

полномасштабной гражданской войне, поскольку сторонникам свергнутого

экс-президента Гамсахурдиа, после удачного наступления, удалось взять под

свой контроль значительную часть западной Грузии. В то время как

официальному Тбилиси пришлось бороться со сторонниками Гамсахурдиа,

Абхазия восстановила суверенитет над утерянной ранее территорией. В 1994

г. в регион были введены российские миротворческие силы, имевшие мандат

СНГ. Войска были размещены вдоль реки Ингури, разделяющей Абхазию и

Грузию. С 1993 г. Абхазия де-факто управляется собственным

правительством и парламентом, а ее власти предпринимают попытки

получить международное признание. Частичного признания удалось

добиться только 15 лет спустя, когда, после вооруженного конфликта в

Южной Осетии независимость Абхазии и Южной Осетии была признана

Российской Федерацией. По состоянию на октябрь 2010 г., независимость

Абхазии была признана четырьмя государствами-членами ООН: Россией,

Никарагуа, Венесуэлой и Науру.

История грузино-осетинских противоречий восходит к 1918-1920 гг.,

когда Национальный совет Южной Осетии, созданный в 1917 г., призвал к

тому, чтобы Южная Осетия получила право на самоопределение с конечной

целью присоединения к Советской России. В Грузии Южную Осетию

считали частью исторического региона Шида-Картли и подавили восстания

1918 и 1919-1920 гг. Результатами действий грузинских властей стали тысячи

беженцев, многие из которых погибли от голода и болезней. В 1990 г.

парламент Южной Осетии приравнял вышеупомянутые действия к геноциду,

а годом ранее провозгласил Южную Осетию автономной республикой. Это

решение в Тбилиси назвали «неконституционным», что, впрочем, не

227 Эта попытка изначально удалась в 1992 г., когда абхазский парламент пришлось перенести в Гудауту. После перегруппировки сил абхазы предприняли контрнаступление и вернули под свой контроль потерянные годом ранее территории.

предотвратило провозглашение Южной Осетии суверенной республикой.

Последовавшие силовые и политические попытки Грузии вернуть контроль

над Южной Осетией, включая упразднение автономии, не привели к

желаемому для Тбилиси результату. В качестве причин подобного развития

событий можно назвать не только сопротивление жителей Южной Осетии

восстановлению грузинского контроля, но также нестабильность в самой

Грузии, обусловленную вышеупомянутым мятежом под руководством экс-

президента Гамсахурдиа. В 1992 г. в Южной Осетии был проведен

референдум, на котором 98% жителей республики одобрили решения своего

парламента об объявлении независимости и «воссоединении» с Россией. В

том же году в зону конфликта были введены совместные миротворческие

силы, включавшие представителей Грузии, России и Южной Осетии. Победа

Эдуарда Кокойты на президентских выборах 2001 г. и «революция роз» в

Грузии поставили крест на медленном, но эволюционном и продуктивном

миротворческом процессе в регионе, количество провокаций с обеих сторон

значительно возросло. Новый президент Грузии Михаил Саакашвили

предпочел силовые методы разрешения югоосетинского конфликта, что

привело к войне 2008 г. и поражению Грузии после вмешательства России на

стороне Южной Осетии. 26 августа 2008 г. Российская Федерация признала

Южную Осетию в качестве независимого государства, дипломатические

отношения между ними были установлены 9 сентября того же года. По

состоянию на октябрь 2010 г., независимость Южной Осетии была признана

четырьмя государствами-членами ООН: Россией, Никарагуа, Венесуэлой и

Науру.

Можно утверждать, что на пути к международному признанию дальше

всех продвинулся край Косово, хотя Абхазия и Южная Осетия в состоянии

достичь аналогичных успехов. На стороне Косово выступают США и

значительная часть государств-членов ЕС, в то время как у Абхазии есть

собственные преимущества. Прежде всего, речь идет о том, что поддержка

России – это не просто формальное действие, а, скорее, серьезная помощь со

стороны регионального лидера. Более того, автор полагает, что властям

Абхазии в большей мере, чем их коллегам в Косово, удалось продвинуться на

пути создания и использования эффективных политических институтов и

практик с использованием исторических обоснований для поддержки

независимости, а также в деле реализации суверенитета на собственной

территории, что, в свою очередь, создает условия для всестороннего развития

государства.

Другим немаловажным моментом, который необходимо учитывать при

анализе ситуации и возможных сценариев динамики ее развития является то,

что с частичным признанием Косово и Абхазии вырос риск территориальных

споров на этнической или иной почве, что дает негосударственным акторам

больше оснований претендовать на суверенитет, независимость, внешнюю

поддержку и, наконец, международное признание. Рост и реализация

конфликтного потенциала в состоянии повлечь за собой достаточно

серьезные последствия для суверенных государств, имеющих

мультиэтническую структуру населения и этнические регионы на своих

территориях. Среди таких государств, в частности, можно выделить Китай,

Индию, Индонезию, Россию и даже Испанию. Конфликтный потенциал

нередко может оставаться латентным в стабильные периоды и проявиться

только на фоне серьезных политических, экономических и иных типов

кризисов, когда суверенное государство находится в уязвимом положении,

что, в свою очередь, несет в себе угрозу национальному суверенитету,

территориальной целостности и конституционному порядку.

Косово, Абхазия и Южная Осетия: взгляд из России

Несомненно, исторические этнические и религиозные связи находятся

среди фундаментальных факторов, объясняющих изначальную поддержку

Россией Сербии по косовскому вопросу. В то же время, не следует забывать

о realpolitik и российских интересах в Европе в целом и на Балканах в

частности. Естественно, что Россия, как одна из ведущих европейских

держав, неизменно старается играть активную роль в формировании и

реализации политической повестки дня на европейском континенте. В

сентябре 2005 г. министр иностранных дел России Сергей Лавров на встрече

со своим сербским коллегой Вуком Дражковичем отметил, что Россия «не

видит альтернативы европеизации Балкан»228. Такая европеизация, с точки

зрения российского МИДа, означает обеспечение полной защиты этнических

меньшинств в Косово и сохранение государственной границы Сербии и

Черногории (по состоянию на 2005 г.) с Албанией и Македонией229. Другими

словами, как подчеркнул представитель России при ЕС Владимир Чижов, «не

следует создавать на Балканах новых разделительных линий»230.

Для России, таким образом, не существует противоречий между

процессом европеизации Балкан и главенствующей ролью ООН и ее Совета

Безопасности в процессе мирного урегулирования косовского конфликта. В

Европе к данному вопросу подходят иначе, понимая европеизацию как

ведущую роль Брюсселя при политическом урегулировании в самом

нестабильном субрегионе Европы. Для России примат ЕС означает

отклонение от принципа, согласно которому главенствующую роль в

урегулировании и разрешении подобных споров должна играть ООН.

Полноценное вовлечение ООН обеспечило бы участие в разрешении

конфликтной ситуации всех заинтересованных акторов мирового сообщества

и создало возможности для вынесения обязывающих и легитимных решений

через Совет Безопасности. Наличие решений такого рода может сыграть

важнейшую роль для успешного урегулирования давних и разрушительных

конфликтов на Балканах.

Наряду с упомянутыми внешними факторами, необходимо учитывать и

ряд внутренних причин, которые обусловили потерю Сербией контроля над 228 Russian Foreign Minister: no alternative to “Europeanization” of Balkans” [Electronic resource] // RIA Novosti Information Agency. – 2005. – September, 14. – Mode of access: http://en.rian.ru/russia/20050914/41389033.html229 Ibid.230 Remarks by Ambassador Vladimir A. Chizhov, Permanent Representative of the Russian Federation to the European Communities at the 26th International Workshop on Global Security, Istanbul [Electronic resource] / Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation. – Moscow, 2009. – June, 27. – Mode of access: http://www.mid.ru/brp_4.nsf/e78a48070f128a7b43256999005bcbb3/a2e42ffdcf01d85cc32575eb00273663?OpenDocument

Косово. Одной из таких причин стал недостаточный уровень

государственности, т.е. способности осуществлять суверенитет на

территории мятежного региона. Даже сербские политики в Косово до

провозглашения независимости края соглашались в том, что возврат к

ситуации, существовавшей до 1999 г., был уже невозможен, в то время как

Слободан Милошевич лишил регион автономного статуса и применил силу,

что стало причиной массового исхода албанских беженцев и вмешательства

международного сообщества231.

Официальная позиция России по вопросу Косово основана на

резолюции №1244 Совета Безопасности ООН, согласно которой в 1999 г. в

Косово была введена администрация ООН. Одностороннее провозглашение

независимости косовскими лидерами вошло в прямое противоречие с

международным правом, включая упомянутую резолюцию. Вместе с тем,

очевидно, что Косово уже вряд ли вновь станет сербской провинцией, и для

разрешения ситуации требуется разработка новых, комплексных решений,

основанных на международном компромиссе. Использование механизмов и

процедур ООН сегодня представляется непростым, но неизбежным выбором,

если в процессе разрешения данного конфликта мировое сообщество

действительно преследует цель вынести обязывающие и легитимные

решения с соблюдением необходимых принципов и норм международного

права, а также с участием всех заинтересованных акторов.

Наконец, можно сделать предположение, что наряду с историческими и

культурными связями Россия в своей политике также руководствуется

собственной социально-политической конфигурацией. Российская

Федерация состоит из 83 регионов, из которых более десятка имеют

нерусское этническое большинство. В отличие от США, Россия не является

«плавильным котлом», абсорбирующим людей различного этнического

происхождения. При такой структуре государства, в целях сохранения и

231 Улунян A. Косово попробует разные варианты [Электронный ресурс] / А. Улунян. – Прогнозис: сайт Института Восточной Европы. – М., 2005. – Режим доступа: http://www.prognosis.ru/news/secure/2005/11/3/kosovo.html

укрепления территориальной целостности и упреждения возможных

конфликтов, представляется разумным не создавать лишних прецедентов

признания тех или иных территорий.

Абхазия и Южная Осетия: взгляд из России

Как уже отмечалось выше, национальные интересы России далеко не

всегда совпадают с интересами непризнанных государств и территорий.

Основной целью Москвы на Кавказе, несомненно, является поддержание и

укрепления стабильности в потенциально крайне взрывоопасном (во всех

смыслах) регионе. Таким образом, перед Россией стоит задача управления и

разрешения многочисленных, часто накладывающихся друг на друга

конфликтов как на собственной территории Кавказа, так и в других

государствах региона. Нестабильность на Кавказе приносит России гораздо

больше проблем, чем пользы, так как конфликты на постсоветском

пространстве и терроризм негативно сказываются на самой России и создают

угрозу национальной безопасности.

На сегодняшний день очевидно, что собственное видение проблем и

интересы на Кавказе имеет не только Россия, но также Грузия, Армения,

Турция, Азербайджан, а также частично признанные Абхазия и Южная

Осетия. Высокий конфликтный потенциал кавказского региона

обусловливается тем, что он составлен в основном из этнически гомогенных

государств или районов компактного проживания представителей различных

национальностей. Причины и обстоятельства, при которых этнические

группы оказались в том или ином районе, должны быть тщательно изучены и

приняты во внимание при принятии политических решений в целях

недопущения ошибок, способных привести к серьезным конфликтам с

трудно предсказуемыми последствиями и ущербом. В целом, кавказскому

региону свойственна определенная нестабильность, которую в силу

исторических и культурных причин можно даже назвать естественной.

Впрочем, это не означает отсутствия необходимости корректного управления

конфликтами, включая участие посредников и создание условий для

взаимной адаптации различных групп.

Кавказ также является объектом стратегических интересов США232, и

соответствующая активность представителей данной страны в регионе

налицо. Кроме того, интерес к Кавказу проявляет Европейский Союз233 и

другие члены международного сообщества, в том числе арабские

государства-экспортеры нефти и газа, стремящиеся найти возможности

контроля над конкурентами в кавказском регионе. Таким образом, при

реализации своей политики на Кавказе России необходимо принимать во

внимание действия других государств, нацеленных на выполнение их

внешнеполитических целей.

В настоящее время Россия ощущает на себе все преимущества и

недостатки регионального лидерства. К расхожим представлениям о том, что

Россия намеревается в перспективе поглотить Абхазию и Южную Осетию,

следует относиться критически ввиду всей неоднозначности данного

вопроса. Так, в случае с Южной Осетией Россия имеет целый ряд проблем,

начиная от грузинских деревень в республике, которые расположены не

компактно, а смешаны с осетинскими. Таким образом, нельзя исключать

вероятности активизации грузинского сепаратизма и ирредентистских

настроений. Кроме того, крайне затрудненной представляется интеграция

югоосетинского и североосетинского обществ: многие жители Северной

Осетии отмечают, что среди граждан Южной Осетии достаточно популярны

этнический национализм и русофобские настроения.

Абхазия и вовсе не стремится войти в состав России, предпочитая

данной альтернативе развитие в качестве независимого государства с

политической, экономической и другой поддержкой со стороны Москвы.

Договор о дружбе, подписанный между Россией и Абхазией в сентябре 2009

г., является свидетельством в пользу данного тезиса. Пока что договор 232 Nichol J. Armenia, Azerbaijan, and Georgia: political developments and implications for U.S. interests [Electronic resource] / J. Nichol. – CRS Issue Brief for Congress. – 2006. – Pp. 5, 15. – Mode of access: http://fpc.state.gov/documents/organization/67154.pdf233 European neighborhood policy. Strategy Paper. – Brussels: Commission of the Communities, 2004.

видится максимально возможной степенью интеграции с Россией, которую

принимают абхазы, поскольку они вовсе не стремятся участвовать во

внутренней российской политике с ее бюрократией и коррупцией234 -

проблемами, которые существуют и в абхазской политической жизни.

Очевидно, что Абхазии удалось выстроить более крепкие и стабильные

институты государственной власти, а власти республики проводят свою

политику более эффективно, чем их югоосетинские коллеги, которым, в

основном, приходится полагаться на российскую помощь235. В самой России

далеко не все считают Абхазию и Южную Осетию суверенными

государствами, способными проводить собственную внешнюю политику и

располагающими самостоятельной экономикой236.

Другим важным актором в регионе, несомненно, является Грузия.

Однако провокационная политика грузинских властей в начале 1990-х гг. не

способствовала разрешению абхазского и югоосетинского конфликтов.

России не удалось выстроить с режимом Гамсахурдиа конструктивных

отношений как по причине изначальных характеристик конфликта и

вовлечению в него на разных сторонах, так и ввиду персональных качеств

грузинского президента. У следующего лидера Грузии, Эдуарда Шеварнадзе,

не получилось придать импульс развитию экономики страны, а отношения с

абхазскими элитами только ухудшились после попытки силового возврата

Абхазии под контроль Тбилиси237. По сути, ни одно из правительств Грузии с

начала 1990-х гг. не предложило бывшим автономиям приемлемые

возможности для сосуществования238. Из России такая ситуация видится

потенциально более опасной, чем другие сценарии, в том числе обретение

двумя республиками независимости. Грузинские элиты оказались

234 Маркедонов С. Кому нужны непризнанные? [Электронный ресурс] / С. Маркедонов. – Прогнозис: сайт Института Восточной Европы. – М., 2006. – Режим доступа: http://www.prognosis.ru/news/secure/2006/4/25/aop.html235 Загорский А. Путин о Южной Осетии: «сила инерции большая» [Электронный ресурс] / А. Загорский. – М.: МГИМО, 2009. – Режим доступа: http://www.mgimo.ru/news/experts/document119499.phtml 236 См., напр.: Загорский А. Путин о Южной Осетии: «сила инерции большая».237 Захаров В. Признание независимости Абхазии и Южной Осетии / В. Захаров, А. , Арешев. – М.: МГИМО, 2008. С. 23.238 Загорский А. Путин о Южной Осетии: «сила инерции большая».

неспособны проводить политику, нацеленную на смягчение региональной

конфронтации, что заставило российские власти пересмотреть свои подходы

и отношение к Тбилиси. Развитие событий на Южном Кавказе также

оказывает влияние на внутреннюю российскую политику, особенно в южных

регионах страны, и именно поэтому Россия не может и не хочет исключать

себя из региональных взаимодействий.

Де-факто существующие в качестве независимых республик уже

многие годы, Абхазия Южная Осетия пока что признаны только Россией,

Никарагуа, Венесуэлой и Науру. Ряд российских экспертов полагает, что

другие государства могут вскоре последовать этому примеру – речь идет об

Армении, Беларуси, некоторых странах Латинской Америки и Ближнего

Востока (на Ближнем Востоке – во многом благодаря наличию абхазских и

осетинских диаспор, готовых отстаивать необходимость признания своих

республик239). Для достижения минимального уровня стабильности в регионе

оказалось достаточно российского признания, остановившего

разрушительные конфликты240. Вместе с тем, очевидно, что только с

полноценным международным признанием Абхазии и Южной Осетии, как и

Косово, возможно повышение эффективности процессов

институционального строительства и проведение этими республиками

эффективной внутренней и внешней политики. В России же существует

консенсус относительно того, что Косово, Абхазия и Южная Осетия уже вряд

ли вернутся к тому прежнему статусу, который они имели до

провозглашения независимости.

Сулима Д.П.

«Роль ТНК в современном мире»

239 Муханов В. Вслед за Венесуэлой, признать Абхазию и Южную Осетию может ряд ближневосточных государств [Электронный ресурс] / В. Муханов. – М.: МГИМО, 2009. – Режим доступа: http://www.mgimo.ru/news/experts/document120561.phtml240 Ерманченков И. Россия выиграла от признания независимости Абхазии и Южной Осетии [Электронный ресурс] / И. Ерманченков. – М.: Финам, 2009. – Режим доступа: http://www.finam.ru/analysis/forecasts00EC6

Современные концепции ТНК базируются на теории фирмы как

предприятия для организации производства и сбыта товаров и услуг.

Большинство международных компаний начинало свою деятельность с

обслуживания национальных рынков. Затем, используя сравнительные

преимущества страны базирования и конкурентные преимущества своей

компании, они расширяли масштабы своего функционирования на

международных рынках, вывозя продукцию за границу или осуществляя

зарубежные инвестиции с целью организации производства в принимающих

странах.

Отмечая главную особенность ТНК – наличие зарубежных филиалов

по производству и сбыту товаров и услуг на основе прямых инвестиций,

исследователи транснациональных корпораций разработали ряд моделей

прямых иностранных инвестиций. Американский экономист Дж. Гэлбрейт

обосновал происхождение ТНК технологическими причинами. По его

мнению, организация зарубежных филиалов международных компаний во

многом обусловлена необходимостью сбыта и технического обслуживания

за рубежом сложной современной продукции, требующей товаро-и

услугопроводящей системы (сети) предприятий в принимающих странах.

Такая стратегия позволяет ТНК увеличить свою долю на мировом рынке.

Модель монополистических (уникальных) преимуществ была

разработана американцем С. Хаймером, в последующем ее развили Ч.П.

Киндлебергер и др. В соответствии с теорией монополистических

преимуществ иностранному инвестору необходимы преимущества перед

местными фирмами принимающей страны, которые хорошо знают «правила

игры» на своем рынке, обладают обширными связями с местной

администрацией и не несут транзакционных расходов, т.е. расходов по

сделкам по сравнению с иностранным инвестором. Монополистические

преимущества для иностранной фирмы могут возникать за счет

использования оригинальной продукции, которую не выпускают местные

фирмы; наличие совершенной технологии; «эффекта масштаба», дающего

возможность получать большую массу прибыли; благоприятного для

иностранных инвесторов государственного регулирования в принимающей

стране и др.

Модель жизненного цикла продукта разработана американским

экономистом Р. Верноном на базе теории роста фирмы. По этой модели

любой продукт проходит четыре стадии цикла жизни: I – внедрение на

рынок, II – рост продаж, III – насыщение рынка, IV – спад продаж. Выходом

из положения при спаде продаж на внутреннем рынке служит экспорт или

налаживание производства за рубежом, что продлит жизненный цикл

продукта. При этом на стадиях роста и насыщения рынка издержки

производства и сбыта обычно сокращаются, что позволяет снизить цену

продукта и, следовательно, повысить возможности расширения экспорта и

увеличения выпуска продукции за рубежом.

В большинстве ТНК представляют собой крупные предприятия

алигопольного или монопольного типа с диверсифицированной,

горизонтальной или вертикальной интеграции производства, они

контролируют изготовление, сбыт продукции и представление услуг как в

сфере базирования, так и в не ее пределов. Используя идею Р. Коуза о том,

что внутри большой корпорации между ее подразделениями действует

особый регулируемый руководством корпорации внутренний рынок,

английские экономисты П. Бакли, М. Кессон, Дж. Макманус и др. создали

модель интернационализации, в соответствии с которой значительная

часть международных экономических операций является фактически

внутрифирменными операциями между подразделениями больших

хозяйственных комплексов. Все элементы национальной структуры

корпорации функционируют как единый, согласованный механизм в

соответствии с глобальной стратегией головной компании, направленной на

достижение главной цели деятельности ТНК – получение прибыли от

функционирования комплекса предприятий в целом, а не каждого из его

звеньев.

О масштабности замкнутого внутри фирменного рынка

международных компаний свидетельствуют такие данные: примерно 1/3

мировой торговли товарами и услугами приходится на сделки между

родительскими компаниями и их зарубежными филиалами и между самими

филиалами, а около 70% платежей на мировом рынке обмена технологиями

в конце 2009 г. осуществлялись между головными компаниями и их

зарубежными филиалами.

Согласно рисунку 4 структура источников финансирования американских

компаний следующая:

I - физические и юридические лица в принимающих странах (45%);

II - физические и юридические лица из третьих стран (23%);

III – головные компании (13%);

IV - физические и юридические лица в США (3%);

V – самофинансирование за счет рефинансирования и прочие источники

(16%).

Многие из вышеописанных моделей характеризуются однобокостью и

узостью взгляда на комплексную проблему транснациональных

корпораций. Английский экономист Дж. Даннинг разработал

электрическую модель, вобравшую в себя из других моделей то, что

прошло проверку реальной практикой. Согласно этой модели фирма

начинает производство товаров и услуг за рубежом при условии совпадения

трех предпосылок:

- наличие конкурентных (монополистических) преимуществ по

сравнению с другими фирмами в принимающей стране (специфические

преимущества собственника);

- условия в принимающей стране способствуют организации там

производства товаров и услуг вместо их экспорта (преимущества

интернационализации производства);

- возможность использовать производственные ресурсы в

принимающей стране более эффективно, чем у себя дома (преимущества

месторасположения) [6, с.20].

Использование различных форм транснациональной кооперации

связано с реализацией разнообразных целей взаимодействующих

предприятий. При этом глобальной целью такого сотрудничества выступает

достижение каждым из участников более высоких успехов, чем при

обособленном развитии. К основным факторам, побуждающим к

транснационализации корпоративных структур, относятся:

1)Увеличение прибыльности объединения.

Главные мотивационные побуждения: преодоление правовых

ограничений вхождения на зарубежный рынок; открытие благоприятных с

точки зрения каналов сбыта продукции и поступления ресурсов;

использование деловых качеств и рыночных умений зарубежного партнера

на отечественном рынке; комплектование и совершенствование собственной

программы продукта; повышение эффективности использования производ-

ственных мощностей; использование финансовой поддержки пра-

вительственных, а также национальных органов.

2)Снижение затрат.

Благодаря межгосударственному сотрудничеству снижение затрат

достигается по мере расширения производства. В этом же направлении

действуют такие факторы, как уход от дублирования инвестиций, обмен ноу-

хау, открытие благоприятных с точки зрения затрат сырьевых рынков,

использование преимуществ международного разделения труда.

3)Снижение рисков.

Снижение рисков достигается благодаря уменьшению каждым

участником кооперации вложений своего капитала. Кроме того, появляется

возможность использования уже осуществленных инвестиций партнера,

каналов сбыта и т.д.

При транснациональной кооперации распределение убытков между

предприятиями-участниками оговаривается заранее и отражает их интересы

и возможности. Поэтому вслучае неуспеха ущерб оказывается для каждого

из предприятий менее значимым, чем при покупке или образовании нового

предприятия. Разумеется, между партнерами по кооперации распределяется и

прибыль, что заставляет их соглашаться на «дозированный» риск.

1) Возможность выхода на новые рынки.

В плане резерва снижения риска при транснациональной кооперации

трактуется и возможность выхода на новые, перспективные рынки при

относительно небольших сопутствующих затратах.

Считается, что если корреляция между сбытом на новом рынке и

развитием продаж на рынке отечественном меньше единицы, предприятие в

целом сталкивается с меньшим риском. А поскольку кооперация со многими

партнерами из разных стран максимально облегчается в сфере реализации

продукции, то можно сформировать портфель связей с различными рынками

сбыта, который позволит уменьшить уровень риска предприятия.

5)Стратегическая гибкость.

Большая стратегическая гибкость транснациональной кооперации

объясняется прежде всего тем, что отношения между самостоятельными

предприятиями могут быть относительно быстро и с небольшими затратами

прекращены, а это в условиях высокой степени неопределенности

международного развития является очевидным преимуществом.

В качестве второй причины большей стратегической эластичности

кооперации выступает возможность целевого использования ее стратегии,

например в рамках программы диверсификации. Транснациональная

кооперация может осуществляться лишь в тех сферах, которые

представляются ее участникам весьма выгодными и в перспективе сулят

существенные положительные эффекты; кроме того, в случае приобретения

или образования новых предприятий за рубежом в результате совместной

деятельности вовсе не обязательно генерируется «синергический эффект».

6)Более рациональное использование ресурсов.

В сравнении с приобретением или основанием новых фирм за рубежом

кооперация с зарубежными партнерами требует меньшего расходования

финансовых, материальных и трудовых ресурсов. Существует возможность

распределения во времени сравнительно небольших посреднических

расходов Немаловажную роль в становлении национальных международных

корпораций играет государство. Оно поощряет их деятельность на мировой

арене и обеспечивает им рынки сбыта путем заключения различных

политических, экономических и торговых союзов и международных

договоров. В качестве примера можно назвать практику поддержки крупного

отечественного бизнеса в Японии (сюданы и кэйрэцу) или в Республике

Корея (известной сегодня такими международными корпорациями, как

«Самсунг», «Дэу», «Эл Джи электронике»). Имеется специальная программа

поддержки отечественных международных корпораций в Китае

(цзитуаньгунсы) [9, c.284].

Можно выделить семь форм организации внешнеэкономической

деятельности ТНК с точки зрения постепенности проникновения компаний

на зарубежные рынки и с учетом особенностей налогообложения корпораций

как одного из основных факторов при определении стратегии ВЭД.

а)Экспорт товаров и услуг без пересечения экспортером национальной

границы, т.е. без физического присутствия за рубежом

При экспорте товаров все сделки заключаются компанией в

собственном офисе в юрисдикции ее инкорпорации. Отгрузка товаров в

простейшем случае осуществляется, как правило, на условиях ФОБ (РОВ), и

все расходы, связанные с доставкой товара от национальной границы, берет

на себя иностранный партнер. При экспорте услуг таким образом можно

оказывать услуги нематериального характера — финансово-консультацион-

ные, юридические. Однако при предоставлении материализованных услуг

(строительные работы, лизинг), как правило, требуется физическое

присутствие в иностранном государстве.

Преимущества данной формы ВЭД ТНК заключаются в том, что,

экспортируя без пересечения границы, корпорация избегает все иностранные

налоги на свои экспортные доходы (налог на прибыль, таможенные сборы,

акцизы, прочие прямые и косвенные налоги).

б) Ограниченное присутствие за границей без образования постоянного

представительства корпорация в иностранной юрисдикции

Эта форма ВЭД предполагает непосредственный выход на рынок

иностранного государства, и все искусство налогового планирования в

данном случае сводится к недопущению образования на территории данного

государства постоянного представительства корпорации. Здесь

предполагается ограниченный уровень активности и избежание

налогооблагаемого присутствия. В ряде случаев под критерий «постоянное

представительство» не подпадают складские помещения, демонстрационные

залы, представительства компании, занимающиеся сервисным обслужи-

ванием клиентов, сбором информации о рынке, рекламные и маркетинговые

бюро. Определенные виды деятельности в течение непродолжительного

периода времени также считаются постоянным представительством.

Таким образом, использование независимых агентов также часто

применяется иностранными компаниями для его ограниченного присутствия

за рубежом.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

1. Колесова В.П. Мировая экономика: экономика зарубежных стран:

Учебное пособие. М.: Экономика, 2002.

2. Кругман П.Р., Обстфельд М. Международная экономика. М.:

Экономический факультет МГУ, М.: ЮНИТИ, 2003.

3. Козловский В.В. Лутохина Э.А. Мировая экономика:социально

ориентированный подход. Под ред. Э.А. Лутохиной.-Мн.:УП «ИВЦ

Минфина», 2005.

4. Ленский Е.Ф., Цветков В.А. Транснациональные финансово-

промышленные группы и межгосударственная экономическая

интеграция: реальность и перспективы. – М.: АФПИ еженедельника

«Экономика и жизнь», 2008.

5. МаксимоЭнг. Мировые финансы. М., 2004.

6. Международная экономика /Под ред. В.Матюшевской. – Мн.: Акад.

упр, 2002. 257с.

7. Международные экономические отношения: Учеб. Пособие / Под общ.

ред. Л.Е. Стрелковского. – М.: ЮНИТИ, 2003

8. Метелкина Н. К. Мировое хозяйство и его регулирование. – М.:

Станкин, 1994.

9. Мовсесян А.Г. Современные аспекты транснационализации:

информационно-финансовый подход// Финансы. 1997. №9

Чанышев А.А.

Кант и Фихте: Теоретико-мировоззренческие основания концепции «вечного мира».

… Род человеческий, будучи в состоянии покоя и ничем невозмутимого мира, обладает наибольшей свободой и легкостью совершать свойственное ему дело. Отсюда ясно, что всеобщий мир есть наилучшее, что создано для нашего блаженства. Вот почему то, что звучало пастырям свыше, было не богатства, не удовольствия, не почести, не долголетие, не здоровье, не сила, не красота, но мир ... Вот почему из уст Спасителя рода человеческого прозвучал спасительный привет: "Мир вам".

(Данте. Монархия. I, 4, 2 - 4).

Кантовский проект схождения» морали и политики (в основу которого

был положен принцип автономии морали, неотчуждаемости нравственного

суверенитета и гражданского достоинства любого лица вне зависимости от

его общественного положения, поглощения политики моралью, как и идея

«вечного мира» - достаточно поздний продукт весьма развития глубокой

мировоззренческой традиции, в основе которой лежит, как свидетельствует

история эволюции и трансформации понятия «мир» (Frieden), парадигма

иудео-христианского эсхатологического видения истории. К беглому обзору

истории этого понятия имеет смысл обратиться и нам, чтобы более объемно

представить себе содержание заявленной темы. Справка по эволюции

содержания понятия «Frieden» в социально-политическом языке Германии

обозначит для нас ряд весьма важных – с точки зрения возможности

углубленного понимания концептуальных и мировоззренческих, идейно-

теоретических основ концепции «вечного мира» - трансформаций, которые

претерпело смысловое поле данного понятия 241.

Этимологически Friede(n) (мир, покой) близок словам «свободный»

(frei), «друг» (Freuend) «Friede» (древнегерманское – fridu, средневековое -

fride); весь этот куст связан с индоевропейским корнем «pri» - «любить»,

«беречь». Тем самым это слово подчеркнуто подразумевает момент активной

241 Понятийная история излагается по: Janssen W. Friede // Geschichtliche Grundbegriffe: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland / hrsg. von Otto Brunner …. Bd. 2. Stuttgart, 4. Aufl. 1998. S. 543 – 591.

взаимной помощи и поддержки по сравнению с обыденной связью,

вырастающей из нужды. «Friede» в данном отношении представляет собой с

самого начала социальное понятие: оно обозначает определенную форму

совместной человеческой жизни 242. Причем, в противоположность

родственному «frei», «Friede» никогда не утрачивало полностью указанного

изначального смыслового содержания, сохраняя его во всех модификациях

своего содержаняя, которые оно пережило в ходе своей исторической

эволюции, в более или менее неизменном виде. Наряду с вышесказанным

необходимо добавить, что указанный исходный смысл имеет два аспекта,

которые позднее проступили более внятно. Определяющим в различении

данных двух смысловых срезов является то, понимаем ли мы состояние

мира-покоя (Friedenzustand) как вытекающее из акта любови (lieben) или как

следствие сбережения (schonen). В зависимости от того или иного способа

осмысления, в первом случае мы должны будем понимать мир как

отношение взаимного союза и согласия в делах и помыслах (которое, прежде

всего, царит между теми, кто связан уходящими в (языческую) архаику

кровнородственными узами), во втором – как состояние простого

отсутствия насилия. На этой почве возникает убеждение в том, что

«имманентная» эволюция семантики нашего понятия от древнегерманского

fridu к более «современному» его содержанию будто бы была направлена к

утверждению и закреплению на первом плане второго смыслового среза.

Более глубокая трансформация семантики этого понятия в средние

века, однако, связана с привязкой его содержания к иудео-христианскому

мировоззрению. Понятие мира становится восприемником содержания

латинского термина «pax». Данная традиция утверждается прежде всего в

лоне христианской теологии, объединяющей библейские тексты и античные

философские методы их осмысления 243. Дискуссия о содержании и сущности 242 Современный немецко-русский синонимический словарь в качестве аналогов к слову Friede(n) указывает Eintracht, единодушие и Harmonie, полное согласие. – См.: Рахманов И.В. и др. Немецко-русский синонимический словарь. М, 1983. С.185 – 186.243 Исходным смысловым ядром такого переосмысления понятия «мир» была семантика греческого eirēnē, употребляемого при переводе Библии, восходящая в свою очередь к еврейскому синониму греческого слова – Šãlōm. «Шалом» заключает в себе, правда, более широкий спектр значений, чем его греческий аналог, но

понятия «мир» становится, т. о., значимой частью моральной теологии (и

затем, перекочевывая гораздо позже в социальную философию и в

философию права нового времени, долго еще ведется на латинском языке).

Все это приводит к чрезвычайно мощному влиянию содержания латинского

pax на способ осмысления немецкоязычного понятия, так что по крайней

мере в позднее средневековье между этими конструкциями устанавливается

строгое соответствие.

В итоге отождествление pax и friede приводит к значимой

перегруппировке смыслового содержания: friede, имевшее первоначально

конкретное и непосредственное социальное звучание, выражаясь обобщенно

и упрощенно, приобрело значение принципа божественной вселенской

упорядоченности. Сообразно этому, подспудно сохраненный

первоначальный социальный аспект становится как бы вторично встроенным

и второстепенным, менее значимым по сравнению с нравственным и

мировоззренческим содержанием. В свою очередь, применительно к человеку

такая перегруппировка смысла означает понимание его не только и не

столько как ens sociale (социального существа), как ens morale (существа

нравственного). Сюда же относится далее, что только pax превратился в

полноценное выражение содержания конечного состояния, состояния

умиротворения и единения в боге всех живущих на свете.

Таким образом, в содержании христианского понятия о мире

господствующее положение занимает «моральный» и «эсхатологический»

аспект, тогда как социоморфный (политический) смысловой срез уходит на

второй план, - но одновременно, что чрезвычайно существенно, этот

последний аспект приобретает морально-эсхатологические черты 244.

именно этот расширенный смысловой состав и закрепился за eirēnē при переводе: здоровье (целостность жизни и тела); правильные, гармоничные отношения между людьми, между Богом и человеком (обновляемые и подтверждаенмые посредством «жертвы мирной»); благополучие, процветание, преуспеяние и исполнение; победа над врагами или отсутствие войны; кроме того, «шалом» в качестве приветствия заключает в себе благословление для того, к кому оно обращено. – См.: Евангельский словарь библейского богословия. СПб, 2004. С. 574. 244 В данном отношении значение понятия «мир» прочно срастается с иудео-христианским обетованием «мира в веке грядущем», когда в животном царстве и между людьми будет восстановлена райская безмятежность, на земле воцарится благополучие и все народы соберутся под владычечество «князя мира», «перекуют свои мечи на орала, а копья свои – на серпы» (Ис. 9, 6; 2, 4; Мих. 4,3). – См.: Евангельский

В.Янссен пишет: «Вполне явственно данная тенденция проявила себя,

разумеется, только тогда, когда христианское осмысление мира и истории

секуляризировалось, превратившись в [протестантское] учение о внутреннем

спасении через веру в необходимость исполнения своего призвания в мире –

когда социально-политическое содержание понятия «мир» при его

истолковании получило «нагрузку» в виде моральных и эсхатологических

категорий. В данном отношении можно указать на определенные словесные

конструкции, образующие исторический ряд эволюции содержания понятия

в данном направлении: от «вечного мира» (восходящего к «pax aeterna»

святого Амброзия 245 – не подчиняющийся бренной власти временности мир

человеческой души «в Боге») до «paix perpetuelle» аббата де Сен-Пьера 246

(устойчиво-продолжительного мира между государствами), – причем в этом

ряду на протяжении всего процесса трансляции и эволюции содержания

понятия мир никогда речь не шла об изменении соотношения между

различными смысловыми слоями, об утрате возвышенного пафоса

нравственно-эсхатологических смысловых моментов, и тем более – об отказе

от идеи предопределения-предназначения, далеко выходящей за пределы

непосредстсвенного ощущения обусловленности, вынужденности всего

словарь библейского богословия. С. 575. – Может быть, наиболее яркими примерами систематически-развернутого применения христианской эсхатологической парадигмы, демонстрирующими «срастание» социально-политического содержания концепта «мир» с нравственно-телеологическим его осмыслением (в результате чего образуется мировоззренческий «горизонт» схождения политики и морали) являются теории Августина и Данте.245 Амвросий Медиоланский (Ambrosius Mediolanensis, ок. 340–397), консул Верхней Италии, избранный в 374 г. епископом Миланским. В качестве богослова и проповедника интересовался преимущественно «моральными задачами церкви» как «Царства Божия на земле». Учил о том, что спасением от наследуемого от Адама первородного греха для человека является вера: Господь «прощает нам грехи по благодати Своей не за дела, а за веру». Учитель Августина. 246 Аббат де Сен-Пьер (Abbe Charles-Irenee Castel de St. Pierre, 1658–1743), дипломат и мыслитель, предтеча французского Просвещения, автор известного трехтомного сочинения «Проект вечного мира в Европе» («Projet pour rendre la paix perpetuelle en Europe», 1713– 717). Был переговорщиком по заключению Утрехтского договора (1712-13), что подтолкнуло его к созданию развернутого проекта всеобщего мира между народами. (Сама же идея необходимости мира посетила его впервые еще раньше, когда он однажды озадачился вопросом о том, почему сломалась ось его кареты: ему представилась следующая цепочка суждений: Причина – ужасное состояние дороги. Почему же не чинят дороги? Потому что король Франции ведет войну, которая отнимает средства, необходимые для расходов на обеспечение мирных общественных нужд. Война – тормоз прогресса. – Этой логике следовала аргументацияв пользу мира, изложенной в его «Записке об улучшении дорог», 1708). Предложил идеи создания международных организаций - Международного суда и Лиги государств и Европейского союза.– См.: Сен-Пьер Ш. Избранные места из проекта вечного мира (В изложении Ж.-Ж.Руссо. 1760) // Трактаты о вечном мире. СПб, 2003; Андреева И.С. Вековая мечта человечества // Там же. С. 14 – 16; Асмус В.Ф. Примечан. к издан.: Кант И. Собр. соч. В 6-и т. Том 4 ч. 2. М., 1965. С. 447-448; Ойзерман Т.И., Арзаканьян Ц.Г. Там же. Т. 6. М., 1966. С. 674.

земного, от идеи, образующей смысловую основу понятия мира в

христианской традиции» 247. С этой точки зрения весьма показательно такое

Кантовская философия права сочленяет этику с правовой теорией, замыкаясь

на проблемах философии истории.

Кант убежден, что политическая история ведет в конечном счете к

достижению всеобщего правового гражданского общества, членам которого

предоставлена величайшая свобода, совместимая, однако, с полной свободой

других. Параллельно должно быть установлено состояние «вечного мира».

При этом утверждение Кантом на вершине своего правового учения прав

гражданина мира совершенно не случайно, так как он последовательно

исходит из правового стандарта, в основу которого полагает нормативное

понятие нравственно-автономной личности как самозаконодательствующего

- и вследствие этого правомочного - субъекта.

По той же причине для него идея мирной, хотя еще не дружеской,

общности всех народов земли без исключения, которые могут вступать

друг с другом в полезные отношения, - вовсе не человеколюбивая (этическая)

идея, а правовой принцип. Именно главенство вышеуказанного правового

принципа служит источником запрета на применение силы в столкновении

интересов народов, принадлежащих к различным стадиям развития, -

различных культур (в том числе и внутри одной нации) и цивилизаций, - как

бы мы могли выразиться более современным языком, - хотя бы в пользу

силовых решений и приводились различные, на первый взгляд весьма

правдоподобные основания 248. «Реальность» права идеальна, но без нее

247 Janssen W. Friede … S. 544 – 545.248 В качестве примера столкновения интересов Кант рассматривает территориальные проблемы, возникающие при освоении народами новых земель, выбирая отправной точкой для рассуждения колонизацию Америки. Он говорит: "Когда заселение происходит в такой отдаленности (коренных и некоренных народов друг от друга. - А.Ч.) ... что ни один из них, пользуясь своей землей, не причиняет другому ущерба, то в праве на такое заселение не приходится сомневаться; но если это пастушеские или охотничьи народы (как, например, готтентоты, тунгусы или большинство американских народностей, пропитание которых возможно только при наличии обширных необитаемых территорий), то такое заселение может произойти не с помощью силы, а по договору, и при заключении самого этого договора нельзя пользоваться неосведомленностью коренных жителей в вопросе об уступке подобных местностей; хотя оправдательные причины достаточно правдоподобны, чтобы такого рода насилие казалось служащим для блага мира - отчасти тем, что дикие народы приобщаются к культуре, отчасти же ради очищения своей собственной страны от негодных людей в надежде на исправление их или их потомства в другой части света (например, в Новоголландии), - тем не менее все эти мнимо добрые намерения не могут смыть пятно

невозможен правопорядок. Точно так же как безусловна мораль, законом

которой является категорический императив, повеление

незаинтересованного, свободного от любых соображений пользы исполнения

своего долга, так и право, законом которого является справедливость

(каждому - свое), есть неукоснительное следование данному правилу вне

зависимости от обстоятельств, лиц и социальных интересов, - в том числе и

от интересов общественного прогресса. Право обладает особой реальностью,

выступает в качестве безусловной духовной ценности и не может быть

использовано инструментально.

И все-таки кантовская теория ставит на выходе проблему целевого

смысла, назначения права и политики. Способ решения этой проблемы -

моралистическая теория вечного мира. Хотя Кант и утверждает, как мы

видели, что идея вечного мира не является идеей этической, а представляет

собой правовой принцип, но одновременно он выдвигает в рамках

программы достижения состояния вечного мира идею отказа от

прагматического целеполагания в области политики, - т. е. снятия самой

политики в существующем виде как способа мышления и действия.

Кант рассуждает следующим образом. Идея вечного мира не просто

норматив, но и необходимый вектор исторического развития, заданный

естественными условиями существования человеческого рода. Это так,

поскольку общность земли как территории, на которой проживают

различные народы, составляющие в совокупности человечество необходимо

ведет к установлению общности между ними в социальном отношении:

Природа заключила все эти народы (в силу шарообразности заселяемого ими

пространства ...) в определенные границы ...; отсюда - неизбежность их

соприкосновения и общения и всесторонних отношений между ними (причем

несправедливости применяемых при этом средств. - Если же на это возразят, что при таких сомнениях в допустимости силой устанавливать состояние законности, быть может, вся земля до сих пор оставалась бы в состоянии беззакония, то такого рода возражение так же мало может уничтожить указанное правовое условие, как и предлог, который выдвигают революционеры, выступающие против государства, а именно, что когда государственный строй негоден, народу следует преобразовать его силой и вообще раз ... проявить несправедливость, дабы потом тем прочнее была установлена и процветала справедливость". - Кант И. Собр соч. В 6-и т. Т. М., 1966. С. 280 - 281.

моря не столько разделяют народы, сколько служат интенсификации их

взаимоотношений); отсюда - право гражданина мира (jus cosmopolitiсum),

имеющее в виду возможное объединение всех народов для [установления]

определенных всеобщих законов их возможного общения. Но отсюда же - из

правовой потребности всеобщего мира - задача достижения реальности

состояния мира и международного правопорядка - как нравственная цель.

Речь идет не о прагматической (чисто технической) цели, а именно о цели

моральной, т. е. такой, поставить перед собой которую есть максима, а

сама максима есть долг; поэтому речь не идет о достижимости данной цели,

но наш долг здесь - поступать в соответствии с идеей этой цели, если

даже нет ни малейшей теоретической вероятности того, что цель эта

будет достигнута 249.

Согласно учению о праве, эта цель состоит в том, что мы должны

поступать так, как если бы было реально то, чего, быть может нет,

должны содействовать обоснованию его и принятию такого строя,

который представляется нам для этого наиболее пригодным (может быть,

республиканизм всех государств вместе и каждого в отдельности), дабы

установить вечный мир и положить конец преступной войне, на которую

до сих пор как на главную цель были направлены внутренние устроения всех

без исключения государств 250.

Таким образом оказывается, что установление всеобщего и

постоянного мира составляет не просто часть, а всю конечную цель учения

о праве …; ведь состояние мира - это единственное гарантированное

законами состояние моего и твоего среди множества живущих по

соседству друг с другом людей, ... существующих вместе при одном

государственном строе 251.

Конечной целью права является благо - установление справедливости

во всемирном масштабе, политическое (республиканское) мироустроение,

249 Там же. С. 279, 281. 250 Там же. С. 282. 251 Там же.

которое заключается в вечном мире: "Наилучший строй тот, где власть

принадлежит не людям, а законам". В самом деле, что может быть более

метафизически сублимированным, чем именно эта идея, которая все же в

соответствии с их собственным утверждением обладает самой верной

объективной реальностью, легко обнаруживаемой и в происходящих

случаях, и которая единственная - если только ее испытывают и проводят

не революционным путем, скачком, т. е. насильственным ниспровержением

существовавшего до этого неправильного строя (ибо в этом случае

вмешался бы момент уничтожения всякого правового состояния), а путем

постепенных реформ в соответствии с прочными принципами - может при

непрерывном приближении привести к высшему политическому благу - к

вечному миру 252.

Итак, за вечным миром как высшим политическим благом

проглядывает моральная цель - свобода от таких политических средств как

военная сила (война - неправовое средство). Но мы вправе также спросить,

какова цель справедливости и правовой свободы. Ответ на данный вопрос

выходит за рамки правовой теории и касается уже философии истории. Если

целью политики является свобода (практически реализуемая вместе с

установлением республиканского строя как адекватного правовой идее

порядка), то сама цель моральной свободы (а вместе с нею и права, и

политики) может быть раскрыта только в совокупном историческом опыте

человечества - в рамках его далеко не завершенной исторической практики.

Политика, таким образом, - это инструментальная область (сфера

прагматических действий и условных императивов), имеющая, однако,

идеальную сверхзадачу, выходящую за обусловленные ее функциональным

характером рамки: политическая перспектива, по Канту, - всеобщий

республиканский строй и вечный мир как правовое международное

состояние; за этим рубежом открывается еще одна, общеисторическая

перспектива, обрамленная горизонтом свободы.

252 Там же. С. 282 - 283.

Центром тяжести политико-правовой концепции Фихте, остается

проблема свободы, как это и было в политической мысли Просвещения и у

Канта. Вместе с тем, Фихте не ограничивается анализом одних только

формально-правовых оснований свободы и политических условий ее

реализации – в их корреляции с моральной автономией индивида; он

«открывает» социальное и экономическое измерение свободы и, по сути,

ставит проблему ее укорененности не только в личном произволении

отдельного человека, но и в интерсубъективных порядках взаимодействия

людей. В частности, Фихте считал существенным противоречием своей

эпохи то, что в международной политике властвует «война всех против

всех»: мир (как противоположность войны) – это не более чем система

неустойчиво-динамичного силового равновесия. Общее состязание

государств, их постоянная борьба за первенство образуют реальный мир

политики, где главным аргументом является сила, используемая как для

поддержания равновесия, так и для его изменения, отражающийся в политике

внутренней, в той совокупности вынужденных мер, направленных на рост

национальных ресурсов и предпринимаемых государством прежде всего ради

самосохранения, – осуществляемых напряжением всех возможных сил, если

только оно хочет сохраниться на политической карте. Как считал Фихте,

потенциал решения данной проблемы заключен в самом же государстве как

институте, выполняющем историческую миссию по достижению высших

исторических целей («абсолютное», или идеальное государство). Поэтому,

если непосредственные цели государства изначально определяются задачами

«самосохранения», то одновременно государство в идеальном отношении –

это еще и своего рода инструмент, служащий для достижения целей развития

духовной культуры и тем самым самосовершенствования людей. Правда,

необходимым условием такого развития является в конечном счете условие

полной международной безопасности, которая в свою очередь возможна

только при достижении «вечного мира». Вместе с тем, для позиции Фихте

характерно и обратная проекция исторической миссии «идеального

государства» на функцию культуртрегерства, осуществляемую государством

реальным, в рамках реальной политики, то есть прежде всего силовыми

методами. Именно таков смысл цивилизаторской функции государства как

носителя высшей культуры – функции, осуществляемой в ходе

«естественной войны государства с окружающей его дикостью» (насаждения

культуры, подчинение порядку и закону). Ведь дикость, соприкасаясь с

миром культуры, угрожает существованию последней. Поэтому, воюя с

окружающей его дикостью, государство непосредственно преследует цель

самосохранения. Распространение же культуры, расширение границ

цивилизованного мира – не только обеспечение условий безопасности, но

еще и вброс катализатора прогресса в плавильный котел истории; в истории

тем самым начинает действовать «жизненное и прогрессивное начало».

В этом пункте Фихте перешагивает определенный рубеж,

воздвигнутый Кантом в рамках выполнения последним задачи развития

«проекта Просвещения». Кантовская перспектива «вечного мира»

основывалась на установке априорной значимости и, следовательно,

смысловой необходимости поглощения и вытеснения политики (как

инструментальной практики отношения к человеку) моралью. В свою

очередь, в политической теории это покоилось на постулатах правового

демократического государства и его коррелята, принципа неотчуждаемости

личной автономии 253. Фихте исходит из факта крушения данного проекта,

объявляя оба этих пункта проваленными, неосуществленными. Именно на

этом основании он становится рубежным мыслителем и еще в одном

отношении: для Фихте свойственен в целом поворот к позиции

«инструментализма» – и не только по тем позициям, которые назывались

выше. В своей историософии он фактически формулирует радикальную

установку на использование политического инструментария для овладения

структурами социального бытия и тотального контроля над ними и их

коррекции. Переход на позиции инструментализма означает еще одно

253 Подробно об этом см.: Чанышев А.А. Государство как инструмент социально-политического освобождения человека (политическая теория Фихте) // Вестник МГИМО-Университета, 2010, № 4.

смещение в содержании понятия «вечный мир»: идея

замыкающегося государства нового типа, образующего совершенное

сообщество, позволяет неявно совершить отождествление между

этим государством как известным социальным порядком и миром.

Это, по сути, означает переосмысление парадигмальной осноывы

«вечного мира», проявившееся и уивердившееся открыто в XX в. и

позже. Это становится понятным, если принять во внимание то положение

вещей, согласно которому государства во все большей мере начинали

осознавать себя не только в качестве нейтрального стража порядка,

обеспечивающего социальный мир, но как воплощение и средство

реализации определенной общественной системы: как государства, которым

при всех их непримиримых противоречиях свойственна одна общая черта, –

то, что они обещают подлинный и вечный мир на подвластных им

территориях.

Война между государствами в этом случае неизбежно превращается в

крестовый поход ради будущего воцарения вечного мира. По этим

основаниям понятие мира в самом широком смысле утрачивает

общепризнанное конкретное значение и превращается в своего рода

вошебное слово, заклинание, с помощью которого мечтают вызвать к жизни

царство гармонии, свободы, справедливости и всеобщего счастья,

пристегивая все это к любым идеологическим построениями. «Мир»

превращается в краткую расхожую формулу выражения ожиданий

достижения высшего блага земного существования. В силу данного

обстоятельства «мир» больше не обозначает только идеальное состояние

межчеловеческих отношений, но воспринимается как «мир во всем мире»

(«pax universalis») – как условие дальнейшего существования человечества:

война в форме мировой войны в новых условиях направлена не только

против гуманности, но и против самого человеческого рода как такового 254.

254 См.: Janssen W. Friede … S. 590.

Об авторах

Алексеева Татьяна Александровна – д.фил.н., профессор, заведующая Кафедрой политической теории МГИМО (У) МИД России

Василевская Марина Сергеевна – аспирантка МГИМО (У) МИД России

Ваславский Ян Ильич – к.п.н., старший преподаватель Кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России

Григорьева Наталья Евгеньевна – к.п.н., Кафедра мировой политики и международного права, факультет международных отношений, ННГУ им. Н.И. Лобачевского, Нижний Новгород

Дериглазова Лариса Валериевна – д.и.н., профессор Кафедры мировой политики Томского государственного университета

Кондратов Андрей Иванович – к.ю.н, доцент Кафедры национальной безопасности РАГС при Президенте России

Неупокоева Елена Юрьевна – очная аспирантка Кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России

Судаков Сергей Сергеевич – к.п.н., доцент Кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России

Сулима Дмитрий Петрович – аспирант Кафедры сравнительной политологии МГИМО (У) МИД России

Тимофеев Иван Николаевич – к.п.н., директор Центра аналитического мониторинга Института международных исследований МГИМО (У) МИД России

Ткаченко Борис Иванович – к.э.н, в.н.с. Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения Российской академии наук

Чанышев Александр Арсеньевич – к.ф.н., профессор Кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России

Якупова Лия Зировна – аспирантка Кафедры политической теории МГИМО (У) МИД России