ББК 63.3 (2Р36) С 49

Редактор Е С. ЗАШИХИН

Координатор серии Ю.А. ГОРБУНОВ

Под общей редакцией В.В. НЕСТЕРОВА

С49 Демидовские гнезда: Культурно-исторические очерки / Колл. авт. — Екатеринбург: ИД «Сократ», 2001. — 304 с., илл.

ISBN 5 - 8 8 6 6 4 -1 0 6 -8В пер.: 280 0 0 экз.

Книга, выходящ ая в рамках губернаторской программы «Возрож дение уральских городов», продолжает издательский проект «Урал: История в ликах городов». Выпуск, приуроченный к 300-летию уральской м еталлургии , расскаж ет о город ах С верд л овско й обл асти , тесно связан н ы х с предпринимательской деятельностью династии горнозаводчиков Демидовых, с которых во многом и начиналась промышленная история региона.

Издание адресовано школьникам старших классов, педагогам, краеведам, а также всем, кто любит наш край, интересуется его историей, работает на его будущее.

ББК 63.3 (2Р36)

© Слукин В., 2001 © Арапова Е., 2001 © Кононова Т., 2001

ISBN 5 - 8 8 6 6 4 0 6 8 © ИД «Сократ», 2001

Урал особая область на планете, начало всех духовных на­чал, колыбель самых древних этносов, средоточие и пере­крестие многих глобальных лектоновых полей и биопо­лей, над Уралом плотнее, чем где-либо, ноосфера...

Из современной мистической рукописи «Арразарах»

Почему-то повелось считать, что Урал — край, откры­тый сравнительно недавно, что до его горнозавод­ской истории, которая насчитывает триста с не­

большим лет, уральская земля была пустынна и, кроме скал да лесных дебрей, здесь ничего не было. Только редкие охот­ники забредали в это свободное от поселений пространство и уходили, не оставив следа.

Это заблуждение людей, не проникавших в суть истори­ческих времен. Истину знают историки. Один, самый древ­ний из них, грек Геродот*, еще в V веке до новой эры писал о жизни на Рифейских горах (так тогда назывались Уральс­кие горы): «У подошвы высоких гор живут люди от рожде­ния плешивые, плосконосые, с продолговатыми подбород­ками, имеющие свой особенный язык. А что находится выше этого народа — никто не знает. Путь пересечен высокими горами, через них никто не может перейти. Плешивцы рас­сказывают... будто на горах живут люди с козьими ногами, а за ними — другие, которые спят шесть месяцев в году».

За два века до Геродота Аристей Проконнесский*, опи­сывая путь торговых караванов с юга на север, вдоль Волги и Камы, а затем через Урал вблизи будущего Екатеринбурга в Южную и Восточную Сибирь, свидетельствовал о населен­ности мест на Урале.

Русские знали об уральской земле с XI века. Во всяком случае, именно с этого времени известны летописные сви­детельства о меновой торговле русских с аборигенами дале­кой горной страны: «Дивное чудо мы нашли, о котором не слыхивали раньше, а идет этому уже третий год: есть горы, упирающиеся в луку морскую, высотою как до неба, и в го­рах тех стоит крик великий и говор, и кто-то сечет гору, же­лая высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, и не понять языка их, но показывают на же­лезо и делают знак руками, прося железа; и если кто даст им нож или секиру, они в обмен дают меха...» Князь Владимир Мономах, используя эти сведения, писал в своем «Поуче­нии», что речь идет о людях, «заклепанных» еще Александ­ром Македонским в высокие горы в северных странах. И что были эти люди из нечистого племени Иафетова**...

Другая русская рукопись, называемая «О человецех не­знаемых на восточной стороне и языцех разных», дает весь­ма экзотичное описание коренного населения, обитающе­го где-то на территории Среднего Урала:

«По пуп люди мохнатые до долу, а от пупа вверх — как и прочие человецы...»

«...A коли едят, они крошат мясо да рыбу, да кладут под колпаки или под шапку, и как почнут ясти, и они плечима движут вверх и вниз...»

«...Живут в земле... ходят по подземелью... день да нощь с огни...»

Наверно, все было проще и обыденнее — уральцы тех вре­мен ходили в одеждах мехом на­ружу, а от холодов скрывались в землянках, состоявших из мно­жества помещений и соответ­ствующих ходов между ними.

Что же говорят археологи? А вот что. В эпоху неолита по бе­регам Нейвы и ее притоков рас­полагались поселения охотни­ков и рыболовов. На их месте найдены многочисленные по­делки из камня, кости и дерева: стрелы, наконечники, кинжалы с кремневыми лезвиями. И, ко­нечно, каменные рыболовные грузила, топоры, долота, скреб­

ки. Попадались среди находок и земледельческие орудия: ко­стяные мотыги и кайла, палки-копалки — население начина­ло всерьез заниматься земледелием. Однако не земледелие стало определяющим в жизни края.

В первые тысячелетия до новой эры здесь складывался один из древнейших центров металлургии. Именно терри­тория, прилегающая к реке Нейве и ее притокам, состави­ла ядро уральской горно-металлургической провинции. Здесь близко к поверхности выходили медные рудные тела с легко поддающимся обработке самородным или окислен­ным металлом. Архивные сведения говорят о старинных рудниках на этой территории. Добычу и обработку иско­паемых здесь производил древний народ рудокопов и ме­таллургов— «чудь белоглазая»*. Позднее по признакам «чуд­ских рудников» рудознатцы находили ныне известные ме­сторождения.

Русские пришли на Урал в середине XIV века с намерени­ем навсегда обосноваться здесь. Это были новгородцы, тес­нимые Московским княжеством. В 1364 году они пересекли Уральский хребет и дошли до низовьев Оби. А в Зауралье основали первые поселения. Жилось им трудно, так как с юга, востока и запада постоянно грозила опасность от тюрк­ских народов. И только после падения Казанского, Астра­ханского и Сибирского ханств на Урал массами устремились колонисты. Это был стихийный процесс, он затронул в ос­новном крестьянское сословие. Привлекали плодородные земли восточного склона Урала и Зауралья. Здесь, в слобо-

дах, острогах и погостах, оседали переселенцы из Поморья, районов Русского Севера, Северного Поволжья.

Особенно интенсивным было заселение Урала в XVII веке. В Невьянской округе появляются: Невьянская слобо­да с острогом на реке Нейве (1626), Арамашевская слобода на реке Реж, притоке Нейвы (1631), Мурзинская слобода при впадении в Нейву реки Анбарки (1640), Краснопольс­кая на месте впадения реки Вилюй (1654), Аятская на реке Аяте (1669).

На невьянской земле появился и один из первых монас­тырей на Урале — Невьянский Богоявленский.

В слободах развивались ремесла, связанные в основном с примитивной металлургией. Из болотной руды* получали кричное железо и металлообработкой — в кузницах из кри­цы путем длительной ковки — сносный для использования металл. Железо шло на изготовление сельскохозяйственных орудий и бытовые нужды.

Семнадцатый век на Среднем Урале связан не только с обработкой металла в слободских кузницах — в э то время появились и первые объекты промышленной металлургии.

Осенью 1628 года кузнец Невьянского острога Богдан Колмогор нашел в семи верстах от своего поселения болот­ную железную руду. Образцы ее были отправлены в То­больск, в воеводскую резиденцию. Сибирские власти заин­тересовались и для детального изучения найденного место­рождения послали «сына боярского Ивана Шульгина», а с ним «гулящего человека» — видимо, специалиста по рудно­му делу.

Эти двое из Тобольска обследовали место, открытое куз­нецом, но обнаружили и еще несколько железных залежей

по рекам Нейве и Тагилу. Одно из мест дало начало Ницинскому железоделательному заводу на реке Нице, притоке Нейвы. В 1630 году здесь построили первую печь-домницу, а годом позже начал работать первый казенный завод, имев­ший уже четыре домницы и несколько кузнечных горнов.

Однако основными «застрельщиками» железного дела в Невьянском крае справедливо считают выходцев из семьи профессиональных рудознатцев и плавильщиков металла Тумашевых. Особенно выделялись братья Дмитрий и Петр Тумашевы, которые не только искали руду, но и не боялись сообщать о своих находках самому царю Алексею Михайло­вичу. Общение по таким вопросам с верховной властью было в ту пору непредсказуемым по последствиям: удача сулила признание и милость, а малейшая ошибка — батоги*, а то и что еще похуже.

В 1669 году Дмитрий Тумашев сообщил царю: «...обыскал железную руду в Верхотурском уезде выше Красного поля, над Невьею-рекою на пустом месте... и завод заведен к же­лезному плавлению и нынче у меня, холопа вашего, к тому железному делу кузнецы и работные люди заняты...»

Заводское оборудование состояло из одной домницы с тре­мя горнами, кузницы с двумя горнами и двумя наковальнями. Выплавляли и выковывали железо 15 человек. Выпускали в год до 1200 пудов. Тумашевский завод работал до 1680 года. А где же он находился? Очень непросто оказалось установить его местоположение. Вот несколько свидетельств и мнений. Сам Дмитрий Тумашев в своих челобитных царю указывает место своего завода по-разному: то «вверх Невьи реки, выше Красного поля на пустом месте, от людей верст с 30 и больши», то расстояние «от людей» отмеривает 60 верстами, то неподалеку от Шигирского и Шайтанского озер, то «не до­шел Павдинского камени за полднищи над Невьею-рекою в бору...». Исследователи, работавшие над историей края в XIX и XX веках, тоже помещали тумашевский завод в разных ме­стах: «между устьем истока Шайтанского озера и деревней Федьковкой...», «южнее Федьковки...», «между истоками реки Нейвы и реки Исети южнее озера Таватуй...», «в исто­ках реки Нейвы у села Тараскино...». Возможно, каждый из адресов мог быть правильным — ведь в конце XVII века на реке Нейве существовало несколько небольших железоде­лательных, так называемых «крестьянских», заводов.

Наступавшая Петровская эпоха, открывая окна в Европу, требовала от России промышленного прорыва, приобрете­ния независимости от «свейского»** и прочего влияния, строительства заводов не хуже «аглицких». Взоры сподвиж­-

ников Петра все чаще и чаще обращались к далекому, неве­домому и явно богатому краю, который называли Каменным поясом. А оттуда, из этого еще неведомого края, как импуль­сы обратной связи, шли в московские ведомства простран­ные челобитные о новых и новых открытиях рудных мест. И узнавала державная Москва, что Каменный пояс — это не только железо и медь, позарез нужные для утверждения Рос­сии как крепкого государства, но и нескончаемые леса, реки, годные для запруд, и уже многочисленные слободы, зани­мающиеся и выращиванием зерна, и выработкой железа в своих маленьких домницах.

В июле 1696 года один из умнейших людей петровского гнезда, глава Сибирского приказа, думный дьяк* Андрей Ан­дреевич Виниус, отослал верхотурскому воеводе Дмитрию Протасьеву приказ, который требовал от воеводы сообщить: «в которых местах ка­мень-магнит и железная добрая руда име­ется...» Через полгода, в январе 1697-го, воевода информировал, что «камень-магнит» найден на берегах реки Тагил, а же­лезная руда — даже в четырех местах на реке Нейве. С ответом воевода Прогасьев прислал и образцы железа, выплавленно­го и откованного из найденных руд верхо­турскими кузнецами, и образцы самих руд.Экспертировать металл и руды сначала взялись московские умельцы Пушечного двора. Затем уральский камень-магнит от­правили в Голландию (как его заморские знатоки оценят?), а пудовые куски желез­ной руды — «тульскому железных заводов мастеру Никите Антуфьеву». Тульский ма­стер выплавил из руды металл, из коего из­готовил две фузеи и два копья, после чего высказал свое мнение: «...железо самое доброе, не плоше свицкого, а к оружейному делу лутче свицкого». Знал бы тог­да Никита Демидович, что в кусках уральского железа — все будущее его самого и его потомков...

Высоко об уральском железе отозвались и московские «пушечники», и заморские специалисты из Голландии. Оз­накомившись с результатами испытаний, А.А.Виниус в мае 1697 года пишет царю Петру о находке на Урале «зело доб­рой руды» и просит разрешения направить знающих дело мастеров для «досмотра» удобных мест под строительство «больших заводов». Согласие получено, и глава Сибирско-

го приказа дает наставления «досмотрщикам», что считать удобными местами: наличие «малой» реки, не бурной и не своенравной для строительства плотины, близость доброй руды и лесов, как топлива для будущих домен, а также неда­лекое присутствие судоходных рек, чтобы «готовое железо в нужные места можно было водой спровадить...».

О рабочих руках не беспокоились — кругом много сло­бод, а уральские рудознатцы, плавильщики, кузнецы себя уже зарекомендовали с лучших сторон. «Досмотры» выяви­ли много удобных мест, и в первую очередь — на уже «руд­ной» и уже «заводской» реке Нейве. Попало в удобные и то место, где будет построен Невьянский завод, а потом разо­вьется город Невьянск.

Что же это за река такая, которая многие десятилетия притягивала к себе внимание и одаривала неожиданными находками? И называлась по-разному: то Нейва, то Невья?

Известный специалист по уральской топонимике профес­сор А.К. Матвеев рассуждает: «На реке Нейва стоит город Невьянск. А выше по течению находятся рабочие поселки Верх-Нейвинск и Нейво-Рудянка. Связь между гидронимом* Нейва и названиями этих поселков очевидна для каждого, но почему Невьянск, а не Нейвинск или Нижне-Нейвинск?

Отгадка проста, если только обратиться к русским гра­мотам XVII века: в них нет никакой реки Нейвы, а упомина­ется постоянно Невья. От «Невья» и образованы топони­мы Невьянский завод, Невьянск. Значит, в названии города Невьянска сохранилось древнее имя реки Невья, а в наиме­нованиях Нейво-Рудянка и Верх-Нейвинский отражена уже Нейва. Как это произошло, легко понять: Невьянск — посе­ление старое, Нейво-Рудянка и Верх-Нейвинский — более новые.

Возможно, что Невья — мансийское название, потому что «я» по-мансийски — «река». Правда, что такое «невь», ска­зать трудно».

Итак, топонимический «исток» Нейвы пока неизвестен, а как быть с настоящим истоком? Выдающийся уральский краевед Н.К. Чупин в своем знаменитом «Словаре»** сооб­щил:

«Река Нейва берет начало у подножия Бакальской горы, 16 верст от Билимбая, между озером Таватуем и верховьями реки Шишим».

Загорелся у Демидова завод,Разбежался весь испуганный народ.Управляющий кричит: «Тушить, тушить, тушить!» А народ бежит, бежит, бежит.

Барабушка

«Досмотрели» на реке Нейве место для «большого заво­да». В январе 1699 года вышел указ «О заведении вновь Вер­хотурских железных заводов». В указе говорилось, что на заводы отправляются мастера тульские, каширские, мало­ярославские, олонецкие, а также необходимое оборудова­ние. Все подготовительные работы должны были выполнять крестьяне из здешних деревень и слобод. В октябре 1699 года верхотурский воевода рапортовал в Москву о заготовках раз­личного леса для строительства заводских плотин, изб мас­теровым и «зажения уголья» для будущих печей.

Новый указ от 19 января 1700 года гласил: «Мастеров з женами и з детьми для железных заводов послать на Верхо­турье, а с Верхотурья в те места, где железным заводам быть пристойно и они сами пристойно выберут. А как вода скро­ется, и велеть руды копать и в груды большие для воски ме­тать и на анбары, и всякий камень и известь им дать, чтоб без остановки вскоре завесть. И на тех заводах горн и домну и всякие снасти, что на те заводы надобно, построить, а построя, из руд, из магниту железо плавить и делать им, мастерам, вся­кому мастеру, хто что умеет».

В марте 1700 года на будущий Невьянс­кий завод прибыли «доменный мастер Яков Фадеев, меховой мастер Иван Янвер и до­менного, пушечного и гранатного дела ма­стер Филипп Дементьев», а также молото­вые, угольные мастера и подмастерья, руд­ные специалисты и кузнецы.

Поскольку всем заводским промыслом командовал верхотурский воевода, то руко­водить невьянским строительством был на­значен верхотурский служилый человек Михаил Бибиков, весьма далекий от та­инств заводского дела, к тому же неумелый организатор. Ни шатко, ни валко тянулась стройка, на что тобольский губернатор от­реагировал по-своему: отозвал плотинного

мастера Ермилу Яковлева с реки Нейвы и направил на реку Каменку, где поднимались строения другого казенного заво­да из «досмотренных верхотурских» — Каменского. Строй­ка плотины на Нейве замерла, ибо оставшиеся без главного «плотинника» мастера и подмастерья «ни в какое дело... не вступали».

Весной 1701 года вялого и неумелого Бибикова с руко­водства, как бы сейчас выразились, «сняли», а назначили московского человека Семена Викулина. Ушлый москвич оживил строительство. Уже в мае 1701 года начали строить и плотину, и домну, и амбары для молотовых, и угольные сараи, и жилые избы с банями..

Но стройке не везло. Видно, после какой-то «викулинской зуботычины» обиделся и уехал новый плотинный мас­тер. А другой, оставшийся, Петрушка Павлов, взъерепенил­ся и, как отмечено в рапорте, «стал противен и непослушен». К тому же тобольские власти без умысла или по своекорыс­тию забрали со стройки тобольских крестьян и доменного мастера Филиппа Дементьева.

Беды этим не кончились. В октябре 1701 года вспыхнув­ший пожар уничтожил многое из построенного, работни­ки разбежались, оставив завод «пустым».

Но способность русских людей творить чудеса, когда крепко прижмет, жесткие приказы из Москвы о пуске заво­да — все это вместе сделало свое дело. Завод был восстанов­лен и пущен. «Руда в домну засыпана декабря 11 числа, и мехи дуть начали, а из домны чугун пошел декабря в 15 день». Это случилось в 1701-м, а в самом начале следующего, 1702 года было выплавлено первое железо, которое тотчас отправи-

ли с рапортом самому царю на «пробу». Невьянское железо попало в руки мастерам Кузнецкого и Пушечного ряда, а некая часть снова оказалась в кузницах тульских заводов. Сподвижник Никиты Демидова (Антуфьева) кузнец Абрамов «раскатал» невьянскую заготовку. И что же? Снова выходи­ло: невьянское железо лучше шведского своей мягкостью.

Несмотря на энергичный подъем в строительстве, пуск завода в требуемый срок, хорошее качество железа, невьян­ское «дело», как, впрочем, и другие казенные «верхотурские» заводы, еще не давало нужной производительности. Мало того, московские власти отмечали: «...нерадением и многи­ми сварами и крамолами приставников (управителей заво­дов. — В.С.) чинилась тому доброму и полезному делу оста­новка... Иные дела делали нерадиво или несмышленно, и в том не токмо убытки и времени было много потеря».

Шла Северная война. Она требовала оружия, а значит, металла. Сделать «прорыв» в его производстве можно было только испытанной мерой — развитием частного предпри­нимательства. Надежные тульские заводы давно были в час­тных руках, но развернуться им не давал царский указ, стро­жайше запрещавший рубку леса на уголь.

Никита Демидович Антуфьев хорошо запомнил, как лег­ко и красиво растекалось уральское железо под молотом, как оно тонко звенело после закалки, как таинственно по­блескивало в стволах и копьях.

Знал «Демидыч» про маету Сибирского приказа с казен­ными заводами на Камне, а потому и решился: в начале фев­раля 1702 года просил Сибирский приказ пожаловать ему, тульскому оружейнику, «Невьянские заводы».

Ведомство с ответом не тянуло, и уже в начале марта по­явился указ о передаче Невьянского завода Никите Деми­дову (как-то забылись и отчество, и прежняя фамилия, а по­явилось строгое и могущественное «Демидов») Указ гласил: «Верхотурские железные заводы на Нейве реке, и буде принизет по той и иных реках и Тагиле у магнитной руды, Вер­хотурского уезду заводы отдать в владение ему, Никите, и ставить ему с тех заводов... воинские припасы, пушки, мор­тиры, бомбы, гранаты и что писано выше сего...» В «выше сего» попадало связное, прутовое, дощатое железо*. Кроме того, Демидову разрешалось «леса рубить и уголь жечь, и всякие заводы строить».

Принимать Невьянский завод Никита послал своего туль­ского приказчика Емельяна Ксенофонтова. Тот принял за­вод в мае 1702 года, а вскоре остановилась домна — кончил­ся уголь. Может быть, устранение этой незадачи, а может,

известие о скором приезде на Урал главы Сибирского при­каза Андрея Андреевича Виниуса подтолкнули появление в невьянских краях и самих новых хозяев: Никиты и его сына Акинфия. Отец и будущий наследник демидовских гнезд на Урале, жестокий, требовательный, властный, но рачитель­ный, Акинфий, в короткий срок поставили все на места — завод снова втянулся в работу.

В сентябре 1702 года приехал Виниус «для досмотру новопостроенных железных заводов». И был, видимо, очень огорчен, ибо «что построено и то в дело не годится, незнае­мо, нерадением или несмышлением или крамолами...».

Обстановка на казенных заводах, наверное, подсказала Виниусу далеко идущее решение: прочнее закрепить за Де­мидовыми уральское железо, дать им больше прав и приви­легий, возбудить хозяйственный интерес. Но и спрашивать с них втрое. Скорее всего, умный Виниус заранее согласо­вал возможные решения с царем Петром.

Так появился документ «Память Никите Демидову». До­кумент предписывал непременное строительство новых за­водов на Урале «во умножение всякого железа, крупного и мелкого оружия чтоб всегда в довольстве было. А что затем останется, и то тебе будет в приволие иных государств ино­земцам продавать свободно... А владеть тебе лесами, земля­ми, угодьями всякими во все стороны по тридцать верст... Отдать ему, Никите, в работу для тех дел Аяцкую, Красно­польскую слободы з деревнями, и со всеми крестьянами, и з детьми, и з братьями, и с племянниками, и с землею и со всякими угодьями... А кто из тех крестьян явится ему непос­лушен, и ему, Никите, тех ослушников и ленивых, смотря по вине, смирять и батогами, и плетьми, и железами...»

Шел 1703 год. Демидовы снова у себя в Туле. Тут у них дела ближе к душе, да и царь торопил с выполнением зака­зов. Вот он отписывал Виниусу: «Ради Бога, поспешайте с артиллериею, как возможно, время яко смерть». Вспомнил царь и об уральских заводах, о надеждах на уральское желе­зо для оружия, на щедрые посулы Демидовых, получивших право распоряжаться заводами на Каменном поясе. Гневно, грозно и беспощадно обещал царь «Демидычу» «...разоре­ния пожитков без всякой пощады, если сам он немедленно не выедет на Урал разобраться с невьянскими делами».

Пока с делами «разбирается» природа. Весной 1703 года весенний паводок прорвал плотину, ее залатали, но осенью Нейва снова нарушила ее. К тому же верхотурский воевода своей властью забрал несколько мастеров на Алапаевский за­вод да прихватил «тысячу пудов железа и увез неведомо куды...».

Словом, Невьянский завод снова затих: плотина не вос­становлена, доменные плавки прекратились, молоты пере­стали действовать.

Демидовы ищут себе оправдание в недостаточности льгот и привилегий. Указом от 4 апреля 1704 года заводчи­кам предоставляется все испрашиваемое. Может быть, это сыграло свою роль, а может быть, просто удача поверну­лась лицом к Невьянскому заводу. Летом 1704-го плотину восстановили, расширили ее для запаса прочности, под­нялась еще одна домна, заработали новые молотовые. Сла­ва Невьянского завода росла с ростом количества и каче­ства выпускаемого металла. Да и в Северной войне произо­шел перелом, и можно было воскликнуть: «Ура, мы ломим, гнутся шведы!..»

В январе 1709 года Никита Демидов получил чин комис­сара, а вместе с ним и новые привилегии: «...на Невьянских заводах за литье и за поставку к нынешнему военному слу­чаю военных припасов быть комиссаром, и ведать ему на тех заводах мастеровых и работных людей и крестьян вся­кою расправою и управлять всякое заводское дело и воинс­кие припасы готовить...»

Государственный чин окрылил Никиту Демидова, да и фортуна, похоже, вспомнила о нем. В 1713 году Демидовы получили большой правительственный заказ на поставку артиллерийских снарядов, а через два года стали поставщи­ками железа для Адмиралтейства. Такая честь считалась наи­высшей оценкой качества продукта и выражением доверия государя.

Невьянский завод становился крупнейшим металлургическим предприятием, производил чугуна и железа в десять раз больше, чем все казенные заводы Каменного пояса.

Хроника 1721 года сообщает: «Построено 4 домны, десять молотовых анбаров, а в них молотов: шесть колотушечных, шесть криш­ных, пять досчатых, один, которым делают мо­лоты, один же молот, которым руду разбива­ют, да в тех молотовых четыре горна, в кото­рых медь плавили...»

В.И. Геннин, Главный начальник уральских заводов (казенных), облеченный правом при­сматривать и заделами частных предприятий, посетил Невьянск в 1723 году. Вот его впечат­

ление о заводе: «...обрел... в весьма добром состоянии и суще можно так сказать, что о таковых великих и прибыточных во всей России мню и в Швеции обрящется ли...»

Оценка Главного начальника словно бы перешла в один из указов Берг-коллегии* в 1726 году: «Таких заводов не ток­мо в Швеции, но и во всей Европе не обретается».

После кончины Никиты Демидова в 1725 году все, став­шее огромным, демидовское горнозаводское хозяйство на Урале перешло его сыну Акинфию.

На карте Урала 1736 года есть надпись, протянувшаяся по горам, землям и рекам: «Ведомство Акинфия Демидова». Границы его опоясали территорию, по величине сходную с иными европейскими государствами.

Акинфий Демидов, и при жизни отца командовавший этим хозяйством, еще увеличил пределы владений, постро­ил новые заводы. Но любимый Невьянск оставался центром и столицей «демидовского царства», которое к этому вре­мени состояло из 22 железных и медных заводов, 96 рудни­ков, 36 сел с многочисленными деревнями, трех пристаней. В этом «царстве» обреталось 36 тысяч рабочих и служащих.

Первое потрясение в благополучном демидовском на­следии произошло после смерти Акинфия в 1745 году. Он завещал свое уральское хозяйство младшему сыну Ни­ките, с чем, естественно, не согласились другие сыно­вья. Десять лет длилась тяжба. В конце концов произо­шел раздел, и Невьянская группа заводов — Невьянский, Шуралинский, Верхнетагильский, Быньговский, Ш ай­танский и другие — досталась старшему сыну Проко­фию. Этот столичный житель, богатый и праздный, был очень далек от забот горнозаводского производства, а

потому при первом же подходящем предложении продал свои уральские владения.

Невьянскую группу заводов вместе с самым главным, Не­вьянским, в 1769 году приобрел почти никому не известный, но сметливый и ловкий предприниматель Савва Яковлевич Собакин. Правда, Собакиным он звался в ту пору, когда по­ставлял мясо для кухни царского двора Елизаветы Петров­ны и снабжал русские войска провиантом в пору Семилет­ней войны. Здесь он попался на воровстве и только чудом избежал военного суда. После того он стал именоваться Сав­вой Яковлевым.

Коммерческое чутье подсказало ему, что настоящее при­быльное дело находится на Урале, в заводах и рудниках это­го богатого края, опорного для всей державы. Деловая хват­ка у Саввы Яковлева оказалась не хуже, чем у первых Деми­довых. Поэтому Невьянский завод, сменив хозяев, не толь­ко не захирел, а весь остаток XVIII века развивался и оста­вался лучшим на Урале чугунои железоделательным заво­дом. Здесь к началу XIX века работали 3 домны, 52 кричных молота, 5 плющильных станов, сталетомильная печь и мно­го других производств. Причем одна здешняя домна выра­батывала до 1000 пудов чугуна, тогда как в среднем на ураль­ских заводах подобная печь выплавляла не более 300 пудов.

Пик производительности Невьянского завода пришелся на период войны 1812 года, когда Яковлевы получили боль­шие заказы на военные поставки снарядов, ядер, картечи. Однако в начале нового, XIX века обнаружился и призрак кризиса. Проявлялся он в нехватке близкой руды и близко­го угля для печей. Ближайшие рудные залежи и лесные уго­дья были исчерпаны. Яковлевым же при всем их старании и умении не удалось увеличить территорию своей лесной дачи.

Упадок стал неминуемым. Как, впрочем, и упадок всей уральской металлургии по целому ряду объективных при­чин. К концу XIX века о Невьянском заводе, еще недавно стоявшем на гребне уральской металлургии, стали забывать. Д.Н. Мамин-Сибиряк в своих строках не щадил старую де­мидовскую вотчину: «В настоящее время Невьянский завод пользуется на Урале плохой репутацией и больше известен тем, что само существование его висит на волоске... мизер­ные и жалкие цифры производства... заводская мерзость запустения».

В 70-х годах XIX века через Невьянск прошла Уральская горнозаводская железная дорога. Заводу она не помогла встать с колен, зато городу дала новый импульс. Демидовс-

кий Невьянск стал обретать значимость, но уже на другой основе.

А завод... В 1890 году грандиозный пожар уничтожил большую часть его хозяйства. Говорили: «Горело так, что земля проваливалась».

На какое-то время невьянский «феникс» возродился — к перелому веков снова заработали домны, литейный, кузнеч­но-слесарный, механический цехи и две фабрики: труболи­тейная и болтовая. Но ненадолго. Старая уральская метал­лургия испытывала глубокий кризис. Спасти ее в прежнем виде не было ни средств, ни сил. Появилась идея перестрой­ки старых заводов в машиностроительные. Невьянский в первое десятилетие XX века стал специализироваться на механическом производстве, производить паровые котлы, насосы, локомобили, драги для добычи россыпного золота и платины.

Неподалеку от Невьянска возник цементный завод — но­вые уральские стройки требовали дешевого цемента.

Первая мировая война вновь вдохнула жизнь в старые корпуса — появились заказы, правда, не надолго — уже бли­зилась всероссийская смута. Демидовский завод умирал. Последний раз домны дали металл в 1918 году. В 20-е годы XX века в старых стенах затеплилась новая жизнь. Завод стал ремонтировать железнодорожные вагоны, шахтное обору­дование, что работало в рудниках Калаты*, наладил кустар­ное производство. Еще позднее Невьянский завод вошел в число предприятий военно-промышленного комплекса. Го­роду он по-прежнему давал и давал работу.

Небо украшено звездами, земля цветами, Петербург господами, Москва церквями, Екатеринбург торгашами, Шарташ варнаками, Верх-Нейвинск обушниками,Ш урала немытыми кулаками, Невьянск голубятниками, Быньги сундучниками, Таволги шубниками. Верхний Тагил кошелями.

Ф.Г. Вершинин. Предания и легенды Урала

Неужели Невьянск, как свидетельствует уральский старо­жил Фирс Гаврилович Вершинин, славился только своими голубятниками? Наверное, много было в старом городе лю­бителей этой забавы, но вряд ли она затмевала все, чем сла­вен был Невьянск. «Особиц» Невьянску хватало без голубей.

Есть у нас в России и царь-колокол, и царь-пушка, и царьфонарь. А в Невьянске была царь-домна, огромная метал­лургическая печь, превосходившая по своему объему и ко­личеству выплавляемого чугуна другие, в том числе и в за­морских странах. Скажем, в сутки невьянская царь-домна давала чугуна в десять раз больше, чем любая ее английская сестра, которые считались в мире крупнейшими. А когда Григорий Махотин, демидовский мастер, придумал так на­зываемое двухфурменное дутье*, то есть подачу воздуха в печь через два сопла, производительность царь-домны во­обще стала фантастической по тем временам. Да она и выг­лядела царственной красавицей — высокая (более 9 метров) и стройная, тонкостенная.

Под стать красавице домне был и невьянский металл. Здешнее железо получалось мягкое, ковкое и очень стойкое к разного рода внешним воздействи­ям. Ржа не брала это желе­зо. А поэтому его применя­ли в кораблестроении, охотно покупали за рубе­

жом. Говорят, не одно здание в Лондоне и других местах было крыто невьянским железом. Металл имел свою марку. Снача­ла она называлась «Сибирь», а затем — «Старый соболь». Дол­го искали краеведы хоть какое-нибудь изделие или фрагмент, клейменные этой маркой. Помог случай, который всегда со­путствует неутомимым искателям. Невьянский ревнитель ста­рины Александр Иванович Саканцев в одном из пригород­ных сел обратил внимание на металлическую ручку колодез­ного ворота, отполированную до блеска людскими ладонями. На металле выступало вдавленное клеймо — тот самый лег­кий бегущий соболек...

Ручка от старого воротка — теперь едва ли не самый ред­кий экспонат заводского музея.

Считается, что художественное чу­гунное литье — это придумка и заслуга каслинцев. Да, равных им в этом искус­стве нет, но первыми применили чугун в художестве невьянские мастера. Они не отливали скульптур и статуэток, но уже в XVIII веке из литейных форм вы­ходили замечательные по красоте узор­ные решетки, перила лестниц, ограды и напольные плиты.

Издавна славилось невьянское «про­резное железо»*. Это своеобразные же­лезные кружева, которыми стремились украсить свои дома не только невьянцы, но и жители других городов, в том чис­ле и Екатеринбурга. А может, невьянс­кая «прорезь» и в иных далеких странах радует глаз и пробуждает причастность к неведомой уральской старине? Искус­ство «прорезного железа» потом ушло из Невьянска в другое демидовское гнез­до — Суксун (ныне Пермская область).

Не занимать невьянцам было мастерства всякого, умения. Невьянцы непременно участвовали в строительстве, налад­ке и пуске уральских заводов: Алапаевского, Екатеринбургс­кого, Нижнетагильского, Северского, Кушвинского и других, демонстрируя своеобразную невьянскую школу металлургии.

Многое делалось в Невьянске наособицу: лились колоко­ла, изготовлялась самая разная медная посуда с орнаментом, узорами и рисунками. Здешние мастера в совершенстве владе­ли искусством чеканки, резьбы, гравировки. На весь мир ста­ла известна школа невьянской иконописи. С XVIII века в чис­ле законодателей моды у горнозаводского населения Урала, наряду с Екатеринбургом и Нижним Тагилом, бытовал и Не­вьянск, «где шить умеют лучше сего роду платье, также выши­вать шелком и золотом, приготовлять кокошники и прочее».

«Новомодному платью» долго сопротивлялись старооб­рядцы, общины которых даже выносили строгие запреще­ния, но в XIX веке и старообрядческая среда «поддалась» искушению следовать укоренявшейся моде.

Но самое особенное в Невьянске, что можно увидеть в наши дни, что стало символом города, что оказалось не­повторимым на пространствах не только Урала, но и Рос­сии, что притягивает в уральский заводской городок мно­гочисленных гостей — это Невьянская наклонная башня. Она известна не меньше, чем башни Московского Крем­ля: Спасская, Арсенальная, или наклон­ные башни в далеких итальянских го­родах Пизе и Болонье.

Каждый, кто оказывается внутри или хотя бы вблизи этого уникального и та­инственного сооружения, невольно чув­ствует себя причастным к чему-то сокро­венному, потаенному, до поры до време­ни неведомому, но необыкновенно значи­тельному. Как будто массивные стены башни стоят не на фундаменте из сланце­вых глыб, а вырастают из какой-то былинебыли. Стоит спуститься вниз, под баш­ню, и словно бы попадаешь в иные века, где тебя окружают люди с горящими гла­зами, поротые, ломаные, истерзанные ра­ботой. Вот прямо из стены растет пробив­шаяся сквозь кладку березка — как будто это затворники демидовских подземелий через века подают нам знак.

Тайны... загадки... легенды. Пер­вая загадка башни — почему она на­клонная? Академик Иоганн Георг Гмелин*, путешествовавший по Ура­лу в первой половине XVIII века, да­вал этому свое объяснение: «...очень жаль только, что здешние строители не есть самые наилучшие к подобно­го рода зданиям...», то есть намекал на строительные оплошности.

Вторая загадка — точная дата воз­ведения башни. Не найдены пока до­кументы-свидетельства. М ожет быть, и не будут найдены, так как чи­новник-головотяп в наших сороко­вых годах, присмотрев для своих нужд помещение старого заводско­го архива, приказал вывезти невьян­ские документы и сжечь их, не мудр­ствуя лукаво.

По косвенным данным, дата пост­ройки башни «плавает» между 1725 и 1731 годами.

Третья загадка — таинственные подземелья башни, уже не раз бывшие предметом романти­ческих сюжетов историков, краеведов, писателей и кинема­тографистов.

Четвертая загадка — каково же назначение башни? Для каких целей в тогдашнем «медвежьем углу» России возводи­лось это грандиозное сооружение, пугавшее современников и потомков чередой слухов и домыслов?

Исследователи выдвигают много версий ее назначения: сторожевая вышка, часозвоня (куранты английского про­изводства венчают ее восьмериковый объем), вместилище тайной плавильни благородных металлов и мастерской фальшивой монеты, вентиляционное устройство для про­ветривания лабиринта подземелий и так далее... А может, башня воздвигалась для всего разом? Тогда какова же зас­луга ее доселе безвестного создателя! Кстати, это еще одна загадка Невьянской наклонной — кто создатель? Соликам­ский или кунгурский артельщик, беглый раскольник из цен­тральной Руси, знавший премудрости строительного дела, иноземный мастер, пригретый Демидовыми, а может, мес­тный самоучка, обладавший поразительным архитектур­ным даром?

Невьянская наклонная — чудо уральской истории, архи­тектуры, ландшафта — давно волнует своими загадками, и они совсем не за семью печатями.

На протяжении почти двух столетий Невьянская башня была одинока. «Одиночество» ее хорошо видно на рисунке 1735 года из книги В. Геннина «Описание уральских и сибир­ских заводов». Он очень документален, этот рисунок, что подтверждается планом Невьянского завода, составленным в середине XVIII века. Судя по этому плану, башня стояла прак­тически на берегу пруда — в 15-18 метрах от кромки воды (ле­генды говорят, что смельчаки прыгали с башни в воду), а до ближайших строений — амбаров — было почти 40 метров. Дальше, за амбарами, располагалась резиденция Демидовых — тоже архитектурно примечательный дом-дворец, своеобраз­ный сочетанием строительных идей двух разных веков.

Т. Толычова*, побывавшая в Невьянске во второй поло­вине XIX столетия, в статье «Предания о Демидовых и о де­мидовских заводах», опубликованной журналом «Русский ар­хив», писала: «...Этот дом существует до сих пор и просто­ит, вероятно, многие еще десятки лет (снесен в наши шес­тидесятые годы. — В.С.). Он выстроен весь из камня, железа и дуба. Стены двухаршинной толщины, и ничто в нем не из­менилось со времени первого владельца. Узкие окна, узкие чугунные лестницы, поставцы в стенах, балконы, на кото­рых может стоять один лишь человек, все напоминает о дав­но протекших днях».

Какой прекрасный ансамбль могли бы составить башня и этот дом-дворец! И как великолепно смотрелся бы он на берегу пруда! Но ансамбль не сложился. А почему?

Еще в раннем средневековье и на Западе, и на Востоке зародился тип богатого дворцово-крепостного жилья-рези­денции, в котором наряду с невысокими зданиями присут­ствовали высотные объемы типа башен. Например, в рыцар­ских замках почти всегда возвышалась центральная башня — донжон, в которой содержалась казна, был колодец. От этой башни расходились подземные ходы. В русском теремном строительстве обязательно выделялись башни-повалуши, ко­торых могло быть несколько, как, например, во дворце царя Алексея Михайловича в Коломенском. В хоромах Строга­новых в Сольвычегодске было три башни-повалуши, самая большая достигала высоты 43 метров. Если посмотреть вни­мательно на изображение этой постройки 1569 года, то мы увидим, что башни-повалуши располагались в угловых час­тях ансамбля. Две как бы фланкировали* фасад, а одна, са­мая большая, своей доминантной высотой задавала общий тон всему сооружению. Повалуши были многоярусными. На самом верху часто располагались смотровые площадки. Та­кая форма дворцов-резиденций была широко распростране­на в России XVI-XVII веков.

Строгановские хоромы сохранялись до 1798 года. В их описаниях фигурировало и упоминание о подземном лаби­ринте в подвальной части, имевшем вы­ход к собору. Такую постройку могли под­смотреть первые Демидовы, проезжая в свою невьянскую вотчину через строга­новские земли. Именно образец традици­онных для русской архитектуры палат с башнями-повалушами и мог быть принят для строительства невьянской резиден­ции. Но здешняя башня не походила на строгановские повалуши и не имела пря­мых аналогов в русском зодчестве, а пред­ставляла собой сплав русских и западно­европейских моделей.

Вот описание «башни с воротами и па­латою», сделанное в XVII веке: «...Башня каменная, у нее трои ворота проезжие ме­рою в вышину и в ширину по полтретьи сажени. На воротах палата без мосту ме­рою вдлину 4-х сажень с аршином и с че­тью аршина, поперек — 4 сажени с арши­ном, а в ней 8 окошек. На верху палатка же круглая (восьмигранные, многогран­ные и равносторонние объемы в стари­

ну назывались круглыми. В.С.) без сво­дов. Потолок деревянный, покрыта шат­ром в два теса со скалою. Наверху орел и тулья и яблоко опаяно белым немецким железом. Кругом палаток перила камен­ные с растесками и образцами ценинными. На той башне 7 колокол весом неве­домо, да часы — у них 8 колокол, что бьют перечасье...» Это описание проезжей башни дворца в Измайлове*. Если рас­смотреть ее в разрезе, то видна внутристенная лестница, полости в стенах пер­вого этажа. Казалось бы, мало общего с Невьянской, но ведь это есть стандарт — основа башенных построек в России XVII века, так называемый «московский тип». Она могла послужить образцом, а вот вы­соту и величественную стройность Не­вьянской башне сообщили ее европейс­кие сестры.

Семиярусные высотные сооружения в европейском стро­ительстве появились в XII — XIII веках. Есть целая группа старых башен, называемых лимузенскими по району на тер­ритории Франции. Эти башни начинаются квадратным в плане четвериком, а затем с шестого яруса (точно как в Не­вьянской башне!) переходят в восьмерик. Высота лимузенс­ких башен составляет 55-60 метров (высота Невьянской равна примерно 57 метрам). Лимузенские башни тиражиро­вались в Европе, а потому могли привлечь внимание русских

людей, командированных Петром I за границу для обучения и знакомства с европейским опытом в разных отраслях.

Башни из Лимузена — тоже не точный образец для Не­вьянской, но общего у них много. Если это общее соединить с чисто русскими традициями строительства башен, полу­чится то, что выстроено в Невьянске.

Интересна еще одна параллель. В Амстердаме есть так на­зываемая «Башня слез». Она не принадлежит к типу лиму­зенских, ее основой служит восьмериковый пятиярусный объем, на котором также располагаются восьмериковые яру­сы, несколько меньшие по сечению. Опять же точного сход­ства с Невьянской башней нет, но по общей структуре, об­щему контуру они поразительно похожи.

Итак, Невьянская башня ушла от формы традиционных повалуш XVI — XVII веков и приобрела облик, синтезиро­ванный из элементов русских и европейских башен. Ведь и демидовский дом-дворец не повторял формы строгановских теремов, хотя и содержал некоторые их черты. А как же быть с ансамблем? Можно предполагать следующее. Демидовы хотели поставить прямо на берегу роскошный дом-резиден­цию с башней (а может быть, и не с одной). Само здание должно было бы располагаться слева от башни, если смот­реть со стороны пруда, образуя дворовое полузамкнутое про­странство, выходящее к берегу. Так получится, если мы на старом плане XVIII века мысленно передвинем дом на учас­ток вблизи башни. У такого расположения много преиму­ществ: прекрасный вид на пруд, защищенность двора от се­верных и западных ветров, возможность постоянного обо­зрения плотинного хозяйства — этого энергетического сер­дца всего завода — и домен, как главного элемента, дающего конечную продукцию.

Строить начали с башни — самого сложного и массивного строения. Башню подняли примерно до двух третей четвери­ка, когда она вдруг стала наклоняться из-за неравномерной осад­ки. Скорее всего, со стороны наклона сваи не дошли до мате­риковых пород, а может быть, попали в «карман» пластичных глин и зависли, не находя опоры. Так или иначе, башня стала крениться. Почему мы говорим о построенных перед накло­ном двух третях четверика? Дело в том, что магнитометричес­ким анализом кирпича установлено: и до этой отметки кирпич менялся по свойствам, очевидно, представляя партии различ­ного качества, но после нее кирпич явно другой. Наверное, уже с наклоном достроили четверик, а затем строительство пре­кратилось, возможно, на год или два. Какое-то время наклон башни продолжался, и это пугало. Потом процесс замедлился.

Есть на территории старого Не­вьянского завода точка, а вернее, сек­тор, совсем узенький, откуда можно видеть, что восьмериком башни пы­тались уравновесить наклон четвери­ка, как бы «загибая» восьмериковую часть в сторону, противоположную наклону. Поэтому с этого участка восьмерик похож на гнутую сардель­ку. Это еще одно доказательство, и весьма достоверное, что Невьянскую башню не строили специально на­клонной. Наклоняющаяся башня ре­шила судьбу ансамбля — Демидовы не рискнули что-либо строить на этом участке, считая, что вся напасть шла от слабых грунтов. Торжественные и парадные хоромы, затмеваю щ ие строгановские данью новшествам, не состоялись. Дом, где жили заводчики, и их контора остались на прежнем ме­сте, подвергаясь пожарам, восстанов­лениям и перестройкам. Вероятно, после пожаров на этом месте, удален­ном от берега и безопасном от ковар­

ства грунтов, и был построен дом-дворец. Ансамбль разор­вался на две части.

То, что в толще массивных стен Невьянской башни пол­ным-полно всяких тайников и замуровок, никому и никогда не казалось сомнительным. В легендах, в показаниях «оче­видцев» и просто в многочисленных разговорах о тайнах башни всегда упоминались пустоты в кладке стен, будь то заложенная внутристенная лестница, непременно спускав­шаяся прямо в загадочные подвалы, где до сих пор можно обнаружить рассыпанные рубли демидовской чеканки, или замурованные тайники с секретными архивами, проливаю­щими свет на подземные лабиринты.

Конструктивное основание этим легендам и слухам было: в нижней части четверика толщина стен доходит до 1,78, в верхней — до 1,5 метра; восьмерик имеет стены потоньше, поэтому с ним тайн не связывают. И лестница. Да, внутри­стенная лестница, как в старых замках и палатах, ведущая в так называемую «лабораторию» (есть еще название «пробир­ный горн»), минуя один ярус. Логично было предположить, что она не одна, что были и другие такие же лестницы для

тайного спуска в подземелья или подъема на другие ярусы. Откуда эти предположения? Вот, например, всем известная внутристенная лестница. Она оканчивается небольшой пло­щадкой перед дверным проемом в «лабораторию». Эта пло­щадка продолжается в глубину внутренней стены по направ­лению к внешней северо-восточной (той, что выходит во внутреннее пространство котельной). Образуется некий ту­пичок, наводящий на мысль, что за ним есть заложенная по­лость, возможно, рукав другой лестницы.

Мысль об этой лестнице не столь уж фантастична. В тра­пезной Спасо-Прилуцкого монастыря, что близ Вологды, мне довелось наблюдать такое решение: внутристенная ле­стница поднималась из подвала к площадке перед дверью в трапезную, затем от этой площадки уходила далее другая ле­стница, которая поворачивала под углом, подчиняясь струк­туре сооружения. Эта лестница приводила в другую группу помещений. Могло быть такое в Невьянской башне? Впол­не. Но не было. Результаты электропросвечивания степ по­казали, что пустоты в этой стене нет. Как нет таинственных пустот-тайников и в других стенах Невьянской башни. Есть в них дымоходы, есть вентиляционные каналы, есть рассло­ения старой кладки — признаки длительной жизни башни в услови­ях увлажнения, неправильного ре­жима эксплуатации и прочего ком­плекта бед, настигающих старые сооружения.

И все-таки есть в Невьянской башне этакая особица.

Старые мастера владели множе­ством производственных секре­тов, передавали их из поколения в поколение. Не имея точных инст­рументов, но используя творчес­кую смекалку и столетиями накап­ливаемый опыт, они достигали по­разительных даже для нашего вре­мени результатов в приемах и спо­собах строительства. Среди таких «секретов» назовем создание акус­тических эффектов в помещениях.

Один из ярусов четверика Не­вьянской башни представляет на первый взгляд обычную комнату, выделяющуюся разве что сводча-

тым потолком. Но комната эта «хитрая». Если два человека встанут в противоположные углы комнаты каждый лицом к стене и кто-то из них будет еле слышным шепотом произно­сить слова, то другой не только их услышит, но почувствует, что звук буквально обрушивается на него, а разборчивость слов такая, словно шепчут их прямо в ухо. Есть свидетель­ства, что «слуховая» комната была не единственной в деми­довской вотчине. В доме-дворце Демидовых тоже были ком­наты с акустическими «секретами», и, как говорят предания, «...Демид, он все слышал...».

Вопрос, можно ли разгадать акустические чудеса «слухо­вой» комнаты Невьянской башни, давно занимал исследо­вателей этого сооружения. Однажды они вооружились чув­ствительными акустическими приборами и во всем про­странстве комнаты измерили параметры звукового поля, ко­торое создавалось уже не просто голосом, а специальным звуковым источником с определенными характеристиками. Результаты исследований подтвердили предположение о том, что звук распространяется вдоль сводчатой поверхно­сти потолка, как бы стелется, скользит по своду, практичес­ки не отражаясь и не поглощаясь на своем пути. Причем звук идет вдоль оси свода достаточно узкой полосой, ширина которой примерно 50-60 сантиметров. Когда эту полосу пе­рекрыли звукопоглощающим экраном, «слуховая» комната сразу превратилась в обычную, без всяких акустических за­гадок — экран из мягкого материала поглотил скользящую

по своду звуковую волну. В этом и разгадка. Природа акусти­ческого эффекта «слуховой» комнаты Невьянской башни заключается в особой геометрии сводчатой поверхности, а также в соотношении высоты свода и размеров комнаты. Оказалось, например, что сечение свода не вписывается в правильную окружность, свод чуть приплюснут и скорее об­разован эллиптической поверхностью, что еще более спо­собствует «скольжению» звука.

Для чего нужны были помещения с акустическими сек­ретами? Прихоть заказчика? Как правило, в творениях на­ших предков преобладал практицизм. Вот одно из возмож­ных объяснений. Представим себе боевую башню во время осадного боя. Как управлять обороной в грохоте битвы, как отдавать команды так, чтобы они поступали по назначению, не теряясь в общем шуме? Конечно же, по звуковым дорож­кам и полосам, которые для этой цели и «проложили» стро­ители. Невьянская башня совсем не предназначалась для обороны. Поэтому появление в ней «слуховой» комнаты, скорее всего, объясняется данью строительным традициям, «попаданием» в акустический модуль. И еще: башня задумы­валась талантливой головой и делалась умелыми руками. Тут можно крепко поспорить с Иоганном Георгом Гмелиным.

О подземных сооружениях старого демидовского завода нет никаких упоминаний в сохранившихся документах. Со­хранившихся — потому что до нас дошла совсем малая часть. Известно буквально несколько скупых строк. Вот так назы­ваемая «Книга мемориальная о заводском производстве» — своеобразная опись «движимого и недвижимого имущества» Невьянского завода, составленная в 1770 году приказчиком Григорием Махотиным. Перечисляя хозяйские строения, приказчик отмечал: «...под тою башнею полат, книзу складенных, 2». Далее аккуратный приказчик кратко характери­зовал каждое из зданий, непременно упоминая о подвалах и погребах под ними. Так, под демидовским домом (снесен в 60-е гг. XIX в. — В.С.) были обширные подвалы, чуть север­нее дома — погреба; под кладовой — подвалы, под сараем, что рядом с конюшней и каретником, — погреб, в деревян­ном рубленом амбаре — тоже подвалы... Конечно, ни слова не сказано о подземных связях между всеми этими строени­ями, нет даже упоминания о функциональной принадлеж­ности подземелий, разве что для хранения припасов.

Совсем другого рода документальное свидетельство со­держится в прошении Прокопия Меньшакова, одного из уча­стников рабочих волнений на Невьянском заводе в 1824 — 1825 годах. Меньшаков, обличая деспотизм управляющего заводом Зыкина, писал: «...засадил меня при заводе под стро­жайший караул в такую ужасную полатку под башню, что не только ночью, но и днем человеку быть одному опасно... В тюремном замке от нечистоты, сырости, холода, от того тяжкого воздуха всякой почти день умирают люди, и валя­ются тела оных без всякого призрения внутри замка по не­деле, яко скоты изгибшие...»

Вот и все документы, в которых пусть мимоходом, но го­ворится о подземельях.

Был ли в подземных ходах Т.У. Аткинсон, английский пу­тешественник, живописец и архитектор, посетивший Не­вьянск в 1847 году? На основании каких-то сведений писал же он в своей книге-дневнике: «...прежде когда-то башня эта служила тюрьмою для арестантов, и к ней были проложены ходы под землею».

Примерно в это же время случился провал над подзем­ным ходом, ведущим к демидовскому дому. По более поздне­му свидетельству невьянского священника Н.А.Словцова, в этот провал спускались любопытные, но далеко пройти по ходу не удалось, так как его закрывали кованые железные двери с висячими замками.

Количество подземных находок всегда связывается с раз­махом нового строительства. Случайные провалы редки — Демидовы строили на века. А во второй половине XIX века в черте старого завода строительство почти не велось, кро­ме временных деревянных построек. Если сравнивать ста­рые фотографии завода, сделанные в разные годы, видно, что территория больше расчищалась от всяких построек, чем застраивалась.

В 1890 году гигантский пожар практически уничтожил не только завод, но и город. На территории старого завода образовались провалы грунта. Один из них открыл подзем­ное помещение, в котором были найдены плавильные гор­ны. Из подземной плавильни шел ход к башне.

Пожар 1890 года — это один из периодов находок подзем­ных исторических сооружений в Невьянске. Второй пери­од приурочен к строительству электростанции в 1915 году и реконструкции старого завода в 1920—1924 годах.

Возведение электростанции положило начало обстрой­ке башни технологическими сооружениями. Здание стан­ции, слегка подогнанное под стиль старых построек, при­

ткнулось к башне с северо-запада, перерезав фундаментами ее подземные связи в этом направлении. Старожилы расска­зывали, что во время строительства рабочие наткнулись на тоннель между башней и демидовским домом-резиденцией.

Во время реконструкции 1920—1924 годов на территории старого завода прокладывали много разного рода коммуни­каций. Вот этими траншеями зачастую и вскрывали подзем­ные демидовские пути. Уроженец Невьянска В.В. Владими­ров, принимавший участие в этих работах, видел открытый ход между башней и зданиями демидовского дома и заводс­кой конторы.

На своем простеньком чертеже он показал направления обнаруженных ходов — к господскому дому и конторе, за­тем к старому медному цеху, а еще к заводскому собору, пост­роенному на месте первой деревянной церкви. Все это идет от башни, из ее подвалов, которые, как считает старожил, располагаются на восточной стороне башни, но не под ней.

Находки подземелий в те годы настолько взбудоражили людей, что несколько работников завода даже организова­ли группу для поисков легендарных подземелий, достали и подготовили к работе паровой насос для откачки воды.

Что-то помешало выполнению этих планов. Но дух поис­ка в Невьянске остался. Краеведы ищут малейшую возмож­ность исследовать демидовские подземелья. В начале 1930-х годов невьянский житель А.И. Горбунов спустился в подва­лы демидовской резиденции. Он прошел через три подзем­ных помещения, через полузасыпанные двери и по узкому ходу попал в палату, где, похоже, до него еще никто не был. Там он увидел две плавильные печи, полусгнившие нары, длинную цепь с наручниками, продетую сквозь стенные мас­сивные кольца, человеческий скелет, две глиняные чашки и двухпудовую гирю с надписью «2 П». Из этого помещения, видимо, был ход еще куда-то дальше, но его закрывала же­лезная дверь с тяжелым замком.

Так описывал свое подземное приключение А.И. Горбу­нов, рассказывая о нем В.Г. Федорову — автору одной из пер­вых книг о Невьянской башне.

Подземелье находилось примерно в 50 метрах от деми­довского дома по направлению к башне. Значит, строитель­ство электростанции в 1915 году не нарушило эти лабирин­ты, значит, стоит спуститься в подвалы господского дома и... вот тебе дорога в подвалы башни и в другие закоулки подземного Невьянска.

Так представлялось, когда мы спускались в черную дыру подвала по хрупкой лесенке, под которой стоял горняцкий

вороток* с тяжеленной бадьей. Много лет назад реставра­тор А.И. Саканцев и сотрудник местной газеты «Звезда» Л.М. Мамонов на свой страх и риск взялись очистить ста­ринные подвалы, а может быть, дать им вторую жизнь. С по­мощью двух воротовщиков-пенсионеров, бывших старате­лей, они выгребли из подвалов десять самосвалов грязи, му­сора и всякого хлама. И пробились в третий отсек, самый интересный, куда двери пока еще наполовину засыпаны. В этом третьем отсеке видны три или четыре закладки — за­

мурованные кирпичом выходы и проходы. За одной из этих кирпич­ных стенок, видимо, и побывалА.И. Горбунов.

Куда ведут остальные замурован­ные пути? Может быть, именно здесь был ключ ко всему подземно­му хозяйству старого Невьянского завода?

Энтузиасты уже было расчисти­ли подвалы, для дальнейшей рабо­ты им потребовалась эффективная

помощь заводских служб, но она опоздала. Пришла снежная зима, потом водообильная весна, а за ней — дождливое лето, и некогда сухие подвалы залила верховодка. Отодвинулась разгадка демидовских тайн.

Перед глазами надолго остались эти мрачные подземные помещения со сводами, уходящими на четырехметровую высоту, с плотной кладкой из большеразмерного особого кирпича, с чугунными дверными проемами, с решетками из прутьев толщиной в руку. Еще осталось впечатление отре­шенности и такой явной сопричастности к событиям про­шлого, словно спускался не в подвалы по лесенке, а летел в историю на машине времени.

Третий период подземных находок — близкие нам 60-е годы ушедшего века. На территории старого завода шло строительство, рылись глубокие траншеи под фундаменты новых цехов, прокладывались коммуникации. Башню, слов­но футляром, охватило здание городской котельной.

К сожалению, именно в этот период произошли и самые большие потери. Была снесена так называемая единоверчес­кая церковь, спутница суровой невьянской истории, пере­строено до неузнаваемости здание старой конторы, снесе­на заводская часовня постройки XVIII века, домны, гордость уральской и отечественной металлургии... Начало начал уральского горнозаводского дела, один из первых камней в

фундаменте промышленной архитектуры планеты — домны не просто потеряли облик, они теперь разгорожены на хо­зяйственные клетушки и каптерки. Осталась плотина — уни­кальное гидротехническое сооружение.

Правда, ее подновили, отреставрировали, оставили ста­рые фрагменты, чтобы... через 20 лет водрузить над ее сли­вом нелепое здание насосной станции, полностью искажа­ющее не только вид старинного сооружения, но и всей ландшафтно-исторической зоны.

Снесено... Перестроено... Иска­жено... Печальный реестр потерь.Но может быть, что-то и найдено, ведь худа без добра не бывает?

Да, находки были. В подвале ко­тельной, так трогательно «обняв­шей» старую башню, — лес железо­бетонных колонн. Чтобы их поста­вить, надо глубоко врыться в грунт.Строители, в основном коренные невьянцы, догадывались, что в этом месте их может ожидать сюрприз, копали осторожно и... не ошиблись. Есть ход! Облицован­ный старым большеразмерным кирпичом, с красивой кру­той дугой такого же кирпичного свода, он словно убегал от башни к зданию старой конторы. На дне подземного хода был толстый слой ила, от которого поднимался удушливый запах — видимо, в тоннель когда-то попадали сточные воды.

У здания старой конторы (того, что вытерпело перестрой­ку) был найден колодец. Первооткрыватели не имели инст­румента, чтобы измерить его глубину, не говоря уже о том, чтобы спуститься туда и осмотреть, но, бросая камни в чер­ный зев колодца, отмечали, что камень летит необычно дол­го. Колодец мешал работе, и его, не раздумывая, засыпали. А ведь колодцы, выполняя основные функции, часто служили элементами вентиляции подземных систем.

Где-то на половине расстояния между башней и едино­верческой церковью, располагавшейся тогда уже за преде­лами границ старого завода, при установке нового оборудо­вания в цехе вскрыли кирпичный свод очень плотной клад­ки. Когда его разрушили (не ставить же на непонятной клад­ке станки), то обнаружили сухой подземный ход. По нему можно было идти, не сгибаясь и не задевая боками о стенки. Видимо, этот лаз раньше выходил прямо в городскую заст­ройку. Недалеко от этого места просматривался большой провал, похожий на рухнувший свод подземного помещения.

В 1962 году изыскатели бурили скважины на территории старого завода, изучая свойства грунтов для нового строи­тельства. И вдруг инструмент, как говорят буровики, «про­валился», не встретив обычного сопротивления породы, и крутился метра два в пустоте, вернее, в воде, заполнявшей эту пустоту, а затем снова вгрызся в кирпич.

Оказалось, что изыскательская скважина случайно пере­секла подземный ход на участке между башней и старыми

домнами, вблизи ко­торых когда-то находилась демидовская медная фабрика. Свод сооружения располагался на глу­бине трех метров от поверхности под на­сыпной толщей металлургического шлака и щебня. Ход имел высоту около двух метров, его по­лом служила кирпич­ная кладка. Вода сто­яла там под самым

сводом, и попытки откачать ее кончились неудачей — гдето, видимо, имелась связь с прудом.

Главная задача исследователей невьянских подземных тайн — понять, в какую систему укладываются их находки, можно ли реконструировать глубинный лабиринт, не имея его описания и планов, но сопоставляя накопленный за мно­го лет фактический материал, свидетельства очевидцев и факты истории завода.

Пожалуй, первую реконструкцию системы дал в начале нашего века Вас. Ив. Немирович-Данченко*. Очень дотош­ный и удачливый журналист, он нередко грешил излишней тенденциозностью, но в очерках о Невьянске, как установ­лено позднее, его увлеченность не мешала правдивости. Бу­дучи в Невьянске, он собрал значительный материал о под­земельях из рассказов людей, которым были доступны не­вьянские тайны, а может быть, видел и какие-то, еще тогда не утраченные, архивные документы.

Так или иначе, в своей книге «Кама и Урал» он писал: «...На восточной стороне этой громады (башни. — В.С.) Де­мидов построил лабораторию, вырыл подземелье высотою в рост человека, однако показалось мало — рядом устроил

другие, и тут, в вечном мраке, скупо озаряемом светом лам­пад и огнями плавилен, начались таинства отделения сереб­ра от меди. Потом и этого ему показалось мало, скрытыми подземными ходами он соединил мастерские со своим до­мом, из-под башни продлил черную жилу к домне, от домны — под то место, где стоит нынешняя полиция, тут он устро­ил тоже «химическое дело» какое-то... Затем эту артерию повернул назад и закончил вновь выходом к себе».

Получается, что подземный демидовский лабиринт пред­ставлял замкнутую систему: башня — доменный цех — ста­рое здание, где потом находилась полиция, — демидовский дом — башия. Где-то между башней и господским домом рас­полагались тайные мастерские. То есть, возможно, была целая цепочка связанных между собой подземелий.

Невьянец В.В. Владимиров дает такую схему: башня — де­мидовский дом (или старая контора) — старые заводские цехи. Если соединить цехи с домом-конторой, то получает­ся замкнутый треугольник.

Правда, по свидетельству В.В. Владимирова, от башни было еще ответвление под большой заводской собор, Спасо-Преображенский храм, построенный в начале XIX века на месте церкви демидовского времени. Трудно сказать, мог­ла ли сохраниться подземная связь башни с демидовской церковью и наследовал ли собор эту связь, но по сей день в подвалах собора есть какие-то загадочные двери и лазы.

А вот еще одна реконструкция системы невьянских подзе­мелий. Геолог Станислав Адольфович Лясик всерьез задался вопросом: выплавляли ли на демидовском заводе благород­ные металлы, где эта плавка велась и не служила ли знамени­тая башня со всей своей сложной системой внутренних кана­лов своеобразной вентиляционной или дымоходной трубой? Он выявил содержание благородных металлов в саже башен­ных дымоходов, содержание металлов-примесей в часовых колоколах, провел тщательный анализ архивных данных об алтайском и уральском сырье для демидовских заводов.

Вывод получался один: Демидов выплавлял серебро в Невь­янске из богатых этим металлом медных руд. Делать это ему приходилось тайно — ведь добыча и плавка благородных ме­таллов частным лицам в то время была запрещена (вспомним плавильные печи и горны, найденные в подземельях!).

С.А. Лясик наметил такую систему подземных связей: баш­ня — старая заводская контора — медная фабрика. Эта систе­ма в наибольшей степени отвечает технологической орга­низации скрытого получения благородных металлов из мед­ных алтайских концентратов.

Скорее всего, общая модель подземелий старого Невьян­ского завода гораздо сложнее, чем эти рассмотренные ва­рианты. Друг на друга накладывались разноцелевые систе­мы подземных сооружений, образуя тот самый лабиринт, фрагменты которого обнаруживались на протяжении исто­рии завода.

В конце 1970-х годов была сделана попытка выявить по возможности все подземные связи на территории завода, не производя раскопок и не нарушая грунта. Применили гео­физические инженерные методы, с помощью которых фик­сируются аномалии различных физических полей, вызыва­емые техногенными неоднородностями в грунте, какими яв­ляются подземные сооружения, будь то ход или засыпанный подвал.

Что же дала геофизика для разгадки тайн невьянских под­земелий?

Прежде всего подтвердились предположения о треуголь­ной схеме подземных ходов, связывающих башню, господс­кий дом (плюс старая контора!) и медное производство де­мидовского завода. Но треугольник оказался лишь неболь­шой составной частью огромного многоугольника, в верши­нах которого находятся подвалы существующих и давно сне­сенных сооружений.

На территории между башней и прудом обнаружены ано­малии, связанные с подземным ходом, на который наткну­лись буровики в 1962 году, и наводящие на мысль о подзем­ной связи пространства вокруг башни с прудом. (Не тот ли самый злополучный шлюз, через который Демидов, по ле­генде, затопил застенки?)

В нескольких местах прослежен подземный путь между башней и доменным цехом. Здесь же выявлен старинный подземный водовод, подававший воду из пруда к домнам.

Любопытная ситуация обнаружилась между старой завод­ской конторой и тем участком, где располагалось медное производство. Здесь проявились аномалии, местоположе­ние которых хорошо накладывается на направление подзем­ного хода. Уже потом, в процессе проверки, было установ­лено, что старинный ход именно здесь и проходил, а его незасыпанную и хорошо сохранившуюся часть давным-давно используют, проложив в этом отрезке современные ком­муникации.

Геофизики обнаружили несколько «потерянных» старых подвалов с подземными выходами из них, как, например, знаменитые «угольные» подвалы.

Большой интерес представляют подземные ходы, веду­щие за территорию старого завода, в невьянскую городскую застройку. Есть в городе очень старый дом. Говорят, что он современник первых Демидовых, а в более поздние време­на принадлежал купцу Дождеву. Участок усадьбы Дождева спускался к пруду, точнее, к берегу залива, на противополож­ной стороне которого находился старый завод. Под домом — обширные подвалы. Ремонт пола в одной из комнат перво­го этажа позволил в них заглянуть. Нет, не спуститься, не пройти, а только заглянуть, так как подвальные помещения со сводами и стенами старинной кладки были наполовину заполнены водой.

Рабочие в резиновых болотных сапогах далеко проходи­ли по тоннелям и переходам. Лабиринт подземелий выхо-

дил на территорию двора, в маленькую наземную постройку (сделана из большеразмерного демидовского кирпича), ныне используемую для хозяйственных нужд, и шел как будто даль­ше, к берегу пруда.

Интересно, что когда существовал залив (теперь он боль­шей частью завален землей в целях устройства набережной и сквера), то с лодки в тихую погоду можно было видеть на дне странное сооружение — что-то вроде кирпичного тон­неля. Направление тоннеля было в сторону завода, башни.

Дождевский дом соединялся под землей с соседними та­кими же старыми домами. Эту связь обнаружили геофизи­ки. Комендант дома подтвердил наличие разветвленных под­земелий в пределах всей усадьбы.

На невьянской улице, еще носившей имя Карла Марк­са, много старинных купеческих особняков с большими дворовыми постройками из камня и кирпича. В 1971 году во дворе одного из таких особняков произошел провал. Же­лающие могли спуститься в глубокое сложной конструкции

подземелье, в стенах которого было несколько замурованных дверных проемов.

Старожилы рассказывают об од­ном интересном подземном пути между двумя зданиями, проходив­шем под улицей. Спустившись в подвал одного из зданий, человек оказывался в подземном ходе, а не­много пройдя по нему, ступал на железную плиту. Миновав, ее мож­но было поднять за собой наподо­бие подъемного моста, какие со­оружали у ворот старых замков и крепостей. Плита поднималась с помощью железной цепи и блока, закрывая, словно дверью, ход и от­крывая под собой глубокий коло­дец. Представьте, что в полутьме за вами гонится преследователь, не знакомый с этим устройством, — послышится только всплеск... Мо­жет быть, и в демидовских ходах были такие ловушки?

Северная окраина старого Не­вьянска носит неофициальное на­звание Быньговского поселка. Там

испокон веков селились старообрядцы, имели свою церковь, как говорит упорная молва, рыли и устраивали под землей сводчатые помещения, служившие тайными молельнями, тя­нули потаенные ходы. Словом, не поселок был, а сплошная подземная тайна.

Старообрядцев в Невьянске было много. Еще первые Де­мидовы охотно принимали раскольников, бежавших из ев­ропейской России, где их нещадно преследовали в те вре­мена. Принимали, зная, что безгласный, бесправный, рабо­тящий народ будет делать все, что скажут и сколько скажут. У этих беглых не спрашивали документов и не упрекали в «вере древлего благочестия», если обряды делались тихо, тайно, без показа.

По всему Уралу были рассеяны потайные жилища и ски­ты, тайные школы и молельни. Большей частью располага­лись они под землей. В городах и заводских поселениях, где последователи древней веры составляли иногда значитель­ную часть населения, устраивались тайные кельи и убежища в домах, где по внешнему виду и внутренней обстановке нельзя было заподозрить сокрытое. Простой кухонный шкаф для посуды вдруг мог повернуться вокруг невидимой оси и открыть за собой внутристенный проход или лестничный спуск в подземелье. Но и там еще не сразу можно было уви­деть закиданный хламом люк, через который по приставной лесенке спускались в другой этаж подземного обиталища. А уж здесь блестел древними ризами иконостас, в нишах за железными коваными створками лежали старопечатные кни­ги, слабо, словно вполсилы, горели свечи. В подземной мо­лельне собиралось по нескольку десятков человек, шла служ­ба, не боясь постороннего уха, собравшиеся пели молитвы.

Из подземелья, начинаясь где-нибудь за алтарем, уходил тоннель в сторону двора или огорода. Он мог быть двуру­кавным. Один рукав, короткий, подходил к колодцу, верти­каль которого вентилировала все подземелье, другой, длин­ный, продолжался в глубину двора, к сараям и амбарам, а то и дальше, к колодцу в огороде или к глухому оврагу. Через этот рукав выбирались тайно те, кому несподручно было выходить обычным путем. Бывали конструкции и послож­нее. Если, например, кроме молельни нужно было иметь и убежища для беглых единомышленников или преследуемых наставников.

Тайные жилища и скиты вне городов и поселков распола­гались в глухих, безлюдных местах, однако не настолько да­леко от центров, чтобы затруднить сообщение. Кроме оби­телей пустынников и отшельников, скиты редко выходили

из границ примерно 20-километровой зоны в округе от насе­ленного пункта. Пути к ним были строго засекречены и неве­домы для непосвященных. На Урале, особенно в пределах главных хребтов, где заросшие лесом кручи сменяются таки­ми же залесенными распадками и логами, где скалистые останцы-шиханы вдруг сбегают в горные болота с островками, можно было долго хранить тайну. Подземные скиты и убежи­ща обычно представляли вертикальный или наклонный ко­лодец-шахту, от которого отходили короткие галереи в дватри сравнительно небольших помещения-кельи. Вход маски­ровался. Если грунт был податливым, то устанавливали дере­вянную крепь. Недоступностью, а следовательно, и потаенностью славились скиты вблизи Черноисточинского завода и на территории Веселых гор, долго дававшие приют старо­верческому люду. Подземные скиты окружали Ревдинский, Сылвенский, Тымовский, Тисовский, Верхнетагильский, Кыштымский и многие другие старые заводы.

Борьба с раскольниками усилилась в первой четверти XIX столетия. Указом 1827 года им было запрещено строить ски­ты и именоваться пустынножителями и скитниками. Пред­принимался розыск скитов, отряды солдат и заводских стражников разрушали и уничтожали тайные базы. Скитни­ки сами бросали ставшие ненадежными обители, засыпали их входы и как бы консервировали. Потом следы подзем­ных убежищ терялись навсегда. Вот почему так редко случа­ются находки нетронутых скитов.

Неужели старообрядцы зарывались в землю только из страха перед светскими и церковными властями? Ведь, по свидетельствам современников, это были в большинстве своем необыкновенно твердые, упорные, бескомпромис­сные люди, которые могли за веру и жизнью пожертвовать. Нет, по-видимому, не только страх толкал раскольников ус­траивать подземные обиталища. Что-то было и другое.

В книге «Обозрение Пермского раскола, так называемого старообрядства», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1863 году, дается обзор причин появления раскольников на Урале, их понимание «истинной веры». Есть в ней и некоторые объяс­нения приверженности к тайным и скрытым «гнездилищам». (Автор, скрывшийся под криптонимом А.П., — это видный церковный просветитель, знаток и гонитель раскола, архи­мандрит Палладий, а в миру — Александр Пьянков. — В.С.).

Во-первых, подземное строительство старообрядцев выз­вала сама их религиозная идеология. Главный догмат гла­сил: спасение души может быть только в пустынях, то есть в удаленной от прочих людей среде, бессуетной и негласной.

Этому вторила принятая как закон фраза, якобы изречен­ная когда-то гласом с небес: «Рабы мои истинные, православ­ные христиане, можете потерпите, а не можете, бегайте и убегайте в мои святые горы и вертепы, в расседины земные». «Расседины земные» — это не только высеченное в земле природой, но и вырытое руками человеческими. А слово «вертеп» в старину толковалось однозначно: пещера.

Во-вторых, потайной деятельности способствовали и не­которые обычаи и обряды, принятые в староверческой сре­де. А именно: обязательно скрытно, тайно, секретно от всех прочих, без постороннего глаза исполнять службы и моле­ния. Палладий-Пьянков пишет: «Есть обычай у староверов собираться ночью из религиозных и других побуждений. Эти собрания делаются очень скрытно, с большими предосто­рожностями. Расхо­дятся с рассветом сек­ретными путями...»

Немалую роль в устройстве подзем­ных скитов и убе­жищ, «особенного жилья» на Урале, сыграло и подража­ние знаменитым Иргизским скитам, это­му настоящему гнез­ду иерархов и настав­ников религиозного явления, слово которых было опреде­ляющим и решающим для их уральских последователей. Иргизские скиты находились в глухомани долины реки Большой Иргиз, впадающей в Волгу, и имели постоянную связь с Уралом.

В «Быньговском углу» Невьянска до недавнего времени стояли дома, которым по сто пятьдесят и более лет. Они рублены из бревен вполобхвата, потемневших от времени, но не растрескавшихся и не загнивших, ибо сосна выбира­лась неподсочная, налитая смолой, а иногда и лиственни­ца. Много построек двухэтажных: вверху — семейное жилье, внизу — мастерские, лавки, кухни, подклетные кладовые. Среди деревянных нередки вполне респектабельные: низ — каменный, верх — деревянный. Такой примерно дом был и у Ефрема Потехина, старосты старообрядческой общины. В огороде стояло старинное сооружение: дом не дом, флигель

не флигель. Одноэтажное, сложенное из «демидовского» большеразмерного кирпича (из такого кирпича сложена и Невьянская башня), с толщиной стен до полутора метров, со сводчатыми потолками и почему-то чугунной внутренней дверью. Помещение это чаще всего называлось молельней. Возможно, что когда-то в демидовские и даже в более по­здние времена здание действительно служило тайной рас­кольничьей молельней. Из него был подземный выход в глу­хую сторону селитьбы, а возможно, на территорию старого кладбища. Очевидцы рассказывали, что во дворе дома Потехина на одном и том же месте всегда лежал большой во­рох соломы. Скотину Потехины не держали. Для чего же солома? Не скрывался ли под ней еще один колодцеобраз­ный выход из подземного лабиринта?

Тайна потехинской усадьбы была открыта случайно в кон­це 1920-х годов во время реквизиции общинных ценностей, спрятанных старостой в глубинах рукотворных «земных расседин». А многое в невьянской земле до сих пор скрыто и предано забвению. Да так, что и лучи легенд не доходят до этих тайн.

Лукавый Лог золото идёт с пережимами. Идёт, идёт жила, а потом раз и нет ее. Потому Лог и прозвали Лукавым. Золото там явное было. Сказывают, некото­рым овечка блазнилась. Вот там-то и золото в само­родках находили...

Из старательских баек

Было бы очень странным отсутствие этого драгоценно­го металла в невьянских землях. «Рудная» река Нейва, дав­шая месторождения железа, а в окрестностях — и меди, и самоцветов, и глин гончарных, не могла быть пустозлатой. Но золото долго не «выказывалось» людям. А то, что нахо­дилось, нередко тщательно скрывалось хозяевами округи, и тому были причины. Не из того ли затаенного, не объяв­ленного золота отлили первые Демидовы золотую чашу рез­ной работы, что хранилась потом в их роду как драгоцен­ная и значимая реликвия?

Была такая чаша. На ее сторонах под короной в лавро­вых ветвях выгравировано слово «Sibir» (так ведь тогда еще называли Уральский край), а рядом в том же антураже «Anno 1724»* и свидетельство для пущей веры: «весом 1 фунт 31 золотник».

Чаша явно сделана из невьянского золота — ведь за алтай­ское Демидовы стали биться с 1726 года. Но нигде и никогда всесильные заводчики не обмолвились о золоте, найденном в их уральских вотчинах. Ведь казалось бы, какое богатство должно сразу вырасти на добыче желтого металла — просто сказка. Так повелось, и история знает имена тех, кому повез­ло с золотом. Конечно, Демидовы, распоряжаясь целой «ар­мией» рудознатцев, ведали не только о находках железной руды для своих заводов, но и тех крупицах золота, которые попадали в руки всезнающих и глазастых искателей. Но зна­ли Демидовы и другое: если только объявить о таких наход­ках или только слухи пойдут от тех, кто поговорливей, — каз­на тотчас отберет золотоносные земли под себя. И конец тог­да вотчинам — все отойдет государству. Таков был закон, дей­ствовавший без малого целый XVIII век. Не оттого ли воз­никла почва для легенд о заточенных узниках и бессловесных жертвах, о тайных промыслах и замурованных в стены скеле­тах... Например, легенда о старателе Алексее Федорове: «Око­ло Невьянского завода рабочим Алексеем Федоровым на Го­релом Пне был найден кусок золота весом в фунт. Награда за находку была самая неожиданная. Федорова заковали в кан­далы и бросили в подземелья Невьянской башни, откуда он был выпущен только через 32 года слепым стариком. Владе­лец завода Демидов боялся, что, узнав о находке, казна отбе­рет у него прииск...»

Алексей Федоров — лицо историческое. Он действитель­но был связан с находками золота в невьянских краях в 1760-х годах, документально известны его прошения на император­ское имя.

Демидовское «молчание» о золоте длилось долго, но не могло быть вечным даже под угрозой невероятных наказа­ний проговорившихся. Слухи текли, они достигали и госу­дарственных инстанций.

В 1763 году в Невьянск приехал ревизор князь А.А. Вязем­ский. В его задачу входила ревизия многих демидовских де­яний, и касалась она в большей степени заводских дел, взаи­моотношений с казной, а также вопросов раздела наследства Акинфия Демидова.

О золоте князь, возможно, догадывался, возможно, имел предписание на сей счет, но узнал о нем как бы от неждан­ных челобитчиков. Челом били двое: Савва Третьяков и Семен Сивков. Выходило, что они приискали в «одном мес­те рудные каменья, похожие на золотую рудку». Князь Вя­земский внял челобитью и взял с собой некоторое количе­ство найденной руды. В ней действительно оказалось золо­

то. В Екатеринбург пришло распоряже­ние, чтобы рудознатцев допросили. Так Горная канцелярия уральских заводов уз­нала о драгоценных находках и быстро от­реагировала, тем более что в Невьянском округе в то же время нашли еще несколь­ко золотоносных участков.

Поисковая команда во главе с бергауэром* Павлом Зыряновым летом 1764 года прибыла в Невьянск. Кроме Зырянова в команду входили сами заявители и солдат. В Невьянске поисковиков уже ждали. Не кто иной, как старший сын Прокофия Де­мидова, тогдашнего владельца завода, Ака­кий Демидов со своими лихими помощни­ками. Зырянова расспросили, вреда ника­кого не причинили, но солдата велели «ве­сти под караул», а «объявителей золота бить немилостиво». Демидовы крепко дер­жали тайны невьянского золота — боялись отдать в казну обширные территории сво­

их невьянских и прочих владений. Зырянов по возвраще­нии в Горную канцелярию написал рапорт, в котором не жалел резких слов и определений, называя Акакия Демидо­ва и его служек «разбойниками». Горное начальство, без того терпевшее постоянные неправые выходки заводчиков, на­помнило строптивцам о «наистрожайшем Ея Императорс­кого Величества указе», который не имел двух толкований. А от своего имени потребовало от Акакия Демидова объяс­нения «о нападках и битие и о нанесенных им через то в разведовании знатного земного сокровища помешатель­ства».

Молодой Демидов, видимо, уже постигший сложивший­ся стиль общения с казной, оставил требования Горной кан­целярии без ответа и сделал вид, что строгий указ отноше­ния к нему не имеет. Но тем не менее чуть притих и види­мых препятствий дальнейшим поискам золота не чинил. Так, по крайней мере, казалось.

Осенью 1764 года поисковые команды разведали все ука­занные заявителями рудопроявления, отобрали весомые пробы, отправив их на золотопромывальную фабрику в Уктус. В декабре того же года из этих проб получили золото.

Успех поисков подтолкнул невьянских рудознатцев к «приисканию знатного металла». Сыграла свою роль и ка­жущаяся отрешенность Демидовых. В 1769 году крестьяне

Василий и Яков Третьяковы нашли несколько золотоносных жил в самой близости от Невьянска, появились и другие на­ходки. Вот-вот начнет греметь новая золотая провинция — Невьянская. Но не тут-то было. Демидовы не были бы тако­выми, если бы отступили от своего. Они знали, как застра­щать ретивых первооткрывателей, как сверху донизу купить чиновников, как сделать так, чтобы все документы о золоте исчезли без следа. Удалось и на этот раз — почти на трид­цать лет закрылась тема невьянского золота.

А каково вообще отношение Демидовых к драгоценным металлам? В петровское, да и в более позднее, время за своеволье с золотом и серебром, то есть за сокрытие найден­ных руд, тайный промысел и прочее, нещадно рубили голо­вы независимо от состояния и положения их владельцев.

О драгоценных металлах нужно было немедленно заяв­лять в казну. Не исключалось, что заявителю достанутся еще и батоги — а вдруг не все высказал, вдруг утаил? Как мы виде­ли, владельцу земель, на которых вдруг обнаруживался «знат­ный металл», грозила потеря этих земель. Страшно было иметь дело с этими металлами. Если только уж совсем тай­но, да так, что в случае чего — и концы в воду. В самую насто­ящую... Неспроста росли и множились вековые легенды о тайной плавке драгоценных металлов в демидовском Не­вьянске. В подвалах башни или еще каких, соединенных подземной связью с заводским прудом. Легенды никогда не возникают совсем на пустом месте. Знались Демидовы с зо­лотом и серебром. Подносили сначала царским и знатным особам из свиты золотые и серебряные вещицы, якобы най­денные «бугровщиками» в древних могилах и курганах. Не одну упомянутую золотую чашу имели и в собственном оби­ходе. Золотые и серебряные предметы — это большей час­тью единичные, памятные, раритетные вещи. Не ставить же их на поток — засветишься. Другое дело — монеты. Пос­ле петровской денежной реформы появились золотые — чер­вонцы и двухрублевики. Этих в ходу было мало. Заметны они, не останутся без лишнего внимания. А вот серебряные день­ги, скажем рубли, куда угодно уйдут, через любые руки, по любой плате. Ходовая, словом, монета.

На серебре Демидовы и остановились. Только вот неза­дача — на Урале серебра что-то не отыскивается, не говорят о нем рудознатцы. Разве только с медью самая малость. А вот, сказывают, на Алтае руды — так в тех и медь богатая, и серебра много.

В 1726 году Акинфий Демидов подал прошение на имя императрицы Екатерины I, хорошо знавшей «Демидычей»

и благоволившей им, чтобы ему на основе посессионного права, то есть в пользование, а не в полную собственность, передали большие территории на Алтае, том самом Алтае, который сейчас называют Рудным. Просил Акинфий отдать «...дикие места, состоящие в татарском владении, и ежели где впредь приищутся медные, серебряные, золотые руды, чтоб нам копать их и заводы заводить не против привиле­гии, а другим в тех местах для копки руд и построению заво­дов мест не отдавать и не отводить».

Все разрешила Демидову матушка-царица. Как из рога изо­билия сыпался Демидовым фарт на Алтае. В короткий пе­риод было открыто много рудников, построены медепла­вильные заводы: Колывано-Воскресенский, Барнаульский, Шулбинский и другие. Конечно, за всем этим стояла не про­сто удача, а еще умение делать дело, сметливость, решитель­ность и жесткость, что и было всегда свойственно первым Демидовым. Удача порождает зависть, а зависть — врагов. Но не зависть подвигнула старого демидовского недругаВ.Н.Татищева, а скорее чувство долга перед государством и желание способствовать его укреплению, что было свой­ственно «птенцам гнезда Петрова».

В 1734 году другая императрица — Анна Иоанновна — не без подначки демидовских недругов повелела Главному на­чальнику Сибирских и Казанских заводов В.Н. Татищеву ото­брать у Демидовых алтайские предприятия, «если он най­дет их для пользы казны нужными». Татищев так и сделал. Но Акинфий, поднаторевший в интригах вблизи трона, об­ратился к всесильному фавориту императрицы Эрнсту - ­Иоганну Бирону, которому «поднес» 50 тысяч талеров* — огромную по тем временам сумму. Бирон даже дал расписку в получении, которая, как ни странно для компрометирую­щего документа, сохранилась в архивах.

Почему талеров? Не кроется ли здесь еще одна «придум­ка» хитроумного заводчика — не делаем-де никаких своих рублей, а платим вот даже иноземной деньгой...

Так или иначе, а Демидов своего добился. В 1737 году новым указом императрица вернула ему алтайские заводы, а В.Н. Татищеву предписала «впредь не ведать его заводами никогда».

Деньги, какие бы они ни были, сделали свое дело. Но не­надолго. Слухи о «знатных металлах», которые якобы вов­сю добывают Демидовы на Алтае, проникали всюду, дошли и до Петербурга. К тому же донесли Акинфию, что его мас­тер Трегер предал своего хозяина и норовит обнародовать дела с драгоценными металлами.

Демидов не стал медлить. Опережая Трегера, он поспе­шил в столицу, где уже царствовала новая императрица — Елизавета Петровна. Вручая пудовый слиток серебра, вып­лавленный из свинцовых руд Змеиногорского месторожде­ния, заводчик всеподданейше докладывал: «Вот таким доб­ром Бог благословил твое царствование, Великая Государы­ня, через мои труды». Получалось, что Демидов сам заявил о находке руд драгоценных металлов и просил поддержки.

В своем указе о назначении комиссии по расследованию обстоятельств появления у Демидовых серебряных руд Ели­завета Петровна, помня заслуги заводчиков перед своим отцом, отметила, что «Демидова за его верные службы в соб­ственной протекции и защищении содержать имеем». Ко­миссия «прислушалась» к мнению самодержицы и подгото­вила решение, которое разрешало Демидовым производить добычу драгоценных металлов под присмотром казны. Ка­залось, все устраивалось с алтайскими рудниками, но в авгу­сте 1745 года скоропостижно скончался Акинфий Демидов. Началась известная борьба наследников, которая кончилась тем, что уральские предприятия были между ними поделе­ны, а алтайские перешли в казну. Ручеек драгоценных ме­таллов с Алтая Демидовым перекрыли.

А что же на Урале, в Невьянской вотчине? Демидовы в течение многих лет сопротивлялись открытию невьянско­го золота. Когда наследники продали завод Савве Яковлеву, у золотоискателей появились надежды на перемены. Уже известное историческое лицо — Алексей Федоров — в 1797 году отправил императору Павлу I прошение, в котором со­общал, как он тридцать лет назад отыскал золото в невьянс­кой земле и как новый владелец завода препятствует устрой­ству приисков: «...оные прииски заводчиком Яковлевым на­сильно от всех отобраны». А он, Федоров, может «оных зо­лотосодержащих руд в тех же самых дачах у Яковлева пока­зать изобильное количество». Все возвращалось на круги своя. Горное начальство снова дает распоряжение провес­ти разведку золотых руд в невьянских краях. В канцелярс­ких архивах пытаются найти документы о прежних поис­ках. Тщетно. Видно, опытная рука, приглаженная еще деми­довским подношением, давно изъяла нужные бумаги.

Савва Яковлев осторожничал, на рожон с властями не лез, но был себе на уме. В невьянских окрестностях появились екатеринбургские поисковые команды. Но что же это? Ка­кое бы из указанных мест ни копнули, где бы ни взяли про­бы — пусто. Ни золота, ни серебра. Десятки проб не содер­жали драгоценных металлов, документы сухо подтвержда­

ли очередную неудачу. Опять скрылось невьянское золото. Только вот бывший торговец мясом посмеивался: не хуже, чем у Демидова, у него получилось.

Но золото — это такой странный металл, бесовский, уж если зашевелилось, то все одно вылезет. Наступил новый, XIX век, с новыми веяниями, с новыми взглядами. В 1812 году вы­шел указ Правительственного Сената «О предоставлении права всем российским подданным отыскивать и разрабаты­вать золотые и серебряные руды с платежом в казну подати». Кончился столетний запрет, «знатные металлы» мог теперь искать и добывать каждый без боязни, что его земли с золо­тоносной породой отберет казна. Начался всплеск золотои­скательства. Однако одна из первых находок была совершен­но случайна. В 1813 году девочка Катя Богданова, жительни­ца Верхнейвинского завода, нашла в речном песке забавный камень, тяжелый и желтоватый. Он оказался золотым само­родком. Весть о находке дошла до приказчика Ивана Евтефьевича Полузадова. Он отвез самородок в Березовский, где познакомился со знаменитым штайгером Львом Ивановичем Брусницыным, открывшим способ добычи россыпного золо­та. После поездки в Березовский приказчик Полузадов начал самостоятельные поиски драгоценного металла по способу Брусницына. Он обнаружил несколько участков с богатым зо­лотом в долине реки Нейвы выше Невьянска. А самая бога­тая россыпь в долине была найдена в 1819 году. Причем на­шли там, где еще в 1813-м наткнулись на золоторудные жилы, разработку которых не стали производить «за бедностью».

Затем находки золота в невьянских землях стали просто обвальными. Ниже Невьянска по долине Нейвы, по ее при­токам Ольховке, Фетьковке, Шайтанке и другим столбились золотоносные участки. Стали появляться оборудованные под промывку песков прииски: Шуралинский, Калатинский, Хмелевский.

«Потерявшееся» было невьянское золото снова «на­шлось», и уже никакая властная или корыстная сила не мог­ла его «закрыть».

Золото крепко выручало невьянцев в те периоды, когда дышал на ладан Невьянский завод, терявший былую славу, терявший заказчиков на железо, попадавший в жесткие пе­рекрестья бедствий и смут. Завод нет-нет да и получал зака­зы на золотодобывающую технику, например, на производ­ство драг и инвентаря. Рабочие часто находили заработки в многочисленных старательских артелях и на открывающих­ся приисках. Это поддерживало население, не давало навсег­да замереть заводу, искавшему свое будущее.

Золото и по сей день добывается на невьянской земле, добывается трудно, ценится не «по чину». Покрылись плот­ным дерном, а то и заросли кустарником старые отвалы от золотых россыпей, подсохли глинистые озера от размытых гидравликой речных берегов да сухих логов.

Ушел фарт, ушли на другие участки и золотодобытчики. Только вьется над опустевшими отвалами, закопушками и обрывами, раздрызгаными мощной струей воды, легкий дымок старинных невьянских легенд.

«Старатель один спал в избе. Спросонья видит — из гол­бца вылезли три девицы. Русые и красивые. Он испугался и убежал. Потом вдвоем в избу зашли, а никого уже нет. Гово­рят, в голбце надо копать, самородки должны быть...»

«Пришел вечером старатель домой, зашел в избу и слы­шит, кто-то во дворе возится и кряхтит. Он вышел во двор и видит, что по двору ходит свинья. Особенная, странная. Только хотел подойти поближе к ней, глядь, а свиньи-то нет, пропала, будто ее и не было совсем. Говорили, что если где эта свинья появляется, то там надо золото искать».

«В Шурале раньше много было золота. Да и сейчас ле­жит наверняка под избами. Был, сказывают, случай — через эти места мимо Шуралы шло целое стадо змей. После того там золото стало появляться...»

...И тогда будет от вас горькое стенание, и от кричания и рыдания вашего потрясется земля, солнце померк­нет и луна в кровь преложится. И тогда восплачется зем­ля за погибель человеческую, тогда восплачутся море и реки... Тогда восплачется бездна гласом великим, аки в трубу златокованную...

Пророчество «О последних днях».Рукописная старообрядческая книга

Что ни говорила картина будущего, которая виделась оби­тателям страны «древлего благочестия» из тумана прошлых веков, была очень мрачная. Всякий, казалось бы, ужаснулся этим предначертаниям, стал бы жить безответственно, буд­то завтра — уже самый последний день... Но у этих людей рождение — не праздник, а приход в грешную, окаянную, суровую жизнь и сама жизнь — только эпизод, который надо прожить достойно, честно, в любви ко всем. А смерть — это порог в другое состояние, счастливое и вечное. Пророче­ство о последних днях не страшит — настраивает на фило­софское видение мира...

Вот таких загадочных людей еще можно встретить в Не­вьянске и его окрестностях. А было их много. Почти целая страна. Они, в известной степени, определяли отношение к труду и его формам, общение между собой и с властями. Они называли себя последователями «веры древлего благо­честия», а в народе, который к ним себя не относил, слыли как раскольники, кержаки*, старообрядцы. Отношение к ним было разным — от слепой злобы до безудержного вос­хищения. И верно, не простые они, эти староверы. Пьяни­цы не любят их за отказ от неурочной рюмки, лентяи — за истовость к труду, лжецы не приемлют за правду, сребролюб­цы — за то, что денежку, кем-то оброненную, не поднимут: не я терял, не мне и брать, сопливые да слюнявые — за то, что не дадут чужому из своей посуды есть и пить.

Невьянск как заводское поселение начинался не старо­обрядцами. Разный неустроенный люд своей и не своей во­лей селился возле первых уральских заводов. Невьянский начал свою жизнь как завод казенный, и изначальное его население состояло из «пришлых» людей, «сошедших со старого места». В основном это были выходцы из государ­ственных и дворцовых деревень Архангельской, Казанской, Московской, Нижегородской, Вятской, Сибирской губер­ний. Старые названия невьянских улиц хранили эту дав­ность: Тульская, Большая и Малая Московские, Кокуй, Осиновская, Елабуга, Бараба и другие.

Кроме «официальных» переселенцев в Невьянск стека­лись опальные стрельцы, оставившие свой разбойничий промысел волжские и камские «вольные люди», пленные шведы, беглые крестьяне, солдаты и каторжники.

Демидовы не отказывали никому в приюте. Приходили крепкие, выносливые, битые жизнью люди, которые знали трудности горной и «огненной» работы, а главное — были абсолютно бесправны, и жизнь их не стоила ломаного гро­ша. Таких набиралось в Невьянске много. Время от време­ни возникал вопрос: не этой ли людской «неучтенкой» объясняется высокая производительность Невьянского за­вода? Не с ревизией ли такого контингента связана знаме­нитая легенда о затоплении подземелий, куда могли согнать для сокрытия «лишних» людей?

Известный уральский историк В.Н. Шишонко описыва­ет своеобразный акт «посвящения в невьянцы». Всех бег­лых, особенно солдат, каторжников и прочий «беспачпортный» люд, приводили в так называемую «годовую избушку на Ялупанове острове, близ Чистого болота в семи верстах от Невьянского завода», то есть в глухомань, куда никаким государевым командам не добраться. Здесь беглые выдержи­вались до тех пор, пока их «рассейский лик не превращался в невьянский», не вырастали на голове волосы и не отрас­тала окладистая борода. Ослабевших подкармливали для бу­дущего заводского дела.

Старообрядцы же, составляя особую группу населения де­мидовских заводов, пользовались особым расположением заводчиков. Характером, отношением к работе, честностью и твердостью они обусловливали свое продвижение в управ­ленческие звенья. Демидовых часто упрекали в том, что они потворствуют раскольникам, ставят их приказчиками и даже управителями своих заводов.

Старообрядцы на Невьянском заводе появлялись не­сколькими путями. Одни приходили из поселений, возник­ших в невьянской же округе еще до того, как стало разви­ваться горнозаводское частное и казенное дело. Эти посе­ления располагались по рекам: Межевая Утка, Висим, Смо­родинная, Сисимка, Шайтанка, Сулатка. Другие приходили на Невьянский завод издалека, может, и по приглашению Демидовых, как, например, жители старообрядческих мест Русского Севера, Поморья. Известно, что большая группа будущих невьянцев прибыла с берегов озера Выг и реки Керженца. Они составили более или менее привилегированную часть заводского старообрядчества — работали рудознатца­ми, мастерами, подмастерьями. Из них-то чаще всего и вы­ходили приказчики и управители.

Третий путь — бегство, чаще всего коллективное, от пре­следований светских и церковных властей из разных райо­нов России. Бегство безоглядное, ибо альтернативой под­

час было самосожжение — целыми общинами, с чадами и домочадцами.

Встречались и такие, о которых говорили: «Пришел гу­лящим бытом». У этих не было семьи, своего хозяйства не заводили. Часто, бросая заводскую работу, уходили в дале­кие лесные скиты, бродяжничали по Уралу.

Старообрядческих «сходцев», учтенных переписями, то есть имевших свое хозяйство, на демидовских заводах в пору Никиты и Акинфия числилось до 43 процентов от всего на­селения. К началу XIX века приверженцев «веры древлего благочестия» было уже около 150 тысяч человек. К тому вре­мени старообрядцы уже не были едины, существовало мно­го толков и согласий, различие которых трудно было опре­делить малосведущему человеку: софонтиевцы, поморцы, федосеевцы, странники, часовенники...

До поры до времени в начале XVIII века старообрядче­ство в демидовских заводских поселениях не вызывало при­стального внимания церковных и светских властей. Во-первых, все еще чувствовалась отдаленность края, во-вторых, у главенствующей здесь Тобольской епархии была куда как более важная задача: приобщение к православной вере и крещение «инородцев», испокон веков населявших уральс­кие и сибирские земли.

Но вот тобольский архиепископ Филофей побывал в 1702 году на Невьянском заводе, объехал окрестные поселения и, как говорится, всплеснул руками — в округе доминирова­ли порядки «древлего благочестия». Он забил тревогу. Но то ли опять отвлекли «инородцы», то ли Демидовы охлади­ли его рвение, кампания преследования старообрядцев в этот раз не началась, хотя жалобы Филофея и достигли пра­вославных верхов.

В верхах в ту пору энергично проводились реформы. Был упразднен патриархат*, а его место занял государственный орган церковного управления Священный Синод**. Он воз­главлялся обер-прокурором, которого назначал сам импера­тор. Одним из главных направлений деятельности Синода и стало искоренение раскола и возвращение раскольников в лоно православной церкви. Начало было достаточно гуман­ным. В 1721 году Синод обратился с посланиями к старооб­рядцам, в которых увещевал их, призывал приходить на бе­седы и проповеди, разрешать спорные вопросы обрядов на собраниях общин и в государственных управах. Никто из ста­рообрядцев на предложения Синода не откликнулся.

А между тем новый тобольский владыка епископ Анто­ний Стаховский намечает целую программу борьбы со ста­-

рообрядчеством, и прежде всего — на невьянских и тагильс­ких заводах Демидовых. Антоний долго управлял Тобольс­кой епархией и не раз принимал самые жесткие и решитель­ные меры для искоренения «веры древлего благочестия» в Невьянской округе.

Через год Священный Синод повторно пригласил старо­обрядцев для бесед и увещеваний и гарантировал неприкос­новенность тем, кто внемлет обращениям: «Священному Си­ноду известно, что раскол размножается благодаря скрыт­ному действию лжеучителей, которые не ищут наставления от истинных пастырей, уклоняются от рассуждения о вере. Да будет всем известно, что от Святейшего Синода не будет никакого препятствия и неприятностей тем, кто явится на собеседования о спорных предметах... Кто пожелает при­соединиться к церкви, тот будет принят с прощением всех прежних вин, а кто не пожелает, тому будет дана полная сво­бода с ручательством от Синода, согласно воле Государя, что никому не сделано будет принуждения... Да будет известно и то, что если кто из раскольнических учителей не явится в назначенный срок в Синод для означенной цели, а после будет уличен в распространении раскола, тот будет подвер­гнут гражданскому суду и наказан без всякой пощады и по­милования».

Увещевания снова остались без последствий. Учителя рас­кола, почувствовав некоторую неуверенность властей, уси­лили распространение доктрины «страдание ради правды», призывая своих сообщников погибать за «древлюю веру», но не сдаваться «никонианам» и «царю-антихристу».

Как и следовало ожидать, правительство и Синод встали на путь репрессий. Запрещались открытые молебны, распро­странение старообрядческих учений, строительство часовен, а те, что уже были построены, разорялись и закрывались. Ста­роверы бросились в бега, в леса, горные чащобы, в скиты на островах среди непроходимых болот... Имущество таких бег­лецов государство немедленно конфисковывало.

Неистовствовали учителя и проповедники старообрядче­ства. В невьянской округе известны были Никифор, живший в скиту близ Бобровки, невьянский проповедник Иов, а так­же старицы Платонида, Досифея и Варсонофия, скит кото­рых разорили, а самих их замучили в московских застенках.

Особенно чтили Иова. После его смерти могила старца стала местом паломничества. Паломники не только истово молились на месте его упокоения, но и брали землю с моги­лы проповедника и использовали в качестве лекарственно­го снадобья.

Старицы Досифея и Варсонофия открыто крамольничали о Петре I: «Он-де швед обменный, потому до­пускает, что Богу противно, против солнца крестят и свадьбы венчают, и образы пишут с швецких персон, и платье возлюбил швецкое, и со шве­дами пьет и ест, и из их королевств не выходит, и швед-де у него в наболь­ших. Извел-де русскую царицу, от себя сослал в ссылку, чтоб с нею ца­ревиче в не было, и царевича-де Алек­сея Петровича извел, своими руками убил...»

В октябре 1734 года на Урал в ка­честве горного командира уральских заводов снова вернулся В.Н. Тати­щев. В его обязанности входила и борьба с раскольниками, которая принимала все более ожесточенные формы. Человек своего времени, связанный честью и присягой, Тати­

щев и за это дело взялся со свойственной ему энергией и твердостью. Он не забыл демидовские козни, знал, что Де­мидовы скрывают, всячески «пригревают» и используют труд старообрядцев. Получив доказательства тому от доб­рохотов, Татищев доносит петербургским властям, что Акинфий Демидов на своих заводах (в том числе Черноисточинском и Невьянском) скрывает раскольников и пре­пятствует их поиску.

В ответ приходит правительственный указ, который предписывает: «Живущих в селах Черноисточинского за­вода Демидова монахов и монахинь развесть под караулом по разным монастырям внутри Сибири, в каждый монас­тырь по два-три человека и содержать их в тех местах в особливых кельях в мирском, а не монастырском платьях и увещевать. Которые обратятся, постричь вновь и далее церкви за монастыри не выпускать, а не обратившихся употреблять в работах, бельцов* же посадских, дворцовых, государственных крестьян вывесть из лесов и поселить при заводах для заводских работ в таких местах, где они сооб­щения с правоверными К свои ереси распространить не имели бы случая».

Тучи над головами староверов сгущаются. В Екатеринбур­ге на мысу заводского пруда строится одна из самых страш­-

ных тюрем для «исправления» раскольников «Заречный тын». Бревенчатые стены четырехметровой высоты, ров, рогатки. Внутри ограды стояли деревянные бараки, в кото­рых жили и умирали сотни людей: простых старообрядцев, их наставников и монахов-скитников, а также тех, кто со­чувствовал расколу и не раскаялся. Заключение было бес­срочным, «до смерти». Убежать из застенка было невозмож­но. Известен только один случай, когда ловкий и сильный «сиделец», отпросившийся у охраны зачерпнуть прудовой воды, бросился с берега в пруд, быстро переплыл его и скрылся в застройке Ссыльной слободы.

Демидовых обязали провести перепись старообрядцев, живущих вблизи подвластных им заводов. В округе расколь­ников обоего пола набралось около двух тысяч. А на самих заводах оказались лишь единицы — Демидовы не разглаша­ли тайны своего населения и своих работных людей.

Команды солдат с ретивыми командирами сновали в ле­сах Невьянской округи, разоряли старообрядческие гнезда, сжигали молитвенные дома, скиты, заимки, тайные убежи­ща. Много молчаливых обитателей старообрядческих посе­лений было отправлено в екатеринбургское узилище «Зареч­ный тын». Многие при известии о подходе солдат просто убегали в непроходимые чащи и пе­режидали напасть.

Власти поняли, что сломить силой твердых «ревнителей веры древлего благочестия» не удастся. Кроме того, команды вносят хаос в жизнь края, мешают работе заводов. Стали роп­тать и православные, недовольные беспорядками, и заводчики, терпев­шие урон.

К концу 30-х годов XVIII столетия политика «кнута» сменилась полити­кой «пряника». Снова в раскольничьи поселения ринулись миссионеры — увещевать добром. Среди них были и высокопоставленные деятели Тоболь­ской епархии, такие, как, например, протопоп Свято-Троицкого Собора Иоанн Соболев. Его увещевательными трудами к православной церкви воз­вратилось 69 невьянцев обоего пола.А не пожелали оставить лоно «старой веры» 633 невьянца.

Так было и повсемест­но. Этого власти не ожи­дали, и период «пряника» закончился. Начались но­вые репрессии. Стали ис­кать и арестовывать боль­шей частью старообряд­ческих наставников, так называемых «учителей раскола». В «Заречный тын» непрерывно посту­пали новые «сидельцы».

К тому7 времени невьян­ские старообрядцы оказа­лись без поддержки все­сильного Акинфия Деми­дова — заводчик скончался

в 1745 году, а три его наследника принялись делить имущество.Наконец в 1762 году вышел указ Сената о прекращении

гонений на старообрядцев. Старообрядцы становились пол­ноправной частью населения. Их способности и целеустрем­ленность пошли на пользу уральской промышленности, тор­говле, развитию промыслов и ремесел. К началу XIX века в Екатеринбурге, например, больше половины купцов принад­лежали к представителям «веры древлего благочестия». Из этой среды появлялись не только торговцы разных гильдий, но и бургомистры, городские головы, попечители, словом, власть имущие.

В Невьянске происходили те же процессы. Кроме завод­ского производства старообрядцы занимались торгово-предпринимательской деятельностью и ремесленничеством. Вообще, Невьянск издавна слыл торгово-ремесленническим центром. Еще в 1747 году невьянский житель купец Нико­лай Самойлов возил китайские товары из Кяхты. Другой невьянец, Иван Голицын, из тех же дальних краев достав­лял товары на Ирбитскую ярмарку. Чего только не было и на ежегодных невьянских ярмарках: Петровской в конце июня и Зимней в конце декабря. Вот что писал современ­ник: «Заводские жители делают разные вещи по домам и во время съездов оными торгуют. С 25 по 29 июня торгуют на ярмарках и съездах медною, железною, чугунною, деревян­ною посудою, ящиками, юфтевыми и подошвенными кожа­ми, мукой ржаной, пшеничной, ячной, солодом, крупой просовой, разными харчевыми припасами, приезжают иновер­цы за покупкою лошадей».

Конечно, главным «торговцем» и «ремесленником» был Невьянский завод. Он выпускал и продавал чугун, железо, медь и изделия из этих металлов: посуду, инструмент, тру­бы, котлы, якоря. Лили колокола и собирали большие часы. Завод снабжал своими изделиями Санкт-Петербург, Моск­ву, Казань, Нижний Новгород и другие города.

К середине XIX века в Невьянске насчитывалось двенад­цать тысяч жителей, из них ремесленников — около двух тысяч. Торговцы располагали 53 лавками в гостином дворе, а ремесленники работали в 120 мастерских.

В прошении о присвоении статуса города в 1861 году невьянцы перечисляли все то, что они умеют делать. Список был внушительным и содержал многие редкие в то время и совершенно неизвестные в наши дни ремесла. Имелись иконописцы и живописцы, крендельщики и круподелы, за­мочники и ружейники, сыромятники и овчинники, железопечаталыцики и чеканщики, синельщики и набойщики, позолотчики и серебренщики, звероловы и птицеловы, шорники* и чеботари, пимокаты и войлокаты, дегтяри и смольники, а также «делатели огнегасильных машин». К этому надо прибавить множество «ручных женских руко­делий».

Самым известным было в Невьянске сундучное ремесло. Сундуки делали бронзовые, под дерево, малахитовые, зер­кальные, «мороженые»**, крашеные, со звоном. Всех раз­меров — от громадного до самого маленького. Из сундуков составляли «горки» до потолка. Одна такая «горка» напол­ненных приданым сундуков многое говорила жениху и его родне о невесте.

Знаменитый естествоиспытатель Петр Симон Паллас в книге «Путешествие по различным провинциям Российско­го государства» отмечал, что невьянские каретники и колес­ники «весьма крепко делают свою работу» и снабжают сво­ими изделиями даже далекие уголки Сибири, что «художе­ство, в коем с немалою пользою здешние упражняются люди, есть лакирование: они наводят лак на медные и железные чайники, на деревянные чашки, стаканы, подносные доски и прочие... Бывают вещи наведенные не хуже китайских, а лучше французских, выключая живопись».

Торговлей, ремеслами и промыслами самым активным образом занимались старообрядцы, получившие некоторое послабление — «передышку». Общины окрепли, построи­ли в округе несколько часовен, получили материальную поддержку от богатых вкладчиков. Старообрядческое уче­ние находило все новых приверженцев.

Власти снова забеспокои­лись. Но вместо новых репрес­сий и гонений изобрели спо­соб «размывания» старообряд­чества, объявив введение в рус­ской православной церкви принципа единоверия. Оно предусматривало единство всех православных христиан на территории России и при­надлежность к единой церкви. За старообрядцами сохраня­лись права службы по своим старым обрядам и книгам, раз­решалось креститься двумя перстами, иметь священни­ков, каких захотят. Им посто­янно внушали,что единоверие идет от государя и ослушаться его начертаний грех и наруше­ние благочестия («всякая власть от Бога»). Подчеркива­лось, что если старообрядцы не примут дарованное царской властью единоверие, то «не изъявят ли тем непокорность

Высочайшей воле и не явно ли обнаружат жестокое и ока­менелое упрямство свое?»

Однако воплощение идеи единоверия тоже продвигалось трудно... Сломить, подавить и официально уничтожить ста­рообрядчество удалось только большевикам. Правда, вмес­те с вечным врагом старообрядцев — православной церко­вью, хотя многие ревнители древней веры видели схожесть своих идеалов справедливости и правды с провозглашенны­ми большевиками идеями всеобщего братства и равенства. И если православие нашло силы подняться, то старообряд­чество оказалось без этих сил. Оно продолжало и продол­жает дробиться на толки и согласия, оно не стало привлека­тельным для молодежи, в его рядах мало богатых благотво­рителей. Уходят из жизни вероучители старообрядчества, а новых «старцев» уже нет.

Мы покидаем страну «древлего благочестия» с ее замеча­тельным и трудным прошлым. В этом прошлом остаются сви­детельства борьбы Невьянска за статус города и админист­ративного центра, когда Демидовы приложили все усилия.

чтобы Невьянск не стал уездным центром Пермской губер­нии, и это право досталось Алапаевску.

В прошлом остаются страницы смут, одна из которых всколыхнула завод в далеком уже времени середины XVIII века, когда с невьянцев стали взыскивать «в подушный ок­лад з держателей... подушных, рекрутских и лошадинных по указанным складкам денег...». Тогда невьянцы крепко стояли на своем, бросили заводскую работу, отбивали у властей сво­их арестованных товарищей. Демидовы при этом стояли в стороне, лишь отписали своим приказчикам, что жалеют о случившемся. «Хотя они (рабочие. В.С.) совсем работать не станут, в том их не принуждать, и в канцелярии о них просить не велеть, а как они проживутся, тогда работать охотно станут». Старосту Юношева, сотника Медовщикова и десятника Трегубова после «разбирательства», организо­ванного канцелярией Главного правления заводов, отхлес­тали плетьми.

Остались в малоизвестности события революционных смут XX века. Конечно, «победы» большевиков исследова­ны и известны, правда, иногда в ущерб все той же много­страдальной истине. Многие эпизоды беспрерывной борь­бы за власть большевиков, эсеров, меньшевиков, админист­рации Невьянского горного округа, всяких временных ко­митетов и советов до сих пор обретаются втуне. Например, восстание автомобильного батальона и примкнувших к нему жителей Невьянска, Верх-Нейвинска, Быньгов, Шуралы против красного террора.

Затерялись в громких газетных реляциях о передовиках производства и партийных активистах трагические собы­тия репрессивных тридцатых годов уходящего века, обез­долившие многие невьянские семьи и в известной степени изменившие структуру населения города, его нравственные устои и общее отношение к жизни.

Чем дальше проникаешь в глубины прошлого города ле­генд, тем больше оказывается непознанного и загадочного в этом прошлом.

...Уральская гряда здесь полностью теряется, слива­ясь с равниной, и то, что на картах изображено как горная цепь, является лишь водоразделом...

...По дороге из Екатеринбурга, то есть на протяже­нии 95 верст, мы не делали никаких особых наблюде­ний... Мы проехали несколько многонаселенных дере­вень, и повсюду нашему взору открывалась радостная картина счастливого достатка.

Адольф Купфер. Путешествие па Урал. Париж, 1833 г.

Гости Урала в прошлые времена, проезжая Невьянск, не­изменно в о с х и щ а л и с ь окрестностями завода. Здесь много природных достопримечательностей, и эти примечатель­ные места к тому же связаны с историческими событиями, преданиями и легендами старого быта.

Магистраль, уходящая на север нашей области, по кото­рой можно попасть в Невьянск, на шестидесятом километ­ре от Екатеринбурга выбегает на сравнительно открытое место. Если притормозить и внимательно посмотреть на залесенные вершины, что видны с левой стороны дороги, то на одной из них увидишь величественные скалы в виде отдельных столбов, будто сложенных из гигантских плит или грибных шляпок. Гора эта называется Семибратской, а скалы носят название Семь Братьев.

Их действительно семь, стоящих рядом. А еще одна скаль­ная вертикаль расположена поодаль от всей группы. Это Се­стра. Романтичная легенда повествует о любви девушки и об упрямом несогласии братьев, а другая — о Ермаке и его казацкой вольнице. Встали-де на его пути семь братьев-великанов. Только одолеет одного, как появляется другой, а за ним третий... Перекрестил тогда Ермак всю эту «братию», да так истово, что превратились они в каменные столбы...

Скалы принадлежат гребню единой каменной гряды, вы­тянувшейся с севера на юг. Старший «брат» — каменный ос­танец высотой 42 метра. Вблизи его собраны другие, помень­ше. Один из скального семейства напоминает по очертани­ям птицу, отчего получил имя Камень-Птица. Остальные «братья» собственных имен не имеют, а различаются по но­мерам: «второй», «третий»... У подножия каменных остан­цев найдены следы обитания и деятельности древнего че­ловека, находившего здесь защиту от врагов и непогоды.

Поверхность камней испещрена надписями. Вот, к приме­ру, уже изрядно вытертая влагой и ветром: «Да здравствует

социальная революция». Установлено, что надпись сделана в1912 году жителями Верхнейвинского завода.

В пространстве между линией Горнозаводской железной до­роги, что идет из Екатеринбурга на Нижний Тагил, и автома­гистралью на Серов лежит одно из самых замечательных озер Урала, горное озеро Таватуй. Оно расположено в 30 километ­рах к югу от Невьянска. Это целая система водоемов, появив­шаяся после строительства плотины Верхнейвинского завода в 1762 году. Воды нового пруда через протоку соединились с озером и даже несколько подняли его уровень. Нынешний Таватуй — это когда-то «Большой Таватуй», а был и «Малый Таватуй», о котором писал Н.К. Чупин в своем «Словаре»: «Небольшое озерко, словно малый ребенок у теплого бока матери, «прилегло» у западного берега «Большого Таватуя». Сейчас этого «Малого» уже нет — только заросшее болото с редкими тропками через него. Из «Малого Таватуя» когда-то вытекал ручей Исток, впадавший в Нейву.

На берегах Таватуя еще в конце XVII века появилось не­сколько поселений, основанных бежавшими на Урал стрельцами-старообрядцами. Некоторые, например село Таватуй, представляют этнографический интерес как место обита­ния потомков стрельцов.

Горное озеро Таватуй необыкновенно живописно. По берегам видны гранитные глыбы — свидетели когда-то про­исшедшего здесь тектонического разлома. Восточный берег более крутой, его обрамляют лесистые вершины: Большой Камень, Бычиха, Стожок, Высокая.

Из вод озера поднимаются несколько островов: Макаренок, Софроновы, Голубев. Они скалисты, не в пример остро-

ву Сплывню, — низменному, поросшему ольхой и осокой. Его иногда называют также Ольхов Куст. Этот остров приплыл на свое современное место из северной части озера, сел на мель и закрепился корнями растущих на нем деревьев.

Средняя глубина озера Таватуй — пять метров, а наиболь­шая — девять. Несмотря на всеобщее экологическое ухудше­ние всех качеств окружающей среды, вода в озере все еще чистая, прозрачная и позволяет наблюдать дно на глубину до четырех метров. Озеро подпитывается многочисленны­ми родниками, а также стоком более чем тридцать впадаю­щих в него рек. Среди них — Большая и Малая Шаманихи, Большая и Малая Витилки (известна другая форма названия — Витильна), Калиновка, Каменная, Казачиха.

Чистая вода способствует сохранению рыбных запасов. В озере живут и «уральские» породы рыб: щука, окунь, язь, налим, плотва, но развелись и «иноземцы»: рипус, сиг, при­везенные из далеких озер северо-западной России.

Живописность Таватую придают окружающие леса. Здесь и чудом сохранившиеся небольшие островки корабельных сосен, и причудливые кроны лиственниц. Живут береза, липа, ель, пихта и даже... кедр сибирский — ведь в этих мес­тах проходит южная граница его распространения.

Горное озеро Таватуй — драгоценное сокровище в при­родном ожерелье Невьянска.

Едешь ли по Горнозаводской железной дороге или по Се­ровской автомагистрали, но в близости от Невьянска — вот-вот уже будет виден — замечаешь красивую церковь на при­горке, а подле нее кирпичную школу старинной постройки. Потом мелькнут крыши изб, и за придорожными посадка­ми вдруг пропадет это видение.

Шурала. Старое демидовское место. Когда-то здесь дымил завод, потом добывалось золото — земля до сих пор буграми и ямами опоясывает поселок. Говорят, что под застройкой сохранилось богатейшее золото. До Шуралы от Невьянска рукой подать — и десятка километров не наберется.

В поселке помнят нехитрую песенку:

Шурала, Шурала, ты моя деревня,Шурала — завод не бойкий,Больно место хорошо...

Место действительно замечательное, старинное, накреп­ко связанное с Невьянском. Как и все уральские заводы-по­селения, Шурала расположена на реке. Река тоже называет­ся Шуралой. Может быть, название происходит от татар-

ского «шурале», то есть леший — большей частью озорник и незлобливый проказник.

Старожилы объясняют: «Шурала потому и Шурала, что она из-под горы Ежовой выбегает, по камням шуршит, шуралит — вот и Шурала». А еще это богатое село раньше назы­вали Златница...

Н.К. Чупин отмечает: «Полуденная Шуралка и Северная Шуралка берут начало при подошвах гор Ежовой и Бараш­ковой и, протекши первая 15 верст, а последняя 20 верст, при слиянии своем запружены плотиною Шуралинского завода, ниже которой речка называется уже Шуралою и впа­дает в реку Нейву с левой стороны».

Шуралинский завод Демидовых, спутник Невьянского, был основан в первой четверти XVIII века и просущество­вал сравнительно недолго. Заводская работа уступила мес­то старательской. Золото здесь было богатое, и добыча ве­лась с переменным успехом почти весь XIX век. Золотонос­ные породы оказались и на дне заводского пруда, из-за чего его пришлось спустить навсегда.

В 1914 году недалеко от заводского поселка был пущен цементный завод. Его трубы и хранилища продукции вид­ны из шуралинской застройки. Многие жители обрели на цементном заводе работу. Не минула Шуралу Гражданская война. За северной окраиной проходила линия окопов бе­лого воинства, оборонявшего от красных полосу Горноза­водской железной дороги. Эти окопы, заросшие многолет­ним кустарником, можно обнаружить и сейчас.

Взобравшись на Большую Лебяжку, лысую горку, что на­ходится в черте Невьянска, и обратившись на запад, можно

увидеть вдали цепь вершин одного из уральских хребтов. По прямой до этих гор примерно 30 километров. Но люди все­гда ходили туда и продолжают ходить пешком. В старину носили даже покойников, ибо считалось, что упокоить че­ловека в тамошней каменистой намоленной земле, среди мо­гил праведников, — значит приблизить душу к царству не­бесному.

Это Веселые горы. Странное название для святых мест. В далекое время это место, таежное, чащобное, скалистое, было облюбовано разбойниками, а таких людей на Руси из­давна называли «веселыми», представляя этакими Робин Гудами. Вот, например, запись легенды об одном таком «ве­селом»: «...B Невьянске был разбойник Кушкин Александр. Богачей грабил. Ведь раньше ярмарки были. На ярмарку богач поедет — ограбит его. В деревню приедет, все раздает бедным. Если деньги есть — напоит вином. А лошадь у него была — никто не мог догнать...»

Веселые горы — горный массив, образованный цепью вер­шин с неизменными скалистыми останцами-шиханами и протянувшийся с севера на юг вдоль границы «Европа Азия» более чем на 20 километров. Названия вершин звучат и загадочно, и «прозрачно», а то и просто по-домашнему: Белая, Осиновая, Широкая, Старик, Рябиновая, Голая, Обо­ротная, Острая, Сухарная, Аблей, Петра-Павла... Наиболее высокие среди них — Старик и Широкая. Они возвышаются на 750 метров и увенчаны скалистыми гребнями.

Весь массив Веселых гор разделен глубокими ущельями и долинами рек, представляя часть водораздела. В бассейн реки Чусовой, то есть в европейскую часть, стекают Шай­танка, Сулем, а в бассейн реки Тагил, в азиатскую часть, — Каменка, еще одна Шайтанка — продукт слияния Западной, Полуденной и Дикой Шайтанок. Кстати, Н.К. Чупин в этой округе насчитывал пять Шайтанок, впадавших в Аятское озеро, в Нейву, в Тагил, в Чусовую и в Межевую Утку. Видно, древним поселенцам этой части Уральских гор частенько «блазнился» бес-шайтан. Склоны Веселых гор представля­ли густые таежные заросли с непроходимым буреломом. Ели, пихты, кедрач, можжевельник тянулись по склонам, росли в расселинах и ущельях, цеплялись корнями за скалы. Здесь можно встретить горные луга с редкими для всего края травами и даже эндемиками, то есть растущими только в этих местах. А в горных высях встречаются самые настоящие болота, их называют «висячими».

Уникальность района Веселых гор была давно замечена учеными. Поэтому до 1951 года территория входила в Сред­-

неуральский государственный запо­ведник растительного и животного мира. Но в указанном году охрану сня­ли, заповедник прикрыли, и началась рубка редкостных лесов.

Вакханалия лесозаготовителей бе­зудержно продолжалась двадцать лет, по прошествии которых «борцы с природой» спохватились и террито­рию Веселых гор включили в Висимский заповедник. Но далеко не полно­стью. То, что осталось вне границ за­поведника, вновь подвергается на­ступлению лесорубов. Разрушается уникальный ландшафтный памятник.

Граница континентов Европы и Азии в массиве Веселых гор обозна­чена скальным гребнем Старика-Камня. С восточной стороны это — скаль­ный отвесный обрыв высотой 50 мет­ров. На западной — крутая каменная осыпь-курум из больших глыб и тор­чащих между ними вертикальных ос­

танцев. С вершины Старика-Камня открывается изумитель­ный вид, что называется, «на весь Урал», видны Нижний Та­гил и Невьянск, не говоря о других, более близких поселе­ниях.

О Старике-Камне сложены легенды. Одна из них утверж­дает, что у Старика-Камня старец Павел похоронен. «К Пав­лу ходили молиться, молодые повеселиться. Отец Павел знал, где золото, так люди думали. Караулят, караулят, не увидят. В жар кормили соленой рыбой, чтоб сказал».

Старец Павел — лицо историческое. Это один из старо­обрядческих проповедников-наставников, живший в мона­шестве. Местом пребывания он выбрал глухие и малодос­тупные урочища Веселых гор. И не по своей воле, а опаса­ясь гонений и преследований, каким подвергались старо­обрядцы. С тех пор последователи «веры древлего благоче­стия» потянулись в Веселые горы. Появились скиты, тайные убежища, неприметные для постороннего взгляда лесные из­бушки, подземные молельни...

Река Нейва выбегает из Невьянска на северо-восток. На месте встречи ее с речкой Быньгой в десятке километров от города первые Демидовы в 1718 году построили железо­делательный завод, который, как и Шуралинский, был спут­-

ником главного Невьянского. Проработал завод более 150 лет и был знаменит своими тонкими, легкими, звенящими косами, сработанными из добротного железа, которые, как говорят невьянцы, из рук вырывались, косили сами да еще песенки припевали.

В 1873 году завод был остановлен, пруд спустили, а в его высохшей впадине стали мыть золото, коего нашлось мно­го. Время от времени на бывшие берега пруда и окружаю­щие пространства возвращаются золотодобытчики. Мощ­ные гидромониторы размывают золотоносные грунты, и в этой жиже где-то блестят желтые крупинки. Наблюдать ин­тересно. А еще интересней становится тогда, когда вдруг из глиняной хляби вынимают кость или зуб мамонта или че­реп доселе неведомого шерстистого носорога... В эти мину­ты и ощущаешь то, что называется Временем.

Жемчужина Быньгов — Храм во имя Святого Николая Чу­дотворца. Вот как его описывал в 1804 году Н.С. Попов в своем «Хозяйственном описании Пермской губернии»: «Ка­менная 20-сторонняя и крестообразная, с красным куполом, Во Имя св. Николая Чудотворца, церковь, имеющая 18 са­жень длины, 17 ширины и столько же вышины, обращает на себя внимание изящною своей архитектурою, украшена будучи снаружи орденами и пятью главами (не считая нахо­дящейся на алтаре), которые, как и осьмиконечные крес­ты, сделаны из меди и вызолочены; колокольня, на одном основании с нею построенная, покрыта белым железом и превышает церковь своим позолоченным шпицем, который оканчивается также главою и осьмиконечным крестом. Снаб­жена часами и довольным числом колоколов.

Церковь, покрытая железом, выкрашена зеленою краскою, имеет внутри великолепнейшее украшение: иконостас выпук­лой работы, позолоченный на полименте*, «расписанные стены и столбы бытейскими деяниями. Богатая церковная утварь и ризница довольно подтвердить могут как веление сего Храма, так и благоговейное усердие вздвигшего оный собственным иждивением заводосодержателя. Она основа­на по Указу Святейшего Православного Синода от 1 сентяб­ря 1788 года, но строение ее началось в 1790 и совершено в 1796 году, в котором и освящена 18 января по благословению Тобольского и Сибирского архиепископа Варлаама».

Никольский храм впечатляет и сейчас. Он неплохо со­хранился внешне, никогда не разорялся, не превращался в клуб или склад, его иконы не топтали в грязи и не рубили топорами, а воровские руки не тащили по домам облачения. Храм чист, благолепен, намолен. В нем особая аура простран-

ства, есть иконы старого невьянского письма. Слышно шур­шание шагов по чугунным плитам невьянской выделки.

Совсем близко от Быньгов есть два местечка с красивым названием Таволги — Верхние и Нижние. Таволга — трава такая есть, лекарственная. На Урале она известна больше как лабазник.

В XIX веке в Нижних Таволгах завелся промысел — ле­пить из глины разную посуду, обжигать ее в горнах-печах да еще и обливать глазурью. Появились горшки и кринки, кор­чаги и чашки, чайники и масленки — словом, полный набор домашней посуды.

Мастеров было много, работали дома, причем всей семь­ей: хозяин-мастер — за гончарным кругом, домочадцы — на подхвате. Таволжане в начале XX столетия в 27 мастерских делали и отправляли на рынки уральских городов более двух­сот тысяч изделий. На Урало-Сибирской научно-промышленной выставке 1887 года таволгинская посуда пользовалась особым спросом.

И в советское время созданная на базе нескольких гон­чарных династий артель «Керамик» участвовала во многих выставках и профессиональных конкурсах.

С 1960 года гончарная артель стала Невьянским заводом художественной керамики, который трудно и с остановка­ми продолжает работать и сейчас. С развитием рыночных отношений появились частные гончарные мастерские, про­изводящие продукцию для городов Среднего Урала.

Из Невьянска в Екатеринбург можно попасть не только по Серовской автомагистрали, но и по Старотагильскому тракту. Тогда не миновать Шайдурихи — старого уральского

села. Село замечательно не только сельским музеем, но и тем, что расположено совсем близко (всего-то километра два) от большого водоема, который одинаково правильно будет назвать озером, прудом, водохранилищем. Возник этот водоем на месте трех таежных болотистых озер: Большого, Среднего и Малого. В 1825 году на реке Аяти, которая где-то в этих местах начинала свое течение, была возведена пло­тина для того, чтобы иметь при необходимости постоянный резерв воды для Режевского металлургического завода. Пло­тина сдерживала реку, и та разлилась в мелководный, но большой по площади пруд, поглотив все упомянутые озера. Разлившийся водоем чаще всего называют Аятским озером. Его общая длина составляет 18 километров, средняя шири­на — до шести. Глубина озера небольшая, не превышает че­тырех метров, а в среднем равна полутора-двум метрам.

Берега озера низменны, заболочены и покрыты камышево-тростниковыми зарослями. Кое-где ивняк совсем пре­граждает путь к воде. В озеро впадает несколько рек: Шай­тан, Глуховский Исток, Ельничий Исток, Кунарка, Средняя, Скопынская, Уголок. Вытекает из-под плотины одна — Аять. Из водной глади поднимаются несколько островов: Молебный, Сухой, Казенный, Средний, Сосновый, Красный, Бе­резовый, Святой. С озером связано интересное явление — обилие плавающих островов, издали похожих на средневе­ковые корабли. Преобладающие северо-западные ветры го­нят их к восточному берегу озера.

До последнего времени водоем изобиловал рыбой и во­доплавающей птицей. Служил гнездовищем и местом отды­ха многих видов перелетных пернатых. Аятское озеро — это одно из немногих мест на Среднем Урале, где гнездятся жу­равли. Оно живет в зоне относительного экологического благополучия: ни на его берегах, ни в округе нет загрязняю­щих среду производств. Вода пока чистая, и жители еще су­ществующих баз пьют ее даже без кипячения. Аятская вода по трубопроводам идет в Новоуральск и составляет питье­вой ресурс этого города.

* * *

Перевернута последняя страница повествования о Не­вьянске и его округе. Это не история города и событий, ко­торые ее составляют. Это этюды. Невьянские этюды. Быть может, они разбудят интерес и внимание к старинному ураль­скому городу, хранителю легенд и преданий.

1621 - основана Невьянская слобода.1628 - кузнец Невьянского острога Богдан Колмогор нашел вблизи реки

Нейвы железную руду.1640 - основана Мурзинская слобода.1654 - основана Краснопольская слобода.1669 - основана Аятская слобода. На реке Нейве начал работать железо­

делательный завод братьев Тумашевых.1697 - открыто месторождение «зело доброй руды» на реке Нейве.1699 - вышел указ «О заведении вновь Верхотурских железных заводов»

(в том числе казенного Невьянского).1700 - начато строительство Невьянского завода.

Декабрь 1701 на Невьянском заводе выплавлен первый чугун.1702 - вышел указ Петра I о передаче Невьянского завода Никите Деми­

дову (Антуфьеву).1705 - произошли волнения крестьян Невьянской слободы.

1716-1720 - построены Верхнетагильский, Быньговский, Шуралинский заводы для передела невьянского чугуна в железо.

1721-1732 - строится Невьянская башня уникальный памятник отечественной архитектуры.

1725 - скончался Никита Демидов.1736 - на карте Урала появилась обширная территория, получившая на­

звание «Ведомство Анкифия Демидова».1739 - произведена перепись населения Нижнетагильского, Невьянского

и других заводов.1740 - построена «царь-домна» на Невьянском заводе.1742 - Невьянский завод посетил ученый и путешественник академик

И.Г. Гмелин.1745 - скончался Анкифий Демидов.1747 - житель Невьянска купец Николай Самойлов едет в Кяхту торговать

товарами невьянского производства.1758 - наследники Анкифия Демидова вступили во владение разделенным

заводским хозяйством на Урале.1761 - подано прошение о предоставлении Невьянску статуса города.1762 - построен и пущен Верхнейвинский завод.1763 - найдены первые золотоносные участки вблизи Невьянска.

Произошли волнения среди приписных крестьян.1769 - невьянская группа демидовских заводов продана С.Я. Яковлеву

(Собакину).1771 - Невьянские заводы посетил ученый и путешественник П.С. Паллас.1812 - Невьянский завод получил большие военные заказы.1813 - найден крупный золотой самородок в окрестностях Верх-Нейвийс-

кого завода.

1815 - на старом кладбище построена Крестовоздвиженская старообряд­ческая часовня.

1819 - начата регулярная добыча золота в Невьянской округе.1828 в Невьянске открыто мужское училище. Невьянск посетил извест­

ный ученый А.Я. Купфер.1847 - в Невьянске побывал английский путешественник, живописец и

архитектор Т.У. Аткинсон.1854 - начата перестройка и реконструкция доменных печей Невьянского

завода.1861 - постройкой колокольни завершено строительство

Спасо-Преображенского собора.1870 - через Невьянск прошла Горнозаводская железная дорога.1890 - большой пожар уничтожил значительную часть завода и города.1902 - построена первая драга для добычи золота.1913 - открыт Невьянский научно-показательный музей.1914 - пущен Невьянский цементный завод.1915 - пущен артиллерийский завод, и вошла в строй Невьянская электро­

станция.1917 - создан Невьянский совет рабочих депутатов.

Июнь 1918 - произошло восстание автомобильного батальона против красно­го террора.

Сентябрь 1918 - Невьянск занят белыми войсками.Июль 1919 - в Невьянск вошли части Красной Армии.Август 1919 - Невьянск получил статус города.1920-1924 - произведена реконструкция и переоборудование в предприятие

военно-промышленного комплекса.1921 - в Невьянске открыт Дом работников просвещения.1922 - вышел первый номер городской газеты.1947 - открыт краеведческий музей.1947 - завершена электрификация сел и деревень Невьянского района.1960 - Невьянск стал городом областного подчинения.1960 - открыт Дворец культуры.1963 - открыта городская музыкальная школа.1967 - открыт памятник невьянцам, погибшим в годы Великой Отечествен­

ной войны.1975 - начаты работы по сохранению историко-архитектурного наследия

старого Невьянского завода.1977 - открыта детская художественная школа.2000 - разработан проект создания индустриально-ландшафтного парка

«Старый Невьянск».

Отец и сын Демидовы

Т ройка лошадей, устало звеня бубенцами, наконец-то одолела гору. В просветах между деревьями замель­кали строения.

— Попридержи-ка коней! — властно сказал вознице борода­тый мужик, с озабоченным видом развалившийся в коляске.

Молодой человек, сидевший рядом с ним, поглядывая по сторонам, выдохнул:

— Красота-то какая!Перед ними лежала межгорная долина. По склонам спус­

кались к реке нетронутые еловые леса. Дорога, по которой катила коляска, была единственной просекой среди густо­го лесного массива, и через этот узкий проем видна была река и домишки, лепившиеся к ее левому берегу. Стоял пол­день, и солнце светило им в глаза.

— Гони, — опять скомандовал тот, что постарше, и лоша­ди понеслись с Теплой горы. Колеса протарахтели по до­щатому мостику, и экипаж, подняв клубы пыли, остановил­ся у добротно срубленного дома. Путешественники вышли из коляски.

У ворот, на завалинке дома, стояла глиняная чашка, на­полненная реповой кашей.

Из дома вышла женщина в широком, ниспадающем на грудь, платке, подколотом на здешний манер на подбородке.

— Староверы, знать-то, — проворчал бородач.Кучер проворно спрыгнул с облучка, направился к зава­

линке, взял в руки чашку и принялся аппетитно уминать кашу, вопросительно поглядывая на седоков.

Приезжие уже знали здешние порядки. Знали, что, ког­да они уедут, хозяева разобьют эту чашку и поставят на ее место другую, опять наполненную кашей. Люди старой веры не пьют, не курят, не берут соль и табак перстами, как это делают православные, которые после этого теми же перстами молятся.

— Мужики-то где? — сурово хмуря брови, спросил боро­дач у молодайки.

— В лес ушли, железо варить. Для хозяйских нужд надобно.Приехавшие подошли к реке.— Вот здесь и поставим плотину. Очень удобное место.

Силы водяной на работу хватит. Да и лесу на выжег угля здесь много.

Через короткое время они уже двинулись в обратный путь. Внезапно ветер донес до них запах гари. Бородач хлоп­нул по плечу возницу. Оба путника сошли с коляски, осторож­но подошли к небольшой поляне и встали за высокой елью. Два простолюдина, видимо отец и сын, поддерживали жар в самодельной печи. Один засыпал руду, а другой беспрерыв­но налегал на кожаные мехи, качая в печь воздух. Затем мехи оттащили в сторону, последовал удар по передней стенке печи. Камень разлетелся. Внутри дымился раскаленный ку­сок металла, который они, достав его из печи и положив на плоский камень, начали попеременно бить молотами.

...Может быть, эта поездка Никиты Демидова и его сына Акинфия состоялась в 1709 году, когда Демидову было пожа­ловано звание «комиссара верхотурских заводов» и разреше­но «строить на свой счет медные и железные заводы»? Но ско­рее всего — в 1702-м, до приезда в Невьянск думного дьяка Виниуса. Он уполномочен был царем «допросить» Демидова о работе бывшего казенного завода. На вопрос о строительстве новых заводов на Урале Никита отвечал: «Да мощно ж еще за­воды строить на Тагиле выше Магнитной горы от заводов в западной де стороне». То есть уже в то время Демидову извест­но было о магнитной руде на реке Тагил. Так почему же он сра­зу не поставил завод в низовьях реки, а начал работы там, где руда была не такого высокого качества, — в верховьях?

После проверки Демидовым образцов руды, прислан­ных ему с Урала в Тулу, Никите сообщили пожелание Пет­ра, чтобы он, Никита, самолично явился в Сибирь присмот­реть удобные места для железных заводов.

Первое место, где бы он хотел построить завод, непо­далеку от горы Высокой (Магнитной). Но ему велено было поднимать Невьянский завод. И отведено лесов, земель и угодьев всяких во все стороны по тридцать верст, а до Вы­сокой напрямую верст сорок. Хоть и много льгот у Деми­дова, но не достать до лакомого кусочка. В Петровское вре­мя государство одно владело правом на постройку заводов.

Гора Высокая обрела известность еще в конце XVII века. Демидов любыми путями старался отвлечь внимание от маг­нитной руды, чтобы не допустить строительства здесь ка­зенного завода. Надо было найти поблизости какое-нибудь месторождение и заявкой на строительство завода закре­пить за собой право владеть территорией возле горы Вы­сокой. Этим месторождением стали Выйские медные зале­жи. Это было в 1720 году. Но почему все-таки Демидов на­чал строить плотину в верховьях реки Тагил? Может быть, он уже тогда был озабочен мыслью о будущем заводе у горы Магнитной? Для этой цели он строит плотину выше свое­го, пока еще только в мечтах существующего, завода, что­бы в дальнейшем всегда было нужное количество воды, ко­торой бы хватило на высокопроизводительную работу «во­додействующих» механизмов.

Но вернемся на верхнетагильскую землю, в 1712 год, ког­да здесь было начато строительство завода. Поднимемся мысленно на гору, которая теперь называется Плешивой, и посмотрим вниз. Перед нами уже не тот нетронутый уго­лок земли с его первозданной красотой. Нет ни дощатого мостика через реку, не видно и самой речушки: перед нами раскинулся роскошный пруд. Теперь здесь плотина, и вода с шумом падает вниз с высоты.

Плотины строили под руководством плотинного масте­ра. Вынимали землю, вбивали сваи и между ними насыпа­ли глину, которую утрамбовывали пятками так плотно, что­бы принимающий работу приказчик не мог проткнуть гли­ну спицей.

Территория строящегося завода обнесена со всех сторон крепостной стеной, за которой идет работа. В выровнен­ную размеченную площадку тоже вбивают сваи, кладут ди­кий камень с глиной, засыпают мелким щебнем и песком, заливают известью — здесь будет стоять домна. «Жерло» ее выложат из дикого же камня, наружные стены — из кирпи­ча, «тесто» для которого месят тут же, во дворе.

Так было в 1712-м.А теперь заглянем в 1720-й. На заводе пущены в эксплуа­

тацию молотовые, кричные цеха. Заработала домна. Она старательно пыхтит и «варит» чугун. Все пространство за­полнено гулом завода. Шумят водонаборные колеса, гром­кими вздохами надуваются доменные мехи, в кричных це­хах слышится металлический скрежет, удары молотов.

По эстакаде, ведущей на колошник верхнюю часть дом­ны, поднимаются телеги с рудой, древесным углем и песком. Все это сваливается в отдельные кучи и периодически пор­циями подается в домну. Сначала уголь выжигали тут же, на территории завода. Потом для этой цели отвели особые ме­ста: в урочищах деревни Воробьи и на реках Сулеме и Камен­ке. Сортируют дрова по породам дерева, сооружают полен­ницы, обкладывают их дерном, а в центре оставляют отвер­стия для тяги, затем поджигают берестой и, когда пламя раз­горится, заваливают поленницы землей. И вот вдоль улицы поселка тянутся подводы, груженные коробами с углем. Это с урочищ везут топливо для домны. Телеги направляются к складам, возчики сдают жетоны с надписью «1 короб» при­казчику, который делает отметку в своем «кондуите».

Руду брали с разных мест. Вначале с Шайтанского и Чер­ноисточинского рудников, затем с Ломовского, что в окре­стностях Тагила «сыскана Федьковской деревни крестьяни­ном Гаврилом Симбирцевым». В недрах близлежащих гор тоже находили кварц, известняк и железные руды: в Кудрином логу, в Кузовой яме. Казенной горе — у самого завода, у кержацких могил возле Теплой горы. Но местная руда от­личалась тугоплавкостью и зачастую приводила к авариям на домне, поэтому хозяевам было выгодно возить руду с горы Высокой, хотя последняя и требовала предваритель­ного обжига.

Обжиг проводился здесь же, на территории завода. Складывали из дров костер объемом до десяти кубических сажен. В костер засыпали руду — до четырехсот пудов. Об­жиг продолжался до сорока суток. Затем руде давали ос­тыть, потом разбирали и дробили на куски величиной не больше кулака. Дробили вручную тяжелыми кувалдамибалодками.

Впрочем, не одной железной и медной рудой были бо­гаты здешние окрестности. Читаем у Геннина в «Описании партикулярных заводов»: «Близ оного завода имелся камен­ный лен, обыскан Невьянского завода жителем Софроном Согрою в горе, и оного несколько [из] того места и добы­вало, а лежит между серым диким камнем, и жила ево шла толшиною в полвершка и толше, по которой сверху прой­дено было вниз аршина з два. И потом оной лен в том мес­те пресекся. И еще оного находится и в других местах на той же горе, токмо весьма мало».

Говорят, однажды Никита Демидов, придя к Петру на за­столье, подарил ему асбестовую скатерть. Петр был дово­лен и тут же набросил ее на стол, а Никита как бы нечаян­но вылил на нее бокал вина. Увидев, что царь нахмурил бро­ви, он сдернул скатерть со стола и бросил в огонь. Через несколько минут из камина достали чистую, ничуть не по­терявшую своего вида, асбестовую накидку.

Но вернемся на завод. Все его цеха, кроме доменного, построены из дерева. К цехам по шлюзам проведена вода, которая, падая с двухметровой высоты на водонаборные ко­леса, заставляла их вращаться. Колеса, в свою очередь, при­водили в движение технику, находившуюся в цехах. На за­воде постоянно работала одна домна из двух, у каждой был свой литейный двор. Мастерство горнового основывалось на интуиции и опыте.

Заглянем в кричный цех. На каждом молоте установле­ны по два горна. Как и в домне, здесь свои «духовые мехи», гнавшие в горны «густой» воздух. Правда, кричные мехи по размерам меньше доменных, но приводятся в действие та­ким же двухсаженным водонаборным колесом. Внутрен­ность горна выложена чугунными плитами, на них и пла­вится крица. Капля за каплей на дне горна образуется ноз­древатый рыхлый ком, который называется «полукрицей». Эту полукрицу кузнецы крошат балодками и вновь подни­мают на угли. Дождавшись, когда крица вырастет до нужных размеров и приобретет нужный цвет, мастер выхватывает ее из горна.

В кричном цехе из чугуна получают ковкое железо, затем это железо в горячем виде подают на наковальню, где мо­лотом придают ему определенную форму.

Кто работал на демидовских заводах? Для промышлен­ного освоения края людей Демидову нужно было много. Опытных мастеровых он привез с собой из Тулы и Подмос­ковья. Впрочем, и уральские мужики-умельцы едва ли усту­пали им в мастерстве и сноровке: до приезда заводчика в эти края во многих семьях дымили самодельные печи, в ко­торых «варили» железо. Эти домашние металлурги были ценной находкой для Демидова, и он любыми путями зама­нивает их к себе на завод, даже путем запрещения добывать руду самостоятельно. Но завод требовал много рабочих, и Демидов просит царя Петра разрешить ему покупать крес­-

тьян в Центральной России. Такого разреше­ния он не получил, но царь помог Демидову указом, в котором говорилось о мобилиза­ции крестьян для заготовки дров и перевоз­ки руды и угля. Демидов должен был оплачи­вать их труд деньгами.

В 1702 году завод посетил глава Сибирско­го приказа Андрей Виниус, и через него Ни­кита выпросил у царя земли около Невьянс­ка и угодья Аятской и Краснопольской сло­бод. При этом он соглашался платить за кре­стьян, живущих в этих селах, казенные сбо­ры и другие повинности, в то время как они обязаны были на него работать.

Шли люди и с северных уездов, с Повол­жья и особенно из старообрядческих райо­нов России. У мастеровых, прибывших с Де­

мидовым с тульских заводов, в документах отмечалось: «взят по указу». Но подавляющее число рабочих явились сюда «без отпуску», это означало, что они попросту сбежали от помещиков. Были и такие, кто работал «по найму». В их ма­стерстве нуждался хозяин. Много жило в поселке людей, не связанных по работе с заводом: ремесленников, обслужива­ющих население, горшечников, пекарей, портных...

Крепостная деревня Центральной России была источни­ком пополнения кадров заводских и караванных работных людей. К переселению назначались крестьяне, лишенные своего хозяйства, то есть бедняки. Тем, кто пожелал идти на сибирские заводы добровольно, давали денежную по­мощь на дорогу и обзаведение, так называемые подъемные деньги, а перед отъездом им разрешили продавать свои дво­ры и хлеба.

Вот он — завод. Работает, дает чугун, переплавляет его в железо. Но иногда случаются аварии на домне, поломки мо­лотов и другие технологические сбои. Выпуск чугуна посто­янно колеблется, «в каждые сутки бывает неравное число для того, что означенная руда содержание в себе имеет не­равное, ибо иные мяхче, а другие жесточае», — говорится в одном из заводских документов.

Молодой заводчик Акинфий Демидов, который уже фактически заменил отца, думает по этому поводу: «Вот

если бы у меня был заводик, работающий на руде горы Высокой...» И он делает «ход конем»: посылает заявку на строительство Выйского завода. В ответ получает указ Петра, по которому Демидовым удается вырваться из-под контроля горного и уездного начальства: «а судом и рас­правой ево Демидова завод со всеми мастерами и работ­ными людьми опричь Берг-коллегии никому не ведать». Указ был нужен для того, чтобы прибрать к рукам гору Магнитную, где Демидовы уже строили в это время желез­ный завод. Не зная, как поступить с самовольной строй­кой, Берг-коллегия решилась лишь на запрет использовать для его работы окружающие леса: «А лесу ему за речкой Выею близ того медного заводу на железный ево завод, ко­торый он зачал строить на Тагиле реке у Магнитной горы, рубить и возить не велено под опасением немалого штра­фа, чтоб в том лесу оскудения не было». Спрашивается, а чьи же леса рубить? Уж не Невьянские ли? Сегодня в этой округе вообще нет лесов — одни поля. А что было бы, если бы и Верхний Тагил тоже стоял на пересечении промыш­ленных дорог? Но он находился в тупике, а вернее, в до­лине между гор, откуда, как в сказке, три пути: один на Не­вьянск, другой — вниз по несудоходной реке и третий — на запад, до реки Чусовой. Непросто отсюда лес везти: встают преградой горы.

Рассуждая по-демидовски, мы думаем, что вряд ли у него хватило терпения дождаться строительства завода-гиганта. Акинфию Никитичу не терпелось поскорее испытать в пе­чах магнитную руду. А поскольку к 1720 году Демидовым принадлежат пока всего два доменных завода, они и стали его «экспериментальными» цехами. Здесь и учились заводчане выплавлять чугун из магнитной руды.

Заглянем в книгу Б. Кафенгауза «История хозяйства Де­мидовых в XVIII-XIX вв.». Находим в ней отчет о работе за­водов с 1720 по 1735 год. За первые три года показан вы­пуск чугуна сразу по двум заводам — Невьянскому и Верхне­тагильскому, и цифра выплавки невелика. Интересно, по­чему? То ли это связано с неполадками при пуске Верхне­тагильской домны, то ли с применением непривычного сы­рья, которым вполне могла стать магнитная руда горы Вы­сокой.

А может быть, Демидовы хитрили и просто утаивали от государства количество выплавляемого чугуна? Давайте по­смотрим. В то время они продают свою продукцию по цене ниже, чем другие поставщики металла, и к ним, естествен­но, поступает много заказов от артиллерии, лично от Петра:

понадобились фонтанные трубы и железо для вновь строив­шихся дворцов в Петербурге, — и эти поставки освобожда­лись от пошлины. А раз так — не было нужды скрывать объе­мы выплавки от государства. Но после 1724 года необходи­мость в этом возникла, поскольку остальной металл Демидо­вым разрешалось продавать на сторону.

До сих пор мы говорили о доменных заводах, на кото­рых выплавляли чугун, кричным способом переделывали его в железо, а затем подавали под молоты. Но железо де­лали и на вспомогательных заводах, где домен не было, но было все «остальное». Назовем заводы Невьянской группы по времени их строительства: Невьянский (1701), Шуралинский (1716), Быньговский (1718), Верхнетагильский (1718) и Шайтанский (в 1721-м пущены пильные мельницы и в 1727-м — молотовая).

На Невьянском заводе было четыре домны, две из них всегда находились в действии. Молотов было семь, три из которых предназначались для «передела». По-видимому, мо­лоты не справлялись со своей работой, и потому стали стро­ить вспомогательный завод — Шуралинский. Но речка Шу­ралка невелика, воды для работы колес не хватало, завод часто простаивал. В срочном порядке строится Быньговс­кий завод, на котором ставят целых четырнадцать молотов. Почти одновременно с ним включается в работу и Верхне-

тагильский. Домна пока не готова, но четыре молота уже работают, и завод принимает невьянский чугун.

С пуском домны встал вопрос о транспортировке желе­за. Как его доставить на Чусовую — основную промышлен­ную водную дорогу? Не везти же обратно в Невьянск, а от­туда по Сулемской дороге на Чусовую. Лучше проложить свою дорогу из Верхнего Тагила: Чусовая в 50 верстах. На ней тем временем достраивается Шайтанский завод. В даль­нейшем сюда по Шайтанской дороге будет поступать желез­ный товар из Верхнего Тагила.

Что представляли собой демидовские караваны? Это де­сятки груженных железом барок-коломенок, каждую весну вереницей следовавших вниз по реке и направлявшихся в центральные районы России. По месту назначения разли­чали московский и петербургский караваны. Путь начинал­ся от пристаней на реке Чусовой, где грузились суда, далее караваны спускались по Каме и Волге, поднимались бурлац­кой лямкой до Твери, а оттуда по реке Тверце и Вышнево­лоцкому каналу направлялись к Новгороду и затем к Петер­бургу. Несколько судов от этого каравана отделялись по на­правлению к Москве, то есть следовали по Оке до Колом­ны и шли по Волге.

Но прежде чем отправить караваны водным путем, не­обходимо доставить товар на пристань. Присядем невидим­ками на телегу и отправимся по Шайтанской дороге к пун­кту назначения. Караван выехал с завода рано утром. С пра­вой стороны остается гора Малиновая, прямо — тоже гора, ее название говорит само за себя — Долгая. Дорога в низ­ких местах вымощена камнем. Снят верхний слой земли, на его место насыпан камень, а сверху — снова земля. Болоти­стые места устланы бревнами из лиственницы.

Внезапно послышался шорох, шум листвы, треск лома­ющихся сучьев: караван вспугнул стадо диких коз, и они бросились в глубь леса. В высокой траве, похоже, сверкну­ли желтые глаза рыси.

А вот и кордон Кедровый — граница «лесных дач» Шайтанского и Верхнетагильского заводов. Вереница лошадей растянулась вдоль большой поляны, на которой стоят две просторные избы. Привязываем лошадь и заходим в одну из них. Хозяин разводит огонь, ставит самовар. А пока чай не готов, мужики растянулись на лавках: шутка ли, двадцать пять верст оттопали рядом с телегой.

Дальше дорога выпрямляется: видно все, что впереди. Проехали половину пути. Что-то ждет нас на пристани? Му­жики заговорили о нападающих на струги разбойниках. На-

падения были нередки. У Кафенгауза читаем: «того же чис­ла на оную пристань приплыли сверху реки Чусовой в лод­ке разбойников человек до двенадцати и, прибежав в дом его высокородия с ружьями, ножами и рогатками, из тех ру­жей стреляли и устращивали убитьем».

Вот и речка Таволжанка. Скоро пристань. Перед нами хребет горы Малиновой, а по другую сторону — гора Высо­кая. По холмистым вершинам, как по ступенькам, взбира­ются вверх, стараясь обогнать друг друга, конусообразные ели. Упираются в небо прямые стволы сосен. Так и хочет­ся их пересчитать.

Но вот вдали меж деревьев засветилась река. Охранни­ки открыли ворота, и караван проследовал мимо складов к берегу. У причала стоят несколько барок.

— Подъезжай сюда! — кричат с одной из них. Началась загрузка судов железом.

Таковы были будни так называемых приписных кресть­ян, работавших «на выезд».

...На этот раз, слава Богу, не случилось того, о чем пове­ствует тот же Кафенгауз: «Еще до окончания на Чусовской пристани погрузки железа на караваны произошло исклю­чительное по смелости нападение разбойников на суда и пристань: во время нападения, отрубя канаты, отпущены на погибель суда, которые в реке Чусовой и потонули».

Годы взлетов и падений

Бывая в небольших старинных городках, первым де­лом выискиваешь глазами высокое место, где обяза­тельно возвышается господский дом. Здесь обитали

когда-то вершители судеб, наблюдая за остальными свысо­ка. Есть такой дом и в Верхнем Тагиле. Вероятно, вначале в нем останавливался хозяин во времена своих визитов на завод, а впоследствии дом сделался временным обиталищем периодически сменяющихся управляющих.

В середине XVIII века его окружал большой кедровый бор, и по засыпанным песком дорожкам гуляли дамы и гос­пода. От правого крыла дома был сделан переход в деревян­ное здание, где размещалась кухня и, по-видимому, жили слу­ги. Во дворе находилась большая конюшня; дом с садом в три гектара был обнесен ажурной изгородью.

На рисунке В.И. Геннина, сделанном к «Описанию заводов», видна дорога, веду­щая в заводское селение через высокую ска­лу. На ней располагался вознесшийся к небу господский дом. Вид он имел приблизитель­но тот же самый, что и теперь; к обеим сто­ронам его, словно маленькие крылья, при­мыкали два флигеля, но на рисунке отмечен точками вместо окон только один этаж. Ген­нин писал книгу в 1734 году.

Однако до сего времени считалось, что дом построен в 1767-м — за год до продажи П.А. Демидовым заводов Невьянской груп­пы Савве Собакину. В заблуждение ввела таблица приказчика Махотина, датирован­ная 1767 годом, где сделана опись основно­го капитала владельца, видимо, как раз в связи с продажей этих заводов.

Господский дом издавна окружен орео­лом таинственности. Говорили, что из его подвала ведет подземный ход аж к подвалам Невьянской башни; что в его подземелье на железной двери, ведущей в лабиринты, висит пудовый замок, к которому невозможно подобрать ключи.

Молва, наверно, шла неспроста. Мы знаем, что Демидо­вы «любили» подвалы и тайные ходы. Есть много очевид­цев того, как строители в недавнем прошлом, выполняя зе­мельные работы, натыкались на подземелья. Кроме того, имеются и документальные тому подтверждения: старатель­ный Григорий Махотин, добросовестно перечисляя хозяй­ственные строения, отмечает, что «под тою башнею (Не­вьянской. — Е.А.) палат, книзу складенных, две».

Да, в господском доме есть подвал, в подвале — железная дверь, а за дверью — обвал. После революции дом очень долго стоял без присмотра. В это «лихое» время многие «экспроприаторы» могли наведаться в его подземные гале­реи, а затем вызвать обрушение свода.

А может, это сказка и нет никаких ходов? В 1993 году из пруда стала уходить вода. Вызвали специалистов из Екате­ринбурга. Они обследовали подземное пространство возле плотины, а заодно и возле господского дома. Под домом об­наружили три хода в разных направлениях: в сторону по­чты, где до революции помещалась заводская контора, в сторону самого завода и — стоявшей неподалеку единовер-

ческой церкви. Для чего они были нужны? Ход в сторону конторы можно как-то объяснить: оттуда, от пруда, в быв­ший господский дом были протянуты подземные трубы, а вот два других — вызывают вопросы. А для чего нужен был ход в сторону завода? Когда пробивали русло сегодняшней плотины, открылась сплошная скала, идущая от самого гос­подского дома. Каким образом и зачем понадобилось про­бивать тоннель в скальном грунте, ведь наша горная поро­да — это не песчаная Петра* и не мягкий каппадокский ка­мень-туф**, образовавшийся из вулканического пепла? Не менее удивляет и третий ход, ведущий в гору, к единовер­ческой церкви.

Специалисты начали свои исследования с северо-восточ­ной стороны. Там тоже подозревали пустоты, но при внима­тельном изучении обнаружили метрах в пяти от дома полу­сгнивший деревянный фундамент. Это строение тоже обо­значено на рисунке у Геннина. Немного раньше В. М. Слукин в своей книге «Тайны уральских подземелий» предположил существование хода в этом же направлении, который ведет к «стариковым могилам», то есть к Теплой горе. По его сло­вам, староверы, первыми пришедшие в эти места, для сво­их молений выбирали либо избушку в лесной глухомани, либо спускались в подвал. Можно предположить, что на ме-

сте господского дома раньше стояло обиталище кержака-раскольника с подвалами для молений, и в дальнейшем Де­мидовы поставили свой дом на этих подвалах.

Но обратимся к Кафенгаузу. Когда после смерти Акин­фия начались интриги и борьба за раздел наследства, всплыли слухи о приверженности Демидовых к расколу. Они должны были представить подробные сведения, ког­да и у кого были на исповеди. Дело кончилось для них бла­гополучно, но младший брат с матерью получили предуп­реждения, что будут лишены своей части имущества, если подтвердится в будущем их причастность к расколу.

Так, может быть, здешние подвалы были прибежищем людей, страдающих за веру?

Акинфий Демидов умер в пути, направляясь из столицы к своим уральским заводам. Он оставил завещание, по ко­торому все заводы переходили к одному младшему сыну — Никите. По его словам, старший сын Прокофий и средний Григорий не имеют охоты к «размножению и содержанию заводов» и, несмотря на увещевания отца, «в правление оных заводов не вступают».

Императрица Елизавета была не согласна с таким одно­сторонним завещанием, вероятно, не без воздействия на нее остальных претендентов на наследство. Тяжба затяну­лась надолго. По окончательному распре­делению наследства Прокофию отходят пять уральских железных заводов: Невьян­ский, Шуралинский, Быньговский, Верх­нетагильский и Шайтанский. Отец Проко­фия — Акинфий — завещал сохранить на­следство в своем роду: сторонним никому не продавать, а только своим братьям.Прокофий же, игнорируя завещ ание, вскоре продает все свои заводы винному откупщику Савве Яковлеву (Собакину) за 800 тысяч рублей.

Старший из сыновей Акинфия в своих устремлениях был далек от горнозаводско­го дела, хотя 35-летняя жизнь рядом с та­лантливым отцом много дала Прокофию.Так, в 1759-м, получив известие, что на Верхнетагильском заводе чугуна выплави­-

ли меньше обычного, он тотчас отозвался подробным рас­поряжением с конкретными советами по подготовке руды и угля, по технологии плавки. Просто душа у него к заводам не лежала. Вел в столице роскошную и сумасбродную жизнь мецената и покровителя наук, похоже, не гнушался ростов­щичеством, слыл чудаком. Отцово и дедово наследство, ко­торое он умножал нехитрыми заемными операциями, по­зволяло Прокофию чудить и держаться на дружеской ноге с особами императорского двора. На свои капиталы он ос­новал при московском Воспитательном доме первое в Рос­сии Коммерческое училище для обучения детей купцов и

мещан, покровительствовал учреждению самого этого дома, а также Московского университета и другим проектам просве­щенного царедворца екатерининской поры Ивана Бецкого. Увлекался ботани­кой, оставил в наследство москвичам зна­менитый дворец и сад (Нескучный сад) при нем. Богатый демидовский гербарий и часть библиотеки вдова Прокофия после его смерти подарила университету.

Прокофий не стал заводчиком, а оста­вил по себе другую память. После продажи заводов с Уралом его больше ничего не свя­зывало.

А вот Савва Собакин-Яковлев оказался человеком предприимчивым, владел таки­ми крупными мануфактурами, как Ярослав­ская, Рыбинская, Крапивинская, и имел к

тому времени большой капитал. Он продавал за границу лен, пеньку и уральское железо. В царствование Елизаветы Петровны, во время Семилетней войны, русская армия в Пруссии испытывала затруднения из-за подвоза провианта. Савва выхлопотал разрешение снабжать войска провизией, однако заворовался, ему грозил военный суд, но, имея гро­мадные деньги, он сумел откупиться. Ко времени покупки заводов он сменил свою фамилию Собакин на более звуч­ную Яковлев. Был уверен, что горнозаводской промышлен­ности принадлежит большое будущее, и потому стал поку­пать заводы у менее состоятельных заводовладельцев, име­ющих большие долги.

Начиная с 1766 по 1779 год Яковлеву переходят заводы лейб-гвардейца майора А. Г. Гурьева, Прокофия Демидова, обер-прокурора А. И. Глебова, графов Р. И. Воронцова и С. П. Ягужинского — 16 медеплавильных, чугуноплавиль­-

ных и железоделательных заводов со всеми принадлежав­шими им землями, лесом, мастеровыми и прочими людьми, приписанными к заводу селами. К 1780 году он становится одним из крупнейших заводовладельцев в России.

Что в это время представляет собой Верхнетагильский завод? Академик Паллас сообщает, что здесь производились снаряды, лились пули, бомбы, гранаты. А академик Гмелин писал в своем отчете, что на Верхнетагильском заводе, кро­ме того, работал цех для сверления и обточки пушек.

На основании таблицы невьянского приказчика Григо­рия Махотина, верхнетагильский «летописец» Ф. Ф. Смир­нов считает, что на заводе действовали следующие произ­водства: две домны, хотя работала одна; три молотовые с особыми кричными горнами; якорное; отдельные кузницы; цех для изготовления пушек и других изделий; лесопильная мельница (лесопилка); мельница для размола зерна; мехо­вые мастерские; столярный цех. На заводе было 24 вертка*.

Появились изменения в управленческой структуре. Уп­равление заводами осуществлялось из Невьянска. В Санкт-Петербурге заводскую контору возглавлял личный пове­ренный заводовладельца, которому подчинялись заводс­кие приказчики. В функции конторы входило обеспечение заводов мастеровыми, деньгами и разными материалами, она ведала отправлением караванов с металлом в Нижний Новгород, Москву и Петербург. Наиболее сложные вопро­сы заводского производства решались коллегиально с за­водскими приказчиками.

В первые годы Савва Яковлев поставлял с уральских за­водов чугунные ядра пограничным крепостям.

Уже в 1778-м с Верхнетагильского завода от­правлено 128 529 снарядов. Расширены литей­ный цех. механические мастерские. Построен гвоздильный цех, гвозди реализовывались на внутренних рынках России. Заводовладелец по особой доверенности снабжал железом и яко­рями суда Черного моря, где, после победонос­ной войны с Турцией, Россия приступила к строительству сильного морского флота. Боль­шое количество чугунного литья, железа потре­бовалось для постройки дворцов в столицах — Петербурге и Москве.

Никаких технологических новшеств при Сав­ве Яковлеве на заводе не внедрялось. Вообще, на уральских предприятиях о новой технике за­ботились мало: со времен Петра в России были установлены высокие таможенные тарифы на импортное железо. Поэтому заботиться о сбы­те металла не приходилось, он находил спрос на

внутренних рынках России. А раз так, то зачем ломать голо­ву и тратить средства на техническое переоснащение?

В эти годы завод продолжал отправлять часть своего чу­гуна на Сылвинский, Верхнейвинский и Шайтанский заво­ды. Но с начала января 1774 года работа приостановилась: с юго-запада шел пугачевский атаман И. Н. Белобородов. В январе он занял Билимбаевский завод А. С. Строганова, за­тем захватил Нижнешайтанский и пошел в направлении Уткинского завода.

Далее события разворачивались так.Узнав о движении пугачевцев, нижнетагильские приказ­

чики спешно отправили порох и оружие для своего отря­да, расположенного в деревне Галашки. Получив припасы, отряд выступил в поход. По дороге встретил служителя Не­вьянского завода, который сообщил, что Уткинский завод окружен и там идут бои. Собрали совет, послали еще за пуш­кой, и только новая встреча с верховым татарином, заявив­шим, что Шайтанский завод Яковлева еще не занят, побу­дила отряд продолжить путь. На Шайтанском заводе им ска­зали, что пугачевцы отступили от Уткинского завода и до­рога туда еще свободна. Отряд вступил в Уткинский завод и... попал в пекло.

Сражение продолжалось несколько дней. Утром 11 фев­раля из лагеря повстанцев, стоявшего не более чем на выст­рел от дороги, выступил «один татарин», крича о желании вести переговоры. На длинном шесте он подал защитникам

завода лист. Это был ультиматум «Петра III», как называл себя Пугачев, и в нем обещалась крестьянам свобода. В от­вет послали копию манифеста Екатерины II «о повинове­нии». Тогда пугачевцы пошли на приступ, и завод был занят.

На Уткинском заводе было разграблено и сожжено 49 крестьянских домов. Убито и пропало без вести 23 челове­ка мастеровых и работных людей. Впоследствии это село тоже будет принадлежать Савве Яковлеву. На Шайтанском заводе, что находился в нескольких десятках километров от Уткинского вверх по реке Чусовой, израсходовано на воен­ную охрану и разграблено имущества на 1316 рублей.

В Верхнем Тагиле тоже готовились отражать «повстан­цев»: с западной стороны завода соорудили земляной вал. На охрану потрачено 2548 рублей. Из тех людей, что посы­лались охранять дороги на подступах к заводу, пятеро были убиты.

В 1774 году управляющим на завод был назначен некто Балашихинский. У него не было специального образова­ния, но зато он обладал технологической сметкой и умел осуществлять свои задумки. При нем на реке Вогулке, в двух верстах от Верхнетагильского завода, построили вспомога­тельный железоделательный завод, поскольку на основном заводе для работы молотов не хватало мощности воды. Реч­ку перегородили плотиной и создали Вогульский пруд. Ниже плотины поставили молотовый цех с кричными гор­нами. Завод работал только в теплое время года и останав­ливался в пору «страды», давая возможность рабочим уб­рать урожай.

После смерти в 1785 году Саввы Яковлева его заводы были поделены между его женой и гремя сыновьями. В 1788 году поручик Иван Саввич Яковлев, которому достались по наследству Верх-Исетский, Режевской, Холуницкий, поку­пает у своей матери все отошедшие ей заводы: Шуралинский, Верхнетагильский, Верхнейвинский, Сылвинский, Шайтанский и Уткинский, сосредоточив в своих руках большую часть уральских заводов отца. Управляющий все­ми заводами Григорий Заверняев пребывал в Верх-Исетском, то есть в Екатеринбурге. Оттуда он руководил заводс­кими конторами. Самого же хозяина — Ивана Яковлева — ни разу не видели ни в Верхнем Тагиле, ни, по-видимому, на других его заводах. Он предпочитал столичную жизнь.

В 1804 году заводы унаследовал сын Ивана Саввича — Алексей. Управление было передано Григорию Зотову, быв­шему кричному мастеру Шуралинского завода. Он известен на Урале как изобретатель и знаток горнозаводского дела. Ему, например, принадлежит идея машины, позволяющей получать железные листы двух- и трехаршинной меры, по сути дела, прокатного способа производства. Эти листы не ржавели, и железо было чрезвычайно мягким, по словам со­временников, «по сто лет на крыше стояло». Железо с мар­кой «А. Я. — Сибирь», что означало «Алексей Яковлев. Си­бирские заводы», и изображением соболя считалось перво­классным. Оно находило широкий рынок сбыта за грани­цей — в Англии и Америке. За это «глянцево-красное» же­лезо еще Иван Саввич на одной из выставок получил золо­тую медаль, а бывшего кричного мастера Григория Зотова в благодарность за него освободили от крепостной зависи­

мости. Но свою золотую медаль он получит позднее.

Во время Отечественной вой­ны 1812 года заводы Алексея Ива­новича Яковлева получили боль­шой заказ на поставку пушек и ар­тиллерийских снарядов. Первые приемщики браковали целые партии снарядов из-за плохой по­лировки. Делу помогла изобрета­тельность мастеровых, которые общими усилиями создали техно­логию полирования снарядов. Ав­торство было присвоено Григо­рию Зотову, ему и была вручена золотая медаль.

На Верхнетагильских заводах, основном и Вогульском, в эту пору провели реконструкцию: уб­рали часть тяжелых молотов, ус­тановили раскатный стан и обжи­говую печь, в которой мелкий чу­гун и треска (железная крошка) нагревались и превращались в ком, который и пускали в дело. На основном заводе был модерни­зирован гвоздильный цех: теперь он работал «по-зотовски» — на водной тяге.

В 1849 году заводы перешли к наследникам Алексея Ива­новича — дочери и сыну. Иван Алексеевич Яковлев в 1862 году свою часть заводов передает сестре Надежде Алексе­евне Стенбок-Фермор. Она переносит Главное управление в Санкт-Петербург. Уральские заводы, которые также при­надлежат теперь ей, вошли в Верх-Исетский горнозаводс­кий округ.

Наступил труднейший период в истории уральской горно­заводской промышленности. В Англии испытывалась новей­шая техника, внедрялись прогрессивные способы производ­ства: с дорогостоящей древесины там перешли на дешевый кокс, чугун «варили» в пудлинговых печах, где топливо не контактировало с металлом. У нас же, на Урале, никак не мог­ли расстаться с кричным горном, с водоналивными колеса­ми, которые давно пора было заменить высокооборотными паровыми машинами. Цены на железо в России оставались без изменений, в то время как лондонские снизились более чем в два раза. И российское правительство решилось при­обретать металл за рубежом, отменив в 1857 году ранее су­ществовавшие высокие таможенные тарифы. Это резко уда­рило по промышленности Урала. Заводы оказались не кон­курентоспособны, они остро нуждались в реконструкции.

Между тем в России произошло событие огромной го­сударственной важности — отмена крепостного права.

«Били все колокола обеих церквей и часовен, — читаем в местной летописи. — В начале весны снега лежали еще креп­кие, тяжелые... Люди собрались на площади у Знаменской церкви. Там шла торжественная служба. Но вот благодар­ственный молебен кончился. На паперти показался сияю­щий священник Александр Топорков в окружении дьякона, дьячка, псаломщика, церковного старосты и других. Дьякон Попов поднял руку и обратился к собравшемуся на площади народу, прокричал: «Тише! Царское слово читать будут!..»

Следом за обретенной свободой в Верхний Тагил при­шла беда. Этой же весной, а именно 18 мая, в поселке слу­чился сильнейший пожар. Сгорело около 360 дворов, дере­вянная церковь и все заводские постройки. Огонь свиреп­ствовал повсюду, клубы дыма поднимались к небу и зависа­ли черным облаком над селением. В воздухе стоял треск го­ревшего дерева, уголья перелетали даже через реку. Заго­релись дома и на другой стороне пруда.

Вероятно, в этом пожаре кроме православной церкви сгорела и единоверческая, о которой упоминает летопись. Православную Знаменскую церковь быстро восстановили, но уже из кирпича: с каждого трудоспособного человека, на­чиная с 18-летнего возраста и до 60 лет, на церковь взыски­вали по 60 копеек. Единоверческую же построили позднее. Она возвышалась над заводом и всеми строениями напро­тив нынешней почты по улице Фрунзе. Сейчас там поляна. Выполнена эта церковь была в одном архитектурном сти­ле с православной. К стене лепился балкон, с которого от­крывался величественный вид на поселок.

Случись тот пожар месяцем раньше, до манифеста, ра­ботным людям было бы легче выбраться из положения по­горельцев. Дома поднимались бы радением хозяина. Сейчас же люди оказались предоставлены сами себе. Прежде заводовладелец выдавал по низкой цене каждому мастеровому и «непременному работнику», приписанному к заводу, два пуда муки «на самого» и по одному пуду на каждого из до­мочадцев. Теперь же он освобождался от материальной опе­ки. Рабочие получали зарплату деньгами, по нормам и рас­ценкам вольнонаемных. Из заводских амбаров прекратил­ся отпуск продуктов питания, и, как следствие, выросли цены в магазинах. Впрочем, хозяева не стали обострять от­ношений с рабочими: своими средствами помогли восста­новить жилье.

Согласно «Дополнительным правилам о горнозаводских людях», в декабре 1862 года за рабочими было утверждено сословное положение городских крестьян-собственников. Мастеровых наделили приусадебными участками и неболь­шими делянками покосных угодий от одной до полутора де­сятин. Право пользования землей для мастеровых дальше не простиралось, а сельские работники были обязаны за пользование пашней отбывать заводскую повинность: под­возить лес, жечь уголь, добывать руду.

Горнозаводская промышленность Урала, что называет­ся, топталась на одном месте. Муж владелицы заводов пред­принял кое-какие меры. Начал с Верх-Исетского завода. Там построили механическую фабрику, оборудовав ее как маши­ностроительную. Первую построенную здесь паровую ма­шину в 680 лошадиных сил установили на том же Верх-Исетском, в раскатном цехе, взамен малосильных наливных ко­-

лес. Впоследствии на этой фабрике изготовляли паровые котлы и машины, локомобили, рудодробилки для своих за­водов и на продажу, а также центробежные насосы, золото­промывочные чаши, кварцеразмолочные бегуны, элевато­ры и прочее оборудование.

Но славу округа по-прежнему составляло листовое кро­вельное, котельное и кубовое железо, известное под маркой «А. Я. — Сибирь». Верх-Исетский округ был непременным участником всех междуна­родных выставок и неоднократно ими от­мечен: в 1873 году — на Всемирной выстав­ке в Вене, в 1878 году — в Париже и на Все­мирной выставке в России; на Всероссийс­кой промышленно-художественной выстав­ке в Нижнем Новгороде в 1896 году округ удостоился права изображать на изделиях заводов государственный герб России.

Между тем молодая промышленность юга империи, созданная иностранным ка­питалом, быстро и уверенно перегоняла Урал. Правительство, видя, к чему приве­ла отмена пошлин на ввоз металла в Рос­сию, в целях подъема отечественной про­мышленности снова значительно увеличи­ло ввозные пошлины.

В Верхнем Тагиле жизнь мало-помалу входила в обычную колею. Словно грибы после дождя, поднимались дома обывателей. Свидетелями пожара оставались «закалившаяся» в огне домна и несколь­ко уберегшихся от огня каменных зданий на заводе. Закоп­ченные цеха, почерневшие трубы, заваленные железным ломом дороги — все это досталось «в наследство» назначен­ному на завод в 1881 году новому управляющему, горному инженеру Гавриилу Александровичу Маркову.

Это оказался грамотный, энергичный, предприимчивый человек, который, увидев «свое» предприятие в плачевном состоянии, сразу же принялся за дело: приступил к его ре­конструкции. К этому времени Вогульский завод был уже закрыт, Кирпичный вернулся на свое прежнее место. Уве­личили объем домны, подняли ее выше, отремонтировали эстакаду для подвозки сырья к колошнику. В цехе установи­ли два паровых котла, изготовленных на Верх-Исетском за­воде, работавших на дровяном топливе. В качестве топли­ва использовались отходы от лесозаготовок и раскорчевки: пни, корни и хвоя. Впоследствии стали использовать домен-

ный газ. К двум ранее установленным паровым машинам по­ставили воздухонагревательный аппарат. Домна стала рабо­тать на горячем дутье, и производительность выросла до 500 ООО пудов чугуна в год.

В кричном цехе также произвели реконструкцию: уста­новили два локомобиля и три водяные турбины «Жерард» мощностью в 40 лошадиных сил каждая, поставили пять прокатных станов. Для передачи болванок и полос от крич­ных горнов и нагревательных печей к молотам и прокат­ным станам провели подвесную роликовую линию, замет­но облегчив труд заводчан.

В результате реконструкции возросла производитель­ность завода, но потребовалось и больше руды, древесно­го угля, флюсов. Пришлось увеличить обжиг угля, соору­дить специальные печи для обжига руды. Появилось лесни­чество со штатом смотрителя, четырех лесников и несколь­ких огневщиков. Для охраны лесов от пожара на Плешивой горе была выстроена вышка, откуда велось круглосуточное наблюдение за окрестностями.

Уже знакомую нам Шайтанскую дорогу выпрямили — те­перь уже не надо было объезжать гору Долгую. Проклады­вали ее по всем правилам дорожного строительства: с кю­ветами, мостами через речки, стланями через болота. Че­рез каждые десять верст сделали разъезды.

Завод по-прежнему главенствовал в поселке, давал рабо­ту всем. Женщины ткали холсты для его нужд, их труд ис­пользовался и в дроблении руды после обжига в печах. Под­ростки погоняли лошадей, убирали мусор в цехах и на тер­ритории.

В поселке была мужская начальная школа, рассчитанная на 70-80 детей, и женская, в которой обучалось 30 девочек. Учительствовали священники. Но время требовало культурно-просветительских перемен. Управляющий оказался на высоте этих требований.

По инициативе Г. А. Маркова и по его проекту напротив церкви начали строить Высшее профессиональное учили­ще. До той поры здесь находилось небольшое кладбище и часовня. Несмотря на бурю негодования со стороны свя­щеннослужителей, то и другое пришлось убрать. Останки перезахоронили. Поднялось несколько рядов фундамента, и... дело, увы, остановилось. Маркова перевели в Верх-Нейвинск. Замысловатому, основательно выложенному фунда­менту суждено было пережидать революционные потрясе­ния, события гражданской войны, время нэпа и индустри­ализации... Руки дошли до него только в 1935 году. Но чья-то

«умная» голова сообразила использовать для строитель­ства школы кирпич единоверческой церкви. Так решилась судьба красивейшего памятника нашего города.

А что же Гавриил Марков? Его дальнейшую биографию попытался проследить директор Верхнетагильского исто­рико-краеведческого музея Александр Николаевич Писку­нов. Вместо Маркова управляющим в Верхний Тагил назна­чили некоего Трубина, но не надолго: из Верхнего Тагила вообще убирают управляющих. Теперь заводами снова ру­ководит Марков, но уже из Верх-Нейвинска. Там ему и уда­лось претворить в жизнь свои заветные мечты.

По его проекту построена такая же школа, какую он за­думал в Верхнем Тагиле, такое же здание управления, обус­троено место для гуляний. В Верх-Нейвинске при содей­ствии Маркова был открыт первый в нашем регионе музей, где были собраны археологические находки с Чигирского озера. В пустующем железнодорожном депо поднял занавес самодеятельный театр, где при участии самого Маркова ра­зыгрывали пьесы. Жители уважали своего управляющего.

Верхнейвинский завод остановился еще раньше, чем Верхнетагильский: иссякли запасы угля, какое-то время его возили из Верхнетагильской дачи — для этого от деревни Воробьи до Верх-Нейвинска была наспех проложена доро­га. Уголь кончился — завод встал. Нехватка угля явилась по­водом для закрытия завода, а причина — та же самая, что и на Верхнетагильском — время требовало новых технологий. Верх-Нейвинску повезло: после революции в корне меняет­ся профиль завода. Марков продолжает работать на пред­приятиях, вносит свои предложения.

Рабочим Гавриил Александрович всегда благоволил. В прежнее время, еще в Верхнем Тагиле, он продавал им по льготной цене листы кровельного железа. Рабочие, в свою очередь, перепродавали «доброе» железо на сторону. Види­мо, на такой вот «благотворительности»Марков и погорел в 1924 году. Его арестовали. Но рабочие Верхнейвинского и Верхнетагильского заводов написали письмо в защиту сво­

его бывшего управляющего, и его от­пустили.

В дальнейшем М арков работал консультантом в Министерстве цвет­ной металлургии, некоторое время — на ВДНХ. В конце 30-х годов приез­жал в Кировград, на медеплавиль­ный завод, и посетил Верхний Та­гил. С этого времени о нем ничего не известно.

Но вернемся к началу века. Просветительское начинание Г. А.

Маркова продолжили местные зем­цы. 15 сентября 1903 года в поселке открылась первая народная библио­тека. Она началась с 50-рублевой книжной посылки из... Петербурга, от душеприказчиков книгоиздателя-просветителя Флорентия Федорови­ча П авленкова, который завещ ал

весь свой накопленный книжный капитал бесплатным сельским читальням российской глубинки. Уездное зем­ство — поселок Верхний Тагил находился в границах Ека­теринбургского уезда — поддержало почин столичного из­дателя, взяв на себя организацию и пополнение читален. Одной из первых в уезде бесплатная народная библиоте­ка имени Павленкова возникла в Верхнем Тагиле. Приют она нашла поначалу в мужском начальном училище, а обя­занности библиотекаря взяла на себя молодая учительни­ца Анна Александровна Маршинина.

Читальня явилась едва ли не главным культурным очагом в поселке. Ее посетителями стали все, кто жил не хлебом еди­ным. О ней пеклись представители поселковой интеллиген­ции, такие, как помощник лесного смотрителя Г. М. Ломаков, фельдшер А. И. Цыганов.

Уже в наши дни городу, прямо сказать, повезло: нашел­ся человек, который не только по крупицам восстановил ис­торию бытования в Верхнем Тагиле этого очага культуры,

но и побудил прошлое работать на сегодняшний день. По­началу скромный библиотекарь, а потом общественный де­ятель, депутат городской Думы Лидия Антоновна Шириновская разыскала первых читателей библиотеки, восстанови­ла на местном кладбище могилу ее первого библиотекаря. В ходе разветвленного поиска бывшая павленковская чи­тальня стала местом работы творческих объединений, встреч, выставок, самодеятельных концертов, хозяйкой первых всероссийских Библиотечных павленковских чте­ний. Наконец, библиотека стараниями Лидии Антоновны вернула себе имя столичного издателя-просветителя и ста­ла в авангарде развернувшегося на Урале под флагом ЮНЕСКО общественного культурно-просветительского движения павленковских библиотек.

Давайте теперь пройдем по улицам заводского поселка первых лет XX века, начав наш путь от Плешивой горы. С нее поселок виден так, как будто лежит на ладони. Впере­ди, в речной низине, расположились цеха завода. Прямо пе­ред нами, внизу — господский дом, за ним кедровый сад — природная жемчужина Верхнего Тагила.

Представим, что по его дорожкам гуляют двое молодых людей. Она одета в праздничное длинное платье с глухим воротом, он — в строгий черный костюм с двумя рядами бле­стящих пуговиц на пиджаке. Выйдя из ворот, они пошли по аллее, тянущейся вдоль плотины, мимо завода к православ­ной церкви, которая находится прямо за цехами и заводс­кой изгородью. А немного левее видны позолоченные купо­ла единоверческой церкви. Миниатюрная, изящная, она ве­село смотрит вниз, на заводской поселок.

А наша пара с южной стороны пруда перешла на север­ную, украшенную двумя рядами тополей, и оказалась возле сквера, разбитого с западной стороны плотины.

Перед ними в низине «живут» цеха завода. В самом цен­тре красноватым куполом возвышается домна. Шумят водо­наливные колеса, передавая энергию доменным мехам. Прямо за заводом, на высоком правом берегу, поднялась скала, на которой сквозь густую хвою кедров видно здание господского дома, по-хозяйски расположившегося у подно­жия гор.

Мимо в расписной коляске, запряженной тройкой лоша­дей, проехал управляющий. Следом показался экипаж свя­щеннослужителя. Гнедая рысью пронеслась, свернула к цер­кви и остановилась перед каретным двором, находившим­ся как раз напротив.

На колокольне православной церкви ударил большой ко­локол. Густой серебряный звук понесся в пространство, ра­стекаясь вдоль реки на многие километры.

— Это демидовский запел, — послышалось в толпе, со­бравшейся возле церкви.

Радостно забил, завибрировал в воздухе колокол едино­верческой, заговорили другие колокола и колокольчики. Сливаясь воедино, их звон возносился к небу. Что слыша­лось в нем моим землякам?

Поиски выхода из тупика

В 1898 году, после смерти Н. А. Стенбок-Фермор, заво­ды перешли во владение ее наследников. Их оказа­лось много, и весь горнозаводский округ был разде­

лен по числу родственников. В дальнейшем на базе горно­заводского округа образовано «Акционерное общество Верх-Исетских заводов».

В 1905 году, как мы знаем, неожиданно для верхнетагильцев управляющий Гавриил Александрович Марков был ото­зван в Верх-Нейвинск, а вместо него назначен уже упоми­навшийся Трубин. Люди сразу почувствовали разницу. Если Марков начинал с перестройки технической базы, то но­вый управляющий, осмотрев производство, завел речь о... послушании. Ему не поглянулось, что молодежь отдыхает в парке, смотрит концерты художественной самодеятельно-

сти, играет в футбол. «Народ начал забы­вать Бога». Следует указание: все построй­ки и ограду парка разобрать, команду фут­болистов разогнать, впредь не допускать никаких гуляний.

В то время Верхний Тагил, Калата (с 1936 года — Кировград), Белоречка и де­ревня Воробьи составляли одну волость с управлением в Верхнем Тагиле. Волос­тное правление помещалось в специаль­но выстроенном здании (теперь в нем на­ходится историко-краеведческий музей).Правление состояло из сельского старо­сты, сборщика податей и писаря. Долж­ности были выборными — «назывались» на всеобщей сходке. Старосту выбирали не моложе 35 лет из зажиточных жите­лей. Право голоса имели только мужчи­ны, начиная с 25-летнего возраста. Подати платили все независимо от имущественного положения при достиже­нии 16 лет и до 60. Волостное управление было призва­но помогать заводовладельцу удовлетворять поселковые нужды.

А заводовладелец испытывал трудности со сбытом про­дукции, она залеживалась на складах, не давая прибыли. Заработки рабочим урезали.

В это время в Верхний Тагил приезжает старшая сест­ра И. М. Малышева — Мария Михайловна. С 1903 по 1905 год она учительствует в мужском начальном училище. Сам же Иван Михайлович, будущий областной комиссар труда, председатель Уральского обкома партии большевиков, в ту пору еще служил в Верхотурье писарем уездного по воинс­кой повинности присутствия, а потом учился на Пермских педагогических курсах, набираясь одновременно практи­ческого пропагандистского опыта. Его сестра, как человек тоже близкий к революционным кругам, знакомит рабочих с запрещенной литературой, помогает им разобраться в причинах тяжелой жизни. При этом, конечно, делает упор на причины политические, не беря во внимание экономи­ческие реалии времени. А реальность состояла в том, что технология производства на заводах безнадежно устарела, нужно было срочно ее менять. Например, избавиться нако­нец от кричного способа производства железа и получать его методом пудлингования или варить сталь в мартеновс­ких печах, словом, поменять профиль завода.

В 1904 году рабочие, считая, что во всем виноват «про­гнивший царский режим», устроили маевку в районе Сухо­го Лога. Полиции стало известно об этом, она устроила об­лаву, но арестовать никого не удалось. В дальнейшем маев­ки участились.

А обстановка на заводах ухудшалась. По решению Главно­го управления, акционерного общества Верх-Исетских заво­дов с 1906 года началось сокращение выпуска продукции. Сначала закрыли прокатный цех, в следующем году — крич­ный, а с 1 января 1910 года вообще приостановили выпуск продукции. Жители собрали сходку и решили просить Глав­ное управление не закрывать завод. Ответ пришел отрица­тельный, рабочие взбунтовались. На усмирение руководство вытребовало полицию из Невьянска и Верх-Нейвинска.

Как жить в заводском поселке без работающего завода? Люди уходили искать руду и золото, некоторые объедини­лись в артели, бродили по окрестностям, добывая себе сред­ства на пропитание.

Но вот заводчане узнали, что правительство выработа­ло и утвердило Устав трудовой артели мастеровых рабочих. В Екатеринбург был послан ходатай. Заводчане просили разрешения организовать в Верхнем Тагиле промышлен­ную артель мастеровых рабочих и передать ей в аренду все заводские строения. Ответ пришел опять отрицательный, мотивированный тем, что не кончился предусмотренный срок давности с момента закрытия завода.

В поселке продолжал работать лесхоз. Заготовляли де­ловой лес и выжигали древесный уголь, отвозили на желез­нодорожную станцию Нейво-Рудянка, грузили в вагоны и отправляли по назначению. Надеясь заработать на извозе, многие обзаводились лошадьми.

Главным средством пропитания было натуральное хо­зяйство. С разрешения начальства люди принялись за рас­корчевку лесных участков под пашню. В лесах, прилегаю­щих к поселку, широко развивалось бортничество. Мед вез­ли в Невьянск на ярмарку. Занялись охотой и рыбной лов­лей, кустарными промыслами. Открывали мастерские, ла­дили телеги, колеса, сани, кошевки, ходки; кое-кто выделы­вал овчины и шил полушубки, кто-то катал валенки, а кто-то

делал оконные рамы и украшал резьбой по дереву дома в поселке.

Появились незаурядные умельцы. Дмитрий Саввич Глин­ских смастерил четырехдонную бочку для четырех видов вина, за что получил золотую медаль на выставке в Москве и картину с дарственной надписью царя. Евсей Афанасье­вич Суздалов на этой выставке был поощрен за изготовле­ние шкатулки с секретом: стоило кому-нибудь взять ее в руки, начинала звучать музыка, а в руках хозяина шкатулка молчала.

Но вот в 1912 году пустили в строй Калатинский меде­плавильный завод, куда охотно брали мастеровых из Верх­него Тагила. И потянулись люди на новый завод в Калату по старой дороге — через Теплую гору...

В том же году организовали кредитное товарищество с членским взносом в 25 рублей. Начали поступать вклады от частных лиц и организаций. Например, Верхнейвинское кредитное товарищество в порядке помощи внесло семь тысяч рублей. Число пайщиков увеличилось до тысячи че­ловек. Товарищество уже располагало своим магазином и складами. С помощью кредитного товарищества верхнетагильцы Самофеев, Якорнов, Глинских и Мишарин приоб­рели паровой двигатель, лесопильную раму и мельницу. Раму установили ниже территории завода, пилили лес для населения. Мельница тоже служила для поселковых нужд.

Наступил 1914 год. Почти половина мужчин были при­званы на фронт. Обслуживать шахту медеплавильного заво­да, находившуюся в Белоречке, руководство округа вынуж­дено было пригласить китайских рабочих. Для охраны за­вода и рудников были присланы ингуши.

Сразу после февральской революции волостное правле­ние было упразднено. На первом собрании жителей в мар­те семнадцатого года была избрана земская управа (необхо­димо заметить, что медьзавод, Белореченский рудник и Верхнетагильский завод в то время принадлежали одному владельцу — Главному управлению акционерного общества Верх-Исетских заводов).

На Верхнетагильском заводе были выбраны Советы ра­бочих и крестьянских депутатов. Вспомогательные цеха за­вода продолжали работать, однако на заработанное люди не могли купить то, что им нужно было для жизни: как и во всей стране, возникли трудности, связанные со снабже­нием населения продовольствием. Цены на оставшиеся то­вары стремительно взлетали вверх, а заработная плата на заводах оставалась на прежнем уровне.

Тогда председатели трех советов: Верхнетагильского за­вода, лесничества и Белореченского рудника, обратились с ходатайством к главному управляющему акционерного об­щества об увеличении заработной платы. Возглавил всю де­легацию представитель от Белореченского рудника Иван Григорьевич Рыков. Ходатайство удовлетворили лишь на 20 процентов, но рабочие согласились и на это. На общем со­брании, где Рыков отчитывался о поездке, его избрали профсоюзным лидером и просили администрацию освобо­дить его от основной работы. Администрация пошла на­встречу, то ли стремилась понять, что представляют из себя создаваемые советы и профсоюзы, то ли из чувства само­сохранения.

Так Иван Григорьевич Рыков стал профсоюзным лиде­ром. Вскоре его выбрали в правление районного центра. Профсоюзы в то время действовали иначе, чем теперь: за­щищали рабочих от притеснения работодателей, проводи­ли расследования на местах, стремились докопаться до ис­тины.

В Нейво-Рудянке, например, организовался небольшой районный комитет профсоюзов, пытавшийся, в частности, пресечь воровство.

Начали возвращаться к семьям солдаты с фронта, а снаб­жение населения продуктами питания все ухудшалось. Ви­нили во всем председателя земской управы, а управа, в свою очередь, была недовольна действиями местных советов. В

заводской совет поступил сигнал, что некоторые подрядчи­ки, зажиточные жители и торговцы не платят подати. Выз­вали в совет и предложили погасить недоимки. Те скрепя сердце подчинились. Никогда еще ими не командовали про­стые рабочие. А рабочие гордились тем, что, хотя у них «пу­сты короба», зато есть власть, употребив которую они мо­гут многого добиться. Так постепенно росла вражда.

Руководство трех советов, видя, что атмосфера в посел­ке накалилась, решило пустить домну, чтобы появились ра­бочие места. По подсчетам, руды и древесного угля в скла­дах должно было хватить на два месяца. Оставалось полу­чить согласие от акционерного общества. Послали делега­цию во главе с Рыковым. Домну пустили, израсходовали сы­рьевые запасы и... потушили — спроса на продукцию не было.

После получения известия о низложении Временного правительства в Верхнем Тагиле прошло собрание рабочих. Большинством голосов упразднили земскую управу и избра­ли первый объединенный Совет рабочих и крестьянских депутатов. В законодательном и исполнительном комитетах оказались одни и те же люди, что давало возможность пи­сать законы «под себя».

В поселковый совет поступила жалоба о том, что «нелад­ное творится» в кредитном товариществе: товары, поступа­ющие на склады, исчезают в неизвестном направлении. На исполкоме поссовета постановили провести на складах ре­визию. Но из Невьянска распорядились не допускать пред­ставителей поссовета для проведения ревизии, потому что у них нет на это полномочий. После долгих споров руко­водство кредитного товарищества вынуждено было усту­пить. Ревизия установила, что половина поступивших това­ров не оприходована.

А вскоре политическая «погода» изменилась. В результа­те мятежа автомобилистов, приехавших в Невьянск обору­довать авторемонтные мастерские, Советская власть была свергнута во всех окрестных деревнях и поселках, в том чис­ле в Калате, Верхнем Тагиле и Нейво-Рудянке. В Верхнем Тагиле к восстанию примкнули и бывший председатель зем­ской управы, и председатель кредитного товарищества, а также некоторые торговцы. Члены РКП(б) и оставшиеся красногвардейцы скрывались в лесу — власть переменилась.

Взаимная неприязнь, возникшая между людьми в дни экономическо­го и политического кризиса, росла с неимоверной быстротой. Население разделилось не столько на классы, сколько на взаимно обиженных. У каждого были личные враги, и они использовали любую возможность, чтобы свести счеты.

Активистов и членов Совета аре­стовали и посадили в «сижовку» — тесную комнату в здании бывшего во­лостного правления.

Не зная о происшедших событи­ях, заместитель военного комиссара, возвращаясь из деревни Воробьи, подъехал к дому, спрыгнул с лошади и забежал в Совет. Его тут же скрути­ли и затолкали в камеру.

Примкнувшие к восстанию ждали дальнейшего развития событий. В Невьянске мятежники при отступле­

нии забросали камеру, где находились арестованные, грана­тами. В Верхнем Тагиле случилось иначе. Арестованных ре­шили «вылечить» от большевизма. То ли местный офицер, то ли поп Сивков предложили сделать это в церкви. Заклю­ченные согласились, но, когда их повели на место «раская­ния», они разбежались. Вскоре из Невьянска приехали ка­ратели и застали «сижовку» пустой.

Активистам из Совета на этот раз удалось спастись, но слу­чалось и иначе. На борьбу с Дутовым выехали отряды Красной гвардии, созданные в Верхнем Тагиле и Калате. Верхнетагиль­ским отрядом, состоявшим из 50 человек, командовал Я. А. Мед­ведев. Его взвод влился в Екатеринбургский полк, который в июне был направлен на помощь добровольцам, сражавшимся с превосходящими силами противника в районе села Аргаяш.

Отряд остановился возле татарского села Сары. В день празднования Троицы на него напали белые. Отряд вынуж­ден был отступить, а взвод Медведева был окружен. Расстре­ляв все боеприпасы и не желая сдаваться в плен, Медведев застрелился, а пулеметчик С. Н. Рыков взорвал себя и пуле­мет гранатой. Остальных взяли в плен и расстреляли на Надыровом мосту Позже выяснилось, что двоим — Н. Таланки­ну и К. Глинских — удалось вырваться из кольца белых.

Когда Екатеринбург оказался в руках белогвардейцев, красные батальоны около месяца занимали позиции возле Нейво-Рудянки, Верх-Нейвинска, Шуралы. В Нейво-Рудянке находилась бригада под командованием латыша Зомберга и штаб Красной Армии. Зомберг приказал провести мобили­зацию среди населения, и в его отряд влилось около двух со­тен верхнетагильцев. В их числе была учительница из дерев­ни Воробьи Г Н. Смирнова. К красным она пришла добро­вольно, имея еще с четырнадцатого года звание медсестры запаса. Зачастую Галина Николаевна выполняла и разведы­вательные задания.

Однажды по приказу командования бригады комиссар Иван Алексеевич Медведев был направлен в район станции Кузино взорвать железнодорожный мост на пути из Екате­ринбурга в Пермь. С четырьмя добровольцами он отправил­ся по старой Шайтанской дороге через де­ревню Воробьи. Прошло расчетное время, а группа с задания не возвращалась. Коман­дир бригады распорядился послать в развед­ку жительницу этой деревни Г. Н. Смирно­ву, выделив ей хорошую лошадь.

Прибыв в деревню, она узнала от своих бывших учеников, что пятеро всадников проследовали по Шайтанской дороге в сто­рону кордона лесника Нефеда. Переодев­шись в деревенское платье, она взяла туесок для меда и поехала на кордон.

Лесник встретил ее настороженно, ска­зал, что знать ничего не знает, но, уже воз­вращаясь, на покосе лесника она встретила нефедовского работника и из его рассказа поняла, что комиссар был пойман белой разведкой, расстрелян, а тело его лежит не­далеко от дома лесника в глубине леса. Другого верхового белые также поймали, повели в Пальники, но по дороге рас­терзали. О трех остальных ничего узнать не удалось...

Галина Смирнова надолго связала свою жизнь с Красной Армией. Участвовала в боях под Тагилом, Пермью, Кунгуром, на Южном фронте против Мамонтова и Деникина. В общей сложности она отдала службе в армии 27 лет.

А тогда, в августе 1918 года, бригада была направлена в Пермь. Колчаковцы захватили Невьянский округ, в том чис­ле и Верхний Тагил. В поселке возобновилась земская уп­рава. Была создана следственная комиссия, которая сразу приступила к делу, приговорив к расстрелу группу людей,

сыновья и родственники которых находи­лись в Красной Армии.

Арестовали молодую женщину Марию Алексеевну Таланкину — только за то, что она была сестрой одного из организато­ров Советской власти в Верхнем Тагиле. Ее повезли в Екатеринбург, но, не доезжая Нейво-Рудянки, надругались над ней и ее неродившимся ребенком, приговаривая при этом, что уж он-то не будет красным.

Жители, называвшие себя белыми, дорвались до власти, разгуливали по по­селку и постреливали людей.

Но вот 15 июля 1919 года в Верхний Та­гил ворвался кавалерийский путиловский полк, который входил в бригаду Н. Д. То­мина. Он сформировался 10 октября 1918 года в городе Кушве. В его состав входили уральцы и питерцы, но назвали его в честь питерского завода — Путиловским сталь­ным. Командовал полком Ф. Е. Акулов. В сторону Нижнего Тагила был выслан эскад­

рон Е. П. Бабкина. Перед ними была поставлена задача: дви­гаясь по Сулемской дороге через Верхнетагильский завод, выйти к озеру Таватуй и этим содействовать успешному про­движению соседних частей.

В поселке находились два пехотных полка Воткинской ди­визии. Белые, как оказалось, не ожидали нападения и спокой­но мылись в бане. Кто-то сдался в плен, кто-то бросился к лод­кам. Но плотина была уже занята. В этот день путиловцы за­няли Нейво-Рудянку, Верх-Нейвинск и вышли к озеру Таватуй.

Сразу же после освобождения Верхнего Тагила от кол­чаковских войск в поселке был сформирован революцион­ный комитет с неограниченными полномочиями. Против­ники Советской власти были изолированы и уничтожены. Пришло время красного террора.

В 1919 году членов ВКП(б) в Верхнем Тагиле насчитыва­лось около двухсот человек. После чистки, проведенной в 1920-м, осталась половина: исключили по разным причинам. После освобождения Красной Армией Сибири и Дальнего Востока красноармейцы начали возвращаться в поселок. Только тогда ревкомовцы почувствовали себя уверенней. Организовали в поселке депутатский совет, ревком был рас­пущен. Но в помощь членам исполкома создана часть особо­го назначения, занимающаяся «отловом» белогвардейцев.

Возвращающиеся с войны красноармейцы пополняли ряды безработных. Единственное предприятие — леспром­хоз — не мог трудоустроить всех: в нем числилось около ста человек. Заготовленную древесину гужевым транспортом доставляли в Нейво-Рудянку, и дальше по железной дороге.

Калатинский завод еще не работал — не было сырья. Бли­жайшие шахты, предназначенные для его нужд, реконстру­ировались. Началось восстановление самого завода, разру­шенного за годы войны. И вот 5 мая 1922 года заводские тру­бы задымили: люди из Тагила потянулись через Теплую гору в Калату. Но там принимали только специалистов и рабо­чих с опытом, остальные вынуждены были заняться чем-то другим. Например, старательскими работами в окрестнос­тях Верхнего Тагила; но не всем этот промысел удавался.

В 1920 году организовалась артель по выработке из мес­тного сырья смолы и колесной мази. Называлась артель «Оленинской» и непосредственно подчинялась обллеспромхозу. В ней работало около шестидесяти человек.

К тому же в центральных районах России началась засу­ха, неурожай, голод. Тагильчане опять вынуждены были пе­рейти на «подножный корм». Во все времена от голода спа­сала и «петровская» картошка.

И вот на 10 съезде РКП(б) в марте 1921 года было приня­то решение о переходе к новой экономической политике. В

поселке опять открылись частные магазины, включились в работу маленькие предприятия. Вроде бы положение стало выправляться. Крестьяне Урала получили семенную ссуду стоимостью в четыре миллиона рублей, провели сев яровых, собрали урожай и посеяли озимые. В следующем году ссуда увеличилась, что позволило расширить посевную площадь. Уральцы выходили из продовольственного кризиса.

В это же время по инициативе Ивана Андреевича Ми­шарина было организовано товарищество по совместной обработке земли. Приняли решение сообща приобретать сельхозмашины, объединить земельные участки. В рассроч­ку купили трактор «Фордзон» с трехлемешным плугом и дву­мя железными боронами, потом жатку, сенокосилку и мо­лотилку. Жители села видели все это и понимали, что на­ступил новый век — век машин.

Когда на восьмом Всероссийском съезде Советов было принято решение об электрификации страны, в Верхнем Тагиле зажглась первая лампочка. Сделать это помог опять же старый демидовский завод. В доменном цехе стояла во­дяная турбина мощностью в 400 лошадиных сил. Ее реши­ли оживить, провести электрический привод во вспомога­тельные цеха и в жилые дома. Надо было ехать в Москву, взять в Сельхозбанке ссуду и заключить договора со специ­алистами. Делегатами избрали самых пробивных людей — И. Г. Рыкова и И. А. Мишарина. Поездка удалась. Жители сами установили столбы, монтажники протянули провода. И зажегся свет! А те, кто не хотел или боялся в этом уча­ствовать, коротали вечера при свете лучины.

На базе артели «Оленинская» создали артель «Искра». В1924 году она объединила в единое предприятие лесопилку, столярный цех, мельницу, а теперь и гидроэлектростанцию.

А теперь перенесемся в 1935 год и присядем на завалин­ку рядом с двумя соседками.

— Слышь-ка, я как ни посмотрю — ты все в огороде. И ус­тали в тебе нету. Дай, думаю, окликну Марфу, пусть поотдохнет.

Марфа с трудом разогнула спину.— Пожалуй, тетка Акулина, хватит уже на сегодня. Чой-

то у тебя внучок вылетел, как бешеный, из ворот?— И не говори. Ведь чо удумал: в пионеры какие-то всту­

пать. Я посмотрела на этих пионеров — батюшки! Ходят

строем по улицам, трубят в дудки, на шею красную материю приладили и вышагивают, как гуси на параде. И ищо бьют палкой по энтому барабану...

— Главное, чтоб не по голове.Они посмеялись. Задумались.

— Да, теперь люди грамотные пошли, не то что в наше время. Все учатся. А наше детство — в огородах, на пропол­ке да на покосе.

— Раньше-то в школах при лучинах занимались, а теперь вишь — свет во всех домах. И учителя у них хорошие, сер­дечные учителя. Только уж шибко Бога ругают. Но что ни говори, жить стало веселее. Настроение другое. Вот хотя бы взять... Федора Семеныча Ломакова. Грамотный, куль­турный. Внучок Петька все в его кружок бегает. И поет там, и на дудке энтой играет, стихи учит... Для спектакля, вишь, ему надо. А какие деревья учитель у себя на огороде сажа­ет, мы отродясь о таких и не слыхивали.

Марфа пригнула голову к уху соседки и шепотом прого­ворила:

— Глянь-ка, вон раскулаченный идет, обиженный властью человек. Всю жизнь трудился, нажил состояние, и на тебе! Знаешь ведь, в двадцать девятом... Тогда многие головы по­летели. И к нему пришли описывать имущество. Он за ружье схватился. А те, не будь дураки, его тоже на пушку взяли. Один выхватил из кармана... подсигар: «Стреляю!» — кричит. Тот ружье и опустил. Так потом его сыновья встретили одного из тех двоих ночью возле плотины. А он возьми да и прыгни прямо в воду с плотины. Те и ушли, думали, что утонул.

— Ох, грехи наши тяжкие!Однако оставим соседок на их завалинке.После раскулачивания часть домов и хозяйственных по­

строек, а также скот и сельхозинвентарь поселковый Совет передал организовавшемуся колхозу им. Калинина. В доме И. И. Тумакова устроили правление колхоза, на просторном дворе И. Ф. Полякова разместился скотный двор. Поголовье скота стало быстро расти, за год увеличилось до 350 голов. Колхоз обзаводился инвентарем: приобрели веялку, диско­вую борону, культиваторы, сноповязалку. Продукцию с моло­котоварной фермы сдавали в общепит поселка и в соседнюю Калату. Во время весенних полевых работ и в уборке урожая помогало население Верхнего Тагила и школьники.

Школа в то время располагалась в господском доме. Дети бегали по широким, замысловатым коридорам, сбегали по фигурной лестнице, спускались в подвал...

Когда разрушили стоявшую рядом единоверческую цер­ковь, некоторые из ребят подрядились очищать кирпич для строительства новой средней школы на фундаменте, зало­женном тридцать лет назад Г. А. Марковым. Не тут-то было: кирпич не очищался, а обламывался — в междурядье стро­ители клали густую известь. Школу решили строить из но­вого кирпича. И вот к сентябрю тридцать восьмого года в стенах школы зазвенели голоса ребят. Первым директором стал Андрей Петрович Стенин, который с перерывом на войну руководил ею до 1958 года.

А господский дом стали использовать для разных госуч­реждений. Отдавали его то образованию, то медицине, то дошкольному воспитанию. Даже спичечной фабрике.

С медициной долгое время не везло. Несмотря на то, что в поселке до 35-го года проживало около семи тысяч чело­век, стационар был рассчитан на восемь коек.

Вообще, с начала двадцатого века заводской поселок по­чти не развивался, растеряв славу и заслуги старого деми­довского завода. Завод закрыли, а нового ничего не затея­ли. Мало того, убирали из поселка остатки производств. После разделения Невьянского округа на два района — Не­вьянский и Калатинский — Верхний Тагил вошел в состав одного из них — Калатинского. В 1936 году леспромхоз пе­ревели в Нейво-Рудянку, а пекарню в 1939-м — в Белоречку. Оказывается, потому что в оба эти пункта подведена желез­ная дорога. А до Верхнего Тагила она к тому времени так и не дошла.

Промышленная спячка продолжалась вплоть до начала 50-х годов.

Новое время

До войны в Верхнем Тагиле проживало около семи тысяч человек. Тысяча ушли на фронт. Вернулись

| меньше половины.О воинах-верхнетагильцах, защищавших нашу Родину, раз­

говор особый. Их имена не уместятся на страницах корот­кого очерка. В 1998 году в Кировграде вышла книга Д. В. Перника «Победители: отцы и дети», где названы все наши зем­ляки, призванные на фронт Кировградским военкоматом. В их числе Герой Советского Союза гвардии старший сержант Анатолий Семенович Кузнецов, штурмовавший Кенигсберг. После войны он трудился на строящейся Верхнетагильской ГРЭС. Гвардии младший лейтенант Николай Алексеевич Му­рашов, командир огневого взвода, после войны участвовал в пуске первого блока станции. Гвардии старший сержант танкист Аркадий Иванович Субботин прошел всю войну был ранен. После войны тоже работал на ГРЭС. Старший лейте­нант Иван Иванович Осенков, радист стрелкового полка, после войны работал на ГРЭС. Заслуженный рационализа­тор РСФСР. Отличник энергетики. ,

Живет в Верхнем Тагиле и полный кавалер орденов Сла­вы бывший разведчик Иван Михайлович Юрасов. После де­мобилизации он тоже строил ГРЭС.

т

Те, кто в годы войны работали на Кировградском (быв­шем Калатинском) медеплавильном заводе или в шахте, по­лучили «бронь» и на фронт не призывались, фронтом для них стал завод.

Верхний Тагил теперь жил сельским хозяйством. Во вре­мя уборки урожая на поля колхоза выходили буквально все жители. Заводской поселок, по сути дела, превратился в село, только остатки доменного цеха напоминали о его бы­лой заводской славе.

Этого бы не случилось, будь завод вовремя перепрофи­лирован, как, например, Верх-Нейвинский.

Бурно развивающаяся промышленность Свердловской области нуждалась в электроэнергии. В Верх-Нейвинске на­чал строиться электромеханический комбинат. Нехватка топлива и решила судьбу поселка. В 1950 году в Верхний Та­гил приехали инженеры из Уральского проектного инсти­тута и облюбовали место под стройплощадку — поля здеш­него колхоза. Началось возведение Новоуральской (в даль­нейшем Верхнетагильской) ГРЭС общей мощностью мил­лион киловатт. Главным инженером проекта был Юрий Аль­фредович Герке.

В августе 1951 года на основании постановления Совета Министров было создано строительное управление, а при­казом министра электростанций — дирекция строящейся ГРЭС.

Это было второе рождение Верхнего Тагила как будуще­го города энергетиков. Поселок преобразился и ожил, пре­вратившись в строительную площадку.

Вот каким предстал бы он в разное время нашему взору с высоты птичьего полета — с одной из гор, его окружаю­щих, с горы Подсобной.

Поселок открылся лежащим в глубине межгорной чаши. Вдали синеет западная цепь гор. Под прямым углом к ней пролегла главная улица, ранее называвшаяся Во­гульской, так как доходила прямо до Вогульской плотины. С 1929 года она носит имя Ленина. В конце улицы еще зе­ленеет парк, заложенный Гавриилом Марковым. Но ря­дом с ним теперь уже нет плотины — она разрушена во время одного из наводнений в 1927 году. Вогульского пруда, естествен­но, тоже нет. По другую сторону парка — колхозные поля, где скоро поднимутся жи­лые дома энергетиков.

Чуть левее по полю, как жук-трудяга, уже ползает бульдозер, кивая ковшом: начались подготовительные работы.

Первым в Верхний Тагил прибыл Федор Артемьевич Неженцев, который и присту­пил к организационным работам. А с толь­ко что построенной Новотуринской ГРЭС прибыли первые кадры: Н. А. Кожевников,Д. А. Наумов, И. Е. Носков. Кожевников поз­же возглавил строительство Верхнетагиль­ской ГРЭС. Бригада монтажников Н. Е. Носкова возводи­ла каркас главного корпуса. А под руководством Д. А. На­умова производился монтаж энергоблоков и оборудова­ния, а также конструкций зданий и сооружений всего ком­плекса электростанции.

Но прежде нужно жилье. Посредине улицы Ленина, на пустырьке, установлен растворный узел. А в глубине речной долины строятся бараки и каркасные дома.

На ближнем плане белеет на скале господский дом. Пять лет, как кончилась война, а у поселка не доходили до него руки. Но вот теперь он весело посматривает на возникаю­щую новь чистыми окнами. Вокруг него уже нет ажурной из­городи, она посекционно разобрана и сложена неподалеку, нет и трехгектарного сада. Работа кипит совсем рядом: за­сыпается одно цз русел реки, которое нужно было для рабо­ты колес. Другое, что использовалось для стока паводковых вод, остается.

По другую сторону старой демидовской плотины разби­рают дома, грузят раскатанные бревна на телеги: плотину предстоит поднять на целый метр, и дома оказались бы в зоне затопления.

На территории бывшего демидовского завода уже нет домны, кричного и других основных цехов. Но там, как, в былые времена, копошатся люди — строят временный де­ревообделочный комбинат, ставят пилорамы и сушильную камеру. Господский дом, увы, теперь не хозяин, а лишь сто­ронний наблюдатель перемен.

На другом берегу пруда, прямо напротив поселка, стоят вагоны-времянки, в которых поселились строители. А со­ставы с грузом будут приходить на станцию Ежовая в Кировград — это от нас в 14 километрах. (Вы случаем не забы­ли, что мы стоим на вершине одной из гор Восточного скло­на?)

Как видите, перед нами не только поселок, но и конту­ры, приметы будущего города. С высоты мы словно бы смот­рим в его завтра.

Вот черный, круглобокий паровоз, добродушно пыхтя, тащит от разъезда Нейва громоздкое оборудование для строящейся станции. Уже построили железную дорогу, со­единяющую станцию Нейва с Верхним Тагилом.

Паровозик огибает встречающиеся на его пути возвы­шенности. Состав ленточкой вьется внизу, всякий раз ак-

куратно подтягивая свой хвост на поворотах, словно яще­рица в расщелине. Вокруг раскинулись смешанные леса. Вдали виднеется пруд, куча перекопанной земли и скеле­ты строящихся зданий. Здесь будет производиться сборка агрегатов, которые затем «железкой» будут подаваться в зону монтажа, на территорию ГРЭС.

Под нами водные просторы. Соединенные между собой пруды — Тагильский, Сортировочный и Вогульский — сво­ей конфигурацией напоминают растущий полумесяц.

Вогульский, как видим, понадобился вновь. Для охлаждения воды, подающейся с теплоэлектростанции, сначала хватало одно­го Тагильского, но с увеличением мощности станции начали наращивать плотину Вогуль­ского пруда, и его водная гладь опять украси­ла окрестности.

Поселок же лепится к берегам Тагильско­го пруда. Вот горбатый пешеходный мостик, а метрах в пятидесяти левее проложена доро­га; она огибает пруд и ведет на станцию.

Впереди — жилые кварталы, застроенный щитовыми домами пустырь, больничный го­родок, слева от него будут построены здания гостиницы и техникума, а также школа №13, кинотеатр «Строитель», со временем переименованный в «Энергетик».

Руководители строительства то и дело менялись. Одни уходили сами, других снимали за какие-то грехи, а третьих брали на повышение. Наконец начальником управления строительства назначили Н. А. Кожевникова, который прежде возглавлял участок. Он был одним из инициаторов внедрения метода крупнопанельной сборки стен здания. В Верхнем Тагиле был осуществлен новаторский монтаж кот­лов из укрупненных блоков. У Николая Алексеевича уже был опыт в этом деле.

Одновременно со строительством идет подготовка к на­чалу эксплуатационных работ. Приезжают специалисты с других электростанций. Испытывают, проверяют оборудо­вание. И вот после ряда пробных пусков, 29 мая 1956 года, «задышал» первый турбогенератор. Инженер Николай Му­рашов вспоминает, как ночами напролет работал весь «мозговой центр» станции. Жены провожали мужей на работу, как на войну. Возвращения ждали неделями.

Ритм с тех пор уже не нарушался. Еще не закончили мон­таж энергооборудования первых трех очередей, как колле-

гия Минэнерго утверждает в 1957-м проектное задание на расширение станции до миллиона киловатт, а в 1960 году — до 1,6 мегаватт. Пуск каждого очередного блока был для тагильчан событием. Еще бы! Ведь с ними их старый демидов­ский поселок снова обретал «мускулы» и волю к жизни.

После введения в строй трех турбогенераторов по 100 тысяч киловатт станция ежегодно прирастала блоками по 200 мегаватт. Начался период освоения технологии, совер­шенствования и модернизации оборудования. Все это вре­мя, вплоть до 1973 года, станцией руководит Владимир Ана­тольевич Громковский. Ему довелось пускать первую маши­ну и последний блок на станции. При нем Верхнетагильс­кая ГРЭС стала одним из лучших энергетических предпри­ятий страны.

В сентябре 1966 года поселок Верхнетагильский Указом Президиума Верховного Совета РСФСР был преобразован в город Верхний Тагил. Началась его вторая биография.

Потребность постоянного расширения и обновления вызвала к жизни еще одно здешнее производство — комби­нат строительных конструкций на базе подсобных предпри­ятий Верхнетагильской и Нижнетуринской ГРЭС. Раньше здесь теплились маленькие заводики: асфальтовый, щебе­ночный, по обработке древесины. Теперь воздвигаются кор­пуса цеха домостроения, керамзитового завода. Продукция комбината строительных конструкций вскоре была востре­бована далеко за пределами Верхнего Тагила — для соору­жения Ермаковской станции в Казахстане, Ириклинской в Оренбургской области, Пермской ТЭЦ-14, Белоярской АЭС и Среднеуральской ГРЭС.

На территории старого демидовского завода, в пустом, полуразрушенном кирпичном здании, где некогда размеща­лась заводская контора, сидели на подоконнике два подро­стка. В окнах уже не было стекол, ветер заносил сюда пос­ледние листья тополя. Он стоял один на огромном пусты­ре, где когда-то шумел завод, и только чудом уцелевшее зда­ние конторы скрашивало его одиночество.

Мальчишки, переговариваясь, болтали свисающими с подоконника ногами.

— А знаешь, как мы пушку сигнальную нашли? Не где-ни­будь, а в бане... у старенькой бабули. Пушка у нее на камен­ке стояла. Бабуля плеснет на нее ковш холодной воды, и опять тепло в бане. Не очень-то охотно она ее отдала...

Это было в 1959-м. В «марковской» школе тогда директор­ствовал Владислав Николаевич Завьялов. При участии учи­телей, учеников, родителей под руководством Валентины Фе­доровны Ждановских образовался первый музейный уголок. А вскоре оформили и первые экспозиции: «История Верх­него Тагила и поселков», «Верхний Тагил в гражданской вой­не», «Предметы труда и быта» и другие. В школьном музее побывали ветераны первого Путиловского стального полка, участники освобождения Верхнего Тагила от колчаковцев.

Встал вопрос о расширении школьной экспозиции до мас­штабов городского историко-краеведческого музея. Выбор ос-

тановили на вместительном (площадь 240 квадратных мет­ров), но крайне запущенном двухэтажном здании бывшего

обувного магазина. Как когда-то строили цер­ковь и школу, так сейчас «творили» музей — всем миром: взялись за его восстановление го­рисполком, дирекция ГРЭС, комбинат стройконструкций, стройуправление Верхнетагиль­ской ГРЭС, учащиеся школ... Словом, это была всенародная стройка — так писал о ней в газе­те «Кировградский рабочий» первый дирек­тор будущего музея Николай Иванович Рябов.

Впрочем, первое время музей существо­вал на общественных началах. Не было ни директора, ни экскурсоводов. Все держалось на энтузиазме людей, которых тогда называ­ли «подснежниками». Работали в музее, а числились техничками на предприятиях.

25 октября 1983 года музей открыли полностью. К тому времени был собран материал о втором рождении нашего поселка после постройки и пуска в эксплуатацию ГРЭС, КСК, стройуправления.

Почему так подробно пишу о музее? Для моих земляков история поселка — больше, чем история. Ведь Верхний Та­гил долгое время балансировал на грани исчезновения. И тогда каждое свидетельство прошлого ложилось словно бы на чашу весов: поселку быть, он стоит на дорогих для нашей

памяти могилах. Школьник, экскаваторщик, домохозяйка каждую свою находку несли в музей победно, как очередной неопровержи­мый аргумент в споре.

В 1979-м музей обогатился редчайшим эк­спонатом — обломком бивня мамонта, извле­ченным из глиняного карьера. Ковш экскава­тора выкопал обломок почти с 11-метровой глубины. Как утверждают сотрудники Инсти­тута экологии растений и животных Уральс­кого научного центра Российской академии наук, уникальная находка имеет возраст бо­лее десяти тысяч лет.

Или вот на горе Лубной краеведы обнару­жили остатки жертвенного места эпохи нео­

лита. Раньше это была вершина одной из скал. Потом часть скалы обвалилась, обнажив кости крупных животных, скоп­ления золы, обломки древней керамики...

Прошло время, и музей переехал в здание бывшего во­-

лостного управления, построенное в 1896 году, став из школьного — народным. На первом этаже оборудовали вы­ставочные залы. Здание само — как экспонат. В одной из комнат находилась знаменитая «сижовка», где в пору граж­данской войны в ожидании приговора томились поочеред­но то белые, то красные. Рядом с нею — комната без окон, здесь когда-то располагался морг. Весь первый этаж зани­мали пожарные, стояла бочка, наполненная водой. По тре­вожному сигналу колокола бочку выкатывали из помещения и... искали лошадь, потому что у волостного правления соб­ственной лошади не было.

Вход на второй этаж был с другой стороны. Там до му­зея располагался исполком горсовета. Необходимо было со­единить этажи дверью — из пожарной части к лесенке на верхний этаж, и пробить стену на первом этаже: из «сижовки» в пожарную часть.

Всю эту работу проделал будущий директор и его «под­снежники», не без помощи бригады строителей и добросер­дечных горожан.

Так непросто рождался Верхнетагильский краеведческий, ныне один из самых посещаемых и богатых вещественной ис­торией музеев нашей области. Город, безусловно, обязан му­зею, его творцам и хранителям своим настоящим и будущим.

Сейчас в музее (он стал государственным в 1990 году) че­тыре отдела: истории, природоведения, геологии и искус­ства. Обо всем, что собрано здесь, не расскажешь — надо видеть. Но есть в музейном «пироге» изюминки, о которых нельзя не упомянуть.

В зале искусства собраны несколько копий с картин вы­дающихся мастеров кисти XIX века: К.П. Брюллова, Н.Н. Ге, В.Д. Поленова, К.Д. Флавицкого. Прежде ими владел люби­тель живописи Андрей Антонович Хагер, немец с Повол­жья, колхозный агроном. Картины после его смерти про­дала музею его вдова О.К. Соколова. Имя художника, столь мастерски скопировавшего знаменитые полотна, неизвес­тно. В музее знают только, что он был репрессирован, а пос­ле жил в городе Серове.

В отделе истории нельзя пройти мимо коллекции литья Каслинского завода, некогда принадлежавшего брату Акин­фия Демидова — Никите и его потомкам. Среди множества барельефов,— портрет В.А. Глинки, главного начальника горных заводов хребта Уральского.

Среди уникальных экспонатов — образец кричного же­леза, выполненный в виде черепашки с длинным хвостом, завязанным в узел.

Висимский заповедник обрел свой статус в 1946 году по инициативе Уральского государственного университета и Свердловского отделения Союза писателей. Но после вой­ны, а именно в 1951 году, он был закрыт, и его заповедная зона подверглась интенсивной промышленной разработке. В семидесятые годы заповедник возродился, но уже на зна­чительно меньшей площади. Сейчас он включает верхнюю часть бассейна реки Сулем, горы Большой и Малый Сутук, а на западе доходит до деревни Большие Галашки. Невысо­кие горы до самых вершин одеты покровом хвойных, мес­тами девственных, лесов.

До русской колонизации аборигенное население — вогулы (манси) — использовали эту территорию в качестве охотни­чьих угодий, берегли лес как основной источник своего суще­ствования. Расчисткам подвергались лишь небольшие участ­ки в непосредственной близости от жилья. Историк Лепехин (1780) сообщает, что «дерево лиственница была в числе обо­жаемых ими вещей. Поэтому этот район до русской колони­зации представлял собой «леса дикие», среди которых разбро­саны были редкие улусы татаровы, остяков и вогуличей».

В начале XVIII века, когда сулемские леса вошли в состав владений заводчиков Демидовых, западная часть террито­рии заповедника попала в хозяйственный оборот: деревья вырубались на древесный уголь. Верховья реки Сулем вхо­дили в Верхнетагильскую дачу, и здешние леса тоже стали топливом для домен.

Река Сулем течет через весь Висимский заповедник, и вдоль этой реки шла старинная дорога, связывавшая Не­вьянск с рекой Чусовой. К речным пристаням тянулись те­леги, груженные железом для отправки его в центральные районы России.

А вблизи Верхнего Тагила густо росли кедровники. Они ценились не только как охотничьи, промысловые и орехово-плодовые угодья, но и как природная достопримечатель­ность края. Путешественники и краеведы, побывавшие здесь, отмечают, что кедр на Урале распространяется до Вер­хнего Тагила, а дальше на юг не растет.

Если от Верхнего Тагила спуститься в долину, пойти на запад до синих холмов вдали и подняться на перевал, мы встретим первые столбы, предупреждающие о нашем вступ­лении в охранную зону заповедника. А вот и столб с указа­телем «Европа — Азия». Впереди — Европа, за спиной — Азия.

Одним здесь ходить небезопасно: зверь, в том числе хищ­ный, чувствует себя дома. Поэтому присоединимся к лесни­ку, который без боязни шагает по невидимым тропам запо­ведного леса. Величественные ели устремили свои верши­ны высоко в небо. Валежника под ногами нет, только иног­да скрипнет прошлогодняя шишка. И — светло. Подумалось: как в добротном ухоженном доме. Выходим на просеку и ви­дим, как в траве играют трое волчат. Двое сцепились и ка­таются по земле. Третий с любопытством наблюдает за ба­бочкой, которая имела неосторожность появиться рядом.

Лесник подошел к волчатам. Они подняли мордочки, на­стороженно повернулись. Им бы убежать, но удерживало любопытство. Вдруг из леса властно рявкнула волчица, и они со всех ног бросились в чащу.

Идем дальше. Подойдя к водоему, увидели рыжую спину лосенка. Он стоял по грудь в воде. «Ишь ты, от мошкары спрятался! Сейчас я тебя напугаю». И лесник бросил в воду камень. Встревоженный лосенок попытался одним прыж­ком достичь берега, но у него не получалось. Он прыгал в воде, оставаясь на одном месте. Наконец удалось выбрать­ся на берег — только его и видели.

Ни одна мелочь не ускользнет от лесника: ни новое рас­тение, ранее не замеченное им, ни птица, долго в заповед­нике не гнездившаяся, — все находит отражение в дневни­ке. Потом по этим записям сделают заключение о состоя­нии растительного и животного мира в заповеднике.

Имя нашего спутника — Александр Николаевич Писку­нов. Всю жизнь вплоть до ухода на пенсию он служил — то в армии, то в отделе внутренних дел. И только уйдя на зас­луженный отдых, с головой окунулся в любимый и близкий его сердцу мир. Живая природа для него — нескончаемая «первая» любовь, начавшаяся с детства.

Мальчишкой, выбравшись утром из постели, он бежал бо­сиком по обжигающей мокрой траве к лесу. За его зеленой оградой он чувствовал себя дома. Часами мог лежать, наблю­дая мир травы. Муравей куда-то тащит соломинку, крупный жук, испугавшись света, торопливо нырнул в траву, божья ко­ровка карабкается по стебельку вверх... И вдруг — чей-то кир­зовый сапог нарушил, растоптал волшебный мир.

Возможно, тогда и родилась в нем решимость защищать слабого и бессловесного. Уже находясь на пенсии, работал в лесничестве инспектором по охране заповедных мест.

Дома у Пискунова вечно обновляющийся зоопарк. Люди знают: он не бросит, он поможет, и несут раненных и пока­леченных найденышей.

Словом, жизнь природы — это и его собственная жизнь.Сейчас Александр Николаевич Пискунов директорству­

ет в историко-краеведческом музее. Он является почетным членом орнитологического общества при Уральском отде­лении Российской академии наук, членом Уральского эко­логического фонда, председателем депутатской комиссии по охране природы при Верхнетагильской городской Думе.

Итак, поселок Верхнетагильский получил статус горо­да. В эту пору он шел к вершине своего второго — социали­стического — бытия. С этой вершины есть на что посмот­реть, есть чему удивиться и порадоваться. Ничего нельзя мазать одной черной краской, как и розовой — тоже.

Верхнетагильская ГРЭС достигла мощности 1,6 мега­ватт. Комбинат строительных конструкций — второе гра­дообразующее предприятие Верхнего Тагила — тоже был на подъеме. В 1979 году продукция цеха домостроения и керамзитового завода была удостоена первой категории качества. Возводились новые корпуса, расширялись про­изводственные площади. У ведущих предприятий были ве­домственные школы, детские сады. Станция в 1982 году приняла на свой баланс свинооткормочный комплекс на тысячу голов. На берегу Верхнетагильского пруда открыл­ся профилакторий — во всех отношениях образцовое ле­чебно-оздоровительное учреждение. На том же пруду Уральское отделение ГОСНИОХР организовало рыбное хозяйство, и осенью 1976-го первые семь тонн карпа были отправлены в магазины области.

Работали мебельная фабрика, созданная на базе артели «Искра», хлебозавод, бытовой комбинат «Малахит».

Еще в 1958-м паровозы уступили широкую колею элект­ричке, регулярно бегающей до Свердловска и обратно.

Дворец культуры, выстроенный в 1964-м, приглашал на концерты хора академической песни, руководимого мест-

ным композитором Анатолием Федоровичем Стариковым, на веселые конкурсы агитбригад...

С конца пятидесятых собирала талантливую детвору му­зыкальная школа, а с начала семидесятых — школа изобра­зительных искусств.

В тех же пятидесятых открыл свои двери энергетичес­кий техникум.

Так называемые годы застоя в Верхнем Тагиле, наобо­рот, были отмечены энтузиазмом горожан, как бы обрет­ших второе дыхание.

Но вот началась перестройка, переворот и... путь в дру­гую сторону На рядовых тагильчан все это свалилось как снег на голову в разгар лета. Только обзавелись работой, только встали на ноги — и на тебе! Маленькие предприятия, став нерентабельными, закрывались, другие находили себе частную «крышу». Приказала долго жить мебельная фабри­ка, имевшая в Верхнем Тагиле давнюю историю. Свиноком­плекс отделился от ГРЭС. Появились проблемы и на веду­щих предприятиях.

Правда, есть и позитивные примеры. В связи с возник­новением в 1996 году муниципального образования «Город Верхний Тагил», в него вошел и поселок Половинный со своей птицефабрикой, достаточно известной в области. Несмотря на растущие налоги и цены на комбикорма, объем производства мяса птицы здесь растет и фабрика ра­ботает прибыльно — за счет оптимизации рациона корм­ления, расширения ассортимента. За время реформ она не только устояла на ногах, но и сохранила темпы производ­ства.

И все-таки нельзя сказать, что, на­ходясь на рубеже веков, пройдя сквозь годы перестройки, жители Верхнего Тагила чувствуют себя уверенно.

Некогда мощная организация — строительное управление Верхнета­гильской ГРЭС — пришло в упадок: вдруг в одночасье нечего и незачем ста­ло строить в городе и на станции. Чис­ленность стройуправления уменьши­лась в два раза, люди работают где при­дется. Начались разговоры о присоеди­нении управления к КСК, но глава ад­министрации А. А. Стенин выступил против: он уверен, что потенциал стро­ителей еще будет востребован.

Идет разговор об организации транснациональной акционерной энергоугольной компании (УралТЭК). А в марте 2000 года стало известно, что правительство области поддержало идею создания компании на базе уголь­ных разрезов «Богатырь» и «Север­ный» в Казахстане, Рефтинской, Верх­нетагильской, Серовской и Нижнету­ринской электростанций, а также Тро­ицкой ГРЭС. Учредителями новой ком­

пании станут РАО «ЕЭС России», АО «Свердловэнерго» и компания «Аксесс Индастриз». При этом утверждают, что регулирование тарифов для потребителей останется за ре­гиональной энергетической комиссией, а единое техноло­гическое управление энергетикой региона — за АО «Свердловэнерго».

Верхнетагильская ГРЭС может работать на разных ви­дах топлива: на экибастузском угле, на мазуте и на газе. Но, ориентируясь на энергоугольную компанию, станции «Свердловэнерго» «отучают» от иных видов топлива. А экибастузский уголь (Казахстан) теперь дорогой, под иной уголь Верхнетагильская и Рефтинская электростанции не приспособлены. На Рефтинской, правда, провели испыта­ния кузнецкого угля и обнаружили, что он отличается взры­воопасностью при сжигании и обладает высокой влажнос­тью. Но так или иначе, если компания будет создана, при­дется «кушать», что дают.

Как бы то ни было, станция пока работает, завозится

уголь, трубы дымят, оборудование периодически обновля­ется, модернизируется. Но как долго она может продер­жаться во времени? Помня недавнее прошлое, верхнетагильцы с тревогой думают о том, что будет с городом, если станция, как некогда чугуноплавильный и железоделатель­ный заводы, тоже окажется невостребованной? В самом деле, было ли удачным второе рождение Верхнего Тагила, новый выбор его судьбы? И где вообще обитает эта своен­равная госпожа Удача?

Когда-то Демидовы выбрали для своего завода уникаль­ное место, красивее и удобнее трудно сыскать в округе. До­лина, в которой вольготно расположился город, сама по себе — природная здравница. Ей бы минеральный источник или лечебные грязи!.. Но таковых пока не найдено. Но, как говорится, чем черт не шутит. А вдруг, если поискать, об­наружится источник хлоридно-натриевой воды, которой так богата наша Свердловская область? В краеведческом музее мы найдем восторженные отзывы путешественников из США, Германии, Финляндии, Канады, Швейцарии и дру­гих стран. Верхний Тагил, считает главврач здешнего про­филактория Т.Н. Постникова, просто Богом создан для организации здесь здравницы.

Сама Татьяна Ивановна, весь коллектив ее учреждения, дирекция ГРЭС во главе с А.И. Брызгаловым многое дела­ют в этом направлении.

Верхнетагильский санаторий-профилакторий известен энергетикам всей страны. Здесь успешно занимаются профи­лактикой заболеваний, создают замечательные условия для лечения и отдыха. К основному зданию пристроен большой корпус, выполненный в стиле средневекового замка, кото­рый удачно вписывается в здешний горно-лесной пейзаж. Профилакторий оборудован новейшей аппаратурой, появи­лись дополнительные номера, к услугам отдыхающих — бас­сейн, современные лечебно-оздоровительные кабинеты.

А прихотливому воображению так и видятся удобные, благоустроенные пляжи на Тагильском и Вогульском пру­дах, лодочные станции с парусниками... А какая рыбалка на наших прудах хоть летом, хоть зимой! Кстати, рядом на горе Ежовой уже действует горнолыжный комплекс.

Словом, так и просится в эти дивные места «фабрика» здоровья, для которой сама природа половину дела уже сде­лала за нас.

Как уже сказано, в 1996 году при деятельном участии гла­вы администрации А.А. Стенина было создано новое муни­ципальное образование «Город Верхний Тагил», включен­ное в 1999-м в соответствующий реестр Российской Феде­рации. Что ж, это хороший знак: теперь судьба города в его собственных руках.

1712 — начато строительство чугунолитейного и железоделательного завода.1718-1720 — домна дала первый чугун.1725 — со смертью Никиты Демидова заводы Невьянской группы перешли

его сыну Акинфию.1768 — Прокофий Демидов продает Верхнетагильский завод Савве Яков­

левичу Собакину.1785 — после смерти С.Я. Собакина (Яковлева) заводы поделены между

женой и тремя сыновьями.1788 — поручик И.С. Яковлев покупает у матери отошедшие ей заводы.1894 — заводы Главного Верх-Исетского управления переходят по наслед­

ству к сыну Ивана — Алексею Яковлеву.1849 — в наследство вступают дочери и сын Алексея Ивановича.1861 — большой пожар в В. Тагиле.1862 — И.А. Яковлев передает свою часть наследства сестре — Н.А.Стен

бок-Фермор.1866 — главное управление заводами переносится в С.-Петербург.1898 — наследство Н.А.Стенбок-Фермор делится по числу наследников —

на 568 долей.1903 — в поселке открылась народная библиотека на средства петербургс­

кого издателя Ф.Ф. Павленкова и уездного земства.1906 — на заводе сокращается выпуск продукции.1910 — создается «Акционерное общество наследников Яковлевых».

Март 1917 — избрана земская управа, и в противовес ей — Совет рабочих и крес­тьянских депутатов.

1917 — упразднена земская управа, и избран первый объединенный Совет рабочих и крестьянских депутатов.

25 августа 1918 — В. Тагил переходит в руки колчаковцев; вновь создана земская управа.

15 июля 1919 — В. Тагил занят эскадроном кавалерийского Путиловского полка; образован революционный комитет.

1920 — создана артель «Оленинская».1923 — организовано товарищество по совместной обработке земли.1925 — на территории завода построена электростанция.1926 — на базе артели «Оленинская» создана артель «Искра».1930 — Невьянский округ разделен на два района — Кировградский и Невь­

янский; В. Тагил отнесен к Кировградскому району.1930-1935 — организовано тепличное хозяйство.1938 — построена школа № 12, фундамент которой был заложен в 1898 году.1951 — утверждена программа строительства теплоэлектростанции.

— принят в эксплуатацию больничный городок. С 1951 года В. Тагил переживает период интенсивного строительства: возникают детс­кие сады, аптека, почта, столовая, сеть магазинов.

1953 — построена школа № 13.— тепличное хозяйство передано в ведение ОРСа СУВТГРЭС.

29 мая 1956 — Верхнетагильская ГРЭС дала первый промышленный ток.1957 — первых учеников приняла школа № 4.1958 — открыты энергетический техникум и музыкальная школа.1960 — на базе артели «Искра» создана Кировградская мебельная фабрика.

Февраль 1961 — на базе подсобного хозяйства ОРСа СУВТГРЭС создана Киров­градская птицефабрика, а тепличное хозяйство передано ВТГРЭС.

Апрель 1961 — начал действовать комбинат строительных конструкций.1962 — сдан в эксплуатацию керамзитовый завод.1964 — ВТГРЭС достигла мощности 1600 тыс. квт и стала самой мощной

тепловой электростанцией на Урале и пятой в стране.1965 — в В. Тагил пришел природный газ.

— открыт санаторий-профилакторий энергетиков на 75 мест.12 сентября 1965 — поселок В. Тагил получил статус города районного подчинения.

1969 — в районе пруда № 4 Свердловским рыбокомбинатом построено сад­ковое хозяйство.

1972 — вошла в строй школа № 8.1973 — построен и сдан в эксплуатацию дом быта «Малахит».1984 — решением В. Тагильского городского Совета во вторую субботу июня

отмечается День города.1990 — историко-краеведческий музей переехал в здание бывшего волост­

ного правления, построенное в 1896 году.1989-1993 — проложена теплотрасса, и начата газификация старой части

города.1993 — введено в строй новое здание поликлиники.1993 — библиотеке старой части города торжественно возвращено имя

Ф.Ф. Павленкова.1995-1998 — переход на рыночные отношения. Начали функционировать

три мини-пекарни, макаронный и колбасный цеха, фирменные ма­газины.

1996 — В. Тагил внесен в областной Реестр муниципальных образований.1999 — город внесен в общероссийский Реестр муниципальных образований.

Сто тридцать семь километров к северу от Екатерин­бурга по железной дороге — и вы в Нижнем Тагиле, втором по величине городе на Среднем Урале. По

территории он сравним с целым государством, с Голланди­ей, например. По численности населения — с большим об­ластным центром: здесь почти 400 тысяч жителей!

Имя город получил от реки Тагил, в нижнем ее течении и расположен.

(Одежду с самого рождения привык носить не фасонис­тую — рабочую. Сегодня тагильчане производят пятую часть промышленной продукции Среднего Урала, составляя все­го девять процентов населения Свердловской области. Прямо-таки классический образец индустриального центра. По экономическому потенциалу город входит в первую трид­цатку российских городов.

Со дня своего рождения в октябре 1722 года Нижний Та­гил имел призвание к делу «железному». И полагаться при­вык только на собственные силы: из своей руды металл вып­лавлял, в своих вагонах отправлял продукцию на рынок. И по рельсам также своей, тагильской работы.

Впрочем, история Нижнего Тагила и его настоящее еще не раз удивят и озадачат — крутыми поворотами судьбы, не­разгаданными до сей поры тайнами. Откуда, например, в «железном» характере тагильчан столько доброты и нежно­сти? У нас часто произносят: «Нежный Тагил»...

А о реке, что подарила городу имя, написаны такие вот строки, у тагильского поэта Михаила Созинова:

За цепью гор, синеющих к закату, за звоном леса, вставшего стеной,Тагил шумел на звонких перекатах, не в силах убежать за Чусовой.

Легко б жилось,когда любая прихоть

небесной манной падала в карман.- Уйду в Сибирь! -

он вскинул волны лихо:- Найду свой путь, найду свой океан!

Столетия работали усердно, добро и зло не возвращая вспять.

На буреломах вырастали кедры и, век отживши, падали опять.

Тагил кипел и рвался,словно чуял,

что станет с ним потом, через века, что поведет к жестокому Кучуму гремящую дружину Ермака.

И в те же днив Москве, в посольском зале,

со слов Кольца* не вырежешь ножом в пергаментные книги записали Тагилку-речку рядом с Иртышем.

А годы вновьзатягивали тропы,

и мох забвенья летописи крыл.Но скоро изумленная Европа

заговорила вдруг:- Тагил... Тагил!..

Этот город во все времена удивлял поэтов и писателей. Д.Н. Мамин-Сибиряк оставил признание: «Едва ли найдет­ся другой такой уголок на земном шаре, где бы на таком сравнительно очень незначительном пространстве приро­да с истинно безумной щедростью расточала свои дары».

В середине XX c толетия популярный литературовед Ираклий Андроников восхищался: «Удивительный город! Великолепные постройки XVIII-XIX веков, которые сдела­ли бы честь старому Петербургу»...

Чтобы приблизиться к разгадке «тагильского характера», перелистаем некоторые из 278 страниц летописи Нижнего Тагила — по числу прожитых им лет.

Охотник вогул Яков Савин прославил наши места еще раньше Демидовых.

Было, как рассказывает легенда, так. В азарте погони за таежным зверем остановился он возле скалы передохнуть, прислонил к камням копье, лук со стрелами на валун

положил. Когда же, отдохнув, за копьем потянулся, скала то его не отпускает! И стрелы с железными наконечниками как прилипли к ней!

Вогул не раз бывал в проводниках у опытных рудознатцев и смекнул, какой знак подала ему незнакомая гора: рудам-агнит к себе притягивала. Обошел скалу, примечая место и сомневаясь: к добру ли для простого вогула это его открытие? Долго хранил он свою тайну, но все ж таки показал образцы руды верхотурскому воеводе Дмитрию Протасьеву. До освоения богатых железных руд горы Магнитной, названной впоследствии Высокой, оставалось совсем немного времени...

Конец XVII века — время невидан­ных перемен в государстве Российс­ком. На царском престоле юный Петр, царь-реформатор, задумавший «в Ев­ропу прорубить окно» и вывести Рос­сию из вековой отсталости. Но выхо­да к морям Балтийскому и Черному у нее все равно нет. Шведский король и турецкий султан на морях владыче­ствуют, и сильный сосед им не нужен.Значит, предстоит война, для которой потребуется оружие, а для оружия — металл. Железо, как тогда говорили, из руды выплавляемое. И полетели во все концы державы царские указы — искать руду!

В июне 1696 года начальник Сибир­ского приказа Андрей Виниус обязал воеводу Верхотурья Дмитрия Протасьева исполнить указ, и через полгода пришло с Урала от воеводы известие о том, что на реках Нейва и Тагил железная руда обнаружена.

Андрей Виниус, изучив донесение верхотурского воево­ды, с гордостью писал Петру: «Я сыскал зело добрую руду из магнита, железную, лучше которой быть невозможно, и во всей вселенной не бывало, чтобы из магнита железо пла­вить, притом же богатая и мягкая, что можно пушки и мор­тиры плавить».

В 1698 году Виниус посылает Петру чертеж горы Магнит­

ной на Тагил-реке. А что до качеств та­гильской руды, то тут Виниус был точен: гора Высокая — так стали называть место­рождение на реке Тагил — не одно столе­тие снабжала заводы Урала лучшим в мире магнитным железняком.

В начале XVIII века началась и уральс­кая металлургия, освоение рудных богатств нашего края и главной его кладовой — горы Высокой.

Потребовались люди опытные, расто­ропные, работящие и предприимчивые. Царь Петр нашел таковых в Туле — кузне­цов Никиту Антуфьева и его сына Акинфия.

Существует много легенд о первой встрече царя с будущим основателем дина­стии заводчиков Демидовых.

По одной из них, доверил Петр кузне­цу для починки пистолет немецкой рабо­

ты. А когда тот выполнил заказ, похвалил его и посетовал, что не имеет мастеров, равных немецким оружейникам. «И мы, царь, против немца постоим!» — возразил будто бы Ни­кита, за что получил оплеуху:

— Ты, дурак, сначала сделай, а потом хвались!— А ты, царь, сначала узнай, а потом дерись! — париро­

вал кузнец и подал Петру сработанный им новый пистолет, ничуть не уступивший немецкому.

Горячий норовом Петр смилостивился, похвалил кузне­ца и больше уже не упускал его из виду. Да что там! Можно сказать, первый военный заказ получил от него Никита вме­сте с напутствием, мол, постарайся, Демидыч, расширить свое дело, а я не оставлю тебя своей заботой. Именно туль­скому кузнецу и доверил государь освоение уральских бо­гатств. Никита Демидов (царь изменил не только судьбу, но и фамилию кузнеца) стал первым экспертом сысканной же­лезной руды и дал ей такую оценку: «Железо самое доброе, не плоше свицкого (шведского), а к оружейному делу луч­ше свицкого».

Самой ранней из известных нам дат в истории тагильс­ких заводов стал 1720 год, когда у подножия горы Высокой началось строительство сразу двух заводов — Выйского и Нижнетагильского, и хотя первый из них войдет в историю как медеплавильный, фактически оба завода были доменны­ми и перерабатывали руду горы Высокой. Первый чугун на

Выйском заводе был получен 8 октября 1722 года. Эта дата и считается днем рождения Нижнего Тагила.

По окончании строительства плотины и двух доменных печей 25 декабря 1725 года был выплавлен первый чугун и на Нижнетагильском заводе. Но не дожил до этого дня Ни­кита, сломили старого кузнеца заботы, не железным оказа­лось здоровье.

24-летний сын его Акинфий остался на Урале полновла­стным господином. Начав дело с отцом и продолжив его са­мостоятельно, Акинфий Никитич построил десяток желе­зоделательных и чугуноплавильных заводов, из которых Нижнетагильский своими изделиями обрел громкую евро­пейскую известность.

Новые заводы и после смерти царя Петра исправно вы­полняли оборонный заказ, поставляя по дешевым ценам «в казну, на всякие обиходы армии... пушки, ядра, мортиры... фузеи...».

Так была предопределена судьба Нижнего Тагила — рабо­тать на оборону Отечества, на его воинскую славу. А пожа­лованный царем во дворянство Никита Демидов стал одним из основателей уральской металлургии, которой в этом году исполнилось 300 лет. Демидовская династия вложила в ее развитие 215 лет своего «заводского» стажа.

Когда Нижний Тагил отмечал 275-летие, никто из исто­рических деятелей не удостоился таких славословий, как представители дворянского рода Демидовых. Что ни Деми­дов — то энергичный предприниматель, благотворитель, пе­кущийся о бедных, меценат, покровительствовавший на­укам и искусствам... Выходит, гордимся тем, что они — «на­шенские»? Но ведь большинство взрослого населения горо­да — праправнуки демидовских крепостных, «работных лю­дишек», как именовали их заводовладельцы. И во всех кни­гах о Нижнем Тагиле, вышедших после 1917-го — вплоть до начала 90-х годов, — Демидовы — сплошь эксплуататоры тру­дового люда, кровопийцы и мучители, выжимавшие из ра­бочих жизненные соки.

Что происходит в очередной раз с нашей исторической памятью? Неужто от огульного охаивания до безудержного восхваления — один шаг?

Такого не случается, когда обращаешься к документам и фактам, исследованиям ученых и краеведов.

В Нижнем Тагиле прошли уже три Международные Де­мидовские ассамблеи. Ученые-историки разных стран, му­зейные работники пополнили наши представления о знаме­нитой династии заводчиков.

Послушаем мнение Т. К. Гуськовой, доктора историчес­ких наук, почетного гражданина Нижнего Тагила (кстати, это звание присвоено Татьяне Константиновне одновре­менно... с Акинфием Никитичем Демидовым — в год 275-летия Нижнего Тагила).

«Мне немного смешно, когда говорят о Демидовых вооб­ще. Они очень разные! Никиту, Акинфия и представителей еще двух поколений отличает кровная связь с заводским де­лом, они энергичные организаторы металлургического про­изводства, и за это им надо воздать должное.

В чем заслуга Никиты и Акинфия? Они не побоялись пе­ренести заводское хозяйство из привычной им Тулы на но­вое место, рисковали, но освоили незнакомый им Урал.

И менно тагильские Демидовы сохранили заводы, осно­ванные в XVIII веке, до начала века двадцатого. Они пер­вопроходцы, ведь к рудным горам не было никаких дорог, кругом — только глухая тайга. И вот в необжитом месте но­воселы сумели наладить новый тип хозяйства. Оно слож­ное, многоотраслевое, многоукладное, состоявшее из 8 за­водских поселков, 16 деревень с населением почти 30 ты­сяч — к началу XIX века, когда Нижний Тагил становится

центром горнозаводской про­мышленности.

Первые заводские рабочие-ту­ляки были свободными, но их на Урал пришло мало. Правитель­ство освобождало первых пред­принимателей от налогов, а Де­мидов сразу задумал создать мощ­ную систему заводов. В феодаль­ной России, где не было свобод­ного рынка рабочей силы, един­ственный выход — закрепоще­ние. Причем двойное! Заводчи­ки становились и помещиками — только тогда они и получали пра­во покупать крестьян.

Впрочем, Демидовы не толь­ко эксплуатировали своих рабо­чих, но платили за них налоги, подушную подать, сами закупали для них продовольствие, то есть брали на себя государственные заботы. И как все заводовладельцы, несли попечительские обя­занности, стараясь быть первыми среди других. Взять, к примеру, заводской госпиталь. Это — отнюдь не одно лишь благодеяние, Никиту Акинфиевича скорее заставили этот госпиталь открыть. Ну и построил он деревянное здание. Уже потом сын его расщедрился на сооружение каменного — фамилия обязывала... А заводское училище, где готовили кадры служащих? Это же была настоятельная потребность, а не щедрый жест хозяев. Кстати, позднее заводчики отка­зались содержать училище на свои средства.

Когда в России произошел промышленный переворот, Демидовы (в четвертом уже поколении) осознали: надо раз­вивать технику. Начали посылать мастеровых за границу — почти сорок тагильчан* получили там образование. Со сво­бодными потом заключали договоры па производственную деятельность. Но куда дешевле было выучить своих крепо­стных и распоряжаться ими по своему усмотрению — разве это благотворительность?

Что всегда умели Демидовы — так это считать деньги. Пусть далеко не всегда радели о России. Первые Демидовы рождались, работали и умирали на Урале. Их сыновья пред­почитали жить в столицах, управляя заводами по перепис­-

ке. А Николай Никитич, коему задумали недавно поставить памятник в Нижнем Тагиле, и был-то здесь один-единственный раз... Анатолий Демидов, князь Сан-Донато, вообще всю жизнь провел за границей и только там проявил себя меценатом.

Словом, демидовскую династию надо внимательно изу­чать, чтобы оценить ее истинную роль. И чтобы понять происходящее в России сегодня».

Это точка зрения историка. Автору же хочется добавить следующее. Шумно восторгаясь деяниями знаменитой фа­милии, не принижаем ли мы безымянных героев демидов­ской эпохи, чьим каторжным трудом и создавалось богат­ство знатного рода? Да, были и меценаты, но Уралу мало что досталось от их щедрот... К концу XIX столетия не в отцов пошедшие заводчики-дети промотали наследство, до­вели заводы до котомки с долгами, а Нижний Тагил остави­ли даже не городом — заводским поселком, провинциальной «дырой».

Куда интереснее вспомнить годы расцвета тагильского железного могущества в эпоху Демидовых — работников и предпринимателей.

Нижнетагильский завод строился как самый мощный чу­гуноплавильный на Урале. Все заводские устройства и ме­ханизмы — домны, горны и молоты, плавильные печи и во­дяные колеса, приводящие механизмы в движение (элект­роэнергии промышленность еще не знала!), — сооружались по лучшим русским и европейским образцам.

Великолепные качества тагильского металла, а полосо­вое кричное железо — основной предмет экспорта, — изве­стное на мировых рынках под маркой «Старый соболь», вы­соко ценилось на Западе. Особенно охотно его покупали в Англии, куда в конце XVIII века шло две трети всей продук­ции демидовских заводов. В выдающихся победах русского оружия, в войнах со Швецией и Турцией, победах А. Суво­рова и Ф. Ушакова большую роль сыграла военная продук­ция тагильских заводов — снаряды, бомбы, ядра, гранаты, железо для флота и артиллерии.

Экспонаты Нижнетагильского музея-заповедника горно­заводского дела на Среднем Урале всегда подолгу задержи­вают изумленных экскурсантов. А вот что писал о них по­бывавший в 1899 году в Нижнем Тагиле Д. И. Менделеев, которому показали и заводской музей: «...из рельс навязаны узлы и наплетены чуть не кружева — без следов трещин, тол­стые, в несколько дюймов листы железа согнуты не в два, а в четыре и более раз — как мягкая салфетка, и тоже нигде ни следа трещин...»

И сегодня удивляются посетители музея: вот самовар, изготовленный мастеровым Прокопьевым из круглых же­лезных дисков, без единого шва, сварки или клепки. Же­лезные бутылки оттягивались в нагретом состоянии мас­тером Тороповым. Это как же надо было знать свойства металла, каким мастерством обладать, чтобы так выпол­нить работу!..

В заводском хозяйстве два с лишним века тому назад все делалось трудом крепостных. «Работными людишками» ста­новились уже 6-7-летние дети, руду сортировать на круп­ные и мелкие куски вполне, по мнению хозяев, способные.

«При заводской работе, — писали подневольные люди в од­ной из многочисленных челобитных, — происходило нам не токмо излишне противу положенного на нас подушного склада, но и самые мучительные ругательства. Приказчики и нарядчики не знамо за что немилостиво били батожьем и кнутьями, многих смертельно изувечивали, от которых побои долговременно недель по 6 и пополугоду не зараста­ли с червями раны». Ненависть к мучителям находила вы­ход в бунтах.

Оказывается, еще в век Екатерины II заводской люд до­бивался демократического, как сказали бы сегодня, пере­устройства жизни. В 1762 году восставшие рабочие Ниж­нетагильского завода отказались признавать себя крепос­тными Демидова и выбрали орган местного самоуправле­ния — земскую избу. Восстание, конечно, подавили, но в пору крестьянского бунта Емельяна Пугачева, выдававше­го себя за царя Петра III, свергнутого с престола женой Екатериной, манифесты и «прелестные письма» Емельяна Ивановича находили живейший отклик у тагильских рабо­чих и вызывали немалый страх у заводовладельцев. Но вспышки гнева были стихийными. После разгрома и нака­заний бунтовщиков ничего не менялось в жизни заводских крепостных. А изменений требовало и производство. Ев­ропа, не знавшая крепостного рабства, лихо переоснаща­ла свои заводы, и выдержать с ней конкуренцию на рын­ке металла, производя его дедовскими способами, было не­возможно.

В первой половине XIX века на тагильских заводах и мед­ном руднике впервые опробовали технические новинки, ко­торые оставили заметный след не только на Урале, но и в истории отечественной техники. Это прежде всего первый русский паровоз, (построенный в 1834 году талантливыми тагильскими механиками Ефимом Алексеевичем Черепано­вым и его сыном — Мироном Ефимовичем.

Черепановы происходили из крестьян, «приписанных» к Выйскому заводу. Отец был из первых механиков, а сын по­могал ему в работе. В 1820 году «искусством и усердием» Ефи­ма Черепанова на Нижнетагильском заводе была сработана первая на Урале паровая машина, а через четыре года — уни­-

версальная, которую «к каждому действию можно пристроить», — как сооб­щал сам изобретатель.Машины заслужили одоб­рение многих ученых-путешественников, видев­ших их, в том числе и зна­менитого в Европе Алек­сандра Гумбольдта.

Демидовым такая оценка весьма льстила. И не удивительно, что для блага своих заводов они посылали башковитых «людишек» присмотреть­ся к работе других заво­дов России, набраться опыта и у заграничных специалистов. Черепановы побывали в Англии и Швеции, интересовались иностранными машинами. А в 1834 году из ворот заводского деревянного сарая выпыхтел их «пароход­ный дилижанец». В документах Выйского завода об этом за­писано так:

«Пароход поставили на колесопроводы. К нему прикрепи­ли фургон с запасом древесного угля и воды... повозку для по­клажи... и пассажиров». Сам Ефим Алексеевич стоял у паро­возной топки, сжимая рычаг механизма управления. Это слу­чилось в один из первых дней сентября. «Черепановской чу­гункой» назвал народ диковинную машину. Это было рожде­ние железнодорожного транспорта России!

На следующий год Черепановы строят второй, более мощный паровоз, который мог перевозить груз уже не в 200, а в 1000 пудов. Кстати, к этому времени старший Че­репанов наконец-то получил вольную от Демидова. Но толь­ко для себя, а не для семьи. Хозяин рассчитал точно: изоб­ретатель родных не оставит, а заводчика никто теперь не упрекнет за то, что он держит в неволе талантливого спе­циалиста. Отец ^сыновья Черепановы и впредь старались «неослабно заводить машины» для пользы производства и «облегчения сил трудящихся». Именно в этом, а не в угож­дении заводовладельцам видели смысл своего техническо­го творчества.

Известность Черепановых была настолько высока, что главный начальник горных заводов хребта Уральского воз-

будил ходатайство о награждении Ефима Черепанова золо­той медалью. Однако на золотую правительство не реши­лось — такой награды удостаивалось лишь купечество, а тут — крепостной! Но и обойти заслуги изобретателя было уже не­ловко. Ефима Алексеевича удостоили серебряной.

Так что же Демидовы — поощряли изобретательство, внедряли новинки в производство? Но ведь вовсе не рос­сийский паровоз повез первых пассажиров из Санкт-Петербурга в Царское Село — иностранный. На тагильских же заводах перевозить грузы паровозной тягой стали лишь 36 лет спустя после смерти изобретателя. На опыты, на разные поездки механиков по Европе Демидовы деньги да­вали, а когда те возвращались из-за границы, приободрен­ные и настроенные внедрять увиденные на чужбине но­винки в Отечестве, их останавливали: «Работайте, как ра­ботали!»

Подневольных можно заставить работать под страхом наказания — рабы творцами прогресса не бывают. В первой половине XIX века, «золотого» для капиталистической Ев­ропы, феодально-крепостнический Урал начал приходить в экономический упадок. Тагильский металл уже не мог до­стойно конкурировать на мировом рынке, соперничать с заграничной продукцией. Ведь там труд механизирован, а затраты на производство невелики.

«У англичан железо мерзкое, но они, имея способ сде­лать оное дешевле, всюду делают нам подрыв», — с плохо скрываемым раздражением писал в 1827 году в свою завод­скую контору столичный житель Николай Никитич Деми­дов, из тех уже Демидовых, что сами на заводах бывали

крайне редко, поручив заниматься производством нема­лой армии конторских служащих.

Между тем талантливые мастеровые люди «по самоохотной выучке» и тяге к изобретательству часто оставляли по­зади Европу. Увы, история знает о них немного. Эти годы жизни заводовладельцев усердные историографы расписа­ли по дням. А, скажем, создатель «плющильной» машины — прообраза современного прокатного стана — крепостной Егор Кузнецов оставил потомкам о себе лишь памятки в чер­тежах и рисунках.

У Егора Григорьевича была двойная фамилия — Кузнецов-Жепинский. Первая — по роду занятий, вторая — по рождению. В августе 1771 года по специальному предписа­нию Демидова сын кузнеца Выйского медеплавильного за­вода механик-самоучка стал «почитаться первым слесарным и кузнечным мастером». Ему предоставили отдельную мас­терскую, положили 10-12 копеек поденного жалованья и приставили семерых учеников, одним из которых, кстати сказать, был Ефим Черепанов.

Жепинский изготовил оригинальные астрономические часы, остатки которых сохранились в Нижнем Тагиле до сего дня, сделал действующую модель катальной маши­ны — первого в мире непрерывного прокатного стана для получения «четвероугольного» железа, построил пер­вый на Нижнетагильском заводе лис­топрокатный стан.

В 1785 году Егор Григорьевич начал мастерить «куриозные» дрожки. Это был открытый четырехколесный эки­паж, рассчитанный на трех человек — кучера и двух седоков. Под задней осью дрожек устроены были два фи­гурных металлических футляра. В од­ном из них находилось путемерное ус­тройство — нынешний спидометр, в другом — орган, потому дрожки еще называли музыкальными. Егор Григо­рьевич, как свидетельствует надпись на дрожках, шестнадцать лет работал

над диковинной «машиной», и ему было разрешено доста­вить экипаж в Москву...

Именно музыкальные дрожки, а не заводские изобрете­ния принесли мастеру долгожданную свободу от крепост­ной зависимости.

Сенсация повторилась спустя два с лишним столетия. Му­зыкальные дрожки, хранившиеся в Эрмитаже, совершили пробег по Дворцовой площади Санкт-Петербурга со скоро­стью 30 километров в час! Об этом восторженно сообщала газета «Известия». А вот тагильчане ахать от удивления не стали — какая, дескать, сенсация? Что сработано нашими ма­стерами — всегда надежно. В год 275-летия Нижнего Таги­ла в здешнем музее открылась выставка демидовских кол­лекций, и среди экспонатов, представленных Государствен­ным Эрмитажем, были чудо-дрожки Е.Г. Кузнецова-Жепинского.

Демидовским заводам не хватало воды. Река Тагил неве­лика, еще меньше окрестные ручьи и речушки. А требова­лись изрядные запасы — где взять? За большие деньги хозя­ева привезли на Урал французских специалистов. Те долго

думали-гадали и пришли к выводу: «Дело сие признать не­выполнимым, строительство невозможным».

Вот тут и настал черед Климентия Ушкова. Крепостной умелец представил проект создания целой системы прудов, шлюзов, каналов. Иноземцам пришлось поскорее укатить домой от конфуза. Ушков предусмотрел все: как воспользо­ваться весенними паводками, накапливать воду и спускать ее излишки, как укрепить стенки канав, дабы они не подда­вались размыванию, и как утихомирить стихию, ежели она вздумает взбунтоваться.

Ушков сам же и за свой счет(!) осуществил замысел. Под его руководством построили канал длиной в пять километ­ров, несколько плотин и прочие гидротехнические соору­жения. За все это просил он одного — освободить его и де­тей от крепостной зависимости. (Господи, и почему это сво­бода на Руси всегда дается человеку как награда и милость монарха-вседержителя?)

Канал, по которому вода стала поступать в реку Тагил и та­гильский пруд, пустили в 1848 году. Но прошло почти полто­ра десятилетия, прежде чем потомки Ушкова получили «воль­ную» — как раз в год отмены в России крепостного права.

Ушковская система водоснабжения — настоящая релик­вия горнозаводского Урала — служит людям и поныне.

В плеяде тагильских талантов «созвездие» художников Худояровых стоит наособицу. Подарили людям эти живо­писцы особое направление в искусстве. Недавно мировая общественность отмечала его 250-летие на международной научной конференции в Нижнем Тагиле. Искусствоведы на­зывают наследие Худояровых уникальной лаковой живопи­сью по металлу, рассказывают о возникновении и развитии этого, ставшего народным, промысла, связанного с родом Худояровых, а в доме почти каждого тагильчанина на сто­ле или на стене обязательно увидишь чудо, именуемое та­гильским подносом.

Основатели промысла были люди серьезные, малообщи­тельные с теми, кто «не нашей веры», — старообрядцы. Не от хорошей жизни они бежали с Волги на Урал, располагая капиталом, в деньгах не исчисляемым, — живописным мас­терством. В Тагиле основатель династии А.С. Худояров, вла­девший тайной «хрустального лака», создал мастерскую по росписи железных изделий. Сыновья — Федор и Вавила — сде-

лали живопись профессиональным занятием рода Худояро­вых, изобретя особый масляный лак.

Но отнюдь не подносы интересовали Демидовых, ху­дожники выполняли для них иную работу — расписывали интерьеры роскошных дворцов в Петербурге и Москве, предметы утвари. Украсили, например, столешницу, живо­писно изобразив строения Нижнетагильского завода.

Вот картина Павла Худоярова «Листобойный цех Ниж­нетагильского завода». Работающие механизмы, огненные вспышки в полумраке цеха, люди, занятые тяжелым трудом под присмотром мастера. Впечатление напряженного рит­

ма и грохота работы так сильно, что хочется зажать уши.

Совсем другое полотно оставил потомкам Исаак Худояров. Его тагильчане всегда вспоминают, под­нявшись погулять на гору Лисью, что у плотины старого демидовского завода. Картина так и называется — «Гуляние на Лисьей горе». Написана в первой половине девятнадцатого века. Художник запечатлел почтен­ное семейство заводского служаще­го, стайку нарядно одетых девушек, отца с маленьким сыном и кумушек, явно осуждающих беззаботно весе­лящуюся молодежь. Но не это глав­ное, если можно так выразиться, на картине — уральская природа и ма­

лая родина художника — заводской поселок, с рядами де­ревянных улиц и редкими вкраплениями каменных зданий — церковных храмов, заводоуправления, домов зажиточных тагильчан. Запомним этот вид с Лисьей горы, чтобы вер­нуться сюда через полтора столетия после И. Худоярова, и заглянем в мастерскую, где царит «тайна хрустального лака».

Кстати, документальные упоминания о тагильских под­носах встречаются с 40-х годов XVIII столетия, а в конце его в городе работало уже двенадцать лакировальных мас­терских. В начале следующего столетия открылась специ­альная школа живописи на лаке и лакирования железных вещей. Заметим, что в это время заводовладельцы, расши­ряя рынки сбыта металла, начинают этот металл исполь­зовать для изготовления посуды, а расписная посуда шла бойче обыкновенной. Прямоугольные, овальные, много-

гранные, с ручками просеченными и приклепанными, та­гильские подносы становились произведениями искусства, когда их касалась кисть художника, рождая цветы, плоды, пейзажи. Особая, «тагильская» манера письма тесно свя­зана с народной кистевой росписью. В центре подноса — традиционный букет, основу которого составляли два-три крупных ярких цветка, вокруг мелкие, а также листья и трава. Изображение обрамлялось красной и черной поло­сой с орнаментальным пояском или богатым золоченым узором.

Спрос на тагильские подносы вырастал благодаря мест­ным и всероссийским ярмаркам. Тагильскую красоту охот­но покупали в Ирбите и Нижнем Новгороде, на Кавказе и в Средней Азии. Народный промысел был поставлен на по­ток, роспись становилась более простой и скорописной, ос­нову ее теперь составлял двухцветный маховый мазок. Но тайна «тагильского лака» все равно делала свое дело.

Павел Петрович Бажов, удивляясь «сказке на металле», писал о ней: «А лак такой, что через него все до капельки видно, и станет та рисовка либо картинка, как влитая в же­лезо. Ни жаром, ни морозом ее не берет. Коли случится ка­кую домашнюю кислоту пролить либо вино сплеснуть — вре­да подносу нет».

Работа на поток всегда во вред творчеству. И вот уже но­вые поколения художников вместо кропотливой ручной росписи стали применять разного рода трафареты, подла­живаться к конкурентам из Жостово (тоже красивые под­носы, но манера письма совсем другая). В конце концов за­были подражатели секрет знаменитого лака или потеряли

его, да так, что и по сегодня потерю никто не может вос­полнить, хотя время от времени и появляются «сенсации» об очередном «открытии» давно забытого. Впрочем, поче­му забытого? В Нижнетагильском музее-заповеднике горно­заводского дела Среднего Урала собрано много образцов тагильского лакового письма и других диковин, любовать­ся которыми едут люди из разных городов России и стран иноземных.

Ему 160 лет. В «музеуме естественной истории и древно­стей» первые посетители могли увидеть не только истори­ческие находки, но и образцы продукции демидовских за­водов. В начале прошлого века музей насчитывал около 600 экспонатов, но большинство их исчезло, когда заводовладельцы перестали давать деньги на содержание коллекций и их пополнение.

Вторая жизнь музея, уже краеведческого, ведет отсчет с 20-х годов XX столетия. А музеем-заповедником горнозавод­ского дела Среднего Урала он стал в 80-е годы. Тогда и обо­гатился «экспонатом», подобного которому во всей Европе не сыщешь — так сами иностранцы утверждают.

В 1987 году перестал действовать старый демидовский завод возле плотины и передан музею. Первое на тагильс-

кой земле детище Никиты и Акинфия Демидовых обрело статус исторического объекта индустриального наследия прошлого. Кроме этого музея под открытым небом есть у заповедника и уникальные филиалы.

В бывшем господском доме разместился музей ремесел и быта тагильчан. Восстановленный дом художников Худо­яровых теперь привлекает ценителей лаковой росписи на железе — здесь самая большая коллекция тагильских под­носов, причем постоянно пополняемая. В бывших прови­антских складах обрели приют находки краеведов и дары горожан, а возле главного здания музея — выставка под от­крытым небом заводской техники прошлого столетия и металлургической продукции, выпускаемой Нижнетагиль­ским металлургическим комбинатом. И воссоздается дом Черепановых!

Тагильчане с гордостью следят, как расширяются музей­ные «владения». Краеведами у нас становятся с детства, му­зеи дружат со школами и приобщают юных граждан к ис­тории родного края.

XX век в судьбах

Чужой век не заедает, на печи белоручкой не лежит, а сама эту печь, если понадобится, и подправить су­меет. Говорю о 90-летней тагильчанке Марии Афана­

сьевне Мохнорыловой. Таких, как она, «старых русских» в Нижнем Тагиле сегодня больше пятисот. Они себя ровесни­ками века называют. А у Марии Афанасьевны и с веком прошлым есть родство. Ее мать, Аксинья Прохоровна, в девиче­стве носила фамилию Черепанова. Вот только кому именно из большого семейства изобретателей «сухопутного парохода» доводилась родней — не установлено. Историкам не удалось проследить судьбы двух сыновей Мирона Ефимовича.

А фамилия в нашем городе очень распространенная. Та­кая же, к примеру, как Растемяшины, Ширинкины, Ширшо­вы — многочисленная родня «бабушки Маши», насчитываю­щая 87 человек! Чинов и званий у них не лишку, но все име­ют рабочие профессии, на которых испокон века Тагил дер­жится — от горняцких до железнодорожных. Бабушка — гла­ва династии, и в судьбе этой тагильчанки наш век отразил­ся будто в зеркале.

Отец убил здоровье на демидовской шахте, и осталась вдова с выводком ребятишек — семеро по лавкам. Аксинья Прохоровна работала надомницей: от купцов Головановых ей привозили прожаренные в печах железные заготовки для подносов, и она их расписывала на продажу «Марька, садись открайки писать!» — приобщала к ремеслу и дочь. Купцов Головановых вспоминали как благодетелей. В 20-х годах навалилась такая нужда, что Аксинье Прохоровне пришлось временно отправить в детский дом двоих детей, чтобы как-то прокормить остальных.

Подросшую Марьку устроили рассыльной на бывший де­мидовский завод. Смышленая, она скоро пошла «на выдви­жение» — приставили ученицей к опытному столяру.

А жизнь «строгала» безжалостным рубанком. Искали с мужем лучшей доли и сытного куска далеко от Тагила, на Ук­раине. Не нашли. Перед самой войной вернулись на роди­ну, построили свой дом. Вторым домом для Маруси стал Вы­сокогорский механический завод, где смена длилась 12 ча­сов, а в столовой ждал скудный обед. Она его прятала, что­бы целехоньким отнести голодным своим ребятишкам. Сама не гнушалась и чужими объедками.

На пенсию Мария Афанасьевна ушла 70-летней. Медаль за труд в годы Великой Отечественной войны таким, как она, кузнецам оружия Победы теперь, в конце века, помо­гает избежать голодной старости, все-таки прибавка к пен­сии... И где же оно, шелками вышитое, как поется в песне, судьбы простое полотно?

Но обделенной себя Мария Афанасьевна не считает. С молодыми делится песнями «синеблузников-профсоюзников» (до глубокой старости была одной из первых артисток в горняцком клубе), а за советом к 90-летней бабушке заха­живают хозяйственные мужики-соседи, когда нужно печь поправить, полы починить или мебель — все умеет Мария Афанасьевна!

С такими стариками и в новый век вступать не страшно.

Если мысленно перенестись в год 1917-й, то удивишься сходству с событиями начала 90-х. Те же кипящие страстя­ми митинги, конференции и съезды, партии разные, а в по­вестках дня одно — по какому пути идти России? Раздрай мнений, сладкоречивые посулы выс­тупающих: «Если поддержите нашу партию...»

В маленьком Нижнем Тагиле, как и по всей необъятной России, двоев­ластие: верховодят комиссар от Вре­менного правительства и Совет ра­бочих, крестьянских и солдатских депутатов. В предчувствии близкого краха управляющие заводами меся­цами не платят рабочим зарплату, плохо с продовольствием. Бастуют недовольные железнодорожники, на Нижнетагильском заводе рабо­чие с позором — на тачке — вывезли за ворота ненавистного управителя.Слова «рабочий контроль», «нацио­нализация» звучат все громче и уве­реннее.

У больш евиков-ленинцев все больше сторонников. Да и могло ли быть иначе в индустриальном Таги­ле, городе с явным преобладанием

пролетариата над други­ми социальными группа­ми населения? Вот как развивались события на Высокогорском механи­ческом заводе наследни­ков П.П. Демидова, кня­зя Сан-Донато — самом молодом тогда предпри­ятии. Его построили в годы первой мировой вой­ны, чтобы поставлять снаряды русской армии.

В июле 1917-го больше­вики создали свою орга­низацию, которую возгла­

вил рабочий Д.А. Петров-Мухин. Здешние революционеры и стали активистами Совета рабочих, крестьянских и сол­датских депутатов, который в декабрьские дни взял всю пол­ноту власти в Нижнем Тагиле. Старая администрация вос­противилась рабочему контролю. Тогда рабочий А. Барха­тов с несколькими единомышленниками едет в Петроград к Ленину и через несколько дней привозит совнаркомовс­кий декрет о национализации Нижнетагильского округа.

Провозглашение Советской власти еще не означало ее победу. Начинается самая жестокая для любого государства война — гражданская. В 1918-м армия адмирала Колчака всту­пает в Нижний Тагил. Вот свидетельства очевидцев того при­шествия. А в музее есть и фотодокументы, подтверждающие их рассказы.

Из воспоминаний тагильчанки Кутемовой:«Мы на своей спине испытали тяжесть «царствования»

Колчака на Урале. У нас в Тагиле многие рабочие Гальянки и Ключей нашли свою смерть в шахтах медного рудника, ко­торый был затоплен белыми. От рудника осталось только озеро. Когда в 1919 году Красная Армия снова взяла Тагил в свои руки, то он оказался почти полностью разрушенным. Нижнетагильский завод и рудник не работали, медный руд­ник был выведен из строя навечно. В Тагиле царил страш­ный голод, хлеб давали овсяный — одни колючки. Кругом все разрушено. Топлива нет. Вспыхнула эпидемия тифа и хо­леры... люди умирали на улицах».

19 июля 1919 года соединения Красной Армии, а рожде­ние некоторых из них прямо связано с Нижним Тагилом, освободили наш край от белогвардейцев. Во все годы совет­-

ской власти эта дата была «красной», отмечали ее как «ос­вобождение Урала от Колчака». Сегодня ее вроде как бы и позабыли... Но коль скоро с памятью и памятниками не во­юем, то с календарями как-нибудь разберемся. Ввели же тагильчане в 1976 году свой праздник — третье воскресенье ав­густа.

Это теперь в России вряд ли сыщется город, поселок, село, где бы не отмечали день его рождения, а придумали этот праз­дник тагильчане и недавно отметили День города в 25-й раз. Статус города Нижний Тагил получил через месяц после ос­вобождения его от колчаковцев. С нищеты и разрухи — прак­тически с нуля — началось возрождение. Живы были в осво­божденном Тагиле лишь электростанция да железнодорожное депо. И еще знаменитый «тагильский» характер. Вот как пи­сал о нем наш земляк Д.Н. Мамин-Сибиряк:

«Нужно сказать, что население тагильских заводов вооб­ще отличается большой смышленостью, пробойностью и чисто заводской хваткой, — никакое дело от рук не уйдет. Красивых лиц мало, но зато каждый экземпляр сам по себе типичен: вот подстриженные в скобку кержацкие головы, с уклончивым взглядом и деланной раскольничьей ласково­стью. Вот открытые лица великороссов-туляков, вот лени­вая походка, упрямые очи и точно заспанные лица хохлов... Но все эти особенности исчезают, переплавляясь в один тип прожженного и юркого заводского человека, каким по преимуществу является сейчас тагилец...»

А проницательный Чехов о самом Мамине-Сибиряке высказался так: «я теперь понял, почему он сам такой. Там на Урале, должно быть, все такие: сколько бы их ни толкли в ступе, а они всё зерно, а не мука».

Понять тагильский характер помогают и книги первого в Нижнем Тагиле писателя Алексея Петровича Бондина (1882-1939). Он сам родился в семье бывшего демидовско­го крепостного. Рано осиротел и воспитывался в приюте. Но сиротство и нужда не ожесточили паренька. В 14 лет он пошел на завод, быстро выучился слесарному и токарному делу, да так, что не уступал и старым рабочим. В семье од­ного из них и жил.

Оказавшись в Сормове, А. Бондин познакомился с Горь­ким и сразу почувствовал с ним духовное родство. Оба на­терпелись лиха от «хозяев жизни». Не удивительно, что Бондин стал участником событий 1905-го, потом 1917 годов. После революции работал на железной дороге. Именно в эти годы и появляется его первые рассказы и повести.

«Моя школа» — биография целого поколения уральских

пролетариев, история того, как менялись их взгляды на заре революционного движения в России. Бондин создал прав­дивую книгу, «веселую и жуткую», как он сам ее называл. А прочтите романы «Ольга Ермолаева», «Лога» — и вы пере­листаете страницы истории, удивительно похожие на нашу современную действительность. Например, бытом и нрава­ми тогдашних и нынешних «скоробогатых»...

Чтобы побольше узнать о жизни нашего земляка, прихо­дите «в гости к Петровичу» — так говорят тагильчане, по­сещая литературно-мемориальный музей писателя на улице Красноармейской, возле самого тагильского пруда.

Они всегда были единомышленниками — Зоя Степановна и Леонид Иванович Цыпины. И тогда, когда судьба свела их вместе, — молоденькую учительницу истории и демобилизо­ванного красноармейца, тоже мечтавшего учить детей. И в тридцатые годы, когда злой навет разлучил их на три беско­нечно пасмурных года. Никогда они не теряли веры друг в друга и в дело, которому отдали себя без остатка.

Не одно поколение тагильчан воспитывалось по руко­писным учебникам истории Зои Степановны Цыпиной. Люди, ставшие инженерами, учеными, врачами, называют учительницу Цыпину человеком, определившим их жизнен­ный выбор.

Уже после смерти Леонида Ивановича в школу, где теперь работала его дочь, зашел пожилой мужчина. «Как жаль, что

я не успел отблагодарить вашего отца!» — сказал он Иде Леонидов­не. И поведал такую историю.

В 45-м он вернулся с фронта и устроился учителем в одну из та­гильских школ. Жить было не­где, ночевал прямо в учительс­кой. Как-то приехал в школу заве­дующий районным отделом на­родного образования Л.И. Цыпин. Узнал, как живет учитель-фронтовик, распорядился найти учителю комнату в здании шко­лы и создать нормальные усло­вия. И ведь не уехал, пока не убе­дился, что учитель устроен.

Все дети в семье Цыпиных стали учителями. «Смысл жиз­ни в том, чтобы отдавать» — это их напутствие пронесли че­рез всю свою жизнь и дети. Цыпины — известная в городе династия учителей. Ее основатель — бывший красноармеец, получивший серебряный орден Боевого Красного Знамени — высшую в годы гражданской войны награду республики — из рук самого Михаила Фрунзе. В музее истории народного об­разования школы № 1 вместе с документами, фотография­ми учителя истории Цыпина хранятся записанные на маг­нитофон его воспоминания: как ликвидировали неграмот­ность, открывали новые школы, наполняли учительскими кадрами.

В 1923 году вновь начали добывать высокогорскую руду, пустили доменные и мартеновские печи. Через год Нижний Тагил достиг довоенного уровня производства стали и про­ката. Советская власть взялась за ликвидацию неграмотно­сти среди населения и детской беспризорности. Открыва­ются новые общеобразовательные школы и школы фабрич­но-заводского обучения, ведут прием горно-металлургичес­кий техникум и педагогическое училище, открываются клу­бы, детские учреждения... На первой окружной выставке до­стижений промышленности в 1927 году народный комиссар просвещения А. Луначарский приветствует достижения де­сяти лет советской власти.

Началась техническая революция. Старый демидовский Урал превращался в могучую индустриальную базу, в надеж­ный военно-экономический форпост на востоке страны.

В январе 1931-го у Федориной горы началось сооружение металлургического гиганта — будущего Нижнетагильского металлургического комбината. А на другом конце города, в тайге, на площади в 450 гектаров разворачивалась другая стройка — завода по производству грузовых вагонов. 5 но­ября 1936 года с главного конвейера сошли первые большег­рузные вагоны, целиком изготовленные из деталей соб­ственного производства. Родина первого русского парово­за стала крупнейшим центром вагоностроения. Через четы­ре года получена первая сталь Новотагильского металлур­гического завода. В канун Великой Отечественной войны страна обрела могучий центр индустрии.

В Тагиле ее называли другим именем, и она привычно на него откликалась — Фаина Шарунова, первая в мире женщина-горновая на металлургическом заводе. А при рождении девочку назвали Фелисатой, что означает — счастливая. Судьба Фаины Васильевны оказалась счастливой и трудной одновременно.

Весной последнего предвоенного года, когда в клубе ме­таллургов награждали передовых работниц, Фаина вдруг вышла вперед и попросила перевести ее из механического цеха в доменный, и непременно к печи. В стране тогда ши­рилось движение за равноправие женщин с мужчинами в любой работе — «на земле, в небесах и на море». О таких сла­гали стихи, пели песни, они были героинями кинофильмов.

А Фаина не о славе тогда думала, — о том, что женские руки могут делать мужскую работу, если в этом будет нуж­да. Понятно какая — военная. О войне тогда мало кто го­ворил. Были уверены, что если она и случится, то воевать Красная Армия будет на чужой территории и недолго.

Старые мастера отнеслись к ней с недоверием, мол, где это видано? Тяжко давалась мужская работа, но научилась-таки управляться и с ломом, и с кувалдой, хотя со смены воз­вращалась совсем разбитая.

С каждым днем войны мужчин на заводе становилось все меньше, а очереди у военкомата — все длиннее. И Шарунову поставили старшим горновым. У доменной печи отныне был ее^фронт, его передовая линия — опасность ошибить­-

ся, запороть плавку подстерегала неопытных на каждом шагу. Но девушке уже доверяли плавить особый чугун — для броневой стали, которая шла на изготовление оружия. О ней узнали бой­цы на фронте, письма шли по адресу: «Урал —Фаине Шаруновой». Ее благодарили, ей жела­ли счастья и здоровья. А беда уже подстерега­ла...

На домне случилась авария. Обгоревшую, не­подвижную Фаину увезли в больницу с травмой позвоночника. На обожженные места хирурги наращивали куски здоровой кожи. Невозможно даже представить, какие физические страдания пришлось перенести девушке. После той ава­рии к печи она уже не вернулась — по инвалид­ности. К боли физической прибавилась и душевная — вра­чи не скрывали, что детей Фаина иметь не сможет. Можно сказать, здоровьем расплатилась с «Домной Ивановной» — так по старинке называли доменную печь. И все реже вспо­минали теперь земляки о подвиге тагильчанки.

К счастью, город воздал-таки должное Фаине Васильев­не Шаруновой. Она стала почетным гражданином Нижне­го Тагила. На металлургическом комбинате началось сорев­нование женщин на приз Фаины Шаруновой — десятки тагильчанок и посейчас хранят значки с ее изображением.

Фаины Шаруновой уже нет с нами. Осталась память о че­ловеке большой доброты, скромном, несмотря на извест­ность, не избалованном материальными благами, светлом и благородном. Мне посчастливилось несколько раз встре­чаться с Фаиной Васильевной, делать о ней радиопередачи. На всю жизнь запомнила ее ответ на вопрос: «Как встрети­ла 9 мая 1945 года?»

— Из ночной смены как раз шла. У мостика, что от про­ходной в город ведет, остановилась, встала у перил и пла­чу. «Фаина! Да ведь праздник какой, а ты в слезах!» — оклик­нул кто-то. Я, может, в первый раз за всю войну и дала волю слезам, даже в больнице, на перевязках слез моих никто не видел! Все пережитое разом навалилось... А день-то был та­ким солнечным!

С войны он вернулся счастливчиком — без единой цара­пины. Но привез оттуда хворь, затаившуюся до поры до вре­мени. В танке и приобрел ее бывший танкист.

— Там же приходилось сидеть согнувшись, вот так, — по­казывает. — Чтобы ногой сцепление выжать, каждый раз требовалось усилие под 50 кг. А сам-то худой был, кости еще неокрепшие, вот и натрудил ноги.

«Война — совсем не фейерверк, а просто трудная рабо­та», — написала поэт-фронтовик Юлия Друнина. Как попал на эту «работу» крестьянский сын Шурка Кононов, когда ему и восемнадцати еще не исполнилось?

— Скрыть возраст дело нехитрое, на войну стремился по­пасть, чтобы дома с голодухи не сгинуть, — откровенно го­ворит Александр Федорович. — Отца взяли на фронт, но вскоре он вернулся, язвенник — не вояка. А нас, мальцов, шестеро, я — самый старший. Семье надо было помогать, на хлеб зарабатывать. В пятнадцать лет устроился на лесо­пункт в поселке Висим, где мы жили, выучился на тракто­риста и возил лес в Нижний Тагил на оборонный завод.

В июле 43-го его призвали в армию. Дорога на фронт ле­жала сперва через Свердловск, учебно-танковый полк. По­том — Нижний Тагил, называемый в годы войны Танкоградом, неофициально, конечно. Никто торжественно не вру­чал сержанту Кононову новенький Т-34. Танки вместе с ра­бочими Уралвагонзавода пришлось собирать самим танки­стам. А рабочие — это женщины, мужики в солидных уже го­дах и пацаны. С какой надеждой смотрели они на гружен­ные «тридцатьчетверками» железнодорожные платформы, на крепких парней в комбинезонах и шлемах! Знали цену каждой машине — на ней невидимым глазу слоем проступа­ла горькая соль от пота и слез.

Четыре танка пришлось сменить на войне фронтовику — искромсанные фашистскими снарядами, сгоревшие в пламе­ни. Один уничтожил своими руками, чтоб не достался врагу.

Танковая армия, в составе которой воевал тагильчанин, была введена в прорыв и продвигалась по тылам противни­ка в направлении Варшавы. Александр Федорович Кононов вспоминает:

— Мы наткнулись на мощную оборону противника возле города Жирардув, и комбриг приказал выделить в разведку боем танковый взвод. В одном из трех танков был я. Наша

задача — на большой скорости ворваться по центральной ули­це в город, вести огонь из пушек и пулеметов, вызывая огонь на себя, засекать огневые точки противника и передавать их координаты командованию. Первый танк, как только ворва­лись в город, был подожжен фаустпатроном из подвала какого-то дома. Командир приказал мне оставаться за него, а сам бросился спасать горящий экипаж. Двое оставшихся тан­ков, ведя бой, устремились по улице, уничтожая все на сво­ем пути тараном и огнем пушек. С левой стороны открыли огонь по нашему танку, я направил машину прямо туда, и уда­лось подавить сразу три пушки фашистов. Радист передал приказ командования — продолжать движение. К вечеру по­казались наши основные танковые силы...

В город Сухачев мы вошли, не встретив сопротивления. Простояли ночь, а утром немцы решили нас не выпускать. Танк комбата подбит и сгорел, комбат ранен, экипаж погиб. Командир бригады запросил помощи по радиосвязи, и к обеду пошел наш тяжелый танковый корпус. Он и помог нам выбраться из этого «мешка».

В воспоминаниях фронтовика отсутствуют слова «геро­изм» и «подвиг», но именно за этот рейд командиру взвода разведчиков-танкистов (посмертно) и старшему сержанту А. Кононову присвоено было звание Героя Советского Со­юза. Александр Федорович даже не говорит про то, что раз­ведка длилась трое суток, что на его счету не только три не­мецкие пушки, но и четыре автомашины с военными груза­ми, тридцать семь подвод с военным имуществом и почти взвод гитлеровцев — это строки из наградного листа.

И уж если не выдерживала броня «тридцатьчетверки» и танки свечками горели на поле брани, могла ли уберечь от огня, который разведчики вызывали на себя, «кольчужка» в виде промасленного комбинезона? И нервы были не желез­ные у этих парней, и сердца обычные. Они очень хотели жить, но только с честью, с сознанием выполненного долга — перед своей страной, своим народом, своей деревенькой.

«Эх, мне бы твои регалии, я бы многое перевернул, мно­гого достиг!» — доводилось слышать кавалеру Золотой Звез­ды в послевоенной жизни. А он перевернул тысячи тонн руды, когда, с отличием окончив школу буровых мастеров, почти тридцать лет трудился на Высокогорском руднике. А чего достиг — ни тоннами породы, ни деньгами не изме­ришь. Не придумана еще единица измерения чести.

...Все меньше среди нас ветеранов Великой Отечествен­ной. Уже можно каждому до земли поклониться.

Двадцать пять тагильчан были удостоены звания Героя Советского Союза. Двое из них — Владимир Ермак и Сер­гей Коровин — повторили подвиг Александра Матросова, закрыв своей грудью амбразуры вражеских дзотов. «Соко­лом из Нижнего Тагила» называла военная печать П. А. Пологова, воспитанника школы фабрично-заводского обуче­ния завода имени В. Куйбышева (бывшего демидовского), рядового летчика в начале войны и командира истребитель­ного авиаполка — в конце.

За три месяца после начала войны Нижний Тагил при­нял более сорока эвакуированных предприятий. Среди них металлургический и коксохимический заводы из Кривого Рога, Ленинградский и Харьковский машиностроительные, Криворожский горнорудный институт электросварки Ака­демии наук УССР и другие.

В 1942 году Нижний Тагил дал продукции в два с лишним раза больше, чем вся Свердловская область в последний до­военный год. За годы войны на Высокогорском железном руднике добыто столько руды, сколько взято за 200 лет со времени основания рудника. На Уралвагонзаводе танки Т-34 шли конвейером. За годы войны их было выпущено для фронта 35 тысяч, третья часть всех танков СССР.

Весной 1943 года тагильчане вместе с трудящимися Свер­дловской, Пермской и Челябинской областей создали тан­ковый корпус. Все, что нужно было танкистам — от пугов-

ки на гимнастерке до мощных машин, — было изготовлено уральцами сверх плана и на личные сбережения. В состав корпуса вошло 740 добровольцев-тагильчан. 27 раз Москва салютовала победам этого воинского соединения, которое к концу Великой Отечественной называлось так — 10-й гвар­дейский Уральско-Львовский Краснознаменный орденов Суворова и Кутузова добровольческий танковый корпус.

Кстати, в его составе был и двенадцатилетний тагильчанин Толя Гончарук. «Сына полка» за храбрость в бою награ­дили медалью «За боевые заслуги». После войны А. Гонча­рук много лет работал на Уралвагонзаводе.

Каждый десятый снаряд, выпущенный по фашистам, был тагильским. Здесь рождались детали реактивных миноме­тов — «катюш», готовились взрывчатые вещества и многое другое. И броневую сталь для танков освоили тагильские металлурги.

В ноябре 1942 года тагильчане на личные средства при­обрели танковую колонну «Тагильский рабочий» и переда­ли ее фронту.

В нашем городе родилось патриотическое движение ты­сячников, когда в феврале 42-го фрезеровщик Уралвагонза­вода Дмитрий Босый, сконструировав специальное приспо­собление, выполнил на своем станке сменное задание на 1480 процентов. Вскоре движение стало массовым.

В Нижнем Тагиле зародилось и соревнование за звание гвардейских фронтовых бригад.

«Мастерами из Тагила немцам роется могила» — эти сло­ва, опубликованные в газете «Правда», знала вся страна...

Голод погнал семью Брисских с Украины на Урал. Весь мир знал, что на Украине царит засуха. Но попытки зару­бежных государств оказать голодающим, как сказали бы се­годня, гуманитарную помощь Сталин отверг. Принять по­мощь — значит признать несостоятельность колхозного строя, ошибочность курса партии на сплошную коллекти­визацию. Нет, сомневаться могут только враги советской власти, распускающие слухи о миллионах умерших с голо­да на благодатной Украине, о селах-призраках, где исчезли даже собаки и кошки, а случаи людоедства живых уже не потрясали.

Семье военнослужащего Филиппа Брисского удалось пе­ребраться в Нижний Тагил. Его заводы и стройки в 30-х го­дах дали работу и хлеб многим тысячам переселенцев. Лео­нид Брисский среди молодых рабочих Высокогорского ме­ханического завода не затерялся: он еще в колхозе обучил­ся слесарному делу, а на новом месте уже к нему пристави­ли учеников — бородатых вятских крестьян-переселенцев. Сменный мастер, комсорг цеха — видным парнем стал ук­раинец Брисский.

Никакой беды не предвещала повестка отцу из военко-

мата. Окончив курсы под Ленинградом, отец мог водить ма­шину, танкетку. И вдруг — арест по обвинению в контрре­волюционной деятельности. Жене удалось передать ему по­лушубок в обмен на старое пальто. Дома осмотрели каждый сантиметр этого пальто и нашли в одном из швов крохот­ную записку: «Меня заставляют признаться в том, в чем я — ни сном ни духом! Обвиняют в шпионаже...»

Через несколько лет окольными путями в Нижний Тагил из Сибири придет последнее письмо заключенного Брисского: «Сегодня хоронил товарища. Недалек и мой час, оста­лись кожа да кости, выпали зубы, кровоточат десны...»

После смерти Сталина семья через Министерство оборо­ны начнет искать правду. Поиски закончатся реабилитаци­ей репрессированного «за контру» Филиппа Яковлевича Брисского.

— А с вами что тогда было? — возвращаю Леонида Филип­повича к его комсомольской юности.

— Что было? — горько усмехается он. — Та сталинская жат­ка опустошала поле, не отличая зерен от плевел. Из комсомо­ла меня турнули — и сразу за проходную, с «волчьим билетом». Попробуй, устройся на новую работу Когда удалось наконец получить место на Уралвагонзаводе, думал, что в рай попал.

А попал-то вскоре... в инвалиды по зрению. Стружка уго­дила прямо в зрачок. После операции в левом глазу остались сотые проценты зрения. В военкомате призывника с повяз­кой на глазу отправили было восвояси, но потом передума­ли: в военное время — годен. Оно и грянуло через несколь­ко дней — военное время.

Добровольцу Брисскому нашли дело в тылу — пацанов

учить на токарей. В старом складе быстро оборудовали ма­стерскую — и пошла работа над военным заказом. Дети вы­тачивали капсюли к снарядам. Стены мастерской зимой были седыми от инея, оборудование изношенное. А работа точности требует. Иной раз не справлялись пацаны, допус­кали брак. А может, это вредительство?! Арестован по по­дозрению начальник «детского» цеха. Мастеру Брисскому гадать не нужно, кто будет следующим...

Не было бы счастья уцелеть, если бы не пришлось семье, оставшейся без жилья в Тагиле, перебраться в Алапаевск. Жили в бараке лесозавода, где работал Леонид. Непосиль­ные для полуслепого парня нагрузки и постоянный голод сделали из него доходягу. «Пусть лучше на фронте убьют, чем здесь мучиться», — с этой мыслью и со словами «хоть в обоз возьмите!» он снова и снова осаждал военкомат. Взя­ли, но не в армию, а снова привезли в Нижний Тагил — на Уралвагонзавод.

В так называемые запретные цеха Брисскому — сыну «вра­га народа» — доступ был закрыт, грузчиком — пожалуйста. На какие-либо льготы в виде дополнительного пайка рассчиты­вать не приходилось, каждая рабочая минута на строгом уче­те, даже воды попить некогда. Однажды напился прямо из пожарного крана и попал с дизентерией на больничную кой­ку. По утрам из той больнички выносили умерших, из сосед­него тифозного барака — тоже. Глядя на будничную работу санитаров, Леонид обреченно гадал: «Когда же и меня пове­зут на кладбище? Завтра? Послезавтра?»

Но через месяц его вернули на работу и в барак-общежитие: матрас из опилок, подушка из стружки, раз в десять дней баня с прожаркой завшивленной одежды... Сколько книг на­писано о героическом тыле в годы Великой Отечественной, о молодых гвардейцах тыла. Они работали на одном заводе с Леонидом, он искренне радовался за этих парней и деву­шек. Но встать с ними вровень сыну политического заклю­ченного было не суждено. Жатка репрессий кромсала не только судьбы попавших в нее. Она прошлась по душам близ­ких, поселив в них страх, неуверенность, постоянное ожи­дание удара. Все это Брисский испытал на себе. Он и стихи-то начал писать, когда многие уже стесняются этой самодея­тельности.

На Уралвагонзаводе Леонид Филиппович проработал до самой пенсии, имеет почетные грамоты «ударника», брон­зовую медаль рационализатора-участника ВДНХ — Выстав­ки достижений народного хозяйства, парадной витрины экономики страны.

Однажды прошлое еще раз напомнило о себе. Вагонка сносила последние, построенные в войну, бараки, люди пе­реезжали в удобные квартиры. Для новостроек требовались площади, и решено было убрать старое кладбище — живые думали о живых. Бульдозер ровнял маленькие холмики, где покоились умершие от непосильного труда и голода, те, кого ежедневно на глазах Брисского выносили из тифозно­го и дизентерийного бараков.

«Кто о НИХ теперь вспомнит?» — спросил себя пенсионер.В райкоме партии его не приняли — надо было сначала

записаться в очередь. Он показывал фотографии: прямо пе­ред окнами уже заселенных домов — свалка человеческих костей... Стройку уже не остановить, а вандализм?..

В конце 80-х Брисский, став активистом районной орга­низации «Память», внес в свой блокнот первую запись: «Вы­ступил перед председателями цехкомов». В Дзержинском районе не было ни одного предприятия, где бы не побывал Брисский, убеждая людей помочь в сооружении мемориа­ла памяти. Пенсионеру удалось сделать немыслимое по тем временам — собрать почти треть суммы от сметной стоимо­сти будущего сооружения. А многотиражная газета Уралва­гонзавода «Машиностроитель» уже печатала сотни имен, найденных с помощью их родных и близких.

Я читаю дневниковые записи Леонида Филипповича: «Октябрь 1997 года — посадка деревьев». Теперь уже целые аллеи высажены на шести гектарах земли, отведенных ме­мориалу, первоначальный проект давно сдан в архив, а со­оружение Холма Славы, как называют это место жители Ва­гонки, все продолжается. Кем здесь почти ежедневно тру-

дится Брисский — прорабом, смотрителем, директором ком­плекса? За десять лет работы он не взял за нее ни рубля. От­казывается наотрез и сегодня.

Этот 80-летний старик один заменяет целый штат работ­ников. На деньги из городского бюджета нанимает рабочих, озеленителей и руководит стройкой на общественных, так сказать, началах. Он молчит о своей клятве, данной еще в том инфекционном бараке, где каждый день умершие усту­пали места еще живым. Про свой долг памяти перед теми, кто погиб далеко от войны — от репрессий, голода, болез­ней, непосильной работы.

На каменных плитах Холма Славы только 490 фамилий, остальные захоронения безымянные. Но если с 1941 по 1955 год на этом кладбище ежедневно и только по прибли­зительным подсчетам появлялось пять новых могил, то имен должно быть не меньше 25 тысяч!

Не вянут цветы на могильных плитах и возжигаются по­минальные свечи. Мне такой свечой видится старик с об­ветренным лицом и вечно натруженными руками...

Некоторые страницы истории Нижнего Тагила много лет оставались «белыми» — общественность о них не знала. Гласность восполнила «пробелы в памяти», открыв архивы, назвав истинную цену гигантскому размаху строительства в годы первых пятилеток, трудовому подвигу людей в тылу Великой Отечественной войны. На строительство Уралва-

гонзавода, нового металлургического завода в Нижнем Та­гиле, привлекались тысячи людей со всех республик. Ком­сомольско-молодежными наши стройки станут в 50-е годы, а в 30-х вербовщики набирали наемников, и была та рабо­чая сила подневольной.

«Строительству социализма всячески мешают классо­вые враги, и чем больше у нас побед, тем яростнее их зло­ба, направленная на вредительство свершениям советско­го народа», — так заявлял И. Сталин. Эпохой большого тер­рора назвали за рубежом этот период нашей истории, го­дами сталинских репрессий называем его мы. В Нижнем Тагиле жертвами их стали тысячи безвинных людей. Ла­вина репрессий особо возросла в 1936-1938 годах после того, как в Ленинграде был убит видный деятель Комму­нистической партии С.М. Киров (организатор убийства — сам Сталин). В Нижнем Тагиле прокатилась волна арестов руководителей Уралвагонстроя, был обвинен во вреди­тельстве его руководитель Л. Марьясин, врагами народа объявлены первый секретарь Нижнетагильского горкома ВКП(б) Ш. Окуджава (отец знаменитого барда), директор Высокогорского железного рудника А. Давыдов, позже рас­стрелянные по приговору НКВД. Многих исключали из партии, и почти за каждым исключением следовал арест.

Нижний Тагил к этому времени уже стал местом ссылки наказанных, спецпереселенцев, людей, лишенных граждан­ских прав. Отсюда и стремительный рост населения. А в1941 году в связи со строительством второй очереди Новотагильского металлургического и коксохимического заво­дов создается Тагиллаг, подчинявшийся Главному управле­нию лагерей промышленного строительства НКВД. Когда листаешь подшивки городской газеты «Тагильский рабо­чий» за те годы, уже не удивляешься, что рапорты об очеред­ных победах на стройках отправляли Лаврентию Берии — всесильному главе наркомата внутренних дел.

Огромный отряд спецпереселенцев составляли совет­ские немцы, бывшие жители Поволжья, в которых Сталин видел «пятую колонну», считал предателями и пособника­ми Гитлера. Их ссылали целыми семьями и определяли на жительство в бараки, обнесенные колючей проволокой, и на работу — как правило, самую тяжелую. Среди объявлен­ных сталинским режимом преступниками были ученые, ин­женеры, строители, учителя, художники. Имена некоторых из них сегодня широко известны: академик Б. Раушенбах, хирург Т. Грасмик... Принудительный «сплав» коренных жи­телей с переселенцами, конечно же, способствовал разви-

тию науки и техники, культуры, здравоохранения, образо­вания. А как жили невинно пострадавшие, те, кто не по сво­ей охоте стали тагильчанами?

Из воспоминаний И.И. Кроневальда, преподавателя Нижнетагильского педагогического института, бывшего спецпереселенца:

— Работал грузчиком на цементном заводе в городе Воль­ске. Уже в начале войны сотрудники НКВД взяли на учет всех немцев. И я напрасно обивал пороги военкомата: на фронт не брали. Вскоре вышел Указ Верховного Совета СССР о высылке поволжских немцев в пределы Сибири и Казахстана. Нас обвиняли в пособничестве врагу.

...17 февраля 1942 года эшелон, насчитывающий не одну тысячу человек, прибыл на станцию Смычка в Нижнем Та­гиле. В этот же день нас водворили в наскоро сколоченный лагерь при кирпичном заводе, поставили охрану. Так вмес­то того, чтобы защищать Родину, мы оказались в Тагиллаге НКВД СССР в качестве заключенных без суда и следствия. Заключение длилось целых пять лет.

Моральные муки, тяжелые условия труда, нехватка про­довольствия и одежды в первые два года свели в могилу по­чти каждого третьего, а в некоторых лагучастках — от по­ловины до двух третей списочного состава. Лагерное на­чальство не уставало повторять, что мы враги и должны че­стным трудом искупить свою вину.

...День Победы встречали с радостью... но нас постиг но­вый тяжелый удар. В 1946-м нас отправили в ссылку, кото­рая длилась десять лет.

Ивана Ивановича Кроневальда уже нет с нами, но тагильчане с уважением вспоминают человека большой душевной щедрости, учителя учителей, талантливого лектора, соби­равшего большие аудитории. Только в 60-х годах поволжс­кие немцы получили право на высшее образование, работу по специальности, но в полный голос говорить о своем про­шлом и добиваться реабилитации стало возможным лишь в 80-е годы.

Давно нет Тагиллага, но «черные» страницы истории Нижнего Тагила уже никогда не исчезнут из памяти. Быв­шие репрессированные сегодня активно работают в обще­ственных организациях ветеранов, в городе создан истори­ко-просветительский центр немецкой культуры, есть обще­ство татаро-башкирской культуры, еврейский культурный центр и другие очаги землячества. И это не случайно, ведь Нижний Тагил только в годы войны дал крышу и работу 160 тысячам эвакуированных из многих республик и никогда не знал конфликтов на национальной почве. Мерилом уваже­ния к человеку у нас всегда был его труд.

Наш век пройдет. Откроются архивы И всё, что было скрыто до сих пор,Все тайные истории извивы Покажут миру славу и позор.Богов иных тогда померкнут лики И обнажится всякая беда,Но то, что было истинно великим,Останется великим навсегда.

История на исходе второго тысячелетия подтвердила справедливость этих слов поэта Н. Тихонова.

Город с Лисьей горы

Чуть ли не полтора столетия «не были» мы с вами на Лисьей горе, вид с которой запечатлел Исаак Худояров в картине народного гуляния. Главной досто­

примечательностью горы стала построенная сто лет назад сторожевая башня. А ведь так заманчиво с высоты 280 мет­ров над уровнем моря взглянуть на город, понять, отчего лик его бывает хмурым и что приносит ему покой, удовлет­ворение, озаряет доброй улыбкой. Большое видится на рас­стоянии. А наш общий дом — Нижний Тагил — раскинулся на 300 квадратных километрах.

У подножья Лисьей горы — гладь городского пруда. Воз­ле старого демидовского завода его сдерживает плотина — типичный пейзаж многих уральских городов, с железом «породненных». Кстати, и само слово «завод» наши старо­жилы толкуют как «стоящий за водой», у плотины, значит.

Тихо сегодня на старом заводе, как и должно быть в му­зее. Здесь только начало будущего индустриально-ландшаф­тного парка, или Демидов-парка, как его называют создате­ли проекта, получившего всероссийское одобрение. И не только: когда утверждали проект, специально прилетел из Парижа председатель Международного комитета по сохра­нению индустриальной культуры прошлого Луи Бержерон.

Экспонатами Демидов-парка станут доменная печь, прокатный стан, открытый карьер горных вы­работок, комплекс зданий управле­ния демидовскими заводами и т.д.А в скором будущем быть парку центром международного туристи­ческого маршрута, включающего Невьянск, Нижнюю Салду, Кушву и другие города, где зарождалась металлургическая империя Деми­довых и вся металлургия Урала, ко­торая в 2001 году отметит свое 300летие.

У подножия горы — и первые улицы Нижнего Тагила. Поселение-завод, город-завод всегда отли­чались особой планировкой: улицы ложились параллельно пруду или реке, чтобы короче был путь к заводу. А главной улицей издревле была Нагорная, переименованная потом в честь приезда в Нижний Тагил императора в Александров­скую, а затем в честь вождя пролетариата — в улицу Ленина (ныне проспект).

Пройдем по бывшей Александровской. Начинается она с уже знакомого нам здания управления демидовскими за­водами и расположенными поблизости провиантскими складами. Создание этого архитектурного ансамбля связы­вают с именем талантливого крепостного архитектора А.П. Чеботарева, выпускника Императорской Академии художеств. Возвышаясь над окрестностью, главная конто­ра символизировала власть горнозаводчиков и словно дер­жала под своим «недреманным оком» и завод, и все селе­ние. Отсюда управлялись девять заводов и многочислен­ные рудники Нижнетагильского округа, шла связь со сто­личными и зарубежными конторами Демидовых.

Стены этого здания помнят русского поэта В.А. Жуковс­кого и его воспитанника, наследника русского престола Александра; выдающегося ученого Д.И. Менделеева; мине­ралога А.Е. Ферсмана, многих инженеров, ученых, писате­лей. Именем одного из них — Алексея Петровича Бондина — назван парк, примыкающий к зданию заводоуправления, бывший господский, ныне городской. Там и могила Бонди­на, над которой установлен бюст писателя.

А напротив «главного здания», на пригорке, стоит уни­кальный памятник первых лет советской власти... Шел тог­-

да 1925-й, первый без Владимира Ильи­ча Ленина. Велико было желание тагильчан увековечить память о нем в сво­ем городе. Буквально по копейкам соби­рали деньги на сооружение памятника. Проект предложил тагильский учитель рисования А.И. Фролов: на «земном шаре» серого уральского мрамора стоит Владимир Ильич и поднятой рукой словно бы приветствует тагильчан. Мраморный пьедестал представляет со­бой страницы развернутых исполинс­ких книг с цитатами из произведений вождя пролетариата.

Уникальный памятник город бере­жет как историческое наследие.

Идем дальше по проспекту Ленина, бывшей Александровской улице.

Можно от начала до конца проспек­та прокатиться на трамвае — это наш главный общественный транспорт. Тес­но друг к другу стоят двух- и трехэтаж­ные дома, принадлежавшие некогда та­

гильскому купечеству. В нижних этажах располагались ма­газины с незатейливыми названиями: бакалейный, обувной, ювелирный, меховой... Далее — торговая площадь (ряды) со складами и лабазами. Сейчас здесь сквер, где в начале 90-х годов был заложен памятник И.И. Демидову, — пока только камень обозначает его место.

Купцы открывали на Александровской магазины, а тор­говец мукой Хлопотов в 1911 году удивил обывателей «жи­выми» картинами. Первый кинематограф «Иллюзия» по­явился тогда в центре Нижнего Тагила!

На углу Александровской и Арзамасской (ныне — Крас­ноармейская) находилась фельдшерская школа, в здании ко­торой в революционные дни располагался штаб Красной гвардии.

Одноэтажное здание напротив — театр кукол. Он пост­роен не так давно, но история его появления, как и музея изобразительных искусств, весьма символична. В самый разгар Великой Отечественной возвел Нижний Тагил эти учреждения культуры. Значит, люди были уверены в скорой победе, если думали об искусстве, о том, чтобы принести радость детям, голодным, потерявшим на войне отцов и старших братьев. Разве такой тыл мог не победить?

На проспекте Ленина стоит традиционно главное для тагильчан учреждение культуры — драма­тический театр имени Д.Н. Мамина-Сибиряка. Кстати, театру в Нижнем Тагиле уже более 135 лет.Любительские спектакли ставили служащие еще демидовских заво­дов. А в 1946-м на сцене Дома куль­туры железнодорожников была сыграна «Оптимистическая траге­дия», актеры — выпускники теат­рального института Ленинграда, первые профессиональные работ­ники тагильской сцены. Это и было рождение театра, а монументальное здание с колон­нами построили для него уже в 50-е годы.

Театр имени Мамина-Сибиряка инсценировал почти все крупные произведения писателя-земляка. Совсем недавно — «Горное гнездо». Появился и необычный телефильм, сня­тый кинематографистами Екатеринбурга: спектакль перене­сен в «исторические» декорации, действие разворачивает­ся на старом демидовском заводе. В основу романа и спек­такля положен исторический факт — приезд одного из Де­мидовых, давно ставшего столичным жителем, в Нижний Тагил. Зрители, кстати сказать, были потрясены сходством дня вчерашнего с сегодняшним: суматоха, связанная с при­ездом на завод его владельца, попытки рабочих подать про­шение о прибавке жалованья, «подковерные» страсти сре­ди приближенных к владельцу... Все очень похоже на про­исходящее в наши дни.

Впрочем, приметы нашего времени на главной улице горо­да всюду. Первые этажи зданий дореволюционной и послево­енной постройки сплошь заняты магазинами частных пред­принимателей, и названия все больше на иностранный лад...

И еще две достопримечательности на главной улице го­рода. Первая — старейшее на Урале и в России учебное за­ведение — горно-металлургический техникум имени Е.А. и М.Е. Черепановых, открытый 290 лет назад как «цифирная школа». Технические и специальные дисциплины здесь пре­подавали в разные годы прошлого столетия изобретатели первого русского паровоза Ефим и Мирон Черепановы, вы­дающиеся деятели в области металлургии и горного дела К.П. Поленов, В.Е. Грум-Гржимайло, И.А. Гамильтон. Рисо­вание вел талантливый архитектор К.А. Луценко.

Вторая — памятник Черепановым.А мы уже почти в конце главной улицы. Здесь она всегда

окутана завесой дыма. Таково тяжелое «дыхание» металлур­гического комбината, его коксохимического производства. Можно сказать, что время гласности заявило о себе в Ниж­нем Тагиле именно в связи с проблемами экологии. Пере­мены в обществе мы пытались разглядеть сквозь дым, пыль и копоть, выбрасываемые в атмосферу нашими гигантами металлургии, горнодобывающей промышленности, боль­шой химии...

1988-й, зима. К кинотеатру «Современник» с разных кон­цов города собираются колонны людей с плакатами «Горо­ду — чистое небо!», «Спасем наших детей!», «Кто отравля­ет окружающую среду — к ответу!». Шествие тагильчан не было стихийным. Организатором первого в городе, а может быть, и первого в стране экологического митинга стал го­родской комитет комсомола. Выступали медики, матери, учителя, рабочие предприятий.

Накануне «Комсомольская правда» напечатала статью молодого рабочего Нижнетагильского металлургического комбината. Он рассказал о том, какую цену платят горожа-

не за сверхплановые тонны металла: за год комбинат выб­расывает в атмосферу 600 тысяч тонн пыли, по полторы тонны на каждого жителя!

Статья всколыхнула всех. «Так больше жить нельзя!» — заявили тагильчане на митинге при полном молчании «от­цов» города, руководителей горкома КПСС. Они попросту растерялись, а когда пришли в себя, начали гонения на орга­низаторов этой и последующих акций в защиту окружаю­щей среды. Власть усмотрела в них политический подтекст. Впрочем, экологические митинги, прошедшие в конце 80-х годов в разных регионах СССР, часто превращались именно в политические. Люди выражали недовольство существую­щей системой экономики, всевластием одной партии, тре­буя отмены шестой статьи действовавшей Конституции, закрепляющей за КПСС роль «руководящей и направляю­щей силы» в государстве.

А Нижний Тагил после первого «экологического» митин­га, будто встряхнувшись от многолетней спячки, начал дей­ствовать: добился приезда нескольких министров прави­тельства, обратился за помощью к известным ученым, на­родным депутатам. Общественные организации взяли на себя роль контролеров, выставляли экологические посты в самых неблагополучных точках города, требовали экспер­тизы вредных выбросов и главное — их сокращения. Было приостановлено строительство десятой коксовой батареи на НТМК. А девятая коксовая подверглась экспертизе «на вредность».

Вспоминает Ариадна Климентьевна Мороча, инженерхимик по специальности, в прошлом — партийный работ­ник. Теперь она возглавляет Нижнетагильскую обществен­ную организацию Всероссийского общества охраны приро­ды (ВООП).

— Движение заставило правительство Российской Феде­рации принять Закон об охране окружающей среды и Закон о государственной экспертизе — обязательное условие для сооружения любого промышленного и строительного пред­приятия. Депутаты городского Совета большинством голо­сов выставили неудовлетворительную оценку за работу предприятиям — «отравителям» атмосферного воздуха и од­новременно решили приостановить работу аглофабрики Высокогорского ГОКа, где было начато производство медного

концентрата. «Сначала — экспертиза, и только потом пуск!» Фабрика стояла целых пять лет в ожидании компе­тентного мнения ученых.

Общественное мнение стало определяющим в вопросе —

быть или не быть какому-либо новому производству. Такого город еще не знал за всю свою историю. Мы настаивали при­знать Нижний Тагил городом чрезвычайной экологической ситуации со всеми вытекающими отсюда мерами государ­ственного вмешательства, особым финансированием и пр. Но в законодательстве страны не было такого «статуса» — зона ЧЭС. Вот тогда уже новой властью в 1992 году и была принята федеральная программа оздоровления окружающей среды и населения города Нижнего Тагила. Первая!

— Ариадна Климентьевна, но это еще не означало, что общественники-экологи отошли в сторонку и стали наблю­дать за поэтапным выполнением программы?

— Конечно нет! Общественные организации «Очище­ние», «Оазис» и другие стали информировать население обо всем, что связано с программой, повели самый настоя­щий экологический ликбез, начиная со школ.

А помните борьбу за Главный карьер ВГОКа? Горняки ре­шили превратить глубокую яму, где добыча руды открытым способом уже прекратилась, в хранилище отходов — шламов. Новое строить не надо! Сколько экспертиз было про­ведено, какие ученые со всей страны привлекались и какая

современная технология была поставлена на службу бывше­му карьеру! Экологи успокоились лишь тогда, когда получи­ли веские доказательства: складируемые отходы производ­ства подземные воды не загрязняют.

— Согласитесь, — говорю Ариадне Климентьевне, — сегод­ня и воздух над Тагилом стал чище, и снег видим настоя­щий, а не «слоеный пирог» серо-буро-малинового цвета.

— Верно, дышать стало легче, — соглашается моя собесед­ница, — но и дымят предприятия меньше — экономический кризис заставил их сократить производство. Так что рабо­та еще только началась.

Кстати сказать, наш город первым в стране создал фи­нансово-инвестиционный экологический фонд: все пред­приятия ежемесячно перечисляют в него полтора процен­та средств от реализованной продукции. Работаешь в горо­де — позаботься о его здоровье.

Вот так, началось с митингов, а стало государственной заботой о здоровье людей и природы. Высокогорские гор­няки взялись, например, за такой проект, о котором наши деды и прадеды даже не мечтали, вздыхали только, глядя на горы отходов горнорудного производства: «Сколько там добра всякого еще осталось! Научимся ли превращать отхо­ды в доходы?»

Научились! В 90-х годах XX столетия на Высокогорском руднике начались разработка и внедрение экологически бе­зопасной и экономически эффективной технологии пере­работки техногенных образований, иными словами — мил­лионов тонн отходов производства, накопленных еще с той поры, как наши предки начали добывать руду. Первый по­добный проект в России предусматривает комплексное из­влечение ценных компонентов из руд и лежалых «хвостов» (отходов), безопасное для здоровья окружающей среды, складирование вторичных отходов производства мелкого концентрата, рекультивация земель, нарушенных горными породами.

«Рекультивация» — скучное на слух слово, но если по­смотреть на цветущий летом травяной луг в том месте, где когда-то поднимались пыльные бури, — душа радуется! Уче­ные считают, что такими проектами горняки начали отда­вать долг, накопленный столетиями. Вот оно — достижение XX века, которое мы с гордостью берем в XXI век! И про­должим выполнение экологической программы. Нам пред­стоит построить детскую многопрофильную больницу на 500 мест, переселить жителей из промышленной зоны в санитарно-защитную, а главное — реконструировать металлур-

гический комбинат, чтобы не стало рыжих «лисьих» хвос­тов над мартеновскими печами и пылегазоочистные соору­жения стояли на каждом агрегате.

Экологически безвредных технологий человечество в XX веке, увы, не изобрело, но свести до минимума вред про­изводства для здоровья человека нам по силам. И хорошо, что в новое тысячелетие тагильчане вступили экологичес­ки грамотными, а ведь само слово «экология» и появилось-то в нашем обиходе всего 12 лет назад, когда город впервые на всю страну заговорил о своей давней беде.

Такой же жесткий характер Нижний Тагил проявил и в 90-х годах, борясь за выживание в тяжелое время экономи­ческого кризиса, поразившего Россию, вступившую в ры­ночные отношения. Наш город связывает свое будущее прежде всего с «железом», а значит — с металлургическим комбинатом. Что сегодня происходит на главном, градооб­разующем предприятии, где трудятся почти тридцать тысяч тагильчан?

Акционерное общество «Нижнетагильский металлурги­ческий комбинат» — один из наиболее крупных металлурги­ческих комплексов России. Объединяет горнорудное, кок­сохимическое, огнеупорное производства, доменный, ста­леплавильный, прокатные цехи, производство различных товаров народного потребления. В 2000 году НТМК отме­тил 60-летие. Здесь сегодня производят металл, пользую­щийся спросом в России, в странах СНГ и в различных ре­гионах мира.

Тагильчане по-прежнему основные поставщики проката для железнодорожного транспорта, они изготавливают на­дежные, износостойкие рельсы, колеса, заготовки для осей вагонов, бандажи для локомотивов, все основные профили для вагоностроения. С 1990 года комбинат начал коренное обновление техники и технологии на основе последних до­стижений отечественной и мировой металлургии. К работе привлечены всемирно известные фирмы Австрии, Германии, Италии, Японии и других стран. Что мы хотим? Производить высококачественную продукцию, способную конкурировать на мировом рынке, и одновременно исключить неблагопри­ятное воздействие на человека и окружающую его среду. А «кормить» его рудой в новом тысячелетии будут Качканарс­кое и Тагило-Кушвинское месторождения.

Реконструкция, например, сталеплавильного производ­ства обеспечит полный переход на кислородно-конвертер­ный процесс и разливку стали на машинах непрерывного действия. Расход металла при этом сократится на 20 процен­тов. Значит, для того объема проката, который производит НТМК, потребуется на 20 процентов меньше чугуна и стали, кокса, железорудного сырья и энергетических ресурсов.

Польза от реконструкции очевидна, но не так-то просто ее осуществить. Появились прежде неведомые препятствия. Ведь в результате приватизации комбинат перестал быть не только собственностью работающих там, но и построивше­го его города. Теперь здесь трудятся наемные рабочие, за­висящие от своих работодателей. А хозяева — это финансо­во-промышленные группы, как столичные, так и зарубеж­ные. Понятно, что у «семи нянек» цели бывают разные, и разноголосицы не избежать. Благо, что за ситуацией на крупнейшем предприятии следит правительство области, администрация города. Именно с их помощью удалось ком­бинату избежать угрозы банкротства, заключить мировое

соглашение с кредиторами, да к тому же заполучить «про­ект века», которым стало сооружение стана «5000» для про­катки труб большого диаметра, так необходимых газовому комплексу нашей страны. Трубы большого диаметра для ма­гистральных газопроводов Россия не производит, а закупа­ет их за границей. Хватит инвестировать другие страны, обеспечивать их население рабочими местами — все это не­обходимо россиянам!

Правительство РФ подписало распоряжение о создании ОАО «Завод по производству труб большого диаметра» на базе Нижнетагильского металлургического комбината, президент России В.В. Путин, побывавший в городе летом 2000 года, даже бросил по обычаю предков две монетки, отчеканенные во времена П етра Первого, в бетон на стройплощадке будущего стана. Этим самым как бы поста­вил точку в споре, кому исполнять «проект века». Претен­дентов было множество. Но государство поддержало та­гильских металлургов и своим участием в создании завода по производству труб большого диаметра — стало одним из его учредителей, наряду с ведущими акционерами и «Газ­промом», который будет покупать тагильские трубы для прокладки новых газопроводов и замены ими отслужив­ших свой век «ниток».

Сегодня НТМК — стабильно работающее предприятие, которое наращивает объемы производства, занимается тех­ническим перевооружением, повышает зарплату работаю­щим и заботится о своих ветеранах, которые выводили НТМК в число лидеров отечественной металлургии.

Но не одним только «мирным» металлом славен Нижний Тагил. Почти три столетия он оснащает нашу армию оружи­ем — артиллерийскими снарядами и боевой техникой. Для многих читателей это, пожалуй что, будет новостью. Поэто­му давайте изменим немного маршрут нашей экскурсии по городу и заглянем в ту его часть, которая с высоты Лисьей горы не видна и всегда была надежно спрятана от любопыт­ных глаз.

О Нижнетагильском институте испытания металлов де­сятки лет даже вслух не говорили. А летом 1999-го о нем сра­зу узнал весь мир. Первая Уральская выставка вооружений и военной техники, прошедшая на полигоне института, привлекла гостей из десятков стран. Название полигона «Старатель» не сходило со страниц газет.

На полигоне института испытания металлов тагильчане впервые увидели машину, над созданием которой потруди­лись и они сами, и их отцы и деды, потому что современ­ный танк — это сплав лучших традиций нескольких поколе­ний танкостроителей. Уральцы пригласили иностранных гостей не на военный парад, а на ярмарку. На мировом рын­ке оружие — такой же товар, как любое творение человечес­ких рук. Сумеем убедить покупателей в превосходстве сво­ей военной техники — значит, будут выгодные контракты, будут деньги для подъема экономики, для выпуска такой продукции, которая ежедневно нужна каждой семье.

Успех первой выставки вооружений превзошел все ожи­дания. Желающих показать свою продукцию было предос­таточно, интерес зарубежных гостей — неподдельным. Спу­стя короткое время пошли первые заявки... Правительство

Российской Федерации приняло решение создать на базе Нижнетагильского института испытания металлов Феде­ральный выставочный центр вооружений.

Июль 2000-го. Гостиницы, загородные базы отдыха еле вмещают участников и гостей Второй Уральской выставки вооружений и военной техники. Стартом к ее показу на по­лигоне становится выстрел из исторической гаубицы, про­изведенный президентом России В. Путиным и губернато­ром Свердловской области Э. Росселем. В работе выстав­ки приняли участие 185 предприятий военно-промышлен­ного комплекса из 25 регионов России.

Среди иностранных гостей — военные атташ е госу­дарств Европы, Юго-Восточной Азии, Ближнего и Средне­го Востока, Африканского континента. Легендарный со­здатель русского автоматического оружия Михаил Калаш­ников выражает свое восхищение выставкой; конструктор знаменитого американского танка «Абрамс» дотошно ос­матривает наш Т-90С, созданный танкостроителями Уралвагонзавода. Два «Уралэкспоармса» убедительно доказа­ли — тагильчане способны совершить практически невоз­можное: за рекордно короткий срок создали современный выставочный центр, заинтересовали в сотрудничестве производителей вооружения и торгующих им фирм всего мира. Только по предприятиям Уральского региона в ре­зультате проведения двух выставок увеличились объемы заявок на приобретение продукции с 600 тысяч до 1,5 мил­лиарда долларов США. А ведь подобных выставок прово­дится немало.

Значит... быть в Нижнем Тагиле уже не Уральской, а международной выставке вооружений, чтобы на полигоне «Старатель» состязались и отечественные, и зарубежные новинки техники, доказывая свои преимущества покупате­лям. В 2002 году уже в статусе международной откроется выставка на полигоне «Старатель». «Оружие надо демон­стрировать, чтобы не пришлось его применять», — так мы понимаем смысл подобных показов. Конверсия научила оборонщиков работать по двойным технологиям, то есть наряду со специальной продукцией осваивать и выпускать гражданскую: способные выдержать конкуренцию на ми­ровом рынке строительные машины, экскаваторы, обору­дование для добычи нефти и газа. Уралвагонзавод имеет теперь международные сертификаты качества на такую продукцию. Надежность, эффективность в работе, всегда отличный результат в применении — не догадываетесь, от­куда все эти достоинства?

...В конце мая 1945-го тагильские танкостроители выпу­стили последнюю боевую машину, и она взошла на пьедес­тал у главной проходной Уралвагонзавода. Превратилась в памятник. Каждый раз, празднуя День Победы, тагильчане отдают дань признательности труженикам тыла, создавшим танк-легенду. Танк-памятник всегда готов стать оружием за­щиты. Трижды за последние годы он сходил с пьедестала, чтобы пройти по улицам города 9 Мая. Достаточно было заправить машину горючим...

Экономические катаклизмы последних лет не минова­ли и наш город. «Лежащими на боку» оказались многие промышленные предприятия, узнавшие, что такое безра­ботица, безденежье, омут долгов и невостребованность своей продукции. В ходе приватизации собственности сами ее создатели оказались как бы не у дел. Местным вла­стям под угрозой уголовной ответственности запрещалось даже вмешиваться в процесс акционирования предприя­тий!

Однако финансовый кризис, грянувший в августе 98-го, заставил пересмотреть отношение к разрушительным про­цессам в экономике. Нельзя допускать, чтобы целые отрас­ли экономики исчезали с карты города! Как исчез, напри­мер, Нижнетагильский цементный завод. Оказалось, но­вые, пришедшие со стороны, владельцы купили его только для того, чтобы «похоронить» — устранить конкурента сво-

ей продукции. Сегодня цементный завод — дочернее пред­приятие ОАО НТМК, администрация города убедила метал­лургов принять «под свое крыло» предприятие, чья продук­ция будет востребована комбинатом, ведущим строитель­ство как промышленных объектов, так и жилья.

Администрация города помогла предпринимателям реа­нимировать когда-то большую и успешно работавшую три­котажную фабрику, разорившуюся в годы реформ, не сумев­шую выстоять в конкуренции с дешевой, хотя и низкокаче­ственной, продукцией азиатских стран, наводнившей наш рынок. Новые производства заработали на площадях лик­видированной швейной фабрики. Вновь радует ребятишек сладостями кондитерская фабрика, которую тоже удалось отстоять под натиском приватизаторов из другого города, задумавших вывезти к себе все оборудование и оставить тагильчанам только воспоминания о местных конфетах.

Последний год XX века принес Нижнему Тагилу долгож­данное оживление в экономике. Растут объемы производ­ства металлургического комбината, Уралвагонзавода, строи тельно-монтажных работ. Хотя, что с чем сравнивать — когда-то жилья тагильчане строили в год до 200 тысяч квад­ратных метров, а в самом конце XX века — менее 30 тысяч, хотя в очереди на квартиры стоят 20 тысяч горожан. Теперь новоселья справляют «в долг» — Нижний Тагил первым в об­ласти применил кредитную систему строительства жилья: новосел поначалу оплачивает лишь малую часть стоимости своей квартиры, остальную сумму вносит в течение двадца­ти лет.

Ожили наконец предприятия, больше стали производить продукции — исчезли пикеты учителей и медиков, протес­товавших против невыплаты им зарплаты, спокойнее ста­ла социальная обстановка. А все оттого, что завелась в каз­не денежка, не заемная у банков, чтобы рассчитаться с дол­гами, а полученная благодаря прибыльной работе вагоно­строителей, химиков, горняков, металлургов.

Премию лучшего по профессии мастер конвертерного цеха НТМК Сергей Малинин потратил на сено для коровы. Благо «прописана» буренка на старой Гальянке, где в своем доме живет семья. У Малининых двое детей, которым они хотят дать приличное образование. «Это я успел бесплат­но окончить горно-металлургический техникум, а теперь время рыночное», — рассуждает глава семьи, родившийся в тот год, когда время иначе, как космическим, не называли.

К мастеру Малинину я пришла не случайно. Хотелось по­знакомиться с лучшим по профессии — это звание на ком­бинате недавно учредили заново. К тому же Сергей Павло­вич с его восемнадцатилетним стажем на НТМК и средним специальным образованием — фигура для комбината перс­пективная. Умеет оценить научно-технический прогресс, рыночную экономику и наверняка по-новому строит произ­водственные отношения с подчиненными. Короче, знает, как сделать работу если не праздником, то нормальным, удовлетворение приносящим процессом.

— Все мы — наемные работники, — рассуждает Малинин, — но имеем свою гордость и хотим зарабатывать себе на дос­тойную жизнь.

Разговор шел в клубе сталеплавильщиков. Не там, где поют и пляшут, а где рабочие вместе с руководителями об­суждают свои проблемы и пути их решения. Сталеплавиль­щики решили возродить соревнование в цехах, которое бы поощряло профессионализм, рабочую смекалку и любовь к своему делу. И вот среди первых его победителей — мастер Малинин.

У кого-то в собственности комбинат, у Малинина — коро­ва и «жигуленок», купленный от продажи положенных ему акций НТМК. Наемный работник, как и 90 процентов та­гильских металлургов. Когда говорят, что время научило вы­живать — это не значит сравнивать, чей карман тяжелее, не виноватых искать, а работать «с компьютером в башке»: что наработаешь, то и получишь. Прошло время, когда мы бри­гадой натаскивали неумеху или воспитывали лодыря. Сегод­ня в бригаде остаются те, кто хочет зарабатывать и не на­мерен кормить кого-то из своего кармана.

Мастер-огнеупорщик Малинин работает на участке под­готовки ковшей для разливки стали. Реконструкция произ­водства избавила сталеплавильщиков от многих операций.

Машина прямо в конвертерном льет заготовки какие надо: круглые — на колеса для железнодорожных вагонов, квад­ратные — на рельсы. Чтобы обеспечить цех надежными ков­шами, огнеупорщики во главе с Малининым эксперименти­руют, отрабатывают новые технологии. Участок — как испы­тательный полигон для огнеупоров, составляющих боль­шую затратную часть в тонне готового металла.

Рыночное время к долгим беседам на рабочем месте не располагает. Но по дороге из конвертерного к проходной не могла отделаться от мысли: а не заблуждаемся ли мы в оценке сегодняшних настроений рабочего? Он у нас то уд­рученный, то протестующий. В конвертерном цехе НТМК я встретила других — думающих.

Странная пошла «мода» — стыдливо прятать награды, по­лученные в годы советской власти. Вот уже снял их акцио­нерный НТМК, такой же «забывчивостью» страдают и дру­гие, поменявшие форму собственности (за исключением шестиорденоносного Уралвагонзавода). Чего стыдимся? Того, что создавалось несколькими поколениями? Строили город, развивали его индустрию, крепили могущество госу­дарства, с которым никто в мире не смел разговаривать свы­сока. Ведь именно за это Нижний Тагил в 1971 году Указом Президиума Верховного Совета СССР был награжден орде­ном Трудового Красного Знамени.

С начала 50-х годов Уралвагонзавод выполняет ответ­ственные заказы для космического ведомства, включая про­ектирование и изготовление оборудования для запуска ор­битальных кораблей «Восток», «Восход», «Протон», много­разовой системы «Энергия»-«Буран». В космических мор­ских стартах России предприятие участвует и сегодня.

Но не хлебом единым жив город металлургов.

В чем здесь никогда нужды не испытывали — так это в та­лантах. Занятную историю любят вспоминать во Дворце культуры НТМК (ныне — Центр культуры и искусства). В дни международной конференции по проблемам сохранения культурного наследия после научных дискуссий иностранных гостей привезли сюда на концерт. Восхищенные увиденным,

они были убеждены, что перед ними выступали профессио­налы, созванные в Тагил из разных городов. Одно им было непонятно: где нашли таких талантливых детей?!

— В соседних школах. И те, кого вы называете «профи», тоже пришли к нам из школ 5-10 лет назад, — под недовер­чивый гомон голосов разъясняла В.Ф. Давыдова, директор дворца, заслуженный работник культуры Российской Феде­рации.

Действительно, в городе свыше 50 среднеобразователь­ных школ, и пополнение творческих коллективов идет от­туда. А вот пестуют таланты настоящие профессионалы, ра­ботающие в учреждениях культуры, которых более двухсот. В их числе уникальные — такие, как музей-заповедник гор­нозаводского дела Среднего Урала, цирк на 1800 мест, дра­матический, молодежный и кукольный театры, пять детс­ких музыкальных школ, музыкальное училище, училище прикладных искусств, школы искусств, муниципальная фи­лармония, открытая пять лет назад...

Вот с нее-то и предлагаю начать культурную часть нашей экскурсии по городу, потому что...

Нижний Тагил теперь может поспорить с итальянским городом Кастельфидардо за право проводить престижный международный конкурс мастеров игры на народных инст­рументах. Тагильчане, можно сказать, сделали «золотой дубль», дважды за последнее время став победителями это­го конкурса. Первыми жюри и публику покорили «Тагильс­кие гармоники», а осенью 99-го — народный ансамбль «Ря­-

бинка». Оба коллектива из муниципальной филармонии, ру­ководит которой преподаватель музыкального училища Вла­димир Капкан. Исполнители — его коллеги, преподаватели училища и детских музыкальных школ. Престижным меж­дународным конкурсом становятся ежегодные «Зимние дни гармоники».

Нижнетагильская организация Союза художников Рос­сии насчитывает сто профессиональных мастеров резца и кисти. В здешнем пединституте есть художественно-графи­ческий факультет, приглашает талантливую молодежь и Уральское училище прикладных искусств. Лучшие работы выпускников охотно приобретает музей, а выставки в его залах обновляются чуть ли не ежемесячно.

Есть «выставки» и вечные. Они украшают улицы и площа­ди города. Скульптор Михаил Крамской учился у выдающе­гося советского ваятеля М. Манизера. Среди произведений тагильчанина — бюст первой в мире женщины-горновой Фа­ины Шаруновой, бюсты земляков — Героев Советского Со­юза, металлургов, горняков. Скульптор Анатолий Неверов — автор памятника первым комсомольцам Нижнего Тагила. Он украшает площадь перед кинотеатром «Современник»: юно­ша и девушка запечатлены в бронзе в момент прощания. По­мните: «Дан приказ. Ему — на запад, ей — в другую сторону. Уходили комсомольцы на гражданскую войну...»

А буквально в ста метрах от площади, на набережной Та­гильского пруда, осенью 99-го открыт памятник войне необъявленной, но такой же страшной, как любые войны. Скульптор А. Неверов изобразил уставшего молодого вои­на, склонившего в скорби голову перед памятью о сверст­никах, погибших в локальных войнах, не вернувшихся из Афганистана, Чечни, Дагестана — их фамилии на каменных плитах. Романтики, что привлекает к памятнику у «Совре­менника», нет в скульптуре на набережной. Здесь — суровое предостережение новым войнам и горький упрек прошлым: «Уходи, жестокий век! Не повторись в бессмысленных по­терях человеческих жизней!»

Так уж получилось, что в городе, через который никог­да не проходила война (кроме гражданской), больше всего памятников воинам и оружию. Увы, памятники Тагила де­мидовского город сохранить не сумел — в угаре революци­онных событий, в ниспровержении всего «буржуйского» мы лишились значительной части исторического наследия. Но кое-что удалось обрести вновь, причем в обстоятельствах, хранящих немало загадок.

75 лет назад завхоз металлур­гического треста, заглянув в за­бытую кладовую, увидел там гряз­ную, закопченную доску. Поду­мал, что перед ним икона, а «ре­лигия — опиум для народа», — твердила наша пропаганда, опол­чившись и на предметы религи­озного культа. Печальная участь постигла бы и находку завхоза, если бы он вдруг не вспомнил о найденных прежде в этом же доме старинных картинах.

Так закопченная доска попа­ла в городской краеведческий музей. Ею занялись специалис­ты, среди которых был и знаме­нитый художник И. Грабарь.Оказалось, что тагильская наход­ка — 47-й из известных искусст­воведам экземпляров знамени­той картины Рафаэля, художни­ка эпохи Возрождения (правда, споры об авторстве картины время от времени вспыхива­ют вновь). Полотно же, приписываемое кисти Рафаэля Сан­ти, под названием «Тагильская мадонна» экспонируется в отдельном зале музея изобразительных искусств.

Дом, в котором была найдена картина, стал филиалом музея-заповедника. Он известен тагильчанам как господский дом — музей быта и ремесел. Между прочим, народный ан­самбль «Рябинка», победитель международного конкурса в Италии, «прописан» именно в господском доме — как едва ли уже не музейная ценность.

А вот и еще обретение: в начале 50-х годов инженер Ни­колай Боташев обнаружил в библиотеке городского музея ра­нее неизвестные письма Карамзиных. Они были адресованы Андрею Николаевичу Карамзину, сыну знаменитого истори­-

ографа. А написаны его матерью, сестра­ми и братом. Родные сообщали ему сто­личные новости, а семья Карамзиных была дружна с Жуковским, Пушкиным, Лермонтовым и другими знаменитостя­ми. Из этих писем узнал Карамзин о пос­ледних днях жизни А.С. Пушкина, обсто­ятельствах, предшествующих его дуэли с Дантесом.

Ранее неизвестные литературоведам, письма Карамзиных, обнаруженные в Нижнем Тагиле, стали настоящей сенса­цией и получили название «Тагильская находка». О них поведал миру извест­ный литературовед Ираклий Андрони­ков. Письма хранятся сейчас в Москве, в музее Пушкина, а в Нижнем Тагиле — их фотокопии. Недавно они были пред­ставлены на выставке, посвященной 200-летию со дня рождения поэта.

Но до сих пор неизвестно, как пись­ма попали на Урал. А.Н. Карамзин пос­

ле женитьбы на вдове П. Н. Демидова Авроре Карловне стал управляющим тагильскими заводами и приезжал сюда дважды. Может быть, в один из приездов он и оставил пись­ма в Нижнем Тагиле? Но есть и другая версия. Предполага­ют, что обнаруженные в петербургской конторе Демидовых письма, не имеющие отношения к заводскому хозяйству и потому оказавшиеся «ненужными», сохранил у себя один из служащих конторы, а потом — его семья, проживавшая в Нижнем Тагиле. Так или иначе, но «альбом в красном сафь­яне», куда были бережно подклеены листочки десятков бес­ценных писем, российской культуре возвратил город Ниж­ний Тагил.

Сам он озабочен теперь тем, как развивать свою культу­ру в условиях экономической нестабильности. Тагильчане сумели сохранить все, что деятельно и жизнеспособно, при­нимая на городской бюджет бывшие «цехи культу ры» пред­приятий. Муниципальным стал Дворец культуры «Юбилей­ный», городским Дворцом молодежи — бывший ДК «Стро­итель».

Ежегодно в апреле приходит в город «Тагильская весна» — фестиваль искусств, царящий несколько дней. Живы дни куль­туры городов-побратимов — Нижнего Тагила и Кривого Рога. У них крепкие корни, еще военные. Тогда наш город

принял эвакуированные с Украины предприятия, дал ра­боту, кров и хлеб тысячам людей разных национальностей.

«Судя по вашим детям, Тагил — город высокой музыкаль­ной культуры», — заметил побывавший у нас композитор Владимир Шаинский. Еще бы! Именно наш город стал об­щепризнанным в музыкальном мире центром детского эст­радного творчества. Юные таланты выступают в популяр­ной программе ОРТ «Утренняя звезда». Всероссийский кон­курс «Золотой петушок», ежегодно «поющий» в Тагиле, уже стал международным — в нем участвуют маленькие артисты из стран Прибалтики и Казахстана. Выставки творчества народных умельцев «Тагильская мастерица» собирают ты­сячи посетителей.

Москвичи-музейщики недоумевали, распаковывая ящики с картинами: «Итальянский багет! Откуда у тагильчан такие великолепные рамы?» Первое за всю историю нашего Ниж­нетагильского музея изобразительных искусств путешествие его картин в столицу потребовало солидной подготовки — от новой «одежды» для картин до красочного каталога на всю представленную в Третьяковке коллекцию. От «парсуны» до авангарда — таков диапазон экспозиции, составленной почти из шести десятков картин русских художников: В. Верещаги­на, А. Саврасова, М. Шемякина и других. Участвуя в програм­ме «Золотая карта России», тагильский музей выставил их после того, как искушенные москвичи уже познакомились с сокровищами галерей Калуги, Саратова, Самары. Впечатле­ние от коллекции было ничуть не меньше.

Задели слова Сергея Ивановича: что значит — неяркая се­мья? А не было, сказал, в роду революционеров, ученых и крупных хозяйственников. «Всего-то» дала династия Ниж­нему Тагилу шестнадцать учителей, одиннадцать инжене­ров. Нет, дала, по-моему, больше. Потому что не институт­ский диплом и не должности делают семью интеллигент­ной. А Хлопотовы — интеллигенты во всех поколениях, та­кие семьи для рабочего города — бесценный дар и вечный капитал, называемый духовной культурой. Откуда ее истоки?

Студент был беден, но весел. О том, что «денег на жизнь не осталось», сообщал в письмах домашним вскользь, а пес­ни московского студенчества начала века переписывал це­ликом, особенно те, что распевали на вечеринках «академи­ки». Иван Хлопотов учился в сельскохозяйственном инсти­туте при Петровско-Разумовской академии — «студенты там коров доят и сено косят». От армии «откосить» и в мыслях не было, а в 1916-м всех выпускников мобилизовали на фронт. Провожала родня свежеиспеченного офицера вое­вать за веру, царя и Отечество, а встречала в Нижнем Таги­ле уже красного командира, прошедшего «штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни».

Иван Киприянович стал преподавать химию в горно-ме­таллургическом техникуме. Благодарные письма выпускни­ков, грамоты ударника строительства социализма, портрет на Доске почета — все как положено совслужащему. «А по­том его вычеркнули из жизни, в 37-м по доносу был аресто­ван. Обыск в доме. Папа сидел в белой рубашке, а мы его ни­когда без пиджака не видели, — вспоминает старшая дочь. — Мама ходила в тюрьму за вокзалом, но ни свиданий, ни за­писок не разрешали».

Через 10 лет на запрос дочери из НКВД придет ответ: «Осужден без права переписки, если жив — вернется». Еще через десять лет жена получит справку о невиновности мужа и о его смерти от воспаления легких. И только в 87-м откроется вся правда: «Причина смерти — расстрел». Пол­века семья не расставалась с надеждой: «если жив...», а «контрреволюционер» И. К. Хлопотов был расстрелян че­рез два месяца после ареста.

Как и чем жила его семья, где черпала стойкость духа, по­чему не ожесточилась, не потеряла лицо за стеной отчуж­дения, воздвигнутой перед такими вот отверженными? А ее и не было, стены-то. Из дверей одноэтажного дома Хлопотовых на старой тагильской улочке выходили к людям доб­рота, уважение, помощь. «У них как в больнице!» — пора­жался идеальной чистоте соседский мальчишка. Дом вела мать, Кира Сергеевна, учительница по профессии и дворян­ка по происхождению, но из тех, кто с гордостью называл себя трудовой интеллигенцией.

Семья и при Иване Киприяновиче жила скромно, но без него узнала настоящую бедность. Она глядела из всех углов.

Кроме того уголка, где стояла фисгармо­ния, — ее не продали, не проели даже в во­енные годы. Соберется семья за скудной трапезой — хоть картину пиши «обед в бла­городном семействе». Верхом неприличия считалось чертыхнуться. Гостя привечали неразутым — чистая тряпочка у порога к его услугам.

Но духа «тряпичного», вещизма обыва­тельского и близко к себе не подпускали.Так и детей воспитывали. Здесь царило пиршество книг и музыки, Иван Киприянович и Кира Сергеевна больше всего це­нили общие с детьми интересы, увлече­ния. Зимой всей семьей — на пруд, там ка­ток. Летом с самоваром, бутербродами и песнями — за город. Отец мог прихваты­вать ночные часы для подготовки к лек­циям, но вечера отдавал только семье.Старшая дочь и сейчас во всех подробно­стях может описать домашние костюмированные балы, по­дарки, которых хватало своим и соседским детям, песни, что пела детвора у елки — о буднях великих строек, сквор­це с Арбата, о паровозе, в коммуну летящем...

Кира Сергеевна учительствовала в школе-коммуне, потом в других тагильских школах, но везде получала одинаковые характеристики: добросовестна, энергична. Ее уроки — об­разец для других учителей. Она всю жизнь отдала чужим и своим детям, и потому не прилипали к этой женщине по­литические ярлыки типа «дворянка — чуждый элемент», «жена врага народа». Коллеги и ученики тянулись к этому умному, красивому человеку, не потерявшему ни грана дос­тоинства в беде и нищете. Бывшая ученица тайком прино­сила ей из швейной артели лоскутки белой материи, из этих ленточек Кира Сергеевна шила детям «постельные гарни­туры».

А жизнь брала свое, скворец с Арбата улетел вместе с дет­ством погодков сестер и брата, настало время младшим Хлопотовым набирать свою высоту — профессиональную и ду­ховную.

Надежда Ивановна называет себя «шестидесятницей», на эти годы пришелся творческий расцвет, и студенческие меч­ты стали явью. Видно, хорошие учителя были у нее в Ураль­ском политехническом, если увлекли студентку «сухой» на­укой металловедения. На Высокогорском механическом за­воде инженер Хлопотова, заведующая центральной лабора­торией, пополняла науку своими исследованиями. 240 ма­шинописных трудов! Не берусь правильно воспроизвести мудреное название какого-либо из них, тема их одна — сна­рядное вооружение армии, точнее сказать, надежность этих снарядов в морских и наземных боях. Ее трудовая биогра­фия — это и есть биография Высокогорского механическо­го, пущенного в тот самый год, когда отец Надежды Хлопотовой, бывший студент, пошел воевать за царя-батюшку с «германцем».

Много лет Надежда Ивановна была «засекреченной» уче­ной дамой, но никогда — ученым «сухарем». На всех фото­графиях в «пиджачный» мужской фон выгодно вписывает­ся элегантно одетая, красивая женщина.

Сестра Людмила Колесникова — та попроще, но просто­та ее больше материнская, участливая, от профессии иду­щая. Два красных диплома и высшие курсы немецкого язы­ка в Москве могли бы открыть переводчице дорогу в выс­шие сферы. Но тогда бы не было писем «дорогой и люби­мой учительнице», которые пишут Людмиле Ивановне вы­пускники Нижнетагильского пединститута и которыми она дорожит не меньше, чем благодарностями от Министерства просвещения. Скольким же дала второй язык преподава­тель Колесникова, если из шестьдесяти лет истории инсти­тута почти половина — «ее»?

Сестры теперь на пенсии, а брат — тоже пенсионер — вдруг стал директором завода!

— Не вдруг, и не завода, — поправляет меня Сергей Ива­нович.

Разговор ведем на заводской территории, под боком у старушки домны, построенной еще первыми Демидовыми. Теперь на эту домну с почтением смотрят тагильчане и с восхищением — иноземцы: в Европе такого дива не сохра­нилось. Ну так добро пожаловать на экскурсию по заводу-музею, филиалу заповедника горнозаводского дела Средне­го Урала. С. И. Хлопотов — автор проекта памятника инду-

стриальной культуры и директор музея под открытым не­бом. В прошлом — горновой доменной печи, мастер, началь­ник участка.

Вот на столе его рукописные книги — плоды «отдыха» после горячей смены в архивах и библиотеках, кому же, как не заводскому историографу, мог доверить Тагил свое ин­дустриальное наследие? Сергей Иванович взялся за новое дело с присущими всем Хлопотовым старанием, упорством и хваткой. Буквально из-под земли достает экспонаты, ус­пел, например, спасти для музея отправленный было в ме­таллолом первый вагон-железянку. Воюет с хозяйственни­ками, приглядевшими заводской двор для котельной: «Но­воделу здесь не место!»

— Сергей Иванович, музей мирового значения, а у вас та­кой невзрачный офис... — разочарована я.

— Вы не на обстановку, на план будущего индустриально­го Демидов-парка глядите!

Гляжу с интересом, а Хлопотов — с любовью, как на лю­бимое детище, которое будет расти на его глазах и с его уча­стием. Вот вам и пенсионерские будни.

«Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали...»— Вам сыграть что-нибудь? — любезно предлагает хозяйка.Звучит старинный вальс, а разложенные на столе экспо­

наты домашнего музея «говорят» голосами истории поко­лений. Не бумажная пыль, а быль уходящего века в этих тол­стых папках с фотографиями, письмами, открытками, гра­мотами, увенчанными профилями вождей, самодельными, военной поры ученическими дневниками.

Надежда Ивановна собирает материалы для музея исто­рии школы № 1 — бывшей женской гимназии. Этому учеб­ному заведению исполнилось 150 лет. Его историографом, на общественных, конечно же, началах, и стала выпускни­ца школы И. И. Хлопотова.

...Потом к роялю, простите, за пианино «Урал» едва ли не первого года выпуска, садится дочь Надежды Ивановны — Ла­риса. Она работает в детском доме, учителем, конечно, — как бабушка. В горно-металлургическом техникуме (колледже) учит студентов сын Людмилы Ивановны, как дед учил когда-то, и там же учится внук Сергея Ивановича. В одном цехе коксохимического производства НТМК трудятся сыновья Сергея Ивановича — инженеры. Впрочем, в городе полно инженеров, врачей, педагогов, которых когда-то учили Хлопотовы разных поколений.

Они благодарны уходящему веку — и жестокому, и пре­красному. Перемены восприняли с надеждой. Мечтают о но­вой России, а себя называют «старыми русскими». Чужды накопительству, подражанию западным образцам. У них по-прежнему в чести книги, а в друзьях дома — умные, увлечен­ные своим делом люди.

«Есть только миг между прошлым и будущим...» — игра­ет знакомую мелодию Лариса. Это, оказывается, — семей­ный гимн. А для семейной библиотеки только что куплена на уличном лотке новинка — афоризмы древних о долге, че­сти, высоком предназначении человека. Наверняка их зна­ли Иван Киприянович и Кира Сергеевна и детей учили от­личать честь от бесчестья и доброту от корысти не греки и римляне — «говорящими» всегда были поступки родителей. От несложной науки вести себя за столом, не толкаясь лок­тями, до четкой моральной установки: нельзя локтями про­бивать себе место в жизни!

Независимо от профессии, все Хлопотовы строители. Что ни семья — твердыня духа, неприятие лени и праздно­сти, умение слышать и понимать друг друга. С такими, как Хлопотовы, никогда не станет провинцией наш нежный и снежный Нижний Тагил! Тот, о котором написал свои сти­хи Анатолий Пшеничный.

Поклонюсь тебе, город, поклоном доверчивой ивы. Улыбнусь тебе, город, улыбкою ясного дня.И опять засмотрюсь на дымов золотистые гривы, что над шеями труб расстилаются, в небо маня.Пусть о смене жилья кто-то спорит с мечтательным видом, пусть газеты пестрят предложением южных менял.

Только думаю так: коль земля здесь богата магнитом, не сорвать с нее тех, в чью породу заложен металл.На ночные огни забредают к нам лоси и рыси, нам земля отдает, не скупясь, и грибы, и руду.И звенят паруса у берез Корабельного мыса, и завод-старина отражается в тихом пруду.Я в Крыму обгорал, глох от шума бескрайней столицы, был на Волге и воду байкальскую пил, но опять раскрывал, как любимейшей книги страницы, дорогие края, где течет чудо-речка Тагил.

1579 — Строгановы основали первое русское поселение этого края — Уткинскую слободу (ныне Усть-Утка).

1582 — на реку Тагил пришел Ермак — покоритель Сибири во главе дружи­ны, снаряженной на средства Строгановых. Вблизи Медведь-Кам­ня дружина чинила и строила новые боты и лодки-набойницы.

1665 — возникла деревня Фатеево — первое русское поселение в районе Нижнего Тагила.

1696 — Петр I приказал верхотурскому воеводе узнать, «где имеется луч­ший камень-магнит и добрая железная руда.»

23 января 1697 — воевода донес Петру I, что «камень-магнит сыскал... от реки Тагилу в две горе».

1702 — вогул Яков Савин обнаружил вблизи речки Выи залежи медной руды. (Объявил об этом Демидову в 1714 году.)

— восстановлен судоходный путь по реке Чусовой, открытый Ерма­ком. Промышленную продукцию близлежащих заводов стали транс­портировать к речке Межевая Утка, откуда по рекам Чусовой, Каме, Волге отправляли в среднюю Россию.

1720 — начато строительство Нижнетагильского завода.10 декабря — указом Петра I Демидову разрешено строить Выйский медепла­

вильный завод.1721 — начата разработка Высокогорского месторождения железной руды.

3 октября 1722 — на Выйском медеплавильном заводе получен первый чугун.1725 — закончено строительство нижнетагильской плотины и двух домен­

ных печей.— родился тагильский изобретатель Е.Г. Кузнецов (Жепинский).

25 декабря — выплавлен первый чугун на Нижнетагильском заводе (ныне —завод-музей).

1726 — пущен Верхнелайский завод.1729 — вступил в строй Черноисточинский завод.1741 — начато строительство Висимо-Шайтанского завода.1756 — из Невьянска в Нижний Тагил переведена «цифирная школа».1762 — вспыхнули первые волнения работных людей Нижнетагильского и

Выйского заводов; создана «земская изба» — первый орган местно­го самоуправления.

1763 — Е.Г Кузнецов разработал новый тип катальной машины (прокатногостана).

Конец 1760-х — мастеровые Федор и Вавила Худояровы изобрели хрус­тальный лак.

1771 — построена Усть-Уткинская пристань и судоверфь.— построен Висимо-Уткинский завод.

1774 — родился изобретатель первого в России паровоза Ефим .Алексее­вич Черепанов.

1806 — образован Нижнетагильский горный округ.1812 — из крепостных Демидова сформирован полк ополченцев, который

участвовал в Бородинском сражении.1814 — у подножия горы Магнитной (Высокой) открыт Меднорудянский

рудник, где добывали малахит и медную руду.— по заказу правительства тагильские мастера отлили для Санкт-Пе­

тербурга четыре чугунных моста: Поцелуев, Красный, Семеновс­кий и мост у Московской заставы на Обводном канале.

Август 1834 — Черепановы построили первый в России «сухопутный пароход».— от Медного рудника до Выйского завода проложен путь из чугун­

ных рельсов длиной в одну версту; в начале сентября по рельсам прошел первый паровоз.

1835 — Черепановы построили второй, более мощный паровоз грузоподъ­емностью до 1000 пудов.

— нижнетагильский мастер И.Ф. Макаров предложил свой метод по­лучения «литого железа».

1837 — основан заводской музей.1840 — на Выйском заводе пущена паровая машина мощностью в десять

лошадиных сил.1841 — Климентием Ушковым начато строительство канала, соединившего

речку Черную с Черноисточиским прудом.1845 — закончены работы по составлению геологической карты Нижнета­

гильского горного округа 1847 — открыто женское второго разряда училище.

1849-1853 — главным управляющим Нижнетагильского горного округа состоялА.Н. Карамзин, сын русского историографа Н.М. Карамзина.

1853 — на Высоко горском руднике начал работать «земляной механизм» —прототип экскаватора.

1854 — учреждена заводская библиотека для служащих.1856 — введена в строй пудлинговая печь на Висимо-Шайтанском заводе. 1871 — П.В. Руданговский организовал при заводской больнице школу для

подготовки фельдшеров.1875 — в доменной печи Нижнетагильского завода начата выплавка фер­

ромарганца на древесном угле.1876 — на заводе начато производство мартеновской стали.1878 — открылась горнозаводская железная дорога Пермь-Екатеринбург.

9 сентября 1879 — проведена однодневная перепись населения.1884 — открыта земская больница.1889 — создано Усьвинское углевыжигательное заведение, состоящее из 68

печей типа «Шварца».1899 — Нижний Тагил посетила экспедиция под руководством Д.И. Менде­

леева, изучавшая металлургическую промышленность Урала.1903 — открыта Павло-Анатольевская женская гимназия.1905 — создаются комитеты и районные группы РСДРП.1906 — подпольная типография выпустила первую большевистскую листовку.

1908 — открылась первая выставка кустарных изделий.1909 — в городе открылся первый кинотеатр.1911 — построена железнодорожная линия Сан-Донато — Нижняя Салда —

Алапаевск.1913 — построены электроподстанции на Медном и Железном рудниках.

Март 1917 — избран Нижнетагильский Совет рабочих, солдатских и крестьян­ских депутатов.

Июнь 1917 — созданы первые отряды Красной гвардии для отпора силам контр­революции.

Декабрь 1917 — на общем собрании Совета рабочих и солдатских депутатов в Нижнем Тагиле провозглашена советская власть.

24 октября 1918 — армия Колчака после долгих боев вступила в Нижний Тагил. 12 июля 1919 — Красная Армия вошла в Нижний Тагил.20 августа — поселок Нижнетагильского завода получил статус города Май 1920 — Нижний Тагил стал уездным центром в составе 16 волостей.

1922 — открыт горно-металлургический техникум.1924 — открыт краеведческий музей.1926 — вышел первый номер газеты «Рабочий», переименованной затем в

«Тагильский рабочий».1927 — открыт рудник имени III Интернационала.1928 — электрифицирован листопрокатный цех Нижнетагильского завода.

— задута первая доменная печь.— пущены литейный цех и углепомольная фабрика.

1929 — на Высокогорском руднике построен первый паровой экскаватор;построена рудопромывочная фабрика.

1930 — начата коренная реконструкция Высокогорского железного рудника.1931 — начато строительство Уралвагонзавода.

— строительство Нижнетагильского металлургического завода объяв­лено ударной стройкой.

— создан Тагилкомбинатстрой.1932 — сдана в эксплуатацию первая очередь деревообделочного комбината

«Тагилстрой».— сдан в эксплуатацию ремонтно-строительный цех Уралвагонзавода.— создан трест «Тагилстрой».— построен молокозавод.

1933 — закончен монтаж высоковольтной электролинии Чусовая — Верх­-няя Тара — Нижний Тагил.

— смонтирована первая очередь тагильской электроподстанции.— организовано автобусное движение на Уралвагонзавод, Новота­

гильский завод, рудник им. III Интернационала.1934 — вошел в строй цех колес и теплоцентраль Уралвагонзавода.

— пущены две секции промывочной фабрики на Высокогорском железном руднике.

— построен первый в городе хлебозавод.— начато строительство Технического поселка.

— сданы в эксплуатацию первые канализационные установки.1935 — на Уралвагонзаводе пущен цех мелкого стального литья.

— на Новотагильском заводе начато строительство мартеновского и бандажного цехов.

— пущен центральный бетонный завод.— построен смологонный завод.— вышла книга «Были горы Высокой» под редакцией А.М. Горького.

5 ноября 1936 — с главного конвейера Уралвагонзавода сошел первый грузовойвагон с маркой УВЗ.

1937 — открыто трамвайное движение от центра города до вокзала.1938 — начато строительство жилья и детских яслей на Красном Камне.

— начал работать торфохимзавод.1939 — умер писатель-тагильчанин А.П. Бондин.1940 — на Новотагильском металлургическом заводе выдан первый чугун.

— открыт учительский институт — первый вуз в Нижнем Тагиле.1941 — запущен первый в мире танковый конвейер.1942 — специалисты Киевского института электросварки под руководством

Е.О. Патона впервые в мире разработали и внедрили в производ­ство автоматическую сварку бронекорпусов.

— построен Высокогорский агломерационный комбинат.1943 — начал выдавать продукцию шлакодоменный комбинат.

— тагильчане внесли в фонд строительства танковых колонн более 27 миллионов рублей.

— состоялась выставка тагильских художников.1 октября 1944 — открылся городской музей изобразительных искусств.

— в городе организован кукольный театр.1945 — заселены жителями первые многоэтажные дома на улице Ленина в

центре города.— дала первую продукцию конфетная фабрика.

1946 — начато строительство мощного блюминга на Высокогорскомкомбинате.

1948 — построен и сдан в эксплуатацию прокатный стан «900».— утвержден первый генеральный план строительства Нижнего Тагила.

1949 — построен и пущен рельсобалочный цех.— заложены первые коллективные сады горняков и строителей.

30 января 1950 — бригада сталевара П.Г. Болотова на металлургическом заводе дала плавку за 6 часов 48 минут. До этого ни одна мартеновская печь в стране не имела средней продолжительности плавки менее десяти часов.

1951 — вошли в строй две мартеновские большегрузные печи.1952 — открылся Дворец культуры Новотагильского завода.

— выдала первую продукцию Черноисточинская прядильно-ткацкая фабрика.

28 апреля 1954 — пущен цементный завод.1955 — основано Уральское училище прикладных искусств.

— построено здание городского театра на 800 мест.— пущен в строй больничный городок металлургов.

1956 — открыт индустриальный техникум трудовых резервов.— на Лысой горе начала действовать ретрансляционная телевизионная

станция.— открылась первая в городе школа-интернат.

4 ноября — открыт памятник механикам-самоучкам Ефиму и Мирону Черепа­новым.

1957 — Новотагильский металлургический завод реорганизован в метал­-лургический комбинат, ныне ОАО «НТМК».

1958 — открылся Дворец культуры Уралвагонзавода.— построен двухзальный кинотеатр «Родина».

1959 — первый прокат выдал стан «650».— открыт мемориальный музей писателя А.П. Бондина.— в поселке Висим открыл двери музей уральского писателя

Д.Н. Мамина-Сибиряка.4 ноября — пущена крупнейшая на Урале доменная печь.

1960 — пущен завод крупнопанельного домостроения.— на металлургическом комбинате начала действовать первая в стра­

не установка объемной закалки рельсов.— организован вечерний университет рабочей печати.

1961 — закончена сборка первого опытного 125-тонного грузового полу­вагона.

— сдан в эксплуатацию железобетонный мост через реку Тагил.— открылся ночной профилакторий металлургов.

1962 — пущена первая очередь завода отопительного оборудования.— открыт самодеятельный цирк на 800 мест.

16 марта — тагильчане впервые смотрели телевизионную передачу из Москвы.1963 — вошла в строй городская автоматическая телефонная станция на

5500 номеров.1964 — построен первый в городе многоэтажный дом на свайном фунда­-

менте.— открылась постоянная выставка продукции химических предприя­

тий города.1967 — на НТМК началось строительство крупнейшей в Европе шестой

домны.1969 — шестая домна дала первый чугун.1970-е — на Качканарском ГОКе получены первые тонны железованадие­

вых окатышей — ценнейшего сырья для тагильских домен.— появился новый микрорайон — Гальянка.— начал ежегодно отмечаться День города.

1980-е — жилищное строительство достигает 200 тысяч кв. м в год.— построены набережная Тагильского пруда, дворцы водного и ледо­

вого спорта, Дворец бракосочетаний.— бывший демидовский завод остановлен и превращен в завод-музей.

90-е годы — впервые избран глава города, которым стал Н. Н. Диденко, бывший руководитель домостроительного комбината.

— Нижний Тагил получил федеральную программу оздоровления ок­ружающей среды и населения.

— началась коренная реконструкция НТМК.— состоялась первая Уральская выставка вооружений и военной тех­

ники.— начинается подъем экономики, вызванный улучшением работы гра­

дообразующего предприятия — НТМК.— открыт первый в России памятник погибшим в локальных войнах

XX столетия.— прошли три международные Демидовские ассамблеи, где обсужда­

лись проблемы сохранения индустриального и культурного насле­дия прошлого.

В. Санин

НА ВЕСЕЛЫХ ГОРАХ

И стория Веселых гор начинается с первых же дней великого раскола. У одного уральского старожила-старообрядца в дневнике так записано касающееся гор:

«Во времена реформы патриарха Никона сюда бежали ревнители старины, страшась монастырских тюрем, в кото­рых узникам жилось не особенно хорошо, а также «трясок»*, хомутов*, огненных костров*, на которых жарили последо-

Забытый очерк забытого журналиста

Веселые горы — так называется горный массив на водоразделе р. Таги­ла и двух притоков Чусовой — Межевой Утки и Сулема. Он начинается за­паднее Черноисточинского пруда и кончается у верховьев реки Сулем, про­тянувшись в меридиональном направлении на 25 километров. Наиболее значительные его вершины носят непритязательные названия: Голая, Бе-

вателей старины. При Петре Великом в диких и мрачных Уральских горах нашли приют многие, уцелевшие от плахи и виселицы. Среди этих пришельцев были и стрельцы, и боя­ре, и духовные, и крестьяне. Все они здесь сравнялись и сли­лись в одну дружную и стойкую семью. Но и на Урале старо­обрядцам жилось несладко. Слишком двухвековая история этого края полна кровавыми эпизодами, в которых жертва­ми являются старообрядцы. Не удивительно потому, что и у них здесь есть свои мученики, свои святыни. К числу таких чтимых старообрядцами мест на Урале относятся Веселые горы. Находятся они на северо-западе от Екатеринбурга, в даче Верхне-Тагильских заводов, и хорошо известны старо­обрядцам Урала и Сибири. Издавна каждой весной, едва рас­пустится пестрая уральская флора и просохнут бесчисленные горные дорожки и тропинки, на Веселые горы начинается паломничество для поклонения останкам досточтимых от­цов. Тысячи людей приходят поклоняться своим святым, об­ретшим вечный покой среди грозной горной природы».

Всех иноческих могил на Веселых горах, по свидетельству того же старожила, насчитывается несколько десятков, но из них особенно почитаемы народом могилы четырех иноков-схимников: Гермона, Максима, Григория и Павла (убиенно­го). Все они умерли в конце XVIII и в начале XIX вв.

На этом в дневнике прерываются исторические сведения о горах. Но мы имеем возможность несколько дополнить их на основании расспросов и бесед со старообрядцами.

Местность, где находятся могилы упомянутых старцев, с незапамятных времен была сплошь покрыта дремучим со­сновым бором, и в довершение к этому святые места спасе­ния и успокоения отшельников были отделены ото всего мира непроходимыми тропами.

Таким образом, Горы были надежным убежищем для рев­нителей старой веры от преследователей, но в одно и то же время почти недосягаемым для паломничества. И только фанатическая стойкость старообрядцев творила чудеса, про­кладывая невидимые для непосвященных тропинки через

лая, Широкая, Острая. А есть и Старик-камень, Шайтан, Билимбай... В ме­стном обиходе горы эти иногда называют Веселками. Название надо пони­мать в смысле «красивые», «радующие глаз». Таких названий на Руси очень много.

Эти сведения почти дословно взяты из книги ученого-топонимиста и филолога А.К. Матвеева «Вершины Каменного Пояса».

С давних времен район Веселых гор избрали местом своего обитания и

вязкие болота, каменные выступы гор и непроницаемую чащу лесной заросли.

Затем по этим сокровенным тропинкам тянулись палом­ники сначала к уважаемым схимникам*, за советами, а пос­ле их смерти поклониться святым могилам, или, как гово­рят старообрядцы, — «попрощаться».

Паломничество носило строго конспиративный харак­тер. Богомольцам буквально приходилось прокрадываться к своим святыням. Боже упаси, если замечали местные влас­ти. Тогда начиналась охота на людей. Бывали случаи, когда паломников выслеживали и заставали на «месте преступле­ния» — за молитвой на могилах. Кончалось тем, что «винов­ные» откупались, и их оставляли в покое до следующего раза...

Об этой страничке печального прошлого старообрядче­ства на Урале нам привелось услышать от многих здешних старожилов.

При таких условиях, конечно, невозможно было устро­ить торжественное поминовение уважаемых покойников, приурочив его к какому-либо определенному времени, а по­тому поклонение совершалось вразброд, в одиночку, как со­вершенно верно и образно повествуется в вышеприведен­ном отрывке из дневника: «каждой весной, едва распустит­ся пестрая уральская флора и просохнут бесчисленные гор­ные дорожки и тропинки», т.е. при первой возможности.

Так продолжалось много лет гонений, до 1905 года, когда наконец наступила относительная религиозная свобода.

Представилась возможность безнаказанно молиться и посещать Веселые горы. Установилось время торжествен­ной памяти четырех схимников. Приток богомольцев сразу удесятерился. Были прорублены дороги не только для пе­шего, но и для конного сообщения. А в настоящее время зем­ля под могилами, площадью в 5 десятин** под каждой, вы­делена из посессионных участков*** и отдана в вечную соб­ственность Верхне-тагильскому старообрядческому обще­ству.

обрядов ревнители православной старины — раскольники. Очерк «На Ве­селых горах» — одно из немногих печатных тому свидетельств. О его авто­ре известно очень мало, да и это малое — из вторых рук.

Псевдоним — В. Санин — раскрыл в печати историк уральской литера­туры П.С. Богословский (см. его статью «Из материалов по истории ли­тературы и печати в Пермском крае»/«Пермский краеведческий сбор­ник». Вып. 2-й. Пермь, 1926. С.96-97). Он, в свою очередь, воспользо-

Если история старообрядчества вообще и в частности бедна строго проверенными и записанными фактами, то в особенности это убожество чувствуется при изучении про­шлого уральского старообрядчества.

Например, о прошлом Веселых гор почти ни у кого из уральских старообрядцев не сохранилось никаких записей. Все у них в предании, которое в большинстве случаев забы­вается со смертью свидетелей исторического события и редко полностью передается следующим поколениям.

Так, об иноке схимнике Гермоне, похороненном в 25 вер­стах от Невьянского завода, предание не сохранило сведе­ний, кто, откуда он был и в какому году умер. По рассказам старцев, он был строгой постнической жизни, и смерть его относят к началу второй половины XVIII столетия.

Второй на пути на Веселые горы находится почитаемая могила инока*-схимника Максима. Об этом подвижнике у старообрядческого начетчика** А.Т. Кузнецова хранится такая запись:

«Инок схимник Максим был родом из ногайских татар. В дни Российского Государя Петра Алексеевича в 1724 году, будучи малолетним, был пленен российскими войсками. После они (пленные. — Ред.) поступили в услужение к некое­му Змееву, по благорасположению коего крещен и принят во св. католическое вероисповедание и наречен месяца сен­тября 6-го числа Михаилом и по соизволению Змеева обу­чен грамоте и письму, проживая в совершенной его милос­ти и по экономии и полной доверенности. Но познакомив­шись впоследствии со старообрядцами, Максим от сего Змеева тайно отлучился и, проходя городские и пустынные места, наконец пришел на Урал, в Нижне-Тагильский завод, где в 1729 году и был принят в ски т*** иноком Иовом, удос­тоен иноческого образа и наречен Максимом.

вался сведениями, полученными от уральского газетчика, а потом «прав­диста» Е.Н. Косвинцева.

Итак, В. Санин — псевдоним Владимира (Василия) Николаевича Афа­насьева, который одно время (1908) был фельетонистом газеты «Уральс­кая жизнь», выходившей в Екатеринбурге с 1899 по 1919 год.

О чем же писал в своих фельетонах В. Санин? Сижу в читальном зале библиотеки Свердловского краеведческого музея, листаю подшивку «Ураль-

Получив оный, он прожи­вал в лесах черноисточинских (смежных с н.-тагильскими), поблизости с Черноисточинс­ким заводом, с бывшими там иноками в полном послушании. Позднее, по смерти бывшего у них настоятеля, по общему всех их соглашению и просьбе, по­ступил настоятелем, коим слу­жил долгое время. Впослед­ствии по случаю частых набе­гов на кельи иноков лесных раз­бойников Максим с братией пе­реселился в Н.-Тагильский за­вод, в дом известного всеми христианина Андрея Рябинина, где и проживал до бывшего в 1789 году мая 2-го дня в Н.-Та­гильском заводе пожара, во вре­мя которого выгорело 250 дво­ров.

Во время проживания свое­го в Н. Тагиле схимник Максим не оставался бездеятельным. Он по просьбе старообрядцев в 1765 году ездил в Москву для розыскания беглых священников и для наведения спра­вок о грузинской земле.

В Москве инок Максим отыскал грузинских архимандри­та* и протопопа**, лично их спрашивал и уверился от них изо всех разговоров в том, что в Грузии крестят в три погру­жения и что духовенство постороннее ни от каких мест не входило, а имеет своего патриарха. При сем был невьянс­кий житель Ив. Ив. Голицын, который свидетельствует, что разговор слышал».

О последних днях инока Максима сохранилось предание, что он под конец жизни снова удалился в лес на Веселые горы, где умер и схоронен в 1782 году, в мае месяце. Есть

ской жизни» за 1908 год. Номер за номером, месяц за месяцем. Мелькают уже знакомые подписи фельетонистов: Елизавета Гадмер, Володюша и Пессимист (В.З. Швейцер), Нечуждый (П.И. Заякин)... Но ничего похоже­го ни на В.Санина, ни на В.Н. Афанасьева. Что за притча? Уже полгода пе­релистал. Наконец в номере за 11 июля долгожданное В. Санин под фелье­тоном «Новое горе газетчиков». Мало того, в фельетоне — разгадка псев­донима! Конечно же, не обошлось без новомодного тогда романиста

также предание, что после смерти инока Максима тело его хотел вырыть из могилы и сжечь впавший в ересь невьянс­кий житель Василий Стариков. Но когда последний прибли­зился к могиле подвижника, его обуял такой ужас, что руки отказались повиноваться. Но тем не менее старообрядцы узнали о кощунственном намерении Старикова, и когда вско­ре умер брат еретика, то даже его старообрядцы, вышедшие толпой навстречу похоронной процессии, не допустили на старообрядческое кладбище.

Об иноке Григории (третья почитаемая могила) извест­но, что он был иконописец и что умер в 1731 году.

Об иноке Павле, несмотря на то, что умер он позднее других, а именно в начале XIX столетия, сохранилось очень мало сведений. Известно, что незадолго до смерти на Весе­лых горах его посетил житель Невьянского завода Ф.И. Карфидов, которому он сказал, что более его в живых не уви­дят, и заповедал похоронить его, где жил на болотистом месте под открытым небом зимою и летом. Вскоре после этого подвижника нашли убитым.

Вот и все, что знают современные старообрядцы о своих так горячо почитаемых и широко популярных подвижни­ках Веселых гор. И те немногие сведения, приведенные выше, добыты нами с величайшим трудом, путем опроса всех более или менее сведущих ревнителей старины, присутство­вавших на только что закончившихся торжествах на Весе­лых горах. И с уверенностью можем сказать, что вся осталь­ная пятитысячная масса паломников ничего не знает о про­шлом Гермона, Максима, Григория и Павла.

Не правда ли, странным кажется на первый взгляд такая большая популярность и почитаемость иноков с так мало известным подвижническим прошлым?

Я даже высказал свое недоумение на этот счет одному из видных старообрядцев.

— Это вы потомки Фомы неверного*. Это вам подавай факты, выдумывай чудеса и прочие атрибуты святости, а старообрядцев на Веселые горы влечет чистая вера, — полу­чил я в ответ. — Что из того, что старообрядцы мало знают о

М.П. Арцыбашева и его романа «Санин» — литературной секс-бомбы той поры. В России заявили о себе так называемые «санинцы», жаждущие кра­сивых, сильных ощущений и свободной любви. Вот и персонаж фельетона (жена автора) — из их числа...

Теперь «маленькие фельетоны» В. Санина пошли в номерах густо. Фе­льетоны, надо признать, не без выдумки и живого юмора.

Полгода фельетонист В. Санин активно сотрудничал в «Уральской жиз-

них? Все мы знаем про них, и этого совершенно достаточ­но. А впрочем, сами увидите, — закончил мой собеседник.

И я действительно увидел. И все виденное постараюсь пересказать по возможности объективно, ближе к художе­ственной правде.

Дорог к святым могилам на Веселых горах много. Есть со сто­роны Верхнего Тагила, Нижнего Тагила, Черноисточинского, Уткинского и других заводов, но главною из них считается до­рога из Невьянска. Сюда съезжаются многочисленные богомоль­цы как из ближайших местностей, так и из Сибири и отдален­ных мест России. Невьянск служит как бы сборным пунктом. В нем переночуют ночку-другую, отдохнут. Сходят поклониться наклонной башне, в которой, как гласит предание, долгое вре­мя томился в заточении один из старообрядческих подвижни­ков, а затем уже начинается паломничество в большинстве слу­чаев пешком до первой на пути могилы Гермона и т.д.

От Невьянска началось и мое паломничество к старооб­рядческим святыням, а также, между прочим, побывал я и на невьянской наклонной башне. Это древнее, как и само старообрядчество, сооружение стоит того, чтобы о нем ска­зать несколько слов отдельно.

Башне насчитывается 250 лет. Она заключает собой один из углов стены, окружающей Невьянский завод, и составля­ет собственность этого завода.

Первое, что бросается в глаза при взгляде на башню из­вне, — это огромный наклон. Получается такое впечатле­ние, что башня валится. Отклонение от прямого угла, на­сколько можно определить на глаз, не менее как на 5 граду­сов. Отсюда название башни — «наклонная». О происхож-

ни», но в подшивке за 1909 год его имя с полос исчезло. П.С. Богословский сообщает нам, что уже в 1910-м В.Н. Афанасьев оставил газетную стезю, сме­нив ее на антрепренерскую, в частности, стал импрессарио известной певи­цы Надежды Плевицкой, сопровождал ее в гастролях по стране (См. Мекш Э. Двинские гастроли певицы. — «Уральский следопыт», 1992, № 11. — С.5).

Некоторые сомнения вызывает имя автора очерка — Владимир. Дело в том, что в очерке, как увидим, он фигурирует с именем Василий Николаевич.

дении наклона существует две версии. Одна — что под баш­ней вскоре после ее выкладки осел грунт; другая — что баш­ня с таким фокусом выстроена. Последнее несколько под­тверждается тем обстоятельством, что на уральских заво­дах много таких наклонных башен, на протяжении долгих столетий свидетельствующих о былых чудачествах заводостроителей.

Вторая достопримечательность башни — часы со старин­ным механизмом, с четырьмя циферблатами на все четыре стороны, просуществовавшие два с половиной века. Каждую четверть часа прожитого времени башенные часы извеща­ют колокольным звоном, а через каждые три часа звонят куранты. То и другое дает впечатление, что башня живет. Ее колокольный звон далеко слышен и в настоящее время яв­ляется почти единственным звуком, нарушающим мертвую тишину закрытого Невьянского завода.

Внутренность башни невольно настраивает на мистичес­кий лад — полутемный ход, ведущий через три этажа кверху, скрип древних половиц, а главное — опять-таки отделение, где помещается механизм часов. Большая, наглухо закрытая комната под самым куполом башни. Могильная тишина. От­части массивность стен башни, отчасти значительная высо­та абсолютно скрадывают все звуки земли. Единственный звук здесь — ритмичное отбивание секунд огромной секунд­ной собачкой огромного механизма, приводимого в движе­ние четырехпудовыми гирями.

Тик-так, тик-так, тик-так — зловеще мерно раздается в жи­лище вечного времени, а вы вслушиваетесь и невольно заду­мываетесь над назначением этого бездушного механизма, который вот уже два века с лишком отсчитывает каждую се­кунду жизни. Вдруг неожиданно что-то забилось, затрепета­ло около вас, спугнув зловещую тишину и заставив вас вздрог­нуть, — это, словно крылья времени, завертелся крылатый регулятор механизма, отбивающего четверть, а затем снова все смолкает, и снова слышится до болезненности громкое: тик-так, тик-так. Перед глазами встает андреевский некто в сером*, и вам хочется скорее уйти.

Очерк В. Санина «На Веселых горах» был написан в 1910 году и в том же году вышел отдельной брошюрой, отпечатанной типографией газеты «Ураль­ский край». И больше не переиздавался. А брошюра, насколько нам извести но, наличествует только в фонде библиотеки Свердловского областного кра­еведческого музея. Экземпляр ее был подарен Уральскому обществу любителей естествознания (УОЛЕ) в 1922 году его библиотекарем Ю. Колосовым.

Ю. Горбунов

В среднем этаже башни есть отделение, долгое время слу­жившее заводской тюрьмой, вот в нем-то, по преданию, и был заключен старообрядческий подвижник старец Максим.

Со старообрядцами да еще в такой необычной обстанов­ке, как совместное паломничество к святым местам, меня судьба столкнула в первый раз. Но будучи наслышан про их религиозные строгости и нетерпимость к иноверцам, я силь­но беспокоился за возможность близко наблюдать происхо­дящее на Веселых горах.

На этот счет меня успокоили сами же старообрядцы, к которым я обращался за советами, как поступить лучше. Глав­ное, предупредили меня, не надо привлекать к себе внима­ние курением табака и другими нетерпимыми старообряд­цами еретическими занятиями. Я поспешил заявить, что охотно пойду на какие угодно лишения, только бы не повре­дить блюдениям, и что отнюдь не собираюсь оскорблять религиозные чувства старообрядцев. Тогда нашлись и такие, которые помогли мне найти лошадь на все время паломни­чества.

Мой возница — пожилой старообрядец, уже много лет подряд паломничающий на Веселые горы с детьми и внуча­тами, изъявил желание принять на себя все хлопоты, даже по части запаса провизии, заботу по устройству ночлега. Отчасти это была с его стороны любезность, а отчасти, как я потом заметил, желание контролировать мои действия в смысле недопущения еретичества.

В конце концов я сделался чуть ли не членом семьи Гри­гория Селиверстовича (так звали моего возницу), оказавше­гося очень симпатичным человеком, с открытой, приветли­вой русской душой.

— Если ты, Василий Николаевич, хочешь увидеть наше торжество с самого начала, то нам надо выехать завтра (25 июня) не позднее двух часов утра, — переходя попросту сра­зу на «ты», посоветовал Григорий Селиверстович.

И, получив согласие, действительно в два часа уже был готов к отправлению.

Я поместился в одну тележку с его старушкой женой, и мы тронулись. Остальные члены его семьи паломничали пешком.

И на улицах Невьянска и затем на протяжении 25 верст до самой могилы Гермона мы опередили сотни богомольцев

обоего пола. Мужчины, женщины и подростки шли живо­писными группами. Слышались отрывки бесед на религиоз­ные темы. Многие паломничали верхом. При встрече все без исключения делали низкий поклон и провожали слова­ми: «спаси вас Господь».

Тотчас за Невьянском дорога верст на пять поднималась в гору и шла полем среди тучной колосящейся ржи. Вдали, как раз перед нами, чернел лес, к которому мы быстро при­ближались. Начинался теплый, солнечный день.

Быстро докатившись до леса по сравнительно разъезжен­ной дороге, ведущей на один из приисков, мы свернули вле­во, в лес, в просеку. Обстановка быстро изменилась. Восхо­дящее солнце надолго скрылось за деревьями. Снова насту­пила полутьма, сделалось мрачно, и спустя 1/ 2 часа езды нас буквально заглотил в свои недра дремучий бор. Дороги по­чти не было. Тележка то прыгала через пни и камни, то про­валивалась в трясины, из которых приходилось выбирать­ся с трудом, рискуя ежеминутно опрокинуться.

В конце концов так и вышло. На одном из лесных ухабов переломилась оглобля, лошадь рванула, и наша тележка по­валилась набок.

— Вот это уже совсем некстати, — невольно вырвалось у меня.

— Ничего, Василий Николаевич, только бы не в после­дний раз, — невозмутимо, добродушным тоном возразил мой возница и принялся подвязывать веревкой оглоблю.

Добродушие, с которым Григорий Селиверстович желал еще раз опрокинуться, как-то сразу придало комический оттенок происшедшему, а его разъяснение к своему замеча­нию так и совсем развеселило и окончательно уничтожило горечь падения.

— Видите ли, я так понимаю: ну вот завалились мы теперь да сейчас же встали и снова поедем. А вот когда завалимся на кладбище, это уже будет в последний раз. Вот я к этому и говорю в подобных случаях — завалиться это еще с горя, абы не в последний раз.

Семидесятилетний старик за починкой оглобли приме­нительно к случаю излагал свою своеобразную философию, сводившуюся к боязни смерти и комически звучавшую в его древних устах, а я одновременно слушал, мысленно перено­сился в далекое прошлое здешних мест, к первым дням жиз­ни почитаемых старцев, и думал о непроницаемости могиль­ной глуши лесных дебрей в то далекое время, путешествие по которым и теперь еще сопряжено с риском «завалиться в последний раз». Но мои сомнения на этот счет рассеива­-

ли многочисленные паломники, опережавшие нас, перепры­гивая с камня на камень, с одного пня на другой или вброд переходя, казалось бы, непроходимые трясины, и при всем этом — обязательный поясной поклон в нашу сторону и по­желание — «спаси вас Господь».

Приходило на ум изречение, что «вера горами двигает», и я чувствовал, как на мое настроение неизбежно начинает влиять царящий вокруг религиозный экстаз.

Починились, тронулись дальше. И только после шести­часовой неимоверной тряски мы выбрались на сравнитель­но гладкую дорогу, настланную досками. Мой возница пояс­нил, что до первой могилы осталось не более двух верст. Ехать приходилось шагом, так как впереди и позади нас шли огромные толпы народа. Вскоре до моего слуха начал доно­ситься непрерывающийся малиновый звон мелких коло­кольцев, очень напоминавший торжественный пасхальный перезвон.

— Опоздали мы с вами, Григорий Селиверстович, иконы нас опередили. Вы слышите, звонят. Очевидно, началась уже служба, — заметил я своему вознице.

Он на это улыбнулся и поспешил успокоить меня, что иконы еще не принесли. А относительно слышавшегося зво­на заявил, что он никакого отношения к службе не имеет и что у них не звонят в колокола.

А звон становился все слышнее и слышнее, горизонт впе­реди расширялся, и быстро светлело. Мы из темной просе­ки выехали на большую, буквально залитую утренними лу­чами июньского солнца поляну.

— Вот мы и приехали, — сказал Григорий Селиверстович.

Перед моими глазами открылось оригинальное зрелище. Поляна площадью десятин в шесть, окруженная сплошной стеной столетнего леса, отстоящая на десятки верст от жи­лых центров, представляла собой густонаселенный табор. Во всех направлениях виднелись сотни повозок, палаток, дымились костры, и вокруг всего этого копошилось бесчис­ленное множество людей — мужчины, женщины, дети.

Мои спутники, отыскав свободное место, принялись за устройство палатки и приготовление пищи. Меня предос­тавили самому себе, и я весь отдался созерцанию. Сначала, пока не привык глаз, все окружающее носило хаотический характер, но затем, сориентировавшись в шумном движении

табора, я стал наблюдать некоторый порядок. Так, вновь прибывшие хлопотали над устройством палаток, другие го­товили пищу, большинство же, как видно было, к чему-то готовилось, переодевшись в чистое платье. Женщины все без исключения были в белых рубашках, черных сарафанах и черных же платках на голове. Мужчины — большинство — в длинных кафтанах, похожих на подрясники православных дьячков*. Оказалось — ждали иконы. Со всех сторон боль­шими толпами паломники направлялись под продолговатый дощатый навес, помещающийся в самом центре поляны. Войдя под навес, старообрядцы быстрым движением твори­ли двухперстное** знамение и клали земные поклоны по на­правлению простой деревянной колоды, под которой и по­коился прах досточтимого старца Гермона. Рядом лежит еще колода над могилой другого подвижника, имя которого не сохранилось для потомства.

Простая старая деревянная колода да дырявая дощатая крыша над ней — вот и все, что олицетворяет у старообряд­цев популярную идею подвижничества. Идею, которая вле­чет сюда, в уральские трущобы, сердца многих тысяч людей.

Для меня, привыкшего чтить святость, покоящуюся в драгоценных раках, в грандиозных храмах, блистающих зо­лотыми куполами, было несколько необычно наблюдать трогательное религиозное единение вокруг такого прими­тива.

Пока я осваивался с новизной обстановки и разбирался в разнообразных впечатлениях, захвативших меня всего, про­шел добрый час времени. Солнце стояло уже высоко, зали­вая теплом и светом святую могилу и все окружающее. На небе не было ни облачка. Разгорелся один из прекрасных июньских дней на Урале. Осмотрелся вокруг — население поляны увеличилось вдвое с момента нашего приезда, а из просеки сотнями вливались все новые и новые богомольцы.

Было много движения. В воздухе носился рой различных звуков, а надо всеми ними, словно аккомпанемент тысяче­голосого инструмента, ни на мгновение не прерываясь, плыл все тот же малиновый перезвон. Теперь я слышал, откуда он исходит, — в лесу, окружающем поляну, паслись тысячи ло­шадей табора. У каждой из них на шее был медный колоко­лец, извещавший о каждом движении лошади приятным позваниванием. В общей сложности получался концерт зву­ков, своеобразный музыкальный фон, на котором быстро нарастала жизнь могилы.

В 9 часов утра со стороны дороги начало доноситься да­лекое пение. Слышно было, что пел многочисленный хор-

мужских и женских голосов. Голоса то густо и сильно нарас­тали, то сразу падали, затихали, а затем снова взбирались на самые верхи. Получался прилив и отлив звуковых волн. Ясно было, что пели на ходу, приближаясь к могиле. Шел крест­ный ход с иконами из Верхнего Тагила. С могилы пошли на­встречу.

Через полчаса показались иконы, сопровождаемые ты­сячной толпой народа. Их быстро установили под навесом у самой могилы на временно сколоченных из досок подстав­ках. Вспыхнуло множество свечей, задымился ладан, нача­лось богослужение. Навес и все прилегающее к нему про­странство, свободное от леса, было буквально запружено мо­лящимися.

Все четыре подвижника Веселых гор почитаются преиму­щественно старообрядцами часовенного согласия, не при­емлющими священства, а потому в их богослужениях цер­ковные обряды, в которых необходимо участие священни­ка, или совсем не исполняются, или только те части их, в которых участие священника необязательно. Таким обра­зом, старообрядческие богослужения названного толка не носят строго определенный характер какой-либо церковной требы, а скорее общей молитвы, состоящей из чтения свя­щенных книг и пения псалмов*, стихир* и других молитв.

Так было и на этот раз. Молитвой руководили древний старец монах Антоний из Верхнего Тагила, о. Галактион и о. Увар. В пении молитв и стихир принимали участие все

молящиеся, умеющие петь. Картина такой общей молитвы, в которой принимают участие все присутствующие, произ­водит сильное впечатление.

Некоторое время при напряженной тишине вы слышите чтение святой книги, но вот раздается запевающий стихи­ру голос старца Антония. Его подхватывают певчие под на­весом, затем близстоящие, волна звуков, с каждым момен­том усиливаясь, разрастается по всей поляне, докатывается до последних палаток и далеким эхом отдается в лесах и го­рах... А затем снова тишина, чтение, и снова море голосов, стройно по старинным крюкам распевающих стихиры...

Отмечаю как характерное, что в основу паломничества к могилам на святых горах положена обоюдность молитвы. Т.е. старообрядцы молятся не только досточтимым старцам, но и за них. Объясняют они это тем, что их святые не кано­низированы*.

В числе икон, принесенных из Верхнего Тагила, были древние — Успение Пресвятой Богородицы, Тихвинская Бо­жья Матерь, изображение апостолов Петра и Павла и Ни­колая Угодника.

Я, желая быть ближе к центру богослужения, поместился под навесом неподалеку от икон и могилы. Пахучий дым ладана, тревожное пламя свеч и религиозное объединение тысяч людей путем общего пения стихир быстро поднима­ли настроение. Вокруг меня везде были видны умиленные лица, горящие глаза, молитвенно сложенные руки. Чувствова­лось необычайное напряжение воли в религиозном экстазе.

Если и бывает, что творится чудо, то именно в такие мо­менты массового увлечения верой в молитву.

В один из таких моментов одновременно с началом пе­ния «Величания» (стихиры в честь святого), громогласно подхваченного всеми, неожиданно раздался неистово-прон­зительный, нечеловеческий крик:

— А... а... а... ах! Не хочу! О... о... о... Ой, пустите... все рав­но не выйду! О...х , пустите, проклятые!!!

Все вокруг вздрогнули и как-то целыми толпами качнулись в разные стороны, как бы желая раздвинуться или попятить­ся назад, но этого при всем желании не было возможности сделать, так как позади плотной стеной стояли сотни лю­дей. Потому все остались стоять на своих местах, но только, как я заметил, поспешно начали креститься. Крики перио-

дически повторялись. Впереди меня человек за пять я уви­дел молодую женщину, в судорожных конвульсиях бившую­ся в руках у троих мужчин, крепко ее державших. Лицо жен­щины было страшно искажено. На нем одновременно изоб­ражены были и ужас, и какое-то демоническое бешенство. Но всего страшнее были глаза, которые до того расшири­лись, что сделались буквально круглыми. Совершенно оста­новившийся взгляд был устремлен в одну точку и переходил с предмета на предмет только вместе с поворотом головы. В углах рта из слюны образовалась пена. Состояние женщи­ны можно было объяснить припадком падучей болезни, если бы она не выкрикивала вышеприведенные и другие фразы.

Вскоре за первой кликушей в разных сторонах раздались такие же выкрики других. Всего на могиле Гермона прояви­ли себя пятнадцать кликуш. Они то порознь, то все вместе выкрикивали различные бессвязные фразы.

— Не выйду, еще пять лет не выйду, — кричала одна.— Укажите, в кого перейти, тогда перейду, — выкрикивала

другая и т.п.Число кликуш на последней могиле о. Павла возросло до

сорока. Их вид и выкрики ужасно нервировали, в особенно­сти женщин. Последние при крике кликуш тревожно озира­лись по сторонам, крестили рот, затем, крепко сжав губы, клали на них два пальца и так оставались стоять все богослу­жение. Впоследствии я узнал, что делали они это для того, чтобы бес, вышедший из кликуши, не вошел через рот в одну из них. Это — в первое время, но а затем к кликушеству, по-

вторявшемуся каждое богослужение, привыкали, и на них уже никто не обращал внимания.

Кстати, хотя и забегу несколько вперед, но чтобы не воз­вращаться к кликушеству в дальнейшем изложении, здесь же расскажу и о его происхождении, конечно, насколько мне удалось выяснить причины этой своеобразной болезни на Веселых горах.

Кликушествуют преимущественно молодые девушки и женщины, а если среди кликуш встречаются и пожилые, то все-таки начало болезни относится к их молодости. Многие из них на мой вопрос, когда это с ними приключилось в пер­вый раз, ответили: на 16, 17 и 18 году жизни, т.е. в период половой зрелости.

Одна девятнадцатилетняя девушка, страдавшая кликуше­ством, подробно рассказала историю своей болезни. На 17-м году жизни однажды с ней случился легкий обморок, в кото­ром она пролежала часа два. Когда девушка очнулась, то ус­лышала от свидетелей обморока предположение, что в нее вселился бес. Случилось это незадолго до торжественного молебствия на Веселых горах, ввиду чего многие советова­ли ей сходить на горы «попрощаться» с подвижниками, пос­ле чего бес-де из нее выйдет.

— С этого дня, — продолжала рассказ больная, — я и мину­ты не знала покоя, мучимая сознанием, что во мне живет бес. Начала быстро хиреть. Через некоторый промежуток времени припадок повторился, еще более утвердив во мне мысль о бесе. Пришло время паломничества на горы. Я по­шла сюда вместе с другими. С одной стороны, у меня было страшное желание выгнать беса, но с другой, я ощущала бе­зотчетный страх, который с приближением к могилам все возрастал и возрастал. Завершилось тем, что к могиле я уже сама подойти не могла, а когда меня подвели насильно, я лишилась сознания и превратилась в настоящую кликушу.

Разубедить рассказчицу в том, что в ней никакого беса нет и что кликушество не более как результат ее расстроен­ных нервов, не было никакой возможности.

Бывали случаи, когда кликушеством впервые заболевали на Веселых горах. У старообрядцев существует обычай всех кликушествующих выводить навстречу иконам. Их гуськом становят на колени лицом к иконам, которые затем проно­сят над ними. Так вот зачастую наряду с кликушами на коле­ни становятся до той поры здоровые женщины, желая, как они объясняют, испытать себя.

Представьте себе картину: на коленопреклоненных жен­щин надвигается многочисленная толпа народа с иконами,

высоко приподнятыми на руках, раздается пение молитв. Впереди и позади начинают судорожно биться кликуши. Все вместе создает колоссальное нервное напряжение. В резуль­тате более слабые женщины, из прибегших к такому своеоб­разному способу испытания своего здоровья, не выдержи­вают, впадают в истерику и начинают кликушествовать.

Из наблюдений этого явления на Веселых горах можно сделать следующий вывод: кликушество, обязательное явле­ние у всех святых мест, здесь проявляется чаще, чем где-либо. Причина тому — самовнушение на почве религиозного фа­натизма в связи с массовым народным невежеством.

В час дня молитва прерывается до четырех часов вечера. Все спешат подкрепиться пищей и отдохнуть. Кругом начи­нается оживленное движение. Женщины длинной верени­цей идут за водой к близ протекающей горной речке Шайтанке, хлопочут у костров за приготовлением пищи. Лица в большинстве оживленные, радостные. Там и тут можно на­блюдать древнехристианские сцены братания, поцелуи. Почти у каждой палатки расположились живописными груп­пами обедающие за общим котлом.

Среди палаток обращала на себя внимание одна огромных размеров, так называемая общая, бесплатно предоставленная для всех, не имеющих своей отдельной палатки. Близ общей палатки расположен и общий стол, также предназначенный для не имеющих своей пищи. То и другое организовано на средства верхнетагильского старообрядческого общества.

Оригинальную картину представляли собой две группы иноков и инокинь, обедавших за двумя общими трапезами.

Бросалось в глаза абсолютное отсутствие среди старооб­рядцев курящих табак.

В четыре часа вечера раздался стук о крышу навеса. Сту­чал палкой один из старцев. Это и был сигнал к молитве. И через непродолжительное время вокруг могилы снова сгру­дились тысячи молящихся и снова закурился ладан, зажглись свечи и полилось пение стихир...

День клонился к вечеру, солнце уже завершило свой круг и скрылось за горами, стемнело, а молитва все продолжа­-

лась. Наконец на поляну спустилась тихая июньская ночь, было за полночь, а пение все еще оглашало поляну.

Я не пошел на вечернюю молитву, а наблюдал окружаю­щее из своей палатки.

Тихая, звездная летняя ночь. Поляна, далеко-далеко заб­рошенная в глубь дремучего леса у подножия величествен­ного уральского хребта. На этой поляне давно когда-то под­вижнически скоротал свою жизнь безызвестный инок. Де­ревянная колода с покосившимся голубцом* — вот все, что напоминает о подвижнике, но стоическая вера людей, спус­тя века, отыскала эту безвестную могилу, путем титаничес­кой борьбы проложила к ней дорогу и вот теперь привела сюда несколько тысяч верующих, наполнивших эту дикую поляну религиозным экстазом...

Я прислушивался к своему настроению, сравнивал его с настроением, полученным при посещении современных лавр и монастырей со св. мощами, драгоценными раками и одетыми в парчу и золото служителями алтаря. Увы, сравне­ние было не в пользу последних. Там внешнее показное бла­голепие съедало сущность религии и возмущало душу, здесь же трогательное непосредственное единение трепетно ве­рующих, незагроможденное ничем внешним, вдохновляло на подвиг.

— Василий Николаевич, ты здесь? — окликнул меня мой возница. — Тебе пора отдохнуть. Чай устал за день-то, а завт­ра рано вставать.

Я действительно очень утомился от сделанного пути и от множества пережитых за день впечатлений. Вскоре я уже забылся, не дождавшись окончания молитвы.

Г

26-го июня меня разбудили в шесть часов утра.Было тепло, солнечно. На могиле уже молились. Оттого,

что я заснул вчера, не дождавшись окончания молитвы, а сегодня проснулся после того, как она уже началась, у меня создалось такое впечатление, что молитва совсем не прекра­щалась. Но поляны я не узнал. Вчера она была вся усеяна палатками, а сегодня на месте их виднелась только помятая трава да уголья от костров. Все уже успели сняться, уложить­ся и теперь у просеки, ведущей на вторую могилу, теснилось множество повозок, одна за другой исчезая в лесной чаще.

— Пора и нам сниматься, — торопил Григорий Селиверстович. Узнав, что далее дорога еще беспокойнее, нежели

от Невьянска, я решил до могилы о. Максима дойти пеш­ком, тем более, что до нее было недалеко, всего около трех верст. Возница мой уехал с вещами вперед, а я остался на­блюдать последнее прощание с могилой. В 7 часов утра мо­литва закончилась. Я видел, как просека заглотила после­днюю повозку табора паломников и как в нее же вобрался весь крестный ход. На могиле не осталось ни одного чело­века. Я оглянулся назад, на поляну, на ней как-то сразу сдела­лось пустынно и дико. Ничего не было похожего на вчераш­нее. Казалось, что все тепло и поэзию веры люди унесли с собой. А вернее, оно так и было. Я ушел с могилы Гермона последним.

Когда я пришел на могилу о. Максима, там уже началась молитва. Меня поразила удивительная тождественность раз­вернувшейся передо мной картины со вчерашней. Та же поляна, та же могила и навес над нею, та же обстановка, то же действие и то же оживление. Было даже сходство в та­ких мелочах, как расположение палаток.

Таким образом, для наблюдения внешнебытовой жизни могилы нового материала не было. И я решил направить свое внимание на отдельные личности.

Сюда приехал несколько опоздавший на первую могилу художник В.Ал. Кузнецов*, главная цель приезда которого заключалась в том, чтобы зарисовать наиболее типичные старообрядческие лица. Встретившись здесь, мы уже не рас­ходились все остальное время паломничества, наблюдая и работая вместе.

Старообрядцы, вопреки распространенному мнению об их нелюдимости, нетерпимости и замкнутости, оказались, совсем наоборот, в большинстве очень добродушными и ра­душными людьми, даже и тогда, когда мы открывали свое инкогнито и подробно знакомили собеседников со своей профессией и миссией на Веселых горах.

У меня, например, никогда не изгладятся из памяти — хорошие знакомые, радушные хозяева, интересные собесед­ники и в высшей степени предупредительные путеводите­ли по Веселым горам — популярный среди старообрядцев начетчик Афанасий Трофимович Кузнецов, Николай Трефильевич Филатов, иконописец из Уткинского завода, сын из­вестного в свое время на Урале начетчика и иконописца те­перь покойного Трефилия Филатова, старец инок о. Увар,

о. Антоний из В. Тагила, мой возница Григорий Селиверстович Ваганов и многие другие.

Узнавши, кто мы и зачем приехали на Веселые горы, мно­гие старообрядцы приходили сами знакомиться к нам в па­латку.

— Здравствуйте, спаси вас Господь, — начинал каждый вновь пришедший.

Затем следовали самые подробные расспросы на всевоз­можные темы. Мы в свою очередь наводили разговор на предметы, нас интересующие. Начинались беседы. С неко­торых, более типичных, Кузнецов одновременно набрасы­вал эскизы. Так были нарисованы о. Увар, Петр и другие.

Кончалось тем, что, посидев у нас в палатке, гости при­глашали к себе. И когда мы приходили, радушию не было границ.

Меня первое время удивляло, каким образом старообряд­цы находят нас с художником в палатке, затерявшейся сре­ди сотни других. И что же, оказалось, остроумный Григорий Селиверстович сделал из цветного носового платка флаг, который и водрузил над нашей палаткой. Таким образом, все остальное время на всех могилах палатка с флагом и была центром для бесед.

Нам указывали то на одного, то на другого популярного старообрядца. Вот богатей из Невьянска, вот из Сибири, а вот тот из Екатеринбурга, паломничающий ежегодно со сво­ей семьей. Но удивительно не оригинально все они вели себя здесь. Казалось, что все пять тысяч старообрядцев, палом­ничающих на Веселых горах, были из одной семьи. Так, у них все было обще и одинаково, начиная с костюмов и кон­чая последней краюшкой хлеба. Я обратил на это внимание одного из своих собеседников.

— Да, Веселые горы — это евангельская* страничка нашей жизни. Здесь мы все равны, — было ответом.

На Веселых горах не было даже намека на какой-либо торг, были только две палатки, в которых продавались ико­ны древней живописи, лестовки**.

За всем, что касается пищи, вы можете обратиться в об­щую палатку, и вам отпустят даром, и наконец гостеприим­но накормят в любой палатке.

На могилу о. Григория, отстоящую от могилы о. Максима на 5 верст, мы с художником направились в ночь на 27-е июня с расчетом прийти туда ранее всех и затем наблюдать пере­селение на нее паломников. И действительно, любопытно было наблюдать поспешное наполнение до того безлюдной поляны тысячами людей. В два часа утра на могиле не было, что называется, ни живой души, а к восходу солнца жизнь с поразительным сходством отлилась в ту же форму, что и на предыдущих могилах.

Много своеобразной прелести имело это передвижение с могилы на могилу, при этом вносило разнообразие в па­ломничество, и потому не так утомляло.

Местность у о. Григория была живописнее всех осталь­ных могил. В особенности красива группа камней, располо­женная у самой дороги и служащая как бы преддверием по­ляны с могилой. Камни носили название Потная гора.

Подвижник Григорий был иконописцем и по преданию большую часть своих икон написал на вершине названной группы камней, откуда открывался поэтический вид на ок­ружающий лес — ближайшие горы и долины.

28-го июня молебствия заканчиваются на могиле о. Пав­ла. Несмотря на то, что последняя отстоит от могилы Гри­гория на десять верст, мы решили пройти туда пешком и не раскаялись. Половину пути дорога идет широкой просекой в долине среди волнообразных возвышенностей, покрытых столетним бором. А за этим бором далеко-далеко в прозрач­ном утреннем воздухе, покрытый синеватой дымкой, виден был сам могучий Уральский хребет.

Могила о. Павла расположена у самой подошвы горы Ста­рик, считающейся самой высокой в центре гор Среднего Урала.

О. Павел самый популярный подвижник среди уральских старообрядцев. Здесь число паломников значительно увели­чилось, так как многие приехали прямо сюда, не заезжая на

могилы остальных подвижников. Обстановка могилы та же, что и на тех, за исключением мраморного памятника, кото­рый красуется на могиле о. Павла.

Первый день молебствия у старообрядцев называется днем радостной встречи, а последний — грустного расстава­ния. Молились на последней могиле буквально круглые сут­ки. Чрезвычайно красива и поэтична была последняя ночь на 29-е июня. Молитва закончилась в час ночи. После мо­литвы над тысячной толпой на возвышении появилась ху­дощавая, хрупкая фигурка начетчика А.Т. Кузнецова, с бело­курой головой и с блестящими глазами. Лицо Кузнецова ос­вещал пламенем свечи старец-инок Антоний. Кузнецов об­ратился к паломникам с речью, в которой призывал верую­щих хранить заветы Христа о любви и правде, которую так стойко осуществили в жизни досточтимые подвижники Ве­селых гор.

Голос проповедника плавно лился в толпу в тишине звез­дной ночи, так гармонировавшей с народной проповедью на поляне. Наблюдавший эту картину художник воскликнул:

— Да это же первый век, и перед нами первые христиане!Совершенно справедливо, что молившиеся перед нами

христиане XX века удивительно были похожи на первых хри­стиан.

Моление закончилось ночью 28 июня, а утром 29 июня можно было наблюдать, как, словно ручейки, полилась на­родная волна по многочисленным тропинкам с Веселых гор.

29 июня на удивление ясная, тихая и теплая погода, стояв­шая все четыре дня, резко изменилась. Подул сильный ветер, побежали тучи, накрапывал дождь. Словно намеренно ураль­ский бор захотел показать нам свою могучую непогоду.

Действительно, в лесу сделалось неприветливо — безлюд­но и жутко. Шумели деревья, перекликались совы. Бор за­жил своей обычной жизнью.

Жизнь гор так захватывала своей оригинальностью, что за четыре дня я, например, совершенно отвык от города, и очень не хотелось возвращаться к повседневной сутолоке, в сравнении с которой проведенное на могилах время пред­ставляется красивой христианской сказкой.

На вокзале в Невьянске я встретил многих паломников-старообрядцев и, представьте, был поражен происшедшей с ними переменой — о сарафанах и подрясниках* и помину не осталось, их заменили смокинг, платье-колокол и т.п. А когда я в дорожном костюме, достаточно поиспорченном и загрязненном за четыре дня хождения по горам и лесам, вошел в купе второго класса, соседи бросали на меня косые взгляды и сторонились.

Начинала давать себя знать психология города, где обра­щают внимание не на глаза, горящие от пережитого возбуж­дения молитвой, а на ваш котелок**.

Веселые горы, 25-29 июня 1910 г.

Д. Мамин-Сибиряк

В КАМНЯХ

I

Наш полубарок отвалил от пристани Межевая Утка в пер­вых числах сентября. Вода в Чусовой стояла очень низко, и наше сшитое на живую нитку суденышко постоянно задева­ло за «таши», т.е. за подводные камни. Для непривычного человека, особенно в первый раз, даже делается страшно, когда по дну барки точно кто черкнет ножом. Вздрогнешь даже в первый момент. Только взглянув на спокойные лица

ЖЕМЧУЖИНКА В «ЧУСОВИАНЕ»

Очерк Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка «В камнях» — редко пуб­ликуемое его произведение. Широкому читателю очерк практически неиз­вестен. Достаточно сказать, что в советское время он появился в печати толь­ко однажды (Собрание соч. в 10 т. М.: «Правда», 1958 (Б-ка «Огонек»)).

Между тем место очерка в «Чусовиане» Мамина-Сибиряка весьма замет-

бурлаков, успокаиваешься и стараешь­ся скрыть невольное смущение. Бур­лаки не обращают никакого внимания на такие почеркивания, и разве когда получится довольно сильный толчок, точно за дно барки схватит какая-то могучая рука, и наше суденышко все вздрогнет, кто-нибудь проговорит стереотипную фразу:

- Тише, хозяин дома!Наш полубарок представлял собой

судно длиной сажен в десять и шири­ной около четырех. На носу и корме были устроены легкие палубы, сере­дина была открыта; медные «штыки», уложенные правильными рядами по средине и около бортов, издали пред­ставлялись поленницами каких-то ко­ротеньких красных дров. Настоящие большие барки ходят по Чусовой только раз в году, весной; они имеют

в длину 18 сажен, покрыты сплошной палубой и вмещают до 15 ООО пудов груза, тогда как наш полубарок был нагру­жен всего 4 ООО пудов штыковой меди. На средине нашего полубарка была устроена из рогож избушка водолива; около нее дымился очаг; у самого борта льяло для откачивания из барки воды деревянным ковшом совершенно особенно­го устройства. На носу и на корме были прикреплены длин­ные бревна с широкими досками на концах это «понос­ные», или «потеси», при помощи которых барку поворачи­вают в ту или другую сторону. Такая потесь представляет из себя громаднейшее весло, которое едва поворачивают пять человек. На задней палубе на небольшой скамеечке сидит обыкновенно сплавщик.

Две кучки бурлаков, стоявших у поносных, казались изда­ли грязным пятном, кучей лохмотьев, которые начинали шевелиться вместе с поносными, повторяя каждое их движе-

но, хотя по отношению к хрестоматийному и широко известному полотну писателя — очеркам весеннего сплава по реке Чусовой «Бойцы» — очерк «В камнях» играет роль этюда. Но ведь писатель, в отличие от художника, не делает набросков, а каждую свою вещь пишет набело, как цельное и закон­ченное произведение. Вы это почувствуете, читая очерк. Только в совокуп­ности произведений можно выстроить некий условно-качественный ряд.

Вот, например, «Чусовиана». К «Бойцам» писатель пришел не сразу. Сплав

ние. На носовой палубе, у конца поносного, под «губой», по бурлацкой терминологии, стоял высокий здоровенный мужик в рваном рыжем зипунишке и какой-то невероятно сплющен­ной и заношенной кожаной фуражке. Его лицо, красное и рябое, освещенное всего одним глазом, принадлежало к раз­ряду тех особенных физиономий, которые не забываются. Новенькие лапти на ногах и синие порты дополняли его кос­тюм. Как-то странно было видеть это могучее тело облечен­ным в такие жалкие лохмотья. Неужели эти могучие жилис­тые руки не могли заработать даже на приличный костюм? Нет, Федька Рыбаков не мог пожаловаться на свои заработки и частенько щеголял в плисовых шароварах, красной кумач­ной рубахе и пуховой шляпе, но все эти предметы как-то не могли удержаться на нем и очень скоро уходили в ближайший кабак. Рядом с Рыбаковым стоял молодой парень лет семнад­цати. Поверх старенькой ситцевой рубашки у него была на­дета только одна суконная жилетка, на ногах лапти; его на­литое розовой кровью лицо дышало здоровьем, а глаза так и блестели. На голове Васьки так звали парня была нахлобу­чена старая баранья шапчонка, из-под которой кольцами вы­бивались светло-русые кудри. Опытный глаз сразу отличил бы, что Васька и Рыбаков утчане, т.е. с Межевой Утки, в кото­рой живут лучшие бурлаки. Они и держались не так, как дру­гие, с сознанием собственного достоинства, с оттенком презрительного спокойствия. Нужно сказать, что Васька во всем копировал Рыбакова, который по всей Чусовой славил­ся как один из лучших бурлаков и как самая отчаянная голо­ва. За ними у поносного стояли две девки, старик в войлоч­ной шляпе и отставной солдат с щетинистыми усами и узень­кими слезившимися глазками. Девки были в коротеньких ва­точных кофточках, из-под которых выставлялись подолы высоко подобранных ситцевых сарафанов и белые шерстя­ные чулки. Одна, Лушка, курносая и рябая, посматривала по сторонам своими небольшими черными глазами и постоян­но скалила белые, редкие зубы; другая, Степанька, рыхлый белый субъект, смотрела апатичным взглядом на все кругом и время от времени усиленно икала.

барок по Чусовой и типы бурлаков-сплавщиков появляются уже в раннем сту­денческом рассказе Мамина-Сибиряка «Русалки», который, похоже, только однажды

и увидел свет — в журнале «Кругозор» (1876, № 28-29). Затем в 1881 году в популярной столичной газете «Неделя» был опубликован очерк «На реке Чу­совой», подписанный криптонимом С.К (Два года спустя очерк был перепеча­тан в журнале для детей и педагогов «Семья и школа».) Затем последовал очерк «В камнях» — перед нами та же Чусовая, тот же трудоемкий и опасный сплав, но

- Направо нос-от!.. Поддержи направо нос-от!!. скоман­дует на корме сплавщик Окиня, и эта серая кучка бурлаков метнется на палубе, как спугнутые птицы. Рыбаков стоит под губой это довольно видный пост в бурлацкой иерархии, потому что сюда ставят только надежных рабочих, которые не спутают команды. Он без всякого напряжения придавит бревно книзу, поведет его в сторону и, высоко подняв губу кверху, держит ее в этом положении все время, пока бурла­ки, краснея от напряжения, отводят бревно. Васька покрас­неет, как рак, навалится плечом, и только доски говорят под его лаптями; девки налегают грудью, старик подхватывает с кряхтением. Солдат, по выражению Рыбакова, «финтюрит», т.е. ленится, и, кроме того, постоянно сбивается в команде.

- Хуже бабы; правой руки не знает, хриплым голосом замечает Рыбаков.

- Инвалид, одним порохом палит, вторит Васька, оки­дывая солдата презрительным взглядом, крупа несчастная.

- А ты не собачься... отзывается солдат. Под землей-то ты не больно страшен, раз под землей тебя много осталось...

Лушка толкает локтем Степаньку и кокетливо закрывает­ся рукавом кофточки; старик, кажется, безучастно относит­ся к этой перебранке, но потом, сдвинув шляпу на ухо, заме­чает:

- Ну чего вы аркаетесь? Чего вам мало стало? Ах ты, Гос­поди милостивый...

На кормовой палубе, на первом плане, виднеется коренас­тая фигура сплавщика Окини. Он сидит бочком на низень­кой деревянной скамеечке, заложив ногу на ногу. Ему на вид лет шестьдесят, но выглядит он еще молодцом. Кафтан из толстого, серого крестьянского сукна ловко сидит на его ши­роких плечах; из-под кафтана выбивается ворот пестрядевой толстой рубахи, плотно охватывая его могучую бронзовую шею, испещренную целой сетью глубоких морщин, точно она растрескалась под действием солнечного жара и непогоды. На ногах у Окини надеты кунгурские сапоги, насквозь пропи­танные дегтем. Маленькая, низенькая валяная шляпа сдвину­та на ухо, и из-под нее режущим взглядом смотрит пара не-

только в самую горячую весеннюю пору. С этим очерком Мамин-Сибиряк впер вые выступил в «толстом» российском журнале — «Дело» (1882). А в 1883-м в «Отечественных записках» Салтыкова-Щедрина появляются «Бойцы».

Путешествие на барке, опасное и драматическое, описанное в очерке «В кам­нях», началось там же — на пристани деревни Усть-Утки, что лежит при впадении в Чусовую реки Межевая Утка. В «Бойцах» писатель назвал деревню и реку образно — «Каменками», надолго введя в заблуждение краеведов и исследователей его творче-

больших серых глаз. Широкое лицо Окини, обрамленное небольшой русой бородкой, выглядит добродушно, и по его широким губам бродит неизменная улыбка. Из-за белых, час­тых зубов Окини так и сыплются бесконечные шуточки, при­баутки, пословицы и присказки. Даже в опасных местах Окиню не оставляет его неизменное добродушие. Плавать по межени, т.е. когда вода в Чусовой стоит низко, составляет гигантский труд: на протяжении почти четырех сот верст нужно знать, как свои пять пальцев, каждый вершок, иначе барка будет садиться на каждой мели, на каждом таше. Мож­но себе представить, какой поистине колоссальной памятью обладал Окиня, если под его войлочной шляпой укладывает­ся все течение Чусовой и он помнит тысячи мельчайших под­робностей ее течения, берегов и русла. Кроме реки, он в не­сколько часов должен изучить все особенности своего судна, потому что между барками, как и между людьми, громадная разница, хотя на первый взгляд они, кажется, ничем не отли­чаются друг от друга. Живая сила, которой располагает Оки­ня в данный момент, тоже должна входить в его соображе­ния, чтобы знать, на что можно рассчитывать. Большинство бурлаков знакомы Окине несколько лет, поэтому он только взглянет на новичков, прищурится, и на барке, как у себя дома на печке.

- Эй, служивый, не надсаживайся больно-то! покрики­вает Окиня. Пожалуй, с натуги спина заболит... Девоньки, груздочки молоденьки, помешивай!.. Аты, Федя, не больно тово, на девок-то не заглядывай...

Бурлаки посмеиваются. Звонкий голос Окини вызывает на суровых, изветрелых лицах ряд улыбок. Но нужно видеть старика в трудных местах, когда приходится «перебивать струю», «отработывать от камня» или пробежать щукой под самым «бойцом». Он стоит на палубе, широко раздвинув ноги, кафтан распахнулся, голос крепчает, глаза останови­лись на одной точке.

-Родимые, не выдай!.. Корму поддоржи... Нос налево, нос налево! Сильно-гораздо нос налево! Молодцы, нос налево!.. Навались, братцы... Шабаш нос-от!

ства. Потому что выше но течению Чусовой при впадении в нее речушки Каменки (в гранивдх нынешнего муниципального образования «Город Первоуральск») есть деревушка с одноименным названием. Здесь, в деревне Каменке, на доме бывшей кон­торы лесопилки долгое время даже висела мемориальная доска, сообщавшая о пре­бывании здесь писателя. Ошибку раскрыл ученый-географ Е.В. Ястребов (см. его за­метку «История одного досадного недоразумения» — «Урал», 1983, № 3. С . 143-145).

Ю. Горбунов

На корме подгубным Мамко, тоже утчанин, широкопле­чий молодой парень с белокурой физиономией. Рядом с ним стоит небольшого роста, некрасивый мужик с редкой чер­ной бородкой, Гаврилыч. За ним, рядом, стоят молодые па­рень и девка, Лекандра и Анка. Лекандра поражает своей мизерностью, особенно рядом с Мамком; это просто мусор­ный парень, как его называют бурлаки. Одет он в рваный зипунишко, лапти и меховую шапку. Рябое лицо Лекандры с узкими карими глазами более чем некрасиво; движения вялы, вообще, как есть несуразный парень. По другую сто­рону поносного стоит сестра Рыбакова, среднего роста по­жилая женщина с необыкновенно звонким голосом; рядом с ней прижался к бревну бывший заводской служащий Минеич. Жалко смотреть на его тщедушную фигурку, на кото­рой, как на вешалке, болтаются отребья длиннополого су­конного сюртука. За ним стоит заводская косточка, тагильс­кий мастеровой Афонька. Можно им залюбоваться. Ему едва минуло семнадцать лет, но какая могучая сила в этой белой груди, которая так и выпирает из-под разреза рубахи-косо­воротки; какое открытое, смелое лицо с прямым правиль­ным носом и большими серыми глазами!.. Слегка рыжие волосы прикрыты обносками отцовской шляпы, на ногах стоптанные сапожишки, на шее донельзя заношенная косын­ка с измочаленными концами.

- Ты, Минеич, не изломай поносного-то, шутит Окиня,

подмигивая и причмокивая. — Пожалей хоть дерево-то, еже­ли себя не жалеешь, старый-немолоденький!..

- У нас свадьба, Окиня, говорит Афонька, встряхивая волосами. Вон Лекандру с Анкой водой не разлить... Точ­но их приклеили к поносному!

- А тебе завидно? спрашивает Лекандра.- Стал я глядеть на этакое косое дерево!.. презрительно

отзывается Афонька.Анка, небольшого роста, смуглая, круглолицая девка, была

бы, пожалуй, красивой, если бы ее не портил косой глаз. Одета она лучше других и держится постоянно около Лекандры, потому что из одной с ним деревни. Эта парочка со­средоточивает на себе внимание кормовой палубы, и все изощряют на ней свое остроумие.

Когда я только что вошел на барку, бурлаки на первый раз показались какой-то безличной массой, из которой толь­ко после внимательного наблюдения выделились мало-помалу эти типичные физиономии, костюмы и характеры. Не прошло нескольких минут, в течение которых бурлаки огля­дывали друг друга, как уже безмолвным соглашением выра­боталось то общественное мнение, которое сказывалось во всем в интонациях голоса, во взгляде, в движениях. Утчане, конечно, стояли на первом плане; они составляли ядро, их мнение брало перевес во всех вопросах; за ними выдели­лись заводские: Афонька, старик в войлочной шляпе, Гаврилыч, Минеич. Остальные, как сброд, не пристали ни к кому, а так и остались сами по себе. Женщины вообще не шли в счет, за исключением Степаньки, которая слыла любовни­цей Рыбакова, а потому над ней не смели подшучивать с та­кой откровенностью, как над Анкой или Лушкой.

- Разве в бабе есть душа? резонирует водолив Прошка, ужасный враг всех женщин. В бабе пар, а не душа... Как все равно в курице. Потому им и цена такая: мужику до Левшиной дают восемь целковых, а бабе четыре. Ежели бы я был сплавщиком, я бы всех этих баб за косу да в воду...

- Ишь, какой строгий, замечает сестра Рыбакова. В бабе пар, а в тебе што? Ты лучше расскажи, как тебя жена дома ухватом обхаживает... Поди еще теперь бока болят?

Прошка только крутит своей черноволосой головой и отмахивается руками. После сплавщика, водолив самое зна­чительное лицо на барке, потому что, во-первых, на его от­ветственности весь груз, а потом он следит за исправностью судна, чтобы не было течи, не выпадала конопатка, не на­коплялось много воды. Водолив нанимается обыкновенно до самого места назначения барки и получает жалованье

помесячно. Сплавщик и бурлаки оставляют барку в Левшиной, последней пристани на Чусовой, а водолив остается до сдачи металла. В случае, если бы барка разбилась или река окончательно обмелела, сплавщику и бурлакам больше не­чего делать, как только брести по домам, а водолив остается караулить. Поэтому в водоливы выбираются самые надеж­ные мужики, особенно на барках с медью. Нет ничего лег­че, как взять двадцатифунтовую штыку меди и незаметным образом вынести на берег или даже спустить в воду, чтобы на обратном пути продать эту лакомую добычу. Водоливу при­ходится день и ночь следить за бурлаками, иначе он может жестоко поплатиться, потому что у него вычтут из жалова­нья за всякую недостачу меди.

Прошка был пробойный мужик, тертый калач и хажи­вал на барках водоливом до Петербурга. Благодаря этим путешествиям, он уже вошел во вкус подлаживанья под ба­рина: умел угодить, прислужиться, чего совсем не было в Окине. Мне нужно было доехать на барке только до Кыновского завода, верст семьдесят, но Прошка сейчас же раз­городил свой балаган на две половины и предоставил одну из них мне, как барину. Эта политика была очень незамыс­ловата, но приводила в изумление бурлаков. Эти угрюмые создания еще не освоились с тем типом барина, который дает на каждом шагу на чаек и на водку, для них барин являлся в образе караванного, исправника, приказчика и тому подобной, грозу наводящей, братии. Впрочем, я был очень благодарен Прошке за его любезность, потому что было очень холодно и вдобавок начинал накрапывать осен­ний дождь. Лежать в такую приятную погоду даже под при­крытием рогоженного балагана составляло истинное сча­стие, блаженство, сравнительно с положением несчастных бурлаков, которым приходилось стоять у поносного под открытым небом.

- Что же они не наденут ничего на себя? спрашивал я Прошку, когда дождь смочил у всех рубашки и заставил Окиню застегнуть кафтан.

- Было бы чего надеть, барин...- Неужели у них больше ничего нет с собой?- Все на себе; в котомках хлеб да харчи. Разе у баб есть

што-нибудь.- Ведь холодно... Как они поплывут?- Вот так и поплывут...Оставалось только пожать плечами. Мне было холодно в

теплом осеннем пальто, под прикрытием балагана, а там стояли люди в одних рубашках, под холодным осенним дож­-

дем. Нужно заметить, что осень на Урале вообще стоит все­гда холодная, а на воде еще холоднее, чем на берегу.

- Привышный народ, говорил Прошка, являясь в бала­ган с медным чайником вскипяченной для чаю воды. Им не впервой в одних рубахах плыть. Ну, да и на работе тоже греются... Водку берут другие.

Мне просто было совестно прохлаждаться чаем в балага­не Прошки и возбуждать общую зависть этой роскошью. На одном плесе, где не было работы, я пригласил Окиню и Минеича, а остальным бурлакам пообещал водки в первой деревне, какую встретим на берегу.

Сплавщик пришел первым. Перекрестившись, он осторож­но налил чаю на блюдечко и, отдувая пар, выпил стакана че­тыре. В широкую щель, которая образовалась между рогожа­ми, он следил все время за берегом и время от времени ко­мандовал «ударить нос направо» или «поддоржать корму».

- Ему глаза завяжи, так проплывет, говорил Прошка, кивая на сплавщика.

- Всяко, Прошь, бывает, уклончиво отвечал Окиня.- Мы где сегодня остановимся? спрашивал я, потому что

начинало уже вечереть.- Зачем нам останавливаться?- Как зачем: ведь ночью не поплывешь здесь...- Ничего, Бог поможет, проплывем.- Да ведь темно будет?- По приметам сбежим... На камни будем глядеть.Бурлаки никогда не говорят, что барка плывет, а непре­

менно «бежит»; горы они называют камнями. Поблагодарив за угощенье, Окиня ушел на свою скамеечку, а вместо себя послал Минеича. На бедняка было страшно смотреть: это был скелет, обтянутый кожей. Все в нем было смочено до последней нитки. Худое, изможденное лицо смотрело таким страдальческим, губы посинели, кожа получила мертвенно­серый цвет. Тощая, жилистая шея была вытянута, пальцы на руках судорожно скорчились и даже почти почернели. Мне показалось, что Минеич замерзал.

- Минеич у нас завсегда в худых душах, шутил Прошка (на заводах выражение «в худых душах» равносильно наше­му «при смерти»), Ты которую путину ломаешь, Минеич?

«Сломать путину» значит сплыть на барке.- Пятый раз плыву, отвечал служащий, принимая дро­

жащими руками стакан чаю.- Вы раньше в Тагиле служили?- Да, служил... Лет двадцать прослужил, а потом отказали

от службы.

- Что же, у вас семья есть?- Как же и жена, и дети. Целых пятеро... Да, четыре де­

вочки и один мальчик.Минеич с жадностью глотал горячий чай. Его бесстраст­

ный взгляд заметно оживился, и он только вздрагивал, ког­да струйка холодной воды пробегала у него по спине.

- Неужели вы никакой другой службы себе не нашли? спрашивал я.

- Был несколько лет учителем, потом штегерем... Везде отказывают.

- Все водочка нашего брата в малодушие производит, резонировал Прошка, когда Минеич уплелся на палубу.

- Когда же бурлаки спать будут? спрашивал я.- По сменам спать будут. Вот приткнемся где-нибудь к ог

рудку или набежим на таш, тогда спи, сколько влезет. Или вот, когда из камней выбежим, за Камасиным места откры­тые пойдут, ветер как ударит и стоишь ден пять в другой раз. В камнях и успеваем поскорее выбежать...

II

Берега, мимо которых плыла наша барка, представляли великолепнейшую панораму гор и высоких скал; река про­рыла между ними глубокое русло, обнажив каменные стены. В некоторых местах над рекой нависали массивные скалы сажен в сорок вышины; даже холодело на сердце, когда бар­ка приближалась к этим каменным стенам, обдававшим хо­лодом и сыростью. Сама вода как-то стихала в таких местах и катилась темной молчаливой струей. Малейший звук, кап­ли воды, которые падали с поносных, топот бурлацких ног все это глухо отдавалось здесь, как в склепе. Когда поносные начинали бухать в воде и вспененные волны грядой разби­вались о каменные громады, звуки, отражаясь от скал, пере­мешивались и с глухим ревом неслись вниз по реке, где едва виднелся узкий клочок неба, точно горы были рассечены ударом сабли. Горы были покрыты диким дремучим лесом. Ели и пихты, как рать великанов, заполонили все кругом на сотни верст, только их готические вершины выскакивали из этой сплошной темно-зеленой массы и придавали ланд­шафту строгий, угрюмый характер. Вглядываясь в эту тра­урную зелень, глаз отыскивал и здесь оригинальную могучую красоту: свет и тени, резкие контуры и темные цвета скла­дывались здесь в удивительную картину. Местами горы под­нимались выше, лес редел, являлись обнаженные горные

породы, где только редкие деревья лепились по трещинам и уступам, как солдаты, бравшие штурмом неприступную крепость. Вон, в одном месте, стройная, как девушка, моло­денькая ель бойко взбежала на самый верх, но здесь точно ее встретили залпом, и она, как смертельно раненная, по­висла на страшной высоте. Можно различить даже узлова­тые корни, которыми молодое деревцо ухватилось за ост­рые камни, и кажется, что это судорожно сжатые руки врос­ли в тощую почву. В другом месте на выступе скалы укрепи­лось десятка полтора елей; они точно остановились здесь отдохнуть и с гордостью смотрят на товарищей, которые поднимаются к ним снизу. Вот раненое деревцо подхвачено руками товарищей; вот лежит несколько убитых; вот отсту­пающий неприятель... Право, глядя на эти причудливые группы красивых елей, невольно олицетворяешь их, тем более что эти деревья действительно ведут вечную борьбу за существование, за каждый вершок земли, за каждый луч света, за каждый глоток воздуха между собой, со скалами, с бушующей внизу водой, с бурями, непогодами и глубокими северными снегами. Кое-где сверкает золотой листвой оси­на, подойдут к самой реке несколько скромных березок, высоко поднимется лиственница с широко распростерты­ми ветвями, встанут в сторонке несколько сосен и рябин и опять ели заполняют все кругом. Это их царство.

Некоторые скалы тянутся версты две, точно плывешь по узкой извилистой улице какого-то мудреного средневеково­го города.

На нижней части этих скал можно ясно видеть высоту весенней воды, которая поднимается иногда аршин на семь выше обыкновенного горизонта. Под некоторыми камнями, где течение реки суживается или река делает крутой пово­рот, вода поднимается еще выше, точно собирая все силы против своего главного врага. Теперь на мягком известняке можно видеть только грязные полосы.

Форма этих скал самая разнообразная, и можно только удивляться, как еще держатся некоторые массы камней они уже наклонились и, кажется, готовы ринуться в реку, кото­рая сосет их. В некоторых местах так и кажется, что эти ска­лы не игра слепого случая, а результат работы разумных су­ществ; вот правильно заложенная стена, вот фундамент какого-то здания, угол дома, легкая башенка, смело поднятый свод... Иллюзия настолько сильна, что глаз различает даже отдельные кирпичи, из которых возведены эти дворцы, баш­ни и стены. На вершине некоторых скал лепится несколько почерневших и покосившихся крестов.

- Это что за кресты? спрашиваю я у Рыбакова.- А когда весной барка убьется под камнем и кто из бурла­

ков утонет, вот и поставят крест на камне, объясняет ко­лосс.

Бурлаки под такими крестами снимают шапки и набож­но крестятся. Ведутся разговоры, какая барка убилась здесь, почему, кто был сплавщиком, сколько утонуло бурлаков. Вспоминают разные случаи и приключения из собственной жизни. Лица оживляются, слышатся вздохи, иногда смех, потому что du sublime au ridicule il n’y a q ’un pas* (от вели­кого до смешного один шаг фр.).

- Когда я еще в учениках плавал, рассказывает Окиня, встряхивая волосами, чуть не потонул было. Ей-Богу... Грех и смех! Барку гнал Гордей, да под Молоковым ее и убил. Сила не взяла... А в те поры вода страсть какая высокая была. Вес­на вышла дружная, так все и поплыло. Ну, как мы наскочили на бойца, народ ошалел: кто котомку тащит из-под палубы, кто в лодку, кто за бревно, кто за доску... Каша кашей, а бар­ка, как купчиха, так и села в воду. А я еще от дедушки слыхал, што в лодку этаким делом ни-ни: зря друг дружку перетопят. Снял сапоги, выбрал досточку потолще и жду... А вода под Молоковым, известно, как в котле кипит; убитую барку так дохлой кобылой по струе и несет. Страсть Господняя!.. Дело впервой, испужался до смерти... А тут еще народ в воде ва-

ландается, крик, стон... Плывет, плывет по реке бурлачок, захлестнет его валом только и видели... Одни пузырьки по воде пойдут. А на барке с нами плыла одна баба. Она еще сватьей мне приходится... Ну, известно, бабье дело: совсем из ума вышибло, бегает по палубе, как овечка... Ах, думаю, пропадет, дура. «Сватья, кричу, держись за доску!» А она и слов уж не понимает, осатанела. Ну, я ее столкнул в реку, со­творил молитву да и сам за ней... А мою бабу, как редьку, так и повертывает в реке. Доплыл к ней, сунул ей доску: «дер­жись», мол. Сватья ухватилась, а доска нас двоих не держит. Что будешь делать? Сватью столкнуть с доски жаль, а само­му утонуть не охота, да еще сапоги у меня в руках-то, тоже жаль своему доброму попущаться. Все-таки пожалел бабен­ку, ослобонил ей доску, а сам сапоги в зубы да к берегу. Толь­ко этак аршина с два отплыл, оглянулся, а сватья со страху доску мою выпустила и опять редькой по реке-то... Ну, тогда в силе был, воротился, схватил ее за зипун и волоку к бере­гу... А сапоги все в зубах держу... жаль. Только моя баба как сгребется за меня, прямо за ногу, как щука, и шабаш... Не могу ее отцепить, и кончено. Ну, думаю, пришел мой конец: так ко дну и тянет, до берега еще далеко, а сватья меня не пущает. Опять сотворил молитву... Тут меня и просветил Гос­подь: как с сапогами да со сватьей нырну она хлебнула воды и отпустила меня. Слава тебе, Господи! Вынырнул; а сватья тонет уж, только ручка из воды выставляется. Я все-таки за ней... А сапоги все в зубах. Подплыл, схватил за волосы да на берег. И сватью выволок, и сапоги соблюл. Откачали мы ее на берегу, а я ей и говорю: «А ведь ты меня, такая-сякая, чуть не утопила...» — «Ничего, говорит, не помню!» —«Моли, мол, Бога, что ты мне сватьей приходишься, а то не стал бы я нырять за тобой, как меделянский пес»... Наших в те поры человек шестнадцать утонуло.

- Со страхов обыкновенно, друг друга и топят, говорил Гаврилыч. Мы этак же как-то плыли, а перед нами барка и убейся... Ну, народ, обыкновенно, в воде тонет. Глядим, двое прямо к бойцу же и плывут. Один было схватился рукой за веточку уцепился, висит. А мы на них к бойцу так стрелой и пластаем, в зарез... Уж близко было, сняли бы беспремен­но, а другой-то подплыл, да его за ногу. Ну, оба в воду, сердя­ги... Так и потонули ни за грош. Я так полагаю, прибавил Гаврилыч после небольшой паузы, что это блазнит челове­ку, когда он тонет... Может, ему нечистая сила глаза отводит: кажется, поди, что плывет к мелкому берегу, а тут вдруг го­ловой о камень.

- А вот спросите, как Прошка барку убил под Горчаком

камнем, говорил Мамко. Я тогда с ним плыл... Тоже напримались страсти-то. Барку вверх дном выворотило.

- Прошь, а Прошь, расскажи, упрашивали бурлаки.- Отвяжитесь, черти... Ну, убил так убил, отвечал Про­

шка, помешивая что-то деревянной ложкой в чугунном ко­телке, очень искусно пристроенном у самого огонька. Вам какая забота?

- Тогда с тобой служащий плыл? спрашивал Окиня.- Плыл. Какой-то уткинский.- Ты его и утопил?- Нет, он-то остался цел, а жена и четверо детишек тово...- Захлестнуло валом?- Не то штобы захлестнуло, а вроде как от своей глупос­

ти... Барку-то как бздануло о боец батюшки мои светы: све­топреставление! Она, как лошадь, на дыбы... Ей-Богу! Дос­ки это летят, чугун, палубы, поносные, люди... А вода так и мелет, так и мелет. На верхней палубе была маленькая ка­зенка пригорожена, ребятишки у служащего в ней и сидели. Сам-то с женой стоял на палубе вместе со мной... Как это барка сорвалась к бойцу, жена-то у служащего в казенку, за детишками, а четверых где зараз вытащишь. В одну секунду барка моя на дыбы, мы с нее горохом так и посыпались в воду, а потом барка этак плечом, плечом да и выворотилась вверх дном. Да не оказия ли: пятнадцать тыщев пудов чугуна было, точно вот кто схватил ее рукой да и переворотил!..

- Этакая силища у этой воды, братцы!..- Бедовое дело, когда река играет...- Ну! вылезли мы на берег, продолжал Прошка, подбрасы­

вая в огонь несколько поленьев, кто где!.. Как тараканы рас­ползлись, или вроде, если кошку за хвост в реку... Служащий тоже выплыл, а барка вверх дном, пустая мимо нас плывет. Ни жены, ни детей... Как ударится, сердяга, оземь тут и ума ре­шился. Так в Перми, в сумасшедшую больницу, и свезли.

- Да что ему за неволя была с караваном плыть?- Да так сказывал, что трахтом до Перми надо было зап­

латить рублей двадцать, а тут даром довезут.- Вот те и даром!.. А!- Ох-хо-хо! Грехи наши тяжкие... Покорыстовался, а Гос­

подь и нашел, резонирует Гаврилыч.- Ну, так, Гаврилыч, нельзя, возражает Окиня. Мало

ли народу по реке плавает: может, грешный-то выплывет, а святой человек потонет. Это уж не в наказание, а так произ­воление Божеское.

- Нет, Окиня, ежели кто грешный человек безпременно утонет. Взять собаку теперь...

- Ну, это другое дело, решает Окиня. Дай мне тыщу рублей, я и то не поплыву с собакой...

- По какой причине не поплывешь? приставал Гаврилыч. По той причине, что собака все одно что черт... Не­чисть и погань, одно слово. А грешный человек хуже пса...

- А если грешный человек покается, Гаврилыч? спра­шивает Минеич, прищуривая глаз.

- Да когда он успеет покаяться-то? Тут один секунд, и ша­баш: только пузырьки...

- Ну, а если так: грешный человек видит, что барка на бой­ца бежит, он сотворит про себя молитву и раскается. Тогда как?

- Это ты, Минеич, правду сказываешь, согласился Оки­ня. Поэтому я пса никогда не возьму на барку... Пес разе может раскаяться? Может, в нем черт сидит, а он к тебе идет и этак хвостиком виляет.

- Вот тоже, если свистеть на барке... нерешительно за­мечает кто-то.

- Свистеть это совсем другое дело, говорит Окиня. От свисту ветер поднимается... Уж это верно! Ты, Минеич, хоть и был учителем, а этого не понимаешь... Верно тебе гово­рю.

- Да не может быть, протестовал Минеич, в качестве образованного человека.

- Этак же вот по межени плыли мы в позапрошлом году с приказчиком одним, рассказывает Окиня, болтая ногами. Он вот так же: пустяки, говорит; старухи, говорит, наврали... Ходит этак по барке да посвистывает. Ну, думаю, свисти, только штобы после не плакать. Выбежали это мы из кам­ней, пониже Камасина, и принял нас ветер, и принял, и при­нял... Две недели выстояли у берега. «Ну, говорю приказ­чику после, будешь еще свистеть?»

Бурлаки хохочут. Минеич служит мишенью для шуток и острот. Когда он пытается объяснить причины происхож­дения ветра, вся палуба помирает со смеху, и он смолкает. Дождь продолжает идти, точно сверху сыплется мельчайшая водяная пыль. На передней палубе бурлаки приуныли. Толь­ко солдат и неугомонный Васька грызутся меж собой.

- Молчи, кислая шерсть! говорит Васька.- А ты расскажи, как кислоту воровал? спрашивает сол­

дат.Васька прославился тем, что однажды забрался на при­

стани в амбар и украл «кислоту». Он думал, что в бутылке водка или спирт. На беду, он еще упал дорогой, и ему жесто­ко обожгло все ноги. Вылежал в больнице месяца три и те­-

перь, как ни в чем не бывало, только посмеивается. Это об­стоятельство сблизило Ваську с Рыбаковым, у которого он «в подрушных», как говорят бурлаки.

- Эх, соколы ясные, синички-сестрички! весело покри­кивает Окиня на приунывших бурлаков. Не весь голову, не печалуй хозяина!

Но эти возгласы плохо ободряют продрогших, полузамерзших бурлаков. Вечер приближается, всем хочется согреть­ся и соснуть. Баба суетятся около огня и воюют с Прошкой из-за дров и из-за котелка. Прошка, из любви к искусству, ругается с ними напропалую. Бурлаков занимает эта сцена.

- Лушинька, голубушка, котелком-то его по башке окрес­ти!.. советует Окиня. Ну, еще разок...

Сплавщику очень хотелось бежать целую ночь, но бурла­ки начали роптать и наконец совсем взбунтовались.

- Издохнуть, что ли, нам? заворчал даже Рыбаков, кото­рый вообще был скуп на слова.

- А черт ли вам не велел одежу брать с собой?.. ругается Окиня на палубе. Нанимаются, а дошло дело на попят­ный двор.

- По ночам мы не нанимались плыть, возражает старик с передней палубы.

- Верно, верно! слышатся голоса. Хватит, Окиня, пора... Собирай снасть, ребя... Кто на берег?

Плыть на берег со снастью, т.е. с канатом, вызвались Вась­ка и Афонька. Они сели в косную, куда сложили им канат, и отвалили к берегу.

- Тут за мыском сичас кедрик стоит, кричал Окиня, бе­гая по палубе. А около кедрика пень, вот за него и заки­дывай снасть... Налево нос-от!

Хватка, т.е. привал барки к берегу, даже осенью, «в камнях» довольно замысловатая вещь, потому что течение здесь доволь­но сильное и нужно много ловкости и уменья, чтобы остано­вить барку. Про хватку весной и говорить нечего. Тогда сплошь и рядом рвется снасть или перегорает огниво, т.е. деревянный столб на корме барки, на который наматывается снасть. Дело в том, что когда конец снасти укреплен на берегу за дерево, нельзя закрепить снасть на огниве мертвой петлей, потому что или снасть порвется, или вырвет огниво. Чтобы предуп­редить это, начинают травить снасть, т.е. обернутую вокруг огнива снасть понемногу выпускают, и барка останавлива­ется постепенно. Нужно видеть, какая сила развивается здесь от трения снасти об огниво: часто огниво загорается и снасть его перерезывает. Если канат лопнет, концами мо­жет убить несколько человек, чему и бывали примеры.

Я с любопытством следил за всеми подробностями про­исходившей хватки. Косная быстро неслась к берегу. Про­шка стоял на корме и разматывал снасть. Вот Афонька и Васька причалили к берегу, выскочили из лодки и вдвоем едва поволокли по траве тяжелый канат.

- Готово! донеслось с берега.Прошка ждал только этого слова и быстро навернул

снасть на огниво. Барка вздрогнула, и канат натянулся, как струна.

- Трави снасть-то, трави! орал Окиня. Корму поддоржи...

Прошка спустил немного снасть, огниво задымилось. Бар­ка, точно живая, сделала еще несколько усилий, но, созна­вая их бесполезность, тихо, кормой подошла к берегу.

- Шабаш! скомандовал Окиня; все сняли шапки и пере­крестились.

III

Прошка был против того, чтобы «хвататься», потому что бурлаки пойдут непременно на берег, чего стоит украсть полупудовую штыку. Когда бросали сходню, он стоял у бор­та и осматривал каждого, кто шел на берег. Скоро на берегу запылало несколько костров, около которых собрались куч­ки бурлаков. На барке остались: Гаврилыч, Минеич, стари­чок с передней палубы и сестра Рыбакова. Она варила те­перь ужин и вообще играла роль хозяйки. Странное дело, даже на барке, среди этого отчаянного сборища и подонков общества, одно присутствие женщины вносило с собой теп­лый семейный характер и сейчас сглаживало те резкости, которые прежде всего бросались в глаза. Даже Прошка и тот перестал ругаться, а, сидя на тюках меди рядом с Окиней, терпеливо ждал варева. Впрочем, он зорко следил за берегом, и малейший шорох заставлял его вскакивать.

- Ведь и народец только, ругался Прошка, с живого кожу сдерут!..

- Ты, смотри, не сдери с кого, спокойно заметила сест­ра Рыбакова; она держала себя очень степенно и плыла с исключительной целью «заробить» четыре целковых, т.е. проплыть на барке, может быть, недели две да пройти об­ратно пешком верст триста.

-А ведь ты точно, Прошь, говорит Окиня, подмигивая,- ежели тебе в лапы попасть, обломаешь...

- Освежую, как есть, соглашался Прошка, скаля зубы.

Незамысловатое варево скоро было готово, и вся компа­ния разделила его по-братски. Здесь все были равны и ели в каком-то благоговейном молчании, осторожно отламывая кусочки хлеба, чтобы не уронить ни одной крошки, и стара­тельно облизывали свои ложки. Глядя на этот ужин, кажет­ся, мертвый захотел бы есть, так все выходило аппетитно. Варево состояло из разваренной поземины* пополам с про­сом. Когда котелок был пуст, все усердно помолились на во­сток и поблагодарили хозяйку, которая одинаково ответила всем: «Свое кушали».

Окиня ушел спать в балаган к Прошке, Гаврилыч свернул­ся клубочком тут же у огонька, на медных штыках, подостлав под себя рогожку и сверху закрывшись старым зипуном. Прошка бродил по палубам и от нечего делать вполголоса ругал кого-то: ему приходилось не спать целую ночь и карау­лить металл.

- Уж не знаю, идти на берег или соснуть здесь, у огонька? размышлял Минеич, улыбаясь рассеянной, доброй улыбкой; он успел высохнуть около огня и согрелся варевом.

- А ты постой, отозвалась сестра Рыбакова, мывшая в реке котелок и ложки. У тебя на кафтане-то больно дыра велика... Сними, так я зашью.

- Будь такая добренькая, Савишна, просил Минеич, сни­мая свою хламиду.

Савишна прибрала ложки и котелок, принесла из-под па­лубы свою котомку и добыла оттуда клубок ниток с иголкой и несколько лоскутков старого сукна и холста. Она широко растянула сюртук Минеича против огня и только покачала головой. Можно было подумать, что Минеич только что вышел из какого-то сражения, где его рубили саблями, коло­ли пиками и шальные пули рвали на клочья его одежду.

- Решето решетом, проговорила Савишна, затрудняясь выбором зиявших пред ней дыр.

- Да, поизносился малость, соглашался Минеич, с удив­лением рассматривая свое одеяние. Без сюртука, в старой, донельзя заношенной рубашке и коротких холщовых шта­нинах, Минеич имел самый жалкий вид: ввалившаяся грудь, тоненькие ручки и ножки, сгорбленная спина и вытянутая тонкая шея являлись во всей своей непривлекательной ви­димости. Когда Савишна наконец выбрала самую опасную, по ее мнению, дыру и присела с иглой к огоньку, Минеич сел около нее на корточки и, подперев свою птичью голов­ку высохшей рукой, с тупой покорностью совсем беспомощ­ного человека внимательно следил за ее работой.

- Уж только эти и мужики: ничего-то у них толку нет, -

думала вслух Савишна, быстро работая иглой. Ведь вот прибежим, Минеич, в город, получишь ты целковых пять, ну, и заведи себе одежонку.

- А назад, Савишна, с чем пойду? Ведь триста верст пеш­ком...

- Ну, оставь целковый.- Дома жена, ребятишки... Им тоже надо.- Так ты и принес домой жене денег... покачивая голо­

вой, не в укор проговорила Савишна. Ведь все до после­днего грошика пропьешь в городе-то...

Минеич только поник головой, подавленный величием тех нужд и слабостей, из которых была соткана вся его муд­реная жизнь.

- Все пропью... глухим голосом проговорил наконец Минеич, махнув рукой.

- Я бы все до единого закрыла эти кабаки, говорила ти­хим голосом Савишна. Ну, чего ты придешь домой-то без грошика? А там жена голодом сидит, детишки... Эх ты, горе лыковое!

- Знаю, сам все знаю!.. глухо проговорил Минеич, уда­рив себя кулаком в сухую грудь. И жаль ведь мне их...

- С горя и выпьешь?- Да, выпью, а потом приду домой, взгляну на эту свою

бедность, так вот точно кто ножом полыхнет по сердцу. Жена примется меня корить, а я ее тиранить... Ей-Богу! Зверь зверем... Ребятишки кто к соседям, кто под лавку, а я ее тираню, а я ее тираню... Возьму да еще на колени возле себя на всю ночь поставлю или веревкой свяжу ей назад руки, да ноги к рукам и притяну... Так она и лежит другой раз це­лые сутки.

- Зачем же вы так делаете? спросил я, возмущенный этим равнодушным повествованием о собственных мерзостях.

- Да как вам сказать... и сам не знаю, зачем ее тираню, а так... кажется, вот взял бы нож да на мелкие части всю ее и разрезал... Безответная она у меня какая-то, а меня это еще пуще бесит, потому как я все-таки муж и хочется мне, чтобы она у меня на коленях прощения просила. Ежели соседи кто заступятся, я еще хуже делаюсь, потому жена ведь моя... зна­чит, я в своем праве.

- Ишь, какой Аника-воин, равнодушно проговорила Савишна, не поднимая глаз от своей работы. Меня порази­ло ее безучастное отношение к этим гадостям.

Я внимательно смотрел на тирана: кажется, пальцем его ткнуть, так и душа вон, а между тем это ужас целой семьи, ее страх и трепет. Мне пришли на память те богословские и

юридические тонкости, которыми опутан союз мужчины и женщины. Ведь этот же самый Минеич и не подумал бы ти­ранить свою безответную жену, если бы не сознавал себя вправе делать с ней что угодно; и вдобавок, если бы она ушла от него, он, по праву мужа, мог вытребовать ее по этапу и воздать ей сторицей. Удивительное дело!..

- Ну, вот тебе и заплата, говорила Савишна, возвращая Минеичу его сюртук. Носи на здоровье...

- Спасибо, Савишна, благодарил Минеич, влезая в свою систему дыр. А ведь я раз совсем нагишом пришел было со сплаву, добродушно прибавил он, любуясь пришитой си­ней заплатой. Ей-Богу!

- Как не прийти нагишом: в кабаках кожу свою готовы про­пить, сквозь сон говорила Савишна, калачиком свертыва­ясь около огонька, напротив похрапывавшего Гаврилыча.

- Как же это вы ухитрились? спрашивал я, раскуривая папиросу.

- Да самое простое дело... В Перми деньги все пропили с бурлаками, а ведь дорогой, с устатку, тоже выпить хочется; ну, дойдешь до деревни, что-нибудь и заложишь, а потом в одном кабаке и рубаху со штанами пропил. Ей-Богу... Так на­гишом и пошел. Добрел до первой деревни, мужики в поле, а бабы как увидели меня бежать. Я вошел в избу, захватил какие-то лохмотья и ушел. Все-таки хоть и дыра на дыре, а не нагишом. Ох-хо-хо!.. Господи Батюшка, прости Ты наши великие согрешения!..

- Чистые псы эти мужики в другой раз, отозвалась Са­вишна, подняв голову. Только и заботы, чтобы глотку на­лить винищем, а наша сестра колотится-колотится, хуже вся­кой лошади двужильной, да ее же еще тиранят. Теперь взять мое дело: зароблю четыре целковых, один целковый проем в передний путь, а другой в обратный... значит, на руках ос­танется всего два целковых. А одежа, а обутки ведь носит­ся все...

- Разве у вас на пристани нет другой работы? спраши­вал я.

- Да какая, голубчик, бабе работа, особливо при беднос­ти? Тут хоть свою голову прокормишь и на обутки заробишь, а дома что дома и этого не заробишь. Теперь взять хоть пряжу... В день напрядешь, ну, пасма* четыре али пять, а за пасмо получишь по грошу, значит, две копейки на день при­дется. А ведь надо встать в четыре часа утром-то, да до по­здней ночи, не сходя с места, робить. А лен-то чего-нибудь стоит? Вот какая наша работа, голубчик. Зимним делом, ког­да уж совсем деваться некуда, ну, торчишь день-деньской за

прялкой... В зиму-то цельную хоть на одежонку сколотишь­ся, а поить, кормить кто станет? Ладно, у кого мужья хоро­шие, а наша сестра бобылка много слез напринимается... Да еще Бога благодаришь, что хоть и с пустым брюхом ляжешь спать, зато ты не бита, ребятишки с холоду да с голоду не колеют около тебя. Мудреная наша бабья жисть, барин...

- Тоже всякие из вас есть, говорил Минеич, выставляя голову из-под своих дыр. Другие... хе-хе!..

- Чего: другие? Ой, Минеич, Минеич, грешно так гово­рить!.. Вон взять хоть Лушку или Степаньку, ты думаешь, сладко им живется?.. Нам тяжело достается, а им вдвое суп­ротив нашего... Только ведь по молодости доводят себя до этого, по своей женской глупости и малодушеству...

Дождь немного перестал, но небо было темно, и желто­ватые облака неслись над самой землей. Река тихо бурлила, слегка покачивая барку. Огонь освещал спавших да темную фигуру Прошки, который безмолвно сидел на передней па­лубе. На берегу горело несколько огней, освещавших дере­вья и темные фигуры бурлаков. Изредка доносились голоса разговаривавших. Где-то в лесу ухал филин. Мне не хотелось спать, и я подошел к ближайшему огню. Могучая старая ель наклоняла над ним свои лапчатые ветви зеленым шатром. Изредка пламя косматыми языками рвалось вверх и добира­лось до самых ветвей, которые слегка трещали и долго све­тились медленно тлевшими иглами. Вокруг огня, в разных позах, расположились бурлаки. На первом плане лежали Мамко и Афонька. За ними виднелись фигуры Лушки и Анки, Анка сидела, прислонившись к стволу дерева, а Лушка лежа­ла на брюхе.

- Можно погреться у вашего огонька? спросил я.- Известно, можно, отозвался Афонька.Я тоже прилег на сухую хвою. Мое появление, видимо,

прервало какой-то интересный разговор. Мамко повернул свой бок к огню и наслаждался ощущением теплоты.

- Так что, говоришь, дядя-то? спрашивал Афонька.- Дядя-то? А дядя, братец мой, порешил жену-то, пове­

ствовал Мамко. А сам в скиты ушел, к старцам... После ее в проруби нашли. Страсть глядеть: чересседельник на шее, язык высунула... И как это рука только у человека поднима­ется на этакое дело! Да вон Васька или Рыбаков... только кажется, чего-чего они не придумают, и все на пакость, все надо погалиться над девками. Как-то раз Васька и говорит: «Пойдем, Мамко, в лес с нами». — «Пойдем»... Рыбаков был с нами. Приходим в лес, а там девки уже ждут. Водка была с собой, закуска, пряники. Выпили и девкам поднесли. У Вась­-

ки своя любезная, а у нас с Рыбаковым свои. Еще выпили, а Васька отчаянный ежели и тверезый, а пьяный хуже чер­та. Вот и придумал. «Ходи на четвереньках!» кричит Вась­ка своей. Мы хохочем... Смех!.. Потом заставил ее на сосну залезть и оттедова лаять по-собачьему. «На кого лаешь?» спрашивает Васька. «На тебя, Василий Маркыч»... — «Сле­зай!» Он тут ее и давай колышматить и давай колышматить, а сам приговаривает: «Зачем на хозяина лаешь? Не лай на хозяина!» Уж он ее бил-бил-бил, а потом давай ногами топ­тать. Насилу мы ее у него отняли. «Проси прощения у моих дружков!» кричит Васька. Валяется девка у нас в ногах, а Васька хохочет. После они с Рыбаковым чего с ней сделали: увели тоже в лес, раздели, да голую на муравейник и посади­ли... Сами водку пьют, а она на муравейнике жарится.

- Ах, псы этакие! возмущается Афонька, у которого в гла­зах видно сострадание. За что же они так девок мучают?

- Да так, для своей потехи... А тут взяли да одной ворота дегтем вымазали, потому что была честная и им не давалась в руки. Так ту отец опять давай колотить. Раздел донага, при­вязал руки к коромыслу, привязал самое к столбу да хлысти­ком и давай изуваживать... так всю кожу до пят и спустил. Терпела она, терпела да в воду, а после, как ее дохтур стал потрошить, она как есть честная девка оказалась. Так отецто волосы после рвал на себе...

- Ах, варнаки! ругался Афонька. Вот ищо варнаки-то!!.- Отцу-то каково было, а? Ведь кому ворота взмажут, да

тут глаза в деревню показать нельзя. Срам всей родне... А уж девке чтобы после этого замуж ни в жисть! Кому охота на себя петлю-то надевать: одни дружки-приятели проходу не дадут... В другой раз, этот же Васька поймал собаку, с живой кожу содрал да так по улице ее и пустил.

- Они вот еще что-нибудь устроят, говорил Афонька. Долго ли штыку стащить.

- Это у Прошки? Ну нет... Он насквозь каждого человека видит. Бе-едовый, двух жен уходил, теперь третью в гроб вколачивает... Еле живехонька бродит. Вот у него, у лешака, какие безмены*-то: как поднесет раза да тут пять раз дру­гая бабенка помрет.

- Ну, только и народ... задумчиво говорит Афонька, встряхивая рыжими волосами. У нас заводские бойки, а ваши пристанские превосходнее... Прямые разбойники!..

- Да тебя как к нам занесло-то?- Как... Известно, не от ума. Отец у меня мастером на ка­

тальной, ну, листовое железо где катают. В выписку, в две недели значит, рублей двадцать заробит. Мастерам житье.

Ну, у нас дом и все это прочее как следует. Богато живем... Утром встанешь, а мать уже всего наварит и настряпает... В достатке живем. Только отец как определил меня на фабри­ку, мне там и не поглянись. Конечно, глуп человек... Мате­рин сынок. Больно уж тяжело в четыре-то часа вставать да до семи вечера на фабрике робить... Так бы вот не глядели глазоньки! Ну, пробовал было прикинуться, что захворал, мать лекарку привела, а отец смотрел-смотрел да как при­нялся меня супонью охолаживать всю боль как рукой сня­ло. У меня отец, ежели рассердится, делается вроде, как твой дядя што под руку попало, тем и хватит. Ей-Богу... Сердце у него больно горячее!.. Ну, походил я этак с полгода на фаб­рику, а потом и надумал бежать... Да вот второй год теперь и брожу.

- Без пашпорта?- Какой тут пашпорт: ноги вместо пашпорта...- Отчего же ты к отцу не воротишься?- Ишь, гладкой какой! Ступай-ко сам к моему-то отцу, по

кажи-ко ему рыло да он разорвет, как кошку. Вот из-за сво­ей глупости всю эту муку и принимаю... Так переколачива­юсь, где лето, где зиму. В Кушме, в Кыну, по пристаням... Те­перь у меня такой расчет: поброжу этак годика с три, а по­том к солдатчине, как жеребий брать, и объявлюсь прямо в волости. А к отцу все-гаки не пойду.

- Спать пора, говорит Мамко. Окиня завтра подни­мется... еще черти в кулачки не бьются.

IV

На другой день, когда я проснулся, барка уже давно плы­ла. В моем балагане было страшно холодно. На барке точно все замерло, ни одного слова, только вода тихо бурлила у бортов да скрипели поносные. Даже не слышно было коман­ды Окини, из чего можно было заключить, что барка плы­вет по плесу, т.е. по тихому месту реки, где вода стоит как зеркало. Прошки не было, и я окликнул его.

- Белые комары, барин, заявил он, появляясь с кипев­шим чайником. Поди, цыганский пот пробрал? Вот, ужо, погрейтесь около чайничка-то...

- Какие белые комары?- А вот поглядите сами на них.Я выглянул. В воздухе тихо кружились белые хлопья сне­

га. Они падали вместе с каплями дождя и покрывали барку тонким мокрым слоем. Бурлаки стояли на палубах молча, с

тем тупым выражением чувства покорности, когда человек сознает, что ему нет выхода. Сестра Рыбакова и старик с носовой палубы покрылись рогожками. Остальные были в прежних костюмах. Дождь давно смочил на бурлаках все их жалкие лохмотья до последней нитки. Васька и Афонька сто­яли в одних рубахах, очевидно из хвастовства, не желая на­ряжаться в мокрые рогожи. Впрочем, последние едва ли могли спасти их от страшного холода. Минеич совсем съе­жился и только жалко хлопал глазами, как голубь, у которо­го вынута половина мозга. Издали было заметно, как пар поднимался над бурлаками, а Рыбаков и Мамко просто ды­мились. Даже Окиня и тот заметно приуныл и с немым уко­ром причмокивал губами. «Эх, дескать, уж и угораздило тебя, снежок»...

- Бурлаки замерзнут, говорил я, возвращаясь под сень своего балагана, который казался мне теперь лучше всякого дворца. Ведь это ужасно... Они стоят под снегом чуть не голые! Они непременно замерзнут.

- Не впервой, утешал Прошка, для которого это завет­ное словечко было ответом на все вопросы.

- Тебя поставить бы на палубу-то в одной рубахе, так дру­гое заговорил бы...

- Стаивал и я, барин. Хуже бывало... На вешнем сплаву барка как сядет на огрудок или обмелеет, тогда ее сымать-то потруднее, чем теперь стоять у поносного.

- Чем труднее?- А тем труднее, что приходится в воду лезть, а вода в те

поры как есть ледяная. Ты барку сымаешь, а по реке лед плы­вет... Вот тогда как? Часов пять, другой раз, в воде по брюхо стоишь...

- Как же это: простудиться можно!- И студятся... Как не студиться, ежели теперь лед. Дру­

гие совсем даже без ног остаются. У нас таких человек пять на пристани есть: отнялись ноги и шабаш. Человек ищо мо­лодой, а куда он без ног-то: калека калека и есть, одно сло­во. Милостинку просить только и всего ремесла.

- Да вон поставь Минеича в воду он тут и умрет.- А вот это ты не ладно говоришь, барин. Недаром стари­

ки-то сказывают, что скрипучее дерево два века живет... Я нарочно замечал, что который бурлак в прыску* тот и погинет. Верно говорю... А Минеич не то! Минеич так в худых душах и останется, он отдышится, потому у него уж состав такой: кожа да кости. А вот скоро работа будет, согреются, прибавил Прошка.

- Какая работа?

- Да к Кыну переборы пойдут, тут много работы будет... Еще попарят лоб-то, даром что снег идет.

Вид берегов днем, при ярком освещении, полон самых разнообразных красот. Даже под дождем эти красоты сохра­няются, хотя перспектива исчезает и даль представляется мутным пятном. Но снег сразу меняет картину. Нет ничего печальнее вида еще зеленой травы, которую заживо хоро­нит слой снега. Вам кажется, что эти зеленые стебельки чув­ствуют собственное замерзание и напрягают последние силы, чтобы пробиться из него зелеными усиками. Березы, рябины, ивы вообще лиственные породы разделяют об­щую участь с травой, с той разницей, что их листва давно пожелтела и значительно поредела, так что эта последняя борьба между жизнью и смертью не бросается в глаза так резко. Один хвойный лес ничего не теряет от этой переме­ны, а даже выигрывает: омытая дождем хвоя так и блещет своей темной зеленью, а снег ей нипочем. Самая вода в реке казалась теперь темнее и зловеще шумела на переборах и под камнями. Я долго смотрел кругом, на измененную сне­гом картину. Сколько в ней теперь печального... Что-то точ­но давило самую душу при виде умиравшей зелени.

Бурлаки с холоду переругивались, точно от этого можно было согреться. И по тону, и по содержанию этой ругани видно было, что она ведется pour passer le temps* (чтобы провести время фр.): не было настоящего огня. Последнее происходило, может быть, и от того, что публика относи­лась к этой ругани совершенно равнодушно, а равнодушие может убить даже истинного артиста. Ваське надоело ругать­ся с солдатом, и он теперь изощрял свое остроумие на «заводчине» Афоньке.

- Жжены пятки, калены носки! кричит Васька. Сидел бы лучше у матери на печке да перегребал золу, заводчина...

- А ты, бурлак-ершеед, лаптем подавился, отвечает Афонька.

- У вас с солдатом одна вера-то: чужими руками жар заг­ребать... Я, кабы был сплавщиком, беспременно велел бы утопить вас в первом переборе. Окиня, ты скажи нам толь­ко одно слово, мы с Федей завяжем заводчину и солдата уз­лом да в Чусовую. Пусть ершей половят...

- Эк тебе, Васька, неймется, говорит старик. Ведь сам околел, а все еще ругается.

- Мне тепло, отзывается Васька, встряхивая волосами.- Вон заводчина зубами стучит, как в кузнице!..

Барка медленно скатывается под нависшие утесы. Скалы кажутся теперь еще выше и угрюмее. Поносные глухо вспе-

нивают воду. Мы плывем под Оленьим камнем. По преда­нию, преследуемый охотниками олень бросился с высоты этой скалы прямо в реку. Это salto mortale, конечно, стоило бедному животному жизни, потому что скала здесь подни­мается над водой сажен на сорок, если не больше.

В одном месте выглянула на берег деревенька. Бурлаки выпросили у водолива лодку и отправились за провизией, «за харчем». На корме лодки сидел солдат, в веслах Васька и Степанька; на носу помещался Рыбаков.

- Только у меня, чтобы без баловства, говорил Окиня, отпуская бурлаков. Ты уж, Федя, смотри, пожалуйста, тово...

- Не впервой, угрюмо отвечал Федя, не поворачивая своей буйной головы.

- Ну, они так не придут, говорили бурлаки.Лодка обогнала барку и пристала к мысику, на который

высыпало десятка два домиков. Бурлаки скоро скрылись в ближайших избах. Снег продолжал падать мягкими хлопья­ми; в воздухе стояла пронизывающая сырость. Бурлаки по­переменно грелись у огня и выпрашивали у Прошки котел­ка для варева. Десятка два ложек горячей жижи едва ли в состоянии согреть продрогших насквозь людей. Афонька посинел и стучал зубами, Минеич походил на мокрого цып­ленка, который только что вылупился из яйца; припоминая вчерашние разговоры, я совсем не жалел этого несчастного

служащего. Уж лучше бы ему умереть, чем вернуться обрат­но домой и тиранить несчастную жену.

- Ах, псы!.. ругался Окиня, высматривая из-под руки вверх по реке, по направлению к оставшейся назади дере­вушки, от которой отделилась черной точкой лодка. Да не ерники ли, не варнаки ли!..

- Чего ты ругаешься, Окиня?- Да вон, псы-то, остались в деревне. Только двое плывут,

один на веслах, другой на корме. Ах, варнаки, варнаки!..Как я ни напрягал зрения, решительно невозможно было

ничего рассмотреть в догонявшей нас черной точке. Толь­ко орлиный глаз Окини был в состоянии различить даже фигуры людей.

- Курва Степанька в веслах сидит, а на корме солдат... Да не мошенники ли, а тут сейчас работа!.. Ах ты, Господи ми­лостивый...

- Почему ты думаешь, что это плывут непременно Сте­панька с солдатом? .

- Да ведь сразу видно... Эвона как веслом-то бултыхает, точно квашонку мешает, известно, бабье дело! А лодка-то из стороны в сторону так и мотается, не бойсь, у Феди с Вась­кой бежала бы как по струне.

Лодка нас догнала через четверть часа. В ней действитель­но сидели только Степанька и солдат; в носу помещалась закупленная провизия картофель, ковриги хлеба, что-то завернутое в грязную тряпицу.

- Ничего, догонят, успокаивал сплавщика Прошка.- Знаю, что догонят, на берегу не останутся...- А как они будут догонять барку? поинтересовался я.- А вот увидишь... Это уж их дело. Прошь, припаси-ка но­

венькую лычагу. Надо будет поучить ребят...Прошка отправился в свой балаган и вынес оттуда свер­

нутую вчетверо веревку из лыка, какой были перевязаны медные штыки в тюках. Я с нетерпением ждал этой науки «ребят», но барка плыла вперед, а их все не было.

- Вон за этим плесом сейчас перебор будет, говорил Окиня, с беспокойством поглядывая назад. Вода мала, как бы на таш не наткнуться.

Барка тихо катилась по неподвижно стоявшей воде. Мы огибали широкую излучину, в которой вода точно замерзла и не двигалась. Берега поросли дремучим хвойным лесом, из которого виднелись только вершины лиственниц. Где-то слабо посвистывал рябчик, нарушая царившую кругом мер­твую тишину.

- Плывут!.. пронеслось на барке, когда из-за мыса, пере­-

секая реку, показалась узкая однодеревка лодка, душегубка, как называют здесь такие лодки. Она так низко сидела в воде, что бортов совсем не было видно, и люди, казалось, плыли прямо по воде. Теперь уж можно было рассмотреть массив­ную фигуру Рыбакова и Ваську; на корме сидел плешивый седой старик и с песнями бойко гнал лодку одним веслом.

- Ишь, как весело плывут! любовался Прошка.Лодка причалила к борту. Бурлаки вылезли; старик в лод­

ке крепко стоял на ногах, видно, что с детства вырос на воде.

- Весело плаваешь, дедко, переговаривались бурлаки со стариком.

- Изуважить хотел бурлачков, молодцевато отвечал ста­рик, подмигивая глазом. Славные ребята...

- На што лучше, дедко.- Ты чего тут торчишь? Отваливай, кричал Прошка.

Еще штыку выудишь, пожалуй...- Да вот мне расчет с молодцов надо получить.- Какой тебе расчет? отозвался Васька. Тебе, старому

черту, заплачено сполна, и проваливай...- Как заплачено? Ах, разбойники!..- Ты еще ругаться...Душегубку оттолкнули, а старика Васька, на прощанье, из

ведра окатил водой. Бурлаки хохотали. Когда ругавшийся старик наконец отстал, Васька вытащил из кармана кисет с деньгами и красный бабий платок.

- Купил, Васька?- Известно, купил... Пока баба Степаньке отпускала кар­

тошку, я платочек выудил.- А кисет где Господь послал?- Кисет стариков... Вот этого самого, што нас с Федей

привез. Верст десять нас пятил, согрелся, а как скинул с себя кафтан, я в кармане и нашел.

- Ну, долго будет вас благословлять старик, смеялись бурлаки. Теперь, поди, парит лоб-то, сердяга. Верст две­надцать надо ему подниматься вверх по реке, а приедет до­мой хватится кисета... А там уж баба о платке, как корова, воет! Да не варнак ли ты, Васька...

За этой сценой началось ученье. Первого вызвал Окиня Рыбакова. Гаврилыч и старик с передней палубы разложили его на тюках, первый сел на голову, второй на ноги. Прошка стоял с лычагой в руках.

- Ну-ко, Прошь, отпусти ему десяток...Лычага засвистела в воздухе и оставляла синие рубцы на

голой спине Рыбакова. Получив свою порцию, Рыбаков под­-

нялся и, как ни в чем не бывало, встал на свое место к понос­ному. Васька сам явился на экзекуцию. Ему отсыпал Прошка целых двадцать ударов, но Васька даже не пошевельнулся. Этим наука и закончилась.

- Спасибо, Окиня, за науку, благодарил Васька, приводя в порядок свой костюм. Теперь малость как будто согрел­ся...

- В другой раз я тебя так согрею, что недели две у меня не сядешь, сурово говорил Окиня. Не нашли раньше время-то: как работа, вас и нет, чертей... Посадил бы полубарок на таши, так кто к ответу? С вас немного возьмешь...

Впереди уже шумели переборы, где ждала бурлаков рабо­та. Река суживалась, и тихая поверхность плеса переходила в бурливший поток. Волны прыгали, как загнанное стадо овец. Струя подхватила сильнее нашу барку, и она начала вздрагивать. Я стоял рядом с Окиней и смотрел на прибли­жавшиеся переборы. По моему мнению, никакой особенной ловкости не нужно было, чтобы пройти это пространство в несколько сажен: достаточно было знать, как идет русло. Окиня подтянулся и зычно покрикивал на бурлаков; я по­просил его объяснить, в чем будет заключаться работа.

- А вот видишь первый перебор, объяснял мне сплав­щик, тут мы пробежим по старице под левым берегом, а потом перекосим к правому... Вон, на втором переборе, ви­дишь, как по середине вода в двух местах маненичко взбуривает это два таша лежат: один повыше, другой пониже. Ежели мимо одного далеко пройдешь, попадешь на другой.

- Что же ты будешь делать?- Я-то?.. А видишь, надо по перебору вкось пройти. Вот

тут и беда: маненичко, на волос прошибся, на таш струей и снесет... Теперь понял?

- Да, понял.-Держи нос-от!.. Направо, молодцы!.. Постарайтесь, ро­

димые!.. Похаживай, бурлачки...Барка бойко врезалась в первый перебор. Довольно боль­

шие волны с шумом разбивались у бортов. Поносные с осо­бенной энергией падали в воду и распахивали ее на две ши­роких волны. Бурлаки прониклись одним общим чувством самого напряженного внимания. Барка не была уже мерт­вой посудиной, теперь она скорее походила на громадное живое существо, которое было преисполнено напряжения всех своих живых сил; даже эти неуклюжие поносные мож­но было принять за две громадных руки, которые судорож­но взрывали воду. Нужно было видеть в это время бурлаков. Я теперь только понял, чем славились утчане: едва сорвется

команда с языка Окини, как все ударят поносными с таким напряжением, точно тяжелое бревно в руках восьми чело­век превращается в игрушку. Это называется «работать од­ним сердцем». Я просто любовался этой ничтожной кучкой бурлаков, которая в торжественном молчании пометывала поносные, как перышко. Подгубные работали за десятерых: Рыбаков и Мамко как-то особенно ловко срывали поносное, поднимали перо над водой и глубоко погружали его в вол­ны. Можно пожалеть, что нельзя было срисовать эту кучку работавших «одним сердцем» бурлаков: они просились на полотно в своих энергичных позах.

- Шабаш нос-от! крикнул Окиня, когда барка миновала первый перебор.

Теперь задача, которую предстояло нам разрешить, была очевидна и ясна: в самой середине второго перебора бур­лившая вода обозначала лежавшие под водой таши, один немного выше, другой ниже. Чтобы пройти мимо них, нуж­но было перерезать перебор вкось, между ташами, причем следовало как можно более пройти к первому ташу, потому что водяная струя будет сносить барку на второй.

- Молодцы, ударьте нос налево!.. Нос налево! Нос налево! Сильно-гораздо ударьте, молодцы!.. Молодцы, не выдай! кричал Окиня, взмахивая рукой. Корму поддоржи!.. Корму!.. Корму!..

Сильная струя подхватила барку и стремительно понес­ла ее на первый таш. Мне показалось, что барка должна была разбиться вдребезги: так она близко прошла мимо холмика взбивавшей кверху воды. Нужно было теперь отбивать кор­му, которую сильно относило водой, но тут произошло чтото необыкновенное: в момент, когда я считал опасность уже миновавшей, барка с треском налетела на второй таш пря­мо своим правым плечом. Дно выгнулось и барка, кажется, готова сейчас переломиться пополам.

- Отуривайся!.. скомандовал Окиня.Барка отурилась, т.е. повернулась кормой вперед, но этот

маневр не мог ее спасти: она повертывалась на таше, как на флюгере.

- Шабаш, уныло проговорил Окиня, убедившись в не­возможности сорвать барку с таша; он бросил на палубу свои кожаные рукавицы и почесал затылок. Эк, угораздило... а! Сила не взяла...

Бурлаки бросили поносные и громко разговаривали. Вода страшно бурлила вокруг нас. Прошка вылезал из-под палу­бы, куда лазил осматривать, не повреждено ли дно.

- Эк тебя, Окиня, угораздило... а! проговорил Прошка,

тоже почесывая затылок. Прямо, как есть, на быка залез­ли!..

- Ослеп, старый черт, ворчал Рыбаков в кучке бурлаков. Надо было раньше отбивать корму...

- Ты не ослеп, ругался Окиня. Как бы ты ее стал отби­вать, ежели струя...

-А мы в воду не пойдем! кричали бурлаки в один голос. Снимай, как знаешь...

- Ах, вы, собаки!.. ревел Окиня, бегая с одной палубы на другую. Да как вы не пойдете, ежели надо сымать барку... Не сидеть же на ташу!..

- А вот подождем, когда вода сверху подойдет, отвечал Рыбаков спокойно, тогда сама барка сымется...

- «Подождем!» «Сама сымется!... передразнивал Окиня и, не найдя что возразить, только обругался крупной мужиц­кой руганью.

V

- Дай им отдохнуть, советовал Прошка, когда мы вошли в балаган.

- Будь они от меня прокляты! ругался Окиня.- Сымем, Окиня, утешал Прошка и, указывая глазами на

небольшой дубовый бочонок, лежавший в углу, прибавил: Вон силу-то раскубарим, так с головой в воду залезут... Пусть их поершатся немного, отведут душу.

Мы напились чаю. Окиня с яростью отдувал пар с своего блюдечка и издавал время от времени какие-то неопределен­ные звуки. Бурлаки в это время собрались гурьбой около огня и ругали сплавщика; бабы суетились около котелков. Мине­ич грел руки над самым пламенем и морщил лицо; Рыбаков молча курил «цигарку», заложив ногу на ногу.

- Меня хоть расколи, а я не полезу в воду! кричал Вась­ка, размахивая руками. Мне што: не полезу и шабаш... Око­леть, што ли, мне для Окиньки?..

- Полезешь, пё-ос! певуче говорила Савишна, помеши­вая одной рукой в котелке, а другой заслоняя лицо от огня. Не бабам же сымать барку...

- Ишь ты, больно слизкая: не бабам!.. А чем вы святее нас? Подол в зубы и в воду...

- За четыре-то рубля да в воду жирно будет, подавишь­ся, Васинька! Ты вот получишь восемь целковых, так и по­лезай за них в воду. Вот Окиня подаст по стаканчику, так под барку залезешь.

I Скоро из балагана показался Прошка. По его хитрой рожебыло видно, что он явился для переговоров, хотя и созна­вал всю трудность возложенной на него Окиней дипломати­ческой миссии. Бурлаки загудели, как рой пчел, при его по­явлении.

- И не говори, Прошка... Лучше и не говори!.. орали голоса.

- Да я... ах, Господи милосливой?!. Да я, што ли, ворог вам? Да разрази меня на месте!.. Вот сичас провалиться, с места не сойти!..

- Вре-ошь, Прошка!.. галдела толпа. Вишь, ребята, как он бурлаками-то ворочает, как осетёр... Проваливай, Прошь, в балаган, испей чайку с Окиней может, вдвоем, как ни на есть, и сымете барку. Чайничков пяток охолостите, так с одного пару пойдет...

- Да я для вас же хлопочу, братцы...- Ишь, братец какой выискался... Нет, Прошь, не тебе в

воду-то лезть, так ты то во, проваливай в палевом, приходи в голубом!..

- Да ведь вам же, дуракам, хуже, если будем сидеть на ташу. Ну, чего вы горло понапрасну дерете: не впервой! Обсохнет барка на ташу, и ступайте домой без расчету...

- Так и пошли!.. Подставляй карман шире...- Дело прямое, что без расчету уйдете... Мне ведь што,

мне все равно, об вас говорю.Эти переговоры не привели ни к чему, и Прошка удалил­

ся в балаган ни с чем; но его резоны произвели известное впечатление, главным образом, конечно, на благоразумный, рассудительный элемент. Первым отозвался старик с пере­дней палубы, а за ним Гаврилыч и Мамко; бабы им вторили. Мало-помалу голоса благоразумия начали брать перевес, особенно когда бурлаки отдохнули и наелись. Васька завер­нулся в мокрую рогожку и спал мертвым сном тут же на мед­ных штыках, только пар валит. Можно было подивиться этому железному здоровью.

- Первое дело, не надо, как вылезешь из воды, соваться к огню, говорил Минеич, попыхивая крошечной сигаркой.

- Отчего же нельзя? полюбопытствовал я.- А это уж известно каждому бурлаку... Да. Примеры быва­

ли. Кто этаким манером продрогнет в воде да к огню сунется,- сейчас ноги как деревянные и сделаются. Так совсем и от­нимутся: пропал человек. Надо исподоволь... Обтерпишься где-нибудь под палубой, потом можно и у огонька погреться. Хорошо, если у кого переменка есть в запасе: рубашка, шта­ны... Чтобы, значит, сейчас в сухое перемениться.

- А у вас разве нет с собой другой рубашки?- Другой-то нет...- Тогда без рубашки лезть в воду?- Оно, пожалуй, и так, да как-то не принято... Совестно

одному-то голому быть, притом на барке вот женщины тоже. Нет, уж так, как Господь пошлет: обсохнет понемногу на живом человеке.

Как могла обсохнуть мокрая рубашка на костях Минеича для меня было такой же загадкой, как богатырский сон Вась­ки, который был теперь обсыпан поверх своей рогожки це­лым слоем мокрого снега. А дорогое время летело. Корот­кий осенний день был в середине. Еще несколько часов, и барке грозила опасность совсем обсохнуть на ташу. Снег продолжал валить мокрыми хлопьями. В воздухе стояла мер­твая тишина, нарушаемая только всплесками и шумом бур­лившего около нас перебора. Прошка раскупорил заветную посудину и вынес бочонок на палубу.

- Ну, братцы, подходи, кричал водолив, наливая первый стакан. Кому первому? Эх, хороша водка!.. Сам бы пил, да деньги надо...

- Ты уж в Перми отведешь душу, Прошь, дружелюбно говорили бурлаки, гуськом подходя к бочонку.

Первым подошел Минеич. Дрожащей рукой взял он ста­кан из могучей лапы Прошки, перекрестился, разгладил рыжие усы и жадно прильнул синими губами к стакану, пока в нем не осталось ни капли.

- Ты уж, Минеич, тово, пожалуйста, постарайся, шутил Прошка, на тебя вся надежа!.. Прикладывайтесь, ребята.

В этой обстановке, при работе в холодной воде, водка яв­лялась, кажется, единственным спасительным средством, и, право, едва ли можно обвинить бурлаков в таком пристрас­тии к ней. Пили все с одинаковым удовольствием, и все оди­наково крякали и пожимались от разливавшейся благодетель­ной теплоты по измерзшему бурлацкому телу. Окиня тем вре­менем хлопотал на корме, где разматывали снасть и готови­ли «неволю». Неволей, на образном бурлацком жаргоне, на­зывается широкое, стесанное с двух сторон бревно; оно по­ходит на обыкновенную доску, только чрезвычайно толстую.

- Сперва попробуем неволей, кричал Окиня, может, и сдернет с таша.

Неволю прикрепили комлем к носу, а другой конец сво­бодно опустили на толстом канате.

- Кто из охотничков на неволю? кричал Окиня.Мамко и Васька молча выделились из толпы. Через мину­

ту они были в одних рубашках.

- Мотряй, чтобы струей не сбило, Вась...- Не собьет, отозвался Васька уже из воды, которая ему

доходила по грудь. Ух, студяно!..Мамко последовал его примеру и с «чегенем», т.е. длинным

колом в руках, стал под плечом барки; Васька, цепляясь за неволю, перебрался до ее дальнего конца и оседлал ее.

- Прошь, чегени! кричал Окиня, бегая по корме. Федя, ищо потуже...

Прошка и Рыбаков плотно подперли корму барки толсты­ми кольями с противоположной неволе стороны; но место было глубокое, колья трудно было установить правильно, и Рыбаков спустился в воду.

- Мамко, подчегенивай! крикнул Окиня, держа в руках закрепленную на огниве снасть.

Мамко продернул свой кол в отверстие, сделанное на кон­це неволи, и как-то особенно ловко повернул бревно реб­ром, так что вода сразу образовала запруду и сильно напер­ла на неволю. Васька старался удавить прыгавший конец неволи глубже под воду. Канат натянулся. Барка задрожала. Бурлаки с шестами стояли на корме и не давали ей поверты­ваться назад. Был один момент, когда барка, кажется, была готова сняться с таша, но одной неволи было мало, а другой не было в запасе.

- Видно, делать нечего, братцы... уныло проговорил Окиня, почесывая затылок. Берите чегени да в воду.

Минеич, солдат, Гаврилыч, Афонька, Прошка и старик с носовой палубы, ожигаясь, спустились по другую сторону от неволи и выровнялись с чегенями под левым плечом барки. Бабы стояли у носового поносного. Нужно было спустить неволю, а потом вдруг повернуть ее, и в то же время бурлаки должны были сдвигать барку чегенями. Васька затянул дуби­нушку. Когда дошло до «подернем», неволя зашумела, бабы ударили нос вправо, бурлаки приподняли левое плечо чеге­нями барка немного подвинулась, но потом опять стала.

- Эх, ешьте мухи с комарами! ругался Прошка, бросая свой шест. — Точно руками кто ее держит.

- Маленичко подалась, братцы, одобрял Окиня и сам затянут дубинушку.

Что-то такое необыкновенное было во всей этой картине: эти люди, стоявшие чуть не по горло в воде, шум бурлившей воды, эта дружная песня, гулким эхом катившаяся вниз по реке... А снег продолжал все идти, точно белым саваном по­крывая все кругом. Несколько раз уж пропели дубинушку, у бурлаков давно стучали зубы. Прошка в эту критическую ми­нуту опять появился с магическим стаканчиком и бочонком.

- По два стакана на брата, распорядился Окиня.Бурлаки, не вылезая из воды, выпили свою порцию. Гря­

нула опять дубинушка, и на этот раз барка начала медленно сползать с камня, на котором сидела.

- Сильно-гораздо, молодцы! Сильно, молодцы!.. неис­тово орал Окиня, бегая по палубе как сумасшедший.

Бурлаки с дружным криком подхватили барку чегенями, и она наконец сползла с таша. Все бросились из воды и ка­рабкались по бортам. Минеича при этом чуть не утянуло под барку, но Прошка вовремя ухватил его и, как мокрого котен­ка, выдернул из воды.

- Поживи еще, Минеич, шутил Прошка, опуская свою добычу, рано собрался ершей-то ловить.

- Чуть было не засосало... шептал Минеич посиневши­ми губами; он теперь был рядом с другими бурлаками неиз­меримо жалок и едва попал ногами в свои ветхие порты.

Барка точно обрадовалась своему освобождению и, ка­залось, плыла как-то необыкновенно легко и ходко. Бабы равнодушно смотрели на бурлаков, как они одевались в свои лохмотья, и ни на одном лице не промелькнуло ни улыбки, ни тени стыдливости. Да и чего было стыдиться, когда продрогшие, окоченевшие люди спасали себя от хо­лода.

- Ну-тко, погрейся, братцы, командовал Окиня, затяги­вая свое бесконечное «нос направо», «поддоржи корму», «наконь корму», «корму на порубень» и т.д.

Бурлаки с особенным усердием налегли на поносные и выбивались из последних сил, чтобы согреться. Этот маневр все-таки был лучше, чем дрогнуть где-нибудь под палубой. К огню никто не подошел, кроме солдата, который не знал приемов бурлацкой гигиены.

- Ступай ты к поносному, говорил Прошка несчастному воину. Охота человеку задарма пропасть... Вот согреешь­ся, тогда и к огню.

Хорошо это было советовать, но каково терпеть!- Шабаш! скомандовал наконец Окиня и, сняв шапку,

проговорил: Спасибо, други сердечные... Вызволили!.. Прошь, закати им ишо плепорцию.

Бурлаки выпили свою «плепорцию» и только теперь со­брались вокруг огня, подставляя промокшие спины и бока под самое пламя. Водка на них не производила никакого опьянения, хотя на каждого выпало чуть не по полуштофу. В котелках варево было уже готово, и все принялись за него с особенным ожесточением. Бабы суетились и помогали. Теперь барка походила на большую семью. Моралист мог еще

раз убедиться в очевидности той истины, как страдания сближают людей.

- Ох, уж эти мне камешки! говорил Окиня, когда мы пили чай в балагане. Нет того хуже, как плавать по меже­ни: в камнях таши, а выбежишь из камней пойдут огрудки.

Вечером барка схватилась немного повыше Кыновского завода, потому что плыть в темноте дальше было опасно. Мне больше нечего было делать на барке: из Кына приходи­лось ехать в Пермь по горноблагодатскому тракту. Я распро­щался с бурлаками, с Окиней и с Прошкой. Мой чемодан лежал уже в лодке, где ждали Васька, Афонька и Мамко, ко­торые вызвались отвезти меня в Кын.

- Ты, барин, весной к нам приезжай, на Чусовую-то, го­ворил мне на прощанье Окиня, изуважим... Долго будешь помнить!

- И теперь не забуду.- Теперь чего: раков давим!..

Подписано: «Д. Сибиряк».Опубликовано в журнале «Дело»,

№ 3, 1882. С. 237-275

НЕВЬЯНСК

[Невьянский (Нейвинский) завод] / / Семёнов П. Географическо-статистический словарь Российской империи. Т.3. СПб., [Б.г.] С. 410-411.

Распоряжение Петра Великого. Память Никите Демидову: [Наставительная за­писка Петра Великого Н. Демидову при передаче ему Невьянского завода] / / Рус. архив. 1880. С. 129-136.

Невьянский завод / / Чупин Н.К Географический и статистический словарь Пер­мской губернии. Т.6. Пермь, 1886. С. 31-53.

Невьянская башня. Легенды / / Телешов Н. За Урал. Из скитаний по Западной Сибири: Очерки. М., 1897. С. 50-56.

Невьянский завод / / Приходы и церкви Екатеринбургской епархии. Екатерин­бург, 1902.-С . 75-81.

Невьянский (Нейвинский) чугуноплавильный завод / / Россия. Полное геогр. опи­сание нашего отечества: Настольная и дорожная книга / Под ред. В.П. Семёнова-ТянШанского. Т.5: Урал и Приуралье. СПб., 1914. С. 409-412.

Невьянск / / Доброхотов Ф.П. Урал Северный, Средний, Южный: Справ, книга Пт, 1917. С. 432-439.

Фёдоров В.Г. Тайны Невьянской башни: Ист. очерк / Ил. Ю. Сакнынь. 2-е изд., испр., доп. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1964. 46 с.: ил.

Шакинко И. Невьянский...: [К275-летию со дня пуска эда] / / Урал.-1976-N 12-С 140-145.

Невьянск, 1701-1976 / Ред. И.В. Давыдова. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1976. 127 с.: ил. (Города нашего края).

Новое о Невьянской башне / / Урал, следопыт. 1991. С. 4-9.

Невьянск / Редкол.: Долгушин И.В. и др. Свердловск: Сред-Урал. кн. изд-во, 1982.- 142 с., 16 л. ил. (Города нашего края).

Невьянск / / Анимица Е.Г. Города Среднего Урала: Прошлое, настоящее, будущее.- Свердловск, 1983. С. 149-155.

Шахинко И.М. Невьянская башня: Предания, истории, гипотезы, размышления. Свердловск: Сред-Урал. кн. изд-во, 1989. 301 с., 18 л. ил.

Слукин В. Загадки Невьянской башни / / Отечество: Краевед, альб. М., 1991. Вып.2. С. 180-193: рис.

Невьянск / / Города России: Энцикл. / Гл. ред. Г.М. Лаппо. М., 1994. С. 293-294.

Рукосуев Е.Ю. Невьянский завод (1701-1917) / / Россия и Восток: проблемы взаи­модействия: Тез. докл. Ш Междунар. науч. конф. Ч.2.: Русская колонизация Урала: ис­торико-культурные процессы. Челябинск, 1995. С. 158-163.

Невьянская икона / Науч. ред и авт. обзор статьи Г.В. Голынец Екатеринбург, 1998. С 354.

Лянсберг А.С. Памятники истории и культуры Невьянска Их значение, роль и пробле­мы / / Культурное наследие Российской провинции: История и современность. К 400 летию г. Верхотурья: Тез. докл. и сообщ. Всерос. науч-практ. конф. Екатеринбург, 1998. С. 202-205.

Невьянск / / География России: Энцикл. / Гл. ред. А .П. Горкин. М., 1998. С. 390: ил.

Чумаков И. Империя Демидовых начиналась на берегу Нейвы; «Даруй ему здравие и многие лета!»: [К 300-летию Невьянска] / / Обл. газета. 1998. 23 апр., 3 июля.

Невьянск / / Свердловская область. Золотые страницы Среднего Урала. Т.3. Ека­теринбург, 1999. С. 276-277: ил.

Печуркина Р. Город и столетия: [К300-летию Невьянска] //О б л . газега.- 1999.- 4нояб.:ил.

О реставрации памятников промышленной архитектуры в г. Невьянске: Указ Гу­бернатора обл. от 24 апр. 2000 г. № 200-УГ / / Обл. газета 2000. 26 апр.

ВЕРХНИЙ ТАГИЛ

Верхне-Тагильский завод / / Чупин Н.К. Географический и статистический сло­варь Пермской губернии. Т.Г. Пермь, 1873. С. 258-260.

[Тагильский Верхний завод] / / Семёнов П. Географическо-статистический сло­варь Российской империи. Т.5. Вып. 1. СПб., 1875. С.13.

Верхне-Тагильский завод / / Приходы и церкви Екатеринбургской епархии. Ека­теринбург, 1902. С.64-65.

Верхний Тагил в начале века: [Извлечение из кн.: Россия. Полное геогр. описание нашего Отечества / Под ред. В.П. Семёнова-Тян-Шанского. Т.5.-СП6., 1914] / / Урал, следопыт. 1992. № 3. С.7.

Верхний Тагил / / Анимица Е.Г Города Среднего Урала: Прошлое, настоящее, бу­дущее. Свердловск, 1983. С. 160-163.

Анимица Е.Г. Верхний Тагил / / Весь Урал-96. Свердловская область. Екатерин­бург, 1996.-С . 351-352.

Верхний Тагил / / Города России: Энцикл. / Гл. ред. Г.М. Лаппо. М., 1994. С. 67.

Анимица Е.Г. Верхний Тагил / / Уральская историческая энциклопедия. Екате­ринбург, 1998. С. 113.

Борисова А. Тёплый город / / Обл. газета. 1998. 6 нояб.

Верхний Тагил / / Свердловская область. Золотые страницы Среднего Урала. Т.3.- Екатеринбург, 1999. С. 162-163: ил.

НИЖНИЙ ТАГИЛ

[Тагильский Нижний (Тагил) завод] / / Семёнов П. Географически-статистический словарь Российской империи. Т. 1. Вып.1. СПб., 1875. С. 13.

Демидовы и Тагил / / Телешов Н. За Урал. Из скитаний по Западной Сибири: Очерки.-М . 1897.- С. 26-34.

Нижне-Тагильский завод / / Приходы и церкви Екатеринбургской епархии. Ека­теринбург, 1902. С. 254-276.

Нижне-Тагильский завод / / Россия. Полное географическое описание нашего Отечества: Настольная и дорожная книга / Под ред. В.П. Семёнова-Тян-Шанского. Т.5: Урал и Приуралье. СПб., 1914. С. 403-408.

Нижний Тагил / / Доброхотов Ф.П. Урал Северный, Средний, Южный: Справ, книга. Пг. 1917. С. 440-452.

Стариков В. Горное гнездо: Очерк / / Наш современник. 1968. — № 8. С. 97-103.

Нижний Тагил. 250 лет / Сост. В.К Ковалевич; Редкол.: С.К Быстров и др. Зе изд. Свердловск: Сред-Урал. кн. изд-во, 1971. 204 с.: ил.

Железная столица Среднего Урала: [К 250-летию города. Хроника, факты] / / Урал. 1972. № 6. С. 75-80.

Из истории Нижнего Тагила. К 250-летию города: [Сб. статей / Ред. коллегия: АН. Серков (отв. ред.) и др.] Ниж. Тагил, 1972. 82 с. (Учен. зап. / Свердл. гос. пед. ин-т, Нижнетагил. гос. пед. ин-т; Сб. 209).

Крупянская В.Ю. и др. Культура и быт горняков и металлургов Нижнего Тагила (1917— 1970). М.: Наука, 1974. 320 с.

Нижний Тагил / Сост. В.К. Ковалевич. 4-е изд., перераб. Свердловск: Сред.Урал. кн. изд-во, 1977. 159 с.: ил.

Спасов Е. Потому что верю: Тагил, тетрадь: [Очерки о людях города]. М.: Мол. гвардия, 1979. 160 с.

Нижний Тагил / / Анимица Е.Г. Города Среднего Урала: Прошлое, настоящее, буду­щее. Свердловск, 1983. С. 100-118.

Данилов Н.И. Экономика города и перестройка М.: Сов. Россия, 1990. 248 с.

Тагильский краевед: Альб. / Сост. И.Т. Коверда и др. Ниж. Тагил, 1992. 128 с.

Кузовкова М.В., Устъянцев С.В., Хлопотов С.И. Нижне-Тагильский завод-музей = NizhneTagilski works-museum / Науч. ред. Постников С.П. Екатеринбург: Банк культур, информ., Ин-т Истории и археологии, 1993. 30 с.: ил.

Нижний Тагил / / Города России: Энцикл. / Гл. ред. ГМ. Лаппо. М., 1994. С. 30Г-302.

Гуськова Т.К. Заводское хозяйство Демидовых в первой половине XIX века. — [Че­лябинск, 1995]. 233 с.

Музей горнозаводского дела. Нижний Тагил. 3-е изд., перераб. и доп. / Сост. Семёнов И.Г., Малеева Л.П. Екатеринбург: Баско, 1995. 1 75 с.: фот.

Диденко Н. Город «доброго железа»: [К 275-летию города] / / Металлы Евразии. 1997. — № 4. С. 53-56.

Анимица Е.Г. Нижний Тагил / / Уральская историческая энциклопедия. Екате­ринбург, 1998. С. 360-361.

Национальный горнозаводский парк Структура, задачи, перспективы создания: Сб. науч. ст. / Нижнетагил. музей-заповедник горнозавод. дела Сред. Урала. Ниж. Тагил, 1998. 96с.

Нижний Тагил //География России: Энцикл. / Гл. ред. A. П.Горкин М., 1998.-С.398-399:ил.

Нижний Тагил в лицах. Организаторы производства, инженеры, техники XIX начала XX века: Пособие по ист. краеведению. Екатеринбург: Банк культур, информ., 1999.-95 с.

Нижний Тагил в лицах. Общественные деятели Тагила XIX начала XX веков: Пособие по ист. краеведению. Ниж. Тагил, 1998. 79 с.: ил.

Тагильчанки. Ниж. Тагил: Независимый ин-т материал, культуры, 1997. 63 с.: ил.

Нижний Тагил / / Свердловская область. Золотые страницы Сред. Урала. Т.3. Екатеринбург, 1999. С. 282-301: ил.

Овчинников В. Загадка города № 2: [Нижний Тагил: история, пром-сть, культура, перспективы] / / Директор. 1999. № 4. С. 20-23: ил.

Тагильский край в панораме веков: Материалы науч.-практ. конф., Нижний Тагил, 12-13 мая 1999 г. Екатеринбург: Банк культур, информ., 1999. 129 с.

Нижний Тагил: Рек указ. лит. / Нижнетагил. центр, гор. бка. Ниж Тагил. 1985. -112 с.

История Нижнего Тагила. К 275-летию города: Рек. указ. лит. / Центр, гор. б-ка. Ниж. Тагил, 1997. 39 л.

В.Слукин. Г О Р О Д Л Е Г Е Н ДМесто на карте и в и стори и ................................................................................................. 6Невьянск демидовский.........................................................................................................15Невьянск наособицу..............................................................................................................23Подземные тай н ы .................................................................................................................. 35Золото Невьянска.................................................................................................................. 50Страна древлего благочестия............................................................................................59Окрест Невьянска................................................................................................................. 70Хроника Н евьянска............................................................................................................87

Е. Арапова. Д В А Ж Д Ы Р О Ж Д Ё Н Н Ы ЙОтец и сын Демидовы

С думой о горе М агнитной................................................................................................ 90«Ж елезная» р аб о та ................................................................................................................ 93Заводчане.................................................................................................................................. 95Рассуждая по-демидовски.................................................................................................... 96Железные караваны .............................................................................................................. 98

Годы взлетов и паденийГосподский дом и его тай на...............................................................................................100Савва Яковлев и пугачевцы...............................................................................................103Яковлевы и Григорий З о т о в ............................................................................................ 107Царский м ан и ф ест.............................................................................................................. 109Под приглядом инженера М аркова............................................................................ 112

Поиски выхода из тупикаДорога в семнадцатый год..............................................................................................120Д воевластие........................................................................................................................ 124Сын на отца, брат на б р а т а ........................................................................................... 125И снова безработица........................................................................................................129Поселок «на завалинке».................................................................................................. 130

Новое времяФронт и ты л ........................................................................................................................ 133Вид с Подсобной го р ы .....................................................................................................134Как музей помог родиться городу............................................................................... 139По заповедному лесу......................................................................................................... 142Где живет госпожа удача................................................................................................. 146Хроника Верхнего Тагила..............................................................................................151

Т. Кононова. Ж Е Л Е З Н Ы Й Г О Р О Д С Н Е Ж Н О Ю Д У Ш О ЙВместо ви зи тки ....................................................................................................................154Как гора охотника притянула........................................................................................ 156По царскому хотению ........................................................................................................157Люди, но не ангелы ............................................................................................................ 159«Старый соболь» против британского л ь в а ..............................................................164«Пароходный дилижанец» сухопутного поселка....................................................166Чудо-дро ж к и ..........................................................................................................................169Ушковская к а н ав а ................................................................................................................170Тайна Худояровых............................................................................................................... 171«Музеум древностей»......................................................................................................... 176

XX век в судьбахМарька, Маруся, Мария А ф анасьевна.........................................................................180Строки истори и ....................................................................................................................181Ж ить, чтобы отд авать ....................................................................................................... 184Строки истории................................................................................................................... 185Фелисата — значит счастливая........................................................................................186Золото Александра К он он ова....................................................................................... 188Строки и стории................................................................................................................... 190«...A песни лет младых не прозвучали»........................................................................ 192Строки истори и ................................................................................................................... 197

Город с Лисьей горыВдоль по Александровской.............................................................................................. 202Как Тагил стал «зоной Ч Э С » ...........................................................................................206Ж ивет и жить будет! ...........................................................................................................211Своя денеж ка......................................................................................................................... 215Мастер Малинин в клубе и в ц е х е .................................................................................217Что в новый век возьмем с со б о й ?............................................................................... 218Краса и гордость тагильчан............................................................................................. 218«Мадонна» кисти Рафаэля?...............................................................................................221Альбом в красном саф ьяне................................................................................................ 221«У нас семья неяркая» — три поколения тагильчан Х лоп отовы х..................... 223Родительский дом — начало н ач ал ................................................................................224Ж ить — значит р аб о тать !..................................................................................................226Между прошлым и будущим............................................................................................. 228Хроника Нижнего Т аги ла................................................................................................. 231

П рилож ения

В. Санин. НА В Е С Е Л Ы Х ГОРАХИстория г о р .......................................................................................................................... 238История м огил......................................................................................................................241Дороги на Веселые го р ы .................................................................................................. 244История баш н и .................................................................................................................... 244От Невьянска до могилы о. Гермона............................................................................ 246На могиле о. Гермона......................................................................................................... 248Кликушество.......................................................................................................................... 251П ер ер ы в ..................................................................................................................................254Вечерняя м оли тва...............................................................................................................254К о. Максиму..........................................................................................................................255На могиле о. М аксима........................................................................................................256На могиле о. Григория.......................................................................................................258Дорога к о. П авлу.................................................................................................................258На могиле о. П авла............................................................................................................. 258Обратная д орога..................................................................................................................260

Д. Мамин-Сибиряк. В КАМНЯХИз путешествия по реке Чусовой

I .............................................................................................................................................. 261I I ................................................................................................................................................. 270I I I ...............................................................................................................................................277IV ................................................................................................................................................ 283V ..................................................................................................................................................291

Л итература............................................................................................................................................... 297

Специальную фотосъемку выполнили: Е.П. Арапова (В. Тагил);

В.М. Ветлугин (Невьянск, В. Тагил); Е.В. Савенко (Н. Тагил);

В.Л. Шур (Невьянск, В.Тагил, Н. Тагил). В книге также использованы фотоматериалы из архивов

Е.М. Бирюкова, И.Т. Коверды,В.М. Слукина и В.Г Чеснокова.

Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, т. 2; 953 ООО — книги, брошюры

ДЕМИДОВСКИЕ ГНЕЗДАКультурно-исторические очерки

Редактор Е.С. Зашихин Художник Б.Н. Боева

Компьютерная верстка Э.В. Киселев Художественный редактор В.С. Мамаев Технический редактор Т.Н. Черепанова

Корректор Т.В. Сергеенко

Сдано в набор 08.01.01. Подписано в печать 15.06.01.Формат 70× 100 1/ 16. Бумага офсетная. Гарнитура Times. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 24,5. Уч.-изд. л. 25,5.Тираж 28 000 экз. Зак. № А-340.

Издательский дом «Сократ», ЛР № 063579 от 01.09.99,620219, Екатеринбург, просп. Ленина, 49.

Отпечатано с готовых диапозитивов на ГУП ПИК «Идел-Пресс», 420066, г. Казань, ул. Декабристов, 2.