Р. Ш. Сарчин

Поэтический мир

Николая Благова

Казань Отечество

2008

2

Рекомендовано к изданию кафедрой литературы

Ульяновского государственного педагогического университета им. И. Н. Ульянова (зав. кафедрой – кандидат филологических наук, доцент М. Г. Матлин)

Рецензенты: доктор филологических наук, профессор Л. А. Сапченко

(Ульяновский государственный университет) кандидат филологических наук, доцент Д. В. Макаров

(Ульяновский государственный технический университет)

Сарчин Р. Ш. Поэтический мир Николая Благова: Монография / Р. Ш. Сарчин. –

Казань: Отечество, 2008. – 148 с.

Книга рассказывает о жизни и творчестве крупного русского поэта второй половины

ХХ века, лауреата Государственной премии России Николая Николаевича Благова

(1931–1992). Здесь рассматриваются истоки, этапы становления и творческой зрелости

художника. Особое внимание уделено 70–80-м гг. как сложному и неоднозначному периоду

в его поэтической биографии. Подробному и глубокому анализу подвергнуты многие

стихотворения Н. Н. Благова, а также поэмы «Волга», «Изба» и «Тяжесть плода». Книгу

завершает приложение, в котором прослеживаются основные вехи жизненного и творческого

пути поэта.

© Сарчин Р.Ш., 2008 © Отечество, 2008

3

От автора

Николай Николаевич Благов – видная фигура в поэзии 1960–80-х гг. Он автор 18 поэтических книг, среди которых наиболее значительные «Глубинка» (1960), «Звон наковальни» (1971), «Ладонь на ладони» (1973), «Поклонная гора» (1979), «Свет лица» (1981), «Створы» (1985), «Жар-слово» (1991). Помимо поэзии, Благов занимался широкой литературной деятельностью, будучи в разные годы своей жизни заведующим отделом поэзии центрального в Поволжье журнала «Волга», затем его главным редактором, ответственным секретарем Ульяновского отделения Союза писателей России.

Нельзя сказать, что Благов не был замечен при жизни. В своих отзывах, рецензиях и статьях о нем высоко отзывались видные в стране критики, поэты и ученые: А. Михайлов, В. Кожинов, Л. Лавлинский, Н. Рыленков, Е. Исаев, С. Викулов, Н. Старшинов, Ф. Сухов и другие1. Важным свидетельством признания заслуг поэта является присужденная ему в 1983 году Государственная премия РСФСР им. М. Горького.

Сегодня стихотворения Благова включены в 100-томную «Библиотеку отечественной классической художественной литературы». В 2002 году увидел свет «биографический очерк» ульяновского краеведа Ж. А. Трофимова «Николай Благов, поэт и гражданин». Однако, вопреки названию книги, речь в ней все же идет не столько о Благове-поэте, сколько о Благове-гражданине.

Несмотря на ряд ценных наблюдений и замечаний о жизни и творчестве художника в работах упомянутых авторов, системно-целостного анализа поэтического мира, созданного им, представлено не было. Данная книга задумана как попытка устранить этот «пробел», поскольку давно назрела необходимость серьезного исследования творчества Благова – одного из крупных поэтов русской литературы XX века.

Мы глубоко признательны жене поэта – Ляле Ибрагимовне Благовой, предоставившей архивные материалы, касающиеся его жизни и творчества, и оказавшей неоценимую помощь и поддержку в процессе написания книги.

1 Викулов С. «Падет ли на душу тревога…» // Наш современник. – 1969. – № 3; Ожидание и вера // Волга. – 1974. – № 4; Исаев Е. Песня с волжских берегов // Лит. газета. – 1962. – 16 октября; Лавлинский Л. Солнце в лесных закромах // Дружба народов. – 1971. – № 12; Михайлов А. Волжская сюита // Лит. газета. – 1971. – 9 июня; Рыленков Н. Голос из глубинки // Знамя. – 1962. – Кн. 6; Старшинов Н. Родниковое слово // Ульяновская правда. – 1980. – 31 декабря; Сухов Ф. Вниз по Волге-реке… // Литература и жизнь. – 1961. – 25 июня. Имя Благова упомянуто в книге В. В. Кожинова «Статьи о современной литературе» (М., 1982), в статье П. С. Выходцева «Деревня, земля, человек (Проблемы современной поэзии)» (Проблемы русской советской литературы (50-70-е годы). – Л., 1976).

4

Глава 1. Жизненный и творческий путь

Начало. Андреевка

У каждого человека есть свои истоки, свои начала. Началом жизни и творчества Благова стала деревня Андреевка Чердаклинского района Ульяновской области, хотя место его появления на свет совсем не здесь.

О месте своего рождения поэт упоминает в автобиографии, написанной 18 апреля 1988 года, как бы вскользь: «в г. Ташкенте». Читателю, знакомому с творчеством Благова, может показаться это странным, поскольку упоминаний об этой «родине» в его стихах практически нет. Строки из стихотворения «До стона рельсы…» (1966) с этой точки зрения единичные в его лирике:

Снег степи буранной В ташкентский зной приносят поезда…

Ташкент не был и родиной родителей Благова – Николая Гавриловича и Евдокии Ивановны. Сюда они попали разными путями, но с одной целью – в поисках лучшей жизни. Здесь познакомились, поженились. Правда, семейная жизнь была недолгой: в конце сентября 1930 года Николай Гаврилович тяжело заболел и 20 октября умер. В качестве официальной причины смерти назвали тиф, хотя спустя годы Евдокия Ивановна, окончившая в свое время медкурсы, пришла к самостоятельному выводу, что по всем признакам это была дизентерия.

Всю оставшуюся жизнь убивалась Евдокия Ивановна, что тогда не была сведуща в вопросах медицины и не смогла вылечить мужа. Видимо, здесь берет свое начало устойчивое у Евдокии Ивановны уважение к медицине. Она, по воспоминаниям Л. И. Благовой, «сожалела, что не довелось ей учиться дальше – быть бы ей врачом! Позднее, в старости, страдая от гипертонии и глаукомы, аккуратно выполняла все предписания врачей. Всегда с удовольствием ложилась в стационар. В больницах ей все нравилось». В памяти Ляли Ибрагимовны свежи слова Евдокии Ивановны, говоримые ею внучкам-близнецам Марине и Свете: «Девчонки, шли бы учиться на врачей. Какая ведь хорошая специальность для женщин. Вот и я Кольку своего уговаривала: учился бы на врача. А он, вишь, писателем стал. Да и не писатель, а стихи пишет. Я ему говорю: написал бы ты лучше роман о моей жизни,

5

вот люди читали бы да плакали…» Но, укоряя себя, добавляла: «Да и сама виновата: все заставляла книги читать. Вот он и стал писателем».

Николай Гаврилович умер совсем молодым – в возрасте 25 лет, так и не увидев своего сына, который родился спустя несколько месяцев после смерти отца – 2 января 1931 года. Названный в честь отца, малыш был огромной радостью для матери и в то же время увеличил бремя ее забот. Понимая, что одной ей будет трудно поднимать мальчика, и предварительно получив согласие свекрови, Евдокия Ивановна уезжает жить к ней в деревню Андреевка. С характерной для Евдокии Ивановны яркостью, выразительностью речи, со свойственной крестьянам наблюдательностью и прямолинейностью, переданными Благову в наследство, она так рассказывала о пути на родину мужа: «Ехала из Ташкенту долго, сколь дён не помню. С двумя пересадками. В общем вагоне. Теснота, духота, жара. Два дня сидела в углу на своих узлах, не выходя. Ехали какие-то люди воровского виду. Говорят не по-русски. На меня покажут, глянут черными глазами и опять бормочут не по-русски. Страху натерпелась. В другом поезде было получше. Были русские. Ребенка в ту пору еще кормила грудью и прикармливала. Но в дороге другой пищи старалась давать меньше, боялась распоносится. А молока-то в грудях нет, сама не ем, не пью. На одной станции решилась сходить за кипятком с бидончиком. Пока искала кипяток, поезд-то и пошел. Чуть успела зацепиться за последний вагон. А пассажиры подумали, что я с намерением убежала, ребенка бросила. Боле я уж не выходила нигде, так и доехала до Ульяновска». Из Ульяновска мать с сыном доплыли по Волге до пристани Тургенево на пароходике «Джон Рид», а оставшиеся оттуда до Андреевки 18 километров добрались на лошади. Здесь их приветливо встретила бабушка Секлетинья. Так начался «андреевский» период жизни Благова.

О том, чем была Андреевка для Благова, убедительно рассказывает друг его детства – Эриксон Михайлович Рыбочкин: «Деревня наша всегда была его сердцем, всегда он вспоминал о ней с теплотой. И в творчестве его очень много есть о нашей деревне, о ее людях. Да и он сам как-то написал: «деревня наша, поглядишь с увала, катая добрый, круглый говорок, большой сосновой шишкой затерялась, среди лесов, ометов и дорог». Вот эта картина нам наблюдалась с ним часто: у нас в степи называлось место одно «увал», и как только на этот увал заходишь, то деревня наша обозначалась. Он это подметил и образно выразил».

В Андреевке в детских забавах, играх прошла безоблачная пора детства. «Коля был удачлив в играх, – вспоминает Эриксон Михайлович, –

6

он бесстрашно прыгал с круч самых крутых в воду нашу, где были омута у речки. Он самым бесстрашным образом спускался с крутых гор на лыжах в самые крутые овраги. Иногда падал, да так, что лыжи вдребезги ломались». Не обходилось и без мальчишечьего озорства: «У нас во дворе, – продолжает Э. М. Рыбочкин, – колодец был с чугунным колесом. «Эх, Эриксон, – предложил Коля, – нам бы его на гору». Укатили: нас человек восемь было. Но не удержали – и колесо с горы укатилось в болотистую старицу речки»… Мальчишки дни напролет просиживали на рыбалке, жарили в кострах картошку – такими радостями жизни окрашено детство Благова.

С Андреевкой прочно связан образ горячо любимой поэтом бабушки Секлетиньи Ивановны. В долгие дни жизни без матери, которая несколько лет работала в других селах и была разлучена со своим сыном, бабушка была единственным близким человеком для мальчика. Она стоит у истоков мировоззрения Благова, в основе своем крестьянского, общинного, с четким осознанием себя частицей народа. Наверное, от бабушки перешли к поэту тонкое чутье языка народа, знание его творчества, любовь к природе. Образы русских женщин и матерей в поэтическом мире Благова, думается, от нее ведут свою крестьянскую родословную.

Время жизни в Андреевке – пора самых светлых воспоминаний Благова, и воспоминания эти связаны с образами бабушки и матери. Хотя Евдокия Ивановна и не могла быть рядом с сыном, она при каждом удобном случае, присылала гостинцы – конфеты-«подушечки» с начинкой из повидла. В полных душевного тепла рассказах Л. И. Благовой будто слышишь голос самого поэта: «С ними можно было пить чай бесконечно. А выпивали целый ведерный самовар. Когда не было конфет, пили чай с тыквенной курагой. Пареную тыкву нарезали кусочками и сушили в печи. Возьмешь кусочек кураги в рот и пьешь чай, она долго остается сладкой».

А однажды мама прислала халву, принятую бабушкой за замазку, которой чинили глиняные изделия. Секлетинья Ивановна замазала ею потрескавшиеся крынки и кувшины – «балакери» – и поставила в печь для сушки. Замазка от жары потекла. Благов вспоминал: «Я каким-то чутьем понял, что это не замазка. Лизнул языком, а она сладкая. Вот тут баба и всплеснула руками: «Батюшки, Миколька, да это, видно, не замазка, а халва!» Этих балакирев мне хватило на целый день, все облизал».

Душевным светом наполнены воспоминания Благова о бабушке. Благодаря Ляле Ибрагимовне, они доступны нам и сегодня: «Мама работала. Жили мы с бабушкой Секлетиньей. Звал я ее «Баба», она меня Миколькой. Баба вставала

7

рано, шла доить корову, а я сидел на крыльце, укутанный в шубняк. Я боялся оставаться один в избе. Потом я вновь засыпал и просыпался, когда ярко горела печка, а баба пекла мне блинки-оладушки. Каждое утро, обязательно».

Спустя почти полвека после смерти Секлетиньи Ивановны, Благов посвятит ей стихотворение – «Слушаю…» (1987), в котором нашли отражение многие реалии его детства:

Слушаю добрую весть, – Я еще только проснулся – Теплой просвиркою весь В бабиной шубке свернулся. Луч! И качусь от луча, Что просверлился и брезжит, Как от меча, – Сгоряча Голову походя режет… – Спит ребятня – подыми, – Пигальцы плач, колотильня, – Баню у нас продыми, Смилуйся, тетка Склетинья. – Ухом рыжонка стрельнув, Серку дерет, как холстину, Вешая на седину Жвачки парной паутину. И отшибает ей сон, Ширя глаза постепенно, Пробного слоя дон-дон, Шапкой подбрюшною пена.

Бабушка и внук были столь тесно связаны, что даже болели вместе. Так, зимой 1943 года обоих поразила ангина. Мальчик поправился, а бабушка уже не встала и в 1944 году умерла, завещая Коле дом и корову, а самое главное – привив ему глубокое чувство родины, каковой для него неизменно была Андреевка.

8

Со слов Ляли Ибрагимовны, Николай Николаевич никогда не переубеждал тех, кто считал местом его рождения Андреевку. И даже сам, не без умысла, писал в заметке «О себе»: «На степных черноземах, придвинувшихся к левому берегу Волги, стоит деревня Андреевка, моя родина». Впрочем, в том, что истинной родиной поэта была Андреевка, более всего убеждают не воспоминания знавших его (пусть даже самых близких) людей и даже не принадлежащие ему самому автобиографические записи, а строки его произведений. Среди них, например, такие:

Волга, слава тебе! Это русское имя, Это женское имя Можно дочери дать! <...> Мы насквозь отразились В волне твоей чистой, Согреваешь нас, кормишь и учишь, любя, И растишь волгарей Крутолобых, плечистых. Ты смотри, как похожи они на тебя!

Так мог написать только человек, считающий себя плотью от плоти Поволжья, деревни Андреевки. В ней прошли детство и отрочество Благова, и она стала прототипом образа родины – центральной темы его творчества.

«В войну в тыловой опустевшей России…»

В Андреевке Коле Благову пришлось пережить самые трудные в жизни его односельчан годы – войну. Чтобы полнее воспроизвести атмосферу того времени, предоставим слово его другу-ровеснику – Эриксону Михайловичу Рыбочкину:

«Самое главное, что помнится в нашей с ним жизни в Андреевке, – это военное лихолетье. О войне мы узнали, сидя на лужайке у сельсовета, когда собралось все село и председатель сельсовета зачитал обращение Молотова. Этим же вечером 22 июня первой заголосила Анна Савинова, а за ней и другие, мужья которых уже получили повестку. Наутро их провожали. И с тех пор практически каждый день из деревни уходила полуторка с мужьями, сыновьями для отправки на фронт. Провожали их, как правило, за околицей.

9

Это была исключительно тяжелая картина. Некоторые жены и матери настолько прилипали к своим мужьям и детям, что их приходилось силой отрывать от них.

Война с первых дней втянула нас в труд не по возрасту. Уже на второй день войны мы с детской наивной радостью самым серьезным образом подгоняли лошадей для комиссии, которая отбирала их для фронта. В общем, лет с десяти до двенадцати от зари до зари мы выполняли, в основном, подсобную работу. А с двенадцати лет были втянуты и в основную. В этой работе мы как-то быстро взрослели, умнели, становились мудрее. Эта мудрость передавалась нам от наших стариков оставшихся, женщин, родителей, которые проявляли исключительные чудеса трудолюбия и изобретательности. Отсутствие обуви быстро научило нас плести лапти. С десяти-одиннадцати лет каждый из нас умел насадить себе косу, вбить ее, наточить. Прекрасно косили сено и хлеба! Много сотен, а может, тысяч километров за годы войны мы отшагали по полям за плугом, бороной, сеялкой. Мы стали как-то в войну чувствительней, сострадательней, потому что к нам в деревню из Ленинграда, из других городов приезжало много эвакуированных. Мы их привозили сами из Чердаклов на лошадях. И они, претерпевшие голод, знали цену хлеба… Вот так вот было у нас в войну».

По справедливому замечанию поэта С. Викулова, война для Благова – «самое горькое, но и самое яркое впечатление жизни». Поэтому в своем творчестве Благов то и дело возвращался к воспоминаниям о ней. В поэтическом сознании автора она воспринимается как «глубокая печаль», с детских лет усвоено, что «нет на земле ничего горше, чем народная трагедия»1. Война не обошла стороной никого, обожгла каждого:

Была война. И если не за тело, Так за душу, Кого ни погляди, Война своим слепым огнем задела, Оставив пепел холода в груди.

Но страшных картин самой войны в стихотворениях Благова почти нет. Непосредственно о войне, пожалуй, лишь одно стихотворение – «22 июня» (1952), где:

1 Коновалов Г. И. Русый ветер России // Коновалов Г.И. Тугие крылья таланта. – Саратов, 1975.

10

Металась, обжигаясь, бронь борзая. И, мушкой чью-то жизнь подкараулив, Солдаты на завянувшей траве, Здесь обменявшись пулями, Уснули, К Берлину головой И головой – к Москве.

Абсолютное же большинство стихотворений – о «трагической памяти войны, памяти о погибших или израненных телесно или духовно» (В. И. Чернышев). Например, стихотворение «Памятник» (1962). Оно возникло после одной из рабочих поездок Благова по селам Ульяновской области. Поэт признался жене в том, что нет ни одного населенного пункта, где бы ни было памятника погибшим на войне: «Дворов-то всего двести, а погибших больше четырехсот». Возмущал Благова тот факт, что все памятники стандартны, «на одно лицо».

«Памятник», как и многие произведения, созданные во второй половине 40-х – начале 60-х гг. XX века («Жестокая память» А. Твардовского, «Памятник» Б. Слуцкого, «Провожали меня на войну…» Ф. Сухова, «Памяти товарища» В. Соколова и др.), проникнут интонацией реквиема. Сюжет благовского «Памятника» прост: в благодарность погибшему на войне герою люди воздвигли ему памятник, на открытие которого «из дальней деревеньки» привезли его мать. На вопрос, узнает ли она в гранитном памятнике своего сына, вырывается:

Живого разве мыслимо из камня? А так похож. Известно – возмужал… Да если б сын, Да встретил мать глазами – Да разве б он на месте устоял!

11

С. Викулов писал: «Трудно, да и нет нужды комментировать такие строчки. Можно исписать целые страницы, а больше, чем сказано поэтом, так-таки не сказать»1.

Память о войне настолько сильна, что она врывается в стихи, казалось бы, совсем далекого, иного содержания. Показательно в этом плане стихотворение «Сенокос» (1958), созданное по мотивам одноименной картины А. А. Пластова. Картина благовского сенокоса, воссозданного с присущими для стиля поэта сочными, яркими красками, в конкретных образах, детально, перекликается с зарисовками сенокоса в «Доме у дороги» А. Т. Твардовского. Они, обрамляя сюжет поэмы, «подчеркивают возвращение жизни на свой вечный круг» (М. Ф. Пьяных). Подобную жизнеутверждающую функцию выполняет картина сенокоса и в произведении Благова.

Полнота жизни в «Сенокосе» проступает в эпитетах «травы сильные, золотая пора», в метафоре «разнотравья орда золотая», олицетворении «Травы, по-детски дрожа, // Стихли, теплые соки глотая». Автор дает картину крупным планом. От его поэтического взгляда не ускользает даже пыльца, которой «прожелтели» птицы. Образы наделены большим динамизмом. Энергия жизни передана в многочисленных глаголах, деепричастиях.

Разгул жизни, отличающий описание налившихся соком трав, передается и образу косаря: «Перед ним только ветер летает один, // Дышит в спину ему полдеревни». Сила, заключенная в косаре, передана не только с помощью лексических, но и фонетических средств. Густая звукопись отличает строки:

Рдеют плечи еще не в загаре. Это в нем до разгула охочая кровь Растревожилась, как на пожаре.

В процитированных строках отчетливо выделяются звуки ж, з, р, акцентирующие, на наш взгляд, мотив разгула жаркой крови, полнокровной жизни.

Думается, не случаен и выбор размера. Ритмическую основу стихотворения составляет 3-4-стопный анапест – достаточно «тяжелый», «полновесный» размер. Его неспешная, основательная поступь в стихотворении призвана, по нашему представлению, передать значительность изображаемого, полноту бытия, богатырство косаря.

1 Викулов С. В. Ожидание и вера // Благов Н. Н. Поклонная гора. – Саратов, 1975.

12

Стихотворение «Сенокос» характеризует автора как человека, бесконечно влюбленного во все сущее, считающего жизнь самой высокой ценностью для человека. Наверное, Благов мог бы повторить слова своего земляка, художника А. А. Пластова о своей картине «Сенокос»: «Я, когда писал эту картину, все думал: ну, теперь радуйся, брат, каждому листочку радуйся, – смерть кончилась, началась жизнь».

Непосредственно ощущаемые образы реальной действительности, рисующие картину сенокоса в благовском произведении, поворачиваются иными гранями в свете прямого авторского сопоставления косаря с отцом:

– Ты не помнишь? Таким же ведь был до войны Твой отец, что с войны не вернулся.

Так звучит в стихотворении мотив памяти о войне. Иную смысловую роль

начинают выполнять слова древняя, слава, схватка, орда золотая, татарники, первоначальная функция которых – создание картины сенокоса. Благодаря им, память о войне недавней оборачивается прапамятью, хранящей в сознании автора большой исторический опыт народа.

Память поэта бережно хранит образы женщин, лирические рассказы о судьбах которых в его стихотворениях о войне занимают особое и важное место. Как верно не раз замечала О. Н. Гладышева, «тема войны в творчестве Н. Благова в первую очередь связана с женскими образами в его поэзии»1. То, что образы женщин в творчестве поэта являются одними из ключевых, находит свое объяснение, как нам кажется, в следующем. Во-первых, обилие женских образов мотивируется личной судьбой поэта, детство и отрочество которого прошли в женском окружении. Говоря о восхищении Благова русскими женщинами и «благоговении» перед ними, С. Викулов пишет: «…и это вполне понятно: уж кого-кого, а их-то, обездоленных и многострадальных, он, деревенский мальчишка, знает, нагляделся на них в те страшные военные годы и наверняка не раз наплакался вместе с ними. И, конечно же, помнит, насколько они жгучи и тяжелы – слезы матерей по сыновьям, невест по женихам, жен по мужьям…». Во-вторых, образы русских женщин были важными в творчестве авторов, стоящих у истоков формирования поэтической личности Благова. Речь идет о Некрасове («Внимая ужасам войны…», поэма «Русские женщины»), о Есенине («Письмо матери», «Письмо от матери», «Ответ») и о Твардовском. В творчестве последнего «мать становится носительницей

1 Гладышева О. Н. Почерки. – Саратов, 1979.

13

исторической памяти народа» (М. Ф. Пьяных). Достаточно вспомнить знаменитый стихотворный цикл поэта «Памяти матери». Наконец, женские образы занимали одно из центральных мест в современной Благову литературе. Например, в поэме ровесника Благова В. Гордейчева «Колыбель», в которой «почти символическим встает образ матери – простой русской крестьянки, хранительницы народной нравственности» (П. С. Выходцев). Определяющее место мотивы вдовства, материнского сиротства, столь характерные для поэтической системы Благова, занимают в творчестве С. Викулова («Когда сыновья на войне…», «Не пришедшим с войны», поэма «Одна навек»), Ф. Сухова («Мать», «Бабье лето»), В. Цыбина («Вдовы», «Последняя солдатка», «Письма», «Баллада о письме») и многих других современников поэта.

Структурообразующую роль образы женщин выполняют в стихотворениях «Хоть нет войны» (1953), «О чем горюешь, пигалица-птица…» (1957), «Трактористки войны» (1981), «Было – не было» (1977), «Сад» (1961), «И только бы девчонке стать красивой…» (1961), «Памятник», «Наша жизнь под жерлами орудий…» (1962), «Пленные немцы» (1964), «Второе ненастье» (1965), «Свет лица» (1973) и других творениях Благова.

Как своеобразную лирико-драматическую дилогию, раскрывающую судьбу женщины во время войны, можно рассмотреть стихотворения «И только бы девчонке стать красивой…» и «Наша жизнь под жерлами орудий…». Общим в них является, во-первых, тип повествования: рассказ ведется от лица субъекта, как бы дистанцированного от происходящего. Во-вторых, следует отметить общность темы: и в том, и в другом стихотворении действие связано с войной, хотя в стихотворении «Наша жизнь под жерлами орудий…» драма героини происходит во время войны, а в «И только бы девчонке стать красивой…» приходится на послевоенную пору. Наконец, оба стихотворения построены на развертывании традиционного мотива вдовства.

Вдовство в военной и послевоенной стране – явление повсеместное. Этим, наверное, объясняется начало стихотворения «Наша жизнь под жерлами орудий…», в обобщающей форме выражающее судьбу всего народа, судьбу женщины во время войны:

Наша жизнь под жерлами орудий, Будто пушкам сдали нас под суд. На груди лишь собственные груди Женщины бездетные несут…

14

В следующей строфе, повествующей о судьбе женщины, появляется мотив разлучницы-войны, крадущей любовь. В стихотворении героиня сиротеет дважды: в первый раз – разлука, связанная с проводами мужа на войну, во второй – «вечная» разлука. От тяжести последней у женщины

…как звезды в лунное затменье, Выросли веснушки на лице.

Удар от услышанной вести о смерти мужа оказался настолько тяжелым,

что на побледневшем от горя лице яснее выступили раньше менее заметные веснушки.

Боль разлуки, невозвратной потери обусловливает прямое «вмешательство» автора в течение лирического сюжета. Острым публицистическим пафосом проникнуты строки о героине стихотворения:

Это вам не стильная девица С потяготой влипчивых шажков – Тут любовь никак не повторится, Тут вторых не надо мужиков.

Подобные авторские отступления от основного хода сюжета подчеркивают силу пережитого персонажем и сопереживаемого автором – человеком, разделившим трагедию своего народа и свято хранящим память о ней.

Тяжесть потери усиливается тем, что вдовство оборачивается мотивом нереализованного материнства:

Только вот когда они остынут, Груди с белым проклятым огнем?!

В нереализованном материнстве достигает пика враждебность войны жизни. Война лишает женщину возможности реализовать свое основное жизненное назначение, тем самым как бы убивая и ее. Поэтому женщина в стихотворении сравнивается со своим мертвым мужем: она так же «постоянна, // Как, убитый, постоянен он».

Авторская мысль о враждебности войны жизни положена в основу и стихотворения «И только бы девчонке стать красивой…». С первых же строк выявлен характер тех отношений, в которых находятся война и женщина.

15

Их полярная противоположность дана через соотнесение того и другого начала с понятием красоты. Естественное желание «девчонки» – «стать красивой». Война же дана как нечто ненавистное красоте:

…пушки, сплюнув смазку, пробасили: А вот на красоту вам, Вот война!

Эти строки подчеркивают вековечную несовместимость смертоносной войны и жизненной женской сущности.

Персонаж стихотворения – девчонка на пороге жизни, не осознающая еще ее драматизма. Оттого-то ей «всхлипень сладко» «петь по-вдовьи». Мотив вдовства, едва заявленный лишь как характеристика манеры исполнения песни, мгновенно овладевает сюжетом стихотворения, и вот перед читателем уже не девчонка, а женщина, переживающая лучшую пору своей жизни – любовь.

В стихотворении «И только бы девчонке стать красивой…» дан иной, чем в «Наша жизнь под жерлами орудий…», вариант любви. Если там любовь узаконена, то здесь представлена «незаконная», с точки зрения брачных отношений, любовь. Отметим, что Благов был не одинок в изображении «подобной» любви. Эта проблема легла в основу стихотворения В. Цыбина «Последняя солдатка». И у Цыбина («Идет она, // Стеснительна по-русски»), и у Благова («Пошла, // стыдясь окошек, // Как нагая») звучит связанный с «незаконной» любовью мотив стыда, лежащий в основе национального характера русской женщины. Ритмическую основу обоих стихотворений составляет 5-стопный ямб, передающий общность поэтической интонации, настроения.

Поэтичность строк благовского стихотворения, посвященного описанию любящей и любимой женщины, создается различными лексическими средствами поэтической образности: любовь возвышенно названа песнью, портрет персонажа создается с помощью сравнения:

И не было на песнь ее управы! Навстречу шла без тропок, без дорог, С улыбкой никла перед ним, как травы, Когда меж ветел хлынет ветерок.

16

Кроме того, процитированные строки отличаются богатой инструментовкой: красота любви передана красотой звучания текста, его музыкальностью. Это достигается путем фонетических переливов звукосочетаний: тре-тро-дор-рог-ред-тр-вет-вет-тер-рок.

Но мотив вдовства, предваряющий строки о любви, даже эмоционально светлым стихам придает трагическое звучание. Одной строкой – «Вдова в притухшем приживалась взгляде» – автор передает не только душевное состояние персонажа, но и характеризует пору первых послевоенных лет в стране, в которой от постоянного видения горя людей, потерявших своих близких, сиротели даже те, кто горечь утраты по счастливой случайности не познал. В процитированной строке дан вариант вдовства «до вдовства», так как «еще и не любившая», незамужняя «девчонка», которую характеризует этот стих, не могла быть вдовой. Если вспомнить, как «всхлипень сладко было ей <…> петь по-вдовьи», то окажется, что вдовство, по мысли поэта, дано русской женщине изначально, заложено в ней генетически. Поэтому героиня оказывается вдовой не только «до вдовства», но и «без вдовства», так как война отняла у нее саму возможность быть замужней. В таком варианте вдовство оказывается еще более страшным явлением.

Особую группу в стихотворениях о женских судьбах составляют лирические произведения о судьбах матерей. «В образе русской матери, – писал В. Кочетков, – в ее повседневном молчаливом мужестве, в ее самопожертвовании и готовности «послужить миру» с наибольшей четкостью определил Николай Благов свой нравственный идеал, свое понимание настоящего в жизни»1.

Среди произведений о судьбах матерей особой болью пронизано стихотворение «О чем горюешь, пигалица-птица…». Восторженную характеристику дал ему поэт С. Викулов: «Трех сыновей благословила на правый бой русская женщина. Кончилась война, а они не возвращаются. Не один – т р о е <…> И однажды, по привычке, а может, по забытью,

…бочком пробравшись как-то в магазин, она купила кремову рубашку, мол, вдруг да из троих-то, хоть один…

Простые слова: «вдруг да из троих-то…». Но какая в них глубина

материнского горя!

1 Кочетков В. Несуетное слово // Благов Н. Н. Свет лица. Избранное.

17

Потом умирает и сама она – эта мать-несчастливица. Изба ее обросла бурьяном, окна крест-накрест забиты досками. Но…

…целый день одна, воркуя глухо, там в темноте голубушка живет. Душа покойной, верится старухам, вернулась это и осталась – ждет.

Надо ли говорить, сколь народен и сколь трагичен этот поэтический

образ?! Даже и умерев – ждет. Вечное ожидание…» Соглашаясь с С. Викуловым, хотелось бы посмотреть, как «сделано»

стихотворение, благодаря чему достигается его пронзительное звучание. Рассказ об осиротевшей матери обрамляется строками, обращенными

к «пигалице-птице». Точка соприкосновения двух миров – природного и человеческого – материнство. Но если для птицы материнство счастливое, так как:

Твоим пушинкам белоклювым спится Спокойно под навесом камыша; На кочке, охраняемой осокой, Твое гнездо никто не разорит, –

то для матери-человека оно полно лишений.

В создании рассказа о трагической судьбе матери Благов прибегает к излюбленному композиционному приему народной песенной поэзии – параллелизму. Этот прием построения произведений известен самым ранним произведениям фольклора. Как правило, он основан на сопоставлении явлений в жизни человека и природы. У Благова параллелизм основан не на сходстве, а на контрасте: счастливому материнству птицы противопоставлена трагическая судьба потерявшей сыновей матери. Антитетичный параллелизм Благова призван передать «сквозную» мысль поэта о противоестественности войны.

Естество матери сопротивляется такому положению вещей, когда у нее отнимается право на материнство: «вдруг да из троих-то хоть один». Нежелание матери верить в гибель своих сыновей, мужество, с которым она

18

переносит тяжесть утраты, вызывают у автора преклонение. Экспрессивная окрашенность поэтической речи особенно наглядно прослеживается в использовании при описании матери слов с уменьшительно-ласкательными флексиями: старушка, бочком, голубушка.

Материнство понимается поэтом как «щедрое обилие души и плоти, как готовность к дарам и жертвам. Именно в этой безоглядной самоотдаче и заключена для поэта тайна жизни и тайна России». Мать способна не только даровать жизнь, но и оберегать человека на протяжении всей его жизни, утверждать его в ней, «укоренить человека в его истории»1. В стихотворении «Я зову тебя, мама…» (1955) поэт, обращаясь к матери, пишет:

Подыми,

Подыми в моей памяти

Город сказок из палых руин.

Пусть под небо опять вознесутся

Пузыри золотых куполов,

И в притихшее сердце польются

Слезы гуслей из дальних веков.

……………………………………

Научи меня снова,

Как жить.

Образы женщин в стихотворениях с ведущей темой войны определяют своеобразие произведений этой тематической группы. В них поэтом дается «тыловая» война, война глазами женщин, через их трагические судьбы. Определяющими оказываются мотивы памяти, вдовства, материнского сиротства. Эти мотивы служат для выражения идеи враждебности войны любому проявлению жизни. В таком понимании тема войны возводится в разряд «вечной» темы противостояния жизни и смерти.

1 Тяпугина Н. Ю. «Только ваш я, нисколько не разный…» (Заметки о творчестве Николая Николаевича Благова) // Архив Н. Н. Благова.

19

Становление После окончания Андреевской начальной школы, где благодаря стараниям

своих первых учителей Коля пристрастился к чтению художественных произведений, а затем тургеневской семилетки 14-летний Коля по настоянию матери отправляется продолжать свое обучение в Ульяновск. Так состоялось первое знакомство с городом, в котором Благов проведет большую часть жизни.

«Однако жизнь в областном городе, без деревенского раздолья и привычного круга друзей и знакомых, пришлась ему не по душе. А с начала занятий в 8 классе Николай заметил, что некоторые городские ребята косятся на его деревенскую одежду, иные стали явно подшучивать над его высоким ростом и медвежьей неуклюжестью, крестьянским выговором и оканьем. Несправедливые насмешки были слишком обидны для самобытной, гордой и вместе с тем эмоциональной и легкоранимой натуры Николая Благова, и, несмотря на увещевания родных, он бросил эту школу и вернулся в родное Заволжье», – так, к сожалению без ссылок на документальные источники, объясняет Ж. А. Трофимов причину столь быстрого возвращения Благова на родину. Со слов же Л. И. Благовой, причина «бегства» из города кроется в ином. Мальчик, по ее мнению, испугался того, что с наступлением зимы, когда Волга покроется льдом и остановится судоходство, а значит, прервется единственно возможная связь с родной деревней, он не сможет долгое время видеться с матерью – об этом Благов не раз говорил своей жене. Это объяснение, на наш взгляд, убедительно и является мотивировкой глубоко личных тем родины и материнства в лирике Благова.

После возвращения на родину учеба подростка продолжилась в Крестово-Городищенской десятилетней школе. Здесь рождаются первые поэтические опыты, которые разовьются в годы учебы на филологическом факультете Ульяновского педагогического института. Сюда Благов поступал вместе со своим другом-одноклассником Володей Ивановым. Правда, куда идти учиться после школы, решили в самый последний момент. Передавая воспоминания Благова, Ляля Ибрагимовна так рассказывает эту историю: «В 1948 году приплыли на «Джон Риде» в Ульяновск, поднялись на Венец и задумались, куда идти: направо – пед, налево – сельхоз. Коля сказал: «Направо». Володя ответил: «Я с тобой». А там опять разошлись: Коля – литфак, Володя – истфак».

20

Годы учебы в Ульяновске (1948 – 1952) – начало серьезной литературной деятельности. Здесь поэт, при поддержке учителей и друзей, публикует в печати свои стихотворения. К числу первых опубликованных произведений относятся «Улица Ленина» (Ульяновский комсомолец. – 1950. – 20 апреля), «Зреет урожай» (Ульяновская правда. – 1950. – 11 июня). В декабре этого же года в альманахе «Литературный Ульяновск» увидели свет стихотворения «Большой день» и «Волга» («Подхожу, ты с кручи вновь…»). В следующем году в ноябрьском номере того же альманаха опубликуют стихотворения «Балканы» и «Строители». В 1951 году в Ульяновске готовится к выпуску сборник произведений группы авторов «О самом дорогом», где появятся 11 стихотворений Благова, в числе которых – написанные в 1951 г. и вошедшие позднее в авторские поэтические сборники «Полдень» и «Сын».

Эти и другие, созданные в конце 40-х – начале 50-х гг., поэтические произведения составляют, на наш взгляд, ученический этап творчества Благова. В эти годы идет упорный творческий поиск своего стиля, формируются содержательные и формальные элементы поэтической системы Благова. Остановимся на выборочном анализе некоторых произведений этой поры, чтобы определить элементы стиля начального периода благовской поэзии.

Этот период совпал со временем учебы в пединституте. Годы студенчества характеризуются в целом романтической приподнятостью настроения, новизной жизненных и литературных открытий. Первые стихотворения Благова переполнены радостными, светлыми красками и чувством полноты ощущения жизни:

Привычка что ли – выходить в поля?.. Простор приволжский не окинешь глазом! К дыханью трав прислушалась земля, Пропитанная влагой до отказа. ………………………………………….. Лишь прикоснешься к зеленям рукой, Почуешь сока бойкое биенье… Быть урожаю! По степи родной Шагают хлеборобы в нетерпенье. «Зреет урожай»

21

Радостное ощущение жизни было не только явлением молодости, но и общим эмоциональным состоянием переживших войну людей. Война лишала их многих естественных человеческих чувств, обязывая нести ношу нелегкого труда. Она казалась им «длительным ожиданием, бесконечным, мучительным сроком прерванного свидания с радостью» (Ю. В. Бондарев). Мирные же дни дали почти утраченное чувство счастья.

На волне общего эмоционального состояния Благов попадает в общую для поэзии тех лет колею. Поэзией радостного и свежего восприятия жизни предстают строки стихотворений А. Твардовского «В час мира», М. Луконина «Утро», Б. Пастернака «Март» и многие другие, созданные в первые послевоенные годы. Наиболее ярко тенденция «радости» выражена в стихотворении К. Ваншенкина «Я люблю тебя, Жизнь…». «После страшной войны возрождалась жизнь. Оживала поруганная природа. Обновлялись скованные чувства», – так пишет А. Урбан об этом времени. В этом контексте поэтические образы стихотворения «Зреет урожай» воспринимаются как символы возрождения жизни.

Жизнь ощущалась Благовым как чудо. Это, по сути своей – детское, мировосприятие сохранится на протяжении многих лет и позволит поэту в годы его поэтических «взлетов» создать лучшие творения. Ощущение жизни как чуда найдет свое, пожалуй, наиболее полное выражение в строках одного из лучших благовских стихотворений «Не все трезвон свой сыпать по кладовым…», написанном несколько позднее – в 1960 г.:

Ведь если бы вся жизнь была не чудо, Так кто бы согласился жить тогда?!

В то время, когда шло поэтическое становление Благова, как известно, был установлен невиданный идеологический надзор за искусством и литературой. Идеологическая константа в эти годы стремилась определять и тематику, и стилистику поэтического творчества, подчиняя себе дарования посредственные и создавая противоречивые сопряжения с подлинно художественным видением мира в творчестве талантливых и ярких личностей, к числу которых, безусловно, относился и Благов. Хотя в начале творческого пути поэту не всегда удавалось избегать идеологических штампов, о чем свидетельствуют такие стихотворения, как «Строители», «Балканы», первоначальный вариант «22 июня» и некоторые другие.

22

Удавались Благову в эти годы стихи, где он избегал ложного пафоса и старался вдумчивее всмотреться в действительность. Многое в ней напоминало о только что пережитой народом трагедии – войне. Ее неотступное присутствие ощущается практически во всех стихотворениях начальной поры творчества Благова. Где-то она промелькнет лишь элементом образной структуры, где-то заявляет о себе как один из мотивов в композиции стихотворения, а в некоторых заполняет собой все произведение, чтобы стать его идейно-тематическим центром.

В стиле многих стихотворений конца 40-х – начала 50-х гг. часты аналогии реалий мирного времени приметам эпохи войны. О комбайнере в стихотворении «Часовой» сказано:

...неустанно в лобовую На рожь ведет он неспроста Свою машину голубую, Как грозовой, зеленый танк.

Похожее сравнение сельскохозяйственной машины с военной – в стихотворении «Тракторист», где на просьбу деда к бывшему танкисту, а ныне механизатору, рассказать о боевой машине, тот кратко отвечает:

– Танк, как трактор, дедок. Только пушка в запас.

Так война настойчиво напоминает о себе в мирной жизни. Наиболее удавшимися стихотворениями раннего Благова являются

«Полдень» и «Сын». Не случайно они позднее будут включаться Благовым в авторские сборники стихотворений.

Ни по названию, ни по главенствующим поэтическим образам стихотворение «Полдень» не о войне. Все оно воспроизводит картину полуденного отдыха крестьян-механизаторов во время урожайной страды. Характерная для Благова густота образного ряда проявляется во всю силу: «пропахшая степью, солнцем залитая» каша, «хлебная волна», колосья «как жаркие, заботливые пальцы», «легких тучек покрывальца»… Так входит «живая жизнь» в поэзию Благова:

23

И ты, Глаза влюбленные смежив, Вдыхая жадно знойный запах хлеба, Поймешь, Как много стоит эта жизнь…

Неожиданно возникающий образ «безгрозового неба» в конце цитируемого

отрывка настойчиво напоминает о войне, данной не как реальность, а как постоянное, неотступное ощущение.

Стихотворение «Сын» интересно тем, что в нем найдены главные персонажи «военной» лирики Благова: ребенок и мать (женщина). В более поздних стихотворениях война дана по большей части в восприятии детей и женщин. Это имеет свое объяснение в биографии поэта, детство которого выпало на годы войны и перед глазами которого проходили не батальные сцены, а тыловые будни. Война и женщины, война и дети – в тесной, противоречивой связи этих понятий выявляется суть ранних стихотворений Благова. В одном из них, в «Солдате», в обобщенной форме выражена формула этой связи:

В воине все матери России Сыновей воскресших узнают.

Многие «военные» стихотворения Благова связаны с развитием событий,

в которые втягивается все большее число лиц. Впоследствии судьбы людей выдвинутся в центр поэтического повествования автора, и это «эпизирует» его поэзию, пока же личностно-лирическое неизменно одерживает верх. Особенно это заметно в пейзажах, в стихотворениях поэта о природе, среди которых «Весна» («Настоен воздух…»), «Зреет урожай», «Шумной весной…», «Подсолнух» и другие. Пейзажи раннего Благова воспроизводят в основном весну или лето. Эти времена года в поэтическом сознании Благова связаны с настроением радости. Оно рождается из полноты возрожденной жизни в уже созревших травах и злаках:

Шумной весной, Торопливый, горячий, Свеж от цветенья, От пыли рыж,

24

Ветер, высвистывая по-ребячьи, Ласточек робких зовет из-под крыш… «Шумной весной…»

Радостное восприятие жизни весной и летом обнажает истоки народного,

крестьянского чувствования в поэтическом сознании Благова. Оно имело под собой вполне конкретные основы крестьянского понимания мира природы. Благов, выросший в деревне и с детских лет включенный в ритм сельскохозяйственных работ, воспринимал весеннюю посевную как надежды на лучшую жизнь, а летний урожай как исполнение этих надежд. В стихотворении «Зима» (1957), более позднем по хронологии, так написано о крестьянине, надеющемся на урожайный год:

А в осень он продаст излишки лета И дом свой под железо подведет.

И для крестьянина, задолго до нового урожая по природным приметам знающего о нем, это вовсе не пустые мечты.

Самым зрелым, на наш взгляд, стихотворением пейзажной лирики, написанным в период поэтического становления Благова, является «Подсолнух» (1951). Спустя почти полвека после его написания поэт включит это произведение в сборник «Створы». Кстати, это единственное стихотворение о природе среди произведений, созданных в начальный период творчества, которое удостоилось такой чести. Оно обнаруживает все признаки пейзажной лирики Благова той поры.

Создавая картину природы в «Подсолнухе», поэт использует извечный прием олицетворения, «очеловечивания» природы. Подсолнух, центральный образ стихотворения, – «круглолицый», смотрит на солнце, может «поникнуть головою» и даже быть «в обиде» или «загрустить слегка». Олицетворения в сочетании с эпитетами («шумная, золотая» пшеница, «вечер дождевой», «небо голубое»), метафорой («лепестков заря») составляют ту густоту живописи, которая характерна для стиля поэзии Благова. Они, с одной стороны, выполняют изобразительную функцию создания красочной картины природы, с другой – окрашивают все изображенное в лирические тона и выдают тем самым внутреннюю реакцию поэта на увиденное. Пожалуй, последнее даже важнее.

25

Пейзажные зарисовки часты в стихотворениях военной тематики. Рядом с сочной жизнетворностью природы ужасы войны почти лишены правдоподобия из-за своей чужеродности естественной жизни. Эта мысль является ключевой в стихотворении «Полдень».

С темами войны и природы тесно сплелась тема «малой родины», «дома», включающая в себя комплекс духовных ценностей: дом как место, где человек родился, близкую его сердцу природу, семью, родных людей, дружбу, землячество. С темой родины прочно связан мотив памяти о прошлом, о детстве. Тема «малой родины», деревни – центральная в лирике Благова. О многом говорит запись в рукописях поэта, свидетельствующая о необыкновенной силе его любви к родным местам: «Если достану на билет – уеду в Городищи».

Одно из первых стихотворений Благова – «В деревне» (1951). С первых строк в нем звучат мотивы возвращения и воспоминаний. Впоследствии они будут неизменными во многих стихотворениях этой тематической группы. У Благова воспоминания и возвращение связаны с безоблачной порой детства. Однако ностальгия не ограничивает поэта лишь созданием элегических сельских пейзажей. Благову и в указанном стихотворении, и во многих других о деревне удается избежать плоского противопоставления сельского и городского. Для поэта не характерно негативное отношение к урбанизации и машинизации. Его поэтические поиски ведутся не в сфере социальных конфликтов, а связаны с выявлением глубинных, извечных основ русского национального характера, истоки которого, по Благову, следует искать в деревне и его жителях. Истоки самого поэта – там же.

«Все мои главные стихи – о деревне…»

Благов всегда подчеркивал свое крестьянское происхождение. В автобиографии, упоминая отца и мать, он писал: «мой отец Благов Николай Гаврилович, крестьянин деревни Андреевка», «моя мать Благова (Вершинина) Евдокия Ивановна, крестьянка Пензенской губернии». Не только отец и мать, но «и братья, и братья братьев, и вся родня, насколько можно уследить, вникая в прошлое, – крестьяне, усидчивые на обжитых землях хлеборобы, плотники, кузнецы. Так и до сих пор все мои родные работают на земле», – с гордостью отмечал поэт в небольшой заметке «О себе».

26

Поэтому «все мои главные стихи – о деревне, о тех людях, которые со временем только ярче проступают в памяти», – подытоживает он там же.

Но недолго пришлось Благову пожить на своей «малой родине». Уехав учиться в Ульяновск, на постоянное местожительство в Андреевку он уже никогда не вернется, во многом по причинам, не зависящим от него. В 1955 – 56 гг., в результате затопления Волжского водохранилища, Андреевка уйдет под воду. Но память настойчиво будет возвращать поэта на его родину. Наверное, поэтому многие стихотворения о родине реализуются через сюжет возвращения. Возвращение составляет тот эмоциональный фон, который неизменно сопутствует лирическим раздумьям автора о своей судьбе – судьбе оторванного от родного гнезда человека, о судьбах односельчан. Стихи о деревне проникнуты ностальгическим настроением. Хотя вызвано оно не желанием обретения покоя, не усталостью от «непонятного» века, а жаждой возврата чувства семьи, родства, единства с людьми:

…так хочу вобрать я В себя тот край, Где и послушать рад, Как из полей приехавшие братья За ужином тихонько говорят. ………………………………….... А на столе – Одно большое блюдо. И много ложек – По столу стучат. «А что, а не пора ли в самом деле…» (1962)

В последних четырех строках поэтическая мысль подчеркнута интонационно, посредством эмфатических пауз, служащих для выделения ключевых слов одно и много. Много как одно, одно как много – таково, в принципе народное, понимание Благовым норм человеческого общежития. Наверное, поэтому стихи Благова так густо заселены. Образы крестьян оказываются в центре поэтического внимания автора.

Крестьянин по рождению, чем Благов очень гордился, он с огромным уважением относился к людям земли, которые выполняют одну из самых древних, основных для существования человечества работ: возделывание земли

27

и выращивание хлеба. Этот труд на протяжении веков не только не потерял своего высокого назначения, но и несет в себе связь времен:

Ты птицу неразумную возьми,

Возьми грача –

И он за тракторами

Летит, как в старину за лошадьми.

«Земля»

Обращение автора к «вековечным корням» происходит и в стихотворении «Микула Селянинович» (1959), само название которого включает в создание образа персонажа лучшие представления народа о независимом, могучем, трудолюбивом, суровом и добродушном крестьянине. В стихотворении Благов широко использует былинные средства поэтической образности: полю «нет конца»; ладони Микулы полны мозолями, «как срезами сучков»; работа, продолжающаяся с раннего утра и до «звездного поздна», несмотря на ее неимоверную тяжесть, способна лишь раздразнить «силушку» богатыря. Подобные лексические средства вызывают в сознании читателя ассоциации, благодаря которым рождается образ богатыря-крестьянина.

Крестьянскому труду посвящено и стихотворение «Разговор на прокосе» (1962). Оно представляет собой диалог двух лиц во время сенокоса: «я» – бывший сельчанин, приехавший в деревню, и «он» – деревенский житель. «Я», соскучившийся по косьбе, предлагает разом обкосить всю долину. На что «Он» отвечает: «Нельзя. Зачем же пропадать добру?!» – выказывая тем самым хозяйское отношение крестьянина к земле. Жить необходимо по законам природы – таковы принципы крестьянской жизни. Крестьянину с детства известны эти законы, что находит отражение в народных приметах. По ним он знает, что «зима пошла на урожайный год» («Зима»), что «еще дня три бы погостило ведро, // И на колосьях будут все хлеба» («След», 1961).

Людям, живущим по законам природы, земли, открывается истинная ценность жизни. Во время небольшого, «лишь на полчаса», перерыва во время уборочной страды, когда лежишь на спине в поле и наблюдаешь за облаками и птицами, «вдыхая жадно знойный запах хлеба», вдруг поймешь,

28

Как много стоит эта жизнь

Под необъятным безгрозовым небом.

Так человеку, трудящемуся на земле, просто и по-природному естественно становится ясной проблема смысла жизни, который заключен в ней самой. Быть может, поэтому, в поисках смысла поэтической деятельности, а значит, и смысла своей жизни, Благов обращается к земле, ставя в зависимость от нее свое творчество.

«Крестьянское чувство хозяина, коренника – стержневое в его мироощущении», – отмечает Н. Ю. Тяпугина. В стихотворении «Хозяин» (1962), посвященном А. А. Пластову, творческий потенциал автора-творца связывается с крестьянским трудом:

Да кинь меня в лесу,

На бездорожье –

Лежневку проложу через тростник,

Поставлю дом,

Засею карту рожью,

Привью деревья,

Сруб спущу в родник…

Трудом измеряется нравственная состоятельность человека. В труде проявляются его лучшие качества. Трудовая точка зрения необходима поэту в его размышлениях о мире и о месте человека в нем.

В начале своего творческого пути, будучи сотрудником областной газеты «Ульяновский комсомолец», анализируя произведения местных авторов, Благов писал о том, что труд должен стать «основной жизненной потребностью», «самой долговечной человеческой страстью». Для самого автора эти слова были его жизненным кредо с детских лет. В стихотворении «Ровесники» (1959), задумавшись о судьбе своего поколения и о своей судьбе в частности, поэт писал:

29

В войну в тыловой опустевшей России

Мальчишкам оставили труд мужики.

На плечи еще не вышедших из детства мальчишек легла трудовая ноша, которая не всякому взрослому-то по силам, от которой даже быки «напрягали хребты». Это во время пахоты, посевной. Еще тяжелее труд выпал во время уборки урожая, когда даже девчонки «пудовые на воз бросали снопы». Таким было детство Благова и его ровесников.

Такой же была и юность, когда этому поколению пришлось поднимать на ноги всю в пепле и руинах послевоенную Россию. Но, согласно народным представлениям, любой труд вознаграждается. Так и в «Ровесниках» высшей наградой для ребят стало возрождение России, когда «ковыли // На диких степях обернулись пшеницей // Да к звездам рванулись в полет корабли». А главным нравственным обретением для «ровесников» стало то, что они «к земле прикипели, // Втянулись трудиться».

Представления о труде как «главной мере всего на земле»1 возникает во всех лучших произведениях Благова. То, что поэт во многих из них на первое место ставит труд, идет в соответствии с крестьянским представлением о ценностях жизни.

Среди людей труда особое место занимает образ плотника. Он возникает в таких, например, стихотворениях, как «Хочу, как плотник, звонкого задора…» (1961), «Клич журавлиный…» (1964), «Сосной деревня бережно одета…» и других.

В стихотворении «Хочу, как плотник, звонкого задора…» рождается поэтическая метафора творческого деяния. Образ плотника в нем, аналогично образу пахаря в стихотворении «Микула Селянинович», возвеличен. От «проливного грома» топора вздрагивает земля, «чуть-чуть всплеснув озера». Творчество понимается автором как созидание жизни. Под рукой мастера из бревен «цветы навстречу рвутся, // И птицы неба ищут – просят жить».

Смысл плотницкого труда, да и любого труда вообще, поэт видит в духовном самосовершенствовании человека, которое возможно лишь при созидании, творчестве. Мотив труда связан у Благова с размышлениями о назначении поэта и поэзии, с проблемой обретения самого себя, поиска смысла своего существования, что немыслимо без установления своих истоков, 1 Кочетков В. Несуетное слово // Литературное обозрение. – 1980. – № 4.

30

своих корней. Поэтому Благов и «думает одну давнюю, глубокую думу, от стиха к стиху все дальше проникая в ее укромы, все глубже высвечивая ее грани. Дума эта – жизнь деревни, муки и радости ее перемен, власть ее традиций, духовные, нравственные богатства ее людей, скопленные за века трудового существования»1. Поэтому «главной любовью и болью поэта всегда была русская деревня, нелегкая судьба ее сеятелей и хранителей»2.

Хранителями нравственных, духовных богатств являются, по Благову, доживающие свой век, постепенно исчезающие с лица земли деревни. Чувством искренней боли за ее судьбу, за людей, оставшихся там, проникнуты стихотворения Благова о «малой родине». По преимуществу, это старые люди. Одно из своих стихотворений Благов так и назвал – «Старое гнездо» (1962). Поэту грустно и больно оттого, что уже повсеместным фактом стал уход из родного дома выросших детей, что ломаются прежние устои, когда на земле уже не удержишь молодое поколение.

Утрата корней ведет к большим нравственным потерям. Теряется ощущение «дома» в духовном смысле этого слова: рвутся родственные связи, что в свою очередь приводит к потере гуманистических ценностей – таких, как семья, любовь, дружба, сострадание, поддержка. В конце концов это может привести человека к одиночеству, эгоизму и полной духовной деградации. В «Старом гнезде» этот процесс ведет к утрате чувства «дома», к забвению «малой родины». В стихотворении «Жар-слово» (1985–1987) он оборачивается народной бедой:

Откуда этот мор всесветный –

На хлебороба недород?

Пускает дым в глаза бездетный,

Гниющий на корню народ.

Спасение, по Благову, в возвращении к своим истокам. Лично для него – в повороте лицом к деревне, жители которой на протяжении веков выработали простые, но проверенные временем правила жизни, диалектику которой можно увидеть даже в самых будничных ее проявлениях.

1 Кочетков В. Вдали от столицы // Поэзия: Альманах. – М., 1979. – № 24. 2 Чернышев В. И. Но память остается // Ульяновская правда. – 1992. – 6 июня.

31

Из стихотворения в стихотворение происходит расширение пространства «простецкой родины моей», и это уже не только деревня, «малая родина», но и вся Россия, а «люди моей стороны» – это вообще русские люди, а не только крестьяне. Такая масштабность изображения в стихах о деревне – характерная черта всей современной Благову поэзии. В стихах А. Яшина, Н. Рыленкова, С. Викулова и других авторов за образом «малой родины» неизменно встает вся Россия.

Эти слова раскрывают и специфику благовских стихотворений о деревне:

Зима стоит – такая россиянка!

Опять кипит невпроворот пурга.

Склонившись,

Как над прорубью крестьянка,

Луна полощет длинные снега.

«Зима стоит – такая россиянка!..» (1961)

Как пишет Ю. М. Лотман, «совпадение звуковых комплексов в рифме сопоставляет слова, которые вне данного текста не имели бы между собой ничего общего». На первый взгляд, ничего общего между значениями слов россиянка и крестьянка нет: крестьяне есть в любой стране, а россиянин не обязательно должен быть крестьянином. Но Благов ставит эти понятия, рифмуя их, в один ряд. И делает это с точки зрения поэтики профессионально. Русская поэзия XIX-го, а особенно XX века пережила разнообразные эксперименты в области рифмы. Вторая половина XX века в русской поэзии отмечена «новым интересом к неточной рифме» (М. Л. Гаспаров). Поэтому рифма россиянка-крестьянка, построенная на точном звуковом совпадении в конце слов одной и той же части речи, могла бы восприниматься как банальная, являясь признаком дурного поэтического вкуса. Но в контексте поэтического мира Благова она обретает глубокий поэтический смысл, давая понять, что сельский житель у Благова является носителем лучших качеств русского народа. На его судьбе оставила отметины история всей страны. Деревня символизирует всю Россию, выступая хранительницей таких жизненных ценностей русского человека, как семья, связь с народом, труд. С этой точки зрения тема «малой родины», деревни в лирике Благова является отнюдь не локальной темой, а включена в серьезные размышления поэта о человеке и смысле его существования. У Благова эти размышления, как мы

32

видим, неизменно связываются с Россией, образ которой в его поэзии, по справедливому утверждению едва ли не всех пишущих о его творчестве, является своеобразным символом целого1.

50 – 60-е: поэтическая зрелость

Период поэтической зрелости Благова пришелся на 50-60-е годы. Взлет благовской поэзии в эти годы, на наш взгляд, обусловлен как развитием всей современной поэзии, так и мотивирован процессами, происходящими внутри поэзии Благова и в его жизни.

Поэзия 50-60-х гг. переживает интенсивное развитие. Л. Мартынов пишет о «стихотворном рассвете», наступившем в «стихотворной стране». Это, видимо, объясняется все возрастающим интересом общества к личности, к проблемам внутреннего мира человека. Для лирики, где «находят воплощение самые глубокие и задушевные переживания поэта как личности, осознавшей себя и свое отношение к обществу и миру в целом» (А. П. Квятковский), это обстоятельство сыграло исключительно важную роль. Лирический «бум» – так называют историки литературы 50-60-е гг. в поэзии.

В Ульяновске в эти годы регулярно издаются журналы, альманахи, сборники, на страницах которых печатаются произведения десятков местных авторов. Среди них все более заметное место занимают стихи Благова. К этому времени он уже накопил поэтический стаж, нашел свои темы и своих героев, обрел свой голос и сформировал свой взгляд на поэтическое творчество. Так, в обзоре стихов начинающих поэтов на страницах газеты «Ульяновский комсомолец», анализируя строки местного поэта А. Анисимова:

Сверкают над Родиной ясные зори, Зеленые рощи шумят и цветут. Мы наше счастливое, светлое строим, За нами за мир все народы идут, –

Благов пишет о том, что поэтическая мысль «не является тем окном, сквозь которое все видно, все слышно, все ощутимо (курсив наш – Р. С.), как это бывает в хороших произведениях». «Все-видение», «все-слышание», «все-ощутимость» – таковы требования, предъявляемые к поэзии. Требования,

1 Касович С. «Будут в небо подниматься травы…». (Заметки о поэзии Николая Благова) // Наши современники. Сборник критических статей. – Саратов, 1975; Наседкин Н. России красота: О книге стихов и поэм Николая Благова «Поклонная гора» // Литературная Россия. – 1983. – 9 декабря; Старшинов Н. Родниковое слово // Ульяновская правда. – 1980. – 31 декабря.

33

продиктованные самой жизнью, в которой, как считает Благов, находятся истоки творчества, поэзии. «Разнообразна и богата поэзией наша жизнь. У нас создается новый мир, о котором когда-то только мечтали поэты, создается с невиданным героизмом. И для поэтического изображения этой жизни требуется не меньше усилий и старания, чем для труда на ее стройках», – так Благовым понимается причастность поэта современности.

Работа в средствах массовой информации – а Благов в разные годы был сотрудником газеты «Ульяновский комсомолец», корреспондентом облрадиокомитета, редактором, а затем старшим редактором областной студии телевидения – давала возможность ощутить эту причастность в полную силу. В качестве журналиста Благов выезжает в районы, в сельские глубинки с целью сбора материала для своих очерков. И во всем происходящем он замечает особую поэтичность. В одном из благовских очерков запечатлена такая картина: «Был тот неповторимый час восхода солнца, когда Волга, спеленатая белесым туманом, будто просыпаясь, встречает ласковым плеском первые лучи. Только одна половина ее видна солнцу, а на другой еще лежит серый сумрак. Минута-другая, и вся она от берега до берега, на многие километры, засияет своей величественной красотой, наполнится раздольным шумом волн и гудками пароходов». Думается, эти и подобные им строки являются не только следствием поэтического восприятия жизни, но и школой пластичной живописи и лиризма для Благова.

В очерках, где постепенно выкристаллизовывался повествовательный элемент поэзии Благова, ее «сюжетность», непосредственный жизненный материал переплавляется в поэзию. А жизненные впечатления, становящиеся материалом для поэтических произведений, обогащаются с каждым днем. Это, в свою очередь, не могло не повлиять на рост творческой активности поэта.

Творческому росту поэта, конечно же, способствовала любовь к Ляле Мусиной. Знакомство молодых произошло в феврале 1954 года, а через год они зажили семейной жизнью. Прилив творческих сил дало и рождение сына Миши 23 марта 1956 года. В эти годы Благов полон энергии, творческих планов. Один за другим он создает такие стихотворения, как «Люди моей стороны» (1954), «Старый пароход» (1954), «В теплых пригоршнях долины…» (1954), «Возвращение» (1955), «Туча» (1955), «Песнь полозьев» (1956) и многие другие. В первые годы семейной жизни написаны также поэмы «Волга» (1956) и «Изба» (1958). Расширяется тематическое поле поэзии Благова: появляются стихотворения о любви, о семье: «В вагоне» (1954), «Если бы ты вошла в мою душу…» (1954), «Как будто с рассветом сегодня…» (1954), «Ночью бело,

34

как в цветущем саду…» (1954), «Подруге» (1955), «Невеста» (1956), «Цветы» (1956) и другие. Таким образом, обстоятельства личной жизни, вкупе с процессами, происходившими в творчестве Благова и во всей современной поэзии, обусловили подъем в творчестве поэта в 50-е годы.

Один за другим в Ульяновске издаются сборники его стихотворений: «Ветер встречный», «Волга», «Денница». По этим сборникам можно судить об основных особенностях благовской поэзии этих лет. Одну из характернейших ее примет обнаруживает первая поэтическая книга Благова «Ветер встречный». Стихотворения в сборнике распределены по двум циклам: «Встречи» и «Сердце». Причем стихотворения цикла «Встречи» представляют собой поэтические отклики на явления внешнего мира, развивают так называемую «эпическую» линию в поэзии Благова. «Сердце» же более всего отражает «лирическую» стихию его творчества, психологическую реакцию автора на все увиденное и изображенное им. Взаимодействие эпики и лирики формирует творческий облик Благова. Стремление поэта осознать происходящее в стране, осмыслить общественные проблемы, желание быть с народом, разделить с ним его судьбу приводило к «эпизации» лирики.

С другой стороны, в творчестве Благова наблюдается процесс «лиризации» эпики. В поэмах «Волга» и «Изба» Благов, как и в стихотворениях, реализовывал «право на себя», отличающее общественную атмосферу периода первой «оттепели». Голос автора, его оценки, личностная интерпретация событий стали не только важным и первостепенным, но и структурообразующим элементом благовских произведений.

Сопряжение эпики и лирики в поэтическом творчестве Благова идет от понимания тесной взаимосвязи народной судьбы и судьбы собственной, от ощущения себя частью народа. Это характерно для многих произведений. Среди них «Сердце» (1954), «Никогда не забуду я…» (1958), «Ровесники» и другие.

Все настойчивее в поэзию Н. Н. Благова входят широко распространенные в поэзии 50-х годов мотивы возвращения, детства, памяти. Они мотивированы стремлением поэта найти ответы на вопросы «кто я?», «каковы мои истоки?», «зачем я?». Мотивы возвращения, детства, памяти присутствовали и в более ранних стихотворениях, но в них они представлены больше как эмоциональный порыв, как элегическое воспоминание о лучших годах детства. Теперь же они обретают у Благова статус ведущих мотивов. Взгляд поэта обращен то к истории его деда, то к событиям недавней войны, то к «малой родине», с которой неизменно связываются воспоминания о детстве. И так как детство

35

поэта совпало с эпохальным для страны периодом, то оно становится не только этапом личной биографии, а этапом национальной истории.

Отмеченные выше особенности поэзии Благова второй половины 50-х годов характеризуют все его последующее творчество: именно в эти годы поэтический мир автора окончательно сформировался, что стало возможным благодаря активной творческой деятельности поэта.

Ко второй половине 50-х годов относится и начало признания творческих заслуг Благова. В январе 1956 года поэт принимает участие в III-м Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве. Летом 1957 года ему вручают диплом лауреата и серебряную медаль Всемирного фестиваля молодежи и студентов за 2-е место в литературном конкурсе. Диплом был подписан такими именитыми литераторами, как Е. Винокуров и Н. Рыленков. 1 октября 1958 года Благов становится членом Союза писателей СССР. Весной 1959 года – слушателем Высших литературных курсов в Москве, и в этом же году Куйбышевское писательское отделение вводит его в состав членов редколлегии альманаха «Волга». В это время появляются первые публикации стихотворений Благова на страницах центральных периодических изданий. 22 апреля 1956 года газета «Правда» напечатала стихотворение «В доме Ленина», приуроченного к 86-летию со дня рождения В. И. Ленина1. В №№ 14, 23 журнал «Нева» публикует подборку стихотворений Благова. После победы в поэтическом конкурсе в честь Всемирного молодежного фестиваля Благов получает предложения о сотрудничестве от редакций газет «Литература и жизнь», «Комсомольская правда», саратовского и куйбышевского альманахов «Новая Волга» и «Волга». Появляются первые критические отклики на поэзию Благова. 29 января 1958 года газета «Ульяновский комсомолец» напечатала заметку К. Воронцова «По родным местам». Были отзывы и в центральной прессе. Сборник Благова «Волга» был отрецензирован в журнале «Смена» и в газете «Литература и жизнь»2.

И все-таки самым главным событием был, конечно же, изданный в 1960 году московским издательством «Молодая гвардия» сборник «Глубинка». В него вошло 50 стихотворений и поэма «Волга». Четвертый сборник Благова, впервые изданный в столице, был на ту пору самым объемным и по тиражу (5000 экземпляров), и по количеству произведений, в него вошедших. 1 В. А. Дедюхин рассказывал, что как-то А. А. Пластову попеняли на неудачность названия картины «Смерть дерева»: о дереве – и вдруг «смерть». В ответ на это художник процитировал строку из стихотворения Благова: «Деревья падают, как люди, только реже, – Отзеленев свое и людям отслужив». Известен также такой факт, связанный со стихотворением: в мелекесской районной газете Благова упрекнули за строки «он был для сверстников Володей, Для горожан – лобастым пареньком». «Так, – сказали поэту, – о Ленине не пишут». 2 Денисова И. В добрый путь! // Смена. – 1958. – № 8; Фоломин Ф. Половодье чувств // Литература и жизнь. – 1959. – 24 июля.

36

По поводу «Глубинки» В. И. Чернышев, автор наиболее серьезных работ о Благове, писал: «Сборник принес поэту всесоюзную известность и сыграл важную, хотя противоречивую роль в развитии его творчества. 50 произведений сборника отобраны так, что характеризуют автора как поэта глубинной деревни и сельского труда <…> За Н. Благовым надолго закрепилось однозначное клише только сельского поэта. Этот штамп усилили критики и собратья по поэзии, не успевавшие осознать развития его творчества»1. Л. И. Лавлинский, например, по поводу более позднего сборника «Звон наковальни» и имея в виду все предыдущие книги Благова, сетовал на то, что он «слишком «тих», замкнуто-сосредоточен на своих сельских пейзажах». Правда, в той же статье, чуть ниже, «сельскость» Благова возносится в разряд его достоинств: «В ряду так называемых тихих лириков Николай Благов, бесспорно, один из самых глубоких знатоков и преданнейших певцов современного села, – а это, наверно, что-нибудь значит и для будущего». Противоречивость в суждениях критика является свидетельством того, что определениями «тихий лирик», «певец современного села» талант Благова не исчерпывается. За внешней деревенской атрибутикой благовской поэзии не было замечено ее своеобразия. Оно состоит, по точному наблюдению В. И. Чернышева, в том, что Благов вошел в поэзию «самобытным мастером с ярким видением и глубоким пониманием мира, с огромным поэтическим материком, на котором вместе с поколением его ровесников разместились люди разных эпох и судеб».

Поэзия Благова не стояла на месте. В 50-60-е гг. шло ее стремительное развитие, в процессе чего он из крестьянского поэта преобразился в «подлинного интеллигента и философа поэзии» (В. И. Чернышев), в художника, серьезно, мудро раздумывающего о жизни, мире и людях.

После непродолжительной творческой заминки в 1959 – 1960 гг.2 поэзия Благова переживает новый подъем, который пришелся на 1961-62-е годы. На усиление творческой активности поэта, по мнению Ж. А. Трофимова, оказала воздействие армейская служба на Рязанщине. В качестве доказательства своей мысли краевед приводит слова Ляли Ибрагимовны,

1 Чернышев В. И. Н. Н. Благов // Родное слово (фольклор, язык, литература). – Ульяновск, 2001. 2 За 1959-60 гг. Благов написал менее десяти стихотворений. Такая низкая продуктивность находит объяснение как в творчестве, так и в личной жизни Благова. После 1954-58-е гг., когда Благовым был создан большой объем произведений, он мог почувствовать некоторую творческую усталость. Известную роль в снижении творческой активности мог играть недостаток времени, большая часть которого в 1959-60-е гг. ушла на подготовку к печати поэтических сборников «Денница» и «Глубинка». Отвлекало от творческих дел и другое. Например, в 1960 году на целых три месяца поэт был призван на военную службу в Рязанскую область.

37

которая утверждает, что после службы в армии Благов серьезнее стал относиться к жизни, бережнее расходовать свое время, стал более собранным1.

То, что армейские будни могли изменить отношение поэта к жизни и активизировать его творчество, – утверждение спорное. Однако во время службы произошло событие, по исключительной своей важности могущее явиться причиной этих изменений. По рассказам жены поэта, во время военных сборов случился сильный лесной пожар. Благов оказался в числе тех, кого направили на его тушение. Спасая горящий лес, Благов и несколько его товарищей заблудились. Позднее, вспоминая это событие, поэт скажет жене: «Я столько пережил!». Больше всего его поразило, что заблудившихся не было целые сутки, а их никто не спохватился. Может быть, здесь Благову впервые открылась мысль о том, что жизнь непредсказуема и в любое время она может оборваться. Оказавшись лицом к лицу со смертью, Благов, по нашему мнению, не мог не переосмыслить свои взгляды на жизнь, свое мироотношение.

Спустя некоторое время после своего возвращения домой с военных сборов, 26 ноября 1960 года, в один из поздних осенних дней, Благов напишет стихотворение «Не все трезвон свой сыпать по кладовым…» – гимн жизни-чуду. Видимо, понимание жизни как чуда, но чуда, которое может пресечься в любую минуту, чуда, длительность которого определяется не человеком, – все это «подстегнуло» творческую активность Благова. Так или иначе, но за два последующих года – 1961-62-е – им написано более сорока стихотворений. Причем в творчестве происходили не только количественные, но и качественные изменения. К таковым относится активизация внимания поэта к темам жизни и смерти, жизненного и поэтического назначения и к другим проблемам, издавна получившим название «вечных».

В стихотворении 1961 года «Хочу, как плотник, звонкого задора…» цель своей жизни герой этого произведения видит в труде, преображающем мир и человека, способном сделать людей счастливыми. На их слова, обращенные к нему («– Эх, строитель! / Зачем нам терем? / Ведь у нас гроши…»), он отвечает:

– Не надо ничего. Живите. Я для себя работал. Для души.

1 По словам Л. И. Благовой, армейская служба совершенно не понравилась поэту. Но даже краткий срок, проведенный на службе, дал Благову осознание того, как тяжело было солдатам на фронте во время войны без своих родных и близких.

38

Размышления о жизни и смерти чаще всего приводили поэта к мысли

об их диалектическом единстве. Ярче всего эта мысль, на наш взгляд, подтверждается строками из стихотворения «Старое гнездо», написанного 2 октября 1962 года:

Здесь год за годом проходили просто, Весь календарь – осенний звон синиц. Под этот звон выбрасывали просо Цыплятам из зобов забитых птиц.

Благотворное влияние на развитие поэзии Благова в 1961-62-х гг. могло оказать его участие в работе Союза писателей РСФСР. В середине февраля 1962 года он едет в Горький на трехдневное заседание секретариата правления СП РСФСР, где получает отзывы о своих произведениях от видных в стране литераторов. На поэму «Волга» откликнулся Н. Рыленков. Сборник «Глубинка» был отмечен Д. Ковалевым, Л. Татьяничевой. В мае этого же года Благов выезжает на очередные заседания секретариата СП РСФСР, проходивших в Москве, Ростове-на-Дону.

Благоприятными, на наш взгляд, были различные контакты поэта с известными всей стране поэтами, писателями, литературными критиками. В январе 1961 года Благов гостил в Сталинграде у поэта-фронтовика Ф. Сухова; в мае 1962 года встречался в Вешенском с М. Шолоховым; вел переписку с М. Лукониным, Ст. Куняевым, Б. Полевым.

Все эти факты свидетельствуют о том, что творчество Благова шагнуло далеко за пределы поэзии региона. Его талант был по достоинству оценен видными деятелями литературы. Увеличивается число статей о поэзии Благова в центральной печати. В газете «Литература и жизнь» 25 июня 1961 года выходит статья Ф. Сухова «Вниз по Волге-реке…»; в 62-м появляются статьи Н. Рыленкова, Е. Исаева, Н. Савиной. Рыленков, отмечая достоинства таланта Благова, видел их в «удивительно целомудренном взгляде автора на окружающий его мир, в доброй сосредоточенности, серьезности его раздумий о самых будничных явлениях жизни», в «трудовой точке зрения автора», в том, что главный исток поэзии Благова находится в этике и эстетике народа. Правда, Рыленков отметил «вяловатую описательность», рыхлость композиции некоторых стихов поэта. Исаев же, наоборот, писал об их композиционной слаженности. К числу положительных черт поэзии Благова

39

критик отнес «стремление к психологическому раскрытию духовного мира» человека. Как видно, оценки Рыленкова и Исаева не сходятся, обнаруживая разные грани поэтического мира Благова.

1961-62-е гг. значительно пополнили поэтический багаж Благова, что дало поэту возможность издать друг за другом два сборника стихотворений: «Маковое поле» (1962) и «Просыпаются яблони» (1963). После выхода последнего Благов в течение пяти лет не издаст ни одной книги. Кроме этого, с 1963 г. значительно сокращается количество вновь создаваемых произведений. В период с 1963-го по 80-е гг. поэтом написано, по сравнению с наиболее урожайными 50-60-ми, непривычно мало, хотя многое из того, что создано, отмечено высоким поэтическим качеством. Это можно сказать о стихотворениях «Клич журавлиный…», «Пленные немцы», «Плач Ярославны» (1965), «Песнь великих лесов» (1966) и др.

Среди наиболее живописных стихотворений, созданных Благовым в 50–60-е гг., выделяется его пейзажная лирика.

«Родной моей России красота…»

Природа, извечный мир которой становится «основным притягательным центром» (С. Касович) в поэзии Благова, является одним из самых красочных ликов благовской России. О чем бы ни писал поэт, он всегда обращается к природе, видя в ней основной источник своей поэзии.

Природа для Благова – всегда чудо. Такое, из детских лет вынесенное и сохраненное памятью поэта, мировосприятие формирует и основную тональность большей части его пейзажной лирики – интонации радости, восхищения:

Не все трезвон свой сыпать по кладовым,

Терять по красным ягодным лесам –

Вздремнуло солнце на пеньке сосновом,

Живицы мед стекает по усам…

40

А за душой, наверно, прорва сказок.

– Давай-ка бросим дрыхнуть, старина!

Чудес, наверно, полные запруды.

– Вставай-ка, брат,

Рассказывай,

Айда!..

Подрытая мореными корнями,

Земля как короб ухала пустой.

Мы шли,

И расступался перед нами

Послушных сосен медногрудый строй…

За жизнь я столько дивного не слышал,

А впереди еще полнеба дня.

Я шел и шел,

И головой повыше

Шло солнце, опираясь на меня.

Поклонение Благова природе может быть сравнимо со страстной верой в нее древних язычников, которые боготворили ее, считая праматерью всего сущего. Такое субстанциональное понимание сущности природы свойственно поэту. В стихотворении «Все глуше…» (1962) есть строки, в которых, на наш взгляд, выражена формула взаимоотношений природы и человека в поэзии Благова. Вот они:

…весь из барабанных перепонок

Услышишь мерный ход вселенной всей,

Как слышит неродившийся ребенок

Глухое сердце матери своей.

41

Изначальность природы и сыновнее по отношению к ней положение человека выражено в характерных для Благова образах матери и ребенка. Единая сущность природы и человека понимается автором как единая плоть матери и вынашиваемого ею дитя. Мысль о единоплотии человека и природы формирует не только содержательный аспект произведения, но и выражается в соответствующей форме. Как это часто у Благова, поэт прибегает к приему звукописи. Мелодика стихотворения «Все глуше…» выстроена по закону контрапункта – одновременного движения двух звуковых рядов, образующих гармоническое целое. Один звуковой ряд составляют шипящие и свистящие ш, ж, с, з. Эти звуки, на наш взгляд, призваны создать атмосферу приглушенности, тишины. Поэтический слух автора настроен на восприятие малейшего движения в природе, едва слышных проявлений ее жизни. Другой звуковой ряд – б, д, р, в – создает музыку «мерного хода» вселенной, жизни природы. Обе мелодии сливаются воедино в последних, выше процитированных, строках, рождая метафору поэтического восприятия мира. Единство человека («неродившегося ребенка») и природы («матери») подчеркивается сквозными аллитерирующими звукосочетаниями.

Обретение своей сущности, своего «лица» лирический субъект не мыслит без матери-природы. На это указывают даже средства поэтической образности, к которым поэт прибегает. В стихотворении «Все глуше…», обращаясь к себе, правда, пока с позиций стороннего наблюдателя, лирический субъект описывает свой портрет с помощью много говорящего сравнения: «Ты сам, // Как лес, // От солнышка рябой».

Метафорическая насыщенность стихотворений Благова – одна из отличительных черт художественной системы поэта. В пейзажной же лирике заметна особая густота тропики, отчего картины природы получаются яркими, красочными, сочными:

В золотой горячей сбруе

Лето звонко и светло,

Всем подряд дары даруя,

Клад свой степью провезло.

Воз окинут небом-ситцем,

42

Я и след найти могу:

Вон лучи сверкнули – спицы,

Вижу радугу-дугу.

«Лето» (1959)

На пространстве 8 строк «уместились» эпитеты золотая, горячая сбруя, звонко, светло, олицетворение лета, раздаривающего свои дары, метафоры небо-ситец, лучи-спицы, радуга-дуга.

Метафорические средства поэтической образности выступают не только как традиционные средства художественной изобразительности. Приведем в качестве примера отрывок из стихотворения «Весна моя» (1961):

Я сразу увидал тебя летящей

сквозь пестроту снегов, берез, сорок;

был твой с горошком огненный платок

живым,

как на мизинчике сидящий,

поднявший крылья вася-васюрок.

Тебе еще на месте не сидится,

по всем оврагам голосишь, снежница,

ты вечно где-то скачешь, егоза,

но мне про губы пахнет медуница,

подснежники сияют про глаза.

Летишь, в лицо хохочешь – не поймаю,

ты хочешь растрезвониться по маю,

мол, ты одна, сама собой красна.

А я весь мир до хруста обнимаю. –

43

Ты смолкла.

Что же смолкла ты, весна?!

Традиционная метафора весны как пробуждения природы здесь преобразована. Весна персонифицирована в образе возлюбленной, и стихотворение представляет собой интимный разговор с нею. С помощью олицетворения восстанавливается единство человека с окружающей его природой, единство мира в его целостности.

Создавая мир, в котором все едино, поэт мечтает о том времени, когда «люди все, // Разгородив границы, // Сойдутся каждый каждого обнять» («Неверящим», 1958). Все мыслится в масштабах мира, вселенной. Поэтому даже пароходы в стихотворении «Где-то вышла буря из терпенья…» (1961) стремятся к широким просторам, «слыша сразу всех собратьев голоса»:

Мудрая тоска об океанах

есть у пароходов у речных.

В моменте взаимодействия одного с другим, порой даже противоположных начал, и осуществляется, по мысли поэта, великое таинство жизни. Поэтому в одном ряду оказываются совершенно разные, на первый взгляд, реалии: «Точно стрелки магнитные, // Щуки спят у коряг» («Зреет, бесится завязь…», 1962).

Стремление Благова к воспроизведению действительности в ее цельности, единстве приводит к полноте «живой жизни» в его поэзии. Все в ней движется, динамично, действует. Движение понимается поэтом философски: оно есть форма существования природы, непрерывный процесс ее бытия. В нем заключено основное таинство, смысл жизни. Чтобы понять его, нужно «к пашням прислушаться, к рекам», и тогда станет ясно, что повсюду

Воды играют под снегом,

Будто звенят удила.

Сколько накоплено влаги –

Хлынет молозивом вся <…>

44

И, встрепенувшийся к ночи,

(Все бы не расползлось!)

Прыгает с кочки на кочку,

С ветки на ветку мороз.

Что-то бунтует,

Не мерзнет,

Знай барабанит в ручье,

Словно горошина в позднем,

Окостеневшем стручке.

В поэзии Благова движутся даже предметы, которые по природе своей неподвижны. Например, в процитированном выше отрывке заключена такой силы энергия жизни, что даже мороз, вроде бы сковывающий движение, «останавливающий» жизнь (вспомним устойчивое выражение «смертельный холод»), «прыгает» – совершает быстрое, по определению, действие.

Главная особенность благовских стихов о природе заключена в том, что она представлена в них как «деятельная, работящая»1. Природа связана с трудом, который мыслится поэтом в качестве «основной жизненной потребности», главной ценности жизни. Процессы, происходящие в природе, не хаотичны, а направлены на достижение определенной цели, в них обязательно заключен какой-то смысл. Поэтому при характеристике природных процессов вполне оправдано применение таких понятий, как труд, работа, творчество. В процессы созидания вовлечено лето:

Торопясь к хлебам с наливом,

Лето спорое с весны,

Било дни по светлым гривам,

Гнало ливнем навесным.

1 Котов М. Чувство времени. – Саратов, 1969.

45

В важном труде по выращиванию и уборке урожая даже птицам отведено свое место: «Ток давно // Разработан лапой птичьей».

В стихотворении «Туча» в ритм сельскохозяйственных работ включена «немудрящая речка», которая даже «воробью до колен не хватает». Но в трудовом азарте она «так бурлит, // Так кружит жернова сгоряча», что на мельнице от ее усилий клубится мука и «теплым облаком в ларь оседает». А при характеристике тучи, все приведшей в движение, Благов использует эпитет, «аккумулировавший в себе эмоциональный опыт народа»1 – отработанная.

Наделение природы созидательными, творческими началами приводит к тому, что из предмета изображения она превращается в субъект, наделенный всеми человеческими качествами и возможностями. Одухотворенность природы так велика, что где бы человек ни был, чувствуется – «бьется чье-то сердце рядом» («Свияга», 1958) и «чьи-то, // Как ни повернитесь, // Сверлят затылок вам глаза» («Песнь великих лесов»).

Чаще же всего природа видится в образе женщины. Она постигается поэтом как «прилив женской стихии» (Н. Ю. Тяпугина). Это особенно наглядно в характере метафоричности. При описании наступающей зимы в стихотворении «Землю в закате багровом…» (1966) автор использует сравнение замерзающих вод с сединами матери. В стихотворении «Лето» «осинка узкоплечая» сравнивается с девчонкой, «что из речки // Ловит воду решетом» («Сроки», 1957) запоминается олицетворением, когда о цветении ивы автор пишет «заневестилась».

Описания природы под пером Благова всегда выражают отношение автора к действительности, его понимание жизни. В обычном вроде бы пейзаже возникают слова, выражающие целую систему взглядов поэта на мироздание, где любому существу определено свое место, дан свой смысл:

Свое умеет каждая былинка

И, что ей надо,

Знает про себя.

1 Смирнов В. Живописная сила // Волга. – 1972. – № 7.

46

Г. И. Коновалов «коренным свойством» таланта поэта считал «простоту вымысла и глубину мысли». Кажется, нет ничего особенного в пейзаже стихотворения «Клич журавлиный…». Улетают с насиженных летом гнезд в теплые края журавли, оглашая окрестность своими кликами. Но что-то тронуло сердца плотников, раз они оставили свое дело и прислушались к «высокогорным зовам» птиц. Что-то проснулось в их душе, что «забывчиво дремало» среди повседневных дел. Быть может, в журавлиных кликах они услышали звуки вечного, непреходящего, что, не имея названия, все же придает высокий смысл всему сущему, служит залогом бесконечности жизни.

Природа в стихотворениях Благова выступает и как носительница духовных начал, которыми руководствуется человек в своей жизни. На пейзажном материале поэт решает нравственные проблемы. В стихотворении «Бунт яблонь» (1961) изображена пора созревания яблок. Первые строки в характерной для Благова манере рельефно и динамично рисуют эту картину:

Раздобрели яблони –

Соскользнут с опор

Да как рухнут в яблоках

Наземь, на забор –

Рухнут слишком сильными,

Силы не стерпя,

До корней,

До вымени

Разорвут себя…

Жизненная сила зреющих яблонь входит в конфликт с нравственным бессилием – эгоизмом «хозяина» сада, запрещающим трогать плоды. Его прототипом является некий Яков Иванович, у которого молодые Благовы во время проживания в Мелекессе (1954–1955) снимали квартиру. Этот человек, по словам Ляли Ибрагимовны, в прошлом был крупным купцом, который, даже потеряв по известным причинам все свое состояние, сохранял образ «хозяина», скупого, расчетливого капиталиста. Кстати, воспоминаниями

47

о нем навеяно и стихотворение «Зрячий крест» (1961), в котором строки «Помяни святого духа, // а в стакане сделай сухо – // хрусталь любит чистоту!» действительно являлись застольной присказкой этого человека.

В том, что деревья в стихотворении «Бунт яблонь» не выдерживают эгоизма и жадности «хозяина» и – «бунтуют», позиция автора обозначена предельно четко: в дилемме «жизнь для себя» и «жизнь для других» Благов, несомненно, выбирает последнее. Так природа, изначально этически нейтральная, в поэтическом осмыслении автора становится носительницей его нравственных оценок.

В стихотворении «Песнь великих лесов»1 цветок, который «на что уж скромен: // Накрыл ладошкой – // И погас», становится образом, символизирующим собой единство всего мира:

Четыре лепестка,

Согретых

Дыханьем,

А на лепестках

Лежат четыре части света

С одной котомкой в головах.

Эти строки убеждают в том, что Благов искусно владел искусством символики. В стихотворении «Песнь великих лесов» обобщенный образ русских лесов выступает символом России и ее истории. Эти леса «еще сам Петр облюбовал», и в них, благодаря героическим усилиям этого деятеля, страна обрела свою государственность. Не будь этих лесов – прервется нить жизни, нечему будет держать небосвод. Лес становится жизненной опорой для человека, его самой надежной верой:

Падет ли на душу тревога,

В своей ли правде усомнюсь,

1 Стихотворение написано под впечатлением от участия в экспедиции под руководством преподавателя ульяновского пединститута В. С. Шустова, исследовавшей по заданию Академии Наук СССР ареал распространения ясеня в бассейне Волги и проходившей в лесах поволжского края.

48

Приду я в этот лес –

И богу,

Неверующий, помолюсь.

Так природа у Благова оказывается в центре его размышлений о человеке и о его месте в мире. Как и в стихотворениях с другими главенствующими темами (войной, «малой родиной»), эти размышления неизменно связаны с мыслями о России, о русском народе.

70 – 80-е: сомнения, утраты, поиски

В отличие от 50–60-х, 70–80-е не были столь плодотворными для Благова. Причин этому несколько. Одна из них – нехватка времени, остро ощущаемая уже в середине 60-х. Увеличиваются семейные заботы Благова. 2 сентября 1963 года родились девочки Света и Марина, а 7 января 1965 года на свет появился сын Иван. Таким образом, отцовские обязанности Благова многократно возрастают. Семья, дети радовали Николая Николаевича, были его «домом» и в прямом, и в духовном смысле слова. Здесь царили любовь и добродушие. О том, что Благов был заботливым и любящим мужем и отцом, свидетельствуют его письма, написанные во времена разлук с семьей и полные тоски по ней. «Ау, деревенщина! – шлет он привет в одном из них из Саратова в Крестовые Городищи. – Как вы там? Не заплутались в лесу? Собираете грибы-то?» (8 августа 1970 г.) В другом, как о «самом главном», он просит жену: «…передай Мариночке и Светочке, что я не сомневаюсь и знаю, что они постараются быть отличницами» (20 августа 1970 г). Особенно беспокоится поэт о своей матери, которой 21 декабря 1974 года пишет из Саратова: «разговоры твои о доме престарелых <…> ни к чему. Я не брошу тебя, да и в дома эти таких больных и хлопотных, как ты, не берут <…> Советую тебе, если чувствуешь себя неважно, лечь в больницу и полечиться недельки две <…> Купил тебе часы-ходики, привезу, идут точно и тикают весело. Мишке написал, чтобы съездил к тебе <…> Не тужи. Одну тебя не бросим».

Кроме семьи, много времени отнимала у творчества, по выражению самого поэта, «служба». С 1963 по 1966 годы поэт работает в должности старшего редактора литературных передач областной студии телевидения в Ульяновске. В начале 1966 года его вводят в состав редколлегии саратовского журнала

49

«Волга», весной этого же года Благов становится ответственным секретарем ульяновской областной организации Союза писателей РСФСР, а с весны 1968-го – редактором Ульяновского отделения Приволжского книжного издательства. В 1970-80-е гг. Благов занимает посты заведующего отделом поэзии, а затем главного редактора журнала «Волга», ответственного секретаря Ульяновской областной писательской организации.

Нельзя сказать, что на «службе» у Благова все складывалось благополучно. С одной стороны, мешали бытовые неурядицы: поэт, работая с мая 70-го по сентябрь 76-го в должности зав. отделом поэзии «Волги» в Саратове, жил все это время без семьи, потому что из-за малой жилплощади не имел возможности перевезти ее к себе, ведь у Благова на плечах были больная мать, жена, четверо детей. «Попал я, Толя, в саратовскую ловушку, – пишет Благов своему другу, писателю А. Н. Жукову 16 января 1975 г. – Квартиру дали маленькую, Мишка учится в Ульяновске в с/х институте, будто здесь нет такого же, мать в деревне одна беспомощная, пишет «Не дайте умереть, как безомной собаке», а в квартиру все мы просто не втиснемся – 42 кв. м, а маме надо отдельную комнату – совсем плохая. Я ведь чуть было не уехал обратно в Ульяновск».

Мешало «службе» и то, что поэт был начисто лишен «номенклатурщины» и никак не мог, вопреки своему высокому положению, «вписаться» во власть, так или иначе требующей сделок с совестью. Свое нравственное и поэтическое кредо Благов в иносказательной форме определил еще в стихотворении 1962 г. «Разбитый колокол», посвященном, по утверждению Л. И. Благовой, Г. И. Коновалову. Душа человека и голос поэта должны быть как колокол, без единой, пусть даже в «волосинку», трещинки, так как людям «чистокровная необходима медь».

Служа на высоких литературных должностях, Благов не раз признавался жене, что ему часто приходится видеть низость, угодничество в людях, оказавшихся при и во власти. В выше процитированном письме А. Н. Жукову Благов напишет о редакторе журнала Н. Е. Шундике и секретаре Саратовской областной писательской организации Г. И. Коновалове: «Наши могикане в обкоме стоят в рост только на первом этаже, где инструкторы, на втором, где завы, они уже на коленях, а на третьем, где секретари, ползком ползут по коврам и себя не помнят». Разногласия даже с такими поначалу близкими друзьями, как Г. И. Коновалов, с каждым годом только крепнут. Благов, по словам Ляли Ибрагимовны, даже подозревал своего бывшего учителя в том, что тот был в числе участников травли А. Т. Твардовского, приведшей

50

к смещению поэта с поста главного редактора «Нового мира», а позднее и к его смерти. Сомнения в самых близких вырастали в утрату веры в людей, ведущую Благова к тяжелому духовному кризису.

Не менее тяжелым были не только «духовные», но и «физические» потери друзей. В 1963 г. уходит из жизни В. Подгорнов1. Благов был потрясен его смертью. Если раньше, во время военной службы, к нему пришло осознание непредсказуемости жизни, понимание того, что границы ее определяются не человеком, то теперь он обнаружил, что есть в жизни что-то такое, что может толкнуть его на самоубийство, даже если вроде бы все благополучно. Смерть В. Подгорнова была одной из первых, не считая смерти бабушки, серьезных потерь Благова. Позднее поэт останется и без таких ближайших друзей, как Г. Зимняков, Р. Герасимов, И. Хрусталев и др.

Духовный кризис Благова усугублялся общественным состоянием страны. Уже в 70-е – в годы «застоя» – поэт предчувствует, а в 80-е совершенно убеждается, что неизбежно разрушение страны, в которой он родился и сформировался. Недобрые предчувствия привели к написанию «Жар-слова», одного из итоговых и самых тревожных стихотворений Благова. По свидетельству Л. И. Благовой, оно посвящено А. Т. Твардовскому, к которому Н. Н. Благов относился с пиететом2.

В «Жар-слове» Благов так пишет о процессе распада:

Невыносимый запах псины, Жор загребущий: хрусть-похрксть. Вглодались, как бобры в осину, Похрупывают: «Русь… Русь… Русь…» Пожар гудит напропалую. Все бревнышки до сквозняка Прощекотал… А мы пируем… «Уж кровля, братцы, без князька…»

1 На этот факт обращает внимание Ж. А. Трофимов: «Внешне казалось, что все у него (В. Подгорнова – Р. С.) благополучно: в 34 года – автор двух книг; любимая жена, Валентина Дмитриевна, трое детей; интересная работа в радиокомитете <…> Приволжское книжное издательство приняло к изданию рукопись его книги «Тропинки в волшебный мир». А через три дня после приезда из Москвы, ночью 2 ноября 1963 года, он свел счеты с жизнью». 2 Известно, что Твардовский тоже высоко ценил Благова, в памяти близкого друга которого, Э. М. Рыбочкина, остались однажды сказанные ему Твардовским слова: «Лучше Николая о военном лихолетье во всем Союзе не пишет никто».

51

Очень трудно давался поэту выход из сложившегося духовного кризиса, хотя, несмотря на это, «внешне», по утверждению близких, поэт оставался жизнерадостным, совершенно не замкнутым в себе человеком. Духовный кризис неизбежно связывался с творческими проблемами. По высказываниям самого поэта, он не удовлетворен собственной творческой деятельностью. В одном из писем к А. Н. Жукову, датированном 3 июня 1968 года, Благов пишет: «А моей книжки все нет. Вообще-то и не больно она нужна мне, но надо ведь увидеть, чтобы окончательно отделаться от старья». Такой книгой, которой «все нет» (книга ждала своего издания четыре года), вышедшей 35-тысячным тиражом в Приволжском книжном издательстве Саратова, стал сборник 1968 года «Имя твое». Этот сборник был лучшим на ту пору и, по словам Л. И. Благовой, любимым у поэта. Книгу высоко оценили в центральной прессе1. Несмотря на это, судя по последним словам выдержки из письма («увидеть, чтобы окончательно отделаться от старья»), «прежний» Благов «нынешнего» в чем-то уже не устраивал. Этим «чем-то» могли быть повторяемость тем, мотивов и образов в стихотворениях поэта, «накатанность» в художественной реализации волнующих художника проблем. Благов, судя по выдержке из письма, в полной мере осознавал собственную творческую стагнацию.

Необходим был выход на новые пути развития творчества. Напряженным поиском этих путей характеризуются 70-80-е гг. – сложный и неоднозначный период в поэтической биографии Благова. С одной стороны, в 70-80-е гг. выходит в свет 10 поэтических сборников, шесть из которых – в московских издательствах; создается «Поэма о матери»; появляются многочисленные отзывы о поэзии Благова в союзной прессе; в 1983 г. он получает Государственную премию РСФСР имени М. Горького. С другой, наблюдается снижение творческой активности: были годы, не отмеченные ни одним поэтическим творением (1971, 1975, 1976, 1982, 1983, 1985), хотя и в 70-80-е напряжение поэтических поисков ничуть не ослабевало. В одном из интервью 80-х гг. Благов говорил о том, что «заражен» «созидательным настроением», «заболел» «необходимостью коренной перестройки». В том, что поэт полон творческой энергии, убеждает анализ вариантов благовских стихов.

Переработки прежних стихов являются свидетельством усиления требовательности поэта к себе. В стихотворении «Жар-слово», в котором тема

1 Среди отзывов на «Имя твое» особенно интересной, на наш взгляд, является рецензия С. Викулова «"Падет ли на душу тревога…"». Старший собрат по перу посвятил ее анализу художественных особенностей поэтического мира Благова, среди которых особо выделял стремление поэта к психологическому раскрытию духовного мира человека.

52

поэта и поэзии – центральная, Благов пишет, что слово должно быть «вспыхнувшее кровью», а работа творца – оплачена «тяжкой солью». Много времени уходит на подготовку к печати и на издание поэтических сборников. Благов меняет свои «старые» стихи, активно их редактирует. Указанный период по числу редакций сопоставим с порой издания первых книг Благова – сборников «Ветер встречный», «Волга», «Денница», «Глубинка». В 70-80-е гг. поэт переработал в той или иной мере, по нашим подсчетам, более шестидесяти своих стихотворений.

Варианты стихов, появившиеся в 70-80-е гг., отражают изменения, происходившие в творческом сознании автора, и свидетельствуют о переоценке ранее незыблемых идеологических клише, норм, стандартов. Например, в окончательном варианте стихотворения «Песнь полозьев»1 поэт убрал из текста стихи:

Так и умер. И свеженькой коркой взбух песок на могиле сырой. Говорили: на кладбищах только, не скупясь, наделяют землей <…> Но по веснам, гремя незнакомо, заглушая скрипенье телег, лемехами ломти чернозема трактор поровну делит на всех. Дед мой, это в краю твоем кровном! Пред тобою в одном я долгу, что вот счастьем России огромным поделиться с тобой не могу.

Написанные в 1956 г., эти строки были убраны лишь при издании сборника «Поклонная гора» (1979).

Так Благов лишил произведение, с одной стороны, многословия, излишней описательности, с другой – идеологической пафосности, ничем

1 В основу сюжета стихотворения «Песнь полозьев» легли рассказы тещи Благова – Биби-Сайры Тахаутдиновны Мусиной о своем отце. Будучи крестьянином деревни Акбаш Бугульминского уезда, он по зимам нанимался на работу к бугульминскому купцу, занимающемуся продажей масла и яиц. Тахаутдин Хальфин вместе с другими работниками был в обозе, возившем купеческий товар на базары Казани. Правда, по утверждению Л. И. Благовой, печальный финал стихотворения – скорее, плод художественного вымысла, основанного на типизации.

53

не оправданного оптимизма. Поэт, конечно же, понимал, что ни о каком «счастье России огромном» при взгляде на русскую деревню, да и на всю страну, не может быть и речи. В итоге – получилось стихотворение, полное трагического звучания, рожденного в процессе осмысления крестьянской судьбы, реального положения русской деревни.

Осознанием «ухода» деревни, ее гибели продиктованы изменения, происходившие, например, со стихотворением «Зной» (первая редакция – 1962 г.). В окончательном варианте произведения, представленном в сборнике «Створы», появились строки, которых не было в предыдущих изданиях:

Ни свадеб, ни припевок от порога, А встречи отворотливы, постны. Над степью взбита, взвихрена дорога, А улицы, как просеки, пусты…

«Обезлюдивание» русских сел, их опустошение, не только

в демографическом, но и в нравственном, духовном смысле, – таково, по мысли Благова, положение современной ему русской деревни.

О смене авторской оценки в осмыслении судьбы деревни свидетельствуют также изменения, которые претерпело стихотворение «Укрытая от века деревушка…» (первая редакция – 1964 г.). В нем при издании сборника «Створы» появились строки, в которых поэт определит «вековечную» болезнь всей русской истории, каковой является чиновничество. Острым публицистическим пафосом наполнены строки:

Ни татарье, С надбровной тяжкой морщью, Ни праздный олух (Чтоб червей нарыть), – Тут мог ее один налогосборщик, Погрязшую в недоимках, открыть <…> Не понимаю: Будто не бывало Здесь гавканья чиновной сволоты… За то, Чтоб вас их око миновало, Какие богу клали вы кресты?!

54

Обеспокоенность, боль за судьбу народа звучит в оценке истории, в осуждении, спустя многие века, власти в стихотворении «Плач Ярославны»: «В синеве российских незабудок // По тебе слеза не запеклась // Не на правый бой, а на поблудок // Ехал ты гордыню тешить, князь»1.

Ряд редакций связан с определением концептуальных для Благова понятий, ценностей. Особенно ярко это проявляется при сравнении вариантов стихотворения «Песнь великих лесов» (первая редакция – 1966 г.) – произведения программного характера. В сборнике «Ладонь на ладони» (1973) в стихотворении появятся строки, которых не было в предыдущих изданиях. В этих строках Благов определит понимание абсолютной ценности жизни, ее вечности, глобального смысла мироздания даже в незначительных его проявлениях:

Вдали от вырубок тотальных Царит глухих вершин набат. Здесь на торцах столбов квартальных – Веков замшелый циферблат. Здесь и цветок (На что уж скромен: Накрыл ладошкой – И погас) Вдруг ясно скажет: – Мир огромен! – Конечно, Он огромней нас. Четыре лепестка, Согретых Дыханьем, А на лепестках Лежат четыре части света С одной котомкой в головах.

Стихов в 70-80-е было переработано много, и эти редакции свидетельствуют о творческом росте автора, но новые произведения появлялись исключительно редко. Помимо указанных причин семейного-бытового, «служебного», духовно-нравственного и уже названного (стагнация) творческого характера был, на наш взгляд, еще один, и самый важный, – 1 Без этих строк стихотворение, написанное в 1965 г., включалось в сборники «Имя твое», «Звон наковальни», «Ладонь на ладони». Они появились лишь при издании «Поклонной горы» (1975) и были сохранены во всех последующих книгах автора.

55

мировидческий, затронувший самые основы поэзии Благова. Начиная примерно с середины 60-х и по 80-е гг. – в годы сомнений и утрат в судьбе поэта – Жизнь постепенно перестает быть для него чудом. Благов теряет свое «детское» мировосприятие, свойственное ему, поэту, изначально. Может быть, потому он и разочаровывается в себе «прежнем», что сам «взрослеет», перестает быть «ребенком» в глубинном, мировоззренческом смысле слова? Может быть, потому его и не устраивают прежние произведения, кажутся «старьем», что практически все они, написанные в 50-60-е, основаны на памяти детства и воспроизводят прошлое? Ведь именно память, как мы увидим из анализа поэзии Благова, проникает всю ее художественную систему. Утрата «детского» видения мира как Чуда, памяти детства как базы творчества вели поэта к поискам новых жизненных и творческих опор. Найти их, особенно в конце 80-х – в годы повальной разрухи в стране, обессиленному болезнью и жизненными передрягами Благову было все тяжелее и, как оказалось, невозможно. Наверное, поэтому его последние стихотворения («Жар-слово», «Я подойду к золотым воротам…» (1987), «Мольба» (1987)) полны интонаций горечи, смятения, душевного надрыва:

Что ты молчишь, затаясь, как Китай, Дом мой? Один ты на свете… Схлопнемся крыльями! Эй, вылетай, Ласточка, из-под повети! Кто наддает непомерно большой Смертною силой оттуда?.. Долго ль мне маяться с этой душой? Вспыхни, рассыпься, паскуда! ……………………………………………. Лю-ди… Да где вы?.. Катитесь ко псам!.. Я вам потеху устрою: Дом весь – С собою – Пущу к небесам, Если открыть не открою. «Я подойду к золотым воротам…»

56

Утрата прежних ценностей вела Благова к поискам новых. Он пытается понять основы религиозности, при этом искренне удивляясь тому, что люди могут истинно, глубинно верить в Бога. Может быть, это была попытка обретения веры, хотя истово религиозным Благов, рожденный и воспитанный в годы ярого атеизма, конечно же, никогда не был. Но еще 17 июля 1971 г. на обратной стороне талона к почтовому переводу поэт просит жену взять у своего знакомого Библию. А однажды обменяет на нее одну из старинных и ценных книг из домашней библиотеки. Перед смертью сломленному болезнью поэту по его просьбам Ляля Ибрагимовна регулярно ее читает.

Потребность разобраться в себе, в своем творчестве и в происходящем вокруг вела к активизации у Благова темы поэта и поэзии, особенно – «пушкинской» темы. Она была заявлена еще стихотворением «Враги» (1955), но тогда не была такой наболевшей, как в 80-е. Об этом свидетельствует хотя бы то, что замысел «Врагов» было не столько выношен, сколько вызван мгновенным душевным откликом на строки стихотворения Э. Багрицкого «О Пушкине»: «Наемника безжалостную руку // Наводит на поэта Николай!» Теперь же, прежде чем «сесть за тему», поэт серьезно изучает пушкиниану, читает книги о жизни и творчестве великого предшественника («Пушкина» Ю. Н. Тынянова, «Пушкина» М. П. Алексеева, «Пушкина в изгнании» И. А. Новикова, «Пушкина и его окружение» Л. А. Черейского и др.), воспоминания современников о Пушкине. Все это говорит о «выстраданности» темы Благовым. Но еще больше в этом убеждают строки стихотворений поэта. В «Арине Родионовне», мысленно обращаясь к няне Пушкина, Благов пишет:

Ты смогла бы добудиться… Оброни раскатно спицы. Запали свечу, Спроси… Так спроси: «Вольготно спится? Русью ль пахнет на Руси?..» Не взорвется он спросонок, Твой небесный жаворонок, Как в изгнании былом, Не сорвется буйным скоком Лубяную наледь окон

57

Продышать, Протаять лбом.

К благовской «пушкиниане» следует отнести и «Запоздалое предостережение» (1987), задуманное как обращение к жене Пушкина – Н. Н. Гончаровой. Замысел возник после прочтения Благовым писем поэта к ней, предупреждавшего жену о легкомысленности в отношениях с окружающими ее мужчинами. Благов был убежден, что именно Гончарова была виновницей смерти Пушкина.

Трагическая судьба Пушкина легла тенью на судьбы многих русских поэтов, в том числе и А. Т. Твардовского, болью за которого дышат строки «Жар-слова»:

…был Певец, Он будет сниться… В мир потянуло напролом, Когда Жар-птица по ресницам Горящим провела пером… Вдохнул в сырое тело душу, Дал Слово. Всей войной одел. Припал к земле И сны подслушал, Нагого в бане оглядел. А просвистало – в поле стлала Война, пытая дух бойца… Стой, перевозчик!.. Стань, где стало Народу больше у Певца!.. …Какие тайны обживая, Всегда сама в себе, Одна, Ты что же отреклась, живая, Душетворящая вода?!

58

Глоток бы, чтоб отпыхнуть залпом, Глоток, закатному, ему – Он и не то еще сказал бы, Тут бережливость ни к чему…

Попытки Благова проникнуть в судьбы почитаемых им поэтов являются важными фактами до предела обострившейся необходимости прозреть смысл и изгибы собственной жизни, поэтического творчества. Обращение к жизни Пушкина и Твардовского есть ничто иное, как поиски самого себя.

Благов не прекращал этих поисков вплоть до самой смерти. Многолетняя упорная работа над последней поэмой «Тяжесть плода», так и не приведшая к ее завершению, убеждает, каким сложным был процесс обретения нового поэтического голоса. Неудачи с поэмой свидетельствуют, что Благову так до конца и не удалось преодолеть себя «прежнего», выйти на новые ступени поэтического развития. Видимо, осознание этого самим художником обострило тяжелую болезнь и привело к преждевременной смерти. 27 мая 1992 года Николая Николаевича Благова не стало.

59

Глава 2. Лирика

В последний прижизненно изданный сборник Н. Н. Благова «Жар-слово», вобравший все лучшее из созданного поэтом (поэмы в том числе), вошло 165 стихотворений, что составляет ¾ объема книги. Некоторые из сборников вообще состоят только из стихотворений («Денница», «Просыпаются яблони», «Створы»). Все это говорит о том, что лирика занимает основное место в творческом наследии автора. Своеобразие лирики Благова наглядно просматривается при анализе ее субъектной, сюжетной и пространственно-временной организации.

Лирический субъект Благов относится к поэтам, по большей части предпочитающим

не говорить напрямую от своего имени. Ему важно раскрыть не сокровенный мир своей личности с ее противоречиями, а показать свое отношение, понимание окружающего его мира людей. «Я» поэта включено в «мы» себе подобных. И хотя дыхание автора ощущается в каждой строке его произведений, самим собой он мало интересуется, у него на первом месте – личностное познание окружающего мира и уже через него – самого себя. Может быть, поэтому поэтическому миру Благова оказался принципиально чуждым лирический герой. Он, как известно, возникает тогда, когда личность поэта и героя поэзии, лирическое «я» перестают совпадать и появляется «объективированный образ» автора (Л. К. Долгополов). Но субъект речи в лирике Благова характеризуется именно совпадением точек зрения автора и героя.

Возьмем, например, стихотворение «Хоть нет войны». Ведение поэтической речи здесь целиком передоверено ролевому герою – персонажу, открыто выступающему по отношению к автору в качестве «другого». Это «мать», лексика и фразеология которой не оставляют сомнений в ее социальной принадлежности. Эпитеты, например, которыми уснащена речь матери, носят народнопоэтический, постоянный характер: враг – «проклятый», даль – «непроглядная». Такого же рода – устойчивые обороты речи: «думы сердце рвут на части», «наделен счастьем», «знать нужду». Сравнение «как бересту

60

на огне» не оставляет сомнения, что перед нами крестьянка, для которой растапливание печки с помощью бересты – одна из повседневных работ по дому. Слова и обороты «народной» окраски задают повествованию интонацию открытости, интимности. Героиня просто говорит о наболевшем. Поэтому так близко сказанное ею. Многочисленные повторы («тоскует сердце матери, болит»; «лишь ты бы жил без горя, без тревоги»; «далекий мой, единственный сынок»; «живой, здоровый возвратился ты») на контекстуальном уровне кажутся заклинанием, молитвой за сына. Они носят уточняющий, а в некоторых случаях градационный характер: мать с первого раза как бы не может найти точного выражения своим мыслям, чувствам, что, конечно же, говорит о ее предельной взволнованности.

Сказовая форма повествования, к которой прибегнул Благов в стихотворении, вроде бы совершенно не оставляет в нем места для автора. Но первая же строфа указывает на межличностный характер всего высказывания:

Хоть нет войны, Но если сын в солдатах, Тоскует сердце матери, болит: Кто знает, что затеет враг проклятый, Когда войной он так и норовит.

О «принадлежности» этих слов автору или персонажу судить трудно. Здесь представлена ситуация их «нераздельности и неслиянности» (М. М. Бахтин). Затем она, в связи с включенностью строфы в общий речевой контекст, распространяется на весь стихотворный текст, обнажая авторскую позицию в произведении: соучастие к судьбе персонажа, сопереживание его боли.

Близость автора и героя в лирике Благова, их совпадение даже в случае с ролевым героем, казалось бы, совершенно не допускающим никаких сближений и совпадений между ними, заставляет обратиться к так называемому лирическому субъекту. Впервые употребленное Андреем Белым, это понятие было развито С. Н. Бройтманом, указавшим на межличностный характер лирического субъекта как принципиальное его качество. Эта черта лирического субъекта позволяет Благову во многих стихотворениях прибегать к таким формам высказывания, при которых практически стираются границы между автором и субъектом речи, порой даже персонажем произведения.

61

В стихотворении «Тряхни вожжой…» (1959) трудно определить, к кому направлена речь: то ли субъект речи обращается к себе, видя себя как бы со стороны, как «другого», то ли высказывание устремлено к действительно «другому». Такое впечатление возникает потому, что в стихотворении употребляются глаголы и местоимения 2-го лица. Но само лицо, к которому они относятся, не названо. Так, на наш взгляд, подчеркивается «важность», общезначимость состояния субъекта речи. Обращаясь к себе, он в то же время обращается к «другому», как бы приглашая стать соучастником его раздумий. Это актуализирует лирическое переживание, приближает его к «другому». Он, «другой», тоже становится носителем этого переживания. Так акцентируется внимание на стремлении субъекта речи слиться со всем миром. В этом и состоит пафос стихотворения. Оно и заканчивается, достигает своего эмоционального предела тогда, когда это слияние происходит: «все – к тебе».

В «Безбилетнике» (1955) лирический субъект включает и повествователя, рассказывающего о покидающем родное гнездо «пареньке», и самого этого персонажа. Поначалу речь ведется от 3-го лица – от имени повествователя, вроде бы долженствующего быть вне изображенного им. Но в его речь постоянно вкрапливаются слова, о принадлежности которых повествователю или персонажу судить трудно: «На восток, на восток!», «Где там край? Где там край?!», «Сколько звезд!». В конце концов, происходит полное слияние «голосов»: «Мама, ты не ругай, что уехал украдкой, // Я боялся сказать – не пустила б меня». В этих строках как раз та ситуация, когда «я» и «другой» разыграны в их «нераздельности и неслиянности». Повествователь включен в рассказываемое им, и это позволяет ему в дальнейшем по ходу рассказа обратиться к другому персонажу – контролеру – от имени своего «я»:

Контролер, не стращай! Не поверю, что лестно Перед ним («пареньком» – Р. С.) излагать высоту своих прав. И твое и мое промелькнувшее детство Вместе с ним полетело б, встречая ветра.

Здесь, как видно, происходит полное включение повествователя в сюжетную ситуацию. Такое его положение раскрывает позицию автора – человека, восприимчивого к болям и радостям своих современников.

62

В стихотворении «Ровесники» межличностность лирического субъекта находит свое выражение в местоимении «мы». Приведем несколько отрывков из этого произведения:

В войну в тыловой опустевшей России Мальчишкам оставили труд мужики. Земля захлестнула нам ноги босые – По рамы в нее мы пускали плуги. …………………………………………… И только дохнуло затишье по странам, Россию – в руинах, в могилах, в дыму, – Из пепла Россию вручила война нам, Какой не вручали ее никому. …………………………………………… И мы за нее становились в ответе, За солнце с рассвета, За звезды в ночах… И как-то в заботах никто не заметил, Когда это мы развернулись в плечах. К земле прикипели, Втянулись трудиться. И вдруг удивились, когда ковыли На диких степях обернулись пшеницей Да к звездам рванулись в полет корабли… Мы слушали кроткие их позывные, Мы слышали – мир удивленно притих… Так вот она стала какою, Россия, Россия ровесников дельных моих!

Очевидно, что одним и тем же местоимением «мы» здесь обозначены разные субъекты. Вначале «мы» – это «мальчишки» военного времени. Затем – «развернувшееся в плечах» послевоенное поколение вчерашних «мальчишек». Но здесь уже намечается, а в последних строках происходит расширение «мы» до масштабов всего народа, всей страны. Лирический субъект сопрягает, таким

63

образом, то, что было в детстве в деревне, и то, что было после войны и что есть в настоящем во всей России.

Очень важным представляется вопрос о том, что же вызвало появление лирического субъекта в поэзии Благова, каков его глубинный исток, основа. Он не дался поэту в процессе долгих и упорных поисков, а был присущ ему изначально. Лирический субъект обнаружил себя уже в ранних стихотворениях Благова. Таково, например, «Двое» (1954). По замечанию А. П. Рассадина, здесь «воображение поэта сталкивает двух героев – взрослого <…> и его двойника, alter ego, шестнадцатилетнего мальчишку «с необузданной мечтою», перед которым взрослый герой испытывает чувство вины»1. По определению, данному в «Толковом словаре» С. И. Ожегова, двойник – это человек, имеющий полное сходство с другим. При «двойническом» восприятии стихотворения «Двое» можно говорить о том, что в «дяде» объективировался образ автора, стало быть, следует вести речь о лирическом герое, а «мальчишка» – ролевой, «другой», герой. Но дело как раз в том, что ни о каком «другом» в стихотворении «Двое» не может быть и речи, так как «дядя» и «мальчишка» здесь – одно и то же лицо:

Когда все чувства отстоялись в сердце И прошагалось жизнью полпути, Давалось бы вернуться, осмотреться, На час к себе в шестнадцать лет прийти. ……………………………………………………. …я, суровый с виду дядя, Перед собой, мальчишкой, покраснел. (Выделено нами – Р. С.)

«Умудренный» жизнью «дядя», исполняющий в стихотворении роль

лирического «я» поэта, в сравнении с собой в детстве кажется другим, тем более что Благов даже акцентирует на этом внимание читателя: «Совсем чужие. // Незнакомых двое». Взрослому перед собой-мальчишкой стыдно

За годы, Не узнавшие отрады Любимого, бессонного труда;

1 Рассадин А. П. Тяжесть плода (о жизни и творчестве Н. Н. Благова) // Благов Н. Н. Тяжесть плода: Стихи и поэмы. – Самара; Ульяновск, 2006.

64

За позабытое решенье драться, Где, предавая, правда лжет сама; За мысль, Что не гнушалась побираться Подачкой небогатого ума; За совесть, Часто бывшую нестрогой; За чувства – Сбережения души, – Растерянные жизненной дорогой, Разменянные с форсом на гроши…

Поэтому вполне понятно «покраснение» «дяди», его «боль и досада». Но почему же и мальчишка

… позабытый, лишний, Не поднимая красного лица, Со мной стоял бы, Сгорбленный, приникший, У школьного веселого крыльца?

Почему ему-то стыдно? Если воспринимать мальчишку как «двойника», «другого», то ответить на этот вопрос будет довольно-таки проблематично, если вообще возможно.

Но стоит только прибегнуть к лирическому субъекту, все встанет на свое место. Именно лирический субъект дает возможность не только сблизить позиции «дяди» и «мальчишки», но и обнаружить их полное тождество:

Но та, За кем следишь ты взглядом робким, О ком таишь тетрадь стыдливых строк, Та девочка, Бегущая по тропке На школьный созывающий звонок, – Спроси у дней, Любовь тебе расскажет, Что и за далью лет она близка!

65

Любовь моя твоей нежнее даже Цветет, Не обронив ни лепестка! Молчанья первой тайны не нарушу. Пусть год за годом, Как сейчас, всегда Та девочка стоит у входа в душу, Не пропуская никого, Одна! Рукой прощанья, памятно тяжелой, Мне глаз ее не заслонили свет. С родной деревней, С улицей, Со школой, Встречаюсь, как с собой, в шестнадцать лет.

Как видно, позиции «дяди» и «мальчишки» относительно таких ценностных понятий, как любовь, родина, ничуть не расходятся. «Свести» на первый взгляд разных субъектов стало возможно в едином пространстве памяти, бережно хранящей идеалы поэта. И в анализируемом стихотворении, и в выше рассмотренных именно память выступает первоосновой бытования лирического субъекта в благовской поэзии, сопрягая все его пространственно-временные «лики». В этом и только в этом сопряжении, взаимосвязи обнаруживаются, на наш взгляд, своеобразие и полнота поэтической личности Благова.

Сюжетная и пространственно-временная организация

Первое, что бросается в глаза в значительной части стихотворений Благова, – это их объем. Некоторые из них состоят из ста и более строк в благовской стиховой организации текста. Причины такой широты поэтического «дыхания» видятся нам в том, что течение поэтической мысли в них связано с развертыванием событий, или с сюжетом.

Таково стихотворение «Пленные немцы» (1964). Оно написано после одной из поездок в Саратов, во время которой Благов оказался свидетелем следующей картины. На вокзале у одной женщины украли сумку. Вора тут же

66

поймали. Пострадавшая в сердцах стала его бить. Подошел старик и остановил женщину, пристыдив ее: «У тебя дети, муж есть? Что ж ты распласталась так? Посмотри, на кого ты похожа!». Женщина расплакалась. Поэт признался жене, что именно этот случай вызвал в его памяти историю с пленными немцами.

Стихотворение, по уверениям Л. И. Благовой, является откликом на реально происходившие в детстве поэта события: как-то в годы войны через Андреевку проводили пленных немцев. Созданное по следам реальных событий, стихотворение перекликается с произведениями В. Цыбина «Военнопленные» (1962) и С. Викулова «Расплата» («Пленные под Сталинградом») (1969). В стихотворении В. Цыбина, также как у Благова, рассказчик – подросток. Та же ситуация «испытания хлебом», которого просят «пленные». Но если у Благова хлеб немцам предлагают сами деревенские жители, у Цыбина просьба «пленными» хлеба вызывает негодование, приступ ненависти1. Один из персонажей – «дядя Костя» – даже замахивается на «пленных» костылем. Похожая развязка в стихотворении С. Викулова2. Благов же выделяет всепрощение как основную черту характера русских людей. Воплощается эта мысль через цепь событий, развивающихся своим чередом: появление в деревне пленных немцев; оценка их вдовами; угощение хлебом; уход обоза с пленниками, их разговор-«гагаканье». Последнее порождает разрешение стихотворения в русле лирической медитации:

О чем они? Про что они судачили В краю, Где вечер с кровью пополам, Где с волчьим воем И зайчиным плачем Пошел бурьян бродяжить по полям? Не знаю… Закаляканный колесами

1 Рассказчик в цыбинском стихотворении от имени односельчан произносит:

А у нас и для самих не было – хлеба! <…> …мы их не прощали – их только победа простить могла!

2 С. Викулов пишет: …из снегов безмолвно, словно трубы спаленных хат, глядел на них народ… О, как дрожалось им – о, как дрожалось! – от тех недвижных взглядов: не укор, и не прощенье – поздно! – и не жалость они читали в них, а приговор…

67

Колхозный двор, Ночной звериный рык Иль птичий говор по весне над плесами Понятней были мне, чем их язык.

В сюжетной и пространственно-временной организации лирики Благова большая роль отведена прошлому, связанному с мотивом памяти, которая выступает внутренним пространством для развертывания событий. Так происходит в стихотворении «Сердце». Оно состоит из трех частей, причем каждая пронумерована. Такое «строгое» композиционное членение поэтического текста определяется, на наш взгляд, психологией припоминания: в первой части рассказывается о далеком прошлом – довоенном и военном детстве, во второй части повествуется о прошлом послевоенной поры, в третьей взгляд поэта перемещается в настоящее.

Первая часть начинается с воспоминаний о детстве. В памяти субъекта речи воскресают идиллические картины родных мест, дорогие для него детали: «просторные степи без края», «рассветы без дум и печали», качающие его, «словно няньки», березы, Волга, «с улыбкой, широкой и ясной»… Но скоро становится ясно, что разговор заведен не для того, чтобы только насладиться воспоминаниями отрадного детства. Не для того, наверное, поэт «тревожное прошлое в памяти шарит».

Память лирического субъекта сопрягает события личной жизни с историей, событиями общенародного масштаба. Происходит слияние индивидуальной судьбы с судьбой всего народа, что отражается на стиле повествования. В начале, в воспоминаниях раннего детства, поэтические картины полны конкретных образов. Теперь же характер речи совершенно меняется. Когда поэт пишет «загремела гроза», о «сметающем жизнь урагане», то эти образы выступают в значении символов войны. Так действие переносится на пространства целой страны. Память позволяет лирическому субъекту увидеть «в кольце горизонта горящей // Седую и дымную землю свою», признаться, что он «сросся любовью с родимой страной». И происходит мгновенное включение «я» в «мы», осознание себя через множество, через «других» – характерное для лирического субъекта благовской поэзии состояние. Его личная судьба оказывается полностью включенной в судьбу страны. Быть может, поэтому во второй части стихотворения субъект речи не обнаруживает себя ни в личных местоимениях, ни в соответствующих формах глагола. Он скрыт за воспоминаниями, воссоздающими типичные картины первых послевоенных лет. Поэт изображает солдата,

68

возвращающегося к мирной возрождающейся жизни, матерей-вдов, ожидающих с войны своих погибших сыновей. Кажущееся отсутствие лирического субъекта вполне компенсируется авторскими оценками, пояснениями, экспрессивностью описаний:

Суровый солдат улыбается нежно, Жалея сорвать для пилотки подснежник: На дальней чужбине, в стране незнакомой, Он пахнет тропинкой от леса до дома. ……………………………………………… Лишь матери долго на шумном вокзале Тихонько сидят в ожидающем зале. В дали безответной сыны их остались, Там с кровью знамен своей кровью смешались, Укрылось навек, без рассветов, ночами, Вагоны возврата для них отстучали…

О многом говорит притяжательное местоимение в центре второй части, лишь однажды выказывающее явное присутствие лирического субъекта («поля мои») и эмоциональный вопрос в конце отрывка, выдающий крайнее волнение: «Кому же навстречу крепки и упруги // Протянуты рельсы – железные руки?!» Все это подчеркивает полное слияние индивидуально-биографической памяти («памяти сердца») с «эпической», исторической памятью.

Память лирического субъекта способна сопрягать различные временные пласты. В первой и второй частях стихотворения это происходит с довоенным, военным и послевоенным прошлым. В третьей части память втягивает в свое движение настоящее, сопрягая его с прошлым. Прошлое повторяется в настоящем. В третьей части, так же, как в первой, центральным оказывается мотив детства:

Любви материнской подарены дети. Как те, они к маме бегут на рассвете, С глазами такими ж, с мечтами такими… Растут любопытными и дорогими. Резвятся, улыбку и ласку встречая, Березы их детство, как няньки, качают.

69

В первой части были представлены воспоминания детства единичного субъекта. Речь шла об одном ребенке. В процитированном же отрывке «сегодняшние» дети сравниваются со многими «вчерашними» («как те»). Это подчеркивает обобщенный, межличностный характер лирического субъекта поэзии Благова. Его «я» с самого начала, как дает понять автор, включало многих. Вспоминая свое детство, свое прошлое, субъект речи высказывается не только от своего имени, а от лица всех, изначально ощущая свою причастность миру, времени.

В настоящем происходит дальнейшее расширение художественного пространства произведения. Из пространства страны действие переносится на пространства всего мира: «И мне открывается неповторимый // Бездонною далью рассветов своих // Весь мир». Такое «укрупнение» поэтического изображения позволяет автору выразить истинную духовную ценность любви к родине, единства и родства с людьми, со страной, материнства. Так память становится моральной категорией, этическим авторским пространством, воплощающим систему взглядов и ценностей поэта.

Само слово «память» является одним из часто повторяющихся в поэтических текстах Благова и, безусловно, занимает ключевое место в творчестве автора. Постоянное внимание к ней Благова объясняется, как нам кажется, с одной стороны, его духовными устремлениями, идеалами1, с другой – тем местом, какое занимала тема памяти в отечественной литературе с середины XX века. Многие исследователи этого периода отмечают активизацию мотива памяти в поэтических произведениях. А. В. Македонов, например, выделяя как одну из «основных групп мотивов» в послевоенной поэзии «мотив памяти войны, обязательств живых перед погибшими», пишет, что в лирике «наметилось систематическое влечение к наиболее глубинным мотивам народной памяти, переклички человека со своими истоками…».

Память часто реализуется в хронотопе «дороги» – «сквозной» форме организации «времяпространства» (М. М. Бахтин) у Благова. В стихотворении «А что, а не пора ли в самом деле…» поэт наделяет образ дороги много говорящим эпитетом «старая», подчеркивая в этом тропе ее временную сущность, связь с прошлым, с памятью. Через мотив памяти о прошлом «дорога» втягивается в размышления автора о насущных для него ценностях жизни.

1 В. Я. Гречнев в статье «Категория времени в литературном произведении» высказывает мысль о том, что прошлое, память о нем – духовно, истинно, ценно, преображено сознанием в поэзию, «легенду», т. е. прошлое, память – понятия «идеальные» (в сб.: Анализ литературного произведения. – Л., 1976).

70

«Дорога к дому…» (1957) – одно из тех произведений, в котором хронотоп «дороги» воплощается в характерном для творчества Благова сюжете возвращения на родину. Художественное время в стихотворении оказывается сжатым до предела в моменте ожидания встречи с родными местами, родным домом, матерью. В сознании субъекта речи высвечиваются дорогие сердцу детали: «бегущие за теплой тучкой» цветы, нагретые солнцем «от кровати до стола» половицы, залитый с краями рукомойник в родной избе… В такого рода деталях время «сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым» (М. М. Бахтин). Оно концентрирует в себе всю силу любви человека к своей «малой родине» и неизбывную тоску по ней. Художественное пространство, в свою очередь, втягиваясь в движение времени, расширяется. Дорога из пространства избы, деревни выводит на пространство страны:

И только выйду – Ну, куда податься? Мне будет – до веселого проста – Сквозь каждое окошко улыбаться Родной моей России красота.

Первое, что бросается в глаза в большинстве «дорожных» стихотворений Благова, – это, как правило, их сюжетность: они состоят из множества эпизодов как «внешнего» (связанного с развертыванием какого-либо события), так и «внутреннего» (связанного с развитием чувства, мысли) порядка. В некоторых из них сюжетность формально подчеркнута. Например, «Домой» (1953) состоит из отдельных строф. Строфичность, редкая у Благова, имеет здесь, как нам представляется, большое формально-содержательное значение, выстраивает сюжет стихотворения. В нем 9 четверостиший, строки в которых организованы по принципу перекрестной рифмовки. Строфы «пробегают» перед глазами, как кадры кинопленки. Каждая из строф имеет свое содержательное наполнение, представляет определенную картину, эпизод. Вот появляются рожь, речка. Их сменяют «чернеющие, как огарки» галки. За ними следуют «пригорок, мост, село». Наконец, лирический субъект достигает своей цели: оказывается, хотя и мысленно, дома у своей матери.

В стихотворении можно выделить два плана, связанные между собой и являющиеся двумя ипостасями «дороги», движения: «внешний» и «внутренний». «Внешний» план представлен во второй – пятой строфах. Создается впечатление, что здесь движение происходит в реальном

71

пространстве. Эта часть стихотворения самая динамичная, что связано с частотой сменяющихся картин, образов. Появившиеся во второй-пятой строфах мужские рифмы как бы намеренно «убыстряют» время, делают его более энергичным, увеличивают скорость перемещения в пространстве. И это, как нам представляется, не случайно: лирический субъект спешит оказаться в родных краях, в родной избе, рядом с самым дорогим, любимым человеком – матерью.

Впрочем, кажущееся движение во «внешнем» пространстве является реализацией движения во «внутреннем» пространстве памяти. Автор указывает на это в начале стихотворения – в последних строках второй строфы:

Воспоминания, как дождь, Шумят, шумят навстречу.

В плане «внутреннем» движение переносится в область чувств и размышлений и несколько замедляется. Немаловажную роль в этом выполняет появление дактилических рифм в четных стихах первой, шестой – девятой строф. «Задерживает» движение обращение («Село, ты что услышало, // К реке свисая с кручи, // С деревьями, и с крышами, // И с ястребом у тучи?!»), описание заботливой, «родной, безутешной» матери. В строфах с «внутренним» движением «дорога» связана не с пространственным перемещением, а с перемещением во времени. Здесь обозначаются те реалии, которые высвечиваются в памяти лирического субъекта. Они, являясь ценностными координатами, оказываются целью движения, конечным «пунктом» «дороги». Развитие сюжета стихотворения воспринимается как движение к идеалу, каковыми являются родной край, родной дом, близкие, родные люди. Они, как правило, «утрачены» в настоящем, и для их обретения поэт постоянно оказывается в дороге, ведущей в прошлое.

Размышления о прошлом приводят к размышлениям о «вечном». В стихотворении «Дороженька – стук да стук…» (1964) остановка у родника («А вот и родник – // Уж над ним – // Куда нам спешить?! – // Постоим») позволяет погрузиться в мысли о непреходящем: о природе и о тех процессах, которые ни на секунду в ней не прерываются. Родник, дорожный ручей оказывается символом «вечности» природы. В природе, по Благову, – залог непрекращающейся жизни. Недаром «деревья и травы <…> и птицы склонились к ручью». Прикоснуться к роднику жизни – значит обрести единство с природой, слиться с ней:

72

И я к родниковым ударам Подладиться сердцем хочу. (Выделено нами. – Р. С.)

Органичный для лирики Благова характер этого признания высвечивается даже в фонетическом строении фразы: в корневых звукосочетаниях род, дар, лад. Аллитерационное повторение словно фокусирует, сопрягает в одном высказывании ключевые для всего творчества поэта понятия: род как ощущение родства, единства с природой, со всем миром; дар как талант, способность к творчеству, к созиданию жизни, благодаря чему человек уподобляется природе и выполняет определенное ею, а потому истинное свое назначение; лад как представление о миропорядке, в котором все друг с другом согласно, гармонично, едино.

В лирике Благова дорога оказывается узлом, связывающим различные людские судьбы. Колокол вокзала, «соответствующего старинному «перекрестку дорог» или придорожной корчме» (И. Б. Роднянская), «бьет, не терпя промедленья»,

Одним – возвращенье, Другим – отправленье, Счастливому – встречу, Тебе – расставанье.

В стихотворении «Вокзал» (1954), откуда процитированы эти строки, поэт подчеркивает духовную сущность дороги. Эта мысль выражается прежде всего в двойном сравнении вокзала с сердцем. Он так же, как сердце, «связан <…> Со всею вселенной», так же «радости полон и слез». Так Благовым актуализируется этическое, моральное значение хронотопа «дороги» в пространственно-временной организации его лирики.

Не менее значимым в структуре поэтического мира Благова является хронотоп «дома». Как и хронотоп «дороги», в лирике поэта он принимает на себя функцию выражения «совсем не пространственных отношений» (Ю. М. Лотман). В «Старом гнезде» поэт задается вопросом «А что изба?! // гнилушки-деревяшки?» и содержанием всего произведения опровергает это. Изба, по мысли Благова, понятие вневременное, вечное. В ней находят свое образное выражение неизменные, диалектические законы жизни: «Здесь год за годом проходили просто, // Весь календарь – осенний звон синиц. // Под этот

73

звон выбрасывали просо // Цыплятам из зобов забитых птиц». В избе сконцентрированы в едином пространственно-временном «сгустке» прошлое и настоящее. Изба отражает изменения в жизни общества. Такое понимание «дома» выражено Благовым предельно афористично:

Была изба – пристанище до гроба, Теперь изба – до вылета гнездо.

Через отношение к избе выявляется нравственная состоятельность людей. В сыновьях, оставивших свой дом, поэт видит какой-то «изъян»:

Приедут в отпуск – Вроде те же парни, Но что-то в них – Изъян иль не изъян? – Пройдут по саду, выпарятся в бане, А на дворе – хоть вырасти бурьян.

Пространство «дома» у Благова густо заселено людьми труда («дельными»), стариками – хранителями нравственных устоев, заветов, матерями, детьми. В них поэт неустанно подчеркивает душевную простоту, человечность, радушие, гостеприимство, доброжелательность. Эти качества превращают «дом» в пространство любви и уюта. Это неизменные свойства дома, и автор упорно акцентирует на них свое внимание в стихотворениях «У родных», «Набив карманы хлебом поплотней…», «Дорога к дому…», «Люди моей стороны» и многих других. Неизменной ценностной, идеальной сущностью «дома» продиктовано, по нашему мнению, другое его свойство – постоянство. Оно создается путем многократно повторяемых однотипных действий, событий, ситуаций, каковыми в лирике Благова являются «сквозные» мотивы встреч и расставаний с близкими, возвращения в родные края.

«Дом» у Благова постоянно обращен к прошлому: в этом хронотопе, так же, как и в «дороге», функцию времени выполняет память. Она воскрешает бытовую сцену, разрастающуюся по ходу сюжета стихотворения в тему народной судьбы, России. Подобное происходит во многих произведениях Благова, в том числе в стихотворении «Никогда не забуду я…». История его создания связана с одной из поездок Благова в «новую», появившуюся после затопления Волги в 1955 – 1956 гг., деревню Андреевку (Чердаклинский район

74

Ульяновской области), «преемницу» «старой» Андреевки – родины поэта. Кстати сказать, Благов не любил бывать в «новой» Андреевке и редко туда наведывался. Во время пребывания в деревне он встретил односельчанку, которая его не узнала. Лишь разговорившись с ним, она воскликнула: «Ты не Колька ли Дуськин будешь?» Оказалось, эта была женщина, по просьбе которой Благов во время войны писал письма ее мужу на фронт. Женщина рассказала, что в войну у нее на руках умер сын, но она так и не решилась сообщить об этом мужу. Позднее погиб и он, так и не узнав о смерти ребенка.

В стихотворении повествуется о женщине, потерявшей на войне сына. Поначалу создается впечатление, что рассказываемое имеет частный характер. Дело происходит в отдельно взятой деревне – на «малой родине»: «Никогда не забуду я // Мой небогатый, // Про меня забывающий край». С присущей стилю Благова метафоричностью воссоздается картина вечернего сельского пейзажа:

Там на спинах коровьих приползают закаты И заходят под каждый сарай. Через изгородь вечером хроменький, рыжий Месяц тычется в небо, глупыш-сосунок.

Густая изобразительность, создаваемая посредством метафорически насыщенной речи, позволяет автору дать детали дома-деревни «крупно, броско» и тем самым подчеркнуть их значительность. Она необходима поэту для актуализации темы разговора: далее речь идет о судьбе русской женщины, о материнском сиротстве. В памяти лирического субъекта возникает эпизод из «военного» детства, как его

Чья-то мать позвала: «Подойди-ка, сынок». Залатала рубаху мне. Все укоряла: «Весь ободранный». Гладила доброй рукой И со вздохами цыпки мои оттирала. «Все такие вы. Мой-то был тоже такой…».

75

В процитированных строках далекая во времени ситуация становится внутренне близкой и отнюдь не локализуется, а в пространстве памяти обретает эпические масштабы. Память мгновенно переводит разговор о конкретном эпизоде на пространство всей страны. В характерной для Благова афористической форме выражена поэтическая мысль произведения: «Русым ветром нас всех окатила Россия, // Всех она поводила меж белых берез». Так, в образах ветра, берез, усиленных «сквозными» аллитерационными звукосочетаниями (русым – Россия – берез), синтаксическим параллелизмом, внутренними рифмами (окатила – поводила), звучит тема народной судьбы.

Пространство «дома» в лирике Благова выстраивается по принципу «расширяющихся кругов»: движение идет от дома-избы к дому-деревне и далее к дому-стране. Причем одномоментно в пространстве памяти сопрягаются все «ипостаси» «дома», обнаруживая его хронотопическую цельность. Замыкает цепочку дом-земля. Одно из стихотворений поэта так и называется – «Земля». Оно воспроизводит длительный процесс освоения русским крестьянством непахотных «лесных» земель. На протяжении всего стихотворения происходит расширение пространства и времени. Если в начале его деревня – «лесная», земель – «с мужичью рукавицу», то затем леса оттесняются, движение «пядь за пядью» идет «все дальше, дальше». Такое постоянно раздвигающееся пространство возможно в безостановочно развивающемся, «безмерном» времени. В хронотопе «дома» сопрягаются прошлое и настоящее: прошлое повторяется в настоящем, настоящее фокусирует в себе прошлое. В итоге поэтическая мысль получает вневременное звучание – выливается в размышления о жизнетворящей силе землепашца:

Ведутся разговоры вечерами: – Ты птицу неразумную возьми, Возьми грача – И он за тракторами Летит, как в старину за лошадьми. – Как не радеть – Чтобы высокий, ситный Дышал подовым жаром по столу, Чтоб солнце, примурлыкивая сытно, Свое сорило золото селу.

76

В процитированных строках соотнесение солнца с хлебом возрождает мифопоэтический смысл последнего, отождествляющегося, как в архаическом сознании, с солнцем, с «жизнью». Образ хлеба, соотнесенный с образом солнца, вырастает в символ «вечной» жизни. Так выражается мысль о высоком назначении крестьянина – творца жизни на земле.

В серьезные размышления поэта о жизни, природе и месте человека в ней включены хронотопы «времена года». В лирике Благова есть ряд стихотворений, носящих название времен года: «Весна моя», «Лето», «Осень», «Зима». К ним примыкают стихотворения «весенние» («По городам несмело ходят весны…», «…И грохнула зимы державная опора…», «…И в первый же цветок готовый…», «И вновь весна трубит цветам подъем…», «Распушенные вербы…»), «летние» («Еще оторвался листок однокрылый…», «Зреет, бесится завязь…», «Идет июль, пожаром обдавая…»), «осенние» («Откуда в утро синее…», «Хлебам жнитво…», «Свежим утром, родниковым, синим…», «Осенняя серая сейка дождей…», «Рыжие тропы виляют по-лисьи…») и «зимние» («Притихла зима, присмирела…», «Ночью бело, как в цветущем саду…», «Что сегодня случилось?..»). Несмотря на то, что самим автором указанные стихотворения и ряд других не представлены как лирические циклы, они, наш взгляд, все же цикличны, поскольку связаны общностью темы, авторского взгляда и главенствующего эмоционального чувства, «сквозными» мотивами, образами.

Каждое время года в лирике Благова имеет свой хронотопический облик. Причем восприятие и осмысление времен года в основном определяется традицией, хотя, конечно, каждое обладает собственно «благовскими» приметами. Своеобразие пейзажа Благова заключается прежде всего в том, к какой поре более всего «благоволит» автор. По нашим подсчетам, больше всего он написал об осени и весне, что неудивительно: эти времена года – самые ответственные для хлебороба (вспомним пословицу «Что посеешь, то и пожнешь»). Видимо, количественное преобладание «весенних» и «осенних» стихотворений в неавторских циклах «времен года» объясняется также «межсезонным» характером весны и осени. Каждое из них несет на себе признаки двух времен года – зимы и лета, лета и зимы. Это давало поэту дополнительную возможность выражать ключевую в его лирике мысль о связи времен, жизненных процессов.

Весна у Благова – «времяпространство» света, тепла, радости и любви. Это пора оживления природы, праздника жизни, наиболее ярко, на наш взгляд,

77

выраженного в многочисленных картинах цветения, отражающих торжество воскресающей весной жизни:

Все поле так и озарило! – Как будто девушка прошла И красотой неусмиримой, Любовью землю подожгла. Цветы пылают чисто, броско, Себя от зелени раздев. «Маковое поле» (1962)1 Сад вломился в окна, В сени, Распластался на ветру. Город ходит по сирени, Задыхается в цвету. «Сад вломился в окна…» (1964)

Полнота жизненных сил видна даже в графике благовского стиха. Поэт разбивает стихи так, что в отдельную строку выносятся не только полустишия, но даже отдельные слова. Вынесенные в отдельную строку, они «утяжеляются», создавая впечатление полноты, богатства жизни. Разбивая стихи на отдельные слова и группы слов, Благов создает нужный ему ритмический рисунок стихотворения. Ритм ударений помогает поэту передать пульсацию жизни в возрождающейся весной природе:

…И в первый же цветок готовый / / / Пчела, / Грузнея на весу, / / Зрачком прикинувшись медовым, / / / Впаялась, / Выдавив слезу. / / «…И в первый же цветок готовый…» (1974)

1 Замысел стихотворения связан с известным фактом биографии Н. Е. Гарина-Михайловского. Занимавшийся сельским хозяйством писатель в начале 1900 г. взял в аренду землю близ села Тургенево (того самого, где позднее учился Благов) и засеял ее маком, урожай которого принес большую прибыль. Бабушка поэта Секлетинья Ивановна видела это цветущее маками поле и спустя годы с восторгом рассказала о нем своему внуку.

78

И вновь весна трубит цветам подъем. / / / / / День солнечный / / Встает, ручьист и звонок. / / / Гудит земля, / / Умытая дождем, / / Раскутавшись из снеговых пеленок… / / / «И вновь весна трубит цветам подъем…» (1955)

Поэт не дает «устояться» ритму, подчинить себе все стихотворение,

сделать его звучание монотонным. Например, ритм ударений последующих строф процитированного стихотворения «…И в первый же цветок готовый…» выглядит следующим образом:

И шмель, / Тяжелобаший, сбитый, / / Гудит, / Встречая отворот, / / Перед бутоном нераскрытым, / / Как бык у запертых ворот. / / /

В каждом «эпизоде» стихотворения, соответствующем тому или иному

явлению природы, – свой ритм. Ритм последних строф, воссоздающих картину цветения яблонь – ключевую в стихотворении, – еще более замысловатый и энергичный:

Но в потяготце, / Станом сонным / / Уж не владея, – / Май ведь, май! – / / Раскрылась яблоня с пристоном: / / / – Бери-бери!.. / / Давай-давай!.. / / Уж ветви цветом обломало, / / / Как яблоками, – / Явь не явь. / / А яблони все шепчут: / / – Мало… – /

79

Все просят: / – Господи, надбавь! / /

Все эти ритмические вариации строф, как нам представляется, служат для выражения напора жизненной энергии в возрождающейся весной природе.

Всеоживляющая сила весны способна возродить не только природу, но оживить предметы, казалось бы, совершенно лишенные жизненной потенции. В процесс жизнетворения вовлечены пеньки, сугробы, трубы, автомобили: «Такая напасть голубого <…> Что могут у пенька любого // На мир прорезаться глаза» («Стволов березовых…», 1963); «А сугробы в оврагах // Уже пролежали бока <…> Им до слез захотелось // Весне отозваться задорней – // Разбежаться ручьями, // Дороги свои проторя» («Сроки»); «лишь повеет солнечной порой, // И даже трубы – каменные сосны – // Готовы липкой обрасти корой» и «Спешат туда, где родники во рву, // Автомобили с красными глазами // И нюхают прохладную траву» («По городам несмело ходят весны…», 1956).

Возрождающаяся жизнь заполняет весенние картины «пестротой снегов, берез, сорок» («Весна моя»). У весны «с горошком огненный платок». «Зелень первая верхушек» просвечивает в едва оживших деревьях («Стволов березовых, радушных…»). В пестроте красок выделяется голубой цвет – цвет чистого весеннего неба: «такая напасть голубого» («Стволов березовых, радушных…»), «Подснежник – голубой цветок…» (1955).

Мотив цветения, выражающий поэтическую мысль о полноте жизни в весенней природе, оборачивается мотивом любви – центральным в стихотворениях о весне:

Любовь моя, весенняя купава, тебя от глаз, от мира утаю, чтобы ничье дыханье не упало на молодость, на красоту твою. Цвети, цвети лишь для меня меж нами! «Любовь моя, весенняя купава…» (1957) Любовь моя… Цветет, Не обронив ни лепестка! «Двое»

80

Таким образом, весна у Благова не просто время года, но и состояние души, внутреннего мира. В стихотворении «Была весна, и я к тебе пришел…» (1958) поэт признается: «Весною полнясь, громко сердце било». Порой трудно определить, о чем идет речь – о весне-природе или о весне-любви. «Весенние» стихотворения Благова демонстрируют отсутствие границ между природным и человеческим. В стихотворениях «Пришла ты из весеннего лазорья…» (1958), «Любовь моя, весенняя купава…» и других звучит мотив слитности природных образов с образом любимой в едином хронотопическом пространстве весны:

Пришла ты из весеннего лазорья Будить и звать, как первая гроза. Ни неба, ни степей, летящих к морю, Нет ничего – одни твои глаза! …ты пришла – мой услыхала голос – Простая. Без улыбок и без слов. И в городе, где пыль о стены терлась, Вдруг задохнулось лето от цветов. «Пришла ты из весеннего лазорья…»

В «весеннем» стихотворении «Распушенные вербы…» (1955) внешние картины весны («Распушенные вербы. // В небесах – журавлей ликованье. // Чуть забрезжит – // Хлопочут грачи у гнезда») соотнесены в одном семантическом ряду с состоянием человека («Кто меня ожидает? // Что так рвутся желанья, // Раскупая билеты на все поезда?»). Такой синтез внешнего и внутреннего приводит поэта к осознанию общности человеческого и природного. Эта мысль, данная в форме вопроса, но в предложении, повествовательном по цели высказывания, не оставляет сомнения в ее органичности в лирике Благова и в убежденности в ней автора:

Иль и мной управляют той силы поводья, Что, меня обручив со вселенною всей, Вот заставили реки справлять половодья, Тянет к отчим гнездовьям Караваны гусей.

Картины весны выводят автора к серьезным размышлениям о жизни, ее «вечных» законах и ценностях. Порой в пределах одного стихотворения

81

(например, в «И вновь весна трубит цветам подъем…»), в образных описаниях явлений природы, воссозданных посредством многочисленных эпитетов (день ручьист и звонок, вечная дорога, праздничные ветра), метафор (снеговые пеленки, подушки облаков), возникают мысли о Боге, о вечности, о «трепете замысла», о любви. Так хронотоп «весны» оказывается связанным с духовными исканиями поэта, с определением его миропонимания, является в творчестве Благова элементом внутреннего пространства автора, формой выражения его позиции.

Жизнетворящая сила весны выливается в разгул жизни в «летних» стихотворениях Благова. В них актуализируется мифопоэтический смысл «лета», отождествляющегося, как в архаическом сознании, с «жизнью». «Зреет, бесится завязь», – пишет в одном из них автор. Весеннее тепло сгущается в летних пейзажах до жара:

Мы с головой в цветах!.. Глазам над ними жарко… «Разговор на прокосе» …наполнив медом все долины, Оно (лето – Р. С.) бродило в шумных сотах трав. Горячее до облачных пушинок, Поило солнцем, грея глубоко. «Я помню лето…» (1957)

«Горячая» сущность лета находит свою кульминацию в метафоре «лета-пожара»: «зной палит» («Жила-была…», 1961), «Как от пожара, // Гул идет от пасек» («Тяжелый, душный день…», 1962), «Жгутся кувшинки. // Пылают поля» («Трактористки войны»1), «зной опять клубится в отдаленье, // Пылают неоглядные поля» («Идет июль, пожаром обдавая…»). Летним «пожаром» охвачена не только природа, но и люди: «Это в нем до разгула охочая кровь // Растревожилась, как на пожаре» («Сенокос»), «Румяный парень – Волосы костром» («Идет июль, пожаром обдавая…»).

Мотив жара-пожара окрашивает хронотоп «лета» преимущественно в красный цвет и различные его оттенки: кипрей «обливается красной дымящейся кровью, // Не умея спокойно и смирно цвести» («Кипрей», 1958), «то здесь загорятся, то там» «красные шапки» татарников («Сенокос»),

1 Стихотворение создано по мотивам картины А. А. Пластова «Трактористки».

82

маками «все поле так и озарило!» («Маковое поле»), «Не все трезвон свой сыпать по кладовым // Терять по красным ягодным лесам», «сосен медногрудый строй» («Не все трезвон свой сыпать по кладовым…»), «Была от облетевших ягод // Земля в малиннике красна» («Песнь великих лесов»), «лишь солнце, зрея на безлюдье, // Падет лучом рябиновым, рябым» («Лесная глушь. Терновник непролазный…», 1958), «румяное пыхает лето» («Люди моей стороны»). Красный цвет, являясь цветом крови, символизирует в стихотворениях Благова полноту созревающей жизни. Но мотивы цветения, созревания, плодоношения вводят в пространство лета и другие цвета, придавая ему характерную пестроту жизни: «Окружила деревни, стоит не дыша // Разнотравья орда золотая», «Даже птицы <…> пыльцой прожелтели» («Сенокос»), «Проходу нет: желтеешь от цветов» («Разговор на прокосе»), «Земля – // зелененькая крошка» («Простяк он!..», 1963), «цветов синеглазые лица» («Еще оторвался листок однокрылый», 1959).

Жар лета, сквозящий в приметах природы и чертах внешности персонажей, привлекает, на наш взгляд, прежде всего потому, что его «пожар» как нельзя лучше соотносится с «жаром» души автора-творца и его персонажей, охваченных трудовым азартом. Мотив труда, созидания в стихотворениях о лете – один из ключевых в понимании этого времени года. Во многих из них изображение трудовых процессов является тематическим стержнем произведения. В ряду таких произведений стихотворения «Лето», «Идет июль, пожаром обдавая…», «Сенокос» и другие. Лето включено в процессы созидания:

…лето, дождливую даль нахлобучив, Работало, сил не жалея своих, Все с запада, с запада двигало тучи – Там грому, наверно, хватало без них. «Ровесники» Вот она и пришла – золотая пора, - До жнитва Сенокоса недели. «Сенокос» Торопясь к хлебам с наливом, Лето спорое с весны Било дни по светлым гривам, Гнало ливнем навесным.

83

Начинясь граненым воском, Лопнул колос. И тогда Накренилась чуть повозка – И засыпало тока. «Лето»

Мотив труда сливает в едином хронотопе «лета» природное и человеческое, что позволяет автору порой персонифицировать это время года: «Услышит – // И солнцем оглянется лето. // Почувствую взгляд я»), – так в олицетворении подчеркивается духовная сущность лета.

Она актуализируется и в том, что лето оказывается втянутым в пространство памяти лирического субъекта. В картине летней страды поэт видит свое прошлое: «словно оглянулась на мгновенье // Ты, юность деревенская моя» («Идет июль, пожаром обдавая…»). «Я помню лето… // Пыльный куст полыни // Белел, земные горести вобрав», – пишет Благов в другом стихотворении «летнего» цикла. В этих строках о лете-памяти просвечивают сопутствующие основному празднично-радостному настроению цикла ностальгические интонации грусти, душевного томления, тоски по ушедшей поре:

…сам оглянусь. Увижу цветов синеглазые лица, Улыбку того незакатного дня, И звонко, Как теньканье ранней синицы, Все сразу заноет в душе у меня. «Еще оторвался цветок однокрылый…»

Соотнесение лета с памятью одухотворяет его, делая одним из ценностных координат в пространственно-временной структуре лирики Благова. В качестве хронотопа оно синтезирует в себе такие идеальные для поэта понятия, как жизнь, природа, труд, память.

Хронотоп «лета» в лирике Благова постоянно вторгается в «осенние» стихотворения. Вид осенних пейзажей вызывает в сознании лирического субъекта воспоминания о лете. Этим, видимо, объясняются мотивы утраты, потери в «осенних» стихотворениях. В одном из них яблони

84

...не чуя листвы, все не верят, Что держать уже нечего. Все. Тишина. Пунцовея на холоде, Ветви ищут потерю… «Лес – ни с чем погорелец…» (1962)

В другом осень Все спешила – Солнце собирала, Так что в элеваторах светало. А когда до горсти собрала, Все-то, все кругом роднее стало – Неужели уходить пора?! «Осень» (1961)

Мотив утраты может оборачиваться мотивом вдовства, утраченного материнства. Благов персонифицирует осень, представляя ее в образе матери, оставшейся без детей:

Но уж и грома ушли из дому. Работящих не слыхать ребят – Верно, бродят по небу другому И другое лето мастерят. «Осень»

От лица осени-вдовы ведется речь в строках: «Не уйду! // Я нагляжусь, останусь, // И в метель останусь – вей не вей. // Из озер и речек промигаюсь // Вдовьими глазами прорубей». Мотив вдовства «очеловечивает» осень, включает ее в размышления о человеке и его существовании.

Мотивы утраты, потери, вдовства определяют основное эмоциональное содержание «осеннего» цикла. Хронотоп «осени» окрашен чувствами душевной смуты, тревоги:

85

И письмами носит Тревожные стаи в закате, И листьями осень Сургучные ставит печати. «Деревня не вспомнит…» (1966) …снова проказы: Вьюжная буря вдоль просек гулять Ринется вдруг. И подернется разом Пасмурной рябью душевная гладь. «Рыжие тропы виляют по-лисьи…» (1955)

В «осенних» стихотворениях Благова воплощается стержневая в его стихах о природе мысль о единстве природных явлений, в которое включается автором и жизнь человека. Мысль о единстве всего сущего выражается поэтом в многозначной метафоре «великого перелета»:

Ты это назови, как хочешь: Страда, Уборка, Обмолот, Но я-то слышу – Днем и ночью Идет великий перелет. «Хлебам жнитво…» (1961)

Видение в осени диалектических законов бытия смягчает атмосферу утраты, потери, царящую в некоторых стихотворениях о ней, и уводит автора от восприятия осени в духе «классических» ностальгических настроений грусти, тоски и печали. Некоторые «осенние» стихотворения, наоборот, полны весенне-летних интонаций радости, света, праздника:

Как ярмарка, украшена Богато и пестро: Вот золото опавшее, Вот льдышек серебро.

86

В нарядном хороводе, Шумя, толпа берез На просеку выходит, Как бабы на прокос. «Откуда в утро синее…» (1954) …щурится на фары месяц – Светлынь, Хоть звезд не зажигай. А по степи все ходят песни И провожают урожай. «Хлебам жнитво…»

Сосуществование в хронотопе «осени» двух эмоциональных рядов определяет и цветовую гамму осенних пейзажей. С одной стороны, они полны праздничного весенне-летнего многоцветья красок: «золото листьев» («Еще оторвался листок однокрылый…»), «свежим утром, родниковым синим», в лесу краснеет «от стыда» волчья ягода («Свежим утром, родниковым, синим…», 1955), «Рыжие тропы виляют по-лисьи». С другой – о себе заявляют бело-серые тона, предвещающие наступление зимы: «иней серебряный» («Еще оторвался листок однокрылый…»), «Осенняя серая сейка дождей…» (1956).

Благов сознает, что осень – пора, срок. Поэтому лирический субъект философски спокойно наблюдает за осенними явлениями. Его спокойствием проникнуты картины осенней природы:

Рыжие тропы виляют по-лисьи. Сосны. Березы. Я здесь не один. Хочется лечь и валяться по листьям, Думать о чем-то в ногах у осин. Думать о том, что пора – золотая, Зори морозами пахнут давно. В озеро листья слетают, слетают, Чтобы ничуть не плескалось оно.

Осень – время покоя, отдыха природы, время, когда «все ясно, неостановимо, зрело» («Клич журавлиный…»). Осенний «покой» природы

87

и состояние спокойствия лирического субъекта выражены даже в «умиротворенном» ритме – без характерной для лирики Благова разбивки стихотворных строк. Подобный ритмический прием прослеживается во многих «осенних» стихотворениях Благова:

Откуда в утро синее, Кусты посеребря, Упали тонким инеем Седины сентября? «Откуда в утро синее…» Свежим утром, родниковым, синим, Не хочу никак я замечать: Лег на землю первый лист осины – Желтая, осенняя печать. Листья пожелтели жухлой стружкой. «Свежим утром, родниковым, синим…» Приди-ка на рассвете зябком Да осень и посторони, Где степь перевернулась зябью, Взбрыкнув будыльями стерни; Где сорняком попавший в озимь, Хоть и в цвету, не рад судьбе, Подсолнух, бросовый и поздний, Под ноги светит сам себе… «Бликует на лицо латунный…» (1962)

Осень – пора, переходная от лета к зиме, поэтому в нее не только вторгается «летний» хронотоп, но и проглядывает в ней «зимний»:

…За небосводом синим, Там, где вьюг скопилась кутерьма, Длинным белым косяком гусиным Дни свои выводит к нам зима. «Свежим утром, родниковым, синим…»

88

Своеобразие хронотопа «зимы» в лирике Благова во многом, на наш взгляд, обусловлено ее связью с памятью. В зимних пейзажах сквозят воспоминания о других временах года, отнюдь не «зимние» приметы:

Мир завьюженный! Скрип на крыльцах!.. В позевках полоротых скворешен Сколько памяти о жильцах! «Второе ненастье» (1965) …на ветви с вечерней зари, Прожигая метель, Как о яблоках память, Красногрудые Стаей летят снегири. «Лес – ни с чем погорелец…» Зиму, пахнущую маем, Горстью пью из родника. «Сколько лет я это знаю…» (1955)

Хронотоп «зимы» включает в себя не только память, так сказать, «природную», но и память о «малой родине». Поэтому в «зимних» стихотворениях одним из важных оказывается мотив возвращения на родину. В стихотворении «Зима стоит – такая россиянка!..» снега ассоциируются с сединами матери, рождая у поэта воспоминания о ней. Лирическому субъекту «Что сегодня случилось?..» в зимней вьюге чудится, как «женщина где-то впотьмах // Топит печку. // Седая-седая <…> Это мать моя думы прядет у окна». Прием сравнения снегов с сединой матери, их сопряжения – один из ключевых у Благова:

В инее воды и в дыме – Льдом уж готовятся стать – Будто седые-седые Мыла в них голову мать, Будто Седины смывала… «Землю в закате багровом…»

89

…вот при солнце начинает сниться: По небу из-за сорока морей, Чтобы с тобой снегами поделиться, Плывут седины матери моей. «Устала вишня…» (1965)

В хронотоп «зимы» у Благова включен и мотив исторической памяти. Действие многих произведений поэта, связанных с историей рода, с прошлым страны, происходит зимой. Укажем в этом ряду стихотворения «Песнь полозьев», «Пленные немцы», «Сад», «Второе ненастье» и другие. В прошлом рода, страны настойчиво звучат мотивы несчастья, горя, рождаются воспоминания о войне. Зима оборачивается пространством смерти, болезни, страдания. Зимний путь лирического субъекта стихотворения «Песнь полозьев», в памяти которого высвечивается история о нелегкой судьбе деда, ассоциируется с похоронами («Лошаденка лениво плетется, // Валит вьюга, поля хороня, // И полозьям протяжно поется, // И в сугробах качает меня»). В «Саде», рассказывающем о годах военного лихолетья, мороз полностью уничтожает сады. Во «Втором ненастье» «ноют раны, // Что непогодь близко, // Завывают, // Что буря близка». Прибегая к «зимней» характеристике, посредством которой психологически тонко передано состояние персонажа, поэт описывает Ярославну, потерявшую мужа:

Стынет Ярославна, Замерзает. Покрывала – Снегом покрова. Знает Ярославна: Заползает Это холод вдовства в рукава. «Плач Ярославны»

Мотивы вдовства, горя, болезни, смерти определяют основное настроение «зимнего» цикла: «Неотвязно, // Как черви под гипсом, // Начинает возиться тоска» («Второе ненастье»). Хотя оно по большей части и не высказано напрямую, но постоянно чувствуется в поэтической интонации:

90

Хотело сердце Что-нибудь отпраздновать. Отцы бы, что ль, нагрянули домой Нас, Работящих, К потолку подбрасывать, Звеня гостям всей грудью золотой. «Пленные немцы» До стона рельсы, Досиня прозябли, До инея – Звенит Россия вся… Вы закурить потянетесь хотя бы? – Я очень вспоминаю вас, Друзья! «До стона рельсы…»

Есть в цикле о зиме и стихи, разнящиеся по настроению с только что процитированными. Поэт в эмоционально приподнятой, даже празднично-радостной интонации описывает наступление этого природного сезона:

…Зима, зима! Гнедые холки в пене, Полозьев звон – Зима пришла в колхоз! В честь этого народу у правленья, Как будто цирк приехал, собралось… «Зима»

Такое восприятие зимы продиктовано, видимо, осознанием «законного» места каждого времени года в жизни природы. Поэт далек от мысли, что зимой все умирает, безвозвратно исчезает. Вера автора в неуничтожимость жизненной материи, очевидно, питалась от его крестьянских корней, народной философии. «Народное» понимание роли каждого времени года в «вечной» жизни природы сближает, по нашему мнению, Н. Н. Благова с С. А. Есениным. «Аграрный народный календарь в лирике последнего, – пишет В. И. Хазан, – отражал <…>

91

живую природную «натуру», ее беспрестанное самовосстановление и саморазвитие, в ходе которого ничего не умирает, а только переходит в иное состояние». Думается, эти слова могут быть целиком применимы и к поэзии Благова.

Светлые, праздничные краски, общий эмоциональный фон, связанный с ними, объединяет зиму с другими временами года. В «зимних» пейзажах Благова то и дело, например, возникают «весенние» приметы. «Ночью бело, как в цветущем саду», – так начинает поэт одно из своих стихотворений, действие которого разворачивается зимой. В другом – «Притихла зима, присмирела…» (1954) – показан переход зимы в весну. Ничего резкого, контрастного, рознящего зиму с весной, ни в изображенной картине, ни в эмоциональном содержании произведения. Органичность такого изобразительно-выразительного решения стихотворения мотивирована «эпическим», синтезирующим явления бытия, характером поэтического мировидения Благова.

Вера в возрождение природы определяет и состояние лирического субъекта в стихах о зиме: он не испытывает холода, замерзания. Наоборот, полон жизненных сил, энергии. Стихотворение «Зима» начинается с признания лирического субъекта, раскрывающего его внутреннее побуждение к действию:

Мне хочется ото всего забыться, Передохнуть… И на морозе вдруг, Проношенные скинув рукавицы, Увидеть – пар идет от потных рук…

Так в хронотопе «зимы» заявляет о себе мотив труда. Внутренний созидательный «жар» субъекта речи находит свое выражение в работе.

«Жар» труда связывает «зимний» хронотоп с «летним». Поэтому в картине зимы возникают упоминания о лете. Предельно емко и содержательно мысль о связи зимы и лета воплощена в метафоре о зимних запасах – «излишки лета» («Зима»). Так выражается понимание единства времен года в круговороте природы.

Пониманием этого единства и обусловлено, на наш взгляд, приятие всех времен года. Благов видит смысл каждого в «вечном» круговращении природы. Поэтому в творчестве автора очень мало стихотворений, где бы он продемонстрировал душевный «неуют», связанный с тем или иным временем

92

года. Лишь изредка поэт признается: «Ненастье весь день мою душу сосет. // Так тяжко еще не дышалось мне» («Осенняя серая сейка дождей…»). В целом же каждому времени года, каждому явлению природы – свой «срок», своя «пора». Мысль о единстве времен года, об их взаимосвязи часто выражается в том, что у Благова оказываются «спаянными», слитыми осень, лето, весна и зима. В стихотворении «Ранний снег» (1956) поэт апеллирует и к осени:

Первый снег, неожиданный, ранний – И, наверно, чтоб снегу помочь, Над деревней гусей караваны, Пух теряя, летели всю ночь, –

и к лету:

На рассвете совсем потеплело. Вместо снега – пылинка дождя. Верно, краешком лето задело, Где-то близко на юг проходя, –

и к весне:

День теплом необманчивым дышит, По-весеннему моет крыльцо. И откуда на белую крышу Пара черных спустилась скворцов?! –

и к зиме:

Снова буря, свистя, налетела, Разыгралась, в окошко стуча…

Так, в пределах одного стихотворения, сопрягаются все хронотопы

«времен года», отражая в своем единстве художественную целостность поэтического мира Благова.

Подводя итоги анализу субъектной, сюжетной и пространственно-временной организации лирики Благова, акцентируем внимание на некоторых ключевых моментах. Для его поэзии характерен лирический субъект,

93

со свойственной ему «нераздельностью и неслиянностью» автора и героя. Межличностность – такова основная черта лирического субъекта, как нельзя лучше обеспечивающая эпически целостное отражение действительности, свойственное Благову. Его стихотворения отличает повествовательный характер движения поэтической мысли. Внутренним пространством для развертывания событий во многих из них выступает память. Она реализуется в ведущих хронотопах «дома», «дороги», «времен года». Эти «сквозные» формы организации «времяпространства» в лирике Благова, связанные с серьезными размышлениями поэта о жизни, смысле существования, с определением идеалов автора, принимая на себя функцию выражения «пространственно-временных» отношений, являются ценностными координатами его целостной поэтической системы.

94

Глава 3. Поэмы

По кругу интересов, тем, мотивов, по особенностям организации тесную

связь с лирикой Благова обнаруживают его поэмы, внутренне вписанные

в поэтический мир художника. Вне анализа благовских поэм невозможно

составить целостного представления о творчестве поэта.

Поэма Благова в поэмном контексте 60-80-х гг. XX века

В поэтическом наследии Благова четыре поэмы. Предметом нашего разговора будут «Волга» (1956), «Изба» (1958) и «Тяжесть плода» (1973-87). «Поэму о матери» (1969-72) мы оставляем за пределами анализа в силу ряда причин. Во-первых, произведение достаточно широко изучено. Одной из первых откликнулась на поэму, первоначально носившую название «Тракт. Петербург – Симбирск. 1887 г.» и выпущенную отдельной книгой, О. Гладышева1. Она остановилась на анализе проблемно-тематического аспекта поэмы, образа главного персонажа – Марии Александровны Ульяновой. Более глубокий анализ поэмы был проведен В. Харчевым. Он сосредоточил свое внимание на отдельных элементах структуры произведения и их функциях, в частности отметив, что «фольклорно-эпические зачины и сквозные мотивы трех частей поэмы – тракт, ветер, ямщик, мать, земля, хлеб – призваны поднять изображаемое до высот народной трагедии»2. На анализе структуры поэмы, ее сюжетного своеобразия остановился и С. Касович. Он писал, что «движение мысли связано с событийностью лишь в крайних сюжетных конденсатах, когда время вдруг застывает и 10-минутный разговор сына с матерью накануне казни <…> составляет, по существу, главное событие поэмы. Все другие сцены – бунт крестьян и жестокое «усмирение», разговор матери с Александром III и с гербовыми орлами – доказательства справедливости и необходимости борьбы…».

То, что именно «Поэма о матери» удостоилась наибольшего внимания критиков, объясняется, видимо, «заказным» характером произведения: оно было приурочено к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина. Ангажированная 1 Гладышева О. Литературная жизнь Поволжья (Январь, 1973). Обзор // Волга. – 1973. – № 6. 2 Харчев В. Поэма о матери // Литературное обозрение. – 1973. – № 8.

95

в рамках поэзии своего времени, поэма по своей проблематике оказалась неактуальной для сегодняшнего дня. Это еще одна причина, по которой мы оставляем поэму вне нашего анализа.

Наконец, последняя и самая главная причина – «традиционность» поэмы, а потому ее «нехарактерность» для поэмного творчества Благова. «Поэма о матери» выстроена по образцу классической повествовательной поэмы. При всей включенности произведения в «сквозную» для Благова тему материнства, оно все же об «исключительной» матери (Марии Александровне Ульяновой) «исключительного» сына (Александра Ульянова). Наличие исторического, в чем-то даже героизированного сюжета, связанного с известными событиями в жизни Ульяновых (поездка М. А. Ульяновой на свидание с сыном Александром перед его казнью), выстраивает достаточно четко очерченное повествование. В нем без труда можно выделить эпизоды, его составляющие: приезд матери в Петербург – встреча ее с сыном в тюрьме, их диалог в присутствии и при участии прокурора Князева – прошение матери императору Александру III и его реакция на это прошение – казнь Александра – диалог матери и гербовых орлов – возвращение матери в Симбирск и ее финальный монолог. Внутрь этого повествования включен легендарный сюжет о крестьянском бунте. Здесь тоже последовательно эпизод за эпизодом, событие за событием ведется повествование о бунте: голод крестьян – бунт крестьян и убийство помещика – казнь крестьян – «поминание» казненных крестьян помещиком – сообщение о выжившем крестьянине, – как видно, и эта цепь событий представляет собой единый, завершенный сюжет. Две событийные линии, представленные в поэме, выстраивают ее сюжетно-композиционную структуру. Многочастность этой повествовательной структуры обозначена самим автором.

Черты собственно благовской поэмы воплощены в «Волге», «Избе» и «Тяжести плода». Все они лирические по своей структуре. В качестве архитектонического центра в них выступает личность автора. Его позиция, оценки, прямые авторские высказывания не столько существуют в поэмах в виде лирических отступлений, сколько являются неотъемлемыми сюжетными элементами, выстраивающими структуру произведения. В центре этой структуры неизменно оказываются судьбы «простых» людей: судьбы крестьян, людей труда, а среди них – судьба женщины, матери. Способность Благова через изображение их конкретных, неброских судеб, их повседневного быта включиться в эпоху, в свое время, в его боли и заботы определяет «эпическое» начало поэм автора.

96

Поэмы Благова созданы в пору необычайно интенсивного и плодотворного расцвета лирики, что не могло не отразиться на характере поэмы, которая в 60-80-е гг. тоже переживает необычайный доселе расцвет. За тридцать послевоенных лет опубликовано, по приблизительным подсчетам ученых, более тысячи поэм. Большинство из них по своей структуре лирические: «В середине века» В. Луговского, «За далью – даль» А. Твардовского, «Суд памяти» Е. Исаева, «Одна навек» С. Викулова, «На уровне сердца» В. Жукова, «Богатырь» В. Цыбина, «Братская ГЭС» Е. Евтушенко, «Лед-69» А. Вознесенского и многие другие. Среди этих произведений выделим поэмы авторов, близких к Благову по складу поэтического мышления: например, «Трудное счастье», «По праву земляка», «Конек на крыше», «Окнами на зарю», «Против неба на земле» С. Викулова, «Бабье лето», «Две крови», «Вьюги», «Богатырь» В. Цыбина, «Бессмертник» и «Колыбель» В. Гордейчева, «Аленушка» и «Малина твоя» О. Фокиной. Близки эти поэмы поэмам Благова тем, что развитие сюжета в них определяется движением авторской мысли. Все они посвящены деревне и людям, населяющим ее. Судьба крестьян оказывается в поле поэтического внимания: это могут быть события прошлого, как, например, рассказ о деде-кулаке и отце-«сельсоветчике» в поэме «Две крови» Цыбина, события настоящего – повествование о неудавшемся председателе в поэме «По праву земляка» С. Викулова. Поэты озабочены судьбой деревни, ее жителей. Дума о деревне «красной нитью» проходит сквозь повествование викуловской поэмы «Окнами на зарю», лиризуя его до предела:

Нету старой деревни. Кого нам обманывать? Моргунка тоже нет. Уработался. Спит. Нет! И строит деревня сегодня все заново: избы, клубы, дворы, психологию, быт.

Изображая быт, повседневную жизнь крестьян, поэты прозревают в ней

судьбу всей страны, народа. Бытовая деталь «конек на крыше» в одноименной поэме С. Викулова становится символом русской истории, «верой и богом мужика»:

Он, конь, разделил до конца <…> и пахаря горькую долю, и ратную службу бойца!

97

На дымных проселках веков немало стоптал он подков и вытянул, вывез Россию, Россию – страну мужиков – из тьмы…

Тесную связь с поэмами Благова обнаруживают произведения с «женской» тематикой. Таковы поэмы «Бабье лето» В. Цыбина, «Трудное счастье» С. Викулова, рассказывающие о вдовах-солдатках. Особое место среди поэм о женских судьбах следует отвести поэмам о матерях. Такова, например, «Колыбель» В. Гордейчева, в которой мать понимается как хранительница жизни, ее стержень, «древо»:

В родном дому, покой дарящем, превыше всех на свете крыш над нами ты миротворящим зеленым деревом стоишь.

Похожее понимание образа женщины в поэме Гордейчева «Бессмертник», представляющей собой рассказ о бабушке Алене, знахарке, к которой, как к источнику жизни, хранительнице ее истины, «корня», обращаются за помощью все: и дед-сосед, и внуки, и сам повествователь.

Образы женщин, матерей определяют пафос поэм: в них воспеваются обычные и в то же время «вечные» ценности жизни, каковыми являются дом, материнство, человеческая доброта, труд. Например, у О. Фокиной «простые» радости жизни выстраивают структуру поэмы «Малина твоя», по ним названы ее главы: «Дымовая» (о растопке печи в избе), «Дресвяная» (о мытье бани дресвой), «Банная» (о купании в бане), «Травяная» (о косьбе), «Домовая» (об угощении гостей), «Ночная» (о ночной пастьбе), «Березовая» (о сборе ягод).

Возвращаясь к Благову, отметим, что образ матери, воплощающей идею Жизни, и сама эта идея определили для нас путь анализа поэмного творчества автора. Начать, как нам кажется, следует с «Волги» как ранней, но самой, пожалуй, художественно завершенной благовской поэмы. В ней заявлен образ матери как носителя жизни. Женское, «жизненное» начало воплощено также в мысли о Волге-России. Поэма «Изба», в центре которой тоже образ матери-крестьянки, как бы вырастает из «Волги», точнее из одного ее сюжетно-

98

тематического мотива – дома, как «гнезда», из которого «разлетаются» сыновья. Проблема «матери-сыновей» прочно связывает «Избу» с «Волгой».

Хотя «Тяжесть плода» кажется менее связанной с этими двумя произведениями, она продолжает в творчестве поэта всю ту же линию размышлений о жизни и ее ценностях. В силу того, что в «Тяжести плода» намечалось качественно иное понимание проблемы жизни в соотнесении ее с проблемой смерти (выход в постановку «вечного», общечеловеческого вопроса жизни-смерти), нам представляется логичным рассмотреть поэму в конце анализа – как итог поэтического пути Благова. Точнее, мы остановимся лишь на некоторых ее темах и мотивах – по причине явной незавершенности поэмы.

«Волга»

Об истории создания поэмы, ее истоках живо и трепетно рассказывает Л. И. Благова:

«В декабре 1955 года Коля начал писать свою первую поэму – «Волгу». Задумал он ее давно. В марте месяце, к рождению первого сына, она была закончена. Для написания поэмы это очень короткий срок. Таков был стиль, манера работы Благова. Он редко сидел за столом, сочиняя стихи. Но о стихах думал постоянно, именно сочиняя их. Затем садился за стол и записывал готовое стихотворение… Давно задуманная и продуманная поэма «Волга» была написана за 3–4 месяца. И я решусь сказать, что это одно из лучших произведений о Волге в русской поэзии (не считая Некрасова).

Волга была одной из тех чудес, которое Благов увидел еще в детстве. Впервые настоящая Волга открылась Благову в Тургеневе. Весной перед его глазами предстал первый настоящий ледоход – это незабываемая картина. Затем разлив Волги… На старой карте (1928 г.) видно, какая была пойма Волги у села Тургенево. Войдя в свои берега, она оставляла многочисленные озера, луга заливные, где трава вырастала выше человеческого роста. Камышиные заросли, в маленьких озерцах желтые, белые кувшинки. Из тростниковых зарослей прямо из-под ног выпархивают птицы, вьющие там гнезда. Стаи перелетных птиц задерживались на этих озерах. Всего, всех красот природных не перечислишь. Все это наблюдалось подростком Благовым, и не было конца его восхищению и удивлению. Может быть, в том, что он на всю жизнь сохранил способность удивляться природе, ее красоте, и есть секрет его поэтического таланта.

99

Сколько было исхожено по волжской пойме! В одиночку, с друзьями… После половодья в пойме оставался бросовый лес, бревна разбитых плотов. Делом мальчишеской гордости было наловить как можно больше леса для дров и других домашних нужд.

Была и другая Волга – Волга, ставшая водохранилищем. Те грандиозные, союзного масштаба события, когда создавалось «Куйбышевское море», пришлись на пору студенчества Благова и его работы в газете «Ульяновский комсомолец». Это была другая Волга, но она также восхищала – широким своим простором, большими пристанями, красивыми теплоходами. Много было написано очерков, статей о новой Волге, о мощных турбинах, о селах, которые преобразились, когда к ним пришла волжская сила в виде энергии Волжской ГЭС. Пришла новая Волга, которую Благов не принял сердцем, но не мог отвергнуть умом. Она оставалась для него той же великой русской рекой. А с прежней Волгой он простился, как прощаются с детством, которое не возвращается».

Поэмой «Волга» Благов развивал традицию поэтических произведений о Волге, заявленную еще Н. Карамзиным («Волга»), Н. Некрасовым («На Волге. Детство Валежникова»), Д. Садовниковым («Из-за острова на стрежень…») и продолженную в XX веке Н. Клюевым («Поволжский сказ»), П. Орешиным («Волга. Русская песня»), М. Дудиным («Волга») и другими авторами. И все же прав В. И. Чернышев, отметивший, что именно Благов, создатель «целого материка стихов о Волге», «написал первую поэму» о ней.

Поэма создавалась в пору все возрастающего интереса поэтов к «волжской» теме: резким увеличением количества произведений о Волге отмечена отечественная поэзия второй половины XX века. В региональных и центральных изданиях публикуются подборки стихотворений о «великой русской реке», появляются поэмы о ней, именем Волги поэты называют сборники стихотворений: «Песня о Волге» Ф. Фоломина, «Волга» И. Комолова, «Поэма о Волге» Н. Палькина и др. В 1984 г. в Саратове вышел сборник, названный по строчке из поэмы Благова – «Волга, слава тебе!». В нем были представлены произведения о Волге более десятка современников Благова. В числе этих произведений и его поэма «Волга».

Актуализация «волжской» темы в поэзии, по всей видимости, была связана с созданием Волжского водохранилища и с открытием Куйбышевской гидроэлектростанции. Поэма Благова была приурочена к этому событию. Начало работы над ней отмечено декабрем 1955 года. Через три месяца – в марте 1956-го – она была завершена. В эти годы шла усиленная подготовка

100

приволжских территорий к затоплению, окончательно завершившемуся в 1957 году.

Поэма сразу же заняла одно из ключевых мест в поэзии Благова: она дала название поэтическому сборнику 1957 года, включалась едва ли не во все последующие сборники, удостоилась пристального внимания критики. С. Касович, В. Азанов отмечали достоинства поэмы, видя их в своеобразии композиции1. В. И. Чернышев писал, что поэма «хорошо продумана и гармонично выстроена по законам лирико-эпического жанра. События и герои эпического сюжета органично сплетены взволнованным голосом автора в его лирических оценках и лирических отступлениях». Как видно, разные исследователи обратили внимание на сюжетно-композиционную организацию поэмы, на своеобразие ее структуры.

Структура «Волги» характеризуется отсутствием традиционного для жанра поэмы деления на части, что, на наш взгляд, является показателем неразрывного единства в поэме двух ее сюжетных линий: лирико-патетической и событийной. Первая представляет собой «здравицу», гимн Волге-России, внутрь которой включена вторая – рассказ об артельщиках и матери. Эти сюжетные линии настолько «спаяны», что лишь с большой долей условности в поэме можно выделить «пролог» и «эпилог», а внутри них – событийную «главу» об артельщиках и матери. Обе эти линии постоянно перетекают, дополняют друг друга, прочно связаны единой поэтической мыслью, пафосом поэмы, «сквозным» структурообразующим мотивом «праздника жизни».

Праздничная, торжественно-патетическая тональность «Волги» определяется, по всей видимости, с одной стороны, приуроченностью произведения к созданию Волжского водохранилища, с другой – хронотопом «весны», царствующим в поэме. Благов, будучи «сыном века», чутко откликающимся на его боли и радости, воспринимал открытие Куйбышевской ГЭС как несомненное благо для страны и ее жителей. Поэтому последнее перед затоплением половодье Волги воспроизводится поэтом как прощание с «дорогой древней» и начало новой жизни, связанной с переездом людей на новое местожительство:

…из поймы обжитой сады и деревни Выселяются, Морю давая простор.

1 Касович С. Указ. соч.; Азанов В. Постижение святынь // Дым Отечества: Литературно-критические статьи / Сост. В. В. Бирюлин. – Саратов, 1986.

101

……………………………………… Все привстало, Задвигалось, оторопело, Все пошло, Что пожар бы подвинуть не смог.

Мотив праздника, обновления, связанный с событием строительства ГЭС, обретает «сквозной» характер в описаниях пейзажа, «нового волжского села», домов в нем: «гремит обвалявшийся в первом загаре, // Облаками намыленный, // Праздничный день»; «В новом волжском селе, // Как в поселке рабочем, // Домик к дому стоит, // Не устанешь глядеть»; «В этих светлых домах // Детям как в теремах»; «Дом шатровый на диво заладит бабенка»; «Ты смотри – // Извитые наличники-брови // И крылечко с высокой парадной звездой». «Дом – картинка, мамаша. // Поставлен на совесть», – оценивает артельщик Василий дом матери. «Ради праздника» просит Василий тракториста помочь ей.

Мотив праздника заявлен в полную силу в самом начале – в «прологе» поэмы, представляющем картину весеннего половодья и труда на пристани. Все здесь определяется хронотопом «весны», являющимся «времяпространством» праздника, радостного восприятия жизни. Весна-праздник наполняет всю поэму теплом и светом («Волга крутит волну, // Завладела простором, // Разлилась, засияла – // И в мире светлей», «Разделась бригада: // Без рубашек и маек жара», «Весь прогретый простор»), многоцветьем красок, среди которых ведущее место отведено красному, зеленому и синему цветам, символизирующим полноту и богатство жизни («простор этот синий», «цветущий румяными лицами // Берег ждет свою летнюю гостью домой», «у парней даже лоб от натуги багров», сосны «красные, как караси», «ростки <…> Зеленеют недолго прощальной листвой», «от безоблачной сини // Глаза просинели до боли», «тело вспыхнет румянцем», «плечи розовой силой дополна налиты», «желтой вьюгой опилки кружат», «эти светлые брови», «твоей синеватой водой заколдовано // Для добра материнской груди молоко», «под небом крутым, бирюзовым», «хороводы цветут по зеленым лужайкам», «шеи красные трут»1), различными запахами («Лес несет по реке // Хвойный

1 Цвет у Благова не является лишь внешним признаком предмета, явления. Цветовая палитра выражает, как правило, не только собственно «цветовые», но и духовно-нравственные, «хронотопические» значения. Создавая в поэме картину весенней Волги, поэт пишет:

То темна, То снежницы апрельской светлей.

102

запах верховий, // Волга вешняя вырубкой пахнет лесной», «Будут солнечным летом // От поля до поля // Пахнуть улицы щепкой», «На минуту горячие запахи пота // Перебьет папиросный ленивый дымок», «А по улицам жнива, // И пряно и тонко, // Словно в поле, // Озимыми пахнет земля»).

Мотив праздника «весны» наполняет описание речного половодья большой экспрессией, находящей свое выражение в многочисленных эпитетах («просиявшее солнце», «великая земля», «звонкие речки»), сравнениях («уши встали рогаткой», сосны «красные, как караси»); метафорах (Волга «вышла из зимнего плена», «солнце прижала к груди»). Предельно экспрессивны, на наш взгляд, стихи о Волге-России, образующие эмоционально-смысловой стержень поэмы:

И когда тебя втянет В простор этот синий, И когда ты один С ней бессмертной, одной, Только выдохнешь: – Волга! Только скажешь: – Россия! Да умоешься вечно живою водой!

Эти строки звучат в «прологе» поэмы. Они же, повторенные почти слово в слово, завершат «Волгу», образуя ее «эпилог». Лишь вместо «ты один с ней … одной» в «эпилоге» появится «ты с рекою … родной». Замены, казалось бы, несущественные, но необходимые, ибо теперь, в финале поэмы, автор не «один», как вначале, а вместе со своими героями, которые и ему стали «роднее родных», что и позволяет ему «выдохнуть» эти бессмертные для русского человека слова о Волге-России.

Лирико-патетическая сюжетная линия, пронизанная «сквозным» мотивом праздника жизни, образует своеобразный «сюжет» Волги и не исчерпывается только «прологом» и «эпилогом» поэмы, а включает в себя также три «лирических отступления» о реке, возникающих внутри повествования

Никогда не бывает пустою, бесцветной, То беда в ней, То счастье – Как глаза у людей.

Как видно из приведенного отрывка, цветовой характеристикой наделены такие «нецветовые» понятия, как беда и счастье.

103

об артельщиках и матери. Назовем эти «отступления» по первым строкам: «С Волгой вместе любая на радость работа…», «В новом волжском селе, как в поселке рабочем…» и «Волга, слава тебе!». Они возникают, как правило, в самых экспрессивно «сильных» местах поэмы и вводятся в сюжет об артельщиках и матери или посредством общего мотива, или, наоборот, с помощью приема «эмоционального контраста». Примером первого может быть «отступление» «С Волгой вместе любая на радость работа…». Оно возникает в описании труда артельщика Василия сразу же после реплики одного из персонажей: «Ох, Васька, и крепкий же ты!..» – и представляет собой гимн Волге-труженице и труженикам волгарям. Таким образом, «отступление» связывается с событийной линией поэмы посредством общего для них мотива праздника-труда. Примером «контрастного» взаимодействия с сюжетом об артельщиках и матери является «отступление» «Волга, слава тебе!». Оно вводится автором после полного трагизма рассказа матери о смерти сына. «Отступление» же «восстанавливает» утраченное было, но изначально заявленное в поэме и господствующее в ней праздничное настроение. Оно, с одной стороны, как бы смягчает боль матери, с другой, – выполняет в поэме функцию своеобразной кульминации, выражающей основной пафос произведения и подводящей его к художественному завершению.

Называя строки о Волге «лирическими отступлениями», мы не совсем точны. Согласно традиционному определению, суть «лирических отступлений» заключается в том, что в них «автор отклоняется от прямого сюжетного повествования, перебивая его лирическими вставками на темы, мало связанные или совсем не связанные с магистральной темой» (А. П. Квятковский). Но в том-то и дело, что «магистральной темой» поэмы Благова как раз и является тема Волги, стало быть, все сказанное о ней имеет непосредственное отношение к теме и связано с ней напрямую. И это касается не только ведущей лирико-патетической, но и событийной линии сюжета. Если, например, изъять из нее строки «Волга, слава тебе!», то сюжет об артельщиках и матери просто-напросто распадется и получится такая картина: после слов матери о гибели сына мы сразу же увидим сидящих перед домом на бревнах артельщиков с «форсно брошенным на одно лишь плечо» пиджаком, «молодых, здоровых», хохочущих «не зная над чем». Строки о Волге, стоящие между двумя указанными эпизодами, исключают эту эмоционально-смысловую «алогичность». Наоборот, строки о Волге, выполняющие, как мы уже отметили, кульминационную функцию, естественно, логично, художественно оправданно подводят поэму к ее завершению.

104

Есть в «Волге» и «традиционные» по своему характеру лирические отступления. Таково, например, обращение автора к артельщику Василию, когда тот интересуется у матери фотокарточкой ее сына:

Не расспрашивай мать об утраченном сыне, Боль ее не сольется осенним дождем. Как живою водой, обольет и поднимет, Все расскажет сама – Посиди с ней вдвоем.

Эти строки о материнской боли, материнском сиротстве в рассказе матери о гибели сына имеют дополнительный характер, призваны донести авторскую позицию, его оценку по ходу повествования. Здесь реализуются характерные для Благова мотивы вдовства, материнского сиротства, заявленные в поэме несколько раньше. Строки о русских вдовах появляются в повествовании после просьбы матери о паре «бревешек» на крышу и неудачной шутки Василия по этому поводу: «Что, мамаша, // Видать, сыновья-то забыли? // Приласкала жена, стала мать не нужна?» Эти слова шевельнули в сердце матери боль по утраченным на войне сыновьям, что вызывает мгновенный душевный отклик у автора, его соучастье, выраженное в портретной характеристике персонажа: «У нее и глаза-то совсем уж пропали. // Просто часто мигают две крупных слезы». Далее следуют такие строки:

Не проклятье ж Веками лежит на России: Мать – вдова, У невесты дорога вдовы. На роду так написано, что ли?! Родные, Чьи бы ни были матери – Матери вы!

Кажется, что эти строки по содержанию своему и по силе авторского чувства мало чем отличаются от ранее цитировавшегося авторского обращения к Василию. Но между ними, при всей их общности, обнаруживается существенная разница, которая заключается прежде всего в том, какую роль они выполняют в сюжетно-композиционной организации поэмы. Если, как мы

105

уже отметили, обращение к Василию имеет в рассказе матери дополнительный характер и существенно не влияет на ход основного повествования, то в стихах о русских вдовах, матерях выражена одна из ключевых мыслей поэмы: «Чьи бы ни были матери – // Матери вы!» Здесь в форме «лирического опережения», «лирического наступления»1 заявлена линия, которая завершится в реплике артельщиков в конце поэмы перед строками о Волге-России. На предложение матери заплатить им за труд, они отвечают: «Как же будем, мамаша, // Мы брать с тебя плату, // Если ты нас сама же сынами зовешь?!» Так происходит духовное единение людей, а материнство становится основой этого единения, общности, воплощением идеи жизни, народа, России.

Возвращаясь к «сюжету» Волги, отметим, что его лирико-патетический характер обусловил основной принцип поэтического создания образа реки. В основе этого принципа лежит романтизация «природного» образа, представление его в качестве равноправного с остальными персонажами героя. Создавая образ Волги, автор прибегает к ее «очеловечиванию»:

Мы насквозь отразились В волне твоей чистой, Согреваешь нас, кормишь и учишь, любя, И растишь волгарей Крутолобых, плечистых. Ты смотри, как похожи они на тебя! ……………………………………………… Нас в пеленках еще ты качаешь любовно, Кинешь на спину гребню, Обнимешь в себе глубоко, И твоей синеватой водой заколдовано Для добра материнской груди молоко!

Эти и подобные им строки придают заглавному образу Волги и всему произведению лирико-романтический характер, позволяющий соотнести ее с такими, например, образами, как ветер в поэме А. Блока «Двенадцать», гора в «Поэме горы» М. Цветаевой.

Господство «романтического» «сюжета» Волги в поэме Благова несомненно, что, впрочем, нисколько не умаляет роли в структуре 1 Так В. О. Перцов и Н. И. Калитин предлагали называть «лирические отступления», которые «ни от чего не «отступают», а очень органично включаются в поэтический рассказ», обоснованы «всей логикой развития поэтической мысли», в поэме В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

106

произведения повествования об артельщиках и матери. Следует, однако, отметить, что по отношению к лирико-патетической сюжетной линии оно носит все-таки подчиненный характер и включено автором внутрь «волжского сюжета». Посмотрим, какова событийная сюжетная линия поэмы, как происходит ее «включение» в доминирующий лирический сюжет произведения.

Повествование об артельщиках и матери представляет собой внутренне завершенную сюжетную линию, складывающуюся из последовательно развивающихся эпизодов-событий: встреча матери с артельщиками на пристани, помощь матери, прощание с ней. Внутри этого основного повествования возникает дополнительный сюжет – рассказ матери о сыне. Оба сюжета воссоздают вполне конкретные эпизоды, «случаи» из жизни персонажей. С этим связано создание реального пространства действия, повседневно-бытовой жизни людей. Анализ поэмы позволяет без труда определить место ее действия. На свой вопрос к артельщикам «Не узнаю, соколики. // Чьи вы? Откуда?» мать получает ответ: «Вологодские, бабушка». Слово «вологодские» оказывается для матери – старожила тех мест, где происходят события, – «мудреным», она его «не слыхала» и лишь догадывается, что есть «какой-нибудь город такой». Стало быть, можно предположить, что действие происходит не на Верхней Волге, где расположена Вологда, а где-то пониже. Еще более убеждает в этом слово «Воложка», употребленное матерью. Так, по утверждению старожилов Ульяновска и области, раньше называли различные протоки, рукава Волги1. Благов – уроженец и житель Средней Волги – в своих стихах часто обращается к образу «Воложки». Например, в стихотворении «Ледолом» (1962) автор пишет: «Даром, что ли, столько рек, речушек // Занырнуло к Воложке под лед». Любимая поэтом «Воложка» актуализирует и в стихотворениях, и в поэме тему «малой родины», разрастающуюся в тему России.

Если действие происходит где-то на Средней Волге, значит, бригада вологодских плотников – это люди, собравшиеся на «великую стройку». В поэме воссоздается один из трудовых будней плотницкой бригады – подготовка леса, выуживание бревен из разливающейся реки. Описывая работу артельщиков и их портреты, Благов, казалось бы, не упускает ни малейшей детали:

1 Свидетельство этому мы находим и в краеведческом пособии В. Ф. Барашкова «Названия рек Ульяновско-Самарского Поволжья» (Ульяновск, 1990): исследователь пишет о воложке как «рукаве Волги, волжском протоке», а также указывает на речку Воложка, находящуюся в районе бассейна Волги и впадающую в нее.

107

…поодаль от пристани Плотничья гнется бригада. У парней даже лоб от натуги багров. Лес добротный на Волге. Лес – Какой тебе надо?! Бьют в древесные туши Железные клювы багров. …………………………………………….. Бьются бревна цепные в воде на приколе С пеной злой, Словно в клетке, Под бревнами вал. Парень к комлю пробрался, Уселся на комле, Перекинул веревку: – Берем! Обротал!

Но при всей конкретности образов артельщиков и их плотницкого труда, им в поэме в то же время придается героико-романтический характер. Благов не скупится на полные авторского лиризма описания, сравнивая труд на пристани с праздничной работой косарей: «…на плесе // Работников как на покосе. // Не работа, а праздник – // Звенят голоса!» Мотив праздника-труда вторит весеннему празднику Волги, втягивая в ее сюжет повествование об артельщиках. Их образы создаются автором в духе фольклорной героизации богатырей в былинах. Вот, например, как описывается Василий:

У Василия грудь, Точно два каравая, И один он лесину потянет с рывка… Плечи розовой силой дополна налиты!..

Не случайно, на наш взгляд, и имя героя: Василий. Это имя носят многие фольклорные персонажи, например богатыри в былинах («Василий Игнатьевич и Батыга», «Василий Буслаевич» и др.) Мотив богатырства, силы, равный мотиву праздника жизни, постоянно звучит в портретных характеристиках

108

артельщиков. Они наделены эпитетом «добрые»: «стараются ж добрые парни». Этот эпитет здесь использован не только в современном «нравственно-этическом», но и в исконно русском значении «сильные» и соотносится с таким, например, фольклорным сочетанием, как «добрый молодец», употребляющимся, как известно, в сказках и былинах при описании богатырей. Героизация, романтизация образов артельщиков позволяет Благову представить этих людей, вологодчан, частью всего русского народа и вписать их в пространство Волги-России.

Похожий принцип поэтической «лепки» персонажа использован Благовым при создании образа матери, хотя этот образ во многом «контрастирует» с артельщиками-богатырями. При описании матери-старушки, автор, кажется, не упускает из виду ни малейшей детали:

Бабка села на кручку; От солнышка щурится, Водит взглядом Усталым, пропавшим, пустым. Шаль сборится к булавке, Над шалью фуфайка сутулится, На руках синих вен разломились кусты. И ладони Как будто все моют посуду, И сама Не прогрелась еще от зимы.

И здесь Благов стремится создать образ конкретного человека – беспомощной и, по-видимому, больной женщины, крестьянки, всю свою жизнь отдавшей труду. По ходу дальнейшего повествования мы также узнаем, что война унесла жизни нескольких сыновей матери: «Похоронные – вот сыновья», – отвечает старушка на шутку артельщика Василия. Затем из материнского рассказа о смерти сына Василия, по «свежей раме» его фотографии на стене «дома-картинки» мы узнаем о другой, еще незажившей, душевной ране героини. Эпизод за эпизодом, в деталях воссоздавая картину болезни и смерти сына, ведет свой печальный рассказ женщина:

Слег и слег. Захворал – никому не дай боже,

109

Изнутри загорелся – Так можно сказать. Да израненный был: С виду вроде и в теле, А с работы придет, Сердце держит в руке. Вся спина лоскутами. Рубцы, как стручки, затвердели…

Такая детализация художественно оправдана: мать рассказывает о недавно умершем сыне. Описание передает силу материнского горя, незажившей душевной раны.

С образом матери вводится в поэму мотив горя, утраты, контрастирующий с доминирующим мотивом праздника, радости, царящим в природе. При анализе стихотворения Благова «О чем горюешь, пигалица-птица…» мы указали, что поэт в повествовании о судьбе осиротевшей матери прибегает к излюбленному приему народной песенной поэзии – антитетичному параллелизму, основанному на контрасте явлений в жизни природы и человека. Тот же прием использован в «Волге» при описании матери и ее жилища. Дом матери назван «скворешником». Так подчеркивается его опустошенность, безжизненность: по контрасту с весной, когда скворечники заселяются жильцами и в них зарождается новая жизнь, дом матери оказывается навечно оставленным сыновьями. Оттого весна и не проникает в него: она «к порогу прихлопнута плотно». Если картина весны и артельного труда на пристани изобилует теплом и светом, богата красками, то в избе матери

Пахло <…> Печкой еще сыроватой, Побеленной вчера, Непрогретой стеной <…> Липкий пол… (Выделено нами – Р. С.)

Таков дом матери. Сама же она по ходу повествования сравнивается

с птицей: «Какая же легкая, // Будто птичка». Сравнение с птицей старого и больного человека – характерный прием в лирике Благова. Например, в стихотворении «Колодец старика» персонаж «как спящая птица, в глазах

110

у коровы // сутулился <…> посредине двора». В стихотворении «О чем горюешь, пигалица-птица…» с образом «голубушки» вводится в произведение горький мотив вдовства. Сами птицы у поэта наделены «вдовьими» признаками: «Крики птиц, // Как причитанье вдовье» («Как скрытно в пойме!..», 1963). Тот же самый мотив «птицы»-вдовы характерен для повествования о матери в «Волге».

Антитетичный параллелизм, прием контраста, использованный при создании образа матери и сюжета о ней, лежит в основе плотного взаимодействия этого сюжета с магистральной «волжской» темой. Это взаимодействие, несмотря на всю его «контрастность», окрашивает образ вполне реальной женщины в свойственные всей поэме лирико-романтические тона, придавая конкретной судьбе матери общезначимый, «поэмный» характер. В контексте поэмы это очень важно, потому что, как уже было отмечено, старушка оказывается «матерью» не только своих сыновей, но и богатырей-артельщиков, жизненным «истоком» всего русского народа. «Женская», «жизненная» суть матери прочно «вплетает» ее в пространство Волги-России.

Главенствующая роль лирико-патетической сюжетной линии, на наш взгляд, определила и отсутствие строфического членения в поэме: текст ее, как и многих стихотворений поэта, представляет собой сплошную астрофическую структуру, являющуюся, на наш взгляд, отражением «сквозного» характера пафоса произведения, единого движения поэтической мысли. Течение мысли и чувства формирует и ритмический рисунок поэмы. Благов широко использует прием «разбивки» стихотворных строк, в результате чего получается совершенно оригинальная, каждый раз неповторимо звучащая стиховая интонация:

Волга празднует – Вышла из зимнего плена. Опрокинутым небом Бездонная пойма полна. Закипает в проточинах камская пена. Подминая плетни, В огороды заходит волна. Нагрузилась плотами, Разгулялась без края, Просиявшее солнце прижала к груди. И течет,

111

По великой земле собирая Родники ее, Звонкие речки, Дожди!

Это самое начало поэмы, воспроизводящее картину разлива реки. В этой внешней картине с первых же строк ощущается живое авторское чувство. Оно не только в метафорическом способе восприятия и отражения действительности, в экспрессивности синтаксических средств. Эмоционально насыщена и ритмика текста. «Разбивая» стихи на полустишия, а то и на отдельные слова, Благов не дает устояться ритму. Неустойчивый и очень динамичный ритм художественно оправдан. Во-первых, так передается прорыв энергии жизни в природе, праздничный «разгул» разлившейся реки. Кстати, динамичность картины поддержана и семантически: в отрывке очень много слов, связанных с действиями (глаголов празднует, вышла, закипает, заходит, нагрузилась, разгулялась, прижала, течет, деепричастий подминая, собирая, причастий опрокинутым, просиявшее). Во-вторых, энергичный, подвижный ритм выражает напор эмоций, переполняющих автора.

Подводя итоги анализа поэмы, еще раз отметим, что для нее характерно взаимодействие двух сюжетных линий: лирико-патетической и событийной. Причем первой в структуре поэмы отводится ведущая роль: движение поэтической мысли, «логика чувства» определяет сюжетно-композиционное своеобразие «Волги». Так как Благов относится к числу тех поэтов, у которых выражение поэтической мысли произведения всегда связано с изображением конкретных людей, обстоятельств их жизни, не менее важна в сюжете поэмы и ее событийная линия. Посредством общих и контрастно взаимодействующих мотивов она прочно связывается с ведущей сюжетной линией, каковой является лирический «сюжет» Волги. Волга обретает значение символа, включая в себя образ самой реки, образы и судьбы людей, живущих на ее берегах, судьбу всей России. Подобное развитие заглавного образа определяется всем лирико-романтическим характером поэмы.

112

«Изба»

Через два года после написания «Волги» Благов создает «Избу». Впервые она была опубликована в сборнике «Маковое поле» без пометки «поэма». Видимо, тогда поэт и не видел ее в качестве таковой. Действительно, «Изба» внешне – скорее, большое стихотворение, нежели поэма. Ее событийную линию составляет сюжет бытового характера: в дом к матери приходят сыновья с целью увезти ее жить к себе. Бытовой сюжет вообще-то характерен для стихотворений Благова. Вспомним хотя бы «Клад» (1952), «Колодец старика», «Люди моей стороны» и другие стихотворения поэта. А сюжет благовской поэмы, как мы видели в «Волге», хотя и включает в себя бытовые ситуации, тем не менее освещен большим историческим событием. В этом его «поэмное» звучание. В «Избе» никаких великих исторических событий не происходит. Но и здесь, по мере своего движения, бытовой сюжет обретает «поэмный» характер. В структуре «Избы» роль событийного бытового сюжета, пожалуй, имеет большее значение, нежели событийный сюжет в «Волге». В «Избе», в отличие от «Волги», практически нет лирических отступлений (или «наступлений», «опережений»), образующих отдельный лирический сюжет. Лишь в портретных характеристиках персонажей, в описании их быта и особенно в конце «Избы» звучат строки, прямо выражающие авторское присутствие в тексте, его позицию:

Он везде находит, в сумерках, впотьмах, небо растворяющий фар слепящий взмах. То с кувалдой где-то рядом ходит труд, рядом залежь пашут, рядом горы рвут. Грохотом дорожным крепко мир обвит. Рыжая избушка – как она стоит?! Пусть живут как знают, помоги им бог. Пусть живут как знают. Помоги им бог…

113

Все остальное связано с сюжетом о братьях Поляковых, об их матери и с центральным эпизодом в ее доме. Но, несмотря на то, что событийный сюжет выдвигается на передний план, он не становится структурообразующим стержнем поэмы.

Эту функцию в «Избе» выполняет характерный для лирики Благова хронотоп «дома». Он заявлен в самом названии произведения. При рассмотрении пространственно-временной организации лирики Благова мы определили облик этого хронотопа. Он является пространством семьи, любви, душевного тепла, уюта. То же самое мы наблюдаем в «Избе». Первая же ее строка задает положительную эмоциональную тональность произведения: «Счастье правит домом». Она господствует на протяжении всего хода сюжета: дома братьев Поляковых из «сосны веселой», в них «ножками босыми плещет ребятня», в душах братьев, строителей дома, «светлый бьет родник». Положительная эмоциональная окраска хронотопа позволяет автору прибегнуть к излюбленному приему олицетворения при описании домов братьев:

…дома у братьев рядом – братья тоже. Выдыхают к зорям сдобный сизый дым. Любопытно все же – Смотрят, щуря окна, остальные избы смотрят в окна им.

Тем же приемом олицетворения пользуется автор при описании избы матери: «Рыжая, слепая, // клонится ко сну». Одухотворение дома позволяет Благову выразить поэтическую мысль произведения: дом связан с человеком глубокими духовными связями, становится основой его жизни, нравственной сути. Эта мысль вложена поэтом в уста матери. На предложение сыновей построить ей новую избу мать таким образом мотивирует свой отказ: «Старая, плохая – // старость в ней моя. // В новой да хорошей // буду я – не я». Подобное звучание темы «дома» в поэме обусловило своеобразие хронотопа и название произведения. Этимологические словари исток слова «изба» видят в древненемецком «stuba», что в переводе значит «теплое помещение, баня». Указываются в них и попытки толковать слово как родственное диалектному «стебель», «ствол дерева». На наш взгляд, именно это значение «избы» актуализируется в поэме Благова и является ее смысловым стержнем: изба и мать в ней как «ствол», «сердцевина» «древа жизни», ее первоосновы.

114

Следует сказать, что подобное понимание материнства, дома свойственно не только «Избе», но и «Волге» и всей поэтической системе Благова.

Часть текста, где звучат слова матери об избе, содержащие зерно поэтической мысли произведения, выделена Благовым графически – с помощью единственной разрядки в тексте поэмы, представляющем собой сплошную астрофическую структуру. Помимо графической, поэт прибегает и к «ритмико-интонационной» маркировке этой части. Предшествующее ей повествование полно движения, символизирующего напор жизненной энергии, силы, характерной для братьев Поляковых. Здесь много глаголов активного действия. Вот, например, реплика братьев:

– Время, мама, время и тебе самой на виду, спокойно, с нами жить семьей. ………………………… Соберем пожитки враз перевезем. Дверь запрем. Окошки досками забьем… (Выделено нами – Р. С.)

Такой «напористый» ритм словно останавливается, «спотыкается» о первые же слова части о матери: «Тишина густела – // дух не перевесть…» Изба матери оказывается пространством уходящей жизни. Сюда не проникает царствующая за его пределами «живая жизнь». Это выражено автором даже фонетически: если в части о братьях «главенствовали» звонкие, сонорные (б, д, м, н, р), то в избе матери на переднем плане оказываются глухие, шипящие (т, с, п, х, ш) – так передается атмосфера тишины, приглушенности. Мысль об уходящей жизни, конце человеческого пути передается Благовым с помощью аллюзивной метафоры «вечер прялся, прялся», отдаленно напоминающей о мифических парках, «прядущих и обрезающих нить жизни» (Е. М. Штаерман).

Следующее за «остановкой» повествование лексически, грамматически, образно сопрягает две жизни: уходящую в избе и бесконечную в мире труда, объятом дорожным грохотом:

115

Где-то вышли бури, ахнули грома – здесь едва качнулась крыши бахрома. – Что, кума, сказала? Ты поближе сядь: как двойные рамы – чу-у-уть слыхать. – Ходит шерстяная, трется чуть слышна, мякнет, промурлыкав, дремлет тишина. Тихо. Но машина пролетит горда, и запляшут сразу стены, как борта.

В сопряжении грядущего и уходящего выражается характерная для поэтической системы Благова мысль о вечности жизни. Движение этой мысли, логика ее развития определяется в «Избе» «идеальной» сущностью хронотопа «дома». «Дом» изначально вмещает в себя весь комплекс эмоционально-смысловых представлений автора, является одной из стержневых ценностных координат поэтической системы Благова. А идеалы, как известно, неизменны. Поэтому движение поэтической мысли в «Избе» поэт и не связывает с развитием событий, с перипетиями повествовательного сюжета. Отдельно взятый эпизод из жизни братьев Поляковых и их матери нужен автору для выражения пафоса произведения. Подобная сюжетная организация характерна для стихотворений Благова: в них, как правило, берутся отдельные наиболее напряженные, важные моменты в жизни персонажей, лирического субъекта и на основе этих эпизодов выражается поэтическая мысль произведения. Вспомним хотя бы такие «домашние» стихотворения Благова, как «У родных», «Люди моей стороны», «Никогда не забуду я…» и многие другие. Близость сюжетной структуры «Избы» с лирической структурой стихотворений, возможно, и позволила автору в свое время отнести анализируемую поэму к их числу. Хотя, безусловно, по масштабу решаемой в ней художественной задачи в контексте поэтического творчества Благова она воспринимается именно как поэма.

116

«Тяжесть плода»

На новый «виток» и поэмного, и всего поэтического творчества Благов пытался выйти в своей последней поэме «Тяжесть плода». При жизни поэта она была опубликована, в отличие от других его поэм, лишь однажды – в сборнике «Жар-слово». По утверждению Л. И. Благовой, поэт не был доволен публикацией поэмы, поскольку не считал ее завершенной. Тяжелый труд над поэмой, так и не приведший к ее завершению, таит в себе одно из возможных объяснений заглавия произведения.

«Тяжесть плода» сопровождена подзаголовком «русская повесть». В нем, на наш взгляд, содержится указание на характер проблематики произведения. Называя поэму «повестью», Благов, по нашему мнению, апеллировал к жанру древнерусской литературы (само определение русская указывает на это). Повестью в Древней Руси называли летописные своды («Повесть временных лет»), жития («Житие» протопопа Аввакума), сказания («Сказание о Борисе и Глебе»). Изначально в них решались проблемы, имевшие особо важное значение в жизни человека, – национальные, религиозные, духовно-нравственные. Такой же глобальный смысл имеет проблематика «Тяжести плода»: поэма эта о достойном конце жизненного пути русского человека, крестьянина, сына своей земли – в центре поэмы, таким образом, оказывается «вечная» тема жизни и смерти. «Тяжестью плода» Благов продолжает начатые в «Волге» и «Избе» размышления о первоосновах жизни, о ее «высшем» смысле. Жизнь человека, пройденный им путь, судьба и смерть понимаются как «тяжесть плода», сорвавшегося с «вечного» «древа жизни».

В средневековом значении слова «повесть» мы видим ключ и к пониманию характера структурной организации благовской поэмы. Этим словом обычно обозначались многочастные по своей структуре жанровые формы, части которых представляли собой «произведения разных или одного жанра, объединенные мыслью повествователя» (П. В. Пятнов) (курсив наш – Р. С.). Похожа, в целом, структура и «Тяжести плода». Так же, как в «Волге» и в «Избе», течение сюжета обусловлено ходом поэтической мысли, логикой ее развития. Правда, следует отметить, что в «Тяжести плода» сюжет не характерный, в каком-то смысле «исключительный» для Благова – речь идет о смерти человека и его погребении. Этот сюжет образует повествовательную линию поэмы. Но элементы повествования ослаблены до предела. В центре лишь одно действие – похороны, и даже о нем мы узнаем по косвенным деталям: по репликам персонажей («Выходим – час настал!..», «Несут. //

117

Проносят на холстах» и т.п.), по отдельным описаниям автора («И только мрак прополз по векам, // Которым гроб весь сад закрыл», «Под горем, лица схоронившим, // Идут», «мужики, // Оттужив плечи, // Переглянулись <…> // И опять – // К земле…»). Но последовательно-целостного описания хода событий в поэме нет. Лишь двенадцатая часть в этом смысле несколько отличается ото всех остальных, так как воспроизводит ключевую в похоронах сцену погребения.

Не основанная на последовательном развитии событий, целостность сюжетно-композиционной структуры поэмы держится на «сквозных» взаимопроникающих, контрастно взаимодействующих темах, повторяющихся от части к части мотивах. В силу художественной незавершенности поэмы, нам представляется наиболее целесообразным рассмотреть лишь ее отдельные темы и мотивы. Магистральной темой в поэме, как уже было отмечено, является тема жизни и смерти. Ключевая мысль о них составляет девятую часть поэмы:

Не унижайся в укоризне, Прочти небесно, до конца И смерть – Как укрепленье жизни, Как высший замысел творца.

Эти строки слово в слово повторяются и в конце одиннадцатой части – так

Благов актуализирует их содержание. В них жизнь и смерть сопряжены, даны в тесном взаимодействии. Это характерно для всей поэмы. Рассмотрим с этой точки зрения наиболее, на наш взгляд, удавшиеся первую и одиннадцатую части поэмы, публиковавшиеся до включения в нее в качестве отдельных стихотворений.

Первая часть представляет полюс смерти. Написана она в 1973 году. Примечательно, что из пяти созданных в этом году стихотворений три так или иначе связаны со смертью: «Сам», составившее начальную часть поэмы, «Свет лица» и «Проводы». Ритмическую основу всех трех составляет 4-стопный ямб с чередованием женских и мужских рифм, хотя в каждом отдельном случае, вследствие благовской разбивки строк, ритм каждого стихотворения оригинален и неповторим. Возможно, обращение Благова к 4-стопному ямбу было связано с традиционной элегической окраской размера, идущей со времен Жуковского и Пушкина. Видимо, в размышлениях поэта о смерти 4-стопный

118

ямб как нельзя лучше передавал необходимые для этого интонации грусти, раздумья.

В первой части заявлен в полную силу важный в структуре поэмы мотив цветущего сада, подтверждающий мысль о нераздельности жизни и смерти. Устойчивый в поэзии Благова, он сопровождается здесь мотивом вдовства, который вводится с помощью сравнения одной из яблонь с вдовой («как вдова»). По этой причине мотив цветущего сада, символизирующий в стихотворениях поэта полноту жизни («Сад», «Сад вломился в окна…», «Бунт яблонь» и др.), в «Тяжести плода» оказывается связанным со смертью, утратой. Так в поэме сопрягаются жизнь и смерть. Смерть окрашивает мотив цветения в нерадостные, темные тона, как бы сводит его на нет: «И сад потух, // Весь цвет скукожа», «И только мрак прополз по векам, // Которым гроб весь сад закрыл, // Поникла, пчел теряя, ветка», «В расцвете самом сад потух». Здесь процитированы строки из четвертой, пятой и седьмой частей соответственно. Они наглядно демонстрируют, как мотив цветения, сопряженный с темой смерти и ею окрашенный, собирает отдельные части поэмы в единое целое.

«Сквозное» в поэме сопряжение жизни и смерти выражено и в постоянном взаимопроникновении «весеннего» и «зимнего» хронотопов. Так, например, в первой части поэмы среди весеннего цветения тем не менее формируется пространство смерти, выраженное посредством «зимнего» хронотопа. Атмосфера холода, мороза царствует здесь. «Сложились руки. // Смерзлись кисти. // Такой мороз – не разотрешь», «Заледенелые зрачки» – так описывается покойный. Образ цветущего сада тоже тронут морозом: «Озноб по саду – // И на листья // Накинулась синичья дрожь».

Мороз проникает даже в одиннадцатую часть поэмы, казалось бы, целиком посвященную весне-жизни. С начала и до строки «Господи, надбавь!» эта часть публиковалась Благовым в качестве стихотворения «…И в первый же цветок готовый…» в сборниках «Поклонная гора», «Стихотворения», «Было не было», «Створы». Но, видимо, уже в них она мыслилась автором как отрывок, часть, в чем убеждает начальное многоточие. При анализе пространственно-временной организации лирики Благова, характеризуя хронотоп «весны», мы обращались к стихотворению «…И в первый же цветок готовый…» и, в частности, указали, что ритм его, построенный на благовской разбивке стиха, призван передать бушующую энергию жизни в возрождающейся весной природе – в образе буйно цветущего сада. Интонация буйства, правда, несколько «умиротворится» в дальнейшем, позднее написанном, тексте одиннадцатой части:

119

Покрыто цветом заовражье… Покачивая колыбель, Буранит на пуху лебяжьем, На вздохах брачная постель. Разнагашились и зазябли. Цвет, закольцованный в кружок, На черноземе – Снег на зяби. Ах, первых замерек снежок!

Как видно, «умиротворенность», «охлажденность» ритма отражается прежде всего в стиховой организации текста: в процитированном отрывке практически нет разбивки строк. Видимо, вызвано это проникновением в пространство весны-жизни примет зимы-смерти. Мотивы снега, мороза, связанные со смертью, все властнее звучат в заключительных строках одиннадцатой части, подводящей к сцене погребения:

…там – зима. Обмерзнет куст. ………………………………… Отхлопотав под мастерскую Наш север в дивном серебре, Мороз по памяти рисует Тот мир, вспухая на стекле.

«Сквозное» в «Тяжести плода» взаимодействие жизни и смерти, их

прочная «спайка» в структуре поэмы напоминает о строках стихотворения Б. Л. Пастернака «На Страстной» из цикла «Стихотворения Юрия Живаго»: «Смерть можно будет побороть // Усильем воскресенья». Мысль о преодолении смерти жизнью – таков итог жизненного и творческого пути Благова.

Ульяновск, 2002 – 2007

120

Вместо заключения

Мотив «клада» в лирике Н. Н. Благова

Одним из важных особенностей творчества поэта является обращение к фольклору. Особенно показательно в этом плане стихотворение «Клад»:

То не птицы стонут по долинам, Не былинка в поле закачалась. Пахарь кличет лошадь: – Шиня, шиня! Ты куда, кормилица, девалась? Ходит степью по чужим загонам, День проплыл, Как будто вовсе не был. И луну над миром, как икону, Боженька поставил в угол неба. Помолюсь, колена преклонивши, Жесткого понюхаю бурьяна. Может быть, поймет отец всевышний Жалобу раба его, Ивана? Может, на мольбу мою ответит? Скромным старцем подойдет владыка, След копытный солнышком осветит, Милостью пригреет горемыку. Долго наземь возлагает крест он. Старца нет, и мир молчит покоен. В озеро не от нужды ль небесной Бросилась звезда вниз головою?! Не проймет отца чужое горе. По степи заползал сумрак синий. Мечется бедняга в чистом поле, Манит, подзывает: – Шиня, шиня! Голову сверлит одна забота. Звон уздечки долетел до слуха.

121

Видит пахарь – около омета Милая, она стоит, рыжуха! – Шиня, шиня! Да не косись, дуреха! – И подходит по-хозяйски смело. Пристально вгляделся – так и охнул. Грудь холодным инеем одело. Не она – нечистая силища! Не на шутку бедный пахарь сробел: Светятся у лошади глазищи, Будто бы фонарь горит в утробе. Прочь спешит. Мороз коробит тело. Лошадь вслед, Идет – живые мощи. Вспомнил пахарь, что тут надо делать: Левою рукою стук наотмашь. Раз ударил, Замахнулся снова – И грома трикратно прогремели, Закричали вспуганные совы, И со свистом вихри пролетели! И глаза у лошади потухли, Пала наземь, Бьется, Трудно дышит… В золото рассыпалась… Как угли, Вот оно сверкает, Даром пышет! Вот бери – и проживешь без горя, Дался клад – ну, набивай карманы! Не смекнул он. Заприметил поле: Всем селом поделим, без обмана. Как пришли сельчане на проверку, Золото, как солнышко, сверкнуло, Лишь бы взять, –

122

Из рук ушло, померкло, Черною землею обернулось… И над полем завопили сохи. Поднималась вовремя пшеница. Нет в колосьях золоченой крохи – Легкое зерно не золотится. Вновь зима в пустых сусеках свищет, Тьмой на стеклах застывает иней. Понапрасну пахарь счастья ищет, Манит, подзывает: – Шиня, шиня!

Стихотворение написано в самом начале поэтического пути автора – в 1952 году. В пору становления Благов только нащупывал почву для своего творчества. Таковыми оказались традиции народно-песенной лирики1 и народной прозы.

У стихотворения имеется подзаголовок – «старая легенда», с самого начала произведения устанавливающий связи с народными преданиями и легендами, а именно – с суеверными рассказами. Среди таковых в сборнике «Народная проза»2 выделяются рассказы о кладах и кладоискателях. Здесь их 18. Шесть из них собраны и записаны Д. Н. Садовниковым и приведены по известному его сборнику 1884 г. «Сказки и предания Самарского края». Это рассказы «Собака обратилась в золото», «Деньги в гробу», «Клад руками мертвеца», «Клад не дался», «Клад давался» и «Не сумел взять клад». Не известно, был ли Благов знаком с легендами о кладах по их «книжному» источнику, т. е. по сборнику Садовникова. Возможно. Тем более что Благов имел филологическое образование. Но, вероятно, мог быть и другой источник – реальный: рассказ, услышанный от кого-либо в самой жизни. Это подтверждается и тем, что упомянутые легенды были собраны Садовниковым на территории Самарского края, в том числе и в Симбирской губернии, преемницей которой позднее стала Ульяновская область. Благов же, кстати, как и Садовников, был уроженцем и коренным жителем этих мест. Как бы там ни было, но то, что народные рассказы о кладах и кладоискателях были использованы Благовым при создании стихотворения «Клад», не подлежит сомнению. 1 В этом же 1952 г. Благов пишет стихотворение, по самому названию указывающее на его источник, – «Из народной лирики». 2 Народная проза / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С. Н. Азбелева. – М.: Русская книга, 1992. Далее ссылки на фольклорные тексты даются по этому изданию с указанием в скобках страницы книги.

123

Прежде всего из суеверных рассказов Благовым были заимствованы мотивы ночи, страха и смерти. Во многих легендах о кладах и кладоискателях эти мотивы являются устойчивыми эмоционально-смысловыми элементами сюжета. Именно ночью происходит действие таких рассказов, как «Рыбий клеск» («Один крестьянин в Пудожском уезде отправился к светлой заутрене на погост с вечера в субботу» – 310), «Клад в бане» («Раз в коляду была страшная хвиль (метель, непогода – Р. С.). В эту хвиль по одной деревне шел побираха. Он просился, чтобы его пустили в избу обогреться и переночевать. Его никто не пустил. Тогда он пошел в темную баню и лег на полок, а свою торбу положил под голову…» – 313), «Ночь на Ивана Купалу» («У одного барина был холоп кабальный. Вот и вздумал этот холоп на Ивана Купалу в самую ночь сходить в лес, сорвать папоротник, чтобы клад достать. Дождался он этой ночи. Уложил он барина спать, скинул крест, не молясь Богу, в одиннадцать часов ночи и пошел в лес» – 317). В суеверных рассказах мотив ночи был необходим для укрепления веры слушателей в нечто сверхъестественное, таинственное и имел, таким образом, важное эмоционально-смысловое значение.

Ночь необходима была в «кладовых» легендах и для того, чтобы вызвать у слушателя связанный с суевериями страх перед сверхъестественным, прежде всего – перед нечистой силой. Поэтому и действие многих рассказов происходит в ее традиционных местах обитания: в бане («Клад в бане»), в подполье («Клад руками мертвеца», «Угли вместо золота»), на кладбище («О кладе, зарытом шведами»), в темном лесу («Ночь на Ивана Купалу»). Страх нагнетается и тем, что в легендах то и дело возникает сама нечистая сила: то в образе некоего мужика («Рыбий клеск»), девочки («Угли вместо золота»), то в виде кошки («Клад на внучку»), козленка («Угли вместо золота»). Принимает она и свое истинное подобие, являясь в легендах чертями («Ночь на Ивана Купалу»), чудовищем («Клад не дался»). Много здесь и мертвецов. Смерть – еще один устойчивый мотив в ряде суеверных рассказов. Со смертью связано развитие таких из них, как «Клад в гробике», «Клад на внучку», «Деньги в гробу», «Зарытые деньги» и др. Как видно даже из названий некоторых, клады оказываются спрятанными в гробах. Есть среди кладов и такие, которые без посредства мертвых и взять нельзя. Только руками мертвецов удается взять клад персонажам легенд «Зарытые деньги», «Клад руками мертвеца».

Отметим также в ряду заимствованных Благовым из суеверных рассказов о кладах следующие сюжетные мотивы. Во-первых, мотив превращения какого-либо предмета или существа в серебро или золото. В «Рыбьем клеске» рыбья чешуя становится серебром, в «Драгоценном батожке» батожок старика

124

«рассыпался весь на арапчики-голландчики» (316). А вот что происходит в другой, особенно важной для нас в свете рассматриваемой проблемы, легенде: «Один богатый брат, желая раз ночью подсмеяться над своим бедным братом, башмачником, поднял на улице дохлую собаку и бросил ему в окно да сказал: «На те, проклятый! Одолел ты меня, попрошайка!» А вышло, что дохлая-то собака в избе бедняка рассыпалась золотом. Бедный брат проснулся от звона; слышал братнину ругань, встал и, увидав груду золота, поблагодарил брата за помощь. С того времени он разбогател, а богатый брат обеднел, промотался весь» (314).

Во-вторых, есть в стихотворении Благова и «кладовый» мотив бития животного, в легендах – также и человека. В рассказе «Клад давался» избивается козленок. А в «Углях вместо золота» девочка бьет приходящую к ней из подполья девочку, которая от этого рассыпается в золото.

Наконец, в этой легенде есть еще один, важный для нас мотив, использованный Благовым, – превращение золота в угли: «Когда мать с отцом ушли и девочка осталась одна, к ней снова пришла девочка и начала с ней играть. И опять стала просить ударить ее. Девочка стукнула ее, и она рассыпалась. Она сложила все это в мешочек, как просила мать, и пошла звать ее.

Но когда пришли, в мешке были угли, а девочка говорит, что было золото» (320-321).

Теперь, после рассмотрения всех использованных Благовым «кладовых» мотивов, попытаемся выяснить, каково их место в структуре стихотворения «Клад» и каковы – что еще более важно! – смысловыразительные функции.

Для начала определимся с ключевой поэтической мыслью, творческой задачей автора в стихотворении. На наш взгляд, смысловым стержнем произведения является мысль о неизбывной тяжести жизни русского крестьянина, его страданиях, изначальной, вековечной нужде. «Горемыкой», «беднягой», «бедным пахарем» назван герой произведения, и в этих эпитетах выражено неподдельное сострадание, боль поэта. Здесь Благов озабочен изображением рабской жизни крестьянина, его беспросветного существования. С этой точки зрения, в «Кладе» в самом начале творческого пути поэт намечает линию размышлений о судьбе русского крестьянства, народа, положенную затем в основу целого ряда лучших произведений художника («Плач Ярославны», «Песнь полозьев», «Ровесники», «Укрытая от века деревушка», «Поэма о матери» и др.). В них Благов, продолжая традицию Н. А. Некрасова, включается в поиски счастья народного. И уже в самом начале своего

125

творчества в решении этой проблемы полон пессимизма: «Понапрасну пахарь счастья ищет». С годами мера пессимизма только увеличится. В стихотворении 1987 г. «Жар-слово» Благов, оценивая настоящее, напишет:

Откуда этот мор всесветный – На хлебороба недород? Пускает дым в глаза бездетный, Гниющий на корню народ?

Вернемся к стихотворению «Клад». Временное пространство «старой легенды» Благова организует хронотоп

ночи: «День проплыл, // Как будто вовсе не был», «мир молчит покоен», «По степи заползал сумрак синий». В сочетании с «зимними» приметами («Грудь холодным инеем одело», «Мороз коробит тело», «Вновь зима в пустых сусеках свищет, // Тьмой на стеклах застывает иней») ночь становится времяпространством страха, нужды, беды. Казалось бы, ночь в стихотворении Благова выполняет ту же функцию, что и в легендах о кладах. Но это не совсем так, хотя такая эмоционально-смысловая роль ночи в «Кладе» безусловна. В благовской ночи появляются и ее, так сказать, «светлые» приметы: «луну над миром, как икону, // Боженька поставил в угол неба», «Скромным старцем подойдет владыка, // След копытный солнышком осветит», звезда. Думаем, что эти образы выражают веру человека в лучшее. Не веру Благова, конечно (вспомним финальную фразу «Понапрасну пахарь счастья ищет»), тем более что истово религиозным поэт никогда не был. Слова боженька, помолюсь, отец всевышний, мольба моя, скромный старец, владыка принадлежат не автору, а крестьянину, вплетены в синтаксически не выделенную из речи автора-сказителя речь ролевого героя. Вера крестьянина невольно передается и читателю. В этой сложной взаимосвязи веры и безверия, определенной доли оптимизма и убийственного пессимизма находит свое воплощение пафос произведения.

Творчески преображен у Благова и другой «кладовый» мотив – появление сверхъестественного существа и превращение его в результате бития в золото. У поэта это лошадь, поначалу показавшаяся крестьянину его «кормилицей», но на самом деле оказавшаяся «нечистой силищей»: «Светятся у лошади глазищи, // Будто бы фонарь горит в утробе». Пахарь быстро сообразил, вспомнив рассказы о кладах, «что тут надо делать»:

126

Левою рукою стук наотмашь. Раз ударил, Замахнулся снова <…> И глаза у лошади потухли, Пала наземь, Бьется, Трудно дышит… В золото рассыпалась…

Вернее всего эта ситуация напоминает рассказ «Собака обратилась в золото». Почему же Благов вместо собаки «применил» образ лошади? Думается, здесь можно ответить двояко. С одной стороны, если бы поэт непосредственно использовал, лишь стихотворно переложив, названную легенду, он, наверное, должен был повторить и его «светлый» финал: в ней, как мы видели, клад все-таки дался, тогда как в «Кладе» совсем иное решение. С другой стороны, для Благова в выражении ключевой мысли произведения был важен именно образ лошади. У поэта есть даже стихотворение, так и названное – «Лошади» (1958), в котором это животное становится символом судьбы (всегда – и здесь тоже – трудной!) русского народа, о чем автором прямо сказано: «вы, лошади, слишком похожи // На недавнюю нашу судьбу».

Наконец, о последнем «кладовом» мотиве в благовском стихотворении – мотиве обращения золота в угли. Он тоже творчески преображен поэтом. Образ углей Благовым использован при описании золота: «Как угли, // Вот оно сверкает, // Жаром пышет!». Таким образом, угли здесь использованы лишь в составе сравнения и сюжетообразующей роли не выполняют: золото в угли не превращается. Оно «черною землею обернулось». Очень важное для Благова обращение: поэт, в отличие от своего героя, начисто лишен и суеверия, и веры как в возможность волшебного обретения счастья, так и (по крайне мере, в пределах анализируемого стихотворения) обретения счастья крестьянином вообще. Автор возвращает своего героя к источнику его рабского труда, заботы и нужды – к «черной земле». Думается, эпитет черный здесь обозначает не только реальный цвет земли, но и прочно связывает эту землю с пространством ночи, страха, беды, обездоленности и страдания. После строки «Черною землею обернулось» идут много говорящие стихи: «И над полем завопили сохи. // Поднималась вовремя пшеница. // Нет в колосьях золоченой крохи – // Легкое зерно не золотится. // Вновь зима в пустых сусеках свищет…».

127

Как видим, все использованные в стихотворении «Клад» «кладовые» мотивы Н. Н. Благовым преображены. При его создании поэт был озабочен не техническими задачами переложения на стихотворный лад известных суеверных рассказов. Художник шел дальше и глубже. Он использовал фольклорные произведения для выражения глубоко личной, очень больной для него мысли о судьбе русского народа, неизменными спутниками которой на протяжении всей истории страны являются нужда, неимоверно тяжелый труд, никак не приносящий этому веками обездоленному народу счастья. И в этом – великая несправедливость жизни. В фольклорных легендах о кладах и кладоискателях клады нередко доставались (давались) именно тому, кто неукоснительно выполнял необходимый ритуал или, по народным представлениям, был достоин награды за свои добрые поступки. Разве, как полагается по ритуалу, пахарь не ударил лошадь? Разве же он не был достоин награды хотя бы за свой труд или за то, что решил поделиться кладом со своими односельчанами, памятуя и об их нужде?.. И в этом «отступлении» Благова от «легендарных» правил тоже заключена его самая болящая боль, его ничем не прикрытая правда.

Казань, 2008

128

Послесловие

Творчество Николая Благова, безусловно, заметное явление в истории отечественной поэзии. Вопреки горестному предсказанию Есенина («Я последний поэт деревни...»), поэты деревни еще рождались на Руси. Николай Благов – поэт, и не только по его умению видеть красоту окружающего мира, видеть там, где не всегда различит ее прозаическое око, но и по дару слова, по способности давать настоящие имена тому, что существует вокруг. В то же время, по словам самого поэта, «в хорошем произведении» поэтическая мысль собственно не отражение, не зеркало, хотя бы и действительного мира, а распахнутое в этот мир окно, «сквозь которое все видно, все слышно, все ощутимо».

Истоки поэтического мира Николая Благова – в любви к матери и к родной природе, в русской деревне, несущей на себе все неизбывное бремя социальных и политических потрясений, переживающей трагедию последней войны. В деревне же – стихия поэтического языка Благова, умеющего прямо и точно, по-деревенски, назвать и вещь, и человека, и событие, подчеркнуть такую деталь сельской жизни, какая известна только природному крестьянину, или ввернуть такое словечко, «какого не придумаешь, хоть проглоти перо». В произведениях Н. Н. Благова запечатлен тот момент в жизни русской деревни, когда она, превозмогая неисчислимые бедствия, еще жила, еще рождала, еще давала надежду на восстановление основ, на возвращение к истокам, еще хранила их в себе, берегла в чистоте и незамутненности, еще преодолевала своей гармонией, своим ладом неумолимо надвигающийся хаос. В. И. Чернышев сетовал по поводу того, что после сборника «Глубинка» за Благовым «закрепилось однозначное клише только сельского поэта». Действительно, здесь уже сказалось представление о деревне, как о чем-то не главном, периферийном, маргинальном, о чем-то, имеющем только местное значение. Однако если провести несложные лексические сопоставления, то можно увидеть, что английское слово country и немецкое слово Land одновременно имеют значения и «страна» и «деревня». Между тем, русское слово страна исторически родственно понятиям «сторона», «странный», «отстраненный» и т. п., тогда как слово «деревня» обнаруживает свою причастность к «дереву», символу вечной жизни во всей мировой культуре. Пока жива деревня, жива и страна, но так получилось, что живая жизнь и стороннее этой жизни государство на протяжении всей русской истории вели неравную войну друг против друга. Вымершие и опустевшие ныне села, заросшие бурьяном поля говорят о том, что война эта почти окончена,

129

что засыхает вечное древо жизни, что не напоит брошенная земля ни молоком, ни родниковой водой. Без памяти нет истинной поэзии, ибо она основана на «памяти сердца», которая, как известно, «сильней рассудка памяти печальной» (К. Батюшков). В сердечной памяти о деревне, о матери, о Волге – душа поэтического таланта Н. Благова.

Поэзия Николая Благова отображает еще живую русскую деревню и не шутя приобщает к жизненным истокам своего читателя. Певец деревни так или иначе связан с философскими проблемами, и потому Благову свойственно, как отмечает исследователь творчества поэта Р. Ш. Сарчин, «понимание абсолютной ценности жизни, ее вечности, глобального смысла мироздания даже в незначительных его проявлениях».

Поэма «Волга» отразила в себе целую уже ушедшую эпоху, когда жизнь края была органично и крепко связана с воспетой поэтами рекой, поящей и кормящей береговой люд, несущей на себе плоты, лодки, баржи, пароходы. Усеянная лесистыми и песчаными островами, прихотливо разделяясь на рукава и протоки, Волга представляла течение и многообразие, пестроту жизни. У Благова Волга «никогда не бывает пустою, бесцветной». Сегодня же Волга безлюдное и мертвое пространство, с непригодной ни для питья, ни для купания водой, с несъедобной рыбой… Тем не менее, важно понять, что Благов в своей лирической поэме о Волге зафиксировал самосознание людей той эпохи, живущих в ожидании радостных перемен от своего вмешательства в законы природы. Однако ведущие темы и мотивы «Тяжести плода», да и всего благовского творчества, – дом, родина, материнство, вдовство, жизнь и смерть – помогают поэту выйти за рамки времени и запечатлеть драму русской деревни, а значит и всей русской жизни, а читателю – понять непреложность истории, а может быть, и самой воли Создателя:

Не унижайся в укоризне, Прочти небесно, до конца И смерть – Как укрепленье жизни, Как высший замысел творца.

Поэзия Николая Благова – лирическое переживание и воссоздание необратимого хода времени, красоты и невыразимой сложности бытия.

Л. А. Сапченко

130

Основные вехи жизни и творчества Н. Н. Благова*

1931

2 января. В Ташкенте в семье Николая Гавриловича Благова и Евдокии

Ивановны, рожденной Вершининой, родился Николай Николаевич Благов.

1932

Июнь. Коля Благов вместе с матерью приехал в Андреевку Чердаклинского района Ульяновской области на родину отца к бабушке Секлетинье Ивановне Благовой.

1936

Евдокия Ивановна вышла замуж за Лысова Николая Афанасьевича,

уроженца села Тургенево Чердаклинского района Ульяновской области.

1938

Коля отдан в 1-й класс четырехлетней начальной школы с. Андреевка Чердаклинского района Ульяновской области.

1942

Окончил Андреевскую начальную школу. Дальнейшее обучение

продолжилось в неполной средней школе с. Тургенево Чердаклинского района Ульяновской области.

Отчим Н. А. Лысов ушел на фронт.

1944

Умерла бабушка Секлетинья Ивановна.

* Материал подготовлен совместно с Л. И. Благовой.

131

1945

Завершение обучения в Тургеневской школе. Сентябрь. Первые три недели Благов проучился в 8 классе Ульяновской

школы № 1. Возвращение в Андреевку. Учеба продолжилась в средней школе с. Крестовые Городищи Чердаклинского района Ульяновской области.

1948

Получение аттестата зрелости в Крестово-Городищенской средней школе. Сентябрь. Начало обучения на филологическом факультете Ульяновского

государственного педагогического института по специальности «русский язык и литература».

1950

20 апреля. В газете «Ульяновский комсомолец» опубликовано

стихотворение «Улица Ленина». 11 июня. В газете «Ульяновская правда» появилось стихотворение «Зреет

урожай». Декабрь. В альманахе «Литературный Ульяновск» увидели свет

стихотворения «Большой день» и «Волга» («Подхожу, ты с кручи вновь…»).

1951

Ноябрь. В альманахе «Литературный Ульяновск» опубликованы стихотворения «Балканы» и «Строители».

1952

Окончил Ульяновский государственный педагогический институт.

Получил специальность учителя русского языка и литературы. Август. По рекомендации обкома ВЛКСМ принят на должность

литературного сотрудника газеты «Ульяновский комсомолец».

132

1954

Оформление документов для поступления в Литинститут (Москва).

1955

Март. Выход в свет первого сборника стихотворений Н. Н. Благова «Ветер встречный» (Ульяновск).

Июнь. Женитьба на Ляле Ибрагимовне Мусиной, выпускнице исторического факультета Ульяновского государственного педагогического института.

Август. Начало работы собкором Ульяновского радиокомитета в г. Мелекесс.

Декабрь. Начало работы над поэмой «Волга».

1956

Январь. Участие в III-м Всесоюзном совещании молодых писателей и поэтов в Москве. Посещение семинаров Н. Рыленкова.

Завершение работы на должности собкора Ульяновского радиокомитета в г. Мелекессе.

Март. Завершение работы над поэмой «Волга». 23 марта. Рождение первого сына Михаила. 22 апреля. В газете «Правда» опубликовано стихотворение «В доме

Ленина» – это была одна из первых публикаций Н. Н. Благова в центральной прессе.

11 – 16 мая. Первая публикация поэмы «Волга» в газете «Ульяновский комсомолец».

1957

Май. Начало работы в должности собкора Ульяновского радиокомитета

в р/п Ишеевка. 28 июля – 11 августа. Н. Н. Благов – участник и лауреат (II-я премия,

диплом и серебряная медаль) VI-го Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве.

133

В № 14 журнала «Смена» опубликованы стихотворения «В дороге», «Ворон», «Цветы», «Зима».

В № 23 журнала «Смена» опубликованы стихотворения «Старый пароход» и «Деревенская новь».

Декабрь. Выход сборника «Волга» (Ульяновск).

1958

Апрель. Завершение работы на должности собкора Ульяновского радиокомитета в р/п Ишеевка.

Август. В журнале «Смена» опубликована рецензия И. Денисовой «В добрый путь!» на сборник «Волга».

1 октября. Принят в члены Союза писателей РСФСР.

1959

24 июля. В газете «Литература и жизнь» опубликована рецензия Ф. Фоломина «Половодье чувств» на сборник «Волга».

Выход сборника «Денница» (Ульяновск). Решение поступить на двухгодичные литературные курсы

при Литинституте. Благовым выделена комната в общежитии, назначена стипендия. Но от этого решения Благова отговаривает Г. И. Коновалов.

Введение в состав редколлегии литературно-художественного альманаха «Волга» от Куйбышевского отделения Союза писателей РСФСР.

1960

Январь. Поездка в Москву в издательство «Молодая гвардия» по поводу

издания сборника «Глубинка». Начало работы в должности редактора литературных передач Ульяновской студии телевидения.

30 мая – 25 августа. Призван на военные сборы на 90 дней в Рязанскую область. Побывал на родине С. А. Есенина в селе Константинове.

Лето. Вышел сборник «Глубинка» – первая книга в центральном московском издательстве («Молодая гвардия»).

В № 21 журнала «Волга» опубликованы стихотворения «Ровесники», «Микула Селянинович», «Осень».

134

1961

Январь. Поездка в Волгоград. Встреча с Ф. Суховым и О. Плебейским. Март. Завершение работы в должности редактора литературных передач

Ульяновской студии телевидения. Поездка в Ташкент на могилу отца. Май. Двухнедельное путешествие по р. Суре с В. Подгорновым. В № 5 журнала «В мире книг» опубликован отзыв Н. Пичугиной

«Глубинка» о сборнике «Глубинка». 25 июня. В газете «Литература и жизнь» опубликована заметка Ф. Сухова

«Вниз по Волге-реке…». В № 7 журнала «Урал» опубликованы стихотворения «Вокзал», «По горам

несмело ходят весны…».

1962

Февраль. Участие в выездном заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР в Горьком.

25 февраля. В газете «Литература и жизнь» опубликована заметка Д. Ковалева «Поэт Волги».

Май. Участие в выездном заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР в Ростове-на-Дону. Посещение станицы Вешенской, встреча с М. А. Шолоховым.

Вышел сборник «Маковое поле» (Ульяновск). Июнь. В кн. 6 журнала «Знамя» опубликована статья Н. Рыленкова «Голос

из глубинки». В № 8 журнала «Нева» опубликованы стихотворения «Сад», «Тебе, весна»,

«И только бы девчонке стать красивой…», «Полнолуние», «Жила-была…», «Осень», «Маковое поле», «Зрячий крест».

В кн. 8 журнала «Знамя» опубликованы стихотворения «Проводы», «След», «Ледолом».

Октябрь – ноябрь. Поездка в Дом творчества в Гаграх. Заезжал в Москву, в Литинститут, где учились друзья-литераторы В. Подгорнов и А. Жуков.

16 октября. Публикация в «Литературной газете» рецензии Е. Исаева «Песня с волжских берегов» на сборник «Маковое поле».

Ноябрь. Публикация в журнале «Октябрь» рецензии Н. Савиной на сборник «Маковое поле».

135

1963

Март. Принят на должность старшего редактора литературных передач Ульяновской студии телевидения.

Публикация сборника «Просыпаются яблони» (Саратов). 2 сентября. Рождение дочерей-близнецов Марины и Светланы. 2 ноября. Смерть друга В. М. Подгорнова.

1964

26 июля – август. Участие в научной экспедиции под руководством преподавателя Ульяновского госпединститута В. С. Шустова, исследовавшей ареал распространения ясеня в бассейне Волги, в лесах поволжского края.

1965

7 января. Рождение сына Ивана. Март. Участие во II-м съезде писателей РСФСР. Сентябрь. Приезд в Ульяновск к Благову Ф. Сухова.

1966 В № 1 журнала «Волга» опубликовано стихотворение «Стволов березовых,

радушных…», а в № 2 – «Клич журавлиный», «Устала вишня…», «Как скрытно в пойме…», «После заката», «К вам, деревья…».

Февраль. Назначен исполняющим обязанности ответственного секретаря Ульяновского отделения Союза писателей РСФСР.

Июль. Уход с должности главного редактора литературных передач Ульяновской студии телевидения.

Введение в состав редакционной коллегии литературно-художественного общественно-политического журнала Союза писателей РСФСР «Волга».

В № 12 журнала «Волга» опубликованы стихотворения «Озноб осыпал снег с березы…», «Пленные немцы», «Омут», «Песнь великих лесов», «Дорогой лунной захлестнуло пристань…».

136

1967

23 января. Выступление на Саратовском телевидении, посвященное 1-й годовщине журнала «Волга».

Июнь. Окончание работы в должности исполняющего обязанности ответственного секретаря Ульяновского отделения Союза писателей РСФСР.

6 сентября. Участие в передаче на Эстонском телевидении.

1968

Вышел сборник «Имя твое» (Саратов). 7 – 30 июня. Поездка со старшим сыном Мишей в Коктебель. Встреча

с Н. Красновым. В № 9 журнала «Волга» опубликована статья М. Котова «Лица необщее

выражение». Ноябрь. Публикация в журнале «Молодая гвардия» рецензии

С. Романовского «Руки рублевского ангела» на сборник «Имя твое».

1969

Май – июнь. Участие в III-м Всесоюзном Пушкинском празднике поэзии (Псков, Михайловское, Пушкинские горы).

Март. Публикация в журнале «Наш современник» рецензии С. Викулова «Падет ли на душу тревога…» на сборник «Имя твое».

10 декабря. Первая публикация «Поэмы о матери» («Тракт») в газете «Ульяновская правда» в рамках конкурса к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина.

1970

Январь. Избрание решением секретариата правления Союза писателей

РСФСР в состав редколлегии сборника «День поэзии России» (по рекомендации Л. Татьяничевой).

24 – 27 марта. Участие в III-м съезде писателей РСФСР. 27 апреля. Участие в вечере российской поэзии в Центральном доме

литераторов (Москва).

137

1 мая. Приглашен на работу на должность заведующего отделом поэзии журнала «Волга» (Саратов).

28 сентября. Смерть отчима Н. А. Лысова.

1971

Публикация сборника «Звон наковальни» (Москва, «Современник»). 9 июня. В «Литературной газете» опубликована заметка А. Михайлова

«Волжская сюита». В № 10 журнала «В мире книг» опубликован отзыв Л. Чеченевой «Творец

красоты» о сборнике «Звон наковальни». В № 12 журнала «Дружба народов» опубликована статья Л. Лавлинского

«Солнце в лесных закромах».

1972

Май. Руководство зональным семинаром молодых литераторов Поволжья (Саратов). Благодарность за подписью Ю. Бондарева.

Апрель. Участие, вместе с Г. И. Коноваловым, астраханскими, куйбышевскими и саратовскими поэтами, в литературном вечере поэзии во Дворце книги г. Ульяновска.

12 мая. Смерть А. А. Пластова. Июль. Публикация в журнале «Волга» рецензии В. Смирнова

«Живописная сила» на сборник «Звон наковальни». Отдельной книгой выходит поэма «Тракт» («Поэма о матери») (Саратов). В книге Г. И. Коновалова «Тугие крылья таланта» (Саратов) опубликована

статья «Русый ветер России».

1973

Публикация сборника «Ладонь на ладони» (Москва, «Советская Россия»). Членство в редакционно-издательском совете Приволжского книжного

издательства (Саратов). Избрание членом редакционного совета издательства «Современник»

(Москва). В № 8 журнала «Литературное обозрение» опубликована заметка

В. Харчева «Поэма о матери».

138

1974

Март. Переезд семьи Благова на жительство в Саратов. Публикация в № 3 журнала «Наш современник» рецензии О. Авдеевой «Высокий полдень» на сборник «Ладонь на ладони».

В № 4 журнала «Волга» опубликованы стихотворения «Военкомат образца 41 – 45 гг.», «С войны вернулся», «Иван да Марья», «Кончается, значит, прописка…», «Глаза», «…И в первый же цветок готовый…», «После заката», «Ты стала мной…», «Лес – ни с чем погорелец…», «Сам» и статьи С. Викулова «Ожидание и вера».

Ноябрь. Активное участие в Днях советской литературы в Саратовской области. Благодарность за подписью С. Михалкова.

10 – 14 декабря. Участие по приглашению С. Михалкова в выездном секретариате Союза писателей РСФСР, посвященном поэзии 70-х годов (Смоленск).

1975

Публикация сборника «Поклонная гора» (Саратов) со вступительной

статьей С. Викулова «Ожидание и вера». 29 мая. Первый сердечный приступ. Диагноз – стенокардия. По этому

поводу Благов купил бутылку коньяка и отправился к В. С. Шустову. 18 июля. В газете «Литературная Россия» опубликована рецензия

Е. Мельникова «Великое постоянство» на сборник «Поклонная гора» (1975). 15 – 18 декабря. Участие в качестве делегата на IV-м съезде писателей

РСФСР. Избрание в состав ревизионной комиссии Союза писателей РСФСР.

1976

29 – 30 января. Участие на юбилейном (10 лет) заседании редколлегии журнала «Волга» (Саратов).

21 июня. Участие на VI-м съезде писателей СССР. Сентябрь. Уход с должности зав. отделом поэзии журнала «Волга».

Возвращение в Ульяновск. Начало работы в должности ответственного секретаря Ульяновской областной писательской организации.

139

1977

Публикация сборника «Стихотворения» (Москва, «Советская Россия») со вступительной заметкой В. Кочеткова.

1978

22 декабря. Участие в вечере поэзии «В семье единой» в Центральном

доме литераторов (Москва).

1979

Публикация сборника «Поклонная гора» (Москва, «Современник») со вступительным словом Н. Старшинова.

В книге Д. Ковалева «Наедине с жизнью» (Москва) опубликована статья о Благове «Поэт Волги».

В вып. 24 альманаха «Поэзия» опубликованы стихотворения «Плач Ярославны», «Было – не было», «На языческой пасеке», «И треснула зимы державная опора…».

В № 24 журнала «Поэзия» опубликована статья В. Кочеткова «Вдали от столицы».

1980

3 марта. Избрание на XIII-й Ульяновской областной конференции членом

правления областной организации «Знание». Апрель. В журнале «Литературное обозрение» опубликована рецензия

В. Кочеткова «Несуетное слово» на сборник «Поклонная гора» (1979). Июнь. В журнале «Волга» опубликована рецензия В. Смирнова «Плоть

от плоти земли» на сборник «Поклонная гора» (1979). 9 – 12 декабря. Участие в качестве делегата на V-м съезде писателей

РСФСР. В вып. 26 альманаха «Поэзия» опубликовано стихотворение «Было –

не было», а в 27-м – «Кипрей», «Вот и дело загудело…», «Тряхни вожжой…».

140

1981

Январь. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР награжден Почетной грамотой за многолетнюю плодотворную литературную и общественную деятельность.

Публикация сборника «Свет лица» (Москва, «Молодая гвардия») со вступительной статьей В. Кочеткова «Несуетное слово».

Публикация сборника «Было – не было» (Саратов). 27 июня – 4 июля. Участие на VII-м съезде писателей СССР.

1982

10 декабря. Публикация в газете «Литературная Россия» рецензии С. Педенко «Со дна вскипающая борозда…» на сборник «Поклонная гора» (1979).

Декабрь. Участие на объединенном пленуме правления творческих союзов СССР и РСФСР.

1983

Апрель. Уход с должности ответственного секретаря Ульяновской

областной писательской организации. Назначение на должность главного редактора журнала «Волга» (Саратов).

Избрание депутатом областного Совета депутатов г. Саратова. 18 ноября. Публикация в газете «Советская Россия» заметки

В. Дворянскова «Рубежи зрелости». 9 декабря. Публикация в газете «Литературная Россия» отзыва

Н. Наседкина «России красота: О книге стихов и поэм Николая Благова "Поклонная гора"».

Декабрь. Участие в качестве делегата от Заводского района Саратова на Саратовской городской партийной конференции.

15 декабря. В газете «Советская Россия» опубликовано Постановление Совета Министров РСФСР о присуждении Государственной премии РСФСР 1983 года в области литературы, искусства и архитектуры (в числе лауреатов – Н. Н. Благов).

141

16 декабря. Вручение Государственной премии РСФСР им. М. Горького (Москва). Публикация в журнале «Книжное обозрение» заметок «Лауреаты России», в числе которых – заметка о Н. Н. Благове.

Публикация в журнале «Волга» стихотворений «Трактористки войны», «Памятник».

28 декабря. В «Литературной газете» под рубрикой «Говорят писатели – лауреаты Государственных премий РСФСР за 1983 год» опубликовано высказывание Н. Н. Благова.

В № 12 журнала «Волга» опубликованы стихотворения «Трактористки войны», «Память».

1984

1 января. В газете «Ульяновская правда» опубликовано интервью

с Н. Н. Благовым «Встречного ветра». Публикация сборника «Поклонная гора» (Москва, «Советская Россия»)

со вступительным словом Н. Старшинова. Сентябрь. Уход с должности главного редактора журнала «Волга».

1985

Публикация сборника «Створы» (Саратов).

1986

Июль. Публикация в № 7 журнала «Наш современник» рецензии С. Страшнова «Скрытая сила течения» на сборник «Поклонная гора» (1984).

1987

Постановлением секретариата Союза писателей СССР избирается членом

Совета СП по поэзии от г. Ульяновска. В № 5 журнала «Наш современник» опубликованы стихотворения

«На Руси», «Трактористки войны», «Зона затопления», «Арине Родионовне», «Молчание с Царь-пушкой», «Смущение колодца».

В № 8 журнала «Волга» опубликовано стихотворение «Жар-слово».

142

В вып. 48 альманаха «Поэзия» опубликованы стихотворения «Пожар», «Арине Родионовне», «Трактористки войны».

1988

В № 1 журнала «Волга» опубликована поэма «Тяжесть плода». Апрель. Выход на пенсию по инвалидности (II-я группа). В № 9 журнала «Волга» опубликованы стихотворения «Набатное

прощание», «Сталин», «Смятение».

1990

3 августа. В газете «Литературная Россия» опубликована заметка Л. Бурдина «Не унижайся в укоризне…».

1991

Публикация сборника «Жар-слово» (Саратов) со вступительным словом

В. Азанова «Народный талант».

1992

27 мая. Смерть Н. Н. Благова. Похоронен на кладбище с. Крестовые Городищи.

1994

19 августа. При поддержке Ульяновского областного отделения

Всероссийского фонда культуры на доме № 3 по улице Матросова г. Ульяновска установлена мемориальная доска в честь памяти поэта.

1997

В сборнике материалов областной научно-практической конференции

«Краеведение в системе общего образования», посвященной 350-летию Симбирска (Ульяновск) опубликованы тезисы доклада В. И. Чернышева «Н. Благов в школе».

143

В сборнике стихотворений В. Масюкова «Последняя радуга» (Ульяновск) опубликовано стихотворение «Портрет поэта Николая Благова».

2000

В № 1 журнала «Мономах» (Ульяновск) опубликована беседа О. Шейпак

с Л. И. Благовой «Не столь различны меж собой…».

2001

В краеведческом пособии «Родное слово (фольклор, язык, литература)» (Ульяновск) опубликована работа В. И. Чернышева «Н. Н. Благов».

2002

В методическом пособии «Филологическое краеведение. XX век»

(Ульяновск) опубликована работа Г. М. Шибагетдиновой «Цикл уроков по творчеству Н. Н. Благова. 11 класс».

Публикация сборника стихотворений «Поклонная гора» (Ульяновск). Во втором томе книги «Великая Отечественная война в лирике и прозе»

(Москва) опубликовано стихотворение «Памятник».

2003

Выход в свет биографического очерка Ж. А. Трофимова «Николай Благов, поэт и гражданин» (Ульяновск).

2004

В сборнике «Фольклор. Литература. Книга: Исследования молодых

филологов» (Ульяновск) опубликована статья Р. Ш. Сарчина «Лирический субъект в поэзии Н. Н. Благова о войне».

2005

В сборнике «Час мужества: Стихи о войне» (Москва) опубликованы

стихотворения «Памятник», «Было – не было».

144

В «Вестнике УлГПУ» опубликована статья Р. Ш. Сарчина «Начало пути: к вопросу о формировании поэтического мира Н. Благова».

В сборнике «Гуманизация и гуманитаризация образования XXI века: Материалы 6-ой научно-методической конференции памяти И. Н. Ульянова "Гуманизация и гуманитаризация образования XXI века"» (Ульяновск) опубликована статья Р. Ш. Сарчина «70–80-е гг. в поэтической биографии Н. Н. Благова».

2006

Март. В межвузовском сборнике научных трудов «Проблемы

взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма» (Ульяновск, УлГПУ) опубликована статья Р. Ш. Сарчина «Субъектная структура лирики Н. Н. Благова», а в журнале «Мономах» – его заметка о поэме Н. Н. Благова «Волга» «Волга, слава тебе!..».

20 октября. В Ульяновском государственном педагогическом университете им. И. Н. Ульянова Р. Ш. Сарчиным защищена кандидатская диссертация «Поэтический мир Н. Н. Благова».

2007

Февраль. Публикация сборника стихотворений «Тяжесть плода» (Самара,

Самарское книжное издательство; Ульяновск, «Артишок») со вступительной заметкой А. П. Рассадина «Тяжесть плода (о жизни и творчестве Н. Н. Благова)».

2008

В Ульяновске при поддержке губернатора и правительства Ульяновской

области издается книга Р. Ш. Сарчина «Николай Благов».

145

Библиография

Книги Н. Н. Благова

1. Ветер встречный: Стихи. – Ульяновск: Ульянов. правда, 1955. 2. Волга: Поэма и стихи. – Ульяновск: Ульянов. правда, 1957. 3. Денница: Стихи. – Ульяновск: Ульянов. кн. изд-во, 1959. 4. Глубинка: Стихи. – М.: Мол. гвардия, 1960. 5. Маковое поле: Стихи. – Ульяновск: Ульянов. кн. изд-во, 1962. 6. Просыпаются яблони: Стихи и поэма. – Саратов: Саратов. кн. изд-во, 1963. 7. Имя твое: Стихи и поэма. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1968. 8. Звон наковальни: Стихи и поэма. – М.: Современник, 1971. 9. Тракт. Петербург – Симбирск. 1887 г.: Поэма. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1972. 10. Ладонь на ладони: Стихи и поэмы. – М.: Сов. Россия, 1973. 11. Поклонная гора: Стихи и поэмы. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1975. 12. Стихотворения. – М.: Сов. Россия, 1977. 13. Поклонная гора: Стихи и поэмы. – М.: Современник, 1979. 14. Свет лица: Избранное. – М.: Мол. гвардия, 1981. 15. Было – не было: Стихи и поэмы. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1981. 16. Поклонная гора: Стихотворения и поэмы. – М.: Сов. Россия, 1984. 17. Створы: Стихи. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1985. 18. Жар-слово: Стихи и поэмы. – Саратов: Приволж. кн. изд-во, 1991. 19. Поклонная гора: Стихи и поэмы. – Ульяновск: «Симбирская книга», 2002. 20. Тяжесть плода: Стихи и поэмы. – Самара: «Самарское книжное издательство»; Ульяновск: Издательская группа «Артишок», 2006.

146

Работы о жизни и творчестве поэта

Авдеева О. Высокий полдень // Наш современник. – 1974. – № 3. – С. 183-186. Азанов В. И. Народный талант // Благов Н.Н. Жар-слово: Стихи и поэмы. – Саратов, 1991. – С. 5-12. Викулов С. В. Ожидание и вера // Волга. – 1974. – №4. – С. 172-177. Викулов С. «Падет ли на душу тревога…» // Наш современник. – 1969. – № 3. – С. 110-115. Денисова И. В добрый путь! // Смена. – 1958. – № 8. – С. 18. Исаев Е. Песня с волжских берегов // Лит. газета. – 1962. – 16 октября. Ковалев Д. Поэт Волги // Ковалев Д. Наедине с жизнью. – М., 1979. – С. 173-175. Кочетков В. Вдали от столицы // Поэзия: Альманах. – 1979. – № 24. – С. 12-15. Кочетков В. Несуетное слово // Лит. обозрение. – 1980. – № 4. – С. 67-69. Лавлинский Л. Солнце в лесных закромах // Дружба народов. – 1971. – № 12. – С. 269-272. Михайлов А. Волжская сюита // Лит. газета. – 1971. – 9 июня. Наседкин М. России красота: О книге стихов и поэм Николая Благова «Поклонная гора» // Лит. Россия. – 1983. – 9 декабря. Педенко С. «Со дна вскипает борозда»: О книге Николая Благова «Поклонная гора» // Лит. Россия. – 1982. – 10 декабря. Рыленков Н. Голос из глубинки // Знамя. – 1962. – Кн. 6. – С. 222-224. Сарчин Р. Ш. Николай Благов. – Ульяновск, 2008. Страшнов С. Скрытая сила течения // Наш современник. – 1986. – № 7. – С. 187-188. Сухов Ф. Вниз по Волге-реке… // Литература и жизнь. – 1961. – 25 июня. Трофимов Ж. А. Николай Благов, поэт и гражданин. Биографический очерк. – Ульяновск, 2002. Фоломин Ф. Половодье чувств // Литература и жизнь. – 1959. – 24 июля. Харчев В. Поэма о матери // Лит. обозрение. – 1973. – №8. – С. 58-59. Чеченева Л. Творец красоты // В мире книг. – 1971. – № 10. – С. 32.

147

Содержание

От автора…………………………………………………………………………… 3 Глава 1. Жизненный и творческий путь………………………………………...4 Начало. Андреевка…………………………………………………………………...4 «В войну в тыловой опустевшей России…»……………………………………….8 Становление……..………………………………………………………………….19 «Все мои главные стихи – о деревне…»………………………………………….25 50 – 60-е: поэтическая зрелость…………………………………………………...32 «Родной моей России красота…»…………………………………………………39 70 – 80-е: сомнения, утраты, поиски………………………………………………48 Глава 2. Лирика…………………………………………………………………...59 Лирический субъект………………………………………………………………..59 Сюжетная и пространственно-временная организация………………………….65 Глава 3. Поэмы…………………………………………………………………….94 Поэма Н. Н. Благова в поэмном контексте 60 – 80-х гг. XX века……………….94 «Волга»……………………………………………………………………………...98 «Изба»……………………………………………………………………………...112 «Тяжесть плода»…………………………………………………………………..116 Вместо заключения. Мотив «клада» в лирике Н. Н. Благова……………..120 Послесловие (Л. А. Сапченко) ………………………………………………….128 Основные вехи жизни и творчества Н. Н. Благова……………………........130 Библиография……………………………………………………………………145

148

Сарчин Рамиль Шавкетович

Поэтический мир Николая Благова

Монография