Адольф Гитлер. Моя борьбаAdolf Hitler. Mein Kampf

Впервые данный перевод книги Адольфа Гитлера былопубликован издательством "Т-Око" в 1992 году и был при этомзаявлен как "перевод, автор которого неизвестен". До настоящеговремени автор (или авторы) этого перевода не заявили своих правна данную работу. Судя по грамматике и стилистике, этот переводделался вскоре после немецкого издания этой книги(предположительно, в 1933 г.). Независимо от того, жив ли донастоящего времени переводчик или нет, имущественные авторскиеправа на перевод сохраняются в течение 50 лет с первойпубликации, т.е. с 1992 года. Однако ввиду того, что самоавторство так и не было заявлено, с этим текстом сейчас (намомент начала Web-публикации) можно обращаться как с"общественным достоянием". Если автор перевода сможет доказатьсвое авторство (что сомнительно) и при этом будет возражатьпротив Web-публикации (что тоже сомнительно, ибо для этогонужно, чтобы такая публикация препятствовала потенциальномуполучению автором какого-либо гонорара, что подразумеваетжелание какого-либо книжного или Web-издательства коммерческииспользовать этот текст - чего, надеюсь, в обозримое будущее ниу какого издательства не появится [издание "Т-Око" имеломинимальный тираж и преследовало только информационные цели]),публикация будет прекращена. По сравнению с первым книжным изданием, в данном изданииграмматика исправлена на современную и исправлены найденныеопечатки, исправлен порядок размещения блоков текста. Предоставление открытого доступа к этому тексту имеетцелью не пропаганду идей национал-социализма, а предоставлениевозможности для изучения этого важного с точки зрения истории икультуры документа. Рекомендуется для изучения всем, занимающимся политикой.

ПРЕДИСЛОВИЕ

1 апреля 1924 г. я был заключен в крепость Ландcберг -согласно приговору мюнхенского суда. Я получил досуг,позволивший мне после многих лет беспрерывной работы засесть записание книги, которую многие мои друзья уже давно приглашалименя написать и которая мне самому кажется полезной для нашегодвижения. Я решился в двух томах не только изложить цели нашегодвижения, но и дать картину его развития. Такая форма дастбольше, чем простое изложение нашего учения. При этом я получил возможность изложить также историюсвоего собственного развития. Это оказалось необходимым и дляпервого и для второго томов моей работы, поскольку мне нужнобыло разрушить те гнусные легенды, которые сочиняются еврейскойпрессой с целью моей компрометации. В этой моей работе яобращаюсь не к чужим, а к тем сторонникам нашего движения,которые всем сердцем ему сочувствуют, но которые хотят понятьего возможно глубже и интимнее. Я знаю, что симпатии людейлегче завоевать устным, чем печатным словом. Всякое великоедвижение на земле обязано своим ростом великим ораторам, а невеликим писателям. Тем не менее, для того чтобы наше учениенашло себе законченное изложение, принципиальная сущность егодолжна быть зафиксирована письменно. Пусть оба предлагаемыхтома послужат камнями в фундаменте общего дела.

Автор Крепость Ландсберг

ПОСВЯЩЕНИЕ

9 ноября 1923 г. в 12 ч. 30 мин, по полуночи перед зданиемцейхгауза и во дворе бывшего военного министерства в Мюнхенепали в борьбе за наше дело с твердой верой в возрождение нашегонарода следующие бойцы:

Альфарт Феликс, купец, род. 5 июля 1901 г. Бауридль Андрей, шапочник, род. 4 мая 1879 г. Казелла Теодор, банковский служащий, род. 8 авг. 1900 г. Эрлих Вильгельм, банковский служащий, род. 27 янв. 1901 г. Фауст Мартин, банковский служащий, род. 19 авг. 1894 г. Рехенбергер Антон, слесарь, род. 28 сент. 1902 г. Кернер Оскар, купец, род. 4 янв. 1875 г. Кун Карл, оберкельнер, род. 27 июля 1897 г. Лафорс Карл, студент, род. 28 окт. 1904 г. Нейбауэр Курц, служитель, род. 27 марта 1899 г. Папе Кляус, купец, род. 16 авг. 1904 г. Пфортен Теодор, судья, род. 14 мая 1873 г. Рикмерс Иоганн, военный, род. 7 мая 1881 г. Шейбнер-Рихтер Эрвин, инженер, род. 9 янв. 1884 г. Стронский Лоренц, инженер, род. 14 марта 1899 г. Вольф Вильгельм, купец, род. 19 окт. 1898 г.

Так называемое национальное правительство отказало павшимгероям в братской могиле. Я посвящаю первый том этой работы памяти этих бойцов.Имена этих мучеников навсегда останутся светлыми маяками длясторонников нашего движения.

Адольф Гитлер

Крепость Ландсберг. 16 октября 1924 г.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РАСПЛАТА *

ГЛАВА 1. В ОТЧЕМ ДОМЕ

Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт,что судьба предназначила мне местом рождения именно городокБраунау на Инне. Ведь этот городок расположен как раз награнице двух немецких государств, объединение которых покрайней мере нам, молодым, казалось и кажется той заветнойцелью, которой нужно добиваться всеми средствами. Немецкая Австрия во что бы то ни стало должна вернуться влоно великой германской метрополии и при том вовсе не посоображениям хозяйственным. Нет, нет. Даже если бы этообъединение с точки зрения хозяйственной было безразличным,более того, даже вредным, тем не менее объединение необходимо.Одна кровь - одно государство! До тех пор пока немецкийнарод не объединил всех своих сынов в рамках одногогосударства, он не имеет морального права стремиться кколониальным расширениям. Лишь после того как немецкоегосударство включит в рамки своих границ последнего немца, лишьпосле того как окажется, что такая Германия не в состояниипрокормить - в достаточной мере все свое население, -возникающая нужда дает народу моральное право на приобретениечужих земель. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогдакровавые слезы войны ерошат землю, которая должна обеспечитьхлеб насущный будущим поколениям. Таким образом упомянутый маленький городок кажется мнесимволом великой задачи. Но и в другом отношении городок этот поучителен для нашейэпохи. Более 100 лет назад это незаметное гнездо стало аренойтаких событий, которые увековечили его в анналах германскойистории. В год тяжелейших унижений нашего отечества в этомгородишке пал смертью героя в борьбе за свою несчастную горячолюбимую родину нюренбержец Иоганн Пальм, по профессии

книготорговец, заядлый "националист" и враг французов. Упорноотказывался он выдать своих соучастников, которые в глазахврага должны были нести главную ответственность. Совсем как ЛеоШлягетер! Французским властям на него тоже донеслиправительственные агенты. Полицейский директор из Аугсбургаприобрел печальную славу этим предательством и создал такимобразом прообраз современных германских властей, действующихпод покровительством г-на Зеверинга. В этом небольшом городишке, озаренном золотыми лучамимученичества за депо немецкого народа, в этом городишке,баварском по крови, австрийском по государственнойпринадлежности, в конце 80-х годов прошлого столетия жили моиродители. Отец был добросовестным государственным чиновником,мать занималась домашним хозяйством, равномерно деля своюлюбовь между всеми нами - ее детьми. Только очень немногоеосталось в моей памяти из этих времен. Уже через очень короткоевремя отец мой должен был оставить полюбившийся ему пограничныйгородок и переселиться в Пассау, т. е. осесть уже в самойГермании. Жребий тогдашнего австрийского таможенного чиновникачастенько означал бродячую жизнь. Уже через короткое время отецдолжен был опять переселиться на этот раз в Линд. Там онперешел на пенсию. Конечно это не означало, что старик получилпокой. Как сын бедного мелкого домовладельца он и смолоду неимел особенно спокойной жизни. Ему не было еще 13 лет, когдаему пришлось впервые покинуть родину. Вопреки предостережению"опытных" земляков он отправился в Вену, чтобы там изучитьремесло. Это было в 50-х годах прошлого столетия. Тяжелоконечно человеку с провизией на три гульдена отправлятьсянаугад без ясных надежд и твердо поставленных целей. Когда емуминуло 17 лет, он сдал экзамен на подмастерья, но в этом необрел удовлетворения, скорее наоборот. Годы нужды, годыиспытаний и несчастий укрепили его в решении отказаться отремесленничества и попытаться добиться чего-нибудь "болеевысокого". Если в прежние времена в деревне его идеалом былостать священником, то теперь, когда его горизонты в большомгороде чрезвычайно расширились, его идеалом стало - добитьсяположения государственного чиновника. Со всей цепкостью инастойчивостью, выкованными нуждой и печалью уже в детскиегоды, 17-летний юноша стал упорно добиваться своей цели и -стал чиновником. На достижение этой цели отец потратил целых 23года. Обет, который он дал себе в жизни, - не возвращаться всвою родную деревню раньше, чем он станет "человеком" - былтеперь выполнен. Цель была достигнута; однако в родной деревне, откуда отецушел мальчиком, теперь уже никто не помнил его, и сама деревнястала для него чужой. 56 лет от роду отец решил, что можно отдохнуть. Однако итеперь он не мог ни одного дня жить на положении "бездельника".Он купил себе в окрестностях австрийского городка Ламбахапоместье, в котором сам хозяйствовал, вернувшись таким образомпосле долгих и трудных годов к занятиям своих родителей. В эту именно эпоху во мне стали формироваться первыеидеалы. Я проводил много времени на свежем воздухе. Дорога кмоей школе была очень длинной. Я рос в среде мальчугановфизически очень крепких, и мое времяпрепровождение в их кругуне раз вызывало заботы матери. Менее всего обстановкарасполагала меня к тому, чтобы превратиться в оранжерейноерастение. Конечно я менее всего в ту пору предавался мыслям отом, какое призвание избрать в жизни. Но ни в коем случае моисимпатии не были направлены в сторону чиновничьей карьеры. Ядумаю, что уже тогда мой ораторский талант развивался в тех

более или менее глубокомысленных дискуссиях, какие я вел сосвоими сверстниками. Я стал маленьким вожаком. Занятия в школедавались мне очень легко; но воспитывать меня все же было деломне легким. В свободное от других занятий время я учился пению вхоровой школе в Ламбахе. Это давало мне возможность частобывать в церкви и прямо опьяняться пышностью ритуала иторжественным блеском церковных празднеств. Было бы оченьнатурально, если бы для меня теперь должность аббата сталатаким же идеалом, как им в свое время для моего отца быладолжность деревенского пастора. В течение некоторого времениэто так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторскиеталанты его драчуна сынишки, ни мои мечты о том, чтобыстать аббатом. Да и я сам очень скоро потерял вкус к этойпоследней мечте, и мне стали рисоваться идеалы, болеесоответствующие моему темпераменту. Перечитывая много раз книги из отцовской библиотеки, яболее всего останавливал свое внимание на книгах военногосодержания, в особенности на одном народном издании историифранко-прусской войны 1870-1871 г. Это были два томаиллюстрированного журнала этих годов. Эти тома я стал с любовьюперечитывать по несколько раз. Прошло немного времени, и эпохаэтих героических лет стала для меня самой любимой. Отныне ябольше всего мечтал о предметах, связанных с войной и с жизньюсолдата. Но и в другом отношении это получило для меня особеннобольшое значение. В первый раз во мне проснулась пока ещенеясная мысль о том, какая же разница между теми немцами,которые участвовали в этих битвах, и теми, которые остались встороне от этих битв. Почему это, спрашивал я себя, Австрия непринимала участия в этих битвах, почему отец мой и всеостальные стояли в стороне от них? Разве мы тоже не немцы, каки все остальные, разве все мы не принадлежим к одной нации? Этапроблема впервые начала бродить в моем маленьком мозгу. Сзатаенной завистью выслушивал я ответы на мои осторожныевопросы, что-де не каждый немец имеет счастье принадлежать кимперии Бисмарка. Понять этого я не мог.

x x x

Возник вопрос об отдаче меня в школу. Учитывая все мои наклонности и в особенности мойтемперамент, отец пришел к выводу, что отдать меня в гимназию,где преобладают гуманитарные науки, было бы неправильно. Емуказалось, что лучше определить меня в реальное училище. В этомнамерении укрепляли его еще больше мои очевидные способности крисованию - предмет, который по его убеждению в австрийскойгимназии был в совершенном забросе. Возможно, что тут сыгралроль и его собственный опыт, внушивший ему, что в практическойжизни гуманитарные науки имеют очень мало значения. В общем ондумал, что его сын, как и он сам, должен со временем статьгосударственным чиновником. Горькие годы его юности заставилиего особенно ценить те достижения, которых он впоследствиидобился своим горбом. Он очень гордился, что сам своим трудомдостиг всего того, что он имел, и ему хотелось, чтобы сын пошелпо той же дороге. Свою задачу он видел только в том, чтобыоблегчить мне этот путь. Сама мысль о том, что я могу отклонить его предложение ипойти по совсем другой дороге, казалась ему невозможной. В егоглазах решение, которое он наметил, было само собоюразумеющимся. Властная натура отца, закалившаяся в тяжелойборьбе за существование в течение всей его жизни, не допускала

и мысли о том, что неопытный мальчик сам будет избирать себедорогу. Да он считал бы себя плохим отцом, если бы допустил,что его авторитет в этом отношении кем-либо может оспариваться. И тем не менее оказалось, что дело пошло совсем по-иному. В первый раз в моей жизни (мне было тогда всего 11 лет) яоказался в роли оппозиционера. Чем более сурово и решительноотец настаивал на своем плане, тем более упрямо и упорно сынего настаивал на другом. Я не хотел стать государственным чиновником. Ни увещания, ни "серьезные" представления моего отца немогли сломить сопротивления. Я не хочу быть чиновником.Нет и Нет! Все попытки отца внушить мне симпатии к этойпрофессии рассказами о собственном прошлом достигали совершеннопротивоположных результатов. Я начинал зевать, мне становилосьпротивно при одной мысли о том, что я превращусь в несвободногочеловека, вечно сидящего в канцелярии, не располагающего своимсобственным временем и занимающегося только заполнениемформуляров. Да и впрямь, какие мысли такая перспектива могла будить вмальчике, который отнюдь не был "хорошим мальчиком" в обычномсмысле этого слова. Учение в школе давалось мне до смешноголегко. Это оставляло мне очень много времени, и я свой досугпроводил больше на солнце нежели в комнате. Когда теперь любыеполитические противники, досконально исследуя мою биографиюпытаются "скомпрометировать" меня, указывая на легкомысленнопроведенную мною юность, я часто благодарю небо за то, чтовраги напоминают мне о тех светлых и радостных днях. В ту порувсе возникавшие "недоразумения" к счастью разрешались в лугах илесах, а не где-либо в другом месте. Когда я поступил в реальное училище, в этом отношении дляменя изменилось немногое. Но теперь мне пришлось разрешить ещеодно недоразумение - между мной и отцом. Пока планы отцасделать из меня государственного чиновника наталкивались толькона мое принципиальное отвращение к профессии чиновника,конфликт не принимал острой формы. Я мог не всегда возражатьотцу и больше отмалчиваться. Мне было достаточно моейсобственной внутренней решимости отказаться от этой карьеры,когда придет время. Это решение я принял и считал егонепоколебимым. Пока я просто молчал, взаимоотношения с отцомбыли сносные. Хуже стало дело, когда мне пришлось начатьпротивопоставлять свой собственный план плану отца, а этоначалось уже с 12-летнего возраста. Как это случилось, я и самтеперь не знаю, но в один прекрасный день мне стало вполнеясным, что я должен стать художником. Мои способности крисованию были бесспорны - они же послужили одним из доводовдля моего отца отдать меня в реальную школу. Но отец никогда недопускал и мысли, что это может стать моей профессией.Напротив! Когда я впервые, отклонив еще раз излюбленную идеюотца, на вопрос, кем бы я сам хотел стать, сказал - художником,отец был поражен и изумлен до последней степени. "Рисовальщиком? Художником?" Ему показалось, что я рехнулся или он ослышался. Но когдая точно и ясно подтвердил ему свою мысль, он набросился на менясо всей решительностью своего характера. Об этом не может бытьи речи. "Художником?! Нет, никогда, пока я жив!" Но так как сын в числе других черт унаследовал от отца иего упрямство, то с той же решительностью и упорством онповторил ему свой собственный ответ. Обе стороны остались при своем. Отец настаивал на своем"никогда!", а я еще и еще раз заявлял "непременно буду". Конечно этот разговор имел невеселые последствия. Старик

ожесточился против меня, а я, несмотря на мою любовь к отцу, -в свою очередь против него. Отец запретил мне и думать о том,что я когда-либо получу образование художника. Я сделал одиншаг дальше и заявил, что тогда я вообще ничему учиться не буду.Конечно такие мои "заявления" ни к чему хорошему привести немогли и только усилили решение отца настоять на своем во что быто ни стало. Мне ничего не оставалось, как замолчать и начатьпроводить свою угрозу в жизнь. Я думал, что когда отец убедитсяв том, как плохи стали мои успехи в реальном училище, он такили иначе вынужден будет пойти на уступки. Не знаю, удался ли бы мой расчет, но пока что я достигтолько очевидного неуспеха в школе. Я стал учиться только тому,что мне нравилось, в особенности тому, что по моим расчетаммогло мне впоследствии пригодиться для карьеры художника. То,что в этом отношении казалось мне малопригодным или что вообщеменя не привлекало, я стал совершенно саботировать. Мои отметкив эту пору были совершенно разноречивы: то я получал"похвально" или "превосходно", то "удовлетворительно" или"плохо". Лучше всего я занимался географией и историей. Этобыли два моих любимых предмета, по которым я был первымучеником в классе. Когда я теперь после многих лет оглядываюсь назад на этупору, то совершенно ясно передо мной обрисовываются два оченьважных обстоятельства: Первое: я стал националистом. Второе: я научился изучать и понимать историю. Старая Австрия была "государством национальностей". Немец, живущий в Германской империи, в сущности не можетили по крайней мере тогда не мог представить себе, какоезначение этот факт имеет для повседневной жизни каждого,живущего в таком государстве национальностей. В шуме чудесныхпобед героических армий в франко-прусской войне германцыпостепенно стали все больше чуждаться немцев, живущих по тусторону германской границы, частью перестали их даже понимать.Все чаще и чаще стали смешивать - особенно в отношенииавстрийских немцев - разлагающуюся монархию с народом в корнездоровым. Люди не поняли, что если бы австрийские немцы не быличистокровными, у них никогда не хватило бы сил на то, чтобы втакой мере наложить свой отпечаток на жизнь 52-миллионногогосударства. А между тем австрийские немцы сделали это в такоймере, что в Германии могла даже возникнуть ошибочная мысль,будто Австрия является немецким государством. Либо этосовершенно небывалая нелепость, либо - блестящее свидетельствов пользу 10 миллионов австрийских немцев. Лишь очень немногиегерманцы имели сколько-нибудь ясное представление о тойнапряженной борьбе, которая шла в Австрии вокруг немецкогоязыка, вокруг немецкой школы и немецкой культуры. Толькотеперь, когда такие же печальные обстоятельства выпали на долюмиллионам германских немцев, которым приходится переноситьчужеземное иго и, страстно мечтая о воссоединении со своимотечеством, добиваться по крайней мере своего священного праваговорить на родном языке, - только теперь в широких кругахгерманского населения стали понимать, что означает бороться засвою народность. Теперь уже многие поймут, какую великую рольиграли австрийские немцы, которые, будучи предоставлены самимсебе, в течение веков умели охранять восточную границунемецкого народа, умели в долгой изнурительной борьбеотстаивать немецкую языковую границу в такую эпоху, когдагерманская империя очень интересовалась колониями, но оченьмало внимания обращала на собственную плоть и кровь усобственных своих границ.1

Как всюду и везде во всякой борьбе, так и в борьбе зародной язык внутри старой Австрии было три слоя: борцы,равнодушные и изменники. Уже на школьной скамье замечалась этадифференциация. В борьбе за родной язык самым характернымвообще является то, что страсти захлестывают, пожалуй, сильнеевсего именно школьную скамью, где как раз подрастает новоепоколение. Вокруг души ребенка ведется эта борьба, и к ребенкуобращен первый призыв в этом споре: "немецкий мальчик", незабывай, что ты немец, а девочка, помни, что ты должна статьнемецкой матерью!" Так и мне выпада на долю уже в сравнительно очень раннейюности принять участие в национальной борьбе, разыгрывавшейся встарой Австрии. Мы собирали денежные фонды, мы украшали своюодежду васильками и черно-красно-золотыми ленточками, мыраспевали вместо австрийского гимна "Deutschland uber alies". Ивсе это несмотря на все запреты. Наша молодежь проходила черезизвестную политическую школу уже в таком возрасте, когдамолодые люди, принадлежащие к национальному государству, еще ине подумывают об участии в борьбе и из сокровищ своейнациональной культуры пользуются только родным языком. Что я вту пору не принадлежал к равнодушным, это само собоюразумеется. В течение самого короткого времени я превратился вфанатического "дейч-национала", что тогда, конечно было совсемне идентично с тем, что сейчас вкладывается в это партийноепонятие. Я развивался в этом направлении так быстро, что уже в15-летнем возрасте у меня было ясное представление о томразличии, которое существует между династическим "патриотизмом"и народным "национализмом". Я уже в то время стоял запоследний. Тому, кто не дал себе труда сколько-нибудь серьезноизучить внутренние отношения при габсбургской монархии, этообстоятельство покажется, быть может, непонятным. Уже однопреподавание истории в школе при тогдашнем положении вещей вавстрийском государстве неизбежно должно было порождать такоеразвитие. Ведь в сущности говоря, специально австрийскойистории почти не существует. Судьбы этого государства настолькотесно связаны с жизнью и ростом всего немецкого народа, чторазделить историю на германскую и австрийскую почти немыслимо.Когда Германия стала разделяться на две державы, само этоделение как раз и превратилось в предмет германской истории. Сохранившиеся в Вене символы прежнего могуществагерманской империи служат чудесным залогом вечного единства.Крик боли, вырвавшийся из груди австрийских немцев в дникрушения габсбургского государства, клич о присоединении кГермании - все это было только результатом глубокого чувства,издавна заложенного в сердцах австрийских немцев, которыеникогда не переставали мечтать о возвращении в незабвенныйотчий дом. Но этого факта никогда нельзя было бы объяснить,если бы самая постановка дела воспитания каждого отдельногоавстрийского немца в школе не порождала этого общего чувстватоски по воссоединению с Германией. Здесь источник, которыйникогда не иссякнет. Память о прошлом все время будетнапоминать будущее, как бы ни старались покрыть мраком забвенияэту проблему. Преподавание мировой истории в средней школе еще и сейчаснаходится на очень низкой ступени. Лишь немногие учителяпонимают, что целью исторического преподавания никогда недолжно быть бессмысленное заучивание наизусть или механическоеповторение исторических дат и событий. Дело совсем не в том,знает ли юноша на зубок, в какой именно день происходила та илидругая битва, когда именно родился тот или другой полководец

или в каком году тот или другой (большею частью весьманезначительный) монарх надел на свою голову корону. Милосердныйбоже, совсем не в этом дело! "Учиться" истории означает уметь искать и находить факторыи силы, обусловившие те или другие события, которые мы потомдолжны были признать историческими событиями. Искусство чтения и изучения сводится в этой области кследующему: существенное запомнить, несущественноезабыть. Для моей личной судьбы и всей моей дальнейшей жизнисыграло, быть может, решающую роль то обстоятельство, чтосчастье послало мне такого преподавателя истории, которыйподобно лишь очень немногим сумел положить в основу своегопреподавания именно этот взгляд. Тогдашний преподавательистории в реальном училище города Линца, доктор Леопольд Петч,у которого я учился, был живым воплощением этого принципа. Этотстарик с добродушной внешностью, но решительным характером,умел своим блестящим красноречием не только приковать нашевнимание к преподаваемому предмету, но просто увлечь. Еще итеперь я с трогательным чувством вспоминаю этого седогоучителя, который своей горячей речью частенько заставлял насзабывать настоящее и жить в чудесном мире великих событийпрошлого. Сухие исторические воспоминания он умел превращать вживую увлекательную действительность. Часто отдели мы на егоуроках полные восхищения и нередко его изложением бывалитронуты до слез. Счастье наше было тем более велико, когда этот учитель вдоступной форме умел, основываясь на настоящем, осветитьпрошлое и, основываясь на уроках прошлого, сделать выводы длянастоящего. Более чем кто бы то ни было другой изпреподавателей он умел проникнуть в те жгучие проблемысовременности, которые пронизывали тогда все наше существо. Нашмаленький национальный фанатизм был для него средством нашеговоспитания. Апеллируя все чаще к нашему национальному чувствучести, он поднимал нас на гораздо большую высоту, чем этогоможно было бы достигнуть какими бы то ни было другимисредствами. Этот учитель сделал для меня историю самым любимымпредметом. Против своего собственного желания он уже тогдасделал меня молодым революционером. В самом деле, кто мог штудировать историю у такогопреподавателя при тогдашних условиях, не став при этом врагомтого государства, которое через посредство своей династии стольроковым образом влияло на судьбы нации? Кто мог при тогдашних условиях сохранить верностьдинастии, так позорно предававшей в прошлом и настоящемкоренные интересы немецкого народа в своекорыстных интересах. Разве нам, тогда еще совсем юнцам, не было вполне ясно,что это австрийское государство никакой любви к нам, немцам, непитает да и вообще питать не может. Знакомство с историейцарствования габсбургского дома дополнялось еще нашимсобственным повседневным опытом. На севере и на югечуженациональный яд разъедал тело нашей народности, и даже самаВена на наших глазах все больше превращалась в город отнюдь ненемецкий. Династия заигрывала с чехами при всяком удобном инеудобном случае. Рука божия, историческая Немезида, захотела,чтобы эрцгерцог Франц-Фердинанд, смертельный враг австрийскихнемцев, был прострелен теми пулями, которые он сам помогалотливать. Ведь он-то и был главным покровителем проводившейсясверху политики славянизации Австрии! Необъятны были те тяготы, которые возлагались на плечинемцев. Неслыханно велики были те жертвы кровью и налогами,

которые требовались от них, и тем не менее каждый, кто был несовсем слеп, должен был видеть, что все это напрасно. Что намбыло особенно больно, так это то, что вся эта система моральноприкрывалась своим союзом с Германией. Этим как будтосанкционировалась политика медленного искоренения немецкогоначала в старой габсбургской монархии. И выходило даже так, чтоэто санкционируется самой Германией. С истинно габсбургскимлицемерием всюду создавали впечатление, будто Австрия все ещеостается немецким государством. И это лицемерие толькоувеличивало нашу ненависть к династии, вызывая в нас прямоевозмущение и презрение. Только в самой германской империи те, кто считал себяединственно "призванным", ничего этого не замечали. Как будтопораженные слепотой, они все время поддерживали союз с трупом,а признаки разложения трупа объявили "зарей новой жизни". В этом несчастном союзе молодой империи с австрийскимгосударственным призраком уже заложен был зародыш будущеймировой войны и будущего краха. Ниже я еще остановлюсь не раз на этой проблеме. Здесьдостаточно подчеркнуть тот факт, что, в сущности говоря, уже всамой ранней моей юности я пришел к выводу, от которого мневпоследствии не пришлось отказываться никогда; напротив, выводэтот только упрочился, а именно я пришел к выводу, чтоупрочение немецкой народности предполагает уничтожение Австрии:что национальное чувство ни в коем случае не являетсяидентичным с династическим патриотизмом; что габсбургскаядинастия была несчастьем немецкого народа. Я уже тогда сделал все надлежащие выводы из того, что японял: горячая любовь к моей австро-немецкой родине, глубокаяненависть к австрийскому государству!

x x x

Полученная мною в школе любовь к историческому мышлениюникогда не оставляла меня в течение всей моей дальнейшей жизни.Изучение истории становится для меня неиссякаемым источникомпонимания исторических событий современности, т. е. политики. Яне ставлю себе задачей "учить" современность - пусть она учитменя. Рано я стал политическим "революционером", но столь жерано я стал революционером в искусстве. Столица Верхней Австрии имела тогда совсем не плохойтеатр. Играли там почти все. 12 лет я впервые увидел на сцене"Вильгельма Телля". Через несколько месяцев я познакомился спервой оперой в моей жизни - с "Лоэнгрином". Я был увлечен допоследней степени. Мой юный энтузиазм не знал границ. К этимпроизведениям меня продолжает тянуть всю жизнь, и я испытываюеще и теперь как особое счастье то, что скромностьпровинциальной постановки дала мне возможность в позднейшихпосещениях театра находить всегда нечто новое и более высокое. Все это укрепляло во мне глубокое отвращение к тойпрофессии, которую выбрал для меня мой отец. Все большеприходил я к убеждению, что в качестве государственногочиновника я никогда не буду счастлив. Мое решение статьхудожником укрепилось еще больше, после того как в реальномучилище мои способности к рисованию были признаны. Теперь уже ни просьбы, ни угрозы не могли ничего изменить.Я хотел стать художником, и никакая сила в мире не заставила быменя стать чиновником. Характерно только то, что с годами во мне проснулся ещеинтерес к строительному искусству. В те времена я считал это само собою разумеющимся

дополнением к моим способностям по рисованию и я внутреннерадовался тому, что рамки моего художественного талантарасширяются. Что дело в будущем сложится совсем иначе, я конечно непредчувствовал. Вскоре оказалось, что вопрос о моей профессии разрешитсяскорей, чем можно было ожидать. Мне было 13 лет, когда я внезапно потерял отца. Этотдовольно еще крепкий человек умер от удара. Смерть быламгновенной и безболезненной. Эта смерть всех нас погрузила вглубокую печаль. Его мечты помочь мне выйти на дорогу, как онэто понимал, помочь мне избегнуть тех страданий, которыепережил он сам, таким образом не оправдались. Однако он, самтого не сознавая, положил начало тому будущему, о котором тогдани он, ни я не имели никакого предчувствия. Внешне в ближайшее время как будто ничего не изменилось.Мать чувствовала себя обязанной согласно завету отца продолжатьмое воспитание в том направлении, чтобы подготовить меня ккарьере государственного чиновника. Я сам более чем когда бы тони было был преисполнен решимости ни при каких обстоятельствахчиновником не становиться. Чем больше предметы преподавания всредней школе удалялись от моего идеала, тем более равнодушнымстановился я к этим предметам. Внезапно на помощь мне пришлаболезнь. В течение нескольких недель она разрешила вопрос омоем будущем, а тем самым и спор между мною и отчим домом.Тяжелое воспаление легких заставило врача самым настоятельнымобразом посоветовать матери ни при каких обстоятельствах непозволять мне после выздоровления работать в канцеляриях.Посещение реального училища тоже пришлось прервать на целыйгод. То, о чем я в тиши мечтал, то, за что я постоянно боролся,теперь одним ударом само собою было достигнуто. Под впечатлением моей болезни мать, наконец, согласиласьвзять меня из реального училища и поместить в школу рисования. Это были счастливые дни, которые показались мне прямоосуществлением мечты; но все это так мечтой и осталось. Черездва года умерла моя мать, и это положило конец всем этимчудесным планам. Мать умерла после долгой тяжелой болезни, которая с самогоначала не оставляла места надеждам на выздоровление. Тем неменее этот удар поразил меня ужасно. Отца я почитал, мать желюбил. Тяжелая действительность и нужда заставили меня теперьбыстро принять решение. Небольшие средства, которые осталисьпосле отца, были быстро израсходованы во время болезни матери.Сиротская пенсия, которая мне причиталась, была совершеннонедостаточной для того, чтобы на нее жить, и мне пришлосьтеперь самому отыскивать себе пропитание. С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе яуехал в Вену. То, что 50 лет назад удалось моему отцу, янадеялся отвоевать у судьбы и для себя; я также хотел стать"чем-нибудь", но конечно ни в коем случае не чиновником.

ГЛАВА 2. ВЕНСКИЕ ГОДЫ УЧЕНИЯ И МУЧЕНИЯ

К тому времени, когда умерла моя мать, один из касающихсяменя вопросов был уже разрешен судьбой. В последние месяцы ее болезни я уехал в Вену, чтобы тамсдать экзамен в академии. Я вез с собой большой свертоксобственных рисунков и был в полной уверенности, что экзамен ясдам шутя. Ведь еще в реальном училище меня считали лучшимрисовальщиком во всем классе, а с тех пор мои способности крисованию увеличились в большой степени. Гордый и счастливый, ябыл вполне уверен, что легко справлюсь со своей задачей.

Только в отдельные редкие минуты меня посовало раздумье:мой художественный талант иногда подавлялся талантом чертежника- в особенности во всех отраслях архитектуры. Мой интерес кстроительному искусству все больше возрастал. Свое влияние вэтом направлении оказала еще поездка в Вену, которую я 16 летот роду предпринял в первый раз. Тогда я поехал в столицу сцелью посмотреть картинную галерею дворцового музея. Но вдействительности глаз мой останавливался только на самом музее.Я бегал по городу с утра до вечера, стараясь увидеть как можнобольше достопримечательностей, но в конце концов мое вниманиеприковывали почти исключительно строения. Часами стоял я передзданием оперы, часами разглядывал здание парламента. Чудесныездания на Ринге действовали на меня, как сказка из "Тысячиодной ночи". Теперь я оказался в прекрасной Вене во второй раз. Ясгорал от нетерпения скорее сдать экзамен и вместе с тем былпреисполнен гордой уверенности в том, что результат будетхороший. В этом я был настолько уверен, что когда мне объявили,что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясногонеба. Когда я представился ректору и обратился к нему спросьбой: объяснить мне причины моего непринятия нахудожественное отдаление академии, ректор ответил мне, чтопривезенные мною рисунки не оставляют ни малейших сомнений втом, что художника из меня не выйдет. Из этих рисунков видно,что у меня есть способности в сфере архитектуры. Я долженсовершенно бросить мысль о художественном отделении и подуматьоб отделении архитектурном. Ректор выразил особенное удивлениепо поводу того, что я до сих пор вообще не прошел никакойстроительной школы. Удрученный покинул я прекрасное здание на площади Шиллераи впервые в своей недолгой жизни испытал чувство дисгармонии ссамим собой. То, что я теперь услышал из уст ректораотносительно моих способностей, сразу как молния осветило мнете внутренние противоречия, которые я полусознательно испытывали раньше. Только да сих пор я не мог отдать себе ясного отчета,почему и отчего это происходит. Через несколько дней мне и самому стало вполне ясно, что ядолжен стать архитектором. Дорога к этому была для меня полна трудностей; изупрямства я зря упустил много времени в реальном училище, итеперь приходилось за это рассчитываться. Чтобы попасть наархитектурное отделение академии, надо было сначала пройтистроительно-техническое училище, а чтобы попасть в этопоследнее, надо было сначала иметь аттестат зрелости из среднейшколы. Ничего этого у меня не было. По зрелом размышлениивыходило, что исполнение моего желания совершенно невозможно. Тем временем умерла моя мать. Когда после ее смерти я втретий раз приехал в Вену, - на этот раз на многие годы, - яопять был уже в спокойном настроении, ко мне вернулась прежняярешимость, и я теперь окончательно знал свою цель. Я решилтеперь стать архитектором. Все препятствия надо сломать, окапитуляции перед ними не может быть и речи. Размышляя так, явсе время имел перед глазами пример моего покойного отца,который все-таки сумел выйти из положения деревенскогомальчика, сапожного ученика и подняться до положениягосударственного чиновника. Я все же чувствовал более прочнуюпочву под ногами, мои возможности казались мне большими. То,что я тогда воспринимал как жестокость судьбы, я теперь долженпризнать мудростью провидения. Богиня нужды взяла меня в своижесткие руки. Много раз казалось, что вот-вот я буду сломленнуждой, а на деле именно этот период закалил во мне волю кборьбе, и в конце концов эта воля победила.

Именно этому периоду своей жизни я обязан тем, что я сумелстать твердым и могу быть непреклонным. Теперь я это времяблагословляю и за то, что оно вырвало меня из пустоты удобнойжизни, что меня, маменькиного сынка, оно оторвало от мягкихпуховиков и отдало в руки матери-нужды, дало мне увидеть нищетуи горе и познакомило с теми, за кого впоследствии мне пришлосьбороться.

x x x

В этот же период у меня раскрылись глаза на две опасности,которые я раньше едва знал по имени и всего значения которыхдля судеб немецкого народа я конечно не понимал. Я говорю омарксизме и еврействе. Вена - город, который столь многим кажется вместилищемпрекрасных удовольствий, городом празднеств для счастливыхлюдей, - эта Вена для меня к сожалению является только живымвоспоминанием о самой печальной полосе моей жизни. Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелыевоспоминания. Вена - в этом слове для меня слилось 5 леттяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначаладобывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкийчертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору непомню себя сытым. Голод был моим самым верным спутником,который никогда не оставлял меня и честно делил со мной все моевремя. В покупке каждой книги участвовал тот же мой верныйспутник - голод; каждое посещение оперы приводило к тому, чтоэтот же верный товарищ мой оставался у меня на долгое время.Словом, с этим безжалостным спутником я должен был вести борьбуизо дня в день. И все же в этот период своей жизни я училсяболее, чем когда бы то ни было. Кроме моей работы поархитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себепозволить лишь за счет скудного обеда, у меня была только однарадость, это - книги. Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Всесвободное время, которое оставалось у меня от работы, целикомуходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себеизвестный запас знаний, которыми я питаюсь и поныне. Более того. В это время я составил себе известное представление о миреи выработал себе миросозерцание, которое образовало гранитныйфундамент для моей теперешней борьбы. К тем взглядам, которые явыработал себе тогда, мне пришлось впоследствии прибавитьтолько немногое, изменять же ничего не пришлось. Наоборот. Я теперь твердо убежден в том, что все творческие идеичеловека в общих чертах появляются уже в период его юности,насколько вообще данный человек способен творчески мыслить. Яразличаю теперь между мудростью старости, которая являетсярезультатом большей основательности, осторожности и опытадолгой жизни, и гениальностью юности, которая щедрой рукойбросает человечеству благотворные идеи и мысли, хотя иногда и внезаконченном виде. Юность дает человечеству строительныйматериал и планы будущего, из которых затем более мудраястарость кладет кирпичи и строит здания, поскольку такназываемая мудрость старости вообще не удушает гениальностиюности.

x x x

Жизнь, которую я до тех пор вел в доме родителей, малоотличалась от обычной. Я жил безбедно и никаких социальных

проблем предо мной не стояло. Окружавшие меня сверстникипринадлежали к кругам мелкой буржуазии, т. е. к тем кругам,которые очень мало соприкасаются с рабочими чисто физическоготруда. Ибо, как это на первый взгляд ни странно, пропасть междутеми слоями мелкой буржуазии, экономическое положение которыхдалеко не блестяще, и рабочими физического труда зачастуюгораздо глубже, чем это думают. Причиной этой - приходится таквыразиться - вражды является опасение этих общественных слоев,- они еще совсем недавно чуть-чуть поднялись над уровнемрабочих физического труда, - опять вернуться к своему старомуположению, вернуться к жизни малоуважаемого рабочего сословияили даже только быть вновь причисленными к нему. К этому умногих прибавляются тяжелые воспоминания о неслыханнойкультурной отсталости низших классов, чудовищной грубостиобращения друг с другом. Недавно завоеванное положение мелкогобуржуа, само по себе не бог весть какое высокое, заставляетпрямо трепетать перед опасностью вновь спуститься на однуступень ниже и делает невыносимой даже одну мысль об этом. Отсюда часто получается, что более высоко поставленныелюди относятся к самым низшим слоям с гораздо меньшимипредрассудками, чем недавние "выскочки". Ибо в конце концов выскочкой является в известном смыслевсякий, кто своей собственной энергией несколько выбился в людии поднялся выше своего прежнего уровня жизни. Эта зачастую очень тяжкая борьба заглушает всякое чувствосожаления. Отчаянная борьба за существование, которую ты толькочто вел сам, зачастую убивает в тебе всякое сострадание к тем,кому выбиться в люди не удалось. Ко мне лично судьба в этом отношении была милостивее.Бросив меня в омут нищеты и необеспеченности, через который всвое время прошел мой отец, выбившийся затем в люди, жизньсорвала с моих глаз повязку ограниченного мелкобуржуазноговоспитания. Только теперь я научился понимать людей, научилсяотличать видимость и внешнюю скотскую грубость от внутреннейсути человека. Вена уже в начале XX столетия принадлежала к городамвеличайшего социального неравенства. Бьющая в глаза роскошь, с одной стороны, и отталкивающаянищета - с другой. В центре города, в его внутренних кварталахможно было с особенной отчетливостью ощущать биение пульса52-миллионной страны со всеми сомнительными чарами этогогосударства национальностей. Двор с его ослепительной роскошьюпритягивал как магнит богачей и интеллигенцию. К этому надоприбавить сильнейший централизм, на котором основана была всягабсбургская монархия. Только благодаря этому централизму мог держаться весь этотмеждунациональный кисель. В результате этого - необычайнаяконцентрация всей высшей администрации в резиденции государства- в Вене. Вена не только в политическом и духовном, но вэкономическом отношении была центром придунайской монархии.Армии высшего офицерства, государственных чиновников,художников и ученых противостояла еще большая армия рабочих;несметному богатству аристократии и торговцев противостоялачудовищная беднота. Перед дворцом на Ринге в любое время дняможно было видеть тысячи блуждающих безработных. В двух шагахот триумфальных арок, в пыли и грязи каналов валялись сотни итысячи бездомных. Едва ли в каком-либо другом немецком городе в эту поруможно было с большим успехом изучать социальную проблему. Ненадо только обманывать самих себя. Это "изучение" невозможносверху вниз. Кто сам не побывал в тисках удушающей нищеты, тот

никогда не поймет, что означает этот ад. Если изучатьсоциальную проблему сверху вниз, ничего кроме поверхностнойболтовни и лживых сантиментов не получится, а то и другоетолько вредно. Первое потому, что не позволяет даже добратьсяда ядра проблемы, второе потому, что просто проходит мимо нее.Я право не знаю, что хуже: полное невнимание к социальнойнужде, которое характерно для большинства счастливцев и длямногих из тех, которые достаточно зарабатывают, чтобы безбедножить; или пренебрежительное и вместе с тем частенько в высшейстепени бестактное снисхождение к меньшему брату, характерноедля многих из тех господ мужского и женского пола, для которыхи сочувствие к "народу" является делом моды. Эти люди грешатгораздо больше, чем они при их полном отсутствии такта дажемогут сами себе представить. Неудивительно, что результаттакого их общения с "меньшим братом" совершенно ничтожен, азачастую прямо отрицателен. Когда народ на такое обращениеотвечает естественным чувством возмущения, эти добрые господавсегда воспринимают это как доказательство неблагодарностинарода. Что общественная деятельность ничего общего с этим неимеет, что общественная деятельность прежде всего не должнарассчитывать ни на какую благодарность, ибо ее задачей являетсяне распределять милость, а восстанавливать право, - такого родасуждение подобным господам просто невдомек. Меня судьба уберегла от такого рода "разрешения"социального вопроса. Вовлекши меня самого в омут нищеты, судьбаприглашала меня не столько "изучать" социальную проблему,сколько на себе самом испробовать ее. Если кролик счастливопережил вивисекцию, то это уже его собственная заслуга. Пытаясь теперь изложить на бумаге то, что было пережитотогда, я заранее знаю, что о полноте изложения не может быть иречи. Дело может идти только о том, чтобы описать наиболеепотрясающие впечатления и записать те важнейшие уроки, которыея вынес из той полосы моей жизни.

x x x

Найти работу мне бывало нетрудно, так как работатьприходилось как чернорабочему, а иногда и просто как поденщику.Таким образом я добывал себе кусок хлеба. При этом я часто думал: надо просто встать на точку зрениятех людей, которые, отряхнув с ног прах старой Европы,устремляются в Новый свет и там на новой родине добывают кусокхлеба какой угодно работой. Разделавшись со всемипредрассудками и представлениями о сословной и профессиональнойчести, освободившись от всяких традиций, они зарабатываютсредства на пропитание там и так, где и как это возможно. Онивполне правы, что никакая работа не позорит человека. Так и ярешился обеими ногами стать на создавшуюся для меня почву ипробиться во что бы то ни стало. Очень скоро я убедился в том, что всегда и везде можнонайти какую-либо работу, но также и в том, что всегда и вездеее легко можно потерять. Именно необеспеченность заработка через некоторое времястала для меня самой трудной стороной моей новой жизни. "Квалифицированного" рабочего выбрасывают на улицу не такчасто как чернорабочего; однако и он далеко не свободен от этойучасти. Если он не оказывается без дела просто из-за отсутствияработы, то его часто настигает локаут или безработица врезультате участия в забастовке. Здесь необеспеченность заработка жестко мстит за себявсему хозяйству.

Крестьянский парень, который переселяется в город,привлекаемый туда большей легкостью труда, более короткимрабочим днем и другими соблазнами города, сначала, приученный кболее обеспеченному заработку, бросает работу лишь в томслучае, когда имеет по крайней мере серьезную надежду получитьдругую. Нужда в сельскохозяйственных рабочих велика, поэтомуменее вероятна длительная безработица среди этих рабочих.Ошибочно думать, что молодой парень, отправляющийся в большойгород, уже с самого начала сделан из худшего материала, чемтот, который крепко засел в деревне. Нет, напротив, опытпоказывает, что переселяющиеся в город элементы деревни большеючастью принадлежат к самым здоровым и энергичным натурам, а ненаоборот. К этим "эмигрантам" надо отнести не только тех, ктоэмигрирует за океан в Америку, но и тех молодых парней, которыерешаются бросить свою деревню и отправиться искать счастья вбольшом городе. Они также берут на себя большой риск. Большеючастью такой деревенский парень приходит в большой город, имеяв кармане кое-какие деньжонки. Ему не приходится дрожать засебя, если по несчастью он не найдет работы сразу. Хужестановится его положение, если, найдя работу, он ее быстропотеряет. Найти новую работу, в особенности в зимнюю порутрудно, если не невозможно. Несколько недель он ещепродержится. Он получит пособие по случаю безработицы из кассысвоего союза и еще продержится некоторое время. Но когда ониздержит последний грош и когда профсоюзная касса перестанетплатить ему пособие ввиду чрезмерной длительности егобезработицы, тогда он попадает в большую нужду. Теперь емуприходится бродить по улицам на голодный желудок, заложить ипродать последнее; его платье становится ветхим, сам онначинает все больше и больше опускаться физически, а затем иморально. Если он еще останется без крова (а это зимойслучается особенно часто), его положение становится уже прямобедственным. Наконец он опять найдет кое-какую работу, но играповторяется сначала. Во второй раз несчастье его разыграется втом же порядке. В третий раз удары судьбы будут еще сильней.Постепенно он научится относиться к своему необеспеченномуположению все более и более безразлично. Наконец повторениевсего этого входит в привычку. Энергичный и работающий парень, именно благодаря этомупостепенно совершенно меняет свой облик. Из трудящегосячеловека он становится простым инструментом тех, кто начинаетиспользовать его в своих низких корыстных целях. Без всякойвины ему так часто приходилось быть безработным, что онначинает считать так: месяцем больше или меньше - все равно. Вконце концов он начинает относиться индифферентно не только квопросам своего непосредственного бытия и заработка, но и квопросам, связанным с уничтожением государственных,общественных и общекультурных ценностей. Ему уже ничего нестоит принимать участие в забастовках, но ничего не стоитотноситься к забастовкам совершенно индифферентно. Этот процесс я имел возможность собственными глазаминаблюдать на тысяче примеров. Чем больше я наблюдал эту игру,тем больше во мне росло отвращение к миллионному городу,который сначала так жадно притягивает к себе людей, чтобы ихпотом так жестоко оттолкнуть и уничтожить. Когда эти люди приходят в город, их как бы с радостьюпричисляют к населению столицы, но стоит им подольше остаться вэтом городе, как он перестает интересоваться ими. Меня также жизнь в этом мировом городе изрядно потрепала,и на своей шкуре я должен был испытать достаточное количествоматериальных и моральных ударов судьбы. Еще в одном я убедилсяздесь: быстрые переходы от работы к безработице и обратно,

связанные с этим вечные колебания в твоем маленьком бюджете,разрушают чувство бережливости и вообще лишают вкуса кразумному устройству своей жизни. Человек постепенно приучаетсяв хорошие времена жить припеваючи, в плохие - голодать. Голодприучает человека к тому, что как только в его руки попадаютнекоторые деньги, он обращается с ними совершенно нерасчетливои теряет способность к самоограничению. Стоит ему толькополучить какую-нибудь работенку и заработать немного деньжонок,как он самым легкомысленным образом тотчас же пускает свойзаработок в трубу. Это опрокидывает всякую возможностьрассчитывать свой маленький бюджет хотя бы только на неделю.Заработанных денег сначала хватает на пять дней из семи, затемтолько на три дня и, наконец, дело доходит до того, чтоспускаешь свой недельный заработок в течение одного дня. А дома часто ждут жена и дети. Иногда и они втягиваются вэту нездоровую жизнь, в особенности, если муж относится к нимпо-хорошему и даже по-своему любит их. Тогда они все вместе втечение одного, двух или трех дней спускают весь недельныйзаработок. Пока есть деньги, они едят и пьют, а затем вторуючасть недели вместе голодают. В эту вторую часть недели женабродит по соседям, чтобы занять несколько грошей, делаетнебольшие долги у лавочника и всячески изворачивается, чтобыкак-нибудь прожить последние дни недели. В обеденный час сидятза столом при полупустых тарелках, а часто голодают совершенно.Ждут новой получки, о ней говорят, строят планы и голодаямечтают уже о том, когда наступит новый счастливый день инедельный заработок опять будет спущен в течение несколькихчасов. Маленькие дети уже в самом раннем своем детстве знакомятсяс этой нищетой. Но особенно плохо кончается дело, если муж отрывается отсемьи и если мать семейства ради своих детей начинает борьбупротив мужа из-за этого образа жизни. Тогда начинаются споры ираздоры. И чем больше муж отчуждается от жены, тем ближе онзнакомится с алкоголем. Каждую субботу он пьян. Из чувствасамосохранения, из привязанности к своим детям мать семьиначинает вести бешеную борьбу за те жалкие гроши, которые ейприходится вырывать у мужа большую частью по пути с фабрики втрактир. В воскресенье или в понедельник ночью он, наконец,придет домой пьяный, ожесточенный, спустивший все до гроша.Тогда происходят сцены, от которых упаси нас, боже. На тысяче примеров мне самому приходилось наблюдать всеэто. Сначала это меня злило и возмущало, потом я научилсяпонимать тяжелую трагедию этих страданий и видеть болееглубокие причины порождающие их. Несчастные жертвы плохихобщественных условий! Еще хуже были тогда жилищные условия. Жилищная нуждавенского чернорабочего была просто ужасна. Еще и сейчас дрожьпроходит по моей спине, когда я вспоминаю о тех казармах, гдемассами жили эти несчастные, о тех тяжелых картинах нечистоты,грязи и еще много худшего, какие мне приходилось наблюдать. Что хорошего можно ждать от того момента, когда из этихказарм в один прекрасный день устремится безудержный потокобозленных рабов, о которых беззаботный город даже не подумает? Да, беззаботен этот мир богатых. Беззаботно предоставляет он ход вещей самому себе, непомыслив даже о том, что рано или поздно судьба принесетвозмездие, если только люди во время не подумают о том, чтонужно как-то ее умилостивить. Как благодарен я теперь провидению за то, что оно дало мневозможность пройти через эту школу! В этой школе мне непришлось саботировать все то, что было мне не по душе. Эта

школа воспитала меня быстро и основательно. Если я не хотел совершенно разочароваться в тех людях,которые меня тогда окружали, я должен был начать различатьмежду внешней обстановкой их жизни и теми причинами, которыепорождали эту обстановку. Только в этом случае все это можнобыло перенести, не впав в отчаяние. Только так я мог видетьперед собою не только людей, тонущих в нищете и грязи, но ипечальные результаты печальных законов. А тяготы моейсобственной жизни и собственной борьбы за существование,которая также была нелегка, избавили меня от опасности впасть впростую сентиментальность по этому поводу. Я отнюдь некапитулировал и не опускал рук, видя неизбежные результатыопределенного общественного развития. Нет, так не следуетпонимать моих слов. Уже тогда я убедился, что здесь к цели ведет толькодвойной путь: Глубочайшее чувство социальной ответственностинаправленное к созданию лучших условий нашего общественногоразвития, в сочетании с суровой решительностью уничтожать тогогорбатого, которого исправить может только могила. Ведь и природа сосредоточивает все свое внимание не натом, чтобы поддержать существующее, а на том, чтобы обеспечитьростки будущего. Так и в человеческой жизни нам нужно меньшедумать о том, чтобы искусственно облагораживать существующеезло (что в 99 случаях из ста при нынешней человеческой натуреневозможно), чем о том, чтобы расчистить путь для будущегоболее здорового развития. Уже во время моей венской борьбы за существование мнестало ясно, что общественная деятельность никогда и ни прикаких обстоятельствах не должна сводиться к смешной ибесцельной благотворительности, она должна сосредоточиваться наустранении тех коренных недостатков в организации нашейхозяйственной и культурной жизни, которые неизбежно приводятили, по крайней мере, могут приводить отдельных людей квырождению. Кто плохо понимает действительные причины этихобщественных явлений, тот именно поэтому и затрудняется иликолеблется в необходимости применить самые последние, самыежесткие средства для уничтожения этих опасных длягосударственной жизни явлений. Эти колебания, эта неуверенность в себе, в сущности,вызваны чувством своей собственной вины, собственнойответственности за то, что эти бедствия и трагедии имеют место;эта неуверенность парализует волю и мешает принять какое бы тони было серьезное твердое решение, а слабость и неуверенность впроведении необходимых мер только затягивают несчастье. Когда наступает эпоха, которая не чувствует себя самойвиновной за все это зло, - только тогда люди обретаютнеобходимое внутреннее спокойствие и силу, чтобы жестоко ибеспощадно вырвать всю худую траву из поля вон. У тогдашнего жеавстрийского государства почти совершенно не было никакогосоциального законодательства; его слабость в борьбе против всехэтих процессов вырождения прямо бросалась в глаза.

x x x

Мне трудно сказать, что в те времена меня большевозмущало: экономические бедствия окружающей меня тогда среды,ее нравственно и морально низкий уровень или степень еекультурного падения. Как часто наши буржуа впадают в моральноенегодование, когда им из уст какого-либо несчастного бродягиприходится услышать заявление, что ему в конце концовбезразлично, немец он или нет, что он везде чувствует себя

одинаково хорошо или плохо в зависимости от того, имеет ли онкусок хлеба. По поводу этого недостатка "национальной гордости" в этихслучаях много морализируют, не щадя крепких выражений. Но многоли поразмыслили эти национально гордые люди над тем, чемсобственно объясняется то обстоятельство, что сами они думают ичувствуют иначе. Много ли поразмыслили они над тем, какое количествоотдельных приятных воспоминании во всех областях культурной ихудожественной жизни дало им то впечатление о величии ихродины, их нации, какое и создало для них приятное ощущениепринадлежать именно к этому богом взысканному народу? Подумалили они о том, насколько эта гордость за свое отечество зависитот того, что они имели реальную возможность познакомиться свеличием его во всех областях? Думают ли наши буржуазные слои о том, в каких до смешногомалых размерах созданы эти реальные предпосылки для нашего"народа"? Пусть не приводят нам того аргумента, что-де "и в другихстранах дело обстоит так же", и "однако" там рабочий дорожитсвоей родиной. Если бы даже это было так, это еще не служитоправданием нашей бездеятельности. Но это не так, ибо то, чтомы у французов, например называем "шовинистическим"воспитанием, на деле ведь является не чем другим как толькочрезмерным подчеркиванием величия Франции во всех областяхкультуры или, как французы любят говорить, "цивилизации".Молодого француза воспитывают не в "объективности", а в самомсубъективном отношении, какое только можно себе представить, ковсему тому, что должно подчеркнуть политическое или культурноевеличие его родины. Такое воспитание конечно должно относиться только к самымобщим, большим вопросам и, если приходится, то память в этомотношении нужно непрерывно упражнять, дабы во что бы то нистало вызвать соответствующее чувство в народе. А у нас мы не только упускаем сделать необходимое, но мыеще разрушаем то немногое, что имеем счастье узнать в школе.Если нужда и несчастья не вытравили из памяти народа все лучшиевоспоминания о прошлом, то мы все равно постараемся политическиотравить его настолько, чтобы он позабыл о них. Представьте себе только конкретно: В подвальном помещении, состоящем из двух полутемныхкомнат, живет рабочая семья из семи человек. Из пятерых детеймладшему, скажем, три года. Это как раз тот возраст, когдапервые впечатления воспринимаются очень остро. У даровитыхлюдей, воспоминания об этих годах живы до самой старости.Теснота помещения создает крайне неблагоприятную обстановку.Споры и ссоры возникают уже из-за одной этой тесноты. Эти людине просто живут вместе, а они давят друг друга. Малейший спор,который в более свободной квартире разрешился бы просто тем,что люди разошлись бы в разные концы, при этой обстановкезачастую приводит к бесконечной грызне. Дети еще кое-какпереносят эту обстановку; они тоже спорят и дерутся в этойобстановке очень часто, но быстро забывают эти ссоры. Когда жессорятся и спорят старшие, когда это происходит изо дня в день,когда это принимает самые отвратительные формы, тогда этитяжкие методы наглядного обучения неизбежно сказываются и надетях. Ну, а когда взаимная грызня между отцом и матерьюдоходит до того, что отец в пьяном состоянии грубо обращается сматерью или даже бьет ее, тогда люди, не жившие в такойобстановке, не могут даже представить себе, к каким все этоприводит последствиям. Уже шестилетний ребенок в этойобстановке узнает вещи, которые и взрослому могут внушить

только ужас. Морально отравленный, физически недоразвитый,зачастую вшивый такой молодой гражданин отправляется в школу.Кое-как он научается читать и писать, но это - все. О том,чтобы учиться дома, в такой обстановке не может быть и речи.Напротив. Отец и мать в присутствии детей ругают учителя ишколу в таких выражениях, которые и передать нельзя. Вместотого, чтобы помогать ребятам учиться, родители склонны скорейположить их на колени и высечь. Все, что приходится несчастнымдетям слышать в такой обстановке, отнюдь не внушает им уваженияк окружающему миру. Ни одного доброго слова не услышат ониздесь о человечестве вообще. Все учреждения, все власти здесьподвергаются только самой жесткой и грубой критике, - начинаяот учителя и кончая главой государства. Родители ругают всех ився - религию и мораль, государство и общество - и все этозачастую в самой грязной форме. Когда такой паренек достиг 14лет и кончил школу, то большею частью бывает трудно уже решить,что в нем преобладает: невероятная глупость, ибо ничемусерьезному он научиться в школе не мог, или грубость, частосвязанная с такой безнравственностью уже в этом возрасте, чтоволосы становятся дыбом. У него уже сейчас нет ничего святого. Ничего великого вжизни он не видел, и он заранее знает, что в дальнейшем всепойдет еще хуже в той жизни, в которую он сейчас вступает. Трехлетний ребенок превратился в 15-летнего подростка.Авторитетов для него нет никаких. Ничего кроме нищеты и грязиэтот молодой человек не видел, ничего такого, что могло бы емувнушить энтузиазм и стремление к более высокому. Но теперь ему еще придется пройти через более суровуюшколу жизни. Теперь для него начинаются те самые мучения, через которыепрошел его отец. Он шляется весь день, где попало. Поздно ночьюон возвращается домой. В виде развлечения он избивает тонесчастное существо, которое называется его матерью. Онразражается потоками грубейших ругательств. Наконец подвернулся"счастливый" случай, и он попал в тюрьму для малолетних, гдеего "образование" получит полировку. А наши богобоязненные буржуа еще при этом удивляются,почему у этого "гражданина" нет достаточного национальногоэнтузиазма. Наше буржуазное общество спокойно смотрит на то, как втеатре и в кино, в грязной литературе и в сенсационных газетахизо дня в день отравляют народ. И после этого оно ещеудивляется, почему массы нашего народа недостаточнонравственны, почему проявляют они "национальное безразличие".Как будто в самом деле грязная литература, грубые сенсации,киноэкран могут заложить здоровые основы патриотическоговоспитания народной массы. Что мне раньше и не снилось, то я в те времена понялбыстро и основательно. Вопрос о здоровом национальном сознании народа есть впервую очередь вопрос о создании здоровых социальных отношенийкак фундамента для правильного воспитания индивидуума. Иботолько тот, кто через воспитание в школе познакомился скультурным, хозяйственным и прежде всего политическим величиемсобственного отечества, сможет проникнуться внутреннейгордостью по поводу того, что он принадлежит к данному народу.Бороться я могу лишь за то, что я люблю. Любить могу лишь то,что я уважаю, а уважать лишь то, что я по крайней мере знаю.

x x x

В своей ранней юности я слышал о социал-демократии лишь

очень немного, и то, что я слышал, было неправильно. То обстоятельство, что социал-демократия вела борьбу завсеобщее, тайное избирательное право, меня внутренне радовало.Мой разум и тогда подсказывал мне, что это должно повести кослаблению габсбургского режима, который я так ненавидел. Я былтвердо уверен, что придунайская монархия не может держатьсяиначе, как жертвуя интересами австрийских немцев. Я знал, чтодаже ценой медленной славянизации немцев Австрии все-таки ещене гарантировано создание действительно жизнеспособногогосударства по той простой причине, что сама государственностьславянского элемента находится под большим сомнением. Именноввиду всего этого я и приветствовал все то, что по моему мнениюдолжно было вести к краху невозможного, попирающего интересы 10миллионов немцев, обреченного на смерть государства. Чем большенациональная грызня и борьба различных языков разгоралась иразъедала австрийский парламент, тем ближе был час будущегораспада этого вавилонского государства, а тем самым приближалсяи час освобождения моего австро-немецкого народа. Только так втогдашних условиях рисовался мне путь присоединения австрийскихнемцев к Германии. Таким образом эта деятельность социал-демократии не быламне антипатичной. Кроме того я был еще тогда достаточнонеопытен и глуп, чтобы думать, что социал-демократия заботитсяоб улучшении материального положения рабочих. И это конечно вмоем представлении говорило больше за нее нежели против нее.Что меня тогда более всего отталкивало от социал-демократии,так это ее враждебное отношение к борьбе за немецкие интересы,ее унизительное выслуживание перед славянскими "товарищами",которые охотно принимали практические уступки лебезивших передними австрийских с.-д., но вместе с тем третировали их свысока,как того впрочем вполне заслуживали эти навязчивые попрошайки. Когда мне было 17 лет, слово "марксизм" мне было малознакомо, слова же "социал-демократия" и "социализм" казалисьмне одинаковыми понятиями. И тут понадобились тяжелые ударысудьбы, чтобы у меня открылись глаза на этот неслыханный обманнарода. До тех пор я наблюдал социал-демократическую партию толькокак зритель во время массовых демонстраций. Я еще не имел нималейшего представления о действительном направлении умов еесторонников, я не понимал еще сути ее учения. Только теперь ясразу пришел в соприкосновение с ней и смог близкопознакомиться с продуктами ее воспитания и ее "миросозерцания".То, что при другой обстановке потребовало бы, может быть,десятилетий, я теперь получил в несколько месяцев. Я понял, чтоза фразами о социальной добродетели и любви к ближнему кроетсянастоящая чума, от заразы, которой надо как можно скорейосвободить землю под страхом того, что иначе земля легко можетстать свободной от человечества. Мое первое столкновение с социал-демократами произошло напостройке, где я работал. Уже с самого начала отношения сложились очень невесело.Одежда моя была еще в относительном порядке, язык мой былвежлив и все мое поведение сдержанно. Я все еще так сильно былпогружен в самого себя, что мало думал об окружающем. Я искалработы только для того, чтобы не умереть голодной смертью ииметь возможность, хотя бы медленно и постепенно, продолжатьсвое образование. Может быть я еще долго не думал бы о своемокружении, если бы уже на третий или на четвертый день непроизошло событие, которое сразу же заставило меня занятьпозицию: меня пригласили вступить в организацию. Мои сведения о профессиональной организации в те временабыли равны нулю. Я ничего не мог бы тогда сказать ни о

целесообразности, ни о нецелесообразности ее существования. Нотак как мне сказали, что вступить в организацию я обязан, то япредложение отклонил. Свой ответ я мотивировал тем, что вопросая пока не понимаю, но принудить себя к какому бы то ни былошагу я не позволю. Вероятно благодаря первой половине моеймотивировки меня не выбросили с постройки сразу. Вероятнонадеялись на то, что через несколько дней меня удастсяпереубедить или запугать. В обоих случаях они основательноошиблись. Прошли еще две недели, и теперь я бы не мог себязаставить вступить в профсоюз, даже если бы этого захотел. Втечение этих двух недель я достаточно близко познакомился смоим окружением. Теперь никакая сила в мире не могла быпринудить меня вступить в организацию, представителей которой яза это время увидел в столь неблагоприятном свете. Первые дни мне было тяжело. В обеденный час часть рабочих уходила в ближайшиетрактирчики, а другая оставалась на постройке и там съедаласвой скудный обед. Это были женатые рабочие, которым их женыприносили сюда в ветхой посуде жидкий обед. К концу недели этавторая часть становилась все больше; почему? это я понял лишьвпоследствии. Тогда начинались политические споры. Я в сторонке выпивал свою бутылку молока и съедал свойкусок хлеба. Осторожно изучая свое окружение, я раздумывал надсвоей несчастной судьбой. Тем не менее того, что я слышал, былоболее чем достаточно. Частенько мне казалось, что эти господанарочно собираются поближе ко мне, чтобы заставить менявысказать то или другое мнение. То, что я слышал кругом, могломеня только раздражить до последней степени. Они отвергали ипроклинали все: нацию как изобретение капиталистических"классов" - как часто приходилось мне слышать это слово;отечество как орудие буржуазии для эксплуатации рабочих;авторитет законов как средство угнетения пролетариата; школукак учреждение, воспитывающее рабов, а также и рабовладельцев;религию как средство обмана обреченного на эксплуатацию народа;мораль как символ глупого, овечьего терпения и т. д. Словом вих устах не оставалось ничего чистого и святого; все, буквальновсе они вываливали в ужасной грязи. Сначала я пытался молчать, но в конце концов молчатьбольше нельзя было. Я начал высказываться, начал возражать. Тутмне прежде всего пришлось убедиться в том, что пока я сам неприобрел достаточных знаний и не овладел спорными вопросами,переубедить кого бы то ни было совершенно безнадежно. Тогда яначал рыться в тех источниках, откуда они черпали своюсомнительную мудрость. Я стал читать книгу за книгой брошюру заброшюрой. Но на постройке споры становились все горячей. С каждымднем я выступал все лучше, ибо теперь имел уже больше сведенийоб их собственной науке, чем мои противники. Но очень скоронаступил день, когда мои противники применили то испытанноесредство, которое конечно легче всего побеждает разум: террорнасилия. Некоторые из руководителей моих противников поставилипредо мной на выбор: либо немедленно покинуть постройкудобровольно, либо они меня сбросят оттуда. Так как я былсовершенно один, и сопротивление было безнадежно, я предпочелизбрать первое и ушел с постройки умудренный опытом. Я ушел полный омерзения, но вместе с тем все этопроисшествие настолько меня захватило, что для меня сталосовершенно невозможным просто забыть все это. Нет, этого я такне оставлю. Первое чувство возмущения скоро вновь сменилосьупрямым желанием дальнейшей борьбы. Я решился несмотря ни начто опять пойти на другую постройку. К этому решению меняпобудила еще и нужда. Прошло несколько недель, я израсходовал

все свои скудные запасы, и безжалостный голод толкал кдействию. Хотя и против воли я должен был идти на постройку.Игра повторилась снова. Финал был такой же как и в первый раз. Помню, что во мне, происходила внутренняя борьба: развеэто в самом деле люди, разве достойны они принадлежать квеликому народу? Мучительный вопрос! Ибо если ответить на этот вопросутвердительно, тогда борьба за народность просто не стоит трудаи тех жертв, которые лучшим людям приходится приносить за такихнегодяев. Если же ответить на этот вопрос отрицательно, тогдаокажется, что наш народ слишком уж беден людьми. В те дни мне казалось, что эта масса людей, которых нельзядаже причислить к сынам народа, угрожающе возрастает, каклавина, и это вызывало во мне тяжелое беспокойное чувство. С совсем другими чувствами наблюдал я теперь массовуюдемонстрацию венских рабочих, происходившую по какому-то поводув эти дни. В течение двух часов я стоял и наблюдал, затаивдыхание, этого бесконечных размеров человеческого червя,который в течение двух часов ползал перед моими глазами.Подавленный этим зрелищем, я наконец покинул площадь иотправился домой. По дороге я в окне табачной лавочки увидел"Рабочую газету" - центральный орган старой австрийскойсоциал-демократии. В одном дешевеньком народном кафе, где ячасто бывал, чтобы читать газеты, этот орган также всегда лежална столе. Но до сих пор я никак не мог заставить себя подержатьв руках более чем 1-2 минуты эту гнусную газету, весь тонкоторой действовал на меня, как духовный купорос. Теперь подтягостным впечатлением, вынесенным от демонстрации, какой-товнутренний голос заставил меня купить газету и начать ееосновательно читать. Вечером я принял меры, чтобы обеспечитьсебе получение этой газеты. И несмотря на вспышки гнева инегодования, стал теперь регулярно вникать в этуконцентрированную ложь. Чтение ежедневной социал-демократической прессы более чемзнакомство с ее теоретической литературой позволило мне понятьход идей социал-демократии и ее внутреннюю сущность. В самом деле, какая большая разница между этой прессой ичисто теоретической литературой социал-демократии, гдевстретишь море фраз о свободе, красоте и "достоинстве", где нетконца словам о гуманности и морали, - и все это с видомпророков, и все это скотски-грубым языком ежедневной с.-д.прессы, работающей при помощи самой низкой клеветы и самойвиртуозной, чудовищной лжи. Теоретическая пресса имеет в видуглупеньких святош из рядов средней и высшей "интеллигенции",ежедневная печать - массу. Мне лично углубление в эту литературу и прессу принеслоеще более прочное сознание привязанности к моему народу. То, что раньше приводило к непроходимой пропасти, теперьстало поводом к еще большей любви. При наличии этой чудовищной работы по отравлению мозговтолько дурак может осуждать тех, кто падает жертвой этогооколпачивания. Чем более в течение ближайших годов я приобреталидейную самостоятельность, тем более росло во мне пониманиевнутренних причин успеха социал-демократии. Теперь я понял всезначение, какое имеет в устах социал-демократии ее скотскигрубое требование к рабочим выписывать только красные газеты,посещать только красные собрания, читать только красные книги.Практические результаты этого нетерпимого учения я видел теперьсвоими глазами с полной ясностью. Психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому иполовинчатому. Душевное восприятие женщины менее доступноаргументам абстрактного разума, чем не поддающимся определению

инстинктивным стремлениям к дополняющей ее силе. Женщинагораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорятьсебе слабого. Да и масса больше любит властелина, чем того, ктоу нее чего-либо просит. Масса чувствует себя болееудовлетворенной таким учением, которое не терпит рядом с собойникакого другого, нежели допущением различных либеральныхвольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать слиберальными свободами, и даже чувствует себя при этомпокинутой. На бесстыдство ее духовного терроризирования состороны социал-демократии масса реагирует так же мало, как и навозмутительное злоупотребление ее человеческим правом исвободой. Она не имеет ни малейшего представления о внутреннембезумии всего учения, она видит только беспощадную силу искотски грубое выражение этой силы, перед которой она в концеконцов пасует. Если социал-демократии будет противопоставлено учениеболее правдивое, но проводимое с такой же силой и скотскойгрубостью, это учение победит хотя и после тяжелой борьбы. Не прошло и двух лет, как мне стало совершенно ясно самоеучение социал-демократии, а также технические средства, припомощи которых она его проводит. Я хорошо понял тот бесстыдный идейный террор, который этапартия применяет против буржуазии, неспособной противостоятьему ни физически, ни морально. По данному знаку начинаетсянастоящая канонада лжи и клеветы против того противника,который в данный момент кажется социал-демократии болееопасным, и это продолжается до тех пор, пока у стороны,подвергшейся нападению, не выдерживают нервы и, чтобы получитьпередышку, она приносит в жертву то или другое лицо, наиболеененавистное социал-демократии. Глупцы! Никакой передышки они наделе все равно не получат. Игра начинается снова и продолжаетсядо тех пор, пока страх перед этими одичалыми псами непарализует всякую волю. Социал-демократия по собственному опыту хорошо знает ценусиле, и поэтому она с наибольшей яростью выступает именнопротив тех, у кого она в той или другой мере подозревает эторедкое качество; и наоборот она охотно хвалит те слабые натуры,которые она встречает в рядах противника. Иногда она делает этоосторожно, иногда громче и смелей - в зависимости отпредполагаемых духовных качеств данного лица. Социал-демократия предпочитает иметь против себябезвольного и бессильного гения, нежели натуру сильную, хотя искромную по идейному размаху. Но более всего ей конечно нравятся противники, которыеявляются и слабохарактерными, и слабоголовыми. Она умеет создать представление, будто уступить ей - этоединственный способ сохранить спокойствие; а сама в то же времяумно и осторожно продолжает наступать, захватывая одну позициюза другой, то при помощи тихого шантажа, то путем прямоговоровства (в такие минуты, когда общее внимание направлено вдругую сторону), то пользуясь тем, что противник не желаетслишком дразнить социал-демократию, создавать большие сенсациии т. п. Эта тактика социал-демократии исчерпывающим образомиспользует все слабости противника. Эта тактика сматематической точностью должна вести к ее успехам, если толькопротивная сторона не научится против ядовитых газов боротьсяядовитыми же газами. Натурам слабым надо наконец объяснить, что здесь дело идето том, быть или не быть. Столь же понятным стало мне значение физического террорапо отношению к отдельным лицам и к массе. Здесь также имеет место совершенно точный учет

психологических последствий. Террор в мастерской, на фабрике, в зале собрания или намассовых демонстрациях всегда будет иметь успех, если ему небудет противопоставлен террор такой же силы. Тогда конечно с.-д. партия подымет ужасный вой. Она,издавна отрицающая всякую государственную власть, теперьобратится к ней за помощью опять-таки наверняка кое чегодобьется: среди "высших" чиновников она найдет ослов, которыепомогут этой чуме бороться против своего единственно серьезногопротивника, ибо эти ослы будут надеяться таким образомзаслужить себе некоторое благоволение в глазахсоциал-демократии. Какое впечатление этакий успех производит на широкую массукак сторонников, так и противников социал-демократии, можетпонять только тот, кто знает народную душу не из книг, а изживой действительности. В рядах сторонников социал-демократиидостигнутая победа воспринимается как доказательство ееглубокой правоты. Противники же социал-демократии впадают вотчаяние и перестают верить в возможность дальнейшегосопротивления вообще. Чем больше знакомился я с методами физического террора,применяемого социал-демократией, тем меньше мог я возмущатьсятеми сотнями тысяч людей из массы, которые стали жертвой его. Тогдашнему периоду моей жизни я более всего обязан тем,что он вернул мне мой собственный народ, что он научил меняразличать между обманщиками и жертвами обмана. Не чем другим как жертвами нельзя считать этих людей,ставших достоянием обманщиков. Выше я обрисовал непригляднымиштрихами жизнь "низших" слоев. Но мое изложение было бынеполным, если бы я тут же не подчеркнул, что в этих же низах явидел и светлые точки, что я не раз там наталкивался на образцыредкого самопожертвования, вернейшей дружбы, изумительнойнетребовательности и скромности - в особенности среди рабочихстаршего поколения. В молодом поколении рабочих эти добродетелибыли более редки, ибо на них гораздо большее влияние оказываютотрицательные стороны больших городов; но и среди молодыхрабочих я нередко встречал многих, у которых здоровое нутробрало верх над низостями и убожеством жизни. Если эти, зачастуюочень хорошие и добрые люди, вступили все-таки в рядыполитических врагов нашего народа и таким образом помогалипротивнику, то это объясняется только тем, что они не понялинизости учения социал-демократии. Да и не могли понять, ибо мыникогда не потрудились подумать об этих людях, а общественнаяобстановка оказывалась сильней, чем порой добрая воля этихслоев. В лагерь социал-демократии загоняла этих людей, несмотряни на что, нужда. Бесчисленное количество раз наша буржуазия самымнеумелым образом, а зачастую самым неморальным образомвыступала против очень скромных и человечески справедливыхтребований - часто при этом без всякой пользы для себя и дажебез какой бы то ни было перспективы получить какую-либо пользу.И вот, благодаря именно этому, даже приличные рабочиезагонялись из профсоюзов на арену политическойдеятельности. Можно сказать с уверенностью, что миллионы рабочих сначалабыли внутренне враждебны социал-демократической партии, но ихсопротивление было побеждено тем, порой совершенно безумнымповедением буржуазных партий, которое выражалось в полном ибезусловном отказе пойти навстречу какому бы то ни былосоциальному требованию. В конце концов, этот отказ пойти накакое бы то ни было улучшение условий труда, принять мерыпротив травматизма на производстве, ограничить детский труд,

создать условия защиты женщины в те месяцы, когда она носит подсердцем будущего "сына отечества", - все это только помогалосоциал-демократии, которая с благодарностью регистрировалакаждый такой отказ и пользовалась этими настроениями имущихклассов, чтобы загонять массы в социал-демократический капкан.Наше политическое "бюргерство" никогда не сможет замолить этихсвоих грехов. Отклоняя все попытки исправить социальное зло,организуя сопротивление всем этим попыткам, эти политики сеялиненависть и давали хотя бы внешнее оправдание заявлениямсмертельных врагов нашего народа, что-де только с.-д. партиядействительно думает об интересах трудящихся масс. Эти политикитаким образом и создали моральное оправдание существованиюпрофсоюзов, т. е. тех организаций, которые издавна служатглавной опорой политической партии. В годы моего венского учения я вынужден был - хотел ли ятого или нет - занять позицию по вопросу о профсоюзах. Так как я смотрел на профсоюз как на неотъемлемую частьс.-д. партии, то мое решение было быстро и... неправильно. Я отнесся к профсоюзам начисто отрицательно. Но и в этом бесконечно важном вопросе сама судьба дала мнеценные уроки. В результате первое мое мнение было опрокинуто. Имея 20 лет от роду, я научился различать междупрофсоюзами как средством защиты общих социальных правтрудящихся и средством завоевания лучших условий жизни длярабочих отдельных профессий и профсоюзами как инструментамиполитической партии и классовой борьбы. То обстоятельство, что социал-демократия поняла громадноезначение профессионального движения, обеспечило ей распоряжениеэтим инструментом и тем самым - успех; то обстоятельство, чтобуржуазия этого не поняла, стоило ей потери политическойпозиции. Буржуазия в своей надменной слепоте надеялась простым"отрицанием" профсоюзов помешать логическому ходу развития. Наделе же вышло только то, что она направила это развитие напуть, противный логике. Что профессиональное движение само посебе будто бы враждебно отечеству - это нелепость и сверх тогонеправда. Правильно обратное. Пока профессиональнаядеятельность имеет целью улучшение жизни целого сословия,которое является одной из главных опор нации, это движение нетолько не враждебно отечеству и государству, напротив, оно"национально" в лучшем смысле слова. Такое профессиональноедвижение помогает созданию социальных предпосылок, без которыхобщенациональное воспитание вообще невозможно. Такоепрофессиональное движение приобретает ту громадную заслугу, чтопомогает победить социальную болезнь, уничтожает в корнебациллы этой болезни и таким образом содействует общемуоздоровлению народного организма. Спорить о необходимости профсоюзов таким образом поистинепустое дело. Пока среди работодателей есть люди с недостаточнымсоциальным пониманием или тем более с плохо развитым чувствомсправедливости и права, задача руководителей профсоюзов,которые ведь тоже являются частью нашего народа, заключается втом, чтобы защищать интересы общества против жадности инеразумия отдельных лиц. Сохранить верность и веру в народ естьтакой же интерес нации, как сохранить здоровый народ. И то и другое подтачивается теми предпринимателями,которые не чувствуют себя членами всего общественногоорганизма. Ибо гнусная жадность и беспощадность порождаютглубокий вред для будущего. Устранить причины такого развития - это заслуга переднацией, а не наоборот.

Пусть не говорят нам, что каждый отдельный рабочий имеетполное право сделать надлежащие выводы из той действительнойили мнимой несправедливости, которую ему причиняют, т. е.покинуть данного предпринимателя и уйти. Нет! Это ерунда. Этотолько попытка отклонить внимание от важного вопроса. Одно издвух: или устранение плохих антиобщественных условий лежит винтересах нации или нет. Если да, то бороться против этого зланадо теми средствами, которые обещают успех. Отдельный рабочийникогда не в состоянии защитить свои интересы против властикрупных предпринимателей. Здесь дело идет не о победе высшегоправа. Если бы обе стороны стояли на одной точке зрения, то небыло бы и самого спора. Здесь дело идет о вопросе большей силы.Если бы это было не так, если бы с обеих сторон было в наличиичувство справедливости, спор бью бы разрешен честным образомили точнее он бы и вообще не возник. Нет, если антиобщественное или незаконное обращение счеловеком зовет его к сопротивлению, то эта борьба можетразрешаться лишь при помощи большей или меньшей силы, до техпор пока не будет создана законная судебная инстанция дляуничтожения такого зла. Но из этого вытекает, что длясколько-нибудь успешной борьбы с предпринимателем и егоконцентрированной силой рабочий должен выступать не какотдельное лицо, иначе не может быть и речи о победе. Ясно, что профессиональная организация могла бы вести кукреплению социальной идеи в практической жизни и тем самым кустранению тех причин, которые вызывают раздражение масс ипостоянно порождают поводы к недовольству и жалобам. Если это сейчас не так, то большею частью вину за этонесут те, кто мешает устранению общественного зла на путяхзаконодательства. Вина лежит на тех, кто употребляет все своеполитическое влияние, чтобы помешать такому законодательству. Чем больше политики буржуазии не понимали или вернее нехотели понять значения профессиональной организации и ставилией все новые препятствия, тем увереннее социал-демократиязабирала это движение в свои руки. С большой дальновидностьюона создала для себя прочную базу, которая в критическую минутууже не раз оказывалась ее последней защитой. Конечно при этомвнутренняя цель движения постепенно сошла на нет, что открылодорогу для новых целей. Социал-демократия никогда и не думала о том, чтобысохранить за профессиональным движением его первоначальныезадачи. Нет, она об этом конечно не думала. В ее опытных руках в течение нескольких десятилетий этоорудие защиты общественных прав человека превратилось винструмент, направленный к разрушению национального хозяйства.Что при этом страдают интересы рабочих, социал-демократиюнисколько не трогает. Применение экономических мер давлениядает возможность и в политической области применятьвымогательство. Социал-демократия достаточно бессовестна длятого, чтобы этим пользоваться, а идущие за ней массы обладают вдостаточной мере овечьим терпением, чтобы позволить ей этоделать. Одно дополняет другое.

x x x

Уже на рубеже XX столетия продвижение давно пересталослужить своей прежней задаче. Из года в год оно все большеподчинялось социал-демократической политике и в конце концовпревратилось исключительно в рычаг классовой борьбы. Егозадачей стало изо дня в день наносить удары тому экономическомупорядку, который с таким трудом едва-едва был построен.

Подорвавши экономический фундамент государства, можно ужеподготовить такую же судьбу и самому государству. С каждым днемпрофсоюзы стали все меньше и меньше заниматься защитойдействительных интересов рабочих. Политическая мудрость в концеконцов подсказала вожакам ту мысль, что улучшать экономическоеположение рабочих вообще не стоит: если сильно поднятьсоциальный и культурный уровень широких масс, то ведь, пожалуй,возникнет опасность, что, получив удовлетворение своихтребований, эти массы не дадут больше использовать себя какбезвольное орудие. Эта перспектива внушала вожакам такую большую боязнь, чтоони в конце концов не только перестали бороться за поднятиеэкономического уровня рабочих, но самым решительным образомстали выступать против такого поднятия. Найти объяснения для такого, казалось бы, совершеннонепонятного поведения им было не так трудно. Они стали предъявлять такие громадные требования, что тенебольшие уступки, которые удавалось вырвать упредпринимателей, должны были показаться рабочим относительносовершенно ничтожными. И вот рабочим стали изо дня в деньдоказывать ничтожество этих уступок и убеждать их в том, чтоздесь они имеют дело с дьявольским планом: уступив до смешногомало, отказать рабочим в удовлетворении их священных прав, даеще ослабить при этом наступательный натиск рабочего движения.При небольших мыслительных способностях широкой массы неприходится удивляться тому, что этот прием удавался. В лагере буржуазии очень много возмущались по поводулживости социал-демократической тактики, но сами представителибуржуазии никакой серьезной линии собственного поведениянаметить не сумели. Казалось бы, что раз социал-демократия тактрепещет перед каждым действительным улучшением положениярабочих, то надо было бы напрячь все силы именно в этомнаправлении и тем вырвать из рук апостолов классовой борьбы ихслепое орудие. Ничего подобного сделано не было. Вместо того, чтобыперейти в наступление и взять позицию противника с бою,предпринимательские круги предпочли пятиться назад, уступатьнемногое лишь под давлением противной стороны и в самуюпоследнюю минуту соглашаться лишь на такие совершеннонедостаточные улучшения, которые ввиду своей незначительностиникакого действия оказать не могли и которые поэтомусоциал-демократия могла легко отклонить. В действительности всеоставалось по-старому. Недовольство только выросло еще больше. Уже тогда так называемые "свободные профсоюзы" виселигрозным облаком над общеполитическим горизонтом и омрачалисуществование каждого отдельного трудящегося. Свободные профсоюзы стали одним из ужаснейших орудийтеррора, направленных против независимости и прочностинационального хозяйства, против незыблемости государства исвободы личности. Именно свободные профсоюзы в первую очередь сделали то,что понятие демократии превратилось в смешную и отвратительнуюфразу. Это они опозорили свободу, это они всей своей практикойпослужили живой иллюстрацией к известным словам: "если ты нехочешь стать нашим товарищем, мы пробьем тебе череп". Воткакими рисовались мне уже тогда эти друзья человечества. Сгодами этот мой взгляд расширился и углубился, изменять же егомне не пришлось.

x x x

Когда интерес мой к социальным проблемам пробудился, я

стал со всей основательностью изучать их. Для меня открылсяновый доселе неизвестный мне мир. В 1909-1910 гг. мое личное положение несколько изменилось;мне не приходилось больше работать чернорабочим, я смог теперьзарабатывать кусок хлеба другим путем. В это время я сталработать как чертежник и акварелист. Как ни плохо это было вотношении заработка - его действительно едва хватало, чтобыжить, - это было все же недурно с точки зрения избранной мноюпрофессии. Теперь я уже не возвращался вечером домой смертельноусталый и неспособный даже взять в руки книгу. Моя теперешняяработа шла параллельно с моей будущей профессией. Теперь я былв известном смысле сам господином своего времени и мограспределять его лучше чем раньше. Я рисовал для заработка и учился для души. Теперь я - получил возможность в дополнение к моимпрактическим наблюдениям приобрести те теоретические знания,которые нужны для разрешения социальных проблем. Я сталштудировать более или менее все, что попадалось мне в руки,читал книги и углубился в свои собственные размышления. Теперь я думаю, что окружавшие меня тогда люди несомненносчитали меня чудаком. Что при этом я со всей страстью и любовью отдавалсястроительному искусству, понятно само собой. Это искусствонаряду с музыкой казалось мне тогда королем всех искусств:занятие этим искусством при таких обстоятельствах было для меняне "трудом", а высшим счастьем. Я мог до самой глубокой ночичитать или чертить, не уставая. Во мне все крепла вера, чтохотя и через много лет для меня все-таки наступит лучшеебудущее. Я был убежден, что придет время, и я составлю себе имякак архитектор. Что рядом с этим я обнаруживал большой интерес ко всемутому, что связано с политикой, казалось мне вполнеестественным. В моих глазах это была само собою разумеющаясяобязанность всякого мыслящего человека. Кто не интересовалсяполитическими вопросами, в моих глазах теряя всякое правокритиковать или даже просто жаловаться. И в этой области я много читал и много учился. Скажу тутже, что под "чтением" я понимаю, быть может, нечто совсемдругое, чем большинство нашей так называемой "интеллигенции". Я знаю многих, которые "читают" бесконечно много - книгуза книгой, букву за буквой; и все-таки я не назову этих людейиначе, как только "начитанными". Конечно люди эти обладаютбольшим количеством "знаний", но их мозг совершенно неспособенсколько-нибудь правильно усвоить, зарегистрировать иклассифицировать воспринятый материал. Они совершенно необладают искусством отделять в книге ценное от ненужного,необходимое держать в голове, а излишнее, если возможно, простоне видеть и во всяком случае не обременять себя балластом. Ведь и чтение не является самоцелью, а только средством кцели. Чтение имеет целью помочь человеку получить знания в томнаправлении, какое определяется его способностями и егоцелеустремлением. Чтение дает человеку в руки те инструменты,которые нужны ему для его профессии, независимо от того, идетли речь о простой борьбе за существование или об удовлетворенииболее высокого назначения. Но с другой стороны, чтение должнопомочь человеку составить себе общее миросозерцание. Во всехслучаях одинаково необходимо, чтобы содержание прочитанного неоткладывалось в мозгу в порядке оглавления книги. Задачасостоит не в том, чтобы обременять свою память определеннымколичеством книг. Надо добиваться того, чтобы в рамках общегомировоззрения мозаика книг находила себе соответствующее местов умственном багаже человека и помогала ему укреплять и

расширять свое миросозерцание. В ином случае в голове читателяполучается только хаос. Механическое чтение оказываетсясовершенно бесполезным, что бы ни думал об этом несчастныйчитатель, наглотавшийся книг. Такой читатель иногда самымсерьезным образом считает себя "образованным", воображает, чтоон хорошо узнал жизнь, что он обогатился знаниями, а между темна деле по мере роста такого "образования" он все больше ибольше удаляется от своей цели. В конце концов, он кончит либов санатории, либо "политиком" в парламенте. Кто так работает над собой, тому никогда не удастсяиспользовать свои хаотические "знания" для тех целей, которыевозникают перед ним в каждый данный момент. Его умственныйбалласт расположен не по линии жизни, а по линии мертвых книг.И хотя жизнь много раз будет наталкивать его на то, чтобы взятьиз книг действительно ценное, этот несчастный читатель сумееттолько сослаться на такую-то страницу прочитанного в книге, ноне сумеет применить ее к жизни. В каждую критическую минутутакие мудрецы в поте лица ищут в книгах аналогий и параллелей иконечно неизбежно попадают пальцем в небо. Если бы это было не так, то политические действия иныхнаших ученых правителей были бы совершенно необъяснимы. Тогдабы нам остался единственный вывод: вместо патологическихнаклонностей констатировать у них свойства простых мошенников. Тот же человек, который умеет правильно читать, сумеетлюбую книгу, любую газету, любую прочитанную им брошюруиспользовать так, чтобы взять из нее все действительно ценное,все действительно имеющее не только преходящее значение. Онсумеет расчленить и усвоить приобретенный новый материал так,что это поможет ему уточнить или пополнить то, что он уже зналраньше, получить новый материал, помогающий обосноватьправильность своих взглядов. Если перед таким человеком жизньвнезапно поставит новые вопросы, его память моментальноподскажет ему из прочитанного то, что нужно именно для даннойситуации. Из того материала, который накопился в его мозгу втечение десятилетий, он сумеет быстро мобилизовать то, чтонужно для уяснения поставленной новой проблемы и дляправильного ответа на нее. Только такое чтение имеет смысл и цель. Тот оратор, например, который не сумеет именно в такомпорядке усваивать свой материал, никогда не будет в состоянии,наткнувшись на возражение, в достаточной степени убедительнозащищать свой собственный взгляд, хотя бы этот взгляд былтысячу раз правилен и соответствовал действительности. В каждойдискуссии память непременно подведет такого оратора, в нужнуюминуту он не найдет ни доводов для подтверждения своихсобственных тезисов, ни материал для опровержения противника.Если дело идет о таком ораторе, который может осрамить тольколично самого себя, то это еще с полбеды: гораздо хуже когдаслепая судьба сделает такого всезнающего и вместе с тем ничегоне знающего господина руководителем государства. Что касается меня, то я уже с самой ранней молодостистарался читать именно правильно. К счастью мне в этом помогалии память и понимание. В этом отношении венский период был дляменя особенно продуктивным и ценным. Восприятия повседневнойжизни давали мне толчок к углублению в изучение все новых самыхразличных проблем. Получив возможность практику обосноватьтеорией и теорию проверять на практике, я обезопасил себя оттого, что теория заставит меня оторваться от жизни, а практикалишит способности обобщения. Таким образом опыт повседневной жизни побудил меня косновательному теоретическому изучению двух важнейших проблемкроме социальной.

Кто знает, когда именно пришлось бы мне углубиться визучение марксизма, если бы тогдашний период не ткнул меняпрямо носом в эту проблему.

x x x

Чем больше знакомился я с внешней историейсоциал-демократии, тем более страстно хотелось мне понять ивнутреннюю сущность ее учения. Официальная партийная литература могла мне в этомотношении помочь конечно лишь немного. Поскольку официальнаялитература касается экономических тем, она оперируетнеправильными утверждениями и столь же неправильнымидоказательствами; поскольку же дело идет о политических целях,она просто лжива насквозь. К тому же и весь крючкотворческийстиль этой литературы отталкивал меня до последней степени. Ихкнижки полны фраз и непонятной болтовни, полны претензий наостроумие, а на деле крайне глупы. Только вырождающаяся богеманаших больших городов может испытывать удовольствие от такойдуховной пищи и находить приятное занятие в том, чтобыотыскивать жемчужное зерно в навозных кучах этой литературнойкитайщины. Но ведь известно, что есть часть людей, которыесчитают ту книгу более умной, которую они менее всего понимают. Сопоставляя теоретическую лживость и нелепость учениясоциал-демократии с фактами живой действительности, япостепенно получал все более ясную картину ее подлинныхстремлений. В такие минуты мною овладевали не только тяжелыепредчувствия, но и сознание грозящей с этой стороны громаднойопасности, я видел ясно, что это учение, сотканное из эгоизма иненависти, с математической точностью может одержать победу итем самым привести человечество к неслыханному краху. В это именно время я понял, что это разрушительное учениетесно и неразрывно связано с национальными свойствами одногоопределенного народа, чего я до сих пор совершенно неподозревал. Только знакомство с еврейством дает в руки ключ кпониманию внутренних, т. е. действительных намеренийсоциал-демократии. Только когда познакомишься с этимнародом, у тебя раскрываются глаза на подлинные цели этойпартии, и из тумана неясных социальных фраз отчетливовырисовывается оскалившаяся маска марксизма.

x x x

Теперь мне трудно, если не невозможно, сказать точно,когда же именно я в первый раз в своей жизни услышал слово"еврей". Я совершенно не припомню, чтобы в доме моих родителей,по крайней мере при жизни отца, я хоть раз слышал это слово.Мой старик, я думаю, в самом подчеркивании слова "еврей" увиделбы признак культурной отсталости. В течение всей своейсознательной жизни отец в общем усвоил себе взгляды такназываемой передовой буржуазии. И хотя он был тверд инепреклонен в своих национальных чувствах, он все же оставалсяверен своим "передовым" взглядам и даже вначале передал ихотчасти и мне. В школе я тоже сначала не находил повода, чтобы изменитьэти унаследованные мною взгляды. Правда, в реальном училище мне пришлось познакомиться содним еврейским мальчиком, к которому все мы относились сизвестной осторожностью, но только потому, что он был слишкоммолчалив, а мы, наученные горьким опытом, не очень доверяли

таким мальчикам. Однако я как и все при этом никаких обобщенийеще не делал. Только в возрасте от 14 до 15 лет я стал частеньконаталкиваться на слово "еврей" - отчасти в политическихбеседах. И однако же, хорошо помню, что и в это время менясильно отталкивало, когда в моем присутствии разыгрывалисьспоры и раздоры на религиозной почве. Еврейский же вопрос в те времена казался мне не чем иным,как вопросом религии. В Линце евреев жило совсем мало. Внешность проживающих тамевреев в течение веков совершенно европеизировалась, и онистали похожи на людей; я считал их даже немцами. Нелепостьтакого представления мне была совершенно неясна именно потому,что единственным признаком я считал разницу в религии. Я думалтогда, что евреи подвергаются гонениям именно из-за религии,это не только отталкивала меня от тех, кто плохо относился кевреям, но даже внушало мне иногда почти отвращение к такимотзывам. О том, что существует уже какая-то планомернаяорганизованная борьба против еврейства, я не имелпредставления. В таком умонастроении приехал я в Вену. Увлеченный массойвпечатлений в сфере архитектуры, подавленный тяжестью своейсобственной судьбы, я в первое время вообще не был в состояниисколько-нибудь внимательно присмотреться к различным слоямнарода в этом гигантском городе. В Вене на 2 миллиона населенияв это время было уже почти 200 тысяч евреев, но я не замечалих. В первые недели на меня обрушилось так много новых идей иновых явлений, что мне трудно было с ними справиться. Толькокогда я постепенно успокоился и от первых впечатлений перешел кболее детальному и конкретному ознакомлению с окружающейсредой, я огляделся кругом и наткнулся также на еврейскийвопрос. Я отнюдь не хочу утверждать, что первое знакомство с этимвопросом было для меня особенно приятным. Я все еще продолжалвидеть в еврее только носителя определенной религии и помотивам терпимости и гуманности продолжал относитсяотрицательно ко всяким религиозным гонениям. Тон, в которомвенская антисемитская пресса обличала евреев, казался мненедостойным культурных традиций великого народа. Надо мноютяготели воспоминания об известных событиях средневековойистории, и я вовсе не хотел быть свидетелем повторения такихэпизодов. Антисемитские газеты тогда отнюдь не причислялись клучшей части прессы, - откуда я это тогда взял, я теперь и самне знаю, - и поэтому в борьбе этой прессы против евреев ясклонен был тогда усматривать продукт озлобленной ненависти, авовсе не результат принципиальных, хотя быть может инеправильных взглядов. В таком мнении меня укрепляло еще и то, что действительнобольшая пресса отвечала антисемитам на их нападки в тонебесконечно более достойном, а иногда и не отвечала вовсе - чтотогда казалось мне еще более подходящим. Я стал усердно читать так называемую мировую прессу ("Нейефрейе прессе", "Нейес винер тагблат") и на первых порахизумлялся той громадной массе материала, которую они даютчитателю, и той объективности, с которой они подходят ко всемвопросам. Я относился с большим уважением к благородному тонуэтой прессы, и только изредка напыщенность стиля оставляла вомне некоторое внутреннее недовольство или даже причинялонеприятность. Но, думал я, такой стиль соответствует всемустилю большого мирового города. А так как я Вену считал именномировой столицей, то такое придуманное мною же объяснение меня

до поры до времени удовлетворяло. Но что меня частенько отталкивало, так это недостойнаяформа, в которой эта пресса лебезила перед венским двором.Малейшие события во дворце немедленно расписывались во всехдеталях либо в тоне восхищенного энтузиазма, либо в тонебезмерного огорчения и душевного сочувствия, когда дело шло осоответствующих "событиях". Но когда дело шло о чем-либо,касающемся самого "мудрейшего монарха всех времен", тогда этапресса просто не находила достаточно сладких слов. Мне все это казалось деланным. Уже одно это заставило меня подумать, что и на либеральнойдемократии есть пятна. Заискивать перед этим двором да еще в таких недостойныхформах в моих глазах означало унижать достоинство нации. Это было той первой тенью, которая омрачила мое отношениек "большой" венской прессе. Как и раньше, я в Вене с большимрвением следил за всеми событиями культурной и политическойжизни Германии. С гордостью и восхищением сравнивал я подъем,наблюдавшийся в Германии, с упадком в австрийском государстве.Но если внешние политические события вызывали во мненепрерывную радость, то этого далеко нельзя было сказать особытиях внутренней жизни. Борьбу, которая в ту эпоху началасьпротив Вильгельма II, я одобрить не мог. Я видел в Вильгельмене только немецкого императора, но прежде всего создателянемецкого флота. Когда германский рейхстаг стал чинитьВильгельму II препятствия в его публичных выступлениях, этоменя огорчало чрезвычайным образом, особенно потому, что в моихглазах к этому не было никакого повода. И это заслуживалоосуждения тем более, что ведь сами господа парламентскиеболтуны в течение какой-нибудь одной сессии всегда наговорятгораздо больше глупостей, чем целая династия королей в течениенескольких столетий, включая сюда и самых глупых из них. Я был возмущен тем, что в государстве, где всякий дурак нетолько пользуется свободой слова, но и может попасть в рейхстаги стать "законодателем", носитель императорской короныстановится объектом запрещений, и какая-то парламентскаяговорильня может "ставить ему на вид". Еще больше я возмущался тем, что та самая венская пресса,которая так лебезит перед каждым придворным ослом, если делоидет о габсбургской монархии, пишет совсем по-иному огерманском кайзере. Тут она делает озабоченное лицо и с плохоскрываемой злобной миной тоже присоединяется к мнениям иопасениям по поводу речей Вильгельма II. Конечно она далека оттого, чтобы вмешиваться во внутренние дела германской империи -о, упаси, боже! - но, прикасаясь дружественными перстами кранам Германии, "мы" ведь только исполняем свой долг,возлагаемый на нас фактом союза между двумя государствами! Ктому же для журналистики правда ведь прежде всего и т. д. Послеэтих лицемерных слов можно было не только "прикасатьсядружественными перстами" к ране, но и прямо копаться в нейсколько влезет. В таких случаях мне прямо бросалась кровь в голову. И это заставляло меня постепенно начать относиться всеболее осторожно к так называемой большой прессе. В один прекрасный день я убедился, что одна изантисемитских газет - "Немецкая народная газета" - в такихслучаях держится куда приличнее. Далее, мне действовало на нервы то, что большая венскаяпресса в ту пору самым противным образом создавала культФранции. Эти сладкие гимны в честь "великой культурной нации"порой заставляли прямо стыдиться того, что ты являешься немцем.Это жалкое кокетничанье со всем, что есть французского, не раз

заставляло меня с негодованием ронять из рук ту или другуюгазету. Теперь я все чаще стал читать антисемитскую "Народнуюгазету", которая казалась мне конечно гораздо более слабой, нов то же время, в некоторых вопросах, более чистой. С ее резкимантисемитским тоном я не был согласен, но все внимательнее сталя читать ее статьи, которые заставляли меня теперь большезадумываться. Все это вместе взятое заставило меня постепенноознакомиться с тем движением и с теми вождями, которые тогдаопределяли судьбы Вены. Я говорю о христианско-социальнойпартии и о докторе Карле Люэгере. Когда я приехал в Вену, я был настроен враждебно и к этойпартии и к ее вождю. И вождь и самое движение казались мне тогда"реакционными". Но элементарное чувство справедливостизаставляло изменить это мнение. По мере ознакомления с делом ястал ценить их и наконец проникся чувством полного поклонения.Теперь я вижу, что значение этого человека было еще больше,нежели я думал тогда. Это был действительно самыймогущественный из немецких бургомистров всех времен. Сколько же однако моих предвзятых мнений по поводухристианско-социального движения было опрокинуто этой переменойво мне! Постепенно изменились мои взгляды и на антисемитизм - этобыла одна из самых трудных для меня операций. В течение долгихмесяцев чувство боролось во мне с разумом, и только после оченьдлительной внутренней борьбы разум одержал верх. Спустя двагода и чувство последовало за разумом, и с тех пор оно стоит настраже окончательно сложившихся во мне взглядов. В эту пору тяжелой внутренней борьбы между унаследованнымчувством и холодным рассудком неоценимую услугу оказали мне тенаглядные уроки, которые я получал на улицах Вены. Пришла пора,когда я уже умел различать на улицах Вены не только красивыестроения, как в первые дни моего пребывания в ней, но также илюдей. Проходя однажды по оживленным улицам центральной частигорода, я внезапно наткнулся на фигуру в длиннополом кафтане счерными локонами. Первой моей мыслью было: и это тоже еврей? В Линце уевреев был другой вид. Украдкой, осторожно разглядывал я этуфигуру. И чем больше я вглядывался во все его черты, тем большепрежний вопрос принимал в моем мозгу другую формулировку. И это тоже немец? Как всегда в этих случаях, я по своему обыкновению сталрыться в книгах, чтобы найти ответ на свои сомнения. Занебольшие деньги я купил себе тогда первые антисемитскиеброшюры, какие я прочитал в своей жизни. К сожалению все этикнижки считали само собою разумеющимся, что читатель уже визвестной степени знаком с еврейским вопросом или по крайнеймере понимает, в чем состоит эта проблема. Форма и тонизложения были к сожалению таковы, что они опять возбудили вомне прежние сомнения: аргументация была слишком уж не научна иместами страшно упрощена. Опять у меня возникли прежние настроения. Это продолжалосьнедели и даже месяцы. Постановка вопроса казалась мне такой ужасной, обвинения,предъявляемые к еврейству, такими острыми, что мучимый боязньюсделать несправедливость, я опять испугался выводов изаколебался. Одно было достигнуто. Теперь уж я не мог сомневаться втом, что дело идет вовсе не о немцах, только имеющих другуюрелигию, но о самостоятельном народе. С тех пор как я стал

заниматься этим вопросом и начал пристально присматриваться кевреям, я увидел Вену в совершенно новом свете. Куда бы я нипошел, я встречал евреев. И чем больше я приглядывался к ним,тем рельефнее отделялись они в моих глазах от всех остальныхлюдей. В особенности, центральная часть города и северныекварталы его кишели людьми, которые уже по внешности ничегообщего не имели с немцами. Но если бы я продолжал сомневаться в этом, то самоеповедение по крайней мере части евреев неизбежно должно было быположить конец моим колебаниям. В это время возникло движение, которое в Вене имелозначительное влияние и которое самым настойчивым образомдоказывало, что евреи представляют собою именно самостоятельнуюнацию. Я говорю о сионизме. Правда, на первый взгляд могло показаться, что такуюпозицию занимает только часть евреев, а большинство их осуждаети всем своим существом отвергает ее. При ближайшем рассмотренииоднако оказывалось, что это только мыльный пузырь и что этавторая часть евреев руководится простыми соображениямицелесообразности или даже просто сознательно лжет. Еврействотак называемого либерального образа мыслей отвергало сионизм нес точки зрения отказа от еврейства вообще, а лишь исходя изтого взгляда, что открытое выставление символа веры непрактичнои даже прямо опасно. По сути дела обе эти части еврейства былизаодно. Эта показная борьба между евреями сионистского илиберального толков в скором времени стала мне прямо противна.Борьба эта была насквозь неправдива, зачастую просто лжива. Вовсяком случае она очень мало походила на ту нравственную высотуи чистоту помышлений, которую любят приписывать этой нации. Что касается нравственной чистоты, да и чистоты вообще, тов применении к евреям об этом можно говорить лишь с большимтрудом. Что люди эти не особенно любят мыться, это можно быловидеть уже по их внешности и ощущать к сожалению часто даже сзакрытыми глазами. Меня по крайней мере часто начинало тошнитьот одного запаха этих господ в длинных кафтанах. Прибавьте кэтому неопрятность костюма и малогероическую внешность. Все это вместе могло быть очень привлекательно. Ноокончательно оттолкнуло меня от евреев, когда я познакомился нетолько с физической неопрятностью, но и с моральной грязьюэтого избранного народа. Ничто не заставило меня в скором времени так резкоизменить мнение о них, как мое знакомство с родом деятельностиевреев в известных областях. Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть однобесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в областикультурной жизни народов, в которой не был бы замешан покрайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя илиличинку его, так в любой грязной истории непременнонатолкнешься на еврейчика. Когда я познакомился с деятельностью еврейства в прессе, вискусстве, в литературе, в театре, это неизбежно должно былоусилить мое отрицательное отношение к евреям. Никакиедобродетельные заверения тут не могли помочь. Достаточно былоподойти к любому киоску, познакомиться с именами духовных отцоввсех этих отвратительных пьес для кино и театра, чтобыожесточиться против этих господ. Это чума, чума, настоящая духовная чума, хуже той чернойсмерти, которой когда-то пугали народ. А в каких несметныхколичествах производился и распространялся этот яд! Конечно чемниже умственный и моральный уровень такого фабриканта низостей,тем безграничнее его плодовитость. Этакий субъект плодит такие

гадости без конца и забрасывает ими весь город. Подумайте приэтом еще о том, как велико количество таких субъектов. Незабудьте, что на одного Гете природа всегда дарит нам 10 тысячтаких пачкунов, а каждый из этих пачкунов разносит худшего видабациллы на весь мир. Ужасно было убедиться, что именно евреям природапредопределила эту позорную роль. Уж не в этом ли следует искать "избранность" этого народа!Я начал тогда самым старательным образом собирать имена автороввсех этих грязных сочинений. И чем больше увеличивалась мояколлекция, тем хуже было для евреев. Сколько бы мое чувство нипродолжало сопротивляться, разум вынужден был сделатьнепреклонные выводы. Факт остается фактом, что хотя евреисоставляли максимум сотую часть населения этой страны, - средиавторов указанных грязнейших произведений девять десятых евреи. Теперь я начал с этой точки зрения присматриваться и кмоей дорогой "большой прессе". Чем пристальнее я присматривался к ней, тем резче менялосьмое мнение и в этой области. Стиль ее становился для меня всеболее несносным, содержание начинало мне казаться все болеепустым и внутренне фальшивым. Под так называемой объективностьюизложения я стал обнаруживать не честную правду, а большеючастью простую ложь. Авторы же оказались... евреями. Теперь я стал видеть тысячи вещей, которых я раньше незамечал вовсе. Теперь я научился понимать то, над чем раньшеедва задумывался. Так называемый либеральный образ мыслей этой прессы я сталвидеть теперь в совершенно другом свете. Благородный тон ввозражениях противникам или отсутствие ответа на нападкипоследних - все это оказалось не чем иным, как низким и хитрымманевром. Одобрительные театральные рецензии всегда относилисьтолько к еврейским авторам. Резкая критика никогда необрушивалась ни на кого другого, кроме как на немцев. Уколыпротив Вильгельма II становились системой так же, какспециальное подчеркивание французской культуры и цивилизации.Пикантность литературной новеллы эти органы возводили достепени простого неприличия. Даже в их немецком языке былочто-то чужое. Все это вместе взятое настолько должно былоотталкивать от всего немецкого, что это могло делаться толькосознательно. Кто же был заинтересован в этом? Была ли это только случайность? Так продолжал я размышлять по этому поводу. Но мойокончательный вывод был ускорен рядом других обстоятельств.Нравы и обычаи значительной части евреев настолькобеззастенчивы, что их нельзя не заметить. Улица зачастую дает ив этом отношении достаточно наглядные уроки. Например отношениеевреев к проституции и еще больше к торговле девушками можнонаблюдать в Вене лучше, чем где бы то ни было в западнойЕвропе, за исключением быть может некоторых портов на югеФранции. Стоило выйти ночью на улицу, чтобы натолкнуться внекоторых кварталах Вены на каждом шагу на отвратительныесцены, которые большинству немецкого народа были совершеннонеизвестны вплоть до самой мировой войны, когда часть нашихгерманских солдат на восточном фронте имела возможность или,точнее сказать, вынуждена была познакомиться с таким зрелищем. А затем пришло и возмущение. Теперь я уж больше не старался избегнуть обсужденияеврейского вопроса. Нет, теперь я сам искал его. Я знал теперь,что тлетворное влияние еврейства можно открыть в любой сферекультурной и художественной жизни, и тем не менее я не развнезапно наталкивался на еврея и там, где менее всего ожидал

его встретить. Когда я увидел, что евреи являются и вождямисоциал-демократии, с глаз моих упала пелена. Тогда пришел конецполосе длительной внутренней борьбы. Уже в повседневном общении с моими товарищами по постройкеменя часто поражало то хамелеонство, с которым они по одному итому же вопросу высказывали совершенно разные мнения иногда напротяжении нескольких дней и даже нескольких часов. Мне труднобыло понять, каким образом люди, которые с глазу на глазвысказывают довольно рассудительные взгляды, внезапно теряютсвои убеждения как только они оказываются в кругу массы. Частоя приходил в отчаяние. Иногда после нескольких часов мнеказалось, что я переубедил на этот раз того или другого из них,что мне наконец удалось сломить лед и доказать им нелепостьтого или иного взгляда. Едва успевал я порадоваться своейпобеде, как на следующий же день к моему горю приходилосьначинать сначала. Все было напрасно. Как раскачивающийсямаятник возвращается к своей исходной точке, так и онивозвращались к своим прежним нелепым взглядам. Я еще мог понять, что они недовольны своей судьбой; чтоони проклинают ее за то, что она зачастую обходится с нимидовольно жестко; что они ненавидят предпринимателей, в которыхвидят бессердечных виновников этой судьбы; что они ругаютпредставителей власти, которые в их глазах являются виновникамиих положения; что они устраивают демонстрации против роста цен;что они выходят на улицу с провозглашением своих требований, -все это кое-как еще можно было понять. Но что было совершеннонепонятно, так это та безграничная ненависть, с которой ониотносятся к собственной народности, к величию своего народа, таненависть, с которой они бесчестят историю собственной страны ивываливают в грязи имена ее великих деятелей. Эта борьба против собственной страны, собственного гнезда,собственного очага бессмысленна и непонятна. Это простопротивоестественно. От этого порока их можно было излечить иногда на несколькодней, максимум на несколько недель. В скором времени привстрече с тем, кто казался тебе излеченным, приходилосьубеждаться, что он остался прежним, что он опять во властипротивоестественного.

x x x

Постепенно я убедился в том, что и социал-демократическаяпресса в преобладающей части находится в руках евреев. Этомуобстоятельству я не придал особенно большого значения, так какведь и с другими газетами дело обстояло также. Однообстоятельство однако приходилось отметить: среди тех газет,которые находились в еврейских руках, нельзя было найти ниодной подлинно национальной газеты в том смысле, в каком япривык понимать это с детства. Я превозмог себя и стал теперь систематически читать этипроизведения марксистской печати. Мое отрицательное отношение кним стало бесконечно возрастать. Тогда я поставил себе задачупоближе узнать, кто же фабриканты этих концентрированныхподлостей. Начиная с издателя, все до одного были евреи.

Все это имело ту хорошую сторону, что по мере того, какмне выяснились подлинные носители или распространители идейсоциал-демократии, моя любовь к собственному народу сталавозрастать. Видя такую дьявольскую ловкость обманщиков, мог лия продолжать проклинать тех простых немецких людей, которые

становились жертвой обмана. Ведь сам я лишь с трудом избавилсяот тех пут, которые расставляла мне лживая диалектика этойрасы. И сам же я убедился, как трудно иметь дело с этимилюдьми, которым ничего не стоит лгать на каждом шагу, начистоотрицать только что сказанное, через одну минуту переменитьсвое мнение и т.д. Нет, чем больше я узнавал еврея, тем больше я должен былпрощать рабочего. Всю тяжесть вины я возлагал теперь не на рядовогорабочего, а на тех, кто не хочет взять на себя труд сжалитьсянад ними и дать сыну народа то, что по всей справедливости емупринадлежит, и кто не старается вместе с тем прижать к стенкеобманщика и вредителя. Опыт повседневной жизни побудил меня теперь пристальнейзаняться изучением самих источников марксистского учения.Влияние этого учения стало мне ясным, его успехи бросались вглаза каждый день. Последствия этих успехов также можно былолегко себе представить, если иметь хоть немножко фантазии. Дляменя оставался только еще неясным вопрос о том, понимали лисами создатели этого учения, к каким именно результатам должнооно привести, видели ли они сами неизбежные окончательныепоследствия их злого дела или сами они были жертвой ошибки. Возможным казалось мне тогда и то и другое. В первомслучае обязанностью каждого мыслящего человека было войти влагерь этого несчастного движения, чтобы таким образом все-такипомочь избегнуть наибольшего зла; во втором случае первыевиновники этой народной болезни должны были быть исчадием ада,ибо только в мозгу чудовища, а не человека мог возникнутьконкретный план создания такой организации, деятельностькоторой должна привести к краху человеческой культуры, куничтожению мира. В этом последнем случае спасти могла только борьба; борьбавсеми средствами, которые только знают человеческий дух,человеческий разум и воля, независимо от того, какой сторонесудьба принесет окончательную победу. Вот что привело меня к мысли о необходимости поближепознакомиться с основателями этого учения и таким образомизучить его истоки. Своей цели я достиг, быть может, скорей,чем надеялся сам. Это произошло благодаря тому, что я имел ужетогда некоторые, хотя и Я стал скупать все доступные мне социал-демократическиеброшюры и добиваться, кто же их авторы. Одни евреи! Я сталприглядываться к именам почти всех вождей. В подавляющембольшинстве - тоже сыны "избранного" народа. Кого ни возьми -депутатов рейхстрата, секретарей профсоюзов, председателейместных организаций, уличных агитаторов - все евреи. Куда ниглянешь - все та же тяжелая картина. Имена всех этихАустерлицев, Давидов, Адлеров, Эленбогенов навеки останутся вмоей памяти. Одно мне стало теперь совершенно ясным: та партия, срядовыми представителями которой я в течение ряда месяцев велупорную борьбу, находилась под полным исключительнымруководством чужого народа, ибо, что еврей не является немцем,это я теперь знал окончательно и бесповоротно. Только теперь я окончательно узнал, кто являетсяобманщиком нашего народа. Уже одного года моего пребывания в Вене было достаточно,чтобы придти к убеждению: ни один рабочий не является настолькоограниченным, чтобы нельзя было переубедить его, если подойти кнему с лучшим знанием дела и лучшим уменьем объяснить ему суть.Постепенно я хорошо ознакомился с учением социал-демократии, итеперь это знание я мог хорошо использовать в борьбе за свои

убеждения. Почти всегда успех оказывался на моей стороне. Основную часть массы можно было спасти. Но только ценойдолгого времени и терпения. Еврея же никогда нельзя было отклонить от его взгляда. Вте времена я был еще достаточно наивным, чтобы пытатьсядоказать им все безумие их учения. В моем маленьком кругу яспорил с ними до хрипоты, до мозолей на языке в полнойуверенности, что должен же я их убедить во вредоносности ихмарксистских нелепостей. Результат получался противоположный.Иногда казалось, что чем больше они начинают пониматьуничтожающее действие социал-демократических теорий в ихприменении к жизни, тем упрямей продолжают они их отстаивать. Чем больше я спорил с ними, тем больше я знакомился с ихдиалектикой. Сначала они считают каждого своего противникадураком. Когда же они убеждаются, что это не так, они начинаютсами прикидываться дураками. Если все это не помогает, ониделают вид, что не понимают в чем дело, или перескакиваютсовсем в другую область. Или они с жаром начинают настаивать натом, что само собою разумеется, и как только вы соглашаетесь сними в этом, они немедленно применяют это совсем к другомувопросу. Как только вы их поймали на этом, они опять ускользаютот сути спора и не желают даже слушать, о чем же вдействительности идет речь. Как вы ни пытаетесь ухватить такогоапостола, рука ваша как будто уходит в жидкую грязь. Грязь этауходит сквозь пальцы и тотчас же каким то образом опятьоблегает ваши руки. Но вот вам, хотя и с трудом, удалось побитьодного из этаких людей настолько уничтожающе, что ему ничего неостается больше делать, как согласиться с вами. Вы думаете, чтовам удалось сделать по крайней мере один шаг вперед. Но каковоже ваше удивление на следующий день! На завтра же этот еврейсовершенно забывает все что произошло вчера, он продолжаетрассказывать свои сказки и дальше, как ни в чем не бывало. Есливы, возмущенный этим бесстыдством, указываете ему на этообстоятельство, он делает вид искренне изумленного человека; онсовершенно не может ничего вспомнить из вчерашних споров, крометого, что он вчера как дважды два четыре доказал вам своюправоту. Иногда это меня совершенно обезоруживало. Я просто незнал, чему удивляться: хорошо привешенному языку или искусствулжи. Постепенно я начал их ненавидеть. Я научился уже понимать язык еврейского народа, и именноэто обстоятельство помогло мне отделить теоретическую болтовнюапостолов этого учения от их реальной практики. Еврей говоритдля того, чтобы скрывать свои мысли или, по меньшей мере, длятого, чтобы их завуалировать. Его подлинную цепь надо искать нев том, что у него сказано или написано, а в том, что тщательнозапрятано между строк. Для меня наступила пора наибольшего внутреннегопереворота, какой мне когда-либо пришлось пережить. Израсслабленного "гражданина мира" я стал фанатикомантисемитизма. Еще только один раз - это было в последний раз - я вглубине души пережил тяжелый момент. Когда я стал глубже изучать всю роль еврейского народа вовсемирной истории, у меня однажды внезапно опять промелькнуламысль, что, может быть, неисповедимые судьбы по причинам,которые нам, бедным людям, остаются еще неизвестными, все-такипредначертали окончательную победу именно этому маленькомународу. Может быть этому народу, который испокон веков живет на

этой земле, все же в награду достанется вся земля? Имеем ли мы объективное право бороться за самосохранениеили это право имеет только субъективное обоснование? Когда я окончательно углубился в изучение марксизма и соспокойной ясностью подвел итог деятельности еврейского народа,судьба сама дала мне свой ответ. Еврейское учение марксизма отвергает аристократическийпринцип рождения и на место извечного превосходства силы ииндивидуальности ставит численность массы и ее мертвый вес.Марксизм отрицает в человеке ценность личности, он оспариваетзначение народности и расы и отнимает таким образом, учеловечества предпосылки его существования и его культуры. Еслибы марксизм стал основой всего мира, это означало бы конецвсякой системы, какую до сих пор представлял себе умчеловеческий. Для обитателей нашей планеты это означало быконец их существования. Если бы еврею с помощью его марксистского символа верыудалось одержать победу над народами мира, его корона стала бывенцом на могиле всего человечества. Тогда наша планета, какбыло с ней миллионы лет назад, носилась бы в эфире, опятьбезлюдная и пустая. Вечная природа безжалостно мстит занарушение ее законов. Ныне я уверен, что действую вполне в духетворца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, яборюсь за дело божие.

ГЛАВА III. ОБЩЕПОЛИТИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ, СВЯЗАННЫЕ С МОИМ ВЕНСКИМ ПЕРИОДОМ

Ныне я убежден, что, как правило, - я не говорю о случаяхисключительной одаренности, - человек должен начать приниматьучастие в политической жизни не раньше 30-летнего возраста. Неследует делать этого раньше. В громадном большинстве случаевтолько к этому именно времени человек вырабатывает себе, таксказать, общую платформу, с точки зрения которой он можетопределять свое отношение к той или другой политическойпроблеме. Только после того как человек выработал себе основытакого миросозерцания и приобрел твердую почву под ногами, онможет более или менее прочно занимать позицию в злободневныхвопросах. Лишь тогда этот более или менее созревший человекимеет право принимать участие в политическом руководствеобществом. В ином случае существует опасность, что человеку придетсялибо менять свою точку зрения в очень существенных вопросах,либо остаться при старых взглядах тогда, когда разум иубеждение давно уже говорят против них. В первом случае этоочень неприятно для данного лица, ибо, обнаруживая самколебания, он не может ожидать, чтобы его сторонники верили внего с прежней твердостью. Такой поворот руководителя ставит вбеспомощное положение тех, кто следовал за ним, и нередкозаставляет их испытывать чувство стыда перед противником, Вовтором же случае наступает то, что приходится особенно частонаблюдать теперь: чем больше руководитель сам потерял веру вто, что он говорил, тем более пустой и плоской становится егоаргументация и тем более неразборчив он в выборе средств. Чемменее сам он теперь намерен серьезно защищать свои откровения(человек не склонен умереть за то, во что он сам пересталверить), тем более настойчивые и в конце бесстыдные требованияначинает он предъявлять своим сторонникам. Наконец дело доходитдо того, что он теряет последнее качество вождя и становитсяпросто "политиканом", т.е. Примыкает к тому сорту людей,единственным принципом которых является беспринципность,сочетаемая с грубой навязчивостью и зачастую развитым добесстыдства искусством лжи. Ну, а если такой все еще продолжает

оставаться руководителем целого общества то вы можете бытьнаперед уверены, что для него политика превратилась только в"героическую" борьбу за возможно более продолжительноеобладание местечком. На парламент он смотрит, как на дойнуюкорову для себя и своей семьи. Чем больше эта "должность"нравится жене и родственникам, тем более цепко будет ондержаться за свой мандат. Уже по одному этому каждый человекобладающий здоровым политическим инстинктом, будет казаться емуличным врагом. В каждом новом свежем движении он видитвозможное начало своего собственного конца. В каждом болеекрупном человеке - угрозу своему личному существованию. Ниже мне придется еще более подробно говорить об этом видепарламентских клопов. Конечно и 30-летнему в течение его дальнейшей жизнипридется еще многому учиться, но для него это будет толькопополнением знании в рамках того миросозерцания, которое он ужесебе составил. Ему уже не придется теперь переучиваться восновном и принципиальном, ему придется лишь пополнять своеобразование, и сторонникам его не придется испытыватьтягостного чувства от сознания того, что руководитель до сихпор вел их по неправильному пути. Напротив, для всех очевидныйорганический рост руководителя принесет удовлетворение егосторонникам, ибо углубление образования руководителя будетозначать углубление их собственного образования. В их глазахэто может быть только доказательством правильности усвоенныхвзглядов. Тот руководитель, который вынужден отказаться от своейплатформы, так как убедился в ее неправильности, поступитдостойно лишь в том случае, если он сумеет сделать из этогонадлежащие выводы да конца. В этом случае он должен отказатьсяпо крайней мере от открытой политической деятельности. Если емуслучилось один раз впасть в ошибки в основных вопросах, то этоможет и повториться. Он уже ни в коем случае не имеет праварассчитывать на дальнейшее доверие со стороны своих сограждан,а тем более не имеет права требовать такого доверия. Как мало теперь думают о таких требованиях простогоприличия, можно судить хотя бы уже потому, как низок уровеньтех дрянных субъектов, которые в наше время чувствуют себяпризванными "делать политику". Много званных, да мало избранных. В годы моей молодости я решительно воздерживался приниматьучастие в открытой политической деятельности, хотя я думаю, чтополитикой я занимался и в те времена больше, чем многие другие.Лишь в небольших кружках я решался тогда выступать по поводувсего того, что меня интересовало и привлекало. Эти выступленияв узком кругу имели в себе много хорошего. Тут приходилось нестолько учиться "говорить", сколько изучать рядовогособеседника с его иногда бесконечно примитивными воззрениями ивозражениями. При этом я продолжал заниматься своим собственнымсамообразованием, не теряя времени и не упуская ни однойвозможности. Нигде в Германии эти возможности в те времена небыли так благоприятны, как в Вене.

x x x

Общеполитическая мысль в те времена билась в придунайскоймонархии интенсивнее, нежели в старой Германии, если не считатьотдельных частей Пруссии, Гамбурга и побережья Северного моря.Говоря об "Австрии", я в данном случае имею в виду ту частьвеликого государства Габсбургов, которая в силу заселения еенемцами дала возможность этому государству вообще сложиться, яговорю о той части населения, которая одна только и была в

состоянии на многие столетия наполнить внутренним содержаниемполитическую и культурную жизнь этого столь искусственногогосударственного образования. Чем дальше, тем больше будущностьгосударства и самое его существование зависели именно от этогонемецкого ядра. Если старые наследственные провинции Австрии составлялисердце государства, т. е. обеспечивали правильный приток свежейкрови в жилы культурной и государственной жизни страны, то Венабыла одновременно и мозгом и волей государства. Уже одна прекрасная внешность Вены давала ей известноеправо царствовать над этим конгломератом народов. Чудеснаякрасота Вены хоть немного заставляла забывать о ветхостигосударства в целом. За границей и в особенности в Германии знали толькопрелестную Вену. За ней забывалась и кровавая борьба междуотдельными национальностями внутри габсбургской монархии исудороги всего государства. В эту иллюзию можно было впасть темлегче, что Вена в ту пору переживала последнюю полосу своегорасцвета. Под руководством тогдашнего поистине гениальногобургомистра Вена вновь проснулась к чудесной юной жизни ипревращалась в достойную резиденцию старого царства. Последнийвеликий выходец из рядов немцев, колонизировавших Восток, несчитался так называемым общепризнанным "государственнымдеятелем", но именно доктор Люэгер в качестве бургомистра"столицы и резиденции" - Вены добился огромных успехов во всехобластях коммунальной, хозяйственной и культурной политики.Этим он в небывалой степени укрепил сердце всей империи иблагодаря этому стал на деле гораздо более великимгосударственным деятелем, чем все тогдашние "дипломаты" вместевзятые. Если конгломерат народностей, называемый Австрией, в концеконцов все таки погиб, то это не говорит против политическихкачеств немецкой части этого государства. Это только неизбежныйрезультат того, что 10 миллионов не могут в течение слишкомдолгого времени управлять 50-миллионным государством, состоящимиз различных наций, если своевременно не созданы совершенноопределенные предпосылки для этого. Австрийский немец мыслил в масштабах более чем крупных. Онвсегда привык жить в рамках большого государства и никогда нетерял сознания тех задач, которые отсюда вытекают. Он былединственным в этом государстве, кто мыслил не только в рамкахсвоей национальной провинции, но и в рамках всего государства.Даже в тот момент, когда ему уже угрожала судьба бытьоторванным от общего отечества, он все еще продолжал думать ибороться за то, чтобы удержать для немецкого народа те позиции,которые в тяжелой борьбе завоевали на Востоке его предки. Приэтом надо еще не забывать и того, что силы его были расколоты:лучшая часть австрийских немцев в сердце и в помышлении никогдане теряла связи с общей родиной, и только часть австрийскихнемцев целиком отдавала себя австрийской родине. Общий кругозор австрийских немцев всегда был относительновелик. Их экономические отношения часто обнимали почти всюмногонациональную империю. Почти все действительно крупныепредприятия находились в руках немцев. Весь руководящийперсонал техников, чиновников большею частью составляли немцы.В их же руках находилась и внешняя торговля, поскольку на неене успели наложить руку евреи, для которых торговля - роднаястихия. В политическом отношении только немцы и объединяли всюимперию. Уже в годы военной службы немецкая молодежьрассылалась по всем частям страны. Австро-немецкие рекрутыпопадали правда в немецкий полк, но самый этот полк отлично могпопасть и в Герцеговину, и в Галицию, не только в Вену.

Офицерский корпус все еще состоял почти исключительно изнемцев, а высшее чиновничество - в преобладающей части из них.Искусство и наука также представлены были главным образомнемцами. Если не считать халтуры в области новейшего"искусства", на которую способен был даже такой народ какнегры, то можно смело сказать, что носителями действительногоискусства в это время в Австрии были только немцы. Венапредставляла собою живой и неиссякаемый источник для всейАвстро-Венгрии как в области музыки, так и в областискульптуры, как в области художества, так и в областистроительного искусства. Наконец немцы были также носителями всей внешней политикимонархии, если не говорить об очень небольшой группе венгров. И тем не менее всякая попытка сохранить это государствобыла тщетной. Не хватало самой существенной предпосылки.Австрийское национальное государство располагало только однойвозможностью преодоления центробежных сил отдельных наций.Государство должно было образоваться и управляться либо самымцентрализованным образом, либо оно не могло существовать вовсе. В отдельные светлые минуты понимание этого обстоятельствастановилось достоянием также "самых высоких" сфер. Но уже черезкороткое время забывали это или откладывали практическоепроведение в жизнь ввиду сопряженных с ним трудностей. Всякаямысль о построении государства на более или менее федеративныхначалах неизбежно должна была потерпеть крушение по причинеотсутствия такого государственного ядра, которое имело бызаведомо преобладающее значение. К этому надо прибавить, чтовнутренние предпосылки австрийского государства вообще былисовершенно иными, нежели в германской империи времен Бисмарка.В Германии дело шло только о преодолении известных политическихтрадиций, ибо в культурном отношении общая почва существовалавсегда. Прежде всего было важно то обстоятельство, чтогерманское государство, если не считать небольшихчуженациональных осколков, объединяло людей только одной нации. В Австрии обстоятельства были прямо противоположные.Политические воспоминания о собственном прежнем величии здесьсовершенно отсутствовали у отдельных наций, если не считатьвенгров. Во всяком случае эти воспоминания принадлежали лишьочень отдаленному периоду и были стерты временем почтиокончательно. С другой стороны, в эпоху, когда национальныйпринцип начал играть крупную роль, в отдельных частяхавстро-венгерской монархии начали формироватьсянационалистические силы, преодолеть которые было тем трудней,что в пределах Австро-Венгрии на деле начали образовыватьсянациональные государства. При том внутри этих национальныхгосударств преобладающая нация в силу своего родства сотдельными национальными осколками в Австрии имела теперьбольшую притягательную силу для этих последних нежелиавстрийские немцы. Даже Вена теперь не могла на продолжительное времясостязаться в этом отношении со столицами провинций. С тех пор как Будапешт сам стал крупным центром, у Венывпервые появился соперник, задачей которого было не усилениемонархии в целом, а лишь укрепление одной из ее частей. Вскором времени этому примеру последовали также Прага, затемЛемберг, Лайбах и т.д. Когда эти прежние провинциальные городаподнялись и превратились в национальные центры отдельныхпровинций, тем самым созданы были сосредоточия все более иболее самостоятельного культурного развития.Национально-политические устремления теперь получили глубокуюдуховную базу. Приближался момент, когда движущая силаотдельных наций стала сильнее, чем сила общих интересов

монархии. Тем самым решалась судьба Австрии. Со времени смерти Иосифа II этот ход развитияпрослеживается очень явственно. Быстрота этого развитиязависела от целого ряда факторов, одни из которых заложены былив самой монархии, другие же были результатом той внешнейполитики, которую в разные периоды вела Австрия. Чтобы серьезно начать и завершить борьбу за единство этогогосударства, оставалось только вести упорную и беспощаднуюполитику централизации. Для этого нужно было прежде всегопринципиально провести единый государственный язык. Этимподчеркнут был бы хотя бы принцип формальной принадлежности кединому государству, а административным органам было бы дано вруки техническое средство, без которого единое государствовообще существовать не может. Только таким путем могла бытьсоздана возможность через школу воспитать в течение длительноговремени традиции государственного единства. Конечно этогонельзя было достигнуть в течение 10 или 20 лет. Тут нужныстолетия. В вопросах колонизации вообще решают не быстрота инатиск, а настойчивость и долгий период. Само собою разумеется, что при этом не толькоадминистрирование, но и все политическое руководство должнобыло бы вестись в строгом единстве. И вот для меня тогда было бесконечно поучительноконстатировать: почему всего этого не произошло или, лучшесказать, почему все это не было сделано. Виновниками крахаавстро-венгерской империи являются только те, кто виновен вэтом упущении. Более чем какое бы то ни было другое государство стараяАвстрия зависела от кругозора своих правителей. Здесьотсутствовал фундамент национального государства, которое самопо себе обладает большой силой самосохранения даже тогда, когдаруководители государства оказываются совершенно не на высоте.Государство единой национальности иногда в течение удивительнодолгих периодов может переносить режим плохого управления, непогибая при этом. Часто может показаться, что в организме неосталось уже совершенно никакой жизни, что он уже умер илиотмирает, и вдруг оказывается, что приговоренный к смерти опятьподнялся и стал подавать признаки изумительной несокрушимойжизненности. Совсем другое дело такое государство, которое состоит изразличных народностей, в жилах которых не течет одна и та жекровь, а еще важней - над которыми не занесен один общий кулак.Тут слабость руководства приведет не просто к зимней спячкегосударства, тут она пробудит все индивидуальные инстинктынаций в зависимости от их крови и лишит их возможностиразвиваться под эгидой одной могущественной воли. Эта опасностьможет быть смягчена только в течение столетий общеговоспитания, общих традиций, общих интересов и т.д. Вот почемутакие государственные образования, чем моложе, тем большезависят от качеств своих руководителей. Более того, зачастуюони бывают прямым творением из ряда выходящих могущественныхруководителей и героев духа и нередко после смерти их творцаони просто распадаются. Пройдут столетия, и все же этиопасности еще не преодолены, они находятся только в дремлющемсостоянии. И как только слабость руководства скажется оченьсильно, эта опасность часто внезапно просыпается, и тогда ужене поможет ни сила воспитания, ни самые высокие традиции; надвсем этим возьмут верх центробежные силы различных племен. Самой большой и, быть может, трагической виной домаГабсбургов является то, что они не поняли этого. Одному единственному счастливцу среди них судьба осветилафакелом будущее его страны, но затем этот факел погас и

навсегда. Иосиф II, этот римский император германской нации, стревогой увидел, что его дом, выдвинутый на самый крайний пунктгосударства, неизбежно погибнет в потоке этого Вавилонанародов, если не удастся исправить то, что запустили предки. Снечеловеческой энергией этот "друг людей" начал борьбу противслабостей прошлого и попытался в течение десятилетия исправитьто, что было запущено в течение столетий. Если бы ему дано былона это хотя бы только 40 лет и если бы после него по крайнеймере два поколения продолжали то же дело, чудо это вероятноудалось бы. Но на деле ему было дано только 10 лет. И когда он,надорвавшись душой и телом, сошел в могилу, вместе с ним вмогилу сошло и его дело. Ни в духовном отношении, ни по силе воли его преемники неоказались на высоте задачи. Когда пришло время и в Европе показались первые признакиреволюционной грозы, огонь стал медленно распространяться и встарой Австрии. Но когда в Австрии вспыхнул пожар, тооказалось, что пламя это вызвано не столько социальными,общественными и вообще общеполитическими причинами, сколькофакторами национального происхождения. Во всех других странах революция 1848 г. была борьбойклассов, в Австрии же она была уже началом борьбы рас.Австрийские немцы сразу забыли тогда или не поняли вовсепроисхождения этого пожара. Они отдали свои силы на службуреволюционным восстаниям и этим сами подписали себе приговор.Своими руками немцы помогли пробудить дух западной демократии,который через короткое время лишил их основ их собственногосуществования. Парламентская представительная система была создана, иэтому не предшествовало создание государственного -обязательного языка. Тем самым предопределена была гибельгосподствующего положения немцев в австрийской монархии. Сэтого момента погибло и само государство. Все, что последовалоза этим, было только историческим распадом этого государства. Наблюдать этот распад было зрелищем не толькопоучительным, но и потрясающим. В тысячах и тысячах формсвершалась историческая судьба этого государства. Что большаячасть человечества была слепа к этому процессу и не замечала,что распад начался, в этом сказалась только воля богов куничтожению Австрии. Не стану тут распространяться о деталях. Это не являетсязадачей моей книги. Я остановлюсь подробно только на круге техсобытий, которые общезначимы для всех народов и государств икоторые имеют таким образом большое значение и длясовременности. Именно эти кардинальные события помогли мнезаложить основы моего политического мышления.

x x x

Среди тех учреждений, которые обнаружили процесс распадаавстрийской монархии особенно наглядно - настолько наглядно,что даже не слишком дальновидный мещанин не мог этого незаметить, - следует назвать прежде всего австрийский парламентили, как он назывался в Австрии, рейхсрат. Это учреждение было построено заведомо по методузаимствования из Англии - страны классической "демократии". Всюэту спасительную систему позаимствовали из Лондона, а в Венестарались только скопировать ее с очень большой точностью. Английская двухпалатная система была скопирована в формепалаты депутатов и палаты господ. Однако здания самих палатвыглядели в Вене и в Лондоне по-разному. Когда Барри, строитель

здания английской палаты на берегах Темзы, закончил своюпостройку, он взял сюжеты для украшения - 1200 ниш, колонн иконсолей своего чудесного здания - из истории британскойимперии, обнимавшей тогда полмира. С точки зренияархитектурного и художественного искусства здание палаты лордови палаты депутатов стало таким образом храмом славы для всейнации. В Вене в этом отношении пришлось натолкнуться на первуютрудность. Когда датчанин Ганзен закончил последний фронтон вмраморном здании народного представительства, ему ничего неоставалось сделать, как позаимствовать сюжеты для украшенияздания из истории древнего мира. Это театральное здание"западной демократии" расписано портретами римских и греческихгосударственных деятелей и философов. Над обоими зданиямивысятся четыре гигантских фигуры, указывающие в четырехпротивоположных направлениях. В этом была своеобразнаясимволическая ирония. Этот символ как бы олицетворял тувнутреннюю борьбу центробежных сил, которая уже тогда заполнялаАвстрию. "Национальности" воспринимали как оскорбление ипровокацию, когда им говорили, что это здание олицетворяетавстрийскую историю. Когда я, едва имея 20 лет от роду, впервые посетилроскошное здание на Франценсринге, чтобы побывать в качествезрителя на заседании палаты депутатов, я был во власти самыхпротиворечивых настроений. Уже издавна я ненавидел парламент, но конечно не какучреждение само по себе. Напротив, в качестве свободолюбивогочеловека я не мог представить себе никакой другой формыправления. Идея какой бы то ни было диктатуры при моемотношении к дому Габсбургов показалась бы мне тогдапреступлением против дела свободы и разума. Немало содействовало этому и то, что во мне, молодомчеловеке, много читавшем газеты, жило бессознательноепоклонение английскому парламенту. От этого чувства я не могтак легко освободиться. Английская нижняя палата вела дела сбольшим достоинством (по крайней мере наша пресса изображалаэто так прекрасно), и это импонировало мне в высшей степени.Можно ли было даже только представить себе более возвышеннуюформу самоуправления народа? Но именно поэтому я был врагом австрийского парламента.Внешние формы работы австрийского рейхсрата казались мнесовершенно недостойными великого образца. К этому прибавлялосьеще следующее. Судьбы австрийских немцев в австрийском государствезависели от их позиции в рейхсрате. До введения всеобщего итайного избирательного права парламент имел хотя и небольшоенемецкое большинство. Это положение вещей было достаточносомнительным: это немецкое большинство уже и тогда зависело отсоциал-демократии, которая во всех коренных вопросах быланенадежна и всегда готова была предать немецкое дело, лишь быне потерять популярности среди других национальностей.Социал-демократию уже тогда нельзя было считать немецкойпартией. Но с момента введения всеобщего избирательного права впарламенте уже не могло быть и цифрового немецкого большинства.Теперь ничто уже не мешало дальнейшему разнемечиваниюгосударства. Чувство национального самосохранения ввиду этого уже тогдавнушало мне лишь очень небольшую симпатию к такомунациональному представительству, в котором интересы немцев былине столько представлены, сколько задавлены. Однако все это ещебыли такие грехи, которые как и многое другое можно было

приписать не самой системе, а только формам ее применения вавстрийском государстве. Я тогда еще верил в то, что есливосстановить опять немецкое большинство в представительныхорганах, то принципиально возражать против самойпредставительной системы, пока существует старое государствовообще нет оснований. В таких настроениях попал я впервые в это священноездание, где кипели страсти. Правда священным дом этот казалсямне главным образом благодаря необычайной красоте его чудеснойархитектуры. Превосходное произведение греческого искусства нанемецкой почве. Как скоро однако это чувство сменилось чувствомвозмущения, вызванным той жалкой комедией, котораяразыгрывалась на моих глазах. Налицо было несколько сот господнародных представителей, которые как раз занятые былиобсуждением одного из вопросов крупнейшего экономическогозначения. Одного этого дня было для меня достаточно, чтобы дать мнематериал для размышления на целые недели. Идейное содержание речей, насколько их вообще можно былопонять, стояло поистине на ужасной "высоте". Некоторые изгоспод законодателей не говорили вовсе по-немецки, аизъяснялись на славянских языках или вернее диалектах. То, чтоя знал до сих пор из газет, я имел теперь случай услышатьсвоими собственными ушами. Жестикулирующая, кричащая на разныеголоса полудикая толпа. Над нею в качестве председателястаренький добродушный дядюшка в поте лица изо всех силработает колокольчиком и, обращаясь к господам депутатам, то вдобродушной, то в увещевательной форме умоляет их сохранитьдостоинство высокого собрания. Все это заставляло только смеяться. Несколько недель спустя я опять попал в рейхсрат. Картинабыла другая, совершенно неузнаваемая. Зал был совершенно пуст.Внизу спали. Небольшое количество депутатов сидели на своихместах и зевали друг другу в лицо. Один из них "выступал" натрибуне. На председательском месте сидел один извице-президентов рейхсрата и явно скучал. Меня посетили первые сомнения. Когда у меня было время, явсе чаще стал отправляться на заседания рейхсрата и в тишинаблюдал все происходящее там. Я вслушивался в речи, посколькуих вообще можно было понять, изучал более или менееинтеллигентные физиономии "избранных" представителей народов,составлявших это печальное государство, и постепенно составлялсебе свое собственное заключение. Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно,чтобы в корне изменить мои прежние взгляды на это учреждение.Мое внутреннее существо протестовало теперь уже не толькопротив извращенной формы, которую эта идея приняла в Австрии.Нет, теперь я не мог уже признавать и самого парламента кактакового. До сих пор я видел несчастье австрийского парламентатолько в том, что в нем отсутствует немецкое большинство.Теперь я убедился, что само существо этого учреждения обречено. Предо мной встал тогда целый ряд вопросов. Я начал глубжеразмышлять относительно демократического принципа решения побольшинству голосов как основы всего парламентского строя.Вместе с тем я немало внимания посвятил и изучению умственных иморальных достоинств этих избранников народа. Так изучил я и систему и ее носителей. В течение ближайших нескольких лет я с совершеннойточностью уяснил себе, что представляет собою "высокоуважаемый"тип новейшего времени - парламентарий. Я составил себе о нем топредставление, которое впоследствии уже не нуждалось всерьезных видоизменениях.

И в данном случае метод наглядного обучения, знакомство спрактической действительностью избавили меня от опасностиутонуть в теории, которая на первый взгляд кажется стольсоблазнительной, но которая тем не менее принадлежит кнесомненным продуктам распада. Демократия современного Запада является спутницеймарксизма, который вообще немыслим без нее. Именно онасоставляет ту почву, на которой произрастает эта чума. Ее самоегрязное внешнее проявление - парламентаризм. Я должен быть благодарен судьбе за то, что и этот вопросона поставила передо мной в Вене, ибо я боюсь, что в тогдашнейГермании мне было бы слишком легко ответить себе на этупроблему. Если бы ничтожество этого учреждения, называемого"парламентом", мне впервые пришлось увидеть в Берлине, я, бытьможет, впал бы в обратную крайность. В этом случае у меня моглинайтись некоторые как бы хорошие побудительные мотивы стать насторону тех, кто видел благо государства исключительно вусилении центральной власти в Германии. Если бы это со мнойслучилось, это ведь тоже означало бы до некоторой степениослепнуть, стать чуждым эпохе и людям. В Австрии эта опасность мне не угрожала. Здесь не так легко было впасть из одной крайности вдругую. Если никуда не годился парламент, то тем паче никуда негодились Габсбурги - это уж во всяком случае. Осудив"парламентаризм", мы еще нисколько не разрешили проблему.Возникал вопрос: а что же делать? Если уничтожить рейхсрат, товедь единственной правительственной властью осталась быдинастия Габсбургов, а эта мысль для меня была особенноневыносимой. Этот очень трудный случай побудил меня к основательномуизучению проблемы в целом. При других обстоятельствах я бы встоль раннем возрасте едва ли призадумался над такимивопросами. Что мне прежде всего бросалось в глаза, так это полноеотсутствие личной ответственности. Парламент принимает какое-либо решение, последствиякоторого могут оказаться роковыми. И что же? Никто за это неотвечает, никого нельзя привлечь к ответственности. Разве всамом деле можно считать ответственностью то, что послекакого-нибудь отчаянного краха виновное в этом правительствовынуждено уйти? Или что соответственная коалиция партийраспадается и создается новая коалиция? Или далее, чтораспускается палата? Да разве вообще колеблющееся большинство людей можетвсерьез нести какую-либо ответственность? Разве не ясно, чтосама идея ответственности связана с лицом! Ну, а можно лисделать ответственным практического руководителя правительстваза те действия, которые возникли и были проведены исключительновследствие желания или склонности целого множества людей? Ведь все мы знаем, что задачу руководящегогосударственного деятеля в наши времена видят не столько в том,чтобы он обладал творческой мыслью и творческим планом, скольков том, чтобы он умел популяризовать свои идеи перед стадомбаранов и дураков и затем выклянчить у них их милостивоесогласие на проведение его планов. Разве вообще можно подходить к государственному деятелю стем критерием, что он обязательно должен в такой же мереобладать искусством переубедить массу, как и способностьюпринимать государственно мудрые решения и планы? Да разве вообще когда-нибудь видно было, чтобы эта толпалюдей поняла крупную идею раньше, чем практический успех этойидеи стал говорить сам за себя?

Да разве вообще любое гениальное действие в нашем мире неявляется наглядным протестом гения против косности массы? Ну, а что делать государственному деятелю, которому неудалось даже какой угодно лестью завоевать благоволение этойтолпы? Что же ему остается - купить это благоволение? Или ввиду глупости своих сограждан он должен отказаться отпроведения того, что он считает жизненно необходимым? Или ондолжен уйти? Или тем не менее остаться? Человек с характером в таком случае попадает внеразрешимый конфликт между тем, что он считает необходимым, ипростым приличием или, лучше сказать, простой честностью. Где здесь найти границу между той обязанностью, которуювозлагает на тебя общество, и той обязанностью, которуювозлагает на тебя личная честь? Ведь каждому действительному вождю приходится решительнобороться против всех попыток унизить его до роли простогополитикана. И наоборот, разве не ясно, что именно политикан при такихусловиях будет чувствовать себя призванным "делать" политикукак раз потому, что в последнем счете ответственность несет неон, а какая-то неуловимая кучка людей? Разве не ясно, что наш парламентарный принцип большинстванеизбежно подкапывается под самую идею вождя? Или неужели в самом деле найдутся такие, кто поверит, чтов этом мире прогресс обязан не интеллекту отдельныхиндивидуумов, а мозгу большинства? Или может быть кто-нибудь надеется на то, что в будущем мысможем обойтись без этой основной предпосылки человеческойкультуры? Разве не ясно наоборот, что именно сейчас эта предпосылканужней, чем когда бы то ни было. Парламентарный принцип решения по большинству голосовуничтожает авторитет личности и ставит на ее место количество,заключенное в той или другой толпе. Этим самым парламентаризмгрешит против основной идеи аристократизма в природе, причемконечно аристократизм вовсе не обязательно долженолицетворяться современной вырождающейся общественнойверхушкой. Современный наблюдатель, вынужденный читать почтиисключительно газеты, не может себе представить, какиеопустошительные последствия имеет это господствопарламентаризма. Разве что только самостоятельное мышление инаблюдения помогут ему понять суть происходящего. Прежде всегопарламентаризм является причиной того невероятного наплывасамых ничтожных фигур, которыми отличается современнаяполитическая жизнь. Подлинный политический руководительпостарается отойти подальше от такой политической деятельности,которая в главной своей части состоит вовсе не из творческойработы, а из интриг и фальши, имеющих целью завоеватьбольшинство. А нищих духом людей как раз именно этообстоятельство и будет привлекать. Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш,чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше онбудет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него нигениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитростьсельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом такомутипу ни капельки не приходится мучиться над вопросом обответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что онзаранее точно знает, что независимо от тех или другихрезультатов его "государственной" пачкотни конец его карьерыбудет один и тот же: в один прекрасный день он все равно должен

будет уступить свое место такому же могущественному уму, как ион сам. Для сборища таких "народных представителей" всегдаявляется большим утешением видеть во главе человека, умственныекачества которого стоят на том же уровне, что их собственные.Только в этом случае каждый из этих господ может доставить себедешевую радость время от времени показать, что и он не лыкомшит. А главное, тогда каждый из них имеет право думать: есливозглавлять нас может любой икс, то почему же не любой игрек,чем "Ганс" хуже "Фридриха"? Эта демократическая традиция в наибольшей степенисоответствует позорящему явлению наших дней, а именно:отчаянной трусости большого числа наших так называемых"руководителей". В самом деле, какое счастье для таких людей вовсех случаях серьезных решений иметь возможность спрятаться заспину так называемого большинства. В самом деле, посмотрите на такого политического воришку,как он в поте липа "работает", чтобы в каждом отдельном случаекое-как наскрести большинство и получить возможность в любоймомент спастись от какой-либо ответственности. Именно этообстоятельство конечно отталкивает всякого сколько-нибудьуважающего себя политика и вообще мужественного человека оттакой деятельности. Любое же ничтожество радо поступить именнотак. С нашей точки зрения дело ясно: кто не хочет нести личнойответственности за свои действия, кто ищет для себя прикрытия,тот трусливый негодяй. Ну, а когда руководители нации вербуютсяиз таких несчастных трусов, то рано или поздно за это придетсядорого расплачиваться. Дело доходит до того, что у нас неоказывается мужества предпринять какое бы то ни былорешительное действие, и мы предпочитаем скорее примириться слюбым позором и бесчестием, чем найти в себе силы для нужногорешения. Ведь нет уже никого, кто готов был бы свою личность,свою голову отдать за проведение решительного шага. Ибо одно надо помнить и не забывать: большинство и здесьникогда не может заменить собою одного. Большинство не тольковсегда является представителем глупости, но и представителемтрусости. Соберите вместе сто дураков и вы никак не получитеодного умного. Соберите вместе сто трусов и вы никак неполучите в результате героического решения. Но чем меньше становится ответственность отдельногоруководителя, тем больше будет расти число таких типов,которые, не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менеечувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа своибессмертные таланты. Многим из них просто невтерпеж, когда женаконец очередь дойдет до них. Они становятся в очередь вдлинном хвосте и со смертельной тоской глядят, как медленноприближается их судьба. Они рады поэтому каждой смене лиц в томведомстве, в которое они метят попасть. Они благодарны каждомускандалу, который может вытолкнуть из стоящих в хвосте вперединих хоть нескольких конкурентов. Когда тот или другой изсчастливцев, ранее попавших на теплое местечко, не хочет такскоро расстаться с этим местом, остальные смотрят на это, какна нарушение священных традиций и общей солидарности. Тогда ониначинают сердиться и будут уже, не покладая рук, вести борьбухотя бы самыми бесстыдными средствами вплоть до того момента,когда им удастся прогнать конкурента с теплого местечка,которое должно теперь перейти в руки других. Низвергнутый божокуже не так скоро попадает на то же самое место. Когда этафигура снята с поста, ей придется опять стать в очередь вдлинном хвосте, если только там не подымется такой крик ибрань, которые помешают вновь занять очередь. Результатом всего этого является ужасающе быстрая смена

лиц на важнейших государственных должностях. Результаты этоговсегда неблагоприятны, а иногда прямо таки катастрофичны. Чащевсего оказывается, что не только дурак и неспособный падаетжертвой таких обычаев, но как раз способный человек, посколькутолько судьба вообще дает возможность способному человекупопасть на руководящий пост. Против способного руководителясейчас же образуется общий фронт. Как же, ведь он вышел не из"наших" рядов. Мелкие людишки принципиально хотят быть только всвоей собственной компании. Они рассматривают как общего врагавсякого человека с головой, всякого, кто способен среди нулейиграть роль единицы. В этой области инстинкт самосохранения уних особенно обострен. Результатом всего этого неизбежноявляется все прогрессирующее умственное обеднение руководящихслоев. Какой результат при этом получается для нации игосударства, это легко понимает всякий, если только он сам непринадлежит к этому же сорту "вождей". Старая Австрия имела сомнительное счастье пользоватьсяблагами парламентского режима в его чистейшем виде. Правда министр-президент назначался еще императором, но иэти назначения на деле были не чем иным, как простымвыполнением воли парламентского большинства. Что касаетсяторгов и переторжек вокруг назначения руководителей отдельныхминистерств, то здесь мы имели уже обычай западной демократиичистейшей воды. В соответствии с этим были и результаты. Сменаотдельных лиц происходила все быстрей и быстрей. В конце концовэто выродилось в чистейший спорт. В той же мере все больше снижался масштаб этих быстросменяющихся "государственных деятелей"; в конце концов наповерхности остался только тип парламентского интригана, всягосударственная мудрость которого теперь измерялась только егоспособностью склеить ту или другую коалицию, т.е. способностьюк мелкому политическому торгашеству, которая теперь одна могластать базой для практической работы этих, с позволения сказать,народных представителей. Таким образом именно венская школа давала в этой областисамые лучшие наглядные уроки. Что меня интересовало не в меньшей степени, так этосопоставление способностей и знаний этих народныхпредставителей с теми задачами, которые стояли перед ними. Ужепо одному этому я вынужден был начать знакомиться с умственнымгоризонтом этих избранников народа. Попутно пришлосьзнакомиться и с теми происшествиями, которые вообще этимвеликолепным фигурам позволили вынырнуть на политической арене.Небезынтересно было познакомиться также и с техникой их работы.Это позволяло видеть во всех деталях то служение отечеству, накоторое только и способны были изучаемые фигуры. Чем больше я вникал во внутренние отношения в парламенте,с чем большей объективностью я изучал людей и их образдействий, тем отвратительнее становилась в моих глазах общаякартина парламентской жизни. Пристальное изучение былонеобходимо для меня, если я хотел по-настоящему ознакомиться сэтим учреждением, где каждый из законодателей через каждые трислова ссылается на свою "объективность". Когда хорошенькоизучишь этих господ и ознакомишься с законами их собственногогнусного существования, то двух мнений уже быть не может. На свете вообще трудно найти какой-либо другой принцип,который, говоря объективно, был бы столь же неправилен, какпринцип парламентаризма. Мы не говорим уже о том, в каких условиях происходят самыевыборы господ народных представителей, какими средствами онидостигают своего высокого звания. Только в совершенно ничтожномчисле случаев выборы являются результатом действительно общего

желания. Это ясно уже из одного того, что политическоепонимание широкой массы вовсе не настолько уже развито, чтобыона сама могла выразить свое общеполитическое желание иподобрать для этого соответствующих людей. То, что мы постоянно обозначаем словами "общественноемнение", только в очень небольшой части покоится на результатахсобственного опыта или знания. По большей же части такназываемое "общественное мнение" является результатом такназываемой "просветительной" работы. Религиозная потребность сама по себе глубоко заложена вдуше человека, но выбор определенной религии есть результатвоспитания. Политическое же мнение массы является толькорезультатом обработки ее души и ее разума - обработки, котораязачастую ведется с совершенно невероятной настойчивостью. Наибольшая часть политического воспитания, которое в этомслучае очень хорошо обозначается словом пропаганда, падает напрессу. В первую очередь именно она ведет эту "просветительную"работу. Она в этом смысле представляет собою как бы школу длявзрослых. Беда лишь в том, что "преподавание в данном случаенаходится не в руках государства, а в руках зачастую оченьнизменных сил. Именно в Вене еще в своей ранней молодости яимел наилучшую возможность хорошо познакомиться с монополистамиэтих орудий воспитания масс и их фабрикатами. Вначале мне нераз приходилось изумляться тому, как в течение кратчайшеговремени эта наихудшая из великих держав умела создатьопределенное мнение, притом даже в таких случаях, когда делошло о заведомой фальсификации подлинных взглядов и желаниймассы. В течение всего каких-нибудь нескольких дней печатьухитрялась из какого-нибудь смешного пустяка сделать величайшеегосударственное дело; и наоборот, в такой же короткий срок онаумела заставить забыть, прямо как бы выкрасть из памяти массытакие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшеежизненное значение. Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недельвытащить на свет божий никому неизвестные детали, имена,каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этимиименами невероятные надежды, словом, создать этим именам такуюпопулярность, которая никогда и не снилась людям действительнокрупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад ещеникто и не знал или знал только понаслышке, получали громаднуюизвестность. В то же время старые испытанные деятели разныхобластей государственной и общественной жизни как бы совершенноумирали для общественного мнения или их засыпали такимколичеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срокстановились символом неслыханной низости и мошенничества. Надовидеть эту низкую еврейскую манеру: сразу же, как по мановениюволшебной палочки начинают поливать честного человека грязью изсотен и тысяч ведер; нет той самой низкой клеветы, которая необрушилась бы на голову такой ни в чем неповинной жертвы; надоближе ознакомиться с таким методом покушения на политическуючасть противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны этинегодяи прессы. Для этих разбойников печати нет ничего такого, что негодилось бы как средство к его грязной цели. Он постарается проникнуть в самые интимные семейныеобстоятельства и не успокоится до тех пор, пока в своих гнусныхпоисках не найдет какой-нибудь мелочи, которую он раздует втысячу крат и использует для того, чтобы нанести удар своейнесчастной жертве. А если несмотря на все изыскания он ненайдет ни в общественной ни в частной жизни своего противниканичего такого, что можно было бы использовать, тогда этотнегодяй прибегнет к простой выдумке. И он при этом твердо

убежден, что если даже последует тысяча опровержений, все равнокое-что останется. От простого повторения что-нибудь даприлипнет к жертве. При этом такой мерзавец никогда недействует так, чтобы его мотивы было легко понять иразоблачить. Боже упаси! Он всегда напустит на себя серьезностьи "объективность". Он будет болтать об обязанностях журналистаи т. п. Более того, он будет говорить о журналистской "чести" -в особенности, если получит возможность выступать на заседанияхсъездов и конгрессов, т. е. будет иметь возможностьвоспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомыесобираются в особенно большом числе. Именно эти негодяи более чем на две трети фабрикуют такназываемое "общественное мнение". Из этой именно грязной пеныпотом выходит парламентская Афродита. Чтобы подробно обрисовать это действо во всей егоневероятной лживости, нужно было бы написать целые Томы. Мнекажется однако, что достаточно хотя бы только поверхностнопознакомиться с этой прессой и с этим парламентаризмом, чтобыпонять, насколько бессмыслен весь этот институт. Чтобы понять бессмысленность и опасность этогочеловеческого заблуждения, лучше всего сопоставитьвышеочерченный мною демократический парламентаризм сдемократией истинно германского образца. Самым характерным в демократическом парламентаризмеявляется то, что определенной группе людей - скажем, 500депутатам, а в последнее время и депутаткам - предоставляетсяокончательное разрешение всех возможных проблем, какие тольковозникают. На деле именно они и составляют правительство. Еслииз их числа и выбирается кабинет, на который возлагаетсяруководство государственными делами, то ведь это только однавнешность. На деле это так называемое правительство не можетведь сделать ни одного шага, не заручившись предварительнымсогласием общего собрания. Но тем самым правительство этоосвобождается от всякой реальной ответственности, так как впоследнем счете решение зависит не от него, а от большинствапарламента. В каждом отдельном случае правительство этоявляется только исполнителем воли данного большинства. Ополитических способностях правительства судят в сущности толькопо тому, насколько искусно оно умеет приспособляться к волебольшинства или перетягивать на свою сторону большинство. Нотем самым с высоты подлинного правительства оно опускается дороли нищего, выпрашивающего милостыню у большинства. Всякомуясно, что важнейшая из задач правительства состоит только втом, чтобы от случая к случаю выпрашивать себе милостьбольшинства данного парламента или заботиться о том, чтобысоздать себе иное более благосклонное большинство. Если этоудается правительству, оно может в течение короткого времени"править" дальше; если это не удается ему, оно должно уйти.Правильность или неправильность его намерений не играет приэтом никакой роли. Но именно таким образом практически уничтожается всякаяего ответственность. К каким последствиям все это ведет, ясно уже изследующего. Состав пятисот избранных народных представлений сточки зрения их профессии, не говоря уже об их способностях,крайне пестр. Никто ведь не поверит всерьез, что эти избранникинации являются также избранниками духа и разума. Никто ведь неповерит, что в избирательных урнах десятками или сотнямипроизрастают подлинные государственные деятели. Все знают, чтобюллетени подаются избирательной массой, которую можноподозревать в чем угодно, только не в избытке ума. Вообщетрудно найти достаточно резкие слова, чтобы заклеймить ту

нелепость, будто гении рождаются из всеобщих выборов.Во-первых, подлинные государственные деятели вообще рождаются встране только раз в очень крупный отрезок времени, а во-вторых,масса всегда имеет вполне определенное предубеждение как разпротив каждого сколько-нибудь выдающегося ума. Скорей верблюдпройдет через игольное ушко, чем великий человек будет "открыт"путем выборов. Те личности, которые превосходят обычный масштаб золотойсередины, большею частью сами прокладывали себе дорогу на аренемировой истории. Что же происходит в парламенте? Пятьсот человек золотойсередины голосуют и разрешают все важнейшие вопросы, касающиесясудеб государства. Они назначают правительство, которое затем вкаждом отдельном случае вынуждено добиваться согласия этогопросвещенного большинства. Таким образом вся политика делаетсяэтими пятьюстами. По их образу и подобию эта политика большею частью иведется. Но если мы даже оставим в стороне вопрос о степенигениальности этих пятисот народных представителей, подумайтетолько о том, сколь различны те проблемы, которые ждут своегоразрешения от этих людей. Представьте себе только, какиеразличные области возникают перед ними, и вы сразу поймете,насколько непригодно такое правительственное учреждение, вкотором последнее слово предоставляется массовому собранию, гделишь очень немногие обладают подлинными знаниями и опытом вразрешении тех вопросов, которые там возникают. Вседействительно важнейшие экономические вопросы ставятся наразрешение в таком собрании, где только едва десятая частьчленов обладает каким-нибудь экономическим образованием. Новедь это и значить отдать судьбы страны в руки людей, которыене имеют самых элементарных предпосылок для разрешения этихвопросов. Так обстоит дело и со всяким другим вопросом. Какой бывопрос ни возник, все равно решать будет большинство людейнесведущих и неумелых. Ведь состав собрания остается один и тотже, между тем как подлежащие обсуждению вопросы меняются каждыйдень. Ведь невозможно же в самом деле предположить, что одни ите же люди располагают достаточными сведениями, скажем, и ввопросах транспорта и в вопросах высокой внешней политики.Иначе оставалось бы предположить, что мы имеем дело лишьисключительно с универсальными гениями, а ведь мы знаем, чтодействительные гении рождаются быть может раз в столетие. Насамом деле в парламентах находятся не "головы", а только людикрайне ограниченные, с раздутыми претензиями дилетантов,умственный суррогат худшего сорта. Только этим и можнообъяснить то неслыханное легкомыслие, с которым эти господазачастую рассуждают (и разрешают) о проблемах, которыезаставили бы очень и очень призадуматься даже самые крупныеумы. Мероприятия величайшей важности, имеющие гигантскоезначение для всего будущего государства и нации, разрешаютсягосподами парламентариями с такой легкостью, как будто делоидет не о судьбах целой расы, а о партии в домино. Конечно было бы совершенно несправедливо предположить, чтокаждый из депутатов уже заранее родился с атрофированнымчувством. Но нынешняя система принуждает отдельного человеказанимать позицию по таким вопросам, в которых он совершенно несведущ, и этим постепенно развращает человека. Никто ненаберется храбрости сказать открыто: господа депутаты, я думаю,что мы по такому-то и такому-то вопросу ничего не понимаем, покрайней мере, я лично заявляю, что не понимаю. Если бы такой

человек и нашелся, то все равно не помогло бы. Такого родаоткровенность была бы совершенно не понятна. Про этого человекасказали бы, что он честный осел, но ослу все-таки нельзяпозволять испортить всю игру. Однако, кто знает характер людей,тот поймет, что в таком "высоком" обществе не найдется лица,которое согласилось бы прослыть самым глупым из всехсобравшихся. В известных кругах честность всегда считаетсяглупостью. Таким образом, если даже и найдется среди депутатовчестный человек, ой постепенно тоже переходит на накатанныерельсы лжи и обмана. В конце концов у каждого из них естьсознание того, что, какую бы позицию ни занял отдельный из них,- изменить ничего не удастся. Именно это сознание убиваеткаждое честное побуждение, которое иногда возникает у того илидругого из них. Ведь в утешение он скажет себе, что он личноеще не самый худший из депутатов и что его участие в высокойпалате помогает избегнуть худшего из зол. Может быть мне возразят, что хотя отдельный депутат в томили другом вопросе не сведущ, но ведь его позиция обсуждается иопределяется во фракции, которая политически руководит и даннымлицом; а фракция-де имеет свои комиссии, которые собираютматериал через сведущих лиц и т.д. На первый взгляд кажется, что это в самом деле так, но тутвозникает вопрос: зачем же тогда выбирать 500 человек, раз наделе необходимой мудростью, которой в действительностиопределяются принимаемые решения, обладают лишь немногие. Да, именно в этом существо вопроса. В том-то и дело, что идеалом современного демократическогопарламентаризма является не собрание мудрецов, а толпа идейнозависимых нулей, руководить которыми в определенном направлениибудет тем легче, чем более ограниченными являются эти людишки.Только на таких путях ныне делается так называемая партийнаяполитика - в самом худом смысле этого слова. И только благодаряэтому стало возможным, что действительный дирижер всегдаосторожно прячется за кулисами и никогда не может бытьпривлечен к личной ответственности. Так и получается, что засамые вредные для нации решения ныне отвечает не негодяй, вдействительности навязавший это решение, а целая фракция. Но таким образом всякая практическая ответственностьотпадает, ибо такая ответственность могла бы заключаться тольков определенных обязанностях отдельного лица, а вовсе не всейпарламентской говорильни. Это учреждение может быть приятно только тем лживымсубъектам, которые как черт ладана боятся божьего света.Каждому же честному, прямодушному деятелю, всегда готовомунести личную ответственность за свои действия, этот институтможет быть только ненавистным. Вот почему этот вид демократии и стал орудием той расы,которая по своим внутренним целям не может не бояться божьегосвета ныне и присно.

x x x

Сравните с этим истинно германскую демократию,заключающуюся в свободном выборе вождя с обязательностью дляпоследнего - взять на себя всю личную ответственность за своидействия. Тут нет места голосованиям большинства по отдельнымвопросам, тут надо наметить только одно лицо, которое потомотвечает за свои решения всем своим имуществом и жизнью. Если мне возразят, что при таких условиях трудно найтичеловека, который посвятит себя такой рискованной задаче, то яна это отвечу: - Слава богу, в этом и заключается весь смысл германской

демократии, что при ней к власти не может придти первыйпопавшийся недостойный карьерист и, моральный трус; громадностьответственности отпугивает невежд и трусов. Ну а если бы неожиданно иногда этакому человеку и удалосьвзобраться на такое место, тогда его сразу обнаружат и безвсякой церемонии скажут ему: "Руки прочь, трусливый негодяй,убирайся прочь, не грязни ступеней этого великого здания, ибопо ступеням Пантеона истории проходят не проныры, а толькогерои!"

x x x

До этих взглядов доработался я в течение моих двухлетнихпосещений венского парламента. После этого я перестал ходить в рейхсрат. В последние годы слабость габсбургского государства всеболее и более увеличивалась, и в этом была одна из главныхзаслуг парламентского режима. Чем больше благодаря этому режимуослаблялись позиции немцев, тем больше в Австрии открываласьдорога для системы использования одних национальностей противдругих. В самом рейхсрате эта игра всегда происходила за счетнемцев, а тем самым в конце концов за счет государства. Ибо вконце XIX столетия было ясно даже слепым, что притягательнаясила монархии настолько мала, что не может больше справляться сцентробежными тенденциями отдельных национальных областей. Напротив! Чем больше выяснялось, что государство располагает толькожалкими средствами к своему самосохранению, тем большимстановилось всеобщее презрение по его адресу. Уже не толькоВенгрия, но и отдельные славянские провинции не отождествлялисебя больше с единой монархией, и слабость последней никто ужене воспринимал как свой собственный позор. Признаки наступающейстарости монархии скорее радовали; в это время на ее смертьвозлагалось уже гораздо больше надежд, нежели на возможное еевыздоровление. В парламенте еще удавалось избегнуть полного краха толькоценой недостойных уступок любому шантажу, издержки которогопадали в конце концов на немцев. В общегосударственной же жизникраха избегали только при помощи более или менее искусногоразыгрывания одной национальности против другой. Однако,сталкивая лбами отдельные национальности, правительствонаправляло общую линию политики против немцев. Политикасознательной чехизации страны сверху проводилась особенноорганизованно с того момента, когда наследником престола сталэрцгерцог Франц-Фердинанд, получивший значительное влияние нагосударственные дела. Этот будущий властитель государства всемидоступными ему средствами оказывал содействие разнемечиваниюавстро-венгерской монархии. Эту политику он проводил открытоили по крайней мере поддерживал негласно. Всеми правдами инеправдами чисто немецкие территории включались благодарямахинациям государственной администрации в опасную зонусмешанных языков. Даже в Нижней Австрии этот процесс сталразвиваться все быстрей. Многие чехи стали уже смотреть наВену, как на самый крупный чешский город. Супруга эрцгерцога была чешской графиней. Она происходилаиз семьи, в которой враждебное отношение к немцам стало прочнойтрадицией. С Францем-Фердинандом она была в морганатическомбраке. Руководящая идея этого нового Габсбурга, в чьей семьеразговаривали только по-чешски, состояла в том, что в центреЕвропы нужно постепенно создать славянское государство,построенное на строго католической базе, с тем чтобы оно сталоопорой против православной России. У Габсбургов давно уже стало

обычаем употреблять религию на службе чисто политических идей.Но в данном случае дело шло об идее достаточно несчастливой -по крайней мере с немецкой точки зрения. Результат получился во многих отношениях более чемпечальный. Ни дом Габсбургов, ни каталитическая церковь не получилиожидаемого вознаграждения. Габсбурги потеряли трон, Рим потерял крупное государство. Привлекши на службу своим политическим планам религиозныемоменты, корона вызвала к жизни таких духов, о существованиикоторых она раньше и сама не подозревала. Попытки всеми средствами искоренить немецкое начало встарой монархии вызвали в качестве ответа всенемецкоенациональное движение в Австрии. К 80-м годам XIX столетия манчестерский либерализмеврейской ориентировки перешел уже через свой кульминационныйпункт и пошел вниз также и в австро-венгерской монархии. Но вАвстрии реакция против него, как и все вообще вавстро-венгерской монархии, возникла не из моментов социальных,а национальных. Чувство самосохранения побудило немцев оказатьсопротивление в самой острой форме. Постепенно начали оказыватьрешающее влияние также и экономические мотивы - но только вовторую очередь. На этих путях из политического хаоса, исоздались две новых политических партии, из которых однабазировалась больше на национальном моменте, а другая больше насоциальном. Оба новых партийных образования представлялигромадный интерес и были поучительны для будущего. Непосредственно после войны 1866 г., окончившейся дляАвстрии тяжелым поражением, габсбургский дом носился с идеейвоенного реванша. Сотрудничеству с Францией помешала толькоистория с неудачной экспедицией Макса в Мексику.Ответственность за эту экспедицию возлагали главным образом наНаполеона III и чрезвычайно возмущались тем, что французыоставили экспедицию на произвол судьбы. Тем не менее Габсбургинаходились тогда в состоянии прямого выжидания. Если бы война1870-1871 гг. не превратилась в сплошное победное шествиеПруссии, то венский двор наверняка попытался бы ввязаться вкровавую игру и отомстить за Садовую. Но когда с поля битвыстали приходить изумительные, сказочные и тем не менеесовершенно точные известия о немецких победах, тогда"мудрейший" из монархов понял, насколько неблагоприятен моментдля каких бы то ни было попыток реванша. Габсбургам ничего неоставалось как сделать хорошую мину при плохой игре. Но героические победы 1870-1871 гг. совершили еще одновеликое чудо. Перемена позиции у Габсбургов никогда неопределялась побуждениями сердца, а диктовалась только горькойнеобходимостью. Что же касается немецкого народа в Австрии, тодля него победы немецкого оружия были истинным праздником. Сглубоким воодушевлением и подъемом австрийские немцы следили затем, как великая мечта отцов снова становилась прекраснойдействительностью. Ибо не надо заблуждаться: действительно национальнонастроенные австрийские немцы уже сразу после Кенигрецаувидели, что в эти тяжелые и трагические минуты создаетсянеобходимая предпосылка к возрождению нового государства,которое было бы свободно от гнилостного маразма старого союза.Австрийские немцы на собственной шкуре чувствовали весьмаосязательно, что династия Габсбургов закончила своеисторическое предназначение и что создающееся теперь новоегосударство должно искать себе императора, действительнодостойного "короны Рейна". Такой немец тем больше благословлялгрядущую судьбу, что в германском императоре он видел потомка

Фридриха Великого - того, кто в тяжелые времена уже однаждыуказал народу дорогу к великому подъему, кто навеки вписал висторию одну из самых светлых страниц. Когда после окончания великой войны дом Габсбургов решилсяпродолжать борьбу против "своих" немцев (настроение которыхбыло вполне очевидным), австрийские немцы организовали такоемогучее сопротивление, какого не знала еще новейшая немецкаяистория. В этом не было ничего удивительного, ибо народчувствовал, что логическим последствием политики славянизациинеизбежно было бы полное уничтожение немецкого влияния. Впервые дело сложилось так, что люди, настроенныенационально и патриотически, вынуждены были стать мятежниками. Мятежниками не против нации, не против государства кактакового, но против такого управления страной, которое поглубокому убеждению восставших неизбежно привело бы к гибелинемецкую народность. Впервые в новейшей истории немецкого народа дело сложилосьтак, что любовь к отечеству и любовь к народу оказались вовражде с династическим патриотизмом в его старом понимании. Одной из крупнейших заслуг всенемецкого национальногодвижения в Австрии в 90-х годах было то, что оно доказало: лишьта государственная власть имеет право на уважение и наподдержку, которая выражает стремления и чувства народа или покрайней мере не приносит ему вреда. Не может быть государственной власти как самоцели. В этомпоследнем случае любая тирания оказалась бы в нашем грешноммире навеки неприкосновенной и освященной. Когда правительственная власть все те средства, какими онарасполагает, употребляет на то, чтобы вести целый народ кгибели, тогда не только правом, но и обязанностью каждого сынанарода является бунт. Ну, а вопрос о том, где именно можно говорить о подобномказусе, - этот вопрос разрешается не теоретическимидискуссиями, а силой и успехом. Каждая правительственная власть конечно будет настаиватьна том, чтобы сохранить свой государственный авторитет, как быплохо она ни выражала стремления народа и как бы ни предавалаона его направо и налево. Что же остается делать действительнымвыразителям народных чаяний и стремлений? Инстинктсамосохранения в этом случае подскажет народному движению, чтов борьбе за свободу и независимость следует применить и тесредства, при помощи которых сам противник пытается удержатьсвое господство. Из этого вытекает, что борьба будет вестись"легальными" средствами лишь до тех пор, пока правительстводержится легальных рамок, но движение не испугается инелегальных средств борьбы, раз угнетатели народа такжеприбегают к ним. Главное же, чего не следует забывать: высшей цельючеловечества является ни в коем случае не сохранение даннойгосударственной формы или тем более данного правительства, асохранение народного начала. Раз создается такое положение, которое угрожает свободеили даже самому существованию народа, - вопрос о легальностиили нелегальности играет только подчиненную роль. Пустьгосподствующая власть тысячу раз божится "легальностью", аинстинкт самосохранения угнетенных все равно признает, что притаком положении священным правом народа является борьба всемисредствами. Только благодаря этому принципу возможны были те великиеосвободительные битвы против внутреннего и внешнего порабощениянародов на земле, которые стали величайшими событиями мировойистории.

Человеческое право ломает государственное право. Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбеза права человека потерпел поражение, то это значит, что он былслишком легковесен и недостоин сохраниться как целое на земле.Вечно справедливое провидение уже заранее обрекло на гибельтех, кто не обнаружил достаточной готовности или способностибороться за продолжение своего существования. Для трусливых народов нет места на земле.

x x x

Как легко тирания облачается в мантию так называемой"легальности", ясней и нагляднее всего доказывается опять такиавстрийским примером. Легальная государственная властьопиралась в то время на антинемецки настроенный парламент с егоне-немецкими большинствами, а также на палату господ,настроенную столь же враждебно к немцам. Этими двумя факторамиолицетворялась вся государственная власть. Пытаться в рамкахэтих учреждений изменить судьбу австронемецкого народа, было бынелепостью. Наши современные политики, которые умеют толькомолиться на "легальность", сделали бы из этого конечно тотвывод, что раз нельзя сопротивляться легально, то надо попростуоставить всякое сопротивление. В тогдашней австрийскойобстановке это означало бы с неизбежной необходимостью гибельнемецкого народа и притом в кратчайший срок. И в самом деле:ведь судьба немецкого народа в Австрии была спасена толькоблагодаря тому, что австро-венгерское государство крахнуло. Ограниченный теоретик в шорах скорей умрет за своюдоктрину, чем за свой народ. Люди создают для себя законы, из чего этот теоретикзаключает, что не законы для людей, а люди для закона. Одной из крупнейших заслуг тогдашнего всенемецкогонационального движения в Австрии было то, что к ужасу всехфетишистов государственности и идолопоклонников теории оно рази навсегда покончило с этой нелепостью. В ответ на попытки Габсбургов всеми средствами повестиборьбу против немецкого начала названная партия беспощаднонапала на "высокую" династию. Немецко-национальное движениепоказало гнилость этого государства и открыло глаза сотнямтысяч на подлинную сущность Габсбургов. Заслугой этой партииявляется то, что она спасла великую идею любви к отечеству,вырвав ее из рук этой печальной династии. Когда эта партия начинала борьбу, число ее сторонниковбыло необычайно велико и нарастало прямо, как лавина. Однакоуспех этот не оказался длительным. Когда я приехал в Вену, этодвижение пошло уже на убыль и почти потеряло всякое значение,после того как к власти пришла христианско-социальная партия. Каким образом возникло и вместе с тем так быстро пошло ксвоему закату всегерманское национальное движение, с однойстороны, и каким образом с такой неслыханной быстротойподнялась христианско-социальная партия, с другой, - вот надчем стал я думать, вот что стало для меня классическойпроблемой, достойной самого глубокого изучения. Когда я приехал в Вену, все мои симпатии были целиком настороне всегерманской национальной партии. Мне ни капельки не импонировало и тем более не радовалоповедение тех, кто приходил в австрийский парламент с возгласом"да здравствуют Гогенцоллерны", но мена очень радовало ивнушало самые гордые надежды то обстоятельство, что австрийскиенемцы стали сознавать себя только на время оторванной отобщегерманского государства частью народа и теперь уже заявлялиоб этом открыто. Я видел, что единственным спасением является

то, что теперь австрийские немцы открыто занимают позицию повсем вопросам, связанным с национальной проблемой, и решительноотказываются от беспринципных компромиссов. Именно ввиду всегоэтого я совершенно не мог понять, почему это движение послестоль великолепного начала так быстро пошло вниз. Еще меньше ямог понять, почему в то же самое время христианско-социальнаяпартия смогла стать такой большой силой. Ахристианско-социальная партия как раз в то время и достигалавысшего пункта своей славы. Я начал сравнивать оба эти движения. Судьба опять дала мнелучшие наглядные уроки и помогла мне разрешить эту загадку. Моеличное печальное положение только помогло мне в этом отношении. Я начал с того, что стал сравнивать фигуры обоих вождей иоснователей этих двух партий: с одной стороны, Георга фонШенерера и, с другой стороны, доктора Карла Люэгера. Как индивидуальности оба они стояли несравненно вышесредних парламентских деятелей. В обстановке всеобщейполитической коррупции оба они остались совершенно чистыми инедосягаемыми. Тем не менее мои личные симпатии вначале были настороне вождя всегерманской национальной партии Шенерера и лишьпостепенно склонились на сторону вождя христианско-социальнойпартии Люэгера. Сравнивая личные дарования того и другого, я приходилтогда к выводу, что более глубоким мыслителем и болеепринципиальным борцом является Шенерер. Ясней и правильней, чемкто бы то ни было другой, он видел и предсказывал неизбежныйконец австрийского государства. Если бы его предостереженияпротив габсбургской монархии были лучше услышаны, в особенностив Германии, то может быть мы избегли бы несчастья мировойвойны, в которой Германия оказалась почти одна против всейЕвропы. Внутреннюю сущность проблем Шенерер понимал превосходно,но зато он сильно ошибался в людях. В этой последней области была как раз сильная сторонадоктора Люэгера. Люэгер был редким знатоком людей. Его правилом было ни вкоем случае не видеть людей в лучшем свете, чем они есть.Поэтому он гораздо лучше считался с реальными возможностямижизни, нежели Шенерер. Все идеи вождя немецкой национальнойпартии были, говоря теоретически, совершенно правильны, но унего не оказалось ни силы, ни уменья, чтобы передать этотеоретическое понимание массе. Другими словами он не сумелпридать своим идеям такую форму, которая соответствовала быстепени восприимчивости широких масс народа (а этавосприимчивость довольно ограничена). Поскольку это было так, -вся теоретическая мудрость и глубина Шенерера оставалась толькомудростью умозрительной, она никогда не смогла перейти впрактическую действительность. Этот недостаток практического понимания людей привел вдальнейшем к ошибочной оценке соотношения сил, к непониманиюреальной силы, заложенной в целых движениях и в очень старыхгосударственных учреждениях. Шенерер конечно понимал, что в конце концов тут дело шло овопросах миросозерцания. Но он так и не понял, что носителямитаких почти религиозных убеждений в первую очередь должны статьширокие массы народа. Шенерер к сожалению лишь очень малоотдавал себе отчет в том, насколько ограничена воля к борьбе вкругах так называемой солидной буржуазии. Он не понимал, чтотакое ее отношение неизбежно вытекает из ее экономическихпозиций: у такого буржуа есть что потерять и это заставляет егобыть в таких случаях более чем сдержанным. Победа целого мировоззрения становится действительно

возможной лишь в том случае, когда носительницей нового ученияявляется сама масса, готовая взвалить на свои плечи все тяготыборьбы. Этому недостаточному пониманию того великого значения,которое имеют низшие слои народа, вполне соответствовалотогдашнее недостаточное понимание социального вопроса вообще. Во всех этих отношениях доктор Люэгер был прямойпротивоположностью Шенерера. Основательное знание людей давало ему возможностьправильно оценивать соотношение сил. Это избавляло его отопасности неправильных оценок уже существующих органов. Трезваяоценка обстановки побуждала его напротив стараться использоватьи старые общественные учреждения в борьбе за свои цели. Он отдавал себе полный отчет в том, что в современнуюэпоху одних сил верхних слоев буржуазии совершеннонедостаточно, чтобы дать победу новому движению, поэтому онперенес центр тяжести своей политической деятельности назавоевание тех слоев, которые условиями существования толкаютсяна борьбу и у которых воля не парализована. Поэтому же онсклонен был с самого начала использовать и уже существующиеорудия влияния и бороться за то, чтобы склонить на свою сторонууже существующие могущественные учреждения. Он ясно понимал,что необходимо извлечь возможно больше пользы для своегодвижения из старых источников силы. Благодаря этому пониманию Люэгер дал своей новой партииосновную установку на завоевание средних классов, которымугрожала гибель. Этим он создал себе непоколебимый фундамент ирезервуар сил, неизменно готовых к упорной борьбе. Егобесконечно умная тактика по отношению к католической церквидала ему возможность в кратчайший срок завоевать молодоепоколение духовенства в таких размерах, что старой клерикальнойпартии ничего не оставалось, как либо очистить поле, либо (чтобыло более умно с ее стороны) примкнуть к новой партии ипопытаться таким образом постепенно отвоевать себе прежниепозиции. Но было бы несправедливо думать, что сказаннымисчерпываются таланты этого человека. На самом деле он был нетолько умным тактиком, но обладал также всеми качествамидействительно великого и гениального реформатора. В этойпоследней области он также знал точную границу существующимвозможностям и отдавал себе ясный отчет в своих собственныхспособностях. Этот в высшей степени замечательный человек поставил себесовершенно практические цели. Он решил завоевать Вену. Венаиграла роль сердца монархии. Из этого города только еще и моглаисходить та жизнь, которая поддерживала существованиеболезненного и стареющего организма всего пошатнувшегосягосударства. Чем больше удалось бы оздоровить сердце, тем болеесвежим должен был становиться весь организм. Идея сама по себесовершенно правильная, но конечно и она могла найти себеприменение только в течение определенного времени. В этом последнем заключалась слабая сторона Люэгера. То,что ему удалось сделать для города Вены, является бессмертным влучшем смысле этого слова. Но спасти этим путем монархию ему неудалось - было уже слишком поздно. Эту сторону дела его соперник Шенерер видел ясней. Всепрактические начинания доктора Люэгера удались ему великолепно,но те надежды, которые он связывал с этими начинаниями, увы неисполнились. С другой стороны, то, чего хотел Шенерер,совершенно ему не удалось, а то, чего он опасался, к сожалению,исполнилось в ужасающей мере. Так и случилось, что оба эти деятеля не увидели своихконечных целей исполненными. Люэгеру не удалось уже спасти

Австрию, а Шенереру не удалось предохранить немецкий народ откатастрофы. Для вашей современной эпохи бесконечно поучительно изучитьподробнейшим образом причины неудачи, постигшей обе эти партии.Это особенно полезно будет для моих друзей, ибо в ряде пунктовобстановка такая же, как и тогда. Мы можем и должны теперьизбежать тех ошибок, которые привели тогда к гибели одногодвижения и к бесплодности другого. С моей точки зрения крах немецкого национального движенияв Австрии обусловливался тремя причинами: Во-первых, сыграло роковую роль неясное представлениепартии о том значении, какое имеет социальная проблема как раздля новой, по сущности своей революционной партии. Поскольку Шенерер и его ближайшие сторонники в первуюочередь обращались только к буржуазным слоям, результат могполучиться лишь очень слабый и робкий. Когда дело идет о внутренних делах нации или государства,немецкое бюргерство, в особенности в его высших слоях,настроено настолько пацифистски, что готово буквальноотказаться от самого себя. Отдельное лицо не всегда сознаетэто, но это все-таки так. В хорошие времена, т. е.применительно к нашему случаю во времена хорошего правления,такие настроения делают эти слои очень ценными для государства.Во времена же плохого правления эти свойства приводят просто кужасающим результатам. Если всенемецкое национальное движениехотело провести действительно серьезную борьбу, оно должно былопрежде всего постараться завоевать массы. Этого оно сделать несумело, и это лишило его той элементарной стихийной силы,которая нужна для того, чтобы волна не упала в самый кратчайшийсрок. Раз партия с самого начала не придерживалась этогопринципа и не провела его в жизнь, такая новая партиявпоследствии не будет уже иметь возможности наверстатьпотерянное. Раз партия с самого начала набрала многочисленныеумеренно буржуазные элементы, это предопределяет то, что всвоих внутренних установках партия будет ориентироваться уже вэту сторону. Таким образом партия уже с самого начала отрезаетсебе перспективу завоевания крупных сил из среды низших слоевнарода. Но такое движение уже заранее осуждено на бледнуюнемочь и вынуждено ограничиваться только критиканством. Партияуже не сможет опереться на ту почти религиозную веру, безкоторой нет серьезной способности к самопожертвованию. Вместовсего этого в партии возобладает стремление к "положительному"сотрудничеству с существующим режимом, т. е. к признанию того,что есть. В партии постепенно возобладают стремления смягчитьборьбу, чтобы в конце концов придти к гнилому миру. Это именно и случилось с всенемецким национальнымдвижением. Причина заключалась именно в том, что оно с самогоначала не сделало центром тяжести своей деятельности борьбу зазавоевание широких масс народа. Именно благодаря этому оностало "умеренно-радикальным" и буржуазно-чопорным. Из этой первой ошибки вытекла и вторая причина быстройгибели движения. К моменту возникновения немецко-национального движенияположение немцев в Австрии было уже в сущности отчаянным. Изгода в год парламент все больше становился учреждением,работающим в направлении медленного, но систематическогоуничтожения немецкого народа. Серьезная попытка в последнююминуту спасти дело могла заключаться только в устранении этогоучреждения. Только в этом случае открывались да и то лишьнебольшие шансы на успех. В связи с этим для движения вставал следующий вопрос

принципиального значения: Надо ли идти в парламент, чтобы скорей уничтожитьпарламент, или, как тогда выражались, чтобы "взорвать егоизнутри", или же наоборот в парламент не ходить, а повести наэто учреждение прямо и открыто фронтальную атаку. Решили войти. Вошли и... вышли оттуда побитые. Конечно войти при сложившихся обстоятельствах пришлось.Чтобы повести борьбу против такой силы открыто с фронта, нужнобыло, во-первых, обладать непоколебимым мужеством, а во-вторых,готовностью к бесчисленным жертвам. Это означало бы взять быкапрямо за рога. Но при этом конечно приходится рисковать тем,что будешь несколько раз опрокинут. Едва подымешься с земли,должен начать борьбу снова, а победа дастся только после оченьтяжкой борьбы и то лишь бойцам, обладающим безумной смелостью.Великие жертвы приведут в лагерь борьбы новые великие резервы.В конце концов упорство будет вознаграждено победой. Но для всего этого нужно, чтобы в борьбе принимали участиесыны народа, широкие массы его. Они одни могут найти в себе решимость и стойкость довеститакую борьбу до конца. А этих широких масс народа как раз и не было в рядахнемецкой национальной партии. Вот почему ей ничего другого неоставалось, как пойти в парламент. Было бы неправильным предположить, что это решение явилосьрезультатом долгих и мучительных внутренних колебаний или дажепросто результатом длительных размышлений. Нет, люди не моглитебе и представить других форм борьбы. Участие в этой нелепостибыло только результатом общей путаницы представлений инепонимания того, какое влияние неизбежно должно было оказатьучастие партии в том учреждении, которое она сама решительноосудила. Обычно рассуждение заключалось в том, что, выступая"перед лицом всей нации" на "всенародной трибуне", партияполучит возможность легче просветить широкие слои народа.Борьба внутри парламента в глазах многих обещала большиерезультаты, нежели нападение извне. К тому же известные надеждывозлагались на депутатскую неприкосновенность. Люди былиуверены в том, что парламентский иммунитет только укрепитотдельных бойцов и придаст большую силу их ударам. В живой действительности все это вышло по-иному. Аудитория, перед которой теперь выступали депутатынемецкой национальной партии, стала не большей, а меньшей. Ведькаждый оратор говорит только перед тем кругом, который слушаетего непосредственно, или перед тем кругом читателей, до которыхдоходят отчеты прессы. В действительности самой широкой аудиторией является незал заседаний парламента, а зала больших публичных народныхсобраний. Ибо в стены этих последних собираются тысячи людей,пришедших сюда с единственной целью послушать то, что скажет иморатор, между тем как в зал заседаний парламента являютсятолько несколько сот человек, да и те главным образом для того,чтобы получить полагающуюся им суточную плату, а вовсе не длятого, чтобы чему-нибудь путному научиться у оного "народногопредставителя". Главное же: в зале заседаний парламента всегда собираетсяодна и та же публика, которая вовсе не считает нужным чему-либоеще доучиваться по той простой причине, что у нее нет не толькопонимания необходимости этого, но нет и самой скромной дозыжелания. Ни один из этих народных представителей никогдадобровольно не признает правоту другого и никогда не отдастсвоих сил для борьбы за дело, защищаемое его коллегой. Нет,

никогда он этого не сделает, за тем единственным исключением,когда ему кажется, что, совершив такой поворот, он лучшеобеспечит свой мандат в парламенте следующего созыва. Лишьтогда, когда все воробьи на крышах чирикают о том, чтоближайшие выборы принесут победу другой партии, столпы прежнейпартии, украшавшие ее до сих пор, мужественно перебегут вдругой лагерь, т. е. лагерь той партии или того направления,которое по их расчетам должно завоевать более выгодную позицию.Совершая этот поворот, эти беспринципные господа конечно непоскупятся наговорить бездну фраз "морального" содержания.Обычно так и происходит: когда народ отворачивается откакой-либо партии настолько решительно, что всякому ясно, какоеуничтожающее поражение ожидает эту партию, тогда начинаетсявеликое бегство. Это парламентские крысы покидают партийныйкорабль. Бегство это вытекает не из велений совести, оно происходитне по доброй воле, нет, оно простой результат той"прозорливости", которая позволяет этакому парламентскому клопукак раз вовремя покинуть ставшее ненадежным место для того,чтобы достаточно своевременно усесться в более теплой постелидругой партии. Говорить перед такой "аудиторией" поистине означает метатьбисер перед известными животными. Право в этом нет никакогорасчета. Результат не может не быть ничтожным. Так оно и случилось. Депутаты немецкой национальной партиимогли надрываться до хрипоты, все равно никакого влияния ихречи не оказывали. Пресса же или совершенно замалчивала их или так извращалаих речи, что нельзя было уловить никакой связи, а порой этиречи преподносились в таком искаженном виде, что общественноемнение получало очень плохое представление о намерениях новойбуржуазии. Все равно, что бы ни говорили отдельные депутаты,широкая публика узнавала только то, что можно было об их речахпрочесть в газетах, а "изложение" их речей в прессе было такое,что речи казались только нелепыми, если не хуже. Ну, а ихнепосредственная аудитория состояла только из каких-нибудь 500парламентариев. Этим сказано все. Самое плохое однако было следующее: всенемецкоенациональное движение лишь тогда могло рассчитывать на успех,если бы оно с самого начала поняло, что дело должно идти непросто о создании новой партии, а о выработке новогомиросозерцания. Только новое миросозерцание могло найти в себедостаточно сил, чтобы победить в этой исполинской борьбе. Чтобыруководить такой борьбой, нужны самые ясные, самые мужественныеголовы. Если борьбой за то или другое миросозерцание не руководятготовые к самопожертвованию герои, то в ближайшем будущемдвижение не найдет и отважных рядовых бойцов. Кто борется засвое собственное существование, у того немного остается дляобщего блага. Для того чтобы создать эти предпосылки, необходимо, чтобыкаждый понимал, что честь и слава ждут сторонников новогодвижения лишь в будущем, а в настоящем это движение никакихличных благ дать не может. Чем больше то или другое движениебудет раздавать посты и должности, тем большее количествосомнительных людей устремится в этот лагерь. Если партия этаимеет большой успех, то ищущие мест политические попутчикизачастую наводняют ее в такой мере, что старый честный работникпартии иногда просто не может ее узнать, а новые пришельцыотвергают самого этого старого работника как теперь ужененужного и "непризванного" Это и означает, что "миссия" такого

движения уже исчерпана. Как только немецкое национальное движение связало своюсудьбу с судьбой парламента, у него вместо вождей и бойцов тожеоказались "парламентарии". Этим немецко-национальная партияопустилась до уровня обычных повседневных политических партий ипотеряла ту силу, которая необходима для того, чтобы в ореолемученичества идти навстречу трагической судьбе. Вместо того,чтобы организовать борьбу, деятелям партии теперь оставалосьтоже только "выступать" и "вести переговоры". И что же - этотновый парламентарий в течение короткого времени тоже пришел ктой мысли, что самой возвышенной (ибо менее рискованной)обязанностью его является защита нового миросозерцания такназываемыми "духовными" средствами парламентского красноречия;что это во всяком случае будет спокойнее, чем с опасностью длясобственной жизни бросаться в борьбу, исход которой неизвестени ничего особенно хорошего принести не может. Пока вожди сидели в парламенте, сторонники партии застенами парламента ждали чудес, а чудеса эти не наступали и,конечно, наступить не могли. Скоро люди стали терять терпение.То, что говорили собственные депутаты, ни в коей мере несоответствовало ожиданиям избирателей. Это было вполне понятно,ибо враждебная пресса делала абсолютно все возможное, чтобыпомешать народу составить себе правильное представление овыступлениях депутатов немецко-национальной партии впарламенте. В то же время происходил и другой процесс. Чем большенародные представители приобретали вкус к более мягкой форме"революционной" борьбы в парламенте и в ландтагах, тем менееоказывались они готовыми пойти назад в широкие слои народа изаняться опять более опасной просветительной работой. Массовыенародные собрания отступали все больше на задний план, а междутем это единственный путь, дающий возможность непосредственноговоздействия на массу и тем самым завоевания значительных круговнарода на свою сторону. Трибуна парламента все больше и больше оттесняла на заднийплан залы народных собраний. Вместо того, чтобы говорить снародом, депутаты заняты были излияниями перед так называемымиизбранными. Все это и приводило к тому, что немецкоенациональное движение все больше переставало быть народнымдвижением и упало до уровня более или менее обыкновенногоклуба, где велись академические споры. Пресса распространяла о партии самые плохие представления.Представители партии уже не старались на больших народныхсобраниях восстановить истину и показать действительные целипартии. В конце концов дело сложилось так, что слова "немецкоенациональное движение" стали вызывать в широких кругах народанасмешку. Пусть запомнят это все тщеславные писаки нашего времени:великие перевороты в этом мире никогда не делались при помощипера. Нет, перу предоставлялось только теоретически обосноватьуже совершившийся переворот. Испокон веков лишь волшебная сила устного слова была темфактором, который приводил в движение великие историческиелавины как религиозного, так и политического характера. Широкие массы народа подчиняются прежде всего только силеустного слова. Все великие движения являются народнымидвижениями. Это - вулканическое извержение человеческихстрастей и душевных переживаний. Их всегда вызывает к жизнилибо суровая богиня-нужда, либо пламенная сила слова. Никогдаеще великие движения - не были продуктами лимонадных излиянийлитературных эстетов и салонных героев.

Повернуть судьбы народов может только сила горячейстрасти. Пробудить же страсти других может только тот, кто самне бесстрастен. Только страсть дарит избранным ею такие слова,которые как ударами молота раскрывают ворота к сердцам народа.Кто лишен страстности, у кого уста сомкнуты, того небеса неизбрали вестником их воли. Человеку, который является только писателем, можносказать, что пусть он сидит за столом со своей чернильницей изанимается "теоретической" деятельностью, если только у негоимеются для этого соответствующие способности; вождем же он нерожден и не избран. Всякому движению, ставящему себе большие цели, нужнопоэтому самым тщательным образом добиваться того, чтобы оно нетеряло связи с широкими слоями народа. Такое движение должно каждую проблему рассматривать впервую очередь именно под этим углом зрения. Все его решениядолжны определяться этим критерием. Такое движение должно далее систематически избегать всеготого, что может уменьшить или даже только ослабить его влияниена массу. И это не из каких-либо "демагогических" соображений.Нет. Этим надо руководствоваться по той простой причине, чтобез могучей силы народной массы ни одно движение, как быпревосходны и благородны ни были его намерения, не можетдостичь цели. Пути к нашей цели определяются жесткой необходимостью. Ктоне хочет идти неприятными путями, тому приходитсяпросто-напросто отказаться от своей цели. Это не зависит отнаших добрых желаний. Так уж устроен наш грешный мир. Всенемецкое национальное движение перенесло центр тяжестисвоей деятельности в парламент, а не в народ, именно поэтомувышло так, что оно отказалось от своего будущего ради успеховминуты. Это движение избрало более "легкие" пути, но именнопоэтому оно оказалось недостойным своей конечной победы. В Вене я продумал эти проблемы самым основательным образоми пришел к тому выводу, что именно в этом была основная причинакраха немецко-национального движения. Для меня это было темболее печально, что в моих глазах это движение призвано былобезраздельно руководить борьбой за дело немецкого народа. Обе ошибки, приведшие к гибели немецкое национальноедвижение, находились в тесной связи друг с другом.Недостаточное понимание того, что является подлинно движущейсилой больших переворотов, привело к неправильному пониманиюзначения широкой массы народа; отсюда - недостаточный интерес ксоциальным вопросам, недостаточная борьба за душу низших слоевнации, но отсюда же и преувеличенная оценка парламента. Если бы эта партия поняла, какая невиданная сила заложенаименно в народной массе как носительнице революционной борьбы,то партия совершенно по-иному повела бы всю свою работу ипропаганду. Тогда партия перенесла бы центр тяжести своейдеятельности в предприятия и на улицу, а вовсе не в парламент. Но и третья ошибка партии в последнем счете заложена такжев непонимании значения массы, в непонимании того, что сильныедухом люди должны дать массе толчок в определенном направлении,а потом уже сама масса подобно маховому колесу усиливаетдвижение и дает ему постоянство и упорство. Немецкое национальное движение повело систематическуюборьбу с католической церковью. Это в свою очередь объясняетсятоже только недостаточным пониманием народной психологии. Причины резкой борьбы новой партии против Рима былитаковы:

Когда дом Габсбургов окончательно решился превратитьАвстрию в славянское государство, все средства показались емудля этого хороши. Бессовестная династия поставила на службуэтой новой "государственной идее" также религиозные учреждения. Для этого династия стала использовать также чешскихсвященников, видя в них тоже одно из подходящих орудийславянизации Австрии. Дело происходило приблизительно следующим образом: В чистонемецкие общины назначались священники-чехи. Эти последниесистематически и неуклонно проводили чешскую политику, ставяинтересы чехов выше интересов церкви. Чешские приходы такимобразом становились ячейками разнемечивания страны. Немецкое духовенство к сожалению оказалось совершеннобессильным противостоять этому. Оно не только неспособно былосамо повести аналогичную наступательную кампанию, оно не всостоянии было даже и к оборонительной политике. Так обошлинемцев с тыла. Злоупотребления религией на одной стороне,неспособность оказать какое бы то ни было сопротивление - надругой, приводили к тому, что немцы вынуждены были медленно, нонепрерывно отступать. Так обстояло дело в малом. Но и в большом положение былотакое же Антинемецкие попытки Габсбургов не встречали отпора и ввысшем духовенстве. Защита самых элементарных прав немцев всебольше отступала на задний план. Общее впечатление получалось такое, что здесь дело идет осознательном и грубом попирании интересов немецкого народа,совершаемом католическим духовенством как таковым. Получалось так, что церковь не только отворачивается отнемецкого народа, но прямо переходит на сторону его врагов.Шенерер же считал, что главная причина всего этого заложена вголовке католической церкви, находящейся вне Германии. По егомнению уже из одного этого вытекало враждебное отношениеруководящих кругов католической церкви к чаяниям нашего народа. Так называемые культурные проблемы отступали при этомпочти целиком на задний план, как и во всем в тогдашнейАвстрии. Для немецкого национального движения решающим былотогда не отношение каталитической церкви, скажем, к науке и т.п., а более всего и прежде всего то, что она не защищала правнемецкого народа и оказывала постоянное предпочтениедомогательствам и жадности славян. Георг Шенерер был человек последовательный, он ничего неделал наполовину. Он открыл кампанию против церкви в полномубеждении, что только таким путем можно еще спасти немецкийнарод. Движение за эмансипацию от влияния римской церквиказалось ему самым верным путем к цели, самым могучим снарядом,направленным против крепости врага. Если бы этот удар оказалсяпобедоносным, то это означало бы, что и в Германии печальномурасколу церкви был бы положен конец и что внутренние силыгерманской империи и всей немецкой нации выиграли бы благодаряэтому чрезвычайно много. К сожалению ни предпосылки, ни выводы не были правильны.Верно то, что сила сопротивления немецкого католическогодуховенства в области национальной борьбы была несравненноменьше силы сопротивления их коллег не немецкого и вособенности чешского происхождения. Только люди невежественные могли не понимать того, чтонемецкому духовенству и в голову не приходит взять на себядействительно смелую защиту немецких интересов. Однако только ослепленные люди могли не понимать того, чтоэто обстоятельство в первую очередь объясняется причинамиобщими для всех нас, немцев: они заложены в нашей так

называемой "объективности", в нашем равнодушном отношении кпроблемам нашей народности, как впрочем и к некоторым другимпроблемам. Чешское духовенство относится вполне субъективно к своемународу и "объективно" к судьбам церкви. А немецкий священникнаоборот: он предан со всей субъективностью церкви и остаетсясовершенно "объективным" по отношению к своей нации. Этоявление мы к несчастью наблюдаем среди нас и в тысячах другихслучаев. Это вовсе не только особое наследие католицизма. Нет, этапечальная черта разъедает у нас почти все учреждения, вособенности государственные и духовные. Попробуйте только сравнить, как относится нашечиновничество к попыткам национального возрождения и как ваналогичном случае отнеслось бы чиновничество любого другогонарода. Или посмотрите, как относится наш офицерский корпус кчаяниям нашей нации. Разве можно себе представить, чтобыофицерский корпус любой другой страны в мире занял бы такую жепозицию и стал бы прятаться под сенью фраз об "авторитетегосударства". А ведь у нас эти фразы за последние 5 лет сталичем-то само собою разумеющимся и считаются даже похвальными.Ну, а возьмите еврейский вопрос. Ведь и католики и протестантызанимают у нас по отношению к нему позицию, которая явно несоответствует ни чаяниям народа, ни действительным потребностямрелигии. Попробуйте сравнить позицию еврейского раввина ввопросах, имеющих хотя бы самое малое значение для еврействакак расы, с позицией громадного большинства нашего духовенства,- увы, одинаково и католического и протестантского. Это явление мы можем наблюдать у нас постоянно, когда речьидет о защите той или другой абстрактной идеи. "Государственный авторитет", "демократия", "пацифизм","международная солидарность" и т. д. - вот понятия, которыегосподствуют у нас и которым придается такое прямолинейное идоктринерское истолкование, что теряется всякое здравоепонимание действительно жизненных задач нации. Этот несчастный подход ко всем чаяниям нации под угломзрения предвзятого мнения убивает всякую способность вдуматьсяв дело глубоко субъективно, раз это дело объективнопротиворечит доктрине. В конце концов отсюда получается полноеизвращение и целей и средств. Такие люди выскажутся противвсякой попытки национального восстания только потому, чтовосстание предполагает насильственное устранение пусть хотя бысамого плохого и вредного правительства. Как же, ведь это былобы преступлением перед "авторитетом государства". А в глазахтакого жалкого фетишиста "государственный авторитет" являетсяне средством к цели, а самоцелью. Для его жалкого умственногообихода этого жупела вполне достаточно. Такие герои печальногообраза с негодованием выскажутся, например, против попыткидиктатуры, даже если бы носителем этой последней стал ФридрихВеликий, а представителями современного парламентскогобольшинства оказались самые неспособные политические лилипутыили даже просто недостойные субъекты. А почему? Да на томединственном основании, что для таких "принципиальных" чудаковзакон демократии более священен, чем великая нация. Такойсухарь станет на защиту самой ужасной тирании, губящей егособственный народ, только потому что в этой тирании в данныймомент воплощается "авторитет государства". И он откажетсяиметь что-либо общее с самым полезным для народаправительством, только потому что оно не соответствует егопредставлениям о "демократии". Так и наш немецкий пацифист отнесется совершеннобезразлично к самому злодейскому насилию над его нацией - если

даже насилие это будет исходить от злейших милитаристов, -только потому, что для изменения положения понадобилось быоказать сопротивление, т. е. применить силу, а это последнее,видите ли противоречит всему его представлению о духе мирногосожительства. Интернационально настроенный немецкий социалистпримет как должное, если весь остальной мир совместнымиусилиями будет грабить его. Он только с братскими чувствамираспишется в получении соответствующих ударов и никогда неподумает о том, что грабителей надо наказать или по крайнеймере надо умерить их пыл. Никогда! А почему? Да единственнопотому, что он - немец. Может быть это и печально, но это так. Чтобы побороть тоили другое зло, надо прежде всего установить и понять его. Это же относится и к тому равнодушию, которым отличаетсяизвестная часть духовенства в деле защиты немецких чаяний. Это объясняется не его злой волей, не приказом, скажем,сверху. Нет. Эта недостаточная решимость есть результатнедостатков национального воспитания с молодых лет, а затем этоесть продукт некритического подчинения той или другойабстрактной идее, ставшей фетишем. Воспитание в духе демократии, интернациональногосоциализма пацифизма и т. д. приняло в наше время характерстоль исключительный и столь, можно сказать, субъективный, чтооно подчиняет себе все и целиком предопределяет взгляд на всеокружающее. Что же касается отношения к нации, то оно у нас сранней молодости только чисто "объективное". Вот и выходит, чтонемецкий пацифист, субъективно отдающий себя своей идее безостатка, не станет без долгих размышлений на сторону своегонарода даже в том случае, если народ подвергнетсянесправедливым и тяжелым угрозам. Он сначала будет искать, начьей стороне "объективная" справедливость, и будет считать нижесвоего достоинства руководиться простым чувством национальногосамосохранения. Насколько это одинаково относится и к католицизму и кпротестантизму, видно из следующего. В сущности говоря, протестантизм лучше защищает чаяниянемецкого народа, поскольку это заложено в самом егопроисхождении и в более поздней исторической традиции вообще.Но и он оказывается совершенно парализованным, как толькоприходится защищать национальные интересы в такой сфере,которая мало связана с общей линией его представлений итрадиций, как только ему приходится иметь депо с требованиями,которыми он до сих пор не интересовался или которые он по темили другим причинам отвергал. Протестантизм всегда выступит на поддержку всегонемецкого, поскольку дело идет о внутренней чистоте илинациональном углублении, поскольку дело идет, скажем, о защитенемецкого языка и немецкой свободы. Все эти вещи глубокозаложены в самой сущности протестантизма. Но стоит возникнуть,например вопросу об еврействе и окажется, что протестантизмотносится самым враждебным образом к малейшей попыткеосвободить нацию от этого смертельно враждебного окружения итолько потому, что протестантизм тут связан уже своимиопределенными догматами. А ведь тут дело идет о вопросе, внеразрешения которого все другие попытки возрождения немецкогонарода совершенно бесцельны или даже нелепы. В свой венский период я располагал достаточным досугом,чтобы беспристрастно продумать и этот вопрос. Все, что я виделвокруг себя, тысячу раз подтверждало правильность сказанного В Вене, этом фокусе различных национальностей, на каждомшагу было особенно очевидно, что именно только немецкийпацифист относится к судьбам своей нации с той пресловутой

"объективностью", о которой мы говорили выше, но еврей такникогда не относится к судьбам своего еврейского народа. В Венестановилось ясным, что только немецкий социалист настроен"интернационально" в том смысле, что умеет только клянчить изаискивать перед интернациональными "товарищами". Чешскийсоциалист, польский социалист поступают совершенно по-иному.Словом, я уже тогда понял, что несчастье только наполовинузаложено в самих этих учениях, в другой же части оно являетсяпродуктом господствующего у нас неправильного национальноговоспитания, в результате чего получается гораздо меньшаяпреданность своей нации. Ввиду сказанного ясно, что вся та аргументация, которуюприводила немецкая националистическая партия, теоретическиобосновывая свою борьбу против католицизма, была неверна. Давайте воспитывать немецкий народ с самого раннеговозраста в чувстве исключительного признания прав своегособственного народа, давайте не развращать уже с детских летнашу молодежь, давайте освободим ее от проклятия нашей"объективности" в таких вопросах, где дело идет о сохранениисвоего собственного я. Тогда в кратчайший срок мы убедимся, чтои немецкий католик по примеру католиков Ирландии, Польши илиФранции остается немцем, остается верным своему народу. Самособою разумеется, что все это предполагает наличие подлинногонационального правительства и у нас. Самое могущественное доказательство в пользу сказанногодает нам тот исторический период, когда нашему народу пришлосьв последний раз перед судом истории вести борьбу засуществование не на жизнь, а на смерть. До тех пор пока руководство сверху было более или менееудовлетворительным, народ выполнял свою обязанность в полноймере. Протестантский пастор и католический священник - оба далибесконечно много, чтобы поднять нашу силу сопротивления; обапомогли не только на фронте, но еще больше в тылу. В эти годы,в особенности в момент первой вспышки, для обоих лагерей какдля протестантов, так и для католиков, существовало только одноединое немецкое государство, за процветание и за будущеекоторого оба лагеря возносили одинаково горячие молитвы к небу. Немецкое национальное движение в Австрии должно былопоставить себе вопрос: могут ли австрийские немцы удержать своегосподство при католической вере? Да или нет? Если да, тогдаполитической партии незачем заниматься вопросами религии илидаже обрядности: если же нет, тогда надо было строить неполитическую партию, а поднять борьбу за религиознуюреформацию. Тот, кто кружными путями хочет через политическуюорганизацию придти к религиозной реформации, обнаруживаеттолько, что он не имеет ни малейшего представления о том, как вживой действительности складываются религиозные представленияили религиозные учения и как именно они находят себе выражениечерез церковь. В этой области поистине невозможно служить сразу двумгосподам. Обосновать или разрушить религию - дело конечногораздо большее, нежели образовать или разрушить государство, атем более партию. Пусть не говорят мне, что выступление немецкойнациональной партии против католичества было вызвано толькосоображениями обороны, что наступающей стороной было-декатоличество. Во все времена и эпохи конечно находились бессовестныесубъекты, которые не останавливались перед тем, чтобы и религиюсделать орудием своих политических гешефтов (ибо для такихгоспод дело идет исключительно о гешефтах). Совершенно

неправильным однако является возлагать ответственность за этихнегодяев на религию. Эти субъекты всегда ухитрятсязлоупотребить в своих низменных интересах если не религией, точем-либо другим. Для парламентских бездельников и воришек ничтоне может быть более приятным, чем случай, хотя бы задним числомнайти известное оправдание своим политическим мошенничествам.Когда за его личные подлости возлагают ответственность нарелигию или на религиозную обрядность, он очень доволен; этилживые субъекты тотчас же поднимут крик на весь мир и будутпризывать всех в свидетели того, как справедливы были ихпоступки и как они-де своим ораторским талантом и т.д. спаслирелигию и церковь. Чем больше они кричат, тем больше глупые илизабывчивые сограждане перестают узнавать действительныхвиновников плохих поступков. И что же - негодяи достигли своейцели. Сама хитрая лиса прекрасно знает, что ее поступки ничегообщего с религией не имеют. Негодяи посмеиваются себе в бороду,а их честные, но мало искусные противники терпят поражение и водин прекрасный день в отчаянии теряют веру в свое дело иотходят в сторону. Но и в другом отношении было бы совершенно несправедливоделать ответственной религию или даже только церковь занедостатки отдельных людей. Давайте сравним величие всейцерковной организации с недостатками среднего служителя церкви,и мы должны будем придти к выводу, что пропорция между хорошими дурным здесь гораздо более благоприятна, чем в какой бы то нибыло другой сфере. Разумеется и среди священников найдутсятакие, для которых их священная должность является толькосредством к удовлетворению собственного политическогосамолюбия. Найдутся среди них и такие, которые в политическойборьбе к сожалению забывают, что они должны являтьсяблюстителями высшей истины, а вовсе не защитниками лжи иклеветы. Однако надо признать, что на одного такогонедостойного священника приходятся тысячи и тысячи честныхпастырей, сознающих все величие своей миссии. В нашу лживуюразвращенную эпоху люди эти являются зачастую цветущимиоазисами в пустыне. Если тот или другой отдельный развращенный субъект в рясесовершит какое-либо грязное преступление против нравственности,то ведь не станут же за это обвинять всю церковь. Совершеннотаким же образом должен я поступить, когда тот или другойотдельный служитель церкви предает свою нацию, грязнит ее, даеще в такое время, когда это делается и не духовными лицаминаправо и налево. Не надо забывать, что на отдельного плохогоприходского священника приходятся тысячи таких, для которыхнесчастье нации является их собственным несчастьем, которыеготовы отдать за дела нации все и которые вместе с лучшимисынами нашего народа страстно ждут того часа, когда и намулыбнутся небеса. Если же кто-либо нам скажет, что тут дело шло не столько омаленьких проблемах повседневности, сколько о великихпринципиальных вопросах догмата, то я ему отвечу так: Если ты в самом деле считаешь, что ты избран судьбой,чтобы явиться провозвестником истины, то делай это, но имейтогда и мужество действовать не обходными путями черезполитическую партию - ибо в этом тоже заложено известноемошенничество, - а постарайся на место нынешнего плохогопоставить твое будущее хорошее. Если для этого у тебя не хватает мужества или если ты самеще не вполне убежден в том, что твои догматы лучше, тогда рукипрочь. И во всяком случае, если ты не решаешься выступить соткрытым забралом, то не смей контрабандно прибегать к обходным

путям политики. Политические партии не должны иметь ничего общего срелигиозными проблемами, если они не хотят губить обычаи инравственность своей собственной расы. Точно так же и религияне должна вмешиваться в партийно-политическую склоку. Если те или другие служители церкви пытаются использоватьрелигиозные учреждения (или только религиозные учения), чтобынанести вред своей нации, то не следует идти по их следам ибороться против них тем же оружием. Для политического руководителя религиозные учения иучреждения его народа должны всегда оставаться совершеннонеприкосновенными. В ином случае пусть он станет не политиком,а реформатором, если конечно у него есть для этого необходимыеданные. Всякий другой подход неизбежно приводит к катастрофе, вособенности в Германии. Изучая немецкое национальное движение и его борьбу противРима, я пришел в ту пору к следующему убеждению, которое впродолжение дальнейших лет только укрепилось во мне: тообстоятельство, что эта партия недостаточно оценила значениесоциальной проблемы, стоило ей потери всей действительнобоеспособной массы народа; участие в парламенте отняло у этойпартии подлинный размах и привило ей все те слабости, которыесвойственны этому учреждению; борьба же ее против католическойцеркви сделала партию невозможной в низших и средних слояхнаселения и лишила ее таким образом многочисленных и самыхлучших элементов, составляющих вообще основу Практические же результаты австрийской "борьбы закультуру" оказались совершенно ничтожными. Немецкой национальной партии правда удалось оторвать откатолической церкви около 100 тысяч верующих, но большогоущерба католической церкви это не причинило. В данном случаепастырям поистине не приходилось проливать слез по поводупотери "овец", ибо они потеряли в сущности только тех, ктодавно внутренне уже не был с ними. В этом и заключалась главнаяразница между новейшей реформацией и старой: в эпоху великойреформации от католической церкви отвернулись многие лучшиелюди и притом из чувства действительно глубокого религиозногоубеждения. Между тем теперь ушли только равнодушные и ушлипреимущественно по "соображениям" политического характера. С точки зрения политической результат также был совершенносмешным и печальным. Что оказалось? Хорошее политическое национальное движениенемецкого народа, обещавшее большой успех, погибло, потому чторуководители не обладали достаточной трезвостью мысли инаправили его на тот путь, который неизбежно должен былпривести к расчленению. Одно несомненно. Немецкое национальное движение никогда не сделало бы этойошибки, если бы оно не страдало недостатком понимания психикишироких масс народа. Руководство этой партии не поняло, что ужеиз психологических соображений никогда не следует массеуказывать на двух или больше противников сразу, ибо это ведеттолько к падению боевого настроения в собственном лагере. Еслибы руководители названной партии понимали это, то они уже поодной этой причине ориентировали бы немецкое национальноедвижение только против одного противника. Для политическойпартии нет ничего более опасного, как очутиться подруководством людей, желающих драться на всех фронтах сразу,разбрасывающихся во все стороны и не умеющих достигнуть хотя бымаленьких практических результатов в одной области. Если бы даже все упреки против католичества были абсолютно

верны, то политическая партия все же не должна ни на минутуупускать из вида то обстоятельство, что, как показывает весьпредшествующий исторический опыт, никогда еще ни одной чистополитической партии не удалось в аналогичных условиях добитьсярелигиозной реформации. Люди должны учиться истории не длятого, чтобы забыть ее уроки как раз тогда, когда нужно ихпрактически применять, а также не для того, чтобы предположить,будто в данную минуту история пойдет совсем по иному пути вразрез со всем тем, что мы видели сих пор. Изучать историю надоименно для того, чтобы уметь применить уроки ее к текущейсовременности. Кто этого не умеет делать, тот пусть не считаетсебя политическим вождем, тот в действительности только человекс пустым самомнением. Его практическую неспособность никапельки не извиняет наличие доброй воли. Искусство истинно великого народного вождя вообще во всевремена заключается прежде всего в том, чтобы не дробитьвнимания народа, а концентрировать его всегда против одногоединственного противника. Чем более концентрирована будет волянарода к борьбе за одну единую цель, тем больше будетпритягательная сила данного движения и тем больше будет размахборьбы. Гениальный вождь сумеет показать народу даже различныхпротивников на одной линии. Он представит дело своимсторонникам так, что эти различные противники в сущностиявляются врагом одной и той же категории. Когда народ видитсебя окруженным различными врагами, то для более слабых инестойких характеров это только дает повод к колебаниям исомнениям в правоте собственного дела. Как только привыкшая кколебаниям масса увидит себя в состоянии борьбы со многимипротивниками, в ней тотчас же возьмут верх "объективные"настроения и у нее возникнет вопрос: может ли быть, чтобы всеостальные оказались не правы и только ее собственный народ илиее собственное движение были бы правы. Но это уже означает начало паралича собственной силы. Вотпочему необходимо взять за одну скобку всех противников, хотябы они и сильно отличались друг от друга, тогда получится, чтомасса твоих собственных сторонников будет чувствовать себяпротивостоящей лишь одному единственному противнику. Этоукрепляет веру в собственную правоту и увеличивает озлоблениепротив тех, кто нападает на правое дело. Немецкое национальное движение в Австрии этого не поняло,и это стоило ему успеха. Цели этой партии были правильны, ее убеждения чисты, нопуть к цели был выбран неверный. Партия похожа была на тоготуриста, который все время не спускает глаз с вершины горы, накоторую он хочет попасть; этот турист отправляется впуть-дорогу с твердой решимостью во что бы то ни сталодобраться до вершины и делает при этом однако ту "маленькую"ошибку, что, будучи слишком занят вершиной, совершенно необращает внимания на топографию дороги, на то, что делается унего под ногами, и поэтому в конце концов гибнет. У христианско-социальной партии, великой соперницынемецко-национальной партии, дело обстояло как раз наоборот.Она хорошо, умно и правильно выбрала дорогу, но ей, увы, нехватало ясного представления о конечной цели. Почти во всех тех отношениях, в каких немецко-национальнаяпартия хромала, установки христианско-социальной партии былиправильны и целесообразны. Она обладала необходимым пониманием значения массы ипоэтому путем демонстративного подчеркивания социальногохарактера партии уже с первого дня сумела обеспечить себе покрайней мере часть этой массы. Взявши в основном установку назавоевание мелких и низших слоев средних классов и

ремесленников, она сразу получила крупный контингент преданных,стойких и готовых к жертвам сторонников. Она старательноизбегала какой бы то ни было борьбы против религиозныхучреждений и тем обеспечила себе поддержку церкви, являющейся внаше время могущественной организацией. Таким образом перед нейбыл только один единственный крупный противник. Она понялавеликое значение широко поставленной пропаганды и показала своювиртуозность в деле воздействия на психологию и инстинктыширокой массы ее сторонников. Что однако и она не сумела реализовать свою мечту и неспасла Австрию, это коренилось в двух недостатках ее работы, атакже в недостаточной ясности цели. Антисемитизм этой новой партии сосредоточился не напроблемах расы, а на проблемах религии. Эта ошибка имела то жепроисхождение, что и вторая ее ошибка. Основатели христианско-социальной партии считали, что еслипартия хочет спасти Австрию, то она не должна становиться наточку зрения расового принципа, иначе в кратчайший срокнаступит-де всеобщий распад государства. С точки зрения вождейположение Вены в особенности требовало того, чтобы партияоставила в стороне все разъединяющие моменты и изо всех силподчеркивала только то, что всех объединяет. В это время в Вене было уже так много чехов, что тольковеличайшей терпимостью в расовых проблемах можно было добитьсятого, чтобы чехи не стали сразу на сторону антинемецкой партии.Кто хотел спасти Австрию, тот не мог совершенно игнорироватьчехов. Новая партия попыталась, например, завоевать преждевсего мелких чешских ремесленников, составлявших многочисленнуюгруппу в Вене. Этого она надеялась достичь своей борьбой противлиберального манчестерства. Чтобы объединить всех ремесленниковстарой Австрии без различия наций, христианско-социальнаяпартия считала самым подходящим выставить лозунг борьбы противеврейства и вести эту борьбу на религиозной основе. Выступая с таким поверхностным обоснованием своей позиции,партия была не в состоянии дать сколько-нибудь серьезноенаучное обоснование всей проблеме. Такой постановкой вопросаона только отталкивала всех тех, которым такого родаантисемитизм был непонятен. Ввиду этого пропагандистская силаидеи антисемитизма захватывала идейно ограниченные круги, еслитолько сторонники партии не умели сами от чисто инстинктивногопрезрения к евреям перейти к подлинному познанию всей глубиныпроблемы. Интеллигенция принципиально отвергла эту постановкувопроса, данную христианско-социальной партией. Постепенно всебольше и больше создавалось впечатление, что во всей этойборьбе дело идет только о попытке обращения евреев в новуюверу, а может быть и просто о завистливой конкуренции.Благодаря всему этому борьба теряла все черты чего-то высшего.Многим и притом далеко не худшим элементам борьба началаказаться антиморальной, нехорошей. Не хватало сознания того,что дело идет о вопросе жизни для всего человечества, о такойпроблеме, от которой зависит судьба всех не еврейских народов. Ввиду этой половинчатости антисемитская установкахристианско-социальной партии и потеряла значение. Это был какой-то показной антисемитизм. Такая борьбапротив еврейства была хуже, чем отсутствие какой бы то ни былоборьбы против него. Создавались только пустые иллюзии. Таким антисемитам иногда казалось, что вот-вот они ужезатянут веревку на шее противника, а между тем на делепротивник их самих водил за нос. Что касается самих евреев, то они в кратчайший срокнастолько приспособились к этому сорту антисемитизма, что онстал для них гораздо более полезен, чем вреден.

Если в этой форме новая партия приносила тяжелую жертвугосударству национальностей, то еще больше приходилось ейгрешить в отношении защиты основных чаяний немецкого народа. Раз партия не хотела потерять почву под ногами в Вене, -ей ни в коем случае нельзя было быть "националистической".Мягко обходя этот вопрос, партия рассчитывала спастигосударство Габсбургов, а на деле она именно этим путемускорила его гибель. Само же движение благодаря такой тактикетеряло могучий источник сил. Итак, я самым внимательным образом следил в Вене за обеимиэтими партиями. К первой из них у меня была глубокая внутренняясимпатия, интерес ко второй пробудил во мне уважение к ееруководителю, редкому деятелю, образ которого в моих глазах ужетогда был трагическим символом всего тяжелого положения немцевв Австрии. Когда за гробом умершего бургомистра тянулся по Рингугигантский похоронный кортеж, я тоже был в числе сотен тысячпровожающих. Глубоко взволнованный я говорил себе, что труды иэтого человека неизбежно должны были оказаться напрасными, ибои над ним тяготели те судьбы, которые обрекали это государствона гибель. Если бы доктор Карл Люэгер жил в Германии, егопоставили бы рядом с самыми великими людьми нашего народа. Ноему пришлось жить и действовать в этом невозможном австрийскомгосударстве, и в этом заключалось несчастье его деятельности иего самого лично. Когда он умирал, на Балканах уже показались огоньки,предвещавшие войну. С каждым месяцем они разгорались все болеежадно. Судьба была милостива к покойному и не дала ему дожитьдо того момента, когда он должен был воочию увидетьразразившееся несчастье, от которого он так и не смог уберечьсвою страну. Наблюдая все эти происшествия, я пытался понять причинытого, почему немецкая национальная партия потерпела крах, ахристианско-социальная партия - тяжелую неудачу. И я пришел ктвердому убеждению, что независимо от того, было ли вообщевозможно укрепить австро-венгерское государство, ошибка обеихпартий сводилась к следующему: Немецкая национальная партия совершенно правильно ставилавопрос о принципиальных целях немецкого возрождения, но затоона имела несчастье выбрать неправильный путь к цели. Она былапартией националистической, но к сожалению недостаточносоциальной, чтобы действительно завоевать массу. Ееантисемитизм зато покоился на правильном понимании значениярасовой проблемы, ее антисемитская агитация не базировалась нарелигиозных представлениях. В то же время ее борьба противкатолицизма была со всех точек зрения и в особенности стактической - неправильной. Христианско-социальное движение не обладало яснымпониманием целен немецкого возрождения, но зато счастливо нашлонужные пути, как партия. Эта партия поняла значение социальныхвопросов, но ошибалась в своем способе ведения борьбы противеврейства и не имела ни малейшего понятия о том, какуюподлинную силу представляет собою национальная идея. Если бы христианско-социальная партия кроме своегоправильного взгляда на значение широких народных масс обладалаеще правильными взглядами на значение расовой проблемы, как этобыло у немецко-национальной партии, и если бы самахристианско-социальная партия была настоящей националистическойпартией, или если бы немецкое национальное движение кромесвоего правильного взгляда на конечную цель, верного пониманияеврейского вопроса и значения национальной идеи обладало ещепрактической мудростью христианско-социальной партии, в

особенности в вопросе об отношении последней к социализму, -тогда мы получили бы именно то движение, которое по моемуглубокому убеждению уже в то время могло бы с успехом направитьсудьбы немецкого народа в лучшую сторону. Всего этого не оказалось в действительности, и это вглавной своей части заложено было в самом существе тогдашнегоавстрийского государства. Таким образом ни одна из этих партий не моглаудовлетворить меня, потому что ни в одной из них я не виделвоплощения своих взглядов. Ввиду этого я не мог вступить ни вту, ни в другую партию и не мог таким образом принять какое быто ни было участие в борьбе. Уже тогда я считал всесуществовавшие политические партии неспособными помочьнациональному возрождению немецкого народа - возрождению в егоподлинном, а не только внешнем смысле слова. В то же время мое отрицательное отношение к габсбургскомугосударству усиливалось с каждым днем. Чем больше углублялся я в изучение вопроса иностраннойполитики, тем больше я убеждался, что австрийское государствоможет принести немецкому народу только несчастье. Все ясней иясней становилось мне и то, что судьбы немецкой нации решаютсятеперь только в Германии, а вовсе не в Австрии. Это относилосьне только к политическим проблемам, но в не меньшей мере и кобщим вопросам культуры. Так что и здесь, в области проблем культуры или искусстваавстрийское государство обнаруживало все признаки застоя или покрайней мере потери всякого сколько-нибудь серьезного значениядля немецкой нации. Более всего это можно было сказатьотносительно архитектуры. Новейшее строительное искусство немогло иметь сколько-нибудь серьезных успехов в Австрии ужепотому, что после окончания постройки Ринга в Вене вообще ужене было сколько-нибудь крупных построек, которые могли бы идтив сравнение с германскими планами. Так моя жизнь становилась все более и более двойственной:разум и повседневная действительность принуждали меняоставаться в Австрии и проходить здесь тяжелую, ноблагодетельную школу жизни. Сердцем же я жил в Германии. Тягостное гнетущее недовольство овладевало мною всебольше, по мере того как я убеждался во внутренней пустотеавстрийского государства, по мере того как мне становилось всеболее ясно, что спасти это государство уже нельзя, и что оно вовсех отношениях будет приносить только новые несчастьянемецкому народу. Я был убежден, что это государство способно чинить толькопрепятствия и притеснения каждому действительно достойному сынунемецкого народа и наоборот способно поощрять только все ненемецкое. Мне стал противен весь этот расовый конгломератавстрийской столицы. Этот гигантский город стал мне казаться чем-то вродевоплощения кровосмесительного греха. С раннего возраста я говорил на диалекте, на которомговорят в Нижней Баварии. От этого диалекта я отучиться не мог,а венского жаргона так и не усвоил. Чем дольше я жил в этомгороде, тем больше я ненавидел эту хаотическую смесь народов,разъедавшую старый центр немецкой культуры. Самая мысль о том, что это государство можно сохранить ещена долгое время, была мне просто смешна. Австрия похожа была тогда на старинную мозаику измельчайших разноцветных камешков, начавших рассыпаться, потомучто скреплявший их цемент от времени выветрился и сталулетучиваться. Пока не трогаешь этого художественного

произведения, может еще казаться, что оно живо по-прежнему. Нокак только оно получит хоть малейший толчок, вся мозаикарассыпается на тысячи мельчайших частиц. Вопрос заключалсятолько в том, откуда именно придет этот толчок. Мое сердце никогда не билось в пользу австрийскоймонархии, а всегда билось за германскую империю. Вот почемураспад австровенгерского государства в моих глазах мог бытьтолько началом избавления немецкой нации. Ввиду всего этого во мне сильнее росло непреодолимоестремление уехать наконец туда, куда, начиная с моей раннеймолодости, меня влекли тайные желания и тайная любовь. Я надеялся, что стану в Германии архитектором, завоюю себенекоторое имя и буду честно служить своему народу в техпределах, какие укажет мне сама судьба. С другой стороны, я хотел однако остаться на месте ипоработать для того дела, которое издавна составляло предметмоих самых горячих желаний: я хотел дожить здесь до тогосчастливого момента, когда моя дорогая родина присоединитсянаконец к общему отечеству, т. е. к германской империи. Многие и сейчас не поймут того чувства страстной тоски,которое я тогда переживал. Но я обращаюсь не к ним, а к тем,которым судьба до сих пор отказывала в этом счастье или которыхона с ужасной жестокостью лишила этого счастья, после того какони им обладали. Я обращаюсь к тем, которые, будучи оторваны отродного народа, вынуждены вести борьбу даже за священное правоговорить на своем языке; к тем, кто подвергается гонениям ипреследованиям за простую преданность своему отечеству, к тем,кто в тяжелой тоске во сне и наяву грезит о той счастливойминуте, когда родная мать вновь прижмет их к сердцу. Вот к комуобращаюсь я и я знаю - они поймут меня! Только те, кто на собственном примере чувствуют, чтоозначает быть немцем и не иметь возможности принадлежать кчислу граждан любимого отечества, поймут, как глубока тоскалюдей, оторванных от родины, как непрестанно терзается душаэтих людей. Эти люди не могут быть счастливы, не могутчувствовать себя удовлетворенными, они будут мучиться вплоть дотой самой минуты, когда наконец откроются двери в отчий дом,где они только и смогут обрести мир и покой. Вена была и осталась для меня самой тяжелой, но и самойосновательной школой жизни. Я впервые приехал в этот город ещеполумальчиком и я покидал в тяжелом раздумье этот город уже каквполне сложившийся взрослый человек. Вена дала мне основымиросозерцания. Вена же научила меня находить правильныйполитический подход к повседневным вопросам. В будущем мнеоставалось только расширять и дополнять свое миросозерцание,отказываться же от его основ мне не пришлось. Я и сам толькотеперь могу отдать себе вполне ясный отчет в том, какое большоезначение имели для меня тогдашние годы учения. Я остановился на этом времени несколько подробнее именнопотому, что эти первые годы дали мне ценные наглядные уроки,легшие в основу деятельности нашей партии, которая в течениевсего каких-нибудь пяти лет выросла от маленьких кружков довеликого массового движения. Мне трудно сказать, какова была бымоя позиция по отношению к еврейскому вопросу, ксоциал-демократии или, лучше сказать, ко всему марксизму, ксоциальным вопросам и т.д., если бы уже в тогдашнюю раннюю поруя не получил тех уроков, о которых я рассказал выше, благодаряударам судьбы и собственной любознательности. Несчастье, обрушившееся на мою родину, заставило тысячи итысячи людей поразмыслить над глубочайшими причинами этогокраха. Но только тот поймет эти причины до конца, кто послемногих лет тяжелых внутренних переживаний сам стал кузнецом

своей судьбы.

ГЛАВА IV. МЮНХЕН

Весною 1912 г. я окончательно переехал в Мюнхен. Сам городбыл мне так хорошо знаком, как будто я прожил в его стенах ужемного лет. Это объяснялось моими занятиями по архитектуре.Изучая архитектуру, приходилось на каждом шагу обращаться кэтому центру немецкого искусства. Кто не знает Мюнхена, тот нетолько не знает Германии вообще, но и понятия не имеет онемецком искусстве. Во всяком случае эти годы до начала мировой войны были дляменя самым счастливым временем моей жизни. Правда мой заработокбыл все еще ничтожен. Мне все еще приходилось не столько жить,чтобы иметь возможность рисовать, сколько рисовать, чтобы иметьвозможность кое-как жить или, вернее, чтобы иметь возможностьхоть немножко обеспечить себе дальнейшее учение. Я был твердоубежден, что рано или поздно я непременно достигну той цели,которую я себе поставил. Одного этого было достаточно, чтобылегче переносить все мелкие заботы о сегодняшнем дне. Кроме моей профессиональной работы занимали меня и вМюнхене политические вопросы, в особенности события внешнейполитики. Мой интерес к этим последним вызывался прежде всеготем, что я уже с моих венских времен сильно интересовалсяпроблемами тройственного союза. Политику Германии, вытекавшуюиз ее стремления сохранить тройственный союз, я, уже живя вАвстрии, считал совершенно неправильной. Однако, пока я жил вВене, я еще не представлял себе вполне ясно, насколько вся этаполитика является самообманом. В те времена я склонен былпредполагать - а может быть я сам утешал себя этим, - что вГермании вероятно хорошо знают, насколько слаб и ненадежен ееавстрийский союзник, но что там по причинам более или менее дляменя таинственным об этом помалкивают, дабы поддерживатьсоглашение, заключенное еще самим Бисмарком, или чтобывнезапным разрывом не переполошить заграницы и не обеспокоитьотечественное мещанство. Непосредственное общение с немецкимнаселением в Мюнхене уже в течение кратчайшего времени к ужасумоему убедило меня в том, что эти мои предположения былиневерны. К моему изумлению мне приходилось на каждом шагуконстатировать, что даже в хорошо осведомленных кругах не имеютни малейшего представления о том, что же в данный моментдействительно представляет собою габсбургская монархия. Именнов народе всерьез считали, что австрийский союзник - крупнаясила и что в минуту опасности этот союзник тотчас же придетпо-настоящему на помощь. В массе населения австрийскую монархию все еще считали"немецким" государством и полагали, что на этом можно что-топостроить. В народе держались того мнения, что силу Австрииможно определить по числу миллионов людей, как мы это делаем вГермании. При этом совершенно забывали, что, во-первых, Австриядавно уже перестала быть немецким государством и что,во-вторых, внутренние отношения в стране с каждым днем всебольше ведут к ее распаду. Я лично знал тогда истинное положение дела в австрийскомгосударстве несравненно лучше, чем так называемая официальная"дипломатия", которая как почти всегда слепо шла навстречукатастрофе. Настроение в немецком народе, которое яконстатировал, обусловливалось как всегда только тем, какобщественное мнение обрабатывалось сверху. Сверху же какнарочно практиковался настоящий культ австрийского "союзника".Обильное любезничанье должно было заменить собою недостатокчестности и прямоты. Пустые слова принимали за полновесные

дела. Уже в Вене мною не раз овладевало бешенство, когда ясравнивал речи официальных государственных деятелей ссодержанием венской прессы. При этом Вена все-таки хотя бы повидимости оставалась немецким городом. Несравненно хужеобстояло дело, если обратиться от Вены или, лучше сказать, отнемецкой Австрии к славянским провинциям государства.Достаточно было взять в руки пражские газеты, и сразустановилось ясно, как там относятся ко всей этой высокой игревокруг тройственного союза. В славянских провинциях Австрии надэтим образцом "государственной мудрости" совершенно открытоиздевались. Уже в мирное время, когда еще совершенно не пахловойной, когда, оба императора обменивались дружественнымиобъятиями и поцелуями, в славянских провинциях ни один человекне сомневался в том, что союз этот рассыплется вдребезги, кактолько его придется с идеальных небес свести на грешную землю. Прошло несколько лет, и грянула война. Какое сильноевозбуждение охватило Германию, когда в этот момент союзнаяИталия вышла из тройственного союза, предоставив Австрию иГерманию своей судьбе, а затем через короткое время прямоприсоединилась к противной стороне! Но для тех, кто не былпоражен дипломатической слепотой, было просто непонятно, какможно было вообще хотя бы на одну минуту допустить возможностьтакого чуда, что Италия пойдет вместе с Австрией. Увы в самойАвстрии дело обстояло ни капельки не лучше, здесь тоже верили вэто чудо. Носителями идеи союза в Австрии были только Габсбурги инемцы. Габсбурги - из расчета и нужды; немцы же - из легковерияи - политической глупости. Желания немцев были хороши. Они ведьполагали, что через тройственный союз они оказывают громаднуюуслугу Германии, увеличивают ее силу и безопасность. Но этобыла политическая глупость, потому что эта надежда быланеправильна. Наоборот этим они привязывали германскую империю кгосударственному трупу, неизбежно долженствовавшему увлечь обагосударства в пропасть. А главное политика союза приводилатолько к тому, что сами австрийские немцы все большеподвергались разнемечиванию. Благодаря союзу с Германией домГабсбургов считал себя защищенным от вмешательства Германии ипоэтому с еще большей решительностью систематически и неуклоннопроводил политику вытеснения немецкого влияния. Такаявнутренняя политика Габсбургов становилась благодаря указанномуобстоятельству только более легкой и безопасной дляцарствующего дома. Благодаря уже известной нам "объективности"немецкого правительства, вмешательства с его стороны опасатьсяне приходилось, но, более того, стоило только какому-либоавстрийскому немцу разинуть рот против низкой политикиславянизации, как ему сейчас же можно было указать натройственный союз и тем заставить его замолчать. Что могли сделать австрийские немцы, раз германские немцы,раз Германия в целом выражали постоянное доверие ипризнательность габсбургскому правительству? Могли лиавстрийские немцы оказывать какое-либо сопротивлениеГабсбургам, раз они рисковали быть заклейменными как предателинарода в общественном мнении Германии. Такая участь ожидалаавстрийских немцев, в течение десятилетий приносивших самыенеслыханные жертвы на алтарь своей народности! С другой стороны, какое значение имел бы весь этот союз,если бы немецкое влияние в габсбургской монархии былоустранено. Разве не ясно, что все значение тройственного союзадля Германии целиком зависело от того, насколько удерживаетсянемецкое преобладание в Австрии. Или в самом деле можно былосерьезно рассчитывать жить в союзе с ославянившейсяАвстрией?

Позиция официальной германской дипломатии да и всегообщественного мнения в вопросах внутренней национальной борьбыв Австрии была в сущности не только глупа, но просто безумна.Всю политику строили на союзе с Австрией, всю будущность70-миллионного народа поставили в зависимость от этого союза, ив то же время спокойно смотрели на то, как главная основа этогосоюза из года в год планомерно и сознательно разрушалась всамой Австрии. И что же? Ясно, что в один прекрасный деньосталась только бумага, на которой было написано - "договор свенской дипломатией", а реальной помощи со стороны союзникаГермания не получила. Что касается Италии, то тут дело обстояло так уже с самогоначала. Если бы в Германии больше интересовались историей инародной психологией, тогда никто ни на одну минуту не мог бы идопустить, что Вена и римский квиринал когда бы то ни былосойдутся в общем фронте против единого врага. Скорей Италияпревратилась бы в извергающий лаву вулкан, чем итальянскоеправительство могло бы осмелиться послать хоть одного солдатана помощь фанатически ненавидимому габсбургскому государству.Тысячи раз я имел случаи наблюдать в Вене ту безграничнуюненависть и презрение, с которыми итальянцы относятся кавстрийскому государству. Дом Габсбургов в течение столетийслишком много грешил против свободы и независимостиитальянского народа, чтобы грехи эти могли быть забыты даже приналичии доброй воли. Но доброй воли не было и в помине ни уитальянского народа, ни у итальянского правительства. Италияимела только две возможности в вопросе о взаимоотношениях сАвстрией: либо союз, либо война. Избрав первое, Италия получила возможность спокойноготовиться ко второму. Германская политика "союза" с Австрией иИталией стала особенно бессмысленной и опасной с того момента,когда коллизии между Австрией и Россией приняли более острыйхарактер. Пред нами классический случай полного отсутствиясколько-нибудь ясной линии поведения. Почему вообще заключенбыл договор с Австрией? Ясно, для того чтобы обеспечить будущееГермании лучше, нежели это можно было бы сделать, если быГермания была предоставлена, самой себе. Но это будущееГермании являлось ведь не чем иным, как вопросом возможностисохранения немецкой народности. Это значит, что вопрос стоял только так: как представитьсебе жизнь немецкой нации в ближайшем будущем, как обеспечитьнемецкой нации свободное развитие, как гарантировать эторазвитие в рамках общеевропейского соотношения сил. Кто умел бысколько-нибудь ясно учесть основные предпосылки для здоровойиностранной политики немцев, тот должен был бы придти кследующему убеждению: - Ежегодный прирост народонаселения в Германии составляет900 тысяч человек. Прокормить эту новую армию граждан с каждымгодом становится все трудней. Эти трудности неизбежно должныбудут когда-нибудь кончиться катастрофой, если мы не сумеемнайти путей и средств, чтобы избегнуть опасности голода. Дабы избегнуть ужасов, связанных с такой перспективой,можно было избрать одну из четырех дорог. 1. Можно было по французскому образцу искусственноограничить рождаемость и тем положить конец перенаселению. Временами и сама природа - например в эпоху большой нуждыили при плохих климатических условиях и плохих урожаях -прибегает к известному ограничению роста населения вопределенных странах или для определенных рас. Природа делаетэто с большой беспощадностью, но вместе с тем и с мудростью.Она ограничивает не способность к рождению, а выживание уже

родившихся. Она подвергает родившихся таким тяжелым испытаниями лишениям, что все менее сильное, менее здоровое вымирает ивозвращается в недра матери земли. Испытания судьбы выдерживаютв этом случае только те, кто к этому приспособлен. Именно они,прошедшие через тысячи испытаний и все же выжившие, имеют правопроизводить новое потомство, которое опять и опять подвергаетсяосновательному отбору. Природа оказывается таким образом оченьжестокой по отношению к отдельному индивидууму, она безжалостноотзывает его с этой земли, раз он неспособен выдержать ударовжизни, но за то она сохраняет расу, закаляет ее и дает ей силыдаже для больших дел, чем до сих пор. Так и получается, что уменьшение числа приводит кукреплению индивидуума, а в последнем счете и к укреплению всейрасы. Совсем другое получается, когда человек сам вздумаетограничить количество рождаемых. Человек не располагает темисилами, какими располагает природа. Он сделан из другогоматериала, он "человечен". И вот он хочет стать "выше" жестокойприроды, он ограничивает не контингент тех, кто выживает, аограничивает саму рождаемость. Человеку, который постоянновидит только самого себя, а не расу в целом, это кажется болеесправедливым и более человечным, нежели обратный путь. Ксожалению только результаты получаются совершенно обратные. Природа предоставляет полную свободу рождаемости, а потомподвергает строжайшему контролю число тех, которые должныостаться жить; из бесчисленного множества индивидуумов онаотбирает лучших и достойных жизни; им же она предоставляетвозможность стать носителями дальнейшего продолжения жизни.Между тем человек поступает наоборот. Он ограничивает числорождений и потом болезненно заботится о том, чтобы любоеродившееся существо обязательно осталось жить. Такая поправка кбожественным предначертаниям кажется человеку очень мудрой и вовсяком случае гуманной, и человек радуется, что он, таксказать, перехитрил природу и даже доказал ейнецелесообразность ее действий. Что при этом в действительностисократилось и количество и в то же время качество отдельныхиндивидуумов, об этом наш добрый человек, собезьянившийбога-отца, не хочет ни слышать, ни подумать. Допустим, что рождаемость как таковая сокращена и числородившихся уменьшилось. Но ведь в этом случае как раз ипроисходит то, что естественная борьба за существование, прикоторой выживают только самые сильные и здоровые, заменяетсястремлением во что бы то ни стало "спасти" жизнь и наиболееслабого и болезненного. А этим самим как раз и кладется началосозданию такого поколения, которое неизбежно будет становитьсявсе более слабым и несчастным, до тех пор пока мы не откажемсяот издевательства над велениями природы. В конце концов в один прекрасный день такой народ исчезнетс лица земли. Ибо человек может только в течение известногопромежутка времени идти наперекор законам и велениям природы.Природа отомстит за себя раньше или позже. Более сильноепоколение изгонит слабых, ибо стремление к жизни в последнемсчете ломает все смешные препятствия, проистекающие из такназываемой гуманности отдельных людей, и на их место ставитгуманность природы, которая уничтожает слабость, чтобы очиститьместо для силы. Таким образом и получается, что те, кто хочет обеспечитьбудущее немецкого народа на путях ограничения его рождаемости,на самом деле отнимают у него будущее. 2. Другой путь - тот, о котором нам уже давно прожужжаливсе уши и о котором кричат и теперь: путь внутреннейколонизации. Многие авторы этого предложения полны самых добрых

намерений. Но по существу их мысль настолько неверна, что онаможет причинить самый великий вред, какой только можно себепредставить. Без сомнения урожайность почвы можно до известной степениповысить, но именно только до известной степени, а вовсе небезгранично. При помощи более интенсивного использования нашейпочвы мы действительно можем в течение некоторого времениизбегнуть опасности голода и покрыть потребности растущегонаселения. Но этому противостоит тот факт, что потребность вжизненных продуктах по правилу растет быстрей, чем даже самыйрост народонаселения. Потребности людей в пище, в платье и т.д.становятся из года в год больше. Уже и сейчас эти потребностисовершенно невозможно даже сравнить с потребностями нашихпредков, скажем, сто лет назад. Поэтому совершенно ошибочнопредполагать, что любое повышение производительности само посебе уже создает все предпосылки, необходимые дляудовлетворения растущего народонаселения. Нет, это верно толькодо известной степени, ибо известная часть увеличившейсяпродукции земли действительно сможет пойти на удовлетворениеувеличившихся потребностей людей. Однако даже при величайшемсамоограничении, с одной стороны, и величайшем прилежании, сдругой, и здесь мы скоро достигнем предела, обусловленногосвойствами почвы. Тогда окажется, что при всем прилежании в деле обработкиот земли не удастся получить больше того, что получалось, итогда, хотя с известной отсрочкой, опять-таки наступит гибель.Сначала голод будет сказываться только в неурожайные годы. Припостоянном росте народонаселения потребности будут покрыватьсявсе более скупо. Затем голода не будет только в самые редкиегоды наивысшего урожая. Затем наступит время, когда и большиеурожаи уже не избавят от вечного голода, становящегосяпостоянным спутником такого народа. Тогда остается толькоприроде придти на помощь тем, что она произведет отбор иоставит жизнь только избранным. Либо это, либо человек опятьпопытается помочь себе сам, т. е. прибегнет к искусственномуограничению размножения со всеми вытекающими отсюда тяжелымипоследствиями для расы и для индивидуума. Мне, быть может, возразят еще, что такое будущее предстоитвсему человечеству, и стало быть, этих роковых последствий неможет избегнуть и отдельный народ. На первый взгляд такое возражение кажется правильным. Темне менее здесь необходимо учесть следующее: конечно, верно, чтов определенный момент и все человечество вынуждено будет,вследствие невозможности увеличения урожайности почвысоответственно росту населения, приостановить размножениечеловеческого рода. Тогда либо свое решающее слово опять скажетприрода, либо человек сам изобретет меры самопомощи, будемнадеяться, в гораздо более верном направлении, чем ныне. Когданаступит этот момент, с ним придется считаться всем народам.Ну, а пока что такие удары обрушиваются только на те расы,которые больше не обладают необходимыми силами, чтобыобеспечить себе необходимое количество земли на этой планете,ибо ведь пока что земли еще достаточно, пока что существуют ещегигантские равнины, которые еще совершенно не использованы иждут своего возделывателя. Кроме того несомненно, что этаневозделанная земля вовсе не предназначена природой заранееопределенной нации. Существующие свободные земли будутпринадлежать тем народам, которые найдут в себе достаточно сил,чтобы их взять, и достаточно прилежания, чтобы их возделывать. Природа не признает политических границ. Она дает жизньчеловеческим существам на нашей планете и затем спокойнонаблюдает за свободной игрой сил. У кого окажется больше

мужества и прилежания, тот и будет ее самым любимым дитятей иза тем она признает право господства на земле. Если тот или другой народ ограничивается внутреннейколонизацией в момент, когда другие расы распространяются навсе больших и больших территориях, то он вынужден будет придтик самоограничению тогда, когда все остальные народы ещепродолжают размножаться. Этот момент непременно наступит и темскорей, чем меньшими просторами располагает данная нация. Ксожалению очень часто именно лучшие нации или, точнее говоря,единственные, действительно культурные расы, являющиесяносителями всего человеческого прогресса, бывают настолькоослеплены пацифизмом, что добровольно отказываются отрасширения своей территории и ограничиваются только"внутренней" колонизацией. А в это же самое время нации,стоящие на более низком уровне, захватывают огромные территориии продолжают на них размножаться. К каким же результатам этоможет привести? Ясно к каким! Более культурные, но менеерешительные расы в силу недостатка в земле вынужденыограничивать свое размножение в такой момент, когда менеекультурные, но по своему характеру более наступательные нации,имеющие в своем распоряжении большие площади, могут продолжатьеще размножаться без всяких ограничений. Другими словами:благодаря этому в один прекрасный день весь мир может попасть враспоряжение той части человечества, которая стоит ниже посвоей культуре, но за то обладает более деятельным инстинктом. Тогда в более или менее отдаленном будущем создаютсятолько две возможности: либо мир наш будет управляться согласнопредставлениям современной демократии и тогда центр тяжестивсех решений перенесется к численно более сильным расам; либомир будет управляться согласно естественным законам силы, итогда побеждают народы, обладающие более твердой волей, а вовсене те нации, которые вступили на путь самоограничения. Никто не может сомневаться в том, что нашему миру ещепридется вести очень тяжелую борьбу за существованиечеловечества. В последнем счете всегда побеждает толькоинстинкт самосохранения. Под давлением этого инстинкта вся такназываемая человечность, являющаяся только выражением чего-тосреднего между глупостью, трусостью и самомнением, тает какснег на весеннем солнце. Человечество стало великим в вечнойборьбе - человечество погниют при существовании вечного мира. Для нас, немцев, лозунг внутренней колонизации играетроковую роль уже по одному тому, что он тотчас укрепляет в насто мнение, будто найдено какое-то спасительное средство своим"собственным трудом", тихо и мирно, как это соответствуетпацифистскому настроению, обеспечить себе лучшее будущее. Этоучение, принятое всерьез, для Германии означает конец всякомунапряжению сил в борьбе за то место под солнцем, которое нампринадлежит по праву. Если средний немец придет к убеждению,что и на этом "мировом" пути он может обеспечить свою жизнь исвое будущее, это будет означать конец всяким активным попыткамдействительно плодотворной защиты того, что жизненно необходимодля немецкой нации. Тогда пришлось бы сказать "прости" всякойполезной для Германии внешней политике, тогда пришлось быпоставить крест над всем будущим немецкого народа. В этом отлично отдает себе отчет еврейство. Не случайно тообстоятельство, что эти смертельно опасные для нашего народаидеи в нашу среду проводятся более всего евреями. Евреи слишкомхорошо знают нашего брата немца, они прекрасно понимают, чтосредний немец легко попадается на удочку того шарлатана,который сумеет ему доказать, будто найдено всеспасающеесредство внести поправки к законам природы и сделать излишнейжестокую безжалостную борьбу за существование. Такой средний

немец охотно слушает, когда ему доказывают, что господиномпланеты можно стать и без тяжкого труда, а просто при помощиничегонеделания. Необходимо подчеркнуть со всей силой: всякая внутренняяколонизация в Германии должна иметь в первую очередь задачейлишь устранение известных социальных зол и прежде всегоустранение всякой спекуляции землей, но никогда внутренняяколонизация не будет в состоянии обеспечить будущее нашей нациибез новых территориальных приобретений. Если мы будем поступать иначе, то в кратчайший срок мыисчерпаем не только наши земельные территории, но и наши силывообще. Наконец необходимо иметь в виду еще следующее. Политика внутренней колонизации приводит к тому, чтоданный народ ограничивает себя очень небольшой земельнойтерриторией, а это в свою очередь имеет крайне неблагоприятныепоследствия для обороноспособности данной страны. К тем жепоследствиям приводит и ограничительная политика в областироста народонаселения. Уже от одного объема земли, которой владеет данный народ,в сильной степени зависит его внешняя безопасность. Чем большета территория, которой владеет данный народ, тем сильнее егоестественная защита. Теперь как и раньше расправиться снародом, расселенным только на небольшой стесненной территории,гораздо легче нежели с народом, который обладает обширнойтерриторией. Большая территория все еще представляет собоюизвестную защиту против легкомысленных нападений неприятеля,ибо этот последний знает, что успехов он может достигнуть лишьв результате очень тяжелой борьбы. Риск для нападающегонастолько велик, что он прибегнет к нападению, лишь имеякакие-либо чрезвычайные основания для этого. Таким образом ужеодна большая протяженность данного государства являетсяизвестной гарантией свободы и независимости данного народа, инаоборот небольшие размеры государства прямо вводят в соблазнпротивника. Реально дело пошло так, что обе первые возможности, окоторых я говорил выше, были отвергнуты так называемыминациональными кругами нашего государства. Мотивы у них былиправда иные, чем те, о которых мы говорили. Политикаограничения рождаемости была отвергнута прежде всего по мотивамизвестного морального чувства. Политику же колонизациизабраковали с негодованием, подозревая в ней начало борьбыпротив крупного землевладения и даже против частнойсобственности вообще. Принимая во внимание ту форму, в которойпроповедовалась политика колонизации, можно, пожалуй, сказать,что это подозрение было достаточно основательным. В общем и целом мотивировка отклонения этой политики былане особенно искусной с точки зрения того впечатления, какое онадолжна была произвести на широкие массы, да и вообщемотивировка эта обходила суть вопроса. С отклонением первых двух путей оставались только двепоследних дороги, которые могли бы обеспечить растущеенаселение работой и хлебом. 3. Можно было либо приобрести новые земли в Европе,расселить на них излишки населения и предоставить таким образомнации и дальше жить на основе добывания себе пропитания насобственной земле. 4. Либо оставалось перейти к работе для вывоза, к политикеусиленной индустриализации и усиленного развития торговли стем, чтобы на вырученные средства покрывать потребностисобственного народа. Итак: либо завоевание новых земель в Европе, либо -

колониальная и торговая политика. С самых различных сторон и с самых различных точек зренияоба последних пути подверглись обсуждению, толкам, спорам. Однизащищали первый из них, другие - второй. В конце концоввозобладала именно последняя точка зрения. Самым здоровым путем был бы конечно первый из этих двухпутей. Приобретение новых земель и переселение туда излишковнаселения имеет бесконечно много преимуществ, в особенности,если говорить не с точки зрения сегодняшнего дня, а с точкизрения будущего. Уже одна возможность сохранить в качестве фундамента всейнации здоровое крестьянское сословие имеет совершеннонеоценимое значение. Ведь очень многие беды нашего нынешнегодня являются только результатом нездоровых взаимоотношениймежду городским и сельским населением. Наличие крепкого слоямелкого и среднего крестьянства во все времена являлось лучшейзащитой против социальных болезней, от которых мы так страдаемсейчас. Это в конце концов единственное решение, обеспечивающеенации возможность снискивать себе пропитание в своейсобственной стране. Только в этом случае исчезаетгипертрофированная роль промышленности и торговли, и онизанимают здоровое место в рамках национального хозяйства, вкотором существует должное равновесие. Промышленность и торговля становятся в этом случае неосновой пропитания нации, а только одним из подсобных средствдля этого. Промышленность и торговля в этом случае регулируюттолько размеры производства, соответственно размерампотребления во всех областях национального хозяйства. Выполняятакую роль, они в большей или меньшей степени освобождают делопрокормления собственного народа от иностранной зависимости.Такая роль промышленности и торговли способствует делуобеспечения свободы и независимости нации, в особенности вболее трудные времена. Само собою разумеется, что такая политика приобретенияновых земель должна быть осуществлена не где-нибудь в Камеруне.Новые земли приходится теперь искать почти исключительно вЕвропе. Надо сказать себе спокойно и хладнокровно, что боги нанебесах уж конечно не имели намерения во что бы то ни сталообеспечить одному народу в 50 раз больше земли, нежели имеетдругой народ. Не надо допускать до того, чтобы современныеполитические границы затмевали нам границы вечного права исправедливости. Если верно, что наша планета обладаетдостаточным количеством земли для всех, то пусть же нам дадутто количество земли, которое необходимо и нам для продолженияжизни. Конечно никто не уступит нам земель добровольно. Тогдавступает в силу право на самосохранение нашей нации со всемивытекающими отсюда последствиями. Чего нельзя получить добром,то приходится взять силою кулака. Если бы наши предки в прошломвыводили свои решения из тех же пацифистских нелепостей,которыми мы руководились теперь, то наш народ едва ли обладалбы теперь даже третью той территории, какую мы имеем. Тогданемецкой нации в нынешнем смысле слова и вообще не было бы вЕвропе. Нет, именно твердой решимости наших предков обязаны мытем, что имеем сейчас обе наших восточных провинции и тем самымвообще имеем достаточную почву под ногами, дающую нашемугосударству и нашему народу определенные внутренние силы жить ибороться за будущее. Еще и по другим причинам такое разрешение проблемы было бысамым правильным. Ведь многие европейские государства ныне прямо похожи наопрокинутую пирамиду, поставленную на свое собственное острие.

У многих европейских государств их собственно европейскиевладения до смешного малы в сравнении с той ролью, какую играютих колонии, их внешняя торговля и т. д. Выходит так: острие - вЕвропе, а вся база - в других частях света. Только уСевероамериканских соединенных штатов положение другое. У САСШвся база находится в пределах собственного континента, и лишьострие их соприкасается с остальными частями света. Отсюда-то ивытекает невиданная внутренняя сила Америки в сравнении сослабостью большинства европейских колониальных держав. Пример Англии также не опровергает сказанного. Глядя набританскую империю, не следует забывать весь англосаксонскиймир как таковой. Англию нельзя сравнить ни с каким другимевропейским государством уже по одному тому, что Англия имееттак много общего в языке и культуре с САСШ. Ясно, что политику завоевания новых земель Германия моглабы проводить только внутри Европы. Колонии не могут служитьэтой цели, поскольку они не приспособлены к очень густомузаселению их европейцами. В XIX столетии мирным путем уженельзя было получить таких колониальных владений. Такие колонииможно было получить только ценой очень тяжелой борьбы. Но еслиуж борьба неминуема, то гораздо лучше воевать не за отдаленныеколонии, а за земли, расположенные на нашем собственномконтиненте. Такое решение конечно можно принять только приналичии полного единодушия. Нельзя приступать с колебаниями,нельзя браться лишь наполовину за такую задачу, проведениекоторой требует напряжения всех сил. Такое решение надопринимать лишь тогда, когда все политические руководителистраны вполне единодушны. Каждый наш шаг должен бытьпродиктован исключительно сознанием необходимости этой великойзадачи. Необходимо отдать себе полный отчет в том, чтодостигнуть этой цели можно только силой оружия и, поняв это,спокойно и хладнокровно идти навстречу неизбежному. Только с этой точки зрения нам надо было оценивать в своевремя степень пригодности всех тех союзов, которые заключалаГермания. Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мымогли получить их в общем и целом только за счет России. В этомслучае мы должны были, препоясавши чресла, двинуться по той жедороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов. Немецкиймеч должен был бы завоевать землю немецкому плугу и темобеспечить хлеб насущный немецкой нации. Для такой политики мы могли найти в Европе только одногосоюзника: Англию. Только в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы моглибы начать новый великий германский поход. Наше право на этобыло бы не менее обосновано, нежели право наших предков. Ведьникто из наших современных пацифистов не отказывается кушатьхлеб, выросший в наших восточных провинциях, несмотря на то,что первым "плугом", проходившим некогда через эти поля, был,собственно говоря, меч. Никакие жертвы не должны былипоказаться нам слишком большими, чтобы добиться благосклонностиАнглии. Мы должны были отказаться от колоний и от позицийморской державы и тем самым избавить английскую промышленностьот необходимости конкуренции с нами. Только полная ясность в этом вопросе могла привести кхорошим результатам. Мы должны были полностью отказаться отколоний и от участия в морской торговле, полностью отказатьсяот создания немецкого военного флота. Мы должны были полностьюсконцентрировать все силы государства на создании исключительносухопутной армии. В результате мы имели бы некоторое самоограничение дляданной минуты, но обеспечили бы себе великую будущность. Было время, когда Англия вполне готова была идти на такое

соглашение. Англия отлично понимала, что ввиду быстрого ростанародонаселения Германия должна будет искать какого-нибудьвыхода и вынуждена будет либо войти в соглашение с Англией дляведения совместной политики в Европе, либо без Англииконцентрировать свои силы для участия в мировой политике. На рубеже XX столетия Лондон пробовал начать политикусближения с Германией. Англичане исходили именно изпредчувствия того, о чем мы говорили выше. Тогда-то впервые иможно было констатировать то явление, которое впоследствии нераз сказывалось в прямо ужасающих размерах. Мы, видите ли, низа что не хотели допустить и мысли о том, что Германия будеттаскать каштаны из огня для Англии. Как будто в самом деле насвете бывают иные соглашения, нежели основанные на взаимныхуступках. А ведь такой союз с Англией был тогда вполневозможен. Британская дипломатия была достаточно умна, чтобыпонимать, что какое бы то ни было соглашение с Германиейвозможно только на основе взаимных уступок. Представим себе только на одну минуту, что наша германскаяиностранная политика была бы настолько умна, чтобы в 1904 г.взять на себя роль Японии. Представьте себе это хоть на миг ивы поймете, какие благодетельные последствия это могло бы иметьдля Германии. Тогда дело не дошло бы до "мировой" войны. Кровь, которая была бы пролита в 1904 г., сберегла бы намво сто раз кровь, пролитую в 1914-1918 гг. А какую могущественную позицию занимала бы в этом случаеныне Германия! С этой точки зрения союз с Австрией был конечнонелепостью. Эта государственная мумия заключала союз с Германией недля того, чтобы вместе биться на войне, а для того чтобыобеспечить вечный мир, на путях которого можно было быумненько, медленно, но систематически вести дело к полномуустранению немецкого влияния в габсбургской монархии. Этот союз с Австрией был бессмысленным уже по одному тому,что немецкому государству не было никакого расчета заключатьсоюз с габсбургской монархией, которая не имела ни желания нисилы положить конец или даже просто ослабить процессразнемечивания, быстро развивавшийся в собственных границах.Раз Германия не обладала национальным пониманием и решимостьюнастолько, чтобы по крайней мере вырвать из рук Австрии судьбу10 миллионов братьев, то как же можно было ожидать, что онанайдет в себе понимание необходимости более далеко идущихпланов, о которых мы говорим выше. Поведение Германии вавстрийском вопросе являлось оселком, на котором проверяласьвся ее позиция в тех основных вопросах, которые решали судьбывсей нации. Казалось, что во всяком случае нельзя было спокойносмотреть на то, как из года в год уничтожается немецкое влияниев австро-венгерской монархии. Казалось бы, вся ценность союза сАвстрией заключалась для нас ведь именно в том, чтобы сохранитьнемецкое влияние. И что же? путь, о котором мы говорили выше, признан былсовершенно неприемлемым. В Германии ничего так не боялись каквойны, а вели политику так, что война должна была неизбежнапридти, да еще в очень неблагоприятный для нас момент. Люди,определявшие cудьбы Германии, хотели, чтобы страна ушла отнеизбежной судьбы, на деле же судьба настигла страну ещескорей. Мечтали о сохранении мира во всем мире, а кончилимировой войной. Вот главная причина того, почему о третьем пути устроения

немецкого будущего, о котором мы говорили выше, не хотели дажеи думать. Люди знали, что приобрести новые земли можно толькона востоке Европы, люди знали, что этого нельзя сделать безборьбы, и люди эти хотели во что бы то ни стало сохранить мир.Лозунгом германской внешней политики уже давно не было"сохранение германской нации во что бы то ни стало", еелозунгом давно уже стало: "сохранение мира всего мира во что быто ни стало". Каковы оказались результаты - всем известно. Мне еще придется об этом говорить подробнее. Ввиду всегоэтого осталась только четвертая возможность: усиленноеразвитие промышленности и мировой торговли, создание военногофлота и завоевание колоний. Такой путь развития на первый взгляд казался более легким.Заселение новых земель - процесс длительный, требующий иногдацелых столетий. С нашей точки зрения в этом и заключаетсявнутренняя сила этого пути, ибо тут дело идет не о мимолетнойвспышке, а о постепенном, но зато основательном и длительномпроцессе роста. В этом и заключается отличие этого пути от путибыстрой индустриализации, которую можно раздуть в течениенемногих лет, а потом убедиться, что все это оказалось простомыльным пузырем. Гораздо быстрей можно построить флот, чем втяжелой борьбе с рядом препятствий создать крестьянскоехозяйство и заселить фермерами новые земли. Но зато флотгораздо легче разрушить, нежели сломить создавшееся крепкоесельское хозяйство. Но если уж Германия пошла по избранному ею пути, то надобыло по крайней мере ясно понимать, что и этот путь развитиянеизбежно в один прекрасный день приведет к войне. Только детимогли верить в то, что дружественными заверениями и добрымифразами о длительном мире мы сможем в "мирном соревнованиинародов" получить и удержать свою долю колоний, не будучипоставлены перед необходимостью прибегнуть к силе оружия. Нет, раз мы пошли по этому пути, то ясно, что в одинпрекрасный день Англия должна была стать нашим врагом.Совершенно нелепо было возмущаться по поводу того, что злаяАнглия, видите ли, решилась на наши мирные поползновенияответить грубостью сознававших свою силу эгоистов. Конечно мы, добренькие немцы, никогда не решились быпоступить, как англичане. Политику завоевания новых земель в Европе Германия моглавести только в союзе с Англией против России, но и наоборот:политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговлиГермания могла вести только с Россией против Англии. Казалосьбы, что в данном случае надо было по крайней мере сделатьнадлежащие выводы и прежде всего - как можно скорей поспать кчерту Австрию. Со всех точек зрения союз с Австрией в начале XX века былуже настоящей бессмыслицей. Однако наша дипломатия не подумала ни о союзе с Россиейпротив Англии, ни о союзе с Англией против России; как же, ведьв обоих этих случаях война становилась неизбежной. Между темГермания становилась на путь усиленной индустриализации иразвития торговли именно для того, чтобы "избегнуть войны".Германской дипломатии казалось, что ее формула о "мирномэкономическом проникновении" является той всеспасающейформулой, которая раз и навсегда сделает излишней прежнююполитику насилия. Однако время от времени эта уверенностьиспытывала некоторые колебания, в особенности, когда со стороныАнглии послышались угрозы, на первый взгляд для нашейдипломатии совершенно непонятные. Тогда у нас пришли к выводу,что надо построить большой флот, но опять-таки, упаси боже, недля наступательных целей и не для того, чтобы уничтожить

Англию, а исключительно для "защиты" уже хорошо нам известного"мира всего мира" и пресловутых наших "мирных" завоеваний наземле. А принявшись строить флот, мы опять-таки старалисьпроявить скромность не только в вопросе о количестве кораблей,но и в вопросе об их тоннаже и вооружении. Как же, ведь мы итут должны были продемонстрировать наши совершенно "мирные"намерения. Вся болтовня о предстоящем нам завоевании землиисключительно мирными экономическими средствами являласьвеличайшей глупостью, а между тем эта глупость стала принципомнашей государственной политики. Глупость эта еще возросла,когда "мы" не стыдились приводить в пример Англию вдоказательство того, что такое мирное проникновение вполневозможно. Вред, который в эту пору принесли наши профессораистории, трудно поправим, это было просто преступлением. Этолегкомысленное изображение истории годится разве только какпример того, как многие люди способны "изучать" историю безтого, чтобы что-нибудь понять в ней. История Англии годиласькак раз для того, чтобы доказать прямо противоположную теорию.Ведь именно Англия была той страной, которая всех своихэкономических достижений добилась с наибольшей жестокостью.Именно она подготовляла все свои завоевания в этой областисилой оружия и впоследствии отстаивала их той же силой. Самойхарактерной чертой британской государственной политики являетсято, что англичане превосходно умеют использовать политическуювласть для экономических завоеваний и наоборот экономическиезавоевания - тотчас же превращать в политическую власть. Приэтом прошу заметить: какая глупость предполагать, что англичанелично являются слишком "трусливыми", чтобы отдавать свою кровьдля защиты экономической политики страны! То обстоятельство,что Англия в течение долгого времени не обладала "народнойармией", ни в коем случае не свидетельствует о "трусости"англичан. Форма организации военных сил никакого решающегозначения не имеет. Решают воля и готовность до концаиспользовать ту форму военной организации, которой в данныймомент обладает нация. Ну, а Англия всегда обладала темвооружением, которое для данного момента было ей необходимо.Англия всегда пускала в ход те орудия борьбы, которые обещалиуспех. Англия воевала при помощи наемной армии, пока ею можнобыло обойтись. Но Англия, когда нужно было, проливаладрагоценную кровь лучших своих сынов, раз только этого требовалуспех дела. И всегда неизменно Англия обнаруживаларешительность, настойчивость и самое величайшее упорство вборьбе. В Германии же мы создали карикатуру на англичан и наБританскую империю. При посредстве школы, прессы,юмористических журналов создавалось это карикатурноепредставление, которое ничего кроме злейшего самообмана нам недало. Это нелепое представление об англичанах постепеннозаражало всех и вся. В результате получилась громаднаянедооценка Англии, которая впоследствии отомстила за себя оченьсильно. Эта фальсификация была настолько глубока, что почти всяГермания представляла себе англичанина как человека, способногона всяческие мошенничества и в то же время невероятнотрусливого торгаша. Нашим профессорам и ученым,распространявшим такое представление об Англии, даже и в головуне приходил вопрос о том, какими же средствами подобный народмог создать великую мировую державу. Тех, кто предупреждалпротив этой карикатуры, не хотели слушать, их предостережениязамалчивались. Я живо вспоминаю, как вытянулись лица у моихколлег по полку, когда мы оказались на полях Фландрии лицом клицу с английскими Томми. Уже после нескольких дней боев все

наши парни начали отлично понимать, что эти шотландскиесолдаты, с которыми нам теперь приходится сталкиваться, далеконе похожи на ту карикатуру, которую рисовали в нашихюмористических листках да и в наших военных сводках,печатавшихся в газетах. Уже в те дни мне пришлось хорошенько пораздумать о том,какова должна быть форма пропаганды, чтобы она быладействительно целесообразной. Однако распространение таких фальшивых взглядовотносительно англичан до поры до времени приносило некоторуюпользу господам распространителям: на этом хотя и неправильномпримере демонстрировалась правильность теории мирногохозяйственного завоевания земли. Люди говорили себе: то, чтоудалось англичанам, уже наверняка удастся нам, немцам, темболее что на нашей стороне имеется преимущество немецкогопрямодушия и что мы совершенно не похожи на англичан с ихспецифическим английским "коварством". Этими приписываемымисебе самим качествами у нас надеялись завоевать благосклонностьмалых наций, а также доверие больших.

Что наше так называемое прямодушие для других являетсяострым ножом, это нам и в голову не приходило, хотя бы потому,что мы сами всерьез верили в свое превосходство. Весь жеостальной мир в этом нашем поведении видел не что иное, каквыражение особенно рафинированной лживости. Только германскаяреволюция к величайшему изумлению многих открыла им, насколькомы, в сущности говоря, глупы. Нелепость этого"мирно-хозяйственного завоевания" земли показывает с полнойясностью также и то, насколько нелеп был наш тройственный союз.При такой установке с каким же другим государством и быловступать в союз? Военных завоеваний в союзе с Австрией конечнонельзя было сделать, даже в одной только Европе. В этом-то изаключалась слабость тройственного союза с первых же дней егосуществования. Бисмарку можно было позволить себе на времяприбегнуть к этому суррогату. Но это уж совсем непозволительнобыло для тупиц, преемников Бисмарка, в особенности в такуюэпоху, когда совершенно отсутствовали предпосылки для этогосоюза, которые имелись во времена Бисмарка. Бисмарк мог ещенадеяться, что в лице Австрии он имеет дело с государствомнемецким, а ведь с тех пор было введено всеобщее избирательноеправо, и государство это совершенно явно превратилось внациональный хаос, потеряло свой немецкий характер и к тому жестало управляться парламентским способом. Союз с Австрией был просто вреден и с точки зрения расовойполитики. Германия терпела образование новой большой славянскойдержавы на границах своего государства, хотя было совершенноясно, что раньше или позже это славянское государство займет поотношению к Германии совершенно другую позицию нежели, скажем,Россия. Союз с Австрией становился слабей и внутреннеопустошался с каждым годом еще и потому, что отдельные крупныеносители идеи союза все больше и больше теряли влияние вавстрийской монархии и все больше вытеснялись с их прежнихруководящих постов. На рубеже XX века союз Германии с Австрией, в сущностиговоря, вступил примерно в ту же стадию, что и союз Австрии сИталией. Здесь тоже были только две возможности: либо продолжатьсостоять в союзе с габсбургской монархией и тогда молчать поповоду вытеснения немецкого влияния в Австрии, либо обратное.Было вполне ясно, что если Германия начнет хоть сколько-нибудьпротестовать против вытеснения немецкого влияния в Австрии, тооткрытая борьба будет неизбежна.

Уже с психологической точки зрения ценность тройственногосоюза была очень мала, ибо прочность любого союза всегдастановится тем меньше, чем более всего его цели исчерпываютсятолько сохранением существующего положения вещей. И наоборот,любой союз становится тем сильней, чем более отдельныеконтрагенты, участвующие в этом союзе, могут надеяться при егопомощи реализовать совершенно конкретные цели экспансии. Издесь, как и в любой другой области, сила не в обороне, а внаступлении. В разных местах это уже тогда отлично понимали. Непонимали этого только к сожалению так называемые "призванные".В частности Людендорф, тогда полковник большого генеральногоштаба, счел своим долгом указать на эти слабости в особойдокладной записке, поданной им в 1912 г.; но разумеется, наши"государственные мужи" не обратили ни малейшего внимания наэтот документ. Ясное понимание таких простых вещей свойственнотолько нам, обыкновенным смертным; что же касается господ"дипломатов", то они принципиально неспособны понимать их. Для Германии было еще счастьем, что война 1914 г. возниклаиз-за конфликта, в котором Австрия была замешананепосредственно, так что Габсбургам ничего не оставалось какпринять участие в войне. Если бы события разыгрались по-иному.Германия наверняка осталась бы одна. Габсбургское государствоникогда не захотело бы и не смогло бы принять участие в войне,которая возникла бы непосредственно из-за Германии. То, за чтовпоследствии так сурово осуждали Италию, наверняка еще раньшеслучилось бы с Австрией. Австрия осталась бы "нейтральной" итем попыталась бы уберечь себя от того, чтобы революцияначалась уже при самом возникновении войны. Австрийскоеславянство при такой обстановке предпочло бы уже в 1914 г.скорее сбросить монархию, нежели допустить, чтобы Австриявоевала из-за Германии. Лишь очень немногие тогда понимали теопасности и те лишние трудности, которые создает себе Германияблагодаря политике союза с Австрией. Достаточно уже одного того, что у Австрии было слишкомбольшое количество врагов, помышлявших только о том, чтобыскорей получить наследство умирающего габсбургскогогосударства. Совершенно ясно, что с течением времени противГермании должна была накопиться вражда за одно то, что в нейвидели причину замедления распада австрийской монархии -распада, которого все с нетерпением ждали именно в надеждеполучить кусок наследства. В конце концов все стали приходить ктому выводу, что до наследства Вены можно добраться, толькоесли свести счеты с Берлином. Это - во-первых. Во-вторых, благодаря союзу с Австрией, Германия теряла вселучшие богатейшие перспективы заключения других союзов.Наоборот, ее отношения с Россией и даже с Италией становилисьвсе более и более напряженными. При этом необходимо отметить,что в Риме общее настроение по отношению к Германии было вполнедружественным, между тем как отношение к Австрии быловраждебным. В душе любого итальянца постоянно жило враждебноечувство к Австрии, и оно неоднократно выливалось наружу. Раз Германия взяла курс на политику усиленнойиндустриализации и усиленного развития торговли, то, в сущностиговоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы сРоссией. Только худшие враги обеих наций заинтересованы были втом, чтобы такая вражда возникала. И действительно оно так ибыло: именно евреи и марксисты в первую очередь всемисредствами натравливали эти два государства друг на друга. Наконец, в-третьих, союз Германии с Австрией таил в себебесконечные опасности еще и потому, что многие государствалегко было соблазнить перспективой раздела Австрии и известного

вознаграждения их за счет бывших австрийских земель. Против придунайской монархии легко было поднять всювосточную Европу, в особенности же Россию и Италию. Если быГермания не состояла в союзе с Австрией, наследство которойпредставляло такой соблазн для других государств, то мироваякоалиция, которая начала образовываться с легкой руки короляЭдуарда, никогда бы не осуществилась. Только из-за несчастногосоюза с Австрией противникам Германии удалось так легкообъединить в одном фронте государства со столь различнымиустремлениями и целями. Вступая в совместную борьбу противГермании, все эти государства надеялись на то, что они смогутрасширить свои границы за счет Австрии. А то обстоятельство,что к Германии втихомолку примыкала еще Турция, толькоусиливало эту опасность в необычайной степени. А интернациональный еврейский капитал пользовался будущимавстрийским наследством, как приманкой. Еврейский капитал ужедавно выработал план уничтожения Германии, ибо в те временаГермания не хотела еще полностью покориться хозяйственному ифинансовому контролю евреев, стоящих над государствами. Толькоблагодаря этому и удалось сколотить громадную коалицию; ей ужеодно громадное количество собранных под знамена солдат внушалоуверенность в победе. Союз с габсбургской монархией еще во время моегопребывания в Австрии вызывал во мне отвращение. Теперь же онстал для меня причиной самых тяжелых внутренних переживаний,которые в дальнейшем только укрепили во мне давно составившеесямнение. В небольших кружках, в которых я тогда вращался, я неделал ни малейшего секрета из своего убеждения, что этотнесчастный договор с обреченным на гибель государствомнеизбежно приведет Германию к катастрофе, если мы только несумеем во время порвать этот договор. Это мое убеждение былонепоколебимо. Но тут грянула мировая война, и на время людивообще потеряли способность разумно взвешивать положение. Пылвоодушевления первых дней войны заставил потерять голову дажетех, кого само положение обязывало к самому трезвому расчету.Когда я сам попал на фронт, то всюду, где на эти темы шлообсуждение, я прямо и открыто высказывал мнение, что чем скореебудет разорван договор с Австрией, тем лучше для немецкойнации; я говорил определенно, что отказ от союза с Австрией неесть вовсе жертва с нашей стороны, раз Германия смогла быблагодаря этому добиться уменьшения числа воюющих с ней держав;я не уставал доказывать, что миллионы наших братьев надели насебя солдатские мундиры не для того, чтобы спасать развращеннуюи погибающую австрийскую династию, а для того, чтобы спастинемецкий народ. Незадолго до войны иногда казалось, что по крайней мере внекоторых кругах стало возникать некоторое сомнение вправильности союза с Австрией. В лагере немецких консерватороввремя от времени стали раздаваться голоса предостережения; но,увы, эти разумные голоса оставались гласом вопиющих в пустыне.Германия продолжала верить в то, что избранный ею путьправилен, что на этом пути она "завоюет" мир, что успех будетогромен, а жертвы ничтожны. Нам, несчастным, "непризванным" ничего не оставалось какмолча глядеть на то, как так называемые "призванные" идутпрямиком в пропасть, увлекая за собою весь народ. Только благодаря известному заболеванию всей нашейполитической мысли оказалось возможным, что великий народдолгое время кормили нелепым лозунгом "хозяйственногозавоевания" и проповедовали ему "мир всего мира" как конечнуюполитическую цель.

Триумфы немецкой техники и промышленности, растущие успехинемецкой торговли - все это заставляло забывать, что первой иосновной предпосылкой всего этого является прежде всего наличиесильного государства. Куда там! В определенных кругах сталиутверждать даже уже прямо противоположное - что самогосударство обязано своим существованием расцвету техники ипромышленности; что государство представляет уже не более и неменее, как экономический институт; что управлять государствомнадо в согласии только с хозяйственными устремлениями; что ивсе дальнейшее существование государства зависит от хозяйства;что именно такое положение вещей является самым естественным исамым здоровым и его необходимо отстаивать и в будущем. Между тем мы-то знаем, что на деле государство не имеетничего общего с тем или другим хозяйственным воззрением, с темиили другими формами хозяйственного развития. Государство отнюдь не является простым объединениемэкономических контрагентов, собравшихся воедино на определеннойгосударственной территории с целью совместного выполнения своиххозяйственных задач. Нет, государство является совокупностьюфизически и духовно равных человеческих существ, совокупностью,ставящей своей задачей как можно лучше продолжать свой род идостигнуть целей, предназначенных ему провидением. Цель и смыслсуществования государства - только в этом, а не в чем-либодругом. Хозяйство является при этом только одним из многихподчиненных средств, необходимых для достижения указанныхцелей. Хозяйство никогда не является ни первопричиной, ни цельюгосударства, поскольку конечно данное государство с самогоначала не построено на фальшивой и противоестественной основе.Только так можно понять, почему государство как таковое вовсене имеет своей необходимой предпосылкой ту или другуютерриториальную ограниченность. Эта последняя характерна толькодля тех народов, которые хотят собственными силами обеспечитьпропитание своих жителей, т. е. готовы своим собственным трудомобеспечить свое существование. Но есть и народы-трутни, умеющиедо известной степени пролезть в другие части света и подразными предлогами заставить другие народности работать насебя; такие народы-трутни умеют образовывать новые государстванезависимо от своей собственной территории. Еврейское государство никогда не было территориальноограничено; оно всегда было универсально с точки зрениятерритории, но очень ограничено с точки зрения собственногорасового состава. Вот почему народ этот всегда и составлялгосударство в государстве. Одним из гениальнейших трюков,изобретенных евреями, является то, что они сумели контрабандновыдать свое государство за "религию" и этим обеспечили себетерпимое отношение со стороны арийцев, которым религиознаяверотерпимость всегда была особенно свойственна. На делерелигия Моисея есть не что иное, как учение о сохраненииеврейской расы. Вот почему она и охватывает все необходимые дляэтого отрасли знания, в том числе социологию, политику иэкономику. Первопричиной к образованию всех человеческих общностейявляется инстинкт сохранения рода. Но именно благодаря этомугосударство является народным организмом, а не организмомхозяйственным. Это громадная разница, хотя и остающаясясовершенно непонятной современным так называемымгосударственным "деятелям". Наши государственные мужи полагают,что они могут построить государство исключительно на хозяйстве;в действительности же государство искони было и будет толькопродуктом той деятельности и тех свойств, которые заложены впервую очередь в воле к сохранению вида и расы. Эти последние свойства присущи не торгашескому эгоизму, а

героической добродетели, ибо сохранение существования виданепременно предполагает готовность к самопожертвованию состороны индивидуума. В этом и заключается смысл сказанногопоэтом: "и кто свою жизнь отдать не готов, тот жизнью владетьнедостоин". Готовность пожертвовать личным существованиемнеобходима, чтобы обеспечить сохранение вида. Отсюда ясно, чтоважнейшей предпосылкой образования и сохранения государстваявляется прежде всего наличие определенного чувства общности,основанное на принадлежности к одинаковому роду и виду, наличиеготовности всеми средствами бороться за сохранение этойобщности. У народов, располагающих своей собственнойтерриторией, это приводит к процветанию добродетели и героизма.У народов-паразитов это приводит к процветанию лицемерия иковарной жестокости если только эти последние малопочтенныекачества не были уже первопричиной того, что данное государствовообще могло возникнуть. Образование того или другогогосударства всегда неизбежно (во всяком случае на первыхступенях своего развития) обусловливается именно вышеуказаннымифакторами. При этом в борьбе народов за свое самосохранениетерпят поражение, т. е. попадают под иго и тем самым раньше илипозже обрекаются на вымирание, именно те народы, которыеотличаются наименьшим героизмом и наименьшими добродетелями,равно и те народы, которые не сумели во время разгадатьлживость и коварство паразитарных государств. В этих последнихслучаях дало идет не столько о недостатке ума, сколько онедостатке мужества и решимости, причем недостаток мужествачасто пытаются спрятать под мантией "гуманности". Только в редчайших случаях внутренняя крепость того илидругого государства совпадает с так называемым хозяйственнымрасцветом. Напротив, можно привести бесчисленное количествопримеров того, когда такой расцвет указывает как раз наприближающийся распад государства. Уже из одного этого видно,насколько устойчивость и крепость данного государства вовсе нев такой уже мере зависит от хозяйства. Если бы образованиечеловеческих общностей зависело в первую очередь отхозяйственных сил и инстинктов, тогда высший экономическийрасцвет должен был бы непременно в то же время означать ивысшую силу государства. Между тем мы видим обратное. Вера во всеспасающую силу хозяйства, будто бы единственноспособного укреплять государство, производит особенно странноевпечатление, когда эту "истину" проповедуют в стране,действительная история которой учит прямо противоположному.Ведь именно история Пруссии доказывает с необыкновеннойясностью, что для образования государства требуются нематериальные свойства, а идеальные добродетели. Только подзащитой этих последних подымается и расцветает также хозяйство,и расцвет его продолжается только до тех пор, пока с гибельюэтих чисто государственных качеств не погибнет и самохозяйство. Этот именно процесс мы, увы, как раз и наблюдаемтеперь в самом печальном его виде. Материальные интересы людейвсегда процветают только под покровом героических добродетелейчеловечества. Но стоит только материальным интересам выйти напервый план, и они тем самым подрывают собственные предпосылкисвоего бытия. Всегда в германской истории подъему государственностисопутствовал также хозяйственный подъем; но всегда, как толькоэкономика становилась единственным содержанием жизни нашегонарода, тотчас же удушались идеальные добродетели, государствошло вниз и в своем падении через некоторое время увлекало тудаже и хозяйство. Если мы поставим себе вопрос, какие же именно факторыявляются главнейшими для образования и укрепления государства,

то мы должны будем, кратко говоря, ответить: способность ксамопожертвованию, воля к самопожертвованию со стороныотдельного индивидуума во имя общего блага. Что эти добродетелиничего общего не имеют с хозяйством, ясно уже из одного того,что люди никогда не приносят себя в жертву по этим последниммотивам. Человек умирает за свои идеалы, но отнюдь не склоненумирать за свои "дела". Англичане лучше всего доказали своепревосходство в понимании человеческой души тем, какуюмотивировку они сумели дать своей борьбе. В то время как мы,немцы, боролись за хлеб, Англия боролась за "свободу" и при томне за свою собственную свободу, а за свободу малых наций. У нассмеялись по поводу такой наглости, у нас огорчались по поводуэтой агитации англичан. Но это только доказывало, какбезнадежно глупы были руководители общественного мнения вГермании еще до начала войны. У нас уже и тогда не имелиникакого понятия о том, какие факторы способны поднять людей наборьбу и вызвать в них готовность добровольно пойти на смертьза общее дело. Вот факт. Пока немецкий народ в течение всего 1914 г.считал, что он ведет борьбу за идеалы, он был стоек; как толькостало ясно, что борьбу приходится вести лишь за кусок хлеба, онстал обнаруживать готовность махнуть рукой на все. Наши остроумные "государственные руководители" былиискренно изумлены такой переменой в настроении. Они так и непоняли, что пока человек ведет борьбу только за те или иныехозяйственные выгоды, он будет изо всех сил избегать смертихотя бы по той простой причине, что иначе он не сумеетвоспользоваться этими выгодами. Посмотрите, забота о спасениисвоего ребенка делает героиней даже самую слабую из матерей.Так и в общественной жизни. Только борьба за сохранение вида,за сохранение очага и родины, за сохранение своего государства- только такая борьба во все времена давала людям силу идтипрямо на штыки неприятеля. Вечной истиной остается следующее: Никогда еще в истории ни одно государство не было созданомирной хозяйственной деятельностью; государства всегдасоздавались только благодаря инстинкту сохранения вида,независимо от того, определялся ли этот инстинкт героическойдобродетелью или хитрым коварством; в первом случае получалисьарийские государства труда и культуры, во втором случае -еврейские паразитарные колонии. Как только у того или другогонарода или государства берут верх чисто хозяйственные мотивы,результат получается только тот, что само хозяйство становитсяпричиной подчинения и подавления этого народа. В Германии перед войной самым широким образом былараспространена вера в то, что именно через торговую иколониальную политику удастся открыть Германии путь во всестраны мира или даже просто завоевать весь мир. Самовозникновение такой веры было классическим симптомом того, чтов Германии потеряно понимание значения истинных государственныхдобродетелей, потеряна волевая сила и решимость к действию.Единственной расплатой за это была мировая война со всеми еерезультатами. Такие настроения в немецкой нации - а они были передвойной почти всеобщими - должны были казаться необъяснимойзагадкой для тех, кто не умел глубже вдумываться в обстановку.Ведь именно Германия представляла собою изумительный примергосударства, возникшего на базе чисто политических факторовсилы. Основное ядро Германии - Пруссия - возникло благодарячудесному героизму ее сынов, а вовсе не благодаря финансовымоперациям или торговым сделкам. Возникновение самой германскойимперии явилось чудесной наградой за воинское бесстрашие и

крепкое политическое руководство. Спрашивается, как же моглослучиться, что именно немецкий народ допустил до такогозаболевания свои политические инстинкты, ибо здесь дело идет необ отдельных разрозненных явлениях, а именно о чем-топовальном. Болотные огоньки манили весь народ, болезньпринимала форму недоброкачественных нарывов, выскакивавших тотут, то там и разъедавших весь организм нации. Можно былоподумать, что какой-то непрерывный поток яда таинственнымипутями проникает в организм нации и отравляет всю ее системукровообращения. Только так можно было объяснить и тот факт, чтоэтот некогда героический организм теперь все больше подвергалсяпараличу. Народ все больше терял ясность взгляда. Слабели дажеинстинкты простого самосохранения. Все эти вопросы я в течение 1912-1914 гг. непрестаннообдумывал в связи со своим отрицательным отношением к политикесоюза Германии с Австрией. Чем глубже задумывался я над всемиэтими вопросами, тем больше приходил я все к тому же выводу,что разгадка всех бед одна: марксистское учение и егомиросозерцание со всеми вытекающими из них органическимипоследствиями. Теперь я во второй раз в моей жизни вновь углубился вознакомление с этим разрушительным учением. На этот раз кмарксистским книгам меня толкали не впечатления повседневногобытия, а размышления над общими вопросами политической жизни. Яопять погрузился в теоретическую литературу этого нового мира истал систематически сравнивать возможные результатымарксистской проповеди с той реальной обстановкой и темиконкретными событиями, которые теперь приходилось наблюдать какрезультат марксизма в области политической, культурной ихозяйственной жизни страны. В первый раз в своей жизни я стал теперь систематическиинтересоваться теми попытками покончить с этой мировой чумой,какие уже были в нашей предыдущей истории. Я стал штудировать эпоху бисмарковского исключительногозакона против социалистов, я стал подробно изучать, какие планыпоставил себе Бисмарк, как именно он вел борьбу и какиеполучились результаты. Постепенно я выработал себе по всем этимвопросам совершенно законченный взгляд. Мне лично в течениевсей своей дальнейшей жизни не пришлось эти взгляды менять нина ноту. В это же время я еще раз точнее уяснил себе связь,существующую между марксизмом и еврейством. Ранее в Вене Германия казалась мне непоколебимым колосом.Теперь во мне иногда, увы, возникали уже известные сомнения. Внебольших кружках своих друзей я бунтовал против немецкойвнешней политики, а также и против того невероятноголегкомыслия, с которым по моему мнению тогда относились кважнейшей проблеме - к марксизму. Я совершенно не мог понять,как можно столь слепо идти навстречу гигантским опасностям -сам марксизм не делал из них тайны. Уже тогда я в небольшихкружках предостерегал с той же настойчивостью, как я делаю этотеперь перед большой аудиторией, против "успокоительноголозунга дурачков и трусов, что-де "нам бояться нечего". Этакаяумственная чума уже однажды разрушила гигантское государство.Германия не может составить исключения, она, подвластна тем жесамым законам, что и все человеческое общество. В течение 1913-1914 гг. мне пришлось в различных кругах(многие из этих людей и теперь остались вернынационал-социалистическому движению) впервые высказатьубеждение, что главным вопросом, имеющим решающее значение длясудеб всей германской нации, является вопрос об уничтожениимарксизма. В несчастной политике тройственного союза я видел только

одно из следствий разрушительной работы марксизма. Самоеужасное было то, что яд этот проникал совершенно незаметно иотравлял всю базу здорового хозяйственного и государственногоразвития. Люди, подвергавшиеся действию этого яда, зачастуюсами даже не замечали, насколько их воля и их действия являлисьпрямым результатом марксистской проповеди, которую все они насловах резко осуждали. В ту пору внутренняя деградация немецкого народа давно уженачалась. Но как это часто бывает в жизни, люди совершенно неотдавали себе отчета в том, кто же является действительнымвиновником разрушения их благополучия. Время от времениставились всевозможные диагнозы болезни, но при этомсистематически смешивали формы проявления болезни свозбудителями ее. Поскольку люди не хотели или не умели понятьдействительных причин болезни, постольку вся так называемаяборьба против марксизма превращалась только в знахарство ишарлатанство.

ГЛАВА V. МИРОВАЯ ВОЙНА

В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, както обстоятельство, что я родился в такое время, которое сталоэпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось,что волны исторических событий улеглись, что будущеепринадлежит только так называемому "мирному соревнованиюнародов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческомуоблапошиванию при полном исключении насильственных методовзащиты. Отдельные государства все больше стали походить напростые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг сдругом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков ивообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку,выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое о своейчестности и невинности. В пору моей зеленой юности мнеказалось, что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этомтолько и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в одинбольшой универсальный магазин, помещения которого вместопамятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников инаиболее глупых чиновников. Купцов будут поставлять англичане,торговый персонал - немцы, а на роль владельцев обрекут себя вжертву евреи. Ведь недаром сами евреи всегда признают, что ихделом является не зарабатывать, а только "выплачивать", да ктому же большинство из них обладает знанием многих языков. В эту мою молодую пору я частенько думал - почему я неродился на сто лет раньше. Ах! ведь мог же я родиться, ну,скажем, по крайней мере в эпоху освободительных войн, когдачеловек, и не "занимавшийся делом", чего-нибудь да стоил и сампо себе. Так частенько грустил я по поводу моего, как мне казалось,позднего появления на земле и видел незаслуженный удар судьбы втом, что мне так и придется прожить всю жизнь среди "тишины ипорядка". Как видите, я уже смолоду не был "пацифистом", а всепопытки воспитать меня в духе пацифизма были впустую. Как молния, блеснула мне надеждой бурская война. С утра до вечера я глотал газеты, следя за всемителеграммами и отчетами, и я был счастлив уже тем, что мне хотябы издалека удается следить за этой героической борьбой. Русско-японская война застала меня уже более зрелымчеловеком. За этими событиями я следил еще внимательнее. В этойвойне я стал на определенную сторону и при том по соображениямнациональным. В дискуссиях, связанных с русско-японской войной,я сразу стал на сторону японцев. В поражении России я сталвидеть также поражение австрийских славян.

Прошло много лет. То, что раньше казалось мне гнилостнойагонией, теперь начинало казаться мне затишьем перед бурей. Ужево время моего пребывания в Вене на Балканах господствовалаудушливая атмосфера, которая предсказывала грозу. Уже не разпоявлялись и вспыхивали там отдельные зарницы, которые однакобыстро исчезали, снова уступая место непроницаемой тьме. Но вотразразилась первая балканская война и вместе с ней первыепорывы ветра донеслись до изнервничавшейся Европы. Полосавремени непосредственно за первой балканской войной былачрезвычайно тягостной. У всех было чувство приближающейсякатастрофы, вся земля как бы раскалилась и жаждала первой каплидождя. Люди полны были тоски ожидания и говорили себе: пустьнаконец небо сжалится, пусть судьба скорее шлет те события,которые все равно неминуемы. И вот, наконец, первая яркаямолния озарила землю. Началась гроза, и могучие раскаты громасмешались с громыханием пушек на полях мировой войны. Когда в Мюнхен пришла первая весть об убийстве эрцгерцогаФранца Фердинанда (я сидел как раз дома и через окно услышалпервые недостаточно точные сведения об этом убийстве), менясначала охватила тревога, не убит ли он немецкими студентами, укоторых вызывала возмущение систематическая работа наследниканад славянизацией австрийского государства. С моей точки зренияне было бы ничего удивительного в том, что немецкие студентызахотели бы освободить немецкий народ от этого внутреннеговрага. Легко представить себе, каковы были бы последствия, еслибы убийство эрцгерцога носило именно такой характер. Врезультате мы имели бы целую волну преследований, которая былабы конечно признана "обоснованной" и "справедливой" всем миром.Но когда я узнал имя предполагаемого убийцы, когда мне сказали,что убийца безусловно серб, меня охватил тихий ужас по поводутого, как отомстила эрцгерцогу неисповедимая судьба. Один из самых видных друзей славянства пал жертвой от рукиславянских фанатиков. Кто за последние годы внимательно следил завзаимоотношениями между Австрией и Сербией, тот не мог теперьни на минуту сомневаться в том, что события будут развиватьсянеудержимо. Теперь частенько осыпают венское правительство упреками затот ультиматум, который оно послало Сербии. Но эти упрекисовершенно несправедливы. Любое правительство в мире ваналогичной обстановке поступило бы так же. На своей восточнойгранице Австрия имела неумолимого врага, который выступал спровокациями все чаще и чаще и который не мог успокоиться дотого момента, пока благоприятная обстановка не привела бы кразгрому австро-венгерской монархии. В Австрии имелись всеоснования предполагать, что удар против нее будет отложенмаксимум до момента смерти старого императора; но там имелисьоснования также предполагать, что к этому моменту монархиявообще уже лишится способности оказать сколько-нибудь серьезноесопротивление. В течение последних лет монархия эта до такойстепени олицетворялось дряхлеющим Францем-Иосифом, что в глазахшироких масс смерть этого императора неизбежно должна былапредставляться как смерть самого отживающего австрийскогогосударства. Одна из самых хитрых уловок славянской политикизаключалась в том, что она сознательно сеяла ту мысль, что"процветание" Австрии целиком обязано мудрости ее монарха. Наудочку этой лести венские придворные круги попадали тем легче,что эта оценка совершенно не соответствовала действительнымзаслугам Франца-Иосифа. Венский двор совершенно не понимал, чтов этой лести скрыта насмешка. При дворе не понимали, а можетбыть и не хотели понимать, что чем больше судьбы монархиисвязываются с государственным разумом этого, как тогда

выражались, "мудрейшего из монархов", тем более катастрофичнымстанет положение монархии, когда в один прекрасный деньбезжалостная смерть постучится в дверь Франца-Иосифа. Можно ли было тогда вообще представить себе Австрию безэтого старого императора? Не повторится ли тогда сразу та трагедия, которая некогдаприключилась с Марией-Терезой? Нет, совершенно несправедливы упреки, направленные противвенского правительства за то, что оно в 1914 г. пошло на войну,которой, как иным кажется, можно было еще избежать. Нет, войныизбежать уже нельзя было; ее можно было отсрочить максимум наодин-два года. Но в этом и заключалось проклятие немецкой иавстрийской дипломатии, что она все еще старалась оттянутьнеотвратимое столкновение и в конце концов вынуждена былапринять бой в самый неблагоприятный момент. Не подлежитсомнению, что если бы войну удалось еще на короткий срокоттянуть, то Германии и Австрии пришлось бы воевать в еще болеенеблагоприятную минуту. Нет, дело обстоит так, что кто не хотел этой войны, тотдолжен был иметь мужество сделать необходимые выводы. А выводыэти могли заключаться только в том, чтобы пожертвоватьАвстрией. Война пришла бы и в этом случае, но это не была бывойна всех против одной Германии. Зато при этом был бынеизбежен раздел Австрии. Перед Германией стоял бы тогда выбор:либо принять участие в дележе, либо вернуться с дележа спустыми руками. Те, кто сейчас больше всего ворчит и бранится по поводуобстановки, в какой началась война, те, кто сейчас заднимчислом так мудр, - именно они летом 1914 г., они больше всеготолкали Германию в эту роковую войну. Германская социал-демократия в течение многих десятилетийвела самую гнусную травлю России. С другой стороны, партияцентра, исходя из религиозных побуждений, больше всегосодействовала тому, чтобы сделать из Австрии исходный пунктгерманской политики. Вот теперь нам и приходится расплачиватьсяза последствия этого безумия. Мы пожинаем то, что посеяли.Избежать того, что произошло, нельзя было ни при какихобстоятельствах. Вина германского правительства заключалась втом, что в погоне за сохранением мира оно упустило самыйблагоприятный момент для начала войны. Вина германскогоправительства заключается в том, что в погоне за миром оностало на путь политики союза с Австрией, увязло в этой политикеи, в конце концов, стало жертвой коалиции, котораяпротивопоставила свою решимость по отношению к войне нашейхимерической мечте о сохранении мира. Если бы венское правительство тогда придало своемуультиматуму другую, более мягкую форму, это все равно ничего неизменило бы. Самое большее, что могло случиться, так это то,что возмущение народа смело бы тут же само венскоеправительство. Ибо в глазах широких масс народа тон венскогоультиматума был еще слишком мягок, а вовсе не слишком резок.Кто ныне еще пытается это отрицать, тот либо забывчивыйпустомеля, либо просто сознательный лжец. Помилуй бог, разве не ясно, что война 1914 г. отнюдь небыла навязана массам, что массы напротив жаждали этой борьбы! Массы хотели наконец какой-либо развязки. Только этонастроение и объясняет тот факт, что два миллиона людей -взрослых и молодежи - поспешили добровольно явиться под знаменав полной готовности отдать свою последнюю каплю крови на защитуродины.

x x x

Я и сам испытал в эти дни необычайный подъем. Тяжелыхнастроений как не бывало. Я нисколько не стыжусь сознаться что,увлеченный волной могучего энтузиазма, я упал на колени и отглубины сердца благодарил господа бога за то, что он дал мнесчастье жить в такое время. Началась борьба за свободу такой силы и размаха, каких незнал еще мир. Как только начавшиеся события приняли тот ход,который они неизбежно должны были принять, самым широким массамстало ясно, что дело идет уже не о Сербии и даже не об Австрии,что теперь решается судьба самой немецкой нации. После многих лет теперь в последний раз открылись глазанарода на его собственное будущее. Настроение было в высшейстепени приподнятое, но в то же время и серьезное. Народсознавал, что решается его судьба. Именно поэтому национальныйподъем был глубок и прочен. Эта серьезность настроения вполнесоответствовала обстоятельствам, хотя в первый момент никто неимел представления о том, как неимоверно долго протянетсяначинающаяся война. Очень распространена была мечта, что к зимемы кончим дело и вернемся к мирному труду с новыми силами. Чего хочется, тому верится. Подавляющему большинствународа уже давно успело надоесть состояние вечной тревоги. Этими объясняется тот факт, что никто не хотел верить в возможностьмирного решения австро-сербского конфликта, и все кругомнадеялись на то, что вот наконец грянет война. Мое личноенастроение было таким же. Как только я услышал в Мюнхене о покушении на австрийскогоэрцгерцога, две мысли пронизали мой мозг: во-первых, что теперьвойна стала неизбежной, а во-вторых, что при сложившихсяобстоятельствах габсбургское государство вынуждено будетсохранить верность Германии. Больше всего я в прежние временабоялся, что Германия будет ввергнута в войну в последнем счетеиз-за Австрии и тем не менее Австрия останется в стороне. Могловедь случиться так, что конфликт начался бы непосредственно неиз-за Австрии и тогда габсбургское правительство по мотивамвнутренней политики наверняка попыталось бы спрятаться в кусты.А если бы даже само правительство решило остаться вернымГермании, славянское большинство государства все равно стало бысаботировать это решение; оно скорее готово было бы разбитьвдребезги все государство, нежели позволить Габсбургам остатьсяверными Германии. В июле 1914 г. события к счастью сложилисьтак, что подобная опасность была устранена. Волей-неволейстарому австрийскому государству пришлось ввязаться в войну. Моя собственная позиция была совершенно ясна. С моей точкизрения борьба начиналась не из-за того, получит ли Австрия тоили другое удовлетворение со стороны Сербии. По-моему война шлаиз-за самого существования Германии. Дело шло о том, быть илине быть германской нации; дело шло о нашей свободе и нашембудущем. Государству, созданному Бисмарком, теперь приходилосьобнажить меч. Молодой Германии приходилось заново доказать, чтоона достойна тех завоеваний, которые были куплены в геройскойборьбе нашими отцами в эпоху битв при Вейсенбурге, Седане иПариже. Если в предстоящих битвах народ наш окажется на высотеположения, тогда Германия окончательно займет самое выдающеесяместо среди великих держав. Тогда и только тогда Германиясделается несокрушимым оплотом мира, а нашим детям не придетсянедоедать из-за фантома "вечного мира". Сколько раз в свои юношеские годы мечтал я о том, чтобыпришло наконец то время, когда я смогу доказать делами, чтопреданность моя национальным идеалам не есть пустая фраза. Мнечасто казалось почти грехом, что я кричу "ура", не имея на это,быть может, внутреннего права. Кричать "ура", по моему мнению,

имеет моральное право лишь тот, кто хоть раз испытал себя нафронте, где никому уже не до шуток и где неумолимая рука судьбытщательно взвешивает искренность каждого отдельного человека даи целых народов. Сердце мое переполнялось гордой радостью, чтотеперь, наконец, я смогу себя испытать. Сколько раз я пелгромким голосом "Дейчланд убор алее", столько раз из глубинысердца кричал я "да здравствует!" и "ура!" Теперь я считалсвоей прямой обязанностью перед всевышним и перед людьмидоказать на деле, что я искренен до конца. Я давно уже решилдля себя, что как только придет война (а что она придет, в этомя был совершенно уверен), я отложу книги в сторону. Я знал, чтос началом войны мое место будет там, где укажет мне мойвнутренний голос. Я уехал из Австрии прежде всего по соображениямполитическим. Те же политические соображения требовали, чтобытеперь, когда война началась, я занял свое место на фронте. Яшел на фронт не для того, чтобы сражаться за государствоГабсбургов, но я в любую минуту готов был отдать свою жизнь замой народ и за то государство, которое олицетворяет его судьбы. 3 августа 1914 г. я подал заявление его величеству королюЛюдвигу III с просьбой принять меня добровольцем в один избаварских полков. У канцелярии его величества в эти дни былоконечно немало хлопот; тем более был я обрадован, когда уже наследующий день получил ответ на свое прошение. Помню, дрожащимируками раскрывал я конверт и с трепетом душевным читалрезолюцию об удовлетворении моей просьбы. Восторгу и чувствублагодарности не было пределов. Через несколько дней надел ямундир, который пришлось потом носить почти целых 6 лет подряд. Теперь для меня, как и для каждого немца, началась самаявеликая и незабвенная эпоха земного существования. Все прошлоеотступило на десятый план по сравнению с событиями этихнебывалых битв. Теперь, когда исполняется первое десятилетие содня этих великих событий, я вспоминаю эти дни с великойскорбью, но и с великой гордостью. Я счастлив и горд, чтосудьба была милостива ко мне, что мне дано было участвовать ввеликой героической борьбе моего народа. Живо вспоминаю я, как будто это было только вчера, каквпервые появляюсь я среди своих дорогих товарищей в военномобмундировании, затем как наш отряд марширует в первый раз,затем наши военные упражнения и, наконец, день нашей отправкина фронт. Как и многих других, меня в это время угнетала только однамучительная мысль: не опоздаем ли мы? Эта мысль прямо не даваламне покоя. Упиваясь каждой вестью о новой победе германскогооружия, я вместе с тем тайно страдал от той мысли, как бы личноя не опоздал явиться на фронт. Ведь с каждой новой вестью опобеде опасность опоздать становилась более реальной. Наконец пришел желанный день, когда мы покидали Мюнхен,чтобы отправиться туда, куда звал нас долг. В последний разглядел я на берега Рейна и прощался с нашей великой рекой, назащиту которой теперь становились все сыны нашего народа. Нет,мы не позволим старинному врагу осквернить воды этой реки?Утренний туман рассеялся, выглянуло солнышко и осветилоокрестности, и вот из всех грудей грянула великая старая песня"Вахт ам Рейн". Пели все до одного человека в нашем длинномбесконечном поезде. Сердце мое трепетало, как пойманная птица. Затем припоминается влажная холодная ночь во Фландрии. Мыидем молча. Как только начинает рассветать, мы слышим первоежелезное "приветствие". Над нашими головами с трескомразрывается снаряд; осколки падают совсем близко и взрываютмокрую землю. Не успело еще рассеяться облако от снаряда, какиз двухсот глоток раздается первое громкое "ура", служащее

ответом первому вестнику смерти. Затем вокруг нас начинаетсянепрерывный треск и грохот, шум и вой, а мы все лихорадочнорвемся вперед навстречу врагу и через короткое время мысходимся на картофельном поле грудь с грудью с противником.Сзади нас издалека раздается песня, затем ее слышно все ближе иближе. Мелодия перескакивает от одной роты к другой. И вминуту, когда кажется, что смерть совсем близка к нам, роднаяпесня доходит и до нас, мы тоже включаемся и громко, победнонесется: "Дейчланд, Дейчланд убер алес". Через четыре дня мы вернулись в исходное положение. Теперьдаже наша походка стала иной, 16-летние мальчики превратилисьво взрослых людей. Добровольцы нашего полка, быть может, еще не научились какследует сражаться, но умирать они уже умели, как настоящиестарые солдаты. Таково было начало. Далее потянулись месяц за месяцем и год за годом. Ужасыповседневных бита вытеснили романтику первых дней. Первыевосторги постепенно остыли. Радостный подъем сменился чувствомстраха смерти. Наступила пора, когда каждому приходилоськолебаться между велениями долга и инстинктом самосохранения.Через эти настроения пришлось пройти и мне. Всегда, когдасмерть бродила очень близко, во мне начинало что-топротестовать. Это "что-то" пыталось внушить слабому телу, будто"разум" требует бросить борьбу. На деле же это был не разум, а,увы, это была только - трусость. Она-то под разными предлогамии смущала каждого из нас. Иногда колебания были чрезвычайномучительны, и только с трудом побеждали последние остаткисовести. Чем громче становился голос, звавший к осторожности,чем соблазнительнее нашептывал он в уши мысли об отдыхе ипокое, тем решительнее приходилось бороться с самим собою, токанаконец голос долга брал верх. Зимою 1915/16 г. мне личноудалось окончательно победить в себе эти настроения. Воляпобедила. В первые дни я шел в атаку в восторженном настроении,с шутками и смехом. Теперь же я шел в бой со спокойнойрешимостью. Но именно это последнее настроение только и моглобыть прочным. Теперь я в состоянии был идти навстречу самымсуровым испытаниям судьбы, не боясь за то, что голова или нервыоткажутся служить. Молодой доброволец превратился в старого закаленногосолдата. Эта перемена произошла не во мне одном, а во всей армии.Из вечных боев она вышла возмужавшей и окрепшей. Кто оказалсяне в состоянии выдержать эти испытания, того события сломили. Только теперь и можно было по-настоящему судить окачествах нашей армии; только теперь, после двух, трех лет, втечение которых армия шла из одной битвы в другую, все времясражаясь против превосходящих сил противника, терпя голод ивсевозможные лишения, только теперь мы видели, каковы бесценныекачества этой единственной в своем роде армии. Пройдут века и тысячелетия и человечество, вспоминаявеличайшие образцы героизма, все еще не сможет пройти мимогероизма германских армий в мировой войне. Чем дальше отходят впрошлое эти времена, тем ярче сияют нам образы нашихбессмертных воинов, являя образцы бесстрашия. Покуда на земленашей будут жить немцы, они с гордостью будут вспоминать, чтоэти бойцы были сынами нашего народа. Я был в ту пору солдатом и политикой заниматься не хотел.Да, это время было не для политики. Еще и сейчас я убежден, чтопоследний чернорабочий приносил в те времена гораздо большуюпользу государству и отечеству, нежели любой, скажем,"парламентарий". Никогда я ненавидел этих болтунов сильнее, как

в пору войны, когда всякий порядочный человек, кто имелчто-либо за душою, шел на фронт и сражался с врагом и во всякомслучае занимался не ораторством в тылу. Всех этих "политиков" япросто ненавидел и, если бы дело зависело от меня, мы дали быим в руки лопаты и образовали бы из них "парламентский"батальон чернорабочих; пусть бы они тогда дискутировали промежсебя сколько их душе угодно - они по крайней мере не приносилибы вреда и не возмущали бы честных людей. Итак я в ту пору и слышать не хотел о политике; однако поповоду отдельных злободневных вопросов все-таки приходилосьвысказываться, раз дело шло о таких проблемах, которыеинтересовали всю нацию и имели особенно близкое отношение кнам, солдатам. В ту пору меня внутренне огорчали две вещи. Одна часть прессы уже непосредственно после первых нашихпобед начала исподволь и, быть может, для многих даже незаметновливать понемногу горечи в общую чашу народного подъема. Этоделалось под маской известного доброжелательства и дажеизвестной озабоченности. Эта пресса стала выражать своисомнения по поводу того, что народ наш, видите ли, слишкомшумно торжествует первые победы. И что же? Вместо того, чтобы взять этих господ за ихдлинные уши и заткнуть им глотки, чтобы они не смели оскорблятьборющийся народ, вместо этого стали широко говорить о том, чтодействительно наши восторги - "чрезмерны", производятнеподходящее впечатление и т.д. Люди совершенно не понимали, что если теперь энтузиазмпоколеблется, то его не удастся по желанию вызвать вновь.Упоение победой надо было напротив поддерживать всеми силами.Можно ли было в самом деле выиграть войну, требовавшуювеличайшего напряжения всех душевных сил нации, если бы не былосилы энтузиазма? Слишком хорошо знал я психику широких масс, чтобы непонимать, насколько неуместны здесь все так называемые"эстетические" соображения. С моей точки зрения нужно было бытьсумасшедшим, чтобы не делать все возможное для еще большегоразжигания страстей - до точки кипения. Но что люди хотели ещеснизить энтузиазм, этого я попросту понять не мог. Во-вторых, меня чрезвычайно огорчала та позиция, которую унас заняли в эту пору по отношению к марксизму. С моей точкизрения это доказывало, что люди не имеют ни малейшегопредставления о том, какое губительное действие производит этачума. У нас, казалось, всерьез поверили, что заявление "у насбольше нет партий" действительно оказало какое-то влияние намарксистов. У нас не понимали, что в данном случае дело идет вообще нео партии, а об учении, всецело направленном на разрушение всегочеловечества. Как же, ведь этого "мы" в наших объевреившихсяуниверситетах не слышали. А известно, что многие из нашихвысокопоставленных чиновников книгами интересуются очень мало,и то, чего они не слышали на университетской скамье, вообще дляних не существует. Самые крупные перевороты в науке проходятсовершенно бесследно для этих "голов", чем, кстати сказать,объясняется тот факт, что большинство наших государственныхучреждений зачастую отстает от частных предприятий. Отдельныеисключения и здесь только подтверждают правило. Отождествлять в августовские дни 1914 г. немецкогорабочего с марксизмом было неслыханной нелепостью. Вавгустовские дни немецкий рабочий как раз вырвался из цепкихобъятий этой чумы. В ином случае он и вообще бы оказалсянеспособным принять участие в общей борьбе. И что же? Как раз вэто время "мы" оказались достаточно глупы, чтобы поверить,

будто марксизм превратился теперь в "национальное" течение. Этоглубокомысленное соображение только еще раз доказано, что нашивысокие правители никогда не давали себе труда сколько-нибудьсерьезно познакомиться с марксистским учением, иначе подобнаянелепая мысль не могла бы придти им в голову. В июльские дни 1914 г. господа марксисты, ставящие себецелью уничтожение всех не-еврейских национальных государств, сужасом убедились, что немецкие рабочие, которых они до сих пордержали в своих лапах, теперь прозрели и с каждым днем всеболее решительно переходят на сторону своего отечества. Втечение каких-нибудь нескольких дней растаяли чарысоциал-демократии, гнусный обман народа развеян был в прах.Одинокой и покинутой осталась шайка еврейских вожаков, какбудто от их 60-летней антинародной агитации не осталось ималого следа. Это была тяжелая минута для обманщиков. Но кактолько эти вожаки поняли, какая опасность им угрожает, онисейчас же надели новую личину лжи и стали делать вид, будто онисочувствуют национальному подъему. Казалось бы тут-то как раз и наступил момент - решительноприжать всю эту изолгавшуюся компанию отравителей народногосознания. Тут-то как раз без дальних слов надо былорасправиться с ними, не обращая ни малейшего внимания на плач истенания. Жупел международной солидарности в августе 1914 г.совершенно выветрился из голов немецкого рабочего класса. Ужевсего несколько недель спустя американские шрапнели сталипосылать нашим рабочим столь внушительные "братскиеприветствия", что последние остатки интернационализма начиналииспаряться. Теперь, когда немецкий рабочий опять вернулся нанациональный путь, правительство, правильно понимающее своизадачи, обязано было беспощадно истребить тех, кто натравливаетрабочих против нации. Если на фронтах мы могли жертвовать лучшими своими сынами,то совсем уж не грех было в тылу покончить с этими насекомыми. Вместо всего этого, его величество император Вильгельмлично протянул этим преступникам руку и тем дал возможностьэтой шайке коварных убийц перевести дух и дождаться "лучших"дней. Змея могла продолжать и дальше свое злое дело. Теперь онадействовала, конечно, куда осмотрительнее, но именно поэтомуона стала еще опаснее. Честные простаки мечтали о гражданскоммире, а эти коварные преступники тем временем подготовлялигражданскую войну. Я был в ту пору в высшей степени обеспокоен тем, чтовласти заняли такую ужасную половинчатую позицию; но чтопоследствия этого будут, в свою очередь, еще более ужасны,этого и я тогда не мог Ясно как божий день, что нужно было тогда сделать. Надобыло немедленно посадить под замок всех вожаков этого движения.Надо было немедленно осудить их и освободить от них нацию. Надобыло тотчас же самым решительным образом пустить в ход военнуюсилу и раз навсегда истребить эту чуму. Партии надо былораспустить, рейхстаг надо было призвать к порядку при помощиштыков, а лучше всего совершенно упразднить его сразу. Еслиреспублика ныне считает себя вправе распускать целые партии, тово время войны к этому можно было прибегнуть с гораздо большимоснованием. Ведь тогда для нашего народа стоял на карте вопрос- быть или не быть! Конечно тогда сразу возник бы следующий вопрос: а можно ливообще бороться при помощи меча против определенных идей. Можноли вообще применять грубую силу против того или другого"миросозерцания". Этот вопрос я в ту пору ставил себе не раз.

Продумывая этот вопрос на основании исторических аналогий,связанных с преследованием религий, я приходил к следующимвыводам. Победить силою оружия определенные представления и идеи(независимо от того, насколько верны или неверны эти идеи)возможно лишь в том случае, если само применяемое оружиенаходится в руках людей, которые тоже представляютпритягательную идею и являются носителями целогомиросозерцания. Применение одной голой силы, если за ней не стоиткакая-нибудь большая идея, никогда не приведет к уничтожениюдругой идеи и не лишит ее возможности распространяться. Изэтого правила возможно лишь одно исключение: если дело дойдетдо полного уничтожения всех до единого носителей данной идеи,до полного физического истребления тех, кто мог бы продолжатьтрадицию дальше. Но это в свою очередь большей частью означаетполное исчезновение целого государственного организма на оченьдолгий срок, порою навсегда. Такое кровавое истребление большеючастью обрушивается на лучшую часть народа, ибо преследование,не имеющее за собою большой идеи, вызовет протест как раз состороны наилучшей части сынов народа. Те преследования, которыев глазах лучшей части народа являются морально неоправданными,приводят как раз к тому, что преследуемые идеи становятсядостоянием новых слоев населения. Чувство оппозиции у многихвызывается уже одним тем, что они не могут спокойно видеть, какопределенную идею преследуют посредством голого насилия. В этих случаях число сторонников данной идеи растет прямопропорционально обрушивающимся на нее преследованиям. Чтобыуничтожить без следа такое новое учение, приходится иногдапровести настолько беспощадное преследование, что данноегосударство рискует лишиться самых ценных людей. Такоеположение вещей мстит за себя тем, что такая "внутренняя"чистка оказывается достижимой лишь ценою полного обессиливанияобщества, А если преследуемая идея успела уже захватить болееили менее обширный круг сторонников, то даже такие самыебеспощадные преследования окажутся в конце концов бесполезными. Все мы знаем, что детский возраст особенно подверженопасностям. В этом возрасте физическая гибель оченьраспространенное явление. По мере возмужания сопротивляемостьорганизма становится сильнее. И только с наступлением старостион опять должен уступать дорогу новой юной жизни. То же сизвестными видоизменениями можно сказать о жизни идей. Почти все попытки истребить то или иное учение при помощиголою насилия без определенной идейной основы, которая стоялабы за насилием, кончились неудачей и нередко приводили к прямопротивоположным результатам. Но первейшей предпосылкой успеха кампании, ведущейся спомощью силы, во всяком случае является систематичность инастойчивость. Победить то или иное учение силой можно только втом случае, если сила эта прежде всего будет применяться втечение долгого времени с одинаковой настойчивостью. Но кактолько начинаются колебания, как только преследования начинаютчередоваться с мягкостью и наоборот, так можно навернякасказать, что подлежащее уничтожению учение не только будетоправляться от преследований, но даже будет крепнуть врезультате их. Как только спадет волна преследований, подыметсяновое возмущение по поводу перенесенных страданий, и это толькозавербует новых сторонников в ряды преследуемого учения. Старыеего сторонники еще больше закалятся в ненависти кпреследователям, отколовшиеся было сторонники после устраненияопасности преследования вернутся вновь к своим старым симпатиями т. д. Главнейшей предпосылкой успеха преследований является

таким образом непрерывное, настойчивое применение их. Нонастойчивость в этой области может являться только результатомидейной убежденности. То насилие, которое не проистекает изтвердого идейного убеждения, непременно будет не уверено в себеи будет испытывать колебания. Такому насилию никогда не хватитпостоянства, стабильности. Только то мировоззрение, в котороелюди фанатически верят, дает такое постоянство. Такаянастойчивость зависит конечно от энергии и брутальной решимоститого лица, которое руководит операцией. Исход дела поэтому визвестной мере зависит также от личных качеств вождя. Кроме того необходимо иметь в виду еще следующее. О каждом мировоззрении (будь оно религиозного илиполитического происхождения - провести здесь грань иной разбывает трудно) можно сказать, что оно не столько борется за то,чтобы уничтожить идейную базу противника, сколько за то, чтобыпровести свои собственные идеи. Но благодаря этому борьбаполучает не столько оборонительный, сколько наступательныйхарактер. Цель борьбы устанавливается тут легко: эта цель будетдостигнута, когда собственная идея победит. Куда труднеесказать, что идея противника уже окончательно побеждена ипобеда над ней окончательно гарантирована. Установить момент,когда именно эта последняя цель может считаться достигнутой,всегда очень нелегко. Уже по одному этому наступательная борьбаза собственное миросозерцание всегда будет вестись болеепланомерно и с большим размахом, нежели оборонительная борьба.В этой сфере, как и во всех областях, наступательная тактикаимеет все преимущества перед оборонительной. Но насильственнаяборьба, ведущаяся против определенных идей, непременно будетносить характер оборонительной борьбы лишь до тех пор, пока мечсам не станет носителем, провозвестником и пропагандистомнового идейного учения. В итоге можно сказать так: Любая попытка побороть определенную идею силою оружияпотерпит поражение, если только борьба против упомянутой идеисама не примет форму наступательной борьбы за новоемиросозерцание. Лишь в этом случае, если против одногомиросозерцания в идейном всеоружии выступает другоемиросозерцание, насилие сыграет решающую роль и принесет пользутой стороне, которая сумеет его применить с максимальнойбеспощадностью и длительностью. Но именно этого до сих пор не хватало в той борьбе, какаявелась против марксизма. Вот почему борьба эта и не привела куспеху. Этим же объясняется и то, что и бисмарковскийисключительный закон против социалистов в конце концов непривел к цели и не мог привести к ней. Бисмарку тоже не хваталоплатформы нового миросозерцания, за торжество которого можнобыло бы вести всю начатую борьбу. Этой роли не могли сыгратьболее чем жидкие лозунги: "тишина и порядок", "авторитетгосударства" и т. п. Только безыдейные чиновники и глупенькие"идеалисты" поверят, что люди пойдут на смерть во имя этаких, спозволения сказать, лозунгов. Для успешного проведения начатой Бисмарком кампании нехватало идейной носительницы всей этой кампании. Вот почему исамо проведение своего законодательства против социалистовБисмарк вынужден был поставить в известную зависимость от тогоучреждения, которое само уже является порождением марксистскогообраза мыслей. Судьей в своем споре с марксистами Бисмарквынужден был сделать буржуазную демократию, но это и означало -пустить козла в огород. Все это логически вытекало из того, что в борьбе противмарксизма отсутствовала другая противоположная идея, которая

обладала бы такой же притягательной силой. В результате всейкампании Бисмарка против социалистов получилось одно толькоразочарование. Ну, а в начале мировой войны разве в этом отношенииобстановка была другой? К сожалению, нет! Чем больше я в ту пору задумывался над необходимостьюрезкой и решительной борьбы правительства противсоциал-демократии как воплощения современного марксизма, темяснее становилось мне, что никакой идейной замены этого ученияу нас как раз и нет. Что могли мы тогда дать массам для того,чтобы сломить социал-демократию? У нас не было никакогодвижения, способного повести за собою громадные массы рабочих,которые только что в большей или меньшей степени освободилисьиз-под влияния своих марксистских вождей. Совершенно нелепо иболее чем глупо думать, что интернациональный фанатик, толькочто покинувший ряды одной классовой партии, тут же согласитсявойти в ряды другой, тоже классовой, но буржуазной партии. Какэто ни неприятно будет услышать различным организациям, а ведьприходится сказать, что наши буржуазные политики тоже целикомотстаивают классовый характер организаций - только не чужих, асвоих. Кто решится отрицать этот факт, тот не только наглец, нои глупый лжец. Остерегайтесь вообще считать широкую массу глупее, нежелиона есть в действительности. В политических вопросах правильныйинстинкт нередко означает больше, нежели разум. Нам возразят,быть может, что интернационалистские настроения масс доказываютведь прямо обратное и опровергают наше мнение о верныхинстинктах народа. На это мы возразим, что ведь демократическийпацифизм ни капельки не менее нелеп, а между тем носителямиэтого "учения" обыкновенно являются представители имущихклассов. До тех пор пока миллионы буржуа продолжают каждое утрочитать демократические газеты и молиться на них, представителямнаших имущих классов не к лицу смеяться над глупостью"товарищей". В конце концов и у рабочих и у этих буржуа идейная"пища" более или менее одинакова - и те и другие питаютсягадостью. Очень вредно отрицать факты, которые существуют.Невозможно отрицать тот факт, что в борьбе классов дело идет нетолько об идейных проблемах. Это часто утверждают, вособенности в предвыборной борьбе, но это тем не менее ничегообщего не имеет с истиной. Сословные предрассудки одной частинашего народа, отношение к рабочему физического труда сверхувниз - все это к сожалению реальные факты, а вовсе не фантазиилунатиков. Наша интеллигенция к сожалению даже не задумывается надтем, как же это случилось, что мы не сумели избегнуть упрочениямарксизма. Она еще меньше задумывается над тем, что раз нашипрекрасные порядки не сумели помешать марксизму упрочиться, тонельзя будет так легко наверстать потерянное и выкорчевать его.Все это далеко не говорит в пользу больших мыслительныхспособностей нашей интеллигенции. Буржуазные (как они сами себя называют) партии никогда несумеют просто перетянуть в свой лагерь "пролетарские" массы.Ибо здесь противостоят друг другу два мира, разделенные частьюискусственно, а частью и естественно. Взаимоотношения этих двухмиров могут быть только взаимоотношениями борьбы. Победа же вэтой борьбе неизбежно досталась бы более молодой партии, т. е.в данном случае марксизму. Начать борьбу против социал-демократии в 1914 г. былоконечно можно; но пока на деле не нашлось серьезной идейнойзамены этому движению, борьба эта не могла иметь солидной почвыи не в состоянии была дать хороших результатов. Тут мы имени

громадный пробел. Это мнение сложилось у меня уже задолго до войны. И именнопоэтому я не мог решиться вступить в какую бы то ни было из ужесуществующих партий. События мировой войны еще больше укрепилименя в том мнении, что по-настоящему провести борьбу противсоциал-демократии нет никакой возможности, пока мы не можем ейпротивопоставить движение, которое представляло бы собою нечтобольшее, чем обычная "парламентарная" партия. В кругу моих близких товарищей я не раз высказывался вэтом смысле. Именно в связи с этим у меня и возникла первая мыслькогда-нибудь все-таки заняться политикой. Это и дало мне повод не раз в небольших кружках друзейговорить о том, что по окончании войны я постараюсь статьоратором, сохранив свою старую профессию. Об этом я думал все время и, как оказалось, не зря.

ГЛАВА VI. ВОЕННАЯ ПРОПАГАНДА

Начав все глубже вникать во все вопросы политики, я не могне остановить своего внимания и на проблемах военнойпропаганды. В пропаганде вообще я видел инструмент, которыммарксистско-социалистические организации пользуются мастерски.Я давно уже убедился, что правильное применение этого оружияявляется настоящим искусством и что буржуазные партии почтисовершенно не умеют пользоваться этим оружием. Толькохристианско-социальное движение, в особенности в эпоху Люэгера,еще умело с некоторой виртуозностью пользоваться средствамипропаганды, чем и обеспечивались некоторые его успехи. Но только во время мировой войны стало вполне ясно, какиегигантские результаты может дать правильно поставленнаяпропаганда. К сожалению и тут изучать дело приходилось напримерах деятельности противной стороны, ибо работа Германии вэтой области была более чем скромной. У нас почти полностьюотсутствовала какая бы то ни было просветительная работа. Этопрямо бросалось в глаза каждому солдату. Для меня это былтолько лишний повод глубже задуматься над вопросами пропаганды. Досуга для размышлений зачастую было более чем достаточно.Противник же на каждом шагу давал нам практические уроки. Эту нашу слабость противник использовал с неслыханнойловкостью и поистине с гениальным расчетом. На этих образцахвоенной пропаганды противника я научился бесконечно многому.Те, кому сие по обязанности ведать надлежало, меньше всегозадумывались над прекрасной работой противника. С однойстороны, наше начальство считало себя слишком умным, чтобы чемубы то ни было учиться у других, а с другой стороны, не хваталои просто доброй воли. Да была ли у нас вообще какая бы то ни было пропаганда? К сожалению, я вынужден ответить на этот вопросотрицательно. Все, что в этом направлении предпринималось, былос самого начала настолько неправильно и никудышно, что никакойпользы принести не могло, а зачастую приносило прямой вред. Наша "пропаганда" была по форме непригодной, а по существусовершенно шла вразрез с психологией солдата. Чем больше мыприсматривались к постановке пропаганды у нас, тем больше мы вэтом убеждались. Что такое пропаганда - цель или средство? Уже в этомпервом простом вопросе наше начальство совершенно неразбиралось. На деле пропаганда есть средство и поэтому должнарассматриваться не иначе, как с точки зрения цели. Вот почемуформа пропаганды должна вытекать из цели, ей служить, ею

определяться. Ясно также, что в зависимости от общихпотребностей цель может изменяться и соответственно должнаизменяться также и пропаганда. Цепь, стоявшая перед нами вмировой войне, за достижение которой мы вели нечеловеческуюборьбу, представляла собою самую благородную цель, какаякогда-либо стояла перед людьми. Мы вели борьбу за свободу инезависимость нашего народа, за обеспеченный кусок хлеба, занашу будущность, за честь нации. Вопреки обратным утверждениям,честь нации есть нечто реально существующее. Народы, нежелающие отстаивать свою честь, раньше или позже потеряют своюсвободу и независимость, что, в конце концов, будет толькосправедливо, ибо дрянные поколения, лишенные чести, незаслуживают пользоваться благами свободы. Кто хочет оставатьсятрусливым рабом, тот не может иметь чести, ибо из-за нее емунеизбежно придется входить в столкновения с теми или другимивраждебными силами. Немецкий народ вел борьбу за человеческое существование, ицель нашей военной пропаганды должна была заключаться в том,чтобы поддержать эту борьбу и содействовать нашей победе. Когда народы на нашей планете ведут борьбу за своесуществование, когда в битвах народов решаются их судьбы, тогдавсе соображения о гуманности, эстетике и т. п. конечноотпадают. Ведь все эти понятия взяты не из воздуха, апроистекают из фантазии человека и связаны с егопредставлениями. Когда человек расстается с этим миром,исчезают и вышеупомянутые понятия, ибо они порождены не самойприродой, а только человеком. Носителями этих понятий являютсятолько немногие народы или, лучше сказать, немногие расы. Такиепонятия как гуманность или эстетика исчезнут, если исчезнут терасы, которые являются творцами и носителями их. Вот почему, раз тот или другой народ вынужден вступить впрямую борьбу за само существование на этом свете, всеподобного рода понятия сразу получают только подчиненноезначение. Раз понятия эти идут вразрез с инстинктомсамосохранения народа, которому теперь приходится вести такуюкровавую борьбу, они не должны более играть никакойсколько-нибудь решающей роли в определении форм борьбы. Уже Мольтке сказал относительно гуманности, что во времявойны наиболее гуманным является - как можно скореерасправиться с врагом. Чем беспощаднее мы воюем, тем скореекончится война. Чем быстрее мы расправляемся с противником, темменьше его мучения. Такова единственная форма гуманности,доступная во время войны. Когда же в таких вещах начинают болтать об эстетике и т.п., тогда приходится ответить только так: раз на очередьстановятся вопросы о самом существовании народа, то этоосвобождает нас от всяких соображений о красоте. Самоенекрасивое, что может быть в человеческой жизни, это ярморабства. Или наши декаденты находят, быть может, очень"эстетичной" ту судьбу, которая постигла наш народ теперь? Сгосподами евреями, в большинстве случаев являющимисяизобретателями этой выдумки об эстетике, можно вообще неспорить. Но если эти соображения о гуманности и красоте перестаютиграть реальную роль в борьбе народов, то ясно, что они немогут больше служить и масштабом пропаганды. Во время войны пропаганда должна была быть средством кцели. Цепь же заключалась в борьбе за существование немецкогонарода. Критерий нашей военной пропаганды мог таким образомопределяться только вышеназванной целью. Самая жестокая формаборьбы являлась гуманной, если она обеспечивала более быструюпобеду. Любая форма борьбы должна была быть признана

"красивой", если она только помогала нации выиграть бой засвободу и свое достоинство. В такой борьбе на жизнь и смерть это был единственныйправильный критерий военной пропаганды. Если бы в так называемых решающих инстанцияхгосподствовала хоть какая-нибудь ясность в этих вопросах, нашапропаганда никогда не отличалась бы неуверенностью в вопросахформы. Ибо пропаганда является тем же орудием борьбы, а в рукахзнатока этого дела - самым страшным из орудий. Другой вопрос решающего значения был следующий: к комудолжна обращаться пропаганда? К образованной интеллигенции илик громадной массе малообразованных людей. Нам было ясно, что пропаганда вечно должна обращатьсятолько к массе. Для интеллигенции или для тех, кого ныне называютинтеллигентами, нужна не пропаганда, а научные знания. Какплакат сам по себе не является искусством, так и пропаганда посодержанию своему не является наукой. Все искусство плакатасводится к умению его автора при помощи красок и формыприковать к нему внимание толпы. На выставке плакатов важно только то, чтобы плакат былнагляден и обращал на себя должное внимание. Чем более плакатдостигает этой цели, тем искуснее он сделан. Кто хочетзаниматься вопросами самого искусства, тот не можетограничиться изучением только плаката, тому недостаточно простопройтись по выставке плаката. От такого человека надотребовать, чтобы он занялся основательным изучением искусства исумел углубиться в отдельные крупнейшие произведения его. То же в известной степени можно сказать относительнопропаганды. Задача пропаганды заключается не в том, чтобы дать научноеобразование немногим отдельным индивидуумам, а в том, чтобывоздействовать на массу, сделать доступным ее пониманиюотдельные важные, хотя и немногочисленные факты, события,необходимости, о которых масса до сих пор не имела и понятия. Все искусство тут должно заключаться в том, чтобызаставить массу поверить: такой-то факт действительносуществует, такая-то необходимость действительно неизбежна,такой-то вывод действительно правилен и т. д. Вот эту простую,но и великую вещь надо научиться делать самым лучшим, самымсовершенным образом. И вот, так же как в нашем примере сплакатом, пропаганда должна воздействовать больше на чувство илишь в очень небольшой степени на так называемый разум. Делоидет о том, чтобы приковать внимание массы к одной илинескольким крупным необходимостям, а вовсе не о том, чтобы датьнаучное обоснование для отдельных индивидуумов, и без того ужеобладающих некоторой подготовкой. Всякая пропаганда должна быть доступной для массы; ееуровень должен исходить из меры понимания, свойственной самымотсталым индивидуумам из числа тех, на кого она хочетвоздействовать. Чем к большему количеству людей обращаетсяпропаганда, тем элементарнее должен быть ее идейный уровень. Араз дело идет о пропаганде во время войны, в которую втянутбуквально весь народ, то ясно, что пропаганда должна бытьмаксимально проста. Чем меньше так называемого научного балласта в нашейпропаганде, чем больше обращается она исключительно к чувствутолпы, тем больше будет успех. А только успехом и можно вданном случае измерять правильность или неправильность даннойпостановки пропаганды. И уж во всяком случае не тем, насколькоудовлетворены постановкой пропаганды отдельные ученые илиотдельные молодые люди, получившие "эстетическое" воспитание.

Искусство пропаганды заключается в том, чтобы правильнопонять чувственный мир широкой массы; только это даетвозможность в психологически понятной форме сделать доступноймассам ту или другую идею. Только так можно найти дорогу ксердцам миллионов. Что наше чересчур умное начальство не понялодаже этого, лишний раз говорит о невероятной умственнойкосности этого слоя. Но если правильно понять сказанное, то отсюда вытекаетследующий урок. Неправильно придавать пропаганде слишком большуюмногосторонность (что уместно, может быть, когда дело идет онаучном преподавании предмета). Восприимчивость массы очень ограничена, круг ее пониманияузок, зато забывчивость очень велика. Уже по одному этомувсякая пропаганда, если она хочет быть успешной, должнаограничиваться лишь немногими пунктами и излагать эти пунктыкратко, ясно, понятно, в форме легко запоминаемых лозунгов,повторяя все это до тех пор, пока уже не может быть никакогосомнения в том, что и самый отсталый из слушателей навернякаусвоил то, что мы хотели. Как только мы откажемся от этогопринципа и попытаемся сделать нашу пропаганду многосторонней,влияние ее сейчас же начнет рассеиваться, ибо широкая масса нев состоянии будет ни переварить, ни запомнить весь материал.Тем самым результат будет ослаблен, а может быть, и вовсепотерян. Таким образом, чем шире та аудитория, на которую мы хотимвоздействовать, тем тщательнее мы должны иметь в виду этипсихологические мотивы. Так например, было совершенно неправильно, что германскаяи австрийская пропаганда в юмористических листках все времяпыталась представлять противника в смешном виде. Это былонеправильно потому, что при первой же встрече с реальнымпротивником наш солдат получал совершенно иное представление онем, чем это рисовалось в прессе. В результате получалсягромадный вред. Солдат наш чувствовал себя обманутым, онпереставал верить и во всем остальном нашей печати. Емуначинало казаться, что печать обманывает его во всем. Конечноэто никак не могло укреплять волю к борьбе и закалять нашегосолдата. Напротив, солдат наш впадал в отчаяние. Военная пропаганда англичан и американцев, напротив, былас психологической точки зрения совершенно правильной. Англичанеи американцы рисовали немцев в виде варваров и гуннов; этим ониподготовляли своего солдата к любым ужасам войны. Английский солдат благодаря этому никогда не чувствовалсебя обманутым своей прессой. У нас же дело обстояло как разнаоборот. В конце концов наш солдат стал считать; что вся нашапечать - "сплошной обман". Вот каков был результат того, чтодело пропаганды отдали в руки ослов или просто "способныхмалых", не поняв, что на такую работу надо было поставить самыхгениальных знатоков человеческой психологии. Полное непонимание солдатской психологии привело к тому,что немецкая военная пропаганда стала образцом того, чего ненадо делать. А между тем уже у противника мы могли бы научиться в этомотношении очень многому. Нужно было только без предрассудков ис открытыми глазами наблюдать за тем, как в течение четырех споловиной лет, не ослабляя своих усилий ни на одну минуту,противник неустанно бил в одну и ту же точку с громадным длясебя успехом. Но хуже всего у нас было понято то, что является первейшейпредпосылкой всякой успешной пропагандистской деятельности, аименно, что всякая пропаганда принципиально должна быть

окрашена в субъективные цвета. В этом отношении наша пропаганда- и при том по инициативе сверху - так много грешила с первыхже дней войны, что поистине приходится спросить себя: да полно,одной ли глупостью объяснялись эти вещи !? Что сказали бы мы например по поводу плаката, которыйдолжен рекламировать один определенный сорт мыла, но которыйстал бы при этом проводить в массу ту мысль, что и другие сортамыла довольно хороши. В лучшем случае мы бы только покачали головой по поводутакой "объективности". Но ведь это относится и к политической рекламе. Задача пропаганды заключается, например, не в том, чтобыскрупулезно взвешивать, насколько справедливы позиции всехучаствующих в войне сторон, а в том, чтобы доказать своюсобственную исключительную правоту. Задача военной пропагандызаключается в том, чтобы непрерывно доказывать свою собственнуюправоту, а вовсе не в том, чтобы искать объективной истины идоктринерски излагать эту истину массам даже в тех случаях,когда это оказывается к выгоде противника. Огромной принципиальной ошибкой было ставить вопрос овиновниках войны так, что виновата-де не одна Германия, нотакже-де и другие страны. Нет, мы должны были неустаннопропагандировать ту мысль, что вина лежит всецело иисключительно только на противниках. Это надо было делать дажев том случае, если бы это и не соответствовалодействительности. А между тем. Германия и на самом деле не былавиновата в том, что война началась. Что же получилось в результате этой половинчатости. Ведь миллионы народа состоят не из дипломатов и не изпрофессиональных юристов. Народ не состоит из людей, всегдаспособных здраво рассуждать. Народная масса состоит из людей,часто колеблющихся, из детей природы, легко склонных впадать всомнения, переходить от одной крайности к другой и т.п. Кактолько мы допустили хоть тень сомнения в своей правоте, этимсамым создан уже целый очаг сомнений и колебаний. Масса ужеоказывается не в состоянии решить, где же кончается неправотапротивника и где начинается наша собственная неправота. Массанаша в этом случае становится недоверчивой, в особенности когдамы имеем дело с противником, который отнюдь не повторяет такойглупой ошибки, а систематически бьет в одну точку и без всякихколебаний взваливает всю ответственность на нас. Что же тутудивительного, если в конце концов наш собственный народначинает верить враждебной пропаганде больше, чем нашейсобственной. Беда эта становится тем горше, когда дело идет онароде, и без того легко поддающемся гипнозу "объективности".Ведь мы, немцы, и без того привыкли больше всего думать о том,как бы не причинить какую-нибудь несправедливость противнику.Мы расположены думать так даже в тех случаях, когда опасностьочень велика, когда дело идет прямо об уничтожении нашегонарода и нашего государства. Нужды нет, что наверху это понимали не так. Душа народа отличается во многих отношениях женственнымичертами. Доводы трезвого рассудка на нее действуют Меньше,нежели доводы чувства. Народные чувства не сложны, они очень просты иоднообразны. Тут нет места для особенно тонкой дифференциации.Народ говорит "да" или "нет"; он любит или ненавидит. Правдаили ложь! Прав или неправ! Народ рассуждает прямолинейно. Унего нет половинчатости. Все это английская пропаганда поняла самым гениальнымобразом поняла и - учла. У англичан поистине не былополовинчатости, их пропаганда никаких сомнений посеять не

могла. Английская пропаганда прекрасно поняла примитивностьчувствований широкой массы. Блестящим свидетельством этогослужит английская пропаганда по поводу "немецких ужасов". Этимпутем англичане просто гениально создавали предпосылку длястойкости их войск на фронтах даже в моменты самых тяжкиханглийских поражений. Столь же превосходных для себярезультатов достигали англичане своей неустанной пропагандойтой мысли, что одни немцы являются виновниками войны. Чтобыэтой наглой лжи поверили, необходимо было ее пропагандироватьименно самым односторонним, грубым, настойчивым образом. Толькотак можно было воздействовать на чувство широких масс народа итолько так англичане могли добиться того, что в эту ложьповерили. Насколько действенной оказалась эта пропаганда, видно изтого, что мнение это не только целых четыре года удержалось влагере противника, но и проникло в среду нашего собственногонарода. Нет ничего удивительного в том, что нашей пропагандесудьба не сулила такого успеха. Уже внутренняя двойственностьнашей пропаганды имела в себе зародыш импотентности. Самосодержание нашей пропаганды с самого начала делаломаловероятным, что такая пропаганда произведет должноевпечатление на наши массы. Только бездушные манекены моглипредполагать, что при помощи такой пацифистской водички можновдохновить людей идти на смерть в борьбе за наше дело. В результате такая несчастная "пропаганда" оказалась нетолько бесполезной, но и прямо вредной. Даже если бы содержание нашей пропаганды было совершенногениальным, все-таки она не могла бы иметь успеха, раз забытаглавная, центральная предпосылка: всякая пропаганда обязательнодолжна ограничиваться лишь немногими идеями, но зато повторятьих бесконечно. Постоянство и настойчивость являются тут главнойпредпосылкой успеха, как впрочем и во многом остальном на этомсвете. Как раз в области пропаганды меньше всего можноприслушиваться к эстетам или пресыщенным интеллигентам. Первыхнельзя слушаться потому, что тогда в короткий срок и содержаниеи форма пропаганды окажутся приспособленными не к потребностяммассы, а к потребностям узких кружков кабинетных политиков. Кголосу вторых опасно прислушиваться уже потому, что, будучисами лишены здоровых чувств, они постоянно ищут новых острыхощущений. Этим господам в кратчайший срок все надоедает. Онипостоянно ищут разнообразия и совершенно неспособны хоть наминуту вдуматься в то, как чувствует простая безыскусственнаятолпа. Эти господа всегда являются первыми критиками. Ведущаясяпропаганда не нравится им ни по содержанию, ни по форме. Все имкажется слишком устаревшим, слишком шаблонным. Они все ищутновенького, разностороннего. Этакая критика - настоящий бич;она на каждом шагу мешает действительно успешной пропаганде,которая способна была бы завоевать подлинные массы. Как толькоорганизация пропаганды, ее содержание, ее форма начнутравняться по этим пресыщенным интеллигентам, вся пропагандарасплывается и потеряет всякую притягательную силу. Серьезная пропаганда существует не для того, чтобыудовлетворять потребность пресыщенных интеллигентов винтересном разнообразии, а для того, чтобы убеждать преждевсего широкие массы народа. Массы же в своей косности всегдануждаются в значительном промежутке времени, раньше чем онидаже только обратят внимание на тот или другой вопрос. Для тогоже, чтобы память масс усвоила хотя бы совершенно простоепонятие, нужно повторять его перед массой тысячи и тысячи раз.

Подходя к массе с совершенно различных сторон, мы ни вкоем случае не должны менять содержание своей пропаганды икаждый раз должны ее подводить к одному и тому же выводу.Пропагандировать наш лозунг мы можем и должны с самых различныхсторон. Освещать его правильность тоже можно по-разному. Ноитог всегда должен быть один и тот же, и лозунг неизменнодолжен повторяться в конце каждой речи, каждой статьи и т.д.Только в этом случае наша пропаганда будет оказыватьдействительно единообразное и дружное действие. Только в том случае, если мы будем самым последовательнымобразом с выдержкой и настойчивостью придерживаться этого, мысо временем увидим, что успех начинает нарастать, и толькотогда мы сумеем убедиться, какие изумительные, какие прямограндиозные результаты дает такая пропаганда. Успех всякой рекламы - и это одинаково относится ккоммерческой и к политической рекламе - заложен только внастойчивом, равномерном и длительном ее применении. И в этом отношении пропаганда противников была образцовой.Она велась с исключительной настойчивостью, с образцовойнеутомимостью. Она посвящена была только нескольким, немногим,но важным идеям и была рассчитана исключительно на широкуюнародную массу. В течение всей войны противник без передышкипроводил в массу одни и те же идеи в одной и той же форме. Онни разу не стал хотя бы в малейшем менять свою пропаганду, ибоубедился в том, что действие ее превосходно. В начале войныказалось, что пропаганда эта прямо безумна по своей наглости,затем она начала производить только несколько неприятноевпечатление, а в конце концов - все поверили ей. Спустя четырес половиной года в Германии вспыхнула революциями что же? Этареволюция почти все свои лозунги позаимствовала из арсеналавоенной пропаганды наших противников. Еще одно отлично поняли в Англии: что успех пропаганды всильной степени зависит еще от массового ее применения;англичане не жалели никаких денег на пропаганду, памятуя, чтоиздержки покроются сторицей. В Англии пропаганда считалась орудием первого ранга. Междутем у нас в Германии пропаганда стала занятием для безработныхполитиков и для всех тех рыцарей печального образа, которыеискали теплых местечек в тылу. Вот чем объясняется тот факт, что и результаты нашейвоенной пропаганды равнялись нулю.

ГЛАВА VII. РЕВОЛЮЦИЯ

Военная пропаганда противников началась в нашем лагере ужес 1915 г. С 1916 г. она становится все более интенсивной, а кначалу 1918 г. она уже прямо затопляет нас. На каждом шагуможно было ощущать отрицательные влияния этой ловли душ. Нашаармия постепенно научилась думать так, как этого хотелосьврагу. Наши меры борьбы против этой пропаганды оказались никуданегодными. Тогдашний руководитель армии имел и желание и решимостьбороться против этой пропаганды всюду, где она проявлялась нафронте. Но, увы, для этого ему не хватало соответствующегоинструмента. Да и с психологической точки зрения мерыпротиводействия должны были исходить не от самого командования.Для того, чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие,надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом, ведьименно за наше отечество солдаты на фронте совершали чудесагероизма и шли на любые лишения в течение почти четырех лет. И что же оказалось в действительности? Чем отозвалась

родина, чем отозвался дом наш на всю эту возмутительнуюпропаганду противников? Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать,контрпропагандой, мы частенько спрашивали себя: что это -глупость или преступление? К концу лета 1918 г. после очищения нами южного берегаМарны наша пресса повела себя настолько бесталанно, настолькопреступно глупо, что я с возрастающим негодованием каждый деньзадавал себе один и тот же вопрос: да неужели же у нас никогоне осталось в Берлине, чтобы положить конец этому позорномурасточению героических настроений армий? Как поступила Франция, когда в 1914 г. наши победоносныекопаны лавиной вторглись в пределы этой страны? Как поступилаИталия в дни катастрофы, которую потерпели ее армии на Изонцо?Как поступила та же Франция весною 1918 г., когда германскиедивизии начали штурмовать важнейшие окопы французских войск икогда наша дальнобойная артиллерия стала бить по Парижу? Во всех этих случаях противник всеми силами старалсявернуть бодрость поколебавшимся полкам и с этой целью сновадоводил национальные страсти до точки кипения. С какойневероятной силой, с какой гениальностью работала тогда ихпропаганда, дабы во что бы то ни стало вернуть войскамуверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им вголову ту мысль, что отступать дальше означает губить себя,свою родину, свой очаг. Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас? Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого. Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метали был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации,которая явно на наших глазах губила фронт. Этот психологическийяд был равносилен прямому подкашиванию наших боевых сил. Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этихпреступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашейпропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенноиным. В течение этих месяцев я впервые почувствовал, насколькоковарна была ко мне судьба, бросив меня на передовую линиюфронта, где шальная пуля любого негра могла в любую минуту меняприкончить, между тем как на другом посту я мог бы оказатьсвоей родине куда более значительные услуги. Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что делопропаганды я сумел бы поставить как следует. Но, увы, что толку! Ведь я был только один из безымянных,один из восьми миллионов солдат. Ничего не оставалось делать кроме того, как держать языкза зубами и добросовестно выполнять свои скромные обязанности.

x x x

Первые прокламации противника попали в наши руки летом1915 г. Их содержание с небольшими модификациями всегда бывалоодно и то же. В прокламациях этих говорилось, что нужда вГермании растет с каждым днем; война длится бесконечно и нетникаких видов на то, что Германия может выиграть эту войну;немецкий народ в тылу жаждет мира, но мира не хотят"милитаристы" и прежде всего сам "кайзер"; весь мир прекраснознает, что немецкая нация тоскует по миру; поэтому "мы"ведем-де войну вовсе не против немецкого народа, а толькопротив кайзера, являющегося единственным виновником войны;война поэтому не может кончиться и не кончится до тех пор, покаэтот враг всего человечества не будет отстранен; зато, кактолько кончится война, свободные демократические нации братски

примут немецкий народ в свой союз вечного мира, и как толькопробьет час уничтожения "прусского милитаризма", мир иблагоденствие будут-де обеспечены навсегда. Для лучшей иллюстрации всего сказанного в прокламацияхприводились многочисленные "письма от родных", полностьюподтверждавшие сказанное. Спадала над этими прокламациями большею частью простосмеялись. Листки прочитывались и направлялись по команде вштабы армий, где на них не обращали никакого внимания, покаветром опять не занесет в окопы новых прокламаций. Листкипротивника распространялись большею частью с аэропланов. Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех техучастках фронта, где находились солдаты баварцы, неизменнопоявлялись листки, которые главным своим острием обращалисьпротив пруссаков. В листках этих говорилось, что противникровным счетом ничего не имеет против баварцев, что во всемвиновата одна Пруссия, которая и должна была бы нести всюответственность за совершенные ею злодеяния. Противник и радбыл бы не причинять зла баварцам, да что же делать, если онисами совершенно напрасно связали свою судьбу с Пруссией итаскают для нее каштаны из огня. И надо сказать, что такого рода пропаганда начиналаоказывать свое влияние уже в первые месяцы 1915 г. Среди солдатсовершенно явственно росли настроения против Пруссии, а междутем сверху у нас пальцем о палец не ударяли, чтобыпротиводействовать этому. Это было уже не простое упущение. И конечно такие ошибки после отомстили за себя самымпечальным образом. От этого пострадала вовсе не одна "Пруссия",но и весь немецкий народ, в том числе конечно и баварцы. Начиная с 1916 г., пропаганда противников могла ужезарегистрировать совершенно определенные успехи в этомнаправлении. Но надо признать и то, что многочисленные письма отродных, которые действительно шли из дому, теперь былипереполнены жалобами, и эти "жалостные" письма тоже сталиоказывать свое влияние. Противнику теперь уже не нужно былораспространять подобные письма с аэропланов. Против этогопотока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не былопредпринято, оспине считать некоторых с психологической точкизрения крайне глупых "напоминаний" "правительственного"характера. Фронт продолжал наводняться этим ядом. Бедныенеразумные женщины, фабриковавшие дома эти письма сотнямитысяч, совершенно не подозревали, что этим они толькоувеличивают уверенность противника в победе, а тем самым толькозатягивают войну и умножают страдания своих близких на фронтах.Эти бессмысленные письма немецких женщин стоили жизни сотнямтысяч наших солдат. Таким образом уже в 1916 г. можно было наблюдать различныетревожные симптомы. Фронт ворчал, а иногда и "крыл" во всю;фронт был уже многим недоволен и иногда выражал совершенносправедливое возмущение. Пока фронт голодал, пока родственникидома терпели всяческую нужду, в других местах, наверхугосподствовали изобилие и расточительство. Даже на самом фронтев этом отношении далеко не все обстояло благополучно. Таким образом симптомы кризиса были уже налицо в 1916 г.,но пока дело шло еще только о своих домашних "внутренних"делах. Тот самый солдат, который только что ворчал и ругался,спустя несколько минут молча выполнял свой тяжелый долг какнечто само собою разумеющееся. Та самая рота, которая толькочто выражала недовольство, через полчаса дралась за свойучасток окопов с таким героизмом, как будто от этого зависеласудьба всей Германии. Это все еще был фронт старой превосходной

героической армии. Вскоре получил я возможность убедиться в той резкойразнице, какая уже существовала в эту пору между положением нафронте и положением в тылу. В конце сентября 1916 г. моя дивизия приняла участие вбоях на Сомме. Это был для нас первый из целой серии будущихбоев, где главную роль играла техника. Впечатление с трудомподдается описанию - не война, а настоящий ад! Под истребительным огнем неприятеля, продолжавшимсянепрерывно в течение многих недель, немецкий фронт удержался.Иногда мы чуть-чуть отступали, затем выправляли положение, ноникогда не сдавали ни одного вершка земли без боя. 7 октября 1916 г. я был ранен. Я счастливо добрался доперевязочного пункта и с первым транспортом меня отправиливглубь страны. Прошло два года, как я не видел родины, - срок при такихусловиях бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе,как выглядит немец, не одетый в военную форму. Когда я попал впервый лазарет в Гермиссе, я вздрогнул от испуга, когдавнезапно услышал голос женщины, сестры милосердия, заговорившейс близлежащим товарищем. Впервые услышал я после двух лет женский голос. Чем ближепоезд наш подъезжал к границе, тем неспокойнее становилось нашесостояние. Мы проезжали через все те города, через которые проходилидва года назад еще совсем необстрелянными солдатами: Брюссель,Льеж и т. д. Наконец показался первый немецкий дом на холме.Сколь прекрасной нам показалась эта постройка. Дорогое отечество! Наконец! Когда в октябре 1914 г. мы впервые переезжали границу, мывсе сгорали от нетерпения и энтузиазма. Теперь мы ехали молча ибыли погружены в печаль. Каждый из нас испытывал чувствосчастья по поводу того, что судьба дала ему еще раз взглянутьсвоими собственными глазами на родину, за которую он отдавалсвою жизнь. Все мы были так тронуты, что почти стыдилисьсмотреть друг другу в глаза. Меня положили в госпиталь в Беелице близ Берлина. Этопочти совпало с двухлетием моего отправления на фронт. Какая перемена! Из непролазной грязи на фронтах Соммыпрямо в белую постель в этом чудном здании. Вначале как-то дажене решаешься лечь в такую постель. Лишь постепенно начинаешьпривыкать к этому новому миру. К сожалению, окружающий меня теперь мир оказался новым и вдругих отношениях. Здесь уже не пахло тем духом, который господствовал еще унас на фронте. Здесь я впервые услышал то, что на фронте намбыло совершенно неизвестно: похвальбу своей собственнойтрусостью! Сколько ни ворчали на фронте, как ни крепкобранились там солдаты, это ничего общего не имело с отказом отисполнения своих обязанностей, а тем более с восхвалениемтрусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и ничемдругим. Труса на фронте по-прежнему клеймили всеобщимпрезрением, а к подлинным героям относились с преклонением.Здесь же, в госпитале, настроение уже было прямопротивоположное. Здесь наибольшим успехом пользовались самыебессовестные болтуны, которые с помощью жалкого "красноречия"высмеивали мужество храброго солдата и восхваляли гнуснуюбесхарактерность трусов. Тон задавали несколько совершенножалких субъектов. Один из них открыто хвастался тем, что он самнарочно поранил себе руку у проволочных заграждений, чтобыпопасть в лазарет. Несмотря на то, что ранение было совершеннопустяковое, субъект этот находился в больнице уже давно, хотя

все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же?Этот негодяй нагло выставлял себя образцом высшего мужества исчитал свой "подвиг" куда более ценным для родины, нежелигеройская смерть честного солдата на фронте. Многие выслушивалиэти речи молча, другие отходили в сторону, но иные открытосоглашались с ним. Меня прямо тошнило от этих речей, но сделать ничего нельзябыло; субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничноеначальство конечно прекрасно знало, кто этот субъект, и тем неменее ничего не предпринимало. Как только я встал на ноги, мне разрешили съездить вБерлин. Здесь уже явно господствовала сильная нужда. Миллионныйгород терпел голод. Недовольство было велико. Во многихпосещаемых солдатами пивных можно было услышать те жеразговоры, что и в лазарете. Получалось даже впечатление, чтонекоторые из этих негодяев специально посещают эти местаскопления солдат, чтобы проповедовать там свои гнусные взгляды. Еще много хуже было положение в Мюнхене. Когда послевыздоровления я выписался из лазарета и отправился в свойзапасный батальон, я просто не узнал нашего города. Куда нипридешь - горе, недовольство и брань. В самом запасномбатальоне настроение было ниже всякой критики. Здесь влияниеоказывало еще и то, что офицеры-инструктора, сами еще ни разуне побывавшие на фронте, обращались очень грубо со старымисолдатами и не умели установить с ними сколько-нибудь приличныхвзаимоотношений. Солдаты-фронтовики приносили с собою из окоповнекоторые особые навыки, которые были понятны строевымофицерам, но с которыми не хотели мириться тыловые чины. Кстроевому офицеру и сами фронтовики относились с гораздобольшим уважением, чем к этапным командирам. Но независимо отвсего этого, общее настроение было чрезвычайно плохим.Укрывательство в тылу уже считалось в это время образном высшеймудрости, а стойкость и выдержка на фронте - признаком слабостии ограниченности. Канцелярии кишели евреями. Почти каждый военный писарь былиз евреев, а почти каждый еврей - писарем. Мне оставалосьтолько изумляться по поводу обилия этих представителейизбранной нации в канцеляриях. Невольно сопоставлял я этот фактс тем, как мало представителей этой нации приходилось встречатьна самих фронтах. Еще много хуже обстояли дела в области хозяйства. Здесь ужеврейский народ стал "незаменимым". Паук медленно, носистематически высасывал кровь из народа. Они захватили в своируки все так называемые военные общества и сделали из нихинструмент безжалостной борьбы против нашего свободногонационального хозяйства. Все громче раздавались голоса, доказывавшие необходимостьсовершенно безудержной централизации. В сущности говоря, уже в 1916-1917 гг. почти всепроизводство находилось под контролем еврейского капитала. И в то же время против кого же направлялась на делененависть народа. С ужасом я убедился в это время, что надвигаются события,которые неизбежно приведут к катастрофе, если мы не сумеем впоследний час предотвратить их. В то время как всю нацию обкрадывали и душили евреи,подлинная ненависть масс направлялась в сторону "пруссаков". Как и на фронте, здесь решительно ничего непредпринималось против ядовитой пропаганды. Как будто людисовершенно не догадывались, что крах Пруссии далеко еще неозначает подъема Баварии! Как будто люди не понимали, что делообстоит как раз наоборот - что падение Пруссии неизбежно

повлечет за собой и гибель Баварии! Мне все это причиняло невероятные страдания. Я ясносознавал, что при помощи этого гениального трюка евреи толькохотят отвлечь внимание от себя на других. Пока Бавариянегодовала против Пруссии и наоборот, еврей под носом у обеихобделывал свои делишки. Пока в Баварии шла руготня противПруссии, еврей организовывал революцию и затем нанес одинаковорешительный удар и Пруссии и Баварии. Мне было просто нестерпимо наблюдать эту взаимную склокумежду немцами, и я был рад отправиться на фронт. Вскоре жепосле моего приезда в Мюнхен я сделал соответствующую заявку освоем желании. В начале марта 1917 г. я был уже опять в своем полку нафронте.

x x x

В конце 1917 г. настроение улучшилось, и можно былопредполагать, что армии удалось справиться с прежним упадкомнастроения. После русской катастрофы вся армия опятьвыпрямилась. Она почерпнула из этой катастрофы новые надежды иновое мужество. Армия опять начинала проникаться убеждением,что несмотря ни на что война кончится все же победой Германии.Теперь в армии опять раздавались песни. Карканье пессимистовслышалось реже и реже. Армия вновь уверовала в будущностьотечества. Особенно чудотворное действие на настроение наших армийпроизвела итальянская катастрофа осенью 1917 г. В нашейтогдашней победе над итальянцами войска увидели доказательствотого, что мы опять в состоянии прорвать фронт не толькорусских. В сердца миллионов наших солдат опять проникласпокойная вера в свое дело; люди вздохнули свободно и стали снадеждой ждать весенних боев 1918 г. В рядах противниканапротив наблюдался упадок настроения. Эта зима прошланесколько спокойнее обычного. Наступило затишье перед бурей. Но вот как раз в разгар последних приготовлений к решающимбоям, когда на западный фронт тянулись бесконечные транспорты своенной амуницией, когда войска делали последние приготовленияк наступлению, в Германии впервые за все время войныразыгралось событие, неслыханное по своей подлости. Нет, Германия не должна победить! В последнюю минуту,когда немецкие знамена уже шли навстречу победе, враги родиныпустили в ход такое средство, которое должно было погубить ещев зародыше весеннее наступление и тем самым вырвать победу изнаших рук. Враги родины организовали забастовку на предприятиях,работающих на войну. Если эта забастовка удастся, немецкий фронт долженпотерпеть крушение и "Форвертс" получит удовлетворение: победана этот раз не будет сопутствовать немецким знаменам. Армиинаши останутся без снаряжения и в течение нескольких недельфронт наш будет прорван. Этим будет сорвано наше наступление,Антанта будет спасена и полным господином в Германии станетинтернациональный капитал. Вот в чем заключалась внутренняяцепь марксистского обмана народа. Надломить наше национальное хозяйство и воздвигнутьгосподство интернационального капитала - такова была их цель. Иблагодаря глупости и доверчивости одних, бесконечной трусостидругих цель эта, увы, была достигнута. Правда, стачка на заводах военного снаряжения не имелаполного успеха в том смысле, что фронт не удалось взятьизмором. Забастовка эта быстро оборвалась, и армии не остались

без амуниции. В этом смысле план организаторов забастовки -привести сразу все наши армии к гибели - не удался. Нонасколько ужаснее был тот моральный урон, который нанеслазабастовка! Во-первых: за кого же боролись наши армии, раз сама странавовсе не хочет победы? Ради кого приносятся эти бесчисленныежертвы? ради кого терпим мы все эти лишения на фронте? Солдатуговорят, чтобы он до конца бился за победу, а в это же времястрана бастует! А во-вторых: какое же влияние оказала эта забастовка врядах противника? Зимою 1917/18 г. горизонт впервые омрачился тучами длясоюзников. Вот уже четыре года союзные державы общими усилиямивели напряженнейшую борьбу против немецкого богатыря и все -безрезультатно. Но ведь в течение всех этих четырех лет главныесилы немецкого великана заняты были на востоке и на юге. Назападе он зачастую держал только второстепенные силы. И воттеперь тыл нашего богатыря оказался свободным. Моря крови былипролиты, раньше чем немцам удалось положить на обе лопатки хотябы одного противника. Теперь войска, занятые раньше на русскомфронте, будут переброшены на запад, и если врагу не удалось досих пор прорвать нашу линию обороны, то теперь мы сами перейдемв наступление. Противник бьет в тревоге и трепетал по поводу того, чтоокончательная победа может достаться нам. В Лондоне и Париже шли совещания за совещаниями. Дажепропаганда противников несколько зашла в тупик. Теперь уже нетак легко было доказывать, что немецкая победа совершеннонемыслима и безнадежна. Таково же было настроение среди войск союзников. Наглаяуверенность в победе исчезла. Господам руководителям Антантыстановилось жутко. Переменилось отношение и к немецкомусолдату. До сих пор на нашего солдата смотрели только как напростака, безусловно обреченного на поражение. Теперь передними стоял немецкий солдат, уже уничтоживший их русскогосоюзника. Нужда заставляла нас до сих пор ограничиватьсянаступлением только на востоке. Теперь противникам казалось,что это была с нашей стороны гениальная тактика. В течение трехлет немцы вели непрерывные атаки на русском фронте - вначалебез особенного успеха. Все уже начинали смеяться по поводумнимой бесцельности наших действий. Русский великан, казалось,обязательно должен победить уже благодаря его огромномучисленному превосходству. Германия же, казалось, обязательноизойдет кровью в этих боях с русским. Вначале ход событий какбудто подтверждал такой прогноз. В сентябре 1914 г. после боев при Танненберге в Германиюпотянулись первые бесконечные потоки русских пленных. С тех порпоток этот уже не прекращался. Все время и в поездах и по шоссетянулись бесконечные транспорты русских пленных. Но толку отэтого было мало. Вместо каждой побитой армии русские тотчас жевыставляли новую армию. Гигантские владения царя, казалось,были неисчерпаемы по части людей. Сколько времени могла ещевыдержать Германия такое состязание? Не придет ли такой день,когда Германия несмотря на только что одержанную победуостанется уже без новых войск, в то время как русскоекомандование снова и снова двинет на фронт новые армии? Что жебудет тогда? Согласно человеческому разумению Германия моглатолько отсрочить победу России, сама же окончательная победаэтой последней казалась неизбежной. Теперь все эти надежды развеялись в прах. Один из главныхсоюзников, принесший самые большие жертвы на алтарь общейборьбы, был разбит вдребезги и теперь лежал распростертый на

земле перед безжалостным противником. Страх и ужас вселились всердца солдат Антанты, которые до тех пор слепо верили в победусоюзников. Грядущей весны ожидали с тревогой. Если до сих порне удалось сломить немцев, которые держали на западном фронтетолько часть своих войск, то как же можно рассчитывать напобеду теперь, когда это страшное героическое государство можетныне собрать в один кулак все свои силы против западногофронта? К тому же на воображение действовали и события,происшедшие в горах южного Тироля. Весть о поражении войскгенерала Кадорна достигла и полей Фландрии. Вера в победуиспарялась и уступала место страху перед окончательнымпоражением. Ночи стояли прохладные. Всюду на западном фронте войскаАнтанты слышали шум подтягивающихся новых немецких армий.Надвигался последний страшный суд. Напряжение в лагерепротивника достигло высшей точки. И вот в эту минуту вдруг вГермании занялось зарево, и пламя этого пожара озарило всеуголки фронта. В момент, когда немецкие дивизии делали самыепоследние приготовления к наступлению, в Германии вспыхнулавсеобщая забастовка. В первую минуту весь мир просто потерял способность речи.В следующую минуту противник вздохнул свободно, инеприятельская пропаганда с жадностью бросилась на этот кусок.Неожиданная помощь поспела в двенадцатый час. Одним ударомАнтанта опять нашла средство вернуть твердость настроения своимсолдатам. Теперь она опять могла заставить солдат поверить, чтоее победа возможна. Чувство тревоги перед приближающимсянаступлением немцев вновь сменилось чувством твердойуверенности в победе Антанты. Теперь уже опять можно было суспехом доказывать салатам Антанты, что окончательный исходпредстоящей великой битвы зависит только и исключительно от ихстойкости. Пусть немцы теперь одерживают какие угодно местныепобеды, страну их ждет революция, а вовсе не возвращение домойвеликих победоносных армий. Английские, французские и американские газеты повели вэтом смысле интенсивнейшую агитацию в тылу, и в то же времяначалась такая же умелая пропаганда на фронте. "Германия стоит перед революцией! Победа союзников не загорами!" Это было лучшее лекарство, чтобы опять поставить наноги заколебавшихся французских пуалю и английских томми.Теперь опять громко заговорили пушки и пулеметы. Паническоебегство было приостановлено. Союзные войска вновь началиоказывать упорное сопротивление. Таковы были результаты стачек. Германские стачки укрепилиуверенность в победе в лагере противника и помогли последнемупобороть начавшийся паралич и отчаяние, возникшее на егофронтах. Сотни и сотни тысяч немецких солдат заплатили за этистачки своею жизнью. Авторы же и инициаторы этой гнуснойподлости стали кандидатами на самые высшие государственныепосты революционной Германии. В самой Германии как будто еще удалось стереть первыеследы забастовки на военных заводах. Так по крайней мереказалось внешне. Но в стане противника впечатление во всякомслучае осталось. Если до этой стачки в лагере противникагосподствовала полная безнадежность, то теперь весть озабастовках в Германии опять подняла настроение в армияхАнтанты. Англо-французские солдаты стали вновь драться смужеством отчаяния. Теперь уже по человеческому разумению должно былобезусловно казаться, что победа будет на стороне Антанты, еслитолько западный фронт выдержит немецкие атаки еще хоть

несколько месяцев. Все парламенты стран Антанты сразу оценилисоздавшуюся ситуацию и ассигновали грандиозную сумму в фондвоенной пропаганды. Они прекрасно знали, что это лучший способусилить разложение в германском лагере.

x x x

Я имел счастье принять лично участие не только в первыхдвух наших наступлениях, но и в последнем наступлении немецкихвойск. Это были самые сильные впечатления в течение всей моейжизни. Самые сильные потому, что как и в 1914 г. наши операциив 1918 г. потеряли свой оборонительный характер и принялихарактер наступательный. Через все наши окопы, через все нашивойска прошел вздох облегчения. Теперь наконец после трехтяжелых лет выжидания на чужой земле в ужасающей обстановке,напоминающей ад, мы переходим в наступление и бьет часрасплаты. Возликовали вновь наши победоносные батальоны.Последние бессмертные лавры вокруг наших обвеянных победамизнамен! Еще раз раздались прекрасные патриотические песни нашейродины. Подхваченные бесконечным потоком немецких солдат этичудесные песни неслись к небу. В последний раз творец небесныйпосылал свою милостивую улыбку своим неблагодарным детям.

x x x

Тяжелая удушливая атмосфера господствовала на фронте вконце лета 1918 г. На родине шла тяжелая внутренняя борьба.Из-за чего. В батальонах и ротах на нашем фронте шли различныетолки об этом? Ясно, что война теперь потеряна и только дуракиеще могут верить в конечную победу. Народ вовсе незаинтересован в том, чтобы вести войну и дальше; в этомзаинтересованы теперь только монархия и капитал, - вот какиевести приходили из дому и подвергались обсуждению на фронте. Сначала фронт на все это реагировал лишь очень слабо.Какое дело было нам, солдатам, до всеобщего избирательногоправа? Разве за это боролись мы в течение четырех долгих лет?Бандиты хотели теперь обокрасть уже павшего героя, отняв у негозадним числом ту цель, за которую он воевал и за которую сошелв могилу. Разве наши молодые полки шли во Фландрии на смерть слозунгом "да здравствует всеобщее тайное избирательное право"на устах? Нет, неправда, они шли на смерть с кличем "Дейчландубер алес" ("Германия превыше всего"). Маленькая, но все жевесьма существенная разница! Те крикуны, которые на фронтахтеперь искали всеобщего тайного избирательного права, раньше иноса не показывали на фронт. Эта партийно-политическая шваль досих пор не была известна фронту. Только очень небольшая частицаэтих господ парламентариев нюхала фронт в такое время, когдавсякий сколько-нибудь уважающий себя немец, если он только могстоять на ногах, был на фронте. Вот почему на первых порах основная масса фронтовиков былапочти совершенно невосприимчива к агитации господ Эбертов,Шейдеманов, Бартов, Либкнехтов и т. д., выставивших теперьсевер ценно новые "цели" войны. На фронте не могли понять,какое право вообще имеют эти тыловые герои опираться на войскодля захвата власти в стране. Моя личная позиция была ясна с самого начала: я ненавиделот всей души всю эту банду жалких обманщиков народа, всю шайкупартийной сволочи. Мне давно уже было ясно, что для всех этихнегодяев важно не благо народа, а благо собственного кармана. Явидел, что они готовы теперь принести в жертву весь народ и неостановятся перед тем, чтобы погубить Германию. В моих глазах

они заслуживали только веревки на шею. Идти навстречу ихпожеланиям означало выдать с головой трудящуюся массу в рукикарманных воришек. Осуществление их желаний означало гибельнации. Таково же в первый момент было настроение громадногобольшинства фронтовиков. За последнее время мы вынуждены былиоднако, констатировать, что приходящие из тылов пополнениястановятся все хуже и хуже настолько, что эти пополнения уже неусиливали старое ядро, но скорее ослабляли его боевуюспособность. Особенно плохи были пополнения молодых возрастов.Зачастую нельзя было поверить своим собственным глазам, что этосыны того же самого народа, который и в 1914 г. посылал своюмолодежь на поля Ипра. С августа и сентября разложение стало прогрессироватьособенно быстро, несмотря на то, что наступательные действияпротивника были далеко не так сильны, как в предшествовавшиемесяцы. Битвы на Сомме и во Фландрии были куда ужаснее по ихжестокости. В конце сентября моя дивизия в третий раз стояла у техсамых позиций, которые мы штурмовали в самом начале войны, ещебудучи совсем необстрелянным полком добровольцев. Какое тяжелое воспоминание. В октябре и ноябре 1914 г. мы получили здесь первое боевоекрещение. С горячей любовью в сердцах, с песнями на устах шелнаш необстрелянный полк в первый бой, как на танец.Драгоценнейшая кровь лилась рекой, а зато все мы были тогдасовершенно уверены, что мы отдаем нашу жизнь за дело свободы инезависимости родины. В июле 1917 г. мы второй раз прошли по этой ставшей длянас священной земле. Ведь в каждом из нас жила еще священнаяпамять о лучших наших друзьях и товарищах, павших здесь ещесовсем молодыми и шедших в бой за дорогую родину с улыбкой наустах. Глубоко взволнованные стояли мы, "старики", теперь убратской могилы, где все мы когда-то клялись "остаться вернымидолгу и отечеству до самой смерти". Три года назад наш полкнаступая, штурмовал эти позиции. Теперь нам приходилосьзащищать их, отступая. Целых три недели вели англичане артиллерийскую подготовкук своему наступлению во Фландрии. Перед нами как будто ожилиобразы погибших наших товарищей. Полк наш жил в ужаснойобстановке. В грязных окопах, зачастую под открытым небом мыпрятались в воронки, вырытые снарядами, в простых лощинках,ничем не прикрытых от врага, и тем не менее мы не уступали нипяди, хотя ряды наши все таяли и таяли. 31 июля 1917 г. наконецначалось английское наступление. В первые дни августа нас сменила другая часть. От нашего полка осталось только несколько рот. Медленнобрели мы по грязной дороге в тыл, больше похожие на привидения,чем на людей. В результате своего наступления англичанеотвоевали только несколько сот метров земли, сплошь изрытойгранатами. Ничего больше. И за это англичане заплатили дорогойценой. Теперь, осенью 1918 г., мы вновь уже в третий раз стоялина той же территории, которую некогда взяли штурмом. Маленькоеместечко Камин, где мы когда-то отдыхали от боев, теперь сталоареной самых ожесточенных битв. Мы дрались на той жетерритории, но сами то мы за это время стали совсем другимилюдьми. Теперь и в армии изо всех сил занимались "политикой".Ядовитая волна докатилась из тылов и сюда. Пополнения молодыхвозрастов оказались совершенно непригодными - все это шлооттуда, из дому.

В ночь с 13 на 14 октября англичане начали обстреливатьюжный участок ипрского фронта газовыми снарядами. Они пустили вход газы "желтый крест", действия которых мы еще ни разу до сихпор не испытывали на своей шкуре. Еще той же ночью мне пришлосьотведать этих газов. Вечером 13 октября мы находились на холмек югу от Вервика и там в течение нескольких часов подверглисьнепрерывному обстрелу газовыми снарядами. С небольшимиперерывами обстрел продолжался всю ночь. Около полуночи частьтоварищей выбыла из строя, некоторые из них - навсегда. Подутро я тоже стал чувствовать сильную боль, увеличивающуюся скаждой минутой. Около 7 часов утра, спотыкаясь и падая, якое-как брел на пункт. Глаза мои горели от боли. Уходя, я незабыл отметиться у начальства - в последний раз во время этойвойны. Спустя несколько часов глаза мои превратились в горящиеугли. Затем я перестал видеть. Меня отправили в госпиталь в местечко Пазевальк(Померания). Здесь пришлось мне пережить революцию!..

x x x

В воздухе давно уже носилось что-то неопределенное, ноочень противное. Кругом говорили о том, что в ближайшие неделичто-то "начнется", я только не мог себе представить, что жеименно под этим последним понимают. Мне больше всего казалось,что дело идет о стачке вроде той, какая была весной. В этовремя стали приходить дурные вести о флоте. Говорили, что тамначалось большое брожение. Мне однако думалось, что и в данномслучае мы имеем дело с продуктом фантазии небольшой кучки, чтоширокие массы моряков ничего общего с этим не имеют. Вгоспитале шло много разговоров о том, что война все же, надонадеяться, скоро кончится. Однако никто не надеялся на то, чтовойна закончится "сию минуту". Читать газеты я не был всостоянии. В ноябре всеобщее напряжение усилилось. И вот, в один из ноябрьских дней внезапно разразилосьнесчастье. На грузовиках приехали матросы и стали призывать креволюции. Их "вождями" в борьбе за "свободу, красоту идостоинство" нашего народа выступало несколько еврейскихпарней. Конечно ни один из них не был на фронте. Мое здоровье за последнее время стало несколькоулучшаться. Нестерпимая боль в глазах несколько уменьшилась.Постепенно я начал чуть-чуть видеть и мог уже различатьокружающее меня. Врачи обнадеживали, что зрение вернется ко мнев такой мере, что впоследствии я все-таки смогу найти себе туили другую работу. О том, чтобы я опять смог когда-нибудьрисовать, конечно не могло быть и речи. Как бы то ни было, ябыл на пути к выздоровлению. В этот момент и разразились всеэти ужасающие события. Сначала я еще питал надежду, что совершающаяся изменаотечеству не распространится на всю страну, а останется толькоместным явлением. В этом духе я утешал ближайших своих коллег.Эту мою надежду в особенности склонны были разделять те избаварцев, которые в это время находились вместе со мной влазарете. Их настроение тоже было далеко "не революционное". Яне мог себе представить, чтобы это безумие могло найтираспространение в Мюнхене. Я был уверен, что в Баварии чувствопреданности к уважаемой династии Вительсбахов все-таки окажетсясильнее, нежели злая воля отдельных еврейчиков. Словом, я былуверен в том, что дело ограничится только путчем во флоте и чтоэтот путч будет подавлен в течение нескольких дней.

Но вот прошло еще несколько дней, и мне с ужасом в душепришлось уже констатировать другое. Слухи становились все болеетягостными. То, что я считал только местным событием, на делеоказалось революцией, охватившей всю страну. Прибавьте к этомуеще позорные вести, пришедшие с фронта. Фронт намеревалсякапитулировать. Да можно ли было вообще представить себе хотьчто-либо даже только отдаленно похожее на этот ужас!! 10 ноября нас посетил пастор лазарета и устроил маленькуюбеседу с нами. Теперь мы узнали все. Я тоже присутствовал при этой беседе, хотя находился встрашно возбужденном состоянии. Почтенный старик весь дрожал,когда он говорил нам, что дом Гогенцоллернов должен был сложитьс себя корону, что отечество наше стало "республикой" и чтотеперь нам остается только молить всевышнего, чтобы онниспослал благословение на все эти перемены и чтобы он набудущие времена не оставил наш народ. В конце речи он счелсвоей обязанностью - по-видимому это была его внутренняяпотребность, которую он не в силах был превозмочь, - сказатьхоть несколько слов о заслугах императорского дома в Пруссии,Померании - да и во всей Германии. Тут он не смог удержаться итихо заплакал. В маленькой аудитории воцарилась глубокаятишина. Все были страшно огорчены и тронуты. Плакали, думаетсямне, все до единого человека. Оправившись, почтенный пасторпродолжал. Теперь он должен нам сообщить, что войну мывынуждены кончать, что мы потерпели окончательное поражение,что отечество наше вынуждено сдаться на милость победителей,что результат перемирия целиком будет зависеть от великодушиянаших бывших противников, что мир не может быть иным как оченьтяжелым и что, стало быть, и после заключения мира дорогомуотечеству придется пройти через ряд самых тяжких испытаний. Тутя не выдержал. Я не мог оставаться в зале собрания ни однойминуты больше. В глазах опять потемнело, и я только ощупью смогпробраться в спальню и бросился на постель. Голова горела вогне. Я зарылся с головою в подушки и одеяла. Со дня смерти своей матери я не плакал до сих пор ни разу.В дни моей юности, когда судьба была ко мне особо немилостива,это только закаляло меня. В течение долгих лет войны на моихглазах гибло немало близких товарищей и друзей, но я никогда непроронил ни одной слезы. Это показалось бы мне святотатством.Ведь эти мои дорогие друзья погибали за Германию. Когда в самыепоследние дни моего пребывания на фронте я пережил особенногорькие минуты, стойкость не покидала меня. Когда газом выеломои глаза и сначала можно было подумать, что я ослеп навеки, яна одно мгновение пал духом. Но в это время некий возмущенныйголос прогремел в мои уши: несчастный трус, ты, кажется,собираешься плакать, разве не знаешь ты, что судьба сотен исотен тысяч немецких солдат была еще хуже твоей! Это был голосмоей совести. Я подчинился неизбежному и с тупой покорностьюнес свою судьбу. Но теперь я не мог больше, я - заплакал.Теперь всякое личное горе отступило на задний план передвеликим горем нашего отечества. Итак, все было напрасно. Напрасны были все жертвы и вселишения. Напрасно терпели мы голод и жажду в течение бесконечнодолгих месяцев. Напрасно лежали мы, испытывая замирание сердца,ночами в окопах под огнем неприятеля, выполняя свой тяжкийдолг. Напрасна была гибель двух миллионов наших братьев нафронте. Не разверзнутся ли теперь братские могилы, гдепохоронены те, кто шел на верную смерть в убеждении, что отдаетсвою жизнь за дело родной страны? Не восстанут ли от вечногосна мертвецы, чтобы грозно призвать к ответу родину, котораятеперь так горько над ними надсмеялась? За это ли умиралимассами немецкие солдаты в августе и сентябре 1914 г., за это

ли пошли вслед за ними в огонь полки немецких добровольцевосенью того же года, за это ли легли 17-летние юноши на поляхФландрии, за это ли страдали немецкие матери, когда ониотрывали от сердца своих дорогих сыновей и посылали их нафронт, откуда они уже не вернулись! Для того ли приносились всеэти неисчислимые жертвы, чтобы теперь кучка жалких преступниковмогла посягнуть на судьбы нашей страны. Итак, ради этого наш немецкий солдат терпел зной и холод,голод и жажду, усталость и муку, ради этого не спал ночами исовершал бесконечные переходы по участкам фронта. Итак, радиэтого солдаты наши неделями лежали под адским огнем неприятеля,вдыхали ядовитые газы, боролись и не сдавались, не отступали нина шаг, памятуя, что они обязались отдать свою жизнь, чтобыоградить родину от вторжения неприятеля. Ведь и эти безымянныегерои бесспорно заслужили надгробный памятник, на котором былобы написано: "Странник, идущий в Германию, когда ты придешь туда, скажинашей родине, что здесь погребены те, кто сохранил верностьотечеству и преданность святому долгу". Ну, а наше отечество - чем ответило оно? Но ведь и это ещене все. Ведь мы теряли также все то хорошее, что было в прежнейГермании. Разве нет у нас долга по отношению к нашей собственнойистории? Достойны ли мы теперь даже только того, чтобы вспоминать ославе прошедших времен? Как осмелимся мы смотреть в глазабудущему. Жалкие презренные преступники! Чем больше в эти тяжкие часы я продумывал всесовершившееся, тем больше бросалась мне в лицо краска стыда,тем глубже было охватывавшее все мое существо возмущение. Чтомучительная боль глаз в сравнении с этим?! За этим последовали ужасные дни и еще более тяжелые ночи.Мне стало ясно, что все потеряно. Возлагать какие бы то ни былонадежды на милость победителя могли только круглые дураки илипреступники и лжецы. В течение всех этих ночей меня охватывалавсе большая ненависть к виновникам случившегося. Спустя несколько дней мне стала ясна моя собственнаясудьба. Теперь я только горько смеялся, вспоминая, как ещенедавно я был озабочен своим собственным будущим. Да разве несмешно было теперь и думать о том, что я буду строить красивыездания на этой обесчещенной земле. В конце концов я понял, чтосовершилось именно то, чего я так давно боялся и поверить чемумешало только чувство. Император Вильгельм II, первый из немецких государей,протянул руку примирения вождям марксизма, не подозревая, что унегодяев не может быть чести. Уже держа руку императора в своейруке, они другой рукой нащупывали кинжал. Никакое примирение с евреями невозможно. С ними возможентолько иной язык: либо - либо! Мое решение созрело. Я пришел к окончательному выводу, чтодолжен заняться политикой.

ГЛАВА VIII. НАЧАЛО МОЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Уже к концу ноября 1918 г. я вернулся в Мюнхен. По приездуя вновь отправился в помещение запасного батальона моего полка.Батальон находился уже в руках "солдатских советов". Обстановкапоказалась мне настолько противной, что я, тотчас же решил,если только возможно, уйти отсюда. С одним из самых близких мнепо фронту товарищей - его звали Эрнст Шмидт - мы отправились вТраунштейн, где и оставались до тех пор, пока солдаты были

распущены по домам. В марте 1919 г. мы опять вернулись в Мюнхен. Положение стало неудержимым. Обстановка с неизбежностьювела к дальнейшему продолжению революции. Смерть Эйснера толькоускорила ход событий и привела к советской диктатуре, т. е.лучше сказать, к временной диктатуре евреев, чего зачинщикиреволюции добивались как своей конечной цели во всей Германии. В это время в голове моей проносился один план за другим.Целыми днями думал я тяжелую думу о том, что же вообще теперьможно было предпринять. И каждый раз я приходил к трезвомувыводу, что пока я человек без имени, у меня нет даже самыхэлементарных предпосылок для какого-нибудь целесообразногодействия. О том, почему я и в эту пору не мог решитьсяпримкнуть ни к одной из существовавших партий, я скажу ниже. В ходе новой, советской, революции я впервые выступил сречью, которая вызвала недовольство Центрального совета. 27апреля 1919 г. рано утром меня попытались арестовать. Трехмолодцов, которые пришли за мною, я встретил с карабином вруках. У них не хватило духа и молодчики повернули оглобли. Спустя несколько дней после освобождения Мюнхена менякомандировали в следственную комиссию второго пехотного полка,которая должна была разобрать дела, связанные с советскимвосстанием. Это было мое первое выступление на арене чистополитической деятельности. Через несколько недель я получил приказ принять участие в"курсах", которые должны были читаться для солдат нашегоотряда. Курсы эти имели целью дать солдатам правильноепредставление о теперешнем состоянии нашего государства. Дляменя участие в курсах было ценно тем, что я получил возможностьразыскать там некоторое количество товарищей, настроенных также, как я, и вместе с ними основательно обсудить создавшеесяположение. Все мы были тогда более или менее твердо убеждены втом, что партии ноябрьских преступников (центр исоциал-демократия) ни в коем случае не спасут Германию отнадвигающейся катастрофы. Но вместе с тем нам было ясно и то,что так называемые "буржуазно-национальные" организации дажепри самых лучших желаниях не в состоянии будут поправить то,что произошло. Этим последним организациям похватало целогоряда предпосылок, без которых такая задача была им не по плечу.События затем вполне подтвердили наши тогдашние предположения. Ввиду всего этого мы начали в нашем небольшом кругуобдумывать вопрос об образовании новой партии. Основные мысли,с которыми мы тогда носились, были те самые, какие впоследствиилегли в основу программы "Немецкой рабочей партии". Самоназвание новой партии должно было обеспечить нам с самогоначала возможность ближе связаться с широкой массой. Вне этоговся работа казалась нам излишней и бесцельной. Так набрели мына мысль назвать свою партию "Социально-революционной партией".Социальные воззрения нашей новой партии действительно означалицелую революцию. Более глубокие мотивы, приведшие меня к этому решению,заключались в следующем. Я и раньше много занимался экономическими проблемами. Ноэти прежние мои занятия всегда более или менее оставались врамках изучения социальных вопросов как таковых. Позднее этирамки расширились изучением вопросов германской иностраннойполитики. Эта последняя в значительной мере была результатомнеправильной оценки хозяйственных факторов и непониманиядействительных основ, необходимых для постановки на должнуювысоту дела пропитания немецкого народа. Прежние мои взгляды исходили из того предположения, будто

капитал всегда является только продуктом труда и будто капиталкак и труд одинаково зависят от тех факторов, которыеопределяют человеческую деятельность в ту или другую сторону. Яполагал тогда, будто национальное значение капитала в том исостоит, что он целиком зависит от могущества, величия, свободысамого государства, т.е. нации. Отсюда я делал тогда тот вывод,что благодаря этой взаимозависимости капитал неизбежно долженсодействовать процветанию государства и нации, так как-де этосоответствует его собственному естественному стремлению кобогащению. Я полагал таким образом, будто собственные интересыкапитала побуждают его помогать делу свободы и независимостигосударства, другими словами - бороться за свободу, могуществои силу нации. Отсюда, казалось мне, задача государства поотношению к капиталу довольно проста и ясна: государство должнопозаботиться только о том, чтобы капитал оставался слугоюгосударства и не возомнил себя господином нации. Из такойоценки для меня вытекало два постулата: на одной стороне -сохранение жизнеспособного и национально независимогохозяйства, на другой стороне - достаточное обеспечение правтрудящихся. Раньше я не умел еще различать между чистым капиталом какпоследним продуктом творческого труда и тем капиталом,источником которого является исключительно спекуляция. Мне нехватало необходимого толчка, чтобы уяснить себе до конца этуразницу. И вот именно этот толчок дал мне один из лекторов наупомянутых курсах. Я говорю о Готфриде Федере. Впервые в своей жизни я услышал из уст последнегопринципиальную критику национального биржевого и ссудногокапитала. Сразу же после первой лекции Федера мозг мой пронзиламысль, что теперь я окончательно обрел все необходимыепредпосылки для создания новой партии.

x x x

Заслуга Федера в моих глазах заключалась в том, что он сбезжалостной последовательностью до конца разоблачилспекулятивный характер биржевого и ссудного капитала ипригвоздил к столбу его ростовщическую сущность. Его лекции вих принципиальной части были настолько правильны, что ни одиниз критиков не оспаривал теоретической верности выводовлектора. Люди только задавали себе вопрос, насколько возможнопрактическое проведение идей Федора в жизнь. Но и то, что вглазах других являлось слабой стороной федоровских лекций, вмоих глазах составляло их сильную сторону.

x x x

Задача вождя, творящего новую программу, заключается не втом, чтобы со всех сторон взвесить степень выполнимости этойпрограммы в каждый данный момент, а в том чтобы с возможнобольшей ясностью показать самую ее суть. Это значит, что такойдеятель должен больше думать о самой цели, нежели о пути к этойцели. Задача же воплощения этой цели в жизнь является задачейполитика. Первый в своем мышлении руководится преимущественноидеями вечных истин; второй в своем действии руководитсяпреимущественно соображениями практической действительности. Тут дело идет о принципиальной правильности самой идеи, ане о больших или меньших трудностях ее проведения в жизнь. Еслитворец программы заменит искания абсолютной истины поисками такназываемой "целесообразности" и соображениями "выполнимости",

его деятельность сразу перестанет быть путеводной звездой дляищущего новых путей человечества. Работа его станет тогдасеренькой и повседневной. Задача вождя, творящего программунового великого движения, заключается в том, чтобы яркообрисовать его цель. Задача же воплощения этой цели в жизньявляется задачей политика. Первый в своем мышлении руководитсяпреимущественно идеями вечных истин; второй в своем действиируководится преимущественно соображениями практическойдействительности. Величие первого лежит в плоскости абсолютнойверности своей абстрактной идее; величие второго - в плоскостиверных оценок данных фактов и правильного использованияобстановки; путеводной звездой для второго является та цель,которую показывает первый. Экзаменом для политика являетсяуспех его планов и практических шагов, другими словами, степеньпревращения в действительность его проектов и предположений.Другое дело - работа деятеля, творящего новую программу. Полноевоплощение в жизнь его программы до конца никогда не удается,ибо человеческий гений может установить вечные истины,кристаллически ясные цели и в то же время не увидеть ихокончательного торжества просто потому, что окружающийчеловеческий мир оказывается недостаточно восприимчивым к этимвеликим идеям и во всяком случае не сразу претворяет их вжизнь. В нашей жизни бывает так, что чем правильнее и величавееданная идея, тем менее возможным становится ее полноевоплощение в жизнь, поскольку ее реализация зависит от людей.Вот почему экзаменом для творца новой программы является нестепень воплощения его целей в жизнь, а степень правильностисамой идеи, степень того влияния, которое она впоследствииокажет на все развитие человечества. Если бы это было не так,тогда мы не могли бы причислить к великим людям нашей земли ниодного из основателей религий, ибо ведь известно, что ихэтические идеалы никогда не находят себе сколько-нибудь полноговоплощения в жизни. Даже религия любви на практике добиласьтолько крайне частичного воплощения в жизнь по сравнению с тем,чего хотел ее творец. И тем не менее она имеет великоеисторическое значение, поскольку дала толчок всему культурномуи нравственному развитию человечества в определенномнаправлении. Громадное различие между задачами творца программы ипрактического политика является причиной того, что мы почтиникогда не видим сочетания качеств того и другого в одном лице.Ни малейших намеков на такое сочетание мы никогда не обнаружимв особенности у тех "преуспевающих" политиков миниатюрногоформата, деятельность которых по большей части исчерпывается"искусством достигать возможного" (этой формулой, по нашемумнению чересчур скромной, Бисмарк, как известно, определилсущность политики вообще). Чем более этакий "политик" свободенот каких бы то ни было крупных идей, тем легче и во всякомслучае быстрее придут его "успехи". Проведение в жизнь тех целей, которые имеют великоезначение дня будущих времен, не обещает близкой награды крупнымлюдям, возвещающим эти цели. Широкие слои массы редко понимаютсразу эти цели. Для массы будничные вопросы, связанные с пивоми молоком, более понятны и кажутся более важными, нежелидальновидные планы будущего, которые могут осуществиться лишь стечением времени и пользу от которых почувствуют только будущиепоколения. Вот почему, чтобы не потерять симпатий сегодняшнего дня,рядовой "политик" из самолюбия, являющегося родным братомглупости, будет держаться подальше от всяких великих плановбудущего. Все успехи и все значение этаких политиковпринадлежат исключительно сегодняшнему дню. Для будущих

поколений они просто не существуют. Люди с узкими лбами малобеспокоятся по этому поводу; им достаточно сегодняшнего дня. Совсем другое - люди, выступающие творцами новойпрограммы. Их значение почти всегда - в будущем. Этихтеоретиков потому зачастую и называют "людьми не от мира сего".Если о политиках говорят, что их искусством является искусстводостигать возможного, то о творцах новых программ можносказать, что боги покровительствуют им как раз в тех случаях,когда они требуют именно невозможного. Такой теоретик долженбудет примириться с тем, что современность откажет ему впризнании. Зато, если его идеи действительно бессмертны, онпожнет великую славу у будущих поколений. Один раз в течение большой исторической эпохи можетслучиться и так, что качества творца новой программы и качествакрупного политика сочетаются в одном и том же лице. Но чемтеснее сочетаются - в этом лице оба качества, тем большиепрепятствия встретит данное лицо на своем пум, поскольку онобудет выступать на политической арене. Такой политик работаетне для того, чтобы удовлетворить меру понимания любого среднегомещанина, - такой деятель работает для воплощения в жизнь техцелей, которые пока понятны еще только немногим. Вот почемужизнь такого крупного политика протекает в обстановке горячейлюбви со стороны одних и горячей ненависти со стороны других.Протесты со стороны людей сегодняшнего дня, не понимающихвеликого значения деятельности этого человека, сливаются спризнанием других, т. е. тех, кто уже понимает, что этотдеятель работает и для будущих поколений. Чем более великое значение имеет для будущего работаданного человека, тем меньше понимают ее современники, темтруднее борьба и тем реже успех. Лишь очень немногим деятелям,всего какой-нибудь раз в течение многих столетий, улыбнетсясчастье, и они на склоне своих дней быть может увидят первыепроблески своей будущей бессмертной славы. В этих случаях переднами марафонский бег истории. По большей же части лавровыевенки возлагаются только на головы мертвых героев. К числу героев приходится отнести и тех великих борцов наэтом свете, кто, будучи не признан современниками, тем неменее, борется до конца за свои идеи и идеалы. Придет пора, иименно эти люди станут самыми дорогими людьми для своегонарода. Придет пора, и каждый сын народа будет испытыватьпотребность хотя бы задним числом загладить те грехи, которые всвое время были совершены по отношению к героическим личностям.Тогда наступит время, когда человечество, полное благодарностии преклонения перед памятью своих героев, станет изучатьвеликую работу этих деятелей день за днем, и образ этих великихлюдей будет светить всем страждущим, всем падающим духом. Говоря это, мы имеем в виду конечно не только великихгосударственных деятелей, но и всех вообще великихреформаторов. Рядом с Фридрихом Великим приходится поставитьтут и Мартина Лютера и Рихарда Вагнера. После первой же лекции Готфрида Федера "О необходимостисломить процентное рабство" я сразу же понял, что на сторонеФедора теоретическая правда и что правда эта имеет бесконечновеликое значение для всего будущего нашего народа. Строгое разделение, какое Федеp проводил между биржевымкапиталом и национальным хозяйством вообще, давало возможностьначать борьбу против интернационализации германского хозяйства,не открывая одновременно борьбы против капитала вообще какфактора, необходимого для сохранения независимого народногохозяйства. Я слишком хорошо понимал уже теперь создавшуюсяновую обстановку, чтобы не видеть, что на очереди дня стоит ужене борьба против враждебных государств, а борьба против

интернационального капитала. В лекциях Федера я сразу ухватилвеликий лозунг борьбы на целую эпоху. Позднейшие события опять показали, насколько правильнымбыло тогдашнее наше чувство. Теперь уже наши мудрые буржуазныеполитики перестали нас высмеивать; теперь уже и эти политики,поскольку они не являются сознательными лжецами, вынуждены самипризнать, что международный биржевой капитал не только былглавным виновником войны, но и теперь после окончания войныделает все возможное, чтобы превратить в ад состояние мира. С тех пор борьба против интернационального финансового иссудного капитала успела уже стать важнейшим программнымпунктом борьбы всей немецкой нации за ее экономическуюнезависимость и свободу. Что же касается возражений со стороны так называемыхпрактиков, то на них мы должны ответить следующее. Все опасения, будто борьба против "процентного рабства"приведет к каким-то ужасным экономическим последствиям,совершенно напрасны. Это ясно уже из одного того, что прежниеэкономические рецепты, предлагавшиеся нашему народу, решительнони к чему хорошему не привели. Заключения некоторых нынешнихэкспертов в вопросах нашего национального самоутверждениясильно напоминают нам мнение некоторых экспертов в давнозабытые времена. Например экспертизу баварской медицинскойколлегии по вопросу о введении железных дорог. Как известно, ниодно из страшных опасений, высказанных тогда этойвысокопросвещенной корпорацией, ни капельки не оправдалось.Люди стали преспокойно путешествовать на новых "паровых конях",не боясь головокружения; зрители, наблюдавшие ход поезда, такжеоставались невредимы; не пришлось построить, как предлагалигоспода эксперты, деревянных загородок, дабы не видно былопоезда; деревянные загородки остались только в мозгах некоторыхиз этих так называемых экспертов. Следующие поколения давно ужепозабыли обо всех этих грозных предсказаниях. Так будет и спредсказаниями некоторых современных мудрецов. Далее необходимо заметить еще следующее: каждая, дажесамая лучшая идея может стать опасной, если она возомнит себясамоцелью, в то время как она в действительности являетсятолько средством к цели. За себя же и за всех подлинныхнационал-социалистов я скажу: для нас существует только однадоктрина - народ и отечество. Мы ведем борьбу за обеспечение существования и зараспространение нашей расы и нашего народа. Мы ведем борьбу заобеспечение пропитания наших детей, за чистоту нашей крови, засвободу и независимость нашего отечества. Мы ведем борьбу зато, чтобы народ наш действительно мог выполнить ту историческуюмиссию, которая возложена на него творцом вселенной. Каждая наша мысль и каждая наша идея, вся наша наука и всенаше знание - все должно служить только этой цели. Только сэтой единственной точки зрения должны мы проверятьцелесообразность того или другого средства. В этом случаеникакая теория не сможет закостенеть, ибо в наших руках всебудет служить только жизни... Точка зрения, развитая Готфридом Федером, таким образомпобудила меня основательнее заняться этими проблемами, которыедо сих пор были мне мало знакомы. Я начал вновь усердно учиться и теперь еще больше понялдействительный смысл того, чего добивался в течение всей своейжизни еврей Карл Маркс. Только теперь я по-настоящему понялсмысл его "капитала". Только теперь я постиг до конца значениетой борьбы, какую ведет социал-демократия против нашегонационального хозяйства. Теперь мне до конца стало ясно, чтоборьба эта ставит себе единственной целью подготовить почву для

полной диктатуры интернационального финансового и биржевогокапитала.

x x x

Но лекции Федера имели еще и в другом отношении оченьважные последствия для меня. В один прекрасный день я записался к слову. Дело в том,что один из участников курсов вздумал было в длинной речивыступить на защиту евреев. Это и вызвало меня на возражения.Громадное большинство курсантов встало на мою точку зрения. Врезультате я через несколько дней получил назначение на посттак называемого офицера по просвещению в одном из тогдашнихмюнхенских полков. Дисциплина в полках в то время была еще очень слаба.Наследие солдатских советов все еще давало себя знать. Вовремена Курта Эйснера установлена была так называемая"добровольная" дисциплина. И вот теперь приходилось осторожно имедленно кончать с этим подлым наследием и восстанавливатьнастоящую военную дисциплину. Кроме того задача заключалась втом, чтобы научить новые войска думать и чувствовать в истиннопатриотическом духе. Этими двумя задачами мне и пришлосьзаняться на новом посту. С величайшей горячностью и любовью принялся я за дело.Теперь я имел наконец возможность выступать перед значительнойаудиторией. Раньше я только инстинктивно догадывался об этом,теперь же я имел случай убедиться на деле: из меня вышелоратор. Голос мой тоже поправился настолько, что по крайнеймере в сравнительно небольших залах меня было достаточнослышно. Я испытал теперь настоящее счастье. Теперь исполнилась моямечта, я мог делать полезное дело и где же - в армии! Могу сказать также, что я имел успех. Мне безусловноудалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячислушателей моих. Я пропитал свой полк национальным духом, иименно на этих путях мы восстановили воинскую дисциплину. Здесь опять таки мне удалось нащупать большое количествотоварищей, настроенных так же, как я. Впоследствии из этихлюдей вышли вернейшие солдаты нашей партии.

ГЛАВА IX. НЕМЕЦКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ

В один прекрасный день я получил от своего начальствапоручением хорошенько разузнать, что именно представляет собоюобразовавшаяся на днях какая-то "немецкая рабочая партия". Мнепередавали, что партия эта созывает на днях свое собрание и чтона нем выступит все тот же Готфрид Федер. На это собрание я идолжен был пойти, чтобы потом сделать доклад своему начальству. Что армия в те времена проявляла очень горячий интерес ковсему тому, что происходит в политических партиях, было болеечем понятно. Ведь революция дала солдатам право участвовать вполитических партиях, и этим правом теперь пользовались как разнаиболее неискушенные солдаты. Спустя некоторое время партияцентра и социал-демократия к своему собственному огорчениюубедились в том, что солдаты отворачиваются от революционныхпартий и отдают свои симпатии национальному движению и делувозрождения родины. Тогда эти господа сочли себя вынужденнымиотнять назад избирательное право у солдат и запретить имучастие в политической жизни. Если бы партия центра и марксисты не прибегли к этой мере,то уже через короткое время ноябрьский строй не существовал быбольше, а тем самым был бы положен конец и всему нашему

национальному позору. Вот почему не было ничего удивительного втом, что господа ноябрьские преступники поспешили отнять усолдат так называемые "государственные права" - так называли вовремя революции равноправие, предоставленное тогда солдатам. Вописываемое мною время жизнь армии развивалась в самую лучшуюсторону. Армия горела желанием освободить нацию от игакровопийц и лакеев Антанты. Партии центра и социал-демократииприходилось торопиться с лишением солдат избирательных прав.Это было, повторяем, с их точки зрения вполне понятно. Но ужесовершенно непонятно было то, что и так называемые"национальные" партии в свою очередь с энтузиазмом поддержалиэту меру, осуществленную ноябрьскими преступниками.Национальным партиям было и невдомек, что этим самым онипомогают парализовать то лучшее орудие национального подъема,которое было тогда в нашем распоряжении. Такое поведение этихтак называемых национальных партий еще и еще раз показало,какими жалкими доктринерами были те невиннейшие младенцы,которые стояли во главе этих партий. Эти разъедаемые старческойболезнью слои буржуазии всерьез полагали, что если отнятьизбирательное право у солдат, то наша армия вновь превратится воплот родины и станет играть ту роль, какую она играла довойны. Они совершенно не поняли, что партия центра исоциал-демократия преследуют только одну задачу - вырвать уармии ставший опасным зуб, т. е. помешать армии в дальнейшемслужить делу национального подъема. Ноябрьские преступникипрекрасно отдавали себе отчет о том, что если эта операция имудастся, то армия тем самым будет превращена в простую полициюи перестанет быть настоящим войском, способным вести подлиннуюборьбу против неприятеля. Будущее, увы, вполне подтвердило этотпрогноз. Как могли наши так называемые "национальные" политики хотьна одну минуту подумать, что здоровое развитие армии возможноиначе как на национальных началах. Это очень похоже на этихгоспод. Люди, которые во время войны были парламентариями, т.е. попросту болтунами, конечно не в состоянии были понять, чтоозначает для армии великая традиция прошлого, что означают длянее воспоминания о тех временах, когда немецкий солдат былпервым солдатом в мире. Итак, мне пришлось пойти на собрание "немецкой рабочейпартии", о которой я еще совершенно ничего не знал. Вечером отправился я в помещение мюнхенской пивной"Штернэкке", приобретшей впоследствии историческое значение. Вкомнате, которую мы впоследствии в шутку назвали "мертвецкой",я нашел 20-25 человек. Все они явно принадлежали к низшим слоямнаселения. Содержание доклада Федера было мне уже известно по еголекциям на наших курсах. Поэтому я больше разглядывал аудиториюи знакомился с обстановкой. Впечатление было неопределенное. Самое обыкновенноесобраньице, как и многие собрания в этот период. Ведь мы какраз переживали тогда то время, когда почти каждый чувствовал всебе призвание образовать какую-нибудь новую партию. Людей,недовольных старыми партиями и потерявших доверие к ним, былобольше чем достаточно. Новые ферейны плодились как грибы истоль же быстро исчезали с лица земли, почти никем незамеченные. Основатели этих обществ по большей части не имелиникакого представления о том, что это, собственно говоря,значит вырастить новую партию или тем более создать новоедвижение. Большею частью эти мыльные пузыри, как я уже говорил,лопались самым смешным образом, обнаруживая только полноеполитическое ничтожество их творцов. Просидев часа два на описываемом заседании, я начинал

приходить к выводу, что и "немецкая рабочая партия" принадлежитк этому же разряду "партий". Я был очень рад, когда Федерзакончил. С меня было довольно, и я уже собирался уходить, каквдруг было объявлено, что теперь начнется свободная дискуссия.Я решил послушать. Но и дискуссия показалась мне совершеннопустой. Внезапно однако взял слово некий "профессор", который всвоей речи стал критиковать аргументацию Федера. Послевозражений со стороны Федера (надо сказать, очень убедительных)профессор неожиданно заявил, что он готов стать "на почвуфактов", но тем не менее советует молодой партии самымнастоятельным образом, чтобы она прибавила в свою программуодин важный пункт, а именно "отделение" Баварии от "Пруссии".Ничтоже сумняшеся, сей профессор утверждал, что в этом случаеавстрийские немцы немедленно присоединятся к Баварии, что тогдаусловия мира будут куда более благоприятными для нас и т. п.вздор. Тут я не выдержал и тоже записался в число желавшихговорить. Я резко отчитал ученого профессора, и в результатемой ученый еще раньше, чем я успел закончить свою речь, удралкак собака, политая водой. Пока я говорил, меня слушали судивленными лицами. Когда я кончил и стал прощаться сприсутствующими, ко мне подбежал один из слушателей, назвалсвою фамилию (которой я кстати не смог расслышать) и сунул мнев руку какую-то книжонку, по-видимому, политическую брошюру,прося меня самым настоятельным образом, чтобы я на досугепрочитал эту вещь. Это было мне очень приятно, так как я надеялся из книжкилегче познакомиться с программой этого скучного ферейна и такимобразом избавить себя от необходимости дальнейшего посещениястоль неинтересных собраний. Внешнее впечатление, котороепроизводил давший мне брошюру человек, было довольноблагоприятно. Ясно было, что я имею дело с рабочим. Взявшиброшюрку, я ушел. В те времена я проживал еще в казарме второго пехотногополка, в малюсеньком домишке, носившем на себе еще явные следыобстрелов во время революции. Весь день я бывал занят ипроводил его главным образом или в 41-м стрелковом батальонеили на собраниях и докладах в других воинских частях. Толькопоздно ночью возвращался я в свой домишко, чтобы поспать. Уменя была привычка просыпаться очень рано, еще до пяти часовутра. В домике у меня было много мышей. И вот я частенькооставлял им корки хлеба или косточки, вокруг которых мышкиподнимали с самого раннего утра отчаянную возню. Просыпаясь, яобыкновенно лежал с открытыми глазами в постели и наблюдал игруэтих зверьков. В жизни моей мне пришлось порядочно поголодать ия очень хорошо понимал, какое большое удовольствие доставляютэти корки хлеба голодным мышатам. На завтра после описанного собрания я проснулся около пятиутра. Так как уснуть я уже больше не мог, я стал думать овчерашнем собрании. Внезапно вспенил я о брошюрке, которую мнесунули в руки. Я поискал книжечку и решил тут же прочесть ее.Это была небольшая брошюра. Автором ее был тот рабочий, которыйдал мне ее. В брошюре он описывал, каким именно путем емуудалось из хаоса марксистских и профсоюзных фраз вернуться кнациональным идеям. Отсюда и заголовок книжки: "Моеполитическое пробуждение". Начав читать, я одолел ее сразу досамого конца. Ведь книжка описывала нечто совершенноаналогичное тому, что мне самому пришлось пережить 12 летназад. Непроизвольно передо мной опять прошло в очень живойформе мое собственное прошлое. В течение дня я еще несколькораз вспомнил содержание прочитанного. Затем я стал уже былозабывать о брошюре, как вдруг через несколько дней получилоткрытку, в которой мне сообщали что я принят в члены "немецкой

рабочей партии". В открытке меня просили сообщить, как отнесусья к этому, и с этой целью приглашали на ближайшее собраниекомитета партии, которое должно состояться в ближайшую среду. Конечно я был немало удивлен таким способом "вербовки"членов в новую партию и сначала не знал, досадовать илисмеяться по этому поводу. Я ведь подумывал больше всего осоздании своей собственной партии и ни капельки не собиралсявступать в уже готовую партию. Об этом последнем не могло бытьи речи. Я совсем было уже собрался поспать письменный ответ этимгосподам, но тут победило любопытствами я решил в назначенныйдень все-таки пойти на собрание, чтобы изложить устно моимотивы. Наступила среда. Собрание назначено было в пивной"Розенбад" на Хернштрассе - очень бедный трактирчик, в которыйредко кто-либо забредал. Впрочем в 1919 г. и в более богатыхресторанах было очень голодно и неуютно. Но ресторанчика"Розенбад" я до сих пор не знал вовсе. Пройдя через плохо освещенную столовую, в которой не былони одной живой души, я нашел боковую дверь и вошел в комнатку,где должно было происходить "заседание". При плохом освещениииспорченной газовой лампы за столом сидело 4 молодых человека,в том числе и знакомый мне автор брошюры, который тотчас жерадостно приветствовал меня, произнеся несколько теплых слов вчесть нового члена "немецкой рабочей партии". Это показалось мне немножко чересчур. Но так как мнесообщили, что "главный председатель" партии придет еще толькочерез некоторое время, то я решил подождать со своимзаявлением. Наконец пришел и сам главный председатель. Это былтот самый человек, который председательствовал на собрании впивной "Штернэкке", когда докладывал Федер. Во мне опять возобладало любопытство, и я решил все-такиобождать и послушать, что будет дальше. Теперь я по крайнеймере мог узнать фамилии отдельных присутствовавших.Председателем всей партии "в общегосударственном масштабе" былгосподин Харер, мюнхенским председателем был Антон Дрекслер. Сначала высокое собрание приступило к чтению протоколапредшествовавшего заседания. По прочтении вынесли вотум довериясекретарю. Затем перешли к заслушиванию денежного отчета. Вкассе ферейна, как выяснилось, было ровным счетом 7 марок и 50пфеннигов. Заслушав отчет, опять вынесли единогласный вотумдоверия кассиру. Все это с серьезным видом заносилось впротокол. Затем первый председатель огласил составленные имответы на три письма из Киля, Дюссельдорфа и Берлина.Присутствовавшие выразили полное одобрение председателю. Затемприступили к оглашению поступивших новых писем, это были ужеизвестные нам письма из Берлина. Дюссельдорфа и Киля, по одномуиз каждого города. Содержание писем с удовлетворением былопринято к сведению. Один из ораторов произнес пространную речьо том, что письма эти явно доказывают, как быстро растут связи"немецкой рабочей партии". После этого - приступили кпродолжительному обмену мнений о том, как вообще надлежитотвечать на подобные письма. Ужасно, ужасно! Это была кружковщина самого худшего вида.И вот в этакий клуб приглашали меня вступить членом. Далееперешли к вопросу о приеме новых членов, другими словами куловлению моей высокой персоны. Я поставил несколько вопросов. Выяснилось, что у партиинет ни программы, ни одного листка, вообще ни одного печатногодокумента, нет членских билетов, нет даже несчастной печатки.Налицо была только добрая воля, горячая вера в свое дело инесколько принятых куцых тезисов.

Мне опять было не до смеха. Ведь передо мной были явныесимптомы полной беспомощности и полного недовольства всемипрежними политическими партиями, всеми их программами и всей ихдеятельностью. Нельзя было не видеть, что этих молодых людейпригнало сюда на это внешне столь смешное собрание именно то,что они всем своим существом почувствовали банкротство старыхпартий и поняли, что эти партии совершенно неспособны служитьделу возрождения немецкой нации, как равно не могут ничего датьи лично им самим. Я наскоро прочитал написанные на машинкетезисы и опять убедился, что передо мною люди, которые ещетолько ищут пути и еще не знают своей дороги. Многое в этихтезисах было совершенно запутано или неясно, о многом неговорилось вовсе, но все-таки содержание тезисов явно говорилоо том, что люди искренно ищут новых путей. Чувства этих людей были знакомы мне. Это было страстноестремление найти новые формы такого движения, котороепредставляло бы собою нечто большее, нежели партия в старомсмысле слова. Когда я вечером возвращался к себе в казарму, мое мнениеотносительно этого ферейна уже сложилось. Мне предстояло решить самый трудный вопрос в моей жизни:вступать или не вступать в этот союз. Рассудок мог подсказать только отрицательное решение, ночувство не давало мне покоя. И чем чаще я перебирал в своейголове доводы рассудка, говорившие о нелепости всего этогоклуба, тем чаще чувство возмущалось этими доводами. В течение ближайших нескольких дней я не находил себепокоя. Много раз перебирал я в своем уме все за и против.Заняться политической деятельностью я решил уже давным-давно.Что эту деятельность я должен начать в рядах нового движения,тоже было вполне ясно для меня. Не хватало только внешнеготолчка. Я не принадлежу к той породе людей, которые сегодняначинают одно дело, а завтра другое с тем, чтобы после завтраискать опять чего-нибудь нового. Хорошо зная это за собой, яименно поэтому с таким большим трудом решался вступить в"немецкую рабочую партию". Я знал, что если я вступлю в нее, тоя должен отдаться делу без остатка. Либо так - либо лучше вовсене связываться с этим предприятием. Я знал, что принимаюрешение навсегда, что сделав этот шаг, я уже отступать не буду.Вот почему это был для меня не какой-либо эпизод, не игра, асамый насущный, самый серьезный вопрос. Во мне тогда уже жилоинстинктивное отвращение к людям, которые принимаются за массудел и ни одного не кончают. Этот тип людей был мне простопротивен. Такое многоделанье казалось мне хуже всякогобезделья. Теперь сама судьба подавала мне знак. Ни к одной изсуществующих больших партий я все равно не примкнул бы - мотивыя изложу подробнее ниже. Теперь передо мною была крошечнаяорганизация несколько смешного характера, но в моих глазах онаимела то преимущество, что она еще не окостенела как"организация", а потому и представляла арену для действительносвободной деятельности отдельного лица. Тут как будтооткрывалась действительная возможность работать. И чем слабейбыло это движение, тем легче было направить его на верный путь.Тут можно было еще дать движению правильное содержание и верныецели - о чем не могло быть и речи применительно к ужесуществующим старым большим партиям. Чем пристальнее я думал о "немецкой рабочей партии", тембольше росло во мне убеждение, что, пожалуй, именно из недртакого вначале маленького движения как раз и вырастаетнациональный подъем. Во всяком случае мне было ясно, что дело

возрождения нации не может быть начато теми парламентскимиполитическими партиями, которые целиком еще находятся во властистарых представлений или даже прямо стали на почву новогопреступного режима. Для меня было ясно, что наше дело -провозгласить новое миросозерцание, а не выкинуть новыйизбирательный пароль. Невероятно тяжело было мне принять решение. От простогонамерения до превращения его в действительность - дистанцияогромного размера. Какие собственно данные были у меня лично, чтобы взять насебя такую грандиозную задачу? Что я был беден и не имел никаких средств - это было еще сполбеды. Хуже было то, что я не имел никакого имени, что япринадлежал к числу миллионов тех безымянных людей, чьерождение и смерть проходят незаметно даже для ближайшей среды.Прибавьте к этому еще те трудности, которые вытекали изнедостатка школьного образования. Так называемая "интеллигенция", как известно, всегдасмотрит сверху вниз на каждого пришельца, который не имелсчастья пройти через учебные заведения всех надлежащих степенейи "накачаться" там всеми надлежащими "знаниями". Ведьобыкновенно у нас не, спрашивают, на что годится этот человек,что он умеет делать, а спрашивают, какие учебные заведения онкончил. Для этих "образованных" людей любой пустоголовый малый,если только он обладает нужными аттестатами, представляет собоювеличину, тогда как самый талантливый молодой человек в ихглазах ничто, если ему не удалось преодолеть всю школьнуюпремудрость. Очень легко представлял я себе тогда, как встретитменя это так называемое общество. Я ошибся лишь в томотношении, что считал людей все же гораздо лучшими, нежели оник сожалению оказались в живой действительности. Исключенияконечно бывают во всех областях. Все же я в течение всей своейжизни строго различаю между людьми, действительно отмеченнымиизвестным талантом, и людьми, которые умели только почерпнутьшкольные знания. После двух дней тяжких колебаний и размышлений я наконецпришел к твердому убеждению, что надо решиться на этот шаг. Это было самое важное решение в моей жизни. Ни о каком отступлении назад конечно не было и не моглобыть речи. Я сделал заявление, что готов вступить в члены "немецкойрабочей партии" и получил временный членский билет - номерседьмой.

ГЛАВА X. ПОДЛИННЫЕ ПРИЧИНЫ ГЕРМАНСКОЙ КАТАСТРОФЫ

Глубина падения какого-либо тела всегда является меройотдаленности данного его местонахождения от первоначальногоположения, в котором оно находилось раньше. Закон этототносится также к падению целых народов и государств. Но именноввиду этого особенно большое значение получает вопрос о том, вкаком положении или, лучше сказать, на какой высоте находилсяэтот народ до начала своего падения. Только тот народ и можеточень сильно и глубоко упасть, который раньше находился наболее или менее исключительной высоте. Пережить катастрофунашей Германской империи потому так трудно для каждогоправильно мыслящего и правильно чувствующего человека, что нашепадение произошло с такой большой высоты, какую при теперешнемунижении Германии даже трудно себе представить. Уже само объединение Германии и образование Германскойимперии окружены были золотым ореолом величественных дней,оставшихся как величайшее событие в сердцах всей нации. Империя

возникла после ряда непрерывных и чудесных военных побед,явившись прямым плодом бессмертного, несравненного мужестванаших героев. Так и только так могло рисоваться возникновениеГерманской империи детям и внукам героического поколения 70-хгодов. Каждый немец понимал или чувствовал, что наша великаяГерманская империя обязана своим возникновением не мышинойвозне парламентских фракций; каждый немец сознавал или просточувствовал сердцем, что самый способ возникновения нашейимперии являл собою нечто из ряда вон выходящее. Не подбесцветной сенью парламента с его скучными словесными дуэлями,а под грохот пушек на фронтах немецких армий, окруживших совсех сторон Париж, родилось решение, принятое единодушно всеминемцами, начиная от королей и кончая простым сыном народа, -образовать на будущие времена одну единую империю и возложитьна голову прусского короля имперскую корону, символизирующуюэто братское единство. Это был не результат каких-нибудь жалкихинтриг. И не дезертиры, не тыловые герои выступили в ролиоснователей бисмарковской империи. Империю создали наши славныеполки на фронте. Уже та обстановка, в которой рождалась наша империя и вкоторой она получала первое боевое крещение, окружала ееореолом великой исторической славы, редко выпадавшей на долюдаже самым старым из государств. А какой изумительный подъем начался в нашей страненепосредственно после провозглашения единства Германии! Завоеванная нами на полях войны полная национальнаянезависимость обеспечивала нам также кусок хлеба для всех ивнутри страны. Быстро росло народонаселение страны, быстроросли ее земные богатства. Честь государства, а вместе с тем ичесть всего народа находилась теперь под славной защитойизумительной армии, весь облик которой самым разительнымобразом отличался от того, что было у нас до объединения. И что же? Падение, которое испытали после мировой войнынаше государство и наш народ, настолько глубоко, что людитеперь с громадным трудом могут себе представить, на какойвысоте находилась раньше наша страна. Так велики нынешниеунижения, так жалко нынешнее положение страны, что в сравнениис ними старое положение кажется какой-то чудесной сказкой, илюди с трудом верят, что эта сказка некогда являлась былью. Вспоминая это прекрасное старое, люди зачастую настолькоослеплены этими чудесными воспоминаниями, что забывают спроситьсебя о том, каковы же были причины этой чудовищной катастрофы.Ведь ясно же, что причины катастрофы были где-то заложеныраньше. Сказанное относится конечно только к тем немцам, длякоторых Германия всегда была чем-то побольше, нежели простойтерриторией для жратвы, чем-то побольше, чем местом, где можнобыло хорошо зарабатывать и тратить деньги. Все это говорим мыне для тех, для которых нынешнее унижение Германии - тольковоплощение их давнишней мечты, а для тех, кто действительновоспринимает нынешнее положение родины, как катастрофу. Симптомы катастрофы были заложены еще в отдаленномпрошлом, но лишь немногие тогда отдавали себе хоть какой-нибудьотчет в значении этих симптомов. Понять это теперь необходимо более, чем когда бы то нибыло. Чтобы излечить какую-либо болезнь, надо сначала понять,каковы ее возбудители. То же самое относится и к лечениюполитических болезней. Внешнюю форму заболевания мы всегдазамечаем гораздо легче, нежели ее подлинную причину, ибо формабросается в глаза. Есть много людей, которые благодаря этомувообще неспособны видеть что-либо другое кроме внешней формы.Такие люди зачастую смешивают причину болезни с формами ее

проявления, а иногда и вовсе отрицают наличие какой-либопричины. Так и теперь очень многие среди нас объясняюткатастрофу Германии прежде всего общехозяйственной нуждой ивытекающими из нее последствиями. Ведь почти каждому из насприходится лично на себе испытывать результаты экономическойнужды. Это становится достаточным основанием для того, чтобыименно в экономической нужде видеть главную причину всегослучившегося. В гораздо меньшей мере широкие круги населениясклонны видеть причины катастрофы в политических,общекультурных, нравственно-моральных факторах. Многимотказываются тут служить чувство и разум. Что так думают широкие массы, это еще с полбеды. Но то,что и в кругах немецкой интеллигенции германская катастрофаобъясняется прежде всего "экономическими факторами", это ужеочень плохо. Такой диагноз приводит к тому, что и лечения ищуттолько в хозяйственной сфере, чем и объясняется тообстоятельство, что до сих пор мы не можем констатировать даженачала выздоровления. Лишь тогда мы поймем подлинные причинынаших теперешних несчастий и лишь тогда мы найдемдействительные средства для лечения болезни, когда мы поймем,что и здесь экономическим факторам принадлежит только вторая,даже третья роль, между тем как первая роль принадлежитфакторам политическим, нравственно-моральным, факторам крови. Вопрос о подлинных причинах германской катастрофы имеетпоэтому решающее значение для такого политического движения,которое ставит себе главной целью преодоление катастрофы. Приступая к изысканию причин нашей катастрофы, заложенныхв прошлом Германии, надо особенно остерегаться смешивать теявления, которые больше всего бросаются в глаза, с факторами,имеющими более глубокое значение. Наиболее легкое и вместе с тем наиболее распространенноеобъяснение наших теперешних несчастий сводится к тому, что-депричиной катастрофы является проигранная война. Многие верят в это нелепое объяснение совершенно всерьез.Но в устах еще большего количества людей такое объяснениеявляется только сознательной ложью. Это последнее относитсяпрежде всего к тем, кто ныне находится у власти и наживается нанынешних порядках. Разве не господа вожди революции доказывалиранее, как дважды два четыре народу, что как раз ему-то ибезразлично, как именно закончится данная война? Разве некричали они на всех перекрестках, что только "крупныекапиталисты" заинтересованы в победе на фронтах, а вовсе негерманский народ и тем более не германский рабочий? Разве этиапостолы мира не утверждали прямо противоположное: что толькопоражение германского "милитаризма" обеспечит германскомународу небывалый подъем и процветание? Разве именно в этихкругах не пели дифирамбов доброте Антанты и не взваливали всювину за кровавую бойню исключительно на Германию? Ведь все этоможно было делать, только предварительно объяснив, что военноепоражение Германии никаких особо тяжелых последствий для нациииметь не может. Ведь и всю революцию эти господа проводили подтем лозунгам, что, помешав победе Германии на фронте, революциятем самым поведет германский народ навстречу еще небывалойсвобода и независимости. Разве не так все это было, о жалкие, лживые субъекты!Нужно обладать поистине безграничной еврейской наглостью, чтобытеперь придти и сказать, что причина германской катастрофылежит в поражениях на фронте, - после того как центральныйорган партии народной измены, берлинский "Форвертс", черным побелому писал в 1918 г., что германский народ теперь не хочет,чтобы его войска на фронтах одерживали новые победы. И вот теперь приходят эти же самые люди и заявляют, что

причина германской катастрофы - в проигранной войне. Пререкаться с такими сознательными лжецами - дело, конечносовершенно бесполезное. Я не стал бы терять на это ни однойминуты, если бы это нелепое "объяснение" не стало достояниембольшого числа мало разбирающихся людей, которые бессмысленноповторяют его без всякого злого умысла. Да эти строки крометого пригодятся для наших людей, которым зачастую приходитсяиметь дело с такими прожженными противниками, которые готовытут же на глазах у честной публики искажать каждое наше слово. Когда нам говорят, что подлинной причиной германскойкатастрофы является проигранная война, мы должны ответить наэто следующим образом. Конечно наше военное поражение оказало ужасающее влияниена все будущее нашего отечества; однако потерянная война былане причиной, а сама была только следствием целого ряда причин,приведших Германию к катастрофе. Каждому человеку, способномудумать, каждому немцу, обладавшему доброй волей, было конечноясно с самого начала, что несчастливый исход войны, котораявелась не на жизнь, а на смерть, неизбежно должен был привестик самым тяжелым последствиям для нас. К сожалению однако, срединас было много таких, которые либо вовремя не поняли этого,либо рассудку вопреки отрицали эту истину и спорили против нее.Среди этих последних были и такие, которые лишь очень позднопоняли значение катастрофы, соучастниками которой они были.Втайне они сами раньше желали поражения Германии и лишь затемслишком поздно увидели, до каких размеров дошло зло. Вот гденадо искать действительных виновников катастрофы, теперьвнезапно принявшихся утверждать, что единственная причинанесчастья - проигранная война. Проигрыш войны был толькорезультатом их собственной преступной деятельности, а вовсе нерезультатом "плохого" руководства, как утверждают эти господатеперь. В лагере противников Германии тоже были не одни трусы.Их солдаты также умели умирать. Число солдат противного лагеряс первого же дня превосходило число наших собственных солдат.Что касается технического вооружения, то в полном распоряжениинаших противников находились арсеналы всего мира. И если тем неменее в течение четырех долгих лет мы одерживали блестящиепобеды над всем миром, то это нельзя объяснять только героизмомнаших солдат и превосходством нашей "организации"; нет, этообъяснялось также и качествами нашего военного руководства -чего не решались отрицать и сами противники. Дело организации,дело руководства в немецких армиях было поставлено на такуюнедосягаемую высоту, какой до сих пор не видел мир. В этойобласти мы достигли предела человечески возможного вообще. Что такая армия могла потерпеть поражение, заложено в техпреступлениях, которые были совершены. Поражение наших армийявляется не причиной теперешних наших несчастий, а лишьрезультатом совершавшихся преступлений. Но, разумеется,поражение наших армий не могло не иметь одним из своихпоследствий дальнейшего ухудшения нашего положения,превратившегося затем в катастрофу. Что это именно так, видноиз следующего. Разве каждое военное поражение всегда непременноприводило к надлому нации и государства? С каких это пор такиерезультаты неизбежно сопутствовали всякой проиграннойвойне? Да разве в истории всегда бывало так, что от однойпроигранной войны нации непременно погибали? Ответить на это можно совсем коротко: лишь тот народпогибал, проиграв войну, для которого военное поражение бывалорасплатой за внутреннюю гнилость, трусость, бесхарактерность,словом, за потерю собственного достоинства. В других случаяхвоенное поражение скорее давало толчок к новому великомуподъему, а вовсе не становилось надгробным памятником на могиле

данного народа. В истории мы найдем бесконечное число примеров,подтверждающих правильность сказанного. Наше поражение в мировой войне к сожалению, было отнюдь ненезаслуженной катастрофой, а увы, заслуженным наказанием состороны вечного провидения. К нашему горю мы более чемзаслужили это поражение. Потеря войны является только одним изнаиболее бросающихся в глаза симптомов нашей деградации в целомряде таких симптомов, которые только менее видны простомуглазу. Отрицать это могут лишь те, кто хочет прятать голову подкрыло. Достаточно только обратить внимание на то, какие явлениясопутствовали нашему военному поражению. Разве во многих кругахмы не могли констатировать откровенно бесстыдных восторгов поповоду этого несчастья, постигшего нашу родину? Разве что-либоподобное было бы вообще возможно, если бы всем своим поведениеммы не заслужили этого ужасного несчастья. Разве не было ихудшего: разве не находились люди, которые прямо хвасталисьтем, что своей "работой" им удалось наконец поколебать нашфронт. Ведь все это делали не французы, не англичане, нет, нет,этим позором покрывали свои головы подлинные немцы! Разве незаслужили мы тех несчастий, которые обрушились на нашу голову?Мало того: разве после всего совершившегося не приняли мы ещена себя открыто вину за само возникновение войны и разве несделали мы это, ясно сознавая, что в действительности вина былавовсе не на нашей стороне? Нет и тысячу раз нет. Уже по одному тому, как воспринялнемецкий народ наше военное поражение, совершенно ясно, чтопричины катастрофы Германии следует искать вовсе не в потеретех или других позиций на фронте к концу войны, вовсе не внеудаче нашего последнего наступления и т.п. Если бы в самомделе причина была в том, что сама наша армия надломилась, еслибы несчастья родины вызваны были только поражением на фронте, -тогда германский народ и к самому факту поражения отнесся бысовершенно по-иному. Тогда народ наш встретил бы весть опоражении с тяжелым горем, со стиснутыми зубами; тогда сердцанаши преисполнились бы еще большей ненависти и ожесточенияпротив внешнего врага, которому злая судьбина обеспечила победунад нами; тогда наша нация по примеру римского сената поспешилабы навстречу побитым дивизиям, чтобы просить их не впадать вотчаяние, а продолжать верить в звезду нашей нации. Тогда мысумели бы сохранить чувство благодарности к героической, хотя ипобежденной армии, и мы сумели бы встретить ее ссоответствующим выражением благодарности за понесенные жертвы.Тогда и сама капитуляция перед противником произошла бы всовершенно другой обстановке. Если бы разум и подсказал, чтоподписать капитуляцию необходимо, то сердцем мы готовились быуже к предстоящему новому подъему. Вот как воспринято было бы военное поражение, если бы делошло только о том, что нам изменило счастье на фронтах. Тогданикто не посмел бы смеяться и плясать по поводу случившегося,тогда никто не хвастался бы своей трусостью, не объявлял быпоражение чем-то хорошим, никто не издевался бы над армией иникто не посмел бы вываливать в грязи знамена и кокарды нашихполков. Тогда у нас не могли бы разыграться те ужасы, которыепозволили английскому офицеру полковнику Репингтонупрезрительно сказать, что "из каждых трех немцев по крайнеймере один является изменником". Нет, тогда волна измены неприобрела бы такой чудовищной силы; никогда дело не дошло бы дотого, что в течение пяти лет изо дня в день уважение к нам состороны других народов неизменно падало. Из одного этого достаточно ясно, насколько лживым является

утверждение, будто причиной германской катастрофы былапотерянная война. Нет и нет! Наш крах на фронте сам по себе былтолько результатом целого ряда болезней, постигших немецкуюнацию еще до начала войны. Военное поражение явилось толькопервым, до очевидности бесспорным внешним подтверждением того,что Германия уже давно заболела. Сама же болезнь заключалась вяде морального разложения, в ослаблении инстинктасамосохранения, во всей той внутренней слабости, во всех техразнообразных недомоганиях, которые давно уже подтачивали весьфундамент государства. Ответственность за проигранную войну попытались взвалитьна генерала Людендорфа. Тут уже приходится прямо сказать: нужнався бессовестность евреев и весь медный лоб марксистов, чтобыосмелиться взваливать ответственность как раз на того человека,который один только во всей Германии с величайшим напряжениемсил, с почти нечеловеческой энергией боролся за то, чтобыспасти Германию от позора, унижений и катастрофы. Но евреи имарксисты знали, что они делали. Напав на Людендорфа, они темсамым парализовали возможное нападение со стороны Людендорфа наних самих, ибо один Людендорф мог стать для них самым опаснымобвинителем, у него одного были все данные для того, чтобы суспехом разоблачить предателей. Вот почему изменники и спешиливырвать из рук Людендорфа его моральное орудие. Эти господа исходили из того правильного расчета, что чемчудовищнее солжешь, тем скорей тебе поверят. Рядовые людискорее верят большой лжи, нежели маленькой. Это соответствуетих примитивной душе. Они знают, что в малом они и сами способнысолгать, ну а уж очень сильно солгать они, пожалуй,постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову.Вот почему масса не может себе представить, чтобы и другие былиспособны на слишком уж чудовищную ложь, на слишком ужбессовестное извращение фактов. И даже когда им разъяснят, чтодело идет о лжи чудовищных размеров, они все еще будутпродолжать сомневаться и склонны будут считать, что вероятновсе-таки здесь есть доля истины. Вот почему виртуозы лжи ицелые партии, построенные исключительно на лжи, всегдаприбегают именно к этому методу. Лжецы эти прекрасно знают этосвойство массы. Солги только посильней - что-нибудь от твоейлжи да останется. Ну, а известно, что виртуозами из виртуозов по части лживо все времена были евреи. Ведь уже само существование евреевпостроено на той большой лжи, будто евреи представляют собою нерасу, а только религиозную общину. Недаром же один из самыхвеликих людей, которых знала наша история, навсегда заклеймилевреев, сказав о них, что они являются "великими мастерамилжи". Кто этого не понимает или кто этому не хочет поверить,тот неспособен бороться за торжество правды на земле. Теперь немецкому народу, пожалуй, приходится ещерадоваться тому, что разъедавшая его организм невыявленная, ноизнурительная болезнь в 1918-1919 г., прорвалась наружу в формебурной катастрофы. Не случись этого, наша нация шла бынавстречу гибели, быть может, более медленно, но верно. Болезньприобрела бы хронический характер; между тем теперь, принявтакие острые формы, она по крайней мере бросается в глаза всем,и внимание лучшей части народа приковано к необходимостилечения ее. Не случайно то, что человек легче справился счумой, нежели с туберкулезом. Чума проявляется в страшной,чрезвычайно пугающей и отталкивающей человека форме; туберкулез- в гораздо менее отталкивающей, но не менее опасной формеизнурительной болезни. Чума внушает человеку великий ужас,туберкулез же ввергает его в постепенное безразличие. Врезультате получается то, что на борьбу с чумой человек

бросается с безудержной энергией, а борьбу с туберкулезом ведетв сущности лишь очень слабыми средствами. Так и случилось, чточуму человек поборол, а туберкулез поборол самого человека. То же можно сказать и относительно заболеваний целыхнародных организмов. Если заболевание не принимаеткатастрофического характера, человек постепенно привыкает кнему, а общество со временем все таки погибает. При такойситуации приходится считать прямо счастьем, когда процессмедленного гниения внезапно сменяется бурным проявлениемболезни настолько, что народ по крайней мере сразу отдает себеотчет в том, как опасно его положение. В этом и заключается,можно сказать, благодетельное значение катастрофического путиразвития. При прочих равных условиях катастрофа может статьисходным пунктом преодоления болезни. Но и в этом последнем случае для того, чтобы приступить куспешному лечению болезни, надо прежде всего правильно понятьисточник ее. Правильно различить возбудителя болезни и породившие егопричины и в этом случае является важнейшим делом. Но провестиэто различие будет тем труднее, чем дольше микробы болезнипребывают уже в народном организме, ибо при длительностипребывания их в организме больной привыкает к ним и начинаетсчитать их естественной составной частью своего тела. Естьтакие безусловно вредные яды, к которым однако организм легкопривыкает настолько, что перестает считать их "чуждыми" себе иначинает видеть в них необходимую принадлежность народногоорганизма. Он привыкает к ним настолько, что во всяком случаевидит в них зло неизбежное и перестает даже помышлять о том,что надо бы найти возбудителя болезни и покончить с ним. Так и у нас уже задолго до начала мировой войны организмразъедался известным ядом, и в то же время к этому ядунастолько привыкли, что решительно никто - разве только заотдельными исключениями - не заботился выявить возбудителяболезни и побороть его. В виде исключения люди иногдазадумывались только над болезненными явлениями в областиэкономической жизни. Ненормальности в этой сфере иногда ещепривлекали к себе внимание, но в целом ряде других областей мыпроходили совершенно спокойно мимо ненормальностей. А между тем уже и тогда налицо было немало симптомовупадка, над которыми следовало задуматься очень серьезно.

x x x

Что касается ненормальностей экономического порядка, тотут приходится отметить следующее: Бурный рост народонаселения в нашем государстве выдвигалуже до начала войны проблему достаточного пропитания Германии иставил эту проблему в центре всех наших политических иэкономических задач. У нашего государства, к сожалению, нехватило решимости стать на единственно правильный путьразрешения этой проблемы. Нашим государственным деятелямказалось, что им удалось изобрести более легкий и дешевый путьк цели. Наш отказ от политики завоевания новых земель в Европеи избранная нами вместо этого безумная политика так называемогомирного экономического завоевания земли неизбежно должны былипривести к вредной политике безграничной индустриализации. Первым и очень тяжким последствием этой политики быловызванное ею ослабление крестьянства. В той самой мере, в какойтаяло крестьянское сословие, в этой же мере неудержимовозрастала численность городского пролетариата. В конце концовутеряно было всякое равновесие. К этому прибавился рост неравенства - резкая разница между

богатством и бедностью. Нищета и изобилие жили теперь в такойнепосредственной близости друг к другу, что результатынеизбежно должны были быть печальные. Нужда и частаябезработица начали играть человеком, усиливая недовольство иозлобление в рядах бедняков. Результатом всего этого былоусиление политического раскола между классами. Несмотря на то,что страна переживала эпоху экономического расцвета,недовольство кругом становилось все больше и глубже. В концеконцов всюду утвердилось убеждение, что "долго так продолжатьсяне может". И в то же время люди совершенно не представлялисебе, что же надо и что можно сделать для того, чтобыпеременить все это. Налицо были типичные симптомы глубочайшего недовольства,которое обыкновенно на первых порах так и проявляется. Еще гораздо хуже были другие симптомы, тоже вытекавшие изтого, что экономическому фактору было придано чрезмерноезначение. Поскольку хозяйство становилось владыкой государства,поскольку деньги неизбежно становились главным божеством, передкоторым все и вся падало ниц. Старые небесные боги все большесдавались в архив; теперь фимиам воскурялся только единомубогу-мамане. Началось вырождение худшего вида - вырождение темболее опасное, что нация шла навстречу эпохе, сопряженной свеличайшими опасностями и требующей от сынов ее именногероизма. Становилось ясно, что Германия идет навстречу томудню, когда только силою меча она сможет обеспечить себе кусокхлеба и "мирный хозяйственный труд". Власть денег была, увы, санкционирована и той инстанцией,которая, казалось бы, больше всех должна была восстать противнее: его величество германский император стал втягивать ворбиту финансового капитала также высшее дворянство, чтоконечно могло иметь только самые несчастливые последствия. ВинуВильгельма II несколько смягчало то обстоятельство, что этойопасности не замечал и сам Бисмарк. Благодаря втягиваниювысшего дворянства в круговорот финансового капитала идеальныедобродетели на деле подчинялись влиянию силы денег. Было ясно,что раз ставши на этот путь, военная аристократия в кратчайшийсрок должна будет отступить на задний план перед финансовойаристократией. Денежные операции удаются легче, нежели военныеоперации на полях битвы. Истинного героя, истинногогосударственного деятеля вовсе не так уже прельщало придти втесное соприкосновение с еврейскими банкирами. Награды иотличия за воинские подвиги стали очень дешевы. Истинный воинпредпочитал теперь отказываться от таких наград. Да и с точкизрения чистоты крови этот процесс также имел глубоко печальныепоследствия. Дворянство постепенно лишалось и чисто расовыхпредпосылок своего существования. Значительная частьблагородного дворянства теперь скорее заслуживала эпитета:"неблагородное дворянство". Постепенное исчезновение прав личной собственности исистематический переход всего хозяйства в собственностьакционерных обществ представляли собою грозный симптомэкономического упадка. Этим самым всякий труд целиком становился объектомспекуляции со стороны бессовестных ростовщиков. Отделениесобственности от труда принимало самые острые формы. Теперьпраздник был на улице, биржи. Биржевики торжествовали своюпобеду и медленно, но неуклонно забирали в свои руки всю жизньстраны, все дело контроля над судьбами нации. Уже до начала мировой войны через посредство акционерныхобществ все германское хозяйство все более подпадало подконтроль интернационального капитала. Часть германской

индустрии делала правда серьезные усилия, чтобы уйти от этойсудьбы, но в конце концов и она пала жертвой объединенногонатиска со стороны алчного финансового капитала, ведшего всюсвою борьбу с помощью преданного ему друга - марксизма. Долгая война, которая велась против германской "тяжелойиндустрии", была только началом подчинения всего германскогохозяйства интернациональному контролю. К этому подчинению ссамого начала стремился марксизм. Но только с победой революциив 1918-1919 гг. марксизм окончательно достиг этой своей цели.Сейчас, когда я пишу эти строки, интернациональный финансовыйкапитал одержал еще одну победу: он подчинил себе такжегерманские железные дороги. "Международная" социал-демократиятем самым видит осуществленной еще одну из своих целей. Насколько чрезмерное значение стали придавать у насфактору экономики и насколько въелся этот предрассудок всознание немецкого народа, можно судить хотя бы потому, что ипо окончании мировой войны господин Стиннес, один из самыхвыдающихся представителей немецкой промышленности и торговли,смог выступить с открытым заявлением, что спасти Германиюможет-де только одна экономика как таковая. Этот вздорпроповедовался как раз в такой момент, когда Франция напримервидела главнейшую задачу в том, чтобы перестроить делопреподавания в своих школах в гуманитарном духе и решительнобороться против той ошибочной мысли, будто судьбы народа игосударства зависят не от вечных идеальных ценностей, а отфакторов экономики. Изречение Стиннеса принесло огромный вред.Оно было подхвачено с изумительной быстротой и использованобыло самым бессовестным образом теми шарлатанами иневежественными знахарями, которых германская революциявыдвинула на посты вершителей судеб нашей родины.

x x x

Одним из худших симптомов распада в довоенной Германиибыла та половинчатость, которая охватывала тогда все и вся.Половинчатость всегда является результатом собственнойнеуверенности в том или другом деле, а также вытекающей отсюдаили из каких-либо других причин трусости. Эту болезнь мы питаливсей нашей постановкой дела воспитания. Дело воспитания в Германии отличалось и до войны рядомкрупнейших слабостей. Воспитание было поставлено у насчрезвычайно односторонне и подготовляло человека только к тому,чтобы он многое "знал", а не к тому, чтобы он "умел". Ещеменьше внимания у нас обращалось на выработку характерачеловека, поскольку вообще характер можно вырабатывать. Совсеммало заботились у нас о выработке чувства ответственности и ужвовсе не заботились о воспитании воли и решимости. В результатеу нас получались не сильные натуры, а чрезмерно разносторонние"всезнайки" каковыми нас, немцев, больше всего и привыклисчитать в довоенную эпоху. Немца любили за то, что его можноупотребить на всякое дело, но его очень мало уважали именно заслабоволие. Ведь недаром немец легче всех других растворялсясреди иных народов, теряя связь со своей нацией и со своимотечеством. Наша замечательная поговорка "с одной шапочкой вруке ты пройдешь по всей стране" достаточно говорит сама засебя. Эта наша покорность была особенно вредна, посколькупредопределяла и взаимоотношения между подданными и ихмонархом. Форма требовала, чтобы немец беспрекословно одобрялвсе, что соизволит вымолвить его Величество, и решительноникогда и ни в чем не мог ему возразить. Но именно тут всегобольше не хватало нам чувства гражданского достоинства. Именно

в результате недостатка этого чувства впоследствии и погибламонархия как институт. Ни к чему хорошему сервилизм привести не мог. Только дляльстецов и блюдолизов, только для всех этих вырождающихсясубъектов такое сервильное отношение к своему монарху моглобыть приятно. Честным и стойким душам это не могло нравиться ине нравилось. Вся эта "всеподданнейшая" мелкота в любую минутуготовая ползать на коленях перед своим монархом и расточителемблаг, проявляла невероятную наглость и развязность в отношениивсего остального мира, особенно когда эти субъекты моглиизображать из себя монополистов монархических чувств, а всехостальных грешников и мытарей изображать противниками монархии.Такие черви ползучие - будь то выходцы из дворянского сословияили из каких-либо других сословий - внушали только отвращение ина деле причиняли большой ущерб самой монархии. Ясно как божийдень, что такие люди в действительности являются толькомогильщиками монархии и причиняют глубочайший вред особенносамой идее монархии. Да иначе и быть не может. Человек,действительно способный бороться за свое дело, никогда не будетльстецом и пресмыкающимся. Если кто является искреннимсторонником монархического режима, он будет ему предан всейдушой и готов будет принести любую жертву этому режиму. Нотакой человек не станет на всех перекрестках кричать о своейпреданности монархии, как это любят делать господадемократические "друзья" монархического строя. Такой человек,если понадобится, будет считать своим долгом открытопредупредить своего монарха о той или другой опасности и вообщене сочтет недопустимым оказать то или другое воздействие нарешение монарха. Искренний монархист ни в коем случае не можетстать на ту точку зрения, что его величеству монарху можноделать просто все, что ему заблагорассудится даже в техслучаях, когда от этого проистекут явно худые последствия.Искренний монархист сочтет своим долгом в таком случае взятьпод свою защиту монархию против самого монарха. Если быинститут монархии всецело зависел только от личности монарха,тогда монархический режим пришлось бы считать худшим измыслимых режимов. Ибо надо открыто признать, что лишь в оченьредких случаях монархи являются действительно выдающимисямудрецами и образцами сильных характеров. Сколько бы нипытались представлять дело так, что все до единого монархиявляются выдающимися личностями, этому поверить невозможно.Этому поверят быть может только профессиональные льстецы, нолюди честные, т. е. люди наиболее ценные для государства, снегодованием отвергнут такую версию. Для людей честных историяостается историей, а правда - правдой, даже и в тех случаях,когда дело идет о монархах. Нет, сочетание в одном лицевеликого монарха и великого человека бывает в истории настолькоредко, что народы должны считать себя уже счастливыми, еслиснисходительная судьба посылает им монарха хотя бы толькосредних личных качеств. Таким образом ясно, что великоезначение монархической идеи вовсе не заложено в самой личностимонарха - кроме тех исключительных случаев, когда небесапосылают человечеству такого гениального героя, каким былФридрих Великий, или такого мудрого вождя, каким был ВильгельмI. Но это бывает не чаще, чем раз в столетие. Во всех жеостальных случаях приходится констатировать, что силамонархического режима заключается не в личности монарха, а видее монархии. Тем самым и роль самого монарха становитсятолько служебной. Сам монарх является в этих случаях толькоколесиком общего механизма и всей своей ролью обязан самомумеханизму. И сам монарх в этих случаях обязан подчинить своидействия высшим целям. Действительным "монархистом" явится не

тот, кто станет молча смотреть, как тот или другой монархдействует в ущерб этим высшим целям, но тот, кто сочтет своимдолгом сделать все возможное, чтобы это было избегнуто. Если быв самом деле согласиться, что идея монархизма целикомисчерпывается "священной" личностью монарха, тогда мы попали быв такое положение, что даже сумасшедшего монарха никогда нельзябыло бы сместить. Об этом необходимо сказать теперь вслух, ибо в последнеевремя вновь исподтишка начинают действовать некоторые из техфакторов, которые в свое время немало сделали, чтобы погубитьмонархию. Притворяясь наивными, некоторые господа с ясным лбомклянутся именем "своего короля", совершенно позабывая, чтоименно они в критическую минуту дезертировали из лагерямонархии самым постыдным образом. Мало того, эти господа имеютеще наглость объявлять теперь плохим немцем всякого, кто несклонен петь с ними в один голос. А кто такие эти нынешниегерои? Это те самые трусливые зайцы, которые в 1918 г.разбегались толпами при виде красной повязки. В этот момент онипреспокойно предоставили "своего" короля собственной участи, асами поспешили сменить мечи на уличные тросточки, повязать себешею нейтральными галстуками и сделать все другие манипуляции,необходимые для того, чтобы можно было нырнуть в массу вкачестве "мирных граждан". Эти храбрые борцы за монархиюисчезли тогда с поверхности в одну минуту. А вот теперь, когдапод влиянием деятельности других людей революционные буриулеглись, когда опять стало безопасным провозглашать здравицыза "своего" короля, теперь эти "слуги и советчики" короны опятьне прочь поднять голову. Теперь они опять с нетерпением ожидаютмомента, когда можно будет вновь добраться до теплых местечек.Теперь преданность монархии опять прет из них во всю. Теперьони опять полны энергии, вероятно, до того момента, когда вновьпокажется на горизонте первая красная повязка. Тогда эти трусыопять разбегутся как мыши, заслышавши кота. Если бы сами монархи не были повинны в том, что такиенравы могли создаться, мы могли бы только выразить им участиепо поводу того, что их нынешние "преданные слуги" являют собоюстоль жалкие фигуры. Пусть же хоть теперь бывшие монархиотдадут себе отчет в том, что с этакими рыцарями можно легкопотерять трон, но никогда на завоюешь трона... Это ханжество было только одним из логических выводов,вытекавших из всей постановки у нас дела воспитания. В этом пункте минусы нашего воспитания сказались только внаиболее ужасающей форме. Только благодаря всему нашему строювоспитания такие жалкие люди могли играть крупную роль при всехдворах, на деле постепенно подтачивая основы монархии. Когдавпоследствии рухнуло все здание, их как ветром сдунуло. Вполнеестественно: льстецы и лизоблюды никогда не склонны отдать своюжизнь за дело монархии. Если сами монархи этого вовремя непоняли и если они и сейчас принципиально не хотят этого понять,то тем хуже для них самих.

x x x

В результате неправильной постановки дела воспитаниянеизбежно должна была получиться недостаточная развитостьчувства ответственности, а отсюда - неумение как следуетставить и разрешать основные проблемы жизненной важности. Первопричина этой болезни заложена у нас в значительноймере в парламентском режиме - недаром этот режим являетсявоплощением безответственности в ее чистом виде. К сожалениюоднако, болезнь эта постепенно проникла во все поры нашей жизнии больше всего во все поры нашей государственной жизни. Всюду и

везде люди избегали ответственности и охотнее всегоостанавливались поэтому на полумерах и полурешениях. Мераличной ответственности за принимаемые решения становилась всеболее микроскопической. Достаточно только припомнить, какую позицию занимали изанимают отдельные наши правительства по отношению к целомуряду в высшей степени вредных явлений общественной жизни.Припомните это, и вам сразу станет ясно, к каким ужаснымрезультатам приводит эта всеобщая половинчатость, эта боязньперед ответственностью. Возьму только несколько примеров из числа многих. Прессупринято называть, как известно, "великой державой". Особеннолюбят этот эпитет в журналистских кругах. И действительно,значение печати поистине огромно. Роль печати переоценитьневозможно. Ведь именно на долю печати выпадает продолжениевоспитания людей уже в зрелом возрасте. Читателей нашей прессы в общем и целом можно подразделитьна три группы: во-первых, те, кто верит всему, что читает; во-вторых, те, кто не верит ничему, что читает; в-третьих, те люди с головами, которые умеют отнестиськритически к прочитанному и делать соответственно этому своивыводы. В цифровом отношении первая группа является самой большой.Она состоит из основной массы народа и поэтому представляетсобою наиболее примитивную в идейном отношении часть нации. Вторая группа читателей в цифровом отношении значительноменьше. В одной своей части она состоит из элементов, ранеепринадлежавших к первой группе, затем в результате долгогоопыта разочаровавшихся и бросившихся в обратную крайность:теперь они уже ничему не верят, пока это "только напечатано вгазетах". Они ненавидят все газеты и либо не читают их вовсе,либо бесконечно возмущаются их содержанием, полагая, что всегазеты состоят только из неправды и лжи. Иметь дело с этимилюдьми становится очень трудно, так как они настроенынедоверчиво и тогда, когда дело идет о правде. Эти люди почтицеликом потеряны для всякой положительной работы. Третья группа в цифровом отношении самая небольшая. Онасостоит из действительно духовно развитых личностей, которым иврожденные качества и воспитание облегчили возможностьсамостоятельного мышления. Эти люди пытаются составить свое собственное мнение, всепрочитанное они подвергают собственной проверке и лишь затемделают практические выводы. Такие люди прочитывают всякуюгазету критически. Тут автору статей иногда приходится нелегко.Господа журналисты относятся к таким читателям весьмапрохладно. Для людей этой третьей группы уже не так опасно ивообще имеет не такое большое значение все то, что попадается внаших лживых газетах. Этот круг читателей уже давно привык в каждом журналистепринципиально видеть человека ненадежного, который только ввиде исключения иногда скажет правду. К сожалению однако,великое значение этих прекрасных людей не в их количестве, атальков их интеллигентности. К несчастью, таких людей совсеммало и это очень плохо, в особенности в нашу эпоху, когда ум -ничто, а большинство - все. В наш век, когда избирательныйбюллетень решает все, наибольшее значение получает именнопервая, самая многочисленная группа читателей газет, т. е.группа совсем неискушенных людей, легко верящих всему. Глубочайшие интересы народа и государства требуютнедопущения того, чтобы народные массы попадали в руки плохих,невежественных и просто бесчестных "воспитателей". Обязанностью

государства было бы взять на себя контроль за этим воспитаниеми систематически бороться против злоупотреблений печати.Государство должно следить особенно внимательно за газетами,ибо влияние газет на людей является самым сильным и глубоким,хотя бы уже потому, что газеты говорят с читателем изо дня вдень. Именно равномерность пропаганды и постоянное повторениеодного и того же оказывают исключительное влияние на читателя.Вот почему в этой области более чем в какой-либо другойгосударство имело бы право применить абсолютно все средства,ведущие к цели. Никакие крики относительно так называемойсвободы печати не должны были бы останавливать государство,которое просто обязано обеспечить нации столь необходимую ейздоровую умственную пищу. Здоровое государство во что бы то нистало должно взять в свои руки это орудие народного воспитанияи по-настоящему поставить печать на службу своей нации. Ну, а что же происходит в действительности? Какуюумственную пищу давала германская пресса нашему населению довойны? Разве это не был самый худший яд, который только можносебе представить? Разве не внушали нашему народу пацифизм самойхудшей марки в такое время, когда противник систематически инеуклонно готовился уже схватить за горло Германию? Разве нашапресса уже в мирное время не внушала народу сомнения в правотеего собственного государства и не подсказывала ему этим, что впредстоящей борьбе нам надо ограничиться только обороной? Развене наша пресса расписывала германскому народу прелести"западной демократии" настолько соблазнительно, что в концеконцов благодаря этим восторженным тирадам народ наш всерьезповерил, что он может доверить свое будущее какому-томифическому "союзу народов". Разве не наша пресса всеми силами помогала воспитыватьнарод в чувствах ужасающей безнравственности? Разве невысмеивала она систематически всякую мораль и нравственностькак нечто отсталое, допотопное, пока в конце концов и наш народусвоил себе "современную" мораль. Разве не подтачивала онасистематически и неуклонно все основы государственногоавторитета, до тех пор пока не стало достаточно одного толчка,чтобы рухнуло все здание. Всеми способами эта пресса бороласьпротив того, чтобы народ воздавал государству то, чтогосударству принадлежит. Какую угодно критику готова она былапустить в ход, чтобы унизить армию. Она систематическисаботировала всеобщую воинскую повинность. Она направо и налевопризывала к отказу в военных кредитах и т. д. и т. п. В концеконцов результаты всего этого должны же были когда-нибудьсказаться. Деятельность так называемой либеральной прессы быладеятельностью могильщиков немецкого народа и германскогогосударства. Что уж и говорить о "работе" лживых газетмарксистского лагеря. Ведь для них лгать является такой женеобходимостью, как для кошки ловить мышей. Ведь их главнойзадачей и является вытравить всякое наши, бальное, подлиннонародное чувство из души народной и тем подготовить диктатуруинтернационального капитала, диктатуру евреев над немецкойнацией. Что же предприняло государство против этого массовогоотравления нации? Ничего, ровным счетом ничего. Один-двасмешных указа, один-два закона о штрафах, когда дело шло уже ослучаях слишком выдающейся низости. И это - все. Государствостаралось только о том, чтобы так или иначе склонить на своюсторону эту зачумленную прессу. Для этого прибегали к лести,для этого болтали направо и налево о великом "значении" прессы,об ее "ценности", об ее "просветительной миссии" и т. п. Ахитрые евреи выслушивали всю эту лесть, посмеиваясь в бороду, и

лукаво отвечали галантной благодарностью. Причина этого позорного банкротства государства лежала нестолько в том, что этой опасности не понимали, сколько в том,что всюду и везде господствовала вопиющая трусость, а изтрусости этой неизбежно рождалась поразительная половинчатостьвсех решений и мероприятий. Ни у кого не хватало решимостипредложить и провести серьезную систему радикальных мер. Вэтой, как и во всех других областях, люди носились с какими-тосовершенно пустяковыми половинчатыми рецептами. Вместо тогочтобы нанести гадюке удар прямо в сердце, ее только щекотали иподразнивали, и в результате все оставалось по-прежнему. Болеетого. Влияние всех этих вредных факторов только возрастало изгода в год. Та оборонительная борьба, которую немецкие правительствавели против систематически отравляющей народ прессы, главнымобразом еврейского происхождения, не имела никакой системы и неотличалась даже намеком на какую-либо решительность. Но преждевсего этой борьбе не хватало определенной целеустремленности.Государственный "разум" господ тайных советников совершенно нев состоянии был сколько-нибудь правильно оценить значениесерьезной борьбы против еврейской прессы, надлежащим образомвыбрать средства этой борьбы и наметить какой-нибудь ясный планкампании. Борьба эта велась без руля и без ветрил. Когдакакая-нибудь газетная гадюка укусит слишком уж больно, тоиногда эту газету прикрывали на несколько недель или даженесколько месяцев, но змеиное гнездо как таковое оставляли вполной неприкосновенности. С одной стороны, тут сказывалась бесконечно хитрая тактикаевреев, с другой же стороны - неопытность и глупость, поистинедостойная только наших господ тайных советников. Евреи былислишком умны, чтобы всем своим газетам придавать одинаковонаступательный характер. Нет, задача одной части еврейскойпрессы заключалась в том, чтобы составлять прикрытие для другойее части. На марксистские газеты возлагалась задачасистематически и откровенно оплевывать все то, что свято длячеловека, лгать на государство и правительство самым бесстыднымобразом, натравливать одну часть нации на другую и т. д. В этоже время другая часть еврейских газет, органыбуржуазно-демократической "мысли", надевали на себя личинупресловутой объективности, старательно избегали всякихгрубостей, превосходно отдавая себе отчет в том, чтопустоголовые люди судят только по внешности и никогданеспособны схватить подлинную суть дела. Используя эту чертучеловеческой слабости, буржуазно-демократические газеты умелизавоевать себе даже некоторое уважение. Для тех людей, которые судят только по внешней форме,газета "Франкфуртер цейтунг" является образцом приличия. Ведьгазета эта никогда не употребляет грубых выражении, всегдаотвергает физическую жестокость, неизменно апеллирует к борьбетолько "идейными" средствами. А ведь хорошо известно, чтоэтакая "идейная" борьба больше всего и нравится самымбезыдейным людям. Это только результат недостаточногообразования. Человек отучается как следует восприниматьприроду; он нахватал кое-каких знаний, но совершенно неспособенкак следует ими воспользоваться, так как одной доброй воли иприлежания тут мало; прирожденных же способностей у него нет.Обладая только некоторыми зачатками полуобразования, такойчеловек по-настоящему законов природы не понимает; не понимаети того, что само существование человека подчинено определеннымвечным законам. Такой человек не понимает, что в мире, гдепланеты и солнца вертятся, а луны обращаются вокруг планет и т.д., где всегда и неизменно сила господствует над слабостью и

превращает последнюю в свою послушную служанку, - нет и неможет быть никаких особых законов для самого человека. Вечныепринципы этой мудрой системы определяют существование и самогочеловека. Человек может попытаться понять эту закономерность,но изменить ее он не сможет никогда. Всего этого не понимают наши полузнайки. И вот для этого"полуобразованного" мира евреи как раз и издают свои такназываемые "интеллигентные" газеты. Для этого круга читателей ииздаются такие газеты, как "Франкфуртер цейтунг" и "Берлинертагеблат". На этот круг читателей рассчитан их тон. И надопризнать, что газеты эти достигают своей цели. Они избегаютпроизносить хотя бы одно грубое слово, но в то же время онисистематически вливают яд в сердца - только из другой посуды.Убаюкивая читателя сладкой формой изложения, внушая емууверенность, что газета преследует исключительно интересы наукиили даже морали, такие газеты замечательно ловко, почтигениально усыпляют бдительность читателя и делают с ним все,что хотят. Овладев доверием читателя, эти "приличные" газетыловко внушают ему ту мысль, что остальная часть еврейскойпрессы правда иногда "зарывается" в форме изложения, но что посуществу дела она тоже преследует интересы народа и ничегоболее. Усыпленный читатель начинает этому верить. Он тоже неодобряет резкостей этой второй части газет, но разумеется, онрешительно протестует против какого бы то ни былопосягательства на святость "свободы печати" - под этимпсевдонимом фигурируют, как известно, та систематическая ложь итот предательский яд, которыми питают наш народ. Так иполучается, что против бандитов печати никто не решаетсявыступать открыто. Попробуй только выступить и сразу получишьпротив себя всю так называемую "приличную" прессу. Скажи толькохоть одно слово против самых позорных органов прессы, и сейчасже все остальные газеты вступятся за них. И вот таким образом яд этот невозбранно проникал в кровьнашего народа, а государство не обнаруживало никакой силы вборьбе с этой болезнью. В половинчатости тех средств, которыегосударство применяло, в смехотворности этих средствпроявлялись грозные симптомы упадка государства. Ибо тотинститут, у которого нет решимости всеми средствами защищатьсвое существование, практически теряет и право насуществование. Всякая половинчатость является тольковнешним проявлением внутреннего упадка. Раньше или позже запроявлениями внутреннего упадка последует и окончательнаякатастрофа. Я не сомневаюсь ни минуты, что нынешнее наше поколение,если мы будем руководить им правильно, легче справится с этойопасностью. Нынешнее поколение пережило многое такое, чтоукрепило нервы этих людей, поскольку они вообще сохраниликакое-либо нервное равновесие. Само собою разумеется, что и вбудущие времена, как только мы попытаемся прикоснуться клюбимому гнезду евреев и положить конец их злоупотреблениямпечатью, как только мы попытаемся это орудие воспитания массвзять из рук врагов народа и передать в руки государства,иудеи, конечно, подымут страшный крик. Но я надеюсь, чтосовременное наше поколение отнесется к этому спокойнее, нежелиотнеслись наши отцы. В конце концов шипение гадюки все же менеестрашно, нежели разрывы гранат из 30-сантиметровых орудий.

x x x

Еще одним примером проявленной нашими руководителямислабости и половинчатости в таких вопросах, которые являютсявопросами жизни и смерти для нации, может служить следующее.

Как известно, уже в довоенные годы параллельно с политическим инравственным заболеванием народа можно было констатироватьтакже не менее ужасные симптомы физической деградации народногоорганизма. Уже в эти годы, в особенности в больших городахначал свирепствовать сифилис. Что же касается туберкулеза, то ион постепенно начал распространяться по всей стране в ужасающихразмерах, вырывая все более многочисленные жертвы. И что же, несмотря на то, что в обоих случаях дело шло обужасных бичах для нашей нации, руководители государства несмогли найти в себе сил для какого бы то ни было серьезногопротиводействия. Особенно приходится сказать это относительно борьбы противсифилиса. Тут руководители государства и народа простокапитулировали перед бедой. Если бы мы собиралисьсколько-нибудь серьезно бороться против этого бича, надо былобы перейти к совсем другим мерам. Изобретение того или другогомедицинского средства да к тому же еще очень сомнительного,распространение этого средства обычным коммерческим путемникакой серьезной роли в борьбе с такой опасной болезньюсыграть не могут. Тут тоже надо было прежде всего посмотреть вкорень и поискать причин болезни, а не думать только о внешнихпроявлениях ее. Причина же распространения сифилиса заложенапрежде всего в проституировании любви. Если бы даже проституцияи не приводила к сифилису, то уже одни ее моральные последствиядостаточно ужасны, ибо одни они медленно, но неизбежно должныприводить к вырождению и гибели народа. Проникновениееврейского духа в область половой жизни, мамонизация этойстороны нашей жизни неизбежно подорвут раньше или позжежизненные силы молодых поколений. Вместо здоровых детей,являющихся продуктом здоровых человеческих чувств, на светбожий начинают появляться одни нездоровые дети - продукткоммерческого расчета. Ибо ясно, что основой наших браков всебольше становится голый коммерческий расчет; инстинкты любвиудовлетворяются где-то в другом месте. Конечно в течение некоторого времени насиловать природуможно, но раньше или позже она отомстит за себя. К сожалению мытолько слишком поздно поймем это. Пример нашего дворянства лучше всего доказывает, к какимтяжелым последствиям приводит игнорирование здоровыхпредпосылок брака. Тут перед нами как раз результат тех браков,которые частью являются продуктом всей общественной обстановки,частью же вытекают из чисто финансовых расчетов. Первыйкомплекс причин обусловливает рост слабости вообще; второйкомплекс причин приводит к прямому отравлению крови. Еслидворянин женится на первой попавшейся богатой еврейскойлавочнице, то конечно он получит и соответствующее потомство.Так в обоих случаях следствием является вырождение. По этому же пути пошло теперь наше бюргерство. Результатыполучатся конечно те же. Люди стараются пройти мимо всех предостережений,указывающих на эти опасности, как будто от этого перестанутсуществовать сами опасности. Нет, от фактов никуда не уйдешь. Афакт заключается в том, что в жизни наших крупных городовпроституция играет все большую роль, что в результате всегоэтого сифилис производит все большие опустошения. Нагляднеевсего мы видим эти результаты в домах для сумасшедших. Нодостаточно наглядно мы можем наблюдать эти результаты, увы, ина наших детях. В болезнях детей находят себе выражение грехиотцов. Все более распространяющиеся детские болезни являютсякрасноречивым доказательством того, насколько развращена нашаполовая жизнь. Можно по-разному отнестись к этим ужасным фактам. Одни

вообще ничего не видят или, лучше сказать, не хотят видеть, чтоконечно легче всего. Другие драпируются в плащ святости,рассматривают всю эту область, как один сплошной грех, считаютсвоим долгом перед каждым пойманным грешником пространноговорить о святости брака и только молятся богу, чтобы оннаконец обратил внимание на это зло и положил предел всемуэтому Содому - по возможности однако, лишь после того, как самиэти святоши состарятся и позабудут о какой бы то ни былополовой жизни. Третьи наконец очень хорошо отдают себе отчет втом, к каким ужасным последствиям ведет эта чума, но они толькопожимают плечами, ибо заранее знают, что ничего поделать немогут и что все это приходится предоставить естественному ходувещей. Все это конечно очень просто и удобно, не надо только приэтом забывать, что в результате таких "удобств" гибнет целаянация. Ссылка на то, что и у других народов дело обстоит нелучше, не меняет конечно факта гибели собственного народа. Ведьнесчастье других ни капельки не уменьшает наших собственныхстраданий. Вопрос как раз в том и заключается, какой же именноиз народов первым справится с этой бедой и какие именно народы,напротив, погибнут в результате этой беды. Тут-то мы и видим оселок, по которому проверяется ценностькаждой расы. Та раса, которая не выдержит испытания, погибнет иочистит место более здоровой, более стойкой расе. Тут дело идеткак раз о такой проблеме, которая неразрывно связана с судьбамибудущих поколений. Здесь в ужасающих формах подтверждаетсяправило, что грехи отцов мстят за себя до десятого колена. Грехи против крови и расы являются самыми страшнымигрехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам,обречена. Именно в этой области в довоенной Германии дело обстоялопоистине ужасающе. Что делали мы для того, чтобы противостоятьраспространившейся чуме, губившей наше юношество? Что делалимы, чтобы побороть мамонизацию нашей половой жизни? Что делалимы, чтобы противостоять вытекающей отсюда сифилизации всегонародного организма? Ответ на все эти вопросы будет ясен, если мы укажем на то,что следовало сделать. Прежде всего не надо было относиться к этой проблемелегкомысленно; надо было понять, что от разрешения ее зависитсчастье или несчастье целых поколений, что от исхода борьбы сэтим злом зависит в сущности все будущее нашего народа. Если быэто было понято, то мы перешли бы тогда к действительносерьезной беспощадной борьбе против этого зла. Прежде всегонеобходимо было сосредоточить на этом зле все внимание нации.Надо было добиться, чтобы всякий и каждый понял грандиозностьопасности и значение борьбы против нее. Люди берут на себятяжелые обязательства лишь тогда, когда они действуют не толькопо принуждению, но и по убеждению - в полном сознаниинеобходимости данных конкретных шагов. Но для этого нужнопрежде всего развить громадную просветительную работу иустранить все то, что этому мешает. Во всех тех случаях, где дело идет о разрешении напервый взгляд невыполнимых задач, прежде всего нужнососредоточить все внимание народа на этом одном вопросе исделать это с такой силой, как если бы от этого зависела всясудьба народа. Только так можно подвинуть народ на великие дела,требующие великого напряжения сил. Сказанное относится и к отдельному человеку, посколькучеловек этот ставит перед собою крупные цели. Ему тоже надонести дело по определенному плану; ему тоже надо систематически

преодолевать одно препятствие за другим. В каждый данныйотрезок времени он должен сосредоточиться на однойопределенной, хотя бы только частичной цели. Достигнув ее, ондолжен двигаться дальше, пока не выполнит всю поставленную себезадачу. Кто не умеет делать этого планомерно, кто не умеет этапза этапом систематически подвигаться к поставленной цели, тотникогда не достигнет конечного результата и непременнозастрянет где-нибудь на полпути. Уметь бороться за своюконечную цель - целое искусство. Это зачастую требуетправильного напряжения энергии. Только шаг за шагом человекможет преодолеть возникающие на его пути препятствия. Первейшей предпосылкой всякого успеха является то, чтобыруководители дела умели показать народной массе тот кусок пути,который надо пройти в данную минуту, умели бы концентрироватьвнимание народа на том небольшом участочке, который являетсяочередным в данный момент. Надо уметь заразить массыубеждением, что от данного частичного успеха будет зависеть всеостальное. Большими массами вообще овладевает известнаяусталость, когда они видят перед собою слишком длинный путь.Иногда они при этом впадают в прямое отчаяние. Любойпутешественник поступает правильно, когда думает не только оконечной цели своего путешествия, а разделяет всю дорогу нанесколько участков и затем постепенно преодолевает эти участкиодин за другим. Так он скорее достигнет конечной цели и небудет впадать в отчаяние по поводу того, что дорога слишкомдлинна. То же можно сказать и относительно целых наций. Борьбу против сифилиса надо было представить народу какглавную задачу, а не просто как одну из задач. Для этого надобыло прибегнуть ко всем видам пропаганды. Всеми средствами надобыло вколачивать в головы людей, что вред, приносимыйсифилисом, погубит нас. Это надо было делать с исключительнойсилой - вплоть до того момента, пока вся нация убедилась бы,что от разрешения этой задачи зависит все. Только после такой долголетней подготовки можно было быприковать внимание народа к этому злу и пробудить в немготовность идти на самые тяжелые жертвы. Лишь тогда можно былоперейти к целой системе серьезных мероприятий, не опасаясьтого, что народ не поймет нас и не последует за нами. Чтобы всерьез побороть эту чуму, нужны огромные жертвы истоль же огромные труды. Борьба против сифилиса требует борьбы против проституции,против предрассудков, против старых укоренившихся привычек,против многих старых представлений, устаревших взглядов ипрежде всего против лживого святошества, укоренившегося вопределенных слоях общества. Первой предпосылкой для того, чтобы иметь хотя бы толькоморальное право на борьбу против проституции, является созданиеусловий, облегчающих ранние браки. Уже в одних поздних бракахзаложена неизбежность сохранения того института, который, какни вертись, является настоящим позором для человечества, -института, который, что ни говори, совершенно не вяжется соскромной претензией человека называть себя образом и подобиембожием. Проституция является позором человечества, но устранить еенельзя путем моральных проповедей, благочестивых пожеланий ит.д. Ослабить это зло, а затем окончательно побороть его можнотолько тогда, если для этого будет целый ряд предпосылок.Первейшей из них является возможность ранних браков. Главное,что нам нужно, это чтобы молодыми вступали в брак мужчины;женщина во всех случаях играет ведь только пассивную роль. Насколько мы зашли в тупик, видно хотя бы из того, чтотеперь нередко можно услышать из уст матерей так называемого

лучшего общества заявления в том смысле, что они были бы оченьрады, если бы дочь вышла замуж за человека "с уже притупленнымирогами". И что же? Так как в людях этого сорта испытываетсяменьший недостаток, нежели в людях молодых, то ясно, что нашаневеста легко найдет себе такого безрогого Зигфрида. Ну, апотомство будет конечно носить на себе все следы этого брака порассудку. Учтите далее тот факт, что ведь у нас широко имеетместо ограничение рождаемости, что для природы остается маловозможностей производить естественный отбор, так коку нассчитают, что каждое родившееся существо, каким бы хилым оно нибыло, во что бы то ни стало должно продолжать жить. Учтите всеэто, и вы должны будете задать себе вопрос: да к чему вообще унас существует еще институт брака? И чем же, в сущности брактеперь отличается от проституции. Разве не имеем мы уже большевообще никаких обязанностей по отношению к будущим поколениям?Разве не ясно, что наши дети и внуки должны будут проклинатьстоль легкомысленно преступное отношение к тому, что являетсяне только естественным правом, но и естественным долгомчеловека? Так, на наших глазах культурные народы постепенно идут ксвоей гибели. Необходимо понять, что и брак не является самоцелью, чтоон должен служить более высокой цели - размножению и сохранениювида и расы. Только в этом заключается действительный смыслбрака. Только в этом его великая задача. Только по тому, насколько браки выполняют эту задачу, иможно судить о степени нормальности положения. Ранние бракиправильны уже потому, что только молодые супруги могут обладатьдостаточными физическими силами, чтобы обеспечить здоровоепоколение. Понятно, что для ранних браков необходим целый рядсоциальных предпосылок, вне которых о раннем супружестве неприходится и думать. Это, казалось бы, не слишком крупноемероприятие никак нельзя провести в жизнь, если не создать дляэтого серьезных предпосылок. Достаточно взять хотя бы такойвопрос, как вопрос жилищный, над которые столь безуспешнобьется наша "социальная" республика. Разве не ясно, что однитяжелые жилищные условия сильно сокращают браки и увеличиваютпроституцию? Такую же печальную роль играет наша политика зарплаты. Размы не обращаем достаточного внимания на вопрос о возможностидля отца семейства содержать свою семью, то ясно, что этоделает невозможным ранние браки. Действительная борьба против проституции станет возможнойлишь тогда, когда мы радикально изменим всю социальнуюобстановку и создадим все предпосылки, необходимые для раннихбраков. Вот первое, что надо сделать, чтобы серьезно приступитьк разрешению этой проблемы. Во-вторых, мы должны изгнать из сферы воспитания целью ряднедостатков, над которыми мы почти не задумываемся. Преждевсего необходимо по-настоящему сбалансировать умственноевоспитание и воспитание физическое. То, что у нас сейчасназывается гимназией, есть насмешка над ее греческим образцом.У нас совершенно позабыли, что здоровый дух живет только вздоровом теле. Это правило безусловно верно в применении ковеси основной массе народа, отдельные же исключения большойроли не играют. В довоенную эпоху были у нас такие годы, когда эту истинусовсем забывали. Все внимание было сосредоточено только на"духе", о теле же забывали совершенно. Люди полагали, чтоименно такая постановка дела воспитания соответствует величиюнации. Это была конечно ошибка, которая начала мстить за себяочень быстро. Совершенно неслучайно то обстоятельство, что

большевистская волна нигде не находила такого отклика, какименно там, где голод и недоедание приводили население квырождению: в средней Германии, Саксонии, в Рурском бассейне.Во всех названных областях так называемая интеллигенция неоказывала никакого сколько-нибудь серьезного сопротивленияеврейской болезни большевизма. Во-первых, потому, что и самаинтеллигенция в этих районах физически вырождается благодарятой же нужде, а во-вторых, потому, что дело воспитания и тампоставлено было ненормально. Исключительная забота о воспитаниитолько одного "духа" делает верхние слои нашего обществасовершенно неспособными продержаться, а тем более пробить себедорогу в такие полосы развития, когда решает не "дух", а -кулак. Если человек физически слаб, то нередко благодаря этомуже он становится труслив. Чрезмерный перевес духовного развития и пренебрежениеразвитием физическим зачастую приводят уже в ранней молодости кпреждевременному пробуждению половых представлений. Юноша,который закаляет свое тело спортом, приобретает железную силу,и в то же время его чувственные потребности меньше, нежели утого юноши, который питается только духовной пищей, сидиттолько над книгами и т.д. Рациональное воспитание должно всеэто принять во внимание. Правильно поставленное воспитание недолжно упускать из виду и того, что физически здоровый человеки к самой женщине будет подходить совсем с другимитребованиями, чем эти преждевременно испорченные расслабленныемолодые люди. Все дело воспитания должно быть поставлено так, чтобысвободное время молодежи использовалось для физическихупражнений. Наш юноша не должен праздно шляться по улицам икино, а должен после трудового дня посвящать все остальноевремя закаливанию своего организма, ибо жизнь еще предъявит кнему очень большие требования. Задача воспитания нашегоюношества должна заключаться вовсе не в накачивании егошкольной премудростью, а именно в том, о чем мы говорим выше.Надо положить конец и тому предрассудку, будто вопросыфизического воспитания являются частным делом каждогоотдельного человека. Нет, это не так. Нет и не может бытьсвободы, идущей в ущерб интересам будущих поколений, а сталобыть и всей расы. Параллельно с физическим воспитанием необходимо начатьборьбу и против морального яда. Ведь в сущности вся наша теперешняя общественная жизньявляется сплошным рассадником половых соблазнов и раздражений.Присмотритесь только к программе наших кино, варьете и театрови вы не сможете отрицать, что это далеко не та пища, в которойнуждается наше юношество. Афиши и плакаты прибегают к самымнизменным способам возбуждения любопытства толпы. Каждому, ктоне потерял способности понимать психологию юношества, ясно, чтовсе это должно причинять громадный моральный ущерб молодежи.Тяжелая атмосфера чувственности, господствующая у нас всюду ивезде, неизбежно вызывает у мальчика такие представления,которые должны быть ему еще совершенно чужды. Результаты такого"воспитания" приходится констатировать теперь, увы, на каждомшагу. Наша молодежь созревает слишком рано и поэтому старитсяпреждевременно. В залах судов вы можете частенько слышатьужасающие вещи, дающие ясное представление о том, какнеприглядна жизнь наших 14-15-летних юношей. Что жеудивительного после этого, если сифилис находит себераспространение и среди этих возрастов. Разве не страшновидеть, как проститутки больших городов дают первые урокибрачной жизни этим еще совсем молодым, физически слабым иморально развращенным мальчикам.

Кто всерьез хочет бороться против проституции, тот долженпрежде всего помочь устранить идейные предпосылки ее, тотдолжен помочь положить конец той антиморальной культуре большихгородов, которая является настоящим бичом для юношества.Конечно по этому поводу подымется страшнейший шум, но на это неследует обращать никакого внимания. И если мы не вырвем нашумолодежь из болота, окружающего ее сейчас, она неизбежно в немутонет. Кто не хочет видеть всей этой грязи, тот на делепомогает ей и сам становится соучастником постепенногопроституирования будущих поколений, от которых зависит всядальнейшая судьба нашей нации. Эту очистительную работунеобходимо предпринять во всех областях. Это относится ктеатру, искусству, литературе, кино, прессе, плакату, выставкеи т. д. Во всех этих сферах приходится констатировать явленияраспада и гниения. Только после основательной чистки сможем мызаставить литературу, искусство и т. д. служить одной великойморальной государственной и культурной идее. Нужно освободитьвсю нашу общественную жизнь от затхлого удушья современнойэротики, нужно очистить атмосферу от всех противоестественных ибесчестных пороков. Руководящей идеей во всей этой работедолжна быть систематическая забота о сохранении физического иморального здоровья нашего народа. Право индивидуальной свободыдолжно отступить на задний план перед обязанностью сохранениярасы. Только когда мы проведем все эти мероприятия, можно будетсказать, что теперь и чисто медицинская борьба против этойболезни может рассчитывать на известный успех. Но и здесьполумеры будут недопустимы, и здесь придется принимать решенияочень радикальные и порою тяжелые. Лишить дефективных людейвозможности размножения и создания таким образом столь жедефективного потомства только справедливо. Планомерноепроведение такого правила было бы одной из самых гуманнейшихмер. Это будет варварством по отношению к тем несчастным,которые стали жертвою неизлечимых болезней, но это будетблагодеянием для всего остального населения и для будущихпоколений. Преходящие страдания займут, может быть, одностолетие, зато потом нас будут благословлять за эти меры втечение тысячелетий. Борьба против сифилиса и его прародительницы проституцииявляется одной из самых трудных задач человечества. Она труднапотому, что дело идет не о разрешении той или другой частичнойпроблемы, а об устранении целого комплекса явлений, которые снеизбежностью дают сифилис. Физическое заболевание в данномслучае является только результатом заболевания моральных,социальных и расовых инстинктов. Если из трусости или из лени мы не проведем этой борьбы,то что же будет с нашим народом через пятьсот лет? Ясно, чтосреди нас тогда найдется лишь очень немного таких существ,относительно которых можно было бы, не возводя хулы навсевышнего, сказать, что они созданы по образу и подобию его. Теперь посмотрим, как со всеми этими ужасными явлениямиборолись в старой Германии. Спокойно исследуя этот вопрос,приходится придти к выводам поистине печальным. Вправительственных кругах, разумеется, понимали, что болезнь этаприносит ужасный вред, хотя, далеко не отдавали себе ясногоотчета в том, к каким губительным последствиям она ведет. Номеры борьбы против этого зла были ниже всякой критики. Вместорадикальных реформ прибегли к совершенно жалким мероприятиям.Правительство не обратилось к корням, к основным причинамболезни, а оставалось только на поверхности явлений.Проституток стали подвергать медицинскому осмотру,сорганизовали кой-какой надзор за ними, в отдельных случаях

заболевшую проститутку отправляли в лазарет. Оттуда,подлечившись, она опять выходила на улицу и продолжала заражатьсближающихся с нею мужчин. Далее, как известно, ввели "специальный параграф", которыйзапрещал половое общение больным и недоизлеченным. Само по себеэто мероприятие правильно, но на практике его почти совершенноне удавалось проводить. Несчастная женщина, которая становилась жертвой такоготяжелого случая, избегала появляться в суде в качествесвидетельницы против того вора, который украл ее здоровье. Этовполне понятно, если учесть уровень нашего или, лучше сказать,ее воспитания и если не упускать из виду, с какими моральныминеприятностями для нее должно быть связано такое дело. В концеконцов женщина меньше всего выигрывает от того, будет ли этотчеловек осужден или не будет. Она то все равно будет окруженапрезрением со стороны общества еще в гораздо большей степени,нежели это относится к мужчине. Наконец, представьте себеположение женщины, когда злою болезнью заразил ее никто иной,как собственный супруг. Что же ей тут делать? Идти жаловаться в суд? Что касается тех случаев, когда пострадавшим являетсямужчина, то тут надо иметь в виду следующее. Ведь большейчастью он сближается с проституткой после обильногоупотребления алкоголя. Он находится в таком состоянии, когдаему не до того, чтобы думать о здоровые своей "возлюбленной".Это хорошо знают больные сифилисом проститутки, и именнопоэтому эти несчастные стараются поймать мужчину как раз когдаон находится в этом малопривлекательном состоянии. Результатполучается тот, что заболевший впоследствии мужчина при всемнапряжении памяти не может даже припомнить, кто именно была таженщина, которая осчастливила его. Это особенно понятно, еслипроисшествие имеет место в таком городе, как Берлин или дажеМюнхен. В десятках тысяч случаев дело идет к тому же о приезжихиз провинции, которых шум и треск больших городов оглушаетнастолько, что они вообще лишаются возможности отдавать себеотчет в окружающей их обстановке. Наконец кто же это может быть вполне уверен, здоров лиопили еще болен? Разве не знаем мы тысяч случаев рецидиваболезни, после того как больной как будто вылечился? И разветакие люди, сами того не подозревая, не причиняют миллионынесчастий своим близким? Таким образом на практике получалось, что реальноедействие особого параграфа, каравшего за заражение, оказывалосьничтожным. Столь же ничтожные результаты на практике давалнадзор за проституцией. И наконец дело лечения сифилиса еще итеперь далеко не всегда достигает цели. Бесспорно только одно: несмотря на все эти мероприятияужасная болезнь получала все большее распространение. Этимлучше всего доказана бесцельность всех вышеназванныхмероприятий. Да и как могло быть иначе! Все эти мероприятия былисовершенно недостаточны и даже прямо смешны. Против моральногопроституирования народа не предпринималось решительно ничего.Да и вообще никакой продуманной системы мер не было. Тем, кто склонен относиться к этой опасности более илименее легкомысленно, мы можем посоветовать только одно:познакомьтесь основательнее со статистикой распространения этойужасной болезни. Сравните статистические данные за последнеестолетие. Вдумайтесь хоть немножко в то, каков же будет ходразвития дальше. Нужно быть совершеннейшим ослом, чтобы приознакомлении с этими данными мороз не прошел по коже. Слабость и половинчатость, которые были проявлены с такой

очевидной бездарностью довоенной Германией должнырассматриваться нами во всех случаях как наглядноедоказательство начавшегося у нас распада. Это были явныепризнаки политической и моральной деградации. Если государство не имеет силы организовать борьбу заздоровье народа, оно тем самым лишается права на существованиев этом мире, который является миром борьбы. Такое право остается только за сильным и "цельным", но неза слабым и "половинчатым". Сложные условия существования недают права на слюнтяйство и нерешительность, способные погубитьвеликую нацию. А если нация не борется за свое существование,то она не настолько велика, чтобы существовать в этом мире.Быть сильным, мощным, решительным - это обязанность государстваперед своим народом, равно как и народ всегда поддержит такоегосударство. Одним из нагляднейших признаков постепенного распадаимперии уже в довоенную эпоху было систематическое, почтипланомерное снижение культурного уровня нации, причем, конечно,под культурой я понимаю совсем не то, что ныне у нас называютцивилизацией. Современная так называемая цивилизация в моихглазах скорее является прямым врагом подлинной культуры, ибо насамом деле это в лучшем случае есть псевдоцивилизация, есливообще уместно здесь говорить о какой-либо цивилизации. Уже накануне XX столетия в сфере нашего искусства началиобнаруживаться печальные симптомы, дотоле совершеннонеизвестные Германии. Конечно, и в более старые времена можнобыло иногда констатировать отдельные примеры извращения вкуса.Но тогда дело шло лишь в плане отдельных случаев художественныхошибок - итогов художественного, творческого поиска, чемубудущие поколения, однако, все еще могли. Несмотря ни на что,придавать известную историческую ценность. Многое можно считатьв этой области спорным, но как предмет спора оно имело право насуществование, чего не скажешь о нынешней деградации иизвращении вкусов. На рубеже XX века речь могла идти уже не обэтом. Тут мы имели дело не с ошибками, а с идейным вырождением.Тут уже дело касалось симптомов конкретного культурноговырождения, сигнализировавших предстоящую политическуюкатастрофу под влиянием идей большевизма. Большевизм в искусстве является единственно возможнойформой проявления в области культурной жизни большевизмавообще, ибо именно здесь он сам себе может позволитьбезграничность извращений и уродств. Кому такое заявлениекажется странным или даже несправедливым, тому мы советуемвнимательнее присмотреться к искусству тех стран, которые ужеимели счастье быть большевизированными. Последуйте нашемусовету и вы убедитесь, что официально признанным искусством вэтих государствах являются продукты сумасшедшей фантазии такихпогибших людей, как "кубисты" и "дадаисты" Даже в течениекраткого периода существования Баварской советской республикимы могли заметить то же самое. Уже и в Баварии можно былоотметить, что все официальные плакаты, газеты, рисунки и т. д.носили на себе печать не только политического упадка, но иобщекультурного упадка и разложения. Конечно лет 60 назад нельзя было и представить себеполитической катастрофы таких размеров, какую мы пережилисейчас. Точно так же и элементы общекультурного распада лет 60назад были куда слабее, чем те симптомы распада, которые сначала XX века выродились в кубизм и т. п. Лет 60 назад такиевещи, как выставка так называемых "переживаний" дадаистов, былибы совершенно немыслимы. В те времена организаторов подобнойвыставки просто посадили бы в сумасшедший дом. В наше же времятакие субъекты возглавляют даже целое художественное общество.

Лет 60 назад такая чума не могла бы возникнуть, ибообщественное мнение этого не потерпело бы, а государство тотчасже приняло бы меры. Руководители государства обязаны боротьсяпротив того, чтобы сумасшедшие могли оказывать влияние надуховную жизнь целого народа. Предоставить "свободу" такому"искусству" означает играть судьбами народа. Тот день, когдатакого рода искусство нашло бы себе широкое признание, стал быроковым днем для всего человечества. В этот день можно было бысказать, что вместо прогресса умственного развития человечестваначался его регресс. Все страшные последствия такого "развитиятрудно себе даже представить. Стоит только с этой точки зрения на минуту взглянуть наитог нашего развития за последнюю четверть века и с ужасомпридется убедиться в том, насколько далеко ушли мы уже назад поэтому страшному пути. Куда ни взглянешь, всюду видишь зачатки изародыши таких болезней, которые раньше или позже неизбежнодолжны привести нашу культуру к гибели. Все это симптомы,указывающие на процесс затяжного периода гниения. Горе темнародам, которые не умеют справиться с такими болезнями! Такие заболевания уже издавна можно констатировать вГермании почти во всех областях искусства и культуры вообще. Вовсех областях культуры мы как будто уже перешли свой высшийпункт и находимся на путях регресса. Наш театр самым очевиднымобразом шел вниз и еще в довоенной Германии он совершенно исчезбы как фактор культурного развития, если бы нашигосударственные театры не оказали тогда некоторогосопротивления проституированию искусства. Если отвлечься отэтих и некоторых других исключений, то придется придти к томуубеждению, что наша сцена упала так низко, что лучше бы народусовершенно перестать посещать этакий театр. Ведь совершеннонеслыханно уже одно то, что в эти "храмы искусства" мы не могливообще пускать свою молодежь, о чем пришлось открыто заявить вболее чем странных плакатах: "для молодежи таких-то возрастоввход воспрещен". Подумайте только, ведь главной задачей этих храмовискусства должно было явиться в первую очередь воспитаниемолодежи! Ведь не для того же существуют театры, чтобыуслаждать пресыщенных жизнью старичков. И вот мы дожили дотого, что стали необходимыми такие предосторожности. Чтосказали бы великие драматурги старых времен по поводу таких"мер предосторожности", а главное, по поводу таких условий,которые сделали необходимым принятие таких мер? Как пламенновознегодовал бы по этому поводу Шиллер! С каким возмущениемотвернулся бы Гете! Но что такое Шиллер, Гете или Шекспир для героев новейшейнемецкой поэзии? С точки зрения этих господ Шиллер, Гете иШекспир - люди совершенно устаревшие, отжившие, мало того, ужедавно "превзойденные новыми поэтами". Крайне характерным дляописываемой эпохи является не только то, что ее герои самифабрикуют одну только грязь, но и то, что они непременностараются вывалять в грязи все подлинно великое в прошлом.Аналогичные явления всегда приходится констатировать в подобныеэпохи. Чем более жалки и гнусны дела рук такой "новой" эпохи иее деятелей, тем ненавистнее для них свидетели прежнегоподлинного величия и достоинства. Охотнее всего такие деятеливырвали бы из памяти человечества все его прошлое. Тогда уже нес чем было бы сравнивать современную грязь и можно было бывыдать за "искусство" всю "новейшую" гадость. Чем более жалок ибесталанен новый институт, тем старательнее пытается он вырватьиз памяти людей все следы прошлого. И наоборот. Все то хорошееи сильное, что может дать нам современность, будет старатьсявести свою родословную от великих завоеваний прошлого. Сильное

и хорошее не боится того, что оно побледнеет, если его станутсравнивать с прошлым. Напротив, оно само старается вызвать впамяти и освежить в представлении новых поколений все топримечательное и великое, что было в прошлом. Отрицать всевеликое прошлое, все то, чем человечество уже ранее обладало,ненавидеть все это прошлое способен только тот, кто сам ничегоценного и великого миру дать не может, но в то же время пыжитсядоказать, что он принес человечеству невесть какие дары. Все это можно сказать не только о "новаторах" наобщекультурной ниве, все это относится также и к политике.Новое революционное движение всегда будет относиться к старымформам с тем большей ненавистью, чем менее значительно само этодвижение. Стремление выдать свое собственное убожество за нечтоочень великое рождает слепую ненависть ко всему томудействительно великому, что было в прошлом. К примеру. Ясно,что пока жива слава Фридриха Великого, слава Фридриха Эберта неможет стать особенно большой. Герой дворца "Сансуси" относитсяк бывшему бременскому трактирщику так же, как солнце к луне.Луна светит лишь тогда, когда закатывается солнце. Вот почемувсе наши "луны" преследуют своею ненавистью солнечную славудействительно великих людей. В области политической жизни нераз бывало так, что если судьбе бывало угодно на время отдатьвласть в руки политического нуля, то этот нуль проявлялневероятную энергию, чтобы оболгать все прошлое и облить егогрязью. И в то же время такое ничтожество пускало в ход всесамые крайние средства, чтобы не допустить хотя бы малейшейкритики по своему собственному адресу. Лучшим примером можетпослужить современное законодательство о "защите" германскойреспублики. Вот почему, как только вы услышите, что то или иноеучение, мировоззрение, политическое или экономическое движениеопорачивают без разбора все прошлое, то знайте, что уже одноэто требует осторожности и известного недоверия. По большейчасти такая ненависть является только доказательствомничтожества самих тех, кто сеет эту ненависть. А нередко этоговорит и о дурных намерениях. Действительно благодетельное длячеловечества движение не станет огульно отказываться отпрошлого, а использует для своего строительства все наиболеепрочные части старого фундамента. Здоровое движение нискольконе постыдится признать, что оно применяет старые истины. Ведьвся человеческая культура да и сам человек являются толькорезультатом единой цепи развития, а звенья этой цепи выкованырядом поколений, из которых каждое лишь продолжает делопредыдущих. Цель подлинно здоровой революции заключается не втом, чтобы просто разрушить все старое, а лишь в том, чтобыудалить плохое и устаревшее и продолжать строить дальше на техчастях фундамента, которые остались пригодными. Только так можно и должно понимать прогресс человечества.Иначе мир наш никогда не вышел бы из хаоса. Каждое новоепоколение стало бы отрицать и отвергать все прошлое и первойпредпосылкой своего нового строительства считало бы разрушениетого, что сделано всеми предыдущими поколениями. Худшая черта нашей культуры в довоенные годы заключаласьне только в полной импотентности художественного иобщекультурного творчества, но и в той ненависти, с которойстремились забросать грязью все прошлое. Почти во всех областяхискусства в особенности в театре и в литературе у нас на рубежеXX века не только ничего не творили нового, но прямо виделисвою задачу в том, чтобы подорвать и загрязнить все старое.Направо и налево кричали о том, что такие-то и такие-то великиепроизведения прошлого уже "превзойдены", как будто в самом делеэта ничтожная эпоха ничтожных людей способна была что бы то ни

было преодолеть. В этой связи приходится опять указать на трусость тойчасти нашего народа, на которую уже одно полученное еюобразование возлагало обязанность открыто выступить противэтого опозорения культуры. Наша интеллигенция из чистойтрусости не решилась этого сделать. Она убоялась криков"апостолов" большевистского искусства, которые, конечно,обрушивались самым гнусным образом на каждого, кто не хотелвидеть перл создания в произведениях этих господ. Интеллигенцияподчинилась тому, что ей казалось неизбежным. Мало того. Людипрямо стали бояться того, что эти полумошенники-полудуракиупрекнут их в непонимании искусства. Как будто в самом делеотказаться понимать продукцию дегенератов и наглых обманщиковможет быть зазорным для честного человека. Эти, с позволениясказать, новаторы имели в своем распоряжении очень простоесредство для доказательства, насколько "велики" их творения.Все совершенно непонятное и просто сумасшедшее в ихпроизведениях они рекламировали перед изумленным человечествомкак продукт "внутренних переживаний". Этим дешевым способомгоспода эти избавляли себя от всякой критики. Боясь, чтобы еене обвинили в непонимании "новейшего" искусства, интеллигенциямолча примирялась с самыми гнусными насмешками над искусством ив конце концов она и в самом деле потеряла всякий правильныйкритерий художественных оценок. Все же это вместе взятое несомненно являлось симптомомнаступающей недоброй эпохи.

x x x

x x x

Одним из печальных симптомов было еще следующее. В течение XIX столетия наши города все больше стали терятьхарактер центров культуры и все больше превращались просто вместа скопления людей. Современный пролетариат больших городовимеет совершенно ничтожную связь с городом, где он временнопроживает. Это результат того, что для рабочего дело идетдействительно только о временном местопребывании и ни о чембольше. Частью это вытекает из всей социальной обстановки,вынуждающей человека все вновь и вновь менять своеместожительство и не оставляющей ему таким образом временипо-настоящему связаться со своим городом. Но с другой стороны,причину этого явления приходится видеть и в том, чтосовременный наш город вообще все больше теряет свое культурноезначение и становится беднее культурными ценностями. Еще в эпоху освободительных войн Германия обладала тольконебольшим количеством городов, да и города эти были скромны поразмеру. Немногие существовавшие тогда в Германии действительнобольшие города играли роль преимущественно резиденций и вкачестве таковых почти всегда представляли собою известнуюкультурную ценность да и внешне являли собою нечтохудожественно законченное. Если сравнить тогдашние несколькогородов, насчитывавших больше 50 тысяч жителей, с нынешнимигородами, имеющими такое же количество жителей, то мы увидим,что тогдашние города действительно обладали большими научными ихудожественными сокровищами. Когда в Мюнхене было только 60тысяч жителей, город этот на деле являлся уже одним из наиболееважных художественных центров Германии. Теперь почти каждыйфабричный городишко насчитывает такое же число жителей, аиногда и в несколько раз больше, и тем не менее не обладаетдаже намеком на ценности такого рода. Это просто наемныеказармы для житья и ничего больше. При таком характере

современных городов никакая интимная связь с данным центром ивозникнуть не может. Ни один человек не почувствует особойпривязанности к городу, который решительно ничем не отличаетсяот других городов, в котором нет ни одной интимнойиндивидуальной черты и который старательнейшим образом избегаетвсего того, что хоть сколько-нибудь напоминает искусство. Мало того. По мере роста народонаселения даже нашидействительно великие города становятся относительно беднее посвоим художественным ценностям. И эти города нивелируются всебольше. В конце концов они представляют собою ту же картину,что и несчастные фабричные города, только в увеличенномразмере. То, что новейшая история прибавила в смыслекультурного содержания нашим большим городам, совершеннонедостаточно. Все наши города в сущности живут только за счетславы и сокровищ прошлого. Попробуйте изъять из нынешнегоМюнхена все то, что было собрано уже при Людвиге I, и вы сужасом увидите, как ничтожно мало все то, что мы приобрели всмысле художественных произведений с этого времени. То же самоеможно сказать относительно Берлина и большинства другихкрупнейших городов. Но самым существенным является следующее. Ни один из нашихкрупнейших городов не обладает такими памятниками, которыегосподствовали бы над всем городом и которые можно было бырассматривать, как символ всей эпохи. Совсем другое городадревности. Там каждый город обладал каким-нибудь особеннымпамятником, являвшимся монументом его гордости. Античные городахарактеризовались не частными постройками, а памятниками,представлявшими общее достояние, - памятниками, которые былипредназначены не для данной только минуты, а на века. В этихпамятниках воплощалось не просто богатство одного лица, авеличие общества. Вот почему в античном городе отдельный жительдействительно привязывался к своему местожительству. Античныйгород обладал такими притягательными средствами, о которых мысейчас не имеем и понятия. Житель этого города имел передглазами не более или менее жалкие дома отдельныхдомовладельцев, а роскошные здания, принадлежавшие всемуобществу. По сравнению с этими замечательными строениямисобственные жилища получали только подчиненное значение. Если сравнить громадные размеры государственных зданийантичных городов с их тогдашними домами для жилья, топриходится только изумляться, с какой силой подчеркивался тогдапринцип приоритета общественных построек. Мы и сейчас ещелюбуемся обломками и руинами античного мира, но ведь не надозабывать, что это руины не больших магазинов, а дворцов игосударственных построек, т. е. руины таких строений, которыепринадлежали всему обществу, а не отдельным лицам. Даже вистории Рима позднего времени первое место среди его роскошипринадлежало не виллам и дворцам отдельных граждан, а храмам,стадионам, циркам, акведукам, теплым источникам, базиликам ит.д., т.е. тем строениям, которые являлись собственностью всегогосударства, всего народа. Даже германское средневековье придерживалось того жеруководящего принципа, хотя художественные представления этойэпохи были совсем другие. То, что в эпоху древности находилосебе выражение в акрополе или пантеоне, теперь приняло формуготического храма. Эти монументальные строения возвышались какисполины над сравнительно небольшим количеством деревянных икирпичных домов средневекового города. Они и теперь ещевозвышаются над современными жилыми казармами и накладываютсвой отпечаток на всю внешность данного города. Храмы, башни,ратуши, мюнстеры выражали стиль тогдашней эпохи и в последнемсчете вели свое происхождение от эпохи древности.

Ну, а посмотрите, какое жалкое соотношение существуеттеперь между государственными строениями и частными домами.Если бы современный Берлин постигла судьба древнего Рима, тонаши потомки должны были бы придти к выводу, что самые крупныенаши здания были либо универсальные магазины, принадлежавшиеевреям, либо громадные отели, принадлежавшие целым группамсобственников. Сравните в самом деле соотношение, существующеехотя бы в Берлине между постройками государственного характераи зданиями, принадлежащими финансистам и купцам. Самые средства, отпускаемые на строительство зданийгосударственного характера, совершенно ничтожны и прямо смешны.Мы строим здания не на века, а большею частью только дляпотребности минуты. Ни о какой мысли более высокого характеранет и речи. Ведь берлинский дворец для своего времени являлсястроением куда более высокого значения, чем, скажем, теперьздание нашей новой библиотеки. На постройку одного броненосцамы отпускаем 60 миллионов. На постройку же здания новогорейхстага, первого роскошного здания республики, которое должноиметь значение в течение веков, не дали даже половины этихсредств. Когда возник вопрос о том, как украсить это зданиеизнутри, то высокое собрание вынесло постановление, что не надодля этого употреблять камня, а хватит и гипса. На этот развпрочем господа парламентарии были правы: людям с гипсовымиголовами не пристало сидеть в стенах, украшенных камнями. Нашим городам таким образом похватает именно того, чтоособенно ценно для народа. Не приходится поэтому удивляться,что народ не находит в современных городах то, чего в них нет.Дело неизбежно доходит до полного запустения городов. Полнаябезучастность современного жителя крупного города к судьбесвоего города является только выражением этого запустения. Все это тоже является симптомом нашей культурнойдеградации и общего нашего краха. Эпоха наша задыхается вмелких вопросах мелкой "целесообразности" или, лучше сказать -в денежном рабстве. Тут уж не приходится удивляться, что такаяобстановка оставляет очень мало места для героизма.Современность пожинает лишь то, что посеяла недавно прошедшаяэпоха.

x x x

Все эти симптомы распада в последнем счете являлисьрезультатом неправильного миросозерцания. Из этихнеправильностей вытекала неуверенность людей в их оценке иотношении к тем или другим крупным вопросам. Отсюда вся этаполовинчатость и колебания, начиная с вопросов воспитания.Каждый боится ответственности, каждый готов трусливопримириться с тем, что считает вредным. Болтовня о "гуманности"становится модой. С болезненными явлениями не решаютсябороться. Мы щадим отдельных людей и в то же время приносим вжертву будущее миллионов. Насколько далеко зашел этот процессраспада, показывает положение дел в области религии. Здесьтакже не было уже прежнего единого здорового и целостноговзгляда на вещи. Не в том беда, что от церкви открыто отходилонекоторое количество прежних сторонников ее. Гораздо хуже былото, что теперь страшно возросла масса равнодушных. И католики ипротестанты содержали специальные миссии в Азии и Африке сцелью вербовки на сторону своей религии туземцев - с оченьнебольшим успехом по сравнению в особенности с успехамимагометанской веры. Но вербуя себе сторонников в Азии и Африке,религия в самой Европе теряла миллионы прежде убежденныхсторонников, теперь либо отвернувшихся от религии вовсе, либопошедших своими особыми путями. Такие результаты конечно нельзя

не признать плохими, в особенности под углом зрениянравственности. Нельзя не отметить также усилившуюся борьбу противдогматов каждой из церквей. Что ни говори, а в нашем миререлигиозные люди не могут обойтись без догматическихобрядностей. Широкие слои народа состоят не из философов: длямассы людей вера зачастую является единственной основойморально-нравственного миросозерцания. Пущенные в ход суррогатырелигии не дали успеха. Уже из одного этого следует, чтозаменять ими прежние религиозные верования простонецелесообразно. Но если мы хотим, чтобы религиозные учения ивера действительно господствовали над умами широких масснарода, то мы должны добиваться того, чтобы религияпользовалась безусловным авторитетом. Присмотритесь к обычнойнашей жизни и условностям ее. Сотни тысяч умственно болеевысоко развитых людей отлично проживут и без этих условностей.Для миллионов же людей условности эти совершенно необходимы.Что для государства его основные законы, то для религии еедогмы. Только благодаря догмату религиозная идея, вообщеговоря, поддающаяся самым различным истолкованиям, приобрететопределенную форму, без которой нет веры. Вне определенныхдогматов церкви религия оставалась бы только философскимвоззрением, метафизическим взглядом, не больше. Вот почемуборьба против догматов церкви есть примерно то же самое, чтоборьба против основных законов государства. Последняя приводитк государственной анархии, первая - к религиозному нигилизму. Политику приходится прежде всего думать не о том, чтоданная религия имеет тот или другой недостаток, а о том, естьли чем заменить эту хотя и не вполне совершенную религию. Ипока у нас нет лучшей замены, только дурак и преступник станетразрушать старую веру. Немалая ответственность лежит на тех, кто к религиознымвоззрениям припутывает земные дела, тем самым только обостряяненужный конфликт между религией и так называемыми точныминауками. Победа тут почти всегда достанется точным наукам, хотяконечно и не без долгой борьбы. Религия же неизбежно потерпиттяжелый ущерб в глазах всех тех, кто не может подняться вышечисто внешнего знания. Но самый большой вред приносят те, кто злоупотребляетрелигией в чисто политических целях. Нельзя найти достаточнорезких слов против этих жалких мошенников, делающих из религииполитический гешефт. Эти наглые лжецы во весь голос - дабы ихуслышал весь мир - выкрикивают свой символ веры. Но вера нужнаим не для того, чтобы в случае чего умереть за нее, а для тогочтобы при посредстве ее устроиться получше в жизни. Они целикомпродадут веру, если этого требует тот или другой политическийход, сулящий соответствующую земную награду. Ради десятипарламентских мандатов они объединятся с марксистами,являющимися смертельными врагами всякой религии. Ну, а заминистерский портфель они объединятся с самим чертом, еслитолько у этого последнего не будет достаточной брезгливости,чтобы послать подальше таких "защитников" религии. Если в Германии уже до войны в религиозной сфере былидовольно неприятные симптомы, то это приходится приписать темзлоупотреблениям, какие позволила себе так называемая"христианская" партия. Разве это не бесстыдство - построить всюсвою позицию на отождествлении католической веры с однойопределенной политической партией? Эта фальсификация имела роковые последствия. Отдельныеникому ненужные "политики" обеспечили себе на этих путяхпарламентские мандаты, но церковь понесла при этом громадныйурон.

Расплачиваться за это пришлось всей нации. В эту эпохуосновы религии и без того зашатались, ибо мы вступили в такойпериод, когда все и вся пришло в неуверенное состояние, когданадвигалась катастрофа для всех традиционных понятий морали инравственности. Все это тоже были трещины в нашем народном организме. Онимогли казаться не особенно опасными до того времени, когданаступил момент испытания. Но эти трещины неизбежно должны былипривести к роковым последствиям в такую пору, когда всерешалось в зависимости от внутренней силы и крепости самогонарода.

x x x

Внимательный глаз не мог не заметить, что и в сфереполитики наметились опасные явления, которые, если их неустранить или по крайней мере ослабить, тоже неизбежно должныбыли привести к распаду государства. Для всякого, кто имел глаза, чтобы видеть, ясна былаполная бесцельность как внутренней, так и внешней политикиГермании. Политика компромиссов внешним образом как будтоподтверждала старые принципы Бисмарка, сказавшего, какизвестно, что "политика есть только искусство достигатьвозможного" Но между Бисмарком и канцлерами позднейшего временибыла маленькая разница. В устах последних эти слова звучалисовершенно по-иному. Бисмарк хотел сказать только то, что длядостижения определенной политической цели хороши всевозможности и всеми ими необходимо воспользоваться. Преемникиже Бисмарка стали истолковывать приведенные слова в том смысле,что Германия может торжественно отказаться от какой бы то нибыло политической идеи вообще. Крупных политических целей дляэтих руководителей государства в данный период временидействительно как бы не существовало. Для этого им не хваталооснов законченного миросозерцания, не хватало элементарногопонимания законов развития, определяющих ход политической жизнивообще. Конечно в Германии нашлись все же люди, которые видели,насколько безыдейна и хаотична политика государства, которыеотдавали себе отчет в том, что такая слабая и пустая политиканепременно приведет к плохим последствиям. Но это были люди,стоявшие в стороне от активной политики. Официальные жеруководители правительства были беззаботны. Политика крупныхгосударственных деятелей других стран - скажем, Чемберленастаршего - для них совершенно не существовала, как впрочем несуществует и до сих пор. Люди эти были, с одной стороны,слишком глупы, а с другой стороны, обладали чрезмернымсамомнением, чтобы чему-нибудь учиться у других. Уже в довоенное время для многих было ясно, что как раз тоучреждение, которое предназначено воплощать и укреплятьгосударство, на деле стало фактором ослабления его. Мы говоримо парламенте, о рейхстаге. Трусость и полное отсутствие чувстваответственности идеально дополняли тут друг друга. Частенько приходится теперь слышать глупость, что "современи эволюции парламентаризм в Германии потерял свое великоезначение". Из такой оценки явно вытекает та мысль, будто дореволюции дело обстояло лучше. В действительности институтпарламентаризма ничего кроме вреда приносить не может вообще, ивред этот был налицо уже и тогда, когда у многих были шоры наглазах, а другие сознательно закрывали глаза, чтобы не видеть.Если Германия потерпела столь тяжелый крах, то добрая доля виныза это лежит на парламентаризме. Если Германия не потерпелакатастрофы еще гораздо раньше, то это не благодаря рейхстагу, а

благодаря тому сопротивлению, которое в довоенные годы ещеоказывалось могильщикам немецкой нации. Из всего того бесчисленного зла и вреда, который рейхстагпричинял государству, остановлюсь только на одном примере,который однако вытекает из самой сути этогобезответственнейшего института всех времен. Я говорю онеслыханной половинчатости и слабости всего политическогоруководства судьбами государства как в области внутренней, таки в области внешней политики. Вина за эту половинчатость лежитпрежде всего именно на рейхстаге. А ведь именно этаполовинчатость была главной причиной нашей политическойкатастрофы. Все, что только хоть немного зависело от парламента, какуюбы область мы ни взяли, - все это насквозь было проникнутополовинчатостью. Слаба и половинчата была наша внешняя политика. Желаямира, мы на деле держали курс на войну. Слаба и половинчата была наша польская политика. Поляковдразнили, а серьезного удара не нанесли ни разу. В результатемы не получили победы немцев и не достигли замирения поляков.За то усиливались враждебные отношения с Россией. Слаба и половинчата была политика в эльзас-лотарингскомвопросе. Обстановка требовала, чтобы мы ударили кулаком поголове французской гидры, раздавили эту гидру, а затемпредоставили эльзасцам равноправие. Мы же не сделали ни того,ни другого. Да мы и не могли этого сделать, поскольку в рядахнаших крупнейших партий находились крупнейшие изменники -например в партии центра господин Веттерлэ. Все это еще было более или менее терпимо, если бы жертвойэтой половинчатости не стала та главная сила, от которойзависело все существование нашего государства - я говорю обармии. Одного того, что учинил так называемый "германскийрейхстаг" в этой области, вполне достаточно, чтобы проклятиянемецкой нации преследовали его на вечные времена. Из самыхнизменных мотивов эта партийно-политическая парламентскаясволочь вырвала из рук нашего народа, украла у него орудиезащиты страны, долженствовавшее стать оплотом свободы инезависимости государства. Если бы сейчас могли раскрытьсябесчисленные немецкие могилы фландрских равнин, оттуда воссталибы окровавленные тени сотен тысяч лучших сынов Германии, павшихжертвой бессовестности этих парламентских преступников,погнавших нашу молодежь на смерть без того, чтобы дать ейвозможность вовремя получить надлежащую военную подготовку.Жизнью этой прекрасной молодежи, миллионами калек и убитыхзаплатило отечество только за то, чтобы несколько сотобманщиков народа могли невозбранно заниматься своимиполитическими мошенничествами, шантажом или в лучшем случаетупоумным экспериментированием на живом теле народа. В то время как через свою марксистскую и демократическуюпрессу евреи на весь мир распространяли пресловутую ложь огерманском "милитаризме" и тем отягощали положение Германии,марксистские и демократические партии в рейхстаге всеми силамимешали надлежащей реорганизации наших военных сил. Всем былоясно, что в случае войны драться придется всей нации. Казалосьбы, что тем большим преступлением было тормозить реорганизациюармии. И все-таки этим преступникам удалось добиться того,чтобы миллионы немцев вынуждены были пойти на фронт, не получивдостаточной военной подготовки. Но если даже отвлечься отнеслыханной бессовестности парламентских мошенников, ясно, чтонедостаточное количество вполне обученных солдат могло привестинас к краху уже в самом начале войны. Ход военных действий

много раз подтверждал наличие такой опасности. Потеря нами войны за свободу и независимость немецкойнации была только результатом половинчатости и слабости в делеподготовки наших военных сил - половинчатости, которая прониклаво все области нашей жизни уже в довоенные годы.

x x x

Сухопутной армии мы не давали достаточного количестванадлежаще обученных рекрутов. Во флоте тоже господствовалаполовинчатость. Преступники старались лишить и это важнейшееоружие национальной защиты его главной ценности. Еще хуже былото, что яд половинчатости проник и в самое руководство флота.Во флоте упрочилась тенденция все наши военные суда строитьтак, чтобы размеры их всегда несколько уступали размераманалогичных судов англичан. На деле меньшие размеры немецких кораблей означали то, чтои быстроходность и вооружение этих кораблей были соответственноменьше. Фразы, при посредстве которых пытались прикрыть этотфакт, обнаруживали очень печальный недостаток логики в техсферах, которые отвечали за это дело до войны. А именно: насстали утешать тем, что материал, из которого мы, немцы, строимсвои пушки, настолько превосходит английский материал, что посиле наша 28-сантиметровая пушка нисколько не уступаетанглийской пушке в 30,5 см. Казалось бы, из этого следовал совершенно другойпрактический вывод. Раз так, то и мы должны были строить пушкив 30,5 см, ибо ведь нашей целью было стать сильнее противника,а не только уравнять свои силы с ним. Иначе зачем же нам былоприобретать для сухопутных войск 42-сантиметровую мортиру? Ведьнаша немецкая 21 -сантиметровая мортира сама по себе была ужесильнее всех тогда существовавших французских дальнобойныхорудий. А что касается крепостей, то они вероятно поддались быи орудиям в 30,5 см. К счастью однако, руководители нашейсухопутной армии не делали той ошибки, какую сделалируководители флота. Отказ от борьбы за превосходство в быстроходности флота ив силе артиллерийского огня теснейшим образом связан был с такназываемой "идеей риска". Отказавшись от этих-преимуществ,руководители флота тем самым отказались от наступательнойтактики и с самого начала ограничили себя тактикой обороны. Ноэтим мы сами связали себе руки и лишили себя возможностиуспеха, ибо наступление всегда было и останется лучшейтактикой. Более быстроходное и лучше вооруженное судно всегда сумеетиспользовать свое превосходство для того, чтобы пустить ко днупротивника с более далекого расстояния. Целый ряд нашихкрейсеров с горечью должны были в этом убедиться во времявойны. Насколько неправильна была политика руководителей нашегоморского ведомства, видно хотя бы уже из того, что уже во времявойны нам пришлось наскоро перевооружать старые суда и лучшевооружать новые суда. Если бы к моменту морского боя в Скагераке немецкие судаобладали тем же водоизмещением, вооружением и быстроходностью,что и английский флот, мы наверняка пустили бы ко дну судапротивника, которые в этом случае не выдержали бы превосходныхсил нашего огня, ибо наша 38-сантиметровая граната была сильнееанглийской. Япония избрала в свое время другую тактику. Японцыпридерживались того принципа, что каждое воздвигаемое ими новоесудно должно иметь хотя бы небольшие преимущества по сравнениюс любым аналогичным судном противника. Отсюда впоследствии

вытекло то, что японцы могли применить наступательную тактику. Руководители флота бесспорно обнаружили известнуюпарламентскую ловкость во время мира, когда дело шло о том,чтобы получать соответствующие средства на постройку флота. Нозато впоследствии язва парламентаризма проникла также и в делосамого построения флота, где руководиться надо было чистовоенными, а вовсе не парламентскими соображениями. Слабость иполовинчатость, недостаточная логичность мышления, характерныедля парламентаризма как института теперь, к сожалению окрасиливсю деятельность нашего морского ведомства. Сухопутная армия, как мы уже отметили, убереглась от этогопринципиально неверного хода идей. Людендорф, тогда толькополковник большого генерального штаба, повел отчаянную борьбупротив преступной половинчатости и слабости, которуюобнаруживал рейхстаг при рассмотрении всех вопросов, связанныхс организацией сухопутной армии. Если борьба, которую провелтогда этот офицер, тем не менее оказалась напрасной, то вину заэто несет, с одной стороны, парламент, а с другой, в ещебольшей мере, рейхсканцлер Бетман-Гольвег, который вел себясамым жалким образом. Но это конечно не мешает теперьдействительным виновникам германской катастрофы взваливатьответственность на того человека, который один только вовремядостаточно решительно выступал против забвения коренныхинтересов нации. Одним обманом больше или меньше - не все лиравно для этих прирожденных обманщиков. Когда подумаешь о том, к каким бесчисленным жертвампривело преступное легкомыслие этих безответственнейшихсубъектов; когда перед глазами твоими проходят бесчисленныемассы калек; когда вспомнишь о безграничном позоре, обесчисленных страданиях, постигших нас, и когда еще и еще разскажешь себе, что ведь все это было результатом толькопреступных действий горсточки бессовестных карьеристов,добивавшихся министерских портфелей, - тогда всех этихсубъектов не назовешь иначе, как мошенниками, негодяями ипреступниками. Для чего же тогда существовали бы в нашемсловаре эти слова, если не для характеристики подобныхмерзавцев. Ведь по сравнению с этими предателями нации любойсутенер еще является человеком чести. Когда дело шло о бедах, слишком уж бросавшихся в глаза,тогда о них еще иной раз говорили открыто. В этих случаяхнеприятную правду не скрывали и от широких масс. Во всех жедругих случаях стыдливо замалчивали зло, а иногда и простоотрицали его существование. И это в то время, когда толькооткрытая постановка вопроса могла еще, быть может, привести кулучшению. Руководители государства совершенно не отдавали себеотчета в том, какое значение имеет пропаганда. Только евреипонимали, что умная и хорошо поставленная пропаганда можетпревратить в представлении народа самый ад в рай и наоборот.Еврей это понимал и соответственным образом действовал, немецже или, лучше сказать, его правительство не имело об этом нималейшего представления. За это мы больше всего поплатились во время войны.

x x x

Мы указали выше целый ряд отрицательных явлений. Можнобыло бы привести еще бесчисленное множество других недостатков.Необходимо, однако иметь в виду, что этим недостаткам вдовоенное время противостояли также и многие преимущества. Еслирассудить справедливо, то придется признать, что большинствонаших недостатков были свойственны также и другим народам,между тем как наших преимуществ у них зачастую не было.

Главнейшим нашим преимуществом было то, что наш народ вбольшей степени, чем любой другой европейский народ, стремилсясохранить национальный характер своего хозяйства и, несмотря нанекоторые худые предзнаменования будущего, в настоящемподчинялся интернациональному финансовому контролю в меньшеймере, нежели другие страны. Правда, это преимущество таило всебе и известные опасности; оно-то и стало одним из важнейшихфакторов, приведших впоследствии к мировой войне. Если отвлечься от этого и некоторых других обстоятельств,то мы должны будем придти к выводу, что довоенная Германияобладала в основном тремя крупнейшими преимуществами, всвоем роде образцовыми и ставившими тогда Германию в известныхотношениях на недосягаемую высоту. Это относится и к форме правления как таковой и к томувыражению, которое эта форма правления получила в Германии вновейшую эпоху. Мы можем тут свободно отвлечься от личных качествотдельных монархов. В качестве людей они конечно былиподвержены целому ряду человеческих слабостей. Если не бытьснисходительным к человеческим слабостям, тогда пришлось бывообще отчаяться в нашем мире. Попробуйте-ка подойти с этимкритерием к виднейшим представителям нынешнего нашего режима.Ведь ясно, что с точки зрения личных качеств эти люди неотвечают даже самому скромному минимуму требований. Кто стал бысудить о "ценности" германской революции по личным качествамтех "вождей", которых революция с ноября 1918 г. даритГермании, тому пришлось бы покрыть свою голову пеплом и сгоретьот стыда в предчувствии того уничтожающего приговора, которыйвынесут нам будущие поколения. Ведь будущим поколениям никакнельзя будет заткнуть рот специальным законодательством "озащите республики", и будущие поколения выскажут вслух то, чтовсе мы уже теперь думаем о наших, с позволения сказать, вождяхи об их более чем сомнительных добродетелях. Нет сомнения в том, что монархия чуждалась известных слоевнации и прежде всего широких слоев народа. Это был результаттого, что наших монархов окружали далеко не всегда самыедальновидные и самые честные люди. К сожалению, монархи нашииногда больше любили окружение льстецов, нежели окружениечестных и стойких людей. Это приносило особенно большой вред втакие времена, когда народная психология менялась очень быстро,когда народ начинал скептически относиться к старым придворнымтрадициям монархии. Так например на рубеже XX столетия на среднего рядовогообывателя производило далеко невыгодное впечатление, когда онвидел принцессу, разъезжающую верхом в военном мундире. Придворе, по-видимому, совершенно не отдавали себе отчета в том,насколько неприятно действует такое зрелище, иначе такихпарадов не стали бы допускать. Неприятно действовала также и невполне искренняя филантропия, исходившая из придворных кругов.Если например та или другая принцесса иногда снисходила к тому,чтобы отправиться в народную столовую и попробовать там обеддля бедных, чтобы затем объявить, что обед превосходен, томожет быть в стародавние времена это и нравилось массе, а вначале XX века это действовало уже отталкивающе. Все прекрасноотдавали себе отчет в том, что высокая особа не понимает тогопростого факта, что приезд ее был известен заранее и обед вэтот день был изготовлен совсем иной, нежели обычно. Народпрекрасно это понимал, и этого было достаточно. Люди только смеялись, а иногда и раздражались по поводутаких вещей. Посмеивались также и над постоянными россказнями в газетахо том, насколько умеренную жизнь ведет наш монарх, как рано он

встает, как работает он в поте лица с утра до вечера, да к томуже его пища недостаточно питательна. Народ уже вырос. Его оченьмало интересовал вопрос о том, сколько именно кушает нашмонарх. Никто не отказывал монарху в праве получить сытныйобед. Никто также не хотел лишить его необходимого досуга длясна. Люди хотели немногого: чтобы их монарх был человекомчестным и мужественным, чтобы он достойно оберегал честь нациии вообще добросовестно выполнял свои обязанности правителя.Старые же россказни приносили не пользу, а вред. Все это были еще только мелочи. Хуже было то, что в самыхшироких кругах нации укоренилось убеждение: все равно за насвсе дела решают там наверху, поэтому нечего и нам заботиться оделах. Пока правительство действительно вело правильнуюполитику или по крайней мере было воодушевлено хорошимижеланиями, это было еще с полбеды. Но горе, если на местостарого хорошего правительства приходило новое, менееподходящее. В этом случае безвольная покорность и детская вераявлялись уже причиной тяжелых бед. Тем не менее, как мы уже сказали, рядом с этими слабостями Германия имела и ряд бесспорных преимуществ. Монархическая форма управления обеспечивала известнуюстабильность всего государственного руководства. Она изымала покрайней мере высших носителей власти из круга честолюбивыхполитиков. Институт монархии издавна пользовался уважением иавторитетом. Вторым нашим преимуществом было то, что Германияобладала превосходным корпусом государственного чиновничества.И, наконец третьим и главным преимуществом являлось то, чтоармия наша стояла над уровнем каких бы то ни былопартийно-политических обязательств. К этому надо прибавить ещеи то преимущество, что образ единоличного монарха все еще будили укреплял чувство личной ответственности - во всяком случае вгораздо большей степени, нежели в тех странах, где носителивласти сменялись с кинематографической быстротой. Все этовместе взятое и придавало немецкой администрации порядочность ичистоту, признававшуюся всеми. Наконец и культурное значениемонархии для немецкого народа было очень велико. Оно вполнеперевешивало все ее недостатки. Немецкие резиденции все ещеявлялись крупными художественными центрами, чего совершеннонельзя сказать о нашей нынешней погрязшей в материализме,эпохе. То, что немецкие князья сделали для искусства и науки втечение XIX в., было образцово. Во всяком случае нашасовременность совершенно не может идти в этом отношении ни вкакое сравнение.

x x x

Но самым важным из положительных факторов этого времени,когда распад народного организма прогрессировал еще толькомедленно, являлась конечно армия. Недаром ненависть всех враговГермании направлялась прежде всего против нашей армии, главнойзащитницы нашей свободы и национального самоутверждения. Армиянаша была в те времена самой могучей школой для всей немецкойнации. Лучшим памятником для нашей старой армии являетсяконстатирование той истины, что германскую армию ненавидели,преследовали оскорблениями, забрасывали грязью все враги, новместе с тем и боялись ее. Что армия наша являлась главнымоплотом свободы и главной нашей защитой перед властью биржи,это видно уже из того, с какой жадностью версальские ростовщикинабросились прежде всего именно на германскую армию. Если бы немогущество нашей армии, версальская петля затянулась бы на шеенашего народа еще гораздо раньше. Если захотеть с полнойточностью сказать, чем же именно обязан немецкий народ своей

армии, то это можно будет выразить одним словом: всем! В нашейармии воспитывалось еще чувство ответственности в такую пору,когда это свойство стало уже совсем редким, когда все старалисьуйти от ответственности, вдохновляясь прежде всего примеромпарламента, который являлся образцом полного отсутствия какойбы то ни было ответственности. В нашей армии воспитывалосьчувство личного мужества в такой период, когда трусостьсвирепствовала повсюду и когда готовность пожертвовать собою винтересах общего блага рассматривалась уже почти как глупость,а умным считался лишь тот, кто больше всего думал о своемсобственном "я". Армия наша была той школой, в которой немецучился видеть благо народа в его силе и единстве, а не в лживыхфразах об интернациональном братстве с неграми, китайцами,французами, англичанами и т.д. Армия наша воспитывала в людях дух решимости в такую пору,когда знамением времени являлись отсутствие решимости и вечныеколебания. Армия учила тому, что определенный приказ всегдалучше, чем полное отсутствие твердых указаний. Это было уже кое что в такую пору, когда тон задавалисомнительные умники. Уже в одном этом был кусок настоящейздоровой народной мудрости, от которой вообще не осталось бы иследа, если бы наша армия не была бы непрерывным источникомздоровья. Сравните это с теперешней просто ужасающейнерешительностью наших правящих кругов. Нынешние наши правителинаходят в себе силу решимости только тогда, когда дело идет оподписании какого-либо продиктованного нам новогоразорительного договора. Когда дело идет о каком-нибудь новомграбеже Германии, тогда правительство быстро решается подписать"соглашение", конечно слагая с себя в то же время всякуюответственность. В этих случаях "ответственные" правителивыполняют роль простых парламентских стенографов, которыевсегда ведь пишут только то, что им диктуют. Армия наша воспитывала людей в идеализме и в чувствепреданности великой родине в такое время, когда все кругом унас погрязло в жадности и материализме. Армия воспитывала нас в преданности идее национальногоединства в такое время, когда кругом шла уже ожесточеннаяборьба классов. Единственной ошибкой, быть может было введениеинститута вольноопределяющихся с годовым сроком службы. Этобыло ошибкой потому, что здесь нарушался принцип безусловногоравенства и люди с лучшим образованием опять попадали внесколько обособленное положение, между тем как интерес делатребовал обратного. Наши верхние слои и без того ужа достаточнооторвались от народа. На армию оказало бы особенно благотворноевлияние, если бы в ее рядах не было этого разделения. Что мы непровели этого принципа, было ошибкой. Но где же не бываетошибок. В армии нашей настолько преобладало хорошее, что еенемногие недостатки отступали на задний план. Но самой большой эаслугой нашей старой армии было то, чтоона не допускала торжества принципа "большинства" над значениемотдельной личности, что ясная голова в ее рядах цениласьбольше, нежели мнение "большинства". В противовес еврейскойдемократической идее слепого поклонения "количеству" армиятвердо отстаивала веру в гений единиц. Вот почему только вармии тогда и воспитывались такие люди, которые больше всегобыли нам нужны. Из армии выходили настоящие мужи. В то времякак кругом произрастали только размагниченные существа и бабы,армия каждый год выпускала из своих рядов 350 тысяч молодыхлюдей в расцвете сил и здоровья - людей, которые в течениесвоей двухлетней службы из неокрепших юношей превратились встальных бойцов. Наши солдаты, привыкшие в течение двух летслушаться приказа, по окончание службы умели также и

приказывать. Старого солдата можно было узнать уже по однойпоходке. Такова была лучшая школа немецкой нации. И недаром же наней концентрировалась яростная ненависть всех тех, кто изжадности, зависти или собственного бессилия стремился к тому,чтобы дорогие сограждане оставались как можно более безоружны.То, чего в своем ослеплении или по злой воле не понимали многиенемцы, отлично было понято всем остальным миром: немецкая армияявлялась самым могущественным орудием немецкого народа в егоборьбе за свободу и пропитание его детей.

x x x

Наряду с ролью монархии и ролью армии необходимо отметитьеще благодетельную роль нашего несравненного корпусагосударственных служащих; Германия была страной лучшейорганизации и лучшей администрации во всем мире. О нашемгосударственном чиновнике говорили, что он старомоден инемножко бюрократ. Но в этом отношении в других странах делообстояло не лучше, а скорее хуже. А вот чего похватало другимгосударствам, так это той изумительной солидности всегоаппарата и абсолютной неподкупности чиновников, которыеотличали Германию. Уж лучше, чтоб чиновник был несколькостаромоден, но зато безусловно честен и предан делу, чем еслиэтот чиновник выглядит весьма "современно", но зато отличаетсяневежеством да еще изрядно развращен. Если нам теперь частоговорят, что наша администрация в довоенное время состояла хотяи из хороших бюрократов, но зато из плохих хозяйственников, томы на это отвечаем: пусть нам укажут другую страну в мире,которая поставила бы, скажем, свое железнодорожное хозяйство натакую высоту, как это было в Германии. Только германскойреволюции впоследствии удалось в результате длительных усилийнастолько разложить этот прекрасный аппарат, что потом ужеможно было его "социализировать", т.е. отнять железные дороги ународа и передать их интернациональному биржевому капиталу,действительному вдохновителю германской революции. Что особенно выделяло довоенный корпус государственныхчиновников и весь административный аппарат, так это ихнезависимость по отношению к правительству. В те временаправительство не оказывало никакого давления на политическиевзгляды немецкого государственного чиновника. Только со времениреволюции все это радикально переменилось. Теперь от чиновникатребуют не знаний, не умения, а только принадлежности копределенной партии. Теперь люди с самостоятельным независимымхарактером не нужны: они только мешают. Громадная сила довоенной Германии держалась, такимобразом, на монархии, армии и корпусе государственныхчиновников. Из этих трех источников государство черпало тусилу, которой ей сейчас больше всего не хватает, а именно -государственный авторитет! Подлинный авторитет государствапокоится на всеобщем доверии к руководителям государства и кего администрации, а не на болтовне в рейхстагах и ландтагах ине на специальных законах, долженствующих "защитить" республикуот какой бы то ни было критики. Всеобщее доверие граждан можетбыть только результатом всеобщего непоколебимого убеждения вбескорыстии и чистоте правительственных намерений и в честностивсех административных органов страны. Это всеобщее довериевозникает лишь тогда, когда государственное законодательствовполне отвечает всеобщему чувству справедливости, ибо припомощи голого насилия ни одна правительственная система долгоне продержится. Прочность системы возможна только как результатвсеобщего доверия к правдивости и честности тех, кто призван

защищать интересы народа.

x x x

Итак, хотя довоенную Германию разъедали уже довольнотяжелые внутренние болезни, не следует все же забывать тогообстоятельства, что и другие государства не в меньшей степенибыли поражены этими болезнями и тем не менее в критическуюминуту выдержали испытание, не ставши жертвами катастрофы. Еслиже мы припомним, что рядом с этим довоенная Германия имела ещеочень сильные стороны, то мы неизбежно должны будем придти ктому выводу, что действительную причину германской катастрофыследует искать в чем-то другом. Так оно и есть. Самая важная и самая глубокая причина краха старойгерманской империи заложена была в непонимании значения расовойпроблемы и ее великой роли во всем историческом развитиинародов. Ибо все наиболее крупные события в жизни народовявляются не продуктом случайности, а закономерно вытекаюттолько из неудержимого стремления каждого народа к сохранению иразмножению вида и расы. Люди не всегда отдают себе в этомясный отчет, но тем не менее это так.

ГЛАВА XI. НАРОД И РАСА

Есть на свете много истин, казалось бы, совершенноочевидных, и тем не менее именно в силу их очевидности людизачастую их не замечают или, во всяком случае, не понимают ихзначения. Мимо таких самоочевидных истин люди иногда проходяткак слепые, а затем бывают чрезвычайно удивлены, когда кто-либовнезапно откроет то, что, казалось бы, все должны были знать.Куда ни кинешь взглядом, всюду тысячи колумбовых яиц, а вотсамих-то Колумбов в жизни встречается совсем мало. Все без исключения люди каждый день так или иначе общаютсяс природой, знакомятся с ее тайнами и воображают, что импонятно почти все, а между тем за единичными редкимиисключениями люди совершенно слепо проходят мимо одного изважнейших явлений, связанных с их собственным бытием: а именно,люди совершенно не замечают, что все живущее на земле строгоразделено на отдельные замкнутые в себе группы, из которыхкаждая представляет отдельный род или вид. Уже при самом поверхностном наблюдении нельзя не заметитьтот почти железный закон, что хотя жизненная энергия природыпочти безгранична, формы размножения и продолжения рода и видаочень ограничены. Каждое животное спаривается только со своимтоварищем по роду и виду. Синичка идет к синичке, зяблик кзяблику, скворец к скворчихе, полевая мышь к полевой мыши,домашняя мышь к домашней мыши, волк к волчице и т.д. Изменить это могут только какие-либо чрезвычайныеобстоятельства, прежде всего например обстановка лишениясвободы или какие-нибудь другие обстоятельства, мешающиеспариванию в пределах одного и того же рода и вида. В этихслучаях природа тут же начинает оказывать сопротивление ивыражает свой протест либо тем, что отказывает этим животным вспособности к дальнейшему размножению или ограничиваетрождаемость следующих поколений этих ублюдков. В громадном жебольшинстве случаев природа лишает этих ублюдков силысопротивления болезням и нападению врагов. Это вполнеестественно. В результате скрещения двух существ, стоящих наразличных ступенях развития, неизбежно получается потомство,ступень развития которого находится где-то посередине междуступенями развития каждого из родителей. Это значит, чтопотомство будет стоять несколько выше, нежели отсталый из

родителей, но в то же время ниже, нежели более развитой изродителей. А из этого в свою очередь вытекает то, что такоепотомство впоследствии должно будет потерпеть поражение вборьбе с более развитыми представителями рода и вида. -Такоеспаривание находится в полном противоречии со стремлениямиприроды к постоянному совершенствованию жизни. Основнойпредпосылкой совершенствования является конечно не спариваниевышестоящего существа с нижестоящим, а только победа первогонад вторым. Более сильный должен властвовать над более слабым,а вовсе не спариваться с более слабым и жертвовать такимобразом собственной силой. Только слабые могут находить в этомнечто ужасное. На то они именно и слабые и ограниченные люди.Если бы в нашей жизни господствовал именно этот закон, то этоозначало бы, что более высокое развитие органических существстановится вообще невозможным. Результатом этого заложенного во всей природе стремления красовой чистоте является не только строгое отграничениеотдельных рас друг от друга, но и известная однородность внутрикаждой из них. Лиса всегда остается лисой, гусь - гусем, тигр -тигром и т.д.; разница тут может заключаться только в большейили меньшей выносливости отдельных экземпляров, в большем илименьшем уме, понятливости и т. д. Но никогда нельзя встретитьлисы, которая обнаруживала бы какие-нибудь гуманные намеренияпо отношению к гусю, как никогда мы не встретим кошки, склоннойк дружбе с мышами. Борьба между теми и другими является результатом нестолько прирожденной вражды, сколько результатом голода илюбви. В обоих случаях природа смотрит на эту борьбу с полнымспокойствием и даже с известным удовлетворением. Борьба запропитание приводит к тому, что наиболее слабое и болезненноетерпит поражение. Борьба самцов из-за самки обеспечивает правои возможность размножения только за более сильным. Но всегда инеизменно борьба только способствует здоровью и увеличению силысопротивления данного рода и вида. Тем самым борьба являетсяфактором более высокого развития. Если бы дело обстояло не так, то это означало бы, что нанашей земле вообще прекратилось бы прогрессивное развитие.Тогда скорее наступило бы обратное. С количественной стороныслабое всегда имеет перевес над сильным. И если бы способностьк размножению у обоих была одинакова, то в течение некотороговремени слабое расплодилось бы в таких огромных размерах, чтосовершенно затмило бы собой сильное. Вот почему природа ивносит известную поправку в пользу более сильного. Эту поправкуприрода реализует тем, что ставит слабое в более тяжелыеусловия существования; таким путем природа ограничивает этослабое уже в количественном смысле; но мало того, природаделает еще отбор и из этого числа и предоставляет возможность кразмножению лишь наиболее крепким и здоровым экземплярам. Природа противится спариванию более слабых существ с болеесильными. Но в еще большей степени противно ей смешение высокойрасы с нижестоящей расой. Такое смешение ставит под вопрос всютысячелетнюю работу природы над делом усовершенствованиячеловека. Из опыта истории мы видим тысячи примеров этого. История сужасающей ясностью доказывает, что каждое смешение кровиарийцев с более низко стоящими народами неизбежно приводило ктому, что арийцы теряли свою роль носителей культуры. ВСеверной Америке, где население в громадной своей части состоитиз германских элементов, только в очень небольшой степенисмешавшихся с более низкими цветнокожими народами, мы видимсовершенно других людей и другую культуру, нежели в Центральнойи Южной Америке, где переселенцы, преимущественно люди

романского происхождения, зачастую в гораздо больших размерахсмешивались с туземным населением. Уже одного этого примера, всущности говоря, было бы достаточно, чтобы ясно инедвусмысленно установить влияние расового смешения. Германецамериканского континента, сохранивший беспримесную чистотусвоей расы, стал господином континента, и он останется им,вплоть до того момента, когда сам падет жертвой позоракровосмешения. Таким образом, можно сказать, что результатом каждогоскрещивания рас является: а) снижение уровня более высокой расы; б) физический и умственный регресс, а тем самым и началохотя и медленного, но систематического вырождения. Содействовать этакому развитию означает грешить противволи всевышнего вечного нашего творца. Но по заслугам грех этот и наказывается. Идя против железной логики природы, человек попадает вконфликт с теми принципами, которым он сам обязан своимсуществованием. Так, его борьба против природы неизбежноприводит к его собственной гибели. Здесь приходится часто выслушивать истинно еврейское посвоей наглости и совершенно глупое возражение современныхпацифистов: "но ведь человек на то и человек, чтобыпреодолевать природу!" Миллионы людей бессмысленно повторяют эту еврейскуюнелепость и в конце концов сами убеждают себя в том, будто людимогут "преодолевать" природу. Что хотят сказать этим нашипацифистские дурачки, в сущности говоря, даже понять нельзя. Не будем уже говорить о том, что на деле человеку еще ни вчем не удалось преодолеть природу; не будем говорить уже о том,что человеку в лучшем случае удается лишь постигнуть ту илидругую загадку или тайну частицы природы; не будем напоминать отом, что в действительности человек ничего не изобретает, атолько открывает, т. е. другими словами, что не он господствуетнад природой, а природа над ним, и что только, постигнувотдельные законы природы и тайны ее, человеку удается стать надтеми существами, которые лишены этого знания; не будем ужговорить обо всем этом; достаточно будет констатировать, чтоникакая идея не в состоянии преодолеть то, что являетсяпредпосылкой бытия и существования, хотя бы уже по одному тому,что сама идея зависит только от человека. Вне человека не можетбыть никакой человеческой идеи на этой земле. Но ведь из этоговытекает, что сама идея предполагает сначала существованиечеловека, а стало быть и всех тех законов, которые сами служатпредпосылкой появления человека на земле. Мало того! Ведь определенные идеи свойственны толькоопределенным людям. Это относится прежде всего к тем мыслям,которые ведут свое происхождение не от точного научного знания,а заложены в мире ощущений и чувств, или, как у нас теперьпринято выражаться, в мире внутренних переживаний. Все те идеи,которые сами по себе ничего общего не имеют с холодной логикой,а являются чистейшим выражением определенных чувств, этическихпредставлений и т. д., - все такие идеи неразрывно связаны ссуществованием человека. Вне этих свойств человека, вне еготворческой силы, вне присущей ему силы воображения самосуществование таких идей было бы невозможным. Но отсюда-то какраз и вытекает, что именно сохранение определенных рас и людейявляется основной предпосылкой самого существования этих идей.Отсюда можно было бы даже сделать тот характерный вывод, чтокто действительно всей душой добивается победы идеи пацифизма внашем мире, тот должен всею душой добиваться, чтобы мир былзавоеван немцами. Если случится наоборот, то ведь вместе с

последним немцем, пожалуй, вымрет и последний пацифист: по тойпричине, что весь остальной мир отнюдь не поддался напротивоестественную бессмыслицу пацифизма в такой мере, как, ксожалению, наш народ. Волей-неволей пришлось бы сначала вестивойны, чтобы затем увидеть победу пацифизма. Этого, говорят,как раз и добивался американский апостол Вильсон. Наши немецкиефантасты по крайней мере были уверены в этом. Действительныерезультаты теперь хорошо известны. Что же! Идеи гуманизма и пацифизма действительно, можетбыть, будут вполне у места тогда, когда вышестоящая расапредварительно завоюет весь мир и в самом деле станетгосподствовать над всей землей. Если так поставить вопрос, тоидеи пацифизма и гуманизма перестанут быть вредными. Ксожалению, только на практике такой ход развития трудноосуществим и, в конце концов, невозможен. Итак - сначала борьба, а потом может быть и пацифизм! Вином случае пришлось бы сказать, что человечество прошло ужечерез свой кульминационный пункт развития и что нас ожидает непобеда той или иной другой этической идеи, а варварство и врезультате этого хаос. Пусть смеется, кто хочет, но ведь мызнаем, что наша планета в течение миллионов лет носилась вэфире без людей. Это вполне может повториться, если людипозабудут, что их существование подчиняется безжалостнымжелезным законам природы, а вовсе не выдумкам отдельныхслабоумных "идеологов". Все, чему мы изумляемся в этом мире, - наука и искусство,техника и открытия - все это только продукт творчества немногихнародов, а первоначально, быть может, только одной расы.От них и зависит существование всей нашей культуры. Если бы этинемногие народы погибли, то вместе с ними сошло бы в могилу всепрекрасное в этом мире. Все великие культуры прошлого погибли только в результатетого, что творческий народ вымирал в результате отравлениякрови. Причина этой гибели всегда в последнем счете лежала взабвении той истины, что всякая культура зависит от человека, ане наоборот; что таким образом, дабы сохранить культуру, надосохранить данного творящего эту культуру человека. Но такоесохранение целиком подчинено железному закону необходимости,сохранению права на победу за более сильным и более высоким. Итак, кто хочет жить, тот должен бороться, а кто в этоммире вечной борьбы не хочет участвовать в драке, тот незаслуживает права на жизнь. Пусть это жестоко, но это так! По-нашему гораздо болеегорька участь того человека, которому кажется, что он всостоянии преодолеть природу, но который на деле толькоиздевается над природой. В этом последнем случае природе ничегоне остается, как ответить этому человеку болезнями,несчастьями, нуждой. Человек, не понимающий законов расовогоразвития и пренебрегающий этими законами, сам себя лишаетсчастья, которым он мог бы воспользоваться. Такой человекмешает победному шествию лучшей из рас и тем самым уничтожаетосновную предпосылку всякого человеческого прогресса. Такойчеловек уподобляется беспомощному животному, несмотря на то,что он сохраняет органы чувств человека.

x x x

Было бы совершенно праздным занятием спорить о том, какаяраса или какие расы были первоначальными носителями всейчеловеческой культуры, а стало быть и основателями того, что мытеперь обозначаем словом "человечество". Легче ответить себе на

этот вопрос, если мы будем иметь в виду только современность.Тут ответ будет ясен. Все то, что мы имеем теперь в смыслечеловеческой культуры, в смысле результатов искусства, науки итехники - все это является почти исключительно продуктомтворчества арийцев. Из этого конечно можно не без основаниязаключить, что и в прошлом именно арийцам принадлежала этасамая высокая роль, т.е. что арийцы явились основоположникамичеловечества. Ариец является Прометеем человечества. Его яснаяголова была одарена божьей искрой гения, ему дано было возжечьпервые огоньки человеческого разума, ему первому удалосьбросить яркий луч света в темную ночь загадок природы ипоказать человеку дорогу к культуре, научив его таинствугосподства над всеми остальными живыми существами на этойземле. Попробуйте устранить роль арийской расы на будущиевремена, и, быть может, уже всего через несколько тысячелетийземля опять будет погружена во мрак, человеческая культурапогибнет и мир опустеет. Если мы разделим все человечество на три группы: 1 )основателей культуры, 2) носителей культуры и 3) разрушителейкультуры, то представителями первых двух групп будут пожалуйтолько одни арийцы. Именно арийцы создали, так сказать,фундамент и стены всех человеческих творений. Другие народыналожили свой отпечаток только на внешнюю форму и окраску. Всеосновные планы человеческого прогресса, все самые большиекамни, необходимые для постройки, - все это дал ариец. Другимрасам принадлежало только выполнение планов. Возьмите следующийпример. Пройдет еще несколько десятилетий и весь восток Азиибудет называть "своей" ту культуру, которая на деле является нечем иным, как соединением германской техники и старогреческогодуха, как и у нас самих. Только внешние формы - по крайнеймере, отчасти - будут носить азиатский характер. Дело обстоитне так, как думают многие, будто Япония применяет толькоевропейскую технику, но развивает "свою собственную" культуру.Нет! На деле мы имеем перед собою европейскую науку и технику,только внешне окрашенные в японские цвета. Действительнойосновой жизни этой части Востока является могучаянаучно-техническая работа Европы и Америки, т. е. арийскихнародов, а вовсе не особая "японская" культура. Внешниеяпонские цвета этой культуры только больше бросаются в глазаевропейцу в силу их отличия от наших. На деле же Восток можетразвиваться в сторону общечеловеческого прогресса, толькоусваивая европейскую и американскую технику и науку. Только этодает основу для борьбы за насущный хлеб, для выковыванияоружия. Только внешность постепенно приспособляется котличительным чертам японцев. Если допустить на одну минуту, что например Европа иАмерика погибли и что таким образом прекращается дальнейшеевоздействие арийцев на Японию, то в течение короткого временинынешний подъем в Японии в области техники и науки, быть может,еще и продолжался бы; но прошло бы небольшое количество лет,источник усох бы, нынешнее культурное развитие Японииприостановилось бы, и она опять была бы ввергнута в ту спячку,из которой семь десятилетий назад ее пробудила арийскаякультурная волна. Что современное японское развитие имеетарийское происхождение, это совершенно очевидно. Но несомненнои то, что и во времена седой старины тогдашняя японскаякультура тоже определялась чужими влияниями. Лучшимдоказательством этого является тот факт, что в более позднеевремя японская культура прошла через целую полосу застоя иполного окостенения. Это могло случиться только потому, что онаутеряла основное творческое расовое ядро. Другими словами, вболее позднее время ей не хватало того внешнего влияния,

которое она раньше получала от более высокой расы. Раз мы можемустановить, что тот или другой народ воспринимал в основныхчертах свою культуру от других рас и сам лишь в состоянии былпостепенно ее развивать, а затем остановился в своем культурномразвитии, как только приостановилось внешнее воздействие, тотут можно сказать: перед нами раса, способная играть роль"носительницы культуры", но неспособная играть роли"основательницы культуры". При более внимательном ознакомлении с судьбами развитияотдельных народов приходится констатировать тот факт, что всеони почти сплошь первоначально являлись лишь носителямикультуры, а не основателями ее. Почти всюду можно наблюдать следующую картину развития.Арийским племенам - зачастую в численном отношении до смешногомалочисленным - удается подчинить себе чужие народы. Опираясьна особые условия, свойственные данным территориям (степеньобилия, климатические условия и т.д.), и используясоответствующим образом имеющуюся теперь в их распоряжениибольшую рабочую силу, арийцы пробуждают в покоренных народахдуховные и организаторские способности, спавшие до сих порнепробудным сном. В течение немногих тысячелетий, а иногда дажетолько столетий арийцам удается создавать новую культуру,которой вначале присущи все внутренние черты арийцев и котораятолько до известной степени приспособляется в вышеуказанномсмысле к свойствам земли и к человеческим свойствам завоеванныхнародов. Но затем проходит известное время, сами завоевателиначинают нарушать принцип чистоты крови, которого они раньшепридерживались очень строго; постепенно они начинаютсмешиваться с покоренными народами, и таким образомзаканчивается их собственное существование. Известно ведь, чтовслед за грехопадением в раю пришло изгнание из рая. Пройдет одно или два тысячелетия, и последние следынекогда господствовавшего народа мы можем констатировать тольков более светлом цвете кожи, получившемся в результате смешениякрови завоеванных и завоевателей, и в окостеневшей культуре,занесенной некогда более высокой расой. В крови завоеванныхнародов растворялись все духовные преимущества прежнихзавоевателей. В низшей культуре завоеванных народов угас факелчеловеческого прогресса, занесенный туда более высокой расой.Более светлый цвет кожи только слегка напомнит былую великуюроль прежних завоевателей, а некоторые случайно уцелевшиеостатки старой занесенной культуры только слегка озарят иногдадавно уже наступившую ночь в области культурной жизни этихнародов. Эти остатки культуры ярко светят в ночи наступившеговновь варварства. Поверхностный наблюдатель подумает, что онвидит перед собою продукты современной культуры данного народа,между тем как, на деле перед ним только отсветы прошлого. Иногда в истории случается так, что народ и во второй и втретий раз придет в соприкосновение с той расой, котораянекогда уже занесла к нему культуру, причем ни та, ни другаясторона не будет даже помнить о предыдущих встречах. Теперьостатки крови прежних владык бессознательно потекут навстречувновь пришедшей высшей расе, и то, что раньше могло являтьсятолько результатом принуждения, теперь будет удаваться идобровольно. В стране подымается новая культурная волна, и онаоказывает свое благодетельное влияние вплоть до того момента,пока носители культуры опять не растворятся среда чужихнародов. Задача историков мировой культуры в будущем будетзаключаться не в передаче голых фактов, как это к сожалениюбывает у нас теперь, а в том, чтобы исследовать тот процесс,который мы выше очертили в основном наброске.

Уже из этого небольшого схематического наброска историиразвития наций, принадлежащих к группе "носительниц" культуры",можно видеть картину становления, влияния и гнали истинныхоснователей культуры на земле: арийцев. В нашей повседневной жизни мы видим, что каждый гений всеже нуждается в особом поводе или даже в настоящем толчке, чтобыон действительно мог себя проявить. Это же можно сказать огениальной расе в повседневной жизни народов. В будничной жизничасто бывает так, что и выдающийся человек кажется наммаловыдающимся и обыденным. Но вот надвигаются события, которыеодних ввергают в отчаяние и обессиливают, а другим, до сих порказавшимся нам совершенно средними людьми, придают новые силы.И вот неожиданно для себя мы видим перед собою гениальнуюнатуру, которой мы до сих пор в обстановке обыденщинысовершенно не замечали. Отсюда происхождение поговорки, что"трудно быть пророком в собственном отечестве". Чаще всего приходится это наблюдать в обстановке войны.Вот перед нами совершенно рядовые молодые люди, почти мальчики.Надвинулись события, которые своей тяжестью совершеннопридавили ряд людей. Но те же события превратили иных из этихмальчиков в настоящих героев. И мы видим перед собоюнепревзойденные образцы хладнокровия, мужественнойрешительности, героизма. Если бы не пришли эти часы испытания,то никто быть может так и не догадался бы, что в этом безусоммальчике живет настоящий молодой герой. Чтобы гений проявилсебя, почти всегда необходим внешний толчок. Удары судьбысбивают с ног одних, но встречают стальное сопротивление состороны других. И вот повязка спадает с наших глаз, и мир сизумлением видит перед собой героя там, где он вовсе его неподозревал. Сначала люди сопротивляются и не хотят признатьгероя в том, кто внешне казался столь похожим на среднего изних. Старая история. Так почти всегда бывает со всемисколько-нибудь значительными людьми. Возьмите крупного изобретателя. Слава его обычно датируетсо дня сделанного им открытия. Но ведь ясно, что гениальностьего началась не с того часа, когда он сделал свое первоеоткрытие, ведь искра гения несомненно жила в нем с самого егорождения. Подлинная гениальность всегда является врожденнымкачеством, ее нельзя просто воспитать в человеке, а тем болеенаучиться ей. Но все это, как мы уже сказали, относится не только котдельному индивидууму, но и к расе. Творческие народы уже ссамого начала по самой сущности своей призваны творить, хотяповерхностный наблюдатель не сразу это замечает. Внешнеепризвание и здесь является только в результате уже совершенныхдел. Ведь весь остальной мир неспособен различить гениальностьиначе как только в форме для всех очевидных открытий,изобретений, создания определенных картин, построек и т. д. Издесь тоже нужно большое время, пока человечество признаетгениальность того или другого народа. Как в жизни отдельноголица, так и в жизни целых народов нужны особые условия, чтобытворческие способности и силы действительно могли найти себереальное применение. Яснее всего мы видим это на судьбе арийцев, т.е. той расы,которая до сих пор была и остается главной представительницейкультурного развития человечества. Как только судьба создаетдля арийцев более благоприятные условия, свойственные имспособности начинают развиваться более быстрым темпом ипринимают форму, понятную для всех. Арийцы начинают основыватьновые культуры, на которые соответственное влияние оказываютконечно условия почвы, климата и - свойства покоренных народов.Это последнее имеет наиболее решающее значение. Чем примитивнее

техника, тем большую роль играет человеческая рабочая сила, ибоею приходится тогда заменять машины. Если бы арийцы не имеливозможности применить к делу рабочую силу низших рас, имникогда не удалось бы сделать даже первые шаги к созданию болеевысокой культуры. Точно так же ариец не смог бы создать тойтехники, которая теперь начинает заменять ему применение силыживотных, если бы в свое время он не сумел начать укрощатьотдельные виды животных и применять к делу их физическую силу.Поговорка "мавр сделал свое дело, мавр может уйти" имеет своедостаточно глубокое основание. В течение долгих тысячелетийлошадь должна была работать на человека, прежде чем она помоглаему заложить основы той техники, которая теперь, после того какупрочился автомобиль, делает излишней самое лошадь. Пройдет ещенемного времени, и лошадь станет совершенно излишней, а вместес тем ясно, что без работы лошади в течение многих предыдущихвеков человек быть может и совсем не мог бы дойти до того, дочего дошли мы теперь. Для образования более высоких культур было совершеннонеобходимо наличие более низких рас. Не будь их, нечем было бызаменить недостаток технических средств, без которых болеевысокий уровень развития вообще был бы невозможен. Первыеступени человеческой культуры больше опирались на использованиефизической силы низших рас людей, нежели на использованиефизической силы укрощенных животных. Только после того, как создалось рабство подчиненных рас,аналогичная судьба начала постигать также и животных, а вовсене наоборот, как думают многие. Исторически дело было так, чтопобедители сначала запрягали в плуг побежденного человека итолько спустя некоторое время стали запрягать лошадь. Толькопацифистские дурачки могут рассматривать это как символчеловеческой испорченности, не понимая того, что только так имогли мы придти к нынешней эпохе, когда господа пацифистскиеапостолы расточают перед нами свою мудрость. Прогресс человечества похож на восхождение по бесконечновысокой лестнице. По ней не взберешься иначе, как пройдясначала по более низким ступеням. Так и арийцу пришлось пойтитой дорогой, которую ему указывала действительность а вовсе нетой, которую ему могла подсказать фантазия современногопацифиста. Пути действительности тяжелы и жестки, но эти путитолько одни ведут человечество к цели. Между тем иные мечтателилюбят выдумывать гораздо более легкие пути, на деле, увы,только удаляющие нас от заветной цели. Таким образом вовсе не случайностью является тот факт, чтопервые культуры возникли там, где арийцы пришли всоприкосновение с низшими народами и подчинили их своейсобственной воле. Эти низшие народы явились тогда первымтехническим инструментом, которым воспользовались арийцы вборьбе за новую культуру. Но это и предопределило весь тот путь, по которому должныбыли пойти арийцы. В качестве завоевателя ариец подчинял себезавоеванных и заставлял их работать так, как этосоответствовало его желанию и его целям. Заставляя их делатьполезную, хотя и очень тяжелую работу, он не только сохранял имжизнь, но готовил им судьбу, несравненно более завидную, чемпрежняя их, так называемая, "свобода". Пока ариец оставался доконца господином над завоеванными, он не просто господствовалнад ними, но и приумножал их культуру. Все развитие культурыцеликом зависело от способности завоевателя и от сохранениячистоты его расы. Когда покоренные сами начинали подниматься и,по всей вероятности, начинали сближаться с завоевателями такжеи в смысле языка, резкое разделение между господином и рабомстало ослабевать. Арийцы постепенно стали терять чистоту своей

крови и поэтому потеряли впоследствии также и место в раю,который они сами себе создали. Под влиянием смешения рас арийцыпостепенно все больше теряли свои культурные способности, покав конце концов и умственно и физически стали больше походить назавоеванные ими народы, чем на своих собственных предков. Втечение некоторого периода арийцы могли еще пользоватьсяблагами существующей культуры, затем наступал застой, и,наконец, о них терялась память совершенно. Так гибли целые культуры и целые государства, чтобыуступить место новым образованиям. Единственной причиной отмирания старых культур былосмешение крови и вытекающее отсюда снижение уровня расы. Людигибнут не в результате проигранных войн, а в результатеослабления силы сопротивляемости, присущей только чистой крови. Все в этом мире, что не есть добрая раса, являетсямякиной. Только проявления инстинкта сохранения рас имеютвсемирно-историческое значение - как положительное, так иотрицательное.

x x x

Арийцы смогли сыграть такую великую роль в прошлом нестолько потому, что инстинкт самосохранения как таковой был уних с самого начала развит сильнее, сколько потому, чтоинстинкт этот находил у них особое выражение. Субъективная воляк жизни у всех все% да одинакова, а вот форма выражения этойволи на практике бывает различна. У первых живых существ нанашей земле инстинкт самосохранения не идет дальше заботы особственном "я". Эгоизм, как мы называем эту страсть, заходиттут так далеко, что существа эти думают только о данноммгновении и даже не о часах, которые наступят позже, в этомсостоянии животное живет только для себя, оно ищет пищу, чтобыудовлетворить голод данной минуты, оно ведет борьбу только засвою собственную жизнь. Пока инстинкт самосохранения находитсебе только такое выражение, отсутствует какая бы то ни бичаоснова для образования хотя бы самой примитивной формы семьи.Лишь тогда, когда сожительство между самцом и самкой уже неограничивается только спариванием, а начинает приводить ксовместным заботам о потомстве, инстинкт самосохранения находитсебе уже другое, выражение. Самец начинает искать иногда пишутакже для самки, но большею частью оба они вместе начинаютискать пищу для своего потомства. Тогда самец начинаетвступаться за самку, и наоборот; и вот тут-то начинаютвыкристаллизовываться первые, разумеется, бесконечнопримитивные формы готовности к самопожертвованию. Когда этосвойство начинает выходить за узкие пределы семьи, тогда исоздаются первые предпосылки для создания более крупныхколлективов, а в конце концов и целых государств. У людей более низких рас это свойство наблюдается только вочень небольшом масштабе. Отсюда и то, что более низкие расызачастую так и не идут дальше образования семьи. Ясно, что чембольше отступает на задний план личный интерес, тем большевозрастает способность к созданию более обширных коллективов. И вот эта готовность к личному самопожертвованию,готовность жертвовать своим трудом, а если нужно, то и жизньюдля других больше всего развита у арийцев. Арийцы велики несвоими духовными качествами как таковыми, а только своейготовностью отдать эти способности на службу обществу. Инстинктсамосохранения принял у арийцев самую благородную форму, ибоариец подчиняет собственное "я" жизни общества, а когда пробьетчас, ариец охотно приносит себя в жертву общим интересам. Не в особых интеллектуальных данных заложена причина

культурных и строительных способностей арийцев. Если бы ариецобладал только этими данными, его роль была бы болееразрушительной, чем организующей, ибо сердцевина всякойорганизующей деятельности состоит в том, что каждое отдельноелицо отказывается от отстаивания непременно своей собственнойточки зрения и своих собственных интересов в пользу большинствалюдей. Каждый отдельный человек в этом случае получает то, чтоему приходится, только кружными путями - через благополучиевсего общества. Отдельный человек работает в этом случае ненепосредственно для себя, не для своей пользы, а для пользывсех. И с этой целью он всю свою работу ведет в рамках общейработы всех. Наиболее изумительным выражением этого являетсясамо слово "работа"; ведь под этим словом мы вовсе не понимаемтеперь деятельность отдельного человека в интересах поддержанияего собственной жизни; нет, под этим словом мы понимаем труд винтересах общества. Поскольку же тот или другой отдельныйиндивидуум хочет "работать" только для себя и отказывается приэтом в какой бы то ни было мере считаться с благом окружающегомира, постольку мы называем это воровством, ростовщичеством,грабежом и т.д. Первейшей предпосылкой истинно человеческой культурыявляется прежде всего именно наличие таких настроений, когдалюди готовы пожертвовать интересами своего собственного я впользу общества. Только в этом случае и могут возникать тевеликие ценности, которые самим их творцам сулят лишь оченьнебольшую награду, но зато приносят неоценимую пользу будущимпоколениям. Только отсюда и можно понять, как многиебескорыстные люди, сами ведя жизнь, полную лишений, отдают себяцеликом на то, чтобы создать обеспеченную жизнь обществу.Каждый рабочий, каждый крестьянин, каждый изобретатель,чиновник и т. д., словом, каждый, кто работает для общества, неимея никаких надежд когда-либо самому стать счастливым исостоятельным человеком, является носителем этой высокой идеи,хотя бы ему самому иногда и не был ясен глубокий смысл егособственных действий. Но если мы говорим это относительнообыкновенного труда, направленного к тому, чтобы обеспечитьпропитание человека и создать возможность общего прогресса, тоэто в еще большей степени относится к тому труду, которыйнаправлен на защиту жизни человека и его культуры. Когдачеловек отдает свою собственную жизнь за дело обеспечениябезопасности общества, то это высшая форма самопожертвования.Только так можно помешать тому, чтобы созданное руками человекабыло разрушено его же руками, только так удается бороться ипротив грозных сил природы. В нашем немецком словаре есть слово, которое особеннопрекрасно выражает эту мысль: долг (Verpflichtung)!Выполнять долг это и значит обслуживать не самого себя, аслужить обществу. Тот принцип, из которого вытекает такоедействие, мы называем идеализмом в отличие от эгоизма,проистекающего из принципа обслуживания себя самого. Подидеализмом мы понимаем способность отдельного лица приноситьсебя в жертву окружающему миру. Но как необходимо нам почаще вспоминать о том, чтоидеализм действительно является не химерой, что идеализм всегдабыл, есть и будет главной предпосылкой всей человеческойкультуры! Мало того: только идеализм и создал понятие"человек". Только этому чувству арийцы обязаны всем своимположением в этом мире, только благодаря этому чувству на нашейземле и существует человек. Только благодаря этому чувству имог выковаться тот творческий труд, который в сочетании спростой физической силой и гениальным интеллектом создалзамечательнейшие памятники нашей человеческой культуры.

Если бы на свете не было идеализма, то все духовныеспособности людей, в том числе даже самых одаренных, были бытолько простым "духом", бессильным сотворить что-либодействительно высокое и ценное. Действительный идеализм есть не что иное, как подчинениеинтересов и всей жизни отдельного лица интересам и всей жизниобщества. Только такое подчинение и создает возможность какойбы то ни было организации. В этом смысле идеализм соответствуетглубочайшим велениям природы. Именно такой идеализм и побуждаетлюдей добровольно признать преимущество более сильного. Именнотакой идеализм становится частицей того миропорядка, которыйобразует нашу вселенную. Глубочайшее познание природы и чистый идеализм друг другуне противоречат, а напротив объективно совпадают. Насколько этоверно и насколько подлинный идеализм ничего общего не имеет сфантастикой, в этом легче всего убедиться, если мы прислушаемсяк суждениям неиспорченного ребенка, например здоровогомальчика. Такой мальчик совершенно ничего не поймет в тирадах"идеалистически" настроенного пацифиста, и эти тирады навернякаему не понравятся, а вот отдать свою молодую жизнь за идеалсвоей народности такой мальчик всегда будет годов. Бессознательно, инстинктом ребенок чувствует необходимостьборьбы за продолжение рода и вида, даже когда это можетпроисходить только за счет отдельного индивидуума, ибессознательно же инстинкт протестует против фантастикипацифистских болтунов, прикрывающих пространными фразами толькоэгоизм. Ибо действительное развитие человечества возможнотолько при наличии готовности к самопожертвованию со стороныиндивидуума в пользу общества, а не при наличии болезненныхпредставлений трусливых умников и критиков, желающих переделатьприроду. В такие времена, когда исчезает идеализм, мы можем тотчасже констатировать упадок тех сил, без которых нет общества, астало быть нет и культурного развития. Как только в народеберет верх эгоизм, общественные связи начинают ослабевать.Каждый гонится за своим собственным счастьем и попадает толькоиз огня в полымя. Да и будущие поколения предают забвению тех, кто думаеттолько о своей собственной пользе, и покрывают славой техгероев, кто отказался от своего собственного счастья в пользуобщества.

x x x

Прямую противоположность арийцу представляет иудей. Ни уодного другого народа в мире инстинкт самосохранения не развитв такой степени, как у так называемого, избранного народа.Доказательством этому служит один факт существования этой расына земле. Где вы найдете еще один такой народ, который втечение последних двух тысяч лет претерпел бы так малоизменений в смысле характера, внутреннего мира и т. д.? Какойеще другой народ принимал участие в столь громадных переворотахи тем не менее вышел из всех катастроф человечества таким же,каким был и раньше? Что за бесконечно цепкая воля к жизни, ксохранению своего рода и вида! Интеллектуальные свойства евреев вырабатывались в течениетысячелетий. Еврей считается ныне очень "умным" и умным был ондо известной степени во все времена. Но ум его есть нерезультат собственного развития, а результат наглядных уроков,получаемых им на опыте других народов. Ум человеческий тоже неможет подыматься вверх иначе как по ступенькам; при каждом шагевверх ему надо опираться на фундамент прошлого, т. е.

чувствовать за собою всю предыдущую культуру человечества.Всякое мышление в огромной мере является результатом опытапредыдущих времен и лишь в небольшой мере определяетсямыслительными способностями данного человека. Человек, сам тогоне замечая, заимствует из опыта прошлого бездну знаний,созданных всей предшествующей культурой человечества.Вооруженный этими знаниями, человек постепенно идет дальше. Нашсовременный мальчик, например, растет в обстановке такихгромадных технических завоеваний, что то, что сто лет назадявлялось еще загадкой для самых выдающихся людей, для неготеперь является чем-то само собою разумеющимся. Результатытехнических завоеваний всех последних столетий оказываютгромадное воздействие на нашего мальчика, между тем как он дажене замечает их. Если бы на минуту предположить, что из гробаможет восстать какой-либо из самых гениальных людей, скажем,20-х годов прошлого столетия, то несомненно, что ему труднейбыло бы ориентироваться во всей нашей обстановке, чем самомуобыкновенному 15-летнему мальчику наших дней. И это по тойпростой причине, что воскресшему из мертвых гениальномучеловеку недоставало бы тех бесконечно важных сведений, которыелюди за последнее столетие, так сказать, вобрали в себя, самитого не замечая. Евреи, как мы уже знаем, никогда не имели своейсобственной культуры (почему именно это так, мы объясним ниже).И вот именно по этой причине умственное развитие евреев всегданаходилось в зависимости от других народов. Интеллект евреев вовсе времена развивался за счет работы окружающего егокультурного мира. Обратных примеров не было никогда. Инстинкт самосохранения развит у еврейского народа никакне меньше, а скорее больше, нежели у других народов; егоумственные способности кажутся также не меньшими, нежелиумственные способности других рас; но евреям похватает первой иосновной предпосылки необходимой для самостоятельногокультурного развития -идеализма. Воля к самопожертвованию у еврея не идет дальше гологоинстинкта самосохранения. Чувство солидарности у евреяпроявляется внешним образом очень сильно, но на самом деле этотолько примитивный инстинкт стадности, который можно видеть и умногих других живых существ на этой земле. Инстинкт стадностипобуждает евреев к взаимопомощи лишь до тех пор, пока имугрожает общая опасность. В этой обстановке они считаютнеизбежным и целесообразным действовать сообща. Возьмите примерлюбой стайки волков. Нападать на добычу они считают удобнымсообща, но как только они насытили свой голод, они разбредаютсяв разные стороны. То же приходится сказать и относительнолошадей. Когда на них нападают, они держатся вместе. Как толькоопасность миновала, они бросаются врассыпную. Таков же и еврей. Его готовность к самопожертвованиютолько мнимая. Такая готовность существует у него лишь до тогомомента, пока этого безусловно требуют интересы безопасностиотдельного еврея. Но как только общий враг побежден, угрожавшаявсем евреям опасность устранена, добыча спрятана в надежноеместо, так тотчас же исчезает и мнимая гармония между самимиевреями, уступая место их естественным инстинктам. Евреиединодушны лишь до тех пор, пока им угрожает общая опасностьили пока их привлекает общая добыча. Как только исчезают этидва импульса, сейчас же вступает в свои права самый резковыраженный эгоизм. Народ, который только что казалсяединодушным, тут же превращается в стаю голодных грызущихсядруг с другом крыс. Если бы евреи были одни на этом свете, они неизбежнозадохлись бы в своей собственной грязи и нечистотах. Вся их

жизнь превратилась бы вероятно в сплошную истребительную борьбудруг против друга, разве только свойственная им всем трусость иотсутствие готовности к самопожертвованию превратили бы исобственную их войну в комедию. Неверно было бы поэтому из того факта, что в борьбе противобщего врага или, точнее, в борьбе за общий грабеж евреивыступают солидарно, умозаключение будто евреям не чуждизвестный идеализм. Нет, евреями и в этом случае руководитголый эгоизм. Вот почему и государство евреев территориальносовершенно не ограничено. А между тем, ведь именно государствои должно являться живым организмом, служащим к сохранению иразмножению расы. У евреев не может быть государства сопределенной территорией, ибо такое государство требует того,чтобы населяющаяся его раса, во-первых, отличалась известнымидеализмом, а во-вторых, имела бы правильное и здоровоепредставление о том, что такое труд. Если данной расе похватаеттого и другого, то об образовании ею государства с определеннойтерриторией не может быть и речи; а тем самым отпадает иглавная основа, на которой только и может возникнутьопределенная культура. Вот почему мы и видим, что еврейский народ - при всем том,что внешне он кажется очень развитым - на самом деле никакойистинной культуры не имеет, а в особенности не имеет никакойсвоей собственной культуры. Внешняя культура современного евреяна деле есть только извращенная им культура других народов. Когда мы оцениваем роль еврейской нации в культурномразвитии всего человечества, мы прежде всего не должны забыватьтого факта, что, например, еврейского искусства никогда не былона свете и нет и теперь; что, например, два главных видаискусства - архитектура и музыка - решительно ничем не обязаныевреям. Подвиги евреев в области искусства сводятся только либок сомнительным "усовершенствованиям" чужих произведений, либо кпрямым плагиатам. Но это и значит, что евреям не хватает преждевсего тех важнейших дарований, без которых неткультурно-одаренной и творческой расы. Еврей умеет только подражать чужому искусству, а точнеебудет сказать - искажать его. Это видно хотя бы уже из того,что чаще всего еврей подвизается в области сценическогоискусства, где собственной выдумки почти не нужно. Нет, никакой культурно-созидательной силы евреи непредставляют и представлять не могут по той простой причине,что у евреев недостает первой и основной предпосылки для этого:идеализма. Их интеллект не конструктивен, он толькоразрушителен. Только в редких единичных случаях евреи подадутимпульс к чему-либо хорошему. Как правило же человеческийпрогресс идет вперед не благодаря евреям, а вопреки им. Евреи никогда не имели своего государства со своейопределенной территорией, а по этой причине никогда не имели исвоей собственной культуры. Между прочим, именно отсюда ивозникло то представление, будто в лице евреев мы имеем дело снародом, ранее принадлежавшим к числу номадов. Этобольшая и опасная ошибка. Кочевые народы тоже всегда имели своюопределенную территорию, они только не обрабатывали ее, как этоделают оседлые крестьяне, а жили тем, что получали от своихстад, вместе с которыми они кочевали в пределах своейтерритории. Причиной того, что кочевые народы поступали так, а неиначе являлось недостаточное обилие их почвы, в результате чегооседлая жизнь становилась просто невозможной. Еще болееглубокая причина заключалась в разрыве между уровнемтехнической культуры данного народа и природной скудностью еготерритории. Есть такие территории, где и арийцам только после

тысячи лет технического развития удавалось заставить землюродить достаточно, чтобы можно было зажить оседлой жизнью. Покаарийцы не имели техники, им тоже приходилось либо избегатьтаких территорий, либо тоже вести кочевую жизнь, посколькутысячелетние привычки оседлой жизни не делали для нихсовершенно непереносимой жизнь номадов. Напомним, что в эпохуоткрытия американского континента многочисленным арийцампришлось вначале жить на положении охотников, дровосеков и т.д.и зачастую большими лагерями с женами и детьми, постоянно меняяместо, вести жизнь почти совершенно такую же, как жизнькочевников. Но как только число арийцев возросло и выросла ихтехника, как только им удалось в достаточной мере расчиститьземлю и подчинить себе туземцев, они начали селиться оседло. Очень вероятно, что и арийцы некогда были номадами и лишьс течением времени стали оседлыми. Но именно поэтому арийцыникогда ведь и не являлись евреями! Нет, евреи никогда не быдлкочевниками, ибо и у кочевников тоже было свое представление о"труде", послужившее основой всего дальнейшего их развития: укочевников эта необходимая духовная предпосылка была налицо. Пусть чувство идеализма у кочевников было развито толькоотносительно слабо, но все-таки оно у них было. Вот почемуарийские народы могли относиться к ним с известной симпатией. Уевреев же именно ничего подобного не было. Евреи никогда не являлись номадами, а всегда являлисьпаразитами на теле других народов. Если евреи иногда менялисвое местожительство, то это вытекало не из их собственныхнамерений, а было результатом только того, что время от времениих выгоняли те народы, гостеприимством которых они чересчурзлоупотребляли. Евреи распространялись дальше именно так, какраспространяются типичные паразиты. Они постоянно ищут тольконовой пищи для своей расы. Но это ничего общего не имеет с кочевничеством, ибо еврей,занявший ту или другую территорию, и не думает потом ееочищать. Он остается там, где он сидит, и цепляется за этутерриторию так крепко, что прогнать его оттуда можно толькосилой. Когда евреи найдут, что в других новых странах для нихсоздалась подходящая обстановка, они начинают распространятьсяи туда. Однако, в отличие от номадов, они при этом ни в коемслучае не покидают и свое старое жилье. Евреи были и остаютсятипичными паразитами, они живут за чужой счет. Подобно вреднымбациллам, они распространяются туда, где для бацилл создаетсяподходящая питательная среда. Еврей несет с собой только смерть. Куда ни ступит егонога, там народ, до сих пор живший своим трудом, раньше илипозже начнет вымирать. Так во все время евреи гнездились в чужих государствах иобразовывали внутри них свое собственное государство, маскируяпоследнее под псевдонимом "религиозная община". Под этим флагомевреи прятались до того момента, пока это казалось им выгодным.Но как только евреи чувствуют себя достаточно сильными, чтобыобойтись без этого прикрытия, они сбрасывают маску и являютсяперед изумленными людьми тем, чем они всегда были: евреями. Евреи живут, как паразиты, на теле других наций игосударств. Это и вырабатывает в них то свойство, о которомШопенгауэр должен был сказать, что "евреи являются величайшимивиртуозами лжи". Все существование еврея толкает его непрерывноко лжи. То же, что для жителя севера теплая одежда, то дляеврея ложь. Длительно жить среди других народов евреи могут лишь дотех пор, пока им удается создавать представление, будто евреине особый народ, а только особая "религиозная община". Вот вампервая большая ложь.

Чтобы длительно вести жизнь паразита на теле другихнародов, евреям опять-таки приходится скрывать важнейшие чертысвоего характера. Чем интеллигентнее каждый отдельный еврей,тем скорее удается ему этот обман. Дело доходит до того, чтозначительные группы трудящегося народа, среди которого живутевреи, действительно начинают верить, что перед ними французили англичанин, немец или итальянец, имеющий только свою особуюрелигию. Жертвой этого обмана особенно легко становятся властипредержащие, ибо они реже всего отличаются особой гениальнойпрозорливостью. В кругах "начальства" самостоятельное мышлениеиногда считается прямо грехом. Только этим и можно объяснить тообстоятельство, что, например, в аварском министерствевнутренних дел и до сих пор понятия не имеют о том, что евреиявляются определенным народом, а вовсе не одной лишьопределенной "религией". А между тем, достаточно было бы нашемумудрому начальству хотя бы немножко заглядывать в еврейскиегазеты и тогда им не трудно было бы разгадать загадку. Но развеначальство обязано читать какие-либо газеты, кроме официальных?Ну, а так как газета "Еврейское эхо" еще не являетсяофициальным правительственным органом, то в нее конечно можно ине заглядывать. Евреи всегда представляли собою определенный народ сопределенными расовыми свойствами и никогда не являлись просторелигиозной общиной... Только условия жизни еврейского народауже с ранних пор побудили его искать такое средство, котороеотвлекало бы чрезмерное внимание от сынов этого народа. Какоеже другое средство могло показаться евреям более невинным ивместе с тем более целесообразным, кроме того, чтобы спрятатьсяпод маской религиозной общины? Присвоив себе видимостьрелигиозной общины, евреи опять совершили кражу. На деле евреине могут представлять собою и религиозной общины хотя быпотому, что им и для этого не хватает необходимого идеализма, атем самым не хватает веры в какую бы то ни было загробнуюжизнь. Между тем, любая религия, как она свойственна арийцам,требует именно известной веры в загробную жизнь. Посмотрите наталмуд. - Разве эта книга для загробной жизни? Нет, эта книгапосвящена исключительно вопросу о том, как создать себе напрактике жизнь получше в этом лучшем из миров. Чтобы как следует изучить еврея, лучше всего проследитьтот путь, который он прошел в течение столетий, гнездясь средидругих народов. Чтобы получить необходимые выводы, достаточнопроследить это только на одном примере. Так как все еврейскоеразвитие во все времена было в общем одно и то же, среди какихнародов ни жили бы евреи, то лучше всего будет описать эторазвитие схематически. Для простоты мы будем обозначатьотдельные периоды развития буквами алфавита. Первые евреи появились в Германии в период продвиженияримлян. Как всегда, они явились в качестве торговцев. В грозе ибуре великого переселения народов евреи как будто вновьисчезли. Поэтому, эпоху нового проникновения евреев в центр ина север Европы приходится считать со времени образованияпервых германских государств. Во всех тех случаях, когда евреипроникают в среду арийских народов, мы видим в общем одну и туже картину развития.

x x x

а) Как только возникают первые места прочной оседлойжизни, евреи внезапно тут как тут. Сначала евреи появляются вкачестве торговцев, считая еще необходимым скрывать своюнародность. Черты внешнего расового различия между ними и темнародом, который оказывает им гостеприимство, еще слишком

бросаются в глаза. Значение чужих языков у евреев еще слишкоммало развито. А с другой стороны, и сам народ, оказывающий имгостеприимство, еще слишком представляет собою замкнутое целое.И вот в результате всего этого еврей вынужден выступать открытокак торговец и как чужой. При ловкости еврея и при неопытноститого народа, у которого он ищет гостеприимства, еврею дляданного периода даже выгодно выступать открыто, ибо чужаку идутособенно охотно навстречу как гостю. б) Затем евреи начинают постепенно пролезать вхозяйственную жизнь, выступая при этом не в ролипроизводителей, а исключительно в роли посредников. При ихтысячелетнем торговом опыте и при беспомощности, а такжебезграничной честности арийцев евреи сразу завоевывают себеизвестное превосходство, и через короткое время вся торговлягрозит стать монополией евреев. Еврей начинает выступать в ролизаимодавца, причем деньги дает только на ростовщическихпроцентах. Проценты вообще изобрел еврей. Опасностейростовщичества вначале никто не замечает. Наоборот, так каккредит в начале приносит некоторое облегчение, то все егоприветствуют. в) Затем еврей становится оседлым. Другими словами, онугнездился в определенных городах, местечках, в определенныхкварталах и все больше образует государство в государстве.Торговлю и все вообще денежные дела он начинает рассматриватькак свою собственную привилегию, и этой привилегией онпользуется до конца. г) Затем кредит и торговля стали полностью его монополией.Еврейское ростовщичество начинает вызывать некотороесопротивление. Возрастающая еврейская наглость порождаетвозмущение, а рост его богатства - зависть. Чаша переполняется,когда еврею удается сделать и землю объектом своих торговыхопераций. Сам еврей на земле не работает, он рассматривает еекак объект своей жадной эксплуатации, предоставляя христианинупо-прежнему обрабатывать эту землю, с тем только что нынешнийвладыка будет выжимать из него соки. Благодаря этому возникаетуже открытая ненависть к евреям. Евреи уже настолько тиранятнарод и настолько высасывают его кровь, что дело доходит доэксцессов. Теперь к этим чужакам начинают внимательнееприсматриваться и открывают в них все более отталкивающиечерты. В конце концов создается непроходимая пропасть. В годы особенно тяжкой нужды терпению приходит конец, иразоренные евреями народные массы в отчаянии прибегают к мерамсамопомощи, чтобы как-нибудь избавиться от этого бича божия. Втечение нескольких столетий народные массы на своей спинеиспытали гнет евреев, и теперь они начинают понимать, что одноего существование равносильно чуме. д) Но теперь только еврей по-настоящему начинаетразворачиваться. При помощи гнусной лести он пролезает вправительственные круги. Он пускает в ход свои деньги иобеспечивает себе новые льготы, дающие ему возможностьпо-прежнему грабить. Если народный гнев против этих пиявок тамили сям приведет к вспышке, то это тем не менее не мешаетевреям через некоторое время появиться в том же самом местевновь и опять взяться за старое. Никакие преследования не всостоянии отучить евреев от их системы эксплуатации людей,никакими преследованиями от них, надолго не спастись. Проходитнебольшой промежуток времени, и евреи, нисколько неизменившись, опять тут как тут. Чтобы избегнуть по крайней мере самого худшего, евреямзапрещают приобретать земли, дабы таким образом не позволитьростовщикам сосредоточить в своих руках еще и земельные фонды. е) Поскольку за это время усилилась власть князей, евреи

теперь начинают пролезать и в эту среду. Новые владыки почтивсегда находятся в трудных финансовых обстоятельствах. Евреиохотно приходят к ним на "Помощь" и за это выклянчивают у нихльготы и привилегии. Как дорого ни заплатил бы еврей за этипоследние, все равно проценты и проценты на проценты в течениекороткого времени покроют ему все расходы. Как настоящиепиявки, евреи присасываются к телу несчастного народа, поканаступает момент, когда князья снова нуждаются в деньгах, итогда они из самой пиявки выпускают немного крови в своюпользу. После этого игра начинается сначала. Роль, которую приэтом играют так называемые немецкие князья, нисколько не лучшероли самих евреев. Эти господа князья были настоящим наказаниембожием для их "возлюбленных" народов. Роль этих господ можносравнить только с ролью иных современных министров. Именно немецких князей должны мы благодарить за то, чтонемецкой нации так и не удалось окончательно избавиться отеврейской опасности. К сожалению, в этом отношении ничего неизменилось и в более поздние времена. Впоследствии сами евреисторицей воздали князьям мира сего за все те преступления,которые эти владыки совершили по отношению к своим народам.Князья мира вступили в союз с дьяволом и были наказаны поделом. ж) Опутав господ князей, евреи затем приводят их к гибели.Медленно, но неуклонно позиции князей ослабевают, ибо ониперестали служить своим народам и начали думать только особе.Евреи прекрасно отдают себе отчет в том, что конец этих владыкблизок, и они с своей стороны стараются только ускорить этотконец. Сами евреи делают все возможное, чтобы увеличить ихнужду в деньгах, для чего стараются отвлечь их от действительноважных задач; ползая перед ними на коленях и усыпляя их гнуснойлестью, евреи втягивают "своих" князей во все мыслимые пороки,стараясь сделать себя самих как можно более незаменимыми вглазах своих покровителей. Опираясь на свое дьявольскоеискусство во всем, что связано с деньгами, евреи самымбесстыдным образом подсказывают своим покровителям все новые,все более жестокие средства выкачивания последней копейки изподданных. Большие фонды, собираемые самыми жестокимисредствами, пускаются на ветер. Тогда евреи придумывают новыесредства ограбления народа. Каждый двор имеет своих "придворныхевреев", как стали называть этих чудовищ. Их главная функция -придумывать новые средства выкачивания денег из народа радибезумных удовольствий правящей клики. Кто же удивится послеэтого, что за такие заслуги выродков человеческого роданачинают еще возводить в дворянское достоинство. Разумеется,институт дворянства становится благодаря этому только смешным,но яд благополучно проник и в эту среду. Теперь евреи еще лучше используют свои привилегии в своихинтересах. В конце концов еврею надо только креститься, и он получитвсе права и преимущества коренных граждан. Он охотно пойдет ина это. Представители церкви будут радоваться по поводу новогозавоеванного сына церкви, а сам этот "сын" - об удавшемсягешефте. з) Теперь в еврейском мире начинается новая полоса. До сихпор евреи слыли евреями, т. е. они не старались выдать себя закого-либо другого, да это было и невозможно, так как слишкомрезко еще были выражены расовые черты евреев, с одной стороны,и окружающих их народов, с другой. Еще в эпоху ФридрихаВеликого никому не могло придти в голову видеть в евреяхчто-либо другое, чем "чужой" народ. Еще Гете ужасался по поводуодной мысли, что на будущее закон уже не запрещает браков междухристианами и евреями. А ведь Гете, упаси боже, не был

реакционером или другом рабства. В Гете говорил только голоскрови и здравого рассудка. Вопреки всем позорным махинациямпридворных кругов сам народ инстинктивно видел в евреяхчужеродное тело и соответственно этому относился к ним. И вот теперь наступила пора, когда все это должно былоперемениться. В течение более чем тысячи лет евреи настолькоизучили языки приютивших их народов, что теперь они решаютсяуже начать затушевывать свое еврейское происхождение и какможно настоятельнее начать подчеркивать, что они "немцы". Какэто ни смешно, как это ни чудовищно, а у евреев все-такихватает наглости объявлять себя "германцами", в данном случае"немцами". Начинается самый гнусный обман, какой только можносебе представить. Из всего немецкого еврей с грехом пополамовладел только способностью говорить на немецком языке, - да ито на каком ужасном немецком языке. Только на этом знании языкаон обосновывает свою принадлежность к немецкому народу. Но ведьдействительный признак принадлежности к определенной расезаложен исключительно в крови, а вовсе не в языке. Это лучшевсего знают евреи. Именно поэтому они так и блюдут чистотусвоей собственной крови и вовсе не придают большого значениячистоте своего собственного языка. Человек легко может взятьсебе другой язык и пользоваться им с большими или меньшимиудобствами. Но, и пользуясь новым языком, он будет выражать нанем свои старые мысли. Внутренний же мир человека измениться неможет. Лучше всего это видно на примере именно еврея - он можетговорить на тысяче языков и все-таки остается тем же евреем.Его характерные особенности останутся теми же, какими они были,когда он две тысячи лет назад торговал хлебом в древнем Риме иговорил на латинском языке, и какими они являются в наш век,когда он спекулирует мукой и коверкает немецкий язык. Еврейостался все тот же. Что этой простой истины никак не могутусвоить иные современные тайные советники и высокопоставленныеполицей-президенты, в этом мало удивительного. Ведь редконайдешь людей столь бездушных и столь лишенных всякогоздорового инстинкта, как иные представители наших самых"высоких" сфер. Мотивы, по которым евреи теперь решают начать выдаватьсебя за "немцев", совершенно очевидны. Евреи чувствуют, чтопочва начинает уходить из-под ног княжеских владык, и евреиначинают поэтому заблаговременно создавать для себя новуюплатформу. К тому же и их финансовая власть над всем нашимхозяйством достигла уже таких размеров, что, не имея всех"государственных" прав, евреи не могут уже далее удерживать всюсистему; во всяком случае без этого евреям трудно расширятьсвое влияние дальше. Но удержать завоеванные позиции и добитьсяроста своего влияния еврею необходимо во что бы то ни стало.Чем выше восходят евреи по ступеням власти, тем больше влечетих старая заветная конечная цель: достижение полного господстванад всем миром. Наиболее дальновидные из евреев замечают, чтоэта цель приблизилась уже совсем вплотную. Вот почему теперьвсе главные усилия направлены на то, чтобы завоевать себе всюполноту "гражданских" прав. Такова действительная причина того, что еврей стараетсяразвязаться с гетто. и) Так "придворный еврей" медленно и постепеннопревратился в обыденного "народного еврея". Конечно еврейпо-прежнему будет стараться оставаться в окружении высокихгоспод; он будет проявлять даже еще больше рвения, чтобыпроникать в эту среду. Но в то же время другая часть еврейскойрасы делает все возможное, чтобы подделаться под народ. Задачаэта не легка для евреев. Припомните только, сколь много грешилеврей в отношении народной массы в течение долгих веков, как

безжалостно высасывали евреи из массы последние соки, какпостепенно народные массы научились ненавидеть еврея и видеть внем прямую кару божия). Да, нелегкая это задача изображать изсебя "друга человечества" как раз в глазах тех, с кого втечение столетий еврей сдирал кожу. Евреям теперь приходится вначале предпринять кое-какиешаги, которые хоть немного заставили бы народную массу позабытьо прежних их преступлениях. Отсюда и то, что евреи начинаютиграть роль филантропов и благодетелей. Они имеют для этоговесьма прозаические основания, и поэтому евреям отнюдь неприходится руководиться библейским правилом - пусть левая рукане знает, что дает правая. Евреи ставят себе задачей, чтобы какможно большее количество людей узнало, как близко к сердцупринимает теперь еврей страдания народных масс и на какиегромадные личные жертвы готов он пойти в интересах общества. Сосвойственной ему прирожденной скромностью еврей теперь на весьмир трезвонит о своих собственных заслугах и делает это до техпор, пока ему и впрямь в этом отношении начинают верить. Лишьочень несправедливые люди откажутся теперь поверить в щедростьевреев. В течение короткого времени евреям начинает удаватьсяпредставить дело так, будто и вообще во все предыдущие временак ним относились только несправедливо, а вовсе не наоборот.Особенно глупые люди начинают этому верить и начинаютвысказывать искреннее сочувствие бедным, "несчастным",обиженным евреям. Разумеется, при этом приходится иметь в виду, что при всейсвоей "щедрости" еврей себя не забывает и теперь. Они оченьхорошо умеют считать. Еврейские "благодеяния" очень похожи нато удобрение, которое употребляется в сельском хозяйстве. Ведьрасходы на удобрение всегда окупаются сторицей. Но как бы то нибыло, спустя короткое время весь мир уже знает, что евреи нынепревратились в "благодетелей и друзей человечества". Какоезамечательное превращение, не правда ли! Что люди должны приносить известные жертвы для других, кэтому, вообще говоря, привыкли. Но когда известные жертвыприносят евреи, это не может не повергнуть в изумление, ибо отних этого никто никогда не ожидал. Вот почему даже пустяковыедаяния евреев за считываются им больше, нежели кому бы то нибыло другому. Мало того. Евреи неожиданно становятся также либералами иначинают вслух мечтать о необходимости человеческого прогресса. Постепенно евреи становятся выразителями стремлений всейновой эпохи. На деле вся просвещенная деятельность евреев направленаконечно на то, чтобы разрушить все основы действительнообщеполезной хозяйственной работы. Через овладение акцией евреиконтрабандным путем проникают в кругооборот всего национальногопроизводства, превращают нашу промышленность в простой объекткупли-продажи и таким образом вырывают из-под наших предприятийздоровую базу. Именно благодаря этой деятельности евреев междуработодателями и рабочими возникает та внутренняяотчужденность, которая впоследствии приводит к классовомурасколу. Наконец через биржу еврейские влияния достигаютужасающих размеров. Евреи становятся уже не только фактическимивладельцами наших предприятий, но к ним же переходитдействительный контроль над всей нашей национальной рабочейсилой. Чтобы усилить свои политические позиции, евреи нынестараются покончить со всеми расовыми и гражданскимиперегородками, мешающими им теперь на каждом шагу. С этой цельюевреи теперь со свойственной им цепкостью начинают борьбу зарелигиозную веротерпимость. Франкмасонство, находящееся целиком

в руках евреев служит для них превосходным инструментом вмошеннической борьбе за эти цели. Через нити масонства евреиопутывают наши правительственные круги и наиболее влиятельные вэкономическом и политическом отношениях слои буржуазии, делаяэто настолько искусно, что опутываемые этого даже не замечают. Трудненько только евреям опутать весь народ как таковойили, вернее сказать, то его сословие, которое как разпробудилось к новой жизни и готовится вести борьбу за своисобственные права и свободу. Это-то как раз и является сейчасглавным предметом заботы для евреев. Евреи прекрасно чувствуют,что окончательно достигнуть своей цели они могут лишь в томслучае, если на нынешней стадии развития кто-нибудь импротопчет дорогу. Выполнить эту задачу по их расчетам должнабыла бы для них буржуазия, включая самые широкие слои мелкойбуржуазии и мелкого люда вообще. Но перчаточников и ткачей непоймаешь на тонкую удочку франкмасонства, тут нужны средстваболее простые, но вместе с тем столь же действенные. Такимсредством в руках евреев является пресса. Со всей цепкостьюовладевают евреи прессой, пуская в ход для этого все уловки.Получив в свои руки прессу, евреи начинают систематическиопутывать общественную жизнь страны, при помощи прессы онимогут направить дело в любую сторону и оправдать мошенничество.Сила так называемого "общественного мнения" теперь находитсяцеликом в руках евреев, а что это значит, теперь хорошоизвестно. При этом еврей неизменно изображает дело так, что лично онжаждет только знаний; он восхваляет прогресс, но по большейчасти только такой прогресс, который ведет других к гибели. Наделе же и знания и прогресс еврей всегда рассматривает подуглом зрения их пользы только для еврейства. Если он не можетполучить от них пользы для еврейского народа, он станет самымбеспощадным врагом и ненавистником науки, культуры и т. д. Все,чему он научается в школах других народов, всем этим онпользуется исключительно в интересах своей собственной расы. Свою собственную народность евреи в эту фазу охраняютболее, чем когда бы то ни было. Направо и налево кричат евреи о"просвещении", "прогрессе", "свободе", "человечности", и т. д.а сами в то же время строжайшим образом соблюдают чистоту своейрасы. Своих женщин они, правда, иногда навязывают в женывлиятельным христианам, но что касается мужчин, то тут онипринципиально не допускают браков с другими расами. Евреиохотно отравляют нрав других наций, но, как зеницу ока,охраняют чистоту своей собственной крови. Еврей почти никогдане женится на христианке, зато христиане часто женятся наеврейках. Таким образом в еврейской среде людей смешанной кровине оказывается. Часть же нашего высшего дворянства в результатекровосмешения гибнет окончательно. Евреи прекрасно отдают себеотчет в этом, и они совершенно планомерно прибегают к этомуспособу "обезоруживания" идейного руководства своих расовыхпротивников. Чтобы замаскировать все это и усыпить вниманиесвоих жертв, евреи все громче и громче кричат о необходимостиравенства всех людей, независимо от расы и цвета кожи, а дуракиначинают им верить. Но всеми своими чертами еврей все-таки продолжает ещеотталкивать широкую массу людей, от него все еще пахнетчужаком. И вот для удовлетворения массы еврейская прессаначинает изображать евреев в таком виде, который совершенно несоответствует действительности, но зато вызывает представления,которые нужны евреям. В этом отношении особенно характернаюмористическая печать. В юмористических листках всегда нарочностараются изобразить евреев как в высшей степени смирненькийнародец. Читателю внушают ту мысль, что, может быть, у евреев

имеются некоторые комические черты, зато по сути дела этотнарод добрый, не желающий никому вредить. Читателю дают понять,что, может быть, некоторая часть евреев действительно непредставляет собой героев, но зато во всяком случае непредставляет собой и сколько-нибудь опасных врагов. Конечной целью евреев на этой стадии развития являетсяпобеда демократии или же, в их понимании, - господствопарламентаризма. Система парламентаризма более всегосоответствует потребностям евреев, ибо она исключает рольличности и на ее место ставит количество, т.е. силу глупости,неспособности, трусости. Конечным результатом всего этого будет низвержениемонархии. Немного раньше или немного позже монархия погибнетнеизбежно. к) Теперь гигантское хозяйственное развитие страныприводит к новому социальному расслоению народа. Мелкое ремесломедленно отмирает, благодаря этому рабочий все более теряетвозможность снискать себе пропитание как самостоятельный мелкийпроизводитель; пролетаризация становится все более очевидной;возникает индустриальный "фабричный рабочий". Самой характернойчертой последнего является то, что в течение всей своей жизнион не сможет стать самостоятельным предпринимателем. Онявляется наинизшим в подлинном смысле этого слова. На старостилет ему приходится мучиться и оставаться без обеспеченногокуска хлеба. Аналогичное положение мы видели и раньше. Требовалосьнайти во что бы то ни стало разрешение вопроса, и такоеразрешение действительно нашлось. В такое положение кромекрестьян и ремесленников постепенно попали также чиновники ислужащие. Они тоже стали наинизшими в подлинном смысле этогослова. Но государство нашло выход из этого, взяв на себя заботуо тех государственных служащих, которые сами не в состояниибыли обеспечить свою старость: государство ввело пенсию.Постепенно этому примеру последовали также и частные фирмы, такчто теперь почти каждый служащий у нас стал обеспечен пенсией,если только он служит у фирмы более или менее крупной. Толькопосле того как мы обеспечим старость государственногослужащего, мы можем опять воспитать в нем чувство безграничнойпреданности государству - то чувство, которое в довоенное времябыло самой благородной чертой немецкого чиновничества. Эта умная мера вырвала целое сословие из когтей социальнойнищеты и тем самым создала здоровые взаимоотношения между этимсословием и всей остальной нацией. Теперь этот вопрос заново поставлен перед государством инацией и притом в гораздо больших размерах. Все новые и новыемиллионные массы оставляли деревню и постепенно переселялись вбольшие города, ища себе кусок хлеба в качестве фабричныхрабочих в новых промышленных предприятиях. Общие условия трудаи жизни этого нового сословия были более чем печальны. Ужесамая обстановка труда совершенно не походила на прежнююобстановку ремесленника или крестьянина. Индустриальномуфабричному рабочему приходилось напрягать свои силы куда вбольшей, мере, нежели ремесленнику. Величина рабочего дня дляремесленника имела гораздо меньшее значение, нежели дляфабричного рабочего. Если формально рабочий день рабочегооставался даже таким же, как прежде у ремесленника, то и длянего (рабочего) создавалось куда более трудное положение.Ремесленник не знал такой интенсивности труда, с какой теперьприходится работать фабричному рабочему. Если раньшеремесленник так или иначе мог примириться даже с 14-15-часовымрабочим днем, то теперь это становится совершенно непереносимымдля фабричного рабочего, каждая минута которого используется

самым напряженным образом. Бессмысленное перенесение прежнейпродолжительности рабочего дня на современное фабричноепроизводство оказало величайший вред в двух направлениях:во-первых, благодаря этому подрывалось здоровье рабочих, аво-вторых, в рабочих подрывалась вера в высшую справедливость.К этому надо прибавить еще, с одной стороны, жалкую зарплату, ас другой стороны, относительно более быстрое возрастаниебогатства работодателя. Ранее в сельском хозяйстве социальной проблемы не моглобыть, ибо и хозяин и работник делали одну и ту же работу, аглавное ели из одной и той же миски. Теперь и в этом отношенииположение резко изменилось. Теперь во всех областях жизни окончательно совершилосьотделение рабочего от работодателя. Насколько в жизнь нашупроник еврейский дух, лучше всего видно из того недостаткауважения или даже прямо из того презрения, с которыми у настеперь относятся к физическому труду. Это не имеет ничегообщего с германским характером. Только по мере того как в жизньнашу стали проникать чуждые, по сути дела еврейские влиянияпрежнее уважение к ремеслу сменилось известным пренебрежениемко всякому физическому труду. Так возникло у нас новое, мало кем уважаемое сословие; и водин прекрасный день неизбежно должен был встать вопрос: либонация сама найдет в себе достаточно сил, чтобы создать вполнездоровые взаимоотношения между этим сословием и всем остальнымобществом, либо сословное различие превратится в классовуюпропасть. Одно несомненно: это новое сословие включало далеко нехудшие элементы, во всяком случае к нему принадлежали самыеэнергичные элементы. Чрезмерная утонченность так называемойкультуры здесь не могла еще произвести своей разрушительнойработы. Новое сословие в своей основной массе не подверглосьеще действию пацифистского яда, оно обладало физической силой,а, если нужно было, то и брутальностью. Пока буржуазия совершенно беззаботно и равнодушно проходитмимо этой в высокой степени важной проблемы, евреи не спят. Онисразу поняли громадную важность этой проблемы для всегобудущего. И вот они поступают так: с одной стороны, ониразжигают эксплуатацию рабочих до самых крайних пределов, а сдругой стороны, они начинают подслуживаться к жертвам своейсобственной эксплуатации и в течение короткого временизавоевывают себе роль вожаков рабочих в борьбе этих последнихпротив работодателей. Таким образом евреи внешне становятся какбы руководителями борьбы против самих себя. На деле это конечноне так, ибо эти виртуозы лжи, понятно, всегда умеют взвалитьвсю ответственность на других, а себя изобразить невиннымимладенцами. Благодаря тому, что у евреев хватило наглости самимстать во главе борьбы масс, этим последним не приходит даже вголову, что их обманывают самым подлым образом. И все-таки этобыло именно так. Не Успел еще этот новый класс как следуетсложиться, а евреи уже сразу увидели, что из этого сословия онимогут сделать для себя орудие своих дальнейших планов. Сначалаевреи использовали буржуазию как свое орудие против феодальногомира, а затем рабочего как свое орудие против буржуазного мира.Прячась за спиной буржуазии, еврей сумел завоевать себегражданские права. Теперь же, эксплуатируя борьбу рабочих засуществование, евреи надеются, прячась за спиной этогосословия, окончательно водрузить свое господство над землей. Отныне рабочему приходится на деле бороться только забудущее еврейского народа. Сам того не сознавая, рабочий попалво власть той силы, против которой он, как ему кажется, ведетборьбу. Рабочему внушают, будто он борется против капитала, а

на самом деле его заставляют бороться за капитал. Громче всехевреи кричат о необходимости борьбы против интернациональногокапитала, а на деле они организуют борьбу против национальногохозяйства. Губя национальное хозяйство, евреи рассчитывают натрупе его воздвигнуть торжество интернациональной биржи. Евреипоступают так: Втираясь в ряды рабочих, они лицемернопритворяются их друзьями и делают вид, что страшно возмущенытяжелыми страданиями рабочих. Таким образом они завоевываютдоверие рабочих. Евреи дают себе труд тщательным образомизучать во всей конкретности все действительные и мнимые тяготыповседневной жизни рабочих. Опираясь на это знание всейконкретной обстановки, евреи всеми силами начинают раздуватьстремление рабочих к изменению этих условий существования. Вкаждом арийце, как известно, живет глубокое стремление кбольшей социальной справедливости. И вот евреи самым хитрымобразом эксплуатируют это чувство, постепенно превращая его вчувство ненависти к людям более богатым и счастливым. Такимпутем евреям удается наложить свой отпечаток и придать своемировоззрение всей борьбе рабочих за лучшую жизнь. Такзакладывают евреи основу учения марксизма. Евреи нарочно переплетают свою марксистскую проповедь сцелым рядом конкретных требований, которые сами по себе ссоциальной точки зрения вполне справедливы. Этим они сразуубивают двух зайцев. Во-первых, таким путем марксистское учениеполучает громадное распространение. А во-вторых, ониотталкивают многих приличных людей от поддержки этих социальносправедливых требований именно тем, что требования этисопровождаются марксистской пропагандой. Уже благодаря этомусопровождению требования эти начинают рассматривать какнесправедливые и совершенно невыполнимые. И действительно под покровом этих чисто социальныхтребований евреи прячут свои дьявольские намерения. Порою обэтих намерениях совершенно нагло говорится открыто. Учение марксизма представляет собою причудливую смесьразумного с нелепейшими выдумками человеческого ума. Но приэтом еврей систематически заботится о том, чтобы в живойдействительности находила себе применение только вторая частьэтой проповеди, но ни в коем случае не первая. Систематическиотклоняя роль личности, а тем самым и нации и расового"содержания" последней, марксистское учение постепенноразрушает все самые элементарные основы человеческой культуры,судьбы которой зависят как раз от этих факторов. Вот в чемзаключается действительное ядро марксистского мировоззрения,поскольку это исчадие преступного мозга вообще можнорассматривать как "мировоззрение". Устранив роль великойличности и расы, еврей устранил и самое важное препятствие кгосподству низших. А эти низшие как раз и есть евреи. Вся преступная суть марксистского учения заключается какраз в его экономической и политической стороне. Именно этасторона отталкивает от марксизма все интеллигентное.Интеллигентные люди начинают отворачиваться и от справедливыхтребований рабочих. А в то же время наименее развитая рабочаямасса толпами переходит под знамена марксизма. Рабочеедвижение, каково бы оно ни было, нуждается в своейинтеллигенции. Честную интеллигенцию евреям удалось оттолкнутьот рабочего движения. И вот теперь евреи готовы принести"жертву"; они поставляют из своих рядов интеллигенцию длярабочего движения. Так возникает движение рабочих физического труда,находящееся под полным руководством евреев. По внешностидвижение это имеет целью улучшение положения рабочих. Вдействительности дело идет о порабощении и в сущности о полном

уничтожении всех других нееврейских народов. Франкмасонство берет на себя задачу систематическогопацифистского расслабления инстинкта национальногосамосохранения в кругах интеллигенции. В кругах же широкихнародных масс и прежде всего в кругах бюргерства эту же задачуберет на себя пресса, все больше концентрирующаяся в рукахевреев. К этим двум орудиям разложения теперь присоединяетсяеще третье, куда более страшное - организация голой силы. Припомощи первых двух орудий евреи про вели всю подготовительнуюподрывную работу. Теперь штурмовая колонна марксизма должназакончить все дело и нанести обществу решающий удар. На наших глазах разыгрывается нечто совершеннонеслыханное. Как раз те самые учреждения, которые больше всеготвердят о себе, что они являются единственными носителямипресловутого государственного авторитета, - как раз они-то иоказываются совершенно парализованными в борьбе противмарксизма. В сущности говоря евреи во все времена своей"просвещенной" деятельности находили себе лучших помощников какраз в кругах высоких и высочайших чиновников нашихгосударственных учреждений (отдельные исключения конечно не всчет). Эти круги чиновничества всегда отличались необычайнымлакейством в отношении еще более "высоких" кругов, с однойстороны, и необычайным высокомерием в отношении к более"низким" кругам, с другой. Их ограниченность могла померитьсятолько с их самомнением. Но это как раз и есть то, что нужноеврею. Именно этакие представители власти пользуются наибольшейего любовью. Практически дело развивается примерю) следующимобразом: Соответственно своим конечным целям, заключающимся какв экономическом завоевании, так и в политическом порабощениивсего мира, евреи разделяют свою организацию на две части, другот друга будто бы отдаленные, но на деле представляющие ад боюнеразрывное целое. А именно - они делят движение наполитическую партию, с одной стороны, и профсоюзнуюорганизацию, с другой. Профсоюзное движение имеет главной задачей вербовкурабочих. В тяжелой борьбе за существование, которую рабочимприходится вести из-за жадности и недальновидности многихпредпринимателей, профсоюзы оказывают рабочим кое-какуюматериальную помощь и поддержку. Рабочему приходится самомузаботиться об улучшении своей жизни в борьбе противпредпринимателей, относящихся к нему бессердечно и зачастуюзабывающих о той ответственности, которая лежит на них передобществом. Само государство тоже забыло о рабочих, и получаетсятак, что помнят о них только профсоюзы. Ослепленная жадностьютак называемая национальная буржуазия ставит рабочему всемыслимые и немыслимые препятствия, чтобы только помешать всеммоталкам сокращения бесчеловечно длинного рабочего дня, всемпопыткам уничтожения детского труда, улучшения условий женскоготруда, улучшения жилищных условий и оздоровления процессовтруда на фабриках и заводах. Всему этому буржуазия не толькосопротивляется, но даже прямо саботирует этого родамероприятия. И что же? Еврею только этого и нужно. Оказывается,что он один только и заботится о судьбах угнетенных. Евреистановятся во главе профессионального движения. Это для них,тем легче, что ведь в действительности задачей их деятельностиявляется вовсе не честная борьба за устранение социального зла;реальной их целью является создание такой боевой экономическойорганизации, которая слепо будет подчиняться им и послужиторудием в борьбе за уничтожение экономической независимостинационального государства. Подлинно здоровая социальнаяполитика должна была бы руководиться двумя критериями: с однойстороны сохранения здоровья собственного народа, а с другой -

интересами обеспечения экономической независимости своегонационального государства. Для евреев конечно не существует нитот, ни другой критерий. Напротив, их целью является ударить ипо тому и по другому. Евреи добиваются не сохраненияэкономической независимости национального государства, ауничтожения его, поэтому евреи не испытывают ни малейшихугрызений совести, выдвигая от имени рабочих такиеэкономические требования, которые не только практическиневыполнимы, но которые на деле означают гибель национальногохозяйства. Но евреям не нужна также здоровая нация и физическиздоровый рабочий класс, им нужна физически слабая толпа,которую легче покорить под ярмо. Это, в свою очередь, позволяетим выставлять самые нелепые требования, практическое выполнениекоторых для них заведомо невозможно, - такие требования,которые вообще ничего изменить не могли бы и годятся только длятого, чтобы натравливать массы. Вот действительные цели евреев.До честного улучшения социального положения рабочих им нетникакого дела. Руководство профессиональным движением обеспечено заевреями до тех пор, пока мы сами не предпримем большуюпросветительную работу в рядах широких масс, пока мы не покажемэтим массам действительную дорогу борьбы за улучшение ихположения или пока само государство не возьмется за евреев какследует и не отодвинет их с нашего пути. До тех пор пока массатак малосознательна, как сейчас, и да) тех пор пока государствоостается столь равнодушным, как сейчас, рабочие массы неизбежнопойдут за первым встречным, кто сделает им наиболеебезрассудные обещания. А в этом отношении, как известно, евреинепревзойденные мастера. Ведь никакой морали для них в этомотношении не существует. На этом поприще евреи в кратчайший срок забьют любогоконкурента. Еврей, как известно, достаточно) кровожаден. Исоответственно этому он с самого начала ставит всепрофессиональное движение на почву насилия. Если найдутся люди,которые разгадают подлинные намерения евреев и не пойдут заними, то к ним будет применен террор. Не надо обманывать себя:успехи этой террористической тактики огромны. Профессиональные союзы при правильной постановке должныбыли бы иметь благодетельное значение для всей нации. Внынешней же обстановке евреи делают из профсоюзов прямое орудиеразрушения национального хозяйства. Параллельно с этим идет"работа" политической организации. Эта последняя действует сообща с профессиональнымисоюзами, поскольку профсоюзы лишь подготовляют рабочего, азатем и прямо заставляют его вступать в политическую партию.Профсоюзы, далее, являются главным финансовым источником, изкоторого политическая организация черпает средства длясодержания своего огромного аппарата. Профсоюз контролируетполитическую деятельность каждого отдельного рабочего и привсевозможных политических демонстрациях принуждает своих членовучаствовать в них. В конце концов профсоюзы и вообще забываютобо всех своих экономических задачах и целиком концентрируютсвои усилия на подготовке массовых стачек, всеобщей стачки каксредства политической борьбы. Политическая и профессиональная организации создают густуюсеть газет, целиком приспособленных к умственному горизонтунаименее развитых людей. Эта пресса в руках вождей превращаетсяв бесстыдное орудие натравливания низших слоев нации ипровоцирует их на самые безумные поступки. Эта пресса отнюдь несчитает своей задачей постепенно подымать своих отсталыхчитателей на более высокую ступень развития. Нет, свою задачуона видит в разжигании самых низменных инстинктов. Косная

масса, иногда очень много воображающая о себе, легко поддаетсяна такие приемы. В результате пресса является и коммерческивыгодным гешефтом и политически выгодным орудием. Вся этапресса изо дня в день ведет клеветническую кампанию, внушаяфанатической массе ненависть ко всему тому, что служитнациональной независимости, культурному развитию и укреплениюэкономической самостоятельности нации. Пресса эта ведет особенно безжалостную канонаду против техлюдей с характером и выдающимся умом, которые не хотятпреклониться перед претензиями евреев. Чтобы стать объектомтравли со стороны евреев, не нужно даже прямо выступать противних; достаточно одного подозрения, что данный человеккогда-либо может придти к мысли о необходимости борьбы противевреев; достаточно даже только того, что данный человекобладает свойствами сильного характера и стало быть можетпомочь своему народу когда-либо начать подыматься и крепнуть. Еврея в этом отношении никогда не обманет его инстинкт; онвсегда отгадает, кто не с ним, и уж такому человеку конечнообеспечена смертельная вражда со стороны иудеев. И так какеврей всегда является не обороняющейся, а наступающей стороной,то врагом своим он считает не только того, кто на него нападет,но и того, кто пытается оказывать ему хотя бы малейшеесопротивление. Ну, а средства, которые еврей употребляет всвоей борьбе против честных и стойких людей, известны: это неборьба честными средствами, а борьба с помощью лжи и клеветы. Вэтой области еврей не останавливается ни перед чем. Тут онпоистине "велик" в своей изобретательности. Недаром же нашнарод видит олицетворение самого дьявола в еврее. Народ легкостановится жертвой еврейского похода лжи. С одной стороны,этому содействует недостаточная подготовленность широких слоевнарода и как результат этого неспособность разобраться во всехходах евреев. С другой стороны, этому содействуетограниченность кругозора и полное отсутствие здоровыхинстинктов в наших высших слоях. Стоит только евреям напасть на того или другоговыдающегося человека, оказывающего сопротивление их планам, какнаши высшие слои из прирожденной трусости немедленноотворачиваются от этого человека; широкие же массы народа попростоте и глупости всему поверят. Государственные же властилибо отмалчиваются, либо, что бывает еще чаще, самиприсоединяются к преследованию данного человека, воображая, чтотаким путем они положат конец крикам в газетах. А в глазахиного облеченного властью осла именно такой образ действийобеспечивает "тишину и порядок" и сохраняет "государственныйавторитет". Постепенно для всех приличных людей страх перед клеветой вмарксистской печати становится угрозой, парализующей и ум исердце. Люди начинают просто трепетать перед ужасным врагом и темсамым окончательно становятся его жертвой. л) Теперь господство евреев в государстве уже настолькоупрочено, что они не только могут называть себя евреями, номогут уже открыто признать, какими именно политическими инациональными идеями определяются все их действия. Частьеврейской расы начинает уже открыто признавать себя чужимнародом. Однако и тут опять не обходится без лганья. Сионизмдоказывает направо и налево, что если евреям удастся образоватьв Палестине самостоятельное государство, то это и будет все,что нужно евреям как нации. Но на деле это только наглая ложь,опять-таки имеющая целью обмануть глупых "гоев". Еврейскоегосударство в Палестине нужно евреям вовсе не для того, чтобытам действительно жить, а только для того, чтобы создать себе

там известную самостоятельную базу, не подчиненную какому бы тони было контролю других государств, с тем, чтобы оттуда можнобыло еще более невозбранно продолжать политику мировогомошенничества. Палестина должна стать убежищем для особо важнойгруппы негодяев и университетом для подрастающих мошенников. В одно и то же время часть евреев нагло признает себяособой расой, а другая часть продолжает утверждать, что онинемцы, французы, англичане и т. д. В этом новом явленииприходится видеть только лишнее доказательство того, насколькообнаглели евреи, насколько безнаказанными чувствуют они себя. Насколько уверены евреи в том, что их победа уже совсемблизка, видно из того, как обращаются они теперь с сынами идочерьми других народов. Черноволосый молодой еврейчик нахально вертится околонашей невинной девушки, и на его наглом лице можно прочитатьсатанинскую радость по поводу того, что он сможет безнаказанноиспортить кровь этой девушки и тем самым лишить наш народ ещеодной здоровой немецкой матери. Всеми средствами стараютсяевреи разрушить расовые основы того народа, который должен бытьподчинен их игу. Евреи не только сами стараются испортить какможно большее количество наших женщин и девушек. Нет, они неостанавливаются и перед тем, чтобы помочь в этом отношении идругим народам. Разве не евреи привезли к берегам Рейна негроввсе с той же задней мыслью и с той же подлой целью - черезкровосмешение принести как можно больший вред ненавистной белойрасе, низвергнуть эту расу с ее политической и общекультурнойвысоты, а затем самим усесться на ее спине. Подчинить себе народ, сохранивший свою расовую чистоту,евреи никогда не смогут. Евреи в этом мире всегда будутгосподствовать только над народами, потерявшими чистоту крови. Вот почему евреи и стараются самым планомерным образомразрушить чистоту расы и с этой целью прибегают ксистематическому отравлению крови отдельных лиц. В политической же сфере евреи начинают заменять идеюдемократии идеей диктатуры пролетариата. Сорганизовав массы под знаменем марксизма, еврей выковалсебе то оружие, которое теперь позволяет ему обойтись бездемократии и дает ему возможность с помощью кулака подчинитьсебе другие народы, которыми он хочет управлять теперьдиктаторским способом. Работу революционизирования евреи планомерно ведут в двухнаправлениях: в экономическом и политическом. Те народы, которые обнаруживают слишком сильноесопротивление, евреи окружают густою сетью врагов, затемввергают их в войну, а когда война началась, они водружаютзнамя революции уже на самих фронтах. Благодаря своиминтернациональным связям, евреям вовсе не трудно это сделать. В экономическом отношении евреи вредят государству до техпор, пока государственные предприятия становятсянерентабельными, денационализируются и переходят под еврейскийфинансовый контроль. В политическом отношении еврей бьет целые государства тем,что лишает их нужных средств, разрушает все основы национальнойзащиты, уничтожает веру в государственное руководство, начинаетпозорить всю предыдущую историю данного государства изабрасывает грязью все великое и значительное. В культурном отношении евреи ведут борьбу противгосударства тем, что вносят разложение в сферу искусства,литературы, театра, извращают здоровые вкусы, разрушают всеправильные понятия о красивом, возвышенном, благородном ихорошем, внушают людям свои собственные низменные идеалы. Евреи насмехаются над религией. Евреи подтачивают всякую

нравственность и мораль, объявляя все это отжившим. Такпродолжается до тех пор пока удается подточить последние основысуществования данного государства и данной народности. м) Тогда евреи считают, что наступила пора сделатьпоследнюю великую революцию. Захватив политическую власть,евреи считают, что теперь можно уже окончательно сброситьмаску. Из "народного еврея" вылупляется кровавый еврей - еврей,ставший тираном народов. В течение короткого времени стараетсяон совершенно искоренить интеллигенцию, носительницунациональной идеи. Лишив народ идейных руководителей, он хочетокончательно превратить его в рабов и закрепостить навеки. Самым страшным примером в этом отношении является Россия,где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионовчеловек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечныммукам голода других, - и все это только для того, чтобыобеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкойеврейских литераторов и биржевых бандитов. Однако конец свободепорабощенных евреями народов становится вместе с тем концом идля самих этих паразитов. После смерти жертвы раньше или позжеиздыхает и сам вампир. Еще и еще раз продумывая все причины нашей германскойкатастрофы, мы неизбежно приходим все к тому же выводу:основной решающей причиной нашего крушения было непониманиеважности расовой проблемы и в особенности непонимание еврейскойопасности. С результатами наших поражений на фронтах в августе 1918г. мы могли справиться шутя. Не эти поражения привели к нашемукраху. Крах наш подготовила та сила, которая подготовила и самиэти поражения. А сделала она это тем, что в течение многихдесятилетий систематически и планомерно разрушала политическиеи моральные инстинкты нашего народа, лишая его того, без чеговообще нет здорового и крепкого государства. Старая германская империя совершенно пренебрегалапроблемой расы. Проходя мимо этой проблемы, империяпренебрегала тем правом, которое одно только является основойсуществования народов. Народы, которые допускают до того, чтобыих лишили чистоты крови, совершают грех против воли провидения.И если более сильный народ столкнет их с пьедестала и самзаймет их место, то в этом не приходится видетьнесправедливости, а напротив, необходимо видеть торжествоправа. Если данный народ не хочет соблюдать чистоты крови,данной ему природой, то он не имеет права потом жаловаться, чтолишился своего земного существования. Все на этой земле можно поправить. Каждое поражение можетстать отцом будущей победы. Каждая потерянная война может статьтолчком к новому подъему. Каждое бедствие может вызвать в людяхновый приток энергии. Любой гнет может стать источником новыхсил к новому возрождению. Все это возможно, пока народысохраняют чистоту своей крови. Только с потерей чистоты кровисчастье потеряно навсегда. Люди падают вниз уже навеки и изчеловеческого организма уже никак не вытравишь последствийотравления крови. Стоит только сравнить гигантскую важность этого фактора сролью всех любых факторов иного происхождения, и мы сразуубедимся, что все остальные проблемы по сравнению с расовойиграют до смешного малую роль. Все остальные факторы имеютпреходящее значение. Проблема же чистоты крови будетсуществовать до тех пор, пока будет существовать и сам человек. Все серьезные симптомы распада, обнаружившиеся уже у нас вдовоенную эпоху, в последнем счете связаны с расовой проблемой. Все равно, идет ли речь о проблемах всеобщегоизбирательного права или о ненормальностях в области экономики,

о печальных симптомах в области культурной жизни или осимптомах вырождения в области политики, о неправильнойпостановке дела воспитания или о плохих влияниях, оказываемыхпрессой на взрослых, - все равно в последнем счете вся бедабыла в пренебрежительном отношении к проблемам расы, внепонимании тех опасностей, которые несли нам чужие расы. Вот чем объясняется и то обстоятельство, что ни к какимсерьезным последствиям не могли привести ни реформы, ни мерысоциальной помощи, ни усилия чисто политического характера.Серьезного значения не имели также ни экономический подъем, нирост всей суммы наших научных знаний. Напротив, и нация игосударство, т.е. тот организм, который только и даетвозможность нации жить и развиваться на земле, не становилисьздоровее, а постепенно теряли здоровье. При всем внешнемрасцвете старой германской империи не удавалось скрыть еевнутренней слабости. Всякая попытка действительно поднять иукрепить империю неизбежно разбивалась о то, что мыигнорировали самую важную из проблем. Было бы конечно неправильно думать, что все без исключенияпредставители различных политических направлений в нашей странеи все без исключения наши правители, пытавшиеся лечитьГерманию, были плохими или злонамеренными людьми. Нет,деятельность их не имела успеха только потому, что в лучшемслучае все они видели только внешние проявления болезни изакрывали глаза на действительных возбудителей ее. Ктохорошенько вдумается в историю развития нашей старой империи,тот, объективно рассуждая, должен будет придти к выводу, чтоуже в эпоху объединения Германии и связанного с ним подъемабыли налицо симптомы распада. Такие наблюдатели должны будутпризнать, что несмотря на все политические успехи и несмотря наогромный рост богатств общее положение страны из года в год всеже становилось хуже. Об этом можно судить уже по одним толькорезультатам выборов в рейхстаг. Систематический рост голосов,подаваемых за марксистов, тоже ведь говорил ни о чем другом,как о приближении внутреннего и внешнего краха. Все успехи такназываемых буржуазных партий не имели никакого значения нетолько потому, что буржуазные партии не сумели даже положитьпредел росту марксистов, но и потому, что внутри самихбуржуазных партий шел уже процесс разложения. Буржуазный мир,сам того не замечая, был уже отравлен трупным ядом марксистскихпредставлений, а борьба буржуазных партий против марксизмабольше являлась продуктом конкуренции со стороны честолюбивыхвождей, нежели действительно принципиальной борьбой решившихсяидти до конца противников. Одни только евреи уже в эту эпохувели систематическую и неуклонную борьбу в определенномнаправлении. Чем более ослабевала воля к самосохранению в нашемнароде, тем выше поднималась, тем ярче сияла еврейская звезда -звезда Давида. Вот почему и в августе 1914 г. перед нами был не единыйспаянный народ, наступающий на твердыни противника. Нет, этогоне было! Мы стали свидетелями только последней вспышкиинстинкта национального самосохранения, последнего судорожногоусилия сбросить с себя марксистско-пацифистское иго, давно ужеподтачивающее здоровье нашего народа. И в эту роковую минуту мытоже оказались неспособными понять, где же находится нашподлинный внутренний враг. Вот почему и всякое внешнеесопротивление оказалось напрасным. Провидение не дало нампобеды и воздало каждому по его заслугам. Вот из всех этих соображений и исходили мы, когдаразрабатывали основы всего нашего нового движения. Мы глубокоубеждены, что только наше движение способно задержатьдальнейшее падение немецкого народа, а затем пойти дальше и

создать гранитный фундамент, на котором в свое время вырастетновое государство. Это будет не такое государство, котороечуждо народу и которое занято только голыми хозяйственнымиинтересами. Нет, это будет подлинно народный организм, этобудет - германское государство, действительно представляющеенемецкую нацию.

ГЛАВА XII. ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЙ ПЕРИОД РАЗВИТИЯ ГЕРМАНСКОЙ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РАБОЧЕЙ ПАРТИИ

В настоящей заключительной главе первой части моей работыя хочу остановиться на первоначальном периоде нашего движения,а вместе с тем осветить несколько вопросов, ставших тогда наочередь. Это не значит, что я остановлюсь здесь подробно навсех проблемах нашего движения. Цели и задачи нашего новогодвижения настолько грандиозны, что им я должен посвятить особыйтом. Во второй части настоящей работы я постараюсь осветитьподробно программные основы нашего движения и нарисовать картутого, что мы понимаем под словом "государство". Говоря "мы", яимею в виду те сотни тысяч немцев, которые в основном стремятсяк тому же идеалу, хотя конечно не всегда выражают его в одних итех же словах. Для всех великих реформ, характерно именно то,что хотя за ними уже стоят миллионы людей, провозвестником этихреформ выступает один человек. Сотни тысяч людей лелеютопределенную мечту, быть может, уже в течение целых столетий. Ивот наконец находится один человек, который становитсяпровозвестником этих целей, дает им ясное выражение и тем самымстановится знаменосцем новой великой идеи. Глубокое недовольство, господствующее в среде миллионов имиллионов людей, уже само по себе говорит о том, что этимиллионные массы вынашивают мечту о чем-то принципиально новом,о радикальной перемене нынешней обстановки. Недовольство масснаходит себе выражение в различных формах. У одних оновыражается в отчаянии и безнадежности, у других - в возмущениии озлоблении, у третьих - в полном равнодушии, у четвертых - вбешеном гневе и т. д. Об этом внутреннем недовольстве массодинаково говорят как наличие большого числа людей, которымвсякие выборы надоели, так и наличие большого числаизбирателей, фанатически голосующих за крайнюю левую. Именно к этим группам и обращалось прежде всего нашемолодое движение. Партия наша ставила себе задачей собрать подсвои знамена не людей сытых и довольных, а людей униженных иочень недовольных, людей страдающих и беспокойных. Партия нашадолжна была поставить себе задачей не плавать по поверхности, аглядеть прежде всего в корень вещей. Под чисто политическим углом зрения мы имели в 1918 г.следующую картину. Народ разорван на две части. Одна часть,очень небольшая, включает главным образом национальнуюинтеллигенцию и совершенно не имеет в своих рядах людейфизического труда. Внешним образом эта интеллигенция настроенанационально, но под этим словом она все еще не представляетсебе ничего другого, кроме шаблонной слабой защиты такназываемых государственных интересов, совпадающих с интересамидинастии. Интеллигенция эта пытается защищать свои идеи и целидуховным оружием, которое по-прежнему очень недостаточно иповерхностно и во всяком случае совершенно бессильно переднапором противника. Одним ударом в 1918 г. этот еще недавноправивший класс сбит с ног. Дрожа от страха, слой этот теперьготов покорно снести любое унижение и полон трепета передторжествующим беспощадным победителем. Этому слою противостоит другой класс: широкие массытрудящихся, людей физического труда. Массы эти объединены в

более или менее радикальных марксистских партиях и полнырешимости любое идейное сопротивление раздавить силой. Массыэти не хотят быть национальными, они сознательно отвергаюткакую бы то ни было защиту национальных интересов и охотноподставляют шею любому иностранному гнету. Этот второй лагерьчисленно, конечно, сильно превосходит первый; а главное, в этомвтором лагере находятся как раз те элементы, без которыхникакое национальное возрождение немыслимо и невозможно. Ибо одно было уже ясно и в 1918 г.: какое бы то ни быловозрождение немецкого народа возможно только путем возвращенияГермании ее былой силы на внешней арене. Наши буржуазные"государственные деятели" постоянно болтают о том, что длятого, чтобы вернуть себе силу на международной арене. Германиипохватает только оружия. Но это неверно. На деле нам похватаетпрежде всего силы воли. Было время, когда немецкий народ имелоружия более чем достаточно. И что же? Оружие это, тем неменее, не смогло защитить нашу свободу. Это случилось потому,что инстинкт национального самосохранения оказался недостаточносилен, не хватило воли к самосохранению. Никакое оружие непоможет, любое оружие останется мертвым грузом, ничего нестоящим материалом, если похватает решимости воспользоватьсяэтим оружием до конца. Германия превратилась в безоружнуюстрану не потому, что ей похватало раньше оружия, а потому чтоу нее не хватило воли до конца воспользоваться силой оружия вборьбе за сохранение своей народности. Господа левые политики теперь любят оправдывать своюбезвольную политику безмерных уступок тем, что Германия-дебезоружна. В действительности дело обстоит совершенно наоборот.Именно благодаря вашей антинациональной преступной политике,именно благодаря тому, что вы, господа левые, предалинациональные интересы Германии, вам пришлось сдать оружие нашейстраны. Теперь вы пытаетесь свою собственную подлую трусостьсвалить на отсутствие оружия. Но это простая ложь ифальсификация, как все в ваших устах. Однако надо сказать, что этот упрек в той же мереотносится и к политикам справа. Только благодаря ихбесхарактерной трусости пришедшая в 1918 г. к власти еврейскаясволочь смогла украсть оружие у немецкой нации. Первые политикитакже не имеют ни малейшего права в оправдание своей мудройосторожности (читай - трусости) ссылаться на отсутствие оружияпо той простой причине, что безоружность Германии являетсярезультатом их же трусости. Вот почему проблема возрождения германской силызаключается не в том, как достать нам вновь оружие, а в том,как возродить тот дух, который один только и дает возможностьнароду пользоваться оружием. Если в народе жив этот дух, тогдаволя его найдет тысячи путей обрести оружие. А если, с другойстороны, трусу дать в руки хотя бы десять ружей, он невыстрелит ни из одного, когда подвергнется нападению. Этидесять ружей будут в руках труса менее полезны, чем в рукахмужественного человека простая палка. Вопрос о возрождении политической мощи нашего народа естьпрежде всего вопрос об оздоровлении нашего национальногоинстинкта самосохранения. Это ясно хотя бы из одного того, чтов области внешней политики предварительная оценка любогогосударства делается не на основе того, каким количествоморужия располагает данное государство. Потенциальная силакаждого данного государства расценивается прежде всего наосновании заложенной в данной нации моральной силысопротивления. Когда определяют ценность того или другогонарода как возможного союзника на международной арене, токритерием при этом является не количество мертвого оружия в

цейхгаузах - действительным критерием является то, насколькожив в этом народе героизм борьбы, насколько сильна, насколькопламенна его воля к национальному самосохранению. Союзызаключаются не с оружием, а с людьми. Так, например, английскийнарод всегда останется в глазах всего мира ценным союзникомвплоть до того времени, пока его руководители и широкие массынарода будут обнаруживать прежнюю стойкость и твердую решимостьраз начатую борьбу непременно доводить до конца, неостанавливаясь ни перед какими жертвами и не считаясь с тем,как долго протянется данная борьба. А ведь при этом весь мирзнает, что, начиная борьбу, англичане вовсе не считают решающиммоментом состояние своего вооружения в данную минуту посравнению с вооруженными силами противника. Но если мы поймем, что возрождение немецкой нации возможнотолько на основе возрождения инстинкта к политическомусамосохранению, то нам станет ясно и еще одно: что для этогомало завоевать тот небольшой слой, который и без того состоитиз более или менее национально настроенных элементов, но чтонам для этого необходимо прежде всего пропитать национальнойидеей те массы, которые до сих пор настроены антинационально.Вот почему молодое движение, поставившее своей задачейвозрождение суверенного германского государства, и должновидеть свою единственную цель в завоевании самых широких масснарода. Как ни жалка наша так называемая национальнаябуржуазия, как ни слабо развито в ней истинно национальноечувство, - ясно, что с этой стороны не приходится опасатьсясколько-нибудь серьезного сопротивления, если мы сумеем повестисильную внутреннюю и внешнюю национальную политику. Да еслидаже эти слои со свойственными им тупоумием и близорукостью истали бы оказывать пассивное сопротивление, как они это визвестной степени делали и в эпоху Бисмарка, то при ихбаснословной трусости серьезно считаться с этим не пришлось бы. Совсем другое дело широкие массы наших интернациональнонастроенных соплеменников. Тут приходится считаться не только спримитивной силой широкой массы, привыкшей разрешать основныепроблемы путем насилия, но и с еврейским руководством ее,готовым пустить в ход самые жесткие и беспощадные способыборьбы. Этот лагерь не остановится и перед тем, чтобы подавитьлюбое немецкое возрождение теми же способами, какими он в своевремя сломал спинной хребет немецкой армии. А главное: впарламентарном государстве эти массы уже одной своейчисленностью могут сорвать любую внешнюю политику, направленнуюк возрождению нации, и могут сделать так, что другие народывообще будут оценивать нас как возможных союзников лишь оченьнизко. Не следует думать, что только мы одни понимаем,насколько Германию ослабляет наличие 15-миллионного лагерямарксистов, демократов, пацифистов и сторонников партии центра.Нет, за границей тоже очень хорошо отдают себе отчет в том, чтоэтот мертвый груз очень ослабляет нас и делает нас каксоюзников малоценными. Ни одна держава не станет особенноохотно заключать союз с тем государством, у которого наиболееактивные слои населения не хотят поддерживать никакойсколько-нибудь решительной внешней политики. Прибавьте к этому еще и то, что руководители этих партийнациональной измены неизбежно будут бороться против всякоговозрождения уже из инстинкта своего собственногосамосохранения. Вот почему исторически совершенно немыслимопредставить себе, что немецкий народ сможет вновь завоеватьсвои старые позиции, раньше чем сведет счеты с подлиннымивиновниками нашего крушения. Перед судом истории ноябрь 1918 г.будет рассматриваться не как измена монархии, а как изменаотечеству.

Итак, чтобы вновь обрести независимое положение намеждународной арене. Германия прежде всего должна вернутьединую волю, вернуть единство своему собственному народу. Уже с чисто технической стороны ясно, что идеянезависимости Германии на международной арене неосуществима, дотех пор пока на стороне этой освободительной идеи не будутстоять самые широкие массы народа. Любой офицер легко поймет,что и с чисто военной точки зрения мы не можем вести войну,опираясь только на батальоны студентов, что кроме мозгов народанам нужны также и его кулаки. Необходимо даже иметь в виду ито, что если бы наша национальная защита опиралась только натак называемую интеллигенцию, это было бы непоправимымрасточительством тех сил, которых у нас очень немного. Мы оченьсильно ощущали эти потери, после того как такое большоеколичество молодой немецкой интеллигенции осенью 1914 г.погибло на фландрских полях в наших добровольческих полках. Этобыло лучшее из того, чем обладала наша нация; этуневознаградимую потерю мы потом ощущали в течение всего ходавойны. Без рабочих масс мы не можем не только воевать, но дажене можем провести надлежащую техническую подготовку. Для этоготоже прежде всего необходимо единство воли нашего народногоорганизма. Не забудем кроме того, что нам приходится считатьсяс контролем, учрежденным над нами версальскими победителями.Каждое наше действие находится под надзором тысяч ревнивыхглаз. При таких обстоятельствах какая бы то ни было техническаявоенная подготовка возможна только, если мы абсолютно едины иесли версальским шпионам помогать будут только отдельныенегодяи, продающиеся за 30 сребреников. С такими отдельныминегодяями нам будет легко справиться. Но ничего нельзя поделатьпротив миллионных масс, если они из политического убеждения нехотят никакого национального возрождения. Такое сопротивлениенепреодолимо, до тех пор пока мы не победим главную причину ихвраждебности, заложенную в марксистском миросозерцании, пока мыне изгоним из их сердец и мозгов идеи марксизма. Итак, с какой бы точки зрения мы ни взглянули, - с точкили зрения технической подготовки, с точки ли зрения самоговедения войны, с точки ли зрения внешнеполитических союзов, -все равно, вопрос о нашем национальном возрождении и завоеванииподлинной независимости для Германии упирается впредварительное завоевание широких масс нашего народа. Необходимо помнить, что без завоевания внешней свободылюбая внутренняя реформа в лучшем случае превращает нас тольков более выгодную для внешнего врага колонию. Плоды всякого такназываемого экономического подъема все равно достанутся толькоконтролирующим нас государствам. И если в результате социальныхперемен мы и станем работать лучше то ведь работа эта идеттолько на пользу им же. Что же касается общекультурногопрогресса, то он вообще недоступен немецкой нации, до тех порпока она не завоюет национальной независимости; ибообщекультурный прогресс тесно связан с политическойнезависимостью и достоинством национального целого. Но раз так, раз все наше национальное будущее так тесносвязано с завоеванием под знамя национальной идеи самых широкихслоев народа, то ясно, что именно в этом и заключается самаябольшая, самая важная задача всего нашего движения. Ибо нашедвижение не может ограничиваться вопросами минуты, а должноотдать все свое внимание именно тем вопросам, от которыхзависит будущее. Вот почему нам уже в 1919 г. было вполне ясно, что высшейцелью нового движения должна быть "национализация" масс, т. е.внедрение национальной идеи в самые широкие слои народа. Отсюда с тактической точки зрения вытекал целый ряд

требований. 1. Чтобы завоевать массы на сторону идеи национальноговозрождения, никакие социальные жертвы не являются слишкомбольшими. Какие бы хозяйственные уступки ни были сделаны трудящимся,они ничто в сравнении с той громадной пользой, которую получитвся нация, если благодаря уступкам удастся вернуть эти слои подзнамена нации. Только близорукая ограниченность (которой, увы,отличаются иные наши предпринимательские круги) может непонимать, что, если нам не удастся опять возродить полнуюсолидарность нашей нации, то прочный хозяйственный подъем будетневозможен, а стало быть, невозможно будет извлекать исерьезную хозяйственную пользу. Мы не потеряли бы войну, если бы немецкие профсоюзыдействительно целиком отдались делу национальной защиты и еслибы рабочие, входящие в профсоюзы, со всем фанатизмом боролисьза дело родины. Пусть бы эти профсоюзы со всем рвениемотстаивали экономические интересы рабочих против жадных доприбылей предпринимателей, пусть бы они иной раз пустили в ходдаже стачку, чтобы принудить предпринимателей пойти навстречузаконным требованиям рабочих. От этого наша нация не погиблабы, если бы только профсоюзы всей душой поддерживали войну. Ну,а если бы мы выиграли войну, все экономические уступки рабочимпокрылись бы конечно сторицей. Об этом даже смешно было быговорить. Вот почему такому движению, которое ставит себе великуюзадачу вернуть рабочий класс в лоно нации, не надо забывать,что вопрос об экономических жертвах вообще тут никакой ролииграть не должен, поскольку экономические уступки не угрожаютделу независимости национального хозяйства. 2. Воспитать широкие массы народа в национальном духеможно только на путях поднятия их социального уровня. Толькочерез поднятие их социального уровня могут быть созданы теобщеэкономические предпосылки, которые вообще только ипозволяют отдельному лицу приобщиться к культурным благам всейнации. 3. Внедрить национальную идею в широкие массы народаневозможно при помощи половинчатых мер, - невозможно, еслиисходить из точки зрения так называемой "объективности". Длятого чтобы достигнуть цели, необходимо самым решительным, самымфанатическим и самым односторонним образом сосредоточитьсяименно на одной этой цели. Это и значит, что невозможнозавоевать целый народ для национальной идеи так, какпредставляет себе современная наша буржуазия, т. е. с такими-тои такими-то "оговорками" и "ограничениями". Нет, для этого надостать на точку зрения крайнего национализма и не бояться техэкспрессов, которые связаны с любой крайностью. Против яданеобходимо противоядие. Только пошлый ум умеренного иаккуратного буржуа может вообразить, что в рай ведет дорогазолотой середины. Широкие массы народа состоят не из профессоров и не издипломатов. Народные массы обладают лишь очень небольшимколичеством абстрактных знаний. Для них решает область чувства.Положительное или отрицательное отношение народной массы к томуили другому явлению определяется больше всего чувством. Массавосприимчива прежде всего к выражению силы. Ей нужно сказать даили нет, иного она не понимает. Но именно потому, что массауправляется чувством, ее трудно поколебать. Поколебать верутруднее, чем поколебать знание; любовь более прочна нежелиуважение; чувство ненависти прочнее чем простое нерасположение.Движущая сила самых могучих переворотов на земле всегдазаключалась в фанатизме масс, порой доходившем до истерии, но

никогда эта движущая сила не заключалась в каких-либо научныхидеях, внезапно овладевших массами. Кто хочет завоевать на свою сторону широкие массы народа,тот прежде всего должен отыскать ключ, открывающий двери ксердцам народа. Этот ключ - воля и сила, а отнюдь не"объективность", т. е. не слабость. 4. Завоевать душу народа можно только, если одновременно сборьбой за собственные положительные цели повести борьбу зауничтожение тех, кто является противниками наших целей. Если ты станешь вести против противника самую беспощаднуюборьбу, то народ чаще всего именно в этом увидит твою правоту.А если ты отказываешься от полного уничтожения врага, то народвидит в этом твою собственную неуверенность в правоте твоегодела, а может быть даже и прямую твою неправоту. Широкие массы народа - это только кусок самой природы. Онине понимают, как это люди, утверждающие, что они хотят прямопротивоположного, в то же время миндальничают друг с другом,жмут друг другу руку и т. д. Масса требует одного - победысильного над более слабым, уничтожения слабого или егобеспрекословного подчинения. Внедрение национальной идеи в широкие слои нашего народаудастся лишь в том случае, если рядом с положительной борьбойза душу народа мы проведем полное искоренение интернациональныхотравителей его. 5. Все большие вопросы одновременно являются вопросами дняи все они являются производным от определенных более глубокихпричин. Но решающее значение имеет только одна из проблем:проблема расового сохранения народа. Одной только степеньючистоты крови определяется подлинная сила или слабость людей.Люди, не понимающие значения расовой проблемы, уподобляютсятем, кто хочет мопсам привить свойства борзых собак, не понимаятого, что быстрота бега борзой собаки или особая понятливостьпуделя являются свойствами, заложенными в их расе, а вовсе нечем-то таким, чему можно научить. Народы, пренебрегающиечистотой своей расы, тем самым оказываются и от единствадушевной жизни во всех ее проявлениях. Недостаточнаяоднородность крови неизбежно приводит к недостаточному единствувсей жизни данного народа; все изменения в сфере духовных итворческих сил наши являются только производным от изменений вобласти расовой жизни. Кто хочет освободить немецкий народ от чуждых ему влиянийи пороков нынешнего дня, тот прежде всего должен освободить егоот тех чуждых факторов, которые являются возбудителями всехэтих пороков. Пока мы не поймем до конца значения расовой проблемы, астало быть, и значения еврейского вопроса, возрождения немецкойнации не будет. Проблема расы дает нам ключ к пониманию не только всегохода мировой истории, но и всего развития общечеловеческойкультуры вообще. 6. Наше стремление вернуть в лоно народа те широкие массы,которые до сих пор находятся в интернациональном лагере, ни вкоем случае не означает отказа от защиты справедливых интересовотдельных сословий. Различие интересов отдельных сословий ипрофессий вовсе не то же самое, что классовый раскол. Нет,такие различия являются только само собою разумеющимсярезультатом всей нашей экономической жизни. Группировка людейпо профессиям ни в коем случае не идет вразрез с интересаминарода в целом. Эти последние требуют единства лишь в техвопросах, которые действительно касаются всего народа. Вернуть в лоно народа или даже только государствасословие, превратившееся в класс, можно не тем, что более

высокие классы пойдут вниз, а только тем, что более низкиеклассы удастся поднять вверх. Носителями этого процесса никогдане могут стать высшие классы - носителем его может стать тольконизший класс, ведущий борьбу за свое равноправие. Современнаябуржуазия, например, заняла свое место в государстве неблагодаря мероприятиям дворянства, а благодаря своейсобственной энергии и стараниям своих собственныхруководителей. Немецкого рабочего мы завоюем для немецкой нации непосредством жалких сцен сентиментального братания, а политикойсистематического и планомерного улучшения его социального иобщекультурного положения, до тех пор, пока в результате такихсистематических усилий вообще не исчезнет противоположностьинтересов, по крайней мере, в самых решающих областях.Движение, ставящее себе такие цели, разумеется, в первуюочередь должно вербовать себе сторонников именно в лагеретрудящихся. Интеллигенция нужна нам лишь постольку, посколькуона целиком поняла эту цель. Этот процесс превращения исближения, разумеется, не будет закончен в течение каких-нибудь10-20 лет, а потребует многих поколений. Самым большим препятствием к тому, чтобы сблизить рабочихнашего времени с нацией как целым является вовсе не расхождениесословных интересов. Нет, это препятствие заложено винтернациональных аспирациях нынешних руководителей рабочегокласса, в их противогосударственных и противоотечественныхустановках. Если бы во главе тех же профсоюзов стояли люди,настроенные действительно национально, и если бы они сфанатизмом проводили свои национальные идеи в областиполитической и всей вообще народной жизни, то миллионы рабочихстали бы самыми ценными членами нашего общества, нашего народа,независимо от наличия ряда трений в вопросах чистоэкономических. Такое движение, которое честно хочет вернуть немецкогорабочего своей нации, разумеется, должно самым резким образомвыступить против предпринимателей, которые под народнымиинтересами понимают лишь свое неограниченное господство надрабочим как продавцом рабочей силы и в любой попытке совершенносправедливой защиты законных интересов рабочего видятпреступление против "народа". Люди, защищающие такое"мировоззрение", сознательно защищают неправду и ложь. Интересынарода как целого возлагают определенные обязательства нетолько на одну, но на обе стороны. Если рабочие, не считаясь с большим благом и с состояниемнациональной промышленности, опираясь только, на свою силу,шантажом выжимают известные уступки, они совершаютдействительный грех против народа: но такой же грех совершают ипредприниматели, если они, бесчеловечно эксплуатируя рабочих,злоупотребляют национальной рабочей силой, выжимая из ее потамиллионные прибыли. Такие предприниматели не имеют праваговорить о своих национальных чувствах, такие предпринимателиявляются эгоистическими негодяями, ибо, внося социальноенапряжение в ряды рабочих, они провоцируют конфликты, которыетак или иначе неизбежно приносят вред всей нации. Итак, главным резервуаром, из которого наше молодоедвижение должно черпать свои силы, является прежде всего круглюдей труда. Наша задача в том, чтобы освободить эти массыиз-под гнета интернациональных идей, вырвать их из когтейсоциальной нужды и общекультурной отсталости, а затем сделатьиз них великий ценный фактор общенациональной борьбы заобщенациональные интересы. Если в рядах национальной интеллигенции найдутся люди сгорячими сердцами, люди, думающие о будущем своего народа и

целиком понимающие великое значение, какое имеет завоеваниешироких масс для нашего дела, то конечно такие люди окажутценные услуги нашему движению, и мы охотно воспользуемся ихценными духовными качествами. Но гоняться за голосующейскотиной из рядов буржуазии мы никогда не станем. Этиизбиратели стали бы для нашего движения только мертвым грузом,который только ослабил бы притягательную силу движения поотношению к широким массам народа. Конечно, идея объединениянарода одновременно и сверху и снизу теоретически очень хороша.На массовых собраниях и манифестациях, когда сходятся вместе ирабочие представители имущих классов, на первый взглядполучается как будто большой эффект. Но эти эффекты не могутискоренить того, что создавалось в течение столетий. Разница вкультурном уровне столь велика и позиции, занимаемые обеимисторонами в чисто экономических вопросах, также еще настолькоотличаются друг от друга, что как только внешний эффектсовместной манифестации рассеялся, это различие немедленноначинает сказываться вновь. Да в конце концов цель заключается не в том, чтобыперестроить ряды внутри национального лагеря. Наша главная цельзаключается в том, чтобы завоевать ту массу, которая находитсяеще в антинациональном лагере. Только под углом зрения этой последней цели и приходитсяопределять всю тактику нашего движения. 7. Эта, быть может, и односторонняя, но зато совершенноясная позиция должна найти себе выражение и в постановкепропаганды молодой партии, а с другой стороны, успех самойпропаганды требует именно такой ясной позиции. Для того чтобы пропаганда действительно имела успех, онадолжна обращаться только к одной стороне; в ином случае, имея ввиду большое различие в образовательном уровне обоих лагерей,пропаганда либо не будет понята одной из сторон, либо другойстороной будет воспринята, как нечто само собою разумеющееся,скучное и неинтересное. Даже способ выражения и тон пропаганды не может бытьодинаков для двух столь различных лагерей. Если пропагандаоткажется от простоты и силы народного стиля, она не найдетдороги к широким массам. Если же пропаганда будет по вкусамширокой массе, будет соответствовать ее грубоватым чувствам иманерам, она непременно покажется ординарной и примитивной такназываемой интеллигенции. Среди ста так называемых оратороведва ли найдется и десять таких, которые сумели бы с одинаковымуспехом сегодня выступить перед аудиторией подметальщиков,слесарей, канализационных рабочих и т. п., а завтра прочестьдостаточно содержательный доклад перед аудиторией профессоров истудентов. Но из тысячи ораторов с трудом найдется только один,кто сумеет увлечь собрание, на котором находятся и слесаря ипрофессора, сумеет найти такую форму изложения, котораяпокажется одинаково интересной обеим частям аудитории и котораявызовет гром аплодисментов и у тех и у других. Не надозабывать, что самая великолепная идея и самая превосходнаятеория находят себе распространение по большей части толькочерез маленьких людей. Не в том дело, что имеет в видуотдельный гениальный творец той или другой великой идеи, а делов том, в какой форме и с каким успехом идею эту донесут дошироких масс народа те, кто играет тут роль посредника. Притягательная сила социал-демократии и всегомарксистского лагеря в значительной части объяснялась тем, чтоони обращались именно к определенной публике, к определенномулагерю. Идеи социал-демократии были достаточно ограничены итупоумны, но тем легче воспринимали их те массы, умственныйуровень которых вполне соответствовал таким идеям.

Отсюда и для нашего молодого движения вытекает простая иясная задача. Наша пропаганда по содержанию и форме должнасоответствовать самым широким массам народа; ее правильностьпроверяется только ее реальным успехом. В больших народных собраниях, где собираются широкиенародные массы, лучшим оратором будет не тот, кто в духовномотношении ближе всего стоит к присутствующей интеллигенции, атот, кто умеет завоевать сердца массы. Тот интеллигент, который, присутствуя на таком собрании,станет критиковать речь оратора, несмотря на то, что она имелагромадный успех у массы, докажет этим лишь то, что онсовершенно не понял подлинных целей нашего движения и, сталобыть, не представляет для него никакой ценности. Для нашегодвижения имеет цену лишь тот интеллигент, который настолькопонял задачки цели движения, что умеет оценить пропагандуисключительно под углом зрения ее влияния на массу, а вовсе непод углом зрения того впечатления, которое она производит нанего самого. Ибо наша пропаганда имеет целью не "развлечение"людей и без того уже национально настроенных, а завоевание техслоев народа, которые по крови принадлежат нашему лагерю, но посвоим убеждениям пока еще относятся враждебно к нашим идеям. В общем нашему молодому движению приходилосьруководствоваться теми соображениями, которые я развил выше вглаве о военной пропаганде. Что наша пропаганда былаправильной, это доказал ее успех. 8. Политические цели великогореформаторского движения никогда не могут быть достигнуты врезультате одной лишь просветительной работы или влияния напредставителей господствующей власти; они могут бытьреализованы только путем завоевания политической власти. Каждаямировая идея не только имеет право, но и имеет обязанностьзахватить в свои руки те средства, которые одни только дают ейвозможность воплотить в жизнь свои планы. Один лишь успехявляется главным судьей на нашей земле и в зависимости от негоопределяется степень правоты или неправоты данного движения.При этом конечно под успехом мы понимаем не просто захватвласти сам по себе, как мы это видели в 1918 г.; под успехом мыпонимаем действительно благодетельные последствия от переходавласти в определенные руки для всего народа. Под удавшимсягосударственным переворотом мы вопреки безыдейным немецкимюристам понимаем не просто переход государственной власти вруки господ революционеров, а понимаем лишь то революционноедействие, которое принесло благие результаты для нации исоздало для нее лучшие условия, нежели прежний режим. Ничегоподобного нельзя конечно сказать о несчастных событиях 1918 г.,явившихся результатом проделки бандитов, а вовсе не великойреволюцией. Но если завоевание политической власти является важнейшейпредпосылкой для практического воплощения в жизньреформаторских намерений данного движения, то ясно, что этодвижение с первых же дней своего возникновения должно сознаватьи чувствовать себя движением масс, а не литературным клубом,где пьют чай, или обществом, где играют в кегли. 9. Наше молодое движение по самой сущности своей и поформам своей организации является антипарламентарным движением.Это значит, что во всей своей работе и в частности в формахсвоего внутреннего строения движение решительно отвергаетпринцип решения по большинству голосов, отвергает тот порядок,когда вождь является только выполнителем воли и мненийбольшинства. Такой деградации роли вождя мы не допускаем. Вбольшом и малом наше движение представляет принцип безусловногоавторитета вождя в сочетании с высшей формой его

ответственности. На практике этот принцип находит себеследующее приложение. Первый председатель нашей местнойорганизации назначается вождем, стоящим одной ступенью выше внашей организационной иерархии. Этот председатель являетсяответственным руководителем местной организации. Все местныекомитеты подчиняются ему, а не наоборот. У нас нет и не можетбыть комитетов, занимающихся голосованиями, у нас существуюттолько комитеты для работы. Всю работу распределяетответственный руководитель, т. е. председатель местнойорганизации. По тому же принципу строятся все остальныеорганизационные звенья - район, округ, область. Вождь во всехэтих звеньях назначается сверху - с неограниченнымиполномочиями и авторитетом. Только вождь всей партии согласноуставу выбирается на первичных собраниях членов партии. Онявляется единственным руководителем всего движения. Всекомитеты подчиняются ему, а не наоборот. Но зато он на плечахсвоих несет и всю ответственность. Перед новыми выборамисторонники движения могут привлечь его к ответственности, могутснять с него звание, если он действовал против принциповдвижения или если он плохо служил его интересам. Тогда местопрежнего вождя займет другой, лучший, он будет обладать тем жеавторитетом и на нем будет лежать та же ответственность. Одна из высших задач нашего движения заключается в том,чтобы дать победу этому принципу не только в наших собственныхрядах, но и во всем будущем государственном устройстве. Кто хочет быть вождем, тот будет облечен неограниченнымавторитетом, но должен будет нести также самую тяжелуюответственность. Кто к этому неспособен, кто слишком труслив, чтобы нестивсе последствия за свои действия, тот не годится в вожди. Кроли вождя призван только герой. Весь прогресс и вся культура человечества покоятсяисключительно на гениальности и энергии личностей, а ни в коемслучае не являются продуктом "большинства". Чтобы наша нация могла вернуть себе свое величие и своюсилу, она должна суметь культивировать личность и вернуть ейвсе права. Это значит, что все наше движение являетсяантипарламентарным движением. И если мы на деле принимаемучастие в том или другом парламентском учреждении, то мы делаемэто только для того, чтобы взорвать его изнутри и в концеконцов устранить само то учреждение, в котором мы не можем невидеть один из вреднейших элементов распада государства иобщества. 10. Наше движение отказывается занять какую бы то ни былопозицию в таких вопросах, которые выходят за пределы нашейполитической работы или не имеют принципиального значения длянего. Задача нашего движения не в религиозной реформации, а вполитической реорганизации народной жизни. В протестантизме икатоличестве мы видим одинаково ценную опору для нашего народаи поэтому решительно боремся против тех партий, которые хотятпревратить религию в инструмент политической борьбы, хотятпринизить религию до голых партийных интересов. Наконец наше движение не видит своей задачи ввосстановлении определенных форм государственного устройстваили в борьбе против другой формы устройства его. Мы видим своюзадачу в создании того принципиального фундамента, без которогоневозможно длительное существование ни республики, ни монархии.Наша миссия заключается не в том, чтобы восстановить монархиюили укрепить республику, а в том, чтобы создать германскоегосударство. Вопрос о внешних формах государственного строя - это будетуже венец дела. Этот вопрос не имеет принципиального значения,

а целиком зависит от практической целесообразности. Для народа, который сумеет прежде всего разрешить великиепроблемы и задачи своего существования, вопросы внешнихформальностей уже не будут играть большой роли и во всякомслучае не приведут к внутренней борьбе. 11. Вопросы внутренней организации являются для нашегодвижения не вопросами принципа, а только вопросамицелесообразности. Наилучшей формой организации является та, при котороймежду руководством и отдельными сторонниками движения будет какможно меньшее количество посредствующих звеньев. Ибо главнойзадачей организации является только распространениеопределенной идеи, а затем претворение этой идеи вдействительность. Но идея, как мы это уже знаем, рождается вголове только одного человека. В общем и целом можно сказать, что организация являетсятолько необходимым злом. В лучшем случае она является средствомк цели, в худшем случае - становится самоцелью. В нашем мире механические натуры рождаются гораздо чащенежели творческие натуры. Вот почему формы организациискладываются несравненно легче, нежели формируются идеи. Путь, который проходит всякая стремящаяся к воплощению вжизнь идея, в особенности идея, имеющая реформаторскийхарактер, в общих чертах можно обрисовать следующим образом. В мозгу одного человека возникает гениальная идея. Человекэтот чувствует себя призванным сообщать эту идею всемучеловечеству. Он начинает проповедовать свои взгляды ипостепенно завоевывает себе определенный круг сторонников. Покачеловек этот передает свои идеи другим людям лично инепосредственно, мы плюем перед собою самую естественную исамую идеальную форму распространения идеи. Но вот числосторонников нового учения начинает сильно возрастать, и дляавтора великой идеи становится уже невозможным вступать внепосредственную связь с бесчисленным количеством своихсторонников и руководить всем делом в прежних формах. В меруроста движения непосредственное общение вождя со всеми егосторонниками становится невозможным, и возникает необходимостьв посредствующем аппарате. Тем самым прежняя идеальная формапередачи идеи становится невозможной; теперь приходитсяпригнуть к необходимому злу - к организации. На местахобразуются первые подсобные группы. Если дело идет ополитическом движении, то возникают первые местные комитеты,представляющие собою зародыши всей позднейшей болееразветвленной организации. Раньше чем допустить организацию местных групп, нужнопрежде всего обеспечить, чтобы эти группы безусловно признавалиавторитет идейного руководителя всего движения и образованнойим школы. Без этого невозможно сохранить единство всего учения.Гигантское геополитическое значение имеет правильный выбородного определенного пункта, который должен статьсосредоточением всего движения. Чтобы движение было прочно,чтобы представляющая его головка пользовалась бесспорным иабсолютным признанием, для этого нужно прежде всего выбратьодин определенный географический пункт движения, которыйобладал бы магическим влиянием на всех сторонников и играл быдля них роль Мекки или Рима. Вот почему основатель движения, приступая к созданиюпервых местных организаций, никогда не должен забывать этойзадачи: первоначальный центр движения должен не толькосохранять свое влияние, но и систематически увеличивать его.Чем сильнее рост низовых ячеек, чем больше плодится новыхорганизаций, тем больше должно возрастать идейное, моральное и

фактическое влияние центрального пункта движения. Сначала рост количества сторонников привел к необходимостиобразования местных организаций. Но дальнейший рост приводитуже к необходимости создания новых организационных звеньев -районных, окружных организаций и т.д. Первоначально центральный пункт движения сравнительнолегко удержит свое влияние на первичные местные организации. Ноуже гораздо труднее будет ему удержать безусловное влияние нановые организации более высокого типа; а удержать это влияниенеобходимо во что бы то ни стало, ибо без этого невозможноединство движения, невозможно действительное воплощение в жизньтой идеи, во имя которой движение началось. Но затем движение развивается, и возникает необходимостьсоздания еще новых более высоких организационных звеньев -окружных и областных организаций. Теперь необходимо добиватьсятого, чтобы первоначальный центральный пункт движения сохранилсвое неоспоримое влияние и на эти звенья. Только это обеспечитединство школы, единство учения. Вот почему образование новых организаций допустимо лишьпри том условии, что центр имеет возможность полностьюобеспечить себе бесспорный идейный авторитет над всеми этимиорганизациями. Если дело идет о политической организации, тоэта гарантия зачастую создается только реальной практическойсилой. Отсюда вытекают следующие правила, которых необходимопридерживаться при создании организации: а) Прежде всего необходимо концентрировать всю работу наодном пункте. У нас это был Мюнхен. Здесь необходимо создатькруг безусловно преданных сторонников, создать школу, пригоднуюдля дальнейшего распространения идеи вождя. Завоеватьавторитет, который мог бы простираться и на все другиеорганизации позднейшего времени, можно только, если сначалаудастся сделать очевидные для всех успехи в данном центральномпункте. Чтобы сделать известным широкой массе само движение,чтобы сделать хоть немного известными имена вождей движения,необходимо было хотя бы в одном определенном городе не толькопоколебать идею непобедимости марксистского учения, но идоказать полную возможность роста нашего движения, враждебногомарксизму. б) Образование местных групп можно было допускать лишь втой мере, в какой безусловно был обеспечен полнейший авторитетцентрального руководства в Мюнхене. в) Образование районных, окружных и областных организацийтоже необходимо было регулировать, допуская их возникновениелишь по мере полного обеспечения фактического руководства изМюнхена. Далее, разумеется, развитие организационных форм находитсяв тесной зависимости от наличия необходимых для организацийруководящих голов. Тут возможны два пути: а) Либо движение обладаетнеобходимыми финансовыми средствами, чтобы воспитать способныхруководителей; тогда оно собирает людей и обрабатывает этотматериал вполне планомерно под углом зрения своих основныхтактических планов. Этот путь является наиболее легким и наиболее быстрым. Ноон требует больших денег, ибо такой контингент руководителейнеобходимо взять на постоянное жалованье. б) Либо же движение не располагает достаточными денежнымисредствами и не может поэтому держать на постоянном жалованиисвоих руководителей. Это путь более медленный и более тяжелый. В этом случаеруководство вынуждено иногда оставлять целые области без всякой

организации, пока среди сторонников движения не найдетсядостаточно способный человек, которому центральное учреждениесможет поручить организацию работы в соответствующем районе илиобласти. Может случиться, что в каком-либо одном большом районе ненайдется ни одного подходящего руководителя, а в другом местенайдутся два или три крупных работника. Отсюда возникаютбольшие трудности и лишь с течением лет движению удаетсяпреодолеть их. Всегда и неизменно главной предпосылкой успеха организацииявляется наличие выдающегося руководителя. Как армия никуда не годится без офицеров, так иполитическая организация - без соответствующего руководителя. Если мы не имеем в своем распоряжении достаточноталантливого руководителя, то лучше вовсе не создавать в данномместе организации, чем создать плохую. Для руководителя нужна не только твердая воля, но испособности; энергия и сила воли имеют однако большее значение,чем полет ума. Но разумеется, всего полезнее сочетание в одномлице упорства, решительности и крупных умственных способностей. 12. Будущее движения больше всего зависит от фанатизма инетерпимости, с какими сторонники его выступают на защитусвоего учения, решительно борясь против всех тех, ктоконкурирует с данным учением. Величайшей ошибкой является предположение, будто отобъединения с аналогичными нам организациями мы становимсясильней. Чисто внешним образом это может быть и так. В глазахповерхностных наблюдателей организация после объединения саналогичными другими организациями становится могущественнее.На деле же это не так. В действительности такое объединениенесет в себе только зародыш будущей внутренней слабости. Как бы ни доказывали, что две таких-то организации почтитождественны, в действительности это оказывается вовсе не так.Если бы тождество было полное, тогда и на деле были бы не два,а только одно движение. Различие несомненно налицо. И если быдаже различие это определялось только различной степеньюспособностей вождей каждой из организаций, все равно различиеявлялось бы фактом. Закон природы заключается в том, что болеесильное должно побеждать более слабое и тем содействоватьсовершенствованию более сильного. Беспринципное же объединениедвух различных движений в одно противоречит закону природы. На первых порах объединение двух политических организацийв одну может даже дать некоторый внешний успех, но в дальнейшемэти успехи послужат только причиной будущих слабостей. Движение становится великим только в том случае, еслизаложенным в нем силам предоставляется неограниченное полеразвития. Только тогда, постепенно развивая свои силы, движениев конце концов одержит победу над всеми конкурентами. Можно даже сказать вообще, что силы движения растут лишьдо тех пор, пока оно признает целиком своим руководящимпринципом борьбу и только борьбу. Лишь в тот момент движениедостигнет своего кульминационного пункта, когда на его сторонусклонится почти полная победа. Для движения иной раз бывает даже очень полезно вести своюборьбу именно в такой форме, которая не обещает быстрыхуспехов. Те успехи, которые достигнуты в результате длинной,упорной и полной нетерпимости борьбы, бывают куда прочнее. Движение, выросшее в результате объединения так называемыханалогичных партий, т. е. движение, основанное на компромиссах,похоже на оранжерейное растение. Внешним образом оноразрастается очень пышно. Но подлинной силы, способнойвыдержать любые бури и оказать успешное сопротивление столетним

традициям, у такого движения нет. Лишь та организация станет могучей и сумеет подлинновоплотить в жизнь великую идею, которая относится снетерпимостью, с религиозным фанатизмом ко всем остальным безразличия движениям и убеждена только в своей собственнойправоте. Если сама идея движения верна и если борьба за идеюведется именно так, как мы говорим, эта идея станет совершеннонепобедимой. Какие угодно преследования приведут только к ееукреплению. Сила христианства состояла например вовсе не в попыткахсоглашения и примирения, скажем, с близкими ему философскимимнениями древних. Она состояла в непреклонной фанатическойзащите только одного своего собственного учения. Быстрые, но чисто внешние успехи, достигаемые при помощиразличных объединений, стоят гораздо меньше, чем медленный, нозато прочный рост сил собственной организации, ведущейсовершенно независимую борьбу за свое собственное учение. 13. Движение должно воспитывать своих членов так, чтобыборьба не казалась им чем-то тягостным, а чтобы они самирвались навстречу борьбе. Они не должны бояться вражды состороны противника. Напротив, эту вражду они должнырассматривать, как первое доказательство того, что собственноедвижение имеет право на существование. Не страшиться ненавистисо стороны противника должны мы, а стремиться к тому, чтобы онкак можно глубже ненавидел нас за нашу работу на пользу нашейнации. При этом надо заранее знать, что раз враг нас ненавидит,то он будет на нас также лгать и клеветать. Тот не является настоящим национал-социалистом и вообщеприличным немцем, на кого не нападают еврейские газеты, т. е.кого они не осыпают бранью и клеветой. Чем больше смертельныевраги нашего народа ненавидят и преследуют данного работника,тем более честен этот человек, тем чище его намерения, темполезнее его деятельность. Сторонников нашего движения мы должны систематическивоспитывать в той мысли, что евреи в своих газетах врутбеспрестанно и если даже случайно в этих газетах один разскажут правду, то это делается только для того, чтобы прикрытьдевяносто девять случаев лжи. Евреи являются непревзойденнымимастерами лжи. Ложь и обман - вот главные орудия их борьбы. Наш боец должен рассматривать каждый удар, наносимый ему вклеветнической еврейской прессе, как почетную рану. Тот, на кого больше всего клевещут евреи, ближе всего кнам. Тот, кого больше всего ненавидят евреи, тот лучший нашдруг. Если ты, встав утром, взял в руки еврейскую газету и ненашел в ней новой клеветы против себя, это значит, чтовчерашний день ты потерял даром. Если бы это было не так, тоевреи наверняка и сегодня нападали бы на тебя, ругали,грязнили, клеветали, проклинали, преследовали бы тебя. Ктопо-настоящему борется против этих худших врагов нашего народа,злейших врагов всего арийского человечества и всейобщечеловеческой культуры - против того, конечно, еврейскаяраса неизбежно будет рвать и метать. Если именно эти взгляды проникнут в плоть и кровь нашихсторонников, движение наше станет непоколебимым и непобедимым. 14. Наше движение должно систематически воспитыватьчувство уважения к выдающейся личности. Наше движение никогдане должно забывать, что одаренная личность является главнымдвигателем прогресса, что каждая великая идея и каждое великоедействие суть только продукт творческой силы человека, чточувство преклонения перед величием крупной личности есть нетолько справедливая дань, создаваемая человеку, но и нечто

такое, что объединяет многих людей в одном действии. Величие личности нельзя заменить ничем. Ее не заменишьничем, особенно в том случае, когда она олицетворяеткультурно-творческий элемент, а не простоорганизационно-механический фактор. Как нельзя заменитьвеликого художника, успевшего закончить свою картину тольконаполовину, так нельзя заменить и великого поэта, мыслителя,великого государственного деятеля и великого полководца, ибодеятельность всех этих людей есть искусство. Их дарование естьдар божией милостью, а не результат механической учебы. Все самые великие перевороты и завоевания на земле, всевеликие культурные события и бессмертные дела в областигосударственного искусства и т. д., - все это на вечные временанеразрывно связано с тем или другим отдельным именем,являющимся воплощением этих великих дел. Отказаться отпреклонения перед великим человеком означает отказаться отиспользования всей той грандиозной притягательной силы, котораясвойственна всем великим деятелям на этой земле. Евреи лучше всех понимают эту истину. Крупные деятелиеврейского лагеря "велики" только в разрушительной работе, вборьбе против человечества и его культуры. И тем не менее евреиделают из них полубогов. Если же народы захотят воздать должноесвоим действительно великим деятелям, евреи немедленно подымуткрик, что это недостойный "культ личности". Если тот или другой народ стал настолько трусливым, чтоподдался этому нахальству и наглости евреев, это значит, что онотказался от использования самых выдающихся сил, которыми онрасполагает. Ибо сила наша заключается не в уважении к голой"массе", а в поклонении гению, в том, чтобы стараться поднятьсядо его идей. Когда люди надламываются и начинают впадать в отчаяние,именно тогда им больше всего нужны великие гении. Именно тогдана бедных и несчастных людей из прошлого глядят тени великихлюдей, сумевших стать борцами против нужды, позора, несчастий,сумевших показать людям дорогу к счастливой жизни. Горе народу, который стыдится обращать свои взоры запомощью к великим людям!

x x x

В первую полосу зарождения нашей партии движение нашебольше всего страдало от того, что имена его вождей не были ещеизвестны, что противники не придавали движению серьезногозначения. Это больше всего мешало нашему успеху. В эту полосунаши собрания состояли только из шести, семи, максимум восьмичеловек, и главная трудность заключалась в том, чтобы именноэтому небольшому кругу лиц внушить несокрушимую веру в великоебудущее нашего движения. Подумайте только. На наших собраниях присутствуютшесть-семь бедняков, людей без имени. И вот эти-то люди должнывзять на себя задачу выковать великое движение, которое должносуметь сделать то, что не удалось громадным массовым партиям, аименно: воссоздать германское государство более могучее, болеепрекрасное, чем оно было когда-либо в прошлом. Если бы в тупору на нас нападали, если бы нас даже только стали высмеивать,мы были бы уже счастливы, ибо самое тяжелое для нас было то,что нас совершенно не замечали. От этого мы страдали в ту порубольше всего, в особенности я лично. Когда я вступил в этот небольшой кружок, конечно не моглобыть еще и речи ни о партии, ни о серьезном движении. Я ужеописал выше первые свои впечатления от первых встреч с этимкружком. В ближайшие недели я еще и еще раз убедился в том, как

печально положение этой так называемой партии. Картина быладействительно удручающая. Партия не имела в своем распоряженииничего, решительно ничего. И в то же время небольшая партияпредставляла собою парламент в миниатюре, т. е. как раз тотсамый институт, которому она объявила борьбу. В этой нашеймаленькой партии вопросы тоже решали большинством голосов. И вто время как в настоящих парламентах люди до хрипоты в течениецелых месяцев спорили по поводу все же значительных проблем, внашем маленьком кружке бесконечно препирались по вопросу о том,как ответить на то или другое несчастное письмишко. Более широкие круги народа конечно совершенно не имелипредставления о нашей тогдашней работе. Ни один человек вМюнхене не знал нашу партию даже только по имени, если несчитать полудюжины ее сторонников и их немногих знакомых. Каждую среду в одном из небольших мюнхенских кафесобирался, так называемый комитет. Раз в неделю происходилидискуссионные вечера. И так как весь состав членов "партии"исчерпывался составом комитета,- то люди конечно были одни и теже. Задача заключалась теперь в том, чтобы выйти за пределынебольшого кружка, завоевать хоть некоторое количество новыхсторонников. А еще важнее было каким угодно способом вделатьсколько-нибудь известным наше движение в более широких кругах. С этой целью мы прибегали к следующей технике. Раз вмесяц, а затем и раз в две недели мы пытались созывать"собрания". Приглашение на эти собрания мы писали от руки,затем на пишущей машине, и вначале сами раздавали этиприглашения. Каждый из нас обращался к своим личным знакомым иубеждал их явиться на собрание. Результаты были очень жалкие. Я отлично помню, как я сам лично в эту пору раздал около80 таких приглашений и как вечером мы сидели в помещениисобрания и с нетерпением ждали прихода "масс". Наступило время собрания. Мы прождали еще лишний час и -никого не дождались. "Председателю" пришлось открыть "собрание"при тех же семи посетителях. Затем мы перешли к тому, что стали размножать своиприглашения в одной конторе пишущих машин. Успех выразился втом, что на ближайшие собрания стало приходить на несколькочеловек больше. Медленно и постепенно выросло количествопосетителей до 11, 13. затем 17, 23 и наконец 34 посетителей. Собрав крохотные суммы в нашем небогатом кругу, мы наконецсмогли дать первое объявление о собрании в газете, а именно, втогдашнем независимом органе "Мюнхенский наблюдатель". Успехоказался поразительным. Мы назначили собрание в погребемюнхенской Придворной пивной (не смешивать с большим залом этойпивной) - в небольшом помещении, вмещавшем не более 130человек. Мне лично это помещение казалось тогда большим залом,и каждый из нас боялся, удастся ли в этот вечер заполнитьпосетителями такое "громадное" помещение. В 7 часов вечера в помещении было 111 человек, и, мыоткрыли собрание. Вводный доклад прочитал один мюнхенский профессор. Мне жепредстояло выступить вторым докладчиком - впервые на публичномсобрании. Тогдашний наш председатель партии, г. Харер, считал всеэто предприятие очень рискованным. Этот в высокой степенипорядочный господин был твердо убежден в том, что я, Гитлер,обладаю очень разносторонними способностями, но не обладаютолько одной, а именно - не являюсь оратором. Разубедить его вэтом не было никакой возможности и впоследствии. Тем не менее он оказался неправ. На этом собрании мне было предоставлено слово на 20 минут.

Я говорил полчаса. И то, что я раньше только инстинктивночувствовал, то было теперь доказано на практике: говорить яумею! В конце моей получасовой речи слушатели были совершеннонаэлектризованы. Их энтузиазм для начала выразился в том, чтона мой призыв поддержать движение материально тут же на местебыло собрано 300 марок. Это сняло у нас гору с плеч. Нищетанашей партии в эту пору была так велика, что у нас не былосредств, чтобы напечатать первые тезисы, не говоря уже о том,чтобы печатать воззвания. Теперь был создан первый маленькийфонд, который давал возможность покрыть хотя бы самыенеобходимые расходы. Но успех этого первого более крупного собрания имелзначение еще в другом отношении. В ту пору я предпринял первые шаги, чтобы ввести в составкомитета некоторое количество более свежих молодых сил. Втечение военных лет я завязал дружественные связи с большимколичеством верных товарищей. И вот под моим влиянием эти людиначали вступать в ряды нашего движения. Это были все энергичныемолодые люди, привыкшие к дисциплине и вынесшие из военнойслужбы то мнение, что невозможного на свете нет, стоит толькокак следует захотеть. Насколько такой приток свежей крови был нам действительнонеобходим, я смог убедиться уже через несколько недельсовместной работы. Тогдашний первый председатель нашей партии, г. Харер былжурналистом и для журналиста обладал достаточно разностороннимобразованием. Но у него был один большой недостаток, крайневажный для партийного вождя: он не был массовым оратором. Онработал очень прилежно и добросовестно, но у него не былобольшого размаха; может быть, это тем и объяснялось, что он небыл крупным оратором. Господин Дрекслер, являвшийся тогдапредседателем местной мюнхенской группы, был рабочий. Большогоораторского дарования у него тоже не было, кроме того, он небыл и солдатом. Он не служил на военной службе, не былмобилизован и во время войны. Человек он был физически слабый инедостаточно решительный, и ему не хватало как раз тех данных,которые необходимы для того, чтобы оказывать закаляющее влияниена мягкие натуры. Таким образом оба председателя сделаны былине из того материала, который нужен людям, чтобы внушатьфанатическую веру в победу движения, будить железную энергию и,если нужно, с грубой решимостью устранять с дороги всепрепятствия, мешающие росту новой идеи. Для этого нужны былилюди соответствующих физических и идейных качеств, люди,которые усвоили себе те военные добродетели, которые можнохарактеризовать так: быстры и ловки как гончие, упруги и упорныкак кожа, тверды и несгибаемы, как крупповская сталь. Я сам в ту пору больше всего еще был солдатом В течениешести лет военной службы во мне выработались привычки, которыекак и сама тогдашняя внешность моя должны были казатьсядовольно чуждыми этому кружку. Я тоже разучился понимать смыслслов: "это невозможно", "это не удастся", "на это нельзярискнуть", "это еще слишком опасно" и т.п. Конечно затеянное нами дело действительно было оченьопасно. Во многих местностях Германии в 1920 г. собраниенационально настроенных людей, открыто апеллирующих к широкиммассам, бьете, попросту говоря, еще невозможным. Участниковтаких собраний просто избили бы и разогнали. Для этого нетребовалось больших усилий. В те времена даже большие массовыесобрания буржуазных партий разбегались при появлении дюжиныкоммунистов, как зайцы от собак. Но господа красные самипревосходно знали, сколь безвредно и невинно было большинствотогдашних собраний буржуазных партий, больше похожих на скучные

клубы развлечений. Преследовать такие безвредные собраниякрасные не давали себе труда. Зато они особенно беспощаднообрушивались на такие собрания, которые казались им опасными.Тут они прежде всего пускали в ход самое надежное оружие -насилие и террор. Самыми ненавистными для этих марксистских обманщиковнеизбежно должны были явиться те люди, которые поставили себесознательной задачей вырвать широкие массы народа из-подмонополистического влияния марксистских еврейско-биржевыхпартий и вернуть эти массы под знамена нации. Уже одно название"немецкая рабочая партия" раздражало этих господ до последнейстепени. Нетрудно было понять, что при первом же удобном случаенам придется встретиться в серьезном бою с этими, тогда ещепьяными от победы марксистскими шайками. В узком кругу нашей тогдашней партии сильно побаивалисьэтого столкновения. Люди боялись, что нас побьют. Отсюдастремление поменьше выступать на публичной арене. Людиопасались, что первое же наше собрание будет сорвано и что этоможет привести к гибели все движение. Мне было нелегко убедитьколлег, что этого столкновения не следует избегать, что,напротив, надо идти навстречу ему и запасаться тем оружием,которое одно только является защитой против насильников. Террорможно сломить только террором, а не духовным оружием. Исходпервого же собрания усилил мою позицию. Теперь явилась ужерешимость созвать второе, более крупное собрание. Около октября 1918 г. в пивной "Эберл" состоялось второеболее крупное по размерам собрание. Тема: Брест-Литовск иВерсаль. Докладчиков было целых четыре. Я лично говорил околочаса и имел больший успех, нежели на предыдущем собрании.Посетителей было несколько больше 130. Не обошлось без попыткисорвать собрание, но мои коллеги раздавили эту попытку взародыше. Скандалистов спустили с лестницы, изрядно избив их. Две недели спустя, в том же помещении состоялось следующеесобрание. Число посетителей было уже за 170, - для данногопомещения достаточно большая аудитория. Я выступал опять, иопять мой успех был больше предыдущего. Я стал настаивать на том, что нужно устроить собрание вгораздо большем зале. Наконец нам удалось найти такой зал вдругом конце города. Это был ресторан "Германская империя" наДахауэрштрассе. На это первое собрание в новом помещении народупришло поменьше: около 140 человек. В комнате опять началиськолебания. Наши вечные пессимисты начали утверждать, что мыустраиваем собрания "слишком" часто. В комитете здоровопоспорили. Я защищал ту точку зрения, что в таком большомгороде как Мюнхен с его 700 тысяч жителей можно бы устраивать идесять собраний в неделю. Я убеждал товарищей не поддаватьсяупадку настроения после первой же маленькой неудачи, доказывал,что избранный нами путь единственно правильный и что, если мыбудем настойчивы, то успех придет наверняка. Вообще вся зима1919/20 г. сплошь была посвящена тому, чтобы внушить товарищамверу в непобедимую силу нашего молодого движения и поднять этуверу до той степени фанатизма, который двигает горами. Ход и исход следующего собрания сразу же оправдали моюточку зрения. Число посетителей опять поднялось до 200 слишним, внешний успех ораторов был велик, и в финансовомотношении мы также получили хорошие результаты. Тотчас же я стал настаивать на устройстве следующегособрания. Оно состоялось менее чем через две недели, и на негопришло уже 270 человек. Спустя две недели мы уже в седьмой раз пригласили в то жепомещение всех наших друзей и сторонников. Пришло более 400человек, и зал уже с трудом мог вместить всех желающих.

В эту именно пору происходило внутреннее формированиенашего молодого движения. В нашем небольшом кругу делочастенько доходило до крупных споров. С разных сторон - какэто, увы, бывает и в нынешние дни - нас критиковали за то, чтомы называем наше молодое движение "партией". Я в этом взглядевсегда видел и вижу сейчас узость умственного кругозора иполную непрактичность тех, кто так говорит. С этой критикойвсегда выступали и выступают те, кто не умеет отделить внешнееот внутренней сути и кому хотелось бы непременно навязатьнашему движению возможно более Громко звучащее имя,заимствованное непременно из очень древней эпохи. Нелегко было мне тогда убедить людей в том, что всякоедвижение, какое бы название оно себе ни присвоило, всегда будетявляться только партией вплоть до того момента, пока цели этогодвижения не воплотятся в жизнь. Если тот или другой деятель привержен к определеннойсмелой идее, осуществление которой он считает полезным длявсего человечества, то он начнет с того, что будет искать себесторонников, которые были бы готовы вместе с ним бороться заего идею. И если даже задача данного деятеля и представляемогоим движения предполагает уничтожение всяких партий и ликвидациювсякого раздробления нации, - все равно начать приходится собразования новой партии, которая будет существовать вплоть дотого момента, когда провозглашенная ею цель осуществится вжизни. И если наши старомодные народнические (фелькише)теоретики, которые сильны только на словах, но никогда не умелидостигать практических успехов, пытались наделить партию оченьпышными названиями, то дело от этого ни капельки не менялось.Это только игра в словечки и фокусничество. Напротив! Если что и противоречит народническому (фелькише)пониманию в лучшем смысле этого слова, так это именно швыряниепышными названиями, к тому же заимствованными изстарогерманского периода нашей истории и совершеннонеподходящими к современности. Такие совершенно никчемныепопытки к сожалению имели место очень часто. Вообще и в те времена и в более поздний период мне не разприходилось предостерегать друзей против этих народническихшколяров, которые дать движению ничего не могут, но затообладают самомнением совершенно невероятным. Молодому движениюможет очень сильно повредить приток в его ряды таких людей,которые приносят ему только заверение в том, что они вот уже 30или 40 лет защищают "ту же" идею. В конце концов, если люди 30или 40 лет боролись за, так называемую, идею и не имели приэтом ни малейшего реального успеха; если они не только незавоевали победу своей идее, но не сумели помешать победепротивоположной идеи, - то ведь это лучшее доказательство того,что эти люди никуда не годятся. Самая большая опасностьзаключается в том, что такие натуры не склонны стать просторядовыми членами партии, а претендуют на роль вождей. На этуроль по их мнению дает им полное право их давняя деятельность.Но горе молодому движению, если оно попадает в такие руки. Еслитот или другой коммерсант в течение 40 лет подряд умел толькосистематически губить свое предприятие, то ведь всякий поймет,что такому человеку не следует поручать организовывать новоепредприятие. То же самое приходится сказать о древнихнароднических (фелькише) Мафусаилах, которые в течениенескольких десятилетий умели только губить великую идею иприводить ее к окостенению. Лишь немногие из этих людей приходили в ряды нашего новогодвижения, чтобы действительно честно служить ему. Большинствоже пробиралось в наши ряды для того, чтобы продолжать тянуть

свою собственную волынку и получить возможность проповедоватьсвои прежние старинные идеи. Ну, а что это были за идеи, этодаже трудно пером описать. Самым характерным для этих натур является то, что у нихвсегда на устах примеры из эпохи старогерманского героизма, чтоони постоянно болтают о седой старине, о мечах и панцирях,каменных топорах и т. п., а на деле являются самымиотъявленными трусами, каких только можно себе представить.Размахивая в воздухе зазубренными жестяными мечами, натягиваяна себя страшную шкуру медведя и напяливая на голову самыйстрашный головной убор, они для текущего дня проповедуют борьбупосредством так называемого "духовного оружия" и разбегаютсякак зайцы при появлении первой же группки коммунистов срезиновыми палками в руках. Будущие поколения никак не смогутувековечить образа этих людей в новом героическом эпосе. Я слишком хорошо изучил этих господ, чтобы испытывать к ихфокусничеству что-либо другое, кроме чувства презрения. Внародной массе они вызывали только смех. Появление таких"вождей" было только на руку евреям. Для евреев это былиподходящие защитники идеи нового германского государства. Ктому же претензии этих господ совершенно чрезмерны. Они считаютсебя умнее всех, несмотря на то, что все их прошлоекрасноречиво опровергает такую претензию. Наплыв подобных людейстановится настоящей карой божией для честных прямодушныхборцов, которые не любят болтать о героизме прошлых веков, ахотят в наш нынешний грешный век на деле выказать хоть немножкособственного практического героизма. Довольно трудно бывает разобраться в том, кто же из этихгоспод выступает так только по глупости и неспособности, а ктоиз них преследует определенные цели. Что касается, такназываемых, религиозных реформаторов старой германской марки,то эти персонажи всегда внушают мне подозрение, что ониподосланы теми кругами, которые не хотят возрождения нашегонарода. Ведь это же факт, что вся деятельность этих персонажейна деле отвлекает наш народ от общей борьбы против общего врага- еврея и распыляет наши силы во внутренней религиозной распре. Все это вместе взятое служит только лишним мотивом к тому,чтобы добиваться создания действительно сильного ицентрализованного авторитетного руководства нашего движения.Только при наличии такого руководства можно обезвредить этисомнительные элементы. Нет ничего удивительного в том, чтоименно из кругов этих народнических (фелькише) Агасферов ивербуются наиболее озлобленные противники централизованногосильного руководства нашего движения. Они ненавидят эту силуименно за то, что она не дает им вредить движению. Недаром же наше молодое движение сразу принялоопределенную программу, в которой термин "народничество" неупотребляется ни разу. Этот термин не годится именно в силусвоей расплывчатости. Вот почему он и не смог стать базойнашего движения и критерием принадлежности к нему. Чем "шире"это понятие, чем больше толкований допускает оно, тем большебудет охотников использовать этот псевдоним. Если бы мы принялитакой неопределенный и допускающий множество толкованийкритерий, это привело бы только к тому, что вся нашаполитическая борьба потеряла бы свое единство и цельность, ибокаждый стал бы вкладывать в это понятие то, что емузаблагорассудится. Разве не грустно видеть и теперь, как среди тех, кто нашляпе своей носит лозунг "фелькиш" ("народник"), каждый толкуетэтот лозунг так, как ему заблагорассудится. Известный баварскийпрофессор, воюющий только при помощи пресловутого "духовногооружия" и аккуратно пресмыкающийся перед Берлином, толкует этот

лозунг как преданность монархии. Эта ученая головушка забываетконечно при этом, что как раз наши немецкие монархи последнейэпохи имели очень мало общего с "народом". Такой связи несконструирует и сей ученый, ибо трудно найти что-либо менее"народное", чем большинство наших монархий. Если бы это было нетак, то оные монархии не исчезли бы или исчезновение монархийбыло бы тогда доказательством именно неправоты "народнического"мировоззрения. Так и получается, что в это понятие каждый вкладывает точто хочет. Но именно поэтому оно никуда не годится как лозунгнашего политического движения. Не буду дальше распространяться о полной непрактичности, ополном непонимании народной души этими народническимисвятителями XX столетия. Беспомощность их достаточно доказанатем, что в левом лагере над ними только снисходительно смеются.Пусть болтают, говорят о них левые, пренебрежительно маша наних рукой. Кто на этом свете не сумел даже добиться того, чтобыего ненавидели враги, тот сам малого стоит. Дружба со стороныэтаких людей не только не имела цены для нашего молодогодвижения, но была прямо таки вредна. В этом и заключалась однаиз причин того, что мы, во-первых, выбрали термин "партия", аво-вторых, назвали себя: "Германскаянационал-социалистическая рабочая партия". Одним этим мынадеялись избавиться от всей этой стаи народнических сонныхтетерь. Назвавшись партией, мы освобождались от этих поклонниковстарины, от всех пустомель, прожужжавших нам уши о прелестяхнароднической идеи. Назвавшись национал-социалистическойрабочей партией, мы отрезали от себя весь длинный хвост рыцарейпечального образа, желающих сражаться только "духовным"оружием, избавлялись от всех тех "шляп", которые за фразами одуховном оружии прятали только свою собственную трусость. Само собою разумеется, что впоследствии именно эти господабольше всего нападали на нас, пользуясь для своих нападенийконечно только пером, как и подобает таким гусям. Эти господаконечно не считали возможным руководиться принципом "на насилиеотвечать насилием". Любимый мотив всех их упреков против нас заключался в том,что мы-де поклоняемся нагайке и совершенно не понимаем, чтотакое "духовное оружие". Что на любом народном собрании любыепятьдесят идиотов, используя свои глотки и свои кулаки, недадут говорить даже Демосфену - это совершенно не трогаетподобных чудаков. Сами они благодаря своей прирожденнойтрусости никогда не попадут в положение ораторов, чьивыступления срывают идиоты. Помилуйте, они вообще не любят"шума" и "толкотни", они любят работать "тихо" и "спокойно". Еще и теперь я считают необходимым самым решительнымобразом предостеречь наше молодое движение против сетей этих,так называемых, "тихих" работничков. Они не только трусы, но иневежды и бездельники. Мужественный человек, который видитопасность и знает, как именно необходимо против нее бороться,не станет проповедовать "тишину" и "порядок", а будет считатьсвоей первейшей обязанностью открыто и решительно выступитьпротив данного зла и показать на деле, как против негобороться. Кто поступает не так, тот жалкий трус, тот невыполняет своего элементарного долга либо из лени и невежества,либо из прямого шкурничества. Большинство этих "тихих"работников держатся так, как будто они невесть как умны. Наделе они ничего не понимают, хотя и пыжатся изо всех сил. Крометого они ленивы, что не мешает им однако пытаться внушать всемумиру, что они прилежны как пчелки. Словом, перед намиочковтиратели, политические мошенники, которые ненавидят

честных работников именно за их энергию. Как только выуслышите, что этакая ночная бабочка шелестит о прелестях"тихой" работы, можете смело ставить тысячу против одного, чтосама она бездельничает и живет только тем, что крадет у других. Прибавьте к этому еще надменность и неслыханноесамомнение, характерное для этих господ. Вся эта ленивая итрусливая сволочь всегда еще считает своим долгом сверху внизкритиковать действительную работу преданных делу людей, неостанавливаясь при этом перед фактической помощью злейшимврагам нашего народа. Любой наш агитатор, имеющий мужество хотя бы в небольшойпивной за столом отбиваться от противников и открыто защищатьнаши воззрения, приносит гораздо больше пользы делу, чем тысячаэтих мудрых крыс. Этот наш рядовой агитатор уже наверняказавоюет для нас одного-другого нового сторонника. Егодеятельность так или иначе принесет все же какие-нибудь видимыерезультаты. Эти же трусливые мошенники, проповедующие "тихую"работу и прячущиеся от всякой ответственности, не стоят имедного гроша. В великой борьбе за возрождение нашего народаони играют только роль трутней.

x x x

В начале 1920 г. я стал настаивать на том, что намнеобходимо устроить уже первое настоящее массовое собрание. Поэтому поводу опять возникли разногласия. Часть руководящихтоварищей считала это преждевременным и опасным. К этомувремени красная печать начала уже обращать на нас внимание. Мыбыли счастливы, что нам наконец удалось вызвать ненависть сэтой стороны. Мы стали выступать в качестве дискуссионныхораторов на собраниях других партий. Конечно нас срываликриками и шумом. Но все-таки известная польза была. О насузнали, и по мере того как наши взгляды приобретали большуюизвестность, в рядах красных росла против нас ярость. Былоясно, что как только мы попробуем устроить большое массовоесобрание, наши "друзья" из красного лагеря явятся в большомколичестве, чтобы попробовать устроить скандал. Конечно я лично хорошо понимал, что такая попытка срыванашего собрания вполне возможна, но я держался того мнения, чтоборьбы этой все равно не избежать и что мы столкнемся скрасными, если не сейчас, то через несколько месяцев. Я хорошознал психологию красных и поэтому не сомневался, что, оказав имсамое крайнее сопротивление, мы не только произведем на нихизвестное впечатление, но и некоторых из них завоюем на своюсторону. Вот почему нужно было запастись решимостью идти во чтобы то ни стало до конца. Наш тогдашний первый председатель партии, г. Харер, неразделял моего мнения и не считал момент подходящим; какчестный, прямой человек он сложил свои полномочия и отошел всторону. На его место выбран был г. Антон Дрекслер. Я личнооставил за собою отдел пропаганды и повел ее без всякойоглядки. На 24 февраля 1920 г. мы назначили первое большоенародное собрание, имевшее задачей вынести в массу идеи нашеготогда еще неизвестного движения. Всю подготовку я повел лично; она была совсем коротка.Весь аппарат наш вообще был налажен так, чтобы иметьвозможность проводить принятые решения с молниеноснойбыстротой. Мы поставили себе задачей собирать в течение 24часов большие собрания, раз только возникает какой-либо крупныхзлободневный вопрос. О собраниях мы решили извещать публикучерез плакаты и прокламации, которые должны были составляться вдухе, изложенном мною в соответствующей главе о пропаганде.

Наша задача была писать так, чтобы написанное было понятношироким массам - концентрироваться на немногих пунктах, многораз повторять одно и то же, говорить коротко, ясно, уверенно,проявлять настойчивость в распространении наших листков иплакатов и иметь достаточно выдержки и терпения, чтобы выждать,когда придут результаты. Мы сознательно выбрали красный цвет для наших плакатов илистков. Этот цвет больше всего подзадоривает. Кроме того выборнами красного цвета больше всего должен был дразнить ивозмущать противников, и уже одно это должно было помешать имзабывать о нас. В скором времени и в Баварии обнаружиласьтесная связь между марксизмом и партией центра. Правящая здесь"баварская народная партия" также стала проявлять величайшуюзаботу о том, чтобы ослабить влияние наших красных плакатов нарабочих, идущих за красными. Впоследствии власти стали прямозапрещать эти плакаты. Если полиция не могла придумать никакихдругих мотивов, она начинала утверждать, будто наши плакаты"мешают уличному движению". В конце концов находились поводы,чтобы запретить наши плакаты и тем самым услужить своим друзьямкрасным. Так называемая, немецкая национальная народная партиятоже помогала нашим врагам в этом благородном деле. Как же!Могли ли они примириться с тем, что мы ставим себе задачейвернуть в лоно нации сотни тысяч заблудших, запутавшихся винтернациональных кознях немецких рабочих? Эти наши плакаты -лучшее доказательство тех громадных трудностей, с которымиприходилось в ту пору считаться нашему молодому движению. Длябудущих поколений плакаты эти будут не только великим символомтого, что сделало наше движение для раскрепощения народа, но исимволом того, как велик был произвол тогдашних, такназываемых, национальных властей, пускавшихся во все тяжкие,чтобы только помешать нам внедрить действительно национальныеидеи в широкие массы нашего народа. Судьба наших первых красных плакатов докажет всем икаждому, что в годы 1919, 1920, 1921, 1922 и 1923 подлиннонационального правительства в Баварии не было и в помине, чтона деле баварское правительство только вынуждено былопостепенно считаться с нарастающим национальным движением,организованным нами. Сами же правительства делали все от них зависевшее, чтобыпомешать и задержать начавшийся процесс оздоровления. Исключение в этом отношении составляли только два деятеля.Я имею в виду тогдашнего полицей-президента Эрнста Пенера и еговерного советника Фрика. Эти два человека были единственные из высоких чиновныхсфер, кто уже тогда обладал достаточным мужеством, чтобычувствовать себя в первую очередь немцем и уже затемгосударственным чиновником. Из числа ответственных деятелейЭрнст Пенер был единственный, кто не гонялся за дешевойпопулярностью масс и чувствовал настоящую ответственность передсвоим народом, для дела возрождения которого он готов былотдать все, вплоть до своей собственной жизни. Вот почему онвсегда и был сучком в глазу всей той массы продажногочиновничества, для которого освободительное движение народа -звук пустой и которое, не рассуждая, выполняет все, что нипоручит работодатель. В отличие от многих наших так называемых блюстителей такназываемого государственного авторитета Эрнст Пенер принадлежалк тем, кто не только не боялся ненависти со стороны изменникови предателей, а напротив, считал само собою разумеющимся, чтовсякого приличного человека изменники должны ненавидеть. Привиде того безмерного горя, которое переживал наш народ. Попертолько радовался тому, что своей борьбой против врагов народа

он навлек и на себя ненависть евреев и марксистов. Это был человек необычайной честности. Главные черты егонатуры - необычайная, почти античная простота и германскоепрямодушие. "Лучше смерть чем рабство" - эти слова не были длянего фразой, они характеризовали все его существо. В моих глазах из всех тогдашних государственных, деятелейБаварии только Эрнст Попер и его сотрудник доктор Фрик имеютправо на то, чтобы считаться работниками, действительнопомогавшими возрождению национального дела в Баварии. Раньше чем созвать наше первое массовое собрание, намнужно было не только заготовить весь необходимыйпропагандистский материал, но и окончательно сформулироватьтезисы партийной программы. Во второй части нашей работы мы изложим подробнее тебольшие идеи, которыми мы руководились, формулируя программу.Здесь я хочу отметить только тот факт, что, приступая кокончательной формулировке тезисов, мы ставили себе задачу нетолько окончательно оформить движение и дать ему определенноесодержание, но преследовали и практическую цель - написатьпрограмму так, чтобы цели движения сразу стали понятны широкиммассам. В так называемых интеллигентских кругах много шутили иостроумничали по поводу нашей попытки сформулировать программусамым популярным образом. Но что правота была на цацки стороне,это быстро доказали события. В течение этих лет на наших глазах возникали десятки новыхпартий, но все они давным-давно исчезли бесследно, и программыих развеяны ветром. Осталась только одна единственная партия:германская национал-социалистическая рабочая партия! И ныне,когда я пишу эти строки, я более чем когда-либо полон веры вто, что наша окончательная победа безусловно обеспечена,сколько бы препятствий ни воздвигали нашему движению, сколькораз маленькие партийные министры ни лишали бы нас свободыслова, сколько раз на партию ни накладывались бы запреты. Пройдут года, о нынешнем режиме и его носителях успеютдавно уже позабыть, а программа нашей партии станет программойвсего государства, и, сама наша партия станет фундаментом его. Средства которые мы успели собрать на наших собраниях втечение 4 месяцев, дали нам возможность напечатать первыелистки, плакаты и программу партии. Если я заканчиваю всю первую часть своего произведенияописанием первого массового собрания партии, то я делаю этопотому, что именно это собрание явилось крупной вехой. Этособрание покончило с традицией маленького ферейна. Впервыевышли мы на широкую дорогу и обратились к широкомуобщественному мнению, являющемуся самым могучим фактором нашеговремени. Больше всего меня в те дни озабочивала одна единственнаямысль: будет ли полон зал или нам придется говорить передзияющей пустотой. Внутренне я был совершенно убежден, что еслитолько народ в достаточном количестве соберется, то день этотстанет днем громадного успеха для нашего молодого движения. Снетерпением и тревогой ожидали мы назначенного вечера. Собрание должно было начаться в 7 ч. 30 м. В 7 ч. 15 м.зашел я в большой зал Придворной пивной на Малой мюнхенскойплощади, и сердце мое затрепетало от радости. Гигантский зал(помещение это казалось мне тогда совершенно грандиозным) былполон народа. В зале негде было яблоку упасть. Присутствовалоне менее двух тысяч человек. А главное, пришли именно те, ктонам был нужен. Более половины аудитории несомненно составляликоммунисты и независимые. Конечно, они пришли с намерениемсорвать наше собрание в самом начале его.

Однако их планам не суждено было осуществиться. Как толькокончил первый оратор, слово было предоставлено мне. Уже черезнесколько мгновений посыпались цвишенруфы. В зале началисьпервые столкновения. Горсточка моих самых преданных друзей пофронту вместе с некоторыми другими нашими сторонникамисхватились с нарушителями порядка. Лишь постепенно удалось имдобиться установления некоторой тишины. Я продолжал свою речь.Не прошло и получаса, и гром аплодисментов заглушал уже крики ирев противников. Теперь я перешел к чтению программы и к разъяснению ее попунктам. Это была первая попытка популяризации нашей программы. С каждой минутой цвишенруфы становились реже, ааплодисменты громче. Я читал пункт за пунктом все 25 тезисов,каждый раз спрашивая присутствующую массу слушателей, что ониимеют возразить против данного пункта. В ответ гремелиаплодисменты, становившиеся все более единодушными. И когда язачитал последний тезис, аплодисменты гремели без конца, и всетезисы были одобрены единогласно. Когда я кончал, передо мноюбыла единая сплоченная масса слушателей, сердца которых билисьв унисон. Энтузиазм неописуемый! Было ясно, что люди обрелиновую веру, новые убеждения и новую волю. Собрание тянулось четыре часа. И когда по истечение этоговремени люди стали медленно расходиться, полные подъема ивоодушевления, я уже твердо знал, что теперь принципы нашегодвижения действительно пробили первую брешь и стали проникать втолщу немецкого народа. Я не сомневался уже ни на минуту, чтотеперь нет уже той силы в мире, которая заставила бы народпредать забвению эти великие принципы. Мы возожгли огонь, на котором будет выкован меч нашейсвободы. Теперь я непоколебимо верил, что пробил не только часвозрождения, но и час великой мести за преступление 9 ноября1918 г. Зал постепенно пустел. Начиналась новая эпоха в истории нашего движения.

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ *

ГЛАВА I. МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ПАРТИЯ

24 февраля 1920 г. состоялось первое массовое собрание,устроенное сторонниками молодого движения. В большом залемюнхенской Придворной пивной 25 тезисов программы новой партиибыли прочитаны перед двухтысячной аудиторией и пункт за пунктомодобрены ею при невиданном энтузиазме всех собравшихся. Этим самым партия получила первое руководство к действию,получила программу, раз навсегда разрывавшую со всеми прежнимиустаревшими представлениями, ставившую крест на всех прежнихустаревших и прямо вредных целях. На сцену выступала новаясила, объявившая решительную борьбу всему старому гнильютрусливого буржуазного мира и всем оттенкам пьяных от победымарксистских организаций. Германия катилась в пропасть;удержать ее от окончательного падения в последнюю минуту былопризвано наше движение. Для меня стало вне всякого сомнения, что новое движениелишь в том случае достигнет достаточной силы и выиграет бой,если оно с первых же дней своего существования вызовет всердцах своих сторонников горячее убеждение, что для нас делоидет не о модном избирательном лозунге для ловли голосов, а оновом действительно великом миросозерцании. В самом деле припомним, как мастерили до сих пор такназываемые партийные программы, как их перелицовывали,перекрашивали и т. д. Достаточно только вспомнить, какими

мотивами обыкновенно руководствовались всевозможные"программные комиссии" буржуазных партий, когда они садились засвое рукоделие. Когда эти партии предпринимали новые изменения в своихпрограммах, они неизменно руководились только одним мотивом:как бы набрать побольше голосов на предстоящих новых выборах.Как только эти парламентские фокусники учуют, что любимый народопять склонен взбунтоваться и не хочет вести дальше старуюповозку, так они сейчас же стараются перепрячь лошадей. Тогдана сцену выступают старые звездочеты и партийные астрологи,главным образом из числа так называемых, опытных и видавшихвиды "старых" парламентариев "с богатым политическим опытом".Им уже не раз случалось наблюдать, как у масс лопалось терпениеи как вожди всегда находили новый "выход". Тотчас же на сценупоявляется старое испытанное средство: образуют "комиссию".Затем начинают разнюхивать во всех направлениях, что же именноне нравится народу и чего бы он хотел новенького. С этой цельюстарательно обыскивают также все печатные произведения другихпартий. Затем "комиссия" усердно пытается узнать, какиесобственно лозунги пользуются в данный момент особеннойпопулярностью у тех или других групп, профессий и т. д.Внезапно оказывается, что "демагогические лозунги" оппозициитоже не так уже плохи, и внезапно эти дотоле "вредные" лозунгипоявляются в "исправленной" программе к величайшему изумлениюподлинных отцов этих лозунгов. И все это совершается как нечтосамо собою разумеющееся. Солдат на фронте обыкновенно меняет рубашку только тогда,когда она кишит вшами. Но примерно так же поступают ипресловутые "программные" комиссии, "ревизуя" старые программыи наскоро перелицовывая их на новый лад. Крестьянину онипообещают защиту сельского хозяйства, промышленнику -покровительство предметам его производства, потребителю -защиту его потребительских интересов, учителям они обещаютповысить жалованье, чиновникам - пенсию, вдовам и сиротам -полное обеспечение. Заодно они не скупятся на обещания улучшитьпути сообщения, понизить тарифные пошлины, снизить налоги, еслиуж не уничтожить их совершенно. Иной раз случится, что впопыхахпозабыли о том или другом отдельном сословии или о том илидругом отдельном требовании, популярном в широких слоях народа;тогда в последнюю минуту наскоро стараются приделать кпрограмме еще одно-два "необходимых" требования, пока наконецгоспода опытные парламентарии не придут к выводу, что теперь уних в программе написано абсолютно все необходимое, все, чеготребует для своего успокоения и для успокоения своих жен идетей средний мещанин. Теперь можно опять благополучноотправиться в новое плавание в надежде на то, что "гражданеизбиратели" будут достаточно глупы, чтобы поверить "новой"программе и опять клюнуть на удочку старых политиканов. Затем проходят выборы, и господа парламентарии теперьцелых пять лет и не думают больше устраивать народные собрания.Господа законодатели рады теперь, что они избавились отнадоевшей возни с плебсом и могут теперь отдаться болееприятным и более высоким занятиям в самом парламенте. Теперьможно распустить и "программную комиссию". Теперь начинаетсяборьба парламентария за насущный кусок хлеба - сиречь заполучение суточных, полагающихся народному представителю. Каждое утро господин народный представитель отправляется ввысокую палату, иногда впрочем не доходя до зала заседания, аограничиваясь только занесением своей фамилии в списки"присутствующих", лежащие в кулуарах. Полный готовности служитьсвоему народу до последней капли крови, господин депутатсамоотверженно вписывает в указанный список свое имя и затем

спешит получить полагающуюся ему за этот тяжелый труд мзду. Спустя года четыре или в особо критические недели, когданачинает казаться, что парламент может быть вот-вот распущен,этими господами овладевает неукротимая энергия. Как личинкамайского жука в определенный момент не может не превратиться всамого жука, так и эти парламентские гусеницы теперь не могутусидеть на месте. Теперь они покидают подмостки кукольноготеатра и все, как на крылышках, летят в разные концы страны -опять к "возлюбленному народу". Снова произносят они речи передизбирателями, пространно рассказывают им о своих собственныхподвигах и о черствости и злой воле всех других депутатов. Новместо аплодисментов этим господам иногда приходится выслушатьдовольно грубые замечания, а иногда и просто брань. Если народоказывается уже очень "неблагодарен", господа депутаты знаютиспытанное средство. Тогда им становится ясно, что программунадо опять перекроить, подновить и выгладить. С этой цельюсоздается новая комиссия, и подлая игра начинается сначала. Атак как известно, что глупость человеческая неизмерима, то неприходится удивляться тому, что господа эти, несмотря ни начто, опять достигают своей цели. Обманутая прессой, ослепленнаясоблазнами "новой" программы голосующая скотинка - как"буржуазного", так и "пролетарского" происхождения - вновьвозвращается в стойла своих господ и опять отдает голоса старымобманщикам. Теперь господа народные представители, избранникитрудящихся масс, снова возвращаются в первобытное состояниепарламентских гусениц и приступают с навои энергией к пожираниюгосударственных запасов. Они лоснятся от жира и спокойно ничегоне делают целых четыре года, пока опять пробьет час и изкуколки вылупится сверкающая всеми цветами радуги бабочка. Нет ничего более тягостного, чем наблюдать этотсистематически повторяющийся обман масс. Такие порядки в буржуазном лагере конечно вовсе несодействуют появлению новых свежих сил, способных довести доконца борьбу с организованной силой марксизма. Но сами эти господа серьезно и не думают о такой борьбе.Как ни ограниченны, как ни тупы эти парламентских дел мастера,но все же и они не поверят, что на путях западной демократииможно победить марксистское учение, для которого сама этадемократия и все, что с ней связано, служат только средством,чтобы парализовать противника, только орудием в борьбе засобственные цели марксистов. Часть марксистов очень ловкопритворяется, будто для них демократия - святыня. Но мы-то ведьвсе-таки не так глупы, чтобы забыть, что в критические минутыэти господа плевать хотели на всякое решение большинства,проведенное на путях западной демократии. Разве забыли мы тедни, когда буржуазные парламентарии по глупости своей виделигарантию в том, что-де они составляют большинство в парламенте,между тем как господа марксисты, предоставив им забавлятьсяэтой погремушкой, реальную власть захватили в свои руки,опираясь на банды уличных громил, дезертиров, на кучкиеврейских литераторов и партийных дельцов. Нужно бытьсовершеннейшим парламентским колпаком, чтобы поверить, будтоносители этой мировой чумы, когда придет время, хоть на минутуостановятся перед сакраментальными формулами западногопарламентаризма. Марксизм будет идти рука об руку с демократией до тогомомента, пока ему всеми правдами и неправдами удастся сверхвсего прочего добиться еще фактической поддержки его планов состороны тех кругов национальной интеллигенции, которые он какраз и хочет истребить. Но если бы марксисты сегодня же пришли кубеждению, что в котле нашей современной парламентской

демократии каким-то образом выкристаллизовалось большинство,имеющее намерение воспользоваться своими законными правамибольшинства против марксизма, то вы можете быть уверены, чтовсей парламентской комедии тут же моментально был бы положенконец. Знаменосцы красного интернационала моментально пересталибы апеллировать к демократической совести и немедля выпустилибы зажигательное воззвание к пролетарским массам противдемократии. В тот же день господа марксисты перенесли бы своюборьбу из затхлой атмосферы заседаний парламента на фабрики,заводы, на улицу. Все парламентское великолепие потерпело быкрушение в один день и то, что шустрым апостолам не удалосьсделать в парламенте, то силой захватили бы взвинченные имипролетарские массы, как это уже один раз было осенью 1918 г.Эти разъяренные массы вновь преподали бы буржуазному мирухороший урок того, насколько безумно тешить себя иллюзиями,будто средствами западной демократии буржуазия может защититьсебя от завоевания мира евреями. Нужно быть уж очень доверчивыми дурнями, чтобы, имея делос таким партнером, связывать себе руки определенными правиламиигры, в то время как сам партнер в любую минуту готов наплеватьна всякие правила, когда они для него невыгодны. Мы уже знаем, что для всех так называемых буржуазныхпартий вся политическая борьба есть только средство длязавоевания парламентских кресел. Мы знаем, что в этих целяхназванные партии готовы менять свои программные принципы какперчатки и что, когда нужно, они выкидывают за борт целые частипрограммы как излишний балласт. Конечно по делам получаются ирезультаты. Партии эти не могут иметь никакой притягательнойсилы для широких масс, ибо масса всей душой будет лишь с теми,в ком она видит носителей больших идей, кому она может веритьбезусловно и неограниченно, в ком она видит людей, до конца сфанатизмом борющихся за свои идеи. Противник вооружен с головы до ног, у него есть своемировоззрение, пусть хотя бы тысячу раз преступное. Противникштурмует существующий строй и готов идти до конца. Чтобыпобедить такого противника, мы должны иметь свой высокий идеал,мы должны с развернутыми знаменами идти в наступательныйбеспощадный бой, отбросив раз навсегда тактику расслабленнойобороны. Если поэтому нашему движению приходитсявыслушивать из уст так называемых буржуазных министров, какнапример, из уст баварских министров партии центра, остроумныйупрек в том, что мы работаем для "переворота", то этакимполитическим тупицам мы отвечаем: да, милостивые государи, мыстараемся наверстать то, что потеряно в результате вашейпреступной глупости! Своим парламентским торгашеством выпомогли ввергнуть нацию в пропасть. Мы же поможем народувыбраться из этой пропасти, мы сделаем для него ступеньки, покоторым он взберется вверх и войдет наконец в подлинный храмсвободы. Именно для этого мы выковали новое миросозерцание,именно для этого мы проводим тактику наступления. В силу всего этого мы в первый период существования нашегодвижения должны были особенно тщательно позаботиться о том,чтобы весь мир увидел в нас фалангу подлинных бойцов за новоемиросозерцание, а не шаблонный парламентский клуб, преследующийобыденные парламентские интересы. Первой же предохранительной мерой было выставление намитакой программы, которая уже одним величием своей целиотпугивала от нас все мелкие умы, всех слабеньких партийныхполитиков современности. Насколько правильно действовали мы, придавшие нашейпрограмме такой грандиозный размах и такую резкую формулировку,лучше всего доказывают роковые ошибки, сделанные другими

партиями, приведшими в конце концов Германию к катастрофе. Тяжелые уроки этих лет неизбежно должны были привести квозникновению нового учения о государстве, а это учение в своюочередь само должно было стать составной частью новогомиросозерцания.