Державы и регионы: системный анализ безопасности постсоветского пространства (CA\u0026CC Press, 2015)

$Page 1: Державы и регионы: системный анализ безопасности постсоветского пространства (CA\u0026CC Press, 2015)$

ИНСТИТУТ СТРАТЕГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ КАВКАЗА

Джаннатхан Эйвазов

ДЕРЖАВЫ И РЕГИОНЫ:СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ БЕЗОПАСНОСТИ

ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА

CA&CC Press®

Стокгольм2015

Научный редакторЭльдар М. Исмаилов

Рецензенты

Алла Язькова доктор исторических наук, профессор, заведующая отделом Черноморско-Средиземноморских исследований Института Европы Российской академии наук

Мурад Эсенов доктор политических наук, главный редактор журнала социально-политических исследований «Центральная Азия и Кавказ»

Парвин Дарабади доктор исторических наук, профессор кафедры Международных отношений Бакинского государственного университета

Джаннатхан Эйвазов. Державы и регионы: системный анализ безопасности постсо-ветского пространства. Стокгольм: Издательский дом CA&CC Press®, 2015. – 320 с.

В монографии с применением системного подхода исследуется влияние держав на безопасность регионов. Используя в качестве примера постсоветское простран-ство, автор рассматривает формирование, функционирование и развитие региональ-ных систем безопасности. Особый акцент при этом делается на оценке политической структуры и окружения постсоветского региона, выявлении уровня вовлеченности держав, их соответствующей политики и, как следствие, воздействия на динамику региональной безопасности.

Книга предназначена для специалистов в области безопасности и геополитики, а также студентов и аспирантов, изучающих международные отношения.

ISBN: 978-91-86545-15-4

© Дж. Эйвазов, 2015© CA&CC Press®, 2015

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение.................................................................................................6

Часть I. Региональная система безопасности: от теории к эмпирике постсоветского пространства.....................11

Глава 1. Региональные системы безопасности: теория и постбиполярная эмпирика.................................11

Глобальная и региональные системы.................................................11Параметры регионализации................................................................14Региональная система с точки зрения безопасности........................16Государства и державы........................................................................24Политическая структура и окружение региональной системы безопасности.................................................26

Глава 2. Постсоветское пространство как региональная система безопасности.........................29

Распад СССР: от иерархически к анархически организованной региональной системе.............................................29Постсоветский макрокомплекс безопасности...................................31Центрально-евразийские субкомплексы............................................36Сопредельные политические пространства......................................50

Часть II. Державы: интересы и политика безопасности на постсоветском пространстве....................................55

Глава 1. Россия..................................................................................55

Вовлеченность интересов безопасности: ключевые детерминанты.....................................................................55Европейская часть................................................................................58Кавказ и Центральная Азия................................................................64Этнополитические конфликты и политика безопасности................66Защита интересов российских граждан за рубежом.........................70Военное присутствие...........................................................................72Энергогеополитика «либеральной империи»....................................75

Глава 2. Турция.................................................................................79

Черноморское пространство...............................................................80Отношения с Арменией.......................................................................81Курдская проблема...............................................................................83Выход в тюркский мир: идеологическиеи энергетические аспекты...................................................................86Кавказская диаспора............................................................................92

Глава 3. Иран....................................................................................95

Геополитический контакт и региональные приоритеты..................95Макроусловия до и после распада СССР...........................................97Сквозь призму интересов безопасности...........................................101Региональная активность..................................................................105

Глава 4. Китай.................................................................................113

География и вовлеченность...............................................................113Распад СССР: «плюсы» и «минусы» для КНР................................115Ключевые интересы безопасности...................................................118Механизмы реализации интересов безопасности...........................123

Глава 5. США и ЕС........................................................................133

Стратегический тандем.....................................................................133Угроза распространения ОМП.........................................................137Вооруженные конфликты и зоны «вне контроля»..........................140Международный терроризм..............................................................142Энергетическая безопасность...........................................................144Политика по реализации интересов безопасности.........................146Украинский кризис 2014 года: новая российская угроза...............161

Глава 6. Участие других акторов..................................................167

Государства Северо-Восточной Азии..............................................168Южно-азиатские государства...........................................................170

Часть III. Вовлеченность держав и развитие региональной системы безопасности на постсоветском пространстве.......................................175

Глава 1. Вовлеченность держав в региональную систему безопасности......................................................175

Региональная идентичность держав.................................................176Полная и частичная вовлеченность..................................................184Вовлеченность и специфика региональной активности.................189

Глава 2. Структура, политическое окружение и стабильность региональной системы.........................195

Структурные факторы транзитивности системы............................195Структурная нестабильность на постсоветском пространстве.....204Политическое окружение негативно асимметричной региональной системы......................................................................230

Глава 3. «Украинский» кризис в развитии постсоветской региональной системы....................................................237

Структурная нестабильность и структурный кризис в региональной системе........................................................237Украина – 2014: признаки структурного кризиса...........................239Меняющаяся система........................................................................242

Глава 4. Перспективы развития региональной системы безопасности постсоветского пространства..247

Сохранение Постсоветского макрокомплекса безопасности.........247Поглощение державой/интеграция в другую региональную систему.......................................................................256Формирование сбалансированной региональной системы............263

Заключение.........................................................................................279Библиография.....................................................................................295Предметный указатель.......................................................................305

6

ВВЕДЕНИЕ

Окончание холодной войны и последовавший за этим стремитель-ный коллапс СССР можно по праву считать наиболее важными собы-тиями второй половины ХХ века. Изменения, к которым они привели в мире, трудно ограничить только политической, экономической или какой-либо другой плоскостью. Полоса фундаментальных трансфор-маций прошла по всем сферам и уровням международных отношений, затронув ключевые векторы развития глобальной и региональной без-опасности.

Под влиянием объективных структурных сдвигов менялись и пред-ставления о том, что есть безопасность и как ее следует исследовать. Структуралистские подходы эпохи главенства неореалистской пара-дигмы все более трудно вписывались в новую картину постбиполяр-ного мира. Их место стали занимать антипозитивистские концепции, которые, в свою очередь, также оказались далеки от объемлющего и си-стемного объяснения этого феномена. Безопасность и, в особенности, ее наименее изученный региональный уровень, требовала бóльших, в том числе и ситуационных исследований с применением как традици-онных, так и новых подходов.

Работая над настоящей книгой, мы планировали предложить свое видение регионов с точки зрения безопасности и влияния держав на их развитие. Изучение региональной безопасности с применением си-стемного подхода далеко не ново. Работы Барри Бюзена и других пред-ставителей Копенгагенской школы являли собой важнейший вклад в системное понимание регионального уровня безопасности. Теория региональных комплексов безопасности (ТРКБ), категориальная и ме-тодологическая база которой широко использована в нашей работе, несомненно, остается на сегодняшний день наиболее преуспевшей в изучении общих аспектов проблемы.

Наше исследование – это, прежде всего, попытка по возможности расширить представления о факторах, под действием которых про-исходит эволюция сферы безопасности регионов, ключевым из коих, полагаем, и является мотивированная активность держав. Именно по-этому, наряду с базовой категорией «региональная система безопасно-сти» (РСБ), в работе используются понятия «политическая структура» и «политическое окружение» РСБ.

7

На сегодня государство, оставаясь главным участником между-народной системы, формирует политическую структуру и окружение РСБ. Сохраняется и анархичность организации государств как ее эле-ментов, при которой, даже с учетом развития других сфер, трудно уйти от реальности распределения силы. Хотя существующие теории меж-дународных отношений и, в частности, неореализм не могут дать все-объемлющее объяснение тому, как развиваются политические систе-мы сегодняшнего мира, трудно игнорировать влияние выделяемых им структурных факторов. Сила и слабость, неограниченные только воен-ными параметрами, остаются в числе главных детерминант политики безопасности государств и их отношений друг с другом.

Конечно же, говоря о структуре и окружении РСБ с точки зрения факторов ее функционирования и развития, на ум, прежде всего, при-ходят политические субъекты, обладающие особыми военными, поли-тическими и экономическими возможностями, коих принято называть державами. Именно их вовлеченность в РСБ способна влиять как на общие тенденции ее развития и трансформации, так и определять ха-рактер более частных явлений в ней – конфликтов, гонки вооружений, альянсов, интеграции и др.

Регионы современного мира отличны друг от друга. Эти различия, наряду с прочим, характеризуют специфику их политической струк-туры и окружения. Одни могут пребывать в условиях относительно сбалансированной структуры, для других же характерна явная силовая асимметрия. Присутствие держав преимущественно определяет дина-мику отношений безопасности в них и, следовательно, их полярность. В зависимости от этого они и обозначаются как однополярные или многополярные. Вместе с тем, внутренние факторы не во всех случаях всецело детерминируют динамку региональной системы. Иногда реги-он в силу географии своего расположения и основанных преимуще-ственно на ней внешних связях может обладать активным политиче-ским окружением, представленным сразу несколькими вовлеченными в него державами. В этом случае отношения безопасности между его участниками в отличие, скажем, от регионов с относительно более про-стой островной географией, будут корректироваться с учетом активно-сти внешних силовых центров.

Образовавшееся после распада СССР политическое пространство – наиболее яркий пример такого рода сложных региональных систем.

8

Динамика безопасности в ней определяется как его внутренней струк-турной спецификой, так и составленным преимущественно державами политическим окружением. Более того, перед нами, пожалуй, уникаль-ный в этом отношений случай, ибо структура и окружение функцио-нирующей здесь РСБ включает в себя, по меньшей мере, шесть наибо-лее влиятельных политических акторов современного мира – РФ, КНР, Турцию, Иран, США и ЕС.

Вовлеченность каждого из этих полюсов силы обладает своей спец-ификой, которую мы и попытаемся раскрыть в рамках нашего иссле-дования. Их региональная активность на протяжении всего более чем 20-ти летнего постсоветского периода, отличаясь друг от друга, в це-лом отражала различный уровень секьюритизированности ими данно-го пространства. Если для одних важность последнего с точки зрения безопасности ограничивала их активность пределами его конкретных субрегионов или государств, то для других все это пространство вос-принималось как зона особых интересов, стимулируя соответствую-щие, в том числе чрезвычайные действия.

Для государств, только образовавшихся на руинах Советского Со-юза, отмеченная региональная специфика предложила весьма неодно-значные условия для существования. С одной стороны, народы, некогда жившие в жестко иерархизированной системе СССР, стали независи-мыми, получили возможность самостоятельно строить свои государ-ства и определять внешнеполитические ориентиры. Однако с другой – их де-юре независимость столкнулась с реальностью структурных условий ныне анархичной и крайне асимметричной региональной си-стемы постсоветского пространства. При этом на волне пересмотра политического порядка в регионе происходили переосмысление его значимости и соответствующая активизация внешних держав, что зна-чительно обогатило источники экзогенного влияния на складывающи-еся здесь отношения безопасности.

Такие макроусловия сопровождали развитие переживающих резкий политический, экономический и социально-культурный транзит новых независимых государств (ННГ) в 1990-х. Сегодня, по прошествии 20-ти с лишним лет, они же преимущественно сохраняются. Более того, нестабильность и остроту региональным процессам придает и явный конфронтационный тренд в отношениях России с Западом. Грузинский и украинский кризисы 2008 и 2014 гг., соответственно, отразив в себе

9

серьезный конфликт интересов между этими полюсами, фактически вернули ситуацию к принципам «игры с нулевой суммой». Поддерж-ка вооруженного сепаратизма и спонсирование революционной смены власти, военная интервенция, аннексия территории суверенного госу-дарства, санкции, гонка вооружений и усиление своего военного при-сутствия, сворачивание межгосударственного сотрудничества в сфере безопасности – эмпирика далеко неполная, но довольно четко обрисо-вывающая наиболее острый из текущих конфликтов интересов держав на пространстве бывшего СССР.

Изучаемый в настоящей работе регион географически уникален. На базе этого, помимо прочего, формировалась его политическая специфи-ка, что, пожалуй, создает для нашей работы одну из главных когнитив-ных проблем. Можем ли мы, исследовав постсоветское пространство с точки зрения региональной безопасности и вовлеченности держав, предложить эффективные инструменты для понимания других регио-нов? Здесь невольно на ум приходит концепция «Хартленда» Хэлфор-да Маккиндера. И хотя мы далеки от абсолютизации географического фактора в политике, приходится признать его важную роль в формиро-вании политической специфики изучаемой нами части Евразии.

По сути, в современном мире трудно представить регионы даже с близ-кими постсоветскому пространству геополитическими условиями. Как уже было отмечено, его политическая структура и окружение включают в себя наиболее могущественные полюса современного мира с богатейшей историей связей и отношений друг с другом (включая войны) по поводу влияния в регионе. Генерированная этими условиями динамика регио-нальной безопасности, следовательно, особая, и в этом сложность ее сравнения с той, что имеет место в других политических простран-ствах.

В связи с этим, вероятно, удобнее было бы представить нашу ра-боту как ситуационное исследование, сделав акцент на оценку чисто частных аспектов проблемы. Вместе с тем, те же самые особая гео-графия, политика и история сделали регион своего рода эмпирическим кладезем, без учета и системного понимания которого трудно говорить о формировании каких-либо более или менее целостных общих знаний о региональном уровне безопасности. Конечно, предлагая на суд чита-телю эту книгу, мы не задавались целью создать теорию региональной безопасности. Цель наша значительно более скромная – обогатить уже

10

существующие общие знания исследованием соответствующей специ-фики постсоветского пространства.

Надеемся, что представленная работа небезынтересна не только с научно-исследовательской точки зрения, но и окажется полезной для тех, кто занят в сфере прикладных проблем региональной безопасно-сти.

11

ЧАСТЬ I

РЕГИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ: ОТ ТЕОРИИ К ЭМПИРИКЕ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА

ГЛАВА 1

РЕГИОНАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ: ТЕОРИЯ И ПОСТБИПОЛЯРНАЯ ЭМПИРИКА

Изменившийся в начале 1990-х миропорядок привнес новое в суще-ствующие представления о безопасности, как на глобальном, так и ре-гиональном уровнях. Менялись и реальные связи между этими двумя уровнями. Развитие регионов в новых условиях становилось все более автономным от глобального распределения силы. А в региональной ди-намике все отчетливее проявлялось влияние локальных факторов.

География, политика, экономика, межэтнические и межконфессио-нальные отношения, переплетаясь в регионах, формируют здесь само-бытные системы безопасности. При этом их развитие остается в опре-деленной мере зависимым от факторов политического окружения.

В рамках этой главы мы попытаемся пролить свет на наиболее об-щие аспекты исследуемой проблемы и с учетом текущий эмпирики объяснить суть понятия «региональная система безопасности» и свя-занных с ним категорий.

Глобальная и региональные системы

Взаимозависимость является ключевым принципом системности. Соответственно, рассуждая о международной политической системе, мы признаем, что ее элементы – политические акторы – государства пребывают в состоянии взаимозависимости, которая по мере развития

12

Державы и регионы

системы расширяется, затрагивая все новые области, и углубляется, усиливая материальное, ценностное и поведенческое взаимовлияние ее элементов.

Неореализм предложил наиболее развитое теоретическое пред-ставление о международной политической системе. Кеннет Уолц ха-рактеризует два вида политических систем – внутригосударственную и международную. Главные различия связаны с особенностями их политической структуры – принципом организации элементов, харак-теристикой акторов (специфика их функций) и распределением воз-можностей среди них (Waltz, 1979, p.88-101). Соответственно, между-народная политическая система обладает анархически организованной структурой; ее акторы – суверенные государства с одинаковыми функ-циями, главными из которых являются их выживание и безопасность, и, наконец, сила между ее акторами распределена неравномерно, что преимущественно и определяет развитие всей системы.

Политика государств в рамках неореалистского толкования полно-стью подчинена правилам системы. По Уолцу, структура международ-ной политической системы, являясь результатом взаимодействия ее элементов – государств, генерирует их определенное поведение (Waltz, 1979, р.91-92). Анархичность структуры системы и ее силовая нерав-номерность создают ситуацию, при которой мотивы выживания вос-принимаются в качестве основы поведения в мире, где безопасность государств ничем не гарантирована (Waltz, 1979, р.92). Следовательно, поведение государств в соответствии с неореализмом преимуществен-но формируется материальной структурой международной политиче-ской системы.

При всей значимости вклада уолцевского неореализма в понимание детерминант международной политики его системная теория уходит от оценки регионального уровня. В какой-то мере это связано с эмпири-кой того периода развития мира, на основе которой эта теория форми-ровалась. В период холодной войны и в бытие биполярно организован-ной международной системы зависимость региональной динамики от глобальной структуры была очевидной. Однако даже при таком мироу-стройстве следует иметь ввиду то, что политические системы в регио-нах могут обладать своей локальной спецификой, которая как минимум дополняет глобальные структурные импульсы.

Кризис биполярности и процессы перехода к новому мироустрой-ству характеризовались ослаблением зависимости региональной дина-мики от глобального распределения силы. Присущая периоду холодной

13

Часть I. Региональная система безопасности: от теории к эмпирике постсоветского пространства

войны логика глобальной конфронтации и альянсов консолидировала государства вокруг двух полюсов. Последние, в свою очередь, облада-ли возможностями существенно влиять и даже контролировать отно-шения государств «подотчетных» регионов. Распад такой системы не означал скорого перехода к новому устойчивому мироустройству. «Мо-мент однополярности», о котором в 1990-х писал Чарльз Краутхаммер (Krauthammer, 1990/1991), в реальности оказался лишь прелюдией до-вольно длительного транзита международной системы, характеризу-ющегося структурной неустойчивостью и фрагментацией огромного политического пространства, некогда объединенного вокруг СССР.

Однополярность оказалась не столь очевидной и для стана побе-дителей холодной войны. С началом постбиполярного мира в госу-дарствах Запада открыто заговорили о необходимости пересмотра миссии НАТО, а также о европейской политической, а впоследствии и оборонной идентичности. Доминирующие позиции США, по мнению Збигнева Бжезинского имеющих решающее значение для мировой вла-сти в четырех сферах – военной, экономической, технологической и культурной (Бжезинский, 1999, с.36), не обеспечили им эффективный контроль над всей системой, по меньшей мере, в той степени, в кото-рой две сверхдержавы контролировали свои блоки в период холодной войны. Более того, распад блоковой системы биполярного мира оста-вил огромные пространства, выражаясь словами того же Бжезинского, зонами «вне контроля».1

В условиях такого рода нового мирового порядка вполне естествен-но росла автономность регионов. Эндогенные факторы занимали все большее место в формировании региональной динамики, дополняя, а временами и не совпадая с глобальными. Огромные зоны вне контроля развивались по своей логике в силу своей локальной специфики. Меня-лась связь глобального уровня с регионами, но параллельно менялись и связи на региональном уровне, результатом чего стала перестройка, а порой и формирование на этом уровне новых политических систем.

Государство сохранило за собой функции главного актора системы, но при этом усилилась роль негосударственных участников – эконо-мических корпораций, террористических группировок, этнических и религиозных объединений. Соответственно, региональная динамика стимулировалась политической структурой, но также и другими, в том числе и социальными факторами. В 1990-х и 2000-х регионы Евразии 1 Этот термин используется З.Бжезинским в его работе (Brzezinski, 1995).

14


захлестнули этнополитические конфликты и этносепаратизм, религи-озный экстремизм и террористическая активность; об этом наглядно свидетельствуют Балканы, постсоветское пространство, Ближний Вос-ток и Южная Азия.

Таким образом, эффективное понимание международной полити-ческой системы, в особенности в транзитивных условиях постбипо-лярного мира, труднодостижимо без учета ее регионального уровня. В новых условиях политические системы на региональном уровне стали более автономными от глобального распределения силы; вместе с тем, это не позволяет нам говорить об их полной автономности. Политиче-ские системы в регионах остаются субсистемами глобальной системы, влияние которой не может не учитываться.

Параметры регионализации

Говоря о региональном уровне международной политической си-стемы, мы непременно сталкиваемся с проблемой определения параме-тров регионализации. Иными словами, на основе каких характеристик следует объединять определенных политических акторов в региональ-ные системы?

Уильям Томпсон, проанализировав работы, посвященные иссле-дованию региональных систем, выделил 20 соответствующих им ха-рактеристик. Среди них – соседство или географическая общность, регулярность и интенсивность взаимоотношений акторов, взаимосвя-занность (ситуация при которой изменение в одной части системы вли-яет на другие ее части), внутреннее и внешнее признание в качестве от-дельного пространства, наличие одного и более акторов, присутствие только малых держав, относительная зависимость силы акторов от ак-торов в доминантной системе, наличие общей географо-исторической зоны, некоторая общность этнических, лингвистических, культурных, социальных и исторических основ, относительная интегрированность пространства, автономность (акции и реакции внутри системы прева-лируют над внешним влиянием), особая конфигурация вооруженных сил, региональное равновесие локальных сил, общий уровень (статус) развития и др. (Thompson, 1973, p.93). При этом в качестве необходи-мых и достаточных Томсон определяет четыре условия: отношения между акторами характеризуются существенным уровнем интенсив-

15


ности и регулярности в такой мере, что изменения в одной части систе-мы оказывают влияние на другие ее части; акторы соседствуют друг с другом; внутренние и внешние наблюдатели и акторы признают си-стему в качестве особого пространства или «театра действий»; систе-ма включает в себя по меньшей мере два, но обычно более акторов (Thompson, 1973, p.101).

Брюс Рассет в этом вопросе предлагает оперировать такими крите-риями, как социальная и культурная гомогенность, общие политические позиции и поведение, политическая взаимозависимость в форме обще-го институционального членства, экономическая взаимозависимость и географическая близость.2 В свою очередь, Раймо Вэйринен характе-ризует региональную систему на основе определенной самобытности и близости как в географическом, так и в экономическом и политическом смысле, «близости, институционализированной посредством взаимных отношений и общих организаций» (Väyrynen, 1984, р.340).

Теоретически, список критериев регионализации можно было бы расширить. Главный вопрос здесь заключается в том, насколько состо-ятельны они в применении к различным пространствам политической системы современного мира. Ведь одни и те же критерии могут и не оказаться функциональными в условиях различных пространств. Поли-тические, экономические, социально-культурные, а также институцио-нальные аспекты региональной взаимосвязи могут не всегда совпадать друг с другом и с ее традиционной пространственно-географической основой. Определенный актор географически может принадлежать к одной пространственной единице, но, в то же время, обладать намно-го более тесной экономической взаимосвязанностью и вытекающей из этого регулярностью и интенсивностью отношений со значительно отдаленной пространственной единицей. Япония является одним из наиболее подходящих примеров отмеченного. Как известно, уровень экономической взаимозависимости Японии с США намного выше, чем, к примеру, с географически значительно более близкой Россией. Есть также примеры несовпадения географической принадлежности акторов с их военно-политической и институциональной связанно-стью, скажем, присутствие Канады в Организации по Безопасности и Сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).2 См.: Russett, Bruce M. 1967. International Regions and the International System: A Study in Political Ecology. Chicago: Rand-McNally, 1967. Chap. 11, 12, 13. Цитировано по: (Banks, 1969, р.352).

16


Современная международная система характеризуется неравномер-ностью в развитии составляющих ее политических акторов. Различия в социально-политическом, военном, экономическом развитии отражают-ся и на характере их взаимосвязей. И попытка проведения общей регио-нализации мирового политического пространства неминуемо приводит нас к вышеупомянутым коллизиям. Поэтому с учетом такой текущей глобальной специфики о регионах правильнее говорить в рамках опре-деленных сфер.

Региональная система с точки зрения безопасности

Регион в плане безопасности может не совпадать с экономическим и цивилизационным регионом; при этом, разумеется, определенные экономические и цивилизационные связи акторов участвуют в фор-мировании региональной системы безопасности. Последняя более со-вместима с политическим регионом, ибо в обоих случаях государство предстает в качестве главного актора и политические интересы форми-руют ключевой вектор отношений в них.

Наиболее целостное теоретическое представление о регионах в пла-не безопасности предлагается в работах Барри Бюзена и других пред-ставителей Копенгагенской школы исследований безопасности. Кон-цепция регионального комплекса безопасности (РКБ), впоследствии развитая этими авторами в Теорию региональных комплексов безопас-ности (ТРКБ),3 лежит в основе их толкования регионов безопасности.

Характеризуя регион с точки зрения безопасности, Бюзен с соавто-рами выделяет четыре условия: во-первых, присутствие двух или бо-лее государств, во-вторых, эти государства формируют географически 3 Впервые концепция регионального комплекса безопасности была предложена Бюзe-ном в 1983 году (Buzan, 1983). Классический подход к концепции комплекса безо-пасности присутствует здесь, а также во втором издании этой работы (Buzan, 1991). В более поздних трудах Бюзeна с соавторами (Buzan, Wæver and de Wilde, 1998; Buzan and Wæver, 2003) делается попытка выйти за рамки классической концепции комплекса безопасности. Основные пункты текущего несоответствия классической концепции, к примеру, такие, как концентрация на военной и политической сфере отношений, или недостаточное внимание к негосударственным акторам, поведение которых также создает дополнительные векторы межсекторной взаимозависимости, регулируются авторами в частности, введением двух разновидностей – гомогенного и гетерогенного комплекса безопасности, а также концепцией секьюритизации.

17


связанную группу (в связи с тем, что угрозы в этих секторах (военном и политическом – Дж.Э.) легче достигают целей на коротких дистан-циях), в-третьих, отношения между этими государствами основаны на взаимозависимости в сфере безопасности, которая может быть как позитивной, так и негативной, но которая должна быть значительно сильнее между этими государствами, чем между ними и внешними го-сударствами и, в-четвертых, взаимозависимость в сфере безопасности должна быть глубокой и продолжительной, однако не должна также иметь неизменный характер (Buzan, Wæver and de Wilde, 1998, p.15).

В соответствие с классическим представлением, РКБ – это группа государств, интересы безопасности которых так связаны друг с другом, что их индивидуальная безопасность не может рассматриваться от-дельно друг от друга (Buzan, 1991, p.190). В рамках РКБ взаимосвязан-ность безопасности государств генерируется в нескольких плоскостях, таких как общность и конфликтность интересов, взаимовлияющее по-ведение, связанные друг с другом восприятия. Разумеется, все это об-ладает географической основой. «Они (комплексы безопасности – Дж. Э.) представляют собой модель, посредством которой сфера интересов, которой обладает любое государство относительно своего окружения, взаимодействует в тесной связи между интенсивностью военных и по-литических угроз и короткими дистанциями, в соответствии с которы-ми они воспринимаются. В связи с тем, что угрозы более действенны на коротких дистанциях, отношения безопасности с соседями облада-ют первостепенной приоритетностью» (Buzan, 1991, p.191).

Отношения в рамках РКБ параллельно с общей географической принадлежностью участвующих государств определяются анархично-стью структуры международной политической системы. Иными слова-ми, РКБ представляет собой географически лимитированный, матери-ально и перцепционно самобытный образец международной анархии с соответствующими внутренними отношениями дружественности и враждебности (McSweeney, 1999, p.63).

Взаимные восприятия дружественности/враждебности являются клю-чевым фактором, определяющим динамику отношений безопасности в рамках РКБ. Как отмечает Бюзен, «…субсистемы региональной безопас-ности можно рассматривать как паттерны отношений дружественности/враждебности, которые в значительной степени сформированы в рамках определенного географического пространства» (Buzan, 1991, p.190).

18


В рамках концепции РКБ взаимные восприятия дружественности/враждебности являются важнейшим параметром взаимозависимости в сфере безопасности. По мнению Бюзена, эти отношения представ-ляют собой два общих спектра, каждый из которых включает в себя отношения различного перцепционного характера и интенсивности. «Под дружественностью следует понимать отношения, начиная от ис-кренней дружбы и заканчивая ожиданиями протекции или поддержки. Под враждебностью следует понимать отношения, оформленные подо-зрением и страхом. Разделяет эти два полюса широкая полоса индиф-ферентности и/или нейтральности, в рамках которой дружественность или враждебность слишком слабы для того, чтобы определенно влиять на что-то, или представлены в настолько смешанном состоянии, что не производят ясного наклона в одну или другую сторону» (Buzan, 1991, p.189-190).

Отношения дружественности или враждебности между государ-ствами РКБ формируются не только под влиянием структурных фак-торов. «Дружественность/враждебность возникают из различного рода проблем, которые невозможно предсказать, просто основываясь на рассмотрении распределения силовых показателей. Они (проблемы – Дж.Э.) могут вытекать из различных ситуаций, начиная от погранич-ных конфликтов, этнических интересов и идеологических различий, и заканчивая давними историческими связями позитивного или нега-тивного характера…» (Buzan, 1991, p.189-190). Классическая концеп-ция РКБ строилась под сильным влиянием неореализма. Вместе с тем, вышеприведенное толкование стимуляторов дружественности/враж-дебности давало возможность выйти из «прокрустова ложа» структу-рализма, расширив представления о факторах, влияющих на динамику региональных отношений безопасности.

Дальнейшее развитие ТРКБ и, в частности, введение концепции секьюритизации, фактически явилось полным отходом от структура-лизма. РКБ сквозь призму секьюритизации характеризовалась следу-ющим образом: «группа единиц, главные процессы секьюритизации, десекьюритизации, или и того, и другого, которых столь взаимосвяза-ны, что их проблемы безопасности не могут быть рационально осозна-ны или решены без учета друг друга» (Buzan and Wæver, 2003, р.44). Сама же секьюритизация была представлена как очень относительное и автономное явление, то есть этот процесс целиком зависит от актора:

19


«…различные акторы секьюритизируют по-разному; различная поли-тическая и культурная ситуации стимулируют секьюритизацию в раз-личных секторах и она обладает различной динамикой… » (Buzan and Wæver, 2003, р.87).

Категориальный аппарат ТРКБ помогает наиболее полно понять функционирование и развитие отношений безопасности в рамках опре-деленных регионов. Поэтому оперируя понятием РСБ, мы преимуще-ственно рассматриваем его на базе принципов и механизмов заложен-ных в концепции РКБ. При этом текущая эмпирика международной системы и, в частности, рассматриваемые в настоящей работе регио-нальные кейзы, разумеется, предполагают возможности переосмысле-ния существующего аппарата этой теории.

Итак, попытаемся, в том числе и на основе вышеприведенных кон-цепций, определить РСБ и выявить ее главные особенности.

В наиболее общем смысле региональная система безопасности – это способ связей и отношений в сфере безопасности в рамках опреде-ленного геополитического пространства. Ключевыми особенностями РСБ являются нижеприведенные.

Во-первых, государство как главный актор системы. Трудно иг-норировать то, что в сегодняшнем мире государство фактически не является единственным объединением с характеристиками междуна-родного актора, прежде всего такими, как обладание трансграничными интересами и способность их реализовывать. Мы уже давно живем в мире, где бизнес-структуры могут заключать соглашения с государ-ствами и осуществлять свои интересы на территории последних, вре-менами фактически нарушая их суверенные права. Мы также нередко наблюдаем за тем, как сепаратистские и террористические организации воюют с государствами, временами контролируя их значительные тер-ритории, формируя здесь определенную социальную, экономическую и политическую инфраструктуры.

Однако можно ли считать это достаточным для того, чтобы расши-рить число участников РСБ за счет такого рода акторов? Полагаем, что ответ на этот вопрос на сегодня все еще остается отрицательным.

Попытаемся объяснить, почему, говоря о РСБ в текущих условиях, следует придерживаться именно государство-центричного подхода.

Чуть выше был затронут вопрос о параметрах регионализации. Как оказалось, выявляя таковые, мы сталкиваемся с проблемами их несо-

20


ответствия в применении к различным географо-политическим про-странствам. Скажем, в географическом и цивилизационном отношении Израиль и Япония – это, соответственно, Ближний Восток и Восточная Азия, тогда как в экономическом, а также в значительной мере полити-ческом – скорее Запад. Иными словами, оперируя различными сфера-ми, трудно выявить достаточно четкие контуры региональных систем. Каждая сфера обладает своей спецификой, с поправкой на которую и может проводится регионализация. Безопасность – одна из таких сфер, и она функционирует по своим правилам. Если бы мы попытались вы-явить региональные системы с точки зрения экономики, мы могли бы рассматривать в качестве их акторов, скажем, ТНК. Однако, рассуждая о безопасности, мы имеем дело с другими параметрами.

РСБ – это тип политических систем, в рамках которых вопросы тер-ритории и границ, населения и социальной идентичности, суверените-та и международного признания, военных возможностей и престижа имеют первостепенное значение. Война и связанные с ней угрозы все еще актуальны, и соответствующие механизмы национальной безо-пасности, без которых остальные сферы, включая экономику, теряют смысл, остаются прерогативой государств. Они же определяют прави-ла игры в той же экономике.

Сепаратистские и террористические организации могут контроли-ровать определенную территорию и население, обладать определенны-ми, в том числе и военными возможностями, и даже быть признанными некоторыми государствами. Однако насколько устойчивы эти характе-ристики? Как долго сможет «Хезболла» удерживать свои позиции на юге Ливана, лишившись поддержки Ирана и других государств, заин-тересованных в ослаблении Израиля? Насколько самодостаточны се-паратистские режимы в Абхазии и Южной Осетии без поддержки Рос-сии? Полагаем, ответы очевидны. При РСБ с относительно устойчивой политической структурой субъектность таких объединений сомнитель-на, и их участие в системе правильнее рассматривать с точки зрения политики безопасности заинтересованных государств.

Во-вторых, политическая структура анархична. Присущая всей международной политической системе анархичность характерна и для ее регионов. РСБ составлены двумя и больше государствами, и могут отличаться по уровню зрелости анархии, а также своей различной по-лярностью.

Предложенный Бюзеном механизм внутренней трансформации РКБ весьма показателен для понимания феномена (не)зрелости раз-

21


личных региональных систем. Соответственно, развитие динамики от-ношений в РКБ может сопровождаться переходом от одного уровня на другой (хаос – региональная конфликтная формация – режим безопас-ности – сообщество безопасности),4 что связано с изменениями в этих отношениях элементов дружественности/враждебности. В целом анар-хический принцип организации системы сохраняется, меняется лишь уровень ее зрелости в рамках функционирующего РКБ.

Определенная организованность отношений в РСБ может быть свя-зана и со спецификой ее полярности. Анархичность системы сопро-вождается силовой неравномерностью, которая иногда приобретает значительные масштабы. Присутствие в системе держав необязательно делает ее стабильной, а отношения акторов – упорядоченными и уме-ренными; вместе с тем, наличие признанного гегемона даже при сохра-нении анархичной структуры в состоянии стабилизировать отношения между ее участниками. Вспомним хотя бы период холодной войны, когда каждая из сверхдержав фактически контролировала ситуацию в «подотчетных» пространствах, будучи заинтересованной в развитии дружественности в отношениях между государствами в рамках соот-ветствующих блоков. Здесь в какой-то мере применимо заключение Уолца о том, что чем меньше полюсов в системе, тем их отношения более предсказуемы друг для друга, и она, соответственно, более кон-тролируема и стабильна (Waltz, 1979, р.163). Правда, есть две важные ремарки к такому заключению: Уолц рассматривал глобальный, а не региональный уровень системы, и его сравнения касались биполярно-4 По мнению Бюзена, в условиях хаоса весь набор отношений безопасности в регионе определяется враждебностью, каждый региональный актор рассматривает другого сквозь призму враждебности. Первый промежуточный уровень – «региональные конфликтные формации» (regional conflict formations), в рамках которого в отношени-ях акторов конфликтность доминирует, но, несмотря на это (в отличие от начального уровня) дружественность также представляется возможной. Следующим промежу-точным уровнем является «режим безопасности» (security regime). В этих условиях региональные государства сотрудничают для регулирования своих конфликтов и во избежание риска войны, пытаются нивелировать дилемму безопасности в своих от-ношениях посредством принятия определенных правил поведения. И, наконец, ко-нечным уровнем перехода в рамках функционирующего комплекса безопасности, в соответствии с концепцией Бюзена, является «сообщество безопасности» (security community), в условиях которого все конфликты между государствами представля-ются разрешенными до такого уровня, что ни один из его членов не испытывает опа-сения в отношении возможных агрессивных действий со стороны других участников сообщества.

22


сти и многополярности. Иными словами, вопрос однополярных регио-нальных систем должен скорее рассматриваться отдельно, хотя по ло-гике уолцевского анализа таковая должна быть более конролируемой и менее конфликтогенной.

В-третьих, взаимозависимость ключевых интересов безопасности государств системы, основанная на материальных и перцепционных компонентах общей географии, политической структуры и социаль-ной практики. Взаимозависимость между участниками системы долж-на быть выше, чем взаимозависимость между ними и внешними акто-рами; именно на этом тезисе строиться теоретическое представление о региональных системах. Говоря о безопасности, мы подразумеваем, со-ответственно, взаимозависимость интересов безопасности государств. Выделим некоторые особенности этих интересов.

Прежде всего, здесь подразумеваются именно ключевые интересы безопасности государства, то есть те, реализация которых непосред-ственно связывается с жизнью его населения, целостностью его тер-ритории, его суверенитетом и состоятельностью в качестве политиче-ского субъекта. Помимо этого, эти интересы могут быть связаны как с объективными, так и воспринимаемыми угрозами и уязвимостями.

Общая география (географическая близость) не обязательно пред-полагает наличие общих границ; государства могут не иметь непосред-ственного сухопутного контакта, но при этом быть взаимозависимы в ключевых интересах своей безопасности. Географическая близость важна с той точки зрения, что именно она придает социальным связям тесноту, интенсивность и историческую основу, необходимые для фор-мирования устойчивых социальных образов дружественности/враж-дебности, связанных с данным пространством державных традиций, а также внутреннего и внешнего признания региона как зоны сосуще-ствования определенных государств.

Концептуализация взаимозависимости безопасности участниками системы основана на процессе секьюритизации. При этом, признавая существенный социальный аспект данного процесса, его нельзя рас-сматривать вне политической сферы государства. Ответ на вопрос, кто является субъектом секьюритизации, то есть кто инициирует и про-водит в жизнь рассмотрение того или иного явления собственно как проблемы безопасности, требующей наряду с прочим применения чрезвычайных акций по ее решению, в современных условиях требует поправки на специфику конкретных государств.

23


Влияние социальных групп на политическую элиту в разных госу-дарствах различно. Однако в большинстве своем даже в условиях де-мократических режимов политическая элита сохраняет возможность определять повестку дня национальной безопасности, в том числе, манипулируя общественным мнением. В классических государствах, которых все еще больше в современном мире, эти возможности значи-тельно шире.

Объективные и сконструированные в социальном сознании пробле-мы, связывающие государство с соседями по региону, секьюритизиру-ются в рамках его политической системы. Поэтому секьюритизацию следует рассматривать как процесс, в рамках которого именно государ-ство в лице его управленческой элиты определяет повестку дня нацио-нальной безопасности, включая политику и меры по решению соответ-ствующих задач.

В-четвертых, отношения между акторами регулярны и интенсив-ны в соответствующей взаимозависимости их безопасности мере. Концептуализация государствами своей безопасности стимулирует их определенное поведение. Тесно связывающие их проблемы безопасно-сти предполагают регулярность и интенсивность их взаимоотношений. При этом экзистенциональный характер этих проблем делает возмож-ным применение государствами чрезвычайной активности (включая военные действия) по их решению.

В-пятых, взаимозависимость безопасности и основанные на ней отношения высокой интенсивности характеризуют устойчивую во времени, но не статичную региональную структуру; изменения в ма-териальных и перцепционных компонентах взаимосвязи безопасности акторов могут сопровождаться изменениями в структуре РСБ. Без-опасность, как и соответствующая взаимозависимость региональных государств, основана не только на объективных факторах, но и на субъ-ективных оценках. Более того, секьюритизация определенного объек-тивного явления/процесса предполагает некоторую субъективность, а также манипулируемость под влиянием политической практики. Дина-мичность региональных процессов в современном открытом и инфор-мационно насыщенном мире, приобретение экономикой и социальны-ми отношениями трансграничного характера, высокая вовлеченность держав в региональные процессы – эти и многие другие макрофакторы не могут не влиять на секьюритизацию.

24


Векторы взаимозависимости в рамках РСБ подвержены изменениям, что может сопровождаться изменениями в ее политической структуре. В процессе эволюции РСБ взаимозависимость безопасности одних го-сударств может уменьшаться, а между другими расти; соответственно, структура системы может расширяться или сужаться.

Государства и державы

РСБ может быть составлена государствами с различными силовы-ми возможностями; речь может идти и об обычных государствах, и о тех, что характеризуются возможностями устойчивой проекции влия-ния за пределами своей территории, которых принято называть держа-вами. Ввиду своего силового потенциала, участие последних обладает ключевым влиянием на формирование, функционирование и развитие системы.

Именно в зависимости от наличия и количества держав определя-ется полярность региональной системы. Весьма показательна в этом отношении типология РКБ, предложенная Бюзеном и Вивером, в со-ответствие с которой выделяются «стандартные» и «сконцентрирован-ные» РКБ (Buzan and Wæver, 2003, р.55-61). В качестве основного отли-чия авторы приводят то, что при «сконцентрированном» РКБ динамика отношений безопасности в регионе определяется одной державой, рас-положенной в его центре (Buzan and Wæver, 2003, р.55), и в зависи-мости от специфики этого «центрального актора» авторы обозначают три формы, в которых может проявляться отмеченный тип комплекса: «сконцентрированный на великой державе» – Россия на постсоветском пространстве, на сверхдержаве – США в Северной Америке и, нако-нец, институте (институциональный РКБ) – Европейский Союз (Buzan and Wæver, 2003, р.55).

Хотя в обоих типах РКБ анархичность сохраняется в качестве прин-ципа организации системы, степень ее реальной функциональности различна. В «стандартных» РКБ ввиду относительной силовой сбалан-сированности структуры участники обладают большей автономностью в формировании отношений друг с другом. В «сконцентрированных» РКБ эти отношения в фактической плоскости формируются под силь-ным влиянием «центрального актора», которое реализуется либо через

25


классические методы силовой политики, либо же посредством инсти-туциональных механизмов, хотя де-юре независимый статус участни-ков региональной системы сохраняется. Конечно, «стандартные» РКБ не исключают присутствие держав (Ближний Восток, Южная Азия), но здесь ввиду наличия более одной державы динамика отношений не завязана на интересах и политике единственного полюса.

Способность устойчиво проецировать свое влияние за пределами собственных границ не единственный параметр, различающий держа-ву от обычных государств. Здесь, разумеется, можно было бы опери-ровать более расширенным списком характеристик, детализируясь на ресурсных, экономических, технологических возможностях держав, их военной мощи и политическом весе. Все это, бесспорно, участвует в формировании особого статуса держав в международной системе. При этом специфика рассматриваемой нами проблемы предполагает в ка-честве своего рода обобщающего параметра использование именно их способности устойчиво проецировать свое влияние на политические пространства за пределами собственной территории. По сути, такая способность державы обуславливается ее особыми, превосходящими уровень обычных государств возможностями в вышеперечисленных сферах, если даже не во всех, то в большинстве из них.

Этот же параметр эффективен в определении связей держав с раз-личными регионами и в целом географии их интересов и реальных возможностей в мире. Такие категории, как «региональная держава», «великая держава», «сверхдержава» с точки зрения этого параметра предстают значительно более понятными, чем с позиции, скажем, толь-ко экономических, технологических, или даже институционально-по-литических критериев.

Способность державы к устойчивой пространственной проекции своего влияния предполагает ее особые военные, экономические, тех-нологические и политические возможности. Но это также и соответ-ствующая мотивация, обуславливающая ее активную вовлеченность в пространства вне собственных границ. Такую мотивацию нельзя огра-ничить лишь текущей силой державы; речь тут также идет об особых ценностях, исторической памяти и традициях, социально связываю-щих ее с пространством более широким, чем ее официально признан-ная территория. Именно эти подкрепляемые исторической и текущей политической практикой ценности формируют устойчивые социаль-

26


ные перцепции об «особых интересах» державы в пространствах вне ее официальной юрисдикции.

Таким образом, термином «держава» можно обозначать опреде-ленный тип государств, обладающих военными, экономическими, куль-турно-ценностными возможностями, а также соответствующей внутренней социально и политически генерируемой мотивацией для устойчивой проекции своего влияния за пределами своей официальной территории. Следовательно, говоря о региональных державах, мы под-разумеваем отмеченные возможности в пределах региона, а для сверх-держав – глобальные (в условиях однополярного мироустройства) или субглобальные (при биполярном и многополярном мироустройстве). Понятие «великая держава» предполагает некий промежуточный уро-вень, при котором возможности проекции и внутренне генерируемая мотивация предполагают ее преимущественно регионально концен-трированную активность, но также и существенное влияние на гло-бальном уровне. Последнее вытекает из особого политического статуса этих держав в мире – постоянное членство в Совете Безопасности ООН, а также наличие стратегических ядерных вооружений, гарантирующих их от нападения и поражения со стороны другого государства/державы.

Державы определяют полярность РСБ, которые соответственно мо-гут быть однополярными (Северная Америка), биполярными (Южная Азия) и многополярными (Ближний Восток). При этом полюсами РСБ могут быть сверхдержавы (США в Северной Америке), великие дер-жавы (Россия на постсоветском пространстве), а также региональные державы (Иран на Ближнем Востоке).

Политическая структура и окружение региональной системы безопасности

Связи и отношения безопасности между государствами протекают не только внутри региональной системы, но и могут выходить за ее пределы. Поэтому, рассматривая вопросы формирования, функциони-рования и развития РСБ, мы не можем ограничиться оценкой только динамики в рамках его политической структуры, но и должны пролить свет на соответствующее влияние, связанное с процессами в ее окру-жении.

27


Политическая структура, отражая ключевые векторы взаимозави-симости в РСБ, определяет состав ее реальных участников. Соответ-ственно, именно она является главным параметром идентификации географически обособленной группы акторов как собственно регио-нальной системы, а также отделяет ее от других. Отношения между участниками и взаимозависимость их безопасности в рамках полити-ческой структуры РСБ должны быть интенсивнее и выше, чем между ними и внешними акторами. Без этого, разумеется, трудно рассматри-вать географический регион как политическую структуру или же си-стему безопасности.

По этой же логике изменения в структуре фундаментальны не толь-ко для внутренней динамики РСБ, но и способны кардинально по-менять ее. Именно при меняющихся структурных условиях система наиболее интенсивно развивается и трансформируется. Еще в класси-ческой концепции РКБ Бюзеном была выделена категория «существен-ной структуры», под которой автор понимал два параметра паттерны дружественности/враждебности и распределение силы между актора-ми (Buzan, 1991, p.211), изменения в которых и влекут за собой наибо-лее значимые последствия для регионального комплекса.

Отношения между участниками РСБ являются ключевым, но не единственным фактором, определяющим ее текущую динамику и разви-тие. В мире нет географически и политически изолированных регионов и, следовательно, подвластных исключительно внутренним структур-ным детерминантам. Признавая первичность регионально концентриро-ванной взаимозависимости интересов безопасности акторов РСБ, труд-но все же игнорировать взаимовлияние между географически близкими регионами. Более того, РСБ может пребывать в зоне интересов держав, вопрос региональной вовлеченности которых значительно более сложен для ответа в условиях их особых возможностей проекции влияния, а так-же определенной внутренней социо-ценностной специфики. В последу-ющих частях работы мы непременно вернемся и подробно остановимся на этом вопросе.

Понятие «политическое окружение» РСБ, под которым мы пони-маем зону связи политической структуры системы с внешними по от-ношению к ней акторами, может значительно облегчить рассмотрение всего набора векторов влияния на ее формирование, функционирова-ние и развитие. В этом плане важным представляется выделение актив-ной и пассивной части этой зоны.

28


Как известно, в рамках ТРКБ связи между отдельными регионами характеризуются такими понятиями как «относительная индифферент-ность» (relative indifference), «государства-изоляторы» (insulator-states), а также, с точки зрения влияния внешних держав, «проникновение» (penetration) и «перекрытие» (overlay). Первые три применимы для ха-рактеристики пассивной части политического окружения РСБ, тогда как последние два характеризуют влияние ее активной части.

Цели нашего исследования предполагают акцент именно на влияние держав, на чем мы подробно остановимся в последующих частях кни-ги; пока же отметим, что текущая эмпирика не позволяет ограничить связи РСБ с окружением и, в особенности, с ее активной зоной, исклю-чительно вышеперечисленными механизмами. Контакты внешних по определению держав современного мира с РСБ порой затрагивают их ключевые интересы безопасности, мотивируя их региональную актив-ность, что предполагает необходимость рассмотрения более широких механизмов их взаимосвязи и взаимовлияния.

29

ГЛАВА 2

ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО КАК РЕГИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ

В начале 1990-х на месте иерархически организованной системы советского государства начался процесс формирования анархичной ре-гиональной системы безопасности. В соответствие с ТРКБ, образован-ная на пространстве бывшего СССР система есть «сконцентрирован-ный вокруг великой державы региональный комплекс безопасности», структура которого в момент его образования была составлена Россией и 4 субкомплексами (Латвией, Литвой, Эстонией; Беларусью, Молдо-вой, Украиной; Азербайджаном, Арменией, Грузией; Казахстаном, Кы-ргызстаном, Таджикистаном, Туркменистаном, Узбекистаном).

Однако процесс развития РСБ на постсоветском пространстве со-провождался определенными изменениями в ее структуре, главное из которых связано с включением прибалтийских государств в ЕС. Во-прос о том, как следует рассматривать суть этих изменений, мы попы-таемся рассмотреть далее.

На текущий же момент, говоря о РСБ постсоветского пространства, мы считаем необходимым его рассмотрение в рамках понятия Пост-советского макрокомплекса безопасности (ПМБ), политическая струк-тура которого составлена одной державой (РФ) и тремя локальными комплексами безопасности (Беларусью, Молдовой, Украиной; Азер-байджаном, Арменией, Грузией; Казахстаном, Кыргызстаном, Таджи-кистаном, Туркменистаном, Узбекистаном).

Распад СССР: от иерархически к анархически организованной региональной системе

В конце 1980-х – начале 1990-х существовавшая на пространстве СССР система пережила структурную трансформацию, результатом чего стал распад советского государства и появление 15-ти ННГ. В пла-не эволюции системы безопасности это являлось переходом от жестко иерархизированного единого актора к региональной системе, органи-

30


зованной по принципу анархии, а точнее – региональному комплексу безопасности. Хотя термин «переход» можно было заменить на «вос-становление».

ТРКБ не предусматривает такого этапа «восстановления» в развитии региональной системы безопасности. Напомним, что в соответствии c этой теорией изменения в «существенной структуре» комплекса без-опасности приводят либо к переходу структуры комплекса в другую, либо же к трансформации в его внутренней динамике при сохранении структуры РКБ. Конечной точкой перехода в соответствии с первым сценарием является региональная политическая интеграция, иными сло-вами – трансформация нескольких государств в единого политического актора (Buzan, Wæver and de Wilde, 1998, р.12). Такая трансформация РКБ вытекает из изменения в первом параметре его структуры – прин-ципе организации акторов. Анархичность в качестве основополага-ющей характеристики отношений в рамках комплекса безопасности переходит в иерархию наподобие той, которая определяет внутригосу-дарственные отношения. Как отмечает Бюзен, «…с региональной ин-теграцией заканчивается анархия и, следовательно, проблемы регио-нальной безопасности переходят от национальной и международной во внутригосударственную реальность» (Buzan, 1991, р.218-219).

Согласно ТРКБ, структурные изменения в региональной системе могут происходить и без трансформации общей структуры комплекса. Такие изменения связаны с различиями в динамике отношений между акторами соответствующего РКБ. Переход с одного уровня развития ди-намики на другой стимулируется изменениями в паттернах дружествен-ности/враждебности. В отличие от предыдущего сценария трансформа-ции в данном случае анархический принцип организации сохраняется; изменения касаются только перцепционного компонента региональной взаимосвязи. Общая модель такого процесса трансформации по ТРКБ выглядит следующим образом: хаос – региональная конфликтная фор-мация – режим безопасности – сообщество безопасности.

Таким образом, восстановление структуры РКБ вследствие кра-ха советского государства хотя и несколько не укладывается в то, как ТРКБ рассматривает развитие систем безопасности, тем не менее, объ-яснение этому найти можно. Дело в том, что эта теория предполагает эволюционное развитие региональных систем, где переход с одного уровня на другой вытекает из внутреннего процесса социально-поли-тического, экономического и социально-культурного развития госу-

31


дарств-участников, сопровождающегося достижением соответствую-щей степени зрелости в их отношениях.

В рассматриваемом же случае образование в первой трети ХХ века СССР было ничем иным, как насильственным поглощением одним наиболее сильным актором других. Процесс эволюционного созрева-ния РКБ до уровня сообщества безопасности был «революционно» преодолен попыткой силовой амальгамизации. Основываясь на ТРКБ, эту ситуацию можно характеризовать как «перекрытие» (overlay).5

Ключевые материальные и перцепционно-поведенческие пробле-мы, связывающие региональные социально-политические единицы паутиной взаимозависимости, остались нерешенными, а генерируе-мая этим динамика отношений подавлялась жесткими командно-ад-министративными механизмами СССР. И, следовательно, ослабление и распад последних в конце 80-х – начале 90-х гг. ХХ века привел к восстановлению анархического принципа организации политической структуры данного пространства и функциональности присущей реги-ональному комплексу взаимозависимости ключевых интересов безо-пасности ННГ.

Хотя, конечно, здесь надо отметить одну существенную специфику этого процесса. Дело в том, что развитие собственно структуры РКБ на месте распавшейся в первой трети ХХ века Российской империи связано, прежде всего, с появлением здесь национальных государств. Но это можно отнести к европейской и кавказской частям рассматри-ваемого политического пространства; в Центральной Азии появление национальных государств приходится как раз на постсоветское время. Соответствующим образом это сказалось и на характере отношений го-сударств субрегионов. В первых двух ранее регулируемая метрополией локальная динамика преимущественно восстановилась, в третьем же она только начала формироваться.

Постсоветский макрокомплекс безопасности Пространственные масштабы и особенности политической струк-

туры образовавшейся на пространстве бывшего СССР региональной системы не позволяют рассматривать ее как стандартный РКБ, в ус-ловиях которого, как следует из ТРКБ, тесная взаимозависимость 5 При такой ситуации динамика отношений безопасности между участниками РКБ подавляется силовыми механизмами державы (Buzan, 1991, р.219-221).

32


интересов безопасности участников основывается на их географиче-ской близости (Buzan, 1991, р.188-189), локализована рамками одной географически смежной межгосударственной констелляции и где «…динамика безопасности региона не определяется одной державой, рас-положенной в его центре» (Buzan and Wæver, 2003, р.55). По мнению Бюзена и Вивера, образовавшаяся в начале 1990-х региональная си-стема постсоветского пространства есть «сконцентрированный вокруг великой державы региональный комплекс безопасности» (Buzan and Wæver, 2003, р.55, 62, 343).

Отделившиеся от бывшей метрополии ННГ сами формировали ло-кальные межгосударственные системы – региональные субкомплексы безопасности (в европейской части – Латвия, Литва, Эстония и Украи-на, Беларусь и Молдова, на Кавказе – Азербайджан, Армения, Грузия, в Центральной Азии – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркмени-стан и Узбекистан). Несмотря на то, что образовавшиеся региональные подсистемы начали функционировать с определенной автономностью друг от друга, Россия сохранила за собой функцию «центра», связыва-ющего их в единой «паутине» РСБ.

В отличие от начального периода развития системы постсоветского пространства, сегодня оценка ее текущих условий требует учета струк-турных изменений, связанных с объединением трех бывших прибалтий-ских республик СССР (Латвии, Литвы и Эстонии) с институцональным РКБ в Европе (Европейским Союзом).6 Следовательно, полагаем, что те-кущую структуру Постсоветского макрокомплекса безопасности целесо-образно рассматривать как состоящую из 12-ти элементов: РФ + 11 ННГ в трех его субкомплексах (Беларусь, Молдова, Украина; Азербайджан, Армения, Грузия; Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан).

В структуре ПМБ Россия осталась единственным геополитическим актором с возможностями устойчивой проекции своего влияния в ре-гиональном масштабе и ключевым фактором безопасности для ННГ во всех отмеченных подсистемах. Соответственно, развитие локальных комплексов, в частности динамика отношений безопасности между го-сударствами-участниками и их связи с внешними силовыми центрами, формировались, наряду с эндогенными факторами, и в зависимости от геополитической активности России.6 Напомним, что три эти бывшие советские республики в 2004 году стали членами ЕС и НАТО, что отражает по меньшей мере их включенность в структуру европейского институционального РКБ.

33


Как отмечалось, ТРКБ предлагает эффективный базовый аппарат для понимания РСБ на постсоветском пространстве. Однако процесс эволюции этой региональной системы обозначил ряд проблемных пун-ктов, которые ставят под сомнение состоятельность идеи о ПМБ. В наиболее обобщенной форме их можно рассмотреть в рамках пробле-мы его границ.

К примеру, при оценке кавказского сегмента ПМБ возникает во-прос, следует ли рассматривать в качестве РКБ весь Кавказ или же ограничиться только пространством трех независимых государств – Азербайджана, Армении и Грузии?

Надо сказать, что в постсоветский период ряд авторов пытались применить концепцию РКБ к Кавказу (Coppieters, 1996; Cornell, 2001; Buzan and Wæver, 2003); отдельные из них были склонны оперировать широким подходом к определению пространственно-политических границ региона безопасности.

Бруно Коппитерс характеризует пространственные контуры кав-казского РКБ следующим образом: «И Закавказье, и Северный Кавказ могут рассматриваться как части бóльшего комплекса безопасности, включающего Грузию, Армению, Азербайджан, а также часть России. Северный Кавказ продолжает играть решающую роль для будущего За-кавказья и Кавказского комплекса безопасности в целом» (Coppieters, 1996, p.195). Сванте Корнелл еще более расширяет эти контуры: «…Кавказ – это регион, однако, прежде всего, это комплекс безопасности. Национальная безопасность ни одного из кавказских государств не может реально рассматриваться в отдельности от национальной без-опасности двух других. Аналогичным образом заинтересованы и ре-гиональные державы (Россия, Турция и Иран – Дж. Э.); безопасность Кавказа непосредственно влияет на национальную безопасность этих государств, что свидетельствует об их включении в комплекс безопас-ности» (Cornell, 2001, p.391).

В реальности определенные интересы безопасности внешних дер-жав вовлечены в ПМБ, причем иногда речь идет именно о ключевых интересах безопасности. На Кавказе это наглядно проявляется в диадах Турция–Армения, Иран–Азербайджан, в европейской части – в диадах Польша – Украина, Польша – Беларусь, Румыния – Молдова, Румыния – Украина, а в Центральной Азии в основном пункте взаимозависимо-сти Китая с региональными ННГ: речь идет о так называемой уйгур-ской проблеме.

34


Мы вернемся и более подробно остановимся на вопросе о вовле-ченных в ПМБ державах в рамках последующих частей нашей работы.

Другой проблемный пункт идеи ПМБ вытекает из интеграции трех прибалтийских ННГ – Латвии, Литвы, Эстонии в НАТО и ЕС. Все три этих ННГ некогда входили в состав СССР и, соответственно, рассма-тривались в рамках идеи Бюзена и Вивера о «концентрированном во-круг великой державы» РКБ на постсоветском пространстве.

Сегодня, после того как произошла интеграция трех прибалтийских государств в ЕС, трудно иметь достаточные основания утверждать, что их связи и отношения в сфере безопасности в рамках объединенной Ев-ропы менее значимы и тесны, чем с РФ и другими участниками ПМБ. Однако также неверно полагать, что с интеграцией сразу же прервалась существующая взаимозависимость безопасности «новых европейцев» с постсоветским пространством. Кроме того, имея перед глазами «при-балтийский прецедент», весьма трудно отбросить в сторону возможно-сти его повторения в других государствах ПМБ.

И еще один проблемный пункт идеи о ПМБ, на сей раз в его цен-трально-азиатском сегменте – это Афганистан. Следует ли рассматри-вать это государство в рамках центрально-азиатского субкомплекса ПМБ?

Если оперировать классической концепцией РКБ, то Афганистан не вписывается в структуру ПМБ. Как известно, в рамках ТРКБ он рассматривался вне какой-либо определенной региональной системы, точнее, он оценивается как «государство-изолятор», отделяющий один РКБ от другого (Buzan, 1991, р.196; Buzan and Wæver, 2003, р.41), то есть формирует собой сегмент зоны «относительной индифферентно-сти», соответственно, между комплексами безопасности в Централь-ной и Южной Азии. Однако, на наш взгляд, в текущих условиях можно говорить лишь о некоторой состоятельности этого подхода.

Согласимся, что Афганистан сегодня трудно характеризовать в ка-честве самостоятельного и целостного актора, как минимум, в доста-точной для секьюритизации и формирования единых (общеафганских) интересов безопасности в отношении своего окружения степени. Его развитие в период после холодной войны началось с политического хаоса и внутренней раздробленности. Даже при талибах страна про-должала находиться в режиме гражданской войны и расчлененности между талибским правительством и Северным альянсом. Постталиб-

35


ский период не привел к выходу Афганистана из внутреннего хаоса и дополнился присутствием иностранных вооруженных сил на его тер-ритории, что сделало тезис о его акторности еще более сомнительным.

Весь отмеченный период существования Афганистана и вопрос о его участии в каком-либо региональном комплексе вполне вписывается в одну из двух главных причин трудности определения РКБ, обозна-ченную Бюзеном. Как он отмечает, «…в определенных пространствах локальные государства настолько слабы, что их сила обладает незначи-тельной проекцией, или же вообще не обладает за пределами их соб-ственных границ. Эти государства имеют внутринаправленный вектор безопасности и не имеется достаточно отношений безопасности между ними для генерации локального комплекса» (Buzan, 1991, р.197). Если оперировать центрально-азиатским пространством, то Афганистан бо-лее всего подходит на роль выше охарактеризованного Бюзеном госу-дарства, тогда как все остальные, даже переживший гражданскую во-йну в начале своей независимости Таджикистан, относительно более стабильны и внешне ориентированы в своих восприятиях и интересах безопасности.

Вместе с тем можно оперировать достаточно весомыми аргумента-ми и за рассмотрение этой страны в рамках центрально-азиатского РКБ, если, в частности, попытаться взглянуть на регион не из Афганистана, а со стороны других участников комплекса. Приведенный выше тезис о зоне «относительной индифферентности» может быть применим и в аргументации включенности Афганистана в рассматриваемый РКБ.

Итак, в соответствии с ТРКБ границы региональных комплексов формируются отмеченными зонами. Взаимозависимость безопасности участников РКБ сильнее сфокусирована между ними, чем между ними и «внешними» государствами (Buzan, 1991, р.193), разумеется, включая те, что формируют собой эту зону индифферентности – «изоляторами».

Но понятие взаимозависимости, по определению, не может носить односторонний характер, также как секьюритизация и вовлеченность интересов безопасности. Если согласиться с тем, что Афганистан, в силу каких бы то ни было внутренних причин, в частности, своей чрез-мерной слабости как государства, не концентрирует свои интересы и поведение на центрально-азиатских соседях, то это не может исклю-чать того, что участники отмеченного РКБ обладают аналогичной не-заинтересованностью. Афганистан, с самого появления структуры РКБ

36


в Центральной Азии рассматривался участниками последнего как один из наиболее актуальных источников экзистенциональных угроз их без-опасности, что заставляло их формировать соответствующее поведе-ние в отношении своего южного соседа.

Они взаимосвязаны, по меньшей мере, в силу этнотерриториальных факторов (таджики и узбеки в северной части территории Афганиста-на), а также того, что принято называть новыми угрозами – наркотрафик, религиозный радикализм и др. Эта взаимозависимость носит объектив-ный характер; другое дело, что восприятие этого в плане безопасности в постсоветских ННГ выше, чем в Афганистане. Но это, также как и пер-спектива усиления этих восприятий, в частности в Афганистане, вполне вписывается в концепцию секьюритизации.

Более того, несмотря на текущую несамостоятельность и достаточ-ную внутреннюю аморфность, Афганистан все же развивается в сто-рону укрепления своей государственности и вертикали политической власти. Это, наряду с преодолением его внутренней слабости и усиле-нием возможностей проекции влияния, способствует и формированию единой концептуализации безопасности и переориентации секьюрити-зации с внутренних на внешние явления и процессы, что может приве-сти к усилению перцепционных и поведенческих аспектов взаимоза-висимости между ним и постсоветскими государствами Центральной Азии.

Отмеченные моменты формируют главные проблемы в применении ТРКБ к постсоветскому пространству и использование идеи ПМБ в на-стоящей работе, разумеется, требует их учета.

Центрально-евразийские субкомплексы

Оперируя идеей ПМБ, мы признаем концентрированность функ-ционирующей на постсоветском пространстве РСБ, точнее говоря, ее силовую однополярность. Однако в отличие от иерархической системы СССР развивающаяся с начала 1990-х РСБ анархически организова-на. Ее субсистемы достаточно автономны, а государства международно признаны и самостоятельны в формировании своих отношений с по-литическим окружением. Россия самый сильный актор ПМБ, однако ее влияния недостаточно для преобразования анархичной системы в

37


иерархичную, помимо прочего, и в силу вовлеченности других сило-вых центров.

Все три субкомплекса ПМБ географически расположены в Цен-тральной Евразии. И прежде чем перейти к рассмотрению их локаль-ных специфик, определимся с тем, как понимать это пространствен-но-политическое понятие.

Центральная Евразия – термин, сравнительно недавно вошедший в лексикон представителей академических кругов и практиков политики. В постсоветский период под Центральной Евразией геополитически было принято считать пространство 8-ми государств, образовавшихся с распадом СССР на Кавказе и в Центральной Азии (Азербайджан, Ар-мения, Грузия, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан).7

Новое геополитическое видение Центральной Евразии представ-лено в работе Эльдара Исмаилова. В соответствие с его концепцией геополитическая структура этого пространства объединяет в себе реги-оны, формирующие центральные части европейского и азиатского сег-ментов Евразии – Центральную Европу (Беларусь, Молдова, Украина), Центральный Кавказ (Азербайджан, Армения, Грузия) и Центральную Азию (Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбеки-стан) (Ismailov, 2008, p.26). По его мнению, именно в такой геополи-тической структуре целесообразнее рассматривать Центральную Евра-зию в условиях мира после холодной войны (рис.1).

Схожего мнения придерживается и Владимир Папава. По мнению автора, применяя термин «Центральная Евразия» только к Кавказу и Центральной Азии, мы неправомерно сужаем реальные границы ре-гиона фактически до одной из его частей, обозначаемой им как «Цен-тральная Кавказия» (Papava, 2008, p.38-39).

7 Такой подход присутствует, например, в работах: (Amineh and Houweling, 2005, р.2-3; Fairbanks, Nelson, Starr and Weisbrode, 2001, p.vii; Meyer, 2004, p.206).

38


Бела

русь

Укра

ина

Каза

хста

н

Кырг

ызс

тан

Тадж

икис

тан

Азе

рбай

джан

Арм

енияГр

узия

Мол

дова

Узбе

кист

анТу

ркме

нист

ан

Рису

нок

1. Г

осуд

арст

ва Ц

ент

раль

ной

Евра

зии

39


Таким образом, концепция Исмаилова, которую мы и будем исполь-зовать в настоящем исследовании, предполагает как новое видение Цен-тральной Евразии, так и переосмысление того, что в текущих постбипо-лярных условиях следует понимать под понятиями Центральная Европа и Центральный Кавказ.8

В рамках нашего исследования мы будем оперировать именно этой геополитической терминологией, следовательно: ПМБ = РФ + три цен-трально-евразийских РКБ (в Центральной Европе – Беларусь, Молдо-ва, Украина; Центральном Кавказе – Азербайджан, Армения, Грузия; и Центральной Азии – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркмени-стан, Узбекистан) (рис.2 и табл.1).

Центральная Европа, Центральный Кавказ и Центральная Азия со-храняют в себе явные элементы автономности друг от друга, что отра-жается, прежде всего, в различиях в динамике отношений безопасно-сти между государствами-участниками. Эволюция сферы безопасности регионов проходила в отличающихся этноконфессиональных, социаль-но-экономических и геополитических условиях. Это, пожалуй, доста-точно простое объяснение. Хотя теоретически ответ может быть еще более простым, основанным на чисто геополитических факторах.

8 О концепции Центрального Кавказа см.: (Ismailov and Papava, 2006; Исмаилов и Папава, 2007; Ismailov and Papava, 2008).

40


Росс

ия

Цен

трал

ьно-

азиа

тски

й су

бком

плек

с

Цен

трал

ьно-

кавк

азск

ий с

убко

мпле

кс

Цен

трал

ьно-

евро

пейс

кий

субк

омпл

екс

Рису

нок

2. П

ост

сове

тск

ий м

акро

комп

лекс

без

опас

ност

и: п

олю

с и

субк

омпл

ексы

41


Таблица 1.Постсоветский макрокомплекс безопасности: политическая структура (2013 г.)

№ Государство Территория(тыс кв.км)

Население(млн)

ВВП($ млрд)

Полюс /Субкомплекс

1 Россия 17 098,2 142,5 2210,0 Полюс

2 Беларусь 207,6 9,6 72,9 Центральная

Европа

3 Молдова 33,8 3,6 7,9 Центральная

Европа

4 Украина 603,5 44,6 182,0 Центральная

Европа

5 Азербайджан 86,6 9,6 77,2 Центральный

Кавказ

6 Армения 29,7 3,0 10,3 Центральный

Кавказ

7 Грузия 69,7 4,5 17,0 Центральный

Кавказ

8 Казахстан 2 724,9 17,7 214,0 Центральная

Азия

9 Кыргызстан 199,9 5,5 7,2 Центральная

Азия

10 Таджикистан 143,1 7,9 8,6 Центральная

Азия

11 Туркменистан 488,1 5,1 40,2 Центральная

Азия

12 Узбекистан 447,4 28,7 56,5 Центральная

Азия

42


Рассмотрению Центральной Европы, Центрального Кавказа и Цен-тральной Азии как единого региона в плане безопасности препятству-ет, прежде всего, их достаточная географическая отдаленность друг от друга вкупе с недостаточными для ее покрытия способностями проек-ции влияния у существующих здесь государств. Политические струк-туры регионов формировались в отсутствие непосредственной сухо-путной связи друг с другом. Черное и Каспийское моря исторически играли роль естественной преграды, значительно уменьшавшей интен-сивность контактов между политическими акторами этих регионов. Это, в свою очередь, мешало формированию устойчивых перцепци-онных векторов дружественности/враждебности в трансрегиональном масштабе. Однако к такому выводу можно было бы прийти, если оста-вить в стороне геополитическую активность сопредельных держав.

Большую часть своей истории регионы пребывали в роли объекта геополитики; следовательно, экзогенные силовые векторы играли су-щественную роль в формировании сферы их безопасности и, в первую очередь, отмеченных выше перцепционных векторов. Геополитическая активность держав исторически выполняла, как отдаляющую регионы друг от друга, так и объединяющую их функции. При этом Центральная Европа с одной стороны, и Центральный Кавказ и Центральная Азия – с другой, пребывали в несколько отличающемся силовом окружении.

Будучи, как указывалось, почти постоянными объектами геополити-ки, регионы пребывали в сферах силовой конкуренции разных держав. Для Центрального Кавказа и Центральной Азии традиционной внеш-ней силовой конфигурацией была триада Россия – Турция – Иран; со-ответственно, основными идеологическими факторами влияния были православное христианство, суннитский ислам и шиитский ислам, что в немаловажной степени повлияло на формирование в региональных социумах векторов дружественности/враждебности. Тогда как для Цен-тральной Европы «набор» внешних держав и факторов идеологическо-го влияния был несколько отличным и выглядел следующим образом: Россия, Турция, Европейские державы (православное христианство, суннитский ислам, западное христианство).

Близость Центральной Европы, а также, в некоторой мере, Цен-трального Кавказа к державам западной цивилизации способствова-ла поддержанию относительной геополитической открытости данных пространств, чего нельзя сказать о Центральной Азии. Вплоть до 90-х годов ХХ века и преодоления ближайших геополитических послед-

43


ствий распада СССР ни о каком расширении набора внешних игроков здесь серьезно говорить не приходилось; страны этого региона остава-лись закрытыми для западных держав.

Такие геополитические особенности способствовали более уско-ренному становлению региональной системы безопасности в Цен-тральной Европе и на Центральном Кавказе; речь идет о формировании национальных государств, материальных компонентов взаимозависи-мости их безопасности, а также устойчивых перцепционных конструк-ций дружественности/враждебности как между государствами регио-на, так и между ними и регионально заинтересованными державами. Системы безопасности в двух этих центрально-евразийских регионах, с учетом вышеотмеченных характеристик, оформляются с начала ХХ века (с распадом Российской империи), тогда как для Центральной Азии этот период задержался до начала 1990-х.

Оценка Центральной Азии сквозь призму ТРКБ несет в себе опре-деленные сложности. Бюзен и Вивер определяют этот регион как «сла-бый субкомплекс, внутренняя динамика которого до сих пор находится на стадии формирования» (Buzan and Wæver, 2003, р.423).9 Очевидно, что динамика отношений безопасности в центрально-азиатском РКБ в сравнении с двумя другими не столь острая. Связано это с объективны-ми причинами, основанными на различиях в упомянутой ранее степе-ни геополитической открытости, а также, в немалой степени, этнокон-фесиональной структуре региона.

Различие в указанных факторах определили различный уровень развития региональных и трансрегиональных связей и отношений, ин-тенсивности и остроты столкновения и совпадения интересов безопас-ности государств трех субкомплексов ПМБ. Сравнительная близость Центральной Европы и Центрального Кавказа к основным эпицентрам европейской политики – Черному морю и проливам – стимулировала сравнительно большую геополитическую активность в этом регионе. Более того, даже в периоды безраздельного господства России оба ре-гиона оставались наиболее уязвимой и потенциально нестабильной периферийной территорией империи, ибо именно они, прилегая к тра-диционно наиболее сильным державам, соперничавшим с Россией, служили пространствами развития главных направлений их экспансии против нее (Центральная Европа – наполеоновская Франция, кайзеров-9 Рассмотрение Центральной Азии сквозь призму ТРКБ имеет место и в других работах. Например, см.: (Burnashev, 2002; Бобокулов, 2012).

44


ская и нацистская Германия, Центральный Кавказ – османская Турция и др.).

Всего этого нельзя сказать о Центральной Азии. Этот регион в пе-риоды господства России был одним из наиболее стабильных. Крупная дестабилизация ситуации могла быть вызвана, как правило, активней-шей стимуляцией извне, но этого не происходило благодаря той же гео-политике: регион прилегал к относительно пассивной части политиче-ского окружения российского государства (Ирану и Китаю). Серьезные вызовы российской гегемонии внутри региона, вызванные широкомас-штабными восстаниями, были очень незначительны и быстро подавля-лись имперскими властями.

Смежность с пассивной частью политического окружения комбини-ровалась с относительной конфессиональной и этнической гомогенно-стью Центральной Азии. Иными словами, конфессиональные различия не могли превратиться в устойчивый эндогенный стимулятор негатив-ной динамики, так как население региона является преимущественно суннитско-мусульманским. Примерно то же (конечно, в меньшей сте-пени) можно сказать и относительно этнической составляющей этого преимущественно тюркского региона.

Пассивность политического окружения, с другой стороны, не сти-мулировала соответствующую динамику экзогенно. Скажем, если об-ратиться к Центральной Европе, то можно заметить, что в этом регионе тоже имеет место достаточная этноконфессиональная однородность, но в отличие от Центральной Азии здесь это дополнялось чрезмерной активностью политического окружения, что и способствовало фор-мированию относительно более четких перцепций дружественности\враждебности.

А на Центральном Кавказе эти два стимулятора совпали; с од-ной стороны этноконфессиональная гетерогенность (см. табл. 2 и 3), с другой – активное политическое окружение. Эти условия, наряду с прочими, способствовали сравнительно высокой конфликтогенности Центрального Кавказа, о чем, в частности, свидетельствует волна воо-руженной конфликтности, прокатившаяся по региону в постсоветский период.

45


№C

убко

мпле

ксГо

суда

рств

оТи

туль

ный

этно

с

Наи

боле

емн

огоч

исле

нны

еэт

ниче

ские

мень

шин

ства

Дол

я эт

ниче

ских

ме

ньш

инст

в в

общ

ей

числ

енно

сти

насе

лени

я

(%)

Этн

осЭ

тнол

ингв

исти

ческ

ая

общ

ност

ьЭ

тнос

Этн

олин

гвис

тиче

ская

об

щно

сть

1989

г.20

13 г.

1.

Цен

трал

ьная

Ев

ропа

Бела

русь

бело

русы

слав

яне

русс

кие

слав

яне

укра

инцы

слав

яне

22,2

16,3

поля

кисл

авян

е

Мол

дова

молд

аван

еро

маны

укра

инцы

слав

яне

35,6

21,8

русс

кие

слав

яне

гага

узы

тюрк

и

Укра

ина

укра

инцы

слав

яне

русс

кие

слав

яне

27,4

22,2

бело

русы

слав

яне

молд

аван

еро

маны

кры

мски

е та

тары

тюрк

и

2.

Цен

трал

ьны

й Ка

вказ

Азе

рбай

джан

азер

байд

жан

цытю

рки

русс

кие

слав

яне

17,3

8,4

даге

стан

цыиб

еро-

кавк

азцы

армя

неар

мяне

талы

шы

иран

цы

Арм

ения

армя

неар

мяне

курд

ы-й

езид

ыир

анцы

6,7

2,1

русс

кие

слав

яне

Табл

ица

2.М

ежэт

ниче

ский

бал

анс

в це

нтра

льно

-евр

азий

ских

суб

комп

лекс

ах П

МБ

46


Груз

иягр

узин

ыиб

еро-

кавк

азцы

азер

байд

жан

цытю

рки

29,9

16,2

армя

не

армя

неру

сски

е сл

авян

еаб

хазц

ы

ибер

о-ка

вказ

цыос

етин

ыир

анцы

3.

Цен

трал

ьная

А

зия

Каза

хста

нка

захи

тюрк

и

русс

кие

слав

яне

60,3

36,9

узбе

ки

тюрк

иук

раин

цы

слав

яне

уйгу

рытю

рки

Кы

ргы

зста

нкы

ргы

зытю

рки

узбе

ки

тюрк

и

47,7

35,1

русс

кие

слав

яне

дунг

ане

сино

-тиб

етцы

уйгу

рытю

рки

укра

инцы

слав

яне

Тадж

икис

тан

тадж

ики

иран

цыуз

беки

тю

рки

37,7

20,1

русс

кие

слав

яне

кырг

ызы

тюрк

и

Турк

мени

стан

турк

мены

тюрк

иуз

беки

тюрк

и28

15ру

сски

есл

авян

е к

азах

итю

рки

Узбе

кист

ануз

беки

тюрк

иру

сски

есл

авян

е28

,720

,9та

джик

и ир

анцы

каза

хитю

рки

47


Таблица 3.Межконфессиональный баланс в центрально-евразийских субкомплексах ПМБ

№ Cубкомплекс Православное христианство

(%)

Григорианское христианство

(%)

Западное христианство (католицизм,

протестантизм)(%)

Суннитскийислам

(%)

Шиитскийислам

(%)

1. Центральная Европа

86 <1 12 <1 <1

2. Центральный Кавказ

24 20 <1 14 40

3. Центральная Азия

13 <1 <1 85 <1

Только рассматривая северную часть Центральной Азии можно го-ворить о серьезной этноконфессиональной специфике. Речь здесь идет о севере Казахстана, где проживает в основном славяно-православное население, составляющее внушительный процент населения республи-ки. Однако география их расположения предполагает очень незначи-тельные возможности для дестабилизации отношений между Казах-станом и какой-либо другой республикой региона. Эта часть населения граничит с российской территорией, и при наихудшем сценарии может стать причиной обострения отношений с Россией, либо же внутрен-не стимулированного обострения этнополитической ситуации в самом Казахстане, но никак не отношений последнего с четырьмя южными соседями.

Таджикистан, единственное нетюркское по этническому признаку государство региона, однако и это исключение, как показывает прак-тика, не в состоянии самостоятельно стать причиной серьезного сти-мулирования негативной динамики отношений безопасности между региональными государствами. По большинству параметров Таджи-кистан находится в числе наиболее слабых региональных государств. Кровопролитная гражданская война в самом начале независимости ре-спублики привела к серьезнейшим последствиям для ее де-факто не-зависимости. Сегодня она почти полностью находиться в российской орбите со всеми вытекающими отсюда особенностями независимости, включая постоянное военное присутствие и обеспечение безопасности.

48


Конечно, теоретически Таджикистан может выполнить функцию инструмента в дестабилизирующей политике России, однако практи-чески ставка на Таджикистан как исполнителя указанной функции в условиях его текущей слабости бесперспективна. В таких условиях для России региональная роль Таджикистана, скорее всего, будет связана с использованием его как своего рода плацдарм для военного присут-ствия и буфер, препятствующий проникновению различных религиоз-но-экстремистских группировок на свою территорию.

Создание СССР в первой трети ХХ века фактически способство-вало сближению сфер безопасности трех центрально-евразийских ре-гионов. Они были включены в единую политическую систему с одной доминирующей идеологией. В рамках единого экономического и куль-турно-идеологического пространства интенсифицировались связи и отношения между их социумами. Жестко иерархизированный админи-стративно-управленческий механизм СССР на протяжении примерно 70-ти лет внедрял единые ценностные стандарты и формировал общую историческую память для всех народов Советского Союза. Надо ска-зать, что такого рода силовая амальгамизация социумов в рамках СССР достаточно преуспела в формировании трансрегионального политиче-ского сообщества, что, естественно, сопровождалось изменениями в существующих здесь перцепциях безопасности.

Восприятия дружественности/враждебности и угроз/уязвимостей трансформировались с регионального на макрорегиональный уровень. Объектом секьюритизации стали уже не соседи по региону и их актив-ность, а не являющиеся частью советского сообщества политические акторы и их отношение к общей родине. Стабилизации этих воспри-ятий способствовала постоянная вовлеченность СССР в геополитиче-скую конкуренцию сначала в Евразии, а после Второй мировой войны – на глобальном уровне, включая участие в вооруженных конфликтах, что не могло не сопровождаться устойчиво высоким уровнем чувстви-тельности к угрозам и уязвимостям, связанным с активностью «враж-дебного» окружения.

Распад СССР в начале 1990-х сопровождался и упадком формиро-вавшегося здесь политического сообщества. Однако автономизация некогда периферийных регионов СССР не могла привести к такой же стремительной девальвации перцепционно-ценностной основы совет-ского сообщества. Подъем национального самосознания и попытки ускоренного национально-государственного строительства в ННГ на

49


волне ускоренного коллапса советской системы оказались неспособ-ными в короткие сроки трансформировать десятилетиями развиваемые ценности и восприятия. И, таким образом, процесс реставрации авто-номных систем безопасности в постсоветских регионах проходил при сохранении определенных компонентов бывшего при СССР амальгам-ного сообщества;10 пожалуй, их главным проявлением остается опреде-ленная привязанность государств рассматриваемых регионов к бывшей метрополии. И, как следствие, геополитическое влияние России здесь генерируется не одной только географической близостью и возможно-стями силовой проекции, но и сохраняющимися социо-культурными связями.

Во всех ННГ сохранилось русское11и так называемое русскоязычное население по понятным причинам весьма чувствительно реагирующее на отношения своего государства с Россией. Временами это открыто использовалось Кремлем в целях расширения своего влияния в соот-ветствующих ННГ.

Русский язык фактически сохранил за собой статус языка междуна-родного общения на постсоветском пространстве, за исключением, по-жалуй, прибалтийских республик. Русская речь доминирует почти во всех функционирующих здесь международных форумах – СНГ, ОДКБ, ЕврАзЭс, ШОС и др. Российские СМИ очевидно доминируют в ин-формационном поле бывшего СССР. Были созданы и функционируют институциональные механизмы связей и отношений между ННГ, а точ-нее – России с другими ННГ. В подавляющем большинстве созданных здесь международных организаций различного профиля деятельности, некоторые из которых перечислены выше, открыто доминирует Россия.

Периоды военной и экономической слабости РФ и неопределенно-сти в ориентирах ее развития с конца 1990-х гг. начали преодолеваться. Насколько долгим и устойчивым будет время ее «возрождения» сказать трудно. Важно другое – с учетом текущих условий трудно рассматри-вать системы безопасности в любом из регионов бывшего СССР без 10 В концепции Карла Дойча с соавторами «амальгамное сообщество» рассматривается как объединение ранее независимых государств под единым управлением, что может быть либо результатом ненасильственного интеграционного процесса, либо же классического силового поглощения одним государством другого, см.: (Deutsch, et al., 1957, р.6).11 Этнически русское население, оставшееся после распада СССР за пределами России, по некоторым данным составляло около 25 млн человек (King and Melvin, 1999/2000, р.118).

50


учета активного российского фактора. Даже в начале и середине 1990-х в период тяжелейшего кризиса РФ оставалась единственным актором постсоветского пространства с экономическими и военными возмож-ностями проекции своего влияния во всех его регионах.

Сопредельные политические пространства

Несмотря на некоторую неопределенность в среде исследователей относительно границ постсоветской региональной системы, что нами было отмечено в предыдущем разделе, цели нашего исследования пред-полагают не только обозначить ее пределы, но и оценить специфику ее связей с сопредельными политическими пространствами. География расположения региона, бесспорно, один из наиболее важных и требу-ющих непременного учета факторов, исторически детерминирующих специфику как его внутренних, так и внешних политических связей.

«Географическая ось истории» и «Хартленд», о которых в своем снискавшем мировую известность труде писал Маккиндер, возможно и является с точки зрения современного наблюдателя чрезмерным упро-щением понимания политической специфики Евразии. Вместе с тем, как отмечалось, география региона, характеризуемого нами сегодня как постсоветское пространство, сыграла важнейшую роль в формиро-вании здесь системы безопасности.

ПМБ по суше граничит со всеми региональными системами Евра-зии, обладая морской границей (по Чукотскому и Берингову морям) с РСБ в Северной Америке. Формирующаяся таким образом по периме-тру границ ПМБ зона включает в себя регионы, составленные наиболее влиятельными акторами современного мира (табл. 4 и 5). И, как пока-зывает эмпирика 20-ти с лишним лет функциональности постсоветской системы, их активность здесь довольно ощутимо влияет на отношения, складывающиеся между ее участниками.

51


Хар

акте

р ко

нтак

та

Реги

онал

ьная

сис

тема

Нап

равл

ение

Гран

ица

Про

тяж

енно

сть

сухо

путн

ой с

вязи

(км)

/при

гран

ичны

емо

рски

е пр

остр

анст

ва П

ригр

анич

ные

госу

дарс

тва

Евро

пейс

кий

сою

зЗа

пад,

Сев

еро-

запа

д

Сухо

путн

ая58

03Л

итва

, Пол

ьша,

Рум

ыни

я, В

енгр

ия,

Сло

ваки

я, Ф

инля

ндия

, Эст

ония

, Л

атви

я, Н

орве

гия*

Мор

ская

Балт

ийск

ое м

оре

Гер

мани

я, П

ольш

а, Ф

инля

ндия

,Э

стон

ия, Л

атви

я, Л

итва

, Шве

ция

Чер

ное

море

Болг

ария

, Рум

ыни

я

Ближ

ний

Вос

ток

Юг,

Юго

-зап

ад

Сухо

путн

ая21

73И

ран,

Тур

ция

Мор

ская

Чер

ное

море

Турц

ия

Касп

ийск

ое м

оре

Ира

нЮ

жна

я А

зия

Юго

-вос

ток

Сух

опут

ная

2305

Афг

анис

тан

Сев

еро-

Вос

точн

ая А

зия

Вос

ток,

Юго

-вос

ток

Сухо

путн

ая10

527

Кит

ай, М

онго

лия,

Сев

ерна

я Ко

рея

Мор

ская

Япо

нско

е и

Охо

тско

е мо

ряЯ

пони

яС

евер

ная

Аме

рика

Сев

еро-

вост

окМ

орск

аяЧу

котс

кое

и Бе

ринг

ово

моря

СШ

А

*Нор

веги

я оф

ициа

льно

не

вход

ит в

Евр

опей

ский

Сою

з, но

при

это

м об

лада

ет с

ущес

твен

ными

эле

мент

ами

связ

и и

коор

дина

ции

с ЕС

: об

щие

вое

нно-

поли

тиче

ские

мех

аниз

мы Н

АТО

, Шен

генс

кое

согл

ашен

ие и

др.

Табл

ица

4.Ге

огра

фия

и х

арак

тер

кон

так

та

ПМ

Б с

друг

ими

РСБ

52


Таблица 5.Наиболее активные на постсоветском пространстве внешние центры силы (2013 г.)12

12 Цифры из: (The Military Balance 2014. The International Institute for Strategic Studies, London, 2014; Eurostat)

Табл

ица

5.Н

аибо

лее

акт

ивны

е на

пос

тсо

вет

ском

про

стра

нст

ве в

неш

ние

цент

ры с

илы

(201

3 г.)

12

Пол

ити-

ческ

ий

стат

ус и

си

ловы

е во

змож

-но

сти

Акт

ор

Стат

ус

Осн

овны

е ма

кроэ

коно

миче

ские

пока

зате

лиВ

оенн

ые

возм

ожно

сти

Нас

е-ле

ние

(млн

)

ВВП

(млр

д $)

ВВП

на д

ушу

насе

-ле

ния

(ты

с $)

Тем

пы р

оста

экон

о-ми

ки

Вое

нны

йбю

джет

(млр

д $)

Чис

лен-

ност

ь ВС

Ядер

- н

ыеси

лы(-/

+)

Брон

етех

ника

Арт

ил-

лери

яВ

ВС

ВМ

С

ОБТ

БМП

БТР

Осн

ов-

ны

ена

двод

- н

ые

кор

абли

Под

- в

одны

ело

дки

Турц

ия Р

егио

наль

ная

держ

ава

80,7

852,

011

,33,

410

,751

0600

-25

0465

036

4378

22+

392

1914

Ира

н Р

егио

наль

ная

держ

ава

80,0

429,

05,

6-1

,25

17,7

5230

00-

1663

+61

064

0+87

98+

334

-29

КН

Р В

елик

аяде

ржав

а13

56,8

9020

,06,

68,

0411

2,0

2333

000

+68

40+

3450

4350

1301

4+25

25+

7070

СШ

АС

верх

-де

ржав

а31

6,7

1600

0,0

53,3

2,95

600,

414

9220

0+

2785

4559

2926

874

0549

0810

772

ЕС*

Пол

итич

еско

е о

бъед

инен

ие 2

8-ми

госу

дарс

тв

505,

715

146

,530

, 50,

017

8,8

7538

00+

100

3 1

686

8343

22

34 1

603

7831

* В

оенн

ые

возм

ожно

сти

ЕС п

одсч

итан

ы н

а ос

нове

сов

окуп

ных

пока

зате

лей

4-х

наиб

олее

вли

ятел

ьны

х ег

о го

суда

рств

: Вел

икоб

рита

нии,

Фра

нции

, Гер

мани

и и

И

тали

и.

53


В следующих частях нашей работы мы подробнее остановимся на интересах и политике РФ, Турции, Ирана, КНР, США и ЕС как наибо-лее активных на постсоветском пространстве силовых центров, поста-раемся в деталях охарактеризовать взаимосвязь их безопасности с ре-гионом, дать оценку уровню их региональной вовлеченности, а также их влиянию на перспективы развития ПМБ.


55

ЧАСТЬ II

ДЕРЖАВЫ: ИНТЕРЕСЫ И ПОЛИТИКА БЕЗОПАСНОСТИ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

ГЛАВА 1

РОССИЯ

География, история и сформированные на них восприятия угроз и уязвимостей, а также великодержавные традиции – достаточная осно-ва для тесной взаимозависимости безопасности РФ с центрально-ев-разийскими государствами. Поэтому даже в периоды своей постсо-ветской слабости Россия сохраняла за собой роль наиболее активной державы в Центральной Евразии.

Наряду с этим, среди всех евразийских держав, она, пожалуй, об-ладает наиболее геополитизированным восприятием своих интересов безопасности здесь. Постсоветская Центральная Евразия секьюрити-зируется в РФ, прежде всего, в контексте ее геополитических отноше-ний с другими вовлеченными силовыми центрами, в первую очередь, с США и их союзниками по НАТО. Соответственно, главный интерес РФ связан с сохранением этого пространства в сфере своего домини-рования или, по меньшей мере, недопущением формирования здесь устойчивых элементов влияния других держав, способных быть ис-пользованными для ограничения ее возможностей и великодержавного статуса. Фактически, вся остальная мотивация, связанная с экономи-кой, энергетикой, гуманитарной сферой и урегулированием конфлик-тов пребывает в тени этого интереса, а временами применяется в каче-стве механизмов его достижения.

Вовлеченность интересов безопасности: ключевые детерминанты

Вовлеченность российских интересов безопасности в постсовет-скую Центральную Евразию обладает более функциональной осно-вой, чем это имеет место у какой-либо другой евразийской державы.

56


И географическая близость, как это утверждается в ТРКБ, представля-ет наиболее фундаментальный, но не единственный объясняющий это фактор.

Во-первых, Россия единственная держава, обладающая непосред-ственным сухопутным контактом со всеми тремя центрально-евразий-скими регионами, протяженность которого в Центральной Европе со-ставляет 2 535 км, на Центральном Кавказе – 1 007 км, а в Центральной Азии – 6 846 км. На этой географической основе строятся все основ-ные компоненты взаимозависимости РФ с этими регионами, включая этнические, конфессиональные, культурно-лингвистические и идео-логические моменты, а также восприятие о единстве всего этого по-стсоветского пространства в стимулировании позитивных/негативных внешних условий ее национальной безопасности.

Во-вторых, как следствие долгого пребывания в составе единого государства и миграционных процессов внутри него в этих уже неза-висимых государствах проживает значительное число русского населе-ния, вопросы безопасности которых не могут быть выведены за рамки соответствующих интересов России. В целом после распада СССР за пределами России осталось около 25 млн русских, и вне зависимости от официального гражданства это продолжает оставаться важнейшим фактором отношений России с другими государствами постсоветского пространства.

Сегодня во всех государствах центрально-европейского, централь-но-кавказского и центрально-азиатского регионов имеются русские диаспоры, самые крупные из которых находятся в Казахстане (30% от всего населения), Украине (17,3%), Кыргызстане (12,5%), Беларуси (11,4%), Узбекистане (5,5%) и Азербайджане (1,8%).

В-третьих, почти непрерывная более чем 200-летняя российская гегемония в этих регионах наряду с аспектами межобщественной и экономической взаимосвязанности способствовала формированию определенной социально-перцепционной конструкции в РФ о ее «осо-бых интересах и роли» в регионе. Это, в частности, было отражено во внешнеполитической концепции «ближнего зарубежья», вошедшей в российский политический дискурс в 1990-х. Весьма примечательным в этом плане представляются слова Дмитрия Тренина: «Российское при-сутствие является общим для всех новых геополитических сочетаний. Европейская Россия, естественно, составляет часть новой Восточной

57

Часть II. Державы: интересы и политика безопасности на постсоветском пространстве

Европы. Центральная Азия, куда входит и Казахстан, содержит значи-тельный восточнославянский элемент. Закавказье неразрывно связано с Северным Кавказом, составляющим неотъемлемую часть Российской Федерации. Таким образом, если уж есть страна, которая все еще мо-жет рассматривать остальные 14 бывших республик как свою перифе-рию (хотя и не гомогенную), то это Россия» (Trenin, 1996, р.91).

Периоды доминирования России в этих регионах сопровождались усилением ее международных позиций и великодержавного статуса. Это послужило своего рода исторической основой для формирования соответствующей традиции уже в современной РФ, одним из внеш-неполитических отражений чего и стала концепция «ближнего зару-бежья». Неудивительно, что все постсоветское время существования этой державы характеризовалось активностью направленной на удер-жание отмеченного пространства под своим фактическим контролем, а попытки иных сил интегрировать, или даже конкурировать на какой-то его части рассматривалась как угроза российским интересам.

Исторический подтекст такого понимания значения этих регио-нов для безопасности России может быть расширен за счет традиций связанных со стабильностью ее власти здесь и военно-политических отношений с другими державами. В особенности это можно отнести к Центральной Европе и Центральному Кавказу. Сравнительно более обостренное восприятие угрозы российскому государству из этих ре-гионов основывается на том, что они в силу своих геополитических особенностей были наиболее нестабильными перифериями империи даже в периоды явного господства здесь России. В периоды слабости Российской империи основные источники центробежных тенденций располагались именно на Кавказе и Центральной Европе. Время ее распада в 1917 году здесь характеризовалось наиболее ожесточенным сопротивлением реинтеграционным силам и появлением независимых государств. Центральная Азия в этом отношении была относительно более спокойным регионом.

Все три региона в большей или меньшей степени представляли со-бой театры военно-стратегической конкуренции России с другими дер-жавами в ХVII–XX вв. (Центральная Европа – Франция, Германия, Ав-стро-Венгрия; Центральный Кавказ – Турция, Иран, Великобритания; Центральная Азия – Великобритания). Первые два из них были основ-ными маршрутами военной экспансии в отношении российского госу-

58


дарства. В этом плане, наиболее сильные отпечатки в российской исто-рической памяти, связанные с Центральной Европой – это вторжение наполеоновской Франции (1812 г.) и гитлеровской Германии (1941 г.).

Уязвимость России с южного направления традиционно связыва-лась, прежде всего, с войнами с османской Турцией.13«Русские всегда воспринимали свой юго-западный фланг… как потенциальный путь проникновения в Россию. Учитывая их традиционный страх окруже-ния, они всегда остро осознавали, что Черное море и Кавказ – это прин-ципиальные стратегические подходы к отечеству и к его важным инду-стриальным и ресурсным центрам» (Karaosmanoğlu, 2000, р.203-204).

Кавказ остается одним из немногих периферийных пространств, где периоды внутренней слабости России незамедлительно приводили к интенсивным восстаниям и стремительному ослаблению российско-го контроля, являвшимися, в частности, следствием активности регио-нальных и мировых держав.

Со вступлением на арену Российской Федерации и силовыми из-менениями в глобальной политической структуре восприятие россий-ской уязвимости с запада и юго-запада сохранилось и было дополне-но проблемами контакта с мусульманским и китайским «мирами» в Центральной Азии. Внутреннее усиление и социально-политическая консолидация РФ сопровождались, а временами стимулировалась по-литизацией и секьюритизацией отмеченных уязвимостей и традиций великодержавности. При этом российский контроль и доминирование на своей бывшей периферии рассматривались в качестве главного гео-политического интереса в деле уменьшение отмеченной уязвимости и возврата к статусу реальной великой державы.

Европейская часть

Реализация этого интереса в Центральной Европе предполагала сохранение доминирующего влияния Кремля в Украине. Как отмечает Анатолий Уткин: «Взятые отдельно Россия и Украина – среднего мас-штаба раннеиндустриальные державы. Вместе они образуют критиче-скую массу, неуклонно увеличивающую свой вес в Восточной, Цен-тральной Европе и Северной Евразии в целом. Чтобы уравновесить 13 Начиная с XVII века в течении 240 лет между Османской и Российской империями имело место более десяти войн в значительной части из которых Кавказ был основным театром военных действий. Подробнее см.: (Тарас, 2000).

59


державу такого калибра, увлекающую за собой Белоруссию, Казахстан, Киргизию, Молдавию, Армению и Таджикистан, а в перспективе Гру-зию и все центрально-азиатские государства, западноевропейцам по-требуется приглашение Соединенных Штатов. Потому-то Вашингтон и смотрит в СНГ прежде всего на Киев» (Уткин, 2002, с.395-396).

Состоятельность данного утверждения связана не только с геогра-фией расположения Украины и всеми вытекающими из этого полити-ческими преимуществами, но и, конечно же, с этноконфессиональны-ми, демографическими, экономическими и военно-индустриальными особенностями и возможностями этого, действительно крупного евро-пейского государства. Украина – это вторая по численности населения, военно-индустриальным и экономическим возможностям страна быв-шего СССР, обладающая протяженным сухопутным и морским контак-том с Россией и ЕС, славянская по этническому и православная по кон-фессиональному признаку.

Выход из-под российского контроля и отдаление Украины в силу масштабов последней не может быть компенсирован России никакой другой страной бывшей советской периферии, а тем более Централь-ной Европы. Ни создание «Единого государства России и Беларуси», ни контроль над Молдовой через поддержку приднестровских сепара-тистов не могут дать того эффекта в плане реставрации былого статуса России и обеспечения ее безопасности, что дает контроль над Киевом.

Здесь можно согласиться с точкой зрения Збигнева Бжезинского: «Появление независимого государства Украины не только вынудило всех россиян переосмыслить характер их собственной политической и этнической принадлежности, но и обозначило большую геополити-ческую неудачу Российского государства... Россия, сохранив контроль над Украиной, могла бы все же попытаться не утратить место лиде-ра в решительно действующей евразийской империи, внутри которой Москва могла бы подчинить своей воле неславянские народы юга и юго-востока бывшего СССР. Однако без Украины с ее 52-миллионным славянским населением любая попытка Москвы воссоздать евразий-скую империю способствовала бы тому, что в гордом одиночестве Рос-сия оказывалась запутавшейся в затяжных конфликтах с поднявшимися на защиту своих национальных и религиозных интересов неславянски-ми народами» (Бжезинский, 1999, с.114).

Такая геополитическая логика оставалась базовой как в первые годы нового постсоветского миропорядка, которые характеризовал Бжезинский, так и сегодня. Более того, с начала 2000-х, по мере эконо-мического и военно-технического усиления РФ, ее активность по пре-

60


дотвращению интеграции Украины в европейские и евроатлантические структуры и создание условий для реставрации своего доминирования здесь становится все более очевидной. Также как и то, что стоит в ос-нове этого – убежденность в ключевом значении данного интереса в обеспечении долгосрочной безопасности российского государства.

Вопрос, который чаще всего артикулировался в российско-украин-ских отношениях, был связан с масштабами военно-морского присут-ствия РФ на Черном море – так называемая проблема Черноморского флота. На протяжении всего постсоветского времени это было одним из немаловажных компонентов геополитического интереса России в Украине, который, в свою очередь связан с рядом других, в том числе и территориальных вопросов, касающихся принадлежности Крыма и проживающего здесь русского населения.

Как известно, Черноморский флот РФ расквартирован в двух ос-новных военно-морских базах в Новороссийске и Севастополе, но именно в Крыму находится его основная инфраструктура. Соглашения в рамках так называемого «Большого договора» или Договора о друж-бе, сотрудничестве и партнерстве между РФ и Украиной, регулирую-щие пребывание российских ВМС в Украине,14 были подписаны в 1997 г.; его срок был установлен до 2017 г. Хотя с активизацией политики официального Киева по сближению с Западом и интеграции в НАТО после «оранжевой революции» 2004 г. украинская сторона заявляла о своем намерении не продлевать эти договоренности,15 пришедшая в 14 Сюда были включены Соглашение о статусе и условиях пребывания Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины, Соглашение о параметрах раздела Черноморского флота и Соглашение о взаиморасчетах, связанных с разделом Черноморского флота и пребыванием Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины. 15 Администрация В.Ющенко стремилась к скорейшему сворачиванию российского во-енного присутствия на своей территории. И участие черноморских ВМС РФ в военных действиях против Грузии в августе 2008 года оказались еще одним стимулом убежда-ющем украинских властей в необходимости этого. 10 августа 2008 года МИД Украины распространил заявление о возможном запрете судам ВМС РФ участвующим в воен-ных действиях в Грузии возвратиться на базу в Севастополе. 13-го же августа прези-дент В. Ющенко издает указ «О новом порядке пересечения государственной границы Украины военнослужащими, кораблями, самолетами Черноморского Флота России». В нем, в частности, устанавливались разрешительные процедуры пересечения россий-скими ВМС украинской границы. Это решение официального Киева вполне понятно с точки зрения ориентиров украинской внешней политики, которых придерживалась администрация В. Ющенко, в частности союзнических отношений с Грузией. Ибо речь шла об использовании против Грузии вооруженных сил России находящихся на терри-тории Украины.

61


2010 г. к власти в Киеве администрация В. Януковича в рамках пакета российско-украинских договоренностей, достигнутых в Харькове, со-гласилась на продление срока пребывания Черноморского флота РФ в Крыму еще на 25 лет.16

Будучи важнейшим пунктом российских интересов в Украине, во-прос Черноморского флота17 был также и главным индикатором общего кризиса российско-украинских отношений. Несмотря на официальную риторику и даже международные документы о признании существу-ющих границ, любое взаимодействие двух сторон по этому вопросу сопровождалось неформальным обсуждением проблемы принадлеж-ности Крыма с его преимущественно русским населением.

Ирредентистские настроения в Крыму всегда были сильны и не мог-ли не влиять на украинско-российские отношения. Кроме того, вопрос неправомерности передачи полуострова из России в состав Украины в 1954 г. еще в бытность СССР постоянно муссировался в российском истеблишменте. В этом отношении заслуживает внимания заявление Ю. Лужкова, сделанное им еще в 2008 году, в бытность мэром Москвы, в котором он характеризовал передачу Крыма Украине «неправомер-ным и юридически ничтожным»: «…в 1954 г., когда Крымскую область волюнтаристски отдали Украинской ССР, ни в одном постановлении, указе и законе союзных и российских органов власти о Севастополе и его передаче не было ни слова».18 16 По Харьковскими соглашениям (апрель 2010 года) с мая 2017 года, то есть с даты прекращения действия соответствующих положений договора от 1997 года, срок пребывания российского флота в Крыму продлевается еще на 25 лет. Российско-украинские договоренности предусматривали и увеличение платы за аренду Россией базы в Севастополе, а также снижение цены на российский газ для Украины на 30%.17 Уход из Севастополя (основан в 1783 году в соответствие с указом Екатерины II именно как пункт пребывания Черноморского флота Российской империи), с которым связана более чем двухсотлетняя история пребывания российского флота на Черном море – войны российского государства, славные победы и доминирование в регионе – оказался бы ощутимым ударом по традициям великодержавности в современной Рос-сии. И вполне понятны с точки зрения геополитики и секьюритизации те уступки, ко-торые были сделаны Кремлем Украине за продление срока пребывания российского флота; уступки, не совсем поддающиеся объяснению с точки зрения экономической логики. 30-процентная скидка на российский газ для Украины в соответствие с Харь-ковскими соглашениями для РФ означало потерю за 10 лет 40 млрд долларов США. (Никольский, Мазнева и Костенко, 2010). Отметим, что таких масштабных скидок на газ РФ не делала даже для своих ближайших военно-политических союзников на постсоветском пространстве. Сюда можно приплюсовать и увеличившуюся до 100 млн долларов в год плату за аренду базы.18 См.: (Лужков: Решение о передаче Крыма Украине – неправомочное и юридически ничтожное. Vlasti.Net. 12 июля 2008 года. На сайте: http://vlasti.net/news/15818).

62


Для России вплоть до последнего времени проблема Крыма так-же как и русское население, проживающее здесь и в других областях юго-востока Украины, оставалась одним из инструментов воздействия на официальный Киев и одним из рычагов, способных удержать его от чрезмерного сближения с Западом. И более того, как показывает эмпирика внутриполитических процессов в Украине, в особенности в преддверии и после «оранжевой революции» 2004 г., отмеченный ры-чаг использовался и для создания условий прихода к власти здесь про-российской элиты.

В конце 2013 – начале 2014 гг. на волне очередной революционной смены власти в Киеве Кремль пересматривает свое отношение к крым-ской проблеме и инициирует процесс присоединения полуострова к России. В марте президент В. Путин получает от Совета Федерации разрешение на применение вооруженных сил РФ на Украине, которые фактически и обеспечили проведение 17 марта на полуострове соответ-ствующего референдума. Параллельно с этим стимулируются аналогич-ные процессы на всем юго-востоке Украины; в приграничных с РФ тер-риториях создаются Донецкая и Луганская «народные республики», и начинается уже активное вооруженное противостояние между Киевом и этими поддерживаемыми Россией сепаратистскими объединениями.

В отличие от предыдущих 20-ти с лишним лет отношений в пост-советском формате Москва впервые предприняла такого рода чрезвы-чайную активность в отношении Украины. Понятно, что долгосрочная стратегическая выгода от такого поведения далеко неоднозначна; вме-сте с тем, оно вполне вписывается в логику тех политических процес-сов, которые проходят в российском государстве с конца 1990-х.

Текущий украинский кризис – не первый сигнал, свидетельство-вавший об изменении в политическом поведении РФ на пространстве бывшего СССР; первым была августовская война с Грузией в 2008 г. Такое поведение вполне соответствует установкам державы, рассма-тривающей это пространство как зону своих особых интересов. Прав-да, изменились ее возможности, а вслед за ними и методика проекции своего влияния.

В 1990-х, в условиях острого социально-политического и экономи-ческого кризиса, влияние РФ в регионе не могло обеспечиваться столь жесткими и открытыми действиями. Де-факто неурегулированный ста-тус Крыма и военное присутствие РФ на территории Украины служили

63


инструментами для сохранения пророссийского вектора в стране и рас-колотости украинского общества, которые сыграли далеко не послед-нюю роль в сдерживании прозападных устремлений администрации В. Ющенко, а также в приходе к власти В. Януковича в январе 2010 года.

Есть все основания полагать, что Кремль уже в 2010 г. был готов к чрезвычайным действиям в отношении Украины. С победой Янукови-ча появилась возможность решить наиболее острые проблемы, связан-ные с интеграцией Украины в НАТО и истекающим сроком пребыва-ния российского флота в Крыму, не прибегая к таким действиям.

Как известно, закон «Об основах внутренней и внешней политики», закрепляющий внеблоковый статус Украины и Харьковские соглаше-ния, продлевающие срок пребывания Черноморского флота РФ на ее территории, были в числе первых шагов администрации Януковича. Новая «революция» в Киеве, смещение Януковича в феврале 2014 г. и очевидный прозападный выбор будущей политической власти Украи-ны вновь ввели в повестку дня возможность кардинальных изменений в ее внешнеполитическом курсе, в том числе и пересмотра упомянутых документов. Это и послужило стимулом для чрезвычайных действий России.

Аннексией Крыма и поддержкой вооруженного противостояния на Донбассе Кремль вызвал на себя жесткую международную реакцию. России было отказано в членстве в Большой восьмерке, а США, ЕС и ряд других государств ввели в отношении нее экономические санкции.

Вся эта ситуация, складывающаяся вокруг Украины, весьма приме-чательна для оценки политики державы, движимой пониманием необ-ходимости доминирования в зоне своих «особых интересов». В этой связи считаем важным подчеркнуть некоторые моменты, которые по-зволяют аргументировать особую мотивацию и фактический статус РФ в ПМБ.

Во-первых, готовность к чрезвычайной активности, включая ис-пользование вооруженных сил. Кроме России ни одна из заинтересо-ванных в регионе держав не высказала даже возможность применения военной силы в ходе украинского кризиса. В том числе и США четко оговорили, что будут использовать исключительно экономические и политические механизмы. Примерно такие же подходы вовлеченных держав имели место и в ходе грузинского кризиса 2008 г.

64


Во-вторых, интересы экономики подчинены политической целесо-образности. Как и в случае с Харьковскими соглашениями 2010 г., а также Московскими договоренностями декабря 2013 г.,19 эти действия РФ не предполагали экономическую целесообразность. Скорее наобо-рот, с самого момента их инициирования было ясно, что это слишком дорогостоящая политика для и без того перегруженной последствиями глобального кризиса российской экономики. Фактически, российская экономика была определена на службу «особым интересам» державы в регионе.

В-третьих, широкая общественная поддержка. Притом, что рос-сийское общество понимало экономические последствия присоедине-ния Крыма, оно в целом поддержало политику властей. В разгар этих событий рейтинг В. Путина достиг самых высоких показателей со вре-мен относительно благополучных 2000-х, о чем свидетельствуют мно-гочисленные соцопросы.20

Иными словами, украинский вопрос – не просто следствие отноше-ний между двумя политическими элитами, а то, что основано на доволь-но четких, разделяемых российским обществом позициях. Отсюда и объяснение столь стремительной секьюритизации этой проблемы в РФ.

Кавказ и Центральная Азия

Не менее остро в постсоветской России секьюритизировались ее военная уязвимость и угрозы с кавказского и центрально-азиатско-го направлений. Основной проблемой, определяющей необходимость вовлеченности РФ в Центральный Кавказ, остается эффективность рос-сийского контроля над Северным Кавказом. Обостренное российское восприятие своей уязвимости в северной официально подконтрольной ей части региона стимулировалось волной этнополитической конфликт-

19 В соответствие с достигнутыми в ходе встречи В. Януковича и В. Путина в Москве в декабре 2013 года договоренностями, в обмен на отказ от подписания договора об ассоциации с ЕС Украине выделялся российский кредит на 15 млрд долларов, а также снижение цены на российский газ в полтора раза. См.: (Фаляхов и Топалов, 2013). 20 К примеру, в соответствие с опросом, проведенным американским центром исследования Gallup (июль 2014), популярность президента В. Путина среди россиян достигла самого высокого уровня за последние годы. 83% принявших участие в опросе россиян одобряют решения президента. См.: (Магай, 2014).

65


ности, вспыхнувшей здесь после распада СССР. Осетино-ингушский конфликт, две русско-чеченские войны и нестабильность в Дагестане перешли стадию вооруженных столкновений и даже сегодня, после стабилизации власти в Кремле, эти ситуации трудно считать урегули-рованными, а контроль метрополии здесь устойчивым.

При этом в качестве стимулятора сепаратистского движения в субре-гионе приводились внешние силы – начиная от «стремящегося развалить Россию Запада» до «желающих создания Эмирата на Северном Кавказе мусульманских стран Ближнего Востока». Последнее представало бо-лее обоснованным в связи с финансовой поддержкой, осуществляемой различными мусульманскими фондами и организациями северо-кав-казскому повстанческому движению.

Фактически, чем более нестабильной оказывалась ситуация на Се-верном Кавказе, тем более серьезно российскими властями воспри-нималось значение Центрального Кавказа для безопасности РФ. Как отмечает Уткин: «Выход в Закавказье антиамериканского Ирана и про-американской Турции, приглашение сюда наблюдателей миротворцев ООН и ОБСЕ объективно ослабляют позиции России, заинтересован-ной в том, чтобы Закавказье было щитом от бурлящего мира ислама. Россия жизненно заинтересована в том, чтобы малые народы Северно-го Кавказа не были в своем самоутверждении стимулированы извне. В том числе со стороны Соединенных Штатов, а также их местных союз-ников и креатур» (Уткин, 2002, с.400).

Ситуация на Северном Кавказе имеет достаточно ощутимую связь с другой частью «южного фланга» РФ – Центральной Азией. Неста-бильность российской власти в северо-кавказском субрегионе может развиться в более перспективную угрозу для всего так называемого «южного мусульманского пояса» России, реализация которой приво-дит, выражаясь словами Уткина, к «превращению мусульманских ре-спублик прежней Большой России в чужеродное ядро, разрывающее живую ткань монолитной страны» (Уткин, 2002, с.403). Вполне понят-но, что, исходя из геополитических особенностей Кавказа и Централь-ной Азии, степень российского доминирование в первом регионе непо-средственно влияет на контролируемость ею ситуации во втором. Это предполагает тесную взаимосвязь двух регионов не только в определе-нии уровня безопасности составляющих их государств, но и держав, прилегающих к ним. И в этом отношении можно констатировать, что взаимозависимость между Кавказом и Центральной Азией сильнее, чем между ними и Центральной Европой.

66


Понимание этой взаимосвязи оказалось действенным стимулом для российских попыток реставрировать свой хотя бы де-факто контроль над государствами Центрального Кавказа в постсоветский период. Ибо именно это рассматривалось как залог неуязвимости РФ для угроз с обоих направлений «южного фланга». Важно подчеркнуть, что, в от-личие от Центральной Европы, стимулирование российской вовлечен-ности в двух других центрально-евразийских регионах основывалось на секьюритизации как традиционных военных угроз о возможном вторжении или ограничении российского великодержавного статуса третьей державой(ами), так и вызовов транснационального характера – международного терроризма, религиозного экстремизма, наркотра-фика, миграции. И российское поведение здесь, в частности в военной сфере, чаще всего аргументировалось международной необходимо-стью борьбы с этими новыми вызовами всему человечеству.

Этнополитические конфликты и политика безопасности

Вооруженная конфликтность в приграничных с Россией регионах и ее возможное негативное трансграничное влияние на российскую тер-риторию, исходя из общих положений текущей военной доктрины РФ, рассматривается в качестве одной из основных военных опасностей для российского государства.21 Этот пункт обозначался и в аналогичных документах, принятых в РФ ранее.22 Вместе с тем, эмпирика постсо-ветского развития России показывает, что фактически основные этно-политические конфликты на территории ННГ Центральной Евразии в значительной степени стимулировались самой российской стороной.23

Полагаем, что правильная оценка этой ситуации лежит в соотноше-нии вышеуказанной угрозы с другими воспринимаемыми российской 21 См.: (Военная Доктрина Российской Федерации от 26 декабря 2014 года. На сайте: http://static.kremlin.ru/media/events/files/41d527556bec8deb3530.pdf). 22 Например, см.: Военная доктрина Российской Федерации от 5 февраля 2010 г. и 21 апреля 2000 г., Концепция национальной безопасности Российской Федерации от 10 января 2000 года. 23 Речь идет о неофициальной российской поддержке сепаратистских движений в Азербайджане, Грузии и Молдове – Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье, например, см.: (Coppieters, 2001, p.74-75; Малашенко, 2000, с.42-43; Cornell, McDermott O’Malley, Socor and Starr, 2004, р.16; Уткин, 2002, с.400-401; Mörike,1998).

67


стороной угрозами, исходящими из Центральной Европы, Централь-ного Кавказа и Центральной Азии, в частности со следующими: «…на-ращивание силового потенциала Организации Североатлантического договора (НАТО) и наделение ее глобальными функциями, реализуе-мыми в нарушение норм международного права, приближение военной инфраструктуры стран-членов НАТО к границам Российской Федера-ции, в том числе путем дальнейшего расширения блока».24

Весь постсоветский период ключевым опасением России в отно-шении государств бывшего СССР, в частности трех рассматриваемых нами центрально-евразийских регионов, было превращение этих тер-риторий в своеобразный военно-политический плацдарм конкури-рующих силовых центров (прежде всего Запада) для планомерного внутреннего ослабления и ограничения внешнеполитических возмож-ностей России.

Интеграция Латвии, Литвы и Эстонии в НАТО и ЕС, расширившее с севера зону непосредственного военно-политического контакта России с Западом примерно на 790 км, обострило и без того острое восприятие ею своей военной уязвимости и ущемленности политического статуса в постсоветский период. Это, в свою очередь, способствовало активи-зации российской политики по недопущению подобных прецедентов в других частях бывшей своей периферии. Особый акцент делается на Центральной Европе и Центральном Кавказе, ибо именно государства этих регионов в соответствии с географией, культурно-цивилизацион-ной близостью к Европе и относительно более высокими темпами мо-дернизации и вестернизации рассматривались наиболее приемлемыми кандидатами для интеграции в Евроатлантику. Более того, некоторые из них открыто заявляли о своих намерениях, связанных с вступлением в НАТО.

В Центральной Европе наиболее преуспевшей в сотрудничестве с Североатлантическим альянсом страной является Украина.25 Ее всту-пление в альянс наряду с потерей значительных военно-технических, экономических и других параметров силы для России привело бы к су-жению геополитических возможностей последней в Евразии. Зона не-24 См.: (Военная Доктрина Российской Федерации от 26 декабря 2014 года. На сайте: http://static.kremlin.ru/media/events/files/41d527556bec8deb3530.pdf). 25 Украина с 2005 года участвует в «Интенсифицированном диалоге» с НАТО См.: (NATO launches ‘Intensified Dialogue’ with Ukraine. Available at: http://www.nato.int/docu/update/2005/04-april/e0421b.htm).

68


посредственного сухопутного контакта РФ – НАТО при этом сместится на Восток более чем на 1 300 км и расширится примерно на 1 570 км.

Президентские выборы 2010 г. в Украине и приход администрации В. Януковича приостановили процесс ее интеграции в НАТО. Новые власти в Киеве решили снять остроту с отношений с Москвой, отказав-шись от идеи членства в НАТО. Придя к власти, В. Янукович упразд-нил Комиссию по евроатлантической интеграции, созданную в целях подготовки Украины к членству в альянсе. А уже в июле 2010 г. Верхов-ной Радой был принят внесенный новым президентом закон «Об осно-вах внутренней и внешней политики», где фиксировался внеблоковый статус Украины.

Однако специфика социально-политической условий в Украине не позволяла с уверенностью говорить о том, что консенсус, достигнутый в начале 2010-х, отвел угрозу сближения Украины с НАТО. В бытие администрации В. Ющенко (2005–2010 гг.) эти настроения и идеи ак-тивно артикулировались. Это же происходит сегодня после смещения Януковича и избрания нового президента П. Порошенко.

Среди центрально-кавказских государств в постсоветский период интенсивными контактами с НАТО отличались Грузия и Азербайджан, хотя и с различным уровнем мотивации и успехов на этом поприще. Соответственно определялась и политика РФ к этим странам. Как от-мечает Станислав Чернявский, «внешнеполитическая линия России в Закавказье направлена на то, чтобы сохранить сложившийся в регионе баланс сил и не допустить появления военных структур нерегиональ-ных государств вблизи нашей южной границы» (Cherniavskiy, 2000, p.94). Причины такой обеспокоенности связаны с интенсификацией военно-технического сотрудничества Азербайджана и Грузии с НАТО, поэтапной адаптацией азербайджанских и грузинских вооруженных сил к стандартам НАТО и готовностью предоставить в распоряжение командования блока свою территорию и объекты инфраструктуры (Cherniavskiy, 2000, p.94). Вместе с тем, из трех центрально-кавказских государств только Грузия официально заявила о своих намерениях вступить в альянс, и наиболее преуспела в этом,26 что продолжает от-ражаться на высокой степени напряженности в российско-грузинских отношениях.

26 Грузия с 2006 года участвует в «Интенсифицированном диалоге» с НАТО. См. (NATO offers Intensified Dialogue to Georgia. Available at: http://www.nato.int/docu/update/2006/09-september/e0921c.htm).

69


Эмпирика политических процессов на постсоветском пространстве предлагает достаточно свидетельств того, что в тени опасений России относительно усиления влияния других держав в ННГ и, в частно-сти, соответствующего расширения НАТО, угроза вооруженных кон-фликтов на приграничных с Россией территориях, так же как и другие транснациональные вызовы, отраженные в важнейших документах по безопасности этой страны, в фактической плоскости имеют, по мень-шей мере, второстепенный характер. Более того, провоцирование и со-хранение «замороженности» таких конфликтов продолжает занимать одно из главных мест в геополитическом инструментарии по предот-вращению первой, рассматривающейся главной внешней угрозой безо-пасности российского государства.

Стимулирование сепаратистских настроений на юго-востоке Укра-ины и в Приднестровье использовалось для сохранения российского влияния и расширения его компонентов (включая вооруженные силы) в Украине и Молдове, а также для максимально возможного отдаления перспективы их интеграции в западные структуры.

Аналогичные методы применялись и в отношении центрально-кав-казских государств. Конфликты в Грузии – в Абхазии и Южной Осе-тии – фактически заставили грузинское руководство вступить в СНГ и согласиться на сохранение российских вооруженных сил на своей тер-ритории.27 «После военного поражения 1993 года (в Абхазии – Дж. Э.) грузинское руководство вынуждено было заявить, что без сотрудниче-ства с Россией Грузии грозят разрушение и дезинтеграция. Грузия в 1994 году присоединилась к СНГ и к Ташкентскому договору о коллек-тивной безопасности» (Гаджиев, 2001, с.304).

Чем более интенсивно грузинские власти сотрудничали с НАТО, тем более наглядно Россия демонстрировала свои манипулятивные воз-можности на территории Грузии, что выразилось в раздаче российских паспортов населению Южной Осетии и Абхазии, вводе подразделений 58-ой российской армии в ответ на попытку официального Тбилиси восстановить контроль над мятежными территориями, начале россий-ско-грузинских военных столкновений в августе 2008 года и иниции-ровании кампании по признанию независимости этих отколовшихся от Грузии территорий.

27 Речь в данном случае идет о российских военных базах в Грузии, выведенных только к 2008 году, а также о миротворческих соединениях, расположенных вдоль линии грузино-осетинского и грузино-абхазского соприкосновения.

70


Военные неудачи Азербайджана в конфликте с Арменией в 1993 г. были в значительной степени российской победой, которая вынудила Азербайджан в том же году согласиться на вступление в СНГ (Cornell, 2001, р.357) и перспективно затруднила его военно-политическое со-трудничество с Турцией и НАТО.

Необходимо подчеркнуть, что манипулирование этнополитической конфликтностью весьма эффективно удерживало российское влияние не только в Грузии и Азербайджане – наиболее прозападных централь-но-кавказских государствах, – но и в тех этнополитических объедине-ниях, которые изначально выделялись приверженностью к пророссий-ской ориентации.

Состояние окончательной неурегулированности так называемых замороженных конфликтов на постсоветском пространстве оставляет весьма перспективные возможности возобновления военных действий, что ставит сепаратистские объединения в Молдове, Грузии, а также Ар-мению как стороны, достигшие предварительной победы в конфликтах в силу де-факто определяющей военно-технической поддержки Рос-сии, в исключительно зависимое от нее положение.

Гаджиев характеризовал зависимость Абхазии от России следую-щим образом: «…для нее присутствие в регионе российских воинских контингентов является чуть ли не единственной гарантией сохранения своей независимости … абхазский суверенитет де-факто обеспечива-ется присутствием на границе российских миротворческих сил» (Гад-жиев, 2001, с.304). Не ошибемся, аналогично оценивая зависимость от России сепаратистских режимов в Южной Осетии и Приднестровье.

Для Армении даже с де-юре признанной государственностью теку-щая конфликтность с Азербайджаном предполагает не менее ощутимую зависимость от российской военно-политической поддержки. Отноше-ния Армении со своим окружением и без проблемы Нагорного Карабаха несут в себе высокий потенциал конфликтности. Обострив свои отно-шения с Азербайджаном и с Турцией, Армения фактически сама сфор-мировала свою военно-политическую зависимость от России.

Защита интересов российских граждан за рубежом

Важным элементом, генерирующим взаимозависимость безопас-ности России с другими государствами постсоветского пространства, являются наличие на их территории как русских диаспор, так и лиц, обладающих российским гражданством.

71


Вопрос о защите интересов граждан РФ за рубежом фиксировался в ее ключевых внешнеполитических документах постсоветского периода (военная доктрина РФ 1993, 2000 и 2010 гг., указ президента Ельцина от 14 сентября 1995 г. «Об утверждении Стратегического курса Россий-ской Федерации с государствами-участниками Содружества Независи-мых Государств», концепция национальной безопасности и концепция внешней политики России 2000 г., а также текущая военная доктрина от 2014 г.). Как показали события августа 2008 г. в Грузии, этот интерес обладает достаточной стимулирующей российскую активность силой, причем активность военную.

В «Пяти принципах» внешней политики РФ, сформулированных президентом Д. Медведевым в развитии российско-грузинского кризи-са 2008 г., а также в указе «О мерах по реализации внешнеполитиче-ского курса Российской Федерации» от 7 мая 2012 г., обозначившем внешнеполитические приоритеты России при текущей администрации В. Путина этот интерес также отмечен. Здесь же нашел свое перепод-тверждение тезис об особых для России зонах или сферах влияния (Reynolds, 2008), то есть то, что было сформулировано еще в концеп-ции «ближнего зарубежья».

Одним из главных официальных аргументов Кремля в иницииро-вании ввода своих войск в Грузию в августе 2008 года была как раз не-обходимость защиты населения Южной Осетии, которое, проживая на неподконтрольной официальному Тбилиси грузинской территории, на 90% процентов обладает российским гражданством. В заявлении пре-зидента Д. Медведева перед началом российской военной операции в Грузии отмечалось: «Сегодня ночью в Южной Осетии грузинские вой-ска, по сути, совершили акт агрессии против российских миротворцев и мирных жителей…. Сейчас в Южной Осетии гибнут мирные люди, женщины, дети, старики, и большинство из них – это граждане Рос-сийской Федерации. В соответствии с Конституцией и федеральным законодательством как Президент Российской Федерации я обязан за-щищать жизнь и достоинство российских граждан, где бы они ни на-ходились».28

Примерно так же аргументировал В. Путин использование россий-ских вооруженных сил на территории Украины, обращаясь 1 марта 2014 г. в Совет Федераций для получения соответствующего разрешения. «В 28 См.: (Заявление президента РФ Д. Медведева в связи с ситуацией в Южной Осетии 8 августа 2008 года. На сайте: http://www.kremlin.ru/text/appears/2008/08/205027.shtml).

72


связи с экстраординарной ситуацией, сложившейся на Украине, угро-зой жизни граждан Российской Федерации, наших соотечественников, личного состава воинского контингента Вооруженных Сил Российской Федерации, дислоцирующегося в соответствии с международным до-говором на территории Украины (Автономная Республика Крым), на основании пункта «г» части 1 статьи 102 Конституции Российской Федерации вношу в Совет Федерации Федерального Собрания Рос-сийской Федерации обращение об использовании Вооруженных Сил Российской Федерации на территории Украины до нормализации об-щественно-политической обстановки в этой стране».29

Вопрос о том, является ли это главной причиной начала россий-ско-грузинских военных действий или последующих событий в Укра-ине, одной из них, формальным аргументом, скрывающим реальные цели, поводом для их реализации, или чем-то еще также заслуживает определенного внимания. Есть все основания полагать, что истинная причина была связана скорее с геополитическими, нежели гуманитар-ными аспектами российских интересов безопасности в государствах постсоветского пространства – сохранением своего контроля над Юж-ной Осетией, Абхазией и юго-востоком Украины, предотвращением вступления Грузии и Украины в НАТО и созданием соответствующего «прецедента» для других стран СНГ, стремящихся в альянс, и расши-рением зоны контролируемого побережья Черного моря. Но, даже если считать защиту российских граждан проживающих в Грузии и Украине политической «ширмой» или поводом для реализации геополитиче-ских интересов, приведенные грузинский и украинский примеры сви-детельствует об используемости этого и возможности стимулирования им чрезвычайного поведения.

Военное присутствие

В свете августовской российско-грузинской войны и текущего укра-инского кризиса хотелось бы коснуться еще одного элемента взаимо-зависимости безопасности РФ с другими ННГ. Это вопрос о россий-ском военном присутствии на территории этих государств. Грузинские и украинские события, наряду с прочими свидетельствовали о том, что 29 См.: (Владимир Путин внёс обращение в Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации. 1 марта 2014 г. На сайте: http://kremlin.ru/news/20353).

73


расквартированные в ННГ российские вооруженные силы являются вполне операбельным инструментом обеспечения российских интере-сов безопасности в Центральной Евразии. Причем это можно отнести как к подразделениям размещенным на официальных военных базах, так и тем, которые имеют статус миротворцев в зонах конфликтов.

В ходе российской военной операции против Грузии использова-лись как возможности расквартированных здесь с 1992 г. миротворче-ских сил, так и военные корабли Черноморского флота РФ, базируемые в Украине. В самой Украине процесс присоединения Крыма, в частно-сти, референдум от 17 марта, обеспечивался военными подразделения-ми РФ, в том числе и силами ее Черноморского флота.

Есть еще один момент, который, возможно, показался бы скорее формально-декларативным, если бы ни эти события. Российские воен-ные части на территории других государств сами являются объектами российских интересов безопасности, параллельно будучи инструмен-тами их реализации.

Тезис о нападении на российских миротворцев был использован в аргументации ввода 58-ой российской армии на территорию Грузии в августе 2008 г. Этот же тезис, по сути, присутствует в вышеприведен-ном обращении президента Путина в Совет Федерации относительно применения вооруженных сил на территории Украины в 2014 г. Грузия и Украина – первые свидетельства того, что это не просто декларация, а интерес, способный инициировать определенную активность РФ.

Примерные данные о военных контингентах РФ в государствах Центральной Европы, Центрального Кавказа и Центральной Азии при-ведены в таблице 6. Как видно из нее, наиболее крупными сухопутны-ми военными контингентами РФ обладает в Таджикистане, Армении и на территории частично признанных Абхазии и Южной Осетии, что определяется наряду со значением этих политических пространств для трансрегионального проецирования российского влияния по централь-но-кавказскому (с выходом на Ближний Восток) и центрально-азиат-скому (с выходом в Южную Азию) направлениям, также и наибольшей уязвимостью этих сегментов «южного пояса» от проникновения дру-гих держав и деятельности трансграничных экстремистских групп.

74


Таблица 6.Военные контингенты РФ на территории государств Центральной Евразии (2013 г.)30

№ Государство Место и статус объекта Военные возможности

1. Армения 102-я военная база в Гюмри

Общая численность военнослужащих – 3214; ОБТ – 74; БМП/БТР – 201; артиллерия – 72; боевая авиация – 18 (Миг-29); 3 батареи ЗРК (С-300 и Куб)

2. Грузия 7-я и 4-ая военные базы в Абхазии и Южной Осетии

Общая численность во- еннослужащих – 7000, 2 мотострелковые бригады + боевые вертолеты и ЗРКС-300

3. Кыргызстан Военно-воздушная база вКанте

Общая численность воен- нослужащих – 500; авиация – 5 СУ-25; 2 МИ-8

4. Молдова Силы по поддержанию мира

в зоне Приднестровскогоконфликта

Общая численность воен-нослужащих – 1500; ОБТ/БМП/БТР – 100; авиация – 7 МИ-24, неск. МИ-8

5. Таджикистан 201-я военная база в Душанбе

Общая численность во-еннослужащих – 5000; ОБТ – 54; БМП/БТР – 300; артиллерия – 100; авиация – 5 (СУ-25), 4 (МИ-8)

6. Украина* Военно-морская база в

Севастополе (Штаб-квартира Черноморского флота РФ)

Общая численность военнослужащих – 13000; БМП/БТР – 102; артиллерия – 24; авиация – ≥30;боевыесуда ВМФ – 43

* С присоединением Крыма в 2014 г. Россия аннулировала все соглашения c Украиной об аренде базы ВМФ в Севастополе.

30 Цифры из: (The Military Balance 2014. The International Institute for Strategic Studies, London, 2014).

75


На центрально-европейском направлении военным механизмом российского влияния является Черноморский флот со штаб-квартирой и основными военно-техническими и инфраструктурными возможно-стями, дислоцированными в Севастополе.

Кроме этого, в рамках СНГ существует так называемая «Объеди-ненная система ПВО»; соглашение по этому поводу было подписано в Алма-Ате в 1995 г., хотя фактически и формально Азербайджан, Мол-дова, Грузия, Туркменистан и Украина в ней не участвуют. Эта система предполагает совместный контроль за воздушным пространством госу-дарств СНГ, при этом главную скрипку здесь, конечно же, продолжает играть РФ. Соответствующие возможности обеспечиваются ПВО РФ (ЗРК «Оса», «Бук», С-75, С-125, С-200 и С-300, истребительная авиа-ция), размещенными на территории Армении, Беларуси, Кыргызстана, Казахстана и Таджикистана.

Российские военные контингенты выполняют вполне определен-ную силовую и политическую функции и, на наш взгляд, учет их в оценке геополитических процессов в Центральной Евразии необходим. Вне зависимости от официального статуса и полномочий, связанных с пребыванием на чужой территории, их деятельность остается четко мотивированной интересами безопасности РФ в регионе.

История независимости государств Центральной Евразии показала, что отмеченные функции российских военных контингентов ранжиро-вались от балансирования и устрашения (конфликт Армении и Азер-байджана), разделения сторон для сохранения статус-кво (конфликты в Грузии и Молдове) до открытого участия в военных операциях про-тив этих государств или различных негосударственных групп (военная операция РФ в Грузии, применение сил 201-й мотострелковой дивизии во внутритаджикском противостоянии и против экстремистских груп-пировок на таджикско-афганской границе, а также участие в процессе аннексии Крыма).

Энергогеополитика «либеральной империи»

По мере того как Россия приходила в себя после дефолта 1998 г., а также усиливалась вертикаль власти с приходом администрации В. Пу-тина, ее политический курс на постсоветском пространстве становился более определенным и жестким. Однако речь шла не только об опти-мизации применения классических механизмов обеспечения своих ре-

76


гиональных интересов. На 2000-е приходиться пик в наращивании и использовании экономических (включая энергетические) рычагов в по-литике РФ в отношении своего «ближнего зарубежья». Более того, этот новый инструментарий стал ею использоваться и в игре против Запада.

Оттепель начала 1990-х в отношениях РФ с Западом очень скоро прошла, сменившись новым этапом недопонимания и остроты. При Ельцине Россия была еще слишком слаба, чтобы противостоять попыт-кам США и их европейских союзников распространять свое влияние на пространствах, ранее контролируемых СССР. Запуск процесса рас-ширения НАТО на восток, натовские бомбардировки Сербии, активное вовлечение западных компаний в энергетическую и транспортную сфе-ру постсоветских ННГ – неполный список того, что вызывало, мягко говоря, настороженность в Кремле. При этом было понятно, что ничем, кроме как эффектными демонстрациями своего недовольства наподо-бие нашумевшего «разворота самолета над Атлантикой»,31 изменить неблагоприятное для себя развитие ситуации Москва не может.

Среди ключевых ориентиров реформ новой администрации в нача-ле 2000-х как раз и было наращивание тех возможностей, с использо-ванием которых можно было бы добиться возвращения России в статус реальной глобальной силы. Выбор в пользу экономических, а, точнее, энергетических рычагов, был вполне очевидным. Огромные углево-дородные запасы РФ в условиях восходящей динамики мировых цен на нефть наиболее подходили для этих целей. Функционировала так-же и сформированная еще при СССР, а также частично в конце 1990-х – начале 2000-х система нефтегазопроводов, связывающая РФ с евро-пейскими потребителями (нефтепровод «Дружба», «Единая система газоснабжения»), а также привязывающая другие постсоветские госу-дарства-экспортеры к российской энерготранспортной инфраструктуре (нефтепроводы «Узень – Атырау – Самара», «Баку – Новороссийск», «Каспийский трубопроводный консорциум», газопровод «Средняя Азия – Центр»).

Идеи, предложенные одним из наиболее известных и влиятельных администраторов России 1990-х А.Чубайсом в статье «Миссия России в XXI веке», опубликованной в октябре 2003 г., фактически явились концептуальным обоснованием и отражением меняющейся полити-31 24 марта 1999 года премьер-министр России Е. Примаков, летевший с официаль-ным визитом в США, развернул свой самолет над Атлантическим океаном и вернулся в Москву в знак протеста против начала бомбардировок Сербии.

77


ки Кремля (Чубайс, 2003). Понятия «либеральная империя» и «либе-ральный империализм», введенные автором, предполагали для России как «единственного и уникального естественного лидера на всем про-странстве СНГ и по объему своей экономики, и по уровню жизни своих граждан» необходимость экономической экспансии на этом простран-стве. По его мнению: «Российское государство может и должно содей-ствовать экспансии отечественного бизнеса в соседние страны, как в торговле, так и в приобретении и развитии активов».

Контуры практической реализации этой концепции можно было наблюдать, в частности, в скупке за долги экономических объектов в Армении, попытке получить, таким образом контроль над объектами энергосистемы Грузии, Украины и др. При этом, по понятным причи-нам, энергетический сегмент «либерального империализма» явился наиболее важным.

По мнению Корнелла с соавторами, в основе этой новой энергети-ческой политики Кремля лежало следующее: государственный кон-троль над производством, предназначенным для экспорта газа, сохра-нение монополии на доступ к центрально-азиатскому газу по дешевым ценам, достижение доминирования над рынком европейских потреби-телей, использование своего доминирования над импортом и экспор-том газа стран СНГ в политических целях (Cornell, Jonsson, Nilsson and Häggström, 2006, p.76).

Так называемый «газовый кризис» в Украине зимой 2006 г., в ре-зультате которого была приостановлена подача российского газа евро-пейским потребителям, явился первым наглядным проявлением энер-гогеополитики. Именно с этого начинается процесс секьюритизации в ЕС проблемы энергетической зависимости от РФ, что мотивировало Запад и постсоветские ННГ к необходимости диверсификации источ-ников нефтегазоснабжения и маршрутов экспорта.

На сегодня сложно дать однозначные прогнозы относительно пер-спектив энергогеополитической игры, развернувшейся на постсовет-ском пространстве с середины 2000-х. Помимо собственно региональ-ных факторов стремительно меняются и глобальные условия (мировой экономический кризис и снижение цен на энергоносители, «сланцевая революция» в США и др.). Отметим лишь то, что эти процессы уже вышли за пределы сферы отношений РФ с другими постсоветскими ННГ и ЕС. Пожалуй, главным минусом всей этой ситуации для России является тот ее имидж, который формируется среди других участников

78


этих процессов; в их глазах она предстает как держава, способная ма-нипулировать энергетической уязвимостью партнеров для достижения политических дивидендов. Активизация работы по проектам Nabucco, Трансадриатический (ТАР), Трансанатолийский (ТАNАP), Транска-спийский газопроводов и др., а также пуск газопроводов «Туркмени-стан – Узбекистан – Казахстан – Китай» и «Туркменистан – Иран», приходящийся на разгар этих перипетий, показывают то, насколько остро соседи РФ воспринимают перспективу ее доминирования в энер-гетической сфере.

79

ГЛАВА 2

ТУРЦИЯ

Окончание холодной войны означало появление новых условий для безопасности Турции. СССР, представлявший главную для нее угро-зу, прекратил свое существование. Однако политические процессы на пространстве, освободившемся от него – вооруженные конфликты, стремление бывшей метрополии удержать регион в своей орбите и по-пытки других держав заполнить образовавшийся здесь вакуум силы, дополненные уменьшением мотивированности Запада в поддержке Турции на фоне исчезнувшей советской угрозы – сформировали до-статочно нестабильную геополитическую ситуацию вокруг турецкого государства. Это привело к необходимости существенного переосмыс-ления значения данного пространства для безопасности Турции.

В Центральной Евразии Турция имеет непосредственную сухо-путную связь только с ее центрально-кавказским сегментом, обладая границей со всеми тремя составляющими его государствами. Общая протяженность этой связи – примерно 535 км или около 20 % всей ее сухопутной границы. Контакт с Центральной Европой проходит по Черному морю.

Несмотря на разницу в особенностях географической смежности Турции с Центральным Кавказом и Центральной Европой, непростой задачей является определение того, какой из этих регионов более важен в плане ее ключевых интересов безопасности. Исходя из географиче-ских параметров, таковым должен быть первый.

Ибо, во-первых, ввиду взаимодействия проживающего на этой и прилегающей территориях населения именно сухопутная связь пред-полагает функциональность этнических и конфессиональных компо-нентов взаимозависимости безопасности граничащих друг с другом государств. Во-вторых, в центрально-кавказском регионе Турция име-ет такую границу со всеми тремя его государствами, а в Центральной Европе – только с Украиной, да и то по морю. Следовательно, вышеот-меченные социальные компоненты взаимозависимости безопасности Турции на Центральном Кавказе функциональны со всеми тремя его государствами, что, естественно, нельзя сказать о ее связи со вторым регионом.

80


Однако с другой стороны акватория Черного моря является про-странством непосредственного контакта Турции с РФ, флот которой с основной базой дислокации в Крыму является вполне серьезным воен-ным механизмом, способным удерживать под угрозой турецкое черно-морское побережье.

Черноморское пространство

Итак, Черное море можно характеризировать как главный простран-ственный сегмент, формирующий не только географическую связь, но и взаимозависимость в плане безопасности Турции и Центральной Ев-ропы. Почти вся северная часть Турции – это ее черноморское побере-жье, протяженность которого около 1 600 км, что больше совокупной длинны ее сухопутного контакта с Арменией, Грузией, Азербайджа-ном, Ираном, Грецией и Болгарией. При этом масштабы водоема от-носительно малы (наибольшая протяженность с севера на юг – около 580 км), что также увеличивает уязвимость черноморского побережья Турции перед возможной агрессией и заставляет ее поддерживать в его акватории крупные военно-морские силы.

Распад СССР привел к изменению военного баланса на Черном море в пользу Турции. Вместе с тем, появление вместо одного конку-рента в лице СССР трех акторов – РФ, Украины и Грузии – не способ-ствовало принципиальному уменьшению уязвимости Турции с севера. В середине 1994 г. глава Генерального штаба вооруженных сил Турции Д. Гюреш заявил, что «Россия в связи со своей политикой на Кавказе и в Крыму, представляет наибольшую угрозу для Турции, чем когда-либо в период холодной войны» (Winrow, 2000, p.23). Экономическое вза-имодействие между Турцией и РФ, а также определенное сближение их позиций по ближневосточным проблемам и общая критика соответ-ствующей политики Запада в 2000-х способствовали некоторой деакту-ализации вопросов военно-политической конкуренции двух держав на черноморском театре. Вместе с тем, внутриполитическая сфера обеих стран характеризуется тенденциями, способными существенно уси-лить конкурентные элементы в двусторонних отношениях.

Россия уже встала на путь реставрации своего великодержавного статуса; об этом достаточно наглядно свидетельствуют жесткая цен-трализация власти, антизападная риторика, укрепление вооруженных

81


сил и демонстрация их возможностей (война с Грузией в августе 2008 г., а также украинские события 2014–2015 гг.) и активное применение экономических и энергетических рычагов в интересах геополитики. Соответственно то, насколько активно, последовательно и успешно РФ будет идти по этому пути, окажет влияние и на природу ее отношений с другими державами, в том числе со своим историческим конкурентом – Турцией.32

Да и в самой Турции все более остро встает вопрос о том, сохранить ли кемалистский курс, то есть быть частью Запада или же вернуться к истокам – к статусу самостоятельной державы с особыми интересами в исламском и тюркском мире; это тоже не дает возможности определен-но говорить об устойчивости текущей российско-турецкой «оттепели».

Отношения с Арменией

Эмпирика постсоветского периода подтверждает значительно бо-лее функциональную связь безопасности Турции с государствами Цен-трального Кавказа. Отношения с Арменией наиболее конфликтны, и связано это с рядом проблем, в том числе исторических.

Хотя Турция и была среди первых стран, признавших независи-мость Армении в начале 1990-х, дипломатические отношения между ними до сих пор не установлены, а границы остаются закрытыми. Сво-его рода катализатором обострения исторических проблем двух госу-дарств стала эскалация Нагорно-карабахского конфликта и оккупация Арменией части территории Азербайджана.

В вопросе о налаживании турецко-армянских отношений официаль-ная Анкара настаивает на выполнении Арменией некоторых условий: отказ от требований признания Турцией геноцида армян в Османской империи в 1915 г., отказ от претензий Армении в отношении террито-

32 Как Турция, так и РФ обладает достаточной великодержавной историей и традициями, живущими и по сей день в обществе. Эти традиции исторически были связаны, в том числе, с господством на Черном море и попытками превратить его в свой «внутренний водоем». Более чем 500-летняя история отношений меж-ду Турцией и Россией характеризовалась изобилием войн, среди главных театров прохождения которых было Черное море. Это не могло не привести к формированию устойчивых восприятий в этих державах в отношении друг друга, и восприятия эти более склонялись к враждебности и конкурентности, нежели к дружественности и кооперативности.

82


рии Турции и освобождение всех оккупированных в ходе Нагорно-ка-рабахского конфликта территорий Азербайджана.

Вопрос международного признания «геноцида армян» – то к чему долгие годы стремится многочисленная армянская диаспора – сам по себе, естественно, не может кардинально повлиять на состояние безо-пасности Турции. Однако по сути исторические моменты турецко-ар-мянских отношений позволяют с достаточной степенью уверенности говорить о связи этой проблемы с более ощутимыми политическими, финансовыми и территориальными последствиями для Турции. Осо-бую угрозу официальная Анкара воспринимает в связи с возможно-стью требований территориальных компенсаций – так называемой За-падной Армении33 в восточной части современной Турции. В качестве основы правомерности турецких опасений в адрес намерений своего восточного соседа в Турции приводится текст Декларации независи-мости Армении, принятой Верховным Советом последней 23 августа 1990 г., в пункте 11 которого было зафиксировано следующее: «Респу-блика Армения выступает за международное признание геноцида ар-мян 1915 г. в Османской Турции и Западной Армении».34 Кроме того, в преамбуле Конституции Армении, принятой в 1995 г., фиксируется, что в ее основе лежат «фундаментальные принципы армянской госу-дарственности и общенациональные цели, закрепленные в Декларации о независимости Армении».35

Восприятие угрозы территориальных претензий усиливалось непре-кращающейся артикуляцией этого вопроса в общественно-политической жизни постсоветской Армении. «Еще в начале 90-х в рамках только наме-чавшихся глобальных геополитических изменений Московский договор в очередной раз привлек к себе внимание армянской общественности, потребовавшей его пересмотра…с 1953 г. Москва снова запретила Арме-нии ставить территориальные требования (к Турции – Дж. Э.). Однако по мере ослабления действия идеологических стереотипов советского пе-риода в армянской печати довольно регулярно стали появляться публи-кации, в которых Московский договор 1921 г. характеризовался как акт

33 Эта территория ассоциируется с основными местами проживания армян в Османской империи – современные вилайеты Турции: Эрзерум, Ван, Агры, Хаккьяри, Муш, Битлис, Сиирт, Диярбакыр, Эрзинджан, Бингёль, Малатью, Сивас, Амасью, Токат и частично Гиресун, см.: (Ихсаноглу, 2006, с.87). 34 См.: (Декларация о Независимости Армении, 23 августа 1990 года. На сайте: http://www.parliament.am/hdoc/Laws/ru/9t9w4k.html).35 См.: (Конституция Республики Армения от 5 июня 1995 года. На сайте: http://constitution.garant.ru/DOC_3864869.htm).

83


предательства со стороны большевиков, позволивший незаконно лишить Армению значительной части ее территории» (Киреев, 2001, с.365).

Своего рода практическим доказательством того, что территориаль-ные вопросы в Армении, мягко говоря, не решены и по этому поводу может формироваться определенная политическая активность, стало инициирование армяно-азербайджанской войны из-за Нагорного Кара-баха с использованием всех необходимых для успеха этого предприя-тия средств, включая военно-политический альянс с РФ и деятельность армянской диаспоры в странах Запада.

С российско-грузинской войной 2008 г. обнаружились определенные подвижки в турецко-армянских отношениях, однако, как оказалось, об их нормализации говорить было еще рано. Процесс соответствующих контактов, формально начавшийся с приглашения президента Армении С. Саргсяна президенту Турции А. Гюлю посетить Ереван для просмотра футбольного матча между сборными командами двух стран в сентябре 2008 г., и завершившийся подписанием в октябре 2009 г. в Цюрихе мини-страми иностранных дел Турции и Армении протоколов, предусматри-вающих восстановление дипломатических отношений и открытие гра-ницы, фактически был следствием скорее геополитической игры между Россией, Западом и Турцией, развернувшейся в Центральной Евразии после российско-грузинской войны, чем собственно турецко-армянского сближения. Вероятно, именно с этим связано то, что с утиханием между-народных трений вокруг отмеченной кавказской войны и относительной стабилизацией регионального баланса сил значительно деактивировался и процесс армяно-турецкой нормализации, если не сказать более. Выше-упомянутые Цюрихские протоколы так и остались нереализованными.

Курдская проблема

Очередной жизненно важный для безопасности Турции вопрос свя-зан с деятельностью курдских сепаратистских организаций, основной целью которых, как известно, является создание независимого курд-ского государства на исторической территории основного расселения курдов в Турции, Сирии, Ираке и Иране. Значительная часть этни-ческих курдов проживает в Турции, в ее восточной, примыкающей к Центральному Кавказу части (Юго-Западный Кавказ). Там же находит-ся основное пространственное звено так называемого исторического Курдистана. Временами турецкие власти вынуждены были привлекать регулярную армию для подавления террористической деятельности

84


курдских сепаратистских организаций, объединенных в конце 1970-х гг. в «Рабочую партию Курдистана» (РПК), ответственную за жизни более 30 тысяч человек (Cohen and Irwin, 2006).

Итак, как и в случае с Арменией, курдская проблема также связана с ключевыми интересами безопасности Турции, ибо речь идет об угрозе физической основе государства, исходящей из интенциональной актив-ности внешних и внутренних акторов. Элементы внешнего стимулиро-вания здесь довольно очевидны и, более того, имеют место не менее наглядная практика конфликтных отношений между этническими кур-дами и турками36 и внешняя поддержка курдского сепаратизма в Тур-ции; последнее заслуживает особого внимания.

История войн между Российской и Османской империями содер-жит в себе немало примеров использования первой курдского населе-ния для внутреннего ослабления последней. В особенности, это прояв-лялось в периоды слабости Османской империи в XIX веке.37 Ситуация мало изменилась с появлением Турецкой Республики и СССР. Логика холодной войны, в которой Турция выступала единым фронтом с За-падом, диктовала необходимость для Кремля подрыва «южного флан-га» НАТО, в том числе и через поддержку курдского сепаратизма. С 1970-х гг. СССР наиболее активно разыгрывает «курдскую карту» для реализации отмеченной цели.

Окончание холодной войны не привело к ощутимому ослаблению внешней мотивации в использовании «курдской карты» против Тур-ции. Наряду с РФ,38 этот фактор с различной степенью интенсивности использовался в региональной политике Сирии и, что особенно важно с точки зрения геополитического соперничества на Кавказе, Ирана.39

36 Попытки создания независимого курдского государства делались с середины ХIX века, еще в бытие Османской империи, которые сопровождались вооруженными столкновениями и многочисленными жертвами (курдские восстания 1842–47, 1854–55, 1880, 1909–14, 1919 гг. и др.).37 В частности, ставка русских на поддержку курдов имела место в ходе русско-турецкой войны 1828–29 гг., см.: (Baddeley, 1908, p.200-201). 38 В постсоветской России поддержка курдских организаций увязывалась с турецкой политикой в отношении Северного Кавказа и, в частности, с поддержкой чеченского сепаратизма. См.: (Uslu, 2003, p.166). 39 Неофициальная поддержка со стороны Сирии и Ирана курдского сепаратизма в Турции вполне определенно воспринималась официальной Анкарой в качестве серьезной угрозы безопасности и приводила к достаточно жесткой ее реакции. В частности, в октябре 1998 году Турция пригрозила Сирии вводом войск за предоставление убежища лидеру РПК А. Оджалану и нескольким тысячам бойцов движения, в июле же 1999 года ВВС Турции нанесли бомбовые удары по некоторым районам на границе с Ираном и Ираком, зоне расположения военных лагерей РПК. Например, см.: (Olson, 2000, p.878-879; Lesser, 2000, р.185; Winrow, 2000, p.23; Martin, 2000, р.84-85).

85


Хотя с 1999 г., с арестом турецкими спецслужбами лидера РПК А. Од-жалана активность движения спала, начало военной операции США и союзников в Ираке изменило ситуацию не в пользу Турции. Режим С. Хусейна подавлял в том числе и деятельность курдских организаций на территории Ирака, и в этом отношении был фактическим союзником официальной Анкары (Zhigalina, 2003, p.19). Со свержением же этого ре-жима курды начали контролировать северную часть Ирака, создав там тем самым «иракский плацдарм» акциям курдских сепаратистов против Турции. «Образование де-факто курдского государства под протекцией Запада в северном Ираке дало новый стимул курдскому национализму и привело к созданию логистической базы для атак Рабочей Партии Кур-дистана на турецкую территорию …» (Larrabee, 2007).

Весьма интересным пунктом, дополняющим паутину взаимозави-симости безопасности Турции с Центральным Кавказом, является ее «курдская связь» с Арменией. Основываясь на конфликтности, домини-рующей в турецко-армянских отношениях, можно было бы предполо-жить, что Армения также активно использует «курдскую карту» против Турции, и курдское сепаратистское движение является естественным союзником официальному Еревану. Возможно, это бы так и было, если бы не историческая и географическая специфика, на которой строятся армяно-курдские отношения. На протяжении своей постсоветской не-зависимости армянская сторона проявляла достаточную осторожность в этом вопросе, и это становиться вполне понятным, если обратиться к вышеотмеченной специфике.

Во-первых, территория, называемая армянской стороной «Западной Арменией» – это, в основном, то, что обозначается курдскими сепара-тистами как «турецкий Курдистан». То есть армяне и курды рассматри-вают в качестве своей исторической территории примерно одно и то же пространство. Кроме того, курды являются вторым по численности этносом Армении. Пожалуй, единственным различием между турецки-ми и армянскими курдами является религия: первые – мусульмане-сун-ниты, вторые – йезиды. Иными словами, этнически «Курдистан» не ограничивается только четырьмя перечисленными ближневосточными странами, но также может быть «продлен» и на территорию Армении. Следовательно, перспектива создания курдского государства является угрозой и для официального Еревана.

Во-вторых, собственно история взаимоотношений курдов и армян Османской империи характеризовалась доминированием элементов враждебности, в частности, по вопросам владения землей, на которой

86


оба эти этноса проживали. Практика взаимных погромов и кровопро-литных вооруженных столкновений между ними наиболее связана с периодами слабости центральной власти в османском государстве, в частности, в ходе и после русско-турецких войн второй половины ХIХ века (Ихсаноглу, 2006, с.88) вплоть до событий, преподносимых армян-ской стороной как «геноцид армян».

С созданием курдского государства на турецкой территории армян-ская сторона не просто вынуждена будет окончательно смириться с не-возможностью территориального расширения за счет Турции, но и, по всей видимости, обретет нового соседа, обладающего вполне конкрет-ными претензиями на земли в пределах собственно самой Армении. И, следовательно, «курдский сегмент» турецко-армянской взаимозависи-мости в сфере ключевых интересов безопасности при обострении дан-ного вопроса может оказаться вполне функциональным и, более того, это один из немногих моментов, который стимулирует именно коопера-тивность в армяно-турецких отношениях.

Выход в тюркский мир: идеологические и энергетические аспекты

Другой важный компонент взаимозависимости безопасности Тур-ции с Центральным Кавказом связан с секюритизацией социо-цен-ностного и экономического значения стабильного и неподконтрольно-го третьим державам выхода к тюркским государствам постсоветского пространства. Идея лидерства в тюркском мире имеет глубокие исто-рические корни, и после холодной войны особо артикулировалась в турецком обществе (Burnashev, 2002, p.132), что на сегодня остается в числе важных компонентов связи ее безопасности не только с цен-трально-кавказским, но и с центрально-азиатским регионом.

Конец 80-х – начало 90-х гг. ХХ века характеризовался рядом весь-ма значимых для Турции изменений как во внешнеполитической среде, так во внутреннем положении. Спад напряженности между Западом и СССР и последующий скорый распад последнего значительно ослабил восприятие геополитической важности Турции для западных стран. Тем самым необходимость в поддержании и укреплении «южного фланга» НАТО, в том числе и через его интеграцию в единую политическую

87


систему европейских демократий, стала исчезать. «Внезапно, совет-ская угроза пошла на убыль и будущее альянса НАТО и роли Турции в его рамках стали неясными. Это чувство небезопасности (в Турции – Дж. Э.) комбинировалось решением Европейского сообщества дать ре-шительный отказ заявке Турции на членство в 1989 г.» (Ruseckas, 2000, p.219). Это подвигло Турцию к необходимости переосмысления кон-цепции своей безопасности, да и в целом стратегии развития государ-ства в условиях нового мира. Отмеченное характеризовало начальный этап этого долгосрочного процесса, продолжающегося по сей день.

Основанное на принципах кемализма развитие Турции фактически впервые серьезно было поставлено под сомнение именно под действи-ем новых международных обстоятельств мира после холодной войны. Заложенные Ататюрком принципы были нацелены на преобразование Турции в европейскую страну, основанную на западных ценностях, а не на державных идеях лидера тюркского и исламского мира как это было в бытие империи. Решение Европейского сообщества отказать Турции в членстве в 1989 г. оказалось наиболее болезненным испы-танием для кемалистской концепции развития страны, и сложившаяся после этого ситуация усилила позиции сторонников ее самостоятель-ного державного статуса и поведения с артикуляцией вопросов лидер-ства в тюркском и исламском мире.

Активность и подходы турецкой политической элиты того време-ни, в частности, президента Т. Озала, свидетельствовали, по меньшей мере, о зачатках пересмотра кемалисткого подхода к евразийскому ста-тусу страны. И, в первую очередь, это коснулось взаимоотношений Турции с тюркскими ННГ и РФ.

Как было отмечено, основатель Турецкой Республики Мустафа Ке-маль главным признавал развитие отношений с Западом и конечную политическую, экономическую и культуро-ценностную интеграцию Турции в Европу, не выделяя особой исторической роли страны в Ев-разии, сторонясь прежних пантюркистских идей в отношении народов Кавказа и Центральной Азии и считая важным поддержание нормаль-ных отношений с СССР (Ruseckas, 2000, p.220). При Озале хотя и офи-циально не ставилось под сомнение стремление Турции в Европу, но однозначно делались попытки пересмотра своих прежних позиций в отношении постсоветского пространства. «После распада Советского Союза, Кавказ и Центральная Азия превратились в фокальную точ-

88


ку дипломатической активности Турции, пик которой приходится на начало 1990-х. Турция пыталась использовать сильные культурные и лингвистические связи с новыми республиками. Возросший интерес турецкого государства в регионе символизировался созданием «Турец-кого агентства по сотрудничеству и развитию» (TIKA) и организацией ежегодных саммитов глав государств Турции и тюркских республик, самый первый из которых был проведен в Анкаре в октябре 1992 г.» (Onis, 2001, p.67). В политической элите стали даже заявлять о неко-ем «ближнем зарубежье» Турции, относя это к тюркским государствам бывшего СССР (Ruseckas, 2000, p.220).

После Озала турецкая активность на юге постсоветского про-странства стала уменьшаться; последующие власти, развивая связи с тюркским миром, старались не забывать об интересах и аналогичных традициях влияния здесь усиливающейся России. Кроме этого, сказали свое слово география и экономика; отсутствие непосредственной сухо-путной связи с Центральной Азией ограничивало возможности проек-ции турецкого влияние в странах региона (Uslu, 2003, p.182; Sokolsky and Charlick-Paley, 1999, р.42). Ее экономика, показывавшая высокие темпы роста при Озале, при последующих властях пережила ряд се-рьезных кризисов.

Тем не менее, вовлеченность интересов безопасности Турции в Центральной Азии и обеспечивающим доступ к ней Центральном Кав-казе сохраняется. И есть достаточно оснований полагать, что секью-ритизация центрально-азиатского региона и необходимости поддержа-ния кавказского «геополитического моста» к нему может существенно усилиться. Это, в определенной мере, остается зависимым от решения вопроса относительно принятия Турции в ЕС, которого, по всей види-мости, скоро ожидать не придется.

Чем более очевидным будет отрицательная перспектива членства в объединенной Европе, тем более состоятельным будет усиление в ту-рецком обществе тенденций возврата к тюркско-исламской социаль-но-ценностной базе со всеми связанными с этим державными традици-ями и принципами геополитики. Весьма уместной в этом отношении является мысль, высказанная Бжезинским еще в 1990-х; согласно ей, «если Турция будет чувствовать себя европейским изгоем, она будет становиться более исламской и менее склонной к сотрудничеству с За-падом в интегрировании Центральной Азии в мировое сообщество» (Brzezinski, 1997, р.57).

89


Убеждают в реальности этой перспективы политические процессы, происходящие в турецком обществе с середины 1990-х, например, зна-чительное усиление ислама в политической жизни государства. В 1996 г. коалиционное правительство Турции возглавил лидер происламской партии «Благоденствия» Н. Эрбакан; только очередное вмешательство турецких военных заставило подать его в отставку. На парламентских выборах 2002 г. победу одерживают умеренные исламисты – «Партия справедливости и развития». Она же побеждает на трех последующих парламентских выборах (2007, 2011 и 2015 гг.). В ходе последних пре-зидентских выборов (в августе 2014 г.), победу одержал также предста-витель этой партии Р. Эрдоган.

Весьма показательным представляется и то, что отмеченная в ту-рецком обществе тенденция в сторону ислама сопровождается соответ-ствующими изменениями в политическом поведении Турции, которое в наиболее общем плане можно характеризовать как выход из геополи-тической орбиты Запада и ставку на формирование самостоятельной геополитической стратегии. В этом отношении наиболее запомнивши-мися из последних примеров были активность официальной Анкары в период и после российско-грузинской войны 2008 г., в частности, позиция по поводу допуска американских военных кораблей в Черное море,40 инициатива по созданию «Платформы стабильности и сотруд-ничества на Кавказе»41 и все более жесткая критика политики Израиля в отношении Палестины.42

Тенденция к статусу самостоятельного геополитического субъекта подтверждается и изменениями в стратегии развития ВПК Турции. В 2000-х Анкара фактически взяла курс на обеспечение оборонной са-

40 Ссылаясь на конвенцию Монтре от 1936 года, Турция фактически ограничила доступ кораблей ВМФ США в Черное море, которые должны были оказать давление на Кремль в ходе российско-грузинской войны 2008 года. 41 Одним из главных идей данной инициативы было признание необходимости решать региональные проблемы самими странами региона (Азербайджан, Армения, Грузия, Россия и Турция). 42 Одним из наиболее запомнившихся инцидентов, усилившим напряженность в турецко-израильских отношениях был перехват израильскими ВМС в июне 2010 года шести судов так называемой «Флотилии свободы», которые вышли на прорыв блока-ды сектора Газа, в результате чего, погибло около 20 человек, среди которых граждане Турции. Реакция официальной Анкары включала обвинения в адрес Тель-Авива в его препятствовании ближневосточному урегулированию, отзыв посла, инициирование обсуждения данного вопроса в Совете Безопасности ООН, отмену запланированных совместных военных учений.

90


модостаточности. В 2007 г. был принят «Стратегический план Депар-тамента оборонной промышленности на 2007–2011 гг.»; ключевыми приоритетами были обозначены модернизация армии и развитие во-енной промышленности. В соответствие с этим планом, к 2010 г. око-ло 50% вооружений для турецкой армии должны были производиться местной промышленностью (Ovsepian, 2013, р.43). К 2011 г. примерно 54% потребностей армии в вооружениях было обеспечено ВПК Турции (Ovsepian, 2013, р.44), тогда как еще в начале 1990-х эти потребности обеспечивались в основном за счет импорта.

Интересен еще один пункт взаимозависимости безопасности Тур-ции с Центральным Кавказом и Центральной Азией. Экономика стра-ны зависима от внешних энергоисточников. Так, примерно 90% потре-бляемой Турцией сырой нефти импортируется (2013 г.), и по данным Международного энергетического агентства в ближайшее десятилетия ее импорт удвоится.43 С начала 2000-х резко возросло и потребление природного газа в стране, который также почти полностью формирует-ся за счет импорта (рис. 3).

Необходимость обеспечения энергетической безопасности стиму-лирует все более активную турецкую вовлеченность в два эти региона бывшего СССР, что уже вылилось в участии официальной Анкары в осуществлении в конце 1990-х – начале 2000-х гг. проектов нефте-и газопроводов, проходящих по территории Грузии и Азербайджана к ка-спийским энергорезервам последнего: нефтепровод «Баку – Тбилиси – Джейхан» (БТД) и газопровод «Баку – Тбилиси – Эрзерум» (БТЭ).

Разумеется, с точки зрения дальнейшей перспективы речь не огра-ничивалась доступом к азербайджанской нефти и газу. В основе заин-тересованности Турции в Кавказе в постсоветский период, по мнению Булента Араса, стояло стремление обеспечить гарантированный выход к жизненно важным энергетическим ресурсам, доходы от транзита энергоресурсов и новые рынки для турецких товаров, в особенности в Азербайджане, Туркменистане и Казахстане (Aras, 2000, p.39).

43 См.: (U.S. Energy Information Administration. Turkey. 17 April 2014. Available at: http://www.eia.gov/countries/cab.cfm?fips=tu).

91


Важность реализации неподконтрольного другим евразийским си-ловым центрам кавказско-каспийского энергетического моста повыша-ется в свете перспективы усиления в Турции державных тенденций. Не секрет, что геополитическая субъектность и способность устойчивой проекции своего влияния во внешних пространствах для державы за-висит, в том числе, и от степени ее энергетической безопасности. Ибо в противном случае представляется крайне сложным достижение необ-ходимой для державы автономности геополитической активности.

Как было отмечено, Турция на сегодня далеко не самодостаточна в плане энергетики. Более того, она в ощутимой мере зависима от своих исторических конкурентов – РФ и ИРИ – в обеспечении своей экономи-ки необходимыми энергоносителями,44 что, естественно, увеличивает

44 Россия обеспечивает 57% турецкого импорта газа и 3% нефти, а Иран – 20 и 26 процентов, соответственно (2013 г.). См.: (U.S. Energy Information Administration. Tur-key. July 7, 2015. Available at: http://www.eia.gov/beta/international/analysis.cfm?iso=TUR).

Рисунок 3. Источники поставок природного газа в Турцию (2013 г.)

92


ее сравнительную уязвимость и ограничивает ее возможности в геопо-литической конкуренции с ними.

Единственный в таких условиях путь для Турции связан с дости-жением альтернативных неподконтрольных РФ и ИРИ энергоисточни-ков, одним из которых является Каспий. Перспективно при сохранении «трансрегионального моста» Грузия — Азербайджан энергоносители Казахстана и Туркменистана могут снизить указанную энергетическую уязвимость Турции.45

Очевидно, отмеченный интерес Турции предполагает если не еди-ное, то хотя бы тесно взаимосвязанное понимание Центрального Кав-каза и Центральной Азии, ибо без коммуникационных возможностей первого не представляется реальным говорить о реализуемости целей официальной Анкары во втором. И учитывая текущую конфликтность ее отношений с Арменией, а также относительно сильное влияние здесь Кремля, кооперация с Грузией и Азербайджаном могла бы стать основой для создания такого «кавказско-каспийского моста» в Цен-тральную Азию.

Кавказская диаспора

Усиление секьюритизации кавказских проблем в Турции может быть стимулировано и деятельностью некоторых внутренних социаль-ных групп, в первую очередь, этнических диаспор кавказских народов – черкесов, абхазов, чеченцев, лазов, азербайджанцев, грузин и др. Учи-тывая их сохраняющиеся связи с исторической родиной и понимание практики, которая стала причиной переселения кавказцев в Турцию, их активность и влияние на поведение официальной Анкары сбрасывать со счетов не следует.

Как отмечает Джордж Хьюит, «существование в основном в Турции большой С(З) (Северо-западной – Дж. Э.) кавказской диаспоры важ-ный, но в большинстве случаев игнорируемый фактор в оценке регио-нальных отношений» (Hewitt, 1999, p.466).

Как известно, активная трансрегиональная миграция северокавказ-ских народов была связана с «кавказскими войнами» российской импе-

45 Из государств Центральной Азии и Кавказа наиболее активными энергопоставщиками Турции являются Азербайджан – 10% турецкого газового импорта и Казахстан – 7% импорта нефти (2013). См.: (U.S. Energy Information Administration. Turkey. July 7, 2015. Available at: http://www.eia.gov/beta/international/analysis.cfm?iso=TUR).

93


рии в ХIХ веке. Попытки силового поглощения региона сопровождались применением переселенческой политики, т.е. выселением мусульман и расселением христианского населения. Характерно, что аналогичные подходы использовались и в бытность СССР. Наиболее запомнившийся пример использования практики насильственного переселения в полити-ческих целях – депортация в 1943–1944 гг. чеченцев, ингушей, карачаев-цев, балкар и турок-месхетинцев в Казахстан и Сибирь, обвиненных «в сотрудничестве с фашизмом» (Lieven, 1998, p.316).

После холодной войны турецкие граждане кавказского происхожде-ния, насчитывающие, по некоторым данным, как минимум 7 млн чело-век (Winrow, 2000, p.32), продолжали наблюдать примеры насилия на их исторической родине. Вооруженные конфликты на постсоветском Кавказе также привели к миграции населения, в том числе и в Турцию. Разумеется, речь, прежде всего, идет о двух русско-чеченских войнах, приведших, пожалуй, к наиболее масштабной гуманитарной катастро-фе за всю постсоветскую историю Северного Кавказа.

Именно в этот период обострения этнополитической конфликтно-сти на Кавказе (Абхазия, Чечня) активизируется деятельность кавказ-ских организаций в Турции, таких как «Комитет солидарности с кав-казской Абхазией» (Kafkas Abhazya Dayanışma Komitesi) и «Федерация Кавказских Ассоциаций» (Kafkas Dernekleri Federasyonu). В 1992 г. представители черкесской диаспоры организовали в парламенте Тур-ции обсуждения событий в Абхазии, а в 1993-1996 гг. они лоббировали идею признания независимости Абхазии (Gafarli, 2014, р.178).

Нерешенные и периодически обостряющиеся конфликты в регионе дополняют элементами враждебности и без того богатую этим истори-ческую память кавказских народов, проживающих ныне как в РФ, так и в Турции и других странах Ближнего Востока.


95

ГЛАВА 3

ИРАН

География, история и этноконфесиональные связи формируют до-статочно прочную основу вовлеченности Ирана в Центральную Евра-зию. Особое значение для безопасности иранского государства регион приобрел с распадом СССР. Геополитическая демонополизация этого пространства, с одной стороны, избавила ИРИ от непосредственного сухопутного контакта со значительно более могущественной держа-вой, сформировав своего рода буферную зону с севера, однако с дру-гой – стала источником целого ряда новых угроз для ее безопасности. Регион, некогда контролируемый одной державой, начал превращать-ся в арену жесткой конкуренции многих, среди которых оказались как исторические соперники Ирана (Россия, Турция), так и державы – про-тивники текущего иранского режима (США и их союзники в Европе). Кроме того, приобрела функциональный характер взаимозависимость безопасности ИРИ с образовавшимися на этом пространстве независи-мыми государствами.

В этих условиях ИРИ вынуждена была значительно активизировать свою политику как в отношении появившихся у ее северных границ ННГ, так и тех сил, которые вступили в геополитическую конкуренцию в освободившейся от советского господства Центральной Евразии.

Геополитический контакт и региональные приоритеты

Сухопутная связь Ирана с постсоветским пространством ограни-чивается его границей с двумя из трех центрально-евразийских реги-онов – центрально-кавказским и центрально-азиатским; в условиях отсутствия необходимых возможностей проекции своего влияния это существенно сужает его геополитическую роль в масштабе всего про-странства.

Если основываться на примате географии, то связь безопасно-сти ИРИ с Центральным Кавказом в сравнении с Центральной Азией должна носить более активный и функциональный в плане региональ-

96


ных отношений характер. Здесь она обладает непосредственной сухо-путной связью с двумя из трех государств – Азербайджаном (611 км) и Арменией (35 км), хотя и общая протяженность ее контакта по суше в Центральной Азии, а точнее с Туркменистаном (992 км), больше. Если же учитывать и Афганистан (936 км), то суммарная протяженность иранской географической связи на центрально-азиатском направлении будет более чем в 3 раза превышать длину его границы на централь-но-кавказском.

Ответ на вопрос, почему центрально-кавказское направление более значимо в плане политики безопасности ИРИ, связан с той же геогра-фией, точнее, с особенностями ее связи с политической структурой, но уже на надрегиональном уровне.

Пространственные масштабы Центрального Кавказа значительно меньше, чем Центральной Азии, при этом в первом Иран обладает су-хопутной связью с двумя из трех, а во втором – с одним из пяти госу-дарств. В первом случае малые пространственные параметры вкупе с границей по суше с большинством государств означают не только бóль-шие возможности устойчивой региональной проекции влияния ИРИ, но и аналогичные возможности для других держав и, следовательно, меньшую функциональность региона как буфера от активности своих конкурентов.

На центрально-азиатском направлении окружение Ирана составле-но значительно менее сильными акторами с преимущественно неак-тивным геополитическим поведением, тогда как на кавказском он непосредственно граничит с одним из своих исторических конкурен-тов – Турцией, обладая сталкивающимися интересами с ней по ряду центрально-кавказских проблем. Хотя география не может служить всеобъемлющем объяснением, однако отмеченные особенности были вполне действенными в стимулировании различий иранского поведе-ния в двух этих регионах в постсоветский период.

Граница по Каспийскому морю связывает Иран с Азербайджаном, Казахстаном, Туркменистаном и Россией. Каспий с набором его не-решенных военно-политических и экономических проблем остается очередным весьма функциональным компонентом взаимозависимости безопасности ИРИ с Центральным Кавказом и Центральной Азией. Неоднократные попытки пяти прикаспийских стран в постсоветский период прийти к принятию режима безопасности на Каспии, в частно-сти, через решение его международно-правового статуса, не принесли особых результатов.

97


Макроусловия до и после распада СССР

Взаимозависимость национальной безопасности ИРИ с государ-ствами Центрального Кавказа и Центральной Азии помимо непосред-ственного географического контакта стимулируется и богатой исто-рией доминирования здесь имперских систем Ирана, проявлявшейся временами в форме включенности значительных пространств первых в состав последних. Глубокими историческими корнями обладают и традиции соперничества Ирана с другими державами относительно удержания под своей властью этих регионов. Если доисламский пери-од в их жизни характеризовался как его военно-политической, так и культурной гегемонией (Maleki, 2001, p.90), то в последующие пери-оды ему приходилось конкурировать с другими державами, наиболее важными из которых были Османская и Российская империи. Как от-мечает Корнелл, «представляется определенным то, что треугольник между Россией, Турцией и Ираном существует уже более 250 лет в раз-личных формах, которые эти страны принимали, начиная от империй в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях и до республик на пороге двадцать первого» (Cornell, 2001, p.24).46

Несмотря на насыщенную историю связей Ирана с Центральным Кавказом и Центральной Азией, новое геополитическое устройство после холодной войны предполагало относительно менее выгодные ус-ловия для усиления его позиций здесь. Более того, уязвимость безопас-ности ИРИ с отмеченных региональных направлений в условиях фор-мирования нового миропорядка скорее увеличилась, чем уменьшилась.

Во-первых, за период существования СССР между ним и ИРИ был сформирован определенный в целом устраивающий обе стороны ре-жим безопасности. СССР контролировал ситуацию в приграничных с Ираном республиках, сдерживая при этом основанные на этнотеррито-риальных факторах вызовы его северным границам. Была достигнута и определенная договорно-правовая база, регулирующая двусторонние отношения на Каспии – договоры от 1921 (РСФСР – Персия) и 1940 гг. (СССР – Иран), предотвращающие возможность проникновения тре-тьих держав (Mamedov, 2007, р.80; Kondaurova, 2008, р.76; Тер-Ога-нов, 2008). Новые же реалии привели к коллапсу всего этого режима, а, вместе с тем, и к актуализации уязвимости и угроз северным границам ИРИ как с суши, так и с моря. 46 Отмечая это, Корнелл имел ввиду Кавказ, но думаем, что не ошибемся, применив это и к Центральной Азии.

98


Разумеется, крах СССР теоретически означал значительное умень-шение опасности, связанной с военной агрессией со стороны крупного северного соседа и новые возможности для укрепления своих пози-ций в освободившихся регионах, в том числе и с целью создания здесь соответствующей буферной зоны. Однако в практической плоскости минусы, связанные с неопределенностью постсоветского режима без-опасности в регионах, политической нестабильностью, вооруженны-ми конфликтами в региональных ННГ и между ними, помноженные на неспособность официального Тегерана воспользоваться удобным мо-ментом для формирования стабильного буфера на севере, перевесили плюсы новой геополитической ситуации.

Пересмотру подвергся и международно-правовой режим на Каспии. Вместо одного актора теперь Тегерану приходится решать вопросы, в том числе военной безопасности в акватории водоема уже с четырьмя государствами, обладающими отличающимися подходами к проблеме и разнонаправленными внешнеполитическими ориентациями, а также наблюдать за тем, как происходят его постепенная милитаризация и проникновение сюда компонентов влияния третьих держав.

Во-вторых, в бытие СССР именно он считался на Западе главным идеологическим врагом и альтернативой либерально-демократическо-му миру. Политизация и секьюритизация образа врага в лице Совет-ского Союза отвлекала внимание Запада от других не менее жестких и идеологизированных режимов. Кроме того, создавались весьма благо-приятные условия для расширения возможностей политического ма-невра этих режимов и игры на противоречиях двух «суперидеологий». В частности, с помощью тезиса о глобальном идеологическом проти-востоянии на Западе принято было объяснять причины войн, военных переворотов, революций и других социальных катаклизмов в «перифе-рийных» странах мира.

С исчезновением СССР усилившиеся либеральные подходы к без-опасности стимулировали переориентацию Запада на другие «непра-вильные режимы», одним из которых оказался иранский. Внешняя за-интересованность в смене исламистского режима в Иране усиливалась геополитическими и энергетическими дивидендами, вытекающими из контроля над этой страной. Обострению его отношений с США и их союзниками по НАТО способствовал и ряд событий – нападение Ирака на Кувейт в 1991 г., приход к власти в Афганистане движения «Талибан» в 1996 г. и, наконец, террористические атаки на американ-

99


ские города в сентябре 2001 г., что привело к расширению военного присутствия государств Североатлантического альянса в Евразии и ис-пользованию их вооруженных сил для свержения существующих здесь радикальных политических режимов.47 Помимо этого, серьезнейшим раздражителем для США и их союзников является ядерная программа Ирана, развитие которой послужило поводом для инициирования ими режима санкций в отношении ИРИ.

Отмеченные неблагоприятные макроусловия, с которыми столкнулся Иран в постбиполярном мире, дополнялись и его достаточно ограничен-ными материальными, политическими и идеологическими возможно-стями для активной и, конечно, результативной геополитической линии поведения в освободившихся регионах юга бывшего СССР. Несмотря на наличие крупнейших нефтегазовых запасов, состояние экономики Ирана сильно ограничивало возможности использования связанных с этим рычагов для устойчивой проекции влияния в рамках своего по-литического окружения. Экономические проблемы его силовой про-екции, помимо внутренних особенностей иранского хозяйства, были связаны и с вышеупомянутыми международными санкциями (Oliker, 2003, р.209).

Военно-политический потенциал ИРИ также оставляет желать луч-шего; технический и технологический компоненты ее вооруженных сил формировались преимущественно за счет импорта. При этом ста-бильность поставок вооружений, да и в целом внешней военно-полити-ческой поддержки Ирана была сомнительной в связи с его достаточной изолированностью. Иран перешел в постбиполярный мир, имея массу проблем с окружающими его государствами и не имея ни одного силь-ного союзника, способного поддержать его в случае неблагоприятных последствий активной геополитической игры.

Военно-политические возможности его основных, исторических конкурентов в борьбе за влияние в Центральной Евразии – России и Турции – положительно отличались от иранских. Скажем, РФ могла опираться на свой огромный ВПК и военный потенциал, оставшийся со времен СССР, Турция – на поддержку своих союзников по НАТО, а Иран – только на себя. Это, конечно, не могло не сковывать и не делать исключительно осторожным его поведение относительно деликатных геополитических проблем, в особенности тех, в которых имелась заин-тересованность его вышеупомянутых застарелых противников.47 В 2002 Иран был причислен администраций Дж. Буша младшего к государствам так называемой «оси зла».

100


В плане возможности использования своей культурно-идеологиче-ской привлекательности или, выражаясь словами Джозефа Ная, «мяг-кой силы», Иран также не мог рассчитывать на многое. Во-первых, этнически Центральный Кавказ и Центральная Азия более связаны с тюркским наследием, а значит с Турцией, но никак не с Ираном. То есть, если теоретически рассуждать о применимости Ираном этниче-ских параметров для формирования его «мягкой силы» в отношении к странам рассматриваемых регионов, то единственной зацепкой может быть этнолингвистически близкий к нему Таджикистан.48

Эффективность ставки на общность конфессиональной идентич-ности ограничивалась отличностью в доминирующих толках ислама, которых придерживаются в Иране с одной стороны, и в большинстве мусульманских стран этих регионов – с другой. Только в Азербайджа-не большинство населения – мусульмане–шииты, в остальных, даже этнически близком к ИРИ Таджикистане, доминирует суннизм. Хотя и следует отметить, что попытки распространения здесь своей версии исламского фундаментализма в самом начале нового евразийского по-рядка иранской стороной делались (Oliker, 2003, р.209; Sokolsky and Charlick-Paley, 1999, p.44; Sazhin, 2004, р.89-90).

Владимир Месамед характеризует роль религиозного фактора в по-стсоветской активности Ирана в Центральной Азии следующим обра-зом: «Определенные надежды Иран возлагал и на конфессиональное единство. Однако не во всех государствах Центральной Азии этот фак-тор «работает». Во-первых, нельзя говорить об абсолютном единстве, так как большинство мусульман региона относиться к суннитской вет-ви ислама. С другой стороны, в большинстве его государств нет по-чвы для глубокого восприятия исламского фактора. Например, в Ка-захстане, Кыргызстане и Туркменистане ислам возрождается не столь интенсивно, как в Узбекистане и Таджикистане. В этих трех странах намного меньше новых религиозных учебных заведений, ниже тира-жи и количество изданий специальной литературы, меньше культовых учреждений, не так культивируется паломничество к святым местам и т.д.» (Mesamed, 2002, р.29).

48 На Кавказе также проживают некоторые народы с иранскими этническими корнями – Осетины, Талышы, Таты. Но, они относительно незначительны и политически несамостоятельны. Даже после признания Южной Осетии со стороны РФ, говорить о де-факто независимости этого сепаратистского объединения не приходиться.

101


Кроме этого, осознание контрпродуктивности ставки на революци-онный ислам в иранской политике в отношении юга СНГ, по мнению Уильяма Джонстона, стимулировалось двумя фактами из недавней истории ИРИ – провалом предшествующих попыток экспортировать исламскую революцию в страны Персидского залива и советским на-следием; речь идет об особом характере развития ислама в мусульман-ских республиках бывшего СССР (Johnston, 2007, р.109).

Кроме этого, социально-политическая и экономическая модели иранского государства не могли служить ориентиром национального самоопределения и государственного строительства у только что ос-вободившихся от имперской системы СССР республик. Последние стремились к вовлечению в мировую систему в качестве светских, де-мократических государств с развитыми механизмами рыночной эконо-мики, тогда как режим, существующий в Иране по большинству пара-метров, мягко говоря, отличался от тех «международных стандартов», которых хотели достигнуть в странах бывшего СССР.

Тем не менее, концентрированность ключевых интересов безопасно-сти ИРИ на Центральном Кавказе и в Центральной Азии не могла не приводить к соответствующим поведенческим манифестациям. Хотя, конечно, отмеченные неблагоприятные макрофакторы также накладыва-ли отпечаток на форму и интенсивность его регионального поведения.

Сквозь призму интересов безопасности

Понимая невозможность в краткосрочной перспективе переориен-тировать региональные государства на свою сферу влияния, а также учитывая существование неблагоприятных внешних условий, спо-собных генерировать угрозы его безопасности «с запада», активность Ирана по ключевым направлениям безопасности была сфокусирована на развитие отношений с правопреемницей бывшей метрополии цен-трально-кавказских и центрально-азиатских республик, а потом уже с ними самими. Иран остается жизненно заинтересованным в формиро-вании широкого формата сотрудничества с РФ, включающего тесное военно-политическое взаимодействие с целью противодействия США и их союзникам по НАТО. И такая мотивация доминирует в определе-нии повестки дня иранской внешней политики в отношении в целом к постсоветскому пространству.

102


Ключевым интересом безопасности Ирана на Центральном Кавка-зе и в Центральной Азии, так же как и, собственно, в масштабе всей Центральной Евразии соответственно, было и остается предотвра-щение трансформации данного пространства в военно-политический плацдарм США и союзников (включая Турцию), способный быть ис-пользованным против него, будь то в форме вооруженного нападения, сдерживания, либо же других акций по ослаблению его внутриполити-ческой системы.

Достижение этого интереса для ИРИ теоретически предполагало три сценария. Во-первых, установление здесь своего доминирования, что по отмеченным выше причинам оказалось нереальным в кратко-срочной перспективе. Во-вторых, создание условий для сохранения неподконтрольности регионов какой-либо другой державе или, вы-ражаясь словами Рустама Бурнашева, «поддержание вакуума силы в регионе и недопущение сюда внешних сил» (Burnashev, 2002, p.129), что также было маловероятным, как минимум, ввиду насыщенности регионов различными дефицитными для мирового сообщества ресур-сами, прежде всего, нефтью и газом. И, наконец, в-третьих, содействие реставрации здесь доминирования бывшей метрополии.

Последнее, хотя и было своего рода «выбором из двух зол», тем не менее, этот сценарий действительно предполагал значительно «мень-шее зло» для официального Тегерана, чем то, если бы, скажем, силовой вакуум, образовавшийся здесь с распадом СССР, был заполнен Турцией или, еще хуже, Соединенными Штатами. Более того, такая геополитиче-ская уступка Москве могла бы стать залогом создания российско-иран-ского альянса со всеми связанными с этим позитивами – перевооруже-нием армии, ядерными и ракетными технологиями и др. Да и к тому же, при этом российский контроль выполнял бы те же позитивные функции, что и некогда советский – сдерживание угроз безопасности Ирана, ос-нованных на этнотерриториальных и конфессиональных факторах его контакта с этими регионами, тем более, что пунктов его уязвимости, связанных с прилегающими с севера Центральным Кавказом и Цен-тральной Азией, вполне достаточно, чтобы вызвать глубокий кризис его государства.

Уязвимость Ирана перед процессами, происходящими в сопредель-ных регионах, еще более ощутима, чем, скажем, в случае с Россией. Предпосылки этого связаны с несколько отличающейся этнической структурой этих государств. Хотя Россия, и Иран – это этнически ге-

103


терогенные государства, соотношение основного этноса с так называ-емыми меньшинствами, в том числе и проживающими компактно на Северном Кавказе (в случае с Россией) и на Юго-Восточном Кавка-зе (в случае с Ираном), заметно отличается. Во-первых, из примерно 142-миллионного населения России около 80% составляют титульный этнос – русские. И, во-вторых, более трети населения Северного и Цен-трального Кавказа составляют русские и казаки, что обеспечивает тес-ную связь России с регионом.

В сравнении с этим приблизительно 50% общего населения Ира-на составляют представители неперсидских (неиранских), преимуще-ственно тюркских этносов (азербайджанцы и туркмены), в основном компактно проживающие в северной, граничащей с Центральным Кав-казом и Центральной Азией части страны. Разумеется, этнически это население более тесно связано с граничащим с севера Азербайджаном, с северо-востока Туркменистаном и с северо-запада Турцией, чем со считающимся титульным персидским населением самого Ирана.

Такая этническая структура делает иранское государство исключи-тельно уязвимым от возможных трансграничных этнополитических воздействий и, прежде всего, исходящих от трех перечисленных госу-дарств. В этом плане можно согласиться с мнением Бренды Шаффер о том, что «этнические группы в Иране особо чувствительны к внешней манипуляции, и являются существенным объектом влияния процессов, протекающих вне его границ, так как большинство неперсидского на-селения сконцентрировано в приграничных областях и имеет связи со своими этнически родственными и примыкающими к ним государства-ми» (Shaffer, 2000, р.449).

Следовательно, если для России внешнее этнополитическое воздей-ствие в самом крайнем случае может грозить потерей районов Северно-го Кавказа с этнически нерусским населением, то для Ирана это грозит общим кризисом государственности. Существование СССР сдерживало центробежные тенденции в иранском обществе и поэтому, «предвидя рост национального сепаратизма в многонациональном Иране под влия-нием социально-политических процессов в СССР, руководство ИРИ без радости восприняло распад Советского Союза» (Sazhin, 2004, р.89).

Чуть ли не единственным фактором, объединяющим эти этнические сообщества в едином государственном организме Ирана, является то, что они являются мусульманами–шиитами. Это в определяющей сте-пени объясняет стремление ИРИ поддерживать жесткий внутренний режим исламской республики, любая угроза которому со стороны дру-

104


гих государственных идеологий воспринимается как прямая угроза го-сударственности Ирана. Эта специфика политического режима в ИРИ является дополнительным стимулятором враждебности с Турцией, Азербайджаном, а также США, заинтересованность и вовлеченность которых в регионе возрастает.

Каспий остается одним из важных пространств сосредоточения интересов безопасности ИРИ и ее соответствующей взаимозависи-мости как на центрально-азиатском (Казахстан, Туркменистан), так и центрально-кавказском направлении (Азербайджан), а также с Рос-сией. Военная уязвимость Ирана здесь связана, во-первых, с недеми-литаризированностью этого водного пространства и наличием у всех прибрежных государств военно-морских возможностей, способных поражать объекты в северной прикаспийской зоне ИРИ. Во-вторых, с возможностью дальнейшей интернационализации водоема и появле-нием здесь военных возможностей третьих стран, в особенности США, Турции и других членов НАТО.

Основные ВМС ИРИ сосредоточены в Персидском заливе; Каспий же традиционно рассматривается как второстепенный театр. И это представляется вполне понятным, ибо именно Персидский залив оста-ется зоной наиболее вероятного удара со стороны США и союзников. Тогда как на Каспии в бытие СССР функционировал двусторонний режим безопасности, основанный на советско-иранских договорах по статусу водоема.

К началу XXI века, несмотря на декларации о необходимости деми-литаризации моря, фактически начался обратный процесс. На сегодня наиболее сильная военно-морская группировка на Каспии принадле-жит РФ. Азербайджан, Казахстан и Туркменистан также развивают свои военно-морские возможности.

Ситуация осложняется наличием на Каспии богатых нефтегазовых месторождений и отсутствием международно-правовой основы, опре-деляющей его постсоветский статус, включая вопросы использования его природных ресурсов и дислокации здесь вооруженных сил госу-дарств. Кроме того, разработка каспийских нефтегазовых месторожде-ний ведется уже с середины 1990-х и с участием стран Запада,49 что наиболее тревожно для официального Тегерана.

49 Первый шаг на пути интернационализации нефтегазовых богатств Каспия был сделан Азербайджаном. С 1994 года он заключил ряд соглашений с иностранными корпорациями на эксплуатацию своих каспийских нефтяных месторождений. На начало 2000-х был подписан 21 контракт с 33 консорциумами из 14 стран мира (Алиев, 2003, с.179).

105


В этой связи наиболее важным вопросом становиться перспекти-ва интернационализации водоема, которая может сопровождаться его милитаризацией как через оснащение внешними державами ВМС при-каспийских государств, так и посредством обретения первыми своего постоянного военного присутствия здесь. Под тенью этой перспектив-ной угрозы и выстраивается логика иранского поведения в Каспийском регионе.

Значение Центральной Евразии в плане безопасности ИРИ в обоб-щенной форме можно было бы определить как стратегический тыл, важность которого определяется динамикой и изменениями в амери-кано-иранском противостоянии, где основным театром является зона Персидского залива и западные границы Ирана – Ирак и Турция. Со-ответственно, фундаментальная задача официального Тегерана в Цен-тральной Евразии и, в особенности, ее прилегающих к его границам регионах, по меньшей мере связана с предотвращением возможности превращение этого пространства во враждебный сегмент своего по-литического окружения, в том числе способный быть используемым США и их союзниками в качестве плацдарма для сдерживания или на-падения на ИРИ. И, в связи с тем, что главным фактором способным регулировать эти процессы в рассматриваемых регионах остается РФ, политика ИРИ по отношению к государствам данных регионов даже при наличии острых проблем остается осторожной и подчеркнуто ува-жительной к «особой» российской заинтересованности здесь.

Региональная активность

Секьюритизация отмеченных пунктов уязвимости Ираном способ-ствовала формированию в постсоветский период устойчивых перцеп-ционных конструкций дружественности/враждебности в отношении региональных государств и внешних держав; Азербайджан, Турция, а также США встали в ряд акторов, рассматриваемых Тегераном в спек-тре враждебности, а противодействующие усилению их региональных позиций Армения и Россия – дружественности. В соответствии с ука-занными восприятиями формируется и региональная активность Ира-на. И, таким образом, ощутимая зависимость национальной безопас-ности Ирана от Азербайджана и Турции способствует формированию другого вектора зависимости Ирана уже от России и Армении.

106


Одним из главных связанных с Азербайджанской Республикой источников беспокойства ИРИ были опасения по поводу того, что иранские азербайджанцы будут поддержаны в стремлении добивать-ся независимости или присоединиться к ней (Goudarzi and Lashaki, 2013, p.53). ИРИ фактически использовала Армению и Россию против Азербайджана с целью предотвращения его усиления и сохранения его повышенной уязвимости. Одновременно с этим военно-техническое усиление Армении в регионе, осуществляемое российской стороной, помогает Ирану против Турции. А точнее, речь идет об укреплении здесь «армянского буфера», сдерживающего распространение трансре-гионального влияния Турции. Это, помимо ослабления «тюркского» этнополитического импульса в северной части Ирана, объясняется и логикой ирано-турецкой геополитической конкуренции на Централь-ном Кавказе и в Центральной Азии.

Неформальная поддержка Армении, в частности, в ее войне с Азер-байджаном, способствовала усилению ее традиционной геополитиче-ской функции «санитарного кордона» от распространения турецкого вли-яния на тюркские народы Кавказа и Центральной Азии. Скажем, если до оккупации Арменией юго-западных районов Азербайджана в 1992–1993 гг. в результате активной фазы Нагорно-карабахского конфликта разрыв сухопутной связи, отделяющий Турцию от основной территории Азер-байджана50 в самой узкой части, составлял примерно 35 км территории Мегринского района Армении, то сегодня сухопутное пространство, отделяющее Турцию от основных «тюркских» пространств бывшего СССР значительно расширилось за счет армянского де-факто контроля над Нагорным Карабахом и окружающими его с запада, востока и юга азербайджанскими территориями. Тадеуш Светоховски предложил весь-ма точное определение геополитического значения контроля над этим пространством: «Карабах формирует связь или барьер (в зависимости от того, кто им владеет) между мусульманским населением восточного Закавказья и Турцией» (Swietochowski, 1985, р.143).

Отношения безопасности Ирана с Грузией отличаются сравнитель-но меньшей интенсивностью и внешними эффектами. В какой-то мере, это можно объяснить отсутствием основанных на общей географии 50 Турция обладает непосредственной сухопутной связью с Азербайджаном только на нахчыванском участке, отделенном от основной территории последнего официальной территорией Армении. Данный участок азербайджано-турецкой границы составляет всего примерно 15 км.

107


факторов, ибо Грузия единственное государство Центрального Кавка-за, не обладающее непосредственным пространственным контактом с Ираном. Однако существует историческая практика социально-поли-тического взаимодействия между ними, способная формировать опре-деленные функциональные в плане поведения восприятия. Развитие двусторонних связей, в особенности до 1801 г., то есть присоединения Грузии к Российской империи, и после грузинской независимости на-чала 1990-х характеризовалось событиями и процессами, способными стимулировать отмеченные восприятия скорее в спектре враждебно-сти, чем дружественности.

Эволюция имперской системы Ирана в XVI–XIX столетиях сопро-вождалась частыми войнами и расширением ее границ, одним из объек-тов в которых была Грузия – войны Сефевидской и Османской империй (1514–1555; 1578–1590; 1603–1612; 1616–1618; 1623–1639; 1723–1727; 1730–1736 гг.), сопровождавшиеся многократными разделами грузин-ской территории и пребыванием восточной ее части в составе Ирана, а также русско-иранские войны 1804–1813 и 1826–1828 гг.

В постсоветский период наивысшая дипломатическая активность двух стран приходиться на начало – середину 1990-х и характеризует-ся интенсификацией двусторонних связей в экономической и культур-ной областях. Однако впоследствии, по мере развития все более оче-видного крена грузинской политической ориентации в сторону США и ЕС, сближение двух стран стало уступать место, мягко говоря, нас-тороженности.

По всей видимости, главные макрофакторы развития отношений между Ираном и Грузией связаны с перспективами взаимодействия в триаде США – ИРИ – РФ. При обострении напряженности в отноше-ниях Ирана с США и их союзниками интенсифицируются и попытки последних расширить свое влияние у северных границ первого, что будет стимулировать ответную активность официального Тегерана, на-правленную, в частности, на усиление стратегического альянса с РФ и Арменией и ослабление позиций реальных и потенциальных союз-ников США здесь, первой в числе которых является Грузия. С учетом ее стремления и последовательной работы по вступлению в НАТО и всяческой поддержки этого со стороны американской администрации такая перспектива не может рассматриваться нереальной, что приведет к усилению военной инфраструктуры и возможностей США вблизи иранской территории. Вместе с тем, после военного вторжения рос-

108


сийской армии в августе 2008 г. пророссийский социальный тренд в Грузии и соответствующее изменение ее геополитической ориентации стали еще более проблематичными. Отмеченный российско-грузин-ский кризис еще более обострил отношения США с РФ и мотивировал необходимость поддержки текущей грузинской геополитической иден-тичности, что уже со своей стороны будет стимулировать усиление аль-тернативного вектора блокирования Россия – Иран – Армения, а также восприятия у них необходимости предотвращения «проникновения» США и союзников на юг постсоветского пространства, своеобразным «западным мостом» к которому является Грузия. В итоге, опять-таки в случае сохранения конфронтационного тренда в американо-иранских отношениях, структурные факторы и логика альянсного поведения приведут к ограничению возможностей политического маневра для участвующих акторов, а также к их более четкому разделению по прин-ципу «враг моего друга – мой враг». В рамках диады Иран – Грузия это будет сопровождаться усилением «грузинского фактора» в секью-ритизации угроз в Иране и «иранского фактора» в соответствующем процессе в Грузии.

Возможности проекции иранского влияния в Центральной Азии ограничиваются не только отсутствием непосредственного сухопут-ного контакта с большинством существующих здесь государств, но и более ощутимыми пространственно-географическими масштаба-ми этого региона, а также экономическими и военно-политическими возможностями его участников. Иран на этом направлении обладает общей географической связью по суше только с Туркменистаном. И, следовательно, только в этой диаде можно говорить об этнотерритори-альных компонентах вовлеченности интересов безопасности Ирана в регион. В качестве таковых следует отметить этнополитическую связь, существующую между Ираном и Туркменистаном, выраженную в про-странствах компактного расселения на иранской территории туркмен, которые составляют примерно 2% от общей численности населения ИРИ и проживают преимущественно в ее приграничных с Туркмени-станом районах.

Таджикистан в постсоветское время был, пожалуй, одним из объ-ектов наибольшей активности Ирана, и это несмотря на отсутствие между ними пунктов взаимозависимости безопасности основанных на общей географии. Сложно определить то, насколько вовлеченность

109


ИРИ в эту республику бывшего СССР определяется материальными аспектами безопасности, но вполне очевидно то, что внимание офи-циального Тегерана к ней остается не менее функциональным в плане поведения, чем к региональным государствам географически смежным с ним и более ощутимым в плане совокупной национальной силы.

Наиболее распространенное объяснение этому основано на призна-нии культурной, исторической, религиозной и языковой близости двух стран (Sokolsky and Charlick-Paley, 1999, р.47; Fairbanks, 2001, p.55; Burnashev, 2002, p.129; Oliker, 2003, р.208-209; Султанов, 2008, с.215). Таджикистан формирует своего рода иранскую этнолингвистическую основу Центральной Азии. Титульным в Таджикистане является этнос с иранским/персидским наследием – таджики. Немаловажным допол-нением к отмеченному является и то, что здесь традиционно сильны позиции ислама, в отличие от большинства других стран региона, на-пример, Казахстана, Кыргызстана и Туркменистана. Хотя в Таджики-стане доминирующим толком ислама является суннизм, что ограничи-вает функциональность фактора их конфессиональной близости для Ирана, не следует также забывать о том, что в этом ННГ существуют наиболее многочисленные в Центральной Азии шиитские общины.

Среди политических факторов, лежащих в основе заинтересован-ности официального Тегерана в Таджикистане, можно было бы назвать связь и влияние последнего на ситуацию в Афганистане, который, в свою очередь, имеет необходимую географическую основу для непо-средственного воздействия на безопасность ИРИ. Многолетняя поли-тическая нестабильность в Афганистане, сопровождавшаяся войной против советской армии еще в период биполярного мироустройства, приходом к власти здесь талибов, гражданской войной в середине 1990-х – начале 2000-х и, наконец, пребыванием на его территории вооруженных сил США и их союзников по НАТО, остается одним из главных региональных источников угроз безопасности Ирана.

С учетом понимания контрпродуктивности прямого вмешательства в афганский конфликт, реализация соответствующих иранских инте-ресов в Афганистане предполагала ставку на существующие здесь внутренние военно-политические группировки, что наиболее ярко проявилось в поддержке антиталибской коалиции – так называемого Северного альянса. Так же как и после свержения режима талибов «…Иран продолжал поддержку своих собственных клиент-групп в Афга-

110


нистане (и внутри временного правительства), стремясь обеспечить их победу во внутриафганском противостоянии внутри Северного альян-са …» (Oliker, 2003, р.213).

Важно подчеркнуть, что группировки в ходе гражданской войны были сформированы, в том числе, и на этнических принципах. Если движение «Талибан» было в основном составлено представителями титульного этноса – пуштунами, то боровшийся против них и поддер-живаемый в том числе и Ираном Северный альянс в основном пред-ставлял интересы этнических меньшинств, самым крупным из которых являются таджики (примерно 27% от общей численности афганского населения). Притом, что большинство руководящих постов здесь зани-малось таджиками (Ахмад шах Масуд, Бархудаддин Раббани, Мохам-мад Фахим и др.).

Стабильность в Таджикистане и позиции здесь Ирана остаются важным параметром функциональности его влияния в северных насе-ленных таджиками районах Афганистана, и, следовательно, внутриа-фганских возможностей сформированных на их основе политических группировок. С этих позиций вполне можно оценивать активнейшею посредническую деятельность ИРИ по урегулированию внутритад-жикского противостояния в 1990-х так же, как и ее кооперацию с РФ с целью стабилизации политической системы в республике.

В постсоветской иранской политике в рассматриваемых регионах практически отсутствовало стремление к тесному военно-политиче-скому взаимодействию с какой-либо из этих ННГ без участия в этом РФ, тем более, если это можно было бы трактовать как попытку уси-ления военно-политического влияния Ирана в данных государствах в ущерб российскому. Экономика, в частности энергетическая, транс-портная и инвестиционная сферы, остается механизмом приобретения им здесь политических дивидендов; в военно-политической же сфере Иран предпочитает идти, в лучшем случае, вместе с Россией.

Рассматривая особенности экономической активности ИРИ в госу-дарствах Центрального Кавказа и Центральной Азии, среди наиболее видимых можно отметить сотрудничество в транспортной и энергети-ческой сферах с Арменией, инвестиционные, транспортно-энергетиче-ские и сельскохозяйственные проекты с Казахстаном, проекты в сфере гидроэнергетики в Кыргызстане, сотрудничество в гидроэнергетиче-ской и транспортной сферах с Таджикистаном, ирригационные, тор-говые, транспортно-коммуникационные и энергетические проекты с

111


Туркменистаном, содействие в развитии кадрового потенциала, транс-портно-коммуникационные и сельскохозяйственные проекты с Афга-нистаном и другие.

Пожалуй, основным спорным моментом, возникшем между ИРИ и РФ, было урегулирование постсоветского статуса Каспия, при этом процесс взаимодействия сторон по этому вопросу свидетельствовал о существовании противоречий скорее в экономических интересах, чем в военно-политических аспектах безопасности. Позиция официального Тегерана с самого начала переговоров по новому статуса водоема ис-ходила из необходимости оставить Каспий в общем пользовании при-брежных государств (принцип кондоминиума) или же разделить его на пять равных частей таким образом, чтобы независимо от протяженно-сти береговой линии каждой стране досталось бы 20% дна. Последнее предполагало бы перенос линии «Астара-Гасанкули», по которой про-ходила морская граница ИРИ с СССР, примерно на 80 км севернее. На лицо доминирование именно экономических факторов в выдвижении иранской стороной такого варианта раздела, ибо тогда она могла бы претендовать на месторождения нефти «Алов», «Араз» и «Шарг», ко-торые в данный момент разрабатываются международным нефтяным консорциумом в соответствии с соглашением с Азербайджаном (Сул-танов, 2008, с.212).

Позиции РФ, Азербайджана и Казахстана в этом вопросе принципи-ально отличаются от иранских. То, что они предлагают – это раздел дна моря по серединной линии. Морская поверхность, при этом, остается в общем пользовании (Тер-Оганов, 2008). РФ, Азербайджан и Казахстан уже заключили соответствующие соглашения между собой, а Иран и Туркменистан51 – нет. И, следовательно, при разграничении каспий-ского дна Россия должна получить 19%, Азербайджан – 18%, а Казах-стан – 27%. Соответственно на них придется 64% каспийского дна, а из оставшихся 36% Иран может получить от 11 до 14% (Тер-Оганов, 2008), оставляя месторождения «Алов», «Араз» и «Шарг» в азербайд-жанском секторе Каспия.

И все же, несмотря на малорезультативные переговорные перипе-тии по разделу моря, заинтересованность ИРИ в этом вопросе более 51 Возражения Туркменистана в основном связаны с принципом проведения середин-ной линии, ибо в том варианте, в котором она была согласована РФ, Азербайджаном и Казахстаном, месторождения на которые претендует официальный Ашхабад – «Кя-паз», «Азери», «Чираг» остаются в азербайджанском секторе моря.

112


сильно стимулируется другими, не экономическими факторами. Это можно было наблюдать на разнице в активности официального Теге-рана во взаимодействии с другими прикаспийскими странами относи-тельно различных сегментов пакета каспийских проблем. Основным фокусом иранских интересов остается безопасность ИРИ с севера от угроз, связанных с возможным применением сухопутного простран-ства прикаспийских государств и акватории самого Каспия для воен-но-политического давления на Иран со стороны США и их союзников (страны НАТО и Израиль).

И в этом деле официальному Тегерану удалось заручиться под-держкой как РФ, так и других прикаспийских государств. В частности, это отразилось в ходе Тегеранского саммита глав прикаспийских госу-дарств, прошедшем в октябре 2007 г. (Лукоянов, 2008), на котором на-равне с чисто правовыми аспектами будущего статуса моря согласовы-вались позиций и по насущным вопросам геополитики и безопасности. Общая позиция России и Ирана о недопустимости геополитического присутствия «третьих стран» в акватории водоема, отражавшаяся на всех этапах переговоров по каспийской проблеме, получила одобрение и здесь; однако по итогам саммита так и не была выработана собствен-но конвенция о правовом статусе Каспия. Этот же тезис был подтверж-ден в ходе последнего – Астраханского саммита в сентябре 2014 года.

113

ГЛАВА 4

КИТАЙ

Протяженная географическая связь – важнейший, но не един-ственный на сегодня фактор, формирующий значение постсоветского пространства в концептуализации Китайской Народной Республикой (КНР) своей безопасности. Распад СССР и образование ННГ явились условиями, в целом благоприятствующими ускоренному движению Поднебесной к статусу сверхдержавы.

Вместе с тем, эти условия требовали по-новому взглянуть на реги-он, ибо процесс его анархизации сопровождался обострением ряда эт-нотерриториальных проблем с потенциалом трансграничного влияния на северо-западные районы Китая.

Не менее важным для КНР становиться геополитическое значение данного пространства в ее отношениях с другими державами, прежде всего, с Соединенными Штатами. В этих условиях важнейшей задачей для Китая является формирование здесь устойчивого стратегического тыла, а также источника необходимых для его экономического роста энергоресурсов.

География и вовлеченность

Географическая связь Китая с постсоветским пространством осно-вана на его протяженной границе с РФ (4 179 км), а также государства-ми Центральной Азии.

В Центральной Азии КНР граничит с тремя из пяти региональных ННГ (Казахстаном, Кыргызстаном и Таджикистаном), что суммарно составляет 2 805 км. Разумеется, такая географическая основа не мо-жет не генерировать вовлеченность китайских интересов безопасности и соответствующую активность по их достижению.

Вопрос о возможностях проникновения Китая в два других цен-трально-евразийских региона не имеет однозначного ответа; можно оперировать достаточным числом аргументов «за» и «против», но так и не прийти к какому-то определенному объяснению относительно те-кущего состояния.

114


С другой стороны, почему, это актуально именно для КНР, а не, ска-жем, для Турции или Ирана? Объяснение тому связано не столько с исто-рией развития китайских имперских систем на данном пространстве, а скорее с настоящим и будущим глобальным статусом этой державы.

Наверное, не сложно выявить относительную историческую пас-сивность Китая в Центральной Евразии в сравнении с уже перечислен-ными державами. И это несмотря на то, что его традиции державности ничем не беднее иранских, турецких и российских, а скорее наоборот. Но при этом его активность в качестве державы исторически ограни-чивалась только Центральной Азией, да и то не всей, а только той ее частью, которая непосредственно прилегала к его территории. И надо сказать, что к началу постсоветского периода, то есть к реставрации анархически организованной политической структуры в Центральной Евразии, в его региональной политике достаточно ощутимо чувство-валась приверженность к веками устоявшейся поведенческой модели.

Сегодня по большинству параметров национальной силы КНР впол-не подходит для рассмотрения ее в качестве наиболее серьезного пре-тендента на статус второй сверхдержавы; текущие масштабы и темпы развития китайской экономики говорят о ее возможности серьезно по-теснить США в плане глобального статуса и влияния. Такие перспекти-вы просматривались уже в конце биполярного мироустройства, а крах СССР еще более ускорил развитие этого процесса, сняв угрозу Пекину с севера и обеспечив ему уникальную возможность сосредоточиться на решении комплекса задач по усилению страны – урегулировании внутренних проблем, связанных с развитием экономики и восстанов-лением «Большого Китая», а также увеличении своего влияния на меж-дународные процессы (Syroezhkin, 2007, р.40-41).

Отмеченная перспектива необратимо ведет к активизации КНР в гло-бальном масштабе, включая участие в геополитической конкуренции в различных стратегически важных регионах Евразии, не говоря уже о тех, которые связаны с ней относительной географической близостью и ге-нерируемых на этой основе вызовов безопасности. При всем почитании китайскими властями исторических традиций им уже не удастся отгоро-диться Великой китайской стеной от нестабильности грядущего проти-востояния за контроль над прилегающими пространствами.

Пожалуй, сверхдержавность – наиболее примечательный случай, когда география теряет свое приоритетное значение в определении вовлеченности актора в ту или иную РСБ. Такая держава оказывается

115


слишком втянутой в международные политические и экономические процессы, обладает слишком большими материальными и статусными потребностями и слишком масштабными возможностями проекции своего влияния, чтобы можно было «втиснуть» ее интересы и актив-ность в рамки ограниченных географических пространств. Для США это уже является одной из геополитических аксиом безопасности, а для КНР становиться таковой с процессом ее роста в направлении реально сверхдержавного статуса.

С крахом СССР география была одним из главных естественных ограничителей вовлеченности Китая в Центральную Евразию. Хотя и РФ как правопреемница советского государства вошла в новый мировой порядок в заметно ослабленном состоянии, особенности ее географи-ческой связи с центрально-евразийскими ННГ по-прежнему предлага-ли ей существенные преимущества для проекции здесь своего влияния и отстаивания интересов перед любой другой державой, в том числе и Китаем. Ибо наличие протяженной общей географии РФ со всеми тремя центрально-евразийскими регионами, даже если предположить трансформацию ее национальной силы на уровень средней державы, все равно сохраняет за ней возможности устойчивого проникновения в эти пространства.

Это то, чего нельзя было сказать о соответствующей способности Китая; география обеспечивала для него лишь выход к центрально-ази-атским ННГ. Влияние этого и сегодня можно обнаружить в китайской политике как в отношении ПМБ, так и России. Но, возвращаясь к вы-шеизложенному, отметим, что в перспективе можно ожидать того, что географический ограничитель китайской региональной вовлеченности будет преодолеваться его увеличивающимися материальными и ста-тусными потребностями вкупе с расширяющимися возможностями его силовой проекции.

Распад СССР: «плюсы» и «минусы» для КНР С началом постсоветского периода ни одна только география пре-

пятствовала результативному расширению китайского влияния в мас-штабах всего освободившегося от СССР пространства. И это следует относить не только к географически сравнительно отдаленным Цен-тральной Европе и Центральному Кавказу, но и прилегающей к Китаю

116


с запада Центральной Азии. В плане ценностной близости с прожива-ющими в регионах народами Китай имел наименее удачные позиции по сравнению со всеми остальными географически смежными с ними державами. Так, скажем, его геополитические соперники могли опе-рировать этнической близостью (Турция – на Центральном Кавказе и Центральной Азии, Россия – в Центральной Европе), религией (Тур-ция и Иран – на Центральном Кавказе и Центральной Азии, Россия – в Центральной Европе), общим стилем жизни и ментальностью, сфор-мировавшимися в результате долгого пребывания в одном государстве (Россия – во всех трех регионах), или же исторической культурной общностью и перспективой интеграции (ЕС – в Центральной Европе и Центральном Кавказе).

Тогда как КНР не обладала такими «ценностными завязками» ни с одним из этих регионов; и этнически, и религиозно, и сформирован-ным стилем жизни и ментальностью она значительно обособлена от титульных народов Центральной Евразии. Кроме этого, ее возможно-сти использования «мягкой силы» здесь ограничивались также и суще-ствующим в ней политическим режимом.

Китайский коммунизм остается таковым даже при наличии опре-деленных либеральных отличий от советского. В постсоветских же государствах национальный подъем и стремление к независимости были серьезно подпитаны идеями борьбы с репрессивным коммуни-стическим режимом СССР и ориентацией на развитие суверенных ли-берально-демократических государств, что, скорее, давало механизмы «мягкой силы» США, Европе и даже Турции, но никак не Ирану и КНР.

Весьма существенным эмпирическим фактором, еще более ограни-чившим силу привлекательности китайской социально-политической модели, стали Тяньаньмэньские события, произошедшие в 1989 г., как раз в разгар национально-освободительного движения в республиках СССР. Жесткое подавление китайскими властями студенческих волне-ний и введенные в связи с этими событиями санкции в отношении КНР со стороны западных стран способствовали ее международной изоля-ции и, фактически, поставили китайский режим в ранг государств-из-гоев. Естественно, в этих условиях трудно было рассчитывать на какую-то привлекательность китайской политической модели для по-стсоветских ННГ, чего не скажешь об экономической.

Стремительно растущая экономика Китая могла бы послужить для усиления его привлекательности в ННГ. В плане экономики то, что он

117


мог предложить для фактически разрушенных социально-экономиче-ских систем этих государств в начале и середине 1990-х, не имели ни РФ, ни Турция, ни Иран. Разве что только Европа и США могли бы составить ему в этом конкуренцию. С одной стороны, Китай сам был заинтересован в экономическом вовлечении в ННГ, с другой – в тот момент, учитывая отмеченное неблагоприятствование географических и культурных факторов, экономика предоставляла наиболее выгодные возможности для перспективной трансформации основанного на этом влияния в политическое.

Основные пункты китайской экономической заинтересованности в ННГ и, в особенности, в странах прилегающей к нему Центральной Азии, были связаны с возникновением огромного рынка для сбыта ки-тайских товаров, возможностью использовать природные ресурсы реги-она, перспективой прокладки «второго железнодорожного моста» между Китаем и Европой и снижения его зависимости от России в сфере тран-зитных перевозок европейского сырья и китайских экспортных товаров, а также с созданием благоприятных условий для освоения и развития Синьцзян-Уйгурского Автономного Района (СУАР). Эти моменты осо-бо артикулировались в китайском научно-политическом сообществе как наиболее важные позитивы распада СССР (Khojaev, 2007, p.27).

Реализация этих интересов в большинстве своем не предполага-ла риска серьезного обострения отношений как со странами бывшего СССР, включая РФ, так и с другими конкурентами по Евразии. При этом создавалась основа для перспективного усиления политического влияния КНР. Уже сегодня можно говорить о набирающей темпы тор-говой экспансии КНР в Центральной Азии и соответствующей зави-симости региональных государств от китайского товарного экспорта. «Проблема в том, что вне сырьевых отраслей государства Централь-ной Азии да и Россия абсолютно неконкурентоспособны в сравнении с КНР…Следовательно, на ближайшую перспективу мы обречены на китайский товарный бум. Более того, если китайские товары исчезнут с центрально-азиатского рынка, это будет равносильно катастрофе. Во-первых, образовавшийся товарный дефицит не покроют никакие поставки из Турции, ОАЭ, Индии и т.д. Во-вторых, значительная часть местного населения (причем не только занятого в сфере шоп-туризма или торговле) лишится средств к существованию» (Султанов, 2008, с.146). Усиливается также и миграция рабочей силы из КНР с перспек-тивами создания этнического базиса китайского влияния здесь.52

52 Подобно тому, что имеет место в некоторых государствах Юго-Восточной Азии – Сингапур, Малайзия, Тайланд.

118


На первых этапах независимости центрально-евразийских ННГ Ки-тай мог рассчитывать на их благосклонность в отношении укрепления его региональных позиций. Это, при всем прочем, имело существенный позитив, связанный с расширением возможностей политического манев-ра для региональных государств. Ибо чем больше «сильных мира сего» присутствуют в регионе, тем больше шансов у расположенных здесь государств сохранить фактически независимым свой внешнеполитиче-ский курс и внутреннее развитие, хотя в дальнейшем устойчивость такой благосклонности зависит от стабильности и изменений в балансе внеш-них сил. Разумеется, чрезмерное усиление КНР в регионе не на руку ни его геополитическим конкурентам, ни государствам региона.

На текущий момент все это, так же, как и к началу 1990-х, более всего относится к Центральной Азии; два других центрально-евразий-ских региона мы пока можем рассматривать скорее сквозь призму пер-спективы, которую, при всей изменчивости текущего международного баланса в Евразии, нельзя упускать из поля зрения. То, чего за послед-ние 20 лет добился Китай в мире, позволяет говорить о серьезности его намерений и возможностей потеснить своим присутствием «пьедестал сверхдержавности».

Пока же целесообразнее остановиться на Центральной Азии – ре-гионе, который, в том числе, в силу географической смежности с КНР, уже сегодня обладает прямым влиянием на состояние ее национальной безопасности и в связи с этим остается одним из эпицентров сосредо-точения ее соответствующих интересов, и в контексте ситуации в ко-тором можно говорить о китайской активности на всем постсоветском пространстве.

Ключевые интересы безопасности

Наиболее важным из пунктов взаимозависимости безопасности КНР с государствами центрально-азиатского региона является так на-зываемая уйгурская проблема. Связанная с этим угроза носит экзи-стенциональный характер для китайской безопасности, ибо речь идет о возможности создания в северо-западной части территории КНР – ныне СУАР53 – независимого уйгурского государства «Восточный Тур-кестан».

53 Территория СУАР – это 1 600 тыс кв км, или 1/6 часть всей КНР.

119


Территория «Восточного Туркестана» исторически, этнолингви-стически и конфессионально связана с Центральной Азией (Khafizova, 2003, р.7; Huasheng. 2004, p.117), и значительно сильнее, чем с Китаем. До середины XVIII века, то есть захвата региона китайской династией Цин (Khafizova, 2003, р.9; Shichor, 2007, p.118), Восточный и Запад-ный Туркестан входили в состав единого регионального политическо-го ареала/системы, где временами происходило образование империй с включением этих частей (Тюркский каганат VI–VIII вв.). Этнолингви-стически и конфессионально СУАР разительно отличается от осталь-ной территории КНР. Его население имеет преимущественно тюркские этнические корни, и отнести это можно не только к примерно 10,5 млн уйгуров, но и проживающим здесь казахам, кыргызам и узбекам.54 Присутствие здесь последних подтверждает идею об историческом единстве региона с Центральной Азией. Ему также присуща конфесси-ональная специфика – помимо прочего, СУАР является основным му-сульманским районом КНР.55

Присоединение региона к Китаю не привело к интеграции первого в единое китайское национально-культурное пространство. Как отмечает Константин Сыроежкин, «...незначительность численности китайского этноса, проживающего на этих территориях, компактность проживания коренных этнических групп и относительно кратковременный период их совместного проживания с ханьцами, дополняемые чужеродностью по отношению к традиционной китайской культуре самой Цинской империи, делали практически невозможным процесс их естественной аккультурации. Она приобретает насильственный характер и осущест-вляется путем навязывания населяющим эти территории этническим группам, порой стоящим на достаточно высоком (для своего времени) уровне социально-экономического, политического и культурного раз-вития, черт китайской культуры через каналы государственной власти. Однако насильственное внедрение чуждых этническому самосозна-нию коренных народов этих регионов элементов китайской культуры не вело к их культурной ассимиляции. Достаточно развитое этническое самосознание постоянно их отвергало при первом же изменении поли-54 Примерно 7% населения СУАР – этнические казахи. 1,5 миллионное казахское население района представляет наиболее крупную часть из примерно 5 млн казахов проживающих за пределами Казахстана (Rakisheva, 2015, p.115). 55 Так же как и в Центральной Азии доминирующим толком ислама в СУАР является суннизм.

120


тической ситуации в стране, порождая тем самым проблему сепаратиз-ма…» (Cыроежкин, 1997).

Более того, противостояние этого этнического меньшинства с им-перским центром56 стимулировало трансграничную миграцию уйгур-ского населения и привело к формированию с конца XIX века уйгурской диаспоры в Центральной Азии, находившейся тогда в составе Россий-ской империи. Позднее аналогичные диаспоры появились в Турции, Саудовской Аравии, США и других странах (Shichor, 2007, p.118-119). Впоследствии, уйгурская диаспора стала основным механизмом рас-пространения и продвижения в мире идей независимости «Восточного Туркестана», а Центральная Азия – наиболее важным пространством, стимулирующим сепаратистские настроения на северо-западе КНР (Shamshidov, 2012, р.33). Усиливалось беспокойство китайских властей еще и тем, что движение включало не только самодеятельную актив-ность уйгурских лидеров, но и обладало серьезной международной поддержкой и спонсированием.

Эта обеспокоенность имеет под собой достаточно исторических примеров и может считаться вполне обоснованной. «В XIX и XX сто-летиях проблемы создания на территории Синьцзяна государства, не-зависимого от Китая, затрагивали интересы не только крупных дер-жав, но и других государств. Здесь активно работали разведки многих стран. В 1930–1940-х гг. инициатором создания буферных государств между СССР и Китаем выступали союзницы Германии — Япония и Турция. При поддержке Токио в Китае были созданы не только ВТР (Восточно-Туркестанская Республика – Дж. Э.), но и другие буферные структуры: Маньчжоу-Го и Республика Монголия» (Khafizova, 2003, р.15). После Второй мировой войны этот вопрос актуализировался в контексте советско-китайского противоборства, в периоды наиболее напряженных отношений между ними (Khafizova, 2003, р.15). При со-действии Кремля в Центральной Азии были созданы различные уйгур-ские организаций, и регион функционировал как основной центр бази-рования сил «Восточного Туркестана» (Huasheng. 2004, p.117).

С распадом СССР обеспокоенность Пекина переориентировалась на ставшие независимыми центрально-азиатские государства и его уси-56 Наиболее сильная волна выступлений охватила западные окраины Китая в 1864–1865 годах. Результатом стало образование на территории Восточного Туркестана и Джунгарии пяти независимых государств, объединившихся в 1867 году в государство Йэттишар во главе с Якуб-беком, которое в последствии было насильственно реинтегрировало в Цинскую империю (Okhotnikov, 2002, р.22).

121


лившихся конкурентов на региональном и глобальном уровнях, в пер-вую очередь, Турцию и США, а впоследствии и на негосударственные организации экстремистско-религиозного толка. В этот период, «…когда распад СССР привел к независимости «Западного Туркестана» (т.е. государств Центральной Азии) Синьцзянь-Уйгурский Автоном-ный Район испытал на себе явное усиление пантюркистских настро-ений и идей создания уйгурского государства Восточный Туркестан» (Burnashev, 2002, p.127). В отношении к центрально-азиатским ННГ опасения Пекина связывались, во-первых, с возможностью проникно-вения из этих стран сепаратистских и фундаменталистских движений и дестабилизации ситуации в СУАР и, во-вторых, возможностью пре-доставления ими убежища уйгурским сепаратистам или помощи им в снабжении оружием (Oliker, 2003, p.214).

Еще большее китайское недоверие имело место в отношении гео-политических конкурентов, попытавшихся заполнить силовой вакуум, возникший в регионе в силу исчезновения СССР и стремительного ос-лабления его правопреемницы. И, надо сказать, что сам Китай своими предшествующими подходами к этой проблеме в определенной мере способствовал ее интернационализации. Отношение официального Пекина к правам уйгурского меньшинства было, мягко говоря, дискри-минационным. Это можно отнести как ко времени правления Мао Цзэ-дуна, так и, в большей степени, к 1980–1990 гг. – к «новому курсу» Дэн Сяопина. «Важнее всего было то, что после смерти Мао Пекин стал проводить политику открытых дверей, а это способствовало расшире-нию взаимодействия с международным сообществом, активному уча-стию в международных организациях и (впервые в истории Поднебес-ной) необходимости больше считаться с международными нормами. В то же время Пекин усилил давление на национальные меньшинства, дабы и в новых условиях открытости (особенно именно в этих усло-виях!) сохранять контроль над периферией страны. И здесь любая уй-гурская идентичность (этническая, политическая, социальная, религи-озная, экономическая, международная и т.п.) и уйгурский сепаратизм в частности оказались мишенью для постоянного давления и репрессий, не имевших прецедентов даже во времена Мао» (Shichor, 2007, p.119).

Это привело к тому, что уйгурская проблема, наряду с тибетской, превратилась в объект наибольшей международной критики в адрес китайских властей и в один из механизмов давления на них со стороны Соединенных Штатов и их ближайших союзников, что могло бы по-

122


служить своего рода легализацией поддержки уйгурскому сепаратизму не только политического характера, но и непосредственно финансовой и военно-технической. Тем более, что это вполне вписывалось в со-храняющую еще свою политическую актуальность доктрину Рейгана и те механизмы поддержки боровшихся с советской интервенцией по-встанцев в Афганистане, которые оказались достаточно эффективны-ми, как в плане локального геополитического результата в виде вывода советских войск с афганской территории, так глобального баланса сил – перенапряжение СССР способствовавшее его последующему скоро-му развалу.

После ухода со сцены Советского Союза не только США восприни-мались как возможный источник внешнего стимулирования уйгурской проблемы; соответствующая угроза связывалась Пекином и со свои-ми евразийскими конкурентами. Если РФ в силу внутренних социаль-но-экономических и политических потрясений в основном стремилась удержать от распада то, что еще оставалось после СССР и, следова-тельно, не могла уже ставить на использование этнополитических ры-чагов в геополитической конкуренции с КНР, то относительно Турции, переживающей в начале 1990-х пантюркистские тенденции, китайские опасения казались весьма обоснованными. Тем более что Турция оста-валась одним из важных центров сосредоточения уйгурской диаспоры и источником финансирования их деятельности. Кроме того, «…Ос-манская империя, а позже Турецкая Республика уже с конца XIX века служила для жителей Восточного Туркестана образцом и вдохновля-ющим примером в борьбе за культурную и политическую независи-мость» (Shichor, 2007, p.120). В 1996 г. на состоявшемся в Стамбуле Всемирном уйгурском курултае была принята резолюция относитель-но необходимости вооруженной борьбы за создание «Восточного Тур-кестана» (Burnashev, 2002, p.127).

Не менее серьезный источник идейной и материальной подпитки для уйгурского сепаратизма китайские власти видят в экстремистских религиозных организациях. Движение за независимость в СУАР с са-мого начала обладала определенным конфессиональным подтекстом. Процесс политизации религии в постбиполярном мире и, в особен-ности, те, которые начали разворачиваться после 11 сентября 2001 г., позволили Пекину говорить о связи уйгурского сепаратизма с экстре-мистскими исламскими организациями и движениями, действующими

123


в Центральной Азии – «Аль-Каидой», «Талибаном», «Исламским дви-жением Узбекистана», «Хизб-ут-Тахрир» – и использующими в своей активности террористические методы.

В 2003 г. официальный Пекин опубликовал первый список установ-ленных им террористических организаций «Восточного Туркестана». В него были включены «Исламское движение Восточного Туркестана», «Исламская освободительная организация Восточного Туркестана», а также «Всемирный уйгурский молодежный конгресс» и «Информаци-онный Центр Восточного Туркестана» (Huasheng, 2004, p.117). И в этом плане вполне понятным является то, что секьюритизация Централь-ной Азии в Китае связана не только с восприятием ее как пространства трансграничной активности уйгурских сепаратистов, но и угрозы пре-вращения региона в базу для проникновения на свою территорию других связанных с уйгурским движением экстремистских и террористических групп и организаций (Huasheng, 2004, p.118; Laumulin, 2007с, p.121).

Механизмы реализации интересов безопасности

Усилия китайских властей по снижению угроз, связанных с уйгур-ской проблемой, были сосредоточены, с одной стороны, на задачах по комплексному экономическому развитию СУАР и, с другой, на фор-мировании общих подходов центрально-азиатских государств и РФ в целом по проблеме сепаратизма, религиозного экстремизма и терро-ризма. Обе эти задачи предполагали не только политическое, но и эко-номическое вовлечение КНР в Центральную Азию и, в конечном счете, оказались весьма результативными в плане сдерживания негативных сценариев развития уйгурской проблемы.

В конце 1990-х гг. Пекином была принята стратегия масштабно-го освоения западных районов КНР, определившая их место в общей модернизации страны; 12 административных субъектов ее запада ста-ли играть роль ключевого фактора в развитии государства (Kaukenov, 2007, р.65). Центрально-азиатским ННГ в этом деле наряду с Россией и Монголией уделялась особая роль, ибо производственная активность западных провинций Китая должна была ориентироваться именно на эти страны (Kaukenov, 2007, р.65). Географическая и культурная бли-зость, большие потребности рынков, неспособность собственных про-

124


изводителей обеспечить их достаточными объемами товаров и отно-сительно низкая конкурентоспособность местных предприятий давали китайским провинциям на западе оптимальные возможности для ос-воения ими рынков этих стран и обеспечения за счет этого высоких темпов своего социально-экономического развития.

Интенсивное политическое взаимодействие Пекина со странами ре-гиона и РФ осуществлялось как на двустороннем, так и многосторон-нем (Шанхайская Организация Сотрудничества – ШОС) уровнях. При этом его интересы помимо чисто уйгурских вопросов касались и урегу-лирования общего комплекса территориальных проблем, оставшихся в наследство от СССР. В 1996 г. (Шанхай) китайская сторона иницииро-вала заключение соглашения Об укреплении доверия в военной сфере в пограничных районах, а в 1997 г. (Москва) – О взаимном сокращении вооруженных сил в пограничных районах; они заложили основу созда-ния «Шанхайской пятерки» (КНР, РФ, Казахстан, Кыргызстан, Таджи-кистан), впоследствии расширившейся за счет участия Узбекистана, и трансформировавшейся в 2001 г. в ШОС (Syroezhkin, 2007, р.43). Это же позволило облегчить урегулирование проблемы спорных границ с этими ННГ: с РФ основное соглашение было подписано в 1997 г., до-полнительное – в 2004 г., с Казахстаном – в 1994 и 1997 гг., с Кыргыз-станом – в 1996 и 1999 гг., и с Таджикистаном – в 1999 и 2002 гг. соот-ветственно (Syroezhkin, 2007, р.43).

Одновременно Пекин смог достигнуть единых подходов с этими го-сударствами по вопросам борьбы с сепаратизмом, религиозным экстре-мизмом и терроризмом с акцентом на необходимость предотвращения деятельности уйгурских сепаратистов в этих странах и проникновения в КНР через их территорию представителей террористических и экс-тремистских структур (Yi, 2001, р.101; Huasheng, 2004, p.118). Уже на саммите «Шанхайской пятерки» в Душанбе в июле 2000 г. были обо-значены усилия сторон по ее трансформации в региональную струк-туру многостороннего сотрудничества; в качестве угроз, с которыми стороны должны совместно бороться в рамках этой международной структуры, были определены международный терроризм, религиозный экстремизм и национальный сепаратизм (Syroezhkin, 2007, р.44).

В дальнейшем глобальная секьюритизация проблемы террориз-ма после 11 сентября 2001 г. еще более упростила для Китая дости-жение солидарности с партнерами по ШОС относительно комплекса угроз, связанных с уйгурским вопросом. Как отмечает Сыроежкин: «В

125


соглашениях, подписанных с этими странами, КНР удалось не толь-ко заручиться их поддержкой относительно необходимости борьбы с этническим сепаратизмом и тем самым внести некоторый раскол в «мусульманское единство» народов Синьцзяна и коренных этносов государств региона, но и как члену «Шанхайской пятерки» обезопа-сить себя от вмешательства «третьих стран» в «уйгурский фактор»» (Syroezhkin, 2007, р.43).

Другой интерес Китая с доминирующим геополитическим сег-ментом, отражающий тесную связь его безопасности с южной частью постсоветского пространства, заключается в необходимости формиро-вания в прилегающих к нему с севера и северо-запада территориях ста-бильного стратегического тыла, позволяющего ему результативно со-средоточиться на решении своих ключевых геополитических проблем на надрегиональном уровне.

Оперируя этим интересом, можно обнаружить определенную схо-жесть китайской позиции в отношении Центральной Азии с иранской в отношении Центральной Азии и Центрального Кавказа. Для обеих дер-жав в текущих условиях южная часть постсоветского пространства, при всей функциональности существующих этнотерриториальных пунктов взаимозависимости, не является главным театром геополитической кон-куренции и источником первоочередных военных угроз. Если для Ирана таковыми является зона Персидского залива, то для КНР – Восточная Азия, точнее, прилегающее к его территории с юго-востока тихоокеан-ское морское пространство и расположенные здесь региональные фор-посты США – Япония, Южная Корея и Тайвань. Так же, как и Тегеран, Пекин наиболее серьезную угрозу своей безопасности видит исходящей из возможного военного конфликта с США на отмеченных театрах. Бо-лее того, весьма сильным стимулом обострения американо-китайских отношений и развития вооруженного конфликта между ними в Юго-Вос-точной Азии остается неурегулированный вопрос о территориальной це-лостности КНР – так называемая тайваньская проблема.

Несмотря на то, что США официально признают Тайвань частью Китая,57 фактическая независимость первого остается под американ-57 В Совместном коммюнике по установлению дипломатических отношений между США и КНР от 1 января 1979 года было зафиксировано признание Соединенными Штатами того, что правительство КНР является единственным легитимным прави-тельством всего Китая и существует только один Китай и Тайвань является частью Китая (Dumbaugh, 1998).

126


ской протекцией. «Акт об отношениях с Тайванем» (1979 г.) и «Шесть гарантий» Тайваню (1982 г.) лежат в основе американской политики по его военно-техническому усилению и защите его де-факто независи-мости от КНР. Обязательства США по обеспечению военной безопас-ности Тайваня фактически были переподтверждены в условиях пост-биполярного миропорядка. Об этом позволяет судить, в том числе, и американская реакция на очередной виток напряженности между Пе-кином и Тайбэйем в 1996 г.58

На пути к статусу сверхдержавы нерешенность тайваньской про-блемы является, пожалуй, наиболее серьезным и болезненным пре-пятствием для КНР. По всей видимости, ей будет трудно рассчитывать на признание за собой этого статуса, не интегрировав последнюю и наиболее развитую из «отколовшихся» в середине ХХ века китайских территорий. Это понятно и Вашингтону, который не спешит потеснить-ся на пьедестале мирового лидерства, и в силу этого будет еще более мотивирован необходимостью протекции де-факто тайваньской неза-висимости. Что, конечно, будет стимулировать возрастание америка-но-китайской напряженности и, прежде всего, на восточно-азиатском театре и, следовательно, усиливать для КНР необходимость поддержа-ния устойчивого стратегического тыла в Центральной Азии.

По мнению Жао Хуашена, последнее зависит от трех условий: «Во-первых, от решения спорных вопросов о границах между Китаем и странами региона и установления мира и безопасности в пригранич-ных районах. Обе эти задачи практически решены, осталось лишь при-йти к договоренности по некоторым незаселенным и незначительным приграничным территориям. Во-вторых, от проведения странами Цен-тральной Азии доброжелательной внешней политики по отношению к Китаю и от установления КНР приемлемых двусторонних отноше-ний с этими республиками. В-третьих, Центральная Азия не должна находиться под контролем какой-либо сверхдержавы или группы дер-жав, прежде всего тех, с которыми у Китая сложные геополитические и стратегические отношения» (Huasheng, 2004, p.119). В целом, можно

58 Главным стимулом развития кризиса стали президентские выборы в Тайване, в ответ на которые КНР инициировала широкомасштабные военные учения в своей прибрежной зоне и Тайваньском проливе. Соединенные Штаты отреагировали на это наиболее масштабной демонстрацией своих вооруженных сил в проливе начиная с 1950-х годов. Сюда были стянуты американский военно-морской контингент в составе двух авианосцев и 36 кораблей и подводных лодок (Yates, 1999).

127


согласиться с таким подходом китайского эксперта. И независимо от признания приоритетности того или иного из приведенных условий вполне реальным представляется то, что их устойчивость зависит от слишком большого числа факторов, чтобы признать их перспективно выполненными. Это, разумеется, способствует, сохранению централь-но-азиатского региона в поле мотивированной интересами безопасно-сти активности Пекина. Более того, последнее из этих условий вполне может оказаться наиболее слабым звеном в цепочке успехов постсовет-ской политической активности КНР в Центральной Азии, и связано это с некоторыми имеющими место здесь геополитическими процессами.

Во-первых, регион уже сегодня является местом сосредоточения вооруженных сил США и их союзников по НАТО. Операция в Афга-нистане хотя и отвечает интересам всего международного сообщества, но ее результаты не могут не сказываться на геополитической ситуации в регионе. В плане борьбы с международным терроризмом, религиоз-ным экстремизмом и сепаратизмом Китай, так же как и РФ, был заин-тересован в операции Запада по свержению талибского режима. Одна-ко в качестве одного из геополитических последствий этого было то, что «…США стали де-факто «соседом» стран Центральной Азии…» (Imanaliev and Abdyldaev, 2007, р.94), что влияет на внутренние про-цессы в центрально-азиатских странах, их внешнюю политику, а так-же сказывается на региональной активности других заинтересованных держав. «Афганский плацдарм» предоставляет для вооруженных сил США непосредственный контакт с китайской территорией, более того, с наиболее нестабильной провинцией КНР – СУАР. В случае обостре-ния американо-китайских отношений хотя бы в том же восточно-азиат-ском театре это может быть использовано для давления на Пекин. Кро-ме того, этот плацдарм может быть задействован как для сдерживания расширения влияния КНР на центрально-азиатском направлении, так и для усиления позиций Запада в странах региона.

Во-вторых, Запад остается наиболее привлекательным ориентиром социально-политического и экономического развития для большин-ства центрально-азиатских ННГ. Иными словами, оперируя категорией «мягкой силы», преимущества Запада в плане расширения своего вли-яния в регионе весомее, чем то, что может задействовать Китай. Не-смотря на относительную географическую отдаленность, стремление этих ННГ интегрироваться в международную экономическую и поли-тическую систему, где на сегодня доминирует Запад, очевидно поддер-живается последним, создавая необходимый базис для расширенного вовлечения западных стран в регион.

128


В-третьих, ШОС, которую китайская сторона желала бы видеть в качестве совместного с РФ и центрально-азиатскими государствами механизма подержания региональной безопасности (Laumulin, 2007с, p.121) и сдерживания США и их союзников в регионе, может не вы-держать натиска объективных проблем, существующих между двумя ее ключевыми акторами – Китаем и Россией.

Пекину выгодно идти в тандеме с Москвой в решении вышеотме-ченных задач в текущих условиях. Но в перспективе Россия может столкнуться с чрезмерным усилением КНР в регионе, что связано с объективно более ощутимыми экономическими и демографическими возможностями последней.

Кроме того, по всей видимости, определенным конфликтным вы-плеском будет обладать углубляющаяся территориально-демографиче-ская проблема между двумя евразийскими гигантами. В России постсо-ветского времени демографический спад остается в спектре ключевых объектов секьюритизации. Особый акцент при этом делается на про-блему убыли русского населения Восточной Сибири и Дальнего Вос-тока и угрозу китайской демографической экспансии здесь (Витков-ская, 1999). «Освоение» нелегальными китайскими мигрантами этих российских провинций с учетом устойчивости тенденции сокращения населения в РФ, а также сохраняющегося дефицита территории в КНР приведет к расширению этнотерриториальных пунктов взаимозависи-мости безопасности двух держав. Что в условиях повышенной секю-ритизированности демографического (Россия) и территориального (Китай) дефицита будет стимулировать негативную (конфликтную) ди-намику отношений между ними.

Вовлеченность КНР в Центральную Азию мотивируется и интереса-ми энергетической безопасности. Есть все основания полагать, что эта заинтересованность будет расти и, соответственно, влиять на участие Пекина в региональных отношениях и процессах в сфере безопасности.

Поражающая своими масштабами и темпами роста экономика Ки-тая, разумеется, требует соответствующих энергетических ресурсов, которые на сегодня только частично удовлетворяются китайскими воз-можностями. По некоторым источникам, с 2000 по 2014 гг. доля им-порта во внутреннем потреблении нефти в КНР выросла с 30 до 57%.59 Секьюритизация проблемы энергетической зависимости в КНР усили-вается и в связи с ее движением к статусу сверхдержавы. 59 См.: (U.S. Energy Information Administration. May 14, 2015. Available at: http://www.eia.gov/beta/international/analysis.cfm?iso=CHN).

129


Зависимость, как известно, вообще не приветствуется государствами, стремящимися к лидерским позициям, тем более если речь идет о статусе сверхлидера. Китай сегодня стремительно движется к этому положению в мире, и главный акцент, как известно, сделан на экономику, которая как раз и является наиболее уязвимой в плане энергетической зависимости стра-ны. Запасы нефти и газа не возобновляемы, по меньшей мере, на текущий момент, и стремительно сокращаются, однако именно они составляют ос-нову энергетики КНР, так же как и других развитых стран.

Нетрудно сделать выводы относительно изменений в восприятиях дружественности/враждебности между ними, учитывая устойчивость в развитии мирового энергетического дефицита. Китай уже сегодня по потреблению отмеченных энергоносителей перешел в ранг второй по-сле США сверхдержавы. Иными словами, можно говорить о том, что расширение спектра конфликтной взаимозависимости безопасности между двумя этими мировыми державами (впрочем, так же как и меж-ду КНР и другими энергозависимыми державами) получает сильный стимулирующий импульс, что, разумеется, предполагает усиление их геополитической конкуренции в нефтегазоносных регионах планеты.

Соединенным Штатам меньше чем кому бы то ни было хочется де-литься контролем над этими регионами с догоняющим их Китаем. Более того, вполне рациональным представляется вывод о том, что, скорее всего, США постараются использовать факторы своего влияния здесь, включая военный, для давления на Пекин, текущая структура импорта энергоноси-телей которого предоставляет для этого неплохие возможности.

К 2014 г. более половины китайского импорта нефти приходилось на государства Ближнего Востока (Саудовская Аравия – 16%, Оман – 10%, Иран и Ирак – по 9% и др.), а четверть – на страны Африки (Ан-гола – 13%, Конго и Южный Судан – по 2% и др.) (pис. 4), то есть на наиболее нестабильные и конфликтогенные регионы планеты. Кроме того, Ближний Восток остается зоной сосредоточения внушительных военных возможностей США и их союзников по НАТО. И маловероят-но, что две отмеченные особенности этих регионов в ближайшее время перестанут существовать.

130


Пути транспортировки основного нефтяного импорта в КНР также предполагают ощутимую уязвимость. Как известно, транспортировка нефти из Ближнего Востока в КНР по морю осуществляется по марш-руту, «включающему несколько «узких мест»: Баб-эль-Мандебский пролив у выхода из Красного моря, Ормузский – у выхода из Персид-ского залива и Малаккский – на входе в Южно-Китайское море. Для танкеров особенно уязвим последний (протяженностью почти в 1000 км) – между берегами Малайзии и Индонезии» (Belokrinitskiy, 2007, р.54). Этот протяженный маршрут трудно назвать безопасным для по-ставок нефти в Китай.

Возможности КНР контролировать ситуацию на этом маршруте в текущих условиях весьма ограничены (Marketos, 2012, р.44). Пре-жде всего, это связано с тем, что она не обладает достаточными воен-но-морскими возможностями для защиты своих интересов в рамках от-меченного пути транспортировки нефти. Скорее наоборот, здесь имеет место очевидное доминирование ВМС США, что в условиях вполне естественного обострения конкуренции двух держав может быть ис-пользовано Вашингтоном для давления на Пекин.

Рисунок 4. Источники импорта сырой нефти в КНР

131


Исходя из геополитических факторов, наиболее безопасным на-правлением диверсификации китайского энергетического импорта является постсоветское пространство, а точнее Россия и Центральная Азия. Именно зона ШОС предполагает наиболее стабильный «энерге-тический тыл» для Китая в случае его конфронтации с США. С конца 1990-х гг. КНР усиленно развивает это направление. Основной акцент был сделан на создании транспортно-трубопроводной системы, свя-зывающей богатые нефтью и газом государства Центральной Азии и Россию с КНР.

С 1997 г. начались поставки казахстанской нефти посредством же-лезнодорожного сообщения, а в 2004 г. – строительство магистраль-ного нефтепровода из Казахстана «Атасу – Алашанькоу» проектной мощностью 20 млн т в год. В 2006 г. КНР и РФ было достигнуто со-глашение о строительстве нефтепровода «Восточная Сибирь – Тихий океан» мощностью до 80 млн т.60 Отмеченный год также знаменовал собой подписание китайско-туркменского межправительственного со-глашения о постройке связывающего эти страны газопровода и о по-ставках Туркменистаном газа в КНР.61 Его первая ветка была сдана в 2009 г. Пуском еще трех веток газопровода планируется достижение мощности в 65 млрд куб. м в год.

Надо сказать, что энергетическая стратегия КНР в отношении Цен-тральной Азии далеко не ограничивается покупкой углеводородов. По мнению Сыроежкина, развитие отношений Пекина с центрально-ази-атскими ННГ в сфере энергетики охватывает следующие направления: приобретение в собственность либо разработка на условиях долгосроч-ной концессии месторождений углеводородного сырья, строительство нефте- и газопроводов, обеспечивающих доставку ресурсов в КНР (пре-имущественно за счет китайских кредитов), а также участие в строи-тельстве или реконструкции ГЭС, ТЭС и ЛЭП с перспективой поставок электроэнергии в Китай (Syroezhkin, 2012, p.22). Согласно его подсче-там, в Казахстане доля Китая в добыче нефти составляет 25–27%, а газа – 11–13% (Syroezhkin, 2012, p.26); по его же данным, общий объем ка-питаловложений китайских корпораций в наиболее крупные нефтегазо-вые проекты в Туркменистане с 2007 г. в районе 10 млрд долларов США 60 По этому нефтепроводу предусматривается транспортировка российской нефти не только в КНР, но и в Японию. 61 Газопровод проходит по территории Туркменистана, Узбекистана, Казахстана в КНР.

132


(Syroezhkin, 2012, p.38).62 По некоторым данным, к началу 2015 г. общий объем финансов, направленных КНР на укрепление своих позиций в не-фтегазовом секторе одного только Казахстана, оценивается в размере от 43,5 до 45,7 млрд долларов (Paramonov and Strokov, 2015, p.81).

Развитие украинского кризиса 2014 г. и обострение отношений Рос-сии с Западом способствовали китайской энергетической стратегии. Риск введения секторальных санкций ЕС в отношении РФ с соответ-ствующими ограничениями для поставок российского газа в Европу заставил Москву «обратиться на Восток» и пойти на уступки в вопросе его цены.63 В мае 2014 г. в ходе визита В. Путина в Пекин был подписан российско-китайский газовый контракт, охарактеризованный главой Газпрома А. Миллером как крупнейший в истории российского газо-вой корпорации.64

В целом украинские события создали весьма благоприятный фон для китайской политики на постсоветском пространстве. Фактически беспрецедентное со времен холодной войны давление Запада на Кремль делает последний уступчивым в отношениях с КНР. То, насколько Пе-кин сможет воспользоваться сложившейся ситуацией, покажет время, но очевидно, что обстоятельства благоприятствуют реализации китай-ских интересов в регионе, и не только в сфере энергетики.

62 Данные приведены им в таблице63 Именно вопрос цены на российский газ был основным камнем преткновения в российско-китайских переговорах ведущихся еще с начала 2000-х. Цена в 350 долл. за 1 тыс куб. м, отражала скорее китайские интересы. См.:(Россия и Китай подписали контракт на поставку газа. BBC Русская служба. 21 мая 2014 г. На сайте: http://www.bbc.co.uk/russian/international/2014/05/140521_russia_china_gas_contract.shtml). 64 Общая стоимость поставок – примерно 400 млрд долларов. Контракт рассчитан на 30 лет. Ежегодные поставки российского газа будут составлять 38 млрд куб. м, начать которые планируется с 2018 года (Adomanis, 2014).

133

ГЛАВА 5

США И ЕС

Изменившаяся с окончанием холодной войны геополитическая ситу-ация в Центральной Евразии сделала неизбежным переосмысление зна-чения данного пространства для безопасности США и их европейских союзников. Могущественной советской державы уже не было, а вместе с ней исчезла и главная угроза существованию западного мира. Однако пространство, освободившееся от советского контроля, стало превра-щаться в источник новых угроз безопасности для государств Запада.

Советское «ядерное наследие», а также зоны «вне контроля», обра-зовавшиеся в Центральной Евразии вследствие вооруженной конфликт-ности и внутриполитической нестабильности в региональных ННГ, благоприятствовали развитию угрозы распространения ОМП. Не менее важным для Запада представляется значение Центральной Евразии в ка-честве пространства, связующего ключевых евразийских геополитиче-ских акторов (Россия, Турция, Иран, Китай) и обеспечивающего непо-средственный выход к Афганистану – одному из главных театров борьбы с международным терроризмом, а также как одному из направлений ди-версификации источников обеспечения углеводородным сырьем.

С украинским кризисом 2014 г. значение Центральной Евразии для США и ЕС возрастает, и не только с точки зрения необходимости сни-жения энергозависимости Европы от РФ, но и как зоны возможных во-енных угроз.

Стратегический тандем

Прежде всего, хотелось бы обратиться к тому, почему в рамках ис-следуемой проблемы мы склонны рассматривать США и ЕС в тандеме. Хотя это, разумеется, не означает того, что каждый из них не может об-ладать какими-то специфическими интересами на постсоветском про-странстве и вытекающей из этого политической активностью.

Во-первых, социально-ценностная идентичность ЕС и США, осно-ванная на их цивилизационной общности, или же, оперируя концепцией Сэмюэла Хантингтона, принадлежности к единой «западной цивилиза-

134


ции», что представляется важным с точки зрения секьюритизации. Со-гласимся, социально-ценностная общность не может преодолевать ос-нованные на относительно статичных, материальных явлениях факторы, скажем, географической близости/отдаленности. Для одних (ЕС) смеж-ность с Центральной Евразией неминуемо приводит к большей актуаль-ности данного пространства в плане безопасности, для других (США) отдаленность стимулирует обратное. Вместе с тем, идентичность в пла-не ценностей способствует если не единой концептуализации своей без-опасности, то, по меньшей мере, единым подходам и стандартам оценки того, считать ли то или иное явление/процесс угрозой/уязвимостью для себя или нет, а также того, как ранжировать ее/его по шкале приоритет-ности. В качестве примера можно использовать отношение в западных обществах к транснациональным угрозам безопасности.

Как в Европе, так и в Соединенных Штатах комплекс проблем окружающей среды или, скажем, международной организованной пре-ступности, превратился в устойчивый и фактический объект секьюри-тизации, причем без принципиальной ссылки на степень географиче-ской отдаленности источников соответствующих угроз. То же можно сказать и об интересах, связанных с распространением демократии, стандартов прав человека и рыночной экономики, концептуализация в плане безопасности которых связана с необходимостью создания ста-бильного, бесконфликтного и экономически процветающего полити-ческого окружения.

Экономическое и технологическое развитие этих субъектов запад-ного мира также наложило отпечаток на концептуализацию ими своей безопасности. США и ЕС на сегодня представляют собой наиболее со-вершенные примеры постиндустриализма со всеми связанными с этим общими стандартами секьюритизации внешнего мира, включая стре-мительный рост значимости проблем энергетической безопасности.

Во-вторых, общность имеет место и в механизмах обеспечения без-опасности. НАТО пережила холодную войну и сохраняет за собой ста-тус системы коллективной безопасности США и ЕС, предполагающей, в частности, совместное реагирование на внешние угрозы, а также уча-стие в военных операциях по их предотвращению, в том числе и в реги-онах за пределами формально принятой зоны ответственности альянса. Одну из таких операций мы можем наблюдать в Афганистане.

Единые стандарты концептуализации безопасности плюс общий механизм ее обеспечения дает достаточно оснований рассматривать ЕС и США более чем как просто ситуационно консолидировавшихся политических акторов на «центрально-евразийской шахматной доске».

135


На сегодня это реальный геополитический тандем с различным уров-нем географической близости к Центральной Евразии, что в какой-то мере компенсируется за счет двух перечисленных выше особенностей. Соответствующим образом следует оценивать и их влияние на систему безопасности в этом регионе. Вместе с тем, особенности географии и глобального политического статуса не позволяют абсолютно унифици-ровать американскую и европейскую мотивации здесь.

Основываясь на примате географии, к системе безопасности на пост-советском пространстве следовало бы отнести только ЕС, тогда как США можно было бы рассматривать в контексте их присущей единственной сверхдержаве глобальной заинтересованности и вовлеченности.

Расширение Евросоюза привело к образованию его непосредствен-ного географического контакта с Центральной Евразией. Интеграци-ей Литвы, Латвии, Польши, Словакии, Венгрии и Румынии в 2004 и 2007 гг. сформировалась протяженная граница ЕС с государствами ев-ропейской части региона (Беларусью, Молдовой и Украиной) в 3 172 км. С интеграцией Польши и прибалтийских республик значительно расширилась и зона непосредственного контакта ЕС с РФ. Тем самым, во-первых, комплекс этнотерриториальных вопросов взаимосвязи но-вых членов этой организации с государствами ПМБ фактически пере-шел на общеевропейскую повестку.

Во-вторых, перестала существовать соответствующая буферная зона от политической нестабильности и конфликтности постсоветско-го пространства и связанных с этим угроз, в том числе и транснаци-онального характера (международная организованная преступность, международный терроризм, нелегальная миграция, наркотрафик и др.), которую не так давно формировали собой эти ныне новые члены ЕС.

И, в-третьих, изменилась конфигурация геополитической связи ЕС с главным силовым полюсом постсоветского пространства – Россией. Как следствие волн расширения 2004 и 2007 гг. Евросоюз вплотную подошел к сфере российских жизненных интересов, а местами (При-балтика, Польша) и к границам самой РФ. Опасения относительно дальнейшего расширения ЕС на постсоветском пространстве, подпиты-ваемое еще стремлением Украины, Молдовы и Грузии в объединенную Европу, поставили Москву перед необходимостью ответных действий, объектом которых стали как отмеченные ННГ, так и сам Евросоюз.

Наиболее наглядным примером усиления функциональной взаимо-зависимости безопасности по вектору ЕС – центрально-евразийские ННГ – Россия, является процесс взаимодействия между ними, начи-ная с середины 2000-х. «Оранжевая революция» и приход к власти в

136


Украине ориентированной на интеграцию с Западом администрации В. Ющенко активизировал этот процесс, начавшийся с так называемой газовой проблемы и расширившийся до текущего украинского кризиса.

Суть газовой проблемы (по меньшей мере, именно так она расце-нивалась западными союзниками), характеризовалась попытками Мо-сквы использовать энергетические рычаги в своей политике на пост-советском пространстве и в отношении ЕС. Приостановка поставок российского газа в страны ЕС (2006 и 2009 гг.), стремление Кремля монополизировать нефтегазотранспортную сферу на постсоветском пространстве, а также попытки Газпрома получить контроль над га-зораспределительной системой Европы привели к усилению в ЕС секьюритизации проблемы энергетической зависимости от РФ и сти-мулировали его политику по диверсификации источников нефтега-зоснабжения, в том числе через формирование энерготранспортных систем на постсоветском пространстве в обход России.

Украинские события весны 2014 г. еще более обострили восприятие какой бы то ни было зависимости ЕС от России. Более того, впервые с окончания холодной войны в Европе стала секьюритизироваться воз-можность российской военной агрессии, и в повестку дня был введен вопрос об усилении военной безопасности стран НАТО.

Говоря об активности ЕС на постсоветском пространстве неминуе-мо встает вопрос о ее состоятельности как единого носителя интересов и проводника соответствующей политики. На сегодня это объединение не обладает достаточным уровнем внутренней консолидированности, чтобы можно было бы характеризовать ее как державу. Более того, с военно-политической точки зрения возможности ее силовой проекции зависимы от США. В определенной степени в том числе и с этим свя-зано то, что в этой работе мы склонны рассматривать ЕС в тандеме с Соединенными Штатами, несмотря на отличающиеся параметры их геополитической связи с постсоветским пространством.

США не имеют непосредственного сухопутного контакта ни с Цен-тральной Евразией, ни в целом с ПМБ. Несмотря на это, на сегодня так же, как в течении всего постсоветского времени, их присутствие здесь чувствовалось значительно сильнее, чем европейское.

Глобальная вовлеченность США, основанная на потребностях, не лимитируемых рамками определенных географически ограниченных пространств и возможностях проекции влияния в мировом масштабе, делает неизбежным учет их роли в функционировании и развитии ре-гиональных государств. Это же позволяет нам, говоря об относитель-ной идентичности интересов двух субъектов западной цивилизации –

137


ЕС и США, – все же обозначать то, что роль главной скрипки, в том числе и в процессе определения этих интересов в регионе, остается за последними. Это временами отражается в чрезмерной геополитизи-рованности даже тех, вроде бы общих транснациональных проблем, к решению которых стремится этот западный тандем.65

Угроза распространения ОМП

Распад СССР, прежде всего, привнес в повестку безопасности США и Европы проблему огромного советского «ядерного наследства». И хотя тактическое ядерное оружие было в скором времени перевезено в РФ, большое число стратегических боеголовок оставалось в Белару-си, Казахстане и Украине (Simpson, 1994, р.27).66 С учетом тех полити-ческих и социально-экономических флуктуаций, которые переживали в тот период эти ННГ, все большую актуальность приобретал вопрос о распространении советского «ядерного наследства», в особенности, попадания этих арсеналов в руки так называемых государств-изгоев или негосударственных экстремистских группировок. Как следствие, предотвращение этой угрозы сформировало один из ключевых моти-вов вовлеченности Запада в постсоветское пространство (Sokolsky and Charlick-Paley, 1999, p.7; Cornell, 2001, р.367; Fairbanks, Nelson, Starr and Weisbrode, 2001, p.11).

65 Речь в данном случае идет не только о том, что Соединенные Штаты могут использовать европейских партнеров для реализации своих геополитических интересов. Здесь также важен учет и реакции других, конкурирующих с США держав – Россия, КНР, ИРИ, – для которых американское лидерство в западном тандеме зачастую стимулирует восприятие всего того, что делается Западом в качестве очередного «геополитического проекта США». Что, помимо прочего, приводит к нивелированию ЕС как носителя собственных интересов в глазах других акторов, а отсутствие самостоятельных военно-политических механизмов заставляет европейцев следовать за Соединенными Штатами даже в тех случаях, когда они не достаточно мотивированы в той или иной политике в отношении постсоветского пространства. 66 В момент распада СССР основная инфраструктура стратегических сил и ядерного комплекса, а также большинство стратегических носителей ядерного оружия оказались на территории РФ. В Украине находились 130 пусковых установок ракет УР-100НУ (SS-19) и 46 шахтных установок ракет РТ-23УТТХ (SS-24), были дислоцированы 19 бомбардировщиков Ту-160, 25 – Ту-95МС и 2 – Ту-95. На территории Белоруссии был развернут 81 грунтовый ракетный комплекс «Тополь» (SS-25). В Казахстане – 104 шахтные пусковые установки ракет Р-36 МУТТХ/Р-36М2 (SS-18) и 40 бомбардиров-щиков Ту-95 МС. См.: (Стратегические ядерные силы СССР и России. На сайте: http://www.armscontrol.ru/course/rsf/p9.htm).

138


Благо, для западного тандема дезинтеграционные процессы на про-странстве бывшего СССР были остановлены и не привели к проблеме раздела уже российского ядерного арсенала.67 Кроме того, удалось дого-вориться и с властями получивших советские ядерные арсеналы ННГ; Украина, Беларусь и Казахстан согласились присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) в качестве безъядерных стран и передать свои арсеналы России, либо же самостоятельно ликви-дировать их. К декабрю 2001 г. процесс этот был завершен.68

Хотя и проблема «ядерного наследства» СССР в постсоветской Центральной Евразии тем самым была в целом урегулирована, вопрос об эффективности режима нераспространения здесь до сих пор не снят с повестки безопасности западных стран. Регион граничит с наиболее радикально настроенными в отношении Запада державами, точнее фор-мирует их геополитическую связь друг с другом, которая может быть использована в целях нелегального сотрудничества в ядерной области.

Иранская ядерная программа с середины 2000-х занимает позицию ключевой проблемы отношений США и ЕС с Ираном. С учетом осо-бенностей иранского политического режима,69 его нефтегазового богат-ства и связанных с этим геополитических вопросов,70 а также успехов Тегерана в развитии сферы баллистических ракет, перспективу созда-ния им ядерных вооружений никак нельзя отнести к рядовым пробле-мам повестки безопасности западного тандема. Ситуация усугублялась и сотрудничеством Ирана в ядерной сфере с другими державами, в осо-бенности Россией и Китаем.71 67 Одно из опасений Запада было связано с возможностью «советского сценария» распада и для других ядерных держав, в том числе и самой РФ, переживавшей в начале 1990-х не самый стабильный период в своей истории (Simpson, 1994, р.27). 68 См.: (Стратегические ядерные силы СССР и России. На сайте: http://www.armscontrol.ru/course/rsf/p9.htm).69 Политическая идеология иранского режима построена на радикальном антагонизме западным ценностям. 70 Политическая мотивация контроля над огромными нефтяными и газовыми ресурса-ми Ирана вполне вписывается в логику усиливающейся конкуренции развитых стран за уменьшающиеся энергоносители и противодействия попыткам РФ использовать энергетические рычаги против Запада.71 Крупнейшим российско-иранским проектом было строительство АЭС в Бушере, в котором участвовало около 300 российских предприятий. В РФ утверждают об ис-ключительно мирных целях этого сотрудничества, аргументируясь своей незаинте-ресованностью в появлении нового ядерного актора у своих южных границ и отсут-ствием убедительных доказательств относительно намерений иранского руководства нарушить свои обязательства по ДНЯО и приобрести статус ядерной державы. По мнению же американской стороны, российско-иранское сотрудничество, по меньшей мере, способствует росту научно-технических предпосылок для создания Ираном ядерного оружия (Новиков, 2007, с.229; Арбатов и Наумкин, 2005, с.25).

139


Спектр мер, предпринимаемых Соединенными Штатами и их ев-ропейскими союзниками в целях предотвращения получения Ираном ядерного оружия, достаточно широк. Это и режим санкций в отношении компаний, сотрудничающих с Тегераном в этой области в соответствии с «Актом нераспространения в отношении Ирана (Iran Nonproliferation Act of 2000)»,72 объектом которых в большинстве своем являются ки-тайские и российские предприятия,73 и декларирование возможностей применение силы против Ирана, включая внутреннюю политическую риторику и периодические демонстрации своей военной мощи в Пер-сидском заливе.

По мере развития кризиса между Ираном и западным тандемом увеличивалось значение юга постсоветского пространства для безо-пасности последнего, во-первых, в плане классической геополитики, как пространства сдерживания и давления на Тегеран с возможным манипулированием этнополитическими факторами в наиболее уязви-мых в этом отношении северных районах ИРИ. Во-вторых, как зоны геополитической связи между Ираном и РФ – его наиболее важным источником военных (в том числе и ядерных) технологий, через кото-рое могут осуществляться нелегальные поставки компонентов для соз-дания иранского ядерного оружия. В-третьих, при реализации «иран-ского ядерного проекта» и наличии у Тегерана умеренного ядерного арсенала и средств доставки, увеличение роли Центральной Евразии будет связано с развитием здесь механизмов предотвращения возмож-ного ракетно-ядерного нападения со стороны Ирана на Европу.

Подходы к отношениям с Западом у нового президента ИРИ Х. Ру-хани, избранного на этот пост в июне 2013 г., заметно отличаются от тех, которые имели место при Ахмади-Неджаде. Более того, его относи-тельная умеренность стимулировалась и последствиями от ужесточения санкций в отношении Ирана с 2010 г. Запад, в свою очередь, также все более заинтересован в урегулировании иранской проблемы на фоне обо-стрения отношений с Россией. Несмотря на интенсифицировавшийся с отмеченными событиями переговорный процесс по иранской «ядерной проблеме», говорить о ее решении пока рано. Слишком много факторов 72 С 2005 года – акт «О нераспространении в отношении Ирана и Сирии» (Iran and Syria Nonproliferation Act). 73 Список этих предприятий опубликован на официальном сайте Государственного департамента США. См.: (U.S. Department of State. Iran Nonproliferation Act of 2000. Available at: http://www.state.gov/t/isn/c15234.htm).

140


все еще сильны в противодействии дипломатическим путям нормализа-ции – специфика внутреннего режима в ИРИ, влияние произраильских организаций на политические институты в США, резкая реакция самого Израиля вплоть до обсуждения возможностей самостоятельной воен-ной операции против Ирана и много другое. Соответственно, не следует сбрасывать со счетов кризисный сценарий развития ситуации.

Кроме геополитической связи между основными ядерными конку-рентами Запада, Центральная Евразия формирует и одну из наиболее нестабильных политических зон современного евразийского материка, что отражается и на потенциале угрозы распространения ОМП, также как и других нетрадиционных вызовов безопасности (международная организованная преступность и терроризм, наркотрафик, нелегальная миграция). То, что этот регион составлен преимущественно слабыми государствами, выражается не только в нестабильности и конфликт-ности, превалирующих в их отношениях, но также и в повышенных возможностях распространения широкого спектра генерируемых здесь и транслируемых через него угроз на смежные с этим пространством региональные системы.

Вооруженные конфликты и зоны «вне контроля»

С распадом СССР Центральная Евразия изобиловала конфликтами различного уровня интенсивности. Термин «Евразийские Балканы», примененный Бжезинским в соответствии с аналогией собственно Балкан начала 1990-х в отношении юга постсоветского пространства (Бжезинский, 1999, с.149), полагаем, и сегодня не теряет актуальности – по меньшей мере, до тех пор, пока здесь сохраняются очаги неурегу-лированных вооруженных противостояний.

Конфликты в Нагорном Карабахе, Приднестровье, Абхазии и Юж-ной Осетии сегодня классифицируются как «замороженные». Тогда как эти территории, соответственно Азербайджана, Молдовы и Грузии де-факто находятся вне национального либо международного контро-ля. Отсутствие устойчивых и масштабных вооруженных столкновений здесь с середины 1990-х74 ненамного уменьшает негативный эффект, связанный с «мирной» неконтролируемостью этих зон. 74 Такое состояние «замороженности» в конфликте в Южной Осетии было прервано в августе 2008 года российско-грузинским кризисом, вылившимся в масштабные военные действия.

141


Как отмечает Корнелл с соавторами, «все сепаратистские регионы представляют вызовы и жесткие риски безопасности в связи с тем, что они формируют возрастающие угрозы возобновления вооруженного насилия в регионе и способствуют слабости государств, препятствуя экономическому и демократическому развитию на Южном Кавказе и Молдове. Наряду с этим широкий спектр мягких проблем безопасно-сти также связан с неразрешенными конфликтами, так как они создают формы неконтролируемых зон свободной торговли» (Cornell, Jonsson, Nilsson and Häggström, 2006, р.51).

Уже сегодня можно констатировать наличие здесь большого числа военной техники, нерегулируемой никакими международными согла-шениями. Ибо контроль в этих «замороженных» зонах осуществляет-ся акторами, не обладающими легальной, международной признанной основой для этого. Тем не менее, скопившаяся в их руках нелегальная военная техника временами значительно превышает соответствующие возможности государств, из состава которых они стремятся выйти, применяя эти вооружения.

Более того, бесконтрольность отмеченных сепаратистских регио-нов привела к развитию здесь центров контрабанды оружием, нарко-тиками, а также торговли людьми и отмывания денег (Cornell, Jonsson, Nilsson and Häggström, 2006, р.51). Приднестровье дальше всех про-двинулось в торговли вооружениями, что ввиду относительной близо-сти к границам объединенной Европы черноморским портам в Украине (Одесса) представляет для европейцев наиболее актуальную угрозу.75

Однако и кавказские зоны «вне контроля», несмотря на свою отно-сительную отдаленность от границ западного тандема, являются не ме-нее сильным раздражителем евро-американских опасений относитель-но контрабанды материалами военного характера. И более того, есть фактические основания говорить о возможности использования этих бесконтрольных пространств для торговли приобретенными в Рос-сии компонентами, применимыми в создании ядерного оружия. Так, в феврале 2006 г. на территории Грузии была предотвращена попытка контрабанды 100 г высокообогащенного урана, который был перевезен 75 В Приднестровье имеются определенные производственные возможности. С 1996 года здесь производиться вооружение и амуниция, которые экспортировались в Косово, Чечню, Абхазию и арабские страны. В 2003 году содокладчики Парламентской Ассамблеи Совета Европы Дж. Дориу и Л. Ватре подчеркнули угрозу представляемую трафиком вооружений в Приднестровском регионе (Radulescu, 2007).

142


в Грузию для продажи группой, возглавляемой российским граждани-ном О. Хинсаговым, через участок российско-грузинской границы в Южной Осетии (Bunn, 2007, р.17).

Международный терроризм

Иран, надо сказать, не единственный в списке тех, кого на Западе воспринимают как опасного претендента на приобретение ядерного оружия. Не менее серьезные угрозы связываются с тем, что эти техно-логии или материалы попадут в руки террористических организаций и смогут быть использованы в их атаках на американские и европей-ские города. События 11 сентября 2001 г. оказались не только главным ускорителем процесса секьюритизации проблемы международного терроризма на Западе, но и до предела актуализировали угрозу так на-зываемого ядерного терроризма. Причиной тому может быть как пред-намеренная передача террористическим группам ядерных зарядов со стороны так называемых государств-изгоев, так и их непроизвольный доступ к этому оружию.

Концептуализацию Центральной Евразии на Западе, как источни-ка развития отмеченной угрозы, наряду с существующими здесь зона-ми «вне контроля» и «коридорами» нелегальной активности стимули-руют и другие присущие региону факторы. Прежде всего, это одно из пространств наибольшей активности экстремистских группировок, включая, собственно, рассматриваемую Соединенными Штатами и их европейскими союзниками как террористическая организация №1 «Аль-Каиду», которая и считается главным организатором терактов 11 сентября 2001 г. Кроме «Аль-Каиды» регион является основным полем деятельности другой группы, занесенной Соединенными Шта-тами в список зарубежных террористических организаций – «Ислам-ское движение Узбекистана», а также ряда других, также не особо благосклонных к евро-американским ценностям и политике Запада по отношению к развивающемуся миру – «Хизб-ут-Тахрир», «Братья мусульмане» и др.

Вдобавок к наличию в Центральной Евразии явных претендентов на получение ядерного оружия с наиболее ощутимым стремлением ис-пользовать его в борьбе с Западом, здесь имеются и возможности для удовлетворения спроса на этот «товар».

143


Во-первых, регион сопределен с несколькими ядерными державами; РФ и КНР непосредственно граничат с ним, а Пакистан – через фак-тически малоконтролируемое афганское пространство. Эти державы в принципе могли бы стать источником нелегальных поставок этих воору-жений и компонентов для их создания, в частности, ввиду несовершен-ства систем охраны и безопасности на ядерных объектах. Так, в докладе, подготовленном в рамках Бельферского центра науки и международных отношений при Гарвардском университете, и посвященном вопросам предотвращения ядерного терроризма, наибольшие риски в плане неле-гального доступа на ядерные объекты и кражи соответствующих матери-алов связываются с Россией и Пакистаном (Bunn, 2007, р.25).

Во-вторых, сами центрально-азиатские ННГ могут стать источни-ком получения определенных компонентов ОМП; по меньшей мере, именно так это рассматривается на Западе. В октябре 2005 г. предсе-датель подкомитета по делам Ближнего Востока и Центральной Азии Комитета по международным отношениям Палаты представителей Конгресса США И. Роз-Летинен заявила: «К числу важнейших амери-канских интересов в сфере безопасности относиться ликвидация арсе-налов ядерного оружия, оставшихся после краха советского блока… В Казахстане, Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане имеются дей-ствующие исследовательские реакторы, урановые шахты, установки для обогащения урана и склады ядерных отходов, причем многие из них, как сообщают, по-прежнему плохо охраняются. Также сообщают, что в Казахстане и Узбекистане в советские времена имелось немало средств ведения химической и биологической войны. Усилия США по демонтажу находящихся в регионе средств ведения химической, био-логической и ядерной войны с тем, чтобы террористы не могли полу-чить в свое распоряжение это смертоносное оружие – одна из главных проблем, которыми занимается наш подкомитет».76

Проблема международного терроризма после событий 11 сентября в целом превратилась в наиболее актуальную угрозу для Запада, и это, даже если оставить в стороне вопрос доступа этих групп к ядерным арсеналам. Теракты в США показали, что эта угроза весьма незначи-тельно может быть ограничена географической отдаленностью. Терро-ристические организации могут наносить удары по территории США 76 Cм.: Opening Statement of Hon. Ileana Ros-Lehtinen, Chair, Subcommittee on the Middle East and Central Asia Hearing: U.S. Security Concerns in Central Asia. 26 October 2005. Цит. по (Ibrahim, 2007, р.38).

144


и их европейских союзников, обладая центрами управления на значи-тельном географическом расстоянии. Отмеченные теракты в США, а также последовавшие за ними в Испании (март 2004 г.) и Великобри-тании (июль 2005 г.), продемонстрировали уязвимость Запада к данной ассиметричной угрозе и жизненную необходимость в коллективных мерах (в том числе и военного характера) по ее предотвращению.

Энергетическая безопасность

Наряду с международным терроризмом и другими нетрадиционны-ми угрозами, на 2000 гг. приходится и секьюритизация энергетических проблем в западных странах. Именно в это время обнаружилась четкая практическая связь вопросов энергоснабжения и энергозависимости с геополитикой и безопасностью.

Наиболее сильно логику новой, энергетической геополитики ощу-тила на себе объединенная Европа, а эпицентром соответствующих угроз для нее стало постсоветское пространство, а точнее Россия и ее «энергетическая политика».

Инциденты с прекращением подачи российского газа в Украину и страны ЕС в 2006 и 2009 гг. параллельно с попытками Кремля моно-полизировать газовый рынок всего постсоветского пространства сви-детельствовали не только о ненадежности РФ в качестве стабильного поставщика этого сырья, но и о ее намерениях использовать соответ-ствующую зависимость европейских стран в качестве механизма ре-ализации своих геополитических интересов в Евразии. Притом, что нефтегазовая зависимость ЕС, сформировавшаяся в постсоветский пе-риод, существенна.77

Соединенные Штаты, хотя и напрямую независимы от энергоноси-телей из постсоветского пространства, но их не могла не беспокоить геополитизация этого товара, и, в особенности, попытки своего неког-да грозного евразийского соперника восстановить через это свое доми-нирование здесь. Монополизация нефтегазовой сферы постсоветского 77 К 2012 году на Россию приходилось 33,7% импорта нефти (29,5% – в 2002 г.) и 32% – газа (45,2% – в 2002 г.) ЕС. См.: (EU’s Energy Production and Imports. Eurostat. May 2014. Available at: http://epp.eurostat.ec.europa.eu/statistics_explained/index.php/File:Main_origin_of_primary_energy_imports,_EU-28,_2002%E2%80%9312_%28%25_of_extra_EU-28_imports%29_YB14.png#).

145


пространства могла повлиять и на объемы предложений на мировом рынке энергоресурсов, что, естественно, ударило бы по эффективности американской экономики. Еще задолго до назревания энергетических коллизий с Россией США в своей политике к недавно трансформировав-шемуся постсоветскому пространству смотрели на Центральную Азию и Прикаспий как на возможность диверсификации глобальных энерго-источников и снижение соответствующей зависимости от Персидского залива (Sokolsky and Charlick-Paley, 1999, p.69; Fairbanks, Nelson, Starr and Weisbrode, 2001, p.98; Burnashev, 2002, p.116; Oliker, 2003, p.221).

Кроме этого, зависимость ЕС от России грозит серьезным страте-гическим негативом для Соединенных Штатов. Во-первых, это может привести к подрыву евро-американского единства в вопросах стра-тегии в Евразии, что, наряду с прочим, ограничит геополитические возможности США в рамках этого пространства. Во-вторых, получив контроль над энергетической и коммуникационной системами постсо-ветской зоны, Россия, фактически, восстановит свое доминирование в ННГ, что создаст необходимые геополитические условия для реставра-ции здесь империи советского типа, либо же широкой коалиции (сою-за) пророссийски ориентированных государств. Еще в середине 1990-х Бжезинский точно сформулировал главный геополитический импера-тив американской стратегии в постсоветской Евразии – сохранение су-ществующего здесь геополитического плюрализма и предотвращение появления враждебной коалиции или государства, способного бросить вызов ведущей роли Америки (Бжезинский, 1999, с.235), что оказы-вается под вопросом при успешной реализации целей энергетической геополитики России.

Таким образом, геополитизация нефтегазовой сферы постсоветско-го пространства в условиях объективного истощения этих энергоно-сителей и общемирового повышения спроса на них, в конечном итоге, пагубна как для ЕС, так и его заокеанского союзника. И весьма примеча-тельным в этом отношении является закон «Об энергетической дипло-матии и безопасности» (Energy Diplomacy and Security Act), принятый Конгрессом США в 2007 г., в котором, в частности, фиксировалось им-перативное значение надежных, приемлемых в плане цены, качествен-ных, достаточных и стабильных источников энергии для национальной безопасности и процветания Соединенных Штатов.78 Один из авторов 78 См.: (Energy Diplomacy and Security Act of 2007. Available at: http://thomas.loc.gov/cgi-bin/query/D?c110:2:./temp/~c110JBKdrz).

146


проекта данного закона американский сенатор Р. Лугар еще в 2006 г. в ходе Рижского саммита НАТО отметил: «Наиболее вероятным источ-ником вооруженных конфликтов на европейском театре и окружающих его регионах в ближайшее десятилетие будет недостаток энергии и ма-нипуляции этим. Было бы безответственным для НАТО отказываться от вовлеченности в вопросы энергетической безопасности в то время, когда становится совершенно очевидным, что рабочие места, здоровье и безопасность наших современных экономик и обществ зависит от до-статочности и своевременного доступа к различным энергетическим ресурсам».79

Хотя, конечно, исходя из того, что для Европы это представляет более краткосрочную и непосредственную угрозу, наверное, правильнее было бы говорить о значительно более фундаментальных основах именно для европейской вовлеченности в Центральную Евразию. Тем не менее, эта проблема и для США стала достаточно сильным стимулятором активно-сти в регионе, которая, как и по другим традиционным и нетрадицион-ным угрозам безопасности, осуществлялась преимущественно в тандеме с европейскими союзниками. И надо сказать, что идеологический фон, который оформлял окончание холодной войны, благоприятствовал тому, чтобы стратегические задачи, сформулированные Западом в отношении Центральной Евразии, имели большую степень привлекательности, как для самих этих ННГ, так и международного сообщества. По форме они казались менее геополитизированными и ориентированными на успеш-ное развитие освободившихся государств, что предоставляло Западу большие возможности «мягкой силы» для реализации своей стратегии в центрально-евразийском регионе.

Политика по реализации интересов безопасности

Тезис о необходимости создания на постсоветском пространстве зоны сильных государств с функциональной демократической систе-мой и рыночной экономикой – это не только и не столько дань побе-дившему на Западе после Второй мировой войны и, в практическом отношении, ориентированному скорее на свой собственный электорат,

79 См.: (Richard Lugar Speech in Advance of NATO Summit at Opening gala dinner of the Riga Conference 27 November 2006. Available at: http://www.rigasummit.lv/en/id/speechin/nid/36/).

147


либерализму. На самом деле речь при этом шла не только о гумани-тарных интересах победителей холодной войны. Фактически, именно это могло гарантировать долгосрочный геополитический плюрализм на этом пространстве, а также создание условий для реализации более масштабной цели США и союзников в Евразии – формирование откры-той системы, приспособленной к более прозрачному и взаимозависи-мому миру (Tchantouridze, 2008, p.15).

Более того, сильные, демократические и экономически эффектив-ные государства на пространстве бывшего СССР продолжают воспри-ниматься на Западе как своего рода панацея, создающая необходимые условия для осуществления всего комплекса американо-европейских интересов здесь, начиная от предотвращения вооруженных конфлик-тов и других угроз (распространение ОМП, терроризм, религиозный экстремизм, наркотики, незаконная миграция) в зонах жизненных ин-тересов Запада и заканчивая созданием устойчивых альтернатив для его обеспечения энергоресурсами.

Поэтому неудивительно, что необходимость поддержки независи-мости, суверенитета и преобразований в сфере демократии и рыночной экономики ННГ, а также их интеграции в политическую и экономиче-скую систему мира остаются наиболее употребляемыми на Западе те-зисами в отношении постсоветского пространства.80 Реализация этого включала достаточно широкий арсенал средств – финансовую и техни-ческую помощь, подготовку вооруженных сил ННГ и координацию их деятельности с военными структурами НАТО,81 а также политическую поддержку, в особенности, когда речь шла об обострении их проблем с РФ или с другими державами.82 Временами дело доходило до нефор-80 Это же фиксировалось в стратегических документах США и ЕС. Например, см.: (A National Security Strategy for a New Century. Washington, D.C.: The White House, October 1998, p.39; European Community Regional Strategy Paper for Central Asia for the period 2007-2013. June 15, 2006, p.7. Available at: http://www.delkaz.ec.europa.eu/pr/eng/REPOSITORY_assistance/Programmes_and_Projects/Geographic/DCI/CA_CSP&IP_2007-2010/Regional_%20Strategy_Paper_%20CA_2007-13_%20rev_%20june-15-2006_En.pdf).81 В частности, отметим Программу иностранной помощи США, которая в соответ-ствии с актом «О защите свободы» 1992 года была расширена на бывшие советские республики, программу ТАСIS инициированную Европейским сообществом в 1991, программу «Партнерство во имя мира» от 1994 года в рамках НАТО и другие, в том числе, индивидуальное содействие финансового, военного и технического характера. 82 Здесь можно упомянуть поддержку Грузии во время военного столкновения с РФ в августе 2008 года или поддержку Азербайджана в ходе инцидента на Каспии с Ираном в июле 2001.

148


мальной поддержки революционной демократизации в этих государ-ствах, которые запомнились под термином «цветные революции».

Надо сказать, что успехи политики Запада в реализации отмечен-ных целей были неоднозначны. Особенно это проявилось в вопросах демократизации политических систем в постсоветских государствах, включая РФ. Практический смысл и эффективность этой цели време-нами терялись из-за крайностей, которых достигала политика Запада в ее реализации. В особенности американские подходы к демократиза-ции ННГ проявляли в себе черты то сверхрационализированности, от-дающей двойными стандартами, то чрезмерной идеологизированности и показательной жесткости, что обусловило некоторые весьма болез-ненные стратегические неудачи Запада в Центральной Евразии.

Вспомним хотя бы начало 1990-х; одним из главных ориентиров США тогда наряду с предотвращением распространения советского «ядерного наследия» на территориях РФ, Беларуси, Украины и Казах-стана было преобразование России в демократическое государство с функциональной рыночной экономикой. Остальное на этом фоне, в частности, аналогичные демократические цели в других ННГ, зачастую фактически слабо учитывались, а временами и вовсе приносились в жертву во имя отмеченных «более высших» мотивов. Подход «Russia-first» оказался весьма контрпродуктивным для общей стратегии Запада в отношении ННГ. Ибо это способствовало реставрации восприятия этого пространства в Кремле как сферы своего естественного доми-нирования, тогда как в самих отколовшихся от бывшей метрополии государствах – неопределенности в том, насколько Запад реально заин-тересован в поддержке их фактической независимости со всеми связы-ваемыми с ней «демократическими приложениями». Это в целом при-вело к усилению в этих государствах пророссийской геополитической ориентации и впоследствии усложнило самому Западу формирование устойчивой альтернативы.

Ситуация еще более осложнялась появлением другой крайности в вопросе демократизации ННГ, актуализировавшейся в 2000-х с прихо-дом к власти в США республиканской администрации. Американская политика в этот период отличалась относительно более жесткими под-ходами в отношении демократических стандартов, при этом зачастую слабо учитывались реальные текущие возможности для стабильно-го демократического транзита в том или ином ННГ. В практической плоскости это отразилось в феномене так называемых «цветных ре-

149


волюций», волна которых с различным успехом прокатилась по Цен-тральной Евразии в 2003–2005 гг. В стратегическом плане отмеченная «революционная волна» привела как к позитивам, так к более ощути-мым негативам для Запада.

«Розовая» – в Грузии, «оранжевая» – в Украине и «тюльпановая» – в Кыргызстане революции,83 хотя и в целом привели к транзиту к более демократичным режимам и, наряду с этим, к усилению прозападной ориентации в этих ННГ, устойчивость сформировавшейся здесь власт-ной системы оказалась под вопросом. Вспомним хотя бы результаты президентских выборов в Украине в январе 2010 г.; к власти пришел В. Янукович, то есть тот, против кого пятью годами ранее и была ини-циирована «оранжевая революция». Апрельская революция 2010 г. в Кыргызстане привела к свержению власти К. Бакиева – одного из лиде-ров «тюльпановой революции» 2005 г., а неутихающая с 2007 г. митин-говая активность против триумфаторов «революции роз» в Грузии – к победе на парламентских выборах в октябре 2012 г. оппозиционного блока «Грузинская мечта».

Более того, революционность трансформаций в Грузии, Украине и Кыргызстане стимулировала определенную настороженность в по-литических элитах других ННГ относительно аналогичных планов внешних сил в отношении руководимых ими государств, в особенно-сти в Центральной Азии. И, соответственно, если на то время в Гру-зии, Украине и, в значительно меньшей степени, в Кыргызстане можно было говорить об усилении прозападной политической ориентации, то в остальных центрально-евразийских ННГ резкая смена власти у сосе-дей с достаточно видимыми признаками заокеанского стимулирования вела, скорее, к обратному эффекту. Элиты этих ННГ во имя сохранения в своих руках власти были вынуждены договариваться со значительно 83 То, в какой именно форме и в какой мере США реально участвовали в трех этих революциях остается достаточно закрытым, и мы не будем включаться в глубокую дискуссию относительно этого вопроса, ибо это выходит за рамки предмета настоящего исследования. Определенно можно утверждать то, что США официально приветствовали эти революционные трансформации и, тем самым, усилили всеобщее восприятие своего участия в этих процессах. Так, к примеру, в стратегии национальной безопасности США от 2006 года в разделе, посвященном успехам и вызовам с 2002 года, было зафиксировано: «Цветные революции в Грузии, Украине и Кыргызстане принесли новую надежду на свободу на всем Евразийском пространстве. См.: (The National Security Strategy of the United States of America. Washington, D.C.: The White House, March 2006, p.2).

150


менее прихотливой в плане демократических стандартов Россией, что, в лучшем случае для Запада, выливалось в их так называемый «сбалан-сированный» внешнеполитический курс, а в худшем – вело к резкому усилению пророссийских ориентиров. Наиболее наглядно этот тренд имел место в Узбекистане, и своего рода точкой кипения при этом ста-ли Андижанские события мая 2005 г.

Центральная Евразия с 2001 г. превращается в зону военной актив-ности Запада. Контртеррористическая операция США и их союзников по НАТО в Афганистане была ответом на теракты 11 сентября. Офи-циальная аргументация ввода американских войск в Афганистан была связана с предоставлением талибским режимом убежища и поддержки международному терроризму84 в лице совершивших теракты в амери-канских городах У. Бен-Ладена и боевиков «Аль-Каиды».

Афганская операция стала сильнейшим стимулом интенсификации вза-имодействия США с государствами Центральной Азии и Кавказа в военной сфере, в частности в вопросах предоставления права перелета американ-ских ВВС через их территории и возможности дислокации здесь военных баз США.85 Надо сказать, что нетрадиционные угрозы из Афганистана, по меньшей мере, на ранних стадиях антитеррористической операции, спло-тили и стимулировали на активность не только западные страны,86 но и их геополитических конкурентов в Евразии. «США пользовались также и бес-прецедентным сотрудничеством Российской Федерации в этом вопросе … США и Россия обменивались разведывательными данными в усилиях по борьбе с терроризмом и обещали продолжить сотрудничество на долгосроч-ной основе. В то время как многие в России продолжали выражать озабо-84 См.: (The National Security Strategy of the United States of America. Washington, D.C.: The White House, September 2002, p.5).85 С начала военной операции против талибов США дислоцировали свои вооруженные силы на территории Узбекистана – военно-воздушная база в Карши-Ханабаде, и Кыргызстане – военно-воздушная база в Манасе. В 2005 году, как следствие обострения американо-узбекских отношений, официальный Ташкент потребовал вывода американских военного контингента со своей территории. В ноябре того же года ВВС США были переброшены на базу Манас в Кыргызстане. 86 Как до, так и после начала антитеррористической операции производство и трафик наркотиков рассматривались Западом среди наиболее серьезных угроз исходящих из Афганистана, которая сама по себе стимулировала вовлеченность западных стран как в сам Афганистан, так и сравнительно недавно появившиеся на сцене и граничащие с ним центрально-азиатские ННГ. После распада СССР это пространство стало перспективным рынком сбыта и наиболее доступной перевалочной базой для афганских наркоторговцев.

151


ченность в американском присутствии на ее «задворках», президент Путин последовательно повторял, что Россия не противостоит действиям США (в Афганистане – Дж. Э.)» (Oliker, 2003, p.224).

С началом войны в Афганистане позиция и поддержка Кремля при-обрела первостепенное значение для США. Вместе с тем, компромисс, достигнутый Вашингтоном и Москвой относительно военной операции Соединенных Штатов и, в частности, по вопросу о размещении аме-риканских баз в Центральной Азии, отражал не только американскую заинтересованность. Согласимся, что с размещением военных баз в Центральной Азии США получали непосредственную возможность влиять на геополитические процессы в ключевом региональном сегмен-те постсоветского пространства. И хотя это не входило в долгосрочные интересы России, антитеррористическая операция в целом способство-вала реализации ее интересов, связанных с ликвидацией потенциальной угрозы ее южным рубежам со стороны талибского режима.

Однако этот элемент сотрудничества Запада с Россией в Централь-ной Евразии носил ситуационный характер и был связан с ходом вой-ны в Афганистане. Чрезмерное усиление позиций НАТО в регионе не входило ни в планы РФ, ни ряда других региональных держав – КНР и ИРИ. Все три державы были заинтересованы в том, чтобы покончить с талибами руками Вашингтона, в том числе решить таким способом комплекс тех нетрадиционных угроз, которые исходили из Афганиста-на, в особенности, религиозный экстремизм и наркоторговлю. И их со-трудничество определялось именно этим лимитом.

В связи с этим Западу в афганской операции недолго удалось поль-зоваться геополитическим нейтралитетом других игроков. Чем более очевидным оказывались успехи Международных сил содействия без-опасности (МССБ) по дезорганизации талибского сопротивления и созданию альтернатив их власти под протекцией Запада, тем более на-стойчиво его региональные конкуренты требовали определить сроки пребывания вооруженных сил США в центрально-азиатских ННГ.

Единая российско-китайская позиция по вопросу американского воен-ного присутствия в Центральной Азии была выражена на саммите ШОС в Астане в июне 2005 г. И хотя среди центрально-азиатских ННГ – участни-ков данной организации относительно этого не было фактического и твер-дого единогласия,87 они в целом поддержали этот пункт итоговой деклара-87 Фактические подходы Кыргызстана к данному вопросу расходились с тем, что было зафиксировано в тексте Астанинской декларации. Уже в октябре 2005 года Госсе-кретарем США К. Райс в ходе ее визита в Кыргызстан с властями республики были согласованы условия перевода сюда американских ВВС из Узбекистана.

152


ции Астанинского саммита, в котором отмечалось: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства–члены Шанхайской организации сотрудничества считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных континген-тов на территориях стран-членов ШОС».88

Отмеченная ситуация в реальности являлась отражением обостряю-щейся геополитической конкуренции между западным тандемом и РФ, выходящей далеко за рамки Центральной Азии. В плане пространства речь шла скорее о Центральной Евразии в целом, чем о каких-либо ее отдельных региональных сегментах, тогда как интересы военно-стра-тегического характера и борьбы с нетрадиционными угрозами безо-пасности были и остаются сильно смешанными с энергетическими и коммуникационными вопросами.

Идеи о необходимости создания системы нефтегазопроводов в Центральной Евразии не являются непосредственно производными от попыток Москвы использовать энергетические возможности в по-литических целях в 2000-х. Последнее только стимулировало процесс секьюритизации этой проблемы на Западе и усилило общий конкурент-ный фон в его отношениях с Россией. Сама идея появилась и развива-лась еще до «газового кризиса» в Украине, и первоначально была более ориентирована на создание альтернативных источников предложе-ний на мировом энергетическом рынке. Кроме того, от этого зависела успешная интеграция центрально-евразийских ННГ в мировую эконо-мическую систему, а также их внутреннее усиление, что обуславлива-ло меньшие риски монополизации постсоветского пространства новой евразийской империей и, следовательно, устойчивое и долгосрочное сохранение здесь условий геополитического плюрализма.

Запустив в середине 1990-х Программу межгосударственной транс-портировки нефти и газа в Европу (INOGATE), предусматривающую формирование системы трубопроводов, связывающих ее с произво-дителями энергоносителей в Каспийском регионе, ЕС опосредованно признал Каспий в качестве альтернативы для балансирования свой энергозависимости от РФ (Marketos, 2008, p.57). Однако ее реализация в отмеченный период оставляла желать лучшего, прежде всего, ввиду 88 См.: (Декларация глав государств-членов Шанхайской организации сотрудничества. Астана, 5 июля 2005 года. На сайте http://www.sectsco.org/html/00501.html).

153


отсутствия того конкурентного фона в отношениях Запада с Россией и связанных с этим практических свидетельств возможности приме-нения энергогеополитики. Россия была слишком слаба и зависима от европейской и американской помощи, и в этих условиях увеличение импорта российских энергоносителей не рассматривалось как кратко-срочная функциональная угроза энергетической безопасности Европы. Тем более что в РФ уже существовала энерготранспортная инфраструк-тура, тогда как альтернативы надо было создавать; и это в условиях относительно низких цен на углеводородное сырье, способствующих малорентабельности этого предприятия.

Однако уже конец 1990-х свидетельствовал о необходимости опре-деленной переоценки геополитических, а в скором времени и энергети-ческих аспектов безопасности Запада на постсоветском пространстве. Балканский кризис 1999 г.89 фактически завершил «медовый месяц» в отношениях России с Западом; в результате рухнула рациональность идеи последнего о возможности превращения первой в демократию западного типа. Вместе с этим разрушились и надежды на безвозврат-ность попыток реставрации влияния Москвы в бывшей советской пе-риферии, впрочем, как и перспектива отношений Запада с Россией, охарактеризованная Бжезинским как «зрелое стратегическое партнер-ство» или же «глобальный кондоминиум» (Бжезинский, 1999, с.121).

Такому повороту в отношениях Запада с РФ способствовал и ряд других факторов, активизировавшихся еще до операции НАТО против Сербии; основным из них стало решение о расширении НАТО на вос-ток, которое, по мнению Бжезинского, к 1996 г. для США стало главной политической задачей в целях создания более крупного и более безо-пасного евроатлантического сообщества (Бжезинский, 1999, с.124).

Российские подходы к этому решению заметно отличались от тех, которыми оперировали США и их союзники по Североатлантическому альянсу. В них все больше чувствовалось усиление идеи о сдерживании и создании «санитарного кордона» вокруг России или же, в самой мяг-кой формулировке, ее изоляции. Анатолий Уткин следующим образом характеризует «разочарование России», связанное с первой волной рас-

89 Военная операция НАТО в Югославии в связи с косовским кризисом весной 1999 года вызвала беспрецедентную по жесткости за предыдущее постсоветское время реакцию как официальной Москвы, так и стимулировала антизападные настроения в российском обществе.

154


ширения НАТО: «Строго говоря, речь идет не о полумиллионной армей-ской «добавке» к семимиллионному контингенту НАТО, не о трехстах современных аэродромах вблизи наших границ, и даже не о контроле над территорией, послужившей трамплином для наступлений на Москву в 1612, 1709, 1812, 1920 и 1941 гг. Речь идет о неудаче курса, начатого Пе-тром Великим и патетически продолженного демократами–западниками в 1988–1993 гг. Мы говорим о расширении НАТО, а имеем ввиду сигна-лизируемую этим расширением Североатлантического блока новую изо-ляцию нашей страны. Это уже третья за ХХ век попытка Запада исклю-чить Россию из системы общеевропейской безопасности. Первая была предпринята с созданием версальской системы и «санитарного кордона» на наших западных границах….Вторая попытка ознаменована «планом Маршалла» и созданием НАТО» (Уткин, 2002, с.358-359).

В 1997 г. на постсоветском пространстве появляется ориентирован-ное на Запад и поддерживаемое им объединение четырех ННГ – Гру-зии, Украины, Азербайджана и Молдовы – ГУАМ, дополненное в 1999 г. Узбекистаном. Несмотря на политическую риторику по поводу эко-номического развития и демократизации, явно ощущался геополитиче-ский компонент ГУУАМ, вызывавший основные опасения Кремля. И хотя на Западе идея о «санитарном кордоне» особо не афишировалась, та геополитическая картина, которая складывалась на постсоветском пространстве с оформлением этого объединения во второй половине 1990-х гг., давала реальную пищу для размышлений относительно воз-можности такого сценария.

Не могло внушать особого доверия Кремлю и усиление заинтересо-ванности и позиций США в каспийском регионе, который рассматри-вался российскими властями в рамках своего «ближнего зарубежья» – сферы особых интересов РФ. В 1997 г. регион был объявлен зоной жизненно важных интересов США и включен в сферу ответственности Центрального командования ВС Соединенных Штатов. Это фактиче-ски означало, что Вашингтон перестал считаться с особыми интереса-ми России здесь (Laumulin, 2007a, р.47). Примерно тогда же появляется идея о создании маршрута транспортировки азербайджанской нефти на Запад посредством трубопровода в обход российской территории – «Баку – Тбилиси – Джейхан», а также началось обсуждение возможно-стей создание Транскаспийского трубопровода для доступа к энергоно-сителям Казахстана и Туркменистана.90 90 Реализация такой перспективы обсуждалась министрами иностранных дел Турции, Азербайджана, Казахстана и Туркменистана еще в марте 1998 года (Aras, 2000, p.41).

155


По мере, того как Россия приходила в себя после дефолта 1998 г., а вертикаль власти с приходом администрации Путина усиливалась, ее противодействие Западу приобретало все более организованный и жесткий характер.91 Их отношения начинали приобретать несколько за-бытые с окончанием холодной войны контуры идеологического проти-востояния. Запад, в основном Америка, особо критиковался за попытки легализации однополярного миропорядка, игнорирование многосто-ронних механизмов ООН, отмеченные бомбардировки Сербии, начало военной операции в Ираке и признание независимости Косово, а рос-сийские власти – за чрезмерное использование силы во время второй чеченской войны, жесткую централизацию власти, воспринимаемую на Западе как сворачивание демократических преобразований и возврат к авторитаризму. Также внушали опасения для Соединенных Штатов и их европейских союзников все более откровенные попытки Кремля по использованию экономических рычагов для усиления своего влияния в ННГ и, наконец, его ставка на энергетическую геополитику, апогеем которой стал отмеченный «газовый кризис» в Украине.

Эти новые формы геополитики Москвы, задевая стратегические ин-тересы Запада, а, в случае с ЕС, и непосредственные интересы безопас-ности, стимулировали его ответную активность. Прежде всего, отме-ченные изменения в диаде Россия – Запад коснулись концептуализации западными странами Центральной Евразии. Возникла реальная необ-ходимость более интегрированного видения и соответствующих прак-тических подходов к политике в отношении этого пространства. Такое видение региона было отражено, в частности, в концепциях «Большой Центральной Азии» (Starr, 2005a and 2005b) и «Большого Черномор-ского региона» (Cornell, Jonsson, Nilsson and Häggström, 2006).

Наиболее важным направлением активности Запада по парирова-нию российской энергогеополитики являлась разработка и развитие альтернативных маршрутов поставок углеводородов на европейские рынки. В качестве необходимого компонента этой стратегии рассма-тривается усиление позиций Запада в энергодобывающих и важных в плане транзита государствах региона. Комплекс соответствующих действий включал: во-первых, повышение политической, а также эко-91 Начавшаяся в 2001 году антитеррористическая операция в Афганистане внесла не-которую кооперативность в отношения Запада с Россией на базе общих антиталиб-ских интересов, однако, данная оттепель носила весьма краткосрочный характер. О причинах такой не долговечности было упомянуто выше.

156


номической и военно-технической поддержки наиболее уязвимым из этих ННГ, а во-вторых, содействие интенсификации кооперативных отношений между этими ННГ, а также ими и странами НАТО и ЕС (включая энергетическую и транзитную сферы) как на двустороннем уровне, так и в рамках общих ориентированных на Запад институтов.

С вводом в эксплуатацию нефтепровода БТД и газопровода БТЭ в 2006 и 2007 гг. соответственно можно было говорить о создании основ-ных маршрутов транспортировки нефтегазовых ресурсов Азербайд-жана. Следующим шагом в формировании независимой от РФ энер-готранспортной системы по вектору «Восток – Запад» должно было быть подключение к этим линиям центрально-азиатских производите-лей, в первую очередь Казахстана и Туркменистана.

Надо сказать, что сами эти производители достаточно мотивирова-ны в создании альтернативных возможностей прокачки своих углеводо-родов на Запад, по меньшей мере, в целях диверсификации. И поэтому, даже несмотря на негативное отношение России, в центрально-азиат-ских странах налицо определенное понимание соответствующей стра-тегии Запада.

В целом процесс диверсификации маршрутов экспорта каспийских энергоносителей, собственно, запущенный еще в конце 1990-х, был ориентирован не только на Запад. Прикаспийские государства–экспор-теры активно работали в этом направлении, тем более что внешняя за-интересованность в их нефтегазовых ресурсах только росла. Поэтому сеть нефтегазопроводов, охватившая регион к концу 2000-х, не огра-ничилась только их «серверным» и «западным» маршрутами (рис. 5).

157


В июне 2006 г. президентами Азербайджана и Казахстана был под-писан договор «О содействии транспортировке нефти из Казахстана через Каспийское море и территорию Азербайджана на международ-ные рынки посредством системы БТД». Соглашение предполагало пе-ревозку казахстанской нефти танкерами из Актау в Баку через Каспий и ее последующую транспортировку по нефтепроводу БТД.92 В январе 2007 г. был подписан Меморандум о взаимопонимании основных прин-ципов сотрудничества по проекту создания Казахстанской каспийской системы транспортировки, предполагающей транзит через Каспий нефти, добываемой на месторождениях Кашаган и Тенгиз, по марш-руту «Ескене – Курык – Баку – Тбилиси – Джейхан». Документ был подписан казахстанской национальной компанией КазМунайГаз и за-падными нефтяными компаниями, работающими в рамках проектов по Северному Каспию и месторождению Тенгиз (ENI, Total, ExxonMobil, 92 На первом этапе речь шла о транспортировки до 10 млн тонн казахстанской нефти в год.

Рисунок 5. Главные направления экспорта каспийской нефти и газа

158


Royal Dutch/Shell, ConocoPhillips, Inpex, Chevron) (Смирнов, 2007). В данном случае речь шла уже о 23 млн т казахстанской нефти в год (на начальном этапе). 93

Кроме того, на Западе вновь актуализировалась несколько подза-бытая с 1990-х идея о создании транскаспийской трубопроводной си-стемы – газопровода94 для транспортировки туркменского и казахско-го газа по линии БТЭ. Последнее вкладывала практический смысл в проекты газопроводов Nabucco,95 Трансадриатического газопровода (ТАР),96 а также в идею о «Белом потоке» – прокладке газопровода из Грузии в Румынию по дну Черного моря (Grgic and Petersen, 2008).

В марте 2007 г. в Вашингтоне госсекретарем США и министром ино-странных дел Азербайджана был подписан Меморандум о взаимопони-мании в сотрудничестве по энергетической безопасности в Каспийском регионе, где подчеркивалось стремление правительств США и Азербайд-жана начать диалог на высоком уровне по энергетической безопасности в каспийском регионе под совместным председательством Госдепарта-мента США и МИД Азербайджана и их намерение взаимодействовать в вопросах реализации проектов по строительству газопроводов, которые различными маршрутами пройдут из Турции в Европу.97

В апреле того же года был подписан (Румынией, Сербией, Хорва-тией, Словенией и Италией) договор о строительстве нефтепровода «Констанца – Триест» от Черноморского к Адриатическому побережью мощностью до 100 млн т в год, который позволил бы транзит казах-станской и азербайджанской нефти в Европу в обход территории РФ и Турции (Tomberg, 2007, p.44). А в мае и октябре соответственно в Кра-кове и Вильнюсе по инициативе западных стран были проведены два энергетических саммита с участием президентов Украины, Азербайд-жана, Грузии, Литвы и Польши, министра энергетики и минеральных ресурсов Казахстана, представителей ЕС, а также США и других госу-дарств. По итогам Вильнюсского саммита был подписан ряд докумен-93 См.: (Нефтепровод «Ескене – Курык». На сайте: http://www.kmg.kz/page.php?page_id=1128&lang=1). 94 Предполагается, что проектная мощность транскаспийского трубопровода будет в пределах 26–32 млрд куб. м (Tomberg, 2007, p.47).95 Проектная мощность 26–32 млрд куб. м в год.96 Проектная мощность 10 млрд куб. м в год, с возможностью ее увеличения до 20 млрд куб. м в год. 97 См.: (Азербайджан и США подписали меморандум об энергетической безопасно-сти. Day Az. 23 марта 2007. На сайте: http://www.day.az/news/politics/74232.html).

159


тов, в частности, Соглашение между Азербайджаном, Грузией, Литвой, Польшей и Украиной по сотрудничеству в области энергетического сектора, Соглашение между Азербайджаном, Грузией, Литвой, Поль-шей и Украиной о создании компании для развития проекта «Одесса – Броды – Гданьск» и Соглашение о создании литовско-польского энер-гетического моста.98

В мае 2009 г. на саммите ЕС в Праге была одобрена идея о создании «Южного энергетического коридора» с целью обеспечения стабильных поставок каспийских и ближневосточных энергоносителей в Европу.99 А в январе 2011 г. в ходе визита главы Еврокомиссии Жозе Мануэля Барро-зу в Азербайджан между сторонами была подписана совместная декла-рация по «Южному энергетическому коридору»; тем самым ЕС удалось получить согласие азербайджанской стороны на участие в поставках ка-спийского газа в Европу по маршрутам данного энергокоридора.

В 2011 г. Турцией и Азербайджаном был анонсирован проект соз-дания Трансанатолийского газопровода. Соответствующее соглашение было подписано 26 июня 2012 г. премьером Р. Эрдоганом и президен-том И. Алиевым. На начальном этапе речь идет о транспортировке газа с азербайджанского месторождения Шах-Дениз (фаза 2) в Турцию и Европу. При этом увеличение его мощности предполагают возмож-ность прокачки по нему и туркменского газа. 100

В июне 2013 г. международный консорциум по разработке место-рождения «Шах-Дениз –2» принял решение о выборе маршрута транс-портировки азербайджанского газа в Европу. Среди двух рассматривае-мых в тот момент вариантов – Nabucco-West101 и ТАP – выбор был сделан в пользу последнего. Тем самым был сделан важнейший шаг в направле-нии реализации проекта «Южного энергетического коридора» ЕС.

98 См.: (Энергетический саммит в Вильнюсе. ЭХО. № 188(1669), 12 октября 2007. На сайте: http://www.echo-az.com/archive/2007_10/1669/politica03.shtml; На саммит в Вильнюсе прибыл глава Евросоюза. ЭХО. № 189(1670), 12 октября 2007. На сайте: http://www.echo-az.com/archive/2007_10/1670/politica04.shtml).99 «Южный энергетический коридор» предполагал несколько возможных маршрутов трубопроводов – Nabucco, ТАР, и Белый поток.100 Начальная мощность TANAP – 16 млрд куб. м в год, ориентирована на прокачку газа со второй стадии месторождения Шах-Дениз (планируется c 2018 года). Однако наличие дополнительных объемов экспортируемого газа предполагает возможность увеличения мощности газопровода до 22 млрд куб. м в год. 101 Укороченный вариант проекта Nabucco; предполагал прокладку газопровода от турецко-болгарской границы до Австрии.

160


Осознавая невозможность блокировать активность Запада по соз-данию энергоальтернативы России на постсоветском пространстве, Кремль пытался минимизировать ее эффект и еще более привязать Европу к своим энергоносителям. Сразу же после одобрения проек-та Nabucco в 2006 г. подконтрольный Кремлю газовый монополист Газпром объявил о заключении с Венгрией соглашения по увеличению пропускной способности газопровода «Голубой поток»102 и его прод-лению к этому государству ЕС по территории Турции и балканских стран. Сюда же можно приплюсовать попытки Газпрома получить кон-троль над нефтегазовой компанией Венгрии MOL (Hungary’s oil and gas company) (Grgic and Petersen, 2008) и Государственной нефтяной компа-нией Сербии (NIS),103 инициативы по строительству газовой магистра-ли «Южный поток»104 и Прикаспийского газопровода,105 увеличение пропускной способности нефтепровода «Каспийского трубопроводно-го консорциума»,106 строительство нефтемагистрали «Бургас – Алек-сандруполис»,107 а также стремление закупить свободные объемы газа у потенциальных его поставщиков в Европу по «Южному энергетиче-скому коридору» (Азербайджан и Туркменистан). 102 Этот проложенный по дну Черного моря, газопровод является основной линией поставки российского газа в Турцию. Пропускная способность 16 млрд куб. м в год, действует с 2003 года.103 См.: (Сербия готова уступить «Газпрому» национальную нефтяную компанию за 1 млрд евро. NEWSru.com. 27 декабря 2007 года. На сайте: http://palm.newsru.com/finance/27dec2007/srpska.html).104 Проектная мощность «Южного потока» – 63 млрд куб. м в год. Изначально предполагалась прокладка газопровода по дну Черного моря в Болгарию, далее в Венгрию, Словению и Северную Италию. В декабре 2014 года на фоне обострения отношений РФ с Западом Кремль отказался от реализации этого маршрута, заменив его маршрутом через Турцию к границе ЕС – «Турецкий поток». Соответствующее заявление было сделано В. Путиным во время визита в Турцию. 105 В мае 2007 года Россия, Казахстан и Туркменистан подписали Декларацию о строительстве Прикаспийского газопровода мощностью 30 млрд куб. м. Его прохож-дение предполагается вдоль туркменского (360 км) и казахского (150 км) побережий с последующим подключением к магистрали «Средняя Азия – Центр» (Tomberg, 2007, p.50). 106 Первоначальная мощность – 28,2 млн т в год; предполагается увеличить ее до 67 млн т. 107 Соответствующее соглашение между РФ, Грецией и Болгарией было подписано в декабре 2007 года. Начальная мощность нефтепровода – 15 млн т в год, с возможностью увеличения до 50 млн т. См.: (Подписано соглашение по нефтепроводу Бургас-Александруполис.18 января 2008 года. На сайте: http://top.rbc.ru/econom-ics/18/01/2008/134533.shtml).

161


Само решение о выборе ТАP для транспортировки азербайджан-ского газа в Европу в июне 2013 г. и, соответственно, отказ от более внушительного проекта Nabucco-West, наряду с прочим диктовалось необходимостью избежать острой реакции и давления со стороны Кремля. Азербайджанская сторона не могла не учитывать того, что при выборе Nabucco-West ввиду географии его прокладки ей пришлось бы открыто конкурировать с Россией. Отметим, что период международных обсуждений по выбору маршрута проходил на фоне обострения россий-ско-азербайджанских отношений (конец 2012 – июль 2013 гг.),108 и толь-ко после того, как был выбран ТАР, а точнее не выбран Nabucco-West, наметился спад в напряженности.

Последние решения по проектам Трансанатолийского и Транса-дриатического газопроводов свидетельствуют о фактическом начале реализации идеи о «Южном энергетическом коридоре» ЕС. При этом данная идея не может быть ограничена только этими двумя проектами. Европа слишком нуждается в дополнительных и неподконтрольных РФ источниках газа, чтобы ограничиться возможностями ТАP, а значит энергогеополитическая конкуренция западного тандема и России на юге постсоветского пространства еще далека от завершения.

Украинский кризис 2014 года: новая российская угроза

Развитие событий вокруг Украины в 2014 г. обострило не только энергетические противоречия между Западом и РФ, но и стимулиро-вало в стане союзников по НАТО переосмысление военных аспектов своей безопасности. Аннексией Крыма и организацией вооруженно-го сопротивления киевским властям на юго-востоке Украины Кремль довольно четко продемонстрировал свою готовность отстаивать свои интересы с применением вооруженных сил и невзирая на фундамен-тальные принципы международного права. На фоне этой ситуации в государствах Запада вновь заговорили о военной угрозе с Востока.

108 Отсутствие компромиссного решения в переговорах по продлению аренды Габа-линской РЛС, отказ российской стороны от транспортировки азербайджанской нефти по трубопроводу «Баку – Новороссийск» и, наконец, по меньшей мере, молчаливое согласие Кремля на формирование в Москве так называемого «Союза миллиардеров» (крупных российских бизнесменов азербайджанского происхождения) в преддверии намеченных на октябрь 2013 года президентских выборов в Азербайджане.

162


Вполне понятно, что текущий кризис между Западом и РФ являет-ся следствием довольно продолжительного процесса взаимодействия между ними, объектом которого было, в первую очередь, политическое пространство, некогда контролируемое СССР. Распад советской держа-вы изменил его геополитическую конфигурацию, при этом, как свиде-тельствует вышерассмотренная эмпирика, он мало повлиял на характер отношений между союзниками по НАТО и Россией. Холодная война оставила слишком сильный отпечаток в их исторической памяти, что-бы быть стертой горбачевской «перестройкой» и несколькими годами реформ русских западников. Да, пожалуй, и до Фултонской речи Чер-чилля уже существовала основа для глубокого недоверия и насторо-женности в соответствующих социумах в отношении друг друга.

Большая часть постсоветского развития России сопровождалась ин-тенсивной артикуляцией в обществе идеи «заговора» США и НАТО, их планов по ослаблению и расчленению России. Политической элите было удобно использовать это для оправдания социально-экономиче-ских проблем государства или своих управленческих ошибок. И чем более очевидным становилась перспектива кризиса у тонущей в кор-рупции, питающей экономику преимущественно продажей природных ресурсов и авторитарной по своей политической сути державы, тем интенсивнее использовались и, соответственно, глубже пускали корни негативные образы Запада в российском обществе.

На самом деле, активно культивируя образы врага в лице США и НАТО на социальном уровне, российская элита фактически сужала свои политические возможности, заводя себя в тупик единственной альтернативы. Любой острый кризис между сторонами обнажал эту проблему, не оставляя возможностей для выхода без серьезного ущер-ба своему державному статусу с последующим внутриполитическим, включая электоральный, негативом.

Украинские события 2014 г. представляют собой именно такого рода кризисную ситуацию. Не вдаваясь в поиск виноватых, констатируем очевидное: 1) аннексией Крыма и поддержкой сепаратистских объе-динений в юго-восточных областях Украины Кремль вызвал на себя беспрецедентно сильный со времен холодной войны прессинг Запада, сдерживать который придется за счет колоссальных экономических затрат; 2) российское общество, где долгое время фактически культи-вировался образ Запада как источника всех бед России, в целом под-

163


держало эти действия властей; 3) конфликт эскалируется, вовлекая все новые сферы и ресурсы (взаимные экономические санкции, военные учения, пересмотр военной стратегии с анонсированием увеличения оборонных расходов, усиление военного присутствия в зонах контакта, по всей видимости, не обойдется и без интенсификации работ в сфере ПРО и наращивания ядерных сил).

Вопрос, можно ли выйти из такого кризиса, не самый сложный. В принципе урегулирование ситуации возможно либо возвратом к ста-тус-кво, то есть Кремль возвращает Крым, прекращает поддержку сепаратистов в Донбассе и признает существующие границы Украи-ны. Либо же США и ЕС признают новую политическую реальность с Крымом в составе РФ и федерализированной или же расчлененной Украиной. Разумеется, и то, и другое предполагает четкую картину по-бедителя и проигравшего. В краткосрочной перспективе ситуация не предполагает усредненного сценария, при котором выход из нее хотя бы позволял уступившему спасти репутацию великой державы.

Для России ввиду декларированной и долгое время социально под-питываемой конструкции об особых интересах в регионе такая «игра с нулевой суммой» чревата серьезнейшими, в том числе и внутриполити-ческими проблемами. В связи с тем, что уже само российское общество является носителем этих идей наряду с образами врага и концепциями о «западном заговоре», существенная уступка, сделанная Кремлем оп-поненту, будет вести к потере им общественной поддержки со всеми вытекающими для политической стабильности этого непростого го-сударства последствиями. Следовательно, для нынешних российских властей возврат к статус-кво невозможен.

Для западного тандема, особенно США, уступка в вопросе Украины не просто идет вразрез с их стратегическими интересами в регионе, но и влечет за собой удар по репутации сверхдержавы. Тем более что об их чрезмерной для глобальной силы мягкости заговорили после августов-ской войны в Грузии и нерешительной позиции по сирийскому вопросу. Сотрудничество в Афганистане в самом начале антитеррористической операции было, пожалуй, последним крупным примером общности по-литических подходов Белого дома и Кремля. То, что происходило поз-же, скорее, обостряло двусторонние отношения, закрепляя за Россией в западных обществах образ если не врага, то, по меньшей мере, цен-ностно чуждой и непредсказуемой державы.

164


Грузинские (августа 2008 г.) и, особенно, текущие украинские собы-тия способствовали усилению негативного имиджа России в странах Запада. Весьма скудные шансы быстрого урегулирования украинского кризиса будут вести к закреплению за РФ четкого образа врага, созда-вая необходимую основу для секьюритизации «российской угрозы».

В мае 2014 г. в Конгресс США был внесен законопроект «О проти-водействии российской агрессии» (Russian Aggression Prevention Act), целью которого обозначалось «предотвращение дальнейшей россий-ской агрессии в отношении Украины и других суверенных государств в Европе и Евразии». Законопроект наряду с прочим предусматривает усиление военных позиций США в Европе и Евразии, а также Северо-атлантического альянса, расширенной помощи Польше и прибалтий-ским государствам, ускоренную реализацию усилий по созданию ПРО для государств Европы и НАТО и др.109

Этот же процесс имеет место в НАТО. С развитием украинского кризиса здесь открыто заговорили о необходимости укрепления воен-ной безопасности в зонах контакта с РФ – в Прибалтике и на Черном море. В своей статье, опубликованной в Financial Times в августе 2014 г., генеральный секретарь НАТО А. Расмуссен отметил необходимость быть готовым к таким неожиданным атакам, как агрессия России про-тив Украины, и призвал страны альянса пересмотреть существующую тенденцию к сокращению оборонных бюджетов (Rasmussen, 2014). В это же время на фоне обострения ситуации в Украине в конце августа Расмуссен заявил о планах НАТО по размещению новых военных баз у границ РФ в целях сдерживания российской угрозы государствам При-балтики и Польше (Traynor, 2014).

Вопросы реорганизации стратегии НАТО в связи с политикой РФ в отношении Украины были в числе главных в повестке дня саммитов глав государств альянса в Уэльсе (сентябрь 2014 г.), глав МИД в Анталии (май 2015 г.) и, наконец, министров обороны в Брюсселе (июнь 2015 г.).110 109 См.: (Russian Aggression Prevention Act. Available at: https://beta.congress.gov/bill/113th-congress/senate-bill/2277/text ).110 В рамках Брюссельского саммита глав оборонных ведомств государств-членов НАТО было принято решение об усилении группировки сил быстрого развертывания (c доведением ее численности до 40 тысяч военнослужащих), а также создании шести малых вспомогательных штабов в Болгарии, Польше, Румынии, Латвии, Литве и Эстонии. См.: (Defence Ministers Decide to Bolster the NATO Response Force, Rein-force Collective Defence. 25 June 2015. Available at: http://www.nato.int/cps/en/natohq/news_120993.htm). Комментируя эти решения Брюссельского саммита, генеральный секретарь организации Й. Столтенберг заявил: «Мы только что предприняли очередной шаг в адаптировании НАТО к изменившимся и более опасным внешним условиям» (Meilhan and Almasy, 2015).

165


Наряду с США особенно настойчивы в лоббировании жесткого противодействия российской угрозе новые члены НАТО из числа быв-ших участников ОВД (Польша и Румыния), а также республик, ранее входивших в СССР (прибалтийских). Надо полагать, что причины куль-тивирования этой идеи связаны не только с подходами отдельных, в ос-новном новых членов НАТО; ее реанимация весьма кстати для альянса еще не пережившего время переосмысления своей миссии и критики по поводу его чрезмерной экономической обременительности.

Таким образом, по всей видимости, идея российской угрозы будет достаточно функциональной в стимулировании политики США и ЕС в отношении постсоветского пространства. Этому будут способствовать как объективные противоречия между ними и Кремлем, так и, вероят-но, попытки ее использовать для других целей.


167

ГЛАВА 6

УЧАСТИЕ ДРУГИХ АКТОРОВ

Россия, Турция, Иран, КНР, ЕС и США – центры силы, связи и вли-яние которых на динамику безопасности постсоветского пространства существенна. Однако, правы ли мы будем, ограничив число заинте-ресованных акторов только перечисленными? Ведь пределы постсо-ветского пространства не ограничиваются географическим контактом только с данными державами. Более того, помимо них в Евразии есть и другие влиятельные акторы, относительно близко расположенные к рассматриваемому региону, которые также проявляли определенную заинтересованность в нем.

Исходя исключительно из принципа географической близости, на-верное, было бы правильным оперировать более расширенным спи-ском участников. Вместе с тем, расширив его включением Афгани-стана, Монголии и Северной Кореи, как имеющих непосредственную сухопутную связь с постсоветским пространством, а также Японии, Пакистана и Индии, обладающих морской границей с ним в первом случае, и относительной географической близостью в двух остальных, мы столкнемся с другими, не менее важными вопросами.

Насколько правомерно утверждать то, что, во-первых, участие этих акторов в постсоветском регионе основано на ключевых интересах без-опасности? Во-вторых, обладают ли они возможностями устойчивой проекции своего влияния здесь, необходимой для достижения этих ин-тересов? В-третьих, насколько они самостоятельны как носители таких интересов в регионе, а также соответствующих возможностей проек-ции влияния?

В этом случае уже представляется весьма сложным подходить к проблеме с точки зрения такого расширенного списка акторов. Афга-нистан и Монголия, хотя и имеют непосредственный географический контакт с постсоветским пространством, но их специфика не позволяет утвердительно ответить ни на один из трех заданных выше вопросов. В этом случае, полагаем, правильно будет согласиться с ТРКБ относи-тельно их текущей функции «государств-изоляторов».

168


Остальные четыре актора требуют более пристальной оценки. Гра-ничащие с РФ по суше Корейская Народно-Демократическая Респу-блика (КНДР) и по морю Япония, а также связанные с Центральной Азией Афганистаном и энергетическими интересами Пакистан и Ин-дия могут быть рассмотрены в рамках политического окружения ПМБ, но только как его менее активная часть, своего рода зона связи с други-ми РСБ в Северо-Восточной и Южной Азии.

Государства Северо-Восточной Азии

Связь ПМБ с Северо-Восточной Азией (помимо Китая) основана на непосредственном сухопутном контакте РФ с Северной Кореей, а по морю – с Японией. Однако в отличие от китайской, взаимозависимость безопасности двух этих государств с ПМБ носит менее функциональ-ный характер.

Северная Корея в силу особенностей своего политического режи-ма уже давно заслужила репутацию весьма своеобразного государства. При том, что КНДР – одно из самых милитаризированных государств мира, ее возможности проекции влияния на пространстве бывшего СССР в реальности весьма ограничены.

Во-первых, это, пожалуй, единственное в современном мире в пол-ном смысле слова тоталитарное государство, что наряду с прочим спо-собствовало ее международной изоляции. Выход из ДНЯО в начале 1990-х и планы по созданию своих ядерных возможностей обострили и без того натянутые отношения Пхеньяна с Западом, послужив основой для введения в отношении КНДР ряда, в том числе и экономических, санкций.

Во-вторых, колоссальные военные затраты и последствия экономи-ческих санкций фактически поставили население страны на грань голо-да. Чуть ли не единственным внешним источником продовольственных поставок в страну является Китай, благодаря чему, в частности, послед-ний и обладает значительным влиянием на политический курс Пхеньяна.

В-третьих, основные векторы секьюритизации в Северной Корее связаны с ее отношениями с Южной Кореей, Японией и США, актив-ность которых и рассматривается Пхеньяном в спектре прямых угроз безопасности страны. Соответственно, в КНР и РФ северокорейские власти крайне заинтересованы видеть своих союзников.

169


Иными словами, относительно небольшая географическая связь с постсоветским регионом в лице примерно 18-ти километровой грани-цы с РФ, дополненная скудными возможностями влияния здесь и, са-мое главное, ориентированностью основных векторов секьюритизации на отношения с Южной Корей, Японией и США, вполне очевидно не позволяет нам рассматривать КНДР в качестве державы, тем более, с ощутимым участием в отношениях безопасности ПМБ.

Япония вообще не обладает сухопутной связью с постсоветским пространством. При этом ее отношения с РФ омрачены проблемой Курильских островов111 и давней историей соперничества в Севе-ро-Восточной Азии. В отличие от Северной Кореи в этом случае мы имеем дело с реально сталкивающимися интересами по поводу спор-ных территорий и насыщенной конфликтностью, в том числе и вой-нами,112 исторической памятью связывающей два государства. Более того, Япония также как и собственно Россия – бывшая империя, неког-да контролировавшая огромные территории в Восточной Азии, что не позволяет оставить в стороне возможности усиления великодержавных ценностей в концептуализации ею своей безопасности.

Однако, рассматривая вопрос участия и влияния Японии на ди-намику безопасности в ПМБ, приходится констатировать ряд факто-ров, значительно ограничивающих ее соответствующие возможности. Во-первых, притом, что, как указывалось, между Японией и РФ име-ет место территориальный спор, который время от времени обостряет двусторонние отношения,113 проблема так называемых «северных тер-риторий», очевидно, не является главным источником угроз безопас-111 Свои претензии на южные Курильские острова японская сторона основывает на положениях российско-японского Трактата о торговле и границах 1855 г., в соответствие с которым они (острова Итуруп, Кунашир и Малая Курильская гряда) признавались японскими. Японские власти утверждают, что эти территории не входят в те, от которых Япония отказалась по Сан-Францисскому мирному договору 1951 г. Российская же позиция основана на том, что южные Курилы перешли к СССР по итогам Второй мировой войны в соответствии Ялтинским соглашением (11 февраля 1945 г.) и Потсдамской декларацией (26 июля 1945 г.). См.: (Проблема Курильских островов в отношениях России и Японии. РИА Новости. 1 ноября 2010 г. На сайте: http://ria.ru/spravka/20101101/291410489.html#ixzz3AH4kJ2Ud).112 Русско-японская война 1904–1905 гг., «Халхин-гол» 1939 г., советско-японская война 1945 г.113 Одно из наиболее запомнившихся обострений двухсторонних отношений было связано с визитом президента РФ Медведева на Курилы (Кунашир) в ноябре 2010 года.

170


ности для Токио. Как и в случае с Северной Кореей основные векторы секьюритизации связывают Японию с другими государствами – с КНР и той же КНДР. Ясно и то, что историческая память и, в частности, великодержавные традиции, связывают ее больше с «юго-западными», чем с «северными» территориями.

Во-вторых, география связи Японии с постсоветским простран-ством, а также специфика ее военно-политических возможностей един-ственной зоной концентрированной и устойчивой активности делают ее приграничье с РФ. Япония слишком удалена от центрально-евразий-ских субкомплексов ПМБ и не обладает здесь ни военной инфраструк-турой, ни сателлитами. Более того, все еще существуют ограничения, установленные после Второй мировой войны – закрепленный консти-туционно отказ от участия в военных конфликтах, а также сильное вли-яние США на ее военную политику и безопасность. Даже если Токио пойдет по пути возрождения статуса внешне активной самостоятель-ной военной державы, эпицентр ее влияния в ПМБ не будет шире при-граничья с РФ. И даже если предположить возможность потери Крем-лем контроля над Дальним Востоком, вряд ли Токио сможет серьезно конкурировать в этой зоне с КНР, интересы которой здесь уже сегодня продвигают миллионы китайцев, в основном нелегально осваивающих этот российский регион.

Южно-азиатские государства Несмотря на отсутствие непосредственного контакта, Пакистан и

Индию нельзя назвать абсолютно незаинтересованными в постсовет-ском регионе. Правда, эта заинтересованность, прежде всего в силу той же географической логики, связывает их с его центрально-азиатским сегментом. Из них только Пакистан обладает непосредственной про-странственной связью с Афганистаном114 и основанными на этом этно-территориальными моментами взаимозависимости с ним.

Установленная англичанами еще в 1893 г. «линия Дюранда», офи-циально разграничивающая Пакистан и Афганистан, остается источ-ником конфликта между ними. Эта линия делит проходящее по тер-

114 Пакистано-афганская граница – 2 430 км – вторая по протяженности линия сухопутного разграничения Пакистана с соседними странами (после Индии).

171


ритории двух стран единое пуштунское этнопространство.115 Ни одно афганское правительство не признало «линию Дюранда» в качестве границы с Пакистаном; в самом же его «пуштунском приграничье» не-однократно поднимались вопросы о самоопределении и даже создании независимого государства (Burnashev, 2002, p.131). Эти «пуштунские районы» фактически неподконтрольны Исламабаду, а с начала анти-террористической операции в Афганистане они превратись в убежище для движения «Талибан» и «Аль-Каиды».

Кроме этого, также как и другие сопредельные государства, власти Пакистана видят в Афганистане источник нетрадиционных угроз безо-пасности, наиболее серьезными из которых являются международный терроризм, религиозный экстремизм и наркотрафик.116 Конечно, все от-меченное предполагает определенную активность Пакистана, мотивиро-ванную ключевыми интересами безопасности. Однако позволяет ли это говорить о вовлеченности этой державы в центрально-азиатский субком-плекс, достаточной для оценки ее влияния на функционирование и раз-витие ПМБ в целом, сопоставимого, скажем, с влиянием КНР или РФ?

Скорее нет, чем да. И речь здесь идет не только о существенной разнице в силовых возможностях между этими державами, а об ори-ентации главных векторов секьюритизации в Пакистане. Как известно, основной спектр его интересов безопасности связан с Индией, а гео-графический контакт с центрально-азиатскими государствами прохо-дит только через Афганистан.

Как было рассмотрено еще в первой части, Афганистан нельзя оце-нивать как стандартного актора в какой-то РСБ. Он является источ-ником угроз безопасности для всех своих соседей, и это не может не отражаться на отношениях в рамках соответствующих РКБ и, следова-тельно, должно учитываться в оценке их функционирования. Вместе с тем, он сохраняет в себе также и определенные функции «изолятора».

Географическая близость, наличие интересов безопасности и моти-вированного этим поведения какой-то державы в Афганистане не озна-чает ее автоматической вовлеченности в сопредельные с ним РСБ. Ибо он не является участником этих региональных систем с секьюритиза-цией взаимозависимости с другими участниками, достаточной для сти-115 Пуштуны составляют примерно 14% населения Пакистана. 116 Через Пакистан проходит «Южный маршрут» транспортировки афганских нарко-тиков, через порт Карачи в Европу, Ближний Восток, США, Юго-Восточную Азию (Zhmuida and Morozova, 2002, p.50).

172


мулирования самостоятельной активности в отношении них. Точнее, участники окружающих Афганистан региональных систем секьюрити-зируют зависимость своей безопасности от него, тогда как в нем этот процесс если и проходит, то скорее на субнациональном, чем на обще-национальном уровне. В таких условиях нереально говорить о полно-ценной взаимозависимости, стимулирующей отношения безопасности между ним и другими участниками сопредельных систем, будь то ПМБ на севере или южно-азиатский РКБ на юге. Более того, отсутствие пол-ноценной взаимозависимости между Афганистаном и соседними госу-дарствами существенно ограничивает его возможности в качестве ин-струмента влияния внешних акторов на сопредельные с ним регионы.

И поэтому наличие протяженного географического контакта, массы приграничных проблем и, соответственно, ключевых интересов безо-пасности Пакистана в Афганистане является недостаточным основа-нием для признания существенной вовлеченности первого в ПМБ в его центрально-азиатском сегменте. Примерно так же можно характеризо-вать и основанную на географической близости вовлеченность ключе-вых интересов безопасности Индии.

Индия, в отличие от Пакистана, не обладает даже «афганским ге-ографическим выходом» в Центральную Азию, что наряду с прочим позволяет ей оставаться более сконцентрированной на отношениях в рамках южно-азиатского РКБ. Вместе с тем, нетрадиционные угрозы, исходящие из Афганистана, в частности вышеперечисленные, не могут не волновать Индию. Скажем, для нее трудно не рассматривать исхо-дящую из Афганистана угрозу религиозного экстремизма в качестве существенной, имея примерно 13% мусульманского населения и не-решенную проблему преимущественно мусульманского Кашмира на границе с мусульманским Пакистаном. Особую опасность для Индии представляют превращение Центральной Азии в пространство некон-тролируемой активности международных террористических организа-ций и распространение их активности из Афганистана в Кашмир. В рамках этого «…в 2003–2005 гг. Индия заключила двусторонние согла-шения с Таджикистаном, Казахстаном, Узбекистаном и Кыргызстаном о сотрудничестве в противодействии терроризму, предусматривающие создание объединенных антитеррористических групп, обмен опытом, проведение совместных учений и стажировку в Индии военнослужа-щих из этих государств» (Komissina, 2008, p.58).

Определенная и, надо сказать, имеющая реальные стимулы для ро-ста мотивированность Индии и Пакистана в Центральной Азии связана

173


с военно-стратегической логикой отношений в рамках РКБ в Южной Азии, а также вопросами обеспечения энергетической безопасности обеих держав.

При всем учете фактора ядерного оружия, Пакистан на сегодня по большинству параметров национальной силы значительно уступает Ин-дии, и разрыв между этими державами, по всей вероятности, будет расти, что может приблизить структурную трансформацию в Южной Азии. В этом плане интересы Пакистана в Афганистане и Центральной Азии в целом связаны с необходимостью формирования здесь стратегического тыла в его соперничестве с Индией. Последняя на фоне соперничества с Пакистаном и КНР также вынуждена рассматривать регион как свое «широкое стратегическое соседство» (Oliker, 2003, p.225) и пытаться не допустить усиления здесь позиции своих главных соперников.

Обе южно-азиатские державы зависимы от импорта энергоносителей и относительная близость центрально-азиатских нефтегазовых ресурсов стимулирует их вовлечение в регион. Отмеченное, в первую очередь, касается Индии с учетом ее текущих высоких темпов экономического роста и претензий на статус «азиатской великой державы». Однако воз-можность обеспечения стабильных нефтегазовых поставок из централь-но-азиатских государств в Индию ограничена отсутствием соответству-ющей системы трубопроводов, а точнее геополитическими факторами. Пакистан и КНР полностью геополитически «изолируют» Индию от Центральной Азии, то есть даже теоретически любой сухопутный тру-бопровод из региона в Индию может проходить либо по пакистанской, либо по китайской территории. Кроме того, даже если этот момент оста-вить в стороне, наиболее близким и экономически рентабельным направ-лением ее прокладки является постоянно нестабильный Афганистан.117

Итак, как Пакистан, так и Индия обладают достаточно серьезны-ми ограничителями влияния в ПМБ, основанными как на внутренней социально-политической нестабильности и экономической слабости (Пакистан), так геополитической изолированности от региона (Индия). Поэтому при всем учете их имеющихся здесь интересов трудно оцени-вать эти державы в рамках активной части политического окружения постсоветской РСБ.117 Здесь можно отметить проект газопровода «Туркменистан – Афганистан – Паки-стан – Индия» (ТАPI). Переговоры о его прокладке (33 млрд куб. м газа в год) нача-лись еще в 1997 г. и определенные договоренности были достигнуты. Однако актив-ность индийской стороны в реализации этого проекта зависима от ряда серьезных опасений, связанных с нестабильностью в Афганистане и периодически обостряю-щиеся отношения Индии с Пакистаном (Komissina, 2008, p.65).


175

ЧАСТЬ III

ВОВЛЕЧЕННОСТЬ ДЕРЖАВ И РАЗВИТИЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ НА ПОСТСОВЕТСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

ГЛАВА 1 ВОВЛЕЧЕННОСТЬ ДЕРЖАВ В РЕГИОНАЛЬНУЮ

СИСТЕМУ БЕЗОПАСНОСТИ

В силу географии интересов держав и возможностей устойчивой проекции влияния выходящих за рамки ограниченных регионов осо-бую важность приобретает вопрос их вовлеченности в различные РСБ. Ведь характер связи державы с различными регионами, наряду с про-чим, проливает свет и на вопрос о границах РСБ.

Вовлеченность державы в РСБ может быть различной, в зависимо-сти от тех интересов, которые лежат в ее основе. Этот же параметр определяет то, следует ли рассматривать этого актора собственно как часть системы или же в рамках политического окружения РСБ. Первое предполагает вовлеченность державы в паутину взаимозависимости безопасности системы во всех ее сегментах вплоть до формирования соответствующих связей со всеми ее государствами. При этом инте-ресы, формирующие главные нити этих связей, секьюритизированы именно как экзистенциональные, что, следовательно, предполагает возможность чрезвычайных действий по их реализации.

Говоря же о политическом окружении РСБ, мы имеем дело с более мягкой формой вовлеченности. В этом случае взаимозависимость держа-вы с системой либо вообще не рассматривается в плоскости фундамен-тальных интересов безопасности, либо же таковые имеют место только по отношению к определенным сегментам РСБ, будь то государства или же географически локализованные группы государств (субсистемы).

Пример ПМБ весьма показателен для выявления связей державы с внешней региональной системой, в частности, особенностей вовлечен-ности первой в последнюю. Специфика связей и отношений в рамках

176


ПМБ, а также между ее участниками и внешними политическими ак-торами позволяет говорить о различных типах вовлеченности держав в РСБ.

Региональная идентичность держав Итак, оперируя концепцией ПМБ, единственной включенной в РСБ

на постсоветском пространстве державой следует признать Россию. Что, соответственно, предполагает присутствие ее ключевых интере-сов безопасности во всех ее субсистемах на уровне активного стимули-рования соответствующей, в том числе и чрезвычайной активности и отношений с другими включенными государствами. Однако признание этого совсем необязательно исключает возможность вовлеченности других держав, связанной с присутствием здесь их интересов, сопоста-вимых по значимости с российскими.

Как известно, в рамках ТРКБ вопросы участия той или иной держа-вы в РКБ регулируются тремя механизмами – непосредственная вклю-ченность в структуру, «проникновение» и «перекрытие» (Buzan and Wæver, 2003, р.49).

Рамки ТРКБ предполагают возможности объяснения непосредствен-ной включенности актора в структуру на базе двух параметров – его вовлеченности в паутину взаимозависимости безопасности и геогра-фической близости (Buzan, 1991, p.191). Рассматривая же «проникно-вение», Бюзен и Вивер видят в нем механизм, связывающий полюса глобальной системы с региональной динамикой РКБ. По их утвержде-нию, «проникновение возникает, когда внешние державы формируют блоки, охватывающие вопросы безопасности, с государствами РКБ» (Buzan and Wæver, 2003, р.46). Следовательно, «проникновение» в со-ответствие с ТРКБ не предполагает вовлеченность актора в паутину взаимозависимости безопасности РКБ. В случае с «перекрытием» речь идет о ситуации, при которой региональная динамика отношений безо-пасности подавляется определенной внешней державой.

Детализируя вопрос непосредственной включенности актора в РКБ, можно обнаружить, что здесь два вышеотмеченных параметра предста-ют во взаимосвязанном виде, чтобы можно было бы рассматривать их отдельно друг от друга. Точнее, одно способствует другому – вовле-

177

Часть III. Вовлеченность держав и развитие региональной системы безопасности на постсоветском пространстве

ченность актора в паутину взаимозависимости безопасности РКБ ос-новывается на его географической близости с ней. На вопрос, почему географическая близость имеет значение при определении границ РКБ, в теории можно найти то объяснение, что она основывается на связи между интенсивностью военных и политических угроз и близостью диапазона, в пределах которого эти угрозы воспринимаются (Buzan, 1991, p.191).

Однако говоря о державах фактор географической близости при-ходится оценивать с учетом их главной особенности – способности устойчиво проецировать влияние за пределами своей территории. Поэ-тому можно заключить, что в случае с державами вовлеченность в РКБ основана на, прежде всего, концентрированности в регионе ключевых интересов безопасности и, во-вторых, возможности проецирования влияния в пределах региона. Это стимулирует состояние взаимозави-симости в сфере безопасности этой державы с другими акторами РКБ.

Присутствие в регионе ключевых интересов безопасности должно носить еще и стабильный характер, то есть быть результатом устойчи-вой во времени секьюритизации региона державой. Именно устойчи-вые во времени оценки региона державой с точки зрения ее интересов безопасности, подпитываемые временами острой исторической памя-тью и практикой отношений, позволяют со всей полнотой говорить о ее вовлеченности в паутину взаимозависимости РСБ.

Оперируя примером ПМБ и, в частности, эмпирикой, рассмотрен-ной в предыдущей части нашей работы, можно задать вопрос – поче-му активность России следует считать результатом ее включенности в структуру, а, скажем, Турции или Ирана на Центральном Кавказе или же КНР в Центральной Азии – следствиями «проникновения»?

И устойчивое во времени присутствие ключевых интересов безо-пасности, и географическая близость, а также возможности проециро-вания влияния характеризуют вовлеченность как России, так и Турции или Ирана в центрально-кавказский РКБ. Если даже минимизировать оценочную планку до уровня параметра чисто географической бли-зости, то достаточно трудно не заметить их сопоставимость. Все они обладают непосредственным географическим контактом с РКБ, опре-деленная разница имеет место только в его протяженности: у России – 1 007 км, у Турции – 529 км, у Ирана – 646 км. Однако эти различия не могут существенно повлиять на усиление/ослабление степени вов-

178


леченности, а тем более стоять в основе заключения о том, стоит или не стоит включать эти державы в РКБ.

Оперируя рамками, к примеру, локального РКБ на Центральном Кавказе, нужно признать, что РФ не единственная держава с концен-трированными здесь ключевыми интересами безопасности. Как было упомянуто в предыдущих частях работы, налицо присутствие интере-сов безопасности Турции и Ирана в регионе, а точнее взаимозависи-мость между ними и государствами Центрального Кавказа, которая в некоторых случаях связывает именно главные, экзистенциональные интересы безопасности этих держав с регионом.

К примеру, как иначе можно характеризовать взаимосвязь Армении и Турции в свете территориальных претензий первой ко второй, а также перцепций угроз и исторических обид, связанных с событиями 1915 г. в Османской империи и называемыми армянской стороной «геноцидом». Аналогично трудно не назвать фундаментальной взаимосвязь Ирана и Азербайджана в свете миллионов этнических азербайджанцев про-живающих в ИРИ на территории с историческим названием «Южный Азербайджан».118 В обоих случаях, как видно, речь идет о территории и населении, то есть о компонентах физической основы государств, что по определению не может быть выведено за рамки их ключевых инте-ресов безопасности.

Схожие проблемы можно наблюдать и в двух других центрально-ев-разийских регионах ПМБ. В Центральной Европе – это вопрос этнотер-риториальных связей трех его государств (Беларуси, Молдовы и Украи-ны) с ближайшими географическими соседями, а ныне новыми членами ЕС – Польшей и Румынией. Скажем, трудно игнорировать националь-ную близость Молдовы и Румынии и основывающуюся на ней взаимо-зависимость двух государств. Также нереально оставить без внимания вопрос «Западной Украины» и «Западной Беларуси» и проживающего здесь католического славянского населения, рассматривая паутину вза-имозависимости, связывающую Украину и Беларусь с Польшей, или же вопрос Северной Буковины в украино-румынских отношениях.

Следовательно, если мы принимаем вышеупомянутые факты взаи-мозависимости безопасности государств ПМБ с внешними акторами, то нам следует рассматривать в его рамках не только Россию, но и Тур-цию, а также Иран (кавказский сегмент), а в европейском сегменте рас-сматривать как минимум Польшу и Румынию. Оценивая же централь-118 В соответствии с Туркманчайским договором от 1828 г. азербайджанские террито-рии оказались разделенными между Российской империей и Ираном на Северный и Южный Азербайджан.

179


но-азиатский субкомплекс, включить сюда, по меньшей мере, Иран (с учетом туркменского этносообщества, компактно проживающего в северной части страны, а также неурегулированных каспийских про-блем) и Китай (с учетом уйгурского фактора).

Однако это идет в разрез с ТРКБ, которая, как известно, отвергает возможность «двойного участия» (overlapping membership) (Buzan and Wæver, 2003, р.48). Иными словами, одно государство в соответствии с ней может быть участником только одного РКБ. Соответственно, если Турция и Иран являются частью ближневосточного РКБ, Польша и Ру-мыния – европейского институционального, а КНР – северо-восточно- азиатского, то, согласно ТРКБ, об их вовлеченности в структуру како-го-то другого РКБ не может быть и речи.

Эмпирика постсоветского пространства не подтверждает тезис ТРКБ о невозможности «двойного участия», давая основание несколь-ко пересмотреть его. При определении возможностей «двойного уча-стия» важным предстает то, о каком акторе идет речь – государстве или державе. В этом плане определенную состоятельность имеет тезис, выдвинутый Дэвидом Лейком, суть которого заключается в признании возможности участия великой державы (great power) в более чем одном РКБ (Lake, 1997, p.64). Более того, рассмотренная нами эмпирика дает основания говорить о такой возможности не только для «великих», но и для держав, обладающих меньшими международным весом и способ-ностью проецировать свое влияние.

Державы могут быть вовлечены в более чем одну РСБ; вместе с тем, уровень таких вовлеченностей будет различным, что отражается в соответствующих различиях их активности в данных регионах.

Прежде попытаемся ответить на вопрос, почему держава может быть вовлечена в несколько РСБ?

Это, в первую очередь, связано с особенностями секьюритизации, а точнее с влиянием геополитических факторов на нее. Не ошибемся, по-лагая, что существуют различия в этом процессе у обычных государств и держав. У последних он значительно более геополитизирован, и это независимо от того, насколько данная держава преуспела в постинду-стриализации своего общества.

Секьюритизация автономна и относительна;119 этот тезис ТРКБ вполне понятен. Однако, принимая ее определяющую роль в формиро-119 В рамках ТРКБ секьюритизация представлена как очень относительное и автоном-ное явление, то есть этот процесс целиком зависит от актора: «…различные акторы секьюритизируют по-разному: различная политическая и культурная ситуации сти-мулируют секьюритизацию в различных секторах и она обладает различной динами-кой» (Buzan and Wæver, 2003, р.87).

180


вании поведения акторов и развитии РСБ, следует признать и то, что в отличие от начальной версии ТРКБ функционирование регионального комплекса оказывается менее связанным со структурно-политически-ми факторами и более вытекающим из других, в частности тех, кото-рые связаны с социальной спецификой соответствующих регионов. Таким образом, секьюритизация как процесс концептуализации своей безопасности, становится зависимой от значительно большего числа факторов, в том числе и исторических оценок.

Зададимся вопросом, как воспринимает себя социум крупного го-сударства – державы, обладающей соответствующим политическим статусом в мире, трансграничными военными и экономическими воз-можностями, исторической памятью о «былых славных победах», доми-нировании в различных частях света за пределами своей территории, о своей некогда «имперской мощи» и мировом влиянии, и сходно ли это с тем, что имеет место в малых государствах? Наверное, было бы лишним пространно отвечать на этот вполне очевидный вопрос. Скажем только то, что сформированные историей традиции великодержавности активно участвуют в формировании политической идеологии у многих держав, в особенности у тех, что еще не перешагнули рубеж постсовременности.120

Отмеченные исторические традиции функциональны в политиче-ской идеологии не только светских России и Турции, но и коммунисти-ческого Китая, а также исламского Ирана. Все они – бывшие империи, временами державшие под своим контролем огромные пространства в Евразии, и все они не могут не дорожить этой исторической памятью и не культивировать ее в своих обществах. Если эти традиции форми-руют политическую идеологию в державах, то они являются непре-менной ценностью в секьюритизации на национальном уровне. Ибо состоятельность политической идеологии непосредственно влияет на уровень безопасности как минимум в политическом и социальном сек-торах, и опосредованно – на качественные параметры военного. Со-120 В оценке социально-политического развития государств Бюзен и Вивер выделяют три типа – уровня: предсовременные – premodern states (особенности: низкий уро-вень внутренней социально-политической сплоченности и организации государ-ства, слабый правительственный контроль над территорией и населением), совре-менные – modern states (особенности: сильный правительственный контроль над обществом, ограничительное отношение к открытости, священность суверенитета и независимости со всеми вытекающими атрибутами включая территорию и границы, ставка на обеспечение самодостаточности, самопомощи и национальной идентичности) и постсовременные – postmodern states (особенности: относительная умеренность в вопросах суверенитета, независимости и национальной идентичности, открытость в вопросах экономических, политических и культурных взаимоотношений с внешним миром) (Buzan and Wæver, 2003, p.23-24).

181


ответственно, девальвация этой ценности для державы представляет собой фактическую угрозу отмеченным секторам безопасности.

Великодержавные ценности, будучи следствием концептуализации обществом истории своего пространственного влияния, напрямую за-висят от геополитического фактора, если не определяются им. Каждая держава, материально существуя в пределах официально признанных границ, виртуально присутствует и в тех исторических лимитах, с кото-рыми связана ее великодержавность. В социально-перцепционном пла-не доминирование в этих исторических лимитах является для нее не только естественным, но и подчас необходимым условием ее текущей состоятельности как государства. И, следовательно, притязания других акторов на контроль над этим пространством рассматриваются ею как вызовы своей безопасности.

Хотя такая связь державы с пространством своего исторического доминирования является преимущественно перцепционной, она может дополняться также и материальными компонентами, к которым можно отнести, скажем, этнически/конфессионально родственное население, оставшееся после ее «ухода».121 Перцепционная связь державы со сво-ей бывшей периферией может усиливаться и исторической поддержкой (обязательствами) первой в отношении определенного проживающего здесь народа(ов);122 неспособность выполнить ее порой воспринимает-ся обществом как собственное поражение.123

Ситуация осложняется тем, что во-первых, определенный реги-он(ы) может рассматриваться в качестве своей «естественной зоны от-ветственности» одновременно несколькими державами. И, во-вторых, 121 К примеру, этнические русские, оставшиеся после распада СССР в независимых государствах бывшей его периферии, или же мусульмане, оставшиеся на Балканах после «ухода» османской Турции. 122 В качестве примера можно привести историческую протекцию России славянских народов Балканского полуострова, армян и осетин на Кавказе, которая в ХIX–XX вв., наряду с прочими факторами приводила к вовлечению России в войны с османской Турцией. В 2008 году начало военных действий РФ против Грузии аргументирова-лось российской стороной необходимостью защиты осетинского населения Грузии. Весьма примечательным было и заявление президента РФ Д. Медведева непосред-ственно перед началом ввода войск в Грузию о том, что «Россия исторически была и останется гарантом безопасности народов Кавказа». См.: (Interfax, 8 августа 2008. На сайте: http://www.interfax.ru/news.asp?id=25880). В таком же ключе можно рассматри-вать и исторические связи Турции с Азербайджаном, а также мусульманами Грузии и Северного Кавказа. 123 Ощутимым поражением в России до сих пор считают неспособность российского государства вступиться за сербов и предотвратить бомбежки их позиций вооружен-ными силами НАТО (1995 г. – Босния и Герцеговина, и 1999 г. – Сербия), а также эффективно защищать интересы этнических русских в Прибалтике.

182


последние в большинстве случаев сохраняют возможности проекции своего влияния с различной степенью устойчивости на ранее контро-лируемые пространства. Это и приводит к формированию паутины взаимозависимости держав между собой, а также ныне независимыми государствами некогда подконтрольного региона.

Имперские системы в Евразии обладали большими пространствен-ными масштабами и вполне нормальным является то, что их сегодняш-ние «потомки» – суженные в границах державы – могут обладать отме-ченными великодержавными традициями касательно сразу нескольких регионов и, следовательно, быть вовлеченными в них с сопоставимой концентрированностью интересов безопасности.

Вместе с тем, следует согласиться с тем, что степень концентриро-ванности ключевых интересов безопасности державы в региональных системах, в которые она вовлечена, может быть и, скорее всего, будет различной. Однако это не является достаточным основанием для того, чтобы в одном случае говорить о ее включении в структуру РСБ (там где сильнее концентрированы), в другом(их) же рассматривать это че-рез механизм «проникновения».

Во-первых, если речь идет о ключевых интересах безопасности, то есть о тех, которые по определению носят характер жизненной важности для ее носителя, достаточная мотивированность его регионального по-ведения и отношений с другими будет обеспечена уже фактом их нали-чия в регионе(ах). В этом случае не так важно то, сколько именно таких интересов здесь присутствует – один, два или три. Экзистенциональная важность каждого из них будет необходимым минимумом для вовлечен-ности данной державы в региональные отношения безопасности.

Во-вторых, если мы признаем автономность и относительность секьюритизации на национальном уровне, то мы должны также и при-нимать условность векторов ее региональной концентрированности. При таком раскладе нецелесообразно рассматривать структурные взаи-мосвязи между акторами как нечто статичное и не склонное к измене-нию, точнее – к усилению/ослаблению. Нельзя рассчитывать на то, что взаимозависимость между государствами «А» и «В» как участниками РСБ будет перманентно сильнее, чем между ними и «внешним» по от-ношению к системе государством «С».

Можем ли мы, к примеру, утверждать с достаточной долей уверен-ности, что ключевой характер интереса безопасности ближневосточ-

183


ного Ирана, связанного с его отношениями, скажем, с соседним Ираком, выше такого же по значению интереса, вытекающего из отношений пер-вого с центрально-кавказским Азербайджаном, в частности по поводу многомиллионного компактного сообщества азербайджанцев Ирана, разделенного государственной границей двух стран?

Кроме того, говоря о регионах Евразии, наверное, правильно бу-дет еще и учитывать процессы, динамично протекающие здесь, и уже влияние связанных с этим изменений военно-стратегических и эко-номических условий на восприятие в державах материка угроз своей безопасности. Скажем, каким может оказаться влияние расширение/сокращение военного присутствия США в рамках данного материка, или экономическое и военно-техническое усиление/ослабление Рос-сии на фоне высоких/низких мировых цен на энергоносители, или же обострение/ослабление напряженности в отношениях последней с За-падом, хотя бы по поводу тех же самых энергоносителей? Сложные вопросы для ответа уже сейчас, не говоря о тех перспективах усиления/ослабления взаимозависимости, которые могут произойти вследствие автономного и условного процесса секьюритизации.

Существует еще один чисто материальный фактор, дополняющий набор отличий между державой и обычным государством, учет которого также полезен в рассмотрении возможностей «двойного участия». Дер-жавы – это большие государства, а большие государства – это большие потребности, которые, концептуализируясь в качестве национальных интересов, предполагают их достижение. В отличие от малых и средних государств потребности держав зачастую не могут быть реализованы в ограниченных географических пространствах, что приводит к есте-ственному расширению сферы их интересов за пределы одного региона. Интересы эти в зависимости от природы определяющей ее потребности могут носить в том числе и экзистенциональный для данной державы характер. Кроме того, последняя в отличие от обычных государств обла-дает способностями устойчиво проецировать влияние за пределы своей территории, что даже в отсутствии географической близости позволяет ей действовать в направлении реализации этих интересов.

Международный терроризм и другие формы трансграничной кри-минальной активности, распространение ОМП, а также энергетическая безопасность сегодня все более актуализируются в качестве фундамен-тальной мотивации для вовлечения держав в важные в этом отношении

184


регионы, зачастую значительно удаленные от тех пространств, в кото-рых по идее должны были быть cконцентрированны их жизненные ин-тересы. Примером может служить хотя бы отношение США к Южной Азии и Ближнему Востоку, уже выразившееся в широком применении вооруженных сил (Афганистан, Ирак).

Полная и частичная вовлеченность

Текущая эмпирика ясно свидетельствует о том, что нельзя исклю-чать возможность вовлеченности державы в более чем одну РСБ. Но здесь следует обозначить то, в каких случаях и как это возможно.

Во-первых, вовлеченность державы в РСБ может быть полной, то есть когда имеет место ее присутствие в паутине взаимозависимости системы на уровне ключевых интересов безопасности во всех ее суб-системах, включая формирование соответствующих связей со всеми ее государствами, а также частичной, при которой такая взаимозависи-мость безопасности державы с РСБ формируется на уровне определен-ных частей системы (субсистемы или государства).

Принципиально важно в данном случае отделять эти типы вовле-ченности от «проникновения», при котором активность державы не связана с ее устойчивым во времени участием в паутине взаимозависи-мости ключевых интересов безопасности ни на уровне всей системы, ни на уровне ее частей. В этом случае держава может быть связана от-ношениями и обязательствами в сфере безопасности с какими-то го-сударствами системы, но таковые не секьюритизированы собственно как ключевые интересы, и их нарушение, соответственно, не ведет к экзистенциональным угрозам ее безопасности.

Являясь элементом политической структуры РСБ, держава полно-стью вовлечена в нее, тогда как рассмотрение державы в рамках полити-ческого окружения системы необязательно предполагает ее частичную вовлеченность. Политическое окружение РСБ не исключает присут-ствие держав, не обладающих ключевыми интересами безопасности здесь, то есть «проникающих» в нее в силу определенной мотивации, но не связывающей их с системой на уровне экзистенциональных ин-тересов; в некоторых случаях политическое окружение может совпа-дать с «зоной индифферентности», включая в себя «государства-изоля-

185


торы». Частичная же вовлеченность предполагает взаимозависимость безопасности державы с РСБ, но только в данном случае на уровне ее отдельных частей.

Следовательно, держава может быть частью системы, будучи пол-ностью вовлеченной, и частью политического окружения, будучи про-никающей в нее; частичная же вовлеченность предполагает своего рода промежуточный уровень связей и влияния между системой и ее политическим окружением.

Во-вторых, географическая близость, несколько девальвируясь для держав с их возможностями проекции влияния, в том числе и воен-ными, остается важным параметром ее вовлеченности в систему. Вне зависимости от силовых возможностей актора главные векторы его безопасности связаны с компонентами его физической основы – терри-торией и населением. Соответственно, даже при наличии стратегиче-ских вооружений и соответствующих механизмов сдерживания агрес-сии извне держава концентрируется, прежде всего, на нейтрализации угроз из смежных с ней пространств, спектр которых значительно шире традиционных – это и этнотерриториальные конфликты, и рели-гиозный экстремизм и террористическая активность. Вспомним хотя бы ставшие хроническими проблемы РФ на Северном Кавказе, Ирана в населенных азербайджанцами и Турции в населенных курдами про-винциях, смежных с Центральным Кавказом. Более того, общая геогра-фия придает оценкам державой региона с точки зрения ее безопасности устойчивый во времени характер, необходимый для ее присутствия в паутине взаимозависимости системы.

При этом следует также различать РСБ по степени их секьюрити-зированности державой. Держава может быть полностью вовлечена лишь в одну РСБ, число же частичных ее вовлечений зависит от ее географии (то, с какими регионами она граничит), исторической па-мяти (то, с какими регионами связаны ее великодержавные традиции), материальных компонентов связи (родственные этносы и конфессии), а также текущего мирового статуса и возможностей проекции влия-ния. Эмпирика современной международной политической системы и, в частности, рассмотренные нами в предыдущих частях работы осо-бенности внешних и внутренних связей и отношений ПМБ позволяют предложить следующую структуру вовлеченности расположенных в Евразии держав (табл. 7).

186


Таблица 7. Региональная вовлеченность держав в Евразии

Тип вовле- ченности

Держава Полная Частичная

РФ Постсоветскоепространство

Северо-Восточная Азия (Япония,

Корейский полуостров)

Южная Европа (Балканы, Западное

Причерноморье)

СевернаяЕвропа

(Прибалтика)

Турция БлижнийВосток

Постсоветское пространство

(Северное Причерно-морье, Центральный

Кавказ)

Южная Европа Балканы, Западное)

(Причерноморье

Иран БлижнийВосток

Постсоветское пространство(Центральный

Кавказ, Центральная Азия)

Южная Азия (Пакистан, Афганистан)

КНРСеверо-

ВосточнаяАзия

Юго-Восточная Азия (Индокитай)

Постсоветскоепространство (Центральная

Азия)

Южная Азия

(Индия, Пакистан,

Афганистан)

Индия Южная Азия Северо-Восточная

Азия (Китай)

Юго-Восточная Азия (Индокитай)

Пакистан Южная Азия Северо-Восточная

Азия(Китай)

Ближний Восток (Иран)

ЯпонияСеверо-

ВосточнаяАзия

Постсоветское пространство (Россия)

ЕС и США. Характер исследуемой проблемы заставляет отдельно остановиться на оценке специфики регионального участия ЕС и США, ибо оно не совсем вписывается в стандартное представление о связях РСБ и окружающих их держав.

187


В рамках настоящей работы мы оцениваем обоих этих акторов как часть политического окружения ПМБ. Но здесь возникает ряд вопро-сов, первый из которых связан с характером политической субъектно-сти ЕС. Точнее, можно ли говорить о ЕС как о державе?

Рассматривая европейскую вовлеченность в ПМБ, в частности, пы-таясь объяснить, насколько она функциональна в плане отношений без-опасности с другими акторами, невольно сталкиваешься с проблемой состоятельности ЕС в качестве единого носителя интересов и прово-дника соответствующей политики. При всех успехах интеграции эту структуру еще очень трудно классифицировать как государство, тем более как державу. Основываясь на ТРКБ, можно допустить возмож-ность эволюции ЕС из «институционального» РКБ в амальгамного политического актора (Buzan, 1991, p.218-219; Buzan, Wæver and de Wilde, 1998, p.12). Однако на текущий момент последнее является ско-рее перспективой, чем реальностью, причем сопровождающейся мно-жеством вопросов, три из которых были сформулированы Бюзеном и Вивером: «…способна ли ЕС позаботиться о своей собственной безо-пасности без зависимости от внешних держав? Какова межрегиональ-ная динамика безопасности между ЕС – Европой и окружающими ее комплексами? И в какой мере и как ЕС взойдет на глобальный уровень в качестве державы определенного типа?» (Buzan and Wæver, p.373).

Будучи сильным источником экономического влияния, в вопросах внешней и политики безопасности ЕС фактически находится на на-чальных стадиях формирования единого курса. Внутренняя динамика ЕС хотя и характеризуется дружественностью и кооперацией, но она все еще основана на отношениях суверенных государств, которые мо-гут самостоятельно формировать свои связи с соседними регионами.

Проекция влияния ЕС основана преимущественно на экономиче-ских возможностях, и в вопросах военной безопасности он остается зависимым от США. Поэтому, принимая во внимание определенную консолидированность ЕС в плане формулирования общих интересов по отношению к смежным с ним регионам в вопросе соответствующей активности его все еще целесообразно рассматривать в тандеме с Сое-диненными Штатами.

Таким образом, ЕС сегодня – это одновременно и объект влияния других, то есть РСБ, и актор с определенными внешними интересами и способностью в их реализации влиять на соседние регионы. Причем

188


характеристики от первого достаточно очевидны и устойчивы, а от вто-рого – все еще неоднозначны и нестабильны.

Соединенные Штаты, напротив, наиболее сильная держава постби-полярного мира – «единственная сверхдержава» с глобальной заинте-ресованностью и соответствующими возможностями проекции своего влияния. Это заметно осложняет выявление ее реальной вовлеченно-сти в различные РСБ.

В соответствие с ТРКБ США принадлежит к североамериканско-му РКБ. При этом, как показывает эмпирика постбиполярного мира, ее основная, а порой и чрезвычайная активность, остается сконцентриро-ванной далеко за пределами данного региона. Ближний Восток и Юж-ная Азия – те регионы, в которых США вовлечены в сложную паутину отношений безопасности, и даже в длительные военные конфликты (Ирак, Афганистан). Означает ли это хотя бы частичную вовлеченность этой державы в РСБ в упомянутых пространствах?

Придерживаясь тезиса о невозможности «двойного участия», ТРКБ все же выделяет определенную специфику сверхдержав. Как отмечают Бюзен и Вивер, «сверхдержавы по определению в значительной мере выходят за пределы логики географии и сопредельности в своих от-ношениях безопасности» (Buzan and Wæver, p.46). При этом авторы склонны объяснять это через механизм «проникновения».

Однако независимо от наших теоретических подходов приходится констатировать, что в реальности участие США в перечисленных гео-графически отдаленных регионах основано на интересах безопасности, причем секьюритизированы они именно как ключевые. Оперируя ха-рактеристикой РКБ сквозь призму секьюритизации можно обнаружить, что обозначенные здесь «главные процессы секьюритизации» в США связаны с государствами этих регионов (Ираком, Ираном, Афганиста-ном, Северной Кореей) не менее сильно, чем с теми, что формируют североамериканский РКБ. И, что также примечательно, эти «главные процессы» взаимны. Восприятия американцами иранской или северо-корейской угрозы в той же мере функциональны, как восприятия иран-цами и северокорейцами американской угрозы; будучи суверенными, Ирак при С. Хусейне и Афганистан при талибах также считали США первостепенной угрозой, как и американцы их. В таком случае нужно говорить не о «проникновении», а о, по меньшей мере, частичной вов-леченности США в эти отдаленные региональные системы.

189


Случай США – особый, и он не совсем вписывается в стандарт-ные механизмы связи державы с различными РСБ. Выше мы касались вопросов особых потребностей и проекции влияния держав. В случае с Соединенными Штатами речь идет о глобальных потребностях (по меньшей мере, воспринимаемых ими таким образом) и широчайших возможностях проекции влияния, включая военные (ВМФ, военные базы, СНВ), далеко опережающих возможности других держав совре-менного мира. Кроме этого, если в случае с классическими державами мы упоминали в качестве фактора региональной вовлеченности вели-кодержавные традиции, то здесь мы имеем дело со сверхдержавой, при-чем, как было замечено Бжезинским, «единственной и действительно первой подлинно глобальной сверхдержавой» (Бжезинский, 1999, с.11) с соответствующим устойчивым самовосприятием.

Полагаем, выявление специфики региональной вовлеченности сверхдержав требует дальнейшего изучения. Имеющаяся же на се-годня эмпирика не позволяет ограничить вовлеченность США только пределами североамериканской РСБ; точнее, принимая то, что США полностью вовлечены в региональную систему в Северной Америки, следует также обозначить их частичную вовлеченность в ряд других РСБ, в частности на Ближнем Востоке, постсоветском пространстве, а также Северо-Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии.

Вовлеченность и специфика региональной активности В контексте рассматриваемой проблемы важным является и вопрос о

той активности, которую предпринимает держава для реализации своих интересов в РСБ. Ведь степень секьюритизированности региона опре-деляется также и тем, на какую активность готова пойти держава во имя своих сконцентрированных здесь интересов. Ограничивается ли такая активность стандартными, повседневными дипломатическими механиз-мами или же не исключаются чрезвычайные меры, вплоть до прямого военного вмешательства? Ответ на этот вопрос, наряду с прочим, проли-вает свет на уровень реальной вовлеченности державы в РСБ.

Основываясь на эмпирике развития ПМБ, несложно заключить, что РФ – наиболее активная держава в регионе. Это предстает очевидным как на уровне декларирования своих интересов, так и применяемого арсенала средств.

190


В периоды всех трех президентов РФ постсоветское простран-ство объявлялось зоной ее особых интересов. И указ Б. Ельцина «Об утверждении стратегического курса Российской Федерации с госу-дарствами-участниками Содружества Независимых Государств», и «Пять принципов» российской внешней политики, сформулированные Д. Медведевым в развитии российско-грузинского кризиса 2008 г., и указ «О мерах по реализации внешнеполитического курса Российской Федерации» от 7 мая 2012 г., обозначающий внешнеполитические при-оритеты России при текущей администрации В. Путина, фактически представляют собой различные стадии развития концепции «ближнего зарубежья», главный тезис которой строится на признании ключевого значения этого региона для РФ.

Соответственно, Россия наиболее сильно противодействовала тен-денциям, способным вывести постсоветские ННГ из орбиты ее вли-яния и, в частности, попыткам других держав утвердиться здесь. Ис-пользуемый арсенал средств довольно широк; помимо стандартной дипломатической активности он включает меры чрезвычайного харак-тера – манипуляции этнополитической конфликтностью на территории государств региона и поддержка сепаратизма, использование экономи-ческих рычагов (методика «либеральной империи») и энергетическо-го доминирования и, наконец, открытое использование военной силы против Грузии в августе 2008 г., а также ее фактическое применение при аннексии Крыма весной 2014 года.

Активность других держав остается менее выраженной. Все они использовали определенные средства для усиления своего влияния в регионах концентрации своих интересов, начиная от экономики, вклю-чая политическую поддержку и военно-техническое сотрудничество с региональными ННГ, и заканчивая элементами «мягкой силы». Однако имеющаяся эмпирика не дает четких примеров, свидетельствующих о готовности какой-либо из них пойти на жесткие меры, включая откры-тое военное противостояние ради своих интересов, хотя и были близкие к этому примеры. Наиболее примечательная в этом отношении была ситуация, складывавшаяся в Грузии в период ее упомянутого военного конфликта с РФ, а также наиболее свежий пример – Украина 2014 года.

Реакция Турции, ЕС и особенно США на открытое применение Рос-сией в августе 2008 г. военной силы в отношении ННГ, в котором были сконцентрированы их интересы, довольно сильно выделяется на фоне

191


предшествующей эмпирики. В случае с Соединенными Штатами, как известно, дело дошло до направления американских военных кораблей к черноморскому побережью Грузии. Это, наряду с акцентированной дипломатической активностью ЕС и Турции, послужило в качестве сдерживающего Россию средства.

Конечно, этот случай свидетельствует, прежде всего, о готовности РФ к чрезвычайным действиям в регионе. Однако он дает основу и для выводов, способных объяснить относительно более умеренную реакцию других держав, также обладающих интересами безопасности в Грузии.

Во-первых, чрезвычайные действия политического актора как след-ствие влияния секьюритизированных интересов не во всех случаях предполагают войну, тем более, если речь идет о державах, да еще об-ладающих стратегическими вооружениями. Реакция США, Турции и ЕС на ввод российских войск в Грузию в августе 2008 г. была доста-точно сильной и, по сути, оказалась важным препятствием для насту-пления российской армии вглубь грузинской территории. Более того, полагаем, что в значительной степени благодаря этой активности было заключено перемирие, и вооруженные силы РФ были выведены из ос-новной грузинской территории.

Во-вторых, реакция России на попытку официального Тбилиси вос-становить свою территориальную целостность хотя и была чрезвычай-но жесткой, вместе с тем, была предложена довольно четкая информа-ция о том, какие интересы в этой войне отстаивает Кремль. Притом, что поражение Грузии в войне несло с собой много отрицательного для США, Турции и ЕС, черта, за которой начинались собственно их ключевые интересы, Россией перейдена не была. Можно было бы ожи-дать совсем другой их реакции, если бы российская военная сила была использована для ликвидации грузинской государственности или даже свержения ориентированной на Запад администрации М. Саакашвили или, скажем, для уничтожения энерготранспортной инфраструктуры, доставляющей каспийские энергоносители через грузинскую террито-рию в Турцию.

Вовлеченность предполагает акцентированную активность, вклю-чая ее чрезвычайные формы. Вместе с тем, отсутствие высших форм чрезвычайной активности (применение военной силы) не обязатель-но говорит о невовлеченности державы. Упомянутый пример рос-сийско-грузинской войны стимулировал процессы активного взаимо-

192


действия между заинтересованными державами как на двустороннем уровне (РФ – США; РФ – Турция, РФ – ЕС), так и в рамках ООН (чрез-вычайные заседания Совета Безопасности ООН по ситуации в Грузии, характеризовавшиеся острыми разногласиями в оценке ситуации и по проекту соответствующей резолюции между США и Грузией с одной стороны, и РФ – с другой).

Украинский кризис 2014 г. позволяет расширить эмпирику в объ-яснении особенностей региональной активности по-разному вовлечен-ных держав. Эта ситуация подобно предыдущему примеру с Грузией довольно ясно подтверждает логику ПМБ. И здесь РФ оказалась един-ственной державой, показавшей готовность к открытому применению военной силы в вовлеченном регионе, в данном случае на территории Украины. Как известно, именно такой запрос был сделан президентом В. Путиным 1 марта 2014 г. в Совет Федерации РФ, и именно российские вооруженные силы фактически обеспечивали проведение референдума в Крыму 16 марта по присоединению к России. Реакция других вовле-ченных акторов была сильнее, чем в ситуации с Грузией; политическая риторика США и ЕС была значительно жестче, в отношении РФ были введены санкции. Однако, как и в случае с Грузией, Запад однозначно дал понять, что не будет прибегать к механизмам военного принужде-ния, ограничившись экономическим давлением. Санкции США и ЕС в отношении России, последовавшие в ответ на присоединение Крыма, на раннем этапе были преимущественно адресованы на визовые огра-ничения и замораживание активов ряда российских политиков и орга-низаций. По мере же развития кризиса они расширились до различных секторов экономики.

Стимулируемый, по мнению Запада, из России вооруженный сепа-ратизм в Донецкой и Луганской областях Украины, а также нерешен-ность вопроса о поставках российского газа предполагают возможности развития конфронтационного сценария с активизацией регионального поведения США и ЕС. Поэтому наши заключения должны учитывать то, что ситуация в Украине еще далека от завершения.

Акцентированной активностью держав, временами выходящей за рамки стандартной дипломатии, характеризовались и другие приме-ры в постсоветской практике Центральной Евразии – Турция и Иран в Нагорно-карабахском конфликте, Иран в период гражданской войны в Таджикистане, Турция в период северокавказской нестабильности

193


1990-х, США в Грузии и Украине в период так называемых «цветных революций»; здесь же можно упомянуть политику США в отношении центрально-азиатских ННГ в период афганской кампании и др.

Даже с учетом относительной эмпирической скудости постсовет-ской истории региона на чрезвычайные ситуации, подобные грузин-ским событиям 2008 г. и украинским 2014 г., трудно назвать только российскую активность соответствующей вовлеченности в РСБ на постсоветском пространстве. Другое дело, что уровень региональной активности державы зависим от того, насколько она вовлечена в дан-ную РСБ. Полная вовлеченность, соответственно, предполагает боль-ший акцент, а значит большую склонность к чрезвычайным видам ак-тивности. Примеры российско-грузинской войны и аннексии Крыма и поведенческие различия держав вполне могут быть использованы для объяснения такого вывода.


195

ГЛАВА 2

СТРУКТУРА, ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОКРУЖЕНИЕ И СТАБИЛЬНОСТЬ РЕГИОНАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

Выделение различных уровней вовлеченности держав в РСБ не-сколько затрудняет выявление четких границ между собственно реги-ональной системой и ее политическим окружением. Вместе с тем, это позволяет объяснить реально существующие взаимосвязи между реги-ональными системами современного мира.

Полностью вовлеченная держава является частью политической структуры системы и определяет ее полярность. Являясь же частью политического окружения системы, держава может быть связана с ней как через механизм «проникновения», так и быть частично вовлечен-ной в нее. Тем самым, частичная вовлеченность предполагает своего рода промежуточный уровень связей и влияния между системой и ее политическим окружением.

В сегодняшнем мире невозможно изолированное существование го-сударств и, более того, объединяющих их региональных систем. Поэто-му всесторонний анализ РСБ наряду с ее структурными особенностями предполагает выявление специфики связи системы и ее политическо-го окружения. При этом приходиться учитывать и то, что для каждого конкретного случая такая связь также специфична.

Россия, Турция, Иран, КНР, ЕС и США – силовые центры, вовлечен-ные в ПМБ. Однако только РФ на сегодня можно характеризовать как пол-ностью вовлеченную в эту региональную систему, тогда как остальные формируют ее политическое окружение, будучи частично вовлеченными в нее. Соответственно можно определить и главные особенности полити-ческой структуры и окружения ПМБ; в данном случае речь идет об одно-полярной РСБ с активным политическим окружением. Обе этих особен-ности непосредственно влияют на ее стабильность/транзитивность.

Структурные факторы транзитивности системы

Для любой системы стабильность является ключевым параметром ее функциональности. Выделяя особенности РСБ, мы, разумеется, должны учитывать их устойчивый во времени характер. Специфика

196


политической структуры лежит в основе многих явлений и процессов в РСБ, она же непосредственно влияет и на уровень ее транзитивности

Уолцевский неореализм определяет распределение возможностей (силы) в качестве главного параметра структуры международной по-литической системы, следовательно, ее трансформация связывается с изменениями в этом параметре. Как пишет Уолц: «В многополярном мире одна великая держава, или две, или три совместно могут уничто-жить другие государства как великие державы, нанеся им поражение в войне. Отход от многополярности к три- или биполярному миру менял бы структуру системы» (Waltz, 1979, p.199).

Притом, что война между державами как главными носителями силы не может быть единственным способом трансформации системы, в це-лом в рамках реалисткой традиции она предстает ключевым индикато-ром структурных изменений. Чем более сбалансирована система в плане распределения силы в соответствие с этим видением, тем меньше шан-сов для войны в ней. Война же между главными ее акторами говорит о том, что баланс нарушен и система на пути к перераспределению силы.

Бюзен предлагает более развернутую концепцию трансформации системы. В отличие от уолцевской, концепция Бюзена ориентирова-на на объяснение именно регионального уровня. Помимо этого он, не ограничиваясь рассмотрением только материального аспекта структу-ры в лице распределения силы, увязывает возможность изменений со сменой в перцепциях, то есть паттернов дружественности/враждебно-сти между ее акторами. Именно эти два компонента и формируют, по мнению Бюзена, «существенную структуру» РКБ (Buzan, 1991, p.211), и именно изменения в них ведут к ее трансформации.

Изменения в обоих компонентах «существенной структуры» РКБ, соответственно приводящие к общей его трансформации, могут быть связаны с влиянием держав. Рассматривая распределение силы, Бюзен выделяет две причины ее трансформации – «внутреннюю» и «внеш-нюю»; в первом случае, речь идет о нарушении полярности региональ-ной системы как следствие внутренне детерменированных процессов (распад держав или же изменение их силового соотношения в связи с технологическим развитием одних и отставанием других) (Buzan, 1991, p.211-212), a во втором – o вовлечении в локальный баланс внеш-них держав (военная помощь) (Buzan, 1991, p.213).

Трансформация системы вследствие изменений в паттернах друже-ственности и враждебности также в принципе могут быть связаны с ак-тивностью держав, хотя и в значительно меньшей степени, чем в случае

197


с распределением силы. Структурные факторы не единственные из тех, что формируют отношения дружественности и враждебности между региональными акторами и, следовательно, достижение определенного политического равновесия между ними далеко не гарантирует устой-чивый переход от вражды к дружбе. Эмпирика рассматриваемого нами постсоветского пространства подтверждает, что даже «перекрытие» локальной динамики и длительное сосуществование региональных ак-торов в единой государственной системе СССР оказались недостаточ-ными условиями для отхода, скажем, центрально-кавказских ННГ от существовавших еще в досоветское время паттернов дружественности и враждебности. Более того, таковые реанимировались и в отношении России, причем они же были в числе причин до сих пор неутихающей кровопролитной нестабильности на Северном Кавказе.

Пожалуй, единственным примером, когда устойчивый переход от враждебности к дружественности и в целом процесс «созревания» ре-гиональных отношений был осуществлен с целенаправленным и ак-тивным влиянием внешней державы, является Западная Европа; Сое-диненные Штаты явились, выражаясь словами К. Дойча, ядром (core area) в формировании «плюралистического сообщества безопасности» в североатлантическом регионе (Deutsch et al., 1957, p.138) с включе-нием сюда некогда враждовавших друг с другом западноевропейских государств.

Оценка определенной РСБ с точки зрения ее склонности к транзи-ту предполагает оперирование более широкой трактовкой структурных факторов. И в этом отношении полагаем, что необходимым является учет и оценка такого параметра как (не)стабильность политической структуры РСБ,124 которая, по нашему мнению, связана с тремя аспек-тами: внутренней слабостью/силой государств, составляющих рассма-триваемую региональную систему; (а)симметрией силы и (а)симметри-ей уязвимостей среди них; (не)зрелостью их отношений друг с другом.

Как известно, в соответствие с классической концепцией РКБ кри-терием определения силы/слабости государства является уровень со-циально-политической сплоченности. Некоторая, на первый взгляд, упрощенность в определении ключевого критерия силы/слабости в применении, скажем, к системам «постсовременных» государств, не

124 В некоторых своих работах мы попытались выявить суть этого параметра, и в част-ности показать его влияние на конфликтную динамику на постсоветском Централь-ном Кавказе. См.: (Eyvazov, 2012a and 2012b).

198


девальвирует ее значимость при рассмотрении достаточно отдаленного на сегодня от «постсовременности» ПМБ. Применимость этого крите-рия в оценке силы/слабости этих государств в качестве главного вполне соответствует текущему уровню их развития.125 Другое дело, что дан-ный критерий не может быть единственным. Если мы оперируем типом «современного» государства, то, вероятно, было бы целесообразным обратиться также и к некоторым другим, классическим ее параметрам – экономическим и военным возможностям. Ибо способность обеспе-чить и защитить себя не может быть снята с повестки безопасности даже у государств, перешагнувших рубеж «постсовременности».

Слабость государства и недостаточность возможностей обеспечить и защитить себя способствуют усилению в процессе секьюритиза-ции перцепций уязвимости. Фактически этот процесс у слабых госу-дарств детерминирован концептуализацией своих уязвимостей, и чем их больше, и чем они глубже и очевиднее, тем более это отражается в поведении этого государства в сфере безопасности, что в региональ-ном масштабе, естественно, способствует доминированию негативной динамики отношений безопасности. Это, прежде всего, связано с тем, что осознание своей собственной слабости, по известной логике неоре-ализма, в условиях анархии и самопомощи, заставляет эксплуатировать уязвимости соседей с целью не допустить их такого усиления, при ко-тором они были бы в состоянии реально угрожать своей безопасности,

125 В целом, понятия силы и слабости являются достаточно абстрактными и относи-тельными для того, чтобы можно было дать какой-нибудь один на все случаи крите-рий их оценки. То, что для одного государства может показаться силой, для другого может стать ощутимой слабостью. По всей вероятности, такая относительность осно-вана на объективно разном уровне развития государств и региональных межгосудар-ственных систем. Здесь можно будет продолжить дискуссию относительно различий в типах «постсовременного» и «современного» государства. Если, скажем, для пер-вого децентрализация власти и федерализация государства, уже давно не является слабостью, а скорее наоборот, тем внутриполитическим условием, которое приводит к динамичному и сбалансированному экономическому росту, а значит внутреннему усилению, то для последнего это, по меньшей мере, в краткосрочной перспективе мо-жет стать условием для развития политической аморфности и сепаратизма, а значит повышением его слабости и уязвимости. Поэтому, возможно, критерий, предложен-ный Бюзеном, выглядел бы несколько упрощенным если оперировать «постсовре-менными» стандартами государств, однако, в применении к рассматриваемым в этой работе государствам постсоветского пространства, думается, что ключевое значение данного критерия вполне вписывается в их современную внутреннюю социально-по-литическую, экономическую и социо-культурную структуру.

199


что, конечно же, вызывает ответные действия, временами заканчиваю-щиеся открытой конфликтностью.

Здесь может присутствовать и существенный внутриполитический контекст. Дело в том, что слабость государства в плане низкого уров-ня социально-политической сплоченности, наряду с прочим, означает нестабильность отношений между его политическими институтами и обществом и, как следствие, слабые возможности первых эффективно управлять последними. В таких условиях политическая элита обычно бывает вынуждена использовать объективные пункты уязвимости го-сударства во внутриполитических целях, в частности, для регулирова-ния своих отношений с различными общественными группами. Иными словами, в этом случае через политизацию уязвимостей элита стремит-ся добиться той социально-политической сплоченности, которой не хватает объективно слабому государству, что, естественно, сопрово-ждается секьюритизацией этих уязвимостей. Цели социально-полити-ческой консолидации, как известно, предполагают нахождения источ-ников соответствующих угроз, прежде всего, во внешней среде.

В целом попытки достигнуть социально-политической консолида-ции через выявление внешних врагов и перекладывания на них ответ-ственности за свои внутренние проблемы не являются чем-то новым, однако на одну особенность хотелось бы обратить особое внимание; как правило, она прослеживается у внутренне слабых государств. При-меров этому более чем достаточно, начиная с Северной Кореи и закан-чивая Сирией и Кубой. Отношения такого рода государств с соседями в лучшем случае приводят к изолированному существованию первых, а в худшем – к военной развязке. Усредненный сценарий – это устойчиво напряженная динамика отношений в регионе слабых государств.

С учетом отмеченного, именно сильные государства предстают бо-лее склонными к генерированию позитивной динамики отношений безопасности в регионе. Стабильная внутренняя социально-политиче-ская организация, достаточные военные и экономические ресурсы и, соответственно, менее острое восприятие своей уязвимости делают отношения между сильными более предсказуемыми и менее конфликт-ными, способствуя тем самым усилению умеренности и кооперативно-сти в региональной динамике.

Весьма важное дополнение к влиянию силы/слабости и неуязвимо-сти/уязвимости государств на стабильность/нестабильность политиче-ской структуры РСБ связано с тем, насколько симметрично они распре-делены среди государств региона.

200


Как уже не раз отмечалось, региональная система безопасности ба-зируется на тесной взаимосвязанности ее элементов в структуре. Иными словами, речь здесь идет о регионально концентрированной взаимозави-симости государств по ключевым вопросам их безопасности, причем как объективно, так и субъективно (перцепционно) генерированным. В клас-сических условиях анархичности региональной политической системы и географической близости составляющих ее государств сила и слабость, так же как уязвимость и неуязвимость, становятся именно теми ключе-выми вопросами безопасности, которые связывают их как материально, так и перцепционно в той модели, которую мы обозначаем как РСБ.

Вместе с тем, оценка этих параметров сквозь призму безопасности носит относительный характер, то есть определенное государство под-ходит к рассмотрению уровня своей силы и уязвимости в соотноше-нии с соответствующим уровнем своих региональных соседей, в за-висимости от чего и выбирает ту или иную модель поведения в сфере безопасности. Это, в свою очередь, исходя из принципов системности и взаимозависимости, стимулирует ответные перцепции и поведение соседей. В такой ситуации степень нестабильности политической структуры региона становится в значительной мере зависимой от того, насколько одни государства в плане их силы/слабости и уязвимости/неуязвимости отличаются от других, иными словами от того, какова степень асимметрии в силе и уязвимости среди региональных госу-дарств. И чем более симметричными являются данные параметры у государств РСБ, тем более стабильны отношения между ними и тем более стабильной может считаться соответствующая региональная по-литическая структура.

Аргументация отмеченной связи между региональной асимметрич-ностью силы и уязвимостей с одной стороны, и нестабильностью поли-тической структуры РСБ – с другой, может быть развита, прежде всего, на основе того, как восприятие своей относительной слабости и уязви-мости способно влиять на отношения государства со своими соседями.

Эффективным будет рассмотреть данную ситуацию в рамках четы-рех условных моделей РСБ с разными уровнями симметричности силы и уязвимости составляющих их государств:

Во-первых, позитивно симметричная региональная система безо-пасности – все государства примерно одинаково сильные и обладают примерно равным уровнем уязвимости друг от друга.

201


Во-вторых, негативно симметричная региональная система безо-пасности – все государства примерно одинаково слабые и обладают примерно равным уровнем уязвимости друг от друга.

В-третьих, позитивно асимметричная региональная система без-опасности – одни государства сильные, другие слабые, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость слабых по отношению к сильным. При этом сильные преобладают в системе как количественно (сильных больше, чем слабых), так и качественно (возможности определяющим образом влиять на динамику региональ-ных отношений в сторону умеренности и кооперативности).

В-четвертых, негативно асимметричная региональная система без-опасности – одни государства сильные, другие – слабые, и уязвимость сильных по отношению к слабым гораздо ниже, чем уязвимость сла-бых по отношению к сильным. При этом слабых больше чем сильных, и качественных возможностей последних недостаточно, чтобы опреде-ляющим образом влиять на развитие умеренности и кооперативности в региональных отношениях.

Первая модель предполагает наиболее стабильную региональную политическую структуру по меньшей мере в связи с тем, что составля-ющие ее государства менее всего подвержены обостренной секьюри-тизации своей относительной слабости. Понятие сильного государства предполагает низкий уровень уязвимости его безопасности и, следо-вательно, незначительные возможности его эксплуатации со стороны соседей. Соответственно, в масштабе региона наличие именно таких государств или же их большинство и региональное преобладание, как в случае с позитивно асимметричной региональной системой, предла-гает меньше всего шансов для развития практики манипулирования уязвимостями соседей; стимулируя умеренность и кооперативность от-ношений в системе они существенно стабилизирует ее политическую структуру. Даже если предположить существование высокого уровня уязвимости у государств рассматриваемого типа, то сам факт симме-тричности этих слабых пунктов уменьшает возможности их дестаби-лизирующего использования друг против друга.

Параллели можно провести с практикой международной торговли, в частности с тем, что положило конец так называемым «торговым» или «тарифным войнам», или же с экономическим явлением, рассматри-ваемым Робертом Кеохейном и Джозефом Найем как «симметричная

202


взаимозависимость».126 Естественно, что равномерно зависимые друг от друга государства в плане уязвимости менее склонны к их использо-ванию, чем неравномерно (асимметрично) зависимые. Логика проста: если ты будешь использовать слабости соседа, то и он может сделать это в отношении слабых пунктов твоей безопасности, результатом чего будет примерно одинаковый взаимный ущерб.

Соответственно, наименее благоприятной в плане стабильности по-литической структуры является негативно асимметричная РСБ. Аргу-ментация такая же, как и в первом случае. С одной стороны, слабость большинства государств, сама по себе создающая условия для обо-стренной секьюритизации своих уязвимостей с возможностями пре-вентивной агрессивности, а с другой – неравномерность (асимметрич-ность) степени остроты уязвимостей у соответствующих государств, что создает большой соблазн для более сильных эксплуатировать уяз-вимости менее сильных. Вторая модель – негативно симметричная региональная система – также в принципе не может быть включена в список благоприятных в плане стабильности политической структуры. Хотя и равномерность (симметричность) зависимости государств друг от друга в плане их уязвимостей выполняет определенную сдерживаю-щую роль, их общая слабость и индивидуально высокий уровень уяз-вимости существенно мешают развитию умеренности и кооперативно-сти и, тем самым, стабилизации отношений друг с другом.

Нестабильность региональной политической структуры также свя-зана с незрелостью отношений между государствами-участниками. В данном случае речь идет об отсутствии сближающих социумы момен-тов общности и недостатке кооперативной практики в их отношениях.

Отсутствие достаточной кооперативной практики придает регио-нальным отношениям существенный элемент нестабильности, которая рождается из состояния неопределенности относительно того, как по-ведет себя оппонент(ы) по поводу той или иной общей для рассматрива-емых государств проблемы. Такого типа ситуация в целом может быть рассмотрена сквозь призму структуралистской трактовки поведения государств, в частности через механизм функционирования дилеммы безопасности, однако, не в классическую уолцевскую постановку,127 а, 126 Параметры «асимметричности» и «симметричности» одни из тех, в соответствии с которыми и оценивается стабилизирующий эффект состояния экономической взаимозависимости между государствами. См.: (Keohane and Nye, 2001, p.157).127 Подход Уолца к анархичности структуры международной политической системы, в частности, к уровням ее зрелости носит универсалистский характер, то есть, он не показывает разницу в степени зрелости анархии и специфики влияния различных уровней зрелости на поведении государств.

203


скорее, в ранний бюзеновский структурализм, склонный рассматривать анархичность структуры и ее влияние на поведение государств в раз-витии от условий незрелой к условиям зрелой анархии (Buzan, 1991, р.174-181). Хотя и это, вероятно, было бы в теоретическом плане недо-статочным объяснением, и нуждалось бы в выявлении влияния именно практики межобщественных отношений.

В этом плане достаточно важное дополнение можно получить, об-ратившись к социально-конструктивистскому подходу, в соответствие с которым как раз практика и является тем, что стоит в основе формирова-ния «социальных структур», одной из которых и является дилемма безо-пасности. По мнению Александра Вендта, процесс взаимодействия меж-ду обществами формирует и реформирует социальные структуры либо в кооперативные, либо в конфликтные, что, в свою очередь, формирует идентичность и интересы соответствующих акторов (Wendt, 1995, p.81).

Зрелость отношений между государствами при всей своей связи с силой/слабостью представляет собой довольно самобытный параметр структурной (не)стабильности. (Не)зрелость отношений не есть пря-мое следствие слабости или силы государств, а скорее определяется социально и практически подкрепленной склонностью к использова-нию (манипулированию) слабых мест (уязвимостей) оппонента в уго-ду своим политическим интересам. Соответственно, зрелость присуща межгосударственным диадам (системам) с уровнем доверия, достаточ-ным для кооперации государств, по меньшей мере, в решении общих проблем безопасности. Готовность к политической интеграции, то есть к пожертвованию своим суверенитетом во имя формирования общего политического объединения есть высшая степень такой зрелости.

В принципе, зрелыми необязательно являются отношения между сильными. Государства могут обладать различным уровнем военной и экономической силы и социально-политической сплоченности, но при этом быть ближайшими союзниками; другое дело, что зрелость в отно-шениях сильных более частое явление в современном мире, чем между слабыми, и связано это с вышерассмотренным влиянием силы и слабо-сти на восприятие уязвимости и соответствующее поведение государств.

Ключевым влиянием на уровень зрелости отношений обладают та-кие факторы, как социальная близость/различия государств и практика их отношений. В основе первого могут лежать этнолингвистические и конфессиональные особенности социумов государств, а также общ-ность и различия в плане политических ценностей – институтов и иде-

204


ологий. Во втором случае речь идет о том, что превалирует в практике их отношений – дружественность или враждебность. Иными словами, доверие между государствами, предсказуемость их поведения и, как следствие этого, кооперативность их отношений может быть связана как с элементами социальной близости, так и с дружественностью и бесконфликтностью, превалирующей в практике их отношений.

Структурная нестабильность на постсоветском пространстве

Весь ПМБ характеризуется очевидной асимметрией силы/слабости, угроз и уязвимостей, составленностью преимущественно слабыми го-сударствами и отсутствием достаточной кооперативной практики в ре-гулировании существующих в их отношениях дилемм безопасности. И многочисленные конфликты, вспыхнувшие на этом пространстве и до сего времени не нашедшие своего решения, свидетельствуют об этом.

Некоторые количественные характеристики, а также наиболее острые вызовы безопасности и уязвимости государств, участвующие в опреде-лении структурной специфики ПМБ, предложены в таблицах 8 и 9.

205


Таблица 8. Основные макроэкономические и военные показатели государств ПМБ (2013 г.)128

№ Показатель

Государство

Население(млн)

ВВП(млрд $)

Темпы роста ВВП(%)

ВВП на душу

населения($)

Военный бюджет(млн $)

Численность ВС

1 Азербайджан 9,6 77,2 4,1 8297 2000,0 66950

2 Армения 3,0 10,3 4,3 3037 447,0 44800

3 Беларусь 9,6 72,9 2,1 7807 552,0(2012 г.) 48000

4 Грузия 4,5 17,0 6,0 3763 389,0 20650

5 Казахстан 17,7 214,0 5,5 12708 2320,0 39000

6 Кыргызстан 5,5 7,2 7,4 1282 102,0 10900

7 Молдова 3,6 7,9 4,0 2218 24,0 5350

8 Россия 142,5 2210,0 3,4 15650 68200,0 845000

9 Таджикистан 7,9 8,6 7,0 1052 189,0 8800

10 Туркменистан 5,1 40,2 7,7 7051 538,9 (2012 г.) 22000

11 Узбекистан 28,7 56,5 7,0 1895 1460,0(2012 г.) 48000

12 Украина 44,6 182,0 0,4 4015 2420,0 129950

Основные виды военной техники

Ядерные силы(+\-)

ОБТ БМП/БТР Артил-лерия

ВВС(боевые

самолеты/вертолеты)

ВМФ(надводные

корабли/подводные лодки)

- 433 211/575 542 44/42 12/-

- 109 98/130 232 15/8 -

- 515 1111/264 1005 72/49 -

- 123 72/199+ 240 12/6 16/-

- 300 652/357 602 121/40+ 17/-

- 150 320/35 246 33/2 -

- - 44/164 148 -/4 -

+ 2550 7360+/9700+ 5436+ 1389/392+ 115/64

- 37 23/23 23 -/4 -

- 680 942/829 570 94/10 19/-

- 340 399/309 487+ 135/29 -

- 1110 1484/490 1952 221/139 16/1

128 Цифры из: (The Military Balance 2014. London: The International Institute for Strategic Studies, 2014).

№ Показатель

Государство

1 Азербайджан

2 Армения

3 Беларусь

4 Грузия

5 Казахстан

6 Кыргызстан

7 Молдова

8 Россия

9 Таджикистан

10 Туркменистан

11 Узбекистан

12 Украина

206


Таблица 9. Основные вызовы и уязвимости национальной безопасности государств ПМБ

№ Государство Вызовы и уязвимости

1 Азербайджан

Конфликт с Арменией и оккупация юго-западных районов, свя-занные с этим социально-политические и экономические про-блемы, потенциальная угроза сепаратизма в других районах ком-пактного проживания этнических меньшинств, напряженность с сопредельными державами по вопросам региональной политики и этнополитики (Иран, Россия), зависимость экономики от прода-жи энергоресурсов.

2 Армения

Территориальные претензии и, как следствие этого, открытая и скры-тая конфликтность в отношениях с сопредельными государствами – Азербайджаном (Нагорный Карабах), Турцией (Восточная Анато-лия), Грузией (Джавахетия), связанная с этим, изолированность от основных экономически прибыльных трансрегиональных энергети-ческих и транспортных проектов, зависимость от внешних акторов (Россия, диаспора).

3 Беларусь

Жесткий, по типу советского, режим, командно-административные методы управления и связанная с этим международная изоляция (в основном США и страны ЕС). Эти условия способствовали пророс-сийской ориентированности страны, что вылилось в ее существенную экономическую зависимость от РФ (экспорт товаров, энергетика).

4 Грузия

Конфликты в Абхазии и Южной Осетии, связанные с этим непод-контрольность этих территорий официальным грузинским властям, вынужденные переселенцы, угрозы сепаратизма в других районах компактного проживания этноменьшинств, постоянная напряжен-ность с Россией и военные, политические и экономические послед-ствия от этого (война августа 2008 г., признание Абхазии и Южной Осетии Россией, легализация российского военного присутствия на этих территориях).

5 Казахстан

Неурегулированность правового статуса Каспия, зависимость от внешних акторов (Россия) в транспортировке своих энергоносителей на мировые рынки. Латентная конфликтность в отношениях с Узбе-кистаном – приграничные вопросы и конкуренция за лидерство в ре-гионе. Зависимость экономики от продажи энергоресурсов.

6 Кыргызстан

Слабость системы государственного управления, внутренняя не-стабильность, приведшая в 2005 и 2010 гг. к революционной смене власти. Связанные с этим, а также с относительной ресурсной бед-ностью, экономическая неразвитость. Набор нерешенных проблем с Узбекистаном – границы (в Ферганской долине), водные ресурсы, трансграничная активность радикальных исламских организаций. Зависимость от внешних акторов в экономике (РФ, КНР, Казахстан) и обеспечении безопасности (РФ).

207


7 Молдова

Сохраняющаяся разделенность страны вследствие вооруженного конфликта в Приднестровье. Связанные с этим и с ресурсной бед-ностью экономический упадок и зависимость от внешних акторов (Россия, ЕС).

8 Россия

Сохраняющаяся нестабильность на Северном Кавказе – сепаратизм и религиозный экстремизм сопровождались двумя войнами в Чечне и неутихающей вооруженной активностью в Дагестане, Ингушетии и других республиках Северо-Кавказского Федерального Округа, что характеризует собой в целом проблему уязвимости «южного мусуль-манского пояса» РФ; острый демографический кризис, последствия которого привели к секьюритизации вопросов убыли этнических русских и нелегальной иммиграции мусульман и китайцев; матери-альный рост в 2000-х преимущественно за счет продажи углеводо-родов не способствовал необходимому технологическому прогрессу экономики, обеспечив ее долгосрочную зависимость от мировых цен на сырье с массой сопутствующих этому социально-экономических проблем, острота которых наиболее ясно проявилась с началом ми-рового экономического кризиса 2008 г. Устойчивый конфронтацион-ный тренд в отношениях со странами НАТО, международная изоля-ция и экономические санкции как следствие аннексии Крыма в марте 2014 г. и поддержки вооруженного сепаратизма на Донбассе.

9 Таджикистан

Непреодоленность последствий гражданской войны 1992–1997 гг., сла-бость системы государственного управления, внутриполитическая не-стабильность, экономический упадок. Зависимость в плане экономики (миграция рабочей силы, инвестиции) и обеспечения безопасности от России. Слабые возможности контроля над границей с Афганистаном, деструктивное влияние афганской нестабильности – радикальные ис-ламские группировки, наркотрафик, сохраняющаяся напряженность в отношениях с Узбекистаном (границы, водные ресурсы, трансгранич-ная активность радикальных исламских организаций).

10 Туркменистан

Жесткий, закрытый политический режим. Сохраняющаяся напря-женность с Узбекистаном по вопросу использования водных ресур-сов Амударьи, и с прикаспийскими государствами относительно принадлежности нефтегазовых месторождений на Каспии.

11 Узбекистан

Жесткий политический режим, командно-административные мето-ды управления и связанное с этим международное давление (США и страны ЕС), проблемы экономического характера. Активность ра-дикальных исламских организаций, напряженность в отношениях с соседями (границы, водные ресурсы, радикальные исламские груп-пы, беженцы).

12 Украина

Внутриполитическая нестабильность, вылившаяся в 2004 г. в «оран-жевую революцию», сохраняющаяся разделенность общества по вопросам политической и церковной идентичности. С конца 2013 г. новая волна политической нестабильности, приведшая к смене вла-сти. Потеря контроля над Крымом вследствие его аннексии Россией в марте 2014 года. Волна вооруженного сепаратизма в юго-восточных областях (Донецк, Луганск), частичная потеря контроля над этими об-ластями, масштабные военные столкновения с сепаратистами. Сохра-няющая напряженность с РФ. Зависимость от нее в энергоносителях.

208


Представленные в таблице 8 цифры позволяют говорить о текущих особенностях политической структуры ПМБ. Но сперва для более це-лостного понимания процесса развития его структуры нам следовало бы обратиться к оценке того, что она из себя представляла в его исход-ный период, то есть в начале 1990-х гг.

В рамках всего постсоветского региона этот период характеризовал-ся волной вооруженной конфликтности как между государствами, так и внутри них с различной степенью внешнего проникновения. Это мож-но использовать как своего рода точку отсчета в понимании начального уровня развития политической структуры и важнейший индикатор ее стабильности/нестабильности. Несмотря на общий конфликтный фон начала 1990-х, острота и динамика конфликтности в постсоветских ре-гионах была различной.

Наиболее высокая динамика этнополитической конфликтности име-ла место на Кавказе, что позволяет выявить более точные ее увязки с внутренней слабостью недавно реставрировавших свою независимость государств бывшего СССР.

Исходная фаза постсоветской независимости государств Централь-ного Кавказа – 1991–1994 гг. – соответствует периодам их наибольшей внутренней слабости; именно этот период в истории постсоветского развития региона, как известно, выделялся наибольшей степенью не-гативной интенсивности региональных отношений безопасности. Вну-тренняя слабость и политическая нестабильность государств вытекала в большей степени из объективных особенностей социально-полити-ческой, экономической и идейно-ценностной ситуации, в которой они оказались в период стремительного крушения СССР. Социально-эко-номические проблемы, связанные с трудностями перехода к новым формам рыночной экономики, и существенные недостатки в распреде-лении экономических ресурсов внутри общества, поиск национальной идентичности и обострение этнополитических вопросов, недостаточ-ная легитимность и фактическая нефункциональность центрального правительства, отсутствие необходимых навыков ведения политики у нового поколения политических лидеров – все это преимущественно оформляло развитие государств, только вступивших на путь своего постсоветского развития. Именно на этот этап постсоветской незави-симости Центрального Кавказа, как известно, приходятся наибольшая интенсивность армяно-азербайджанской войны, а также гражданской войны и вооруженных этнополитических конфликтов в Грузии (Юж-ная Осетия и Абхазия).

209


В рамках самой России большинство этих факторов привели к острейшей политической нестабильности, кульминацией которой ста-ли две кровопролитные русско-чеченские войны. Неутихающая воору-женная активность на Северном Кавказе и сегодня позволяет характе-ризовать РФ, используя классификацию Бюзена, державой «слабой как государство».129

В Центральной Европе только один из конфликтов перешел на ста-дию вооруженного – в Молдове. Однако на протяжении всего постсо-ветского времени не менее функциональной оставалась связь латент-ного противостояния в Крыму (вплоть до его аннексии РФ в марте 2014 г.) с сохраняющейся в Украине внутренней слабостью. И в первом, и во втором случае конфликты, наряду с прочим, являлись отражением низкого уровня социально-политической сплоченности. Разумеется, в обоих этих случаях помимо эндогенно-политических, присутствовали и экзогенные факторы – негласное участие России.

Даже оставляя в стороне вопрос о том, была ли конфликтность в рассматриваемых субкомплексах ПМБ следствием эндогенных поли-тических факторов или же влиянием внешних сил, можно заключить, что слабость и, в частности, низкий уровень социально-политической сплоченности государств обусловил результативность внешнего поли-тического воздействия. Таким выводом можно оперировать, имея дело со всем постсоветским пространством, и его состоятельность доказы-вается простым сопоставлением рассмотренных нами Центрального Кавказа и Центральной Европы с другим регионом бывшего СССР – Прибалтикой.

Все три прибалтийских государства, достаточно гетерогенные по своему этническому составу, имеют многочисленные общины с этни-чески и культурно связанным с Россией населением.130 Экономические и социо-культурные последствия развала единого государства косну-лись всех ННГ, а геополитическая мотивация России в сохранении своего доминирования в Прибалтике была не менее обоснованной,

129 Оценку по параметру силы/слабости Бюзен распространяет и на державы. По его классификации определенное государство может быть: 1) слабым/сильным собствен-но как государство; и 2) слабым/сильным как держава (Buzan, 1991, р.97). 130 К примеру, к 2009 г. этнические русские в Эстонии составляли примерно 26% от общей численности ее населения. В 1989 году, в преддверии краха СССР, эта доля была равна 30%. В Латвии – примерно 30% в 2009 и 34% в 1989. В Литве – примерно 6% в 2009 и 9,4% в 1989.

210


чем, скажем, в Центральной Европе. Таким образом, если исходить из первенства экзогенно-политических факторов с учетом этноконфесси-ональной структуры постсоветского пространства, уровень конфликт-ности в Прибалтике должен был быть не ниже чем, как минимум, в Центральной Европе.

Но в реальности мы наблюдаем обратную картину. В первом случае все три региональных государства бесконфликтно прошли транзитив-ный период и на сегодня являются членами ЕС и НАТО (с 2004 г.), во втором – активность внешних факторов в манипулировании конфликт-ностью в региональных государствах сохраняется.

Эта сравнительная оценка Прибалтики и Центральной Европы в очередной раз свидетельствует о значимости фактора внутренней силы/слабости государств в оценке общей динамики отношений без-опасности в рамках соответствующих региональных систем. Вместе с тем, при всей иллюстративности сравнения, так же, как и другие фак-торы (этнические, конфессиональные, экономические), отмеченное является необходимым, но недостаточным для полноценного понима-ния процесса функционирования и развития РСБ и требующим учета специфики их комбинации в соответствующем пространстве, а также, бесспорно, влияния политических импульсов, как связанных с актив-ностью других элементов всей системы (ПМБ), так и внешних для нее полюсов силы.

Существование высокого уровня нестабильности политической структуры не обязательно сопровождается доминированием открыто конфликтной динамики межгосударственных отношений; зависимость этого параметра от экзогенно-политических факторов также суще-ственна. Скажем, непростая этнотерриториальная специфика той же Прибалтики не смогла помешать формированию здесь относительно стабильной политической структуры. Тогда как геополитическая от-крытость региона, связанная, в частности, с близостью к центрам влия-ния Запада и вовлеченностью их интересов в него, сбалансировала им-пульсы, исходящие извне. Это способствовало относительно быстрой, безболезненной и симметричной трансформации и усилению регио-нальных государств, зрелости их отношений и, как следствие, стабиль-ности политической структуры прибалтийского региона.

В центрально-азиатском субкомплексе ПМБ, как известно, переход к анархичности вследствие стремительной дезинтеграции СССР также сопровождался ослаблением составляющих ее политических единиц.

211


Тем не менее, ее влияние на отношения безопасности в этом субком-плексе, в частности, на уровень конфликтности, заметно отличалось от того, что имело место в Центральной Европе и на Центральном Кавказе.

События в Узбекистане в конце 1980-х (Ферганские события) и граж-данская война в Таджикистане в начале 1990-х характеризовались наи-более яркими примерами конфликтности в постсоветской Центральной Азии. Вместе с тем, оба носили очевидно более локализованный харак-тер, чем, скажем, конфликты на Центральном Кавказе и, следовательно, не привели к формированию открытых и устойчивых очагов межгосу-дарственной конфликтности в регионе. Другая их особенность связана с тем, что они, в отличие от конфликтов в двух других субкомплексах ПМБ, пришли к определенному урегулированию. И это притом, что вполне активным было влияние и участие других государств/держав, в особенности во внутритаджикском противостоянии.

Вовлеченность соседей и внешних полюсов силы здесь носила раз-личные формы – к примеру, негласная поддержка Узбекистаном се-верной Худжандской (Ленинабадской) группировки,131или российское содействие приходу к власти и ее стабилизации в руках И. Рахмона, которое носило довольно явный характер.132

Ситуация вокруг Таджикистана, а, точнее, его внутренняя слабость, носила в себе достаточно серьезный дестабилизирующий эффект для только формирующейся региональной политической структуры в Цен-тральной Азии. Функциональность этого дестабилизирующего эффек-та наряду с отмеченной внутриполитической особенностью Таджи-кистана была связана со стимулирующим значением стратегической важности его географического расположения, в частности для России в качестве крайнего южного рубежа ее «ближнего зарубежья».

131 Северная, населенная преимущественно узбеками часть Таджикистана – Худжанд-ская (Ленинабадская) область, еще в бытность СССР отличалась более высоким эконо-мическим развитием в сравнении с остальными областями республики. Эта часть Тад-жикистана, фактически, как в этническом, так и экономическом отношении была более связана с соседним Узбекистаном. Более того, в советский период, в руководстве Тад-жикистана доминировали выходцы из Худжанда. После распада СССР в республике ак-тивизируется борьба представителей «юга» за смещение с властных позиций предста-вителей «севера», что параллельно с другими причинами, было одним из стимуляторов внутритаджикского противостояния. Фактически, приход к власти выходца из Куляба И.Рахмонова, означал политическое поражение представителей Худжандской группи-ровки (Мартин, 1997; Fairbanks, Nelson, Starr and Weisbrode, 2001, p.14). 132 Например, см.: (Jonson, 1997).

212


Слабость Таджикистана, граничащая с реальными возможностями его полного коллапса как государства, по известной логике привлекала более состоятельные государства заполнить существующий здесь по-литический вакуум своим влиянием. Более того, для держав, стремя-щихся к этому статусу, контроль над Таджикистаном, как было отме-чено, сулил приобретение стратегических преимуществ, связанных с особенностями его географии.

Фактически это центрально-азиатское государство с начала 1990-х превращается в пассивный полигон противоборства внешних сил за влия-ние над ее только формирующимся политическим пространством, что, разумеется, грозило дестабилизацией отношений между этими внеш-ними акторами. В частности, можно с достаточной долей уверенности говорить, что сталкивающиеся политические интересы в Таджикиста-не сыграли далеко не самую последнюю роль в, мягко говоря, натяну-тости отношений между Россией и Узбекистаном в середине и конце 1990-х гг.,133 а также в стремлении последнего сблизиться с Западом и заручиться его поддержкой.

Помимо этого упомянутые особенности внутреннего развития Тад-жикистана фактически превратили его в главное пространство связи центрально-азиатского региона с афганской нестабильностью. Афга-нистан с самого появления локального РКБ в Центральной Азии рас-сматривался участниками последнего как один из наиболее актуальных источников экзистенциональных угроз их безопасности. Именно тад-жикская территория стала основным маршрутом распространения та-ких угроз, как наркотрафик и религиозный экстремизм, причем в мас-штабах всего постсоветского пространства. И, формируя свою политику в отношении Таджикистана, внешние акторы непременно учитывают афганскую связь последнего; в контексте рассматриваемого, в первую очередь, это относится к региональной политике России и Узбекистана.

Слабость Таджикистана фактически создала условия для сохране-ния и усиления здесь российского военного контингента.134 Более того, сохранение и усиление военного присутствия России было и остается, по меньшей мере, в равной степени связанным как с региональными геополитическими подходами последней, так и с условиями, вытекаю-щими из острой внутриполитической слабости и уязвимости Таджики-

133 Напомним, что именно на это время приходиться демонстративный выход Узбеки-стана из Договора о коллективной безопасности и присоединение к ГУАМ (1999 г.). 134 Аналогичная ситуация имела место в начале 1990-х в Грузии.

213


стана. Если исключить сценарий, при котором Россия сама, исходя из интересов контроля над государствами «ближнего зарубежья», стиму-лировала такое развитие внутритаджикского противостояния, то в усло-виях распадающегося Таджикистана российское военное присутствие сыграло сдерживающую роль. Однако значение такой вовлеченности в плане (не)стабильности политической структуры в центрально-азиат-ском субкомплексе было и остается, по меньшей мере, неоднозначным.

С одной стороны, российский военный контингент олицетворял в себе те «штыки», на которых, во-первых, была проведена централи-зация политической власти в Таджикистане, необходимая в условиях стремительного распада государства, а, во-вторых, была значительно снижена острая уязвимость страны от негативной активности внешних сил (не только соседних государств, но и различного рода криминаль-ных и радикальных религиозных группировок, использовавших Тад-жикистан в качестве транзитной точки наркоторговли и распростране-ния религиозного экстремизма). Все это, разумеется, способствовало стабилизации политической структуры региона. Однако, с другой сто-роны, вставал вопрос, насколько долго такое присутствие способно ста-билизировать ситуацию как в самом Таджикистане, так и вокруг него?

Сохранение российских вооруженных сил в Таджикистане не дает гарантии того, что это обусловит его существенное внутреннее соци-ально-политическое и экономическое усиление. Скорее наоборот, рос-сийская военная протекция в данном случае с самого начала являлась военной протекцией, прежде всего, пророссийски настроенного режи-ма И. Рахмона, и пресечение любых сил и процессов (как внутренних, так и внешних), способных привести к изменению этой политической ориентации, по незыблемой логике real politik представляют собой кра-еугольную функцию такого рода протекции.

Если исходить из того, что одним из ключевых условий, способ-ствовавших установлению этой внешней протекции, была внутренняя слабость и уязвимость Таджикистана, то не трудно заключить, что дол-госрочная устойчивость российского присутствия связана, по меньшей мере, с сохранением потенциала того, что некогда привело к необхо-димости такой протекции. Чем более сильным и менее уязвимым бу-дет Таджикистан, тем менее он будет нуждаться во внешних гарантах безопасности, и тем менее аргументированным для таджикского обще-ства будет выглядеть пребывание иностранных вооруженных сил на его территории. Иными словами, исходя из геополитических интере-

214


сов России в Центральной Азии, сохранение российских вооруженных сил в Таджикистане135 будет обуславливаться, во-первых, внутренней социально-политической деконсолидированностью и слабой взаимос-вязанностью между обществом и политическими институтами страны, экономической неразвитостью и зависимостью от России и, во-вторых, поддержанием напряженности в ее отношениях со своими соседями, прежде всего с Узбекистаном. Приходиться констатировать, что на се-годня все отмеченные выше состояния с разной степенью остроты Тад-жикистаном достигнуты.

С середины 2000-х в эпицентр политической нестабильности в Центральной Азии превращается Кыргызстан. При том, что было до-статочно факторов, способных стимулировать острую внутреннюю конфликтность здесь еще в 1990-е (этноконфессиональная пестрота, экономический упадок и ресурсная зависимость), эти годы оказались временем относительного спокойного правления президента А. Акае-ва. В 2000-х ситуация начинает меняться, апогеем чего стали две рево-люции (2005 и 2010 гг.), с насильственной сменой власти и кровавыми межэтническими столкновениями на юге республики (Ошские собы-тия июня 2010 г.).136 Полагаем, наряду с обострением внутренних со-циально-политических и экономических факторов определенную роль здесь сыграла и ситуация, складывающаяся в регионе с началом воен-ной операции США и союзников в Афганистане.

С началом афганской операции Кыргызстан превращается в один из опорных пунктов антиталибской коалиции западных государств. Как известно, уже с декабря 2001 г. в соответствие с межправительствен-ным соглашением в кыргызском аэропорту «Манас» была образована американская авиабаза, предназначенная для снабжения международ-ных сил в Афганистане. К середине 2000-х российско-американская оттепель, основанная на общих интересах свержения власти талибов в Афганистане, проходит. Отношения между Вашингтоном и Москвой обостряются, и это, естественно, делает актуальным вопрос американ-ского военного присутствия в регионе. Отражением этого стала ито-говая декларация Астанинского саммита ШОС 2005 г., где говорилось 135 В октябре 2004 г. размещенная в Таджикистане 201 мотострелковая дивизия была преобразована в российскую военную базу.136 По разным данным, в результате столкновений между проживающим в Ошской области Кыргызстана кыргызами и узбеками в июне 2010 г. погибло от 400 до 2 000 человек.

215


о необходимости определения конечных сроков пребывания военных контингентов стран коалиции на территориях государств-членов ШОС. Иными словами, в отличие от 1990-х, с началом отмеченных процес-сов в регионе Кыргызстан превратился в центр регионального про-тивоборства между РФ и США. При этом новые власти республики в лице администрации президента К. Бакиева всячески пытались играть на этих противоречиях, зачастую переигрывая определенные условия то с одной, то с другой державой. И именно в этом контексте следует трактовать реакцию российских властей на переворот 2010 г., в резуль-тате которого К. Бакиев и был свергнут. Напомним, что жесткая кри-тика со стороны тогдашнего президента РФ Д. Медведева и премьера В. Путина в адрес Бакиева, и фактическая поддержка ими оппозиции связывались с недовольством российского руководства действиями кыргызских властей: К. Бакиев, пообещав вывести из Кыргызстана американскую военную базу и получив за это российский кредит в 1,7 млрд долларов, так и не выполнил своего обещания.137

Несмотря на очевидный силовой дисбаланс между РФ и остальны-ми ННГ, последствия дезинтеграционных процессов на пространстве бывшего СССР оказались не менее болезненными для всей системы российского государства. 1990-е стали временем появления и разви-тия наиболее острых вызовов социально-политической сплоченности России. Полуразрушенная экономика и глубокий идеологический кри-зис, которые переживало общество некогда одной из ведущих держав планеты, усугублялись неразберихой в политической системе и неспо-собностью властей обеспечить необходимый правопорядок и стабиль-ность в стране.

Оба срока президентства Б. Ельцина характеризовались слабым контролем власти над происходящим в стране и отсутствием четкой стратегии выхода из сложившейся ситуации. Фактически каждый на-циональный электоральный процесс сопровождался острым полити-ческим кризисом. Так называемый конституционный кризис октября 1993 г., вылившийся в инициированный президентом Ельциным раз-гон Верховного Совета и сопровождавшийся вводом войск в Москву, штурмом Белого дома и кровопролитными столкновениями на улицах города – один их наиболее наглядных примеров в истории России не-стабильных 1990-х. 137 Например, см.: (Кыргызстан: Россия пообещала кредит, новая власть демон-стрирует пророссийскую ориентацию. На сайте: http://www.fergananews.com/news.php?id=14451&mode=snews ).

216


Под влиянием этих же факторов усилились центробежные тенден-ции в национальных республиках федерации. В Татарстане138 и, в более острой форме, в республиках Северного Кавказа стали подниматься во-просы национального суверенитета и независимости от РФ. И если в первом случае кровопролития и затяжного противостояния удалось из-бежать, то на Северном Кавказе сепаратизм, впоследствии усиленный религиозным экстремизмом, привел к войнам и до сегодняшнего дня неутихающей вооруженной активности.

Ввод войск в Грозный в декабре 1994 г., посредством которого Кремль попытался восстановить свою власть над самопровозглашен-ной «Чеченской Республикой Ичкерия» (1991г.), стал началом крово-пролитного вооруженного противостояния, получившего название «первой чеченской войны» (1994–1996 гг.). Хасавюртовские соглаше-ния, завершившие ее, оформили болезненное поражение российских властей и фактическую независимость Чечни.

При администрации В. Путина процесс распада российского госу-дарства был приостановлен. Можно по-разному оценивать долгосроч-ные последствия его деятельности, однако в тот момент, в начальный период своих полномочий как де-факто глава исполнительной вла-сти (премьер-министр) в 1999 г. и в первый свой президентский срок (2000–2004 гг.) она оказалась довольно эффективной.

Под лозунгами «укрепления вертикали власти» и «борьбы с оли-гархами» осуществлялся процесс централизации российской власти. На эти же цели была направлена инициированная в 1999 г. вторая че-ченская кампания. Экономическая политика новой российской адми-нистрации на тот момент также оказалась весьма плодотворной. Стра-на вышла из тяжелейшего кризиса 1998 г. Развитием же нефтегазовой сферы в период высоких мировых цен на сырье были налажены источ-ники ее доходов.139

138 30 августа 1990 года Верховным Советом Татарской АССР была принята Деклара-ция о государственном суверенитете Республики Татарстан, а в марте 1992 года был проведен референдум о статусе Республики Татарстан, на котором более половины населения республики проголосовало за статус суверенного государства. См.: (Ре-зультаты референдума Республики Татарстан 21 марта 1992 года. На сайте: http://www.kcn.ru/tat_ru/politics/pan_for/wb77.htm).139 В июле 2008 года объем золотовалютных резервов РФ составлял 595,6 млрд дол-ларов США. См.: (Золотовалютные резервы РФ. На сайте: http://capital.ru/macro/zvr.php).

217


Однако при всех позитивах развития РФ в начале и середине 2000-х долгосрочный эффект этих достижений оставляет много вопросов. Как уже было отмечено, при Путине был приостановлен казавшийся неиз-бежным распад российского государства. Вместе с тем, как оказалось, многие проблемы при постельцинских администрациях не нашли свое-го решения, приобретая новую остроту в меняющихся макроусловиях.

В ходе второй чеченской кампании федеральными войсками была взята под контроль территория Чечни. При этом цели эффективной ин-теграции Северного Кавказа в единый политический и экономический организм РФ так и не были достигнуты. Регион, ежегодно поглощая огромные финансовые вливания из бюджета, остается источником се-паратизма, религиозного экстремизма и местом непрекращающейся вооруженной активности против федеральных властей (особо остро она проявляется в Дагестане, Чечне, Ингушетии, а также Кабарди-но-Балкарии).

Сформировавшийся в 1990-х влиятельный класс олигархов, борьба с которыми была инициирована в самом начале правления Путина, был взят под контроль государства. Часть из них была посажена за решетку (М. Ходорковский) либо вынуждена была бежать из России (Б. Бере-зовский, В. Гусинский); большая же часть согласилась играть по прави-лам новой власти. При этом проблема коррупции в высших эшелонах власти РФ принципиально решена не была. На смену засилья олигар-хов 1990-х пришли чиновничий произвол и новое срастание власти и бизнеса. «Дело Рособоронсервиса» (2012 г.) и хищения при подготовке к Олимпиаде 2014 г. – в числе наиболее запомнившихся коррупцион-ных скандалов этого периода.

Экономика, развитие которой в середине 2000-х позволило РФ изба-виться от большого внешнего долга и нарастить внушительные золото-валютные резервы, оставалась по большей мере технологически отста-лой и преимущественно ориентированной на продажу углеводородов. Мировой экономический кризис, начавшийся в 2008 г., обнажил ее уязвимости. С падением цен на нефть и бегством иностранного капи-тала доходы государства резко снизились, что обнаружило сложности в выполнении им своих увеличившихся в «сытые» 2000-е социальных обязательств и расходов на развитие других сфер, включая ВПК. Укра-инский кризис 2014 г., санкции США и ЕС и в целом связанный с этим общий негативный макроэкономический фон предполагает еще более мрачные перспективы для экономики РФ.

218


Социальный эффект перечисленных проблем, обострившихся в силу значительно ухудшившихся к концу 2000-х макроусловий, не мог не повлиять на устойчивость российской политической элиты. Электо-ральные процессы все более напоминали те, что проходили еще в ель-цинский период. Выборы в Государственную Думу (декабрь 2011 г.) и президентские выборы мая 2012 г. характеризовались самой низкой за все время путинского президентства долей голосов, поданных за пар-тию власти «Единую Россию» (52,8%), и самого Путина (63,6%). При этом отмеченные парламентские выборы запустили прокатившиеся по всей стране массовые акции протеста против фальсификации, включая многотысячные митинги в Москве.140

Как видно из таблиц 8 и 9, помимо того, что ПМБ преимуществен-но составлен государствами с острыми вызовами и уязвимостью наци-ональной безопасности, между ними имеет место очевидная асимме-трия в военных и экономических компонентах силы.

Россия – единственная держава, полностью вовлеченная в ПМБ. Соответственно, такая структурная особенность последнего однознач-но предполагает его рассмотрение как асимметричной РСБ. Более того, речь здесь идет о кардинальной силовой асимметрии, ибо между РФ и остальными государствами ПМБ имеет место огромный разрыв по всем ключевым параметрам национальной силы. Приведенные в таблице 8 цифры хоть и частично, но наглядно характеризуют этот разрыв.

Сложности постсоветского транзита не лишили РФ статуса держа-вы; вместе с тем, обострившиеся в этот период уязвимости не позволя-ют характеризовать ее сильной в параметрах государства. Выше мы уже коснулись социально-политических и экономических проблем, с кото-рыми она столкнулась в своей постсоветской истории. При этом Россия менее уязвима к другим участниками ПМБ, чем они к ней; следователь-но, силовая асимметрия здесь дополняется асимметрией уязвимостей, что соответствующим образом отражается на взаимных восприятиях и поведении в рамках всей региональной системы. Поэтому ПМБ следует рассматривать именно как негативно асимметричную РСБ. Такая ситуа-ция проявляется также и во всех трех его субкомплексах.

140 По некоторым источникам митинг оппозиции, проходивший на Болотной площади 10 декабря 2011 года, был самым крупным с начала 1990-х. См.:(A Russian Awakening. The Economist. December 11, 2011. Available at: http://www.economist.com/blogs/easternapproaches/2011/12/protest-russia-0).

219


В центрально-европейском субкомплексе наивысшим коэффициен-том социально-политической сплоченности обладает Беларусь. В сравне-нии с двумя другими государствами этого субкомплекса она подвержена наименее острым вызовам внутренней стабильности. Дополнительную эмпирическую аргументацию такой оценке придает относительная вну-тренняя бесконфликтность ее постсоветского развития.

Украина и Молдова предлагают резко отличающиеся от белорус-ского примеры. В обоих государствах имеет место ощутимая в плане безопасности расколотость общества. В Молдове конфликт в Придне-стровье знаменовал собой фактическое отделение определенной части населения, проживающей примерно на 12% территории страны. Такой социально-политический раскол трудно характеризовать с точки зрения чисто этнических факторов, и главным препятствием здесь является то, что около 30% населения самопровозглашенной «Приднестровской Молдавской Республики» составляют этнические молдаване – титуль-ный этнос самой Молдовы.

В Украине вплоть до последних событий весны 2014 г. дело не до-ходило до потери политического контроля центральными властями над какой-либо территорией. И надо сказать, что текущая ситуация вокруг Крыма может стать детонатором более масштабного раздела страны по линии «Запад – Восток», что фактически подтверждается вооружен-ным сепаратизмом в Донецкой и Луганской областях.

Суть «украинского раскола» так же, как и в случае с Молдовой, трудно оценивать сквозь призму какого-то одного параметра, скажем, этнического. В Украине он предстает разбавленными политическими и церковными сегментами.

В обоих государствах значительная часть населения ратует за сбли-жение с Россией в различных формах, включая даже интеграцию. В Украине при администрации В. Ющенко (2005–2010 гг.), курс которого был четко ориентирован на интеграцию страны в НАТО и ЕС, протест-ная активность этой части, составленной как этническими русскими, так и представителями титульного этноса, была настолько высока, что почти весь этот период страна находилась в состоянии постоянных ан-типравительственных митингов. А уже в начале 2014 г. смена власти в Киеве и приход прозападных политиков, ратующих за интеграцию с ЕС и НАТО, стал поводом к обострению ситуации на преимущественно пророссийском юго-востоке страны. Даже затяжной церковный кризис в Украине, связанный с расколом в украинском православии на привер-

220


женцев УПЦ Киевского и Московского патриархата, проявляет вполне ощутимые политические контуры.141

Неблагоприятные для Молдовы и Украины условия социально-по-литической сплоченности по сравнению с Беларусью, по всей видимо-сти, сохранятся и в ближайшем будущем. При всей специфике режима А. Лукашенко и связанным с этим внутренним и внешним давлением, вызовы сплоченности в Беларуси носят менее острый в плане безопас-ности характер, чем в двух других государствах центрально-европей-ского субкомплекса. Здесь опять следует коснуться различного эффекта от комбинации эндогенных и экзогенных факторов. Ибо в случае с Бе-ларусью, если даже возникнет существенная дестабилизация режима, то социально-политический раскол не будет обостряться и затягиваться расколом этническим, как в Молдове, либо этническим и церковным – как в Украине.

Кроме того, различным для этих государств будет и действие внеш-него фактора. Учитывая сравнительно устойчивую пророссийскую социально-политическую идентичность в Беларуси142 в условиях де-стабилизации политической системы здесь, активность России будет направлена на сохранение целостности государства. Чего не скажешь о российской геополитике в аналогичных ситуациях со стремящимися к европейской интеграции Украине и Молдове.

Структурная асимметрия в центрально-европейском субкомплек-се отражается и в различиях государств по экономическим и военным параметрам национальной силы. Как видно из таблицы 8, указанные различия между Украиной, с одной стороны, и Беларусью и Молдовой – с другой, носят существенный характер в пользу первой. В то же вре-мя, военно-политическая конфигурация в этой триаде в определяющей степени генерируема извне. 141 Официальный Киев стремился к автономизации украинского православия. Созда-нием единой поместной православной церкви, о необходимости чего было заявлено президентом В. Ющенко на церемонии празднования 1020 лет Крещения Руси в июле 2008 года, украинские власти желали уменьшить соответствующее влияние Русской православной церкви и способствовать религиозному отдалению Украины от России. 142 В течение постсоветского периода Беларусь была, пожалуй, наиболее ориенти-рованным на Россию государством бывшего СССР. Она является участником всех ключевых реинтеграционных проектов на данном пространстве инициированных и контролируемых Кремлем – СНГ, ОДКБ, Союзное государство России и Беларуси, ЕврАзЭс, Таможенный Союз, Единое Экономическое Пространство, Евразийский Экономический Союз.

221


По логике регионально-концентрированной взаимозависимости ТРКБ в рамках Центральной Европы основные линии силовой конку-ренции должны проходить между Украиной и Беларусью, как наиболее сильными государствами комплекса. Но это было бы состоятельным, если не рассматривать этот РКБ вне общей системы ПМБ. Соответ-ственно, в реальности конкуренция в рамках отмеченной диады под-чинена отношениям каждого из этих государств с РФ. По суммарным показателям национальной силы Украина является наиболее важным конкурентом России на постсоветском пространстве. Более того, и в Украине, и в Молдове сформировались довольно устойчивые восприя-тия РФ как негативного фактора своей безопасности.

Не менее ощутимая структурная асимметрия имеет место и в двух других субкомплексах ПМБ – центрально-кавказском и центрально-а-зиатском. Как и в случае с Центральной Европой, здесь разница в уров-не социально-политической сплоченности государств дополняет не-стабильную структурную картину регионов различиями в военных и экономических параметрах их национальной силы.

Все три государства центрально-кавказского субкомплекса облада-ют серьезными вызовами и уязвимостью безопасности. Временами эта уязвимость определенно связывается с целенаправленной активностью соседей. Два из них – Азербайджан и Грузия – обладают неподконтроль-ными территориями, населенными этническими меньшинствами, как следствие вооруженной конфликтности в начале 1990-х. Внутренняя конфликтность в Грузии обостряется незатухающей напряженностью в ее отношениях с РФ, вылившейся в августе 2008 г. в военные действия, и относительно слабыми экономическими возможностями, что позво-ляет характеризовать вызовы ее безопасности наиболее ощутимыми в сравнении с двумя ее соседями по региону.

В диаде Армения – Азербайджан, первая менее уязвима по отме-ченному параметру. Этому способствуют и неполитические факторы, в частности, ее относительная этническая и религиозная гомогенность. Однако негативная взаимозависимость между ними на базе общего конфликта по поводу принадлежности Нагорного Карабаха, а также скудные экономические возможности Армении и ее зависимость от внешних акторов уравнивают потенциал нестабильности социаль-но-политической сферы в этих государствах.

Для Азербайджана Нагорно-карабахский конфликт привел к окку-пации примерно 1/5 территории, причем в культурно-цивилизацион-

222


ном плане весьма важной. Напомним, в процессе войны с 1991 по 1993 гг. с каждым ощутимым успехом армянской стороны в Азербайджане происходил серьезный политический кризис с несколькими сменами власти. И сегодня вопрос о принадлежности Нагорного Карабаха оста-ется, пожалуй, наиболее важным фактором единства/раскола азербайд-жанского общества.

Для Армении успех в войне и де-факто контроль над этим преи-мущественно армянонаселенным районом Азербайджана помимо уве-личивающихся экономических затрат от обостряющейся гонки воору-жений с Азербайджаном по известной логике дилеммы безопасности привел к существенной в плане безопасности зависимости от внешних акторов (Россия), отстраненности от экономически выгодных транс-портных и энергетических проектов трансрегионального значения и постоянной напряженности по поводу возможности возобновления военных действий с экономически более сильным оппонентом. Все это, разумеется, не может быть включено в список позитивов в оценке текущего состояния безопасности Армении. И президентские выборы 2008 и 2013 гг., демонстрировали ощутимую расколотость армянского общества.143

Связывающий сферы безопасности двух государств эффект пробле-мы Нагорного Карабаха определяет и динамику их военно-политиче-ской конкуренции в регионе. Эта связь полезна и в объяснении суще-ствующей между ними асимметрии силы.

Обладание этой территорией и Азербайджаном, и Арменией вос-принимается как жизненно-важный компонент своей национальной безопасности. Для Азербайджана Нагорный Карабах является в меж-дународно-правовом плане признанной частью своей территории. По-теря этого стратегически важного района может привести к заметно-му ослаблению его позиции в региональном балансе сил. Армянский 143 В ходе президентских выборов в Армении 2008 года основная масса протестного электората голосовала за, ориентированного на интеграцию с Западом и уменьшение зависимости от РФ, Л.Тер-Петросяна. По официальным результатам он набрал 21,5% голосов, тогда как кандидат от правящей партии С. Саргсян – 52,8%. Оппозиция обвинила власть в фальсификации выборов и начала массовые акции протеста, в результате подавления которых в Ереване погибло около 10 человек, был введен режим чрезвычайного положения. На выборах президента Армении в 2013 действующая власть в лице С. Саргсяна получила 58,6% голосов, тогда как за оппозиционного кандидата Р. Ованнисяна, ратующего за те же интеграцию с Западом и уменьшение зависимости от РФ, проголосовало 36,7 % избирателей.

223


военный контроль над Нагорным Карабахом даже при восстановле-нии азербайджанского суверенитета над окружающими его районами равнинного Карабаха, исходя из военно-стратегических характеристик всей центральной и западной части Азербайджана, а также современных военно-технических возможностей армянских вооруженных сил, будет означать постоянную военную уязвимость значительной территории республики, в том числе и районов прохождения нефтепровода БТД и газопровода БТЭ – основных источников ее доходов.

В определенной мере ослабление Азербайджана при таком сцена-рии связано также и с негативными внутриполитическими последстви-ями. Как и большинство других многонациональных государств, он не может согласиться на отделение части своей территории в связи с тем, что это может стимулировать так называемый «эффект домино», при котором другие компактно проживающие этнические меньшинства мо-гут инициировать аналогичные требования об отделении. Опасность возникновения такой ситуации уже стояла на повестке дня во время по-литического кризиса 1993 г.; напомним, что тогда речь шла о попытке провозгласить в юго-восточной части территории Азербайджана «Та-лыш-Муганьскую республику».

Для Армении необходимость контроля над Нагорным Карабахом связывается с компактно проживающим здесь армянским населением и воспринимаемой уязвимостью этого населения в случае сохранения азербайджанского суверенитета над этой территорией (Tchlingirian, 1999, p.445). Однако объяснение сохранения армянской оккупации юго-запад-ных районов Азербайджана с точки зрения формальной структурно-по-литической логики также выглядит довольно состоятельным. По сово-купным показателям своей национальной силы (в частности, территория, население и ресурсы) Армения значительно уступает Азербайджану. Наиболее простой возможностью компенсировать этот относительный силовой дефицит с учетом сложной истории взаимоотношений двух на-родов было достижение преимущества в военно-стратегическом плане. Ключом к этому был военный контроль над стратегически важной тер-риторией Нагорного Карабаха, к тому же населенной преимущественно армянами.

На сегодня диада Армения – Азербайджан характеризуется наибо-лее острой в центрально-кавказском субкомплексе ПМБ дилеммой без-опасности с серьезной в региональном масштабе гонкой вооружений. Силовая асимметрия между ними как одна из причин этого наиболее

224


остро проявляется в различиях военных и экономических возможно-стей. По официально декларируемым показателям вооруженных сил Азербайджан опережает Армению по всем их параметрам (табл. 8). Однако оценить реальное соотношение между ними можно только с учетом соответствующих возможностей армянских вооруженных фор-мирований в Нагорном Карабахе и вокруг него.144 В этом случае пред-стает совершенно иная картина, в которой оба государства обладают уже примерно равными военными возможностями в бронетехнике, ар-тиллерии и численности личного состава вооруженных сил. С учетом неумолимой географической логики именно эти компоненты военной силы обладают ключевым значением в определении реального военно-го баланса между двумя этими государствами.

По экономическим показателям преимущество, причем значитель-ное, за Азербайджаном. Его военный бюджет более чем в четыре раза превышает армянский, и с каждым годом, благодаря высоким темпам экономического роста, этот разрыв, по всей видимости, будет увеличи-ваться. Хотя и перспективной проблемой в этом может явиться ощути-мая привязанность роста экономики Азербайджана к продаже энерго-носителей.145

Отношения и, в частности, военный баланс в диаде Армения – Азербайджан трудно объяснить без учета российского фактора. На всех этапах развития армяно-азербайджанских противоречий этот фак-тор играл особую и далеко не всегда примиряющую роль. Это имело место и в бытие Российской империи (события 1905 г.), и после ее распада и образования этих государств в 1918 г., а также после дезин-теграции СССР и реставрации их независимого статуса. Фактически нагорно-карабахская проблема была тем рычагом, с помощью которого эти ННГ привязывались к бывшей метрополии. Этот фактор сыграл су-щественную роль в военном поражении Азербайджана в начале 1990-х, а также текущей колоссальной военно-технической и экономической зависимости Армении, которая, собственно, и была платой Еревана за российские гарантии безопасности.

Хотя и влияние этого фактора на динамику военно-политического противостояния между Арменией и Азербайджаном не так явно упоми-144 В оценку реальных военных возможностей Армении следует добавить и нефор-мальные военные формирования на оккупированных территориях Азербайджана, представляемые как «силы самообороны Нагорного Карабаха» – это примерно 18 000 чел. личного состава, 316 единиц танков, 324 – БМП/БТР, 322 – артиллерии.145 На нефтегазовую отрасль приходиться примерно 70% доходов республики.

225


нается в официальной политической риторике, в реальности Баку вы-нужден учитывать это в своем военном планировании. Это в какой-то мере объясняет те огромные ресурсы, которые тратит Азербайджан на военное усиление.

Грузия, при всей полноте экономических проблем, также направ-ляет значительные средства на усиление своей обороноспособности. Но, как и в случае с государствами центрально-европейского субком-плекса ПМБ, это не столько следствие отношений с соседями по Цен-тральному Кавказу, а, скорее, с Россией. Точнее, речь здесь идет о не-подконтрольных официальному Тбилиси сепаратистских режимах в Южной Осетии и Абхазии, всесторонне поддерживаемых со стороны РФ. Вместе с тем, было бы нецелесообразным исключать возможности поведенческой активизации структурной асимметрии в других диадах с участием Грузии. С учетом незатухающих трений по поводу армя-нонаселенной Самцхе-Джавахети и развития взаимовыгодной эконо-мической взаимозависимости с Азербайджаном наиболее вероятным представляется обострение отношений в диаде Грузия – Армения.

По отмеченным в таблице 8 параметрам наиболее благоприятные позиции в центрально-азиатском субкомплексе ПМБ принадлежат Ка-захстану. И даже существующая здесь наивысшая среди государств региона этноконфессиональная гетерогенность сглаживается экономи-ческим фактором и преимущественной кооперативностью отношений с внешними силовыми центрами. Основные вызовы связаны с неурегу-лированностью правового статуса Каспия и соответствующей неопре-деленностью морских границ пяти прибрежных государств (Азербайд-жан, Иран, Казахстан, Россия и Туркменистан), а также проблемами в отношениях с Узбекистаном (приграничные вопросы и конкуренция за лидерство в регионе).

Глобальный экономический кризис, начавшийся в 2008 г., ударил и по Казахстану, что в перспективе при негативном сценарии развития событий для казахстанской экономики может лишить его отмеченных механизмов экономического сглаживания объективных социальных проблем. В таком случае спектр реальных угроз социально-политиче-ской стабильности этого государства может существенно возрасти.

Некоторые другие государства центрально-азиатского субкомплек-са также не обделены возможностями сглаживать внутренние пробле-мы экономическими инструментами как это имеет место в Казахстане. Экспорт нефтегазовых ресурсов, как наиболее простой и краткосроч-

226


ный метод привлечения отмеченного фактора, используется Туркмени-станом и Узбекистаном.146 Однако и в том и в другом случае ситуация осложнялась существованием в них жестких и относительно изолиро-ванных от внешнего мира политических режимов и проблемами в спра-ведливом социальном распределении экономических благ (в частности, коррупцией). Кроме этого, оба этих государства, так же как и Таджики-стан, имеют непосредственный сухопутный контакт с Афганистаном, что увеличивает их уязвимость от афганской нестабильности.

Туркменистан в этом вопросе в значительно более благоприятных внутренних и внешних условиях. Во-первых, по объему добываемого и экспортируемого природного газа наряду с РФ и Узбекистаном он находиться в числе лидеров среди государств бывшего СССР. По чис-ленности же населения это центрально-азиатское государство самое малочисленное в регионе, чего не отнесешь к Узбекистану. Несмотря на возможности, вытекающие из экспорта энергоресурсов, последний по населению является наиболее многочисленной страной Централь-ной Азии, численность которого в нем более чем в 5 раз превышает этот показатель в Туркменистане.

Во-вторых, внешнеполитический курс Туркменистана относитель-но более устойчив. С 1995 г. международное сообщество признало за ним статус постоянного нейтралитета. Отношения этого государства с «сильными мира сего» сбалансированы и относительно стабильны. Узбекистан в этом отношении представляет обратное. За недолгую историю своей независимости он несколько раз кардинальным обра-зом менял свою внешнеполитическую ориентацию с пророссийской на прозападную в 1999 г. и обратно с 2005 г., чем зарекомендовал себя не слишком надежным союзником как для одних, так и для других. Более того, это, пожалуй, единственное государство региона, имеющее ощу-тимые в плане безопасности проблемы со всем своим окружением – со всеми центрально-азиатскими государствами.

Кыргызстан и Таджикистан можно отнести к наименее преуспев-шим в деле построения своих государств. Они пережили самые серьез-ные за независимую историю региона внутренние потрясения. Граж-данская война в Таджикистане, а также две кыргызские революции 2005 и 2010 гг. остаются наиболее примечательными примерами кризи-са государства. Ситуация осложняется еще и рядом других внутренних и внешних факторов. 146 Разведанные запасы природного газа в Туркменистане составляют 9,4% мировых, Узбекистана – 0,6% (данные на конец 2013 года). См.: (BP Statistical Review of World Energy. June 2014, p.20).

227


Во-первых, в отличие от Казахстана, Туркменистана и Узбекистана они значительно менее богаты природными ресурсами, способными принести экономическую прибыль в относительно короткие сроки и без особых внутренних затрат.147 Во-вторых, они наиболее подверже-ны влиянию радикальных религиозных течений, что уже приводило к вооруженным внутренним инцидентам – тот же внутритаджикский конфликт, где ясно присутствовал религиозный фактор, и Баткенские события в Кыргызстане 1999 г. В-третьих, они наиболее подвержены внешнему политическому влиянию. Это связано с перечисленными особенностями, приводящими вкупе с прочими к экономической и во-енной зависимости от внешних акторов.

Общая картина структурной асимметрии в рамках центрально-ази-атского субкомплекса дополняется существенными различиями в во-енных и экономических компонентах силы его участников. Как след-ствие этого, функциональность дилеммы безопасности в той или иной мере проявляется во всех диадах его государств. Вместе с тем, ее пове-денческие проявления имеют менее выраженный характер по сравне-нию, скажем, с центрально-кавказским субкомплексом. Определенный сглаживающий эффект в случае с Центральной Азией связан с ее бо-лее гомогенной этноконфессиональной структурой, что способствует определенному сдерживанию элементов враждебности в отношениях безопасности региональных государств.

Наиболее явные элементы межгосударственной конфликтности присутствуют в диаде Узбекистан – Таджикистан. Для Таджикистана, по большинству параметров национальной силы уступающему Узбе-кистану, это было одним из основных внешних факторов сближения, а точнее, согласия на российскую протекцию, что, в свою очередь, сти-мулировало настороженность со стороны Узбекистана. Подписание Россией и Таджикистаном в апреле 1999 г. соглашения относительно юридического статуса российских подразделений на его территории послужило поводом к обвинениям со стороны президента Узбекиста-на И. Каримова в адрес официальной Москвы в том, что последняя не провела предварительные консультации по этому вопросу с другими странами региона (Burnashev, 2002, p.157). В том же 1999 г. Узбекистан выходит из ДКБ и начинает сближение с Западом. Есть основания по-147 Главным энергетическим ресурсом Таджикистана и Кыргызстана является гидро-энергетика. Однако, как известно, продавать ее значительно менее рентабельно, чем нефтегазовые энергоносители.

228


лагать, что этот его шаг был стимулирован в том числе и отмеченным российско-таджикским сближением.

Относительно яркие поведенческие эффекты силовой асимметрии в диаде Узбекистан – Таджикистан можно вполне объяснить тем, что они дополняются проблемами этнотерриториального характера, а так-же вопросами использования водных ресурсов региона и трансгранич-ной активности радикальных исламских организаций (ИДУ, «Хизб ут-тахрир» и др.).148

Отношения в диаде Узбекистан – Казахстан хотя и не столь ярко выражены в отмеченном плане, однако по содержанию составляют не менее значимый для структурной (не)стабильности региона аспект. По совокупным показателям национальной силы эти два государства наи-более подходят на роль региональных лидеров.

Развитие нефтегазового сектора превратило Казахстан в экономи-ческого лидера региона, что, разумеется, сопровождалось усилением военных составляющих его национальной силы. Несмотря на явное отставание в сфере экономики, Узбекистан изначально обладал рядом важнейших конкурентных силовых преимуществ перед остальными государствами региона, которые позволяют ему претендовать на роль регионального лидера.

Во-первых, Узбекистан – единственный из центрально-азиатского субкомплекса, обладающий сухопутным контактом со всеми его госу-дарствами, и не имеет такового ни с одной державой политического окружения региона. Во-вторых, это наиболее населенная и наименее этнически гетерогенная страна региона. Ее численность чуть менее чем в два раза превышает соответствующий показатель Казахстана, а по соотношению долей титульного и нетитульных этносов первый обладает наиболее благоприятными для внутренней этнополитической стабильности условиями, тогда как последний – наименее благоприят-ными в регионе.

Эти преимущества не могли не вызывать, по меньшей мере, нас-тороженности у соседей Узбекистана на протяжении всего постсовет-ского периода его независимости. Тем более что он временами давал вполне очевидные основания для такой настороженности. Ситуация обострялась еще и массой нерешенных в отношениях соседей по реги-

148 Одним из главных остающихся на повестке дня двухсторонних отношений обвине-ний Узбекистана в адрес официального Душанбе является то, что радикальные рели-гиозные группировки переходят на его территорию из Таджикистана.

229


ону проблем, начиная от пограничных споров и заканчивая вопросами регулирования водных ресурсов.

Если Таджикистан и Кыргызстан, как беднейшие страны региона, вынуждены были реагировать на такой дефицит силы в соотношении с Узбекистаном согласием на протекцию РФ и размещением ее воору-женных сил на своей территории, то Казахстан и Туркменистан, как наиболее состоятельные в плане доходов государства региона, сделали ставку на количественное и качественное увеличение своих военных возможностей.

Развитие политической системы на пространстве бывшего СССР проходило в условиях, преимущественно не благоприятствующих уско-ренному достижению зрелости межгосударственных отношений.

Все рассматриваемое пространство представляет собой конгломе-рат этносов и религий. Применяя категории Хантингтона нетрудно за-метить, что это одно из пространств, где проходит линия столкновения цивилизаций (православие, западное христианство и ислам).

Практика отношений между политическими единицами ПМБ так-же обладала особенностями, не благоприятствующими достижению их зрелости. Политические единицы его субкомплексов, собственно как независимые национальные государства, обладают незначительной историей. Большую часть своего существования проживающие здесь эт-носы были частью различных имперских систем. А с учетом их «сердце-винного» расположения, выражаясь терминологией Маккиндера, были объектом борьбы различных держав – России, Турции, Ирана, западных держав и Китая. Соответственно, применяемые в этой борьбе механиз-мы – переселенческая политика и изменение этнических границ, мани-пуляции этническими отношениями в духе принципа «разделяй и вла-ствуй» – никак не могли способствовать развитию дружественности в регионах. Созданные этим имперским наследием проблемы до сих пор омрачают отношения между независимыми государствами региона. Помимо этого, в постсоветское время Центральная Евразия сохранила свою геополитическую привлекательность, оставив государства регио-на объектами силовой политики «сильных мира сего».

Россия – последняя из держав, объединявшая все эти ныне ННГ в единой имперской системе. Ее текущие отношения с этими государ-ствами все еще подвержены влиянию соответствующей исторической памяти и практики. С начала 1990-х в РФ артикулируются идеи о «зоне естественного влияния», что с опаской воспринимается в обществах

230


этих уже независимых государств. Более того, вооруженные конфлик-ты, вспыхнувшие на пространстве бывшего СССР и до сих пор не на-шедшие своего решения (Нагорный Карабах, Абхазия и Южная Осе-тия, Приднестровье, а также, последние события в Крыму, Донецкой и Луганской областях Украины), чаще всего связываются с российской геополитикой.

Экономические факторы, в частности, трансрегиональные энерге-тические и транспортно-коммуникационные проекты, способствовали определенному сближению государств ПМБ. Однако их эффект пока не привел к принципиальному прорыву в решении существующих ди-лемм безопасности и развитию кооперации на базе комплексной эконо-мической взаимозависимости.

Политическое окружение негативно асимметричной региональной системы

Итак, любая системность предполагает высокий уровень взаимо-зависимости элементов; таковая должна, во-первых, охватывать сущ-ностные аспекты этих элементов и, во-вторых, быть сильнее, чем меж-ду ними и внешними акторами. Только в таком случае можно выделить отдельную структуру, систему, а также ее окружение.

Предлагая механизм частичной вовлеченности, мы пытаемся объ-яснить, почему для некоторых РСБ связи и отношения с внешними по признанию акторами порой носят такой же сущностный характер, как и те, что складываются между собственно участниками системы. Он же упрощает понимание специфики регионализации в мире глобализа-ции и растущей взаимозависимости. В международной политической системе державы, как носители особых интересов и возможностей проекции влияния, предстают ключевыми узлами, связывающими раз-личные региональные системы в единой паутине глобальной взаимоза-висимости безопасности. Будучи полностью вовлеченной в одну РСБ, держава связывает ее с другими региональными системами посред-ством своей частичной вовлеченности в них.

Разумеется, понятие политического окружения РСБ не может быть ограничено только учетом влияния частично вовлеченных держав. Гра-ницы между двумя РСБ могут формироваться также и компонентами обозначенной в ТРКБ «зоны индифферентности»; это могут быть «го-

231


сударства-изоляторы» или же государства второй РСБ, географическая смежность которых с первой региональной системой сопровождается значительной меньшим уровнем их взаимозависимости с акторами второй, чем друг с другом. Иными словами, политическое окружение РСБ может формироваться за счет частично вовлеченных в нее держав, «государств-изоляторов», а также географически смежных с ней госу-дарств другой РСБ, относительно индифферентных к динамике безо-пасности рассматриваемой региональной системы.

Частично вовлеченные державы являются наиболее активными ком-понентами политического окружения РСБ, и поэтому именно специфи-ку влияния таких держав приходиться оценивать, в первую очередь, характеризуя связи между системой и ее окружением.

ПМБ – однополярная РСБ; это ключевая характеристика структур-ной асимметрии региона. И хотя нестабильность политической струк-туры ПМБ не огранивается такой его асимметрией, задачи настоящей работы предполагают рассмотрение возможностей транзита системы, связанных, прежде всего, с политикой и изменениями в балансе сил среди вовлеченных держав.

Россия – единственная держава, полностью вовлеченная в ПМБ. При этом постсоветское пространство обладает активным политиче-ским окружением; основываясь на интересах и поведении, оценка кото-рых была предложена в предыдущей части работы, здесь мы имеем дело с пятью частично вовлеченными центрами силы – КНР, Ираном, Тур-цией, ЕС и США.149 Такая специфика структуры и политического окру-жения РСБ позволяет выявить ее определенную склонность к транзиту.

Как упоминалось в первом разделе этой главы, вооруженные кон-фликты есть ключевой индикатор нестабильности системы. А неста-бильность, соответственно, определяет ее склонность к транзиту. Весь период развития ПМБ сопровождался вооруженной конфликтностью. При этом она охватила не только центрально-евразийские субкомплек-сы ПМБ (Приднестровье, юго-восток Украины, Нагорный Карабах, Аб-хазию и Южную Осетию, Фергану, Таджикистан), но и характеризует определенные процессы в его единственном полюсе – РФ (на Северном Кавказе). Помимо этого, налицо также и другие особенности данного региона (экономика, технологии, политические режимы), вполне ясно

149 О специфики вовлеченности Японии в ПМБ было отмечено в предыдущей части, которая, по меньшей мере, на сегодня, позволяет рассматривать этого актора, хоть и в рамках политического окружения, но не в его активной зоне.

232


позволяющие его характеризовать именно как негативно асимметрич-ную РСБ.

История развития ПМБ это, прежде всего, попытки его единствен-ного полюса сохранить это пространство под своим контролем. Россия 1990-х была недостаточно сильна, чтобы реставрировать прежние фор-мы отношений с ННГ. Ее возможности позволяли лишь опосредован-но, используя еще большую слабость новых государств влиять на них, с трудом сдерживая их стремление сблизиться с альтернативными цен-трами силы. Создание СНГ должно было зафиксировать зону особой заинтересованности РФ при новом формате отношений между ней и другими постсоветскими государствами.

С распадом СССР изменилась и конфигурация внешних связей этого политического пространства. Протекающие здесь процессы не могли оставить в стороне другие державы. Для одних из них рекон-цептуализация постсоветского пространства с точки зрения безопасно-сти основывалась на факторах географической близости (этноконфес-сиональные связи), а также исторической памяти и геополитических традициях (история отношений с народами региона, контроля над ним и связанные с этим великодержавные традиции), другие секьюритизи-ровали регион как источник угроз, вытекающих из общего процесса дезинтеграции и неконтролируемости (распространение ОМП, воору-женные конфликты, международный терроризм, наркотрафик, религи-озный экстремизм). С развитием ПМБ его связи с внешними центрами силы приобретали устойчивый характер. Сферы заинтересованности держав расширялись, и это все более четко отражалось в их внутрипо-литическом дискурсе и региональной активности.

Укрепление вертикали власти и рост нефтедоходов в 2000-х способ-ствовали определенной внутренней стабилизации и ужесточению по-литики РФ в отношении своего «ближнего зарубежья». В рамках ПМБ были инициированы проекты, направленные на поэтапную реинтегра-цию данного пространства – ЕврАзЭС (2000 г.), Таможенный Союз (2009 г.) и Евразийский Экономический Союз (2014 г.). Параллельно с этим, усилилось противодействие РФ углублению отношений ННГ с внешними центрами силы, что периодически приводило к обострению ситуации вокруг региона. Довольно очевидна связь между развитием интеграционного диалога НАТО и ЕС с Грузией и Украиной с одной стороны, и российско-грузинской войной 2008 г., а также аннексией

233


Крыма Россией и волной сепаратизма в приграничных с ней Донецкой и Луганской областях Украины в 2014 г. – с другой. Одним из результа-тов чего является наблюдаемый сегодня устойчивый конфронтацион-ный тренд в отношениях между РФ и Западом.

Не менее очевидным представляется и то, что своим на сегодня не-зависимым статусом постсоветские ННГ обязаны не только внутрен-ней слабости и отсутствию необходимых ресурсов для реинтеграции у РФ, но и, в определенной мере, вовлеченности в ПМБ других держав.

Именно на ХХ век приходиться образование национальных госу-дарств сначала на пространстве распавшейся Российской империи (Центральная Европа, Центральный Кавказ), а затем и на месте СССР (Центральная Азия). Разумеется, это были периоды относительной геополитической открытости центрально-евразийских регионов. По простой логике, чем более открытым и плюральным является полити-ческое пространство, тем меньше шансов для его односторонней мо-нополизации, а значит, тем больше возможностей для появления здесь устойчивых политических акторов и формирования и, что самое важ-ное, созревания взаимных связей и отношений.

В условиях негативной асимметрии ПМБ активность его политиче-ского окружения приобретает важнейшее значение для перспектив его развития.

С учетом приведенных характеристик негативно асимметричных РСБ вполне понятно, что таковые не могут считаться долгосрочно устойчивым типом политического устройства региона. Развитие таких РСБ направлено на достижение более устойчивой структурной органи-зации, какими являются либо симметричные, либо же позитивно асим-метричные региональные системы.

Эволюционное движение РСБ от негативной асимметричности не может предусматривать гладкий процесс. Движение к более сбаланси-рованной симметричной структуре, разумеется, предполагает сцена-рии распада и объединения государств, что, в свою очередь, может и, по всей вероятности, будет сопровождаться вооруженной конфликтно-стью. Даже если оперировать сценарием движения к позитивной асим-метричности, то есть с сохранением однополярности (в случае с ПМБ), процесс эволюции отношений безопасности в системе в сторону пози-тивности не может исключать военные развязки.

Как отмечалось, при негативно асимметричной РСБ ее склонность к конфликтам генерируется не только силовой асимметрией, но и вну-

234


тренней слабостью участвующих государств и их соответствующим обостренным восприятием своей уязвимости. Что собственно и есть главный стимулятор конкурентного поведения, крайними формами которого является война и дилемма безопасности. По этой логике для единственного полюса системы наиболее вероятным способом сни-жение своей уязвимости и нейтрализации воспринимаемых внешних угроз является контроль над системой, разумеется, включая вариант ее полной иерархизации.

И эмпирика рассматриваемого региона предлагает для объясне-ния этого достаточный аргументационный материал. Здесь и события 1918–1920 гг. – поглощение большевистской Россией образовавшихся на обломках Российской империи государств Центральной Европы и Центрального Кавказа, и события 1990-х – 2000-х с попытками РФ со-хранить зону СНГ в своей геополитической орбите, апогеем которых стали не раз упомянутые события августа 2008 г. в Грузии и весны 2014 г. в Украине.

Силовая интеграция региональной системы ее единственным полю-сом может привести к значительному снижению уровня конфликтно-сти в ней. Она может и стабилизировать систему. Однако и то, и другое будет носить скорее временный, чем долгосрочный характер. Образо-вание Советского Союза стабилизировало систему, но такая револю-ционная стабилизация длилась ровно столько, сколько функциональна была принуждающая сила «центра». В конце 1980-х эти возможности стали иссякать, и регион вернулся к своей преимущественно негатив-ной динамике отношений безопасности с привычными паттернами дружественности/враждебности и уровнем конфликтности.

Пример Европейского Союза очевидно свидетельствует о долго-срочной неэффективности силовой амальгамизации. Народы Европы веками находились в составе различных империй, но основанные на силе иерархические системы не привели к зрелости их отношений и стабильности соответствующих политических структур. И только эво-люционный процесс взаимодействия между суверенными европейскими государствами позволил им пройти весь вектор развития от региональ-ных конфликтных формаций до формирования устойчивого сообще-ства безопасности.

Активное политическое окружение ПМБ – важная ее особенность, затрудняющая реализацию отмеченной «революционной» стабилиза-

235


ции системы. Вовлеченные державы фактически способствуют сба-лансированности ее структуры. А без этого трудно представить себе эволюционное движение к зрелости, умеренности и миролюбивости отношений безопасности между элементами и, следовательно, дости-жение условий позитивных РСБ.


237

ГЛАВА 3

«УКРАИНСКИЙ» КРИЗИС В РАЗВИТИИ ПОСТСОВЕТСКОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

События, разворачивающиеся с 2014 г., известные как украинский кризис, являют собой качественно новый пример конфликта на постсо-ветском пространстве, текущие особенности которого позволяют рас-смотреть его с точки зрения развития и трансформации РСБ на постсо-ветском пространстве.

Является ли текущий конфликт в Украине и вокруг нее индикато-ром структурного кризиса в РСБ на постсоветском пространстве, или же он всего лишь характеризует временное ситуационное обострение существующей в данной РСБ структурной нестабильности? Попыта-емся в рамках настоящей главы ответить на этот вопрос.

Структурная нестабильность и структурный кризис в региональной системе

Устойчивость является ключевым параметром функциональности любой системы. Рассматривая РСБ, мы, разумеется, должны учиты-вать их устойчивый во времени характер. Специфика политической структуры лежит в основе многих явлений и процессов в РСБ; она же непосредственно влияет на уровень ее транзитивности. Политическая структура РСБ, как способ ее внутренней организации, характеризу-ющий главные особенности распределения силы, а также связей и от-ношений между участвующими акторами, разумеется, не предполага-ет абсолютную стабильность в процессе своего функционирования и развития. В зависимости от определенных условий можно оценивать уровень (не)стабильности региональной политической структуры. При этом структурно нестабильные системы – не обязательно те, что уже в структурном кризисе. Такая нестабильность, обостряясь, ведет к кризи-су, вслед за которым теоретически и должно произойти преобразование системы. Следовательно, весь этот процесс в упрощенной форме мож-

238


но представить следующим образом: структурная нестабильность → структурный кризис → структурная трансформация.

О понятии и параметрах структурной нестабильности РСБ было упомянуто в предыдущих главах данной работы. Резюмируем только то, что высокий уровень конфликтности, включая вооруженную, яв-ляется ее главным индикатором. И в относительно короткой истории ПМБ таковой было достаточно.

Война между Арменией и Азербайджаном, вооруженные противо-стояния в Грузии и Молдове, две русско-чеченские войны – не един-ственные, однако самые кровопролитные примеры первых 20-ти лет развития постсоветского региона. Все это, несомненно, свидетельство-вало о значительной структурной нестабильности существующей здесь РСБ. При этом их трудно было характеризовать как индикатор именно структурного кризиса системы.

Во-первых, все эти конфликты носили преимущественно локали-зованный характер. Военные действия ограничивались определенной, небольшой в масштабах постсоветской РСБ территорией, прямыми и косвенными участниками которых были государства региона и/или поддерживаемые ими сепаратистские объединения.

Во-вторых, имела место определенная интернационализация этих конфликтов: обсуждения, резолюции и посреднические усилия внере-гиональных организаций и государств (ООН, ОБСЕ, Совет Европы, Ев-ропейский Союз и др.); но их решение так и осталось в плоскости ре-гиональной геополитики. Фактически, все признавали «особую роль» РФ как единственного силового полюса постсоветского региона и сто-ронились открытого противодействия ее региональной политике.

В-третьих, все перечисленные вооруженные противостояния хотя и рассматривались в рамках повестки дня международной безопасности, однако их соответствующее влияние ограничивалось преимуществен-но гуманитарными интересами и обеспокоенностью возможным транс-граничным эффектом от побочных явлений (миграция, контрабанда оружием, организованная преступность, экстремистские группиров-ки). Как источник большой войны в трансрегиональном масштабе они не рассматривались. Заинтересованные державы не оценивали их как угрозу безопасности, следовательно, не инициировалась их чрезвычай-ная активность.

В-четвертых, ни один из перечисленных случаев не сопровождался открытой конфронтацией между региональным и внерегиональными

239


силовыми полюсами. Максимум, на что оказались готовыми последние в сдерживании особых интересов и активности РФ в регионе, демон-стрирует пример российско-грузинской войны августа 2008 г. – жест-кая политическая риторика США, малоэффективные обсуждения в Со-вете Безопасности ООН, посреднические усилия президента Франции, завершившееся в конце фактическим признанием результатов военной победы России.

Инициированная Белым домом политика «перезагрузки» отноше-ний США – РФ, символизировала отмеченное, но также и означала если не выход, то, по меньшей мере, временное урегулирование кри-зиса. Ни о каких санкциях, сдерживании, военной угрозе друг другу и поставках вооружений для усиления сопротивляющимся политике Кремля ННГ речи не было. Иными словами, конфликты не переходили с регионального на макрорегиональный уровень.

Кризисы, как правило сопровождающиеся вооруженной конфликт-ностью, являются естественным следствием структурной нестабиль-ности в РСБ. Однако не каждый из них можно характеризовать именно как структурный. Как видно из эмпирики постсоветского простран-ства, вооруженные конфликты между и внутри государств РСБ и даже войны внутри ее единственного полюса необязательно предполагают наличие структурного кризиса. Последний является особым моментом в развитии системы и ее структурной нестабильности, после которого она теряет способность устойчиво функционировать при сохранении существующей структурной специфики. Следовательно, и конфликт в системе должен иметь такое внутри- и макрорегиональное значение, при котором возможности достижения внутреннего и внешнего ком-промисса относительно существующего структурного статус-кво ста-новятся ничтожно малыми.

Украина – 2014: признаки структурного кризиса

То, что в 2014 г. стало происходить в Украине, а точнее процессы, которые при этом были запущены на региональном и макрорегиональ-ном уровнях, вполне определенно обладают признаками структурного кризиса в ПМБ. На обоих этих уровнях отношений система потеряла необходимую гибкость, соответственно, сузив почти до минимума воз-

240


можности как внутреннего, так и внешнего политического компромис-са, необходимого для сохранения структурного статус-кво.

На региональном уровне налицо конфликт между единственным полюсом системы и ее вторым по суммарным показателям националь-ной силы государством. Российско-украинский конфликт, даже если мы будем учитывать только крымскую проблему, оставив Донбасс в спектре чисто украинских проблем, вполне определенно приобретает трудно разрешимое (при сохранении текущих структурных условий) противостояние. Более того, оно уже имеет признаки ценностного ан-тагонизма, и если все же учитывать, как это, естественно, делается Украиной, донбасский вопрос, российская военная интервенция, ты-сячи жертв, десятки тысяч беженцев и разрушенная инфраструктура приведут к долгосрочному культивированию в украинском обществе образов России как врага и соответственно «российской угрозы». Сле-довательно, ни о каком пророссийском тренде в украинской властной системе в обозримой перспективе говорить не придется. Более того, маловероятны и компромиссы, которые могли бы заставить Украину уважать «особые интересы» РФ в регионе, хоть как-то сохранив Киев в политико-институциональной системе постсоветского пространства. Украина четко обозначила именно европейский и евроатлантический векторы в качестве главного ориентира своего развития.

Единственное, что теоретически может сохранить Украину в зам-кнутой на РФ региональной политической системе – это российское силовое вмешательство. Вопрос возможно ли оно в текущих услови-ях? Возможно, опять же теоретически, но его практическая реализация ограничивается существенными внутренними и внешними факторами. Во-первых, стремительно скудеющие экономические возможности; большая война в Украине потребует куда больше ресурсов, чем опе-рация в Крыму и военные действия в Донбассе. Во-вторых, междуна-родное давление, которое, скорее всего, не ограничиться ужесточением санкций и поставками вооружений Украине. В-третьих, с учетом пер-вых двух, даже при наличии успехов в военной экспансии, удержать эту огромную и населенную преимущественно украинцами террито-рию будет весьма сложно. Некоторая аналогия с Афганистаном вполне уместна – широкомасштабная партизанская война с военной помощью со стороны государств НАТО.

Более того, Украина не единственное государство постсоветского региона, заявляющее о своем «европейском выборе». Грузия и Молдо-ва также многого достигли в сближении с Европой, и на социальном

241


уровне отдалились от постсоветской идентичности. Сформированные событиями 2014-го. макроусловия будут, скорее всего, способствовать поддержке этому со стороны Запада.

Понятно, что только без одной Украины, которая сегодня всячески пытается (с помощью Запада, разумеется) уйти от какой бы то ни было зависимости от РФ,150 говорить о сохранении структурного статус-кво в рамках ПМБ нереально.

На макрорегиональном уровне украинские события характеризу-ются значительным усилением внешнего давления на ПМБ. Они запу-стили острейшую геополитическую конкуренцию на макрорегиональ-ном уровне, что вполне определенно еще более расшатывает структуру ПМБ. Столь напряженных отношений между РФ и Западом не было со времени холодной войны.

Развитие событий вокруг Украины в 2014 г. обострило не только энергетические противоречия между Западом и РФ, но и стимулиро-вало в стане союзников по НАТО переосмысление военных аспектов своей безопасности. Аннексией Крыма и организацией вооруженно-го сопротивления киевским властям на юго-востоке Украины Кремль довольно четко продемонстрировал свою готовность отстаивать свои интересы с применением вооруженных сил и невзирая на фундамен-тальные принципы международного права. На фоне этой ситуации в государствах Запада вновь заговорили о российской военной угрозе.

Грузинские (август 2008 г.) и, особенно, текущие украинские собы-тия способствовали усилению негативного имиджа России в странах Запада. Весьма скудные шансы быстрого урегулирования украинского кризиса ведут к закреплению за РФ четкого образа врага, создавая не-обходимую основу для секьюритизации российской угрозы, а значит и того региона, из которого она исходит.

По всей видимости, идея российской угрозы будет достаточно функциональной в стимулировании политики США и ЕС в отношении постсоветского пространства. А значит внешнее давление на ПМБ бу-дет только расти, сдерживать которое придется РФ в ухудшающихся экономических условиях. Если раньше в НАТО в угоду идеям о «новой России» и глобальной кооперации с ней закрывали глаза на ее попытки удержать свое влияние в зоне СНГ, негласно уважая ее «особые инте-ресы» здесь, то с текущими украинскими событиями активность альян-150 Вспомним хотя бы стратегию новых властей по ликвидации энергетической зависимости от РФ.

242


са по противодействию «российской угрозе», в том числе и в рамках ПМБ, приобретает небывалую со времен холодной войны консолиди-рованность и жесткость.

Меняющаяся система

Возможен ли возврат к статус-кво? Вопрос, скорее риторический, если мы говорим о структурном кризисе в системе. Ибо последний, по сути, не предполагает возврата к докризисным структурным услови-ям. Вместе с тем, посткризисные условия не обязательно предполага-ют полное преобразование политической структуры РСБ. Структурные изменения могут отразиться на сокращении/увеличении числа акторов в системе, новом силовом соотношении в ее субсистемах и в переме-не в отношениях дружественности/враждебности между ее акторами, сохранив при этом ее однополярную, но уже суженную политическую структуру. Иными словами, процесс изменений в постсоветской РСБ, своего рода «точкой не возврата» которого и является текущий украин-ский кризис, может привести как к полному преобразованию системы, включая изменения в ее полярности, принципе организации и масшта-бов политического пространства, после чего, можно будет оставить в сторону идею о ПМБ, так и к менее значимым преобразованиям, при которых базовая структурная специфика последнего сохранится.

Разумеется, нерационально говорить и о немедленном преобра-зовании РСБ в результате структурного кризиса. Последний, будучи естественным следствием обострившейся структурной нестабильно-сти, представляет собой ситуацию, при которой в силу определенных внутренних и внешних условий дальнейшее функционирование РСБ предполагает структурные изменения в ней. Масштабы и сроки этих изменений, в свою очередь, зависят от взаимодействия вовлеченных акторов, в первую очередь, активности полюсов системы и ее полити-ческого окружения.

Поэтому попытаемся оценить факторы, которые препятствуют даль-нейшему развитию РСБ при сохранении ее прежней структурной специ-фики и выявить контуры грядущих изменений в ней. Обозначив в пре-дыдущем разделе процессы, которые были запущены с украинскими событиями на региональном и макрорегиональном уровнях, мы факти-чески начали рассмотрение того, как уже сегодня идет процесс измене-ний в системе.

243


Во-первых, Украина (как минимум) выпадает из концентрирован-ной на РФ региональной системы. Рано или поздно, пусть даже без Крыма, Украина достигнет того уровня интегрированности в европей-скую и евроатлантическую структуры тогда, когда ее связи и отноше-ния и, как следствие, взаимозависимость безопасности с ЕС и НАТО будут выше, чем с постсоветским регионом. Как это сегодня имеет ме-сто с прибалтийскими республиками, пусть в несколько затянувшемся виде. По меньшей мере, общественный компромисс по поводу внеш-неполитических ориентиров в Украине можно сказать, уже достигнут.

В-вторых, существенно изменились отношения между полюсом си-стемы и внешними полюсами, что способствует росту вовлеченности последних в ПМБ. США и их европейские союзники по НАТО факти-чески стали участниками российско-украинского конфликта. Их страте-гия четко ориентирована на сокращение российского влияния в регио-не, ради чего они уже используют механизмы экономических санкций и политической изоляции России, а также военно-техническую помощь (с обсуждаемой перспективой поставок летальных вооружений) Украине. Более того, особо важно то, что между РФ и Западом активно культиви-руются взаимные образы врага, и их отношения развиваются в сторо-ну «игры с нулевой суммой». Поэтому украинский кризис – это также и кризис в отношениях России с Западом, разрешить который в силу определенной специфики эволюции их взаимодействия без политиче-ского ущерба какой-либо из сторон представляется весьма сложным.

В-третьих, на фоне событий в Украине меняется и политика РФ в сторону агрессивности и непредсказуемости. Фактически движущиеся к принципам «игры с нулевой суммой» отношения Кремля с США и ЕС чреваты серьезными последствиями для всего постсоветского реги-она, включая саму Россию.

Конфронтация с Западом уже сегодня привела к сильнейшему удару по российской экономике,151 что не может не сказаться и на перспективах общественной поддержки текущей администрации. При стабильно ухуд-шающихся экономических условиях увеличиваются риски применения Кремлем мобилизационных сценариев. При этом значительно возраста-ет возможность инициирования новых «победоносных войн» с «призна-ниями независимости» и «присоединениями» проблемных территорий, как это имело место в Грузии в 2008-ом и в Украине – в 2014 году. 151 По итогам 2014 года отток капитала составил 150 млрд долл., а курс национальной валюты обесценился более чем в два раза.

244


Более того, обострение внутренних проблем в РФ и соответству-ющего восприятия уязвимости в условиях усиления геополитической конкуренции с Западом способствует форсированию реинтеграцион-ных проектов в ПМБ. Последние, как известно, были среди главных направлений, успехи в которых должны были сглаживать объективно обостряющуюся внутреннюю и внешнюю конъюнктуру для РФ на фоне развития украинских событий. Именно на их реализацию, поми-мо «китайского энергетического направления», были ориентированы главные усилия Кремля в первые месяцы украинского кризиса. В 29 мая 2014 г. подписывается договор о создании ЕАЭС. Он был создан на базе ТС (РФ, Беларусь, Казахстан), но уже в этот период предус-матривалось присоединение к нему Армении и Кыргызстана. То, как Армению «убеждали» отказаться от договора об ассоциации с ЕС и присоединиться к ЕАЭС довольно наглядно свидетельствует далеко не только об экономической важности евразийского проекта для Кремля. Политическая и идеологическая подоплека проекта очевидна: если с политической точки зрения евразийский союз должен был быть более четкой (по сравнению с СНГ) институциональной фиксацией россий-ской зоны влияния, то идеологически главной является его социаль-но-консолидирующая функция.

Связь между двумя вышеупомянутыми мобилизационными ме-ханизмами – «победоносные войны» и реинтеграционные проекты – довольно очевидна. Вспомним хотя бы, с чего собственно начался текущий украинский кризис. В Кремле очень рассчитывали, что тог-дашнему президенту Украины В. Януковичу удастся переориентиро-вать страну с евроатлантического на евразийский интеграционный процесс, тем более что определенный прогресс в этом направлении за годы его президентства был достигнут.152 В ноябре 2013 г. офици-альный Киев приостанавливает подготовку подписания Договора об ассоциации с ЕС, назначенного на Вильнюсский саммит «Восточного партнерства» (28–29 ноября). Это вылилось в массовые протесты в Ки-еве, завершившиеся, как известно, смещением Януковича и приходом евроатлантистки настроенных властей, реакцией Кремля на что и был крымско-донбасский сценарий.

С января 2015 г. Армения официально становиться членом ЕАЭС, а с мая 2015 г. – Кыргызстан. Наряду с этим, активизировалась работа

152 В апреле 2010 года подписываются Харьковские соглашения, продлевающие время пребывания Черноморского флота РФ в Крыму, а в июле Верховной Радой принима-ется закон, определяющий внеблоковый статус Украины.

245


по присоединению к ЕАЭС Таджикистана. С отмеченными процесса-ми интенсифицировалось взаимодействие РФ по данному вопросу и с Азербайджаном.

Тем самым мы фактически уже сегодня можем наблюдать то, как преобразуются в ПМБ зоны влияния. Если Армения, Беларусь, Казах-стан, Кыргызстан и Таджикистан формируют зону российского влия-ния, то Украина, Грузия и Молдова с учетом их консолидированного и всячески поддерживаемого Западом стремления в Евроатлантику, но, при этом, наличия на их территориях подконтрольных Кремлю квазиго-сударственных объединений (Крым, ДНР, ЛНР, Абхазия, Южная Осетия, ПМР) на текущий момент скорее подходят на роль «государств-буфе-ров». Как известно, в классической концепции РКБ таковые находят-ся на границах различных РКБ. Три оставшихся ННГ – Азербайджан, Туркменистан и Узбекистан – в докризисную историю ПМБ стремились к максимальной автономности своего внешнеполитического курса, при-знавая все же при этом особую роль РФ в регионе, и не особо дразнили ее своими успехами во взаимодействии с альтернативными полюсами влияния. Их статус в меняющейся постсоветской РСБ пока трудно пред-ставить, но, по всей видимости, они тоже не смогут остаться в стороне от последствий текущих структурных процессов в ПМБ.

Рассматривая последствия обострения отношений между Западом и РФ нельзя исключать и более фундаментальные для ПМБ структурные преобразования. Ведь вся вышеотмеченная форсированная активность России предполагает огромные затраты, и это при стабильно ухудша-ющихся социально-экономических условиях. Обнажившийся еще во второй половине 2008 г. кризис в российской экономике с 2014 г. усугу-бился экономическими санкциями и политической изоляцией. Судьба СССР – наиболее наглядный пример того, к чему может привести игра на равных с Западом, возможности компромисса с которым в текущих условиях сведены до минимума украинским кризисом.

Для РФ с ее неэффективной экономикой, стремительно сужаю-щимися возможностями выполнять свои социальные обязательства и массой других внутренних проблем, включая неутихающий вооружен-ный сепаратизм на Северном Кавказе, конфронтация с Западом ведет к истощению ресурсов со всеми вытекающими социальными и поли-тическими последствиями. В связи с этим наиболее умеренной пер-спективой может быть ее долгосрочная переориентация на решение внутренних проблем и отход от статуса активной державы, а наиболее

246


радикальной – потеря контроля над определенной территорией, вклю-чая полный распад.

В рамках следующей главы мы попытаемся более подробно пред-ставить и оценить наиболее вероятные сценарии развития постсо-ветской РСБ, в числе которых как предполагающие ее кардинальное преобразование, так и предусматривающие возможности сохранения ПМБ. С учетом украинского кризиса и тех структурных изменений, ко-торые уже происходят в системе, важно подчеркнуть, что под этим сце-нарием следует понимать сохранение базовой структурной специфики ПМБ (однополярной РСБ).

247

ГЛАВА 4

ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА

В предыдущих главах, рассматривая вопросы транзитивности РСБ на постсоветском пространстве, мы остановились на том, что суще-ствующие условия политической структуры и окружения способству-ют ее нестабильности и открывают возможности для ее трансформа-ции в более устойчивые типы. Последние могут отражать в себе как кардинальные структурные преобразование в постсоветском регионе, так и изменения с сохранением базовой структурной специфики ПМБ.

Рассматривая перспективы развития РСБ на постсовестском про-странстве, мы оценим три сценария: первый – сохранение ПМБ, вто-рой – поглощение державой или интеграция в другую макросистему, и третий – формирование сбалансированной РСБ.

При том, что имеется достаточно оснований предполагать реали-зуемость каждого из этих сценариев, сегодня трудно с уверенностью говорить о том, какой из них в конечном итоге более осуществим. В систему вовлечены наиболее сильные державы современного мира, мотивированность которых в ней достаточна для того, чтобы иници-ировать их даже чрезвычайную активность. Естественно, специфика структуры и окружения системы значительно расширяют возможности и влияние факторов, требующих учета при анализе перспектив ее раз-вития, что усложняет для исследователя задачу по выявлению наибо-лее вероятного сценария.

В этой главе мы попытаемся оценить три вышеотмеченных сцена-рия развития РСБ на постсоветском пространстве, в частности то, ка-кие факторы благоприятствуют каждой из них, насколько эти факторы стабильны во времени и то, как они будут влиять на реализацию того или иного сценария.

Сохранение Постсоветского макрокомплекса безопасности

Для разъяснения вопроса об устойчивости ПМБ или, по меньшей мере, ее базовой структурной специфики, нам нужно, прежде всего, определить ее главные моменты. Ибо именно их сохранение будет оз-начать ее функциональность.

248


Во-первых, элементы ПМБ обладают определенной степенью ав-тономности друг от друга – государства де-юре независимы и имеют возможности для самостоятельной активности. Вместе с тем, система сильно асимметрична в плане силы/слабости участвующих акторов; наиболее наглядно это проявляется между РФ и другими ННГ.

Во-вторых, специфика физической основы и взаимозависимости безопасности государств-участников предполагает наличие в системе географически лимитированных подсистем. С учетом структурных преобразований начала 2000-х153 в рамках ПМБ остается три региональ-ных субкомплекса – центрально-европейский, центрально-кавказский и центрально-азиатский. Кроме этого, Россия – единственная держава в рамках ПМБ с ключевыми интересами безопасности, сконцентриро-ванными во всех перечисленных субкомплексах, и с возможностями устойчивой проекции своего влияния на всем этом пространстве.

В-третьих, взаимозависимость безопасности между государствами, принадлежащими различным субкомплексам ПМБ, слабее, чем меж-ду ними и Россией. Государства различных субкомплексов преимуще-ственно находятся в состоянии относительной географической отда-ленности друг от друга. Соответственно, можно говорить о меньшем числе пунктов взаимозависимости их безопасности, основанных на об-щей географии. Кроме этого, их возможности проекции своего влияния недостаточны для преодоления упомянутой отдаленности. Зачастую связи и отношения в сфере безопасности между ними формируются че-рез Россию, и речь здесь идет не столько о коммуникативной функции, которую выполняет российская территория для ННГ. Фактически про-цесс реализации РФ своих интересов безопасности на постсоветском пространстве способствовал не только усилению соответствующих ма-териальных и перцепционных связей между ней и теми ННГ, которые были непосредственными объектами в данном случае, но и, что тоже остается функциональным вплоть до сегодняшнего дня, между геогра-фически отдаленными друг от друга государствами ПМБ. Здесь, в част-ности, можно упомянуть векторы блокирования на этом пространстве.

С одной стороны, очевидно, что в становлении и развитии межсуб-комплексного кооперативного вектора Грузия – Украина – Узбекистан – Азербайджан – Молдова (ГУУАМ) (1997–2005 гг.) немаловажную роль сыграла сама Москва, а точнее ее попытки геополитически привязать

153 Интеграция трех прибалтийских ННГ в ЕС и НАТО.

249


эти государства к себе и используемая при этом негласная поддержка се-паратистских движений в них.154 Такой консолидирующий для ряда ННГ эффект имеют и попытки Кремля монополизировать энергетическую и транспортно-коммуникационную сферу на постсоветском пространстве.

С другой стороны, Россия сама является инициатором различного рода интеграционных проектов на пространстве СНГ, как военно-по-литического – ОДКБ, так и экономического характера – ЕврАзЭС, ТС, ЕАЭС. Развивая отмеченные кооперативные векторы и интегрируя ННГ в единый механизм, Москва, фактически, формирует замкнутую на себе систему связей и отношений между государствами, представля-ющими различные субкомплексы ПМБ. Согласимся, что без отмечен-ного связующего элемента трудно представить себе развитие альянс-ных отношений между, скажем, Беларусью и Таджикистаном или Арменией и Кыргызстаном.

В-четвертых, РФ является не только единственной державой в рам-ках ПМБ, но и наиболее активным актором на этом пространстве. От-ношения безопасности России с другими державами формируются в значительной мере в зависимости от степени вовлеченности последних в ПМБ. Уровень секьюритизации постсоветского региона в РФ значи-тельно выше, чем у какой-либо державы его политического окружения. Любое вмешательство извне без согласия и участия Кремля восприни-мается последним как угроза своим интересам и стимулирует его со-ответствующую контрактивность, включая возможность применения военной силы.

Исходя из стандартной логики можно было бы заключить, что устой-чивость четырех перечисленных особенностей ПМБ означает устойчи-вость и самой структуры макрокомплекса. Ключевую роль в сохранении такой структурной специфики ПМБ играет, во-первых, поддержание су-ществующего силового дисбаланса между РФ и другими ННГ и, во-вто-рых, недостаточная для принятия чрезвычайных акций секьюритизиро-ванность региона державами его политического окружения.

Структура ПМБ однополярна, и такое фактическое состояние ба-зируется уже на особенностях физической основы участвующих в нем государств – количественных и качественных параметрах насе-

154 В 2005 году Узбекистан выходит из ГУУАМ. Однако в том же году на базе этой группы государства формируется ориентированная на евроатлантические ценности региональная организация – «Организация за демократию и экономическое разви-тие — ГУАМ».

250


ления,155 территории и географических факторах, природных ресурсах и инфраструктуре по их добыче и реализации;156 все это вкупе дает су-щественные стратегические преимущества России по сравнению с лю-бым другим ННГ. Сюда следует прибавить еще и военно-технические, а также технологические преимущества РФ.

Известно, что российская экономика – далеко не самая передовая в мире. Тем не менее, при условии отсутствия резких негативных ма-кро- и внутренних изменений в экономической (к примеру, сильное и продолжительное падение цен на экспортируемые ресурсы, жесткие и продолжительные внешнеэкономические ограничения – международ-ные санкции), социально-политической (высокая политическая неста-бильность, внутренние вооруженные конфликты, наподобие тех, что происходили в середине 1990-х на Северном Кавказе), а также во внеш-неполитической сферах (высокий уровень конфликтности с другой державой и, как следствие этого, гонка вооружений и экономическое истощение – наподобие того, что имело место в период холодной вой-ны) РФ будет обладать достаточными материальными возможностями для того, чтобы сохранить свой силовой отрыв от других ННГ.

Проблематичным представляется и то, что существующий в ПМБ силовой дисбаланс в пользу РФ может быть хоть как-то смягчен за счет консолидации других ННГ. Несмотря на общее советское прошлое, государства данного пространства различны по целому ряду параме-тров, начиная от этнолингвистических и конфессиональных особенно-стей и заканчивая уровнем экономического, политического развития, военно-политическими возможностями, а также внешнеполитической идентичностью. Эти различия, как показывает практика начала и сере-

155 Численность населения РФ более чем в 3 раза больше чем численность населения второй по этому параметру страны ПМБ – Украины. 156 РФ – самая большая по территории страна мира, что предоставляет ей наряду с прочим, наиболее благоприятные возможности в плане глубины обороны, как в срав-нении с остальными ННГ, так и любой другой державой политического окружения ПМБ. Географическое расположение создает условия благоприятные, как для гео-политического контроля над постсоветским пространством, так и успешной конку-ренции с внешними акторами. РФ обладает самыми большими запасами природного газа, значительными нефтяными возможностями, а также инфраструктурой по до-быче и поставкам этих ресурсов на мировые рынки. Кроме этого, через российскую трубопроводную систему осуществляется транспортировка значительной части не-фтегазовых ресурсов других ННГ, что наряду с экономическими, предлагает Москве и весьма существенные политические дивиденды.

251


дины 1990-х, скорее обостряют их отношения друг с другом и делают их более конкурентными, нежели ведут к консолидации. Армения – Азер-байджан, Казахстан – Узбекистан, Узбекистан – Таджикистан – эти и некоторые другие диады из стран бывшего СССР являются наиболее яркими из тех, что устойчиво развиваются по вектору конкурентности.

Из четырех постсоветских субрегионов только Прибалтика смогла определиться со своей внешнеполитической ориентацией. Три осталь-ных – Центральная Европа, Центральный Кавказ и Центральная Азия – не смогли достичь общности в определении ключевого вектора своего развития. Соответственно, процесс отдаления от постсоветской иден-тичности носил здесь значительно менее стабильный и более плюрали-стичный характер.

Политические элиты одних государств – Украины, Молдовы и Гру-зии – изначально попытались взять курс на интеграцию в евроатланти-ческое пространство, а других – Беларуси, Армении и Таджикистана – на умеренную реинтеграцию в рамках постсоветского пространства. В большинстве же случаев имело место состояние, при котором госу-дарство не определяло четко вектор своего развития и чаще всего пы-талось одновременно участвовать как в одном, так и в другом инте-грационном процессе. Кроме того, определенные перепады в ту или иную сторону происходили (и до сих пор происходят) в зависимости от изменений внутриполитической конъюнктуры в этих государствах.

Все центрально-евразийские ННГ, включая даже те, которые изна-чально декларировали свою приверженность евроатлантическому векто-ру интеграции, в разное время и по разным причинам присоединились к СНГ. Большинство из них участвует в различных организациях по более конкретным областям постсоветского реинтеграционного вектора, доми-нирующую роль в которых сохранила за собой РФ. В числе последних фигурируют ОДКБ – Беларусь, Армения, Казахстан, Кыргызстан, Тад-жикистан; ЕврАзЭС – Беларусь, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан; ЕЭП и ТС – Беларусь, Казахстан; ШОС – Казахстан, Кыргызстан, Тад-жикистан, Узбекистан. «Союзное государство России и Беларуси» и, на-конец, ЕАЭС – Беларусь, Казахстан, Армения, Кыргызстан.

При этом некоторые из этих государств весьма неоднозначно опре-деляли свою приверженность этим интеграционным проектам. Как известно, Азербайджан и Грузия официально стали участниками СНГ только в 1993 г., а Молдова – 1994 г., да и то в силу геополитических факторов, связанных с вооруженными этнополитическими конфликта-

252


ми, в которые эти государства были вовлечены, и той роли, которую в данных конфликтах играла Россия. Украина и Туркменистан так и не ратифицировали устав Содружества. Более того, в 2005 г. Туркме-нистан вышел из состава действительных членов СНГ и получил ста-тус ассоциированного члена. Грузия в 2008 г. в ответ на использование силы со стороны РФ в августовской войне в Южной Осетии вышла из состава организации, а Украина в марте 2014 г. объявила о выходе из нее в ответ на аннексию Крыма Россией.157

Более ощутимые флуктуации испытывали на себе ключевые про-фильные организации в рамках постсоветского вектора реинтеграции – ОДКБ и ЕврАзЭС. Наиболее наглядным в этом отношении является случай с ОДКБ, что нашло свое отражение в выходе Азербайджана, Грузии и Узбекистана из соответствующего договора в 1999 г. и их под-ключении к альтернативному прозападному вектору межгосударствен-ной консолидации ГУУАМ.

Присутствие ННГ в этих организациях остается преимуществен-но определяемым не общеразделяемыми подходами к безопасности, а, скорее, их индивидуальными геополитическими пристрастиями, вре-менами совершенно очевидно связанными с вопросами внутриполити-ческой конъюнктуры.

Еще один пример. Отмеченные выход Узбекистана из ДКБ и уча-стие в ГУАМ оказались весьма недолговременными. Как известно, вследствие жесткой критики со стороны США и ЕС существующего политического режима в Узбекистане, в частности его действий по по-давлению Андижанских волнений в мае 2005 г., узбекское руководство резко изменило свои внешнеполитические ориентиры в сторону сбли-жения с Россией (Laumulin, 2007b; Laumulin, 2007a, р.55; Tolipov, 2007, р.30; Kniazev, 2007, р.34; Norling, 2007, р.13). Как отражение такой пе-реориентации Узбекистан выходит из ГУУАМ,158 подписывает договор о союзнических отношениях с Россией,159 восстанавливает свое член-157 Решение о выходе из СНГ было принято 19 марта 2014 года Советом национальной безопасности и обороны Украины.158 Официальное уведомление об этом было направлено 5 мая 2005 года. В качестве основной причины президентом И. Каримовым было озвучено то, что «политическая ориентация, которая сегодня характерна для Украины, Грузии и Молдовы, заставляет Узбекистан пересмотреть свое отношение к ГУУАМ» (Kamilov, 2006, p.308).159 Подписан в Москве 14 ноября 2005 года. См.: (Договор о союзнических отношениях между Российской Федерацией и Республикой Узбекистан. На сайте: http://www.government.gov.ru/archiv/data/news_text.html-he_id_103_news_id_19385.htm).

253


ство в ОДКБ160 и присоединяется к ЕврАзЭС.161 Однако и это оказалось временным: в 2008 г. Узбекистан приостанавливает свое членство в ЕвАзЭС, а в 2012 г. – в ОДКБ.

Такая неопределенность в вопросах внешнеполитической идентич-ности ННГ имеет все шансы стать продолжительным явлением, тем самым предоставляя Кремлю возможности перспективно сохранить свое доминирование в ПМБ. Этому в немалой степени способствуют этнолингвистические связи, сформировавшиеся между РФ и другими ННГ как следствие продолжительного пребывания в составе единого государства. Как отмечалось, во всех постсоветских государствах есть достаточно многочисленные русские диаспоры, а также так называе-мое русскоязычное население.162

Кроме этого, в самой России проживают представители централь-но-евразийских ННГ как в статусе российских граждан, так и мигран-тов, приехавших сюда с целью заработка. Так, по некоторым данным, в 2005 г. в странах СНГ насчитывалось 26 млн человек, родившихся за пределами стран своего проживания, в том числе в России – 12,1 млн человек (Reznikova, 2008, p.71). Временами трудовая миграция охва-тывает значительную долю населения центрально-евразийских стран (в Таджикистане и Кыргызстане – до трети экономически активного населения), а денежные перечисления трудовых мигрантов из России являются важным фактором их экономического развития. В 2010 г. ли-дерами среди стран-доноров рабочей силы в РФ являлись Узбекистан (31%), Таджикистан (16 %) и Украина (10%) (Флоринская, 2013).

Естественно, упомянутая группа населения непосредственно заин-тересована в сближении своих государств с Россией, и официальным властям этих ННГ будет трудно не учитывать это при формировании

160 Решение о восстановлении членства Узбекистана в ОДКБ было принято в Сочи 16 августа 2006 года на заседании Межгосударственного Совета ЕврАзЭС. 161 Соответствующий протокол был подписан 25 января 2006 года. См.: (Протокол о присоединении Республики Узбекистан к Договору об учреждении Евразийского эко-номического сообщества от 10 октября 2000 года. На сайте: http://www.evrazes.com/ru/main/documentpage/149/). Однако, уже в декабре 2008 года на заседании Межго-сударственного Совета стран ЕврАзЭС в Москве было принято решение о приоста-новлении членства Узбекистана в ЕврАзЭС по просьбе президента этой страны И. Каримова.162 Этот термин используется в отношении не только этнических русских проживаю-щих в постсоветских странах, но и автохтонного населения говорящего преимуще-ственно на русском языке.

254


своей внешнеполитической линии. Кроме того, сами эти власти будут склонны не обострять отношения с Москвой и, по возможности, учи-тывать ее геополитические интересы, дабы не лишиться притока до-полнительных финансов, и главное – не иметь проблем с армией безра-ботных, депортированных из России по политическим соображениям.

Консолидации центрально-евразийских ННГ препятствуют и су-ществующие на их территории этнополитические конфликты, что пре-доставляет России дополнительный потенциал влиять на процессы в ПМБ через негласную поддержку сепаратистских движений, то есть собственно делать то, что она и делала в периоды своей относительной слабости в начале 1990-х дабы сохранить за собой доминирующие по-зиции на территории бывшего СССР и не позволить остальным ННГ чрезмерно сближаться с другими державами. Сегодня после россий-ско-грузинской войны 2008 г. и признания Москвой независимости Абхазии и Южной Осетии, а также текущих событий на юго-востоке Украины стало очевидным, что поддержка сепаратизма занимает твер-дое место в инструментарии внешней политики РФ по отношению к своей бывшей периферии.

Кроме этого, Россия, как уже было отмечено, сохраняет за собой роль главного инициатора своего рода ядра интеграционных процес-сов на постсоветском пространстве. Большинство такого рода проектов было инициировано и до сих пор контролируется Кремлем, что, с уче-том вышеотмеченной пестроты во внешнеполитических ориентациях ННГ, делает весьма призрачными возможности интеграции последних без участия и доминирования РФ. Единственная организация, ориенти-рованная не на Россию – это ГУАМ, однако и здесь есть очевидные сла-бые места, которые достаточно эффективно могут быть использованы Кремлем для противодействия развитию данного консолидационного вектора; это, прежде всего, сепаратистские движения, существующие на территории стран-участниц этой организации – Абхазии, Южной Осетии, юго-востоке Украины, Нагорном Карабахе и Приднестровье.

На сегодня трудно не заметить повышение важности постсовет-ского пространства в соображениях безопасности других держав. По меньшей мере можно говорить о том, что имеет место достаточно ста-бильная тенденция, проходящая через весь период независимости это-го пространства и начавшаяся с подходов типа «Russia-first» в начале 1990-х. Особенно стимулирующим секьюритизацию Центральной Ев-

255


разии фактором явились теракты 11 сентября 2001 г. и последовавшая за ними война в Афганистане, попытки РФ монополизировать энерге-тическую и транспортную сферы региона, а также российское военное вторжение в Грузию в августе 2008 г. и текущий украинский кризис.

Вместе с тем сегодня сохраняются ощутимые различия в степени секьюритизированности данного пространства между Россией, с од-ной стороны, и другими силовыми центрами – с другой, что наряду с прочим препятствует формированию ими устойчивых механизмов ба-лансирования ныне доминирующих позиций Кремля в рамках ПМБ. Эмпирика постсоветского периода, по меньшей мере пока, позволяет говорить о том, что РФ больше, чем какая-либо другая держава готова к чрезвычайным акциям в Центральной Евразии.

Однако сохранение структуры ПМБ не исключает возможности из-менений в характере отношений безопасности между участвующими государствами в сторону умеренности и кооперативности, то есть его эво-люцию от негативной к позитивно асимметричной РСБ. Такое естествен-ное созревание отношений между государствами хотя и не предполагает фундаментальных структурных изменений в РСБ, связанных с перерас-пределением силы в ней, тем не менее, может сопровождаться довольно болезненными процессами: изменения в политических режимах (не обяза-тельно ненасильственные) и формах государственного устройства (феде-рализация), возможно, пересмотр существующих границ, резкие сдвиги в социально-культурной и экономической сферах и др.

Исходным уровнем развития этого процесса являются слабые госу-дарства с обостренными восприятиями своей уязвимости, и это создает серьезнейшие риски для естественного процесса созревания РСБ.

Как показывает история государств этого пространства в ХХ веке, эволюционное созревание отношений безопасности в системе может быть прервано ее насильственной амальгамизацией. Силовой дисба-ланс в системе слишком велик, а стремление к возрождению своего великодержавного статуса на фоне общей слабости государства и обо-стренного ощущения уязвимости у ее единственного полюса доста-точен для инициирования им чрезвычайной, в том числе военной ак-тивности. Примеры войны августа 2008 г. и событий в Украине 2014 г. важны не только для обоснования возможности такого развития собы-тий, но и с точки зрения того, насколько необходимым является сдер-живающее влияние других вовлеченных силовых центров.

256


ПМБ обладает активным политическим окружением, составленным важнейшими силовыми центрами современного мира. Это, пожалуй, главное макроусловие, способное существенно снизить риски насиль-ственной реинтеграции системы. Грузинский и особенно последний украинский кризисы позволяют заключить, что, несмотря на значительно меньшую по сравнению с РФ готовность к чрезвычайной региональной активности, другие вовлеченные центры силы заинтересованы в сохра-нении геополитического плюрализма на пространстве бывшего СССР. Следовательно, попытки кардинально изменить сложившийся в регионе порядок будут наталкиваться на активное противодействие со стороны других вовлеченных держав. При этом, как показывают те же два регио-нальных кризиса, это противодействие движется по нарастающей.

Поглощение державой/интеграция в другую региональную систему

В оценке перспектив развития постсоветской РСБ нельзя исклю-чать и возможности выхода из структуры функционального комплекса безопасности. Это может быть связано с «перекрытием» динамики от-ношений между участвующими в системе государствами со стороны определенной державы с последующим формированием на этом про-странстве некоего замкнутого на себе амальгамного сообщества. Нель-зя также исключать и изменений в системе, связанных с интеграцией ее элементов в другую, в данном случае, сконцентрированную на надго-сударственном институте макросистему (в типологии Бюзена и Вивера – институциональный РКБ) (Buzan and Wæver, 2003, р.56).

Первый вариант фактически предполагает преобразование анархи-ческой структуры комплекса безопасности в иерархическую с домини-рованием державы, где отношения между последней и бывшими ННГ функционируют по принципу «центр – периферия». Наиболее свежий исторический пример – СССР. При этом набор факторов, начиная с географии и закачивая недавней историей существования в рамках единой системы и сформировавшимися на этой основе социальными восприятиями, свидетельствует о том, что РФ по сравнению с другими державами обладает значительно большими преимуществами в плане возможности воссоздать замкнутую на себе иерархическую систему на

257


оставшемся после интеграции Прибалтики в ЕС постсоветском про-странстве.

Это, разумеется, не может исключать того, что на эту функцию будет претендовать другая держава, однако в этом случае речь, по всей веро-ятности, может идти о частичном поглощении – поглощении державой только определенной приграничной части данного пространства. Не исключен и сценарий, при котором отдельные центрально-евразийские РКБ будут частично или полностью интегрированы разными силовыми центрами, к примеру, Центральная Европа – РФ (Беларусь), ЕС (Укра-ина и Молдова), Центральный Кавказ – РФ (Армения), ЕС (Грузия), Турция/Иран (Азербайджан), Центральная Азия – РФ/КНР (Казахстан, Кыргызстан), Иран (Таджикистан, Туркменистан).

В любом из отмеченных случаев будет иметь место кардинальная структурная трансформация системы, суть которой будет заключать-ся в потере фактической автономности всеми или, по меньшей мере, большинством ее участников и, следовательно, необходимой для функ-ционирования РКБ анархичности.

Второй вариант предполагает более умеренные формы интеграции. В этом случае имеется в виду преобразование РСБ как следствие при-соединения участвующих государств к интеграционным объединениям в сопредельных регионах. Сразу же на ум приходит пример с прибал-тийскими ННГ, точнее с их интеграцией в ЕС в 2004 году.

Наряду с прочим, этот пример был аргументом в пользу того заклю-чения, что границы между этими РСБ достаточно нестабильны. Бюзен и Вивер оговорили возможность присоединения прибалтийских ННГ к европейскому РКБ, хотя и предлагаемая ими концепция о концентри-рованном на России РКБ на постсоветском пространстве предполагала включение в систему так же и трех прибалтийских государств (Buzan and Wæver, 2003, р.415). Теперь, после того, как интеграция этих госу-дарств в ЕС произошла, весьма трудно отбросить в сторону возмож-ности повторения этого прецедента, в особенности в ставшей пригра-ничной вследствие предыдущих волн расширения ЕС Центральной Европе.

Итак, более подробно обратимся к оценке перспективности двух этих вариантов структурной трансформации постсоветской РСБ.

Необходимым условием для реализации сценария классического поглощения региона державой, на роль которой, как было упомянуто,

258


более всех подходит Россия, является обострение силового дисбалан-са в рамках ПМБ – между РФ и другими ННГ, а также усиление Рос-сии по отношению к другим вовлеченным в регион центрам силы. И речь здесь, конечно, идет не столько о дальнейшем ослаблении соседей России, сколько о соответствующих возможностях, имеющихся у нее самой. Иными словами, есть ли у РФ объективные возможности для устойчивого усиления с перспективой реставрации завязанной на ней имперской системы на постсоветском пространстве?

За время развития при путинской администрации на фоне беспре-цедентно высоких мировых цен на энергоносители и переориентации международного внимания на другие темы, в частности, Афганистан и Ирак, России удалось подавить внутренние источники сепаратизма (Чечня), упорядочить систему государственной власти и собрать зна-чительные золотовалютные резервы – третьи по величине после китай-ских и японских. Однако при всем этом отмеченные позитивы трудно характеризовать как проявления устойчивого развития российской го-сударственной системы, способные трансформироваться в долгосроч-ное доминирование РФ в Евразии.

Во-первых, российская экономика остается зависимой от экспор-та природных ресурсов, что делает перспективу развития страны не-стабильной и чрезмерно уязвимой от влияния внешних факторов, в частности, мировых цен на сырье, а также значительно уменьшает экономические возможности РФ в геополитической конкуренции с США, ЕС и КНР. Современную Россию, вполне можно причислить к категории так называемых стран «проклятых природными ресур-сами», со всеми вытекающими негативными последствиями для ее экономической, социальной и институционально-политической си-стемы.163

Разразившийся во второй половине 2008 г. мировой финансовый кризис и, в частности, его влияние на цены на энергоносители в сто-рону их существенного падения, еще более актуализировали вопрос о долгосрочной устойчивости российской экономики, да и в целом всей социально-политической системы РФ. Существенное падение доходов

163 Речь идет о феномене стран, развитию которых серьезно препятствует имеющийся у них избыток природных ресурсов и те доходы, которые они получают от их прода-жи. Этот феномен был исследован, в частности, в работах Джефри Сакса и Эндрю Уорнера (Sachs and Warner, 1995; Sachs and Warner, 2001).

259


страны вследствие влияния кризисных факторов164 не только никак не совпадает с планами активного участия в геополитической игре в Ев-разии, но и делает рассматриваемой возможность превращения РФ из субъекта в объект этой игры наподобие того, что имело место в перио-ды упадка российского государства.

При условии длительности кризиса в российской экономике со-бранного за периоды роста золотовалютного резерва не хватит на то, чтобы долго поддерживать статус внутренне стабильной и геополити-чески активной державы. Альтернативы, видимые в сокращении вну-тренних расходов или же увеличении внешних заимствований также не будут способствовать сохранению отмеченного статуса. Ситуация для России усугубляется и тем, что отмеченный экономический негатив сопровождается активизацией сепаратистского движения на Северном Кавказе – в Дагестане, Ингушетии и Чечне, а также обострением отно-шений Кремля с Западом.

Общий негативный макроэкономический фон в начале 2014 г. допол-нился последствиями украинского кризиса. Санкции Запада, принятые в отношении РФ в ответ на аннексию Крыма и негласную поддержку сепаратизма на юго-востоке Украины, предлагают еще более мрачные перспективы развития российской экономики. По данным Банка Рос-сии, только в первом полугодии 2014 г. отток капитала из РФ составил 74, 6 млрд долл., что в 2,2 раза больше этого показателя за аналогичный период 2013 г. (Ратников, 2014). Это, наряду с прочим, способствовало близким к нулю темпам экономического роста, заметному ослаблению национальной валюты, росту инфляции и, следовательно, обострению социально-экономических проблем в стране.

164 В докладе Всемирного Банка, посвященном экономике России (ноябрь 2008 года), было отмечено то, что негативное влияние глобального кризиса на российскую экономику имело место в виде четырех взаимосвязанных шоков: резкое прекращение притока, а затем и отток капитала в результате бегства инвесторов, стремящихся переориентировать свои капиталы с развивающихся рынков в более надежные активы; проблемы с ликвидностью в банковской системе России в период сроков погашения краткосрочной внешней задолженности; резкое падение цен на нефть, приводящее к сокращению бюджетных профицитов и счета текущих операций РФ, а также к снижению золотовалютных резервов страны; масштабный обвал на российском фондовом рынке, во многом как следствие утраты доверия со стороны инвесторов во всем мире и ожидания резкого падения цен на нефть. См.: (Всемирный Банк в России. Доклад об экономике России. Ноябрь 2008 года. На сайте: http://siteresources.worldbank.org/INTRUSSIANFEDERATION/Resources/rer17_rus.pdf).

260


Во-вторых, пассионарности России не прибавляют и текущие этно-демографические тренды, которые свидетельствуют о том, что страна переживает устойчивый процесс убыли населения и уменьшение доли титульного этноса в общей этнической структуре российского обще-ства. Ежегодно население РФ сокращается более чем на 700 тысяч че-ловек, высвобождая при этом огромные территории для расселения мигрантов из соседних стран. Ситуацию осложняют еще два фактора, заключающиеся, прежде всего, в том, что РФ окружена политическими пространствами, переживающими (за исключением ЕС), стабильный и динамичный демографический рост, актуализирующий необходи-мость новых территорий для расселения избыточного населения. Два основных миграционных вектора – китайский и мусульманский (Тур-ция, Иран, Пакистан, арабские страны, центрально-азиатские и кавказ-ские ННГ) – могут уже в среднесрочной перспективе создать реальную угрозу существующей этнодемографической структуре России. Здесь также следует обратить внимание на культурно-цивилизационную раз-ницу между субъектами и объектом перспективной демографической экспансии. С учетом растущей численной разницы и сущностных куль-турно-цивилизационных различий православно-христианская Россия не сможет эффективно интегрировать мусульманское и китайское на-селение в свое общество через механизмы ассимиляции.

Понимание таких этнодемографических условий не может не вли-ять на внешнеполитический курс РФ и природу ее отношений со сво-им политическим окружением. Прежде всего, интересы сохранения существующей этнодемографической структуры и социальной само-бытности в стране должны способствовать скорее изоляционистским подходам, нежели ставке на интеграцию прилегающих пространств, особенно с доминирующим мусульманским населением – Централь-ной Азии и Центрального Кавказа. Поэтому для Кремля при прочих равных условиях предпочтительнее в плане поддержания отмеченных интересов сохранять свое доминирование в Центральной Евразии без объединения с ней в единый государственный механизм.

Кроме того, упомянутый демографический дисбаланс будет спо-собствовать росту скорее конфликтных, чем кооперативных отноше-ний между РФ, с одной стороны, и КНР и мусульманскими державами, а также, собственно, центрально-евразийскими ННГ – с другой, что на фоне уже достаточно острых взаимоотношений Кремля с Западом

261


будет серьезно ограничивать российские геополитические амбиции по отношению к своей бывшей периферии.

Однако во всем этом есть один момент, поправка на который так-же важна. На практике это внутреннее неблагоприятствование может быть перечеркнуто и подчинено интересам «возрождающейся великой державы». О влиянии великодержавных ценностей на политику безо-пасности РФ было уже отмечено. Тем более, что острый социально-по-литический кризис как раз может создать соблазн для политической элиты добиться внутренней сплоченности за счет территориальной экспансии. Как отмечалось, активность других силовых центров – наи-более важное условие, способное удержать Кремль от такого сценария.

Возможность присоединения определенных стран Центральной Ев-разии к ЕС также в числе сценариев структурных изменений в ПМБ. Этому препятствует ряд факторов, влияние которых, по всей видимо-сти, будет носить устойчиво обостренный характер ввиду открытого противодействия со стороны РФ.

Даже с учетом того набора сложных процедурных и геополитиче-ских проблем, с которыми сопряжены процессы расширения на восток интеграционных объединений Запада, полностью сбрасывать со счетов перспективу их дальнейшего движения на постсоветском пространстве не следует. Разумеется, речь в данном случае не может идти обо всех здешних ННГ. И с учетом фактора географической близости уместным было бы остановиться на центрально-европейских и, отчасти, цен-трально-кавказских государствах.

Напомним, что все новообразованные страны двух этих регионов в разное время заявляли о своей заинтересованности в интеграции в европейское экономическое и политическое пространство. Однако наи-более четкая мотивированность и последовательность в плане реально предпринимаемых действий была свойственна Украине, Грузии и Мол-дове, и, соответственно, именно их можно рассматривать в качестве наиболее перспективных претендентов на интеграцию в случае, если ЕС предпримет очередную волну своего расширения в восточном на-правлении. Вместе с тем, можно ли реально говорить о состоятельно-сти этой волны в рамках ближайшей перспективы?

С 1990-х ЕС формирует базу для кооперации с постсоветскими странами посредством так называемых «Соглашений о партнерстве и сотрудничестве». С ростом заинтересованности Евросоюза в этом про-

262


странстве его соответствующая политика приобретает более конкрети-зированный и индивидуализированный вид; с начала 2000-х иницииру-ется «Европейская политика соседства», и, наконец, в 2008 г. Украине, Молдове, Азербайджану, Армении, Грузии и Беларуси предлагается программа «Восточное партнерство». Однако, несмотря на усилива-ющуюся мотивацию ЕС в приграничных с ней регионах, нельзя не учитывать набор факторов, сдерживающих новый этап ее интеграции; речь идет, прежде всего, о противодействии со стороны РФ.

Даже если предположить, что расширение ЕС на отмеченные ННГ не будет сопровождаться включением их в НАТО, что, пожалуй, за ис-ключением Молдовы, представляется маловероятным, для Кремля это будет означать, по меньшей мере, неотвратимую перспективу потери влияния в этих странах со всеми вытекающими последствиями для его геополитических возможностей как в соответствующих регионах, так и в более широком пространственном значении. Следовательно, вполне реально ожидать того, что Кремль постарается использовать все имею-щиеся у него рычаги, дабы не допустить этого, а таковых в отношении, в частности к упомянутым наиболее стремящимся в Европу ННГ, впол-не достаточно. Для подтверждения этого мы можем в очередной раз обратиться к примерам грузинского и украинского кризисов. По сути, оба этих государства оказались объектами чрезвычайной активности РФ, в первую очередь, из-за их стремлений и достижений в интеграции с НАТО и ЕС.

Однако если даже оставить в сторону жесткое противодействие Кремля, приходится констатировать, что большинство постсоветских ННГ еще довольно далеки от соответствия социально-экономическим и политическим стандартам ЕС, что, даже при наличии в последнем политической мотивированности в их скором включении в свой состав, заметно затруднит и растянет соответствующие процедуры.

В таких условиях в качестве оптимальной модели взаимодействия с центрально-евразийскими ННГ для ЕС вырисовывается формула «коо-перация без интеграции», программой минимум в которой является со-хранение независимости и самостоятельности наиболее важных госу-дарств с точки зрения географической близости, политического веса, а также энергетических и транзитных возможностей – Украины, Молдо-вы, Грузии, Азербайджана, Казахстана, Туркменистана и Узбекистана.

Наиболее прочной гарантией состоятельности такого «минимума» для Запада могло бы быть включение этих стран в НАТО. Однако эта

263


перспектива еще более активизирует противодействие РФ. Да и сами эти ННГ, за исключением Грузии, все еще не рискуют однозначно определиться со своими внешнеполитическими ориентациями и по-следовательно двигаться по евроатлантическому вектору. Кроме того, существует такая же, как и в случае с интеграцией в ЕС, проблема не-соответствия этих стран принятым в альянсе стандартам. Хотя и НАТО, как показывает история ее развития, относительно менее скрупулезна в учете этого аспекта при рассмотрении вопроса принятия новых членов и геополитические интересы здесь значительно более функциональны в определении политики ее расширения, чем это имеет место в ЕС, мас-штабы отмеченного несоответствия стандартам у большинства цен-трально-евразийских государств слишком существенны. И нереально полагать, что альянс сможет закрыть на это глаза.

Как уже отмечалось, именно Украина и Грузия достигли наибольше-го прогресса на пути к интеграции в НАТО, миновав стадию «интенси-фицированного диалога» и максимально приблизившись к последней в данном процессе – «плану действий по членству». На Бухарестском саммите организации в апреле 2008 г. была одобрена перспектива членства двух этих ННГ, однако конкретные сроки не были определе-ны. Российско-грузинская война и текущий кризис в Украине, хотя и ощутимо усилили мотивацию Запада в укреплении безопасности двух наиболее евроатлантически ориентированных стран Центральной Ев-разии, их результаты все же привели к не менее ощутимым проблемам для перспектив интеграции этих ННГ в НАТО, решение которых в кра-ткосрочном плане представляется почти невероятным. Следовательно, на сегодня, по всей видимости, и в вопросах отношений НАТО с цен-трально-евразийскими ННГ, как и в вышеупомянутом примере с ЕС, более реально оперировать формулой «кооперация без интеграции».

Формирование сбалансированной региональной системы

Достижение структурной симметрии внутри ПМБ с учетом специфи-ки его политического окружения предполагает более широкий процесс, охватывающий в том числе и изменения в соотношении регионально-го влияния и позиций между РФ и другими вовлеченными державами. Ибо устойчивость движения системы от однополярности к силовой симметрии, прежде всего, связано с балансирующим внешним воздей-

264


ствием. Поэтому, говоря о третьем сценарии развития постсоветской РСБ, правильнее было бы оперировать более широким определением «сбалансироанной РСБ».

Теоретически, ключевым условием для формирования сбалансиро-ванной РСБ на постсоветском пространстве является преобразование текущего концентрированного на державе РКБ в стандартный. Это, прежде всего, предполагает изменения в силовых возможностях России и ее текущей преобладающей позиции на этом пространстве в сторону кардинального ослабления. В этом случае можно оперировать тремя сценариями реализации отмеченных изменений: первый – ослабление РФ в силу внутренних политических, экономических и социальных проблем, второй – ослабление региональных позиций РФ вследствие ее эффективного и устойчивого балансирования со стороны какой-ли-бо другой заинтересованной державы/держав, и третий – ослабление региональных позиций РФ вследствие ее балансирования со стороны актора/акторов внутри Центральной Евразии.

Наиболее вероятными в чистом виде являются первые два сцена-рия. Однако в реальности это, скорее всего, будет иметь комбиниро-ванные формы. Скажем, «выталкивание» РФ из Центральной Евразии какой-либо другой державой, по всей видимости, будет сопровождать-ся внутреннем ослаблением российского государства со всеми выте-кающими последствиями для его возможностей проекции влияния в рамках региона. Или же отмеченный нами как менее вероятный из трех вариант балансирования РФ центрально-евразийским актором/ак-торами приобретает более реальные контуры, если рассмотреть его в определенной комбинации с двумя первыми; балансирующей силой в данном случае могут быть несколько центрально-евразийских ННГ в альянсе с определенной внешней державой/державами, заинтересован-ными в сокращении регионального влияния переживающей внутрен-ние потрясения России.

Умеренным вариантом в рамках отмеченного сценария структурных преобразований на постсоветском пространстве является превращение РФ из доминирующего элемента системы в одного из внешних акто-ров. Тем самым концентрированная на державе структура ПМБ – «Рос-сия + центрально-евразийские ННГ» фактически трансформируется в стандартную – «центрально-евразийские ННГ»; назовем ее Централь-но-евразийским макрокомплексом безопасности (ЦМБ).

265


Теоретически нельзя исключать и возможность более глубоких пре-образований в системе, скажем, если речь будет идти о критическом ос-лаблении РФ вплоть до ее распада на отдельные самостоятельные по-литические субъекты. В таком случае можно предположить, что часть из них станут элементами ЦМБ. Это, прежде всего, можно отнести к ныне субъектам Южного и Северо-кавказского федеральных округов России.

В первом случае ЦМБ сохранит структуру, основанную на трех субкомплексах – в Центральной Европе, Центральном Кавказе и Цен-тральной Азии – с существующим набором участников (рис.6). Во вто-ром либо произойдет слияние ныне субъектов отмеченных округов РФ с существующими субкомплексами, либо же на их базе будет образо-ван новый субкомплекс – условно, северокавказский субкомплекс ЦМБ (рис.7). Последний случай, независимо от того, какой из отмеченных «либо» будет иметь место, предполагает наибольшие возможности для ЦМБ в плане внутреннего развития, чему, в частности будет способ-ствовать появление сухопутной связи между его субкомплексами.

Помимо существенного ослабления российского фактора сценарий формирования ЦМБ предполагает и другие условия, связанные с его политическим окружением. Речь здесь должна идти не только о замет-ном усилении других держав и эффективном балансировании россий-ского влияния в регионе, но и о достаточно устойчивом балансирова-нии ими друг друга. Модель ЦМБ не будет функциональной, если ныне доминирующие позиции РФ будут заменены аналогичными позициями другой державы, ибо структура данного комплекса безопасности в та-ком случае сохранит свою концентрированность и, следовательно, не трансформируется в стандартную. С учетом особенностей геополити-ческой связи Центральной Евразии с внешними акторами это скорее возможно на уровне субсистем, то есть когда определенная держава бу-дет доминировать в одном или двух центрально-евразийских субком-плексах.

Иными словами, функциональность ЦМБ, так же как и его стабиль-ное внутреннее развитие, возможны лишь при сохранение фактической автономности этой системы и, соответственно, государств – ее участ-ников от внешних акторов. Если же учитывать очевидный дисбаланс, существующий в силовых возможностях окружающих держав, с одной стороны, и государств-участников ЦМБ – с другой, в пользу первых,

266


становиться ясным, что автономность системы может быть обеспече-на только в условиях, когда внешние акторы будут балансировать друг друга, либо же, в лучшем случае, придут к определенному режиму без-опасности, в основе которого будет лежать принцип геополитического равновесия в отношении данного региона.

Итак, геополитическое равновесие в Центральной Евразии, на-сколько оно практически реализуемо? Конечно, в силу своего «сердце-винного» расположения, наличия больших энергетических ресурсов в эпоху их мирового истощения и усиления геополитической конкурен-ции за обладание ими, а также массы этнотерриториальных факторов и новых угроз, связывающих центрально-евразийские государства с внешними акторами, трудно прогнозировать то, что регион когда-либо в обозримом будущем останется вне пристального внимания «сильных мира сего».

267


Цен

трал

ьно-

азиа

тски

й су

бком

плек

с

Цен

трал

ьно-

кавк

азск

ий

субк

омпл

екс

Цен

трал

ьно-

евро

пейс

кий

субк

омпл

екс

Рису

нок

6. Ц

ент

раль

но-е

враз

ийск

ий м

акро

комп

лекс

без

опас

ност

и: в

ариа

нт 1

268


Цен

трал

ьно-

кавк

азск

ий

субк

омпл

екс

Цен

трал

ьно-

евро

пейс

кий

субк

омпл

екс

Севе

ро-к

авка

зски

й су

бком

плек

с

Рису

нок

7. Ц

ент

раль

но-е

враз

ийск

ий м

акро

комп

лекс

без

опас

ност

и: в

ариа

нт 2

Цен

трал

ьно-

азиа

тски

й су

бком

плек

с

269


В предыдущей части были исследованы особенности связи Цен-тральной Евразии с силовыми полюсами ее политического окружения, что позволяет с достаточной долей уверенности говорить о вовлечен-ности их временами ключевых интересов безопасности в регион. И, следовательно, использование термина «невмешательство» в чистом виде к их региональной политике, вероятно, будет чрезмерной идеали-зацией. Поэтому более точным было бы оперирование именно обозна-ченным термином «равновесие».

Разумеется, текущая модель, охарактеризованная как ПМБ, по своей сути отражает неравновесную структуру ввиду доминирующих позиций России, чему, прежде всего, способствует повышенная секьюритизация ею данного пространства. Следовательно, балансирование РФ другими державами, прежде всего, предполагает достижение аналогичной значи-мости Центральной Евразии в концептуализации этими державами сво-ей безопасности. Несмотря на то, что на текущий момент, как вытекает из выводов предыдущих частей работы, трудно поставить знак равен-ства в степени секьюритизированности этого пространства в России с одной стороны, и в остальных державах – с другой, очевидна также и тенденция к усилению заинтересованности последних в регионе.

Глобальный рост цен на энергоносители, начавшийся в 2000-х, от-ражал объективную долгосрочную тенденцию, в основе которой лежит истощение запасов нефти и газа в условиях увеличения их мирового потребления и отсутствия решительных успехов по открытию рента-бельных альтернатив. Вопросы доступа к внешним источникам сырья все более обостренно воспринимаются энергозависимыми державами, оцениваясь сквозь призму интересов безопасности, что стимулирует их в том числе чрезвычайное поведение по обеспечению своего контроля над запасами углеводородного сырья, а значит и того пространства, где они сосредоточены.

Большинство силовых центров политического окружения ПМБ – США и ЕС, КНР, Турция – являются энергозависимыми; это же можно отнести и к другим державам Евразии – Индии, Пакистану и Японии. Самодостаточны в плане углеводородного сырья лишь РФ и ИРИ; бо-лее того, они являются его крупнейшими экспортерами. Первая из них не скрывает своих попыток монополизировать и центрально-евразий-ские энергоресурсы, увеличив тем самым, уязвимость своих геополи-тических конкурентов. В такой ситуации наиболее логичным представ-

270


ляется сценарий, при котором энергозависимые державы сосредоточат свою активность на двух направлениях: во-первых, ограничение ре-гионального влияния РФ, как наиболее влиятельного актора системы и, во-вторых, взаимное сдерживание с целью не допустить появления другого монополиста.

Говоря о реализуемости вышеприведенного сценария, мы сталкива-емся с двумя ключевыми вопросами: во-первых, не переоцениваем ли мы степень мотивированности энергозависимых держав в Централь-ной Евразии? И, во-вторых, может ли выдержать Россия жесткую ге-ополитическую конкуренцию с возможным применением чрезвычай-ных акций?

Признавая растущую геополитизацию энергетических проблем в мире, очевидно и то, что Центральная Евразия – не единственный источ-ник углеводородов. Более того, согласимся и с тем, что этот регион не является первым по их мировым запасам. Значительно более убеди-тельным было бы предположить, что в эпоху энергетического дефи-цита «сильные мира сего» будут ориентированы на борьбу за Ближний Восток, ибо около 60% разведанных на сегодня мировых нефтяных и 40% газовых ресурсов сосредоточены именно здесь. Иными словами, будучи евразийскими акторами, перечисленные державы, понимая оче-видные количественные различия в запасах углеводородного сырья в Центральной Евразии и на Ближнем Востоке, должны быть более мо-тивированными в активном вовлечении в ближневосточный регион, оставив на втором или даже третьем плане центрально-евразийский.

Однако и у этой квантитативной логики есть определенные нюансы. Прежде всего, это мотив к активному вовлечению, заключающийся в доступе к скудеющим ресурсам независимо от того, где они находятся. Следовательно, активность будет проявляться как в одном, так и в дру-гом регионе с существенными запасами, и расти по мере увеличения их потребления и общемирового истощения. В предыдущих главах был выдвинут тезис о возможности «двойного участия», которым следует характеризовать вовлеченность держав в нескольких РСБ. Представля-ется, что отмеченная энергогеополитическая тенденция в мире будет только усиливать это явление.

Во-вторых, Ближний Восток так же, как и большинство других энергетически богатых регионов на сегодня достаточно освоен в гео-политическом смысле слова. При всей внутренней конфликтогенности

271


и радикальных религиозных лозунгах, геополитически ближневосточ-ный регион преимущественно контролируется Западом. Саудовская Аравия, Кувейт, ОАЭ, Катар, Оман, а после последней «войны в Зали-ве» и Ирак довольно стабильно предоставляют свои нефтегазовые ре-сурсы для западных покупателей. Пожалуй, единственным исключени-ем может быть Иран, но и он, в отличие от РФ в Центральной Евразии, не пытается, да и не способен в обозримом будущем монополизировать региональные углеводороды во благо нажима на геополитических кон-курентов, а также не отказывается от продажи своих ресурсов Западу.

Кроме того, Ближний Восток географически достаточно отдален от наиболее крупных держав материка – КНР и РФ, – и только «един-ственная сверхдержава» со своими союзниками по НАТО оказалась способной устойчиво проецировать свое влияние здесь. В связи с чем трудно представить, что какая-то держава смогла бы в обозримом буду-щем бросить вызов региональным позициям Запада.

Центральная Евразия же в этом плане представляет собой противо-положную картину; это сравнительно новое и геополитически малоос-военное пространство, географически смежное с РФ и КНР, а также ис-пытывающее на себе очевидные попытки Кремля восстановить здесь свое относительно недавнее доминирование.

В-третьих, определенные изменения в отношении к традиционным энергоресурсам могут быть вызваны так называемой «сланцевой рево-люцией». Согласимся, что углеводороды остаются главным источником энергии, и пока нет рентабельной альтернативы им. Однако технологи-ческие прорывы последнего времени сделали возможным добычу газа и нефти из залежей сланцевых пород. В начале 2010-х использование этих технологий позволили США обойти РФ по объемам добычи при-родного газа, что привело к резкому падению цен на него в Северной Америке. Под влиянием этого встал вопрос о разработке месторожде-ний сланцевого газа в Европе, а также в обладающей крупнейшими его запасами КНР.

При том, что существует ряд препятствий для расширения разра-боток месторождений сланцевых углеводородов (экологические опасе-ния, высокая себестоимость и др.), их широкомасштабное использова-ние может серьезнейшим образом повлиять на существующие схемы энергетического обеспечения в Евразии, в частности, ослабив заинте-ресованность как в российских, так центрально-евразийских постав-щиках углеводородов.

272


Однако, как известно, углеводороды далеко не единственный объ-ект мотивации для «сильных мира сего» на пространстве бывшего СССР. Интересы держав в регионе представлены широким спектром связей их безопасности с ним, начиная от этнотерриториальных вопро-сов, включая новые угрозы и заканчивая актуализирующимися в про-цессе текущих украинских событий опасениями по поводу эскалации конфликта, возможности большой войны в Европе и идеи о российской военной угрозе странам НАТО. Что не дает оснований говорить о ско-ром снижении внешней вовлеченности в него.

Обратимся ко второму из поставленных вопросов; итак, может ли Россия выдержать долгосрочную геополитическую конкуренцию в Центральной Евразии? Разумеется, текущая структура региона, обо-значенная как ПМБ, более соответствует российским геополитическим интересам, чем ее возможная трансформация в более автономный от Кремля ЦМБ. По меньшей мере, в сегодняшней, преимущественно конкурентной глобальной среде, это утверждение является достаточно убедительным. Поэтому логично ожидать от РФ того, что она всеми силами будет препятствовать этому вектору развития региона, в част-ности, пытаясь блокировать проникновение сюда других силовых цен-тров и укрепляя зависимость центрально-евразийских ННГ от себя как через механизмы «либеральной империи», так и используя традицион-ные средства – этнополитические конфликты, военные базы, общие ин-ституциональные системы, а также, как показал опыт августа 2008 г., и прямое военное вмешательство.

Однако применение всех этих механизмов, разумеется, потребует от РФ значительной концентрации ресурсов, что, прежде всего, зави-сит от долгосрочной устойчивости социально-политической и эконо-мической сфер российского государства.

Демография и экономика – сферы с наиболее острыми проблема-ми для России, скрывающие за собой вполне реальные экзистенцио-нальные угрозы вплоть до перспектив ее распада или преобразования в культурно-цивилизационном плане в иное государство.

Сокращение титульного населения в РФ и расселение на российских территориях мигрантов из КНР и мусульманских стран – процесс, оста-новить или даже существенно замедлить который представляется очень сложным. По всей видимости, он необратим. Однако даже если Кремлю удастся остановить его, это потребует серьезного пересмотра стратеги-ческих установок развития страны в сторону сосредоточения на внутрен-них проблемах, в том числе за счет ограничения внешней активности.

273


Вдобавок к этому, несбалансированная экономическая система и «легкие деньги», полученные от продажи углеводородных ресурсов в начале и середине 2000-х, уже создали для РФ ряд других серьезных социально-политических и экономических проблем – коррупция, сво-рачивание демократических преобразований, откат к авторитаризму, уменьшение производства в несырьевых секторах, увеличивающаяся зависимость от импорта, повышенная чувствительность к внешнеэко-номическим факторам (цены на сырье) и др.

Негативы «нефтяной иглы» особо актуализировались с началом гло-бального кризиса в 2008 г. Как отмечает Кирилл Родионов из Института экономики переходного периода РФ, «в тучные 2000-е весьма удруча-ющее состояние институтов было завуалировано номинальными пока-зателями экономического подъема – динамичным ростом, стабильным состоянием государственных финансов (величина золотовалютных ре-зервов, профицит бюджета, объем Стабилизационного фонда) и высо-кой доходностью фондового рынка. Однако в условиях отрицательных темпов роста, уменьшения доходов бюджета, сокращения резервов ЦБ и быстрого «таяния» Резервного фонда низкое качество институ-циональной среды стало отчетливо заметно. Предвзятость российской судебной системы, коррумпированность и неэффективность государ-ственного аппарата, а также непрозрачность процесса принятия реше-ний в высших эшелонах власти сыграли свою роль в том, что в России экономический спад оказался сильнее, чем в других странах «большой двадцатки»» (Родионов, 2009).

Эти же особенности экономики будут ограничивать возможности РФ в противодействии набирающему новые обороты сепаратизму в южном «мусульманском поясе» страны, а также в геополитической конкуренции с другими, значительно более развитыми в экономиче-ском отношении силовыми полюсами – США, ЕС и КНР.

Страна с таким набором обостряющихся внутренних проблем при всех преимуществах, связанных с географией и наличием сильных ве-ликодержавных традиций, не сможет долго и устойчиво удерживать свои преобладающие позиции в Центральной Евразии. Рано или позд-но ей придется либо сосредоточиться на решении этих проблем, что в плане геополитической активности будет означать ощутимый тренд в сторону изоляционизма, либо же, продолжив непосильную конкуренцию с другими державами под действием экзистенциональных угроз внутри прийти к своему естественному упадку. И в том и в другом случае это означает, что в долгосрочной перспективе исчезновение текущего геопо-

274


литического преобладания РФ в регионе является вполне допустимым и, более того, вероятно, естественным ходом развития событий.

Одновременно с этим, социально-политические процессы, проис-ходящие в центрально-евразийских ННГ, по всей видимости, будут усиливать «уход» России из региона.

Во-первых, как отмечалось, одним из наиболее функциональных аспектов взаимозависимости безопасности РФ с центрально-евразий-скими ННГ являются существующие в последних русские диаспоры. Однако налицо тенденция к их сокращению, которую, по всей вероят-ности, будет также очень сложно остановить. Скажем, за 20-ти летний период (с 1989 по 2009 гг.) этот процесс демонстрировал существен-ную, причем во всех ННГ, отрицательную статистику (табл. 10).

Таблица 10.Изменения в численности русского населения в центрально-евразийских ННГ

(1989–2009 гг.) 165

№ Государство

Доля этнических русских в общей

численности населения

в 1989 г. (%)

Доля этнических русских в общей

численности населения

в 2009 г. (%)

Масштабы и вектор изменений

(+\- %)

1. Азербайджан 5,58 1,8 - 3,782. Армения 1,5 0,5 - 13. Беларусь 13,2 11,4 - 1,84. Грузия 6,3 1,5 - 4,85. Казахстан 37,8 30,0 - 7,86. Кыргызстан 21,5 12,5 - 9,07. Молдова 12,9 5,8 - 7,18. Таджикистан 7,6 1,1 - 6,59. Туркменистан 9,4 4,0 - 5,410. Узбекистан 8,3 5,5 - 2,811. Украина 22,0 17,3 - 4,7

Конечно, чисто геополитические моменты взаимозависимости между РФ и Центральной Евразией могут и сохраниться, однако по-сле исчезновения русских общин в государствах региона секьюритиза-165 Расчеты проведены на основе данных, полученных из СIA Worldfactbook 2010, а также в соответствии с материалами по переписи населения СССР от 1989 года. См.: (Расселение народов СССР по союзным республикам по переписи 1989 г. Союз. №32, август, 1990).

275


ция последнего в России ослабнет. Это, в частности, связано с тем, что Кремлю в таких условиях будет труднее аргументировать в обществе необходимость применения чрезвычайных акций в отношении того или иного ННГ.

Во-вторых, процессы этнической гомогенизации, которые, хотя и с разной интенсивностью, но определенно имеют место во всех цен-трально-евразийских ННГ, отчасти являются следствием фактической смены ориентиров социально-политического развития в этих странах, начавшейся с их выходом из единого советского государства. Система образования, наука и СМИ стали формироваться под определяющим влиянием национальных либо же «национализированных» западных стандартов, что, прежде всего, сопровождается ослаблением позиций русского языка в этих ННГ – одного из важнейших инструментов их со-цио-культурной связи с бывшей метрополией. Соответственно, умень-шаются численность и влияние так называемой русскоязычной части их населения. Несомненно, отмеченная тенденция ведет как к осла-блению социо-культурных элементов взаимозависимости между РФ и другими постсоветскими государствами, так и уменьшению возможно-стей применения Кремлем инструментов «мягкой силы» в отношении последних.

В-третьих, не последним фактором, облегчавшим взаимосвязи РФ с другими постсоветскими странами, являлось то, что политическая эли-та в последних в основном формировалась из представителей бывшей советской номенклатуры, процесс естественной смены которой неумо-лим. С учетом двух вышеперечисленных общественно-политических тенденций в ННГ, новая элита здесь будет комплектоваться людьми, значительно более индифферентными к исторической памяти, связан-ной с пребыванием в едином советском государстве, а также соответ-ствующей ментальности и политической культуре «советского чело-века». Национальные ценности, полученное на Западе образование, английский язык вместо русского – вот принципы, которые все сильнее влияют на формирование молодого поколения в центрально-евразий-ских странах.

Итак, при сохранении существующих социально-политических и экономических тенденций в РФ и центрально-евразийских ННГ Крем-лю все труднее будет сдерживать проникновение других силовых цен-тров в Центральную Евразию и, следовательно, формирование относи-тельно сбалансированной структуры вокруг региона – процесс хотя и

276


долгосрочный, но, по всей видимости, необратимый. Другой вопрос, какими издержками это может сопровождаться для участвующих в этом процессе акторов, в частности РФ и центрально-евразийских ННГ.

Само собой разумеется, жесткая геополитическая конкуренция дер-жав за Центральную Евразию будет только тормозить развитие рас-положенных здесь ННГ, включая процесс созревания их отношений. Однако параллельно с этим данный сценарий грозит непредсказуемы-ми последствиями и для самих держав. В особенности это относится к России, для которой и без того тяжелейший груз вышеперечисленных внутренних проблем будет обостряться расходами на активную геопо-литику в регионе.

Вспомним хотя бы историю в начале 2009 г. с американской базой в Кыргызстане, точнее с предоставлением Кремлем Бишкеку эконо-мической помощи в несколько млрд долларов фактически в обмен на согласие последнего закрыть этот военный объект США на своей тер-ритории (Trilling and Tynan, 2009; Blank,2009; Paramonov, Strokov and Stolpovskiy, 2009, р.114; Laumulin, 2010, p.36; Михайлов, 2009), или же с признанием в конце 2009 г. Южной Осетии и Абхазии со стороны Науру в обмен на 50 млн долларов российской экономической помощи (Симонян, 2009), а также пакет Харьковских соглашений 2010 г., по ко-торому Кремль фактически купил у Киева продление пребывания свое-го флота в Крыму за огромную скидку на поставки своего газа украин-ским потребителям (за 10 лет, благодаря этой скидке, Украина должна была сэкономить на этом, а российская экономика – недосчитаться примерно 40 млрд долл.), или же последний случай с присоединением Крыма, которое с учетом западных санкций и ресурсов собственно на жизнеобеспечение и развитие полуострова обойдется российской эко-номике в десятки миллиардов долларов.

Нужно ли Кремлю втягиваться в весьма дорогостоящий и чреватый объективным перенапряжением «зловещий замкнутый круг дилеммы безопасности» центрально-евразийской геополитической игры, пыта-ясь удержать свое естественно убывающее превосходство в регионе? Очевидно, нет. Однако аналогично очевидным является и то, что логи-ка структурных факторов, о которых в свое время писал Уолц, не позво-ляет списывать все на Россию. Не все от нее зависит, и не во всем сле-дует ее винить. Будучи частью системы, она вынуждена реагировать на структурные импульсы и, следовательно, многое здесь зависит от того,

277


как будут действовать другие акторы – центрально-евразийские ННГ и внешние центры силы.

Геополитическое равновесие в Центральной Евразии достижи-мо и без того, чтобы испытывать себя на прочность в условиях жест-кой геополитической конкуренции. Однако в таком случае необходим определенный уровень согласия и кооперации между участниками по ключевым проблемам взаимоотношений в рамках региона или, иными словами, режим безопасности.

В основе режима безопасности в Центральной Евразии должны ле-жать правила, регулирующие, прежде всего, геополитические аспекты отношений в регионе с учетом наиболее общих интересов безопасно-сти вовлеченных держав, а также устойчивого развития центрально-ев-разийских ННГ. В наиболее обобщенном виде их можно представить следующим образом:

Во-первых, геополитический нейтралитет центрально-евразийских ННГ, выраженный в отказе этих государств от присоединения к ка-ким-либо военно-политическим организациям и блокам.

Во-вторых, отказ НАТО и ЕС от дальнейшего расширения на пост-советском пространстве и сворачивание всех программ по приему цен-трально-евразийских ННГ в эти организации.

В-третьих, расформирование или перепрофилирование на невоен-ные области существующих в Центральной Евразии военно-политиче-ских организаций, а также ликвидация иностранных военных баз на территории центрально-евразийских ННГ.

В-четвертых, создание в Центральной Евразии трансрегиональных механизмов кооперативного реагирования на новые угрозы безопасно-сти, открытых для участия всех вовлеченных в регион держав.

В-пятых, неприменение военной силы в отношении центрально-ев-разийского ННГ со стороны какого-либо государства/державы, а также невоенных средств для дестабилизации внутриполитической ситуации и смены власти в нем, включая стимулирование сепаратизма и меха-низмы «цветных революций».

В-шестых, отказ центрально-евразийских ННГ от применения во-енной силы в решении территориальных споров друг с другом и этно-политических конфликтов на своей территории.

В-седьмых, неиспользование территории (включая территориаль-ные воды) центрально-евразийских ННГ одними государствами/дер-

278


жавами в целях подготовки и проведения военных операций против других.

В-восьмых, диверсификация энергетических и транспортных си-стем в регионе по всем векторам, включая главные – «западный» (ЕС), «северный» (РФ), «юго-восточный» (КНР), «южный и юго-западный» (Иран, Турция, Индия, Пакистан), и обеспечение свободного доступа центрально-евразийских углеводородов на международные рынки.

279

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Последняя декада ХХ века стала началом кардинальных изменений в мироустройстве. Уходящий от биполярности мир приобретал новые очертания. Изменениями характеризовались не только глобальное рас-пределение силы, но и политические, экономические и социо-культур-ные условия жизни в различных его региональных сегментах.

Новые условия заставляли смотреть по-новому на развитие госу-дарств и объединяющих их регионов и, в первую очередь, на их безо-пасность. Уже не было присущей биполярности глобальной конфрон-тации и политической разделенности мира между Западом и Востоком, а, следовательно, и связанного с этим внешнего давления на регионы.

В этих условиях регионы становились более автономными от гло-бального распределения силы, а в их динамике безопасности все отчет-ливее проявлялась зависимость от локальных факторов.

Эмпирика постбиполярного мира предлагает достаточный матери-ал для изучения региональной безопасности. Существующие знания и, в частности, теоретико-методологический аппарат может быть зна-чительно расширен исследованием текущих регионов с применением системного подхода.

Полноценная оценка политического пространства с точки зрения системы безопасности предполагает учет всего спектра связей и отно-шений, складывающихся как между ее элементами, так и между ними и внешними акторами. Особое значение здесь приобретает полярность РСБ и влияние, оказываемое на нее внешними центрами силы.

Исходя из особых силовых возможностей (вооруженные силы, эко-номика, политический статус в мире) именно вовлеченные державы способны оказывать ключевое влияние на функционирование и разви-тие РСБ. Державы определяют полярность РСБ, а также формируют наиболее активные зоны ее политического окружения.

Пример РСБ, функционирующего на постсоветском пространстве, весьма показателен для выявления связей державы с системой, в част-ности особенностей вовлеченности первой в последнюю. Исследова-ние, предложенное в настоящей работе, дает основание говорить о двух типах такой вовлеченности – полной и частичной. Первый тип вовле-

280

ченности характеризуется присутствием державы в паутине взаимоза-висимости системы на уровне ключевых интересов безопасности во всех ее субсистемах, включая формирование соответствующих связей со всеми ее государствами. При частичной же вовлеченности такая вза-имозависимость безопасности державы с РСБ формируется на уровне ее отдельных субсистем.

Частичная вовлеченность несколько затрудняет выявление четких границ между РСБ и ее политическим окружением. Полностью вовле-ченная держава является частью системы и определяет ее полярность. Являясь же частью политического окружения системы, держава может быть связана с ней через механизм «проникновения». Частичная вов-леченность предполагает своего рода промежуточный уровень связей и влияния между системой и ее политическим окружением.

Оба типа вовлеченности основываются на взаимозависимости дер-жавы с РСБ в плоскости ключевых интересов безопасности. Следова-тельно, секьюритизация соответствующих угроз и уязвимостей может стимулировать чрезвычайные формы активности по их реализации. При этом в силу большей концентрированности экзистенциональных интересов полностью вовлеченная держава более склонна к таким фор-мам активности.

Россия, Турция, Иран, КНР, ЕС и США – силовые центры, вовле-ченные в РСБ на постсоветском пространстве. Однако только РФ на сегодня можно характеризовать как полностью вовлеченную в эту ре-гиональную систему, тогда как остальные формируют ее политическое окружение, будучи частично вовлеченными в нее. Соответственно можно определить и полярность этой РСБ; в данном случае речь идет об однополярном или, используя терминологию ТРКБ, «сконцентриро-ванном на великой державе» РКБ. Именно в такие структурные усло-вия перешла некогда иерархически организованная политическая си-стема СССР в начале 1990-х гг., то есть 15 бывших союзных республик с Россией в качестве единственного силового полюса системы.

Начало 2000-х было временем структурных изменений на про-странстве бывшего СССР. Некогда входившие в него три прибалтий-ских республики – Латвия, Литва, Эстония – интегрируются в НАТО и ЕС, что фактически заставляет по-новому взглянуть на политиче-скую струкуру постсовесткой РСБ. С учетом этих изменений в оценке ее текущего уровеня развития мы предложили термин Постсоветский

281

макрокоплекс безопасности со структурой, составленной из 12-ти эле-ментов – РФ + 11 ННГ.

В свою очередь, эти 11 ННГ, географически составляющие цен-трально-евразийский сегмент постсоветского пространства, сами формируют локальные РКБ (субкомплексы ПМБ): Украина, Беларусь, Молдова – в Центральной Европе, Азербайджан, Армения, Грузия – на Центральном Кавказе, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркме-нистан, Узбекистан – в Центральной Азии. Иными словами, отноше-ния безопасности между элементами ПМБ формируются как общей динамикой системы, так и локальной динамикой на уровне ее трех ре-гиональных субкомплексов.

В структуре ПМБ Россия осталась единственным геополитическим актором с возможностями устойчивой проекции своего влияния в ре-гиональном масштабе и ключевым фактором безопасности для ННГ во всех ее субкомплексах. Однако особый статус РФ в системе, прослежи-ваемый на протяжении всего времени ее развития, основан не только на ее силовых возможностях, но и, разумеется, на специфике матери-альной и перцепционной связи безопасности этой державы с окружа-ющими ее ныне ННГ, заметно отличающейся от тех, что стимулируют вовлеченность в регион других центров силы – Турции, Ирана, КНР, ЕС и США. Именно поэтому, по меньшей мере на сегодня, РФ мы рас-сматриваем в структуре ПМБ, а остальные пять акторов – в рамках его политического окружения.

За исключением США все они обладают непосредственным геогра-фическим контактом с ПМБ в ее различных центрально-евразийских сегментах и основанными на этом моментами взаимозависимости без-опасности с государствами-участниками соответствующих локальных комплексов.

Из всех перечисленных держав только РФ обладает непосредствен-ным сухопутным контактом со всеми тремя центрально-евразийскими субкомплексами ПМБ: в Центральной Европе – с Украиной и Белару-сью, на Центральном Кавказе – с Азербайджаном и Грузией, в Цен-тральной Азии – с Казахстаном. Сухопутный контакт остальных по-люсов ограничен либо двумя регионами: Иран – Центральный Кавказ (Азербайджан, Армения) и Центральная Азия (Туркменистан). Либо же это один регион: ЕС – Центральная Европа (Украина, Беларусь, Мол-дова); Турция – Центральный Кавказ (Азербайджан, Армения, Грузия); КНР – Центральная Азия (Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан).

282

Черное и Каспийское моря формируют пространства морского контакта как между державами, так и между ними и государствами центрально-евразийских субкомплексов ПМБ: на Черном море это ЕС – Турция – РФ – Украина – Грузия, на Каспии – РФ – Иран – Азер-байджан – Казахстан – Туркменистан.

Непосредственный сухопутный контакт обуславливает и другие связи между государствами и, прежде всего, этнические и конфессио-нальные. Сегодня трудно найти государства с общими политическими границами, точно совпадающими с этноконфессиональной картой со-ответствующего региона. Почти всегда имеет место ситуация, когда го-сударства обладают этническими и конфессиональными меньшинства-ми, представляющими титульную общность в соседнем государстве.

В силу исторических процессов политические границы меняются, и эта динамика, как правило, опережает естественные изменения этно-конфессиональной карты соответствующего региона. Однако если речь идет о державах, здесь ситуация осложняется практикой насильствен-ного изменения границ и их миграционной политикой, которыми в ос-новном сопровождается геополитическая конкуренция держав. Иными словами, войны за контроль над стратегически важными пространства-ми сопровождаются постоянными изменениями административных границ и миграцией.

Ввиду своей геополитической привлекательности пространство, некогда названное Маккиндером «сердцевинной землей», историче-ски было театром силовой политики держав. Их «приходы» и «уходы» оставили заметный след на этноконфессиональной карте Центральной Евразии. И сегодня эти связи участвуют в формировании ключевых векторов взаимозависимости безопасности как между ННГ региона, так и между ними и вовлеченными державами.

Россия – последняя из держав, контролировавших Центральную Евразию. Вместе с тем, ее уход в начале 1990-х не означал полную потерю той этноконфессиональной структуры, которая существовала и выстраивалась долгие годы ее доминирования здесь. Во всех трех центрально-евразийских регионах остались довольно крупные общи-ны русского населения, вопросы безопасности которых не могут быть выведены за рамки ее соответствующих интересов.

Для Ирана наиболее секьюритизированная этническая связь имеет место на Центральном Кавказе; речь здесь идет о второй по численно-

283

сти этнической группе в ИРИ – азербайджанцах, проживающих пре-имущественно в северных, граничащих с Республикой Азербайджан территориях страны.

Говоря об этнокультурных связях Ирана с Центральной Азией, сле-дует отметить его северо-восточную, граничащую с Туркменистаном часть, населенную значительной туркменской общиной. Другой вектор связи Ирана с Центральной Азией формируется его особыми отноше-ниями с Таджикистаном. Несмотря на отсутствие непосредственного сухопутного контакта между ИРИ и Таджикистаном, их близость осно-вывается на общих этнокультурных корнях.

Будучи исламским государством, Иран в формировании своих отно-шений с мусульманскими ННГ Центральной Евразии не мог оставить в стороне вопросы конфессиональной близости. Вместе с тем, опреде-ленным препятствием в этом остается то, что в отличие от большин-ства этих ННГ, доминирующим в ИРИ является шиизм. Единственной республикой бывшего СССР с доминирующим шиитским населением является Азербайджан. Однако преимущества конфессиональной бли-зости ИРИ с Азербайджаном нивелировались этническими и полити-ческими проблемами в их отношениях (сложная история взаимоотно-шений, опасения Ирана относительно возможностей поддержки Баку ирредентистских настроений среди иранских азербайджанцев, сотруд-ничество Ирана с Арменией, а Азербайджана с Израилем).

Несмотря на наличие непосредственного сухопутного контакта Тур-ции с ПМБ только на центрально-кавказском участке ее этноконфес-сиональные связи с регионом следует рассматривать в более широком масштабе. Идея лидерства в тюркском и мусульманском мире имеет глубокие исторические корни, и после холодной войны она особо арти-кулировалась в турецком обществе, что на сегодня остается компонен-том связи ее безопасности не только с кавказским, но и, в определенной мере, центрально-азиатским регионом. Азербайджан, Казахстан, Кыр-гызстан, Туркменистан и Узбекистан – тюркоязычные ННГ, отноше-ния с которыми, как показывает практика постсоветского периода, у Турции выстраивались с существенным учетом этнолингвистической близости. Мусульмане Грузии (Аджарии) и Северного Кавказа также остаются немаловажным фактором турецкой политики в регионе. На-ряду с прочим это обуславливается влиянием многочисленной кавказ-ской диаспоры Турции.

284

Этноконфессиональная связь КНР с центрально-евразйискими ре-гионами ПМБ предстает географически в более ограниченном по срав-нению с предыдущими примерами виде; речь в данном случае идет о Центральной Азии. Вместе с тем, она достаточно сильно секьюритизи-рована, ибо именно на ней основан наиболее важный из пунктов взаи-мозависимости безопасности Китая с центрально-азиатскими государ-ствами – так называемая уйгурская проблема. Связанная с этим угроза носит экзистенциональный характер для китайской безопасности, ибо речь идет о возможности создания в северо-западной части территории КНР независимого уйгурского государства.

Этот регион исторически, этнолингвистически и конфессионально более связан с Центральной Азией, чем с Китаем. Примерно 10 млн населяющих его уйгуров дополняются зонами компактного расселения казахского и кыргызского населения. С образованием ННГ в Централь-ной Азии эта проблема обострилась, чему наряду с прочим способ-ствовала активность уйгурской диаспоры в Казахстане, Кыргызстане и Узбекистане.

СУАР, населенный в большинстве своем тюркско-мусульманским населением, на сегодня сохраняет за собой статус зоны наибольшей нестабильности и центробежных тенденций в КНР.

Этноконфессиональная связь ЕС с ПМБ также существенна: зона польско-украинского и польско-белорусского, а также украинско-ру-мынского приграничья (Западная Украина, Западная Беларусь, Север-ная Буковина), вопрос румыно-молдавского этнического родства и, что немаловажно в спектре отношений ЕС с РФ, вопрос русского населе-ния Латвии, Литвы и Эстонии.

Вопрос этносов и территорий, смежных с центрально-евразийски-ми регионами ПМБ, формирует хотя и главные, но не единственные векторы взаимозависимости безопасности держав с ними. Как отме-чалось, кроме США все остальные активные центры силы обладают непосредственным географическим контактом и соответствующей эт-ноконфессиональной связью с данным пространством. При этом на се-годня сложно утверждать, что все таковые связи секьюритизированы в достаточной мере, чтобы стимулировать чрезвычайную региональную активность державы.

В любом случае, большая часть угроз, связываемых с этим про-странством, в той или иной форме основывается на особой географии

285

последнего, секьюритизации которой с точки зрения военных угроз и уязвимостей в некоторых державах способствует длительная история их силового противоборства и войн в регионе. Особо выделить в этом отношении следует соответствующие восприятия региона в России, а также в Турции и Иране.

Более чем 200-летняя российская гегемония в Центральной Евра-зии наряду с аспектами межобщественной и экономической взаимос-вязанности способствовала формированию определенной социаль-но-перцепционной конструкции в постсоветской России о ее особых интересах и роли в так называемом ближнем зарубежье.

Периоды доминирования России в этих регионах сопровождались усилением ее международных позиций и великодержавного статуса. Это послужило своего рода исторической основой для формирования соответствующей традиции уже в современной РФ, одним из внешне-политических отражений чего и оказалась концепция «ближнего зару-бежья». Не удивительно, что все постсоветское время существование этой державы характеризовалось активностью, направленной на удер-жание этого пространства под своим фактическим контролем, а попыт-ки иных сил интегрировать или даже конкурировать на какой-то его части рассматривалась как угроза российским интересам.

Исторический подтекст такого понимания значения этих регио-нов для безопасности России может быть расширен за счет традиций связанных со стабильностью ее власти здесь и военно-политических отношений с другими державами. В особенности это можно отнести к Центральной Европе и Центральному Кавказу. Сравнительно более обостренное восприятие угрозы российскому государству из этих ре-гионов основывается на том, что они в силу своих геополитических особенностей, даже в периоды явного господства здесь России, были наиболее нестабильными перифериями империи. В периоды слабости Российской империи основные источники центробежных тенденций располагались именно на Кавказе и Центральной Европе.

Более того, все три центрально-евразийских региона в большей или меньшей степени представляли собой театры военно-стратегиче-ской конкуренции России с другими державами в ХVII–XX вв. Такая история в большинстве своем может объяснить текущие опасения РФ, связанные с этим пространством – те, что лежат, в частности, в основе российских подходов в отношении расширения НАТО на восток и по-

286

пыток усиления роли Турции в черноморско-кавказско-центрально-а-зиатском пространстве в постсоветское время.

Турция и Иран также обладают богатой историей вовлеченности в Центральную Евразию и связанными с этим великодержавными тради-циями. Обе державы за последние три века периодически воевали как друг с другом, так и с Россией за контроль над определенными частями региона. Соответственно, отношения в рамках триады Россия – Тур-ция – Иран характеризуются довольно сильными эпизодами конфликт-ности и вражды. Вместе с тем, на сегодня связываемые с регионом угрозы у них имеют свою специфику.

Для Турции главными сегментами конкуренции с Россией было Черное море и Кавказ, соответственно, именно эти регионы рассматри-ваются как наиболее уязвимые для возможных военных угроз с севера.

Распад Османской империи и формирование кемалистской респу-блики сопровождались кардинальным пересмотром внешнеполити-ческих приоритетов Турции; великодержавность и идеи лидерства в тюркском и исламском мире, характерные для ее османского периода, сменялись приоритетами интеграции в западную цивилизацию. При этом если первые годы республики характеризовались нормализацией ее отношений с советской Россией, то с вступлением Турции в НАТО турецко-советские отношения пришли в соответствие с биполярно-кон-фронтационной логикой холодной войны.

Дезинтеграция СССР привела к изменению военного баланса на Черном море в пользу Турции. Однако появление здесь вместо СССР трех акторов – РФ, Украины и Грузии – не способствовало принци-пиальному уменьшению уязвимости Турции с севера. Экономическое взаимодействие между Турцией и РФ, а также определенное сближе-ние их позиций по ближневосточным проблемам и общая критика со-ответствующей политики Запада в 2000-х способствовали некоторой деактуализации вопросов военно-политической конкуренции двух дер-жав на черноморском театре. Вместе с тем, внутриполитическая сфера обеих стран характеризуется тенденциями, способными существенно усилить конкурентные элементы в двусторонних отношениях.

Россия при В. Путине встала на путь реставрации своего великодер-жавного статуса. То, насколько активно, последовательно и успешно РФ будет идти по этому пути, будет влиять и на характер ее отношений с другими державами, в том числе со своим историческим конкурентом

287

– Турцией. Да и в самой Турции все более остро встает вопрос о том, сохранять ли кемалистский курс, то есть быть частью Запада, или же вернуться к истокам – к статусу самостоятельной державы с особыми интересами в исламском и тюркском мире.

Отношения с Арменией и курдская проблема формируют наиболее секьюритизированные пункты связи Турции с Кавказом. В обоих слу-чаях речь идет об угрозе территориальной целостности Турции. Более того, армянская и курдская проблемы в разные периоды истории ис-пользовались конкурирующими державами в целях ослабления Турции.

В силу особенностей своей географии и этнической структуры Иран обладает повышенной уязвимостью к этнополитическим процессам, происходящим в приграничных с ним регионах. По разным данным, до половины населения страны представлено этническими меньшинства-ми. При этом география их расселения такова, что в большинстве слу-чаев они предстают частью единого этнопространства, начинающегося на территории(ях) приграничных государств – азербайджанцы, курды, арабы, белуджи, туркмены. Соответственно, «эффект домино» в раз-витии этнополитической конфликтности может иметь серьезнейшие последствия для иранского государства.

Наиболее секьюритизированным в ИРИ является «азербайджан-ский вопрос». Опасения по поводу роста ирредентистских настроений у многомиллионной общины иранских азербайджанцев усиливаются возможностью влияния внешних сил. И речь тут идет не только о воз-можной поддержки этих настроений со стороны соседнего государства, но и, более того, об использовании этой уязвимости ИРИ другими кон-курирующими державами. И в этом плане сложную этнополитическую структуру и, в частности, «азербайджанский вопрос», следует рассма-тривать в рамках более широких интересов безопасности Ирана.

С учетом конфликтности в отношениях ИРИ с США, доходящей временами до обсуждений необходимости применения военной силы против иранского режима, основным интересом безопасности ИРИ в прилегающих к ней регионах остается предотвращение трансформа-ции данного пространства в военно-политический плацдарм США и союзников (включая Израиль и Турцию), способный быть использо-ванным против него, будь то в форме вооруженного нападения, сдер-живания, либо же других акций по ослаблению его внутриполитиче-ской системы.

288

В какой-то мере концептуализация регионов постсоветской Цен-тральной Евразии в плане безопасности в КНР схожа с иранской. Как и Иран, Китай жизненно заинтересован в формировании в прилега-ющих к нему в данном случае с севера и северо-запада территориях стабильного стратегического тыла, позволяющего ему результативно сосредоточиться на решении своих ключевых проблем на главном на-правлении. В текущих условиях для обеих держав южная часть постсо-ветского пространства при всей функциональности существующих эт-нотерриториальных пунктов взаимозависимости не является главным театром геополитической конкуренции и источником первоочередных военных угроз. Если для Ирана таковым является зона Персидского за-лива, то для КНР – Восточная Азия. Пекин наиболее серьезную угро-зу своей безопасности видит исходящей из возможного военного кон-фликта с США на отмеченных театрах. Это, соответственно, усиливает заинтересованность КНР в поддержании устойчивого стратегического тыла в Центральной Азии.

Уйгурская проблема еще более тесно связывает безопасность КНР с Центральной Азией. Сепаратистские настроения в СУАР, помимо угрозы территориальной целостности – это также серьезная стратеги-ческая уязвимость Китая, которая может быть использована силами, заинтересованными в его ослаблении.

Постсоветское пространство является местом сосредоточения так-же европейских и американских интересов безопасности. С окончани-ем холодной войны хотя и было принято декларировать минимизацию рисков крупного военного конфликта между Россией и НАТО, этот пе-риод никак нельзя назвать началом формирования единого сообщества безопасности в Евроатлантике. Вестернизм первых лет ельцинской ад-министрации довольно быстро сменился идеями реставрации прежней роли России в мире.

Расширение НАТО на восток, натовские бомбардировки Сербии, жесткая централизация власти в РФ при В. Путине, воспринятая на За-паде как отход от демократизации, российская поддержка радикальных антизападных режимов (в Венесуэле, Иране и Сирии) и военно-техни-ческое сотрудничество с ними, американская война в Ираке, россий-ская энергогеополитика в отношении ЕС и постсоветских ННГ, авгу-стовская война в Грузии в 2008 г., американо-российские противоречия по вопросам ПРО, отношение Запада к вопросам соблюдения в РФ

289

прав человека и так называемый «список Магнитского» и, наконец, ан-нексия Крыма и текущий украинский кризис – вот, пожалуй, неполный список того, с чем можно связывать устойчивый процесс обострения отношений РФ с Западом.

Расширение Евросоюза привело к образованию его непосредствен-ного географического контакта с Центральной Евразией. Интеграцией Литвы, Латвии, Польши, Словакии, Венгрии и Румынии в 2004 и 2007 гг. сформировалась протяженная граница ЕС с государствами европей-ской части региона (Беларусью, Молдовой, Украиной). Тем самым ком-плекс этнотерриториальных вопросов взаимосвязи новых членов этой организации с этими ННГ фактически перешел на общеевропейскую повестку; кроме того, перестала существовать соответствующая бу-ферная зона от политической нестабильности и конфликтности постсо-ветского пространства и связанных с этим угроз, в том числе и трансна-ционального характера (международная организованная преступность, международный терроризм, нелегальная миграция, наркотрафик и др.), которую не так давно формировали собой эти ныне новые члены ЕС.

Помимо этого, изменилась и конфигурация геополитической связи ЕС с главным силовым полюсом постсоветского пространства – Рос-сией. Как следствие волн расширения 2004 и 2007 гг. Евросоюз вплот-ную подошел к сфере российских жизненных интересов, а местами (Прибалтика, Польша) и к границам самой РФ. Опасения относительно дальнейшего расширения ЕС на постсоветском пространстве, подпи-тываемые еще и стремлением Украины, Молдовы, Грузии и некоторых других ННГ в объединенную Европу, поставили Москву перед необхо-димостью ответных действий, объектом которых стали как отмеченные ННГ, так и сам Евросоюз.

Наиболее наглядным отражением усиления взаимозависимости безопасности по вектору ЕС – центрально-евразийские ННГ – РФ, яв-ляется процесс взаимодействия между ними по поводу так называемой газовой проблемы, которая характеризовалась попытками Москвы ис-пользовать энергетические рычаги в своей политике на постсоветском пространстве и в отношении ЕС. Приостановка поставок российского газа в страны ЕС (2006 и 2009 гг.), стремление Москвы монополизиро-вать нефтегазотранспортную сферу на постсоветском пространстве, а также попытки получить контроль над газораспределительной систе-мой Европы привели к усилению в ЕС секьюритизации энергетической

290

зависимости от РФ и стимулировали его политику по диверсификации источников нефтегазоснабжения, в том числе через формирование энер-готранспортных систем на постсоветском пространстве в обход России.

Аннексия Крыма Россией в марте 2014 года, та роль, которая при этом выполнялась российской армией, а также подпитка сепаратизма на юго-востоке Украины, вылившаяся в широкомасштабные военные столкновения, еще более обострила фактор российской угрозы в ЕС. Это фактически уже запустило процесс пересмотра военной стратегии НАТО в сторону увеличения расходов на оборону и усиления своего присутствия в Черноморском регионе, Польше и Прибалтике.

США не имеют географического контакта с ПМБ. Несмотря на это, на сегодня также как в течение всего постсоветского времени их присут-ствие здесь ощущается не слабее европейского. Глобальная вовлечен-ность США, основанная на потребностях, не лимитируемых рамками определенных географически ограниченных пространств и возможно-стях проекции влияния в мировом масштабе, делает неизбежным учет их роли в развитии регионов постсоветской Центральной Евразии. Это же позволяет, говоря об относительной идентичности интересов двух субъектов западной цивилизации – ЕС и США, – все же обозначать то, что роль главной скрипки, в том числе и в процессе определения этих интересов в регионе, остается за последними.

Хотя и на сегодня трудно определить прямые угрозы безопасности США из регионов постсоветской Центральной Евразии в силу своей географии американские возможности здесь могут существенно по-влиять на эффективность мер по их нейтрализации. Регионы смежны с теми пространствами, на которых и сконцентрированы главные пункты повестки безопасности США – Афганистан и в целом антитеррористи-ческая компания, Иранская ядерная программа и в целом проблема распространения ОМП, Россия отношения с которой неумолимо обо-стряются, а также Китай, медленно, но верно стремящийся потеснить с пьедестала единственную сверхдержаву.

Итак, главным параметром вовлеченности актора в РСБ является присутствие здесь его ключевых интересов безопасности. Причем, если для обычного государства этот параметр остается тесно связан-ным с фактором географической близости, то для державы последнее не является необходимым условием сосредоточения интересов без-опасности. Полная вовлеченность державы в РСБ обязательно пред-

291

полагает географическую близость. При частичной же вовлеченности этот фактор также существенен, но с учетом специфики США нельзя назвать его обязательным. Ключевые связи безопасности Турции, Ира-на, КНР и ЕС с ПМБ в различных его субсистемах основаны на общей географии. Тогда как для США географическая отдаленность евразий-ских регионов (Ближний Восток, постсоветское пространство, Севе-ро-Восточная, Юго-Восточная и Южная Азия) не приводит к их де-вальвации с точки зрения американских интересов безопасности. При этом характер этих интересов позволяет говорить о частичной вовле-ченности «единственной сверхдержавы» в РСБ, функционирующие в этих регионах.

За исключением США связь безопасности других рассматривае-мых держав с ПМБ основана на общей географии; соответственно, она включает этнотерриториальные вопросы и, тем самым, не может быть выведена за рамки их главных интересов. Более того, центрально-ев-разийские регионы ПМБ формируют собой пространство взаимосвязи между вовлеченными державами и, следовательно, сферу их геополи-тического взаимодействия. Дружественность/враждебность, превали-рующая в их отношениях, проецируется на регион, стимулируя здесь их мотивированную активность.

Сильную мотивацию вовлеченных держав стимулируют имеющие-ся на постсоветском пространстве нефтегазовые ресурсы. Одни – ЕС, США, Турция, КНР – воспринимают это как возможность повысить свою энергетическую безопасность, другие – Россия и отчасти Иран – как средство достижение политических преимуществ над соперниками и повышения своего державного статуса в мире.

Наряду с этим это пространство является источником нетрадици-онных угроз, которые связывают безопасность вовлеченных держав с региональными ННГ. Основанные на этом интересы уже привели к военному вмешательству США и их европейских союзников в Афга-нистан и использованию в этих целях территории сопредельных с ним центрально-евразийских государств.

Политическая структура и окружение РСБ – наиболее фундамен-тальные, но не единственные факторы ее устойчивости/транзитивно-сти. Политическая структура региональной системы постсоветского пространства с момента ее появления характеризовалась крайней не-стабильностью. Внутренне слабые и уязвимые государства, а также

292

кардинальная асимметрия в социально-политических, военных и эко-номических компонентах силы дополнялись незрелостью отношений между ННГ.

Колоссальный отрыв РФ в экономических и военных компонен-тах силы делал эту региональную систему фактически однополярной. Вместе с тем, острота внутренних проблем России приближала ее к остальным социально-политически слабым государствам, способствуя обостренным восприятиям уязвимости и конфликтности в отношениях безопасности в рамках всего региона. Следовательно, говоря о системе безопасности на постсоветском пространстве, мы имеем дело именно с негативно асимметричной РСБ. Такой она начала свою эволюцию в 1990-х, этот же уровень сохраняется и сегодня.

Вооруженная конфликтность (Нагорный Карабах, Абхазия и Юж-ная Осетия, Северный Кавказ, Таджикистан, Приднестровье, юго-вос-ток Украины), сопровождавшая развитие ПМБ – наиболее яркий ин-дикатор его структурной нестабильности. При этом, конфликтность в 1990-х не только не нашла своего решения, но и дополняется ее новыми формами и примерами совсем недавнего прошлого и уже сегодняшнего дня: российско-грузинская война 2008 г., аннексия Крыма Россией и вооруженное противостояние на юго-востоке Украины (2014–2015 гг.).

ПМБ – тип открытых РСБ. Его политическое окружение составле-но наиболее влиятельными центрами силы современного мира, актив-ность которых в регионе основана на вовлеченности их интересов без-опасности. Соответственно, сильное внешнее давление на систему не может не отражаться на ее функционировании и развитии.

Уровень структурной нестабильности ПМБ приближает его к тран-зиту, который может сопровождаться изменениями как в фундамен-тальных характеристиках распределения силы, так и в характере отно-шений безопасности между участвующими государствами. В первом случае спектр возможностей предполагает либо интеграцию с сопре-дельными силовыми центрами и поглощение системы ее единствен-ным полюсом, либо же достижение условий более сбалансированных в плане распределения силы РСБ. Второй сценарий предусматривает созревание отношений безопасности между государствами системы с сохранением ее силовой асимметрии – эволюционное формирование позитивно асимметричной РСБ.

Разумеется, с точки зрения долгосрочной устойчивости и снижения уровня конфликтности движение к позитивным типам РСБ наиболее

293

желаемо. Но, как показывает история государств этого пространства в ХХ веке, такое эволюционное созревание отношений безопасности в системе может быть прервано ее насильственной амальгамизацией. Силовой дисбаланс в системе слишком велик, а стремление к возро-ждению своего великодержавного статуса на фоне общей слабости го-сударства и обостренного ощущения уязвимости у ее единственного полюса достаточен для инициирования им чрезвычайной, в том числе военной активности. Примеры войны августа 2008 г. в Грузии и собы-тий в Украине 2014–2015 гг. важны не только для обоснования возмож-ности такого развития событий, но и с точки зрения того, насколько необходимым является сдерживающее влияние других вовлеченных силовых центров.

Активное политическое окружение ПМБ, фактически балансируя ее структуру, сдерживает возможности его насильственной реинте-грации, способствуя тем самым ее естественной эволюции к зрелости отношений безопасности в ней, что является необходимым условием развития позитивных РСБ.

Оценка текущих внутренних и макроусловий ПМБ позволяет гово-рить о нем как о переходном типе РСБ. И, по всей видимости, в дол-госрочной перспективе не удастся избежать серьезных структурных преобразований в нем. Более того, текущий украинский кризис по сути является структурным кризисом в ПМБ, что делает неизбежным струк-турные изменения в нем.

Разумеется, мы не можем претендовать на абсолютную точность своих оценок, но сценарий созревания отношений в системе с форми-рованием позитивно асимметричной РСБ, полагаем, трудно рассматри-вать наиболее перспективным. Великодержавные ценности в РФ четко завязаны на идее ее доминирования на пространстве бывшего СССР, и тенденция их усиления в российском общественно-политическом поле довольно устойчива. Следовательно, Россия не сможет отойти от активной геополитики и сконцентрироваться на решении острейших внутренних проблем, а также внутреннем социально-политическом и экономическом усилении. Сохранение отмеченной тенденции в РФ и ее соответствующая региональная политика по понятным причинам будет препятствовать также и внутреннему усилению других ННГ, что в целом затянет процесс созревания отношений безопасности в рамках ПМБ. Более того, активная российская геополитика в регионе будет стимули-

294

ровать контрмеры со стороны других вовлеченных держав, заставляя Москву привлекать еще более существенные ресурсы, и это в условиях ее стабильно сокращающихся экономических возможностей. История СССР 1980-х и собственно РФ начала – середины 1990-х назидательны в контексте того, к чему может привести обостряющиеся внутренние проблемы при ограниченных ресурсах для их хотя бы сглаживания.

Асимметричность существующая в структуре ПМБ с учетом актив-ного политического окружения делает маловероятным то, что транзит от текущих условий негативно асимметричного РСБ ограничиться лишь изменениями в характере отношений. Кардинальные структур-ные изменения в системе, по всей видимости, неизбежны. Реинтегра-ция системы ее единственным полюсом либо же другим силовым цен-тром так же, как и собственно ее отход от однополярности к условиям силовой сбалансированности, целесообразно рассматривать как значи-тельно более вероятные сценарии ее развития.

Существующий уровень вовлеченности держав в ПМБ и их соот-ветствующее противодействие – главное препятствие для ее жесткого поглощения со стороны какой-либо из них. Есть также и связанные с этим внутренние ресурсные издержки. Вариант постепенной мягкой интеграции (присоединение к ЕС или же к проектам евразийской эко-номической интеграции) возможен, но он способен охватить не весь регион, а только его отдельные ННГ. Любой из этих процессов будет проходить в условиях жесткой геополитической конкуренции, лейт-мотивом которой будет борьба РФ с другими вовлеченными силовыми центрами за свой особый статус на этом пространстве.

По мере развития ситуации экономические издержки активной гео-политики будут расти, обнажая и обостряя набор нерешенных внутрен-них проблем России, что в конечном итоге либо приведет ее к необхо-димости отойти от идеи особого статуса в регионе и согласиться на определенный согласованный с другими державами режим безопасно-сти, либо же по неумолимой логике закончится внутренним кризисом и ее неспособностью продолжать активную геополитику. Оба этих слу-чая фактически будут означать конец однополярности и начало новой, сбалансированной РСБ на постсоветском пространстве.

295

БИБЛИОГРАФИЯ

Алиев, И., 2003. Каспийская нефть Азербайджана. Москва: «Известия».

Арбатов, Алексей, и Виталий Наумкин, ред., 2005. Угрозы режиму нераспростра-нения ядерного оружия на Ближнем и Среднем Востоке. Москва: Московский центр Карнеги.

Бжезинский, Зб., 1999. Великая шахматная доска. Господство Америки и его гео-стратегические императивы. Москва: «Международные отношения».

Бобокулов, И., 2012. Центральная Азия как комплекс безопасности: теория и практи-ка. Центральная Азия и Кавказ. Том 15, выпуск 3, сс.122-131.

Витковская, Г., 1999. Угрожает ли безопасности России китайская миграция? Бри-финг Московского Центра Карнеги. Том 1, Выпуск 8. На сайте: http://www.carnegie.ru/ru/pubs/briefings/issue08-99.pdf.

Гаджиев, К.С., 2001. Геополитика Кавказа. Москва: «Международные отношения».

Исмаилов, Эльдар, Владимир Папава, 2007. Центральный Кавказ: история, поли-тика, экономика. Москва: «Мысль».

Ихсаноглу, Э., ред., 2006. История Османского государства, общества и цивили-зации. В 2-х томах. Том 1: История Османского государства и общества. Москва: «Вос-точная литература».

Киреев, Н.Г., ред., 2001. Турция между Европой и Азией. Итоги европеизации на исходе ХХ века. Москва: Институт Востоковедения РАН.

Лукоянов, Александр, 2008. Саммит в Тегеране или визит президента России в Те-геран. Центральная Азия и Кавказ. № 1(55) 2008, рр.81-91.

Магай, Марина, 2014. Популярность Путина среди россиян достигла максимума за 6 лет. РБК. 19 июля. На сайте: http://top.rbc.ru/politics/19/07/2014/937578.shtml.

Малашенко, А., 2000. Постсоветские государства Юга и интересы Москвы. Pro et Contra. Tом 5, №3, сс.34-47.

Мартин, К., 1997. Добро пожаловать в Ленинабадскую Республику? Центральная Азия. №10. На сайте: http://www.ca-c.org/journal/10-1997/st_10_martin.shtml.

Михайлов, Григорий, 2009. «Манас» против кредита в 2 миллиарда долларов. Не-зависимая газета.13 января. На сайте: http://www.ng.ru/cis/2009-01-13/6_manas.html.

Никольский, А., Е. Мазнева и Н. Костенко, 2010. Остались на базе. Ведомости.

296

№72, 22 апреля.

Новиков, В. Е., 2007. Проблема нераспространения ядерного оружия на совре-менном этапе. Москва: Российский институт стратегических исследований.

Ратников, Александр. 2014. Отток капитала из России по итогам полугодия вырос в 2,2 раза. РБК. 9 июля. На сайте: http://top.rbc.ru/economics/09/07/2014/935516.shtml.

Родионов, Кирилл, 2009. Что мешает слезть с «нефтяной иглы». Институциональ-ная слабость российской экономики и политики предстала перед нами без прикрас. Независимая газета. 25 ноября. На сайте: http://www.ng.ru/politics/2009-11-25/3_kartblansh.html.

Симонян, Юрий, 2009. Четвертое признание Абхазии. Остров Науру подыграл России за 50 миллионов долларов. Независимая газета. 16 декабря. На сайте: http://www.ng.ru/cis/2009-12-16/7_abhazia.html.

Cыроежкин, К., 1997. «Сепаратизм» в Синьцзяне: мифы и реальность. Централь-ная Азия. №10. На сайте http://www.ca-c.org/journal/10-1997/st_14_siroegkin.shtml.

Смирнов, С., 2007. Морской флот. Каспий не ждет. KAZAKHSTAN. Международ-ный деловой журнал. №3. На сайте: http://www.investkz.com/journals/52/500.html.

Султанов, Б.К., ред., 2008. Сотрудничество и безопасность в Центральной Азии: состояние и перспективы. Алмааты: КИСИ при Президенте РК.

Тарас, А. Е., ред., 2000. Русско-турецкие войны 1676–1918 гг. Москва: «АСТ».

Тер-Оганов, Н.З., 2008. Иран, проблема статуса Каспийского моря и энергоре-сурсы. Институт Ближнего Востока, 21 февраля. На сайте: http://www.iimes.ru/rus/stat/2008/21-02-08.htm.

Уткин, А. И., 2002. Мировой порядок XXI века. Москва: «Эксмо».

Чубайс, А., 2003. Миссия России в ХХI веке. Независимая газета. 1 октября. На сайте: http://www.ng.ru/ideas/2003-10-01/1_mission.html.

Фаляхов, Рустем, Алексей Топалов, 2013. День исполнения желаний. Украина со-гласовала с Россией скидку на газ и добилась выделения кредита в $ 15 млрд. Газета. ru. 17 декабря. На сайте: http://www.gazeta.ru/business/2013/12/17/5808597.shtml.

Флоринская, Юлия, 2013. Масштабы трудовой миграции в Россию. Россий-ский совет по международным делам. 13 сентября. На сайте: http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=2342#top.

Adomanis, Mark, 2014. The Russia-China Gas Deal Matters But Its Ultimate Significance is Unclear. Forbes. May 21. Available at: http://www.forbes.com/sites/

297

markadomanis/2014/05/21/the-russia-china-gas-deal-matters-but-its-ultimate-significance-is-unclear/.

Amineh, Mehdi Parvizi, and Henk Houweling, 2005. Introduction: The Crisis in IR-Theory: Towards a Critical Geopolitics Approach. In: Central Eurasia in Global Politics: Conflict, Security and Development. Mehdi Parvizi Amineh, and Henk Houweling (Eds.). Leiden: Brill, pp.1-21.

Aras, Bülent, 2000. Turkey’s Policy in the Former Soviet South: Assets and Options. Turkish Studies. Vol.1, №1, pp.36-58.

Baddeley, John F., 1908. The Russian Conquest of the Caucasus. London: Longmans, Green and Co.

Banks, Michael, 1969. Systems Analysis and the Study of Regions. International Studies Quarterly. Vol. 13, Iss. 4, pр.335-360.

Belokrinitskiy, Viacheslav, 2007. Southwesterly Enlargement of Greater China. Central Asia and the Caucasus. №3(45), рр.51-62.

Blank, Stephen, 2009. Beyond Manas: Russia’s Game in Afghanistan. Central Asia-Caucasus Institute Analyst. November 2. Available at: http://www.cacianalyst.org/?q=node/5036.

Brzezinski, Zbigniew, 1995. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. Touchstone books.

Brzezinski, Zbigniew, 1997. A Geostrategy for Eurasia. Foreign Affairs. Vol.76, №5, pp.50-64.

Bunn, Matthew, 2007. Securing the Bomb 2007. Project on Managing the Atom. Belfer Center for Science and International Affairs, Harvard University. Available at http://www.nti.org/e_research/securingthebomb07.pdf.

Burnashev, Rustam, 2002. Regional Security in Central Asia: Military Aspects. In: Central Asia. A Gathering Storm?. Boris Rumer (Ed.). New York: M. E. Sharpe, Inc., pp.114-165.

Buzan, Barry, 1983. People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf.

Buzan, Barry, 1991. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder.

Buzan, Barry, and Ole Wæver, 2003. Regions and Powers. Cambridge: Cambridge

298

University Press.

Buzan, Barry, Ole Wæver, and Jaap de Wilde, 1998. Security. A New Framework for Analysis. London: Rienner Publishers Boulder.

Cherniavskiy, Stanislav, 2000. The Caucasus Vector of Russian Diplomacy. Central Asia and the Caucasus. №5, pp.90-97.

Cohen, Ariel, and Conway Irwin, 2006. U.S. Strategy in the Black See Region. Heritage Foundation Backgrounder. № 1990, December 13. Available at: http://www.heritage.org/research/russiaandeurasia/upload/bg_1990.pdf.

Coppieters, Bruno, 1996. Conclusions: The Caucasus as a Security Complex. In: Contested Borders in the Caucasus. Bruno Coppieters (Ed.). Brussels: Vubpress, pp.193-204.

Coppieters, Bruno, 2001. The Politicisation and Securitisation of Ethnicity: The Case of the Southern Caucasus. Civil Wars. Vol.4, №4, pр.73-94.

Cornell, Svante E., 2001. Small Nations and Great Powers. A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. Surrey: Curzon Press.

Cornell, Svante E., Anna Jonsson, Niklas Nilsson, and Per Häggström, 2006. The Wider Black Sea Region; An Emerging Hub in European Security. Washington D.C.: Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins Universuty-SAIS.

Cornell, Svante E., Roger N. McDermott, William D. O’Malley, Vladimir Socor, and S. Frederick Starr, 2004. Regional Security in the South Caucasus: The Role of NATO. Washington D.C.: Central Asia – Caucasus Institute, Johns Hopkins University-SAIS.

Deutsch, Karl W., et al., 1957. Political Community and the North Atlantic Area. Princeton: Princeton University Press.

Dumbaugh, Kerry, 1998. Taiwan: Texts of the Taiwan Relations Act, the U.S. - China Communiques, and the “Six Assurances”. Washington D.C., UNT Digital Library. Available at: http://digital.library.unt.edu/ark:/67531/metacrs695/.

Eyvazov, Jannatkhan, 2012a. Structural Factors in the Development of the Regional Security systems (A Post-Soviet Central Eurasia Case Study). Central Asia and the Caucasus. Vol. 13, Iss.1, pp.79-102.

Eyvazov, Jannatkhan, 2012b. The Regional Security System in the Central Caucasus: Political Structure and Conflicts. The Caucasus & Globalization. Vol. 6, Iss. 1, pp.8-21.

Fairbanks, Charles H., 2001. Ten Years After the Soviet Breakup. Disillusionment in the Caucasus and Central Asia. Journal of Democracy. Vol.12, №4, pp.49-56.

299

Fairbanks, Charles, C. Richard Nelson, S. Frederick Starr, and Kenneth Weisbrode, 2001. Strategic Assessment of Central Eurasia. Washington D.C.: The Atlantic Council of the United States, Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins University.

Gafarli, Orkhan. 2014. The North Caucasus Diaspora in Turkey-Russia Relations. Turkish Policy Quarterly. Vol.13, №1, рр.171-182.

Goudarzi Masoumeh Rad, and Abdollah Baei Lashaki, 2013. Effects of Regional and Transregional Players’ Policies in Continuation of Tension between Iran and Azerbaijan. Central Asia and the Caucasus. Vol. 14, Iss.4, pp.48-57.

Grgic, Borut, and Alexandros Petersen, 2008. Escaping Gazprom’s Embrace. The Journal of International Security Affairs. № 14. Available at: http://www.securityaffairs.org/issues/2008/14/grgic&petersen.php.

Hewitt, George, 1999. Abkhazia, Georgia and the Circassians (NW Caucasus). Central Asian Survey. №18(4), pp.463-499.

Huasheng, Zhao, 2004. China, Russia, and the U.S.: Their Interests, Postures, and Interrelations in Central Asia. Central Asia and the Caucasus. №5(29), pp.116-125.

Ibrahim, Azeem, 2007. Evolving United States Policy toward the Caspian Region: A Delicate Balance. Central Asia and the Caucasus. №4(46), рр.35-46.

Imanaliev, Muratbek, and Erlan Abdyldaev, 2007. Globalization Challenges in Central Asia and Certain Aspects of China’s Central Asian Policies. Central Asia and the Caucasus. №3(45), рр.88-98.

Ismailov, Eldar, and Vladimer Papava, 2006. The Central Caucasus: Essays on Geopolitical Economy. Stockholm: CA&CC Press.

Ismailov, Eldar, and Vladimer Papava, 2008. The Central Caucasus: Problems of Geopolitical Economy. New York: Nova Science Publishers Inc.

Ismailov, Eldar. 2008. Central Eurasia: Its Geopolitical Function in the 21 Century. Central Asia and the Caucasus. №2(50), рр.7-29.

Johnston, William, 2007. Iran’s Cultural Foreign Policy in Central Asia and the Southern Caucasus since 1991. Central Asia and the Caucasus. №4(46), рp.108-120.

Jonson, Lena, 1997. Russian Policy and Tajikistan. Central Asia. No.2(8). Available at: http://www.ca-c.org/dataeng/st_03_jonson.shtml.

Kamilov, Aziz, 2006. Uzbekistan: International Affairs. In: Central Eurasia 2005. Analytical Annual. Lulea: CA&CC Press, pp.305-310.

Karaosmanoğlu, Ali L., 2000. The Evolution of the National Security Culture and the Military in Turkey. Journal of International Affairs. Vol.54, №1, pp.199-216.

Kaukenov, Adil, 2007. China’s Policy within the Shanghai Cooperation Organization. Central Asia and the Caucasus. №3(45), рр.62-76.

300

Keohane, Robert O., and Joseph Nye, 2001. Power and Interdependence. Third edition. Boston: Longman.

Khafizova, Klara, 2003. Separatism in China’s Xinjiang-Uighur Autonomous Region: Dynamics and Potential Impact on Central Asia. Central Asia and the Caucasus. №1(19), рр.7-17.

Khojaev, Ablat, 2007. China’s Central Asian Policy (Based on Chinese Sources). Central Asia and the Caucasus. №3(45), pp.26-39.

King, Charles, and Neil J. Melvin, 1999/2000. Diaspora Politics. Ethnic Linkages, Foreign Policy and Security in Eurasia. International Security, Vol.24, №3, pp.108-138.

Kniazev, Alexander, 2007. Russia in Central Asia: Return. Central Asia and the Caucasus. №5(47), pр.33-40.

Komissina, Irina, 2008. Will India Become a Full-Fledged Participant in the Big Game in Central Asia?. Central Asia and the Caucasus. №1(49), pp.57-69.

Kondaurova, Viktoria, 2008. Looking for a Way to Resolve the Legal Status of the Caspian Sea: International Law Provides No Answer. Central Asia and the Caucasus. № 6(54), pp.74-89.

Krauthammer, Charles, 1990/1991. The Unipolar Moment. Foreign Affairs. Vol. 70, Iss. 1, pp.23-33.

Lake, David A., 1997. Regional Security Complexes: A Systems Approach. In: Regional Orders: Building Security in a New World. David A. Lake and Patrick M. Morgan (Eds.). Pennsylvania State University Press, pp.45-67.

Larrabee, Stephen F., 2007. Turkey Rediscovers the Middle East. Foreign Affairs. July/August. Available at: http://www.foreignaffairs.org/20070701faessay86408-p10/f-stephen-larrabee/turkey-rediscovers-the-middle-east.html.

Laumulin, Murat, 2007a. U.S. Strategy and Policy in Central Asia. Central Asia and the Caucasus. №4(46), pp.46-56.

Laumulin, Murat, 2007b. Multi-Vector Foreign Policies in Central Asia. In: Central Asia and South Caucasus Affairs: 2006. Boris Rumer and Lau Sim Yee (Eds.). Tokyo: Sasakawa Peace Foundation, pp.38-45.

Laumulin, Murat, 2010. April 2010 in Kyrgyzstan: As Seen from Kazakhstan. Central Asia and the Caucasus. Vol.12, Iss. 2, pp.24-39.

Laumulin, Murat., 2007с. The Geopolitics of XXI Century in Central Asia. Almaty: KazISS.

Lesser, Ian O., 2000. Turkey in a Changing Security Environment. Journal of

301

International Affairs. Vol.54, №1, рp.183-198.

Lieven, Anatol, 1998. Chechnya: Tombstone of Russian Power. New Haven: Yale University Press.

Maleki, Abbas, 2001. Iran and Turan: Apropos of Iran’s Relations with Central Asia and the Caucasian Republics. Central Asia and the Caucasus. № 5(11), pp.89-97.

Mamedov, Rustam, 2007. Military-Political Activity in the Caspian in the Post-Soviet Period (Legal Aspects). Central Asia and the Caucasus. № 4(46), pр.79-89.

Marketos, Thrassyvoulos N., 2008. European Energy Security and the Balkans: A Battleground for the U.S.-Russia Struggle for the Geostrategic Control of Eurasia. Central Asia and the Caucasus. №5(53), pp.54-65.

Marketos, Thrassyvoulos N., 2012. Chinese Strategy toward Central and South Asia: Energy Interests and Energy Security. Central Asia and the Caucasus. Vol.13, Iss.1, pp.43-52.

Martin, Lenore, 2000. Turkey’s National Security in the Middle East. Turkish Studies. Vol.1, №1, рp.83-106.

McSweeney, Bill, 1999. Security, Identity and Interests: A Sociology of International Relations. Cambridge: Cambridge University Press.

Meilhan, Pierre, and Steve Almasy, 2015. NATO to Triple Size of Reaction Force. CNN. June 25. Available at: http://edition.cnn.com/2015/06/24/world/nato-troops/.

Mesamed, Vladimir, 2002. Iran: Ten Years in Post-Soviet Central Asia. Central Asia and the Caucasus. №1(13), рр.27-35.

Meyer, Karl, 2004. The Dust of Empire: The Race for Supremacy in the Asian Heartland. London: Abacus.

Mörike, Andrea, 1998. The Military as a Political Actor in Russia: The Cases of Moldova and Georgia. The International Spectator. Vol.XXXIII, №3, pp.119-131.

Norling, Nicklas, 2007. EU’s Central Asia Policy: The Adoption of A New Strategy Paper 2007-2013. Central Asia and the Caucasus. №3(45), рp.7-15.

Okhotnikov, Sergei, 2002. China and Central Asia after the Beginning of the Antiterrorist Operation in Afghanistan. Central Asia and the Caucasus. №5(17), рр.19-29.

Oliker, Olga, 2003. Conflict in Central Asia and South Caucasus: Implications of Foreign Interests and Involvement. In: Faultlines of Conflict in Central Asia and the South Caucasus. Implication for the U.S. Army. Olga Oliker and Thomas S. Szayna (Eds.). Santa Monica, CA: Rand Corporation, pр.185-240.

Olson, Robert, 2000. Turkey-Iran Relations, 1997 to 2000: The Kurdish and Islamist Questions. Third World Quarterly. Vol.21, No5, pp.871-890.

Onis, Ziya, 2001. Turkey and Post-soviet States: Potential and Limits of Regional Power Influence. Middle East Review of International Affairs. Vol.5, No.2, pp.66-74.

302

Ovsepian, Levon, 2013. The Turkish Armed Forces During Transformation and Modernization: Strategies and Trends. Central Asia and the Caucasus. Vol.14, Iss.2, pp.38-46.

Papava, Vladimer. 2008. “Central Caucasasia” Instead of Central Eurasia. Central Asia and the Caucasus. №2(50), рр.30-42.

Paramonov, Vladimir, and Alexsei Strokov, 2015. The Chinese Presence in Kazakhstan’s Oil and Gas Industry. Central Asia and the Caucasus. Vol. 16, Iss. 2, рp.81-93.

Paramonov, Vladimir, Alexey Strokov, and Oleg Stolpovskiy, 2009. Russia’s Foreign Policy: Central Asia-A View from Uzbekistan. Central Asia and the Caucasus. №3(57), рp.105-116.

Radulescu, Bogdan, 2007. The Transnistria “Republic” and Illegal Arms Export. Europe Front News. January 2. Аvailable at: http://www.europefront.com/news/267/the_transnistria_republic_and_illegal_arms_export.html.

Rakisheva, Botagoz, 2015. Certain Aspects of Ethnicity of the Kazakhs of China. Central Asia and the Caucasus. Vol. 16, Iss. 2, рp.115-131.

Rasmussen, Anders Fogh, 2014. Each NATO Ally Has to Pull Its Weight after Russia’s Threats. Financial Times. August 5. Available at: http://www.ft.com/cms/s/0/574af742-1c8b-11e4-88c3-00144feabdc0.html#axzz39vDrRj77.

Reynolds, Paul, 2008. New Russian World Order: the Five Principles. BBC News, September 1. Available at http://news.bbc.co.uk/2/hi/europe/7591610.stm.

Reznikova, Oksana, 2008. Migration Prospects in the Post-soviet Expanse. The Caucasus & Globalization. Vol.2, Iss.4, pp.71-86.

Ruseckas, Laurent, 2000. Turkey and Eurasia: Opportunities and Risks in the Caspian Pipeline Derby. Journal of International Affairs. Vol.54, №1, pp.217-236.

Sachs, Jeffrey D., and Andrew M. Warner, 1995. Natural Resource Abundance and Economic Growth. NBER Working Paper. №5398, October. Available at: http://www.nber.org/papers/w5398.pdf.

Sachs, Jeffrey D., and Andrew M. Warner, 2001. The Curse of Natural Resources, European Economic Review. Vol.45, pp.827-838.

Sazhin, Vladimir, 2004. On Relations between Iran and Azerbaijan. Central Asia and the Caucasus. № 4(28), pp.88-95.

Shaffer, Brenda, 2000. The Formation of Azerbaijani Collective Identity in Iran. Nationalities Papers. Vol.28, №3, pp.449-477.

Shamshidov, Kushtarbek, 2012. China’s Approach to Multilateralism with an Emphasis on Its Influence in Central Asia. Central Asia and the Caucasus. Vol. 13, Iss. 4, pp.23-43.

Shichor, Yitzhak, 2007. Limping on Two Legs: Uyghur Diaspora Organizations and the Prospects for Eastern Turkestan Independence. Central Asia and the Caucasus. №6(48), pp.117-125.

303

Simpson, John, 1994. Nuclear Non-Proliferation in the Post-Cold War Era. International Affairs (Royal Institute of International Affairs 1944-). Vol.70, Iss.1, pp.17-39.

Sokolsky, Richard, and Tanya Charlick-Paley, 1999. NATO and Caspian Security. A Mission too Far?. Washington: Rand Corporation.

Starr, S. Frederick, 2005a. A “Greater Central Asia Partnership” for Afghanistan and Its Neighbors. Silk Road Paper. March. Washington D.C.: Central Asia-Caucasus Institute, Johns Hopkins University-SAIS. Available at: http://www.stimson.org/newcentury/pdf/Strategy.pdf.

Starr, S. Frederick, 2005b. A Partnership for Central Asia. Foreign Affairs. Vol.84, No.4, pp.164-178.

Swietochowski, Tadeusz, 1985. Russian Azerbaijan 1905–1920. Cambridge: Cambridge University Press.

Syroezhkin, Konstantin, 2007. China in Central Asia: From Trade to Strategic Partnership. Central Asia and the Caucasus. №3(45), pp.40-51.

Syroezhkin, Konstantin. 2012. China’s Presence in the Energy Sector of Central Asia. Central Asia and the Caucasus. Vol.13, Iss.1, pp.20-43.

Tchantouridze, Lasha, 2008. Eurasia, Geopolitics, and American Foreign Policy. Central Asia and the Caucasus. №5(53), pp.7-16.

Tchlingirian, Hratch, 1999. Nagorno Karabagh: Transition and the Elite. Central Asian Survey. №18(4), pp.435-461.

Thompson, William R., 1973. The Regional Subsystem: A Conceptual Explication and a Propositional Inventory. International Studies Quarterly. Vol. 17, Iss. 1, pp.89-117.

Tolipov, Farkhad, 2007. Russia in Central Asia: Retreat, Retention, or Return?. Central Asia and the Caucasus. №5(47), рp.19-32.

Tomberg, Igor, 2007. Energy Policy and Energy Projects in Central Eurasia. Central Asia and the Caucasus. №6(54), pp.38-50.

Traynor, Ian, 2014. Ukraine crisis: NATO plans east European bases to counter Russia. The Guardian. August Available at: http://www.theguardian.com/world/2014/aug/26/nato-east-european-bases-counter-russian-threat.

Trenin, Dmitri, 1996. Russia’s Security Interests and Policies in the Caucasus Region. In: Contested Borders in the Caucasus. Bruno Coppieters (Ed.). Brussels: Vubpress, pp.91-102.

Trilling, David, and Deirdre Tynan, 2009. Kyrgyzstan: President Bakiyev Wants to Close US Military Base Outside Bishkek. Eurasia Insight. March 2. Available at: http://www.eurasianet.org/departments/insightb/articles/eav020309b.shtml.

Uslu, Nasuh, 2003. The Russian, Caucasian and Central Asian Aspects of Turkish Foreign Policy in the Post Cold War Period. Alternatives: Turkish Journal of International Relations. Vol.2, No.3&4, pp.164-187.

304

Väyrynen, Raimo, 1984. Regional Conflict Formations: An Intractable Problem of International Relations. Journal of Peace Research. Vol.21, Iss. 4, pp.337-359.

Waltz, Kenneth N., 1979. Theory of International Politics. Boston: McGraw-Hill.

Wendt, Alexander, 1995. Constructing International Politics. International Security. Vol.20, №1, pp.71-81.

Winrow, Gareth, 2000. Turkey and the Caucasus: Domestic Interests and Security Concerns. London: The Royal Institute of International Affairs.

Yates, Stephen J., 1999. The Taiwan Relations Act After 20 Years: Keys to Past and Future Success. The Heritage Foundation Backgrounder. №1272, April 16. Available at: http://www.heritage.org/research/asiaandthepacific/BG1272.cfm.

Yi, Bao, 2001. China’s Strategic Interests in Central Asia. Cooperation with Central Asian Countries. Central Asia and the Caucasus. №5(11), рр.97-103.

Zhigalina, Оlga, 2003. The Kurds of Western Asia: Geopolitics Today. Central Asia and the Caucasus. №1(19), pp.18-22.

Zhigalina, Оlga, 2003. The Kurds of Western Asia: Geopolitics Today. Central Asia and the Caucasus. №1(19), pp.18-22.

Zhmuida, Irina, and Marina Morozova, 2002. The Golden Crescent and Central Asia: Heroin Expansion. Central Asia and the Caucasus. № 4(16), pp.50-56.

305

ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ

А

Азербайджан азербайджанцы с. 45-46, 92, 103, 106, 287этноконфессиональная специфика с. 45Алиев с. 159внешняя политика и отношения с соседями с. 33, 68, 70, 104, 154, 157, 161, 206, 222, 224, 245военные и экономические возможности с. 41, 205энергетика с. 111, 154, 157, 158, 160, 161, 206Нагорно-карабахский конфликт с. 66, 70, 81, 85, 106, 140, 192, 206, 221-224Габалинская РЛС с. 161российский фактор с. 66, 68, 70, 161, 206, 224Соглашения по разработке каспийских месторождений нефти Азербайджана 1994 г. c. 104талыши с. 45, 100Шах-Дениз с. 159

Амальгамизация с. 31, 48, 234, 293Амударья с. 207Армения

армяне с. 45, 46, 85этноконфессиональная специфика с. 45Саргсян с. 83, 222армянская диаспора с. 82, 206внешняя политика и отношения с соседями с. 70, 82, 85, 105, 108, 206, 221-224, 244, 251военные и экономические возможности с. 41, 205энергетика с. 206Декларации независимости с. 82Ованнисян с. 222президентские выборы 2008 и 2013 гг. с. 222Тер-Петросян с. 222

Афганистанэтническая специфика c. 36, 109Северный aльянс с. 110Международные силы содействия безопасности с. 151угрозы соседям с. 36, 151, 171, 212Масуд с. 110пуштуны с. 110, 171Раббани с. 110Талибан с. 98, 110, 123, 171Фахим с. 110наркоторговля с. 36, 66, 150, 151, 171, 207, 212линия Дюранда с. 170-171

306

Б

Балканский кризис 1999 г. c. 153Беларусь

этноконфессиональная специфика с. 45, 56, 220Лукашенко с. 220военные и экономические возможности с. 41, 205внешняя политика и отношения с соседями с. 138, 178, 206, 219, 220, 244, 251

Бжезинский с. 13, 59, 140, 145, 189Ближний Восток с. 14, 20, 25, 51, 73, 129, 171, 186, 188, 270, 271, 291Большая восьмерка с. 63Большой договор (Договора о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между РФ

и Украиной) 1997 г. с. 60«Большой Черноморский регион» с. 155Бомбардировки Сербии НАТО 1999 г. с. 76, 153, 155, 288Босния и Герцеговина с. 181Бюзен с. 6, 16, 18, 20, 27, 35, 180, 187, 196, 198, 203, 256

В

Великие державы с. 25, 26, 29, 32, 34, 52, 58, 163, 179, 196, 261, 280Великобритания с. 52, 57, 144Венгрия с. 51, 135, 160, 289Вивер с. 24, 32, 34, 43, 176, 180, 187, 256

Г

Газопроводы Nabucco-West с. 159, 161Прикаспийский газопровод с. 157, 160«Баку – Тбилиси – Эрзерум» с. 90, 157«Белый поток» с. 159«Голубой поток» с. 157, 160«Единая система газоснабжения» с. 76, 157«Средняя Азия – Центр» с. 76, 157, 160«Туркменистан – Афганистан – Пакистан – Индия» с. 173«Туркменистан – Иран» с. 78, 157 «Туркменистан – Узбекистан – Казахстан – Китай» с. 131, 157Трансадриатический газопровод с. 78, 158, 159, 161Трансанатолийский газопровод с. 159Транскаспийский газопровод с. 154, 158«Турецкий поток» с. 160«Южный поток» с. 160

Германия с. 44, 51, 57Гонка вооружений с. 9, 250

307

ГрузияЭтноконфессиональная специфика с. 46, 206, 221, 225, 274Шеварднадзе с. 149Саакашвили с. 191внешняя политика и отношения с соседями с. 68, 69, 73, 107, 108, 225, 240, 248, 263военные и экономические возможности с. 41, 205гражданская война с. 208Абхазский конфликт с. 66, 70, 72, 73, 74, 93, 140, 206, 208, 225, 230, 254, 276Югоосетинский конфликт с. 66, 72, 73, 74, 140, 206, 208, 225, 230, 245, 254«Грузинская мечта» с. 149Грузинский кризис 2008 г. с. 8, 60, 62, 63, 69, 71, 73, 81, 83, 89, 108, 140, 147, 164, 181, 190, 191, 193, 206, 221, 232, 234, 239, 241, 243, 255, 272, 288, 292, 293Джавахетия с. 206, 225«Розовая революция» с. 149

ГУАМ с. 154, 212, 249, 252, 254

Д

Державыспецифика и определение с. 7, 21, 24-26типы с. 26особенности секьюритизации с. 26, 179-184великодержавные традиции и политика безопасности с. 55, 57, 61, 66, 80, 81, 169, 180, 181, 182, 185, 232, 255, 261, 285, 286, 293проекция влияния с. 24-26, 32, 35, 36, 50, 62, 91, 115, 136, 175, 182, 185, 187, 189, 230, 248, 264, 290исторические обязательства по защите региональных этносов и конфессий с. 181естественные зоны ответственности с. 181, 245потребности и интересы с. 115, 136, 183, 189, 290фактор географической близости с. 176-179, 185, 290типы вовлеченности с. 184-189полная и частичная вовлеченность евразийских держав с. 184-189поведенческие различия при разных типах вовлеченности с. 189-193чрезвычайная активность с. 188, 238, 247, 249, 255, 256, 262, 269, 275, 280, 284, 293

Дилемма безопасности с. 21, 202, 203, 204, 222, 227, 234, 276Договор о коллективной безопасности с. 212, 227, 252Договор о нераспространении ядерного оружия с. 138, 168Договор об обычных вооруженных силах в Европе с. 141Дойч с. 49, 197

Е

«Евразийские Балканы» с. 140ЕврАзЭС с. 49, 220, 232, 249, 251, 252, 253Европейский Союз

как политический актор с. 136, 187стратегический тандем с США с. 133-137

308

энергетическая зависимость с. 136, 144-146, 152, 155-161Баррозу с. 159Европейская политика соседства с. 262INOGATE с. 152ТАСIS с. 147Восточное партнерство с. 262диверсификация источников энергоснабжения с. 77, 136, 144-146, 152, 155-161расширение на восток с. 135, 257, 261, 262, 263, 277Южный энергетический коридор с. 159-161

Единое государство России и Беларуси с. 59, 220, 251Единое Экономическое Пространство с. 220, 251Евразийский Экономический Союз с. 220, 232, 251

З

Закон Об основах внутренней и внешней политики Украины 2014 г. с. 63«Западная Армения» с. 82, 85«Западная Беларусь» с. 178, 284«Западная Украина» с. 178, 284Западный тандем с. 133-137, 141, 146, 152, 161, 163, 187«Западный Туркестан» с. 121Зоны «вне контроля» с. 13, 133, 140-142

И

Израиль с. 140, 283, 287Индия с. 172-173, 186, 287Ирак с. 83-85, 98, 105, 129, 155, 183, 184, 188, 258, 271, 288Иран

персы с. 103, 109этническая структура с. 102-103 Ахмади-Неджад с. 139Рухани с. 139афганская угроза безопасности с. 109-110отношения с США и ЕС с. 98-99, 101-102, 105, 107-108, 112, 138-140международные санкции с. 99, 139-140отношения с центрально-кавказскими государствами с. 102-104, 105-108«Южный Азербайджан» с. 178, 287отношения с РФ с. 97-98, 102-103, 110-112отношения с Турцией с. 92, 105-107отношения с центрально-азиатскими государствами с. 108-112экспорт исламской революции с. 100-101религиозный фактор в региональной политике с. 100-101, 103-104, 109ядерная программа с. 99, 102, 138-140

Исмаилов с. 37, 39

309

Й

Йэттишар с. 120

К

Кавказ Северный с. 33, 64, 84, 103, 181, 185, 197, 207, 209, 216, 231, 245, 259, 283, 292Центральный с. 37, 39, 41, 42, 44, 47, 57, 64, 100, 186, 233, 251, 257, 281Юго-Западный с. 83Юго-Восточный с. 103Закавказье с. 33, 57, 65, 68, 106

Казахстанказахи с. 46, 119внешняя политика и отношения с соседями с. 47, 104, 110, 124, 131, 138, 157-158, 206, 225, 227-229, 244, 251военные и экономические возможности с. 41, 205энергетика с. 131-132, 157-158КазМунайГаз с. 157Кашаган с. 157Тенгиз с. 157

Канада с. 15Каспийское море с. 42, 51, 92, 96, 104, 282Каспийская проблема

международно-правовой аспект с. 96-98, 111-112геополитический аспект с. 98, 104, 112милитаризация и текущий военный баланс с. 104подходы прибрежных государств с. 111нефтегазовые месторождения с. 111-112Тегеранский саммит 2007 г. с. 112

Кашмир с. 172Китай

китайцы с. 119, 170, 207Мао Цзэдун с. 121Дэн Сяопин с. 121китайские мигранты с. 117, 128, 207, 260, 272Маньчжоу-Го с. 120интересы безопасности на постсоветском пространстве с. 118-123энергетика с. 128-132на пути к статусу сверхдержавы с. 114-115советско-китайские противоречия с. 120стратегия освоения западных районов с. 117, 123возможности «мягкой силы» с. 116-117отношения с США с. 125-128отношения с РФ с. 124, 127-128, 131-132отношения с Турцией с. 122

310

династия Цин с. 119-120Джунгария с. 120Тяньаньменьские события 1989 г. с. 116территориальные проблемы с РФ и государствами Центральной Азии с. 124кооперация в борьбе с сепаратизмом, религиозным экстремизмом и терроризмом с. 124-125экономическая экспансия в Центральной Азии с. 117, 131-132

КНДР с. 168-169Контрабанда оружием с. 141, 238Косово с. 141, 155Крым

Автономная Республика Крым с. 72этнический состав с. 60-62ирредентизм с. 61референдум 2014 г. с. 62, 73, 192аннексия Россией с. 62-64, 75, 161-162, 190, 193, 207, 209, 232, 241, 252, 259, 290, 292Черноморский флот РФ с. 60-61, 63, 73, 74, 75, 244Севастополь с. 60, 61, 74, 75

КурдыКурдистан с. 83-85курдский сепаратизм с. 83-86Рабочая Партия Курдистана с. 84Оджалан с. 84

Кыргызстанкыргызы с. 46, 119, 214этноконфессиональная специфика с. 46Акаев с. 214внешняя политика и отношения с соседями с. 100, 107, 109, 124, 149, 150, 151, 172, 214, 215, 226, 244, 249, 251, 257, 276военные и экономические возможности с. 41, 74, 205энергетика с. 110, 206, 227«Тюльпановая революция» с. 149, 206Бакиев с. 149, 215Манас с. 150, 214Баткенские события 1999 г. с. 227смена власти 2010 г. с. 149, 206, 214-215Ошские события 2010 г. с. 214

Л

Латвия с. 32, 51, 280«Либеральная империя» с. 76-77Литва с. 32, 51, 280

311

М

Маккиндер с. 9, 50, 229, 282Малаккский пролив с. 130Мегринский коридор с. 106Международная политическая система с. 11-14Международный терроризм

угроза безопасности с. 13, 19, 20, 66, 83, 98, 123, 124, 127, 133, 135, 140, 142-144, 147, 150, 152, 155, 171, 183, 232, 289«Аль-Каида» c. 123, 142, 150, 171Бен-Ладен c. 150теракты 11 сентября 2001 г. с. 122, 124, 142, 143, 150, 255«Исламское движение Узбекистана» с. 142, 228

Меморандум о взаимопонимании в сотрудничестве по энергетической безопас-ности в Каспийском регионе 2007 г. с. 158

Миграция с. 92, 117, 120, 135, 140, 147, 207, 238, 253, 260, 282Мировой экономический кризис 2008 г. с. 77, 207, 217, 225, 258-259, 273Молдова

молдаване с. 45, 219внешняя политика и отношения с соседями с. 207, 219, 245, 248, 251военные и экономические возможности с. 41, 205Приднестровье с. 59, 66, 69, 70, 74, 140, 141, 207, 219, 230, 231, 254, 292

Монголия с. 51, 120, 123, 167Московские договоренности между РФ и Украиной 2013 г. с. 64

Н

НАТОорганизация с. 32, 51, 55, 60, 63, 69, 72, 76, 84, 86, 87, 107, 134, 136, 146, 151, 154, 164-165, 207, 232, 241, 262, 272, 288Расмуссен с. 164Рижский саммит 2006 г. с. 146Бухарестский саммит 2008 г. с. 263«Партнерство во имя мира» с. 147«Интенсифицированный диалог» с. 263расширение на восток с. 67, 69, 99, 153-154, 277, 285, 288«План действий по членству» с. 263переоценка стратегии как следствие украинских событий 2014 г. с. 164-165Брюссельский саммит 2015 г. с. 164силы быстрого развертывания с. 164Столтенберг с. 164«южный фланг» с. 86

Неореализм теория с. 6, 7, 12, 18, 195-196структурные факторы с. 12, 195-196анархия и иерархия с. 12распределение силы с. 12, 196

312

функции акторов с. 12Нестабильность политической структуры

сильные и слабые государства с. 197-199(а)симметрия силы и (а)симметрия уязвимостей с. 199-202позитивно симметричные, негативно симметричные, позитивно асимметричные, негативно асимметричные РСБ с. 200-202зрелость отношений с. 202-204

Нефтепроводы «Баку – Новороссийск» с. 76, 161«Каспийский трубопроводный консорциум» с. 76, 160«Атасу – Алашанькоу» с. 131«Баку – Тбилиси – Джейхан» с. 90, 154, 156, 157, 233«Бургас – Александруполис» с. 160«Восточная Сибирь – Тихий океан» с. 131 «Дружба» с. 76«Одесса – Броды – Гданьск» с. 159«Узень – Атырау – Самара» с. 76

Новые угрозы с. 95, 133, 266, 272, 277

О

ОБСЕ с. 15, 65, 238ОДКБ с. 220, 249, 251-253ООН с. 26, 65, 89, 155, 192, 238, 239Ормузский пролив с. 130Осетины с. 46, 100, 181«Ось зла» с. 99

П

Пакистан с. 143, 167, 168, 170-173, 186, 260, 269, 278Персидский залив с. 101, 104, 105, 125, 145«Платформа стабильности и сотрудничества на Кавказе» 2008 г. с. 89Плюралистическое сообщество безопасности с. 197Польша с. 33, 51, 135, 165, 179, 289Постсоветский макрокомплекс безопасности

концепция с. 31-36политическая структура с. 32-36, 40-41субкомплексы с. 36-50сопредельные регионы с. 50-53устойчивость/транзитивность с. 237-246перспективы развития с. 237-278

Прибалтика с. 29, 32, 34, 49, 135, 164, 165, 181, 186, 209-210, 243, 248, 251, 257, 280, 289, 290«Проклятие ресурсами» с. 258

313

Р

Регионализация с. 14-16Региональная интеграция с. 30Региональный комплекс безопасности

теория с. 16-19определение и классификация с. 17-18, 24характеристика связей и отношений между акторами с. 17-19секторы с. 16, 19, 179, 181 государства «предсовременные, «современные» и «постсовременные» с. 180 уровень социально-политической сплоченности с. 197-198 взаимозависимость безопасности с. 17, 31, 35, 177 дружественность и враждебность с. 17-18 географическая близость с. 17, 56, 177секьюритизация с. 17, 56, 177«существенная структура» с. 30, 196«перекрытие» с. 28, 31, 176, 197, 256«проникновение» с. 28, 176-177, 182, 184, 188, 195, 280«двойное участие» с. 179, 183, 188, 270«государства-изоляторы» с. 28, 34-35, 167, 231«относительная индифферентность» с. 28, 34-35, 184, 230-231

Региональная конфликтная формация с. 21Региональная система безопасности

определение с. 19характеристики с. 19-24типы с. 200-203акторы с. 19-20полярность с. 24-25анархия с. 20-22политическая структура и окружение с. 26-28стабильность\транзитивность с. 195-204структурный кризис с. 237-239

Режим безопасности концепция с. 21в Центральной Евразии с. 277-278

Религиозный экстремизм с. 14, 48, 66, 73, 121, 123, 137, 142, 147, 151, 171, 185, 207, 212, 216, 232Россия

русские с. 45, 56, 103, 181, 209, 253, 274основы политики в регионе с. 55-58ключевые интересы безопасности с. 56-58, 59-63, 64-66русские диаспоры с. 56, 70, 253, 274Путин с. 62, 64, 71, 73, 132, 151, 155, 160, 190, 192, 215-218, 285, 288Медведев с. 71, 169, 190, 215военные и экономические возможности с. 41, 74-75, 205

314

энергетика с. 75-78, 153, 156-160,инструменты реализации региональных интересов с. 66-70, 71-72, 73-78«ближнее зарубежье» с. 56, 71, 76, 88, 154, 190, 211, 213, 232, 285«борьба с олигархами» с. 217русско-иранские войны с. 107русско-турецкие войны с. 84, 86русско-чеченские войны с. 65, 93, 209, 238российско-китайские противоречия с. 128российско-китайский газовый контракт 2014 г. с. 132дефолт 1998 г. с. 75, 155Российская империя с. 31, 43, 57, 61, 97, 107, 178, 224, 233, 285кавказские войны Российской империи с. 92-93переселенческая политика Российской империи с. 92, 229референдум в Татарстане 1992 г. с. 216конфликт в Чечне с. 65, 84, 93, 141, 155, 207, 209, 216-217, 238«Чеченская Республика Ичкерия» с. 216ввод войск в Грозный в 1994 г. с. 216Хасавюртовские соглашения 1996 г. с. 216Осетино-ингушский конфликт с. 65Дагестан с. 65, 207, 217, 259Ингушетия с. 207, 217, 259Кабардино-Балкария с. 217«дело Рособоронсервиса» с. 217демографическая проблема с. 128, 207, 260, 272выборы в Государственную Думу России 2011 г. с. 218Газпром с. 132, 136, 160Ельцин с. 71, 76, 190, 215, 217Примаков с. 76защита российских граждан за рубежом с. 70-72золотовалютные резервы с. 216, 258, 273конституционный кризис 1993 с. 215концепция внешней политики с. 71концепция национальной безопасности с. 71«Единая Россия» с. 218президентские выборы в России 2012 г. с 218«Пять принципов» внешней политики с. 190Северо-кавказский федеральный округ с. 207, 265миротворцы с. 70-75митинг оппозиции на Болотной 2011 г. с. 218олимпиада 2014 г. с. 217«укрепление вертикали власти» с. 232Гусинский с. 217Ходорковский с. 217Чубайс с. 76Березовский с. 217энергогеополитика с. 75-78, 153, 155, 161, 270, 288

Румыния с. 33, 51, 135, 158, 164, 178, 289

315

С

Саудовская Аравия с. 120, 129, 271Светоховски с. 106Северная Америка с. 24, 26, 51, 189Северная Буковина с. 178, 284Северо-Восточная Азия с. 51, 168, 179, 186, 189Сербия с. 76, 153, 155, 158, 160, 181, 288Сефевиды с. 107Сирия с. 83, 84, 139, 163, 199, 288СНГ с. 49, 59, 69, 70, 72, 75, 77, 101, 220, 232, 234, 241, 244, 249, 251, 253Соглашение о взаимном сокращении вооруженных сил в пограничных районах 1997 г. с. 124Соглашение об укреплении доверия в военной сфере в пограничных районах 1996 г. с. 124Сообщество безопасности с. 21, 30, 197, 256, 288Союзное государство России и Беларуси с. 59, 220, 251СССР

специфика государства с. 29-31, 48-49распад с. 29-30, 43, 56, 65, 80, 98, 102, 113, 116, 121, 137, 150, 211, 232Горбачев с. 162«перестройка» с. 162депортация северокавказских народов с. 93«ядерное наследство» с. 137-138

СШАкак сверхдержава с. 24, 26, 115, 126, 135, 188-189, 271западный тандем с. 133-137интересы на постсоветском пространстве с. 137-146угрозы безопасности с. 137-140, 140-142, 142-144, 144-146, 161-165инструменты реализации интересов с. 146-161распространение демократии с. 134, 141, 146, 148, 154отношения с РФ с. 147-148, 150-155, 161-165, 190-192Акт о защите свободы с. 147Акт о противодействии российской агрессии с. 164Акт об энергетической дипломатии и безопасности с. 145американо-китайский кризис 1996 г. с. 126Лугар с. 146вовлеченность в постсоветское пространство с. 136-137«Большая Центральная Азия» с. 155Райс с. 151стратегические цели в Евразии с. 145«сланцевая революция» с. 77, 271военное присутствие в Центральной Азии с. 150-152иракская кампания с. 155, 184, 188, 271, 288афганская кампания с. 99, 134, 150-152, 155, 163, 188, 193, 214-215, 255, 290

316

Т

Таджикистан таджики с. 36, 46, 109, 110этноконфессиональная специфика с. 46, 100, 109Рахмон с. 211, 213внешняя политика и отношения с соседями с. 35, 48, 73, 110, 124, 172, 211-214, 227-228, 245, 249, 251, 283военные и экономические возможности с. 41, 205российское военное присутствие с. 73-75, 214энергетика с. 110, 227гражданская война c. 35, 47, 192, 207Худжанд с. 211

Таможенный союз с. 220, 232, 251Тайвань

Тайваньская проблема с. 125-126Акт об отношениях с Тайванем с. 126«Шесть гарантий» Тайваню с. 126

Таты с. 100Торговля людьми с. 141Транзитивность региональной системы безопасности

индикаторы с. 195-204, 237-239трансформация РКБ внутренняя и внешняя с. 196-197структурные детерминанты с. 237-239 функции политического окружения с. 230-235

Туркманчайский договор 1828 г. с. 178Туркменистан

туркмены с. 46, 103, 287этноконфессиональная специфика с. 46внешняя политика и отношения с соседями с. 75, 104, 111, 131, 160, 226, 252военные и экономические возможности с. 41, 205энергетика с. 78, 90, 92, 111, 131, 154, 158, 226нейтралитет с. 226приграничные проблемы с. 108, 207, 225

ТурцияАтатюрк с. 87Озал с. 87-88Эрбакан с. 89Эрдоган с. 89, 159Гюль с. 83кемализм с. 87военные и экономические возможности с. 52угрозы с севера с. 80-81отношения с РФ с. 80-81, 87-88, 91-92связи безопасности с Центральным Кавказом с. 79, 81-83, 88-90, 159, 186отношения с Арменией с. 81-83

317

отношения с Азербайджаном с. 81-82, 89, 90, 92, 159отношения с Грузией с. 89-90, 92, 190-191Восточная Анатолия c. 82, 206«Партия справедливости и развития» с. 89отношения с Ираном с. 33, 84, 91, 105-106турецко-иранские войны с. 107«Турецкое агентство по сотрудничеству и развитию» с. 88энергетическая зависимость с. 90-92интересы в Центральной Азии с. 86-92влияние кавказской диаспоры с. 92-93Османская империя с. 44, 58, 81-86, 97, 107, 178, 181, 286

Тюркский каганат с. 119Тюркский мир с. 86-87

У

Узбекистанузбеки с. 36, 46, 211этноконфессиональная специфика с. 46, 274Каримов с. 227, 252-253Андижанские события 2005 г. с. 150, 252внешняя политика и отношения с соседями с. 124, 150, 206-207, 211-214, 226-229, 252-253приграничные вопросы с. 206-207, 225военные и экономические возможности с. 41, 205энергетика с. 131, 157, 226Карши-Ханабад с. 150

УйгурыСУАР с. 117-125, 284, 288уйгурская проблема с. 118-125, 179, 284, 288уйгурская диаспора с. 120-122, 284уйгурские восстания с. 120уйгурские экстремистские организации с. 122-123«Восточный Туркестан» с. 119-123«Восточно-Туркестанская Республика» с. 120Всемирный уйгурский курултай 1996 г. с. 122Якуб-бек с. 120

Указ О мерах по реализации внешнеполитического курса Российской Федерации с. 71, 190Указ Об утверждении стратегического курса Российской Федерации с государствами-участниками Содружества Независимых Государств с. 71, 190Украина

этноконфессиональная специфика с. 45, 60-61, 274Ющенко с. 60, 63, 68, 136, 219-220Янукович с. 61, 63-64, 68, 149, 244Порошенко с. 68

318

военные и экономические возможности с. 41, 205внешняя политика и отношения с соседями с. 58-63, 67-68, 72, 135-136, 149, 154, 158, 207, 209, 219-220, 232, 240-241, 243, 251-252энергетическая зависимость с. 207, 241Комиссия по евроатлантической интеграции Украины с. 68Украинская православная церковь с. 220«Оранжевая революция» с. 60, 62, 135, 149украинский кризис 2014 г. с. 8, 62, 64, 72, 161-165, 192, 237-246, 255-256, 289, 293Донецк с. 62-63, 163, 192, 207, 219, 230, 233Луганск с. 62-63, 163, 192, 207, 219, 230, 233внеблоковый статус с. 63, 68, 244вооруженный сепаратизм на юго-востоке с. 62-63, 69, 162-163, 190, 192, 207, 219, 230, 233, 259, 290газовые кризисы c. 77, 144, 155

Уолц с. 12, 21, 196, 202Уткин с. 58, 65, 153

Ф

«Федерация Кавказских Ассоциаций» с. 93Фергана

проблема границ с. 206-207межэтнический конфликт с. 211, 231

Франция с. 43, 52, 57-58, 239

Х

Хантингтон с. 133, 229Хаос с. 21, 30«Хартленд» с. 9, 50Харьковские соглашения 2010 г. с. 60-61, 63-64, 244, 276«Хезболла» с. 20«Хизб-ут-Тахрир» с. 123, 142, 228Холодная война с. 6, 12-13, 21, 34, 37, 79-80, 84, 86-87, 93, 97, 133-134, 136, 146, 155, 162, 241, 250, 283, 286, 288Хусейн с. 85, 188

Ц

Центральная Евразияконцепция с. 37пространство с. 37-39стратегический тыл с. 105, 113, 125-126, 173, 288этносы и конфессии с. 45-47внешнеполитические ориентиры государств региона с. 250-253вооруженные конфликты с. 44, 59, 64-70, 73, 75, 79, 93, 140-142, 161-165, 206-

319

219, 222-226, 237-246беженцы с. 206-207энергетические запасы с. 76, 226, 270«цветные революции» с. 60, 62, 135, 148-149, 193, 206-207, 226, 277военное присутствие держав с. 72-75геополитическая открытость с. 210, 233, 292геополитический плюрализм с. 145, 147, 152, 256распространение ОМП с. 137-140, 147, 183, 232использования водных ресурсов с. 206-207, 228-229русскоязычное население с. 49, 253, 275трудовая миграция с. 253

Центрально-евразийский макрокомплекс безопасности с. 264-268Цюрихские протоколы 2009 г. с. 83

Ч

Черное море с. 42-43, 51, 58, 60, 72, 79-81, 89, 141, 158, 160, 164, 186, 282, 286

Ш

ШОС организация с. 49, 124, 251саммит в Астане 2005 г. с. 151-152, 214как механизм сотрудничества в сфере безопасности в Центральной Азии с. 128, 131

Э

Эстония с. 29, 32, 34, 67, 164, 209, 280, 284

Ю

Юго-Восточная Азия с. 117, 125, 171, 186, 189, 291Южная Азия с. 14, 25, 34, 51, 73, 168, 170-173, 184, 186, 189, 291Южная Корея с. 125, 168-169Южно-китайское море с. 130

Я

Япония взаимозависимость безопасности с постсоветским регионом с. 167-170как держава с. 169-170, 186отношения с Россией с. 169-170проблема Курильских островов с. 169-170

Джаннатхан Эйвазов

ДЕРЖАВЫ И РЕГИОНЫ:

СИСТЕМНЫЙ АНАЛИЗ БЕЗОПАСНОСТИ ПОСТСОВЕТСКОГО ПРОСТРАНСТВА

Подписано к печати: 06.10.15. Формат 160x230.

Физических печатных листов 20. Тираж: 500

[email protected]

Телефон:(+994 12) 511 61 86(+994 50) 404 91 13

Издательский дом

CA&CC Press®

www.ca-c.org

Отпечатано в типографии OOO «Kitab Klubu»

Documents

Державы и регионы: системный анализ безопасности постсоветского пространства (CA\u0026CC Press, 2015)